По Северо-Западу России. Том 2. По Западу России.

Очерк путешествия.

Предпринятое в 1886 году путешествие длилось с 8 июня по 4 июля, и причем сделано всего около 3.000 верст. Посещенные в этом путешествии местности были чрезвычайно разнообразны как в историческом, так и в бытовом отношении.

Как художественную противоположность прибалтийскому краю, посещенному почти на всем его протяжении, будто для сравнения, путешественники видели небольшой уголок скалистой Финляндии, — Выборг, который, по взятии крепости в июне 1710 года, император Петр, в письме к императрице, назвал «крепкой подушкой С.-Петербургу, устроенной чрез помощь Божию». Они посетили Транзундский рейд, бывший свидетелем знаменитой победы адмирала Чичагова над шведским флотом, — победы, обусловившей заключение мира и давшей Чичагову: Георгия первой степени, похвальную грамоту, шпагу с алмазами и 2.417 крестьян в Белоруссии. Посещены были: Вильманстранд, могучий водопад Иматра и известный парк Монрепо. Финляндия очень характерная страна, в отношении распределения поземельной собственности, в особенности по сравнению с прибалтийским краем. В прибалтийском крае немецкое дворянство окончательно облагодетельствовано майским указом 1783 года, данным императрицей Екатериной II, повелевшей: «от ныне на всегда в губерниях рижской и ревельской почитать один род недвижимых имений под именем вотчин». В Финляндии, напротив того, землевладение распределяется, приблизительно, следующим образом:

Дворян — 46;

Не дворян — 305;

Крестьян — 25.000;

Разночинцев — 117.

Другой противоположностью прибалтийскому краю были: Двинск и Псков. В глубокой древности, в IX веке, теплилось здесь имя св. великой княгини Ольги; это коренная русская земля, лежавшая бок-о-бок с землями меченосцев прибалтийского края; здесь тоже имелся свой меч, — меч князя псковского Довмонта; тут совершилась победа св. Александра Невского, тут шумело вече и сидели посадники и, как память былого величия и богатства, сохранилось красноречивое известие о том, что и Псков был членом гордого Ганзейского союза. Но на Псков, в свое время, опустилась мощная рука объединявшей Русь Москвы. Тихо и безлюдно Псковское озеро теперь, а в средине XIII века, в одном из походов своих на Псков, рыцари направлялись по озеру флотилией, имевшей до 9.000 человек одних только матросов; сколько же было у них воинов? Одна из эстонских легенд гласит, что озеро это находилось когда-то в прибалтийском крае, но, недовольное людьми, перенеслось сюда по небу облаком и, вполне удовлетворенное Переменой, покоится на новом месте который уже век.

Историческая жизнь прибалтийских губерний, как сложилась дробной, самостоятельной по местностям, по преданиям, такой осталась она и до сих пор, и только мероприятия самого последнего времени вносят в эту жизнь правительственное объединение. Каждая из губерний, каждый из городов имеет тут свои исторические особенности, и студентам юридического факультета в Юрьеве должно быть чрезвычайно трудно изучение всяких готских, гамбургских, любекских и местных прав, имеющих и ныне свое применение[1]. Если не ошибаемся, тут действуют в настоящее время десять частных прав, три рыцарские, три городские, четыре крестьянские и, как помощь им, римское право; различных форм присяги имеется не менее десяти. Насколько пестры были условия местной жизни еще не очень давно, видно из того, что на ландтаге 1780 года подвергалось серьезному обсуждению и принято рыцарством постановление «о платьях» (Kleiderordnung) в силу которого: возбранялось носить иностранные кружева и блонды девушкам-дворянкам, ранее двенадцатилетнего возраста не позволялось носить шелковые платья, а мальчикам, того же сословия, раньше пятнадцати лет — шелковые панталоны. Задумано было это постановление в Эстляндии, а затем заимствовано и соседней с ней Лифляндией. Оно является как бы продолжением того длинного ряда споров об одежде, который вызвал требования орденского великого магистра Книпроде, в XII веке, чтобы бороды были обязательны для всех, а золотые кольца на пальцах — для купцов. Книпроде имел в то время дело с такими неуклюжими рыцарями, которые едва могли двигаться, вследствие разных связывавших их движение и то и дело лопавшихся ремешков. Эти рыцари красились, носили фальшивые волосы и щедро обматывались ватой, для придания телу красивых форм. О точном определении формы одежды ордена и духовенства местные немцы обращались даже к папе и в 1431 году, и несколько раньше, и позже, причем много и жарко спорили. Постановление 1780 года явилось, следовательно, только бледным откликом на ту же тему, но на новый лад.

Особенности городов, предстоявших посещению, представлялись действительно очень типичными. При описании посещений их, необходимо было дать место как историческим воспоминаниям, так и современным данным.

Раньше других посещен Ревель, главный город древней Эстляндии и губернский город нынешней Эстляндской губернии. Здесь почин исторической жизни принадлежит датчанам, сокрушившим эстонский замок Линданиссе. Датский орден Данеброга основан в память одной из датских побед, одержанных под Ревелем. Ослабление датской королевской власти обусловило то, что эстляндское рыцарство, откупившись деньгами от короля раньше других в прибалтийском крае, стало самостоятельным. Хотя из пяти епископств края ревельское считалось слабейшим, но это не мешало епископам, при обозрении церквей, принимать широкие угощения, длинные меню которых, как мясные, так и рыбные, еще имеются налицо в древних церковных книгах. О богатстве Ревеля, как одного из видных членов Ганзейского союза, свидетельствуют его глубоко древние, характерные церкви; в одной из них имеется даже «Пляска Смерти»; первый супер-интендант этой же церкви поступил в нее проповедником по непосредственной рекомендации Лютера и Меланхтона, письма которых, равно как и многие хартии королей, бережно хранятся в магистратском архиве и музее. Тут, в Ревеле, существовал и красуется замечательный своими развалинами и другими особенностями монастырь св. Бригитты, о котором еще придется сказать несколько слов. Кто не слыхал рассказа о том, что в Ревеле долгое время показывался жителям не схороненный за долги Дюк де Кроа; кто не знает, наконец, ревельских килек? И у килек существует некоторым образом история и даже очень любопытная; теперь кильки остались почти единственным продуктом рыбной ловли, составляющим предмет отпускной торговли, тогда как до 1313-1315 годов по всему балтийскому побережью обильно ловилась сельдь, с той поры Бог весть куда и почему исчезнувшая.

За Ревелем следовали: Гапсаль[2], известный своими морскими купаниями, дважды подвергавшийся в XVI и XVII столетиях продаже и однажды залогу, что составляло довольно обычное в те дни явление в этом своеобразном крае, и Пернов, тоже не менее насиженное, старое место. Из соседних песков последнего выдвигается в тумане облик другого, несуществующего уже города, старого Пернова, который, чтобы не было новому Пернову praejudicio, по его настояниям, благодаря шведским и польским королям, погиб, затравленный новым Перновым, оставив за собой чуть ли не единственным следом существования старую и новую городские печати, из которых юнейшей 450 лет. От самого города нет и следа.

Не далеко от Пернова на острове Эзеле лежит Аренсбург, известный своими грязями. Аренсбургские целебные грязи представляют ил, содержащий сернистое железо. Лечение этим илом производится в виде ванн, причем ил разбавляют морской водой. Аренсбургские грязи считаются особенно полезными при внутренних и наружных болезнях, происходящих от худосочия золотушного, чесоточного, ревматического и сифилитического; они целебны при лечении лишаев; с некоторым успехом можно пользоваться ими и от страшной болезни — проказы. Остров этот, как и соседние с ним острова, во времена доисторические, был центром таинственных личностей, называемых обыкновенно морскими разбойниками; едва ли это верно, это было скорее самостоятельно развивавшееся морское государство, не менее грабительское, чем все ему современные; едва ли можно считать простыми разбойниками людей, которые в XIII столетии, в течение двадцати четырех лет, произвели семнадцать воинственных нападений и выдержали целых три; только в 1343 году, орденские силы, воспользовавшись льдом, сковавшим в холодную зиму Балтийское море, окончательно овладели островом и обязали эзельцев, в наказание и искупление, построить замки Аренсбурга и Зюнебурга. С того времени остров разделяет общую судьбу края. Существует предание, что рыцари-владетели побережий островов Эзеля и Дого содержали в древности фальшивые маяки и грабили терпевшие чрез это крушение купеческие корабли. В настоящее время помещики этих прибрежий пользуются до сих пор «береговым правом», т. е. получают известную часть с товара, который будет спасен при их помощи с разбитых судов.

Дальнейший путь шел на Виндаву и Либаву, на те два города, в отношении которых, в связи с другими стратегическими пунктами побережья, назревал в описываемое время еще вопрос государственной важности: сделать тот или иной пункт портом коммерческим и военным одновременно, или же, предоставив один из них торговле, устроить в другом военную стоянку. Судьба, как известно, решила этот вопрос в пользу второго города. Виндава и Либава места не менее древние, не менее насиженные, тоже семисотлетние существования. Следовала Митава с бироновским замком, построенным Растрелли. Здесь центр курляндского рыцарства, средоточие той малой частицы орденских земель, которая, одно время, жила почти самостоятельной жизнью при своих собственных герцогах. В герцогском склепе занято их телами тридцать мест. В этой небольшой губернии насчитывается до семидесяти семи майоратов; в Митаве дважды жил граф Прованский, впоследствии король Людовик XVIII; тут же разыгралась история двух претендентов на герцогскую корону: знаменитого тюильрийского героя, красавца, графа Морица Саксонского, и старика, любимца Петрова, Меншикова; в июле 1727 года произошла ночная уличная схватка между солдатами обоих претендентов; в августе месяце Мориц бежал, а в декабре Меншиков находился на пути в Березов. Еще недавно существовал в Митаве мост, называвшийся Kriwebriicke, от имени представителя языческого богослужения, верховного жреца Криво; не далее как в начале нынешнего столетия по Курляндии, стране особенной стойкости древних обычаев, высились «священные деревья», следы дохристианского культа, и даже до настоящего времени, как уверяют, в окрестностях города жених вы ходит в поле и трубит в тауре», испрашивая у добрых духов благословения на брак. Митава столица латышей, как Ревель столица эстов. Первых в прибалтийских губерниях немного более, чем вторых.

По последней переписи (1881) население всего края состояло:

Латышей — 970.000

Эстов — 840.000

Ливов — 2.500

Русских— 62.000

Немцев — 200.000

Евреев — 55.000.

Литовцев — 15.000

Поляков — 10.000

Шведов — 5.600

Всего . . . 2.160.100

Первым по времени (в XIII веке) хроникером края и, надо сказать, самым добросовестным, был, как известно, Генрих Латыш, и не далее как в 1880 году умер некто Плич, латыш, учитель, оставивший накопленные им за трудовую жизнь несколько тысяч рублей на учреждение в Бендене чрез 150 лет <крестьянского университета», когда капитал достигнет внушительной суммы трех миллионов рублей.

Если Митава город дворян, без торговли и без капиталов, то в этом отношении она прямая противоположность, посещенной вслед за тем, Риге. Рига самый богатый город России, имевший к тому времени 3.374.618 рублей капитала (Петербург 2.543.593, Иркутск 2.006.133. Москва 1.616.726, Варшава 1.048.516 и Одесса 951.390 рублей), в котором живет ровно одна треть всех немцев прибалтийских губерний, из таможни которого за одно трехлетие вывезено товаров на 166.763.838 рублей, привезено на 90.632.832 рубля и поступило одной пошлины золотом с привоза 8.465.999 рублей с копейками, тогда как весь ввоз по западно-европейской границе нашей, например, в 1880 году, не превышал 297.793.806 рублей; кроме того, Рига богатейший собственник в Лифляндии; она, отдельно от Лифляндии, покорилась Петру I; её земли имеют свой консисторию и своего городского суперинтенданта; в Ревеле есть также особый городской супер-интендант; на коронацию в Москву Рига посылала от себя бюргермейстера, от прибалтийской страны ездило другое лицо.

Первая искра немецкой образованности, в самом конце XII века, была заронена именно в Ригу. Здесь сел первый епископ, тут укрепился орден меченосцев, здесь впервые, как противовес рыцарству, окрепло бюргерство. Здесь, на Двине, вдоль реки, до моря, издревле столкнулись два культурных влияния: немецкое с запада и русское с востока. Большая часть этих земель, до прихода немцев, были русскими, платили полоцким князьям дань, и старейшая хроника Генриха Латыша подтверждает это.

Генрих Латыш писал по-латыни прозой; приведенное место взято из немецкой рифмованной летописи неизвестного автора, жившего несколько позднее Генриха Латыша. Имелась еще и другая, более поздняя, рифмованная летопись, но в ней описываются преимущественно истории восстаний эстов против немцев, и самая летопись, нигде до сих пор не отысканная, сохранилась только в ссылках, приводимых некоторыми историками края.

Что наши поселения, до прихода немцев, придвигались к самому морю, документально свидетельствует, наряду с другими, Беляев в «Истории Полоцка», и только значительная бесхарактерность личностей полоцких князей, с одной стороны, и великая энергия первых немецких епископов, с другой, привели к подчинению Западу всего побережья, на которое впоследствии цари московские смотрели совершенно правильно, как на «свою» землю.

В Риге полнее, чем где-либо, обрисовались в своих очертаниях орден, епископство и бюргерство. Длинной мартирологией тянутся хроники о вражде этих трех элементов. Один из процессов ордена с архиепископом, разбиравшийся в Риме, хранится в архиве Кенигсберга и имеет пятьдесят одну рижскую эллю, т. е. около тридцати четырех аршин длины, несмотря на то, что начало и конец этого чудовищного документа объедены крысами. Когда, в одно из восстаний города против ордена, в 1319 году, последний осилил, то, помимо более непосредственной расправы, за убийство восемнадцати человек, город был вынужден: отслужить во всех монастырях между Двиной и Нарвой и в девяти ганзейских городах по 1.000 литургий и 1.000 панихид, основать в трех церквах по три алтаря с ежедневной при них службой, а в Иванов день, во всех церквах Риги, ставить по восемнадцати гробов, со всеми принадлежностями, как бы в них действительно лежали покойники, с покровами, Молитвословием и звоном колоколов. Этих гробов теперь, конечно, не ставят и таких панихид не служат. Надо заметить, что с XIV века в Риге существовало три отдельных по характеру похоронных песни — для ратсгеров, бюргеров и купцов.

Только в 1491 году Рига, в лице своих бюргерства и епископства, окончательно подчинилась ордену, и этим заканчивается тройственная жизнь Лифляндии того времени; с той поры царит один только орден; все поземельное владение шло от него и дробилось между вассалами его, из которых и возникли новейшие местные сословия и, главным образом, могущественное сословие дворянства-рыцарства. Орденские и епископские земли, значительно, впрочем, сокращенные, отошли в казну и состоят теперь в ведении министерства земледелия и государственных имуществ. Историк-юрист прибалтийского края Бунге особенно настойчиво выделяет факт происхождения нынешнего дворянства именно от позднейших вассалов ордена в XIV веке, а не от рыцарей прежнего времени. Желание Бунге и справедливо, и понятно, потому что никому не охота родниться со страшными деятелями орденского житья-бытья, начиная от времени знаменитой папской буллы 1258 года, отпускавшей все грехи и преступления рыцарям Западной Европы, одевавшим орденское платье с красным крестом и мечом на белом плаще, — буллы, обратившей, по словам Рутенберга, древнюю Fraternitas militae Christi балтийского края, в отборную колонию преступников.

В древних храмах рижских, как в храмах ревельских, живописана история этого характерного, удивительного края. Мирно покоятся в соборе его первый и последний епископы: Мейнгард (у. 1196) и Вильгельм (у. 1563). Католические монахи были изгнаны из Риги реформацией еще в 1523 году, в память чего поставлена небольшая статуэтка монаха на одном из домов, в улице, ведущей от Гердеровой площадки к Двине. Католический архиепископ Вильгельм, благоразумно уступая знамениям времени, удаляясь от паствы, продал принявшему протестантство городу собор за 18.000 марок, и с тех пор этот проданный собор превратился в протестантский. Над воротами замка, разрушенного бюргерами в 1484 году и вновь отстроенного магистром ордена Плетенбергом в 1515 г., красуется в полном орденском орнате сам строитель, когда-то доходивший со своими рыцарями до Пскова. В доме Черноголовых, сохранившемся как учреждение только в Ревеле и Риге, имеется часть истории края, в портретах бывших властителей; в Риге также существует «городское войско», численностью по штату сто человек (налицо гораздо меньше), составленное из добровольцев, штандарты которому даны императрицей Анной Иоанновной; подобные «гвардии» имеются еще в Либаве и Митаве; в Ревеле тоже до сих пор существует, подобная рижской, гвардия со своим ритмейстером; она состоит из местных бюргеров, членов клуба Черноголовых. Современная форма всех здешних гвардий установлена при императоре Николае I. В 1852 г. упразднена конная команда в Риге, тогда как прежде рижская гвардия состояла из двух отрядов, пешего и конного. Имелась прежде подобная же гвардия в Гольдингене, которая упразднилась сама собой; но учредительный акт 1794 года и штандарт, подаренный ей курляндской герцогиней Доротеей, хранятся, пережив самое учреждение, которое, при существовании общей воинской повинности, не имело бы смысла. Все особенности Риги находили себе фактическое воплощение в существовании здесь, в течение 165 лет, до смерти князя Багратиона в 1876 году, особого генерал-губернаторства.

Вслед за Ригой посещен один из любопытнейших уголков края, так называемые Польские Инфланты. Это уезды Фридрихштадтский и Иллукстский. Когда курляндский ландтаг 1795 года вотировал безусловное присоединение к России, депутат от Иллукста не нашел ничего лучшего, как уехать с ландтага и по пути оскорбить русского посланника, закричав ему на улице «ein Haful» — на охотничьем жаргоне: «волк идет!» Здесь значительная часть старых протестантских семейств давно уже приняли католичество; сюда же, во время последнего польского восстания, убегали многие из крупных его деятелей, скрываясь таким образом из областей, подвластных умелым распоряжениям Муравьева, и все-таки оставаясь подле них;здесь, наконец, долгое время сидели иезуиты, и страна полна так называемых «церковищ», следов кладбищ обнимавшего когда-то весь край православия. В соседнем с этими местами Двннске путешественники посетили крепость и направились в древний Псков, о современном положении которого и исторических данных придется в своем месте сказать несколько слов; чрез Гдов по Псковскому озеру они проехали в Юрьев, то есть снова в прибалтийский край.

Если Рига служит торгово-промышленным и административным центром края, то Юрьев является его умственно-научным центром. Любопытная история университета будет вкратце изложена впоследствии. Здесь необходимо только сказать, что Александр I, возобновляя 12-го декабря 1802 года старое детище Густава-Адольфа шведского, предназначал его «на пользу всего Российского государства», «на распространение человеческих познаний в Русском государстве и купно образование юношества на службу отечества». Судьбы древнего Юрьева, от времен основателя его Ярослава, сквозь всю неоглядную историческую даль власти орденской, епископской и чужеземных королей, чрезвычайно пестры. В 1472 году, проездом в Москву, Юрьев был посещен невестой царя Иоанна III, Софией Палеолог, сопутствуемой послами и приставами, с царскими почестями; с ней вместе направлялись в Русь мечты римского двора о присоединении восточной церкви к западной. В Юрьеве, в январе того же года, схвачены были, на одном из православных крестных ходов, латинянами пресвитер Исидор и с ним 72 человека и, после суда и пытки, пущены под лед реки Амовжи, нынешнего Эмбаха; позже сопричислены они к лику святых и были одной из причин основания порубежной обители нашей — монастыря Печерского. Было в Юрьеве и такое время, когда, в течение шести лет, по улицам обезлюдевшего города «жили гады и хищные звери». Петр I, недовольный сочувствием горожан к шведам, взяв город, отправил весь магистрат и бюргеров в Вологду; любопытные сведения об этом переданы пастором Гротианом, тоже отбывшим ссылку; в 1714 г. Петр I дозволил им возвратиться. Теперь это красивый городок, полный жизни и довольства, будущие судьбы которого в его собственных руках.

Чрез Вейсенштейн, Везенберг, Нарву, полную исторических воспоминаний, не заглушаемых шумом её замечательного водопада и стуком двух гигантских мануфактур, пользующихся его силой, и чрез Ямбург путешественники к четвертому июля возвратились в Царское Село, сделав, как сказано, всего около 3.000 верст.

Хорошей, светлой чертой немцев является их уменье устроиться, их заботливость о своей собственности. Резко, очень резко обозначаются границы балтийских губерний от смежных с ними русско-польских земель. Живя постоянно в своих поместьях, помещики умело воспользовались трудом своих безземельных крестьян и обратили болота в луга и нивы; при взаимной поддержке, балтийские немцы всегда умеют как в природе, так и в жизни достигать того, что им желательно.

Если в 1885 году, при путешествии на север, на Мурман, трудно было добраться до скудных исторических материалов, приходилось их разыскивать и подбирать, здесь же, в прибалтийском крае; обилие всяких книжных источников бесконечно. Тут являются древние хроники Генриха Латыша, Альнпеке, Луки Давида, Рюссова и другие позднейшие; с добросовестностью чисто немецкой, с полным знанием дела разработаны местными людьми самые подробные сведения по истории, этнографии, статистике, — разработаны так, как и подобает родине таких первоклассных ученых, как Бер, которому в Юрьеве, вполне по праву, вместо снятой статуи Рейна, воздвигнут памятник. Цельны и характерны полные истории края, писанные Рихтером, Крёгером, Рутенбергом, Фогтом, каждая со своей точки зрения, конечно, с большим или меньшим сочувствием к тому или другому сословию, к той или другой народности, но отлично пополняющие одна другую; чрезвычайно любопытны и богаты, как справочный материал, писания Ширрена и Эккарта, отличающиеся, чего не следует забывать, крайне враждебным по отношению к России направлением, и потому не всегда заслуживающие веры; исследования местных ученых обществ, статистические издания ландратской коллегии, обширные труды по специальностям, например, юридические — Бунге, монографии по самым разнообразным предметам ведения, — все это дает обильный материал для истории края. Если бы хотя малая часть подобной разработки для изучения наших широких палестин могла иметь место у нас, то писать о них не представляло бы тех трудностей, с которыми приходится встречаться на каждом шагу. Имеются, впрочем , работы и русских ученых о балтийском крае. Помимо Карамзина, С. Соловьева, Костомарова, Иловайского, насколько касались они его в своих исторических исследованиях, поучительны труды: Погодина, Аксакова, Каткова, Самарина, Чешихина, М. Соловьева и, наконец, попадавшие своевременно в печать материалы и заметки за время последней сенаторской ревизии. Требует еще особого упоминания работа автора, скрывшего свое имя, а именно — обстоятельная статья о прибалтийском крае, помещенная во II томе «Живописной России».

Транзунд. Вильманстранд. Иматра.

Посещение Бьерке. Транзундский архипелаг и рейд. Две чичаговские победы. Практическая эскадра. Путь к Вильманстранду. Сайменское озеро. Харрака. Исток Вуоксы. Рыбная ловля. Путь к Иматре. Сравнение её с другими водопадами. Фантазия финляндского поэта Топелиуса. Отъезд в Выборг.

В одиннадцать часов вечера, восьмого июня, с малого рейда, в Кронштадте, пароход, на котором находились путешественники, двинулся в путь. Вечер был душный, солнце садилось в серой мгле, барометр падал, и очертания Кронштадта, с остриями мачт, с очень длинными складами и гигантскими белыми буквами, написанными вдоль берега, для определения девиации, скрылись незаметно.

На следующий день, утром, в восьмом часу, судно находилось близ острова Бьерке. Влево виднелась кирка Койвиста, было разбросано несколько строений по скалистому пологому берегу и стоял лоцманский дом. Отсюда до Петербурга сто верст, до Выборга — сорок пять.

Остров Бьерке, должно быть, тот самый, что посещался моряками, как гласят хроники, еще в X веке. Длина его 20 верст, ширина 3-4 и в средине только 1,5 версты. Глубина воды между ним и материком от 8 до 15 саж., так что здесь имеется отличнейшая стоянка для целого флота, приготовленная самой природой. На острове виднеется небольшое укрепление, Бог весть кем построенное, очевидно, старинное: пятидесятилетняя сосна, выросшая на валу, является доказательством этого.

Пароход снялся с якоря, чтобы следовать нешироким Транзундским плесом на Транзундский рейд, к Выборгу. Судя по карте, это место побережья кишмя кишит островами, и все они, как озера и горы Олонецкого края, тянутся от юго-востока к северо-западу; видимо, что тут работали те же геологические силы.

Выборгский залив вдается в материк от Транзундского архипелага на двадцать пять верст; в шести верстах от Выборга, на половинном расстоянии между ним и Транзундом, залив суживается на 600 саж., и тут, посредине, лежит островок Харкисари с остатком петровского редута. Он сохранился хорошо, кладка камней совершенно ясна, и густая трава покрывает его бархатной подушкой. Транзундские острова, с их тремя главными проливами, защищенными рядом укреплений, составляющих позицию в двенадцать верст, находятся от Выборга в двенадцати верстах. К югу, к морю, Транзундский рейд один из лучших в Балтийском море, имеет глубины 6-10 саж., скрыть от ветров и способен приютить в себе весь балтийский флот. Недалеко от Харкисари, в самом узком месте, где фарватер делает крутой оборотный сгиб, на двух островах, Уран-Сари и Равен-Сари, высятся очень почтенные земляные укрепления, и по зелени травы чернеют пушки. Намного далее слева виднелся островок с укреплением, заложенным собственноручно Великим Князем Николаем Николаевичем Старшим.

Один из проходов между островами навеки памятен морской победой нашей в 1790 году. Знаменитый Чичагов, умерший в 1809 году и покоящийся в Александро-Невской лавре, начальствовал тогда над флотом. Еще в 1789 году удачно сразился он со шведами близ Эланда, и 2 мая 1790 года вторично одержал на Ревельском рейде верх над шведским флотом, находившимся под начальством герцога Зюдерманландского; орден Андрея Первозванного и 1.388 крестьян в Могилевской губернии послужили ему наградой за эту победу. Испытав поражение, шведский флот поспешил укрыться к Выборгу; не дав ему времени опомниться, Чичагов, уже научившийся побеждать шведов, соединясь с эскадрой Крузе, запер 20 мая находившихся под начальством самого короля шведов в Выборгском заливе. 21 и 22 июня пытались они прорваться, причем несколько фрегатов, кораблей и других судов, с 5.000 команды и 200 офицеров взяты были Чичаговым. Шведы должны были заключить мир, а победителю даны за победу: Георгий 1-й степени, 2.417 крестьян в Белоруссии, похвальная грамота, шпага с алмазами и серебряный сервиз. От места чичаговской победы до Выборга, как сказано, всего двенадцать верст.

В третьем часу дня пароход прибыл в Выборг, и путешественники, пристав к берегу в виду древнего Шлосса, отправились далее по железной дороге в Вильманстранд[3], к пристани, для проезда далее Сайменским озером на пароходе. При роскошном солнечном освещении городок и высившиеся, справа от пути, высокие, обросшие травой валы укреплений смотрели очень красиво; прихотливые берега Сайменского озера, все поросшие густой, темной хвоей, обрисовывались над синевой воды великолепно.

Вильманстранд основан в 1451 году шведами с прямой целью — помешать русским войскам обходу Выборга.

Много нашей крови пролито в этих местах. По фридрихсгамскому миру городок перешел к нам. Подле него расположен лагерь финских войск. Жителей в нем около двух тысяч человек, имеется православная церковь с 1785 года и, что радостно, — русская первоначальная школа. Был здесь не долгое время Суворов; в 1771 г., когда, получив повеление возобновить наши укрепления на шведской границе, он принял начальство над финскими войсками, то очаровал, как гласит легенда, местное население тем, что посетил крепость Нейшлот, одев чухонское одеяние поверх . мундира, с георгиевской лентой через плечо.

Сайменское озеро, соединяющееся каналом с Выборгским заливом, занимает пространство в 600 верст и разными водяными путями связано на огромные пространства с внутренними частями Финляндии, что, при существовании в Княжестве 7.080 верст безупречных дорог, очень важно.

Начало канала виднелось с палубы парохода. Самое озеро, изрезанное множеством бухт, изобилует островами и отдельными скалами и представляет множество художественных мотивов, как две капли воды напоминая шхеры, опоясывающие северный берег Финского залива. Пароход шел быстро, и к восьми часам вечера завидели с палубы красивые строения, балконы и веранды дачи В. И. Асташева, высящиеся подле самого истока из озера реки Вуоксы, направляющейся отсюда, чтобы образовать Иматру, сбежать в Ладожское озеро и направить воды свои к гранитным набережным Петербурга.

До 1882 года места эти были совершенно безлюдны. Владелец Харраки есть и её создатель. Будучи рьяным и знающим дело рыболовом, он не мог не прельститься тем, что у самого истока Вуоксы, по заливу озера, в вечерний час плещутся десятками аршинные лососки, поблескивает форель и юлят хариус и окунь. Располагая большими средствами, еще большим вкусом и не меньшей настойчивостью, В. И. Асташев, где вынимал, где присыпал земли, снес булыжники, разбил сад, устроил длинную гранитную набережную, имеющую для местной рыбной ловли особое значение, воздвиг пристань и поставил над этим несколько жилых помещений, из которых два назначены собственно для хозяина и его гостей. Эти два помещения очень красивы, а вид с их балконов на широкое озеро, на многие острова и убегающие вдаль берега, на клокочущую подле своего истока Вуоксу относится, бесспорно, к лучшим, типическим финляндским видам. Это — русский поселок с его радушием и гостеприимством.

Отъезд на Иматру последовал ровно в девять часов утра; до дороги, ведущей к Иматре, пришлось ехать на пароходе, а затем пять верст пути сделано в экипаже.

Иматра была известна издревле, и еще певец «Калевалы» говорит о Финляндии: «В моем отечестве три водопада, но ни один из них не сравнится с Иматрой, образуемой Вуоксой». Не может быть сомнения в том, что Иматра отнюдь не водопад, а водоскат, быстрина, пучина, имеющая много грандиозного и совершенно исключительная для Европы, если не считать некоторых финляндских и олонецких собратьев её, менее значительных.

Название водопада, во всяком случае, неудачное, которым могут обидеться, не говоря уже о Шафгаузенском, соседние настоящие водопады Нарвский и Кивач. Нет города на свете, который имел бы по соседству столько водяных чудес, как Петербург: Иматра, Нарва и Кивач близки к нему.

Задолго до того места, где волны Вуоксы, весьма быстрые и широкие, спираются в узкое, с пологими боками ущелье водоската Иматры, уже бурлят они и клокочут, как бы подготовляясь к тем адским терзаниям, которым подвергнутся в самой стремнине. Здесь, при ширине потока в 139 футов, на протяжении 2.950 футов по наклонной плоскости скатываются они, а отнюдь не падают, на 63 фута вышины, с тем, чтобы временно успокоиться и в трех верстах ниже, у так называемого Вален-Коски, образовать нечто менее грандиозное, в смысле водяной картины, но более живописное по общей раме и ширине пейзажа.

Если в Нарвском водопаде и Киваче огромные массы воды, падая с утесов вглубь, ломаются, дробятся, крошатся, — в Иматре они распластываются, мнутся, режутся, четвертуются. Там и здесь мучения, пытки; там и здесь ни одно живое существо, даже смелый и могучий здешний лосось, не проходит стремнины живым, не отваживается пускаться в нее и разве только попадает случайно, чтобы исчезнуть без следа. Некоторые врачи уверяют, будто различные страдания людские вызывают различного рода крики, то же и здесь: Нарва и Кивач ревут, гремят, грохочут, гудят; Иматра стонет, свищет, визжит и неистово плачет. Гранвилль рисовал животных людьми и людей животными; если позволено обратиться к подобной же перефразировке природы, то Нарва и Кивач — львы, Иматра — чудовищная, безумная, страдающая змея.

Сохраняя за собой полную самостоятельность, не будучи водопадом, Иматра, по массе воды ее составляющей, величественнее даже Ниагары, не говоря уже о Киваче и Нарве. Вот любопытная сравнительная табличка в футах:

То есть, Иматра низвергает в час почти на 23 миллиона куб. футов воды более, чем Ниагара; можно представить себе размеры свиста, визга и стонов Иматры.

Стенания Иматры слышны за шесть верст. Известны всем камни, обточенные водоскатом и увозимые отсюда путешественниками. По мнению естествоиспытателя Паррота, это окаменелые ракушки; другие мнения, более правдоподобные, видят в них окаменелые глины; это последнее подтверждается еще и тем, что встречаются катышки, окаменелые только наполовину.

Над самой Иматрой имеется довольно хорошая и доступная по ценам гостиница, и посещают ее из Петербурга очень многие. Это дело моды, потому что Нарвский водопад, находящийся гораздо ближе, с сообщением самым удобным по железной дороге и без всяких пересадок, не менее живописный, — остается для петербургских жителей как бы terra incognita.

Финляндский поэт Топелиус, описывая Иматру, говорит, что в ней имеются все три момента драмы: борьба, падение и примирение; что, до вступления в жерло пучины, вода Вуоксы обуревается теми же предчувствиями, какие посещали в великие моменты жизни Александра Македонского, Цезаря, Наполеона. «Иматра, — говорит Топелиус, — это настоящая революция природы, низвергающая первобытные силы, заброшенные в полузамерзшую страну, посреди спокойнейшего народа, чтобы пробудить их обоих из забытья». «Эти виды, — продолжает он, — часто уподобляются покоренным нациям, пробивающим себе дорогу к свободе». Фантазия Топелиуса достаточно сильна, так как он видит даже в очертаниях Балтийского моря какую-то сирену, голова которой расположена у Торнео и рассматривает Финляндию; на спине её Скандинавия, края одежды сирены составляют Эстляндия и Лифляндия, а «руки протянуты к России, с угрозой или лаской — неизвестно».

Покинув Иматру, путники проехали до Вален-Коски, откуда, тем же путем, возвратились в Харраку. Отъезд в Выборг на пароходе последовал в два часа. Берега Сайменского озера встретили путешествовавших роскошным летним днем; ландыш и сирень отцвели, но колокольчик, мальва и гвоздика чуть не глушили собой сочную траву, небольших, но тщательно охраняемых, между голыми скалами, лугов.

Выборг.

Древность Выборга. Взятие его Петром I. Нынешнее его торговое значение. Парк Монрепо и его история. Поэтические арабески. Древний Шлосс. Отъезд в Ревель.

Тих и ясен был день возвращения путешественников с Иматры в Выборг. Ровно 196 лет пред тем, а именно 12-го июня, тогда еще шведская крепость Выборг только что сдалась русским и была изрыта и простреляна разрушительным действием наших 98 пушек и 28 мортир, а 15-го июня Петр I, во главе преображенцев, вступил в город. Этим закончилась длинная боевая судьба Выборга — одного из городов, где наиболее и многократно пролита была русская кровь. Рано, очень рано, проснулись гранитные пажити, окружающие Выборг, для истории. Соседнее с Выборгом Бьерке было посещаемо судами еще в X веке, а основание города Выборга, называвшегося тогда Суоме-Линна, состоялось в 1118 году; это было, вероятно, нечто в роде приморской столицы корелов и финнов; о шведах в то время еще не было здесь и помину, о них услыхали только в 1157 году, когда Эрик IX Святой, в сопровождении епископа Генриха, первым прибыл из Швеции в нынешнюю Финляндию, частью подчинил ее и частью окрестил; епископ не мог возвратиться со своим королем: он был убит туземцами в честь местных богов, на озере Киуло.

Важность Выборга, как оплота Швеции против Востока, то есть против нас, понята была шведским государственным министром Торкелем Кнутсоном еще в 1293 году, и Выборг обращен в крепость. Не менее девяти раз приступали русские к Выборгу, начиная с 1332 года по 1710 год. В 1339 году, согласно исследованию Божерянова, при Иоанне Калите «ходиша молодцы новгородские и с воеводами и воеваша городецкую (выборгскую) карелу немецкую». В 1495 г., в продолжение трех месяцев, стояли под Выборгом 60.000 русских; был сделан приступ, наши виднелись уже на стенах, когда шведы взорвали пороховую башню и много русских погибло; это так называемый «Выборгский треск». В 1706 году Петр I, с 20.000 войска и морскими судами, окружил город и крепость; комендантом был тогда Майдель с 6.000 человек гарнизона; пущено нами, но бесполезно, 1.067 бомб, и царь, опасаясь быть отрезанным, удалился.

Последний, завершительный акт имел место в 1710 году. Шведский гарнизон, с комендантом Шернстроле, состоял из 4.000 человек; наши, в числе 18.000, под начальством Апраксина, осаждали крепость и долгое время сильно нуждались в припасах; только 28 апреля флот наш, под начальством вице-адмирала Крюйса, направился к Выборгу, но должен был остановиться у Березовых островов и припасов доставить не мог. Контр-адмиралом этого флота значился сам царь Петр Алексеевич, и писал он тогда Апраксину: «истинно всем бы сердцем рады, да натуральная невозможность не допускает». Осаждающим пришлось ожидать. Бомбардировка крепости началась 1-го июня, и Петр рассчитывал на содействие флота, так как предполагалось один бастион «брандером сжечь», а другой «машиной инферналис подорвать».

В ожидании последствий бомбардировки, Петр уехал в Петербург и оттуда по поводу предстоявшего штурма писал Апраксину характерные наставления: 1) помолиться; 2) добрую диспозицию учинить; 3) «понеже все дела человеческие от сердца происходят, того ради солдатское сердце Давидовым весельем увеселить». Орудия тем временем сделали свое дело и открыли широчайшую брешь. 10-го июня пришло заявление от коменданта, желавшего сдаться на условиях; 11 июня прибыл Петр к Выборгу, условий не принял, и 12 июня гарнизон сдался военнопленным и отведен в Россию. Извещая о взятии крепости императрицу, царь называл Выборг «крепкой подушкой С.-Петербургу, устроенной чрез помощь Божию». Первым русским комендантом был назначен бригадир Чернышев, он же озаботился об устройстве первых русских поселков между Петербургом и Выборгом.

Небольшим, но многозначительным памятником пребывания здесь Петра I является Казак-Камень, за железнодорожным мостом: донской казак, — говорит предание, — завидев (?) ядро, направлявшееся к царю, загородил его своей грудью и пал мертвым. А имя этого казака? Другое историческое место, то, на котором стояла ставка императора в кронверке св. Анны, обнесено решеткой, и рассчитывают со временем построить тут часовню.

Хотя, по словам Петра, занятие Выборга «доставило городу С.-Петербургу конечное безопасение», и он находил, что Выборг «гораздо крепить надлежит», но только в 1737 году стали мы усиливать выборгские укрепления и обороняли их от шведов в 1741, 1788 и 1790 годах; в 1808 году Выборг служил операционным базисом для завоевания Финляндии Александром I; с 1811 г. он губернский город, в 1812 г. считался первоклассной крепостью; теперь это скорее укрепленный лагерь.

Есть охотники производить название Выборга (по-фински Випури) от Viehburg, вследствие того, будто бы, что здесь издавна покупали немцы скот.

В настоящее время в нем 14.668 жителей, из них только 6.504 женщины; по национальностям жители распределяются так:

Финнов...7.440

Русских...3.881

Шведов...2.237

Немцев......520

Торговое значение Выборга с проведением Сайменского канала и финляндских железных дорог, постепенно возрастало и выражается теперь в следующих цифрах, в марках:

..............За границу...Внутренний

Вывоз... 7.500.000.......1.700.000

Привоз..6.500.000.......2.000.000

Есть, впрочем, мнение, будто ближайшее будущее откроет, помимо Выборга, другие пути; так, указывают на Роченсальми-Котку, которая в короткое время развилась очень сильно.

Одной из любопытнейших достопримечательностей окрестностей Выборга является парк Монрепо, несомненно, прелестный и для Финляндии единственный.

В 1725 году выборгский военный губернатор Ступишин устроил нечто вроде парка, близехонько от города, на берегу залива. Он расширен бывшим генерал-губернатором Финляндии принцем Фридрихом Вильгельмом-Карлом, отцом императрицы Марии Феодоровны, впоследствии, с 1805 года, королем Виртембергским. Место, занимаемое парком, народ называет иногда и теперь еще Старым Выборгом; не стоял ли на этом месте предшественник города, его родоначальник? Петр I подарил Выборгу находившиеся здесь источники «Лилла-Ладугард», и их, говорит легенда, сторожил, будто бы, некий старик, называвшийся тоже Выборгом.

С конца прошлого столетия парк Монрепо принадлежит баронам Николаи. Первым собственником его был Людвиг Николаи, впоследствии барон, призванный из страсбургского университета, где он читал логику, быть воспитателем цесаревича Павла Петровича; от него получил он ь дар это Монрепо, где и умер в 1820 году. Сын его, Павел, был русским посланником в Дании и умер здесь, в Монрепо, в 1866 году; майорат перешел к его сыну Николаю, бывшему тоже нашим посланником в Дании и умершему в Баден-Бадене в 1869 году; затем, собственником Монрепо является барон Павел Николаи. Сорок пенни сбору, взимаемых с гуляющих, предназначены в пользу сирот.

Парк, разбитый по финляндским гранитам, оттененный северной хвоей и богатым лиственным насаждением, составляет одну из любимейших прогулок горожан. В небольшой книжечке, продающейся в Выборге, подробно описаны все замечательности парка: посредственная статуя Вяйнямёйнена, финского Аполлона, изобретателя музыки, цитры, духовного развития вообще, певшего так сладко, что птицы и звери слушали его, а сам он плакал; описаны в книжечке павильоны, памятники и источник Сильмин.

Источник этот воспет, между прочим, и первым владельцем Монрепо в очень типичной идиллии; в ней рассказано, будто король Эрик XIV со своей любовницей, впоследствии женой, Катериной Мансдотер, проводил счастливые часы любви именно здесь; что нимфа Сильмия (сильми по-фински глаза), вероятно, самая северная изо всех немерзнущих нимф, вызвала здесь из земли ключ, носящий и по сегодня её имя, с тем, чтобы возвратить зрение исплакавшемуся, влюбленному в нее, пастушку. автор вспоминает в стихах и благодеяния Августейшего своего ученика; причем, как значится в подстрочном примечании к идиллии, под ласкательным и уменьшительным именем «пампушинька», значащемся в стихах, следует разуметь цесаревича Павла.

Другой любопытной достопримечательностью является древнейшее обиталище города, служащее ныне складом, — замок «Шлосс».

Свидетель 1293 года, замок «Шлосс» расположен на островке, над южным устьем Сайменского канала, и если бы в нем жило древнее рыцарство, оно не преминуло бы взимать с грузов, на четыре миллиона марок, проходящих под стенами замка, соответствующий процент. Богато жили тут когда-то шведские коменданты; когда Карл Кнутсон шел отсюда на коронацию в Стокгольм, его окружали восемьсот нарядных рыцарей, из которых каждый представлял из себя капитал с многочисленными рейткнехтами, под веянием значков, украшенных леопардами, орлами и грифами. Замок сохранился очень не дурно, но внутренний двор все-таки — груда мусора, и не совсем безопасно ходить по нем, в виду нависающих без опор камней и даже целых частей здания.

Ревель.

Красивая панорама Ревеля. Преображенский собор и эстонская церковь. Вышгородский замок. Историческое. Орден Данеброга. восстания эстов. Встреча русского и немецкого влияний. Зависимость от датчан и шведов. Покупка дворянских привилегий. Борьба рыцарей и бюргеров. Монастырь св. Бригитты. Его особенности. Взятие Ревеля русскими. Позднейшая судьба. Типичность Ревеля. Посещение Домкирхе. Екатеринентальский дворец. Его история. Различные народности. Что такое матрикулованное дворянство? Лотус и Гусли. Училища. Церкви Олая и Николая и их замечательности. Дюк-де-Кроа. Гильдия св. Канута. Странности присяги. Черноголовые и их особенности. Что такое городские гвардии? Храм св. Николая. Цифровые данные.

До Ревеля от Выборга 157 миль. 12-го июня утром, около восьми часов, вырисовалась впереди парохода одна из красивейших декораций, какие можно себе представить, — древний город Ревель , с его башнями и шпилями, взбегающий в розовом свете утра от голубой волны моря на соборную гору, Домберг, Вышгород, — взбегающий могучей каменной волной, застывшей в своей вековой неподвижности. Вправо, вдали, виднелся остров Нарген, левее — Суропский маяк, еще левее — острова Карлосы, один из них, прострелянный вдоль и поперек выстрелами артиллерийской практической эскадры, делающей это много лет. Почти бок-о-бок с ними поднимался над гладью горизонта Домберг и на одной из старых башен его, на так называемом Длинном Германе, виднелся наш национальный флаг, которому только очень недавно, дано это подобающее ему у входа в Финский залив место. Еще левее обозначалась густая листва Екатеринентальского парка, поднимались песчаные откосы Лаксберга, виднелись его маяки, и, наконец, острым треугольником фронтона выступали развалины монастыря св. Бригитты. Маяков в этом месте много: два Суропских, Наргенский, Ревельштейнский плавучий и Кокшерский, что ясно свидетельствует о том, что место это не особенно безопасно, что тут много камней, а ветер зачастую шутит совершенно неожиданно.

По мере приближения к берегу, совершенно ясно очертились профили судов практической эскадры, стоявшей недалеко от входа в порт. Все дробнее и яснее выступали отдельные предметы на берегу: массивная старая батарея, обращенная теперь в казармы, узкий вход в гавань, по которому надлежало войти между двух старых молов, с их разбитой и полуразвалившейся деревянной обшивкой, множество шлюпок, катеров и судов покрупнее. Декорация берега будто двигалась, будто перестанавливалась; вдали обозначались высокие шпили, считая слева, в таком порядке: Олаикирхе, Николаикирхе, Домкирхе и, наконец, башня Длинный Герман; но, по мере приближения к берегу, они забегали, словно засуетились, и когда пароход остановился и путешественники стали пересаживаться на катер, чтобы переехать к пристани шагов на 300 расстояния, Домкирхе и Длинный Герман очутились в средине.

Сев в коляску, путешественники направились в собор. Местный православный Преображенский собор очень не велик, может быть, не больше хорошей сельской церкви; он о двух алтарях, низок и не отличается, достаточным благолепием. Это был когда-то католический во имя св. Михаила монастырь цистерцианок, которому до 1346 года принадлежала и гордо высящаяся над Ревелем лютеранская церковь св. Олая. О русской церкви, как о «старой церкви», упоминается уже в 1413 году; в 1437 она не имела выхода на улицу, на устройство которого немцы согласились только под тем условием, чтобы в Новгороде в немецкий двор дозволено было провести водопровод. По повелению Петра, после долгих споров и сопротивления, церковь, тогда уже лютеранская, сдана православным. Затем, она переделана на 84.000 руб., отпущенных императором Николаем I, причем навсегда исчезли массы надгробных плит, ее наполнявших. Целых 294 года шло здесь католическое богослужение, 173 — лютеранское, и вот уже 173-й год совершается православное. Лучшим украшением собора является его иконостас. Он был заказан в Италии и подарен собору, кажется, Екатериной II. Бесконечно беднее, даже не выдерживает сравнения с бедной сельской церковью, православная эстонская церковь, стоящая бок-о-бок с собором.

Отсюда путь лежал в гору, на Домберг, в губернаторский дом, в замок; находящаяся подле вышгородская тюрьма соединена с помещением губернатора целым рядом лестниц и переходов, свидетельствующих о древности замка. Замок построен в 1237 году, но много раз горел, перестраивался, и только старая башня «Длинный Герман», да остатки других и некоторые части стен напоминают о тех временах, когда здесь сидели и правили рыцари.

В современном типе белокурых, длинноволосых эстонцев сохранились аборигены края, с которых, собственно говоря, и началось его бытие, как только оно перестало быть легендарным. Некоторые черты былого необходимо возобновить в памяти.

15-го июня 1219 года под Ревелем происходил великий бой или, правильнее, шла бойня; это проявлялся один из тех многих порывов мести и желания освободиться от гнета иностранцев, со стороны порабощенных эстов, которыми полна история первых веков этого уголка немецкой власти. Па этот раз епископ Альберт призвал на помощь немцам против эстов короля датского Вальдемара. В этом бою, гласить предание, упало к датчанам с неба белое знамя с красным крестом, они победили, и в память этого основан датский орден Данеброга, который существует и до настоящего время; этот же орденский знак имеется и в маленьком гербе города Ревеля, напоминая о давнишней, долголетней связи его с короной датской; ведь и построен-то Ревель датчанами. После усмирения эстов, 15-го июня, король Вальдемар оставался здесь до окончания постройки замка, начатой гораздо ранее, при взятии датчанами стоявшего тут же эстонского замка Линданиссе. Под замком, построенным Вальдемаром, надобно разуметь весь Вышгород с его укреплениями и башнями, а тот замок, в котором живет начальник губернии, построен магистром Волквином.

Строителями Ревеля, как сказано, считают датчан, но это было старое эстонское место. Эсты толкуют, что под ревельским Вышгородом, Домбергом, покоится легендарный великан их, Калев. Заболел Калев, и жена его Линда послала ольхового жука к северным знахарям за помощью. Полетел жук через леса и моря, расспрашивал встречные солнце, луну и звезды, но они прошли мимо него безответные, молчаливые; отыскав знахарей, жук услышал их ответ: «то, что бледнеет в свете месячном, — сказали знахари, — что блекнет в сиянии звезд и отгорает в солнечном луче, тому не судьба позеленеть вторично». Когда жук вернулся с ответом, Калев был мертв, и Линда, похоронив его, насыпала над ним из камней Вышгородскую гору, нынешний Домберг. Не отсюда ли, от имени Калева, старорусское название Ревеля Колывань? Revel по-датски означает рифы; эстонское название Ревеля — Tallina идет, вероятно, от Deni-lina и означает город датчан.

Восстания эстов после 1219 года неоднократно повторялись; в 1221 много было повешено эстов по густым лесам, окружавшим в те дни Ревель; в 1223 снова обложили они город и имели даже свои стенобитные орудия; в 1343, в ночь на Юрьев день, 22-23 апреля, поднялись они все, как один человек, и опять обложили Ревель и Гапсаль. и страх наведен был ими великий.

Но что могли сделать эсты, молодые поколения которых не успевали подрастать от восстания к восстанию, что могли они сделать, для пополнения людской убыли, против вечного и постоянного наплыва свирепых и совершеннолетних рыцарских сил с запада и севера, под знаменами орденскими, епископскими, шведскими или датскими? Еще в первой четверти XIII века, отыскивая за кого придержаться, к кому прислониться, зовут эсты на помощь русского князя Ярослава; русская сила в те дни была еще очень слаба, тем не менее, она идет на помощь, но ничего сделать не может. И, словно мало было всех рыцарских сил, направленных против эстов, судьба призывает на них еще и новую — Ганзейский союз городов, видное место в котором, с 1285 года, занимает Ревель.

Под страхом смертной казни и отобрания товаров объявлено было в 1346 году, что торговый путь на Новгород идет только через Ревель, Пернов и Ригу. Стальной стеной латников и каменными твердынями замков, развалины которых в прибалтийских губерниях поражают своей численностью и делают, например, из долины Аа, нечто вроде маленького Рейна, отгораживалась возникавшая тогда Россия от естественного тяготения своего к Балтийскому морю, к которому призывали ее и эсты. Рано, рано двинулась Русь к этому морю, шла, придерживаясь течения Двины и уживаясь с эстами, ливами и латышами.

Другая, совсем иная культура шла сюда с востока; та же самая культурная черта, которая поражает на Урале, где черемисы, мордва и татары мирно уживаются с русскими, имелась налицо и здесь. Полоцкие колонии, говорит Беляев, шли по Двине вплоть до Балтийского моря, и русские собирали здесь дань гораздо ранее прибытия немцев. Об этом сообщает даже Генрих Латыш; позволение на проповедь получено было первым немецким епископом Мейнгардом от князя полоцкого, которому языческие ливы платили дань.

Но судьбе было угодно иное, и течение, шедшее с запада, одолело в те дни течение, шедшее с востока.

До XV века ясно намечено поступательное движение немецкого элемента и отступление русского: основанный Ярославом город Юрьев стал Дерптом; лицом к лицу с Ивангородом на Нарове поднялись твердыни Нарвы; исчезла в Ревеле существовавшая здесь с 1371 года древняя православная церковь.

С конца XV века, со времени царствования Иоанна III, чувствуется возникновение обратного течения; 5-го ноября 1494 года повелевает царь закрыть полновластный, весь обвешанный хартиями и привилегиями, немецкий двор в Новгороде, а 49 купцов отвозит в Москву; следует ряд неудачных войн наших с Плеттенбергом, великим магистром ордена, который, по словам Рутенберга, в длинном, более чем 300-летнем ряду орденских властителей, после Зальцы и Книпроде, является только третьей и последней светлой личностью. Но кульминационный пункт исторического развития был достигнут. Если в XIII столетии немецкий орден то и дело обновлялся притоком новых сил с запада, а эсты постоянно редели, то теперь, наоборот, предоставленный самому себе, орден чах и хилел в глубочайшем разврате и ростовщичестве, а с востока, что ни год, то настоятельнее и чаще напирали молодые русские силы, на которые давно уже возлагали свои упования эсты.

В 1558 берут русские Дерпт, Нарву, Везенберг, Вейсенштейн и др. и подходят в 1560 к Ревелю. Если Юрьева ночь 1343 года послужила причиной того, что датский король, желая избавиться от населенных бунтующими эстами провинций, продал их великому магистру тевтонского ордена за сумму, равную, по Рихтеру, 250.000 руб., благоразумно оговорив в условии, чтобы «излишек», уступленный им при этом торге, «шел на спасение душ короля, королевы и их предков»; — то приближение русских к Ревелю в 1560 году вызвало другое, не менее важное историческое событие: так как зачахнувший орден не мог более защитить страны от русских, то Ревель присягнул на верность Эрику XIV, королю шведскому. Замечательно, что в латинском тексте условий подчинения нет того, что имеется в немецком, а именно: обещания шведского короля сохранить стране свободу аугсбургского исповедания, а дворянству — его привилегии! Как бы то ни было, но в добровольном подчинении Ревеля шведам заключалось, как в зерне, все, что имело совершиться в ближайшем будущем, включительно до великой северной войны, этим путем как бы предопределенной и вызванной дворянством и бюргерством Ревеля.

Еще в 1329 году «купили» эстляндские вассалы от датского короля обязательство никогда и никому не уступать Эстляндии; семь недель спустя, король, получив деньги, отдает Эстляндию в ленное владение герцогу Голландскому и Кнуту Порсе. Но дворяне, окрепшие в Эстляндии, благодаря слабости Дании, более чем где-либо в балтийском крае, не допустили обоих претендентов и стали управлять страной самостоятельно. С другой стороны, богатело и ревельское бюргерство. Дворянство и бюргерство, как везде в Европе, враждовали не на жизнь, а на смерть и в орденских землях, и, не менее сильно, чем где-либо, в Ревеле. Вышгород — «Dom» и Город — «Stadt», местопребывания того и другого, то и дело боролись, и еще очень недавно, до введения городового положения, собственно городом заправлял советь — «Rath», руководствуясь «любекским правом», кодекс которого в 103 параграфа, писанный на пергаменте в 1257 году, хранится в архиве магистрата, а на Вышгороде правил фохт — «Schlossvogt», руководствуясь местными узаконениями Landrechta.

Эта двойственность управления приводит на память очень характерную картинку, имевшую место в Ревеле в 1535 году. Один из рыцарей, Икскуль, убил в городе своего крестьянина. Родственники и друзья убитого запретили рыцарю въезд в город.

Храбрый рыцарь въехал, однако, был схвачен, судим, осужден и 7-го мая, сквозь железную решетку городских ворот, видели рыцари, собравшиеся на помощь своему собрату, как совершались долгие траурные подробности средневековой казни; видели — и ничего сделать не могли. Казнь произошла в воротах именно потому, что бюргеры, заметив собравшихся рыцарей, остановили процессию в воротах, приказав запереть их. Крепки должны были быть в те дни городские ворота. Не очень давно эти ворота (Schmiede-Pforte) снесены.

Особенно богат стал Ревель в качестве члена Ганзейского союза в конце XIII века. С 1305 года, когда орден, после долгой, упорной вражды с гражданами Риги, окончательно закабалил их и обессилил себе в ущерб всю рижскую торговлю, Ревель чрезвычайно удачно воспользовался этим, став временно главным складочным местом для транзита на русский Восток. Богател город, богатело и рыцарское дворянство и, пользуясь тем, что датские короли, их ленные властители, вечно нуждались в деньгах, постоянно откупалось от них, и стало управляться самостоятельно. Эти купленные за деньги права и предпочтение ленной зависимости прямому подчинению были одной из причин того, что Ревель, боясь русских, надвигавшихся особенно упорно, бил челом и присягнул на верность королю шведскому в 1561 году.

Несмотря на это, уже в 1579 году пришлось Ревелю снова защищаться от русских, и тогда-то был сожжен монастырь св. Бригитты, развалины которого находятся близехонько от Ревеля; они видны с подходящих к городу судов и представляют одно из лучших украшений окрестностей. Характерность этого монастыря вызывает перечень некоторых любопытных, малоизвестных подробностей.

Три богатых ревельских «кауфгера», с десятью другими согражданами, согласились пожертвовать все свое имущество на постройку монастыря св. Бригитты, и в 1436 году богатые здания монастырские освящены епископом Икскулем, а сами строители поступили в монастырь монахами; одновременно с ними поступили 16 ревельских девушек и 6 пресвитеров.

Монастырь св. Бригитты чрезвычайно своеобразен по своему внутреннему строению. Он принадлежал к так называемым dublica или mixta, в которых живут оба пола, разъединенные стеной на два конвента. Сама Бригитта — шведка, дочь королевского советника и Королевской советницы, вдова шведского сенатора, много странствовала по свету, творила чудеса, умерла в 1373 году и канонизована Бонифацием IX в 1391 году. Много было в ходу в свое время любопытных рассказов о подобных монастырях. Сестры должны были приготовлять кушанье и стирать белье братьям; то и другое просовывалось сквозь стену в вальках и, говорили, будто эти вальки, постоянно вырастая в объеме, способны были пропускать взрослого человека; говорили, что при упразднении того или другого монастыря св. Бригитты, в подземельях монастырских находили целые вороха детских скелетов и черепов.

Само собой разумеется, что все это до ревельского монастыря, конечно, не относится, как замечает, вероятно, справедливо, Ганзен; нравы Данцига и Стральзунда сюда не достигали. В окончательной постройке и содержании монастыря участвовало дворянство всех трех балтийских провинций, граждане города Ревеля и шведская корона. Братья-монахи жили внизу, сестры наверху и ходили отдельно одни от других в верхнюю и нижнюю церкви. Fratres и Sorores никогда не сообщались и хотя каждая половина монастыря имела своего главаря, но общее верховенство над обеими принадлежало женщине.

После года испытания, девушка или вдова, предшествуемая красным знаменем с изображением Богоматери, шла в церковь, но стояла вне её, пока святили обручальное кольцо; введенная в церковь, она выходила снова, чтобы дать возможность освятить её платье, опять-таки без нее; введенная вторично, она переодевалась в одном из углов алтаря, на нее надевали корону и епископ сам прикалывал черный Velum булавкой. После принятия причастия, новопосвященную уносили в монастырь на катафалке. Посредине монастыря всегда зияла открытая могила, у входа в церковь всегда стоял гроб; на головном платке сестер и на капюшонах братьев нашивалось по пяти красных точек — амблематическое изображение пяти ран Спасителя; на диаконе красовался красный крест с четырьмя точками — изображение четырех огней.

Ревельский монастырь Бригитты был очень богат: в хронике Рюссова (заметим, лютеранина) есть описания оргий, имевших в нем место; они были «хуже, чем в Венериной горе», но участвовали в них, конечно, не постриженные, а только посетители. Монастырь существовал еще полвека после введения в Ревеле реформации и, как мы сказали, разрушен русскими. Можно себе представить, что подумали наши бородатые латники, когда, 1-го февраля 1577 года, при вторичной семинедельной осаде Ревеля, овладев монастырскими стенами, они увидели сестер и братьев с красными точками, живших вместе, и зияющую могилу и открытый гроб!

Россия владеет Ревелем с 1710 года. Город был взят Бауэром, после шестинедельной осады. В 1721 году находился тут Петр I по пути из-за границы, в 1746 году пребывала здесь императрица Анна; в 1790 году, 1-го мая, в виду Ревеля произошло знаменитое морское сражение, окончившееся победой Чичагова над шведским флотом; в 1800 году, во время ссоры с Англией, знаменитый Нельсон, являлся гостем Ревеля. В 1854 году здесь объявлено военное положение; сначала командовал Берг, по приказанию которого снесено целое предместье между городом и морем, ныне снова отстраиваемое, затем Граббе, а по заключении мира Ревель перестал быть крепостью. В 1870 году открыта балтийская железная дорога, и она дала Ревелю новые, широкие пути к обогащению.

Ни один из городов прибалтийского края не сохранил так настойчиво своей средневековой физиономии, как Ревель, главным образом, в Вышгороде. Как во времена Плетгенберга, высятся и теперь, вдоль нешироких, ломаных и гнутых улиц, узкие многоэтажные дома, с высокими фронтончиками под крышей, где помещаются склады, с башенками, вьющимися лестницами, кольцами для постукивания, вместо колокольчиков, у ворот, с окнами во двор, фонтанами на улицах, небольшими площадями со шведскими и русскими трофеями над воротами и дверьми. Те же почти церкви высятся в городе, что и в 1524 году, когда реформация сменила здесь католичество и довольно спокойно изгнала доминиканцев. Здешним Лютером был Ланге. Те же большая и малая гильдии, те же Шварцгауптеры (Черноголовые) смотрят на путешественника, как и в старину, только что одеяния их изменились .

Местный лютеранский собор, Домкирхе, упоминается уже в 1240 году. В 1684 году, при пожаре, сгорело все, даже покойники в своих гробницах, и, вероятно, пожар этот — причина того, что красивые готические основы церкви, её три нефа, хор, арки и гладкие столбы, поддерживающие их, тщательно выбеленные, кажутся совершенно мертвенными. Эти белые стены, не расчленяемые пажилинами и гуртами, существенно важными в готической архитектуре, освещаемые большими окнами с простыми, а не цветными стеклами, что не менее существенно, смотрятся, безусловно, пустыми, несмотря на присутствие нескольких памятников и гербов. Той прелести полусвета и задумчивости, которые навеваются хорошей готической церковью, совершенно нет в соборе. В нем покоится несколько замечательных людей: граф Понтус-де-ла-Гарди, не раз встречавшийся с русскими войсками и утонувший перед Нарвой в Нарове, потому что древнее судно, на котором он находился, расселось от выстрелов нашей Ивангородской крепости. тут же и его жена, дочь шведского короля Иоанна XI; адмирал Грейг, англичанин родом, участник Чесменского боя, нанесший поражение шведскому флоту при Гохланде в 1780 году и вслед затем скончавшийся; адмирал Крузенштерн, знаменитый кругосветный плаватель, умерший директором морского корпуса в 1832 году, памятник которому имеется на Васильевском острове в Петербурге. Лежат тут и многие другие, в том числе сестра Густава Вазы, графиня Маргарита Гойа; но плиты поистерлись, да и пожары и люди не пощадили их.

Одной из любопытных достопримечательностей Ревеля является также Екатеринентальский дворец.

Парк, в котором находится дворец, вытягивается за городом к Лаксбергу, начинаясь вплотную от крайних строений, почти вдоль морского берега. В 1714 году тут, кроме песков и суглинка, не было ничего, но когда, повелением Петровым, начата была постройка ревельской гавани, царь поставил здесь для себя, чтобы следить за работами, деревянный домик, сохранившийся и поныне в том виде, в каком его оставил великий император. В 1718 году приступлено было к постройке дворца, которая была поручена итальянцу Микетти. Насажены деревья, кусты, определены аллеи, и степное пространство стало садом; много играло здесь водометов, но впоследствии чугунными трубами их воспользовались для усиления гидравлических сооружений Петергофа. По окончании постройки и после покупки значительных соседних поместий, все это, вместе взятое, ценой в 31/2 миллиона рублей, подарено императрице Екатерине I. После кончины Петра I, императрица ни разу не посетила Екатериненталя, носящего её имя; водометы со временем погибли, а поместья раздарены. Здесь, в этом дворце, подписан императрицей Елисаветой оборонительный договор с Марией-Терезией, послуживший поводом к семилетней войне.

Здание дворца очень не велико; воздвигнутое на террасе, оно имеет с одной стороны три этажа, с другой — два и оттенено громадными липами и каштанами; окон в ряд — одиннадцать; со стороны подъезда над балконом — фронтончик, на котором, Бог весть почему, нет государственного герба, а имеются только три кольца, когда-то державшие его или вензель. Внутри дворец очень прост, но сохранился во всей своей целости; главный зал — в два света, имеет типичный белый камин с четырьмя лиственными вазами и на потолке громадную картину, изображающую Диану, обращающую Актеона в оленя; на изображение наготы художник не поскупился, а определить имя его, при полном отсутствии инвентарных сведений на месте, по одному виду и характеру картины — невозможно, что не мешает картине быть характерной по времени, к которому она относится.

Если неприглядны крючья на фронтоне, свидетельствующие о том, что на дворце был когда-то герб, то еще непригляднее простые, новенькие тюлевые занавески, украшающие окна зала и производящие в общем характере обстановки впечатление фальшивой ноты. В наружной стене замка можно видеть несколько кирпичей, положенных самим Петром Великим; их никогда не заштукатуривают.

В Ревеле заслуживают внимания: школа для солдатских детей, существующая уже 32 года; в этой школе 50 мальчиков; приют местного благотворительного общества, состоящий под высоким покровительством Государыни Императрицы, и учреждение диаконис, которому еще недавно по одному из завещаний пожертвовано 100.000 руб.

В главном зале риттергауза, представляющем нечто вполне своеобразное, стены сверху донизу увешаны изображениями гербов матрикулованного эстляндского дворянства; некоторые из мест еще не заняты; попадаются под гербами и русские имена. Матрикулы — это записи древнейших дворянских родов, составленные в прошлом столетии и предоставляющие здесь, в крае, совершенно исключительные права: в Эстляндской губернии в настоящее время потомственных дворян 3.211 человек, из них право голоса на ландтагах имеют только 594. В распоряжении матрикулованного дворянства находятся все важнейшие должности по выборам, судейская, полицейская власть и раскладка повинностей; другими словами говоря — все, если вспомнить, что и в земельном владении им принадлежит первый голос.

В состав матрикулованного дворянства, кроме редкого случая Высочайшего пожалования в крае имения, входят не иначе, как по согласию матрикулованных. Кроме того, следует заметить, что исключительно в одной только Эстляндской губернии, выбранный предводитель дворянства, «риттершафтсгауптман», Высочайшей властью не утверждается, — нечто совсем исключительное для всей Российской Империи. Из ревельских древних лютеранских церквей выше других поднимается своим остроконечным шпилем в 455 футов вышины церковь св. Олая.

Король шведский Олай (умер в 1033 г.) был, как сообщают древние хроники, главным сокрушителем культа языческого Тора и впоследствии канонизован. В 1270 г., королева датская Маргарита приписала церковь к несуществующему ныне женскому монастырю св. Михаила, церковь которого преобразилась в Преображенский православный собор. Эта приписка послужила поводом к долгим, любопытным спорам.

Около 1549 года город забрал церковь в свое распоряжение; когда монастырская «Domina» пожелала воспользоваться своим старым правом, своею привилегией замещать вакансию проповедника и таковая открылась, то представители городского управления дали следующий многозначительный ответ: «Что касается до ленной зависимости св. Олая от монастыря, то мы ушли уже от старых церемоний и обычаев; если бы нам вернуться к старому опять, чего не дай Бог, ну, тогда пускай монахини воспользуются своим правом снова». «В этом случае, — говорит добросовестный исследователь Ревельской старины Ганзен, — произошло то, что всегда имело место в Германии: светская власть, то есть город, не стесняясь, забрала церковь себе».

Это пример для тех, кто желал бы ему следовать. В 1625 году церковь св. Олая попала в знаменитую «редукцию», то есть взята шведской короной, в силу того, что она принадлежала когда-то монастырю, построенному датским королем. Петр I возвратил церковь городу. Очень важным днем для края было 12 мая 1736 года, когда в храме Олая в первый раз проповедал граф Цинцендорф гернгутерство; отсюда оно распространилась было по стране, но, как известно, впоследствии запрещено, и это запрещение, в сороковых годах текущего столетия, способствовало, быть может, более всего сильному движению эстов в православие. В 1820 году, счетом в восьмой раз, ударила в церковь Олая молния и произвела пожар; в 1825 году, при посещении Ревеля Императором Александром I, дано было обещание отстроить церковь, исполненное Императором Николаем I, повелевшим выдать на этот предмет полмиллиона рублей; строили Церковь св. Николая и старые двойные ворота в течение двенадцати лет, и первым строителем явился полковник, впоследствии генерал-адъютант, Фельдман. Главный лютеранский храм Ревеля отстроен на русские деньги.

Церковь св. Олая, в настоящее время, кажется еще более пустой, еще менее готической, чем Домкирхе: то же отсутствие полусвета, те же огромные окна без цветных стекол, тот же недостаток расчленения стен всех трех нефов, отделяемых один от другого шестью столбами.

Если угодно, это готика — по общему плану, по острым сводам, по красоте основных линий, гармонично стремящихся вверх; но это все, что имеется в ней от готики.

Третья большая лютеранская церковь — Николаикирхе. Общей чертой как русских, так и немецких мореходов являлось всегда высокое почитание св. Николая Чудотворца. Ганзейский союз, видным членом которого был Ревель, существовал, так сказать, на море — на воде, и не удивительно, что и Ревель, подобно Гамбургу, Любеку, Стральзунду, Роштоку и Грейфсвальде, имеет свой церковь Николая. Ганзен, говоря о Николаикирхе, свидетельствует в очень характерном рассказе о том, как силен был внутренний разлад в средневековом быту балтийского края. В 1426 году произошло в церкви побоище, вследствие того, что монахи, заодно с бюргерами, действовали против городского духовенства; это побоище являлось ответом на скандал, учиненный за год до того духовенством в монастырской церкви Катерины, — духовенством, прибывшим в нее в масках. Причиной вражды являлись, конечно, денежные интересы, всегда игравшие здесь первенствующую роль: папа позволил монахам служить на улицах, на переносных алтарях, а это сильно уменьшило доходы городского духовенства; отсюда драки и вражда. Николаикирхе имеет более внушительный, более древний облик, чем Домкирхе и Олай, и хотя иконоборцы реформации лишили и ее многих украшений, тем не менее, она полна видимых воспоминаний. бесконечно много в ней гербов эстляндских рыцарских фамилий. «Очень нужны, — говорит с иронией одно духовное лицо 1603 года, — их гербы церкви, если она ничего от этого не получила; гербы не красивое украшение». Едва ли, однако, можно согласиться с этим духовным лицом: гербы красивы своими воспоминаниями, своей типичностью, и для потомков, несомненно, имеют значение. Одни из гербов, и именно Тизенгаузенов, сделаны из литого серебра. Достойна в церкви внимания «Пляска смерти» XV века, на полотне в восемь метров длины, 1,75 ширины; из всех циклических изображений эта «Пляска смерти», бесспорно, самое любопытное; в православной церкви изображение смерти, подшучивающей над королем, папой, нищим, красавицей-женщиной, было бы немыслимо; для появления её на свет из головы художника нужны были целые века страданий и ужасов, выдержанных готической Европой. Замечательными гробницами Николаикирхе не богата, но зато один из почивающих приобрел широкую известность. Это — дюк де Кроа. Этот де Кроа, родом бельгиец, служил когда-то в австрийской службе, затем перешел в русскую, взять шведами в плен под Нарвой, где начальствовал нашими войсками, отвезен в Ревель и умер в 1702 году. рассказывают, будто его не хоронили в силу закона, лишавшего могильного упокоения лиц, умерших в долгах, а у де Кроа долгов было много. 23-го января 1759 года составлен, по какому-то поводу, очень любопытный счет за хранение его тела: считая 1 руб. в неделю, хранители требовали 2.964 руб. Печатные источники сообщают, что высохшее тело дюка ныне не показывают и что оно опущено в землю. Это и правда, и неправда, потому что, хотя в склеп оно и было опущено, но путешественникам его показывают. Оно лежало в массивном гробу, в особой капелле, вправо от входа в церковь, вместе со всякой рухлядью. Дюк был мужчина высокого роста, черты лица которого сохранились; довольно глубокие морщины видны в тех местах, где нижняя часть щек переходит в шею; на нем длинное бархатное одеяние, вероятно, темно лилового цвета. Лицо, видевшее тело дюка много лет тому назад, высказывало предположение, что его, вероятно, сохраняют дурно, потому что исчез парик, покрывавший его череп; небольшая бородка целее усов; цвет тела — цвет стручков, продаваемых у нас на лотках в виде лакомства, любимого народом. В числе других замечательностей Николаикирхе следует упомянуть о древнем алтаре её, замечательном как в археологическом, так и в художественном отношениях и помещенном в настоящее время в боковой капелле, и, затем, о нише с решетчатой дверью, в которую во времена католичества сажали закоренелых грешников на покаяние.

От Николаикирхе очень близко до помещения гильдии св. Канута — очень древнего, но совершенно утратившего свой характер, учреждения. 600 лет тому назад, это был союз ремесленников и мастеровых. В весьма отдаленные времена орденская гильдия являлась одним из шумных сочленов в разрешении всяких политических вопросов. Гильдии принадлежала тогда Николаикирхе, и цехи имели в ней свои алтари, обеспеченные богатыми вкладами; но, во времена торжества реформации, проценты с этих вкладов были обращены на содержание лютеранских проповедников и школьных лютеранских учителей. Старого дома не существует, а на постройку нового русской казной выдано 20.000 рублей; кроме того, дом и участок земли для призреваемых гильдией двадцати вдов подарены Императором Александром II. Хотя городовое положение 26-го марта 1877 года, учредив думу, отчасти парализовало участие в городских делах магистратов и гильдий, тем не менее, они составляют и поныне особое «гражданство», отдельное от «городского общества», — гражданство, в которое можно поступить не иначе, как с согласия магистрата и гильдий и с принесением «присяги на послушание благородному магистрату». Присяги такого рода в этом крае, по-видимому, в обычае. Нам, русским, присягающим только Царю, это явление непонятно и дико. В гильдии св. Канута сохраняется очень много ценных кубков старых времен; древнейшему серебряному около 300 лет, и он обвешан 56 бляхами, что означает память такого же числа старейшин; характерен не то жезл, не то булава, длиной около фута, с массивной головкой: старейшина, альдерман, постукивая им, открывает и закрывает собрания; на случай призыва к порядку, он имеет серебряный колокольчик.

Очень любопытна история «Черноголовых» (Шварцгауптеров). Это, вероятно, отпрыск большой гильдии; его составили в XIV веке неженатые купцы, как свои, так и чужие, и избрали своим гербом черную голову св. Маврикия, красующуюся и в настоящее время над входной дверью.

В 1407 году установлен статут; только четыре старшины, в виде приятного исключения, могли быт женатыми, остальные, поженившись, тотчас уходили; двое из шварцгауптеров, вероятно, не попавшие в старшины, являются, как упомянуто выше, в числе основателей женского монастыря св. Бригитты. В настоящее время из братьев, которых 126, избираются двенадцать старшин и четыре почетных старшины; из числа последних один ротмистр считается главой братства. Безбрачие перестало быт непременным условием для вступления в братство. В силу грамоты Императрицы Екатерины II, ротмистру черноголовых присвоен чин ротмистра российской армии.

Во время парада, черноголовые представляют собой как бы восставший из гроба взвод преображенцев в тех мундирах, которые носили они в начале царствования Императора Александра II, по отмене фалд: на груди красные отвороты, на касках тогдашнего образца черные султаны, на брюках широкие красные лампасы, при бедре звенящая белая сабля; воротник на ротмистре — Преображенского шитья. Во время посещения города Великим Князем Владимиром Александровичем, в 1886 году, у себя дома в главном зале взвод черноголовых стоял правильным строем в две шеренги и сделал по команде саблями «на-караул», причем ротмистр, совсем по-офицерски, опустил саблю; «здравия желаем, Ваше Высочество», — ответили строевики на приветствие Великого Князя. Затем, сказано было ротмистром приветствие на русском языке. Надобно думать, что ныне в звание ротмистра не будут избирать прусских подданных, ни слова не знающих по-русски, каким был предшественник ротмистра, рапортовавшего Великому Князю. Здесь сохранились многие любопытные кубки, начиная с того кубка, который был подарен Петром I, в виде оленьей вытянутой ноги, более аршина вышиной; в книге для записывания имен посетителей, наверху первой страницы красуется знакомое всем по почерку: «Петр». Достаточно богата и любопытна коллекция портретов бывших властителей датских, шведских, русских, между которыми очень хорош портрет Иоанна Грозного, гохмейстеров, курфюрстов; замечателен громадный створен, Altarbild, с четырьмя дверцами и центральной частью, который, по преданию, спасен черноголовыми из монастыря Бригитты, при взятии его русскими: монахи хотели купить его на вес серебра. Имеются тут и модели старых ганзейских судов. Дом черноголовых стар и характерен, XVI века, но внутри много раз переделывался. Строго говоря, трудно представить: что такое изображают из себя в настоящее время черноголовые? что изображают имеющиеся в Риге, Либаве и Митаве «городские войска» или «гвардия»?

Посещением православной церкви св. Николая окончилось в Ревеле обозрение путешественниками церквей: начали с православной, кончили православной, и в ней помолились. Уже в XIII веке упоминается об этой церкви. Вероятно даже, что и она была не самой древней, потому что в одном из ответов Иоанна Грозного датским послам, в 1559 году, вспоминается о церквах, стоявших в Юрьеве, Риге и Ревеле «тому уже 600 лет». Ныне существующий храм освящен в 1827 году; в нем от старинного не осталось ничего, кроме стен малого алтаря; сохранился также иконостас царей Иоанна и Петра Алексеевичей; под амвоном главного алтаря погребен бывший митрополит ростовский Арсений Мациевич, лишенный сана за противодействие отчуждению монастырских и церковных имуществ Императрицей Екатериной II.

Имеющиеся статистические данные свидетельствуют, что незначительность ревельской гавани и разрушенность её дамб вовсе не доказательства бездоходности Ревеля. За трехлетие, 1883-1885, в ревельский порт приходило судов:

Иностранных — 535

Каботажных — 1.053

Прибрежного плавания — 645

Привозилось товаров на сумму 60.310.000 руб. Вывозилось на 17.491.000 руб. Пошлины получалось золотом 4.627.000 руб., причем стоимость содержания таможни достигла 81.000 рублей.

Балтийский Порт. Гапсаль.

Пакерортский маяк. Апельсинный порт и апельсинная железная дорога. Попытки устройства порта. Петровские укрепления. Проливы Моонзунда. Гапсаль. Грабеж по доверенности. Крещение страны с двух сторон. Древний замок. Легенды. Петр I, дворянин Рамм, баронесса Унгерн-Штернберг. Русская церковь.

Юго-западный угол Финского залива, на котором высится Пакерортский маяк, состоит сплошь из глинистых известняков, обманывающих глаз своими очертаниями, кажущимися издали чем-то в роде нормандских гранитных фалез. На самом деле гранита вовсе нет, и берег, подмываемый беспокойной волной Балтийского моря, то и дело разрушается, осыпается; с мостика на пароходе ясно было видно, как много уже осыпалось этих известняков, и они, в виде длинных, плоских отмелей и кос, присыпаны снизу к отвесному, сажен в десять вышины, берегу; очень может быть, что Пакерортскому маяку современен грозит опасность висеть на воздухе.

Балтийский Порт называется также и «апельсинным» портом потому, что когда многие гавани побережья в марте месяце еще скованы льдом, те именно злые волны, которые собираются сбросить в море Пакерортский маяк, разбивают здесь лед и дают возможность привести в Петербург, по балтийской дороге, ранние апельсины; железная дорога также слывет под названием апельсинной. В государственном отношении эта дорога оказала Эстляндской губернии великую услугу: более чем что-либо другое способствовала она обрусению лежащих по её направлению местностей и в особенности Ревеля, что может подтвердить всякий беспристрастный местный старожил.

Та же свирепость волны, которая обусловила за дорогой и портом клички — апельсинные, была причиной того, что целый ряд царственных попыток Петра I, Елисаветы и Екатерины II построить здесь гавань, оказался напрасным трудом: камни сносились, сваи вымывались, дамбы исчезали под водой; последние из работ, миниховские, разрушились в 1767 году окончательно и образуют теперь подводный риф, простирающийся на полверсты от берега.

Петр I задумал даже построить здесь крепость, остатки которой в тех широких, могучих размерах, которые придавал всему великий Император, еще видны и ныне, и по валам её обильно произрастает особый вид низкорослой, белой гвоздики, у нас кажется вовсе неизвестной и отличающейся чрезвычайно приятным запахом. В 1715 году был здесь Петр I, в 1764 году — Екатерина II. До 1762 года Балтийский Порт назывался местечком Рогервик, с 1786 сделан городом уездным, с 1844 переименован в заштатный. В описываемое время движение торговли в нем представлялось в таком виде: привозилось ежегодно на 1.043.000 рублей, вывозилось на 470.000 рублей; пошлин, золотом, поступало около 111.000 рублей.

Достопримечательностей город, конечно, никаких не имеет, если не считать непомерно широких улиц, составляющих как бы продолжение пустырей его окружающих. В нем всего было 933 жителя, что не мешало им надеяться и ходатайствовать об устройстве не только коммерческой гавани, но и военной. Заметим также, что лютеранская церковь города построена, как и некоторые другие лютеранские церкви прибалтийских губерний, на русские деньги, повелением Императора Николая I, в 1842 году. Она имеет еще ту особенность, для края очень характерную, что так же бедна и невзрачна, как и церковь православная. Относясь скептически к возможности и необходимости устройства здесь порта, следует сказать, однако, что рейд его, будучи далеко не вполне спокойным, тем не менее, имеет ширины три версты, длины десять верст и глубины шестнадцать сажен, при хорошем глинистом грунте.

Замечательно, как много в прибалтийском крае вольных пожарных команд, обученных носить каски, ходить в ногу, делать построения, слушать приказания. Такой городок, как Балтийский Порт, в котором и гореть-то нечему, а если бы что и загорелось, то, при широте улиц, пожар не представлял бы опасности, — и тот имеет свой пожарную команду со знаменем; понятно, что команда эта, назначаемая исключительно на тушение пожаров, очень полезна, и в этом смысле нельзя не похвалить предусмотрительности местного населения.

Переход отсюда в Гапсаль, отстоящий морем на 60 миль, представлял особый интерес в виду важности ознакомления с северными проливами Моонзунда, идущими между островами, настолько же изломанными в своих очертаниях, как и характерными по особенностям своих обитателей. Пароход шел проливом Вормским, и, по мере приближения к протоку, омывающему западный берег Вормса и восточный Дого, все более уменьшал ход.

В полумраке ночи глянул на совершенно плоском берегу не особенно живописно Гапсаль, и человеку, незнакомому с местностью, даже трудно отличить стены и башни развалин древнего рыцарского замка; о нем сохранилось много легенд, замуровывающих в стены его живых женщин, клады и т. п.

В Гапсале всего 3,000 жителей; но, на летний сезон, благодаря значительному притоку гостей на морские купанья, население это возрастает. В 1279 году эзельским епископом Германом основан городок; позже епископы острова Эзеля переселились сюда совсем, и так как представители духовной власти в те дни жили роскошно и имели нечто вроде своего двора, то и маленький Гапсаль изображал духовную столицу в миниатюре. Многие из балтийских городков, современных Гапсалю, одновременно с гибелью ордена, слабели, чахли, обращались в деревеньки или даже исчезали совсем, несмотря на то, что имели всякие права, ратуши и гильдия. В 1343 году, 23-го апреля, в знаменитую Юрьеву ночь восстания эстов, толпы их обложили одновременно с Ревелем и Гапсаль. Магистр ордена Дрейлевен, только что воевавший счастливо с русскими и находившийся в Изенбурге, не замедлил явиться со своими всадниками на помощь; после совершения всевозможных казней и исключительно жестоких пыток (exquisitis tormentis), немецкий рыцарь, в который уже раз, на долгое время обезлюдил окрестную эстонскую землю.

Очень характерно по своей, если можно так выразиться, юридической окраске одно из нападений, выдержанных Гапсалем «по доверенности». Это случилось в 1383 году. Когда неистовства, разбои и прочие качества необузданных рыцарей, вассалов эзельского епископа, вызвали, наконец, съезд в Вольмаре, на котором решено установить мир и покой, главные вожаки рыцарской самодеятельности, Шаренбек и Дитрих Икскуль, согласились на это предложение и благодарили за него; не успели разъехаться члены вольмарского съезда, как этот самый Икскуль, за себя и «по доверенности» Шаренбека, с толпами всяких разночинцев, напал на Гапсаль. Ночью по лестницам влезли они в замок, прошли оттуда в церковь, многих убили, других изувечили, ограбили церковь и библиотеку и что могли — пожгли. Хроники не говорят о том, что следовало за этим преступлением, но орденские власти обещали крутые меры против разбойников, опустошавших край. Исполнить это оказалось, однако, труднее, чем обещать, потому что грабительство составляло качество, прирожденное рыцарям; почти одновременно с этим событием, эпископ курляндский Оттон сам являлся чем-то в роде атамана разбойничьей шайки орденских рыцарей, и ему помогали комтуры, то есть рыцарские военачальники Гольдингена и Виндавы, и фохт замка Кандау, устроив сообща систематический повсеместный разбой.

Если характерным является нападение «по доверенности», то не менее любопытны те способы, какими была окрещена вся близлежащая страна. Когда епископ Альберт, в начале XIII века, испуганный тем, что какие-то малоизвестные тогда варвары-русские взяли один из рыцарских замков Оденпе, призвал на помощь короля датского, и он действительно явился и помог, тогда началось своеобразное крещение страны сразу с двух сторон; по обезлюдевшим, погорелым деревням ходили одновременно немецкие и датские крестители, для того, чтобы захватить себе возможно скоро как можно большие области, причем датчане рассылали святую воду даже с лицами недуховного звания.

Генрих Латыш, древнейший и достовернейший бытописатель тех времен (хроника его кончается 1227 годом), рассказывает смешную историю о том, как, придя в одну деревню, собрал он людей и хотел было окропить их святой водой: «да ведь нас обливали вчера датчане», ответили ему наивные эсты, и Генрих не мог не улыбнуться и ушел. В другой деревне, войдя в нее с одного конца, встретил он датского крестителя, вошедшего с другого; встретившись, поглядели они друг на друга и разошлись. Трагикомизм этих положений вызывает на память другую историю о том, как из Дании был прислан сюда, приблизительно в эти же годы, фальшивый гоголевский ревизор, исполнявший якобы роль папского легата, что в те времена придавало особую окраску людям и деяниям в описываемой нами стране. Когда в 1237 году последовало гибельное для края соединение ордена меченосцев с орденом тевтонским, то папская булла, объявившая об этом, начиналась следующими словами: «После того, как приятный запах нашего сына, великого магистра, распространенный по странам земным» и т. д. Приятный запах этот действительно уже обнимал в те дни нашу прибалтийскую окраину, и выражением этого запаха была другая папская булла 1258 года, дававшая прощение всяким преступникам, одевавшим рыцарское платье и шедшим в Балтику для проповеди слова Божия!.. Многознаменательны слова прибалтийского историка Рутенберга, гласящие так: «Сила, только одна сила решила здесь за немцев, и они должны были бы хорошо помнить, каким путем овладели их прадеды страной и какой святой долг несут они пред местными народностями».

Гапсаль, подобно другим здешним городам, жил орденской и епископской жизнью и имеет тоже свой развалину — древний замок. Он долго держался цел и невредим, пережив епископов и рыцарей, и только буря 1726 года, сорвав крышу с николаевской замковой церкви, положила начало его разрушению. Говорят, что подземные ходы под ним, содержащие, по народному поверью, клад, в отысканию которого делались попытки еще в 1843 году, тянутся на пять верст, а так как никакие бури под землей не проходят, то и стоят они целы и невредимы. Лучшая, наиболее сохранившаяся часть замка — капелла, очень хороших готических очертаний; но, к несчастью, как говорят, в ней хотят устроить лютеранскую церковь, что, конечно, нарушит красивый вид развалин, и об этом жалеют даже сами лютеране. С замковой капеллой связана легенда о том, как один отцеубийца, произнося в церкви ложную присягу в своей невинности, упал мертвым, едва переступив за двери церкви. Есть хорошенькая легенда об одной из древних осад Гапсаля; защитникам его на седьмой год не хватило припасов, а между тем осаждавшие послали шпиона справиться именно об этом любопытном вопросе. Гапсальцы, проведав о шпионе, сварили с остатками хмеля пиво и напоили им последнего сохранившегося быка. Пьяный бык, обводимый по городу, мычал в разных местах, свидетельствуя о том, будто бы быков много, мяса достаточно да еще и пиво варят. Осада, говорит легенда, была снята.

В 1576 году русские взяли Гапсаль, владели им до 1581 года, когда сдали город на капитуляцию шведам; в 1628 году город продан был шведской короной дворянину де-ла-Гарди за 66.830 шведских талеров, но по смерти его возвращен казне. Не продажей и куплей, обычными здесь способами, а политый русской кровью, взят он в 1710 году генералом Бауэром и ништадтским миром присоединен к России навсегда.

Согласно некоторым источникам, подле Гапсаля имела место очень характерная собственноручная расправа Петра Великого. 22-го июня 1715 года прибыл он на галерах в Гапсаль и, осмотрев город, через Линден и Падис, направился в Ревель. По пути объявил он дворянину Рамму, что будет обедать у него; дворянин ответил, что не желает этого царского посещения; но государь, тем не менее, прибыл к нему, собственноручно наказал его своей тростью и очень вкусно пообедал. За едой и питьем царь очаровал приглашенного им к столу наказанного хозяина, очаровал настолько, что, при прощании, Рамм просил подарить ему бившую его царскую трость. Говорят, что вещественный документ этот и до настоящего времени хранится у его потомков. Сохранился также и рассказ о посещении царем в эту же поездку местечка Линден, принадлежавшего вдове барона Унгерн-Штернберга, служившего когда-то в шведских войсках. Молодая вдова, осчастливленная посещением, то и дело прятала портреты Карла XII и его монограммы, находившиеся в дому на разных местах и предметах. Петр I сам отыскал один из портретов за печкой, взял его в руки, любовался и проговорил: «здорово, братец Карл! теперь швырнули за печку тебя, но достаточно будет, может быть, одного сражения, чтобы отправить и меня за тобой туда же!» Вдова была глубоко опечалена этим случаем. Царь думал было сосватать ее за Ягужинского; но сердце её принадлежало уже барону Розену, и она вышла за него. При отъезде отсюда, царя Петра чуть-чуть не понесли лошади, которые, к слову сказать, здесь очень хороши и тогда, как и ныне, отличались чрезвычайной резвостью.

Русский храм в Гапсале не велик, но вполне благообразен; при незначительной вышине под цилиндрическим сводом, он продолговат по плану, имеет недурной, в римском стиле, золоченый иконостас и красивую люстру.

Из всех морских купаний балтийского побережья Гапсаль теплее других, что не мешает ему, расположенному на местности совершенно ровной, каменистой, частью болотистой, поросшей мелким кустарником и сосной, быть совершенно открытым северо-западным ветрам; климатические условия его не дурны, но прогулок мало, садов нет, а имеются «променады». По-видимому, задуманы некоторые приспособления, чтобы воспользоваться развалинами замка и устроить здесь центральное гульбище; можно только пожелать исполнения этого.

Пернов.

Общий вид города. История вражды Старого и Нового Пернова. Нынешнее значение магистратов и гильдий. Граница между эстами и латышами; возможность разделения епархии.

В десятом часу утра, 15-го июня, пароход бросил якорь в милях от Пернова и путники пересели на паровую шхуну. На мостике шхуны появился человек, во фраке и цилиндре, с белым знаком на нем — Р. L., что означает Pilot, Lothse, лоцман. Это был один из представителей лоцманских обществ, имеющихся, к счастью, на всем балтийском побережье, весьма своенравном не только в смысле атмосферических явлений, но и по характеру дна моря: много новых вешек ставится и поныне на тех местах, где неожиданно застряло то или другое судно. День был очень хорош, море спокойно; шхуна быстро подвигалась к городку, лежащему на плоском, песчаном берегу, и скоро вошла в довольно узкий проход, тянущийся между двух низких каменных молов. Поверх множества крутых, старообразных, черепичных крыш городка, продвигались в воздухе шпили двух церквей; много мельниц виднелось по сторонам, много зелени; в одном месте обозначались леса новой постройки лютеранской церкви, спаленной, кажется, в 1883 году, октябрьской молнией. Вправо виднелась спасательная станция, по сторонам пароходы, ялики, черпальная машина, все разукрашенные флагами; слышалась иногда, покрывавшая клики народа, пальба из каких-то хлопушек, напоминавшая отчасти выстрелы из небольшой пушки. На возвышении поднималась лоцманская станция, находящаяся в связи со всеми остальными, имевшая, как сообщали местные жители, сведение, что в настоящую минуту у берегов Норвегии хозяйничают штормы; это открывало неприятную перспективу. Местная православная церковь невелика, крыта небольшим куполом, под которым, непонятно для чего, положена стеклянная рама; иконостас углубленной аркой покоится на небольших витых колонках; высоко над ним поднимается рельефное распятие, составляющее, вероятно, часть висящего за ним образа, изображающего, так надо думать, хотя разобрать трудно, скалистые окрестности Иерусалима, с солнцем и луной наверху; в приходе числилось около 2.500 человек.

Городок Пернов очень опрятен и вымощен; в нем около 12,000 жителей; главный предмет экспорта лен; несколько лет тому назад оборот достигал 10 миллионов рублей, теперь он не превышает 41/2.

Подобно тому, как в прибалтийском крае имеется своя «лифляндская Швейцария», так в Пернове существует своя «лифляндская Помпея». Это старый, не существующий ныне, Пернов, лежащий своими основаниями в песках побережья, — город, приблизительное местонахождение и очертание которого известны, но следа их нет. На поверхности земли, с моря виден только Новый Пернов, тот, который не дал жить старому, лежащему под песками. Старый Пернов был также одним из членов Ганзы и вел в древности значительную торговлю с Россией через Юрьев. Лучшим его временем было то, которое предшествовало ливонской войне.

Вражда этих двух городков составляет одну из типичных страничек здешней средневековой жизни, когда сословия, касты, гильдии и цехи, во взаимной вражде, служили таким отличным доказательством не существовавшей еще в те дни пресловутой теории борьбы за существование. Новый Пернов восторжествовал, Старый покоится в песках.

В 1234 году епископ эзельский избрал место Старого Пернова для постройки церкви; по мере постройки селились подле неё и люди, и, вероятно, так, по словам Русвурма, возник Старый Пернов. В 1251 году церковь его сделана соборной, и до нас дошел любопытный документ о порядках, которым должны были подчиняться причт и клир. Из числа 300 гакенов земли, назначенной собору, 42 шли пробсту, 32 декану, 30 схоластику, 10 звонарям, 6 на свечи, книги и масло. Все домгерры, числом 12, должны были спать в общей спальне и ложиться одновременно, без шума и упрямства, без «insolentia et strepitu», а кто не ночевал дома, тот привлекался к ответу, причем прочитывал пятьдесят молитв и двигал по пятидесяти шариков четок.

В 1263 году пришедшие сюда литовцы сожгли старый город и церковь; в 1533 году епископ Буксгевден, в войне со своим анти-епископом Вильгельмом, снова сжег отстроившийся заново город и выкинул из церковного склепа останки первого епископа эзельского, Германа; в 1576 году церковь сожжена русскими.

До нас дошли любопытные документы, так называемые «Burspraken», то есть «Burgersprachen», civiloquia, — бюргерские права, ежегодно изменявшиеся; их четыре раза в год всенародно прочитывали, чтобы бюргеры могли вполне хорошо знать их. Такие документы сохранились в Ревеле, Риге и Новом Пернове. В них характерны несколько параграфов, направленных против эстов и вообще против всех не-немцев. Не только при покупке хлеба немцам предоставлялось первенство, но всем не-немцам не полагалось даже каких-либо орудий для взвешивания и меры. Не менее ревниво относились староперновцы, соединившиеся с 1456 года в гильдию, к торговле иностранцев: ни один иностранец не смел жить здесь, не сделавшись бюргером; но главные усилия их были направлены против возникавшего рядом Нового Пернова.

Запрещено было, например, кому бы то ни было покупать в Новом Пернове продукты и товары с тем, чтобы перепродавать их в Старом. Непримиримыми врагами стояли один против другого оба города. В 1568 году, король польский, вероятно вследствие особого ходатайства ново-перновцев, велел снести Старый Пернов и дал им привилегию следить за тем, чтобы на месте сносимого города никто наново не строился. Не могло быть сомнения в зоркости, с какой следили за этим торжествовавшие новоперновцы; тем не менее, старое, насиженное место никак не хотело умирать, потому что уже в 1599 году Новый Пернов просил польских комиссаров ни более, ни менее, как о том, чтобы срыть старый город. И на этот раз исполнение ходатайства фактически не удалось, так что при перемене властителя, при Густаве Адольфе шведском, ходатайство было возобновлено и последовало сходное с прежними королевское подтверждение о том, чтобы не смели строиться на старом месте, чтобы разрушенной церкви не возобновлять, «дабы не было предосуждения Новому Пернову». Остатки церкви снесены окончательно в 1660 году, и вражда, длившаяся не одно столетие, погасла за насильственной смертью одной из сторон. Старый город, и даже имя его, исчезли почти бесследно; он находился против нынешнего Пернова, подле речки Заук, или Перона. Остались от него, точно в насмешку, всего только две печати: старая 1427 года, с изображением полуепископа и полуорла, и новая, 1445 года, с рукой, держащей крест подле ключа. Единственный подлинный документ, дошедший до нас от Старого Пернова, — так чисто стерто с лица земли его бытие, — это отношение его магистрата к магистрату ревельскому от 12-го января 1427 года, с просьбой об оказании защиты некоему Гансу Омунду. Самое название, Пернов, перешло к нынешнему городу от Старого Пернова, потому что первоначальное название Нового Пернова было Эмбеке. Не одни эсты, следовательно, склонили свои головы: тут не давали пощады никому.

Издавна существовали в прибалтийском крае гильдии и цехи; уставы их, или шраги, имеются, например, в Риге с XIV века. Хотя многое прекратилось, и городовое положение 26-го марта 1877 года достаточно основательно коснулось вопроса, но в общих чертах в прибалтийских губерниях все-таки существуют три городских сословия: магистрат, как высшее городское управление, и две гильдии. В более мелких городах граждане делятся на купцов и мещан, а в самых маленьких деления не существует вовсе. Магистраты и гильдии составляют и доныне то, что называется «гражданством», как нечто противополагаемое «городскому обществу». Чтобы стать бюргером, нужно согласие гильдий и магистрата, и поступающим приносится присяга «на послушание благородному магистрату», или в малых городах — фохтейскому суду. Совершенно явственная несогласованность между думой и магистратом бросается в глаза. Магистрат в настоящее время, не орган городского управления, не представитель городского общества, а Бог знает что; он представляет из себя, отчасти, судебное и полицейское место, с участием в церковном управлении, в надзоре за гильдиями, в заведывании за благотворительными учреждениями и капиталами; но все это — обязанности, которые повсюду в России распределены между особыми, точно обозначенными органами.

В начале пятого часа путешественники направились из Пернова в Аренсбург, лежащий на острове Эзеле. Ветер заметно крепчал, так что можно было опасаться, что сведения лоцманской станции о норвежских штормах могут, пожалуй, найти неожиданное подтверждение, хотя небо было ясно и белые, перистые облака поддерживали надежду на хорошее. Впрочем, здесь, в этих местах, ветер так переменчив, что, за несколько дней, обежал он всю звезду ветров, со всеми её подразделениями. Покидая Пернов, нельзя было не вспомнить о том, что немного южнее отсюда выходит к морю та пограничная черта между эстами и латышами, которая делит все три прибалтийские губернии на две, приблизительно равные, части. После посещения острова Эзеля, населенного исключительно эстонцами, с тем, чтобы в конце путешествия опять возвратиться к ним, путешественники направлялись теперь посетить латышскую половину края. Существует, говорят, предположение, в случае развития движения к православию, вместо одной рижской православной епархии образовать две: северную — или эстонскую и южную — или латышскую. Именно об этом, если не ошибаемся, ходатайствовали местные крестьяне еще в минувшее царствование, и нельзя сказать, чтобы и с точки зрения государственной подобное изменение но имело своих очень хороших, верных сторон.

Аренсбург.

Остров Эзель. Достопримечательности города. Риттергауз. Нечто об островах. История, легенды, геология. Замок. Крестьянские горы. Замечательные женские одеяния. Песни эстов. Легенды о ленивом Якове и Вифлеемской звезде. Грязелечебные заведения.

Довольно ясным утром, 17-го июня, с парохода, сделавшего от Пернова тридцать миль и бросившего якорь в пяти милях и от Аренсбурга, видны были на плоском, низком берегу чуть-чуть поднимавшиеся розовой полоской над синим морем очертания города. Огромный остров Эзель, на котором имеется около 60.000 жителей, насколько мог видеть глаз, насколько уясняла подзорная труба, лежал плоским, лесистым пространством, над которым не обозначалось ни одного холмика; ближе других виднелась пристань Лоде, к которой пристают пассажирские пароходы; над самым городом не замечалось ни одного высокого церковного шпиля, не заметен был и исторический замок; городок словно притаился и не дерзал выглянуть из волны морской. Все это — и замок, и шпили церковные — выясняется только при приближении к городу. Аренсбург так невелик, что переезды по городу, все решительно, очень коротки. К достопримечательностям его относится риттергауз, главный зал которого очень невелик, небогат, но украшен гербами местного, эзельского дворянства, матрикулованных родов его, числом около 56. В одной из комнат имеется портрет ландмаршала Буксгевдена. Заслуживают также внимание приезжего древний епископский замок и грязелечебные заведения. Перечень некоторых геологических и исторических данных об острове Эзеле и Аренсбурге будет здесь у места.

Острова Дого, Эзель и Мон, несомненно, поднялись со дна моря, доказательством чего служат мелкие зоофиты и кораллы, встречающиеся на их поверхности; поднятие островов продолжается и теперь; это подтверждается тем, что землевладение по берегу моря, как на островах, так и на материке, на памяти старожилов много увеличилось, потому что море отступило. Дого и до сегодня остров; но останется ли он таковым в будущем, то есть, не сольется ли он с материком, — неизвестно.

«Дат» значит утро, «о» значить остров, то есть утренний остров, если смотреть на него от Гапсаля; но там же существовал и другой остров «Нуко» — название, означающее ночной остров, — «нук», ночь; в настоящее время это уже полуостров, часть материка, и название его не соответствует действительности. Следом древних геологических переворотов является на Эзеле погасший кратер на Гуте-Саль, в восемнадцати верстах от Аренсбурга, в имении, принадлежавшем когда-то профессору живописи Моллеру, известному автору картины, повторенной в огромном числе копий, «Поцелуй». К числу ископаемых Эзеля, интересующих геологов, нужно отнести некоторых рыб. Отсюда, с Эзеля, вывозят много песчаника, служащего для колонн, памятников, ваз и проч., красующихся в Риге, а по западной и южной окраинам острова находят еще и теперь янтарь, за которым ездили сюда в глубокой древности финикияне. Этим открывается длиннейшая вереница всяких исторических соображений. На острове Эзеле имели местопребывание те — не то мифические, не то исторические — морские разбойники, которые, по заверениям хроник, в 1211 году, пройдя на 300 судах до Трейдера по реке Аа, лишились всех судов, а уже в 1215 году, с 200-ми новых судов, заперли в одной из северных гаваней рижского епископа на его пути в Германию. В течение двадцати четырех лет сделали они семнадцать воинственных нападений и сами выдержали три. В 1227 году покоряют остров немцы, орден ставит в Пеуде замок, образует эзельское епископство с резиденцией в Гапсале. 1343-й год — год знаменитого восстания эстов, обложивших Ревель и Гапсаль, не прошел даром и здесь: эзельцы, то есть эсты, взяли замок Пеуде и, обещав рыцарями свободный выход, тем не менее, всех их перебили. Гапсаль и Ревель освобождены орденскими войсками, имевшими целью усмирить и Эзель, но тонкость льда той зимой помешала их переходу. На следующую зиму лед был, к несчастию, толст, и наступила кровавая расправа. Рыцари взяли замок Каррис, в котором укрепились эсты, полонили их князька Becce, изрубили девять тысяч человек и заставили побежденных выстроить, им же на страх, замки аренсбургский и зюнебургский; имя последнего означает «замок искупления». Эзельские епископы имели столицами своими Аренсбург и Гапсаль попеременно, и всех епископов было двадцать шесть. Со времени последней расправы, остров опустел надолго. С 1543 года епископства курляндское и эзельское соединены воедино, а в 1559 году оба они проданы орденом за тридцать тысяч талеров датскому королю Фридриху II; это опять образчик купли и продажи, являющейся здесь, о чем уже упоминалось и раньше, довольно обыкновенной исторической сделкой. С 1645 по 1710 год островом владеют шведы; затем пришли сюда «казаки», и остров и крепость уступлены русским. В 1804 году посещен Аренсбург Императором Александром I.

Крепость, упраздненная в 1836 году, построена королевой Христиной в 1645 году. Замок относится к числу лучших из сохранившихся в балтийском крае и напоминает один из последних актов самозащиты эзельцев. Из главных его помещений очень хорошо сохранилась капелла со стрельчатыми сводами на пяти столбах; ребра сводов обозначены крупными пажилинами; передняя часть капеллы вдвое выше задней, в которой имеется старый камин. Подле капеллы хорошо сохранилась часть крестного хода, Kreuzgang. Башня массивная, четырехугольная, как в Выборге и Гапсале, и вовсе не походит на тех стройных сестриц своих, которые торчать еще повсюду на берегах Рейна. Аренсбургский замок, как и большинство замков, имеет за собой целый ряд легенд. Сообщают, что в стенах его найден замурованный рыцарь, понесший эту кару за склонность к возникавшему лютеранству; верно то, что в 1785 году отыскана в одной из стен сидевшая на кресле, одетая фигура рыцаря, вероятно, посаженная таким образом уже после смерти. Другими историческими памятниками острова Эзеля являются так называемые <крестьянские горы» (Bauerberg), имеющие некоторое сходство, по своему происхождению, с вологодскими чудскими могилами. По кругу или овалу, до тридцати трех футов вышины, окопанные рвами, заметны и теперь полуразрушенные валы; в середине обозначаются места старых колодцев. Таких «крестьянских гор» на Эзеле шесть, самая большая у Кергеля — 525 футов длины и 350 ширины. В эти земляные укрепления, так следует думать, укрывали эзельцы на время войны своих жен, детей и имущества и тут же сами погибали.

В настоящее время на Эзеле одиннадцать лютеранских приходов, с 35.000 народа, и столько же православных с 16.240 чел. Зимнее сообщение с материком производится по льду, до острова Мона три версты, а от Мона до материка десять верст. Вероятно, благодаря отрезанности от материка, на Эзеле особенно хорошо сохранились типичные местные наряды, отличающиеся чуть ли не в каждом приходе; преимущественно останавливали на себе внимание замечательные образцы женских одеяний и, в особенности, головных уборов. Между ними не могли не бросаться в глаза два: одного из приходов острова Мона, настоящая католическая епископская шапка, обшитая стеклярусом разных цветов, и прихода Шворбе — с угловатым красным днищем и двумя черными, крепкими рогами, носимыми с боков или так, что один приходится па лбу, а другой на затылке. Большей самобытности женских шапок, чем здесь, трудно найти во всей Европе. Множество эстонских легенд имеют местом действия именно Эзель; множество песен народных тоже; одним из главных языческих богов является Толль. Предрассудки и всякие причитания держатся здесь не менее стойко, чем одеяние; сообщают о двух выдающихся способностях эстов: одна это уменье подражать, актерствовать; другая — это ловкость, отличающая наших поволжских кустарей делать всякие замысловатые работы каким-либо первобытным инструментом. Эзельские православные эстонцы отличаются твердостью в своей вере.

Легенды и песни эстов не лишены значительной своеобразности; в них — что очень характерно — много юмора, и, как прямой след геологического характера страны, обильно снабженной валунами, камни играют в них значительную роль; христианство и язычество смешаны иногда очень своеобразно.

Так, например, говорить одна из легенд, когда Бог-Отец пожелал создать на Эзеле, в Каррисе, церковь, то и Бог-Сын, не спросив позволения, построил другую в Кармеле; Бог-Отец разгневался и, подняв небесный молот, готовился раздробить последнюю, но Божественный Сын сохранил церковь от погибели тем, что воздвиг наружные контрфорсы; Святой Дух, по той же легенде, построил себе церковь в Пиге. Другая легенда сообщает о том, что здание церкви в Рэтеле построено во времена язычества гигантской девицей, но обращено в церковь впоследствии. Есть очень нравственные легенды, например, о Бюсби, на острове Вормсе; тут кутили и весело жили и поживали пятнадцать пар, без благословения на брак; на один из пиров явился таинственный волынщик, и под его веселую музыку все пирующие пошли плясом в море и потонули.

Значительный цикл легенд имеет чисто историческую подкладку и касается той или другой личности. Так, сохранился в них след об одном из шведских полководцев, Якове де-ла-Гарди — «ленивом Якове», ленивом настолько, что он, даже при приближении неприятеля, сидя в бане, лениво одевался. Однажды, когда не хватило ему войск для сражения, вступил он в сделку с дьяволом, и когда тот, в назначенный срок, пришел за его душой, Яков, лежавший в кровати, попросил согласия сатаны на то, чтобы дать ему время вполне одеться; согласие было дано, но зато де-ла-Гарди никогда вполне одет не был и ему вечно не доставало чего-нибудь в одеянии для того, чтобы не отдаться в руки дьяволу. Характерен во многих отношениях рассказ о рыцарском роде Штернбергов. Когда короли шли на поклонение в Вифлеем, Богородица милостиво приняла их и сказала одному из них, коленопреклоненному: «Levez-vous, mon cousin»; от этого-то, юневшего из королей, происходит род графов Штернбергов, имеющих в своем гербе Вифлеемскую звезду над горой. В другой легенде о крестьянине с вышибленными зубами сказано, что зубов этих он лишился, когда посетил на Блоксберге шабаш колдунов и ведьм и видел между ними много немцев, для которых, в особых котлах, варилось что-то особое; он взглянул в котел, и зубы его были вышиблены.

Городок Аренсбург очень миловидный и опрятный, имеющий около трех тысяч жителей, пользуется известностью своего целебного ила, привлекающего довольно много больных даже из Петербурга. Собственно лечение илом началось здесь с 1826 года, следовательно, польза лечения должна быть ощутительная, если больные, в течение семидесяти лет ездят туда. В настоящее время здесь три илолечебные заведения; все здания деревянные, равно как и ванны, назначенные для больных. В одном из заведений висит отлично сохранившийся, найденный на Эзеле, древний меч совершенно невероятных размеров — более двух аршин длины; если действительно живали люди, сражавшиеся подобными мечами, то это несомненные потомки тех великанов, которыми изобилуют местные легенды.

Виндава.

Остров Руно. Вид на Виндаву. Неудобство балтийских гаваней. Молы. Православная церковь. Ознакомление с рекой Виндавой. О возможности значения Виндавы, как порта, по сравнению с Либавой. Мнения наших министерств. Цифровые данные.

На пути от Аренсбурга к Виндаве, ночь на 18-е июня, была беспокойна, хотя ветер и не достигал той силы, которой можно было опасаться, как по сведениям от лоцманов, так и по состоянию барометра. Судно быстро удалялось от группы островов, могущих, в более или менее близком будущем, играть значительную роль в военном отношении, — островов, полных патриархальных особенностей. Влево, в полном одиночестве среди Рижского залива, лежал, где-то недалеко, маленький островок Руно, с тридцатью дворами, населенный всего 350 шведами, потомками первых поселенцев; здесь, в одном и том же доме, живут по две и по три семьи, браки заключаются только между собой, а главное и исключительное занятие — бой тюленей; сообщение с материком, летом трудное всегда, зимой совершенно прекращается на целых полгода; при подобных условиях не мудрено, что на этом острове сохранились, во множестве, обычаи удивительные. Весело, должно быть, жить там нашему отставному моряку, смотрителю маяка. Этот островок, как говорят шутливо немцы — «Freistaat on miniature».

В пятом часу утра пароход держал курс на Виндаву, и скоро можно было отличить на горизонте нашу практическую эскадру. За ночь, от Аренсбурга до Виндавы, сделано 65 миль; осталось еще 60 до Либавы, для того, чтобы проститься с Балтийским морем, к великому удовольствию путешественников, потому что продолжение знакомства с ним представлялось не особенно приятным. Множество чаек носилось над судном и подле него и, как бы ложась распластанными крыльями на ветер, не двигая ими, скользили они словно с гор до самой волны, с тем, чтобы подняться вверх и проделать опять то же самое.

Виндава с моря представляется гораздо лучше, чем Гапсаль и Аренсбург: берег возвышеннее, отчасти волнист, покрыт зеленью; выше других поднималась лоцманская башня над старым замком, служащим ей основанием; влево обозначался шпиль лютеранской церкви, вправо — темный профиль старой мельницы.

Пароход, чтобы подойти к берегу возможно ближе и тем сократить переезд на катере, шел самым тихим ходом, и лотовый, то и дело забрасывая лот, монотонно выкрикивал: «семь, семь с половиной, восемь, семь»! и т. д. Когда отдали якорь, путешественники пересели на катер, и, буксируемые городским пароходом, направились к гавани. Эта пересадка была одной из самых трудных, так как зыбь ходила могучая и требовала больших усилий, чтобы катер, подтянутый к трапу, не поломал борта. Волны были так велики и продолговаты, что длинный катер то уходил в воронку между волн, то перекачивался на гребне волны, обнажая попеременно нос и корму.

Освещение моря было эффектно и подвижно: иногда проглядывало солнце, иногда вдруг значительно темнело, и сбитые с толку облака не знали, где и как им разместиться. В довершение, на полпути к берегу, разразился ливень, до такой степени сильный, что на короткое время скрылись из виду как темные очертания парохода, так и светлая Виндава с её лоцманской башней. Громадным столбом, шедшим по морю, обозначился этот ливень, когда он миновал и потянул морем дальше; можно было бы обрисовать по воде основание этого летучего столба — так резко обозначались его границы. Непосредственно вслед за ним, когда катер подходил ко входу в гавань, глянуло солнце. Картинка была очень красива: по продолжению двух невысоких, выдвигавшихся в море, молов, вытянуты были в ряд рыбачьи лодки, разукрашенные березками, и весело качались на якорях. Чудесным сине-зеленым цветом горело море, от волн которого катер уходил; над белыми зайчиками волн вдали поднимались, один черней другого, два военных судна, а еще далее на горизонте обозначалась, образуя задний план, практическая эскадра. Река Виндава по берегам своим пестрела народом; справа обозначился на спасательной станции типичный красный крест, а на лоцманской башне, как она ни толста, оказался наверху широкий зеленый венок, из которого, точно днище колоссальной шапки, выдвигался шпиль. Почти вплотную тянулись вдоль обоих берегов сохнувшие рыбачьи сети, и виднелись так называемые «ковши», искусственные бассейники, всего в несколько сажен, в которые прячутся рыбачьи лодки, когда, что нередко, река Виндава волнуется с моря.

Положение Виндавы, как оно создано природой, и во внимание к тому, что может быть тут сделано искусством, во внимание к политическим и торговым интересам России, давно уже, по той или другой причине, подвергалось обсуждению. В настоящее время Виндава небольшой городок с 6.000 жителей, расположенный от ближайшей железной дороги в 140 верстах, и поэтому на зиму обмирающий. При герцоге Иакове (у. в 1681 году) в нем было до 30.000 жителей, и герцог, занимавшийся даже колониальной политикой, — ему принадлежал остров Тобаго, — сделал из Виндавы военный порт, в котором содержал свой флот. Сущность всех достоинств Виндавы в том, что порт её замерзает не долее как на три недели, и что от него, в глубь страны, водный путь открыт рекой Виндавой на протяжении двадцати верст от устья, потому что в ней свыше двадцати футов глубины, если не считать трех небольших перекатов.

Еще во времена Императора Александра I возник проект канала между рекой Виндавой и Дубиссой, и начаты работы; путем этого канала суда из реки Немана могли бы направляться, обходя Пруссию, прямо в русский порт; но политические обстоятельства тех дней приостановили работы, и самый вопрос заглох. Цель работ предвиделась чисто коммерческая. Прошло с тех пор много лет, и о Виндаве заговорили снова, но под иным углом зрения. Еще в 1867-1868 годах управлявший морским министерством Краббе высказался в том смысле, что устройство в Виндаве стоянки для наших русских судов очень важно. В 1881 году, в октябре, собралась особая комиссия из представителей трех министерств, в которой выражено мнение о необходимости стремиться к тому, чтобы флот наш не был приковав большую часть года к Кронштадту, а располагал бы стоянкой в одной из наименее замерзающих гаваней, например в Виндаве. Членом названной комиссии состоял и управлявший тогда морским министерством Пещуров. Не далее как в 1882 году его преемник, впоследствии управлявший морским министерством, Шестаков, высказался тоже за Виндаву в том же смысле, так как это единственный порт Балтийского моря, остающийся открытым, когда все остальные закрыты, и поэтому очень удобен для обеспечения стоянки нашего флота, и что необходимо осуществление одного из возникших проектов по устройству виндавского порта и к нему, от Тукума, железной дороги.

Проект рассмотрен в министерстве путей сообщения, при представителе морского министерства, и тогда же решено довести глубину виндавского бара до 22 футов, с устройством набережной в 300 погонных сажен, все это стоимостью около восьми миллионов рублей. При углублении бара до двадцати двух футов и во внимание к тому, что река Виндава на протяжении 31/2 верст имеет глубину свыше двадцати двух футов, в нее могли бы входить суда с такой осадкой, какая не может иметь места ни в Риге (18 ф.), ни в Либаве (16-17 ф.). При проектировании виндавского порта имелось также в виду и то, что при небольших затратах по углублению реки Виндавы, флот наш, входя в глубь страны на целых двадцать верст, мог бы быть обеспечен от неприятельских выстрелов. При постоянном возрастании тоннажа и осадки вообще всех морских судов, как военных, так и коммерческих, легкость и дешевизна работ по углублению порта в Виндаве, сравнительно с Ригой и Либавой, составляет действительно условие огромной важности. Замерзание устья реки Виндавы на короткий срок трех недель, при помощи пароходов-ледоколов, может быть устранено даже совершенно; весенним ледоходам реки Виндавы, благодаря усовершенствованиям ледорезов, палов и проч., особого значения придавать не следует. наконец, не надо забывать того преимущества Виндавы перед Ригой, что подход к последней задерживается на несколько недель в зимнее и бурное время у мыса Домеснеса скоплениями льдов и опасностью плавания, тогда как для Виндавы Домеснеса, так сказать, не существует.

В настоящее время вопрос о балтийских портах, кажется, вступает в третий фазис: военное и морское министерства склоняются к устройству военно-морской станции не в Виндаве, а в Либаве[4], и, вследствие этого, в виду неудобств соединения военного и коммерческого портов в одном месте, составлено предположение о перенесении коммерческого порта из Либавы в Виндаву, с устройством железных дорог к ней от станции Батен, либаво-роменской дороги, и от Тукума. В описываемое время еще предстояло, следовательно, решить: необходимо ли в Либаве устройство военной станции, так как устройство таковой в Виндаве имело много преимуществ? если остановиться на устройстве её в Либаве, то можно ли оставить тут же порт? не лучше ли перенести его в Виндаву? не лучше ли избрать какой-нибудь иной пункт?

Маленькая Виндава, поддержка портовых сооружений которой не превышает восемнадцати тысяч рублей, чутко прислушивалась ко всем этим вопросам общегосударственной важности, способным двинуть многие десятки миллионов, из которых не один десяток процентов пришелся бы, конечно, и на её долю. За последнее трехлетие из Виндавы вывезено товаров на 2.665.000 руб., привезено на 215.000 руб., пошлин золотом собрано 24.240 руб. Либава дает пошлин 5.175.000 руб. золотом же; следовательно, она почти в 22 раза интереснее Виндавы.

Пароход, на котором следовали путешественники, медленно подвигался вверх против течения Виндавы. По берегам настроено много лесных складов, виднеется верфь, есть плотовый мост подле города; берега эти песчаны, лесисты; говорят, что леса тянутся отсюда мимо Домеснеса вплоть до самой Риги. Ветер переменился, подул с юго-запада, что было приятно, потому что разгулявшаяся зыбь неминуемо должна была ослабеть. К вечеру судно должно было прибыть в Либаву. Отсюда до неё только шесть часов пути.

Либава.

Вход в либавскую гавань. Либава как гавань. Историческое. Цифровые данные. Либава как место купанья. Военный и коммерческий порты.

К вечеру 17-го июня пароход приближался к Либаве и, таким образом, заканчивал шестьсот тридцать четвертую милю пути по Балтийскому морю.

Историческая судьба Либавы, лежащей в уголку, так сказать, бледнеет пред её современным значением, хотя и тут совершился факт, служащий прелестной иллюстрацией к тем приемам, к каким прибегал рыцарский орден во время своего могущества. Зимой 1426-1427 года отправлено было в Рим, от рижского архиепископа, посольство с жалобой на орден; рыцари знали это и, подтащив посольство к проруби лежащего подле города озера, одного за другим пустили под лед. Совершилось бесследное исчезновение нежелательных рыцарству личностей, применявшееся неоднократно, и прибавилась историческая черточка, не лишенная своеобразной красоты.

Как морская гавань, Либава существует с весьма отдаленных времен: это, вероятно, древняя Portas Liva. Нынешняя гавань устроена при герцоге курляндском Фридрихе Казимире в 1697 г., а прежняя находилась в трех верстах к югу от города, где либавское озеро имело прежде исток в море. Она была неудобна потому, что постоянно заносилась песком. Торговля Либавы в древние времена никогда не принимала больших размеров, и этим можно объяснить себе, почему этот город не значился в числе ганзейских. Начало процветания торговли Либавы относится к эпохе герцога Иакова.

Выше уже говорилось о том, что либавский порт в двадцать два раза значительнее виндавского по количеству своих оборотов. За трехлетие, 1883-1885, по приходу значилось судов:

Иностранных: паровых — 3.538, парусных — 713

Каботажных паровых — 202, парусных — 378

Прибрежного плавания — 413

Вывезено на сумму — 118.711.831 руб.

Привезено — 42.950.062»

Пошлин золотом — 5.175.180»

При взгляде на план либавского порта, до последних сооружений, видно, что песчаная полоса тянулась от берега в море на одну версту, за которой следовал твердый грунт; на половину этой полосы молы в описываемое время были уже вытянуты в море и, чтобы быть вполне обеспеченным, требовалось достроить еще около четырехсот сажен. Молы строились с 1863 года, и всего затрачено казной около 4¹/₂ миллионов рублей.

В Либаве заслуживают внимания Мариинская богадельня, больница, при входе в которую, с левой стороны, на дверях значится надпись: «Квартира отца дома» — Wohnung des Hausvaters, т. е. лица, заведующего учреждением, причем помощницей ему служит «Hausmutter»; оба они имеют на своем попечении 35 мужчин и 38 женщин; сиротский дом с 32 мальчиками, с безусловно необходимым здесь во всех школах органом. В местной лютеранской церкви имеется замечательный орган, превышающий по величине своей все существующие в Европе; он состоит из трех частей, в нем 131 регистр и одна только поправка его стоила 60.000 руб. Сама церковь относится к числу очень красивых: три нефа, в два света, под круглыми сводами, отделены один от другого 12 колоннами; по яркой белизне стен очень гармонично выделяется обильная позолота; вместо запрестольного образа виднеется тоже белое, с позолотой, Распятие. Орган чрезвычайно могуч, громовые ноты его потрясают, но мягкие voces angelicae недостаточно нежны.

Либавские пожарные отличаются совершенно прусским военным одеянием: тот же покрой военного сюртука, совершенно та же каска, и на правом фланге, на коне, виден даже пожарный конный жандарм, совершенно в роде тех, какие стоят в Берлине на перекрестках улиц, и можно было подумать, что находишься в Пруссии; пожарных с небольшим пятьдесят человек, и двигаются они военным строем.

Медленно темнел ясный, безветренный день, и портовые склады, стоявшие подле воды, во многих местах города, казались еще внушительнее, чем в полном солнечном свете. Для складов, как и для жилья, здесь еще в ходу фахверковая, смесь дерева с кирпичом, постройка и, в значительной степени, крутые черепичные крыши. По домовым книгам, в декабре 1885 года, жителей в Либаве значилось 40.467; из них:

русских — 1.110

поляков — 1.130

литовцев — 1.945

латышей — 11.000

немцев — 15.828

евреев — 8.685

Последних, то есть евреев, кажется всегда больше, чем их есть на самом деле, потому что они целыми толпами как-то умеют скучиваться на виду, а типичности им не занимать. Сюда следует прибавить еще и приезжих на купанье, количество которых, впрочем, что ни год, то уменьшается с замечательной последовательностью:

1879 — 1.203 человек

1880 — 951»

1881 — 816»

1882 — 790»

1883 — 754»

1884 — 767»

1885 — 539»

Чему приписать это уменьшение? Волна в море умеренна, plage хороша, помещения удобны, кургауз недурен и не лишен развлечений. Очень может быть, что причина — в усилении торговых и портовых особенностей Либавы, а это, во всяком случае, необходимым при лечении покой и тишине не способствует.

За последние десять деть, истекшие со времени этого путешествия, Либава приобрела военный порт, Высочайшим приказом от 6-го декабря 1894 года наименованный портом Императора Александра III. Таким образом, Либава имеет два порта: военный и коммерческий.

При выходе из канала, соединяющего море с либавским устьем и составляющего городской коммерческий порт, в море, то есть в так называемый передовой коммерческий порт, виден с левой стороны южный (коммерческий) мол, ограждающий порт от волн и песчаных наносов, а по правую — короткий северный мол, удлиняющий набережную канала. Длинный южный (коммерческий) мол начат постройкой много десятков лет тому назад. Так как господствующим ветром на либавском побережье является юго-западный, то в этом направлении происходит в течение большей части года прибой волн. Либавцы имеют возможность наглядно убедиться в этом. Море у Либавы никогда почти не бывает совершенно спокойно: на нем вечно несутся большей или меньшей высоты и силы волны, идущие в юго-западном направлении. Волны эти отчасти перемещают подводный береговой песок по берегу с юга на север, отчасти приносят песок, доставляемый морю впадающими в него реками (Висла, Неман и др.), и складывают его в отмели и банки, которые угрожали совершенным обмелением либавского коммерческого порта. Чтобы поставить преграду движению песков и избавить порт от угрожавшего ему обмеления, начали строить южный коммерческий мол. Мол этот приходилось несколько раз удлинять, так как песок (подводные дюны), двигаясь вдоль наружной стороны мола, достигал конца его и заворачивал внутрь порта. В шестидесятых годах инженер Гейдатель, призванный для дальнейшего удлинения мола, дал ему более северное направление, почти перпендикулярное к волнам. При последующих строителях мол хотя продолжал удлиняться, но не по одной и той же системе. Часть мола, построенная за время управления министерством генерала Паукера, представляет входящий угол. Надеялись на то, что в этом углу образуется песчаный водоворот, и поэтому песок не будет двигаться к северу и огибать конец мола, а будет отбрасываться встречной волной к югу. Последствия не оправдали надежд. Пришлось вести мол дальше до глубины, для которой по существующим взглядам наносы не опасны. В 1893 году было, наконец, завершено это грандиозное оградительное сооружение, которое, защищая от песчаных наносов коммерческий порт, вместе с тем защищает от них и находящийся рядом военный порт. Мол в конце загибается. В том же направлении, в котором проведен загиб мола, почти параллельно с берегом, с юга на север, тянутся дальнейшие оградительные сооружения — два волнолома, южный и северный. Эти сооружения возведены морскими инженерами и принадлежат морскому министерству. Назначение этих сооружений видно отчасти из их названия, отчасти из их расположения. Они ограждают и защищают с запада либавский порт от волн и бурь. За этими волноломами, как за крепкими стенами, суда, в случае надобности, могут находиться в безопасности. На концах волноломов имеются маяки. С третьей стороны водного пространства, составляющего коммерческий и военный аванпорты, находится северный военный мол. В этих-то границах, то есть между южным коммерческим молом, южным и северным волноломами, северным молом и, наконец, берегом, и находится тот бассейн, который составляет коммерческий и военный аванпорты, отделенные друг от друга разделительным молом, который в 1895 году был уже почти наполовину сооружен. Хотя еще не решено окончательно, какой длины будет разделительный мол, но, во всяком случае, оба аванпорта будут сообщаться между собой. Между обоими оградительными сооружениями, южным коммерческим молом и южным волноломом, находятся коммерческие ворота, шириной 100 саж. Между южным и северным волноломами — западные военные ворота, шириной 100 саж., наконец между северным волноломом и северным молом — северные военные ворота, шириной 125 саж. Величина порта следующая: длина северного (военного) мола 845 саж., длина северного волнолома 789 саж. и южного волнолома 360 саж. Южный (коммерческий) мол приблизительно такой же длины, как и почти параллельный с ним северный (военный) мол.

О суммах, ассигнованных на оборудование либавского коммерческого порта, находятся интересные данные в отчете либавского биржевого комитета за 1894 год. Высочайше утвержденным 19 февраля 1890 года мнением государственного совета определено, сверх уже ранее ассигнованных сумм (с 1863 г. по 1884 год 4.500,000 рублей), отпустить на работы в либавском коммерческом порте в течение семи лет, начиная с 1890 г., 8.850,000 рублей. Из этой суммы отпущено:

Главная часть проектированных работ должна была быть окончена, согласно контракту, к 1 января 1897 года. В течение 1895 года намечены были к исполнению следующие работы: постройка ремонтной казармы и склада (35 тыс. руб.), покупка парохода-ледореза (210 тыс. руб.), сооружение рейдовой набережной в 245 погонных сажен (516,815 руб.), землечерпательные работы (338,000 руб.), устройство освещения и др. мелкие работы.

Соперничество рижской гавани с либавским коммерческим портом, сказывается не только по отношению к торгово-промышленной деятельности обоих приморских городов, но и движению судов. В тех случаях, когда рижская гавань покрывается льдом, число прибывающих ежедневно в либавский порт торговых пароходов и парусных судов тотчас возрастает. Насколько сильна конкуренция рижской гавани с либавской, усматривается из следующих данных: в 1896 году в декабре месяце в либавскую гавань прибыло всего 104 парохода и 6 парусных судов с грузом в 25,364 тонны, между тем, как в 1895 году, когда рижская гавань замерзла раньше, в тог же месяц в эту гавань прибыло 118 пароходов и 2 парусных судна, с грузом в 31,742 тонны. Сравнивая 1895 г. с минувшим, видно, что в 1896 году торговля Либавы сильно поднялась. В 1896 году в гавань прибыли 1,206 пароходов и 227 парусных судов, а в 1895 году — пароходов было 1,120, парусных же судов — 148. Из всех товаров, отправлявшихся через Либаву за границу, первое место занимают мясные продукты. В последний день 1896 года, 31 декабря, пароход «Россия» увез в Лондон 1,188 пудов мяса и 12,048 пудов дичи. В декабре месяце вывезено 5,922 пуда мяса и 23,930 пудов дичи. Этот же пароход «Россия» 21 декабря увез 2,440 пудов яиц. В декабре месяце через либавскую гавань отправлено за границу 7,695 пудов яиц. Вообще деятельность либавского коммерческого порта находится в периоде цветущего развития.

От Либавы до Митавы. Ринген.

Особенности курляндского пейзажа. Воспоминание о знаменитом дурбенском сражении. Станция Ринген. Особенности школ в губернии. Гривка. Исключительность немецкого влияния. Передача лютеранских школ в министерство народного просвещения. Противоречие в ландратской коллегии. Митава.

Мирный сельский пейзаж, скользивший перед окнами вагонов, везших путников в Митаву, густая зелень лугов и отдельно стоявшие крестьянские дворы, далеко не всегда монументального характера, роскошное солнечное освещение, ударявшее по листве, серебрившейся росой и следами вчерашнего ливня, вовсе не сходились с мыслью о том, что поезд мчится вблизи одного из мест, важного исторического значения, подле Дурбена, где произошла 13 июля 1260 года, шестьсот тридцать шесть лет назад, самая кровавая, самая важная битва в истории порабощения края немецкими рыцарями. То, что перед глазами мелькали не деревни, а отдельные крестьянские дворы, это тоже один из следов дурбенского и других сражений: деревни, вечно возмущавшиеся, еще в те дни были уничтожены и народ расселен по отдельным дворам, что, в смысле полицейского наблюдения за покоренными, было тактически и стратегически очень правильно. Деревень в том смысле, как понимают их теперь, то есть общежитий значительного числа крестьян, нет в латышской части прибалтийского края и поныне, а имеются фермерские хозяйства, отдельные дворы, полное разъединение. Это же придает пейзажу совсем особый вид, и вот какими эстетическими последствиями сказываются сотни лет спустя чисто-административные мероприятия.

К роковому дню дурбенского боя немецкими рыцарями решено было положить конец всяким мыслям о свободе со стороны порабощенных народностей, роившихся особенно сильно именно в тех местах, но которым шел теперь поезд.

К ландмейстерским знаменам собрались рыцари из Пруссии, Лифляндии, Эстляндии, Курляндии. собрались и другие охочие крестоносцы и повели с собой, в качестве вспомогательного войска, — порабощенных ими куронов, которых в настоящее время нет и следа, так основательно счищены они с лица земли. Воинская сила собралась могущественная, и весь цвет рыцарства находился налицо. Дикари-мятежники расположились пестрыми полчищами близ дурбенского замка, одноименного с ним озера и окаймляющих его болот. Болота расстилались в те дни так широко, что на военном совете рыцарей тотчас же возник вопрос: не лучше ли им спешиться и привязать коней где-либо за боевой линией? Большинство рыцарей высказалось против этого, обидного для их гордости, маневра, равно как и против того, чтобы удовлетворить очень справедливому желанию куронов, помогавших им, получить обратно, в случае победы, своих жен и детей, захваченных неприятелем и находившихся в его лагере. Рыцари желали, оставаясь верными своим меркантильным обычаям, чтобы куроны, их союзники, «выкупили» у них этих жен и детей, которые еще не были отобраны, а только имели быть отобранными! Не трудно, казалось бы, предвидеть будущее; но рыцарей, как говорится, Бог попутал, а куроны вошли в тайное соглашение с неприятелем и поняли очень хорошо, что значить стоять в тылу своих собственных войск.

Когда начался знаменитый бой и грузные рыцарские кони под столь же грузными седоками вязли в трясинах, в самый разгар сечи, кинулись на рыцарей с тылу возмущенные отказом их куроны, и целых восемь часов длилось поголовное избиение попавшего в западню рыцарства; полегли все решительно военачальники, поникли долу их красивые оруженосцы и пажи, фохты и комтуры, а большинство взятых в плен сожжено и четвертовано. Конечно, хранят и до сегодня тинистые берега Дурбенского озера не одну броню, не один чеканный шлем немецкой силы, почти поголовно истребленной. Не будь у неё тогда в запасе без малого всей католической Европы, движимой папой и немедленно заместившей с избытком вакансии убитых, будь тогда чуть-чуть посильнее и посвободнее Русская земля, — и судьбы Балтики вышли бы совсем другими, и целая четверть века рыцарского хозяйничанья сгинула бы бесследно и навсегда. Этого не случилось, но память дурбенской битвы живет и будет жить в преданиях и легендах местных жителей, ожидая художника исторической живописи для её воспроизведения.[5]

В настоящее время по этой дороге, близ станции Рииген, находится росенрингенское министерское двухклассное сельское училище. Училище это является первым в крае с русским языком и возникло только в 1885 г. после довольно долгих задержек, след которых имеется в одном из очень любопытных дел министерства народного просвещения. Училище помещается в прочном каменном доме, стоимостью около 70.000 руб., и имело уже в первую зиму 270 учеников, тогда как в местном евангелическо-лютеранском значилось только девять. Такой быстрый успех училища с русским преподавательским языком среди латышей обратил на себя всеобщее внимание.

С легкой руки этой школы, уже возникло другое, совершенно сходное с ней, училище, в Эстляндской губернии, Везенбергского уезда, Катентакской волости, и готовятся к открытию два в Лифляндской губернии. Дай Бог им всевозможного преуспеяния, все они будут на месте, и в Курляндской губернии в особенности. Много любопытного пришлось услышать от местных людей. Курляндская губерния, так сказать, покрыта явными и неявными школами, что, при смешанном населении губернии, представляется особенно неудобным; евреев в губернии 60.000 человек, католиков около 57.000. Кроме того, за последнее время географическое положение некоторых уездов губернии, вдающихся клином в польско-литовские земли, и, рядом с этим, распоряжения тайного советника Сабурова, стоявшего еще не очень давно во главе учебного дела в России, вызвали явление совсем исключительное, а именно: огромный наплыв сюда учащихся из Белоруссии и Литвы; так как с 1881 года разрешено было учреждать уездные училища, то и возникли многие, прежде не существовавшие, и они, при своем рождении на свет, будучи избавлены от правительственного контроля, находились под наблюдением нескольких выборных немецко-дворянских коллегий. Самые видные места среди таких, не то училищ, не то гимназий, занимают основанные в Гривке подле Двинска гофмейстером, ныне городским головой Риги, бывшим до того лифляндским губернатором, Эттингеном. Мужское училище открыто в 1871 году и подарено основателем его курляндскому дворянству; позже оно преобразовано в семиклассное, с преподаванием на немецком языке, причем большинство преподавателей не знают вовсе русского языка, а некоторые не подвергались испытанию в России и, кажется, не принимали даже русского подданства. То же самое должно сказать и о гривском женском училище, основанном тем же гофмейстером Эттингеном в 1873 году и преобразованном в шестиклассное. Эти и другие училища в Курляндской губернии, при том условии, что здесь, на всем протяжении от Риги до Ковны, ни одного русского училища, дающего какие-либо права, не существует, обусловливают то, что поляки, литовцы и евреи, в огромном количестве, направляются в Курляндию и этим самым поступают в круг ведения выборной от немецких дворян «высшей комиссии школ», в которой представителем нашего правительства является один только человек, член от министерства внутренних дел, а не народного просвещения. Каковы должны быть последствия таких порядков, — довольно ясно само собой.

Еще в 1838 году министр народного просвещения граф Уваров обратил внимание именно на Курляндию, но все его добрые начинания быстро перешли в архив. Только в самое недавнее время новый закон передал в ведение министерства народного просвещения около 2.000 лютеранских школ в прибалтийском крае и положил основание совершенно новой системе. Это веское правительственное мероприятие находится в прямом противоречии с «Материалами к изучению положения крестьян в Лифляндии» — изданием высшего местного административно-дворянского немецкого учреждения, ландратской коллегии. В издании этом, очень не задолго до утверждения названного закона, изображено было слово в слово следующее: «Для борьбы против существующей по закону организации народных школ, национальная агитация избрала лозунгом чтобы школы в Лифляндии были изъяты из ведения министерства внутренних дел и подчинены министерству народного просвещения; в действительности, цель заключается в том, чтобы лишить народные школы их церковного характера. Это явление, — заключает коллегия, — представляется в одинаковом смысле и печальным, и опасным». Если верить этому заключению, то правительственное мероприятие передачи школ, уже совершившееся, пошло само навстречу мнимой опасности, а открытие новых русских училищ свидетельствует о том, что и в печалях бывают проблески счастья, при которых возглашаются благодарение Господу и многолетие Царю.

К четырем часам пополудни 20-го июня поезд подошел к Митаве, потонувшей в зелени своих садов. Луга окружают городок и до сих пор и оправдывают происхождение его имени: «Mitte in der Aue» — посреди луга. Другие полагают, что это название произошло от того, что митавский замок, давший имя всему городу, стоит посреди реки Аа; а еще вернее, происходит оно от латышского слова Mihtava, т. е. место обмена: здесь, на пограничной реке Аа, в древние времена, рижские купцы и приезжие литовцы обменивали свои товары на туземные. Выше других поднимается над городом, под шапкой, каланча-башня губернской гимназии, одного из лучших зданий, когда-то Academia-Petrina. В ней из числа 588 учеников, только одиннадцать русских, но, тем не менее, она содержится на казенный счет.

Митава.

Вид па Митаву. Православная церковь. Риттергауз. Предводители дворянства. Историческое. Замок. Кто жил в нем? Герцогский склеп. Тело Бирона. Борьба двух претендентов, Морица Саксонского и Меншикова. Митавская гимназия. Тюрьма. Катерининский приют благородных девиц и вдов. Выставка и её замечательности. Грамоты. История дворянских привилегий. Грамота Петра I и её подтверждения.

Митава — столица бывшего Курляндского герцогства, а ныне губернский город. Место ровное, гладкое; множество лугов окаймляет городок; над красными черепичными и железными крышами высоко в воздухе поднимаются: упомянутая уже башня, с шапкой, на губернской гимназии и острые шпили лютеранских церквей: Троицкой — немецкой и Аннинской — латышской; православной церкви не видно, а, между тем, она существует. Кое-где вдали проблескивают излучины реки Аа, уходя в синюю даль, по которой как будто оттеняются холмы, обозначаются леса.

Не удивительно, что православная церковь во имя Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы, церковь, единственная в городе, если не считать кладбищенской, помещающейся в убогой часовенке, не видна от железной дороги. Устроенная в 1778 г. повелением Екатерины II, на казенные средства, церковь эта очень мала размерами, без купола, без алтарной и боковых входных дверей, без соответствующей утвари, и существует без всякого капитального ремонта; кровля над ней обветшала и дает течь, следы двух пожаров еще имеются на иконостасе и его разновременных иконах, ризница совершенно бедна; колокольный звон небольшой колокольни едва ли способен донестись до ближайшей улицы и напомнить проходящему о доме молитвы. Это положение мотовской православной церкви тем более печально, что стоит она чуть не на рубеже России, и что с недавнего времени, именно в Курляндской губернии по примеру Эстляндской, вновь замечаются сочувственные проявления к православию со стороны иноверного народа.

Кроме того, церковь в Митаве есть в то же время кафедральный «обор, так как епархиальный епископ именуется рижским и митавским. Приход — до 500 человек (кроме того, военных около 1.300) — поправить дело своими силами не может, и совершенно необходимо прийти к нему на помощь; эта помощь будет тем влиятельнее, что сама ветхая церковь как бы озаботилась о преемнице себе и десятками лет скопила запасного капитала 14.000 рублей. Согласно сметам, на полное обновление требуется всего до 35.000 руб., и неужели никто в России на эту настоятельную нужду не откликнется? Ведь будет не хорошо, если местные лютеране, вспоминая миллионные пожертвования русских на постройку в балтийском крае храмов лютеранских, задумают от себя дополнить эти недостающие 20.000 рублей! А ведь это не невозможно и свидетельствовало бы только о большом политическом смысле... Как не имеет наша православная церковь подобающего ей в губернском городе благолепия, так не существует в Митаве и русского благотворительного учреждения; в православном приходе имеются две начальные школы с 84 детьми на обучении, из них лютеран 43. Согласно показанию лица, вполне знающего местные условия, «взрослые православные латыши понимают русскую речь, а о детях сказать этого невозможно»; это показание очень веско и служит хорошей иллюстрацией к тому, что было сказано по поводу хронического исчезновения русского языка, и как настойчиво и старательно этого достигали.

Зал здешнего риттергауза меньше ревельского, больше эзельского, но, как и те два, увешан гербами матрикулованных дворян, в несколько ярусов; на стенах одной из комнат повешены портреты трех предводителей дворянства и бывшего генерал-губернатора князя Суворова, память которого очень высоко ценится немецким населением прибалтийских губерний. Гербы в главном зале, под перьями, шлемами, секирами и коронами, являют чудную радугу цветов и обширную коллекцию изображений животного и растительного царств. Митавский предводитель дворянства называется «Landesbevollmachtigter», в Эстляндской губернии его прозвание «Ritterschaftshauptmann», в Лифляндской и на острове Эзеле, имеющих своих особых предводителей, — «Landmarschal». Эта пестрота наименований, систематически проводимая по всем инстанциям вниз, решительно сбивает с толку в прибалтийских губерниях и, должно полагать, в скором времени отойдет в былое, наравне со многим другим.

Митава на целое столетие моложе Риги и почти столетием позже других прибалтийских городов, как столица отдельного герцогства, в 1795 году, подчинилась России.

Когда в 1561 году, 28-го ноября, Лифляндия кончила свое отдельное существование, став польской провинцией, Курляндия является ленным герцогством Польши, и герцогом её сделан бывший гермейстер ордена Кетлер. За все время своего существования маленькая Митава была занимаема различными войсками несколько раз; наши войска заняли ее в 1705 году, с князем Репниным во главе; в 1812 году город был занять союзниками.

Митава, столица латышей, капиталами бедна, земли и торговли не имеет; она не имела до 1831 года даже хорошей воды, так как канал герцога Иакова грязен, и только водопровод из реки Шведа, пятнадцать лет тому назад, помог общественному горю. Есть еще одно отличие Митавы от большинства других прибалтийских городов, это — обилие евреев. Эккарт, высказывавший много занимательного, находил присутствие их здесь положительно вредным и любезно советовал переселить их «в малонаселенные (?) места центральной России», где они, по его словам, «найдут соответствующие своим способностям занятия и будут положительно полезны», а курляндская земля избавится от еврейского «пролетариата, отягчающего как свинец» свободное движение местной немецкой жизни.

Замок, отделенный от города рекой Дриксой, счетом второй, построен на месте старого, воздвигнутого в 1265 году гроссмейстером Конрадом Модемом; подле этого, не существующего уже, замка, в 1345 году, расселилось предместье. Нынешний замок-дворец задуман герцогом Эрнстом-Иоанном Бироном, и для того, чтобы очистить место, старый был взорван порохом. Бироновский дворец рассчитан не по размерам значения Бирона, — на 300 комнат, построен по плану Растрелли, и работы начаты в 1736 году: скоро вслед за этим они приостановлены: Бирон отправился в Сибирь я хотя вернулся в замок обратно и прожил в нем, уже после отречения в пользу сына (1769), в течение двадцати дней, но, тем не менее, план дворца остался невыполненным. Замок построен в стороне от города, на островке, и окружен тенистыми деревьями; он имеет главный корпус и два флигеля, расположенные покоем; все они в два этажа, с мезонином; общая длина 186 сажен, ширина одиннадцать, вышина семь сажен; план последней перестройки в 1844 г. подписан графом Клейнмихелем. Название «замок», конечно, неправильно, это — скорее дворец, обращенный главным фасадом на восток, к реке Аа, и вынесенный, если можно так выразиться, из города в поле.

В настоящее время в нем живут: начальник губернии, губернский прокурор, митавский обергауптман, добленский гауптман и другие лица; помещаются некоторые присутственные места, и имеются, на случай Высочайших приездов, «Царские покои». Как и все постройки Растрелли, замок по соразмерности хорош и, несмотря па длину основных линий, производит хорошее впечатление. С 1798 по 1800 год жил здесь граф Прованский, впоследствии король Людовик XVIII; в 1805 году прибыл он вторично с тем, чтобы переселиться отсюда в Англию, и во время этого второго пребывания здесь был посещен императором Александром I. Тут же, в этом дворце, жил и умер маститый аббат Эджворт де Фирмон давший последнее напутствие Людовику XVI; он похоронен на митавском католическом кладбище и памятник над ним поставлен Людовиком XVIII, а украшен графом Шамбором. В этом же замке был заключен брак дочери Людовика XVI, Марии-Терезии, с герцогом Ангулемским. В 1812 году пруссаки обратили этот замок в госпиталь.

Не лишен интереса герцогский склеп замка, находящийся в подвальном этаже одного из флигелей; вы входите в него прямо, непосредственно от зеленеющих куртин светлого двора, высокая, грузная дверь распахивается перед вами и открывает жилище смерти курляндского герцогского дома, длинное, высокое, снабженное светом помещение; в печатном списке, предлагаемом для соображений, перечислено тридцать тел, больших и малых. Наиболее замечательны четверо: занимающий первое место Готгард Кетлер, последний гермейстер ливонского ордена, первый курляндский герцог (у. 1587); занимающий десятое место герцог Иаков (у. 1681), создатель города Якобштадта, не стеснявший православия, любивший широкую колониальную политику и составивший себе известность сооружением канала, носящего его имя. Герцог Иаков заключил даже торговое и мореплавательное условие с Кромвелем, думал купить у Испании остров Тринидад и владел в Вест-Индии островом Тобаго, а у берегов Гамбии — фортом св. Андрея. Номера 21 и 22 заняты знаменитым герцогом Эрнстом Бироном (у. 1772) и его женой Бенигной Готлиб (у. 1782). Эти два гроба открываются для посетителей. Черты лица Бирона сохранились очень хорошо и легко узнаваемы по портретам; говорят, будто нос его когда-то был сломан и заменен деревянным; на голове герцога — обильный белыми волосами парик; на побуревшем черном бархатном плаще вышита андреевская звезда; белые, шелковые чулки тоже побурели и образуют складки по высохшим костям; на ногах — кожаные башмаки, из-под рукавов виднеются пожелтевшие кружева. Лицо герцога, на котором видны червоточины, сохранилось лучше лица герцогини, одетой в длинный, белый шелковый балахон, обшитый кружевами. Так как оба они лежат подле самой двери, то, при открывании гробов, обильно заливаются дневным светом. Подле некоторых из гробов, большей частью вычурных, металлических, красуются старые китайские вазы, сохраняющие внутренности усопших.

Одна из любопытнейших страничек истории Митавы подробно разработана покойным Щебальским. Она разыгралась здесь в 1726 и 1727 годах, и главными лицами в ней являются два видные деятеля конца прошлого века, люди до такой степени противоположные по внешности, обстановке, взглядам, до такой степени особняки, каждый в своем роде, как цветки особых культурных развитий, что лучшей темы для литературного произведения, как описание этой их встречи, найти невозможно. Дело шло о короне маленького герцогства Курляндского, претендентами на которую явились граф Мориц Саксонский, незаконный сын короля польского Августа Саксонского и Авроры Кенигсмарк, и наш, маститый в те дни, любимец усопшего уже Петра I, Меншиков. Мориц, юный красавец, тюильрийский герой, дуэлист, полководец, танцор, волокита, авантюрист, игрок и спортсмен одновременно, являлся воплощением идеала двора Людовика XIV и шашней Сен-Клу и Трианона; наш Александр Данилович, в то время уже на склоне лет, переживший с Петром I все его царствование, схоронивший Петра, стоял безусловным почти повелителем судеб Империи Русской, — Империи, чувствовавшей себя но особенно прочно в слабых женских руках. Судьбе угодно было свести этих двух людей, поставить лицом к лицу в погоне за одним и тем же лакомым предметом, за курляндской короной: Морица Саксонского — окруженного кучкой солдат-наемников, собранных отовсюду, и Меншикова — с усачами-солдатами, видавшими Петра Великого, слышавшими его голос, людьми из-под Лесной и Полтавы. Сцена разыгралась в Митаве.

Завязалось это дело еще при Петре. Лютеранская Курляндия имела в начале XVIII века герцога номинального, назначенного ей католической Польшей, католика по вероисповеданию, человека сомнительной храбрости, убежавшего из-под Нарвы прямо в Данциг и не показывавшегося в свое герцогство; это был Фердинанд. Когда, после подчинения Шлиссельбурга, Нарвы, Ревеля и Риги, Петр I прибыл в Митаву, то объявил рыцарству-дворянству, искавшему герцога, что он уже условился с королем прусским женить его племянника Фридриха-Вильгельма на русской принцессе, чем обрисовалась для Курляндии возможность иметь более прочного герцога в будущем.

Курляндское рыцарство, ненавидевшее обретавшегося в Данциге Фердинанда, отправило в Петербург посольство для переговоров о браке принцессы Анны Иоанновны; выговорено 200.000 рублей денег приданого и по 40.000 рублей в год принцессе, в случае смерти мужа. Следовала, как известно, свадьба, а затем быстрая смерть от оспы её молодого супруга.

Курляндское рыцарство просило тогда вдовствующую Анну Иоанновну жить в Курляндии и самой управлять своими имениями, что она и исполнила, и находилась попеременно то в Митаве, то в Анненгофе. Открывшаяся снова герцогская вакансия подала мысль депутату от Курляндии в Варшаве, Бракелю, устроить бракосочетание вдовствующей русской принцессы со знаменитым Морицем Саксонским, незаконным сыном короля польского Августа, того именно, в столице которого состоял депутатом от Курляндии Бракель. Мориц был смел, красив, ловок, славен в стиле тюильрийского героизма, с фантастическим и пикантным прошлым; кроме того, он был сыном Августа польского, в ленной зависимости от которого находилась Курляндия; чем не жених для вдовствующей и скучающей молодой принцессы? Король Август высказался, конечно, за это предприятие в пользу сына; он оказался даже настолько заинтересованным, что, не имея возможности получить государственную печать Польши для приложения её к документу, писанному с этой целью курляндскому ландтагу, — документу, не соответствовавшему взглядам польских католических магнатов, воспользовался существованием другой государственной печати — литовской и нарочно с этой целью ездил в Вильну, где действительно печать эту получил — и к документу приложил. Согласие короля на этот брак, устроенный депутатом Бракелем и вполне любезное курляндскому рыцарству, обусловило то, что в Митаве 28-го июня 1726 года собрались сорок депутатов и порешили выбрать Морица Саксонского герцогом и ходатайствовать о совершении предположенного бракосочетания.

Когда, казалось, все итоги были близки к общему своду, когда появление красавца Морица в Митаве и впечатление, им произведенное на вдовствующую принцессу, только усилило надежды на свадьбу, неожиданно возник слух о появлении русского кандидата. Слух этот получил неожиданное подкрепление в факте прибытия Меншикова в Ригу. Меншиков в те дни был всесилен, и кандидатура его оказывалась далеко не шуточной, тем более, что, благодаря именно этому всесилию его, многие из дипломатических подходов могли быть подтасованы и действительно подтасовывались по его изволению.

Принцесса Анна не замедлила приехать к Меншикову в Ригу, и между ними произошел какой-то разговор, в котором, будто бы, — так гласит, по крайней мере, письмо Меншикова к императрице в Петербург, — принцесса отказалась от свадьбы с «сыном метрессы» и желала, чтобы он, Меншиков, ехал в Митаву. Это было писано в том же духе и с той же целью, с которой раньше того подстроено было Меншиковым сообщение из Митавы в Петербург о том, «что сословия герцогства не только склонны к кандидатуре его, Меншикова, но и прямо высказывают желание иметь герцогом именно его».

Не дождавшись положительных указаний из Петербурга или, правильнее, продолжая действовать на свой страх, Меншиков, закусив удила, является вдруг в Митаве, собирает, почти насильно, депутатов, говорит с ними, с геральдическим и гордым рыцарством, дерзко, грубо и угрожает им, при нежелании их согласиться, ссылкой в Сибирь и занятием края русскими экзекуционными войсками.

Если характерно все сказанное, то еще более картинным является свидание, состоявшееся между Меншиковым и Морицем, посетившим своего старческого конкурента на герцогскую корону, по приезде его в Митаву. Что они говорили? Как говорили? — документов нет; но известно, что Мориц вызывал Меншикова на поединок и что от герцогского трона он не отказался. Юный граф догадался также сообщить в Петербург Остерману, между прочим, об угрозах Меншикова депутатам, и тогда-то, рескриптом 10-го июля, повелено Меншикову вернуться на берега Невы. Это ускорило развязку, и были пущены в действие войска.

Мориц Саксонский вербовал свои «войска» в Западной Европе, и на это давали ему деньги многие, очень многие, а актриса Адриенна Лекуврер заложила даже свое ожерелье... «Войска» эти, собранные в Люттихе, в числе 1.800 человек, прибыли, наконец, в Митаву, лишившись по пути тысячи человек; но смелому маршалу, в любой руке которого сидела целая армия, оказывалось достаточно и этой кучки — он был окружен своими людьми. Меншиков, переехавший обратно в Ригу, тоже решился на крайнюю меру и послал в Митаву 800 человек солдат с приказанием полонить Морица Саксонского в доме, им занимаемом. Нападение последовало в глубокую ночь, и мирный сон жителей Митавы нарушен ружейными выстрелами. Из «войск» Морица при нем находилось тогда только шестьдесят человек; но бой, тем не менее, состоялся, так как Мориц был далеко не из робких. Свалка длились не долго; оказалось, однако, шестнадцать убитых и шестьдесят раненых, и прекращена она только появлением лейб-гвардейцев принцессы Анны, разогнавших сражавшихся. 17-го июля Меншиков отправился в Петербург, а в декабре шествовал далее, по пути в Березов. Немного более года оставался Мориц в Митаве. Последний акт его пребывания здесь носит на себе, в полном смысле этого слова, характер оперетки. Имея по соседству внушительные военные русские силы, собранные подле Риги под начальством Ласси, он укрепляется на близком к Виндаве Усмайтенском озере, на островке его. Ласси был человеком вполне подходившим к той роли, которая ему предстояла: он обошелся приветливо и умело с курляндским рыцарством и 17-го августа 1727 года обложил кругом озеро. Мориц имел тогда до 3.000 солдат; в ночь на 19-е августа,на лодочке, тайком съехал он на берег и бежал к себе, в ту Западную Европу, откуда пришел. После не особенно долгих мероприятий, в 1795 году, Курляндия, как известно, подчинилась России вполне и безусловно.

На берегу канала Иакова, совсем за городом, находится образцовое учреждение глухонемых, приютившее сорок человек детей и содержимое на счет дворянства и земства. Не менее любопытно учреждение диаконис, сестер милосердия, при котором имеются больница и школа, основанное, кажется, в 1865 году на капитал в 35.000 руб., пожертвованный графиней Медем; здесь же, за взнос 200-300 руб. в год, находят помещение и содержание больные из образованных классов.

В местном Александровском городском училище (127 учеников — 19 русских, 80 лютеран и 28 евреев), основанном в 1841 г. в память бракосочетания цесаревича Александра Николаевича, впоследствии императора Александра II, обучение русскому языку идет настолько успешно, что при переходе во второй класс все дети уже говорят по-русски; это училище преобразовано в двухклассное в 1867 году, а в трехклассное — в 1885 года.

В митавской гимназии в 1885 году учеников было 588, из них:

русских — 11

немцев — 315

поляков — 64

литовцев — 32

латышей — 66

евреев — 100

Это своеобразнейшая, по составу учеников, гимназия; следует заметить, что из числа показанных 315 немцев, более половины латышей, причисленных к немцам, или потому, что они онемечены, или потому только, что говорят по-немецки. Гимназия эта содержится исключительно на русские деньги. Она учреждена в 1775 году под названием «Academia Petrina», преобразована в 1804 году в так называемый «Gymnasium illustre» в трех классах, в 1820 году в гимназию с пятью, а в 1860 году с семью классами. Теперь в ней семь основных и столько же параллельных классов и два приготовительные. Русские мундиры синего сукна на начальствующих лицах, несомненно, свидетельствовали о том, что эта гимназия правительственная, а число русских учеников, одиннадцать мальчиков на 588, доказывает совершенно наглядно, что о какой-либо исключительности тут не может быть и речи. Здание в полном смысле роскошно; немного таких гимназических зданий в России. Но и тюрьмой своей может Митава по справедливости гордиться; между тем как в великой России множество тюремных замков ветшает и кубическое содержание в них воздуха, по количеству заключенных, не удовлетворяет самым основным гигиеническим условиям, — митавская тюрьма, построенная на казенные русские деньги, является настоящим palazzo с роскошными коридорами, чугунными лестницами, особым рабочим домом. Нельзя было отклонить от себя докучливую мысль о том: почему же именно на долю прибалтийского края выпадали такие

лакомые кусочки государственной сметы? Тюрьма построена несколько лет назад и стоила около ста тысяч рублей; помещения в ней на 200 человек арестантов; зимой помещается и больше.

Невольно вызывал на подобное же сравнение и лютеранский собор. Тогда как православного храма, — дома молитвы первенствующей в России, а следовательно и здесь, церкви, — надобно поискать, прежде чем найти, — лютеранский храм о трех нефах на круглых столбах, под круглыми арками, из которых средний неф значительно выше, с высоким шпицем, виден отовсюду издали; алтарь расположен в углублении и освещен цветными стеклами; в церкви есть и скульптура, и живопись; много фигурок, совершенно белых, разбросано по белому канцелю, а орган хорош и силен.

Никакому сравнению не подлежит, по своей характерности, учреждение, называемое «Adelige St. Catharinen-Stift», нечто в роде приюта благородных престарелых девиц и вдов, основанный в 1775 году, как гласит об этом старая надпись на старом доме, вдовой бывшего лифляндского губернатора, Катериной фон Бисмарк. Приют был рассчитан сначала на помещение восьми женщин, курляндских дворянок «без различия вероисповедания», причем девицам отдавалось предпочтение пред вдовами; но с течением времени, вследствие новых вкладов, из которых последний внесен графиней Ливен в 1880 году, явилась возможность прибавить еще восемь вакансий. Все эти шестнадцать дам подчинены настоятельнице «Aebtissin» и куратору, т. е. двум начальствующим лицам из курляндского дворянства. При самом начале учреждения, имеющего несомненно добрую сторону, оно было утверждено королем польским Станиславом Августом в 1788 году; король дал всем дамам и обоим лицам, заведующим учреждением, для ношения на шее особый крест, голубой, под золотой короной, на голубой ленте с белым кантом, напоминающий очертанием прусский «pour le mdrite». Дамы получают, помимо помещения и стола, ежегодную пенсию в 125 рублей. Капитал учреждения, 100.000 рублей, от поры до времени увеличивается пожертвованиями; кое-что дает от себя курляндское дворянство и благотворители. Муж основательницы учреждения, лифляндский губернатор Лудольф Бисмарк, одновременно с Бироном сослан в Сибирь, помилован в 1750 году и умер в Полтаве. К столетию учреждения, в 1875 году, приют получил поздравительную телеграмму от германского канцлера.

Вольная пожарная команда Митавы очень многочисленна, в ней около четырехсот человек, та же военная выправка, те же командные слова, что и везде.

В тот же самый день, оставаясь верными однажды утвержденной программе — оказывать равное внимание всем народностям, обитающим в балтийских губерниях, путешественники посетили так называемый Медемский сад, принадлежащий латышскому обществу, где прослушали исполнение нескольких хоровых песен. И тут, как при многих посещениях не немецких учреждений, отсутствовал, например, городской голова, который, в силу значения той цепи, которую носит, обязательно должен бы был находиться налицо. Это отсутствие немецкого элемента в среде латышского общества не могло быть не замечено и должно было неминуемо войти в число тех впечатлений, которым предстояло определиться и обусловить некоторые общие выводы за все время пути. Это «отсутствие по народностям» свидетельствовало, несомненно, о существовании в крае глубокой, укоренившейся и вовсе нежелательной розни.

Много любопытного, редкого и поучительного представляла устроенная в Митаве, в 1885 году, культурно-историческая выставка. Ранее уже упоминалось о том похвальном уважении, которое питают немцы к своему прошлому; это уважение сказывается, между прочим, и в том, как бережно сохраняют они всякие семейные реликвии, всякие безделушки, так или иначе попавшие в семью. Так как судьбы прибалтийского дворянства были таковы, что, с одной стороны, оно находилось в прямых сношениях еще с крестоносцами, с императорами священной римской империи, с корифеями католичества и протестантства, а, с другой — с развитием Русской земли, в особенности с петровского времени. так как судьбе угодно было, чтобы уроженцы балтийских губерний занимали в России множество высших постов, военных и гражданских (в XVIII веке было из них, — в разных странах, не исключая, конечно, России, по словам Эккарта, — двадцать один фельдмаршал и множество генералов), то понятно, что и вещественных воспоминаний хранится у них видимо-невидимо. Предполагали устроить выставку от всех трех губерний, но состоялась отдельно курляндская. Справедливость требует заметить, что выставка заслуживала самого подробного осмотра, сильно облегченного тем, что люди, специально знакомые с отделами, находились тут же и давали объяснения.

В 1.400 номерах каталога, распределенных систематически по отделам, можно было видеть предметы действительно любопытные. Старейший отдел — это языческое время края, металлические и каменные следы раскопок, причем, как в Египте, находили семена и остатки кухонных приготовлений, так и здесь, в Терветене, найден доисторический ячмень. Особенно любопытны ожерелья и браслеты, известные здесь под именем варенброкских и анненбургских, и модели так называемых «крестьянских гор», о которых говорилось в главе об Аренсбурге; последние, числом около 200, исследованы пастором Биленштейном, находившимся на выставке и составившим своим раскопкам подробные карты. Трудно перечислить все наиболее замечательное в длинных рядах всяких фарфоров, табакерок, кубков, резьбы из дерева и слоновой кости, всяких инкрустаций, медальонов, оружия, монет, одеяний, миниатюр, рисунков, образчиков печатного дела. Приходится ограничиться обзором только нескольких, наиболее замечательных, по той или другой причине.

Курляндия имела свой собственный орден «de la reconnaissance» — «Благодарности», белый мальтийский крест, на серебряной, красным окаймленной, ленте, носивший надпись «pour les honn£tes gens», рассчитанный на 12 курляндских и 12 иностранных кавалеров ордена и основанный, между прочим, для усиления связи между герцогом и дворянством; орден этот не пережил своего основателя, герцога Фридриха-Вильгельма, супруга принцессы Анны Иоанновны. Исключительно немецкого характера имевшиеся налицо «веерные альбомы», в которых на складках вееров написаны автографы более или менее замечательных людей, знакомых когда-то владелице веера; наиболее замечателен тот, что принадлежал г-же фон Рекке, с автографами Гёте, Клопштока, Гердера и др.; еще более надписей в настоящих альбомах, на которые в XVIII веке был великий урожай, и которых на выставке имелось несколько. Не лишен был интереса генеалогический ряд портретов, писанных масляными красками на холсте, с изображениями всех герцогов из дома Кетлера: это цветные иллюстрации к тем темным, холодным гробам, которые сохраняются в подвальном этаже одного из флигелей митавского замка; хороши портреты Паткуля и Бирона. Следует помянуть о «первой латышской книге», напечатанной ровно 300 лет назад. В числе предметов церковного характера надо вспомнить о старой гробовой доске с изображением страшного суда; купель 1704 года, подарок баусской церкви от некоей госпожи Шульт, во внимание к тому, что ей довелось видеть 300 человек своего прямого потомства. О добросовестности хранения вообще свидетельствует собрание митавских афиш с конца XVII по начало XIX века: надобно же было иметь терпение и последовательность, чтобы собирать афиши в течение более чем столетия! Любопытен кубок, вмещающий восемь бутылок, который некто Офенберг осушал сразу; замечательна небольшая фотография останков первого епископа Мейнгарда (у. 1196): при переделке рижского собора в 1883 году их вскрывали и нашли, что кости сложены в небольшой четырехугольный ящик, а не во всю длину человека. Наглядным свидетельством того, как свеваются временем старые рыцарские замки, служили рисунки двадцатых годов: развалины, которые имелись тогда налицо, теперь не существуют.

Совершенно самостоятелен был отдел грамот и хартий, которые находятся здесь в великом почете, далеко не все по праву и значению. Старейшая — 1245 года; тут же имелись налицо копия знаменитой Pacta subjectionis 1561 Сигизмунда, о которой упоминается в грамоте Петра I, Formula regiminis 1617 и всякие подтверждения прав и привилегий курляндского дворянства. К числу способов, способствовавших сохранению грамот в балтийской стране, должно отнести, например, и следующий: когда шведское правительство потребовало от лифляндского дворянства подлинной грамоты Сигизмунда, оно представило только копию с неё, объяснив, что подлинная затерялась; нечто сходное имело место и с былыми требованиями нашего правительства. Вообще всяким грамотам в этом крае нет числа, и митавская выставка доказывала это. Не виднелось между ними только самого важного документа — «Грамоты Петра I», и по причинам весьма существенным. Вот они в нескольких словах.

Когда, в конце 1709 года, Петр I завоевал прибалтийскую страну и желал избегнуть лишнего кровопролития при взятии городов Риги, Ревеля и Пернова, то обнародовал «Универсал» — воззвание, обещавшее сохранить евангелическое вероисповедание и дворянству его привилегии. На это воззвание ответа не последовало, и тогда приступили к осаде Риги и Пернова, и они сдались на капитуляцию в 1710 году: Рига — Шереметеву 4-го июля, Пернов — Бауэру 12-го августа. При сдаче им были предложены так называемые «аккордные пункты», частью утвержденные генералами, частью отложенные до утверждения царем. В Эстляндии Петр I тоже обнародовал воззвание 16-го августа 1710 года, и, вследствие неполучения ответа, начата вторая осад Ревеля, сдавшегося Бауэру на капитуляцию 29-го сентября 1710 года, утвердившему тоже часть аккордных пунктов. Затем дворянство и гражданство, до утверждения Высочайшей властью аккордных пунктов, присягнули на подданство России. Заключенные капитуляции были большей частью утверждены Петром I, и дворянству Лифляндии и Эстляндии, и городам Риге и Ревелю выданы жалованные грамоты. О маленькой Курляндии, составлявшей в то время особое герцогство, в грамотах не могло быть и помину.

Вот дословно содержание основное грамоты Петра I:

Смысл этой грамоты, во внимание к оговоркам, начинающимся словами «велико» и «однакож», совершенно ясен: привилегии дворянству были даны условно и на время. Никакими силлогизмами, никакой схоластикой из этой грамоты «вечности» привилегий не вывести и признать ее за «договор» между двух сторон нельзя. Лучшим доказательством этому служит то, что, совершенно основательно сомневаясь в непоколебимости своих привилегий, прибалтийское дворянство, при каждом новом царствовании, всегда испрашивало их подтверждения. Права эти действительно подтверждались, чем не устранялось «елико» и «однакож» грамоты. При Петре II, Елисавете Петровне, Екатерине II сделаны прямые ссылки на конфирмацию Петра I, а в позднейших грамотах, начиная от Александра I, при Императорах Николае I и Александре II, говорится о подтверждении привилегий «елихо они сообразны с общими государства нашего постановлениями и законами».

Нельзя не заметить, говоря об этом любопытном предмете, что одна из ссылок, которые делаются защитниками «неизменности» привилегий, а именно ссылка на ништадтский мир 1721 года, якобы подтвердивший их, — совершенно неверна: мир этот заключен был не с дворянскими обществами, уже находившимися в подданстве России, а со шведским правительством. Любопытно и то, что впоследствии постоянно просило о подтверждении своих прав эзельское дворянство, не имевшее ничего общего ни с жалованной грамотой Петра, ни с подтверждениями. Еще любопытнее отношение к этим подтверждениям курляндского дворянства: отрекшись от ленной зависимости от Польши, на ландтагах 6-го и 16-го марта 1795 года, дворянство это решило подчиниться России безусловно и непосредственно, что не помешало ему впоследствии также ходатайствовать о подтверждении прав, которых оно не получало, что и исполнялось, но всегда с оговоркой «елико», и т. д. Вот основные причины, вследствие которых, можно думать, на митавской культурно-исторической выставке грамота Петра I, на которой немецкое дворянство основывает гораздо больше прав, чем следует, отсутствовала.

Рига.

Собор. Кем и как он посещается. Вольная пожарная команда. Печальная судьба преосвященного Иринарха. Первое движение в православие в сороковых годах. Исторические его причины. Вечерняя прогулка по Двине. Несколько исторических картинок. Воспоминание о «редукциях». Облик Риги по сравнению с Ревелем. Домкирхе и Петрикирхе. Риттергауз. Дом Черноголовых. Городская ратуша. Замок и его история. Здания большой и малой гильдий. «Литераты» и их значение. Александровская и Ломоносовская гимназии. Политехническое училище, его особенности, права и корпорации. Рижско-русские общественные учреждения. Садовниковская богадельня. Мариинский приют и Александровское училище. Общества «Баян» и «Ладо». «Улей». Общество отставных воинских чинов. Латышское общество. Дом моряков. Памятник 1812 года.

Ровно в десять часов утра, 22-го июня, поезд подходил к Риге. Пройдя мост чрез Двину, он двигался по высокой насыпи, и далеко внизу, в городских улицах, подходящих к вокзалу самыми людными частями своими, виднелись толпы народа. День был воскресный, и путешественники отправились прямо в православный собор. Роскошный солнечный свет и толпы народа придавали зрелищу яркие краски жизни. Отрадно было подъезжать к величавому православному храму, вполне достойному представителю русской церкви в космополитической Риге; отрадно именно потому, что путники нагляделись вволю на маленькие и утлые русские церковки в крае, с их алтариками, ветхими ризами духовенства и певчими, взятыми с бору да с сосенки.

Собор в Риге красуется на широкой площади, которую город домогался не раз застроить, но всегда терпел неудачу, так как имеется «Высочайше утвержденный план», по которому частные постройки на этой площади допускаемы быть не могут; собор поражает красотой пестрой кладки и правильностью линий. Постройка начата в мае 1876 года и сдана в духовное ведомство в апреле 1884 года. Стоимость, по первоначальной смете, предполагалась в 240.000 рублей, а обошлась в действительности в 531.745 рублей 11 копеек; трудно сказать, что именно из роскоши отделки приходится на долю последних 11 копеек? Строителем был академик Чагин.

Великолепный храм во имя Рождества Христа Спасителя о пяти полукруглых куполах, в византийско-русском стиле, пестрой кладки. Внутрь церкви светит только главный купол, под прочими просветов нет; он покоится на четырех круглых арках; храм в два света, причем в окнах круглые стекла, глядящие множеством светлых глаз; в нем три придела, средний, главный, расположен глубже других; с боков и сзади хоры на отдельных столбах, причем певчие располагаются не у алтаря, а над входом в церковь, против него; над алтарем крашеный в голубое свод со звездами, и световое впечатление писанных по стенам внутри храма орнаментов чрезвычайно удачно; иконы все безусловно новые, хорошие, колерами своими совершенно согласованы с общим тоном светового впечатления. Вход в церковь через пристройку; иконостас трехъярусный, под тремя арочками. Есть снаружи храма невысокая звонница; говорят, что она в основной проект не входила, а пристроена позже, во внимание к размерам одного из колоколов, пожертвованных храму императором Александром II.

Много любопытного по истории русской церкви в западной России заключает в себе жилище преосвященного Доната, епископа рижского и митавского. Множество воспоминаний вызывалось целым рядом собранных здесь портретов предшественников его по рижской кафедре. В святительских одеяниях, с панагиями и светскими орденскими знаками на груди, каждый с тем выражением лица, которое хорошо мог объяснить себе всякий, знакомый с историей епископской кафедры в Риге, глядели со стены один подле другого: Иринарх, Филарет, Платон, Вениамин, Серафим, Филарет. Кафедра эта устроена в Риге в 1836 году, как викариат псковской епархии для борьбы с федосеевским толком, и Иринарх был первым, занявшим ее. Известно, как, в начале сороковых годов, тягость положения местных крестьян, которая только в то время обратила на себя доброе внимание таких сердечных местных людей, как Гиммельштерн и Фелькерзам, неурожай и голод 1839-1840 годов и запрещение вступать в гернгутерские братства, которого добилось дворянство в 1839 году. все это, вместе взятое, обусловило первое движение к православию, задержанное так печально вслед за командировками князя Урусова и Бутурлина. В другом месте придется припомнить с большей определенностью все это движение, одним из фазисов которого в шестидесятых годах была командировка графа Бобринского, назвавшего второе движение народа в православие «официальным обманом»! В тихом обиталище преосвященного с особенной ясностью воскресали в памяти самые тяжкие дни православия,когда, во что бы то ни стало, его хотели «изубожить»...

Генерал-губернатор Пален серьезно ходатайствовал о том, чтобы в Венден, где тогда движение сосредоточивалось, был вызван сам преосвященный Иринарх, «чтобы разъяснить крестьянам, в присутствии члена губернского правления, их заблуждение». Это ходатайство исполнено не было, но зато в 1841 году преосвященный Иринарх сам отозван из Риги и увезен в Псков под присмотром особого чиновника, командированного обер-прокурором Святейшего Синода, смотревшего в те дни совсем иначе, чем теперь. И сегодня, почти полвека спустя, глядят из грузной золоченой рамы, как бы желая говорить, сосредоточенные черты лица почтенного святителя, в лице которого православная церковь понесла в те дни глубочайшее, нелегко забываемое оскорбление.

Мрачные воспоминания эти вызваны, конечно, не с целью пробуждать какое-либо чувство отместки. Что главные причины тогдашнего первого движения в православие не были делом агитации нашего духовенства, в которой его обвиняли, а явились последствием веками сложившегося невыносимого быта крестьян, достаточно привести следующие два свидетельства двух коронованных лиц. В 1586 году король польский Стефан Баторий, предлагая ландтагу темы для занятий, выразил, что «утеснения, которым подвергаются лифляндские крестьяне со стороны помещиков, столь жестоки и бесчеловечны, что во всем мире, даже между язычниками и варварами, не встречается ничего подобного».

Когда, в 1764 году, летом, проезжала по Лифляндии Екатерина II, то, согласно её приказанию, ландтагу 1765 года предложено было генерал-губернатором Броуном обсудить «нищету крестьян, которую её Величество при проезде по провинции Лифляндии собственными глазами узрела». Вот в этом, а ни в чем другом, заключались в сороковых годах причины движения к православию.

Блестящей, богатой, радушной представляется приезжему Рига, и невольно напрашивается мысль о том, насколько обусловлено это богатство Риги, не говоря о труде местного населения, тем, что под скипетром русской державы впервые, безусловно, если не считать короткого времени Плеттенберга, после почти шестисотлетнего существования, вступила Рига в период мирного благоденствия. Необходимы некоторые исторические воспоминания, которые тут будут уместны.

Семисотлетие Риги уже завершилось. Чего-чего не видал город за это время, каким влияниям не подвергался, каких разнообразных положений и противоположений не испытал? Мало городов, имеющих такое великолепное прошлое, с точки зрения чисто художественной. Вот несколько картинок, на выдержку взятых из длинного ряда столетий.

XIII век, 1201 год; по устью Двины еще дремлют вековые леса, полные священных деревьев язычества; обитатели безмолвных соседних стран — длиннокудрые эсты, латыши, куроны и ливы. К холму, называвшемуся Риге, подплывают суда с военной силой, позванивают доспехи, высятся копья и бердыши; воздвигается замок, стены готовы, но обитателей еще нет, их привезут из чужих краев, из католических стран, на самом рубеже православия. Это — основание города епископом Альбертом. Только восемь лет спустя уже совершается в Риге первая казнь, со всеми мрачными подробностями средневековой юстиции: казнят рыцаря Соеста, убившего орденсмейстера Винно; это начало, это фронтиспис ко всем пестрым ужасам междоусобий, имеющих явиться в только что образованном рыцарском ордене.

XIV и XV века — время той же бесконечной вражды рыцарского ордена с рижским архиепископом, за которого стоит город Рига. Тринадцать месяцев продолжается одна из многочисленных осад его; в городе голод и болезни со всеми их ужасами. Часть городской стены разрушена. Рыцарство, сквозь пробоины, врывается в город, осененное своими штандартами и хоругвями, окруженное рейткнехтами и пажами, и коленопреклоненный, приниженный, плачущий магистрат встречает его. Есть и другие картинки того же времени. Торжественная встреча в Риге папского легата, приехавшего разбирать распрю ордена с архиепископом, по 230 пунктам обвинений, что и совершается в процессе такой длины, что одни документы измеряются десятками аршин; орден «покупает» выгодное ему решение папы, и все разбои рыцарей признаются не чем иным, как христианскими подвигами. Это — 1312 и 1319 года. Проходит пять лет, и, в той же Риге, другой папский легат, при погашенных свечах и глухом колокольном звоне всех церквей, проклинает орден и отлучает его от церкви. Орден, владеющий огромными богатствами и вооруженный до зубов, в ответ на это смеется.

XVI век имеет свои три картинки. Бегут из Риги, забрав свои пожитки, католические монахи, пред лицом реформации, проповедуемой Кнопке; бегство совершается довольно мирно, хотя и не без иконоборства. верный преданиям, сам архиепископ предпочитает «продать» рижский собор за 18.000 марок и удаляется в Кокенхузен; остался в городе только один католический монах, — это безмолвная фигурка на одном из частных домов Риги, красующаяся в качестве воспоминания и поныне. Другая картинка: апофеоз счастливых годов ордена, последних годов его, под управлением Плеттенберга, каменный облик которого, как окаменелое осаждение времени, во всех орнатах и регалиях имперского князя и властителя ордена, избранного также всеми сословиями Лифляндии протектором, безмолвно красуется и по сей день во внутреннем дворе рижского замка, рядом с изображением Богоматери, в одну с ней величину, будто pendant ей!

Третья картинка имеет место в том же XVI веке. Могучего ордена нет больше, он исчез. В Риге властвует король польский Сигизмунд-Август, давший дворянству привилегии; но он же, а еще более Стефан Баторий, их и нарушил. Польские законы заменяют старые местные, уничтожаются ландтаги и вводятся сеймики; лучшие староства раздаются полякам и литовцам, а из лифляндских дворян — только тем, кто оказал польскому правительству значительные услуги. являются иезуиты, является снова католический епископ в Риге, многие лютеранские церкви, как здесь, так и в Бендене и Юрьеве, обращены снова в костелы, и лютеранство становится вероисповеданием «терпимым». так называемые «календарные беспорядки», за которыми следуют казни, совершаются тут в совершенно польской обстановке.

Другая картина: XVII век — первая его половина. Поляков нет больше; в Риге новый властитель — это король шведский Густав-Адольф; красуются в Риге шведские ратники, шведские эмблемы; и опять лютеранство; впервые обращено внимание на крестьянина, производится кадастр и ограничивается, на время только, патримониальная юстиция. Мало-помалу подмешиваются к картинке те краски, на которых способна будет выясниться характерная и мрачная личность Паткуля. Рижское бюргерство прочно заняло упразднившееся за орденом и архиепископом место, и регентша, Гедвига Элеонора, в благодарность за верность, дает членам городского совета дворянство, а на герб города надевает корону, которая красуется на нем и до сих пор.

Во второй половине XVII века следует очень быстрая и полная перемена декораций: от дворянства отнимается всякое право вмешиваться в дела правительства; ландратская коллегия, учрежденная в начале шведского владычества, уничтожается за злоупотребление ландратами своей властью; вводится правительственный контроль за ландтагами, и, наконец, Карл XI, шведский, отбирает в казну все дворянские и другие имения, «когда-либо короне принадлежавшие». Что же не принадлежало когда-то короне? Пять шестых дворянского имущества переходит таким образом к казне. Это — знаменитые «редукции», явление совсем исключительное. Дворянство настолько обеднело, что, по свидетельству Эккарта, ко времени ландтага 1714 года, доходы рыцарства достигали 200 талеров и оно просило отсрочить ему недоимку в 15 талеров!? Как бы в насмешку обобранному королем дворянству, ему одному позволено «держать борзых собак». Отчасти, на эти огромные деньги ведется сыном Карла XI, Карлом XII, война против русских. В самой Риге, во время редукций, хозяйничает заклятый враг дворянства, суровый королевский наместник Гастфер. Испуганное и обедневшее рыцарство уходит на службу к чуждым властителям, и нет европейской армии, говорит Эккарт, в которой в половине XVIII века не служили бы прибалтийские немцы; они дали двадцать одного фельдмаршала и без счета генералов.

В начале XVIII века опять, и в который раз, совершается полное преображение. 10-го июня 1710 года войска Петра I вступают в Ригу вслед за долгой осадой, девятой по счету всех осад, выдержанных городом за все время; действию «редукций», благодаря царской милости, только милости, дан обратный ход, дворянство опять начинает богатеть, и Рига, во главе всего балтийского побережья, впервые вступает в долгий период почти двухсотлетнего мира под Русской державой.

Летом 1764 года посещает Ригу Императрица Екатерина II. На следующем за этим ландтаге 1765 года генерал-губернатором Броуном, от Императорского имени, делаются различные «propositionen» в пользу крестьян, тягость быта которых государыня «видела своими очами»; ландмаршал Будберг произносит свой «harangue». Это заседание ландтага чрезвычайно бурно, и фрейгерра Шульца фон Ашерадена, стоявшего за крестьян, дворяне собираются выкинуть в окно, «в наказание ему и в подобающий пример другим». Голоса за крестьян поднимают в 1796 году — Меркель, в 1849 — Фелькерзам и вместе с ними наше правительство, как крупнейший собственник прибалтийских губерний, унаследовавший значительную часть земель, принадлежавших ордену и архиепископу. Не следует забывать ни в каком случае, что, помимо безраздельной принадлежности прибалтийского края России, Правительство наше является в нем действительно крупнейшим собственником, — крупнейшим настолько, что самые колоссальные майораты края, вместе взятые, пред этой собственностью ничто. В этом смысле наш управляющий государственными имуществами в прибалтийских губерниях в некотором смысле прямой наследник и архиепископа, и гермейстера.

1783-й год застает в Риге опять-таки новую картину. Много молятся, много звонят, много стреляют: это вводят новое городовое положение. До того собирался «рыцарский конвент» в Риге, просивший Императрицу одновременно с «ревельским конвентом» остаться при старых порядках; светлейший князь Потемкин, имя которого многие переводят здесь «князь мрака», этого ходатайства до её Величества не допустил. Новые губернские порядки существовали только до 1796 года, до Императора Павла.

Пестрота, эффект и быстрая смена перечисленных набросков, выхваченных из долгой, самостоятельной истории Риги, остаются, собственно говоря, такими же и за все время управления краем нашими генерал-губернаторами, — управления, длившегося до 1876 года, до кончины князя Багратиона; переменялись только имена, размеры пожеланий и отдельных стремлений были сокращаемы, но традиционные противоположности оставались. Отошедшие ныне в былое генерал-губернаторские управления, имеющие каждое собственное имя, очень резко отделялись одно от другого и имели каждое свои очень хорошо сохранившиеся черты. Во многих из них не узнаваемы были Высочайшие предначертания, но суд потомства еще не наступил. В замке, в помещении начальника губернии, имеются портреты многих из генерал-губернаторов, и тут, как в помещении преосвященного, можно читать по писаным кистью лицам историю долгих, долгих лет этого своеобразного уголка нашей Русской Земли.

Внешний облик Риги, помимо размеров и богатства, бьющих в глаза в её монументальных сооружениях новейшего времени, отличается от Ревеля, полного и до сих пор многими архитектурными памятниками средних веков, тем, что она «поюнела». Имеет и Рига древние памятники, в ряду которых стоит назвать, например, дом Черноголовых, соборную церковь, замок, церковь св. Петра; но они как бы теряются в обступившей их отовсюду поросли нового, заглушающей архитектурное представительство прежних дней. В Ревеле, в его очертаниях, во многих, сравнительно с народонаселением, церквах, в частных домах, в направлениях и размерах улиц не чувствуется руки инженера, направлявшего их; они шли, тянулись, разветвлялись, как Бог послал; в Риге, в особенности в новых частях её, а они почти все новые, замечается общая планировка и древние памятники её все более и более сиротеют, хилея в постоянно сильнеющем потоке новой торговой жизни. Трактирная и ресторанная жизнь в Риге тоже очень развиты, и пивные являются, как и во всех торговых центрах, продолжением биржи. Относительно газет — это чуть ли не самый пестрый город, потому что тут дома — немецкие, эстонские и латышские, каждая со своими взглядами на решение разных вопросов.

Лютеранский собор, Мариенкирхе, более известный под именем Домкирхе, был построен в 1215 году и, как сказано, в 1551, во времена введения реформации, совершенно «мирным путем», «денежной сделкой», перешел от последнего архиепископа Вильгельма за 18.000 марок в пользование лютеран; некрасивый чепчик на колокольне помещен на нее в 1776 году и только еще недавно освобождены боковые нефы храма, служившие складами соли и льна. Храм этот о трех нефах, из которых средний значительно выше. Четыре массивные столба составляют главную внутреннюю опору; готические мотивы сказываются здесь гораздо полнее, чем в ревельских церквах, красивыми стрельчатыми сводами, окнами с цветными стеклами и расчленениями верхних частей столбов на пятигранные колонки, алтарь под готическим верхом; на канцеле — маленькие фигурки апостолов.

В соборе покоятся: первый по времени епископ Мейнгард (у. 1196), первый проповедник католичества, прибывший на пустынные берега Двины, в струях которой до того не отражались облики меченосцев, и последний, продавец собора, Вильгельм (у. 1563), видевший своими глазами обмирание орденской силы, безвозвратно затмившейся. Здесь же покоится знаменитый архиепископ Стодевешер, самое ехидное, самое лживое воплощение католического духовного лица средневекового типа, настолько же обманный и лицеприятный при жизни, насколько молчаливый и поучительный собеседник в качестве одного из характернейших покойников почтенного собора. Стодевешер руководил судьбами архиепископии тридцать лет и назначен папской буллой 1448 года. Всяких гробниц, как и подобает, в соборе очень много, и на значительном числе их читаются сразу несколько надписей, потому что, вслед за торжеством реформации, лютеране начали пользоваться готовыми католическими могилами, удваивая в натуре и надписями безмолвное население собора. Одна из эпитафий гласит, что тут покоится Магдалина Рейн (у. 1688), ста двадцати лет от роду, видевшая семьдесят шесть человек своих детей, внуков и правнуков;«ступай, смертный, и постарайся сподобиться такого же долголетия», — гласит эпитафия, скромно умалчивая о пожелании такой же плодовитости; в Митаве, как упомянуто было выше, имеется пример плодовитости еще большей, достигавшей цифры 300.

Над людным царством мертвых Домкирхе зачастую поднимается голос самого большего органа в свете, поставленного в 1883 г. газовый двигатель его в четыре лошадиные силы, с него звучит 6.800 труб, из которых наибольшая, самая густая, имеет тридцать футов вышины; регистров 125. Либава оспаривает, как сказано, первенство своего органа, но в ангельских голосах, vox celestis, поспорить с ним не может. Рига, как известно, имеет своего суперинтенданта, не зависящего от лифляндского генерал-суперинтенданта; ему подчинены: в городе — три церкви с тремя пасторами, в пригородах — пять церквей с шестью пасторами и вне города — четыре прихода с шестью церквами и четырьмя пасторами.

Церковь св. Петра, Петрикирхе, существует с XV века; древняя колокольня её рухнула в 1666 году; в 1667 году случился пожар; в 1721 году следовало почти полное разрушение молнией, и Петр I повелел восстановить ее по древнему образцу, на русские деньги, что и было исполнено к 1746 году. При описании Ревеля упоминалось о возрождении церкви Олая великодушием Императора Александра I и о многих других подарках державных властителей наших различным городам и учреждениям прибалтийских губерний.

Не из желания какой-либо отплаты, а с тем что, как выражение чувства взаимности, желательно было отметить что либо подобное со стороны лютеран прибалтийского края в пользу православных церквей, которые, мало-помалу, возникают и требуют только немного земли для построения дома молитвы, скромного жилища причту и уголка кладбищу с православными крестами в память почивших. В алтаре Петрикирхе покоится Кноппе, первый проповедник здесь лютеранства. Множество гробниц и легион эпитафий свидетельствуют о далеких годах и пестром прошлом. Шпиц этой церкви, вместе с петухом, достигает 440 футов высоты.

Наиболее выдающиеся из старых памятников светского характера — риттергауз, замок, ратуша и дом Черноголовых.

В риттергаузе, из ниши над входной дверью, глядит изображение Плеттенберга; это последнее имя того длинного ряда имен всех мейстеров ордена, которые значатся в одной из зал риттергауза. В роскошных и типичных портретах имеется тут, в большом зале и малом готическом, целая галерея властителей Риги: Плеттенберга, короля Сигизмунда-Августа, Императоров Петра I, Павла I, Александра I, Николая I, Александра II и Александра III. В большом зале смотрят гербы матрикулованных дворянских родов Лифляндской губернии, фигурные изображения которых имеют каждое что порассказать, и рассказы некоторых из них ведут далеко назад, не ближе, чем к крестовым походам.

В числе характерных украшений главного зала следует упомянуть о бюстах Паткуля и Кетлера и о двенадцати прелестных венецианских видах Каналетто, висящих в соседних помещениях.

Дом Черноголовых, отличающийся от всех домов Риги самым типичным, фигурчатым, остроконечным, цветистым фасадом, существует с XIV века. «Шварцгэйптеры», «Черноголовые», о которых уже упоминалось ранее, как о корпорации, пережили много веков и были чем-то совершенно противоположным рыцарским союзам, составленным для грабежа и имевшим различные местные названия: «общество ящериц» в Лифляндии (с 1397 года), «подорожники» в Бранденбурге, и многие другие. Черноголовые в Риге не раз проливали кровь в защиту своего очага, и вот причина того глубокого уважения, которым они пользовались. В городском соборе имели они свои почетные места с ратсгерами рядом, и имена их виднеются на седалищах и до настоящего времени. Теперь Черноголовые имеются только в Риге и Ревеле; и здесь, и там, в старинном здании виднеется целый ряд изображений былых властителей Риги; есть картина победы Петра I над шведами, и хранится очень ценное собрание всяких средневековых кубков, блюд, канделябров и пр., хорошей немецкой работы.

Если в Ревеле «Черноголовые», в касках и красных отворотах, напомнили собой взвод преображенцев начала царствования Императора Александра II — здесь было нечто совсем другое: черные фраки, при черных штиблетах, складная треуголка под мышкой и шпага в стальной оправе при бедре, называемая «Galanteriedegen» — одеяния, напоминавшие, вообще, кроме париков, салонных кавалеров времени круглых фижм и черных мушек. И тут возникал вопрос: что такое «Черноголовые?» Это не клуб, не ученое учреждение, скорее всего благотворительное, но, во всяком случае, какой-то центр. Их в настоящее время двадцать пять человек, обязательно холостых и не дворян; они имеют капитала около 250,000 руб., платят пенсии, достигающие, как говорят, до 3,000 руб.; взносы при поступлении меняются от 600 до 800 руб.; но что такое «Черноголовые» — непостижимо.

Городская ратуша построена в 1765 году на месте прежде бывшей, воздвигнутой в 1595 году; в 1847 подверглась она значительной перестройке и утратила, отчасти, типичность, не утратив, конечно, дорогих для города целых сонмов воспоминаний. Тут в тяжелые годы бесконечно долгой борьбы между орденом, архиепископом и бюргерами шли совещания, тут толковали граждане с представителями королей польских и шведских, тут решено было, когда пришла пора, подчинение России. Именно в стенах ратуши обсуждались в осажденной нашими войсками Риге и универсал, и аккордные пункты, и в ратуше, более чем где-либо, чувствуются плоды 180-летнего мирного существования Риги под скипетром нашей державы. Теперь помещается здесь же управление городской думы, и это, в историческом развитии, последний по времени фазис жизни богатой, идущей еще к большему богатству, Риги. На площади против ратуши граф Шереметев в 1710 году принимал присягу граждан на подданство России.

Как было во времена рыцарства, так, отчасти, и теперь, ратуше должен быть противопоставлен замок, в котором имеют местопребывание губернаторы, с той разницей, конечно, что из окон замка не стреляют теперь в народ, как это бывало прежде. Замок этот — живое воспоминание одного из порабощений города орденом, находившимся тогда под верховенством Моренгейма. Это было в марте 1330 года. На Мюльграбене собраны были ратсгерами горожане, после долгой защиты, когда и голод, и болезни, и измена духовных лиц привели их в невозможность защищаться. Со слезами на глазах поведали старейшины о необходимости подчиниться; униженно обращались мы, говорили они, о помощи к папе, кардиналам, к морским и сухопутным городам, к разным властителям — и не было нам помощи. Решено было сдаться. Повелев снести тридцать эллей городской стены, сквозь эти широкие ворота, чрез засыпанный ров, втягивался в торжественном шествии в город Моренгейм со своими рыцарями. В хронике Луки Давида рассказаны тяжелые повести о тогдашних жестокостях рыцарей. На страх городу, разумно предвидя непрочность его покорности, Моренгейм построил замок. Зубчатые твердыни этого прежнего замка царили до 1484 года, до времени отместки, расплаты.

Рыцари снова были вынуждены уступить его горожанам и, быстрее чем созидался замок, разнесен он на части: магистрат объявил стены его даровой каменоломней для желавших строиться. Недовольный тем, что с мая по июнь могучие стены еще держались, магистрат распорядился о скорейшем разрушении, и тогда-то обусловилась одна из удивительнейших, когда-либо и где-либо имевших место картин. Вынуты были из-под стен каменные основания, подведены балки, пустота наполнена хворостом и соломой и пущен огонь. Когда все было объято пламенем, рухнула моренгеймовская громада, подобно гигантской декорации, со всей вышины своей, при великом ликовании народа. Прошел после этого только 31 год; сыновьям и внукам людей, сокрушавших замок, пришлось, по повелению ордена, создавать новый.

Это случилось за время управления Плеттенберга в 1515 году, и безмолвный облик магистра-строителя еще виднеется над воротами замка во втором дворе его. Этот новый замок подвергался тоже перестройкам в 1783 и 1843-1844 годах, и в настоящее время только одной из сторон своих, и то из-за других строений, смотрит на Двину с вершины своего холма. В нем помещаются, кроме губернатора, замковая церковь с квартирой для священника, губернское правление, казенная палата, камера прокурора, губернское казначейство, Hofgericht, канцелярия губернатора, чертежная, консистория, Landgericht, Ordnungsgericht, врачебная управа, землеустроительное отделение, архив, приказ общественного призрения и много частных квартир. Этот перечень свидетельствует о громадности замка, но отнюдь не о его красоте.

Что касается зданий большой и малой гильдий, то они, как произведения новейшего времени, не относятся к числу исторически характерных построек и входят в ряды тех, которые, подобно театру, политехническому училищу и многим другим, свидетельствуя о богатстве города, лишили его той типичности, которая так хороша в Ревеле и утрачена здесь навсегда. Большая гильдия или гильдия св. Марии, — это собрание купцов и литератов; малая или Иоанновская состоит из ремесленников и цеховых. Здания обеих гильдий совершенно новые, но очень характерны старые портреты и картины, сюда перенесенные; на лестнице — изображения альдерманов и виды прежних, не существующих более зданий, стен и крепостных ворот Риги. Есть некая типичная легенда о значении, какое имел в прежнее время один из зал, так называемый «Brautkammer» — комната невест.

Только что названные нами участники большой гильдии, «литераты», составляют явление до такой степени исключительно балтийское, и в то же время не балтийское, в такой мере характерное и обильное последствиями, что на них следует остановиться несколько дольше. Это явление совсем балтийское, потому что оно так же оригинально, как Катерининское женское учреждение с голубыми крестами на шее в Митаве, как красные и черные Шварцгэйптеры в Риге и Ревеле. не балтийским является оно в смысле своей сравнительной новизны, потому что историки края, без различия оттенков, об историческом возникновении литератов, кажется, не говорят вовсе. Не только понятие, но и самое слово литерат (не литератор) так ново и туманно, что людям, желающим разъяснить себе его смысл и незнакомым с путанными местными законоположениями, необходимо обращаться за разъяснением к юристам края. Юристы объясняют, что «литерат» должен обозначать человека образованного и что таковые «литераты» установлены правилами 26 марта 1877 года, в которых объяснено, что это те образованные лица, которые могут участвовать в выборной деятельности городского самоуправления, вне общих условий ценза, внося от 3-6 рублей в год. Далее юристы объясняют, что статья 17-я названных правил относит к литератам «всех именуемых по местным обычаям таковыми», а в числе «местных обычаев», поименованных в своде «местных узаконений», имеется, в двух каких-то статьях, весьма и весьма растяжимое определение, что литераты суть лица, «имеющие какое-либо ученое звание». Далее будет объяснено, что губернские присутствия обыкновенно предоставляют определение этой учености думам, а думы признают литератами всех лиц, «посещавших» высшие учебные заведения, в пределах России или за границей, с окончанием или без окончания курса — безразлично. Таким образом, «ученое звание» свода местных узаконений преобразовывается на практике в «посещение» высшего учебного заведения, хотя бы без окончания курса и даже только за границей, и это служит аттестатом или свидетельством зрелости! Дальнейшее развитие идеи литератства спутывает дело еще больше: в Курляндской губернии литераты действуют в том разряде думы, в котором они пожелают; в Лифляндской они идут по III разряду, по размеру сбора со свидетельств на мелочной торг. В настоящую минуту дело находится в том положении, что местные думы, или, правильнее, управы, могут составить себе при выборах какое угодно большинство, напустив литератов, и дать этим собранию горожан любую, удобную или неудобную Правительству, окраску.

В Риге имеются две русские правительственные гимназии: Александровская мужская с 479 учениками и Ломоносовская женская с 266 ученицами. Оба здания довольно поместительны. Можно надеяться, что в русской правительственной гимназии между юношами нет ни одного члена «союза германских гимназистов», и, что одна из прописей, гласящих со стен зала: «всякая душа властям предержащим да повинуется», понимается ими в русском духе, так, как понимаема быть должна. Следует вспомнить, что, тогда как правительственная русская женская гимназия Риги не выдавала дипломов на звание домашних учительниц, за неимением права, — правами этими, исходатайствованными в 1880 году управлявшим министерством народного просвещения, Сабуровым, пользуется в Юрьеве частное женское заведение Муйшель, так называемое «Mellinsche Anstalt». Это — одна язь тех несообразностей, которые режут глаза.

Несравненно роскошнее, внушительнее здание политехнического училища. Политехники разделяются по корпорациям с их знаменами; широкие, пестрые, шелковые шарфы через плечо, маленькие шитые золотом и серебром шапочки на головах, длинные, с невероятно широкими пугающими рукоятками шпаги («Schlager») в руках, наклонение знамен и салюты шлегерами напоминают, как две капли воды, обстановку германских университетов и, если бы не синие мундиры министерства народного просвещения на начальствующих лицах, можно было бы думать, что находишься не в

России. Корпорации дозволены законом 18-го февраля 1871 года, причем сказано, что корпорации имеют целью подготовку к полезной деятельности в «отечестве». В каком: большом или малом? Корпораций в училище шесть: три немецких, одна русская и две польских. Несмотря на неоднократные домогательства латышей учредить свою корпорацию, им этого до сих пор не удается достигнуть, так как учреждение новых корпораций зависит от согласия существующих, а этого согласия существующие корпорации не дают. Рижский политехникум, как это видно по одной из таблиц, выставленных в залах, по количеству учащихся первый в свете: Рига — 856 человек, Берлин — 600, Цюрих — 400, Мюнхен — 400, Ганновер — 250.

Наиболее посещаемые факультеты — химический, механико-инженерный и сельскохозяйственный. Портрет одного из бывших воспитанников, известного африканского путешественника, считающегося везде «немецким» путешественником, Швейнфурта, бывшего политехника, в жилетке и с ружьем в руке, красуется на одной из стен, делая честь всем факультетам политехникума одинаково. Согласно положению 16-го мая 1861 года, политехникум содержится на средства сословий без «всякого» участия казны; тем не менее, казна дает 10,000 руб. ежегодно и, кроме того, предоставила ему на двадцать четыре года, с 1877, казенное имение Петергоф и выдала при этом 10,000 руб. на постройки в имении. Управляется политехникум советом, в котором членами состоят: директор, депутаты четырех дворянств, от города Риги и рижского купечества.

Все преподавание немецкое, но большинство воспитанников поляки, литовцы, евреи и латыши. При окончании курса ученики получают похвальный аттестат, носят на правой стороне груди особый знак и по воинской повинности причислены к первому разряду, то есть к окончившим в высших учебных заведениях.

В Риге с лишком 32,000 русских (по последней однодневной переписи 1881 года на 170,000 человек 32,094 русских коренного происхождения), и отрадно заявить тут же, что, согласно небольшой книжке, только что изданной и озаглавленной «Рижские русские общественные учреждения», русские постепенно примешивают к немецкой окраске Риги очень существенные, самостоятельные колера. Всех таких учреждений в настоящую минуту 19, они имеют до полумиллиона рублей капиталов и на столько же собственного, общественного имущества. Наиболее заслуживают внимания из рижских учреждений шесть; из них: богадельня Садовникова, русское благотворительное общество, вспомогательное общество отставных воинских чинов, мужское общество пения «Баян», литературно-музыкальное общество «Ладо» и «Улей».

Садовниковская богадельня основана по духовному завещанию умершего в 1853 году купца 1-й гильдии, рижского уроженца, Фирса Садовникова, на капитал в 125.000 руб., достигающий в настоящее время 200,000 руб. При богадельне очень хорошенькая небольшая церковь во имя св. Фирса; она вся в образах, значительная часть стен облицована деревом. Здания освящены в 1876 году; призревается из обедневших православных граждан Риги пятьдесят два лица, большинство женщин; по воле завещателя, богадельня содержит также две бесплатные школы, для сорока мальчиков и стольких же девочек. Ежегодный расход на все — 9.500 руб. Капитал хранится почему-то в рижской городской думе, выбирающей для заведования комитет из четырех человек. В одной из комнат имеется портрет завещателя: черты лица его видимо болезненны, но преисполнены доброты.

Принадлежащий рижскому благотворительному обществу Мариинский детский приют и при нем Александровское училище для приходящих детей, с сапожным классом, также достойны полного внимания Общество учреждено в 1862 году и имеет теперь капитала до 65,000 руб. и два собственных дома, в которых помещаются приют и училище; в первом 50 детей-пансионеров и 50 приходящих, в училище 26 учеников. Ежегодные расходы — до 13.000 руб.; общество пользуется, по приюту, пособиями Их Величеств и устраивает лотереи и базары. Внешний вид и внутренние распорядки производят хорошее впечатление.

Общества «Баян» и «Ладо, мужское и женское, собираются обыкновенно в роскошном зале дома, принадлежащего русскому акционерному обществу «Улей». Зал в два света, с хорами. В Риге существует также единственное в России общество отставных воинских чинов. В настоящее время в обществе 72 почетных члена, 92 действительных и капитала 6.722 руб. В прошлом году выдано пособий 192 руб., на погребение умерших членов 215 руб. и на лекарства больным 86 руб. Основано общество семнадцать лет тому назад по почину одного из отставных воинских чинов, Ивана Петрова.

Рижское латышское общество, возникшее еще в 1868 году, стоит как бы во главе прочих латышских обществ, рассыпанных по городу и краю. У него две цели: благотворительная и распространение образования между латышами, в смысле сближения с русским народом, с русской жизнью.

Общество обладает довольно значительными средствами, составившимися из разных вкладов; один завещал свой дом, другой 16.000 руб. деньгами, и т. д. Одним из способов благотворения является раздача стипендий латышам в петербургский, московский и юрьевский университеты. Во время самарского голода, в 1873 году, русские и латышские общества собрали 40.000 руб.; в 1877, во время войны, латышские общества отправили солдатам много вещей и 12.000 руб. деньгами на 25-летие царствования Императора Александра II и на коронацию Императора Александра III рижское латышское общество стояло во главе латышей для выражения верноподданнических чувств. При учреждении общества выдающимися деятелями были православные латыши — протоиерей Дрекслер и священник Крауклис. Рижский «дом моряков» — «Seemannshaus Peters des Grossen» — учреждение, бесспорно, очень полезное и любопытное. Здание построено в 1884 году за счет рижского купечества и имеет капитала до двухсот тысяч рублей. В нем помещаются: навигационная школа, имеются помещения для двенадцати инвалидных моряков, морское бюро и помещения для матросов, где за пятьдесят копеек в сутки человек имеет квартиру и стол. В школе, на курсе 1884-1885 годов, находилось в штурманских классах четырнадцать учеников, в приготовительном двенадцать, в отделении машинистов и кочегаров сорок четыре человека; курсов два: для капитанов и для рулевых.

Типичны во втором этаже комнатки в виде кают числом до тридцати восьми, устроенные для интернов; некоторые воспоминания вызывались моделями двух, будто бы, первых русских военных кораблей, пришедших в Ригу, «Das Rigsche Wapent»» и «Comandor». Вид с высокого балкона, обращенного к Двине, на весь город, раскинутый на противоположном берегу, со всеми его шпилями, со всеми судами на реке, один из замечательнейших. Для увековечения дней, проведенных в Риге в 1885 году Их Высочествами Великим Князем Владимиром Александровичем и его Августейшей Супругой, рижское купечество постановило пожертвовать капитал в 10,000 рублей для содержания на проценты с него дряхлых моряков в приюте «дома моряков».

В Риге на Дворцовой площади местным купечеством сооружена в 1814 г. так называемая «победная колонна». Она сделана из гранита и поставлена на 4-х-угольном пьедестале; наверху — богиня победы с лавровым венком и пальмовой ветвью в руках. По сторонам пьедестала — двуглавые орлы. На памятнике две надписи: русская и латинская; русская надпись гласит: «Силы двадцати царств и народов с мечом и огнем вторглись в Россию и пали в смерть и плен. Россия, погубя губителя, расторгла узы Европы; Александр Первый победоносной десницей возвратил и утвердил царям царства, законы народам».

Устье Западной Двины. Усть-Двинск. Дуббельн.

Гидротехнические работы на Западной Двине. Шаланда. Вид Больдераа и Усть-Двинска. Историческое. Покупка и битва. Развитие нашего торгового флота. Значение в нем эстов и латышей. Морские школы. Остатки ливов. Стрельба из пушек и вооружение верка. Дуббельн. Балтийские морские купания. Их общий характер. Дуббельнский вокзал.

Быстрота весенних вод Западной Двины служит прямым доказательством трудности тех гидротехнических работ, опыт которых, на протяжении двадцати трех верст, от Риги до Двинска, произведен удачно. Работы исполнялись по двум проектам, что обусловило, так сказать, два периода: с 1875 по 1883 и второй — с 1885 г. продолжающийся и теперь. Ежегодно производилось до 15.000 куб. саж. выемки для восстановления необходимой в фарватере 18-футовой глубины, которая, до поднятия боковых дамб, уменьшилась летом до 12 футов и не годилась морскому судоходству. Со времени восстановления работ в 1885 г., с расчетом на восемь лет, истрачено еще 1.430.00 руб., свыше истраченных уже 2.600,000 руб., и все это на казенный счет и нашими инженерами. Эти четыре миллиона рублей, положенные на протяжении двадцати трех верст, могут дать приблизительное понятие о том, сколько же надо потратить на матушку Волгу, чтобы поставить ее на ту высоту совершенства, до которого доведено устье Западной Двины! Виноваты ли мы в том, что все трудности, противопоставленные нам природой, так колоссальны? Только мощно-терпеливому духу народа нашего по плечу они, и, даст Бог, все будут со временем осилены.

