Плутониевая зона

27

Временами Кузнецов соглашался с Серегиным. А потом — снова недопонимал и мысленно категорически возражал своему парторгу: «Вот, например, под Москвой. Нас, ополченцев, необученных и безоружных, бросали на развилки дорог для придержания врага. Мы шли тогда сознательно почти на верную смерть. За социалистическую Родину, за Сталина! Мы верили в победу и потому рисковали жизнью. Но в данном случае — совсем не такое дело».

Кузнецов оптимистически смотрел на жизнь, потому что знал, что все равно умрет когда-нибудь. Себя ему было не жалко. А метлинских он жалел, так как они не ведали, за что шли к смерти.

«И хуже того, — думал Кузнецов, — они вообще не знают, что идут. Говорят, не твое это дело. А чье же тогда? Непорядок какой-то…»

Кузнецов, наконец, решился на действие. Написал заявление в отдел пропусков на выдачу разового пропуска «для временного выезда из зоны на два дня. Для посещения заболевшего двоюродного брата, проживающего в Челябинске по адресу: ул. Комсомольская, б».

Разумеется, никакого брата у него в Челябинске не было. Но улица Комсомольская, по расчетам Кузнецова, должна была стоять на своем месте, как и в любом большом городе. А значит, должен быть воздвигнут и дом № б. Конечно, Кузнецов не подозревал, что под этим адресом давно действовала районная баня с мужскими и женскими днями. Через три дня пришел узнать, дали ли ему разрешение на выезд. Оказывается, дали. Без всяких проволочек…

Проехав 90 километров по хорошей дороге до Челябинска, Кузнецов сразу пошел искать местную автостанцию. Через четыре часа с пересадкой добрался до деревни Метлино.

Пошел вдоль речки. Кругом располагалась тихая мирная природа. Зеленый лес и серебристая речка. На тридцать метров от реки рядками стояли деревянные домишки. На берегу сидел на корточках одинокий небритый мужик в порванных резиновых сапогах. В одной руке он держал удочку, в другой — самокрутку. Кузнецов неслышно опустился рядом на травку. Закурил сам и угостил мужика настоящим «Беломором». Мужик выбросил свой окурок и снова закурил, гостевую. Познакомились, протянув руки: Николай, Иван. Поглядели в глаза друг дружке. Мужик вернулся взглядом к поплавку.

— А жизнь-то течет, — философски произнес Кузнецов, задумчиво глядя на воду.

— Течет, — подтвердил Иван, — а че ей делать?

— А как дела-то в деревне? — начал осторожно подъезжать Николай к интересующей теме.

— Да ниче, — спокойно ответил Иван, — идут своим ходом.

— Больных много в деревне?

— Больных-то? — удивился мужик. — А откуда они у нас? Мы сразу мрем, без болезней. Как дойдем до ручки, так и мрем.

— И многие мрут?

— Да как когда. Иной раз — никого. А когда сразу двое.

— А не бывает так у людей, что голова болит утром или тошнит по вечерам? — других лучевых симптомов Николай не припомнил сразу.

Иван посмотрел после этого вопроса на Кузнецова внимательно, с зародившимся подозрением: свихнулся парень. Потом сам спросил, не отвечая на дурацкий вопрос:

— Ты чей будешь?

— Да я так, из соседней. Прогуливался здесь. Увидел вот тебя, захотелось поговорить по душам.

— А-а-а, — сказал мужик, — тогда ладно. Гуляй. И снова уткнулся в поплавок.

Кузнецов понял, что у рыболова толком не вытянешь ничего путного.

— Ну, прощай. Лови себе.

— Прощай.

Кузнецов пошел к автобусной остановке крюком, захватив окраинные дома, надеясь поговорить еще с кем-нибудь из случайных встречных. Поближе к дороге нагнал пожилую бабку с гусем в корзине за плечами. Поздоровавшись, пошли вместе, рядом.

Сначала беседа не клеилась. Кузнецов отвлеченно рассуждал о разных явлениях: о частых землетрясениях в Китае, о поголовном голоде в Антарктиде и ночных призраках в пустых амбарах.

Бабка особого усердия в разговоре не проявляла, только кряхтела. Кузнецов не знал, как к ней подъехать для проверки общей обстановки. Ему, конечно, хотелось поговорить с толковым человеком о радиоактивности и лучевой болезни. Но не решился, справедливо полагая, что бабка ничего не поймет.

Вместо этого спросил привычное:

— Ну, как жизнь в деревне? На данном этапе?

— Жизнь, милок, так сама по себе терпима, — сразу оживились и бабка, и гусь за спиной, — но все хужее и хужее. И коровы дохнут чаще, чем раньше. И собаки. А уж о людях и говорить нечего.

Кузнецова это сообщение крайне заинтересовало.

— А если поглубже? С примерами, — поощрил он.

— Вон, на той неделе, — продолжила она, — тетка Лукерья, что около фермы дом, была жива-здорова. А три дня назад — на тебе. Отдала Богу душу ни с того ни с сего.

Бабка помолчала десяток шагов. Сама вернулась к теме:

— Сейчас, говорят, везде мрут чаще. По всей стране. Иные шепчут, знамение такое было. Не слышал?

— Нет, я не слышал, — разочарованно протянул Кузнецов, — может, не было?

— Было, было. Это точно. Еще рассказывают про ночных ангелов…

Николай Михайлович далее слушал молча. Понял, что бабка совершенно не была просветлена за длительные годы большевистской цивилизации, и толковать с ней о зловредности осколков урана бесполезно…

Подводя итоги своему дознанию и охватывая взором размеренную жизнь деревни Метлино, Кузнецов как-то обмяк и успокоился. «Зря, наверное, я себя будоражил. Наверху ведь тоже иногда соображают, что к чему. А я тут расфуфыкался…».

На остановке ожидали прибытия автобуса две краснощекие молодухи в косынках и молодой мужчина в серой парусиновой кепке с многочисленными дырочками для воздуха.

«Надо же, — подумал Николай Михайлович, — и сюда ехал со мной, и обратно. Тоже, наверное, по короткому делу».

Маленький желтый автобус из 30-х годов, с глубокими порезами и шрамами на боках, изрыгающий на подъемах клубы вонючего черного дыма, тарахтя металлическими внутренностями, медленно полз по пыльной дороге.

Женщины сидели на передних сиденьях, закрепленных железными обручами — чтобы не обломались совсем. За ними — на двух местах сразу — Кузнецов, задремавший от усталости и перенапряжения мыслей. Где-то в конце устроился мужчина в серой кепке.

По мере приближения к городу автобус наполнялся людьми, гомоном, охами на крутых поворотах. Но Николай Михайлович ничего не слышал, видел спокойные сны.

— Приехали, мужик, — подтолкнули его в спину.

Выбравшись из автобуса, Кузнецов пару раз присел, чтобы размять затекшие ноги. За ним сошел человек в серой кепке и показал глазами на Кузнецова двум крепким молодым ребятам, дежурившим на конечной остановке почти целый день. Кузнецов с удовольствием закуривал после долгого перерыва, когда они подошли к нему с двух сторон.

— У нас к вам большая просьба, — тихо произнес один из них, показывая удостоверение, — пройдемте с нами. Только без шума, пожалуйста…

Поговорив с Кузнецовым «начистоту», Шутов понял, что «разжечь факел» из этого события не получится ввиду откровенной глупости подследственного. На ярого врага народа Николай Михайлович явно не тянул. И Шутов плюнул на это дело, более не вмешиваясь.

Учитывая боевые заслуги Кузнецова и непорочную службу в течение всей жизни, приговор смягчили. Осудили только на пять лет «за неумышленную попытку разглашения сведений, составляющих государственную тайну».

Отсиживать срок оставили по месту временного проживания, в той же плутониевой зоне. Музруков узнал об этом случае из оперативной сводки. Подумал тогда: «Надо бы разобраться с этим поглубже».

Музруков, ознакомившись с делом Кузнецова, принял свои меры. По его инициативе в район Метлина была направлена секретная группа в составе двух офицеров-гэбистов и двух дозиметристов. Им поручалось снятие радиационной картограммы в районе поселка, взятие проб грунта и ила.

Отчет дозиметристов, состоявший из сухих цифр и таблиц, оказался обескураживающим.

Музруков направил отчет спецсвязью Ванникову: с жителями поселка надо что-то срочно предпринимать, пока не начался мор.

С теми, кто жил дальше по течению реки, еще можно было потерпеть, но с Метлиным надо было решать.

Однако это постановление не решало саму проблему сброса жидких радиоактивных отходов в реку Течу.

А.К. Круглое. «Как создавалась атомная промышленность в СССР», 1995 г.: