По багровой тропе в Эльдорадо. Повесть

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ДРАКОНЫ ЗЕЛЕНОГО АДА

Хуан спит тревожно. Он вздыхает, что-то невнятно бормочет, ворочается с боку на бок. Ему душно спать с лицом, закутанным влажной тряпкой. Но он все же уснул, а я так и не смог сомкнуть глаз. Близится утро, черная, как смола, ночь начинает редеть, а воздух становится свежей и прохладней. Я ощущаю это очень явственно, хотя и моя голова запелената рваной рубашкой. Иначе нельзя: полчища свирепых комаров, гудящих над нами, покроют лицо нестерпимо зудящими волдырями.

Мы лежим на сырой подстилке из гниющих трав, под огромным деревом, обхватить которое не сумели бы и пятеро мужчин. Могучий ствол, унесший зеленую крону под облака, опирается на толстые подпорки - побочные стволы, выросшие, чтобы удерживать своего властелина. Толстые и тонкие веревки лиан оплетают гигантское дерево, гибкими змеями уползают в вышину.

Я думаю о словах Хуана, сказанных им сегодня ночью. Не в силах уснуть, мы долго разговаривали с ним о разных разностях, пока не услышали, как где-то, совсем близко от нас, прозвучал предсмертный вопль обезьяны, которую, должно быть, терзал ягуар, В ее крике было столько страдания и ужаса, что, пораженные, мы долгое время не решались произнести ни слова. А потом Хуан сказал, что смерть обезьяны, как и гибель моего верного коня, издохшего неделю назад от укуса ядовитой змеи, как и трагедия наших индейских носильщиков-горцев, каждый день умирающих в душном лесу, - все это, - сказал Хуан, - есть великий закон жизни и предначертание божье. Так уж создан мир, что одна тварь пожирает другую, и только поэтому ухитряется жить сама. А здесь, в языческих, богом проклятых Индиях, нужно убивать и только убивать, иначе на твоей шее сомкнутся чьи-то клыки. Вот отчего, считает Хуан, нам не должно терзаться угрызениями совести, когда мы воюем с индейцами и уничтожаем их. Такова их судьба - быть убитыми рукою испанца, и бог простит нам эти убийства. Ибо свершаются они во имя божие и ради спасения душ всех остальных обитателей индейских земель, погрязших в язычестве.

Я возразил ему, сказав, что вряд ли богу так уж необходимы бессмысленные жестокости, которыми щеголяют друг перед другом наши солдаты. Я напомнил Хуану о христианском милосердии и стал доказывать ему, что насаждать учение святой церкви можно было бы и более миролюбивым путем. Но мой друг с яростью принялся оправдывать церковь и так горячо отстаивал каждое свое слово, что я, лишь бы не ссориться, решил не возражать.

Сейчас, когда я мысленно вернулся к нашему ночному спору, мне показалось, что горячность Хуана объясняется ни чем иным, как стремлением заглушить голос собственной совести. Трудно быть соучастником злодейств, поминутно упрекая себя в этом. Скверно жить на свете, когда в глубине души с презрением относишься к деяниям своих рук. И если Хуан заговорил вдруг об оправдании жестокостей, не значит ли это, что сам он впоследствии с легким сердцем будет их совершать? Ведь главное - убедить себя, а лотом…

Мне стало стыдно: как смел я подумать такое о моем благородном друге? Чтобы отогнать дурные мысли, я решил прогуляться вокруг лагеря. Осторожно поднявшись на ноги, я развязал лицо и медленно побрел по мягкой, сырой земле.

Утомленные трудным дневным переходом, солдаты спали. Вот уже вторую неделю наш отряд, идущий под командой Франсиско де Орельяны в авангарде войска Гонсало Писарро, с неимоверным трудом пробирается вдоль реки Коки сквозь колючие плотные заросли, карабкается через гигантские стволы упавших деревьев, переходит кишащие змеями болота. Каждый шаг берется нами с бою: мечами, кинжалами и ножами прорубаем мы коридоры в зеленой стене, тучи комаров, мельчайших мошек и огромных мух беспрестанно сосут нашу кровь, влажная знойная духота затрудняет дыхание. Пятьдесят человек насчитывает наш отряд, и ни один из пятидесяти никогда раньше не видывал настолько буйной, яростно дерущейся за жизнь природы. Невероятным кажется, чтобы люди способны были жить в этом зеленом аду, но, тем не менее, уже трижды встречали мы на своем пути индейцев. Нет, они не были настроены воинственно: пугливые и робкие, они влачили жалкое существование, кочуя в этих страшных дебрях. Узкий поясок из лыка был для них единственной одеждой, лук и стрелы - оружием, шаткие заслоны от ветра - жилищем. От них мы услышали о Великой реке и снова о стране Эльдорадо, простирающейся за ней. Но дни шли за днями, мы все дальше продвигались на восток, а непроходимым зарослям не было видно ни конца, ни края.

Старательно ступая меж перепутавшихся корней и гниющих сучьев, я миновал спящего ничком Муньоса, осторожно прошел мимо закутавшегося в плащ Агиляра и медленно направился в глубь чащи. Восходящее солнце осветило высоко взнесенные над землей кроны деревьев, откуда уже слышались громкие шорохи и неясные звуки пробуждающихся обитателей леса. Внизу с каждой минутой утренний сумрак становился все прозрачней, и я уже мог свободно различать шустро сновавших под ногами насекомых, ящериц и прочую нечисть. По мере удаления от лагеря я зорко примечал дорогу, по которой двигался: жутко было представить себя заблудившимся в этом душном царстве растительности, ядовитых змей и отвратительных насекомых.

Каждый шаг открывает глазам невиданное… Вот папоротник - я узнаю его по четким контурам широких листьев. На моей родине он не достигает размеров низкорослого куста - здесь же он устремился ввысь, превратившись в огромное дерево. У изящной пальмы, столь хорошо знакомой мне, нашлись сотни родственников: высоченных красавцев и приземистых карликов, удивительно стройных и причудливо изогнутых, с листьями, способными укрыть своей тенью сотню человек, и с колючими корнями, вылезшими из земли, чтобы на высоте человеческого роста срастись в причудливый ствол. К ветвям огромного раскидистого дерева с ярко-красными листьями пиявками присосались ползучие растения. Они свешиваются чуть ли не до земли пышными разноцветными гирляндами, на которых раскрываются, встречая восход живительного солнца, огромные чаши цветов изумительной красоты. И всюду - как связки веревок, как клубки змей, - всюду, всюду, всюду лианы. Толстые и тонкие, скользкие и усеянные ядовитыми колючками, белые, желтые, зеленые, бурые… Они готовят хитроумные силки на земле, они опутали крепкими нитями всю растительность леса, они душат могучие стволы, силясь раздавить их в своих стальных объятиях…

Я прислонился к поваленному дереву и смотрел на воинственное безумство природы, снова вспоминая слова Хуана о мире, где всяк пожирает другого. Да, легко прийти к такой мысли, когда видишь, что не только живые существа, но и символы миролюбия - растения глушат и губят друг друга, когда на твоих глазах разыгрываются сотни смертельных схваток насекомых, гадов, рыб и зверей. Но разве может человек приравнять себя к ящерице или шакалу, разве не даны ему разум и светлые чувства, чтобы сделать законом своей жизни не уничтожение и насилие, а милосердие, сочувствие и любовь к себе подобным?

Внезапно раздавшийся громкий шорох привлек мое внимание. Пятнистая змея, толщиной в руку, скользнула по траве к моим ногам. Я выхватил меч и замер в ожидании, когда она поднимет голову для смертельной атаки. Но змея не обращала на меня внимания: она быстро проползла мимо, будто куда-то спеша. Я заметил, что торопилась не только она: прямо на меня из чащи леса выскочила огромная ящерица и также промчалась мимо. Трава и воздух наполнились убегающими и улетающими куда-то насекомыми, а вверху, на ветвях деревьев, загомонили птицы.

Мне показался забавным этот внезапный переполох, и я рассмеялся, когда подумал о том, что, должно быть, где-то в чаще леса сегодня открывается грандиозная ярмарка обитателей лесного царства. И тут же я почувствовал сильное жжение: какое-то насекомое больно укусило мое колено. Я наклонился, чтобы смахнуть его, но тотчас же ощутил новые укусы: мою руку облепили несколько крупных черных муравьев. Решив, что стою возле муравейника, я сделал несколько шагов вперед и тут увидел, что попал в самую гущу плотного муравьиного потока, который двигался по направлению к нашему лагерю. Десятки быстрых муравьев уже карабкались по моим ногам, впивались в тело. Я быстро срубил мохнатую ветку и, обмахивая на ходу сапоги, двинулся было в сторону. Но и тут шагала плотная муравьиная колонна. Беспокойство начало овладевать мной. Спотыкаясь, я побежал назад, взобрался на толстый ствол упавшего дерева и осмотрелся.

Быть может, никогда в жизни не испытаю я такого леденящего страха, какой охватил меня при взгляде на черную, шевелящуюся реку, которая накатывалась на меня. Широкие и густые колонны муравьев не обходили препятствий. Уничтожая все живое, они ни на мизинец не сворачивали со своего пути, и не было видно конца их грозным полчищам. Я с ужасом представил, что будет, если черные колонны захлестнут моих спящих друзей, и ноги сами понесли меня к лагерю. Теперь я не разбирал дороги, не обращал внимания на болезненные укусы десятков муравьев, успевших взобраться на меня. Я спотыкался, падал, наотмашь рубил мечом сплетения лиан и колючек, раздирал в кровь колени и руки, я не думал ни о змеях, ни о ядовитых пауках… Вое казалось ничтожным и мелким перед той страшной грозой, что надвигалась на нас.

Но вот и лагерь… Сонный Альварес с нескрываемым удивлением смотрит на меня. Но я обессилел, мне не хватает воздуха.

- Скорее… Бежать… Муравьи… - Хриплый шепот вырвался из моих уст, и я в изнеможении упал на мокрую землю.

- Ха-ха-ха! - лениво засмеялся Альварес, морща рябые щеки. - Муравьи… Вот комары - это, действительно, адское племя…

Он звучным шлепком убил сразу дюжину комаров, впившихся в его шею, и спокойно потянулся.

Да, никто не хотел вначале верить в грозящую нам опасность. Напрасно я кричал им, что муравьи несут нам страшную смерть - проснувшиеся солдаты улыбались, подшучивали надо мной, а те, кого я разбудил своим криком, осыпали меня грубой бранью.

К счастью, в нашем отряде был человек, который понял меня с полуслова. Стройный красавец Аманкай, наш переводчик, единственный индеец, которого не осмеливались оскорблять наши солдаты, услышав мои крики, со всех ног бросился к Орельяне.

- Гуагуа-ниагуа! - с расширенными от ужаса глазами воскликнул он. - Это они, черные муравьи! Их столько, сколько звезд на небе, и они страшнее смерти… Скорее, сеньор, скорее! Мы должны успеть уйти с их пути!..

Нам удалось вовремя прорубить себе отходы в сторону. Целый час катилась мимо нас черная лавина странствующих муравьев, которых инки называли гуагуа-ниагуа, то есть «заставляющими плакать». Но если бы не моя бессонница, если бы не индеец, кто знает, многие ли из мирно спящих солдат смогли бы продолжать поход, когда бы в них впились сотни и тысячи цепких челюстей, источающих яд.

Так еще раз избежали мы страшной опасности, уготованной нам зеленым адом.

А сколько их было, этих опасностей и бед? Я вспоминаю, как близок к смерти был португалец Салвадор, которого укусил в руку отвратительный паук с туловищем величиной с кулак взрослого мужчины. Тогда Салвадора спас Аманкай: он высосал яд из ранки и натер ее какой-то пахучей травой. Он же рассказал нам, что этот гигант среди пауков - гроза маленьких птичек, которых он ловит в гнездах и высасывает до последней капли их теплую кровь. Нас кусали ярко-рыжие странные насекомые, достигающие размеров пальца ребенка, и после их укусов тело вздувалось, а неведомая лихорадка трепала несчастного солдата в течение нескольких дней. Нам попадались цветы, от запаха которых начиналась рвота и мучили головные боли, нас ранили ядовитые колючки - и язвы появлялись на руках. Трижды мы встречали на пути хозяина лесов - ягуара, однако, к счастью для него и для нас, он всякий раз уклонялся от нападения и удалялся в чащу. Но больше всего мы боялись змей. Здесь, в индейских лесах, в царстве сырости и тления, только на редкие кочки да на толстые, не успевшие сгнить сучья могла опираться нога пробирающегося сквозь заросли человека. Мы брели по зыбкой трясине, с хлюпаньем проваливались в нее чуть ли не по колено, и под любой кочкой, под каждым сучком могла таиться змея. Я не стану рассказывать об этих кошмарных днях. Но об одном происшествии, более всего поразившем меня, я не могу умолчать.

Это случилось под вечер, когда наш отряд, с великим трудом прорубив дорогу через густые заросли бамбука, вышел к неширокому, но чрезвычайно длинному озеру. Шедший одним из первых индеец Аманкай срезал своим ножом длинную бамбуковую жердь и, раздвинув густые камыши, с берега измерил глубину озера. Она оказалась небольшой, примерно по пояс, а грунт - не слишком илистым.

Убедившись, что путь в обход озера был бы слишком продолжительным и трудным, сеньор Орельяна принял решение переходить его вброд. Впереди всех он приказал идти Аманкаю.

Индеец уперся шестом в дно и легко скользнул в воду. Затем взялся за бамбук обеими руками и стал тихонько двигаться вперед, направляясь к толстенному гладкому бревну, чуть выступающему из воды в трех шагах от берега. Бревно, покрытое засохшим илом и спутавшимися водорослями, могло помешать нашему продвижению, и поэтому Аманкай, подняв шест, с силой оттолкнул им плавучее препятствие.

И тут произошло такое, о чем я буду вспоминать до глубокой старости, и всякий раз, когда перед моим мысленным взором вновь возникают события этих кошмарных мгновений, холодный пот выступает на лбу и мурашки страха бегут по телу. Гладкое бревно от толчка* индейца дугой изогнулось в воздухе, раздался оглушительный плеск, и мы увидели чудовищную красную пасть дракона. Миг - и перекушена, как соломина, крепкая жердь. С громким шипением, сверкая раскаленными углями злобных глаз, дракон уставился на остолбеневшего от ужаса индейца.

Я и сегодня не стыжусь признаться, что в те страшные мгновения у меня и в мыслях не было прийти на помощь бедному Аманкаю. С детства благоговел я. перед подвигом святого Георгия, который победил дракона, но увидев своими глазами чудище ада, я попросту окаменел. Вопль ужаса и отвращения вырвался у Хоанеса, уже готового было ступить в воду. Он отпрянул и упал на спину. Крестясь и дрожа, отступил от берега Муньос, попятился побледневший Хуан.

Шипящий дракон свернулся кольцом, с шумом ударил по воде хвостом и молнией ринулся на индейца. И в тот же миг наперерез чудовищу с берега стремительно прыгнул человек с мечом в руке. Мы увидели, как, падая в воду, он успел с силой рубануть стальным клинком пятнистую шею страшной змеи.

Казалось, проснувшийся вулкан забил со дна жалкого, мелеющего озера. Фонтаны брызг взметнулись в воздух, поднятые оглушительными ударами гигантского хвоста, вода будто закипела, забурлила водоворотами. Обезумевшее от боли страшилище оставило в покое несчастного индейца и яростно забилось в конвульсиях. Если бы оно задело Аманкая либо его отважного спасителя, участь их была бы решена: одним ударом хвоста дракон раздробил бы им кости. К счастью, этого не случилось: извиваясь, чудовище нырнуло на дно, появилось на поверхности озера шагах в тридцати и вскоре скрылось опять. Тем временем индеец и спасший его солдат благополучно выбрались на сушу.

Смельчака, который спас жизнь переводчику индейцу, звали Диего Мехия. Я плохо знал этого молчаливого и, безусловно, самого скромного солдата в нашем отряде. Признаться, незаметная фигура Диего раньше мало привлекала мое внимание: его низкое происхождение, необщительность и к тому же разница в возрасте - он был, по крайней мере, вдвое старше меня - не давали поводов для сближения. Сейчас, после всего происшедшего, я с восхищением смотрел на его невзрачную фигуру, на скуластое лицо с маленькими, глубоко запавшими глазами. Мне никак не верилось, что неказистый простолюдин оказался способным на столь героический подвиг.

Очнувшись от оцепенения, охватившего их при виде чудовища, солдаты громко восторгались поступком Диего, хлопали его по спине, дружески обнимали, трясли за плечи. Один лишь Хуан де Аревало хмуро смотрел в сторону озера. Я подошел к нему и заглянул в лицо: зубы его были стиснуты, глаза недобро сощурены.

- Что с тобою, друг мой? - негромко окликнул я его.

Хуан резко повернулся ко мне. Лицо его перекосила злая гримаса.

- Ты, я вижу, в восторге от геройства этого болвана, - холодно процедил он. - А я… Я презираю его, слышишь? Презираю! Как смел он, солдат короля, рисковать жизнью ради ничтожного индейца? Даже тысяча тысяч язычников не стоят одного испанского солдата, потому что на этой проклятой земле каждый из нас - посланец святой церкви… Ты пойми, Блас, пойми: нас - горстка, все мы зависим друг от друга, а их - легион. Они ненавидят нас… Эх!..

Он с досадой махнул рукой и отвернулся. Я молчал. Я не верил своим ушам: слова Хуана казались мне чудовищными. Наконец, я твердо сказал:

- Хуан, опомнись! То, что ты говоришь, - бесчеловечно и подло. Мехия спас человеку жизнь, он великий смельчак и герой… А ты…

Он не дал мне закончить. Он схватил меня за руки и яростно выкрикнул прямо в лицо:

- Если бы речь шла о жизни человека - да! Я бы низко поклонился ему, твоему Мехии. Я знаю, Блас де Медина, что сердце твое подобно воску. Ты чувствителен, Блас, и слезлив. Но я не хочу быть таким, заруби это на своем коротком носу!..

Не помня себя от гнева, я оттолкнул своего лучшего друга и схватился за меч. Хуан отступил на шаг. Он смотрел мне в глаза, и я увидел в его взгляде сожаление и скорбь.

- Блас, - тихо сказал Хуан. - Оставь в покое меч. Подойди ко мне и обними меня, мой дорогой Блас. Мы не смеем так жестоко играть нашей дружбой. Прости меня, друг, и бог простит нас обоих…

Гнев мой остыл. Мы обнялись и остались друзьями. Но горький осадок от ссоры остался в наших сердцах. В молчании мы присоединились к отряду, который уже отправлялся в обход озера.

Мы прошли не более двухсот шагов, когда зоркий Агиляр заметил в прибрежных камышах вытянувшееся тело гигантской змеи 13. Убедившись, что она мертва, мы подошли поближе. Размеры ее потрясали: толщина туловища не уступала бочонку, длина превосходила тридцать походных шагов. В сгустившихся сумерках трудно было различить ее цвет - лишь два ряда черных пятен явственно проступали на блестящей шкуре. На шее змеи зияла глубокая рана: для дракона индейских лесов удар испанского меча оказался роковым.