С высоты парохода, по пути из Риги в Усть-Двинск отлично видны были многие поперечные дамбы, восстановившие берег; виднелось местечко Подераа, где пришлось укрепить берег, и его, с 1875 года, не разрушало; против селения Ринош должна находиться фашинная дамба в 51 фут вышины, тогда как, слышно, ближайшая к ней по размерам находится в Америке и не превышает 30 футов. видели и небольшой островок Фогельгольм, к которому передвинут фарватер, что обусловило то, что вода сама передвигает самый островок, толкая его к морю со скоростью 5-6° в год, а рукав подле него, имевший всего 90° ширины, имеет теперь целых 140. Сколько же островков пришлось бы передвинуть этим путем к устью Волги, и какая обширная губерния, по направлению к Персии, возникла бы в Каспийском море?

Виден также за работой пароход-шаланда, землечерпательный, самоотвозный, представляющий много выгод, сравнительно с теми собратьями своими, которые выкидывают вынутую землю в особые барки; во-первых, кубическая сажень с самоотвозкой обходится по одному рублю, тогда как иначе она требует затраты четырех рублей; во-вторых, рабочих меньше; в-третьих, такой пароход может работать при волнении, тогда как простая землечерпательная машина должна в это время увести барки в закрытое место.

Берега Западной Двины, близ устья, очень низменны, но хорошо заселены; имеются фабрики, например цементная Шмидта, с девятью своеобразными коническими трубами, лесопильня Тальгейма. Не прошло и часу времени, как стали видны белопесчаные дюны, кое-где поросшие мелким ивняком и ельником, как показались Больдераа и крепость Усть-Двинск, — они обозначились низехонько на уровне моря влево, выдвинувшись из-за целого леса мачт разнообразных судов, стоявших у берега и на якоре; пристань, суда, строения, — все это сливалось в одну массу. Вдали, в море, виднелась наша практическая эскадра, составлявшая задний план морского пейзажа, расстилавшегося перед глазами путешественников.

Низменные берега Усть-Двинска, покоившиеся перед ними в ярком свете полуденного солнца над безмятежным морем, имели многое что порассказать в дополнение к истории соседней с ней Риги, которой, искони веков, служили они жизненной артерией, входом с гавань. Одновременно с Ригой, построен здесь епископом Альбертом уединенный цистерцианский монастырь; впоследствии он укреплен, и, во время вражды ордена с архиепископом и городом, нередко переходил из рук в руки. Доказательством того, что Усть-Двинск имел исстари большое значение, служит то, что при одном из нападений языческой Литвы, под предводительством князя Трониата, здесь имел место в ХIII веке характерный бой в глубокую полночь, при лунном свете; ночных боев в истории вообще немного; к утру Литва уступила, и заревые лучи солнца осветили те обильные потоки крови, которые покрывали истоптанную местность.

Очень важным фактом по своим последствиям было то, что орден, в 1305 году, следуя своей политике — где похищать, а где и покупать, — купил Усть-Двинск у аббата, управлявшего монастырем. Этот торг был впоследствии одним из важнейших доводов епископских адвокатов против орденского прокурора, постоянно обретавшегося в Риме и ловко покрывавшего, где звонкой монетой, а где и рогатым силлогизмом, темные деяния белых ливонских рыцарей. В конце XV века, во время полного развития борьбы, не на жизнь, а на смерть, между городом Ригой и рыцарством, здесь едва не совершился один из очень действительных и гибельных замыслов орденской тактики; глава ордена, Лорингхофен, задумал было подсечь боевую артерию рижской жизни — завалить камнями ее гавань, устье Двины. Едва только проведали об этом рижане, как все, что могло выйти в бой — ратсгеры, черноголовые, гильдейцы, даже дворяне — вышли по направлению к Усть-Двинску, называвшемуся в то время Динаминдом; здесь, у капеллы св. Николая, под всякими значками и знаменами, имея во главе комтуров и фохтов, их ожидало рыцарское войско.

На этот раз рыцари были побиты нещадно, и орден спасся только потому, что на этот раз, как и ранее бывало, победители не сумели преследовать и довершить как следует удачный бой.

Исключительно приморское значение Динаминда заставляет, на этом именно месте, вспомнить о факте уже не историческом, а вполне современном: о замечательно быстром развитии мореплавания, как каботажного, так и дальнего, между нынешними латышами и эстами всего балтийского побережья. Не находя точки опоры с экономической точки зрения на суше, где громадное большинство их лишено права владения землей, обе эти народности обратились к другой стихии, к морю, полюбили и изучили его. Подобно тому, как по Белому морю и Мурману русская земля имеет прирожденных смелых моряков в тамошних поморах, так и здесь, от времен эзельских разбойников и по сей день, эстонец и латыш — превосходный живой материал для нашего флота. По сведениям министерства финансов, в 1883 г. весь торговый флот балтийского побережья, кроме Финляндии, имел 778 судов (из них паровых 92), тогда как в 1858 году их было только 273. Третье место по числу судов как каботажных, так и дальнего плавания, вслед за Ригой, занимающей первое место, и Петербургом, занимающим второе, принадлежит здешнему местечку Гайнаж, владеющему 83 парусными судами. Целых ²/₃ судов, приписанных к Риге, составляют собственность латышей; по числу ластов, латышско-эстонский торговый флот далеко превосходить все прочие балтийские морские суда, и по списку рижских судов торгового флота для дальнего плавания, к 1 января 1884 года первое место, а именно пять судов, показаны принадлежащими латышскому судовладельческому обществу «Аустра».

Много пользы приносят этому делу морские школы, обильно рассеянные по балтийскому побережью: в Эстляндской губернии — мореходные классы Балтийского Порта, в Лифляндской — школы в Магнусгофе и Риге и класс в Гайнаже, в Курляндской — морские классы: ангернский, луб-эзернский, дондангенский, виндавские, базаусские, феликсбергский, либавский и полангенский. На курсе 1883-1884 годов во всех этих школах находилось около четырехсот учеников, более половины из которых латыши, около одной трети эстов. Самая большая школа, это гайнажская, 72 ученика (27 эстов и 45 латышей) и при ней класс штурманов для дальнего плавания — с двадцатью семью учениками и шкиперов для дальнего плавания — с девятью учениками; между последними один только немец. Следует заметить, что в дондангенском классе имеются тринадцать ливов — остатки того племени, которое дало свое имя Лифляндии и, как и куроны, почти поголовно было избито рыцарями, пришедшими в глубокую старь занять их места. Небольшая горсть ливов живет близ Донгангена, на незначительной речке Райя; но и их дни сочтены, так как, за неимением эстонских школ, молодые поколения посещают латышские народные школы и постепенно забывают свой язык и свой национальность; ливы, жившие в Лифляндии, у р. Салиса уже олатышились.

Все это — как исторические воспоминания, так и мысли о современности возникало само собой при взгляде на глубокую синь Балтийского моря и его необыкновенную тишину, нарушавшуюся в это время падением снарядов во время стрельбы, открывшейся с практической эскадры.

Стрельба из колоссальных одиннадцатидюймовых пушек и мортир производит могучее содрогание воздуха, которое под стать только самым крепким нервам. Огромные клубы дыма, становясь при ярком солнечном освещении гигантскими опалами всех колеров, тихо плыли и относились, меняя краски, в сторону, так как ветер был западный и направлялся вдоль побережья. Совсем особого рода свист причинялся невидимыми, буравившими воздух снарядами; видимыми становились только места соприкосновения с голубой поверхностью моря тех, что пущены были из пушек. Море взрывалось рикошетами, расстояния между которыми постепенно умалялись, пока, наконец, бесконечная гладь воды не умиротворяла снаряд окончательно, приняв его в себя. Снаряды из мортир, пущенные навесно, не рикошетировали, но, падая в воду, вызывали целые столпы пены и струй, образовывавшие великолепные краткосрочные фонтаны. Стреляли на 800, 1200 сажен и более, определяя расстояния до мишеней гальваническим дальномером Петрушевского; стреляли чугунными снарядами, стоившими каждый около полутораста рублей; если бы снаряды были стальные, стоимость их возросла бы до двухсот двадцати пяти рублей. Между моментом выстрела и достижением снарядом цели проходило, по крайней мере, двадцать секунд времени.

Пока совершалась стрельба и мишени крошились в щепы, невдали происходила другая трудная, но совершенно молчаливая работа: человек сорок солдатиков вооружали верк и устанавливали восьмидюймовую пушку, весом в пятьсот пудов; между тем временем, когда пушка валялась на земле и лафета не было видно вовсе, и тем, когда она, поднятая домкратами, покоилась на нем, готовая к стрельбе, прошло не более тридцати пяти минуть; ясна была трудность вооружения крепости и достижения такого по рядка, чтобы эта существенно важная работа исполнялась без суеты и с полным знанием каждым человеком своего дела.

По длинным дамбам путешественники проехали в Больдфраа, где к этому времени открыто было новое училище. Оно помещается в маленьком деревянном домике, с палисадником; в школу записалось шестьдесят учеников (28 девочек и 32 мальчика), из них двадцать девять лютеран, двадцать четыре православных, четыре католика и три еврея. Возвратившись на пароходе в Ригу, путешественники в тот же день вечером были уже в Дуббельне.

По-видимому, из всех морских купаний мира наиболее посещаемые — это Дуббельн-Майоренгоф, находящиеся в 30 минутах железнодорожного сообщения от Риги. Более 50.000 человек приезжает сюда, причем главный контингент дают, конечно, балтийские губернии; но очень многие едут из Петербурга и даже из Москвы. Дуббельн населяется, главным образом, еврейским элементом, Майоренгоф — остальными.

Собственно говоря, линия морских купаний, рассеянных по южному берегу Финского залива, теснящихся одно к другому, иногда вплотную, непрерывна, очень длинна. Она начинается от Усть-Наровы или Гунгербурга, затем следуют: Меррекюль, Силламеги с перерывом до Ревеля, за которым, уже в Балтийском море, идут: Гапсаль, Аренсбург, отчасти Перлов, Нейбад, посещаемый почти исключительно здешним дворянством, потом на рижском побережье — Бильдерингсгоф, Эдинбург, Майоренгоф, Старый и Новый Дуббельн, Карлсбад и Ассерн. Все названные купанья по Финскому заливу и Балтийскому морю, по внешности своей, достаточно однообразны; плоская, мелкопесчаная низменность, ширина которой изменяется не особенно сильными приливами и отливами, причиняемыми ветрами, потому что собственно приливов и отливов, в настоящем значении этих слов, в Балтийском море нет. В некотором расстоянии от береговой черты тянутся плоские, невысокие холмы песков, дюны, перестраивающиеся ежегодно по фантазии ветра, поросшие довольно крупной сосной по вершинкам, а за ними, будто в защите от северных ветров, растет вдоль всего побережья хвойный лес, иногда чернолесье, между стволами которого настроено видимо-невидимо дач. Дачи эти, по большей части, щелеваты, с просветами для солнечных и лунных лучей, в стенах и в полу. Жить в них в августе уже затруднительно, в мае почти невозможно, и только два летние месяца служат они, благодаря громадному наплыву приезжих, источником очень и очень крупных доходов для местного населения. Некоторые из этих местностей, благодаря множеству построек, сплоченных так, что кухня соседа и его домашний обиход вполне доступны для наблюдения, а разговор может быть слышан от слова до слова, как, например, в Меррекюле, Дуббельне и Майоренгофе, напоминают, как две капли воды, расположение Черной речки и Новой Деревни. Более широко, более приятно разбросаны постройки в Силламегах, где берег выше и поднимается тремя террасами или «глиндами»; но если количество дач будет расти здесь так, как выросло оно в других местах, на что имеются надежды, то и тут в скором времени последует то же загрязнение атмосферы. Содержание соли во всех морских купаньях одинаково слабо, причем наиболее соленое, Либава, что ни год, теряет в количестве приезжих. Берег моря, сравнительно, везде одинаково безжизненен, ракушки мелки и серы, водоросли бедны видами и более всего замечается оторванных поплавков рыбачьих сетей и каменных и кирпичных грузил их.

Наиболее типичны и во многом лучше других: Дуббельн, Майоренгоф и Бильдерлингсгоф, слитые воедино и тянущиеся нескончаемой вереницей на многие версты. Во-первых, у них под боком Рига, что, с её магазинами и концертами, является великим подспорьем; во-вторых, сравнительно, постройки здесь лучше; в-третьих, оба вокзала, как дуббельнский, так и майоренгофский, в особенности первый, отстроенный после недавнего пожара и составляющий собственность акционерного общества, положительно хороши. Но, кроме названных, здесь есть еще и четвертое преимущество, — это близость живописной реки Аа.

Подле Дуббельна река Аа выкидывает гидрографический фокус: когда-то вливалась она в море старым руслом, так сказать, прямо, теперь же, недовольная этим, она, подбежав к самому побережью, вдруг повернула к востоку и на протяжении многих верст течет параллельно берегу, образуя таким образом очень длинный перешеек, на котором и расположены Дуббельн и Майоренгоф. Есть несомненные следы того, что Карл XII, двигаясь вдоль берега моря к Нарве, шел теми местами, где теперь выросли приморские купанья по Финскому заливу; найдены шведские могилы, кости, вооружения, например, подле Силламеги, в Петгофе; вероятно, тут были расположены госпитали. В госпиталях летнее население здесь не нуждается, потому что воздух действительно хорош; он растворен смолистой хвоей, не лишен запаха морской волны, а, в случае дождя, грунтовые пески вбирают в себя воду так быстро, что лужи составляют особенности только немногих избранных мест. Дуббельнский вокзал и сад, его окружающий, расположены на одной из самых высоких групп дюн.

Икскюль. Штокмансгоф.

Древнейшие пажити немецкого водворения на прежней русской земле. Несостоятельность Полоцкого княжества. Икскюль. Кокенхузен. Дворянские имения — особый вид собственности. Временные уничтожения ландратов. Якобштадт.

Поезд, вышедший из Риги, двигался по тем именно местам Двины, от древнего холма «Риге», на котором возник первый рыцарский замок, до древнего Икскюля (финское слово, означающее деревню), где основана была первая католическая церковь. Уже тогда, во второй половине XII века, если бы зачатки будущей ливонской жизни могли подлежать обследованию, можно бы было, так сказать, предвидеть главные основные линии её развития: часть Двины, вдоль которой шел поезд, имела протяжение одного часа железнодорожного пути: на одном конце рыцарский замок, на другом католическую церковь, то есть те два могучие опорные пункта, на которых предстояло вертеться всей будущей местной истории. Если вдаваться в исследование зачатков этой жизни далее, то можно бы было заметить и третьего участника будущих судеб Ливонии, а именно Россию, в представительстве, правда, довольно неудачном, Полоцкого княжения. Одна из древнейших ливонских летописей, «рифмованная», говорит, как уже упомянуто выше, что земли эстов, ливов и латышей, до прихода немцев, принадлежали русским; что августинский монах Мейнгардт, гробницу которого можно видеть в рижской Domkirche, придя на берега Двины, как истый немец, счел нужным соблюсти форму испрошением «позволения» у владетеля страны, князя полоцкого Владимира, на проповедь между язычниками; что добродушный русский великий князь дал на это свое согласие, за что потом дорого и поплатился. Другое подтверждение — в том, что папа Климент III, в конце XII века, в одной из булл своих говорит, что епископство икскюльское было основано «в России» (Ruthenia) т. е., что наиболее глубоко залегшие в этих местах людские кости, давно истлевшие, принадлежали русским передовым колонизаторам.

Кроме того, стоит открыть «Историю Полоцка» Беляева, стоит возобновить в памяти первые книги Карамзина, Соловьева и других исследователей, прочно стоящих на современных летописях, чтобы не сомневаться ни одного мгновения в том, о чем не любят говорить источники немецкие, об исконной принадлежности этих земель России. От Припяти до Нарвы и Балтийского побережья шла в те дни Полоцкая земля; по свидетельству Генриха Латыша, полочане имели на Двине задолго до прихода немцев два укрепленные города: Кукенойс, нынешний Кокенхузен, и Герсик, от которого нет и помину; местонахождения последнего ищут подле Двинска или на месте нынешних железнодорожных станций Крейцбург и Штокмансгоф. Скорее всего, Герсик находился около нынешнего Штокмансгофа, так как до сих пор невдалеке от Зельбурга находятся остатки развалин, называемых развалинами Герсика. В 1030 году Ярослав Владимирович основал, как известно, Юрьев, называвшийся позднее Дерптом и ныне вновь получивший свое первоначальное русское название. Бунге в «Urlcundenbuch» вспоминает о нескольких других донемецких русских селах и деревнях. Если основываться на очень почтенном издании «Витебской Старины», то православие в крае утвердилось еще в конце десятого века, и, как справедливо замечает Иловайский, подвигалось оно без переворотов, без истребления и обнищания туземных племен. Не так ли движемся мы и теперь на дальнем Востоке, не в том ли причина сочувствия к нам бывших эстов и латышей здесь, в прибалтийской стране?

Полоцкое княжение, по древним стогнам которого поезд двигался, пошло с Изяслава Владимировича, сына Рогнеды, и лучшим временем его было время внука Изяславова — князя-чародея Всеслава, о котором «Слово о полку Игореве» гласит, что он:

Вслед за смертью Всеслава, в 1101 году, Полоцкое княжение хилеет, на престоле его не появляется ни одной выдающейся личности, и немецкое влияние может устанавливаться вволю, что и совершается. Полоцкое княжение было придушено Литвой, погиб в бой князь Изяслав Василькович, —

И затуманилась тогда же вся история всей русской земли до времен Иоанновых. Когда Иоанн III, в 1463 году, заключил с епископом Дерптским договор, то последний обязался, между прочим, оказывать в Юрьеве покровительство православным и «то держать по старине и по старинным грамотам». когда Иоанн III заключил с орденом в 1502 г. мирный договор, то епископ юрьевский или дерптский обязался, за ручательством магистра, платить России старинную поголовную дань; с полным сознанием своего «юридического» права, — права, которое здесь так любят. и теперь, вспомнил Иоанн Грозный так называемый «Glaubenszins», дань, которую выговорил себе и своим преемникам Ярослав с Дерпта, о которой вспоминает и Соловьев, как о «дани веры», взымавшейся неоднократно русскими князьями. Когда, еще ранее этого, пришло время реформации и вызвало в Дерпте кровопролитие, отразившееся и на тамошней православной церкви, Василий III, великий князь московский, произнес знаменитые слова: «Я не папа и не император, которые не умеют защитить своих храмов». Иоанн Грозный понимал эту святую преемственность не иначе и, как известно, покончил с орденом, взяв себе, как и подобало, «отчину князей московских».

По этой именно «отчине» двигался теперь поезд, на короткое время остановившись у станции Икскюль и торопясь в дальнейший путь: еще целые три остановки до прибытия к ночи в Двинск. Ближайшая остановка состоялась на станции Кокенхузен, около 3 часов пополудни. Хорошо слышится в немецком имени станции старое имя Кукенойса, древнерусского города, о котором уже упоминалось.

Здесь, в виду мелькающих мимо крупных дворянских имений, уместно будет вспомнить о том, что, в силу разных исторических обстоятельств, помимо той собственности дворянских имений, какая есть везде, в прибалтийском крае существуют и совершенно исключительные «коллективные собственности»; это так называемые имения, состоящие, «на особом положении», судейские или пасторатские видмы[6] или собственности, приписанные к тому или другому месту, занимаемому тем или другим, конечно, выборным от дворянства, лицом. Это нечто до такой степени своеобразное, что требует особого разъяснения и должно быть причтено к разряду таких же особенностей, как голубые орденские знаки на дамах Катериненштифта, как Шварцгауптеры, как «литераты».

Имений «на особом положении» имеется три разряда:

Имения, Высочайше пожалованные в бессрочное арендное содержание частным лицам; таких только три и пожалованы они в прошлом столетии: Еркюль, Паббать-Пемперн и Тайфер; особого интереса они не представляют до тех пор, конечно, пока не перейдут в разряд выморочных. Гораздо любопытнее категория:

Два имения, пожалованные в 1797 году на содержание феллинского общества благородных девиц. В 1870 году лифляндская ландратская коллегия, заведующая феллинским обществом, ходатайствовала у своего местного гофгерихта об укреплении общества в «полной собственности», что и было любезно исполнено коллегией; но сенат взглянул немного иначе и указом 7 февраля 1881 года признал, как и следовало, право собственности за казной. Существуют на подобном же положении, как и названные два имения, пять других имений на острове Эзеле; но самая любопытная категория — это: двадцать четыре имения, пожалованные: в Лифляндской губернии на содержание ландратов[7] — числом шесть, для той же цели на острове Эзеле — пять; в Эстляндской губернии на содержание канцелярии обер-ландгерихта, ландратов и мангерихта — три, и, наконец, в Курляндской «на общественные потребности» — десять.

Имения эти по юридическому своему положению чрезвычайно любопытны, так как они представляют совсем особый вид владения или пользования, но отнюдь не собственности. Грамоты, имевшие предметом эти имения, говорят различно: в 1798 году имения эти названы «отданными в бессрочное арендное содержание»; в 1839 они оставлены «в содержании» дворянства; указ сената 1813 года разъяснил, что эти имения «не должны исключаться из списков казенных имений»; в своде местных узаконений (II, 45) сказано, что они «должны находиться в вечном пользовании дворянских обществ».

Правоведы объясняют, что есть действительно некий способ разделения или, так называемой, неполной собственности, причем, в данном случае, право пользования может считаться предоставленным дворянству, а владение остается все-таки за государством. Фактические судьбы этих имений гласить следующее: отнятые от дворян королем шведским Карлом XI при уничтожении им ландратов «за возбуждение ими беспорядков и превышение власти», они возвращены дворянам Петром I, число их увеличено при Екатерине I; но Екатерина И, вводя в 1783 году вместе с наместничеством и общие дворянские учреждения, вторично уничтожила ландратов и отняла имения, Павел I восстановил прежнее. Из этих фактов ясно, что правительство, когда оно находило нужным упразднить учреждения, уничтожало оба раза, вовсе не стесняясь, и самый факт владения; припоминаются тут, на этом месте и по этому именно вопросу, сходные с этим мнения Трощинского графа Блудова и других. С течением времени и за недостатком надзора, часть этих имений, «данных в пользование», была «продана», и только сравнительно недавний указ императора Александра III, 3-го марта 1886 г., показал наглядно, что правительство вовсе не находит достаточной причины махнуть рукой на двухмиллионный капитал стоимости этого имущества, собственником которого является все-таки казна.

Якобштадт. Крейцбѵрг.

Возникающая церковь. Особенности края. Герцог Иаков и его мирная политика. Ополячение края. Судьба Иллукста. восстания 1831 и 1863 годов. Иезуиты и уния и что они делали? Недавнее положение православия. Прибалтийское братство. Пожар церкви в 1884 году. Крейцбург.

Ярким золотом заката освещалась роскошная панорама Двины, с Якобштадтом и Крейцбургом на двух противоположных берегах.

История Якобштадта и его православной церкви настолько любопытна, так резко отличается от тех бытописаний прибалтийской земли, с которыми до сих пор имели дело, что она достойна того, чтобы на ней остановиться.

Та узкая полоса земли, вдоль которой, покинув Ригу, с утра до вечера двигался поезд, часть Курляндской губернии, уезды Иллукстский и Якобштадтский, заметна на всякой карте и врезается между привислинскими губерниями и губернией Витебской. Это один из тех многострадальных уголков земли, который, как знаменитый четырехугольник крепостей северной Италии, как центральные части Рейна, как нижняя половина Дуная, лежит по пути больших исторических столкновений. Тут, говорят, местное дворянство не подписывало, а простреливало официальную бумагу, в доказательство её прочтения; тут никогда не хотели подчинения России, и когда ландтаг 1795 года, собравшийся в Митаве, вотировал это подчинение, «безусловное и полное», депутат от Иллукста оскорбил непристойными словами русского посла; здесь, в этих местах, в XII веке стояли русские города и царило православие. Но в каком виде вернулись эти искони-русские, полоцкие земли под родное крылышко, и что сделали с ними орден, поляки, иезуиты, уния?! Это возвращение к России началось со времени разложения Польши, с 1772 года, сто двадцать пять лет тому назад. Что же сделали мы для края за это время? Чем помянуть их?

Было время, когда вдоль этих именно мест, словно по шахматной доске, выдвигались друг против друга рыцарские замки, с одной стороны, и русские укрепленные пункты — с другой. К 1277 году русские были уже отодвинуты, а немцы поставили свои каменные оплоты в Двинске (Динабург), Люцине и Мариенгаузене; развалины двух последних еще существуют. Уничтожение русских боевых форпостов не значило еще уничтожение русских поселков; есть сведение, что после разрушения Герсика русские продвинулись вперед, за Двину, и доходили в 1561 году до Зельбурга; имели тут свои церкви и священников. Очень важен тот факт, что еще в 1588 году, т. е. когда Москва стояла уже во всеоружии собирания русской земли и знаменитый иезуит Антон Поссевин возвращался из России в Ригу и остановился по пути в Иллуксте, в первый день Пасхи, то в городке этом не было «ни одной католической церкви» и царило одно православие.

Следовавший за этим XVII век являлся временем долгих, упорных войн Швеции, Польши и России, разыгравшихся именно в этих местах; он перепутал исторические течения, смысл народных наслоений, и значительное число жителей разбежалось. После оливского договора[8] 1660 года, фохтейства Динабург, Розиттен, Люцин и Мариенгаузен, нынешние уезды Двинский, Режицкий и Люцинский, под именем «Польских Ифлантов», были уступлены нами Польше, а левый берег Западной Двины отошел к герцогству курляндскому, под протекторат Польши. Тогда жителям представилась снова возможность вернуться на старые места. Образовался против немецкого Крейцбурга русский поселок, развившийся в течение десяти лет в город, названный в честь Иакова, герцога курляндского, Якобштадтом. Герцог Иаков, о котором уже несколько раз упоминалось, дал городу в 1670 году грамоту, снабдил его магдебургским правом, обеспечил существование русских церквей, священников и училищ и отпустил им на постройки свой собственный лес. Так возникли между 1670 и 1675 годами церковь св. Николая и монастырь Св. Духа, с чудотворной иконой Якобштадтской Божией Матери.

Но несмотря на доброе внимание герцога Иакова, самые печальные времена для этого уголка земли только наступали. Уния, как известно, началась в октябре 1596 года, с измены православию восьми южнорусских архиереев, за которыми последовали и ближайшие к ним владыки полоцкие, унаследовав, как видно, непрочность и безличность древлеполоцких князей. Многие православные епархии Западной России остались тогда сразу без архиереев, и Речь Посполитая не замедлила воспользоваться этим безначалием нашей церкви, чтобы вводить унию и ополячивать край. Князья, потомки Рюриковичей и Гедиминовичей, поддались этому веянию; ополячивались прежде других богатые местные землевладельцы, графы Зиберы, Плятеры, Борхи, Розеншильд-Паулин и другие, чему немало способствовал успех реформации в орденских землях, из которых эти семьи вышли: оставаясь, в противность своим соотчичам, верными католичеству, они этим доказывали полякам свой несомненную солидарность с ними.

Тяжело поддавался ополячению и измене православию только простой народ, и против него-то направлены были дружные усилия как Речи Посполитой, так и местных главарей. В 1607 году основан тут униатский монашеский орден, не замедливший раскинуться по всей Западной Руси; вслед за ним явились иезуиты. В Якобштадте и Иллуксте, в начале XVIII века, основаны, с целью обращения, униатские монастыри; графы Зиберы «фундовали», одарили здешний монастырь и устроили большой иезуитский костел; такие же монастыри и костелы выросли в Двинске, где тоже прочно сели иезуиты, завели школы и часовни и учредили крестные ходы. Православие не могло не угасать при таком дружном на него напоре со всех сторон, и цель достигалась так успешно, что в этом, искони православном, крае, ко времени основания города Якобштадта, в Иллуксте уже не имелось православных жителей. К концу ХVIII века, во всей лифляндской местности, в прежней старой вере, в полном одиночестве, пребывал только Якобштадт, город с немецким именем, и, кроме него, очень малое число приходов. В этом многострадальном уголке имело место, в виде совершенного исключения из общих исторических законов, то обстоятельство, что поляки и немцы действовали заодно против общего врага — православия. Здесь же и во имя того же самого, при польских восстаниях 1831 и 1863 годов, местное лютеранство брало под свое покровительство укрывавшееся польское католичество, что еще более несообразно с историческими преданиями. На памяти всех смута 1863 года, и пребывание здесь, в этих местах, близких к главному очагу, многих главарей восстания; здесь задумывали они план взятия Двинска; здесь снабжались люди заграничными паспортами и другими документами на незаконную покупку в Польше имений; сюда, несмотря на непосредственную близость, не проникали энергичные распоряжения Муравьева.

Выше сказано, что было такое время, когда православным в крае оставался один только Якобштадт. Иезуитам удалось, однако, совратить бургомистра Зуркевича и настоятеля Николаевской церкви Боровского, и 8-го июня 1721 года именем города приглашены были в Якобштадт монахи-базилиане[9], немедленно построившие монастырь Покрова Богородицы (сгорел в 1773 г., заменен в 1783 каменным, передан в православное ведомство в 1839 г.). Тогда-то и тут, как это было везде, тот, кто был в городе побогаче, да познатнее, бил челом базилианам, но все бедное, работящее население оставалось верным православию. И тут, как это было везде, расплодились подлоги, к числу которых должно быть отнесено подтверждение королем Августом в пользу униатов тех прав, которые даны были герцогом Иаковом в 1744 году православным. король подтвердил права, данные православным, как бы данные католическим базилианам, и на основании этого-то, «подтасованного документа» униаты не замедлили отнять земли у Свято-Духовского монастыря и открыли неприязненные действия уже с полной надеждой на успех.

История гласит, что средствами борьбы, не лишенными значительной силы в католическом мире, не исключая самого Рима, нередко являлись пасквили. Явились они и здесь на православных стенах монастырских; один из таких пасквилей представлен бургомистру, униату, иеромонахом Пахомием Бенкевичем. Городские ратушные книги Якобштадта 1753 года рассказывают, что этот монах Пахомий, вслед затем, подкараулен на улице игумном и монахами униатского монастыря, что его сволокли в монастырь, нещадно избили и приговаривали: «вот тебе императрица! вот тебе Петербург и Москва! вот тебе генералы и оберраты! поди теперь, жалуйся!».

Жаловаться было некому: герцог курляндский оказывался бессильным сделать что-либо, а Польша только радовалась; одна из жалоб нашему посланнику в Митаве, в 1760 году, не привела ни к каким результатам. С присоединением Польских Ифлантов к России, в 1773 году, иезуитам стало не совсем ловко, и Свято-Духовский монастырь передан в ведение псковской епархии; в 1817 году, выдержав долгую и трудную борьбу, он был упразднен, и обе церкви его обращены в приходские. Поникли тогда долу их кресты, но зато захилела и враждовавшая с ними уния. Она обмирала что ни день; последовали отпадения от неё в католичество и, наконец, наступил 1839 год, время присоединения унии к православию.

До самых последних, современных нам дней положение православия в обоих уездах Курляндской губернии, тянущихся вдоль Двины, почти совершенно соответствовало тем грустным картинам, которые очерчены были относительно Якобштадта. В зельбургском округе или благочинии, — так зовется эта духовно-административная единица Российской империи, — в настоящее время представителями православия являются иллукстский женский монастырь, преобразованный в 1881 году из мужского, и приходы бывшего униатского деканата, к которому присоединен учрежденный в том же году приход в местечке Гривка, лежащем против Двинска.

По ходатайству генерал-губернатора, князя Суворова, в 1849 году зельбургский округ, в противность действительной потребности, присоединен к рижской епархии. Этим он выделен из-под епархиальной власти, ведавшей остатки унии в Царстве Польском, очень хорошо знакомой с традиционными приемами католичества, и был, так сказать, изъят из-под общего опытного надзора и вверен, с совершенно ясным расчетом, еще очень молодому в те дни и не привыкшему к этим приемам епископству рижскому. Только в самое недавнее время Святейшему Синоду, после многих усилий и противодействий, удалось ознакомиться с действительным положением православия в зельбургском округе и принять нужные меры к восстановлению того значения господствующей в России церкви, которое она должна иметь.

Тут оказались невероятные вещи: православными священниками состояли люди, говорящие дома по-польски, дочери которых — католички; оказалась существующей такая церковь, из которой давно уже украдена утварь, и служения в ней не совершалось вовсе; оказалось до тридцати школ при католической церкви, будто бы для приготовления детей к первой исповеди, с польским языком обучения; оказались в католических волостях малоизвестные школы, почему-то подчиненные курляндской дворянской комиссии по крестьянским делам; оказались православные ученики, не умеющие творить крестное знамение, не знающие молитвы Господней; оказались школы без славянских азбук, евангелий и молитвенников.

Сколько требовалось настояний и уменья, чтобы только ознакомиться с округом и этим сделать добрую половину дела! Вот характерная статистическая табличка, служащая противоположностью тому, что видел в Иллуксте иезуит Поссевин, когда царило там православие; население в Иллукстском уезде в 1883 году распределялось так:

католиков — 37,680

лютеран — 10,180

евреев — 6,710

православных — 5,720

раскольников — 4,000.

Три века безусловных гонений сделали, значит, свое дело, и повсеместные католические, с ex voto, кресты при дорогах, частые крестные ходы, постановка временных алтарей у крылец наиболее щедрых радетелей католической церкви, свидетельствуют о том, что инспекция святейшего синода появилась очень своевременно для подания помощи тем православным людям господствующей в Империи церкви, верховенство которой никакими привилегиями, никаким большинством других вероисповеданий по окраинам не отменяется. Вполне своевременно было поддержать этих православных и дать им то, что имеют церкви, не господствующие, а именно: дом молитвы с приличной утварью и школу с букварем и действительным, а не мнимым существованием.

Несомненно, что историческое развитие совершило свой полный круг, и для этого края настают другие времена. Уже лет двадцать пять назад стали мы приглядываться к судьбам православия в прибалтийских губерниях. В 1869 году образовалось для поддержки православия «Братство Гольдингенское Покровское», имевшее дело только с одним уездом, а в 1870 — «Прибалтийское Православное Христа Спасителя», распространявшее свою деятельность на все три прибалтийские губернии, с целью поддержания в них православия. Оба братства эти находились под покровительством Государыни Императрицы. В 1881-1882 годах её Величество изъявила желание слить оба эти учреждения в одно, что и исполнено. Новый устав утвержден святейшим синодом в 1882 году для «Прибалтийского Православного братства Христа Спасителя и Покрова Божией Матери». В 1884 году общество обладало капиталом в 201,000 руб. и имело обширный круг деятельности по школам, раздаче книг, устройству и благолепию церквей; оно выдает также стипендии учащимся латышам. Когда в 1883 году обнаружились случаи обращения в православие в Леале, братство не замедлило устроить там молитвенный дом.

Благодаря сильным ходатайствам и высокой милости Государыни Императрицы, братство получило крупную денежную помощь на православные школы; находясь в ближайшей связи с духовенством великороссийским, оно привлекает к вещевым и денежным пожертвованиям на прибалтийский край и наши древние, высокочтимые лавры.

Едва только вступив в деятельность, братство не могло не обратить внимания на запущенную Свято-Духовскую церковь в Якобштадте. Почти все, что было сказано о судьбах православия в этом крае, так или иначе касалось этой древнерусской святыни, служившей долгое время единственным светочем его в среде унии и иезуитизма. Судьбе угодно было, чтобы именно в этой церкви совершено было; в присутствии графа Бориса Шереметева, молитвословие, когда искони-русский край этот снова возвратился к России. Словно отвыкшие от победного славословия стены, по уходе наших войск, продолжали разрушаться; беспомощными и хилыми глядели остатки церкви, когда православное братство задумало отстроить ее. После долгих усилий и больших затрат, 1-го ноября 1884 года вновь отстроенный храм торжественно освящен, но 16-го января 1885 года, в глубокую зимнюю темень, около шести часов вечера, часть его взорвана злоумышленниками на воздух, а другая часть сгорела; священнику удалось только спасти чудотворную икону. Страшен был звук взрыва; видели люди как бы огненный шар; на льдине нашли убитую птицу, — самое же преступление осталось нераскрытым, но по мотивам своим вызвало много толков. Кто посещает Якобштадт и видит эту церковь поднимающейся вторично, тот непременно скажет православному братству свое глубокое спасибо.

Прослушав молитвословие во временной церкви, приложившись к кресту и чудотворной иконе Якобштадтской Божией Матери, очень небольшой, вделанной в иконостас, путешественники прошли немедленно к воздвигавшейся в описываемое время заново Свято-Духовской церкви. Фундамент был готов весь; стены подняты более чем в рост человека; кладка каменная, хорошая. Весь храм не особенно велик, и так как его воссоздали по образцу сгоревшего, то фотографии, снятые с его предшественника, так безвременно погибшего, дают полное понятие о том, чем он был. Вслед за строящимся храмом путешественники посетили одноклассную с двумя отделениями школу, число учеников которой в зимнее время достигает 150 мальчиков и девочек.

Переехав на катере на другую сторону Двины, путешественники проследовали в экипаже в усадьбу Крейцбург, мимо которой они уже проезжали. Недалеко отсюда находятся самые опасные на Двине пороги, тянущиеся на пять верст, числом девять, под общим названием «Перекориш». Самую усадьбу можно, пожалуй, назвать замком; над воротами виднелась надпись: «Добро пожаловать»; на башне развевался флаг в 33 аршина длины с гербом барона Корфа. Это одно из самых богатых поместий в крае; говорили, будто оно тянется на целых три станции железной дороги, и будто нынешний владелец его, барон Николай Корф, — счетом пятнадцатый Николай, в длинном ряду предшествовавших ему владельцев Крейцбурга.

Усадьба высится над одноименным местечком своей массивной башней и целым сонмом монументальных построек и обставлена зеленью стародавних кленов, лип и дубов. Внутреннее убранство вполне соответствует богатой внешности; если судить по количеству оленьих рогов и тетеревиных хвостов, красующихся на лестнице, охота в этих местах должна быть великолепна и зорко охраняема.

Двинск.

Общее впечатление города. История Двинска. Воспоминания о 1812 годе. Уланов и Кульнев. Собор. Николаевская дамба. Раскольники. Крепость. её собор и его былое.

Поезд подходил к Двинску[10] в глубокую темень. В ночном мраке город казался лишь темным пятном, а между тем, это довольно значительный город, в котором, по статистическим данным, насчитывалось:

домов каменных — 473

домов деревянных — 2,924

жителей — 60,296,

в том числе:

евреев — 26,540

православных — 16,690

католиков — 10,611

лютеран — 4,470

раскольников — 1,986

Все это, вместе взятое, люди и дома, и все то, что называется Двинском, разбросано по песчаным, совершенно безлесным берегам Двины, через которую перекинуть железнодорожный мост. Говорят, будто Двинск, благодаря своему пестрому населению и расположению при реке и железных дорогах, между русско-польско-литовско-эсто-латышско-немецкими землями, издавна почитаем, как пристанище, всякими темными беспаспортными людьми, причем состав полиции, пятьдесят пять человек нижних чинов и одиннадцать начальствующих над ними лиц, далеко неудовлетворителен. Говорят также, будто количество пьяных замечательно мало — не более тридцати человек в год; чем объяснить это? Само собой разумеется, что первоклассная двинская крепость, которая, согласно основным правилам фортификации, должна быть возможно мало заметна даже днем, объятая ночью притаилась совершенно.

Нынешний Двинск основан в 1582 году королем польским Стефаном Баторием, но, как и многие другие города, не сразу нашел свое теперешнее место, а занимал сперва другое, в семнадцати верстах отсюда, близ селения Старый Замок: тут в 1278 году высился один из самых восточных немецких бургов, построенный магистром Ратцебургом, против Литвы; здесь сидел орденский контур. Много раз разоряли и воздвигали замок этот; Иоанн III взял его приступом в 1481 году; в XVI веке замок, одновременно с другими, отдан рыцарями в «залог» королю польскому Сигизмунду-Августу; после гибели ордена он остался за Польшей и сделан главным городом воеводства ифлантского. В 1577 году Иоанн Грозный взял Двинск и некоторое время жил в нем; поляки взяли город обратно, вследствие измены коменданта Плятера, напоившего русских и впустившего ночью поляков. В 1582, Стефан Баторий (по другим источникам — шведы, по третьим — Иоанн Грозный) перенес замок на место нынешнего Двинска, а последние остатки старого замка, еще видневшиеся в начале нынешнего века, снесены крестьянами на постройку крепости и окончательно проданы витебской палатой государственных имуществ в 1861 году, вопреки Высочайшему повелению 31-го декабря 1826 года об охранении остатков старины. В XVII веке спорили о Двинске, или, как он тогда назывался — Динабург, шведы с поляками; в 1656 году царя Алексея Михайловича «государевы ратные люди город Динабург взяли и дворы и костелы выжгли, а немецких людей высекли и наряд и всякие пушечные заряды поймали». Временно уступленный Польше, Динабург присоединен к России окончательно в 1772 году и служил в 1812 одним из главных пунктов наших военных заготовлений. Оборонял Двину от французов, от маршалов Удино и Макдональда граф Витгенштейн, но при общем отступлении Динабург сдан неприятелю без боя, так что молодецкая, лихая защита крепостного тет-де-пона генералом Улановым не привела ни к чему, а не оконченные укрепления крепости срыты французами; к постройке новой крепости приступили в 1825 году. Недалеко отсюда, в Режицком уезде, существует село Ильзенберг, сохраняющее в церкви Скорбящей Божией Матери останки другого героя 1812 года, Кульнева. по рассказам очевидцев, Кульнев, огорченный неудачей, переправляясь через Дриссу под неприятельскими выстрелами, снял с себя мундир и шел позади всех с поникшей головой, когда неприятельское ядро оторвало ему обе ноги; чрез несколько минут он умер, но произнеся ни слова; ядро находится при могиле. В 1868 году, по распоряжению главноначальствующего в Витебской губернии, местное волостное правление названо Кульневским; не дурно было бы последовать этому примеру и в других местах и поискать воспоминаний, чтобы славными именами пестрела поверхность Русской Земли.

Собор, во имя св. князя Александра Невского, воздвигнут в Двинске в 1864 году на сумму, отпущенную казной, на частные пожертвования и средства, назначенные графом М. Н. Муравьевым. Он — об одном куполе, покоящемся на четырех столбах, и, вследствие несоразмерности его с общим основанием, кажется снаружи меньше, чем есть; в нем все убранство ново; иконостас, белый с золотом, выделяется красиво в голубых тонах окраски.

Путь из лагеря в город ведет здесь улицами и бесконечно-длинной дамбой, которая составляет одну из основных отличительных черт Двинска. Она тянется по берегу Двины на шесть верст и действительно защищает город от затопления: вода в реке, несмотря на очень большую вышину дамбы, не доходит, иногда, до её поверхности только фута на три: не будь дамбы, судьбы деревянного Двинска оказались бы плачевны. По этой дамбе пролегает петербургское шоссе, езда по которому здесь открыта в 1826 г., и все это сооружение, в своей колоссальной простоте, несомненно, помечено общим характером времени императора Николая I: по краям, на дистанциях, посажены деревья, на решетках классические, с опущенными крыльями николаевские орлы. местами еще видны мраморные верстовые столбы, наподобие египетских обелисков; николаевские шоссе, прямолинейные, не уклоняющиеся, с могучими профилями и прочными мостами, вызывают воспоминания о характере их создателя с его железной волей и глубоко русской прямотой и решимостью. Двинская дамба — одна из характернейших точек. С высоты дамбы, по которой, так или иначе, надо ехать, видите вы, с одной стороны, город, с другой — реку Двину, постоянно ополаскивающую низменные песчаные берега, но не шевелящую дамбы.

Псков.

Общий вид Пскова. Два исторических женских облика. Начало Пскова. Несходства с Новгородом. Каменные стены. Тяготение к Москве. Кремль. Детинец. Основание собора. Св. Довмонт и Гавриил. Ризница. Гробницы. Открытие памятника Александру II. Довмонтова стена. Выставки. Значение местной культуры льна. Полуверы. Рисовальная школа.

Ярко сияло солнце, когда, к девяти часам утра, 27-го июня, заметны стали с поезда почтенные очертания древнего Пскова, с его высоким собором, венчающим исторический детинец, и целым ожерельем церквей. Есть нечто общее между Псковом и другим древним городом русским, посещенным путешественниками за год пред тем, Устюгом Великим, только что тут река Великая, а там несравненно более могучая Сухона, тут — край Земли Русской, там — места, близкие к сердцу её.

Почему не прошла железная дорога подле самого города? Нечто совершенно сходное имеется также в Курске и во многих других городах наших. Не есть ли это следствие каких-либо, современных постройке дороги, мелких завистей, интриг, результат давно забытых, смолкнувших самолюбий темных, безыменных, сгинувших в ничтожестве людей? Самые люди пропали, а путешественникам, на многие годы, приходится тащиться по пыльному шоссе и удивляться тому, почему подобное могло случиться?

С вокзала путь лежал прямо в собор, в центр Пскова. Так как мало где, подобно Пскову, исторические воспоминания теснятся с такой настойчивостью и последовательностью, а самый день прибытия совпадал с годовщиной Полтавского боя, и предстояло присутствовать при открытии памятника Императору Александру II, то значение истории родного края вообще и непрерывная связь её отдельных моментов, нанизываемых временем, представлялась в этот день особенно наглядной. Следовательно, прежде всего, к некоторым историческим воспоминаниям.

«А о Плескове граде от летописания не обретается воспомянуто от кого создан бысть и которыми людьми» — так повествует составитель псковской летописи XIII-XIV века. Он же сообщает, что князь Игорь «поят себе жену Ольгу от Плескова». Очень характерно то, что два самые ранние женские облика русской истории смотрят на нас именно отсюда, из этих мест: св. великая княгиня Ольга была псковитянкой; Рогнеда — супруга Володимира Красное Солнышко — была уроженкой недалекой отсюда, древней полоцкой земли, настолько близкой, что, при одном из позднейших административных делений, Псковская губерния была переименована в полоцкую.

Псков окружен памятью св. Ольги: в двенадцати верстах отсюда село Выбута — ее родина; там же, как повествует Степенная Книга, перевозила она через Великую Игоря, он узнал и полюбил ее; близехонько оттуда есть место, называемое Буденик, а по преданию, в селе Будятине родился внук её, св. Владимир; есть тут Ольгины слуды — или подводные камни; есть деревни Ольгин городок — Перино и Ольгин дворец-житник; есть рукав реки, называемый Ольгиными воротами. И недалеко отсюда, как сказано, до рогнединой земли. Это сближение двух женских имен — одна из тех странных игр случая, которые для исторического исследования не говорят, пожалуй, ничего, но для путешествующих составляют как бы беллетристическую окраску исторического рассказа и поэтому вовсе не лишены значения: история — к истории, беллетристика — к беллетристике.

В XII веке Псков уже относится к числу значительных городов русских; будучи вначале только пригородом Новгорода, он, мало-помалу, становится самостоятельным и переживает самый Новгород. История его отношений к Новгороду, путанные сумятицы князей, посадников и веча еще дадут впоследствии не одну тему, как для исторической разработки, так и для художественных и литературных произведений. История Пскова полна не только исключительной своеобразности мотивов, но и глубоко симпатична, в особенности, если сопоставить прошлое этого города с историей Новгорода. Новгород, при всем своем могуществе, при всем богатстве, ослепляющем глаза, по сравнению с бревенчатыми, лубочными городами тогдашней Руси, при всем физическом росте его пятин, смело забегавших к Белому морю, Мурману и Выборгу, — Новгород был, прежде всего, все-таки городом людей торговых, ставивших рубль выше всего. Понятны слова псковичей новгородскому князю Ярославу в 1228 году, когда он заявил им желание идти на рижан, с которыми Псков замирился, идти на них чрез Псков:

Космополитическое воззрение на доброе согласие с немцами, на общее происхождение от Адама, конечно, достаточно объясняется торговым характером Пскова, но географическое положение его, по сравнению с Новгородом, дает ему еще другую, более симпатичную окраску. Близкий к немцам, воздвигнутый на самой окраине, отделенный от них только водами Талибского озера, Псков не был окружен, подобно Новгороду, кольцом отдельных оборонительных пунктов, не стоял в некотором удалении от границы. Это обусловило большую воинственность, если можно так выразиться, развило рыцарский дух среди псковичей, поставленных в необходимость постоянно отбиваться от соседей. Целых три кольца каменных стен обводили центр города, в который иностранцы не допускались: стена князя Довмонта, поднятая в середине XIII века, окружавшая ее стена средняя и, наконец, третья стена, обегавшая город на протяжении семи верст, построенная в XV веке, вся изрезанная, словно кружевом, бойницами, вышками и башнями или кострами; под землей, параллельно внешней стене, шли потаенные ходы, один из них у «Свиной башни» сохранился на древнем рисунке, изображающем осаду Батория; башен высилось тридцать семь. Между этими башнями в особенности памятна,по битве во время осады Пскова Стефаном Баторием 8 сентября 1581 г., Покровская башня. Поляки произвели решительный приступ; они уже овладели одной башней (недалеко от Покровской) и через проломы двинулись в город. После ожесточенной битвы они были отброшены, но долго их не могли выбить из Покровской башни. Стефан Баторий решился взять эту башню или взорвать ее подкопами; но и это не удалось. Вскоре поляки сняли осаду и отступили. В память избавления от осады псковичи построили церковь Рождества Богородицы. В одном современном документе написано:

«Мы любуемся Псковом. О, Боже! это нечто величественное, как бы другой Париж...». «Город чрезвычайно большой, в Польше нет ему равного», а между тем, пред приходом Батория, выжжено в посадах более 1,500 домов. Военных запасов хранилось столько, будто весь город состоял из ядер и пороха; клети ломились от хлебов.

Подобной воинственности обличья Новгород не имел никогда, как не имел он и рыцарского духа псковитян. Не слилась с историей Новгорода навеки-вечные светлая память геройских защитников Русской Земли от чужеземцев в роде мудрого князя Довмонта или такого земного архистратига, как св. благоверный Александр Невский. Не испытал Новгород и немецкого пленения, как Псков в 1240 году, когда, вследствие измены знатного псковича Твердыни Иваньковича, рыцари немецкие были впущены в город. Это краткое пленение, повлекшее за собой победу Александра Невского, окончательно укрепило в псковичах убеждение в необходимости уметь постоять за себя, за Россию. Всех нападений выдержал Псков двадцать шесть, и взят только однажды и то, как сказано, изменой.

Когда в 1347 году шведский король Магнус напал на северные новгородские крепости, новгородцы обратились за помощью к псковичам, которая и была дана им, но с условием: считать отныне Псков не подчиненным ему городом, а меньшим братом, не сажать им своих новгородских посадников, а духовному владыке новгородскому, хотя и держать во Пскове своего наместника, но назначать его не из новгородцев, а из псковичей.

От времени заключения этого договора, на целые полтора столетия, вступает Псков в лучшее, блестящее время своего существования и становится самостоятельным членом Ганзейского союза, а полное подчинение Новгорода великому княжению Московскому обусловливает, наконец, переход ко Пскову и всей заграничной торговли.

Если во многом отличается Псков от Новгорода, начиная с обличья, то иначе, чем Новгород, покончил он и со своими вольностями. Издавна не нравилось псковским князьям быть выборными и не смотреть на свое княжение, как на наследственное; отсюда многие насилия, неурядицы, междоусобия. Испытав разных князей, псковичи обратились, наконец, и к Москве, и в 1399 году был у них князь «от руки великого князя Василия Дмитриевича», князь Иван Холмский. Это было первым шагом на пути слияния с Москвой, завершившегося вполне снятием вечевого колокола в 1510 году, когда рыданий об этом было так много во Пскове, что летописец удивляется: «как зеницы не упали со слезами в купе, како ли не урвалося сердце от корени?» Для тех, кто желает видеть в объединении Руси Москвой только ехидство, предательство, отношения Москвы к Пскову дают действительно обильную пищу; ясно, как, мало-помалу, ограничивались права местного веча, как усиливалась власть великокняжеских наместников, как сделался город подсудным Москве, как пользовалась она междоусобицами для утверждения своей власти, как напрасно ссылались псковичи на всякие грамоты, им данные, — все это, с различных узких точек зрения, может подлежать осуждению, и действительно неоднократно осуждено.

Уже современные летописи, смотревшие на единение недружелюбно, гласят о том, что у московских судей правда улетела на небо и одна кривда осталась на суде, что все хорошие псковичи и иностранцы разбежались, а остались только дурные люди, такие, под которыми «земля не расступится, которым и на верх не взлететь», что только при установлении господства москвичей ввелись в Пскове «развращенные московские обычаи», но все это вместе взятое отступает перед могучей идеей московского единения мощной Руси. Если псковичи справедливо укоряли новгородцев в том, что от них на неприятеля помощь плохая, то Москва, наоборот, никогда не «оставляла Пскова в обиде и верно держала за своих», и не допускала того, чтобы русское «сердце урвалося от корени».

Эта мысль общности интересов Пскова с Москвой была так сильна, что Псков, в XVI столетии, легко мог бы отдаться в руки полякам, при Стефане Батории, но он, лишенный всех своих прав, обиженный Москвой в конец в торговых интересах, обнищалый и пригорюнившийся, поневоле оставленный царем, занятым в то время другим делом, он, в течение с лишком пяти месяцев, выдерживает осаду поляков и доказывает правду своего целования Московскому государству. Не присягнул он и позже польскому Владиславу, несмотря на гермогеновскую грамоту. А что не стеснялась Москва с Псковом, так это верно. Тут происходило даже нечто в роде насильного выселения жителей, потому что дважды выведены были из Пскова по 300 семейств, однажды 500 и замещены другими, более покорными, московскими, менее вечевыми. Было даже и так, что при принесении одной из жалоб на наместника, царь, пребывавший в то время в Новгороде, питая в уме своем заднюю, заповедную мысль, находя, что, будто бы, количество жалобщиков все еще недостаточно, требовал большого их количества, и когда все самые значительные люди Пскова, чуть не поголовно, действительно отправились бить царю челом и в Пскове мало кто остался, тогда объявлены были все челобитчики арестованными и принуждены поклясться за себя и за своих, что они уничтожат вече и не будут иметь более посадников. Пойманные псковичи потребовали одной ночи на раздумье; это была знаменитая ночь на 13 января 1510 года, ночь стенаний и плача в городе, — ночь, предшествовавшая снятию и посылке вечевого колокола в Москву.

Блестящее положение Пскова в его хорошие дни было так исключительно, что дальнейшие судьбы его могли быть не чем иным, как долгим, постоянным падением. Значительная часть войн наших на западном порубежье происходила на псковских землях, и Псков был граневой крепостью; при Петре Великом, исправившем стены, в Пскове находилась главная квартира, стояло много войска и строились суда для военной флотилии, бегавшей по реке Великой.

Центром всех святых воспоминаний является, конечно, кремль, кром, детинец, холм, отчасти искусственный, длиной в 200 сажен, шириной в 30, в отвесе около 10, омываемый реками Пековой и Великой. Вид от острого угла детинца, остававшегося долгое время в мусоре и, только благодаря бывшему начальнику губернии, обращенного в сад — превосходен. Цепью тянутся по берегу Ивановский монастырь, Мироносицкая церковь, Параменская, Николаевская, Клементьевская и замыкаются Мирожскнм монастырем.

Спасо-Мирожский монастырь один из древнейших в России. Он основан епископом новгородским Нифонтом и игуменом Авраамием в1156 г. на берегу р. Великой про впадении в нее речки Мирожи. Монастырская церковь во имя Преображения Господня, по преданию, современна основанию монастыря. В монастыре сохраняется небольшая выточенная из корня чаша, принадлежавшая, по преданию, епископу Нифонту; кроме того, находится икона Знамения Божией Матери, прославленная чудесным излиянием слез во время великого мора в городе в 1569 г., хранился в монастыре также посох епископа Нифонта, но в 1805 году его кто-то похитил.

Кругом, как широкий пьедестал незримого, но существующего былого, высятся остатки громоздких стен, и сквозь одну из них, сбегающую вниз, тихо двигает свои тихие струи, сливаясь с Великой, река Пскова. В конце X века, когда здесь была зелень, шумел «велик лес и многие дубравы», св. Ольга, возвратившись из Царьграда и задумывая обращение к христианству народа, имела именно на атом месте видение трех светоносных лучей, озарявших окрестность тройственным светом. Видение это имела она, стоя на другом берегу Великой, там, где воздвигнута у источника часовня св. Ольги. «Разумно да будет вам, — сказала после этого окружавшему ее синклиту княгиня — «яко на сем месте церковь иметь быти во имя Нераздельные Троицы, еще же и град зде велик будет и славен, и изобилен».

На этом месте водрузила св. Ольга крест, перенесенный впоследствии в собор, а затем воздвигла и деревянный храм Св. Троицы, который занимал значительную часть поверхности кремля. Одновременно с храмом стал возрастать и самый город Псков. Совершенно справедливо замечание Князева, что было такое время, когда Псков и его Св. Троица были словами тождественными и псковичи благодарили великого князя «за то, что прислал в дом Св. Троицы воеводу своего с людьми на оборону против немцев».

В храме этом сажали у себя псковичи князей на княжение, подле него находился княжеский дом и тут же рядом помещались и вече, и казна: вечевые документы хранились в особом ларе в соборе. Собор, существующий в настоящую минуту, счетом третий; построение первого собора предполагают в 965 г., нынешний собор начат строением в 1689 году, но рушился от непрочности сводов, вновь отстроен в 1698 г. и освящен в 1703 году; он не велик (в вышину с крестом тридцать шесть сажен два аршина, в длину с папертью двадцать четыре сажени два аршина, в ширину с приделами тринадцать), простое кубическое основание осенено пятью главами и окружено полукружиями придельных церквей и алтарей, но высокое и одинокое расположение представляет его гораздо большим, чем он есть. Собор виден верст почти за шестьдесят. Бросается в глаза полное отсутствие в соборе какой-либо стенной живописи, и это обусловливает то, что семиярусный иконостас в двадцать семь аршин вышины, со всеми его иконами, как-то не роднится с белыми стенами и стоить особняком. Если судить по изображениям храмов 1138 и 1366 годов, предшествовавших этому и дошедших до нас на двух иконах, то они была еще меньше и имели только по одной главке на целой системе мелких арочек, высившихся одна поверх другой. Собор в два света, купол покоится на четырех столбах, в задней части храма хоры. Все пять куполов светят внутрь и напоминают обилием света тот же мотив, который сказался так ясно в другой древнерусской святыне, в соборе Андрея Боголюбского во Владимире. Основные столбы разрисованы зелеными столбами с капителями, и низ их вплотную обставлен венцами древних икон. Звезды сияют на серых куполах снаружи, звезды сияют и по голубому фону внутри.

Святых мощей имеется в храме: строителя второго храма св. князя Гавриила, св. князя Довмонта (во св. крещении Тимофей) и блаженного Николая Юродивого. Над могилами князей висят заржавленные мечи их. Молчаливы они, как и гробницы, но сделали свое дело. Когда-то Довмонт, поднимая меч на Литву и Ливонию, говаривал: «братья муже псковичи, кто стар, то отец мне, а кто млад, то брат», — и псковичи, отвечая воззванию, шли за ним; эти слова передает летопись; меч Гавриила несет на себе латинскую надпись, гласящую: «чести моей никому не отдам». Вес Довмонтова меча 3,5 фунта, а Гавриилова 7,5. Новгородцы думали, было, однажды перенести мощи Гаврииловы к себе, так как княжил он и у них, норака с мощами с места не двинулась, и только по молитве их отпал сам собой ноготь от руки блаженного князя и отнесен в Новгород. Святые князья чествуются каждый в свой день; но блаженному Николаю Юродивому особого дня не назначено, и он поминается церковью нашею, когда поминаются и все юродивые, вместе взятые. Хорошо известно предание о том, как говорил преподобный Николай с Иоанном Грозным, как озлобил его словами: «Иванушко, Иванушко, хлеба-соли, а не христианской крови», как стал невидим после приказания схватить его, как испугал этим царя и тем спас жителей города от бесконечных казней.

Святейшим воспоминанием собора был крест св. Ольги, поставленный ей над рекой Великой еще до основания собора, позже внесенный в него и сгоревший в 1509 году; в воспоминание этого креста устроен в 1623 г. другой, дубовый, по образцу старейшего, виднеющийся и доныне. Крестами и иконами собор очень богат, и многие из предметов его ризницы имеют большую археологическую и художественную ценность. Один из воздухов с жемчугами вышит великой княгиней Елисаветой Алексеевной; хороши многие панагии и кресты; Евангелие Апракос, то есть писанное не по порядку зачал, а по чтениям в продолжение года — 1532 года и многое другое. Под собором находится несколько гробниц князей и архиереев, причем первые безыменны. Архиепископ Симон Тодорский, 1754 г., как гласит надпись, был большим лингвистом, так как знал языки: латинский, греческий, еврейский, сирийский, аравийский, халдейский и, «в удивление всем», немецкий; в эпитафии над епископом Гедеоном, день его смерти определяется так:

Различные события городской жизни писаны на многих колоколах собора той или другой церкви, пожертвованных разными лицами. На многих из них события излагаются чрезвычайно подробно, причем поименованы и участники в постройке колокола — «Рыбник Чухна», да «все суседи», да «при священнике Миките Козле». В звонах этих колоколов, при всякой молитве церковной, для всякого знающего историю своей родины, гармонично глаголет былое, и нельзя не признать, что это фантастическое сочетание звука и исторического деяния, разносимое музыкой православного церковного звона, должно трогать душу того человека, который знает и любит историю своего народа, как исполнена она предками и как намечена Богом для всех и для каждого в особенности.

Из частных зданий для любителей отечественной старины любопытны: развалины палат Марины Мнишек и палаты Поганкиных. Исторических доказательств, что развалины дома, выдаваемого за жилище Марины Мнишек, действительно служили когда-то её жилищем, — нет; сохранилось предание. Сколько известно, Марина не была в Пскове.

Палаты Поганкиных (на Губернаторской улице) принадлежали именитым купцам этой фамилии; по преданию, из этого рода были даже псковские посадники. По указу Петра Великого, дом этот взят в казенное ведомство и обращен в провиантский магазин. Впоследствии дом ремонтировали, но при этом не позаботились принять надлежащие меры к сохранению старины.

Крупнее всех ударов для Пскова (как и для Архангельска) было основание Петербурга, притянувшего к себе всю иностранную торговлю, и в настоящую минуту Псков, один из самых древних, постоявших за Русь городов наших, совершенно обойденный новой жизнью, фактически не тронут и почти не оживлен близостью железного пути.

В описываемое время в Пскове происходило торжество открытия памятника Императору Александру II. Памятник изображает покойного государя стоящим в порфире, на четырехгранном пьедестале серого мрамора, по углам которого расположены орлы и повешена цепь. Он обошелся псковскому купечеству около 15,000 рублей, вделан художником Опекушиным и воссоздает облик государя хорошо. Множество венков лежало на пьедестале и подле него; из них многие были серебряные.

Из достопримечательностей города заслуживают внимание путешественника: детский приют св. Ольги (основан в 1884 году, имеет капитала 30,000 рублей, 60 приходящих и 40 постоянных девочек); Мариинская женская гимназия (328 воспитанниц); дом призрения бедных благотворительного общества св. Марии (существует 31-й год, капитала 6,000 рублей, призреваемых 13 старух и 26 детей); переданный городом реальному училищу ботанический сад, разбитый вдоль древней Довмонтовой стены. известняки, из которых сложена ветхая стена, до такой степени выветрились, что достаточно весьма небольшого усилия, чтобы отковырнуть значительную часть камня, но стена так толста и настолько уже осыпалась, что стала как бы произведением природы. молодая поросль ботанического сада жмется к каменному делу рук Довмонтовых, и разнообразные деревца, цветы и кустики чудесно оттеняются белизной выветривающихся известняков.

Много поучительного представляла также выставка местных произведений и кустарной промышленности Псковского уезда, устроенная в описываемое время в саду и зданиях местной учительской семинарии, против древнего Мирожского монастыря, на берегу реки Великой. Лен, холсты, личники (длинные полотенца с вышитыми концами, которые носятся на голове как украшения), салфетки, скатерти и очень хорошие шерстяные ткани (одеяла и платки), занимали очень видные места. Много виднелось земледельческих орудий, машин, моделей; модель водяной мельницы, сделанная находившимся тут же крестьянином Рушевым, четырнадцати лет. Первенствовал на выставке, конечно, лен, один из тех немногих предметов вывоза, которому мы, на европейском рынке, пока конкурента не имеем. Значение льноводства для Псковской губернии и России вообще видно из следующих данных: Россия производит в год до 15 000,000 пудов и из этого числа ¹/₃ — Псковская губерния, тогда как ближайшей нашей конкуренткой является Германия, производящая только 4.500,000 пудов. Этих двух цифр достаточно для определения важности льна. Кроме льна, составлявшего центр выставки, привлекли на себя внимание предметы, касающиеся исконного промысла Псковского озера — ловли снетков: сети, «лодка мутница», печи для сушки снетков, сани-водовики для перевозки неводов зимой и проч. Тут же имелись на виду два живых лососка, пойманные в реке Великой в текущем году, — несомненное доказательство пользы Никольского рыборазводного завода.

Полное одеяние ловца, треух (шапка), шуба, передник, редень, рукавицы и сапоги совершенно те же, что у наших северных поморов. О любопытном и важном для местных жителей снетковом промысле будет сказано подробнее при описании пути по Талибскому озеру.

Следует упомянуть о том, что в саду имелись налицо несколько представителей местных полуверок и полуверцев Печерской волости, Псковского уезда; очень характерны на женщинах громадные круглые серебряные бляхи такой величины, что одна подобная бляха покрывает почти всю грудь; кресты и монеты составляют тоже заметную часть украшения. Нельзя обойти молчанием, говоря о выставке, и того факта, что существует тут недалеко табачная, махорочная фабрика, получающая табачный лист из Черниговской губернии.

Известно, что массы нашего табаку провозятся в листах за границу и привозятся к нам обратно в виде гаванских сигар; лучше производить их на своих фабриках.

После осмотра обеих выставок путешественники направились в рисовальную школу, учрежденную городом, существующую около двух лет и находящуюся в ведении министерства народного просвещения; она помещается в казенном здании; в ней, в среднем, тридцать учеников. От города отпускается в год 350 рублей. Осмотрены были весьма удовлетворительные рисунки, выставленные в школе.

На городской пристани путешественники сели на пароход, отсюда им предстояло спуститься по реке Великой к Псковскому озеру. Небольшой пароход «Dorpat», один из трех, содержащих постоянное сообщение между Юрьевом и Псковом, ожидал их под парами.

На нем предстояло им проехать к Талибским островам, Гдову и, перерезав Псковское и Чудское озера вдоль и поперек, проехать рекой Эмбахом к Юрьеву. Было около двух часов дня, когда «Dorpat» тронулся с места, и перед путниками скользнула красивая декорация низовьем реки Великой, а Псков, со своими храмами, быстро задвинулся извилинами и холмами берегов.

К числу замечательнейших в историческом и многих других отношениях монастырей Псковской губернии принадлежит также и Псковско-Печерский монастырь. Он находится на границе Псковской и Лифляндской губерний, в 56 верстах от Пскова, в безуездном гор. Печерах. Печерским назван по имени «пещеры», неизвестно кем ископанной и найденной в XV в. Монастырь устроен в конце XV в. С 1521 г. в нем находится чудотворная икона Божией Матери. В XVI столетии монастырь безуспешно осаждали поляки. Долгое время он служил пограничной крепостью, и последние укрепления устроены при Петре Великом. В монастыре устроена в 1827 г. церковь в память избавления псковского края от нашествия французов; построена на пожертвования гр. Витгенштейна и чинов бывших под его командой войск.

Псковское озеро. Талабские острова.

Устье Великой. Снетогорский монастырь. Водяные деревни. Характеристика обоих озер. Их несходства. Сходство с Мурманом. Снеток. Его особенности. Лов и приготовление впрок. Их особенности. Значение снетка. Талибские острова. Посад. Крестный ход по воде. Дальнейший путь к Гдову.

К двум часам дня, 28-го июня, при полнейшем штиле, казавшемся еще глубже, еще нерушимее, благодаря самому яркому блеску солнца и безоблачности неба, в котором, казалось, не было места ничему, кроме глубочайшего спокойствия и света, пароход «Dorpat» отваливал от пристани на Великой, в виду древних стен псковских. Глядел с детинца собор, глядели с Запсковья и Завеличья другие церкви, и совершенно, как в глубокой вечевой древности, звучал с немецкого судна, под самыми стенами Пскова, немецкий язык пароходной команды. Существенная разница была в том, что судно двигалось при посредстве пара, а не весел или парусов.

Едва отошел пароход от пристани и отодвинулись святыни кремля, как открылось вправо устье реки Псковы: древние стены, сбегая к ней с обеих сторон по кручам, раздались, чтобы дать реке место; теперь река эта открыта, а во время оно преграждался вход в нее могучими решетками. Влево от парохода, при самом выезде из города, виднелся Ивановский монастырь, а скоро вслед затем на правом высоком берегу Великой, в белых стенах своих, с маленькими куполами, часовенками, очень высокой колокольней и многими, не вполне симметричными, окнами, глянул монастырь Снетогорский, летнее местопребывание, дача архиерея. В этом монастыре, гласит псковская летопись под 1299 годом, убиты немецкими рыцарями игумен Иоасаф с 17 братьями; тут же, в 1472 году, слушала молебен и переодевалась для торжественного вступления в Псков Софья Фоминична Палеолог.

Это самое красивое место на протяжении тех двенадцати верст, которые отделяют Псков от одноименного с ним озера. На круглом изгибе реки, венчая гