Плутониевая зона - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Михаил Павлович Грабовский (22) #21

22

В начале декабря 1948 года на объекте «Б» начался невообразимый аврал. Через несколько недель предстояло принимать первую продукцию с завода «А» — первую партию облученных урановых блочков.

Основная технологическая линия — емкости, трубопроводы, запорная арматура — была смонтирована наспех. Емкости спешно промывались очищающими растворами и сушились сжатым воздухом. Трубопроводы прокачивались и проверялись на проходимость. Тысячи задвижек и запорных вентилей, уровнемеры и сотни показывающих приборов испытывались наладочными бригадами с составлением актов. На этой стадии для контроля были подключены и сотни будущих эксплуатационников: аппаратчицы, операторы, технологи, лаборанты.

Вот уж когда Варвара и Татьяна вспоминали Николая Михайловича: «Работы будет невпроворот». Порой начальству приходилось принимать жесткие меры.

Из воспоминаний Ф.Д. Кузнецовой, аппаратчицы завода «Б», 1999 г. (В. Ларин. «Комбинат «Маяк» — проблема на века»):

«Несмотря на спешку, к назначенному сроку производственная схема не была готова… Спецслужбы давили — делайте быстрее. Нашему начальнику 8-го отделения было сказано: пока не закончишь подготовку оборудования — с рабочего места не уйдешь. Пришел часовой и отобрал у него пропуск, без которого нельзя было выйти с территории предприятия. Что он мог сделать один? Ясно, что мы все остались с ним. Мы провели на заводе двенадцать суток, пока технологическая схема не заработала…»,

20 декабря, после месячной выдержки в водяном хранилище на объекте «А», первая партия блочков была загружена в специальный вагон-контейнер. Морозной уральской ночью под прикрытием взвода охраны радиоактивный бронепоезд двинулся из пункта «А» в пункт «Б».

Утром 22 декабря лидирующая тонна урановых блочков, испускающих смертельные ионизирующие лучи, была загружена в первый по ходу технологической цепочки аппарат-растворитель А-210 емкостью в 6 кубических метров. Блочки автоматически ссыпались из железнодорожного контейнера в приемный бункер, откуда под собственным весом должны были скатываться по широкой приемной трубе непосредственно в аппарат. Труба имела по длине (около десяти метров) два плавных изгиба, сразу же доказавших на практике свою опасность. Тяжелая масса блочков застряла на первом же повороте. В ударной спешке не придумали ничего лучше, как подтолкнуть непослушные блочки длинными железными прутьями. Из горловины бункера вылетал в окружающее пространство такой мощный поток радиоактивного излучения, что все имеющиеся в наличии переносные дозиметрические приборы зашкаливали.

Среди немногочисленных мужчин-ремонтников, имевшихся в смене, бросили клич о помощи. По очереди они подбегали к смертельному конусу и в спешке шуровали прутами, пытаясь протолкнуть блочки по трубе в приемный бак.

Справились с задачей за пятнадцать минут. «Шуровки» аккуратно прислонили к стене здания: пригодятся на будущее. Трудящимся была объявлена благодарность после того, как в аппарате пошел начальный процесс растворения блочков в концентрированной азотной кислоте. Процесс пошел! Но все технологические этапы требовали корректировки.

Отделение растворенного плутония от уранового осадка тоже протекало с осложнениями.

После того, как раствор с плутонием сливался, в емкостях оставался урановый осадок в виде пульпы. Для утилизации урана и получения его в твердой фазе пульпу необходимо было отфильтровать. Для этого непосредственно перед фильтрованием проводилась операция равномерного перемешивания пульпы путем продувки ее сжатым воздухом (барботаж), а затем полученная взвесь сразу сливалась по трубопроводам на ткань специальных фильтров. Первая же подобная операция привела в состояние шока руководителей пусковой бригады: никакого уранового осадка на фильтрах вообще не обнаружили. Добрая сотня килограммов урана испарилась неизвестно куда. Исчезла совершенно.

Оказалось, что давление воздуха при барботаже было слишком высоким. Осадок вместе с продуваемыми пузырьками воздуха образовал шипучую пену, которую выбросило в вентиляционный короб на крыше здания. Там и нашли осадок урана, запекшийся и замерзший на тридцатиградусном морозе. Поскольку уранового сырья в стране не хватало, каждый килограмм урана, возвращаемый затем в ядерный цикл, был на строгом учете.

Пришлось срочно организовывать бригаду из молодых рабочих. Они, по очереди орудуя подручными скребками, счистили весь уран с крыши, погрузили в специальные мешки и сдали по весу в отдел учета.

После этого горького опыта срочно стали подбирать необходимые пеногасители. Сам процесс перемешивания воздухом отрегулировали, снизив давление.

Однако все равно участок фильтрования урановой пульпы и расфасовка уранового осадка в мешки оставался одним из самых опасных для здоровья. На этих операциях аппаратчики не только подвергались внешнему гамма-облучению, но и принимали огромные дозы внутрь, в легкие, поскольку воздух в фильтрационном каньоне был насыщен активной пылью. От этих аэрозолей можно было защититься даже простой марлево-ватной повязкой на рот и нос. Но никаких защитных средств, кроме дефицитных резиновых или брезентовых перчаток, не использовали.

Из воспоминаний аппаратчицы И.А. Размаховой, начавшей работать на заводе «Б» в 1948 году:

«… На одном из этапов нужно было фильтровать радиоактивный раствор для извлечения урана, чтобы при этом плутоний оставался в растворе. Фильтровался раствор плохо, и для более равномерной фильтрации мы помешивали его специально сделанными из дерева лопаточками. Разумеется, вручную. Потом эти фильтры с осевшим на них ураном нужно было снимать и увозить. Снимали их люди, называвшиеся «спецаппаратчиками», которым платили сдельно. Кажется, триста рублей за каждый снятый фильтр. Для сравнения: месячная зарплата оператора составляла примерно полторы тысячи рублей. Эти фильтры задерживали основную часть наиболее опасных, бета-активных осколков деления, и те, кто их снимали, — прожили недолго. На этой работе больше 2–3 месяцев никто не задерживался. Бывали случаи, когда у спецаппаратчиков прямо во время работы начинала горлом идти кровь, но они заканчивали свое дело. Однажды я попросила сотрудника проверить, почему не фильтруется раствор. Он пошел открывать вентиль, а из-под вентиля ему на ногу вылился высокоактивный раствор. Он долго лежал в больнице, но все-таки умер…»

Еще более опасные условия работы существовали в первые месяцы в экстракционном отделении (здание 102), где проводилась подготовка и передача конечной готовой продукции на завод «В».

Из воспоминаний оператора Ф.Д. Кузнецовой:

«… На последнем этапе готовый продукт нужно было разлить в стеклянные бутыли перед отправкой на завод для получения там металлического плутония…

Для этого к трубе подставляли бутыль, подтыкали ветошь для уплотнения и с помощью вакуума переливали. Потом бутыль бралась на пузо и вручную переносилась в каньон готовой продукции».

Чтобы снизить собственное облучение, пробоотборщицы по коридорам почти бежали, выбирая наиболее короткий путь. Выдача готовой продукции производилась инженерами. Первые месяцы эту ответственную операцию осуществлял сам начальник экстракционного отделения. За день он получал полугодовую дозу облучения, предусмотренную нормами безопасности.

Но главной «хронической болезнью» всех отделений завода являлась коррозия оборудования, трубопроводов и запорной арматуры. Учитывая агрессивность растворов, этого можно было ожидать. Но интенсивность и масштабы ее невозможно было ни угадать, ни предположить, ни проверить в лабораторных условиях. Агрессивность химических реагентов умножалась сильными радиоактивными полями. Ремонтные службы и группа коррозионистов с момента пуска работали в непрерывно-аварийном режиме. Металл, из которого были изготовлены емкости и трубы, не мог выстоять, особенно прокладки разного типа на фланцевых соединениях. Протечки радиоактивного раствора были ужасающим бичом. Казалось, им не будет конца.

Из воспоминаний оператора Ф.Д. Кузнецовой:

«…Не успели в конце декабря пустить производство, а в январе на трубопроводе основного продукта (так назывался раствор плутония) образовался свищ, и продукт № 76 полился прямо на стоящего в отделении часового. Таких случаев впоследствии было множество, и боролись с разлитым радиоактивным раствором с помощью тряпки и ведра. Уборщиц в цехах не было по причине секретности, поэтому всю уборку мы делали сами.

Чаще всего разливы происходили в каньонах, где было установлено технологическое оборудование. Эти каньоны были закрыты бетонными плитами, которые никогда не должны были подниматься.

Их назначение — защищать персонал от радиоактивного излучения, идущего из технологических аппаратов. Спускаться туда, согласно технике безопасности, было нельзя. Но другого способа собрать разлитый раствор не было. Поэтому после первого же разлива радиоактивного продукта эти плиты были подняты, и их на место больше не ставили. Спускались в этот каньон все сотрудники помногу раз. Как только сработает сигнализация, показывающая, что произошла очередная утечка радиоактивного раствора — оператор должен лезть туда и смотреть, что случилось. А потом — ликвидировать последствия.

Я работала оператором, и мне часто приходилось собирать разлившийся раствор. Собирала его тряпкой, поскольку… никаких устройств для его отсоса не создали. Собранный раствор из ведра переливали в бутыль и пускали дальше в производство: ведь он был очень дорогой. Часто это делали голыми руками, поскольку резиновых перчаток на всех не хватало. Один раз прислали перчатки, а они все маленького размера. Мужчины отдали их мне, а сами работали с радиоактивностью голыми руками…

Дно каньонов было бетонное, и отмыть с бетона радиоактивность практически невозможно. Бывали случаи, когда приходилось отбойными молотками ломать бетонный пол, чтобы снять несмываемый слой радиоактивности…

На уровне 7,7 м проходил трубно-вентильный коридор, где были в ряд расположены многочисленные вентили от разных аппаратов. Из-под этих вентилей постоянно случались протечки радиоактивного раствора… Коридор был очень узкий, и, когда случалась протечка, я ложилась на живот и заползала в этот коридор, чтобы тряпкой собрать разлившийся раствор. А спиной стукалась о проходившие выше вентили и трубы…

Разумеется, определить полученные нами дозы было невозможно. И вообще радиационного контроля практически не было. Зачем он был нужен, если начальству и так было ясно: мы работаем при очень высоких уровнях радиации, а заменить нас некому…»

Руководители научной пусковой бригады профессора Никитин, Виноградов и Ратнер предпринимали судорожные меры к уменьшению влияния коррозии. Часть аппаратов и труб небольшого диаметpa были заменены на изготовленные из золота, платины, серебра. По предложению профессора Тананаева часть металлического оборудования была заменена на оборудование из синтетических материалов: плексигласа, винидура и других. Однако в условиях повышенного радиационного фона органические соединения стали разлагаться.

Из воспоминаний Ф.Д. Кузнецовой:

«Однажды пластмассовый аппарат емкостью 200 литров, в котором шло осаждение, сам собой развалился. Пластмасса не выдержала экстремальных условий эксплуатации. Став хрупкой, она треснула, и радиоактивный раствор разлился. Мы всю радиоактивность собрали, отчистили, вымыли полы. Конечно, нахватали большие дозы, а когда закончили, у проходной нас уже ждал черный воронок КГБ.

После смены всю ночь мы писали объяснения в КГБ, как все произошло».

Спешка первых месяцев, желание руководства получить первый плутоний как можно быстрее толкали людей на нарушения простейших правил безопасности. Торопливость под гнетом страха и великого патриотического порыва приводила порой к грубейшим ошибкам и нарушениям технологии. Режим секретности только мешал. Условные буквенные и цифровые обозначения растворов и аппаратов запутывали операторов и технологов.

Из воспоминания Ф.Д. Кузнецовой:

«…На производстве было запрещено делать какие-либо записи. Все работы производились по памяти, чтобы не было утечки совершенно секретной информации. Люди были постоянно в состоянии стресса, боясь забыть что-нибудь важное, относящееся к производству. И нередко забывали. Особенно на первых порах…».

М.В. Гладышев (зам. главного инженера завода «Б»), 1998 г.

«Во время пуска радиохимического завода люди работали с радиоактивностью в своей повседневной одежде, лишь иногда надевая халаты и специальную резиновую обувь. Душевых при выходе с территории объекта не было. Контрольно-пропускной пункт, на котором должен был производиться дозиметрический контроль, практически не использовался, и радиоактивная грязь разносилась по городу и жилым домам».

Но самой тяжелой оказалась проблема отходов.

По проекту, для отстойного хранения жидких отходов были сооружены с помощью метростроевцев специальные тоннели-хранилища, состоявшие из нескольких громадных баков, — так называемый «Комплекс "С"».

Мощные бетонные стены этого хранилища были обмурованы графитовыми блоками двухметровой толщины. Вес верхней защитной плиты из бетона достигал 160 тонн.

В конце декабря 1948 года в эти баки потекли первые радиоактивные струи: жидкая смесь десятков радионуклидов, а также попутно захваченных урана и оружейного плутония.

Грязно-серый пенный поток вливался в баки непрерывно, повышая изо дня в день тщательно контролируемый уровень.

Когда он достиг аварийной отметки, для руководителей атомного проекта вопрос встал ребром: или остановить завод «Б», или сбрасывать радиоактивные отходы в открытую гидросеть.

Решение было неизбежным в тех условиях. Мутный поток с общей радиоактивностью несколько тысяч кюри в сутки пошел самотеком через искусственный водоем № 10 в реку Течу.

Тихая, мирная речка, приток Исети, молчаливо приняла в свои воды жидкую радиоактивную смерть.

По берегам реки за пределами плутониевой зоны жили люди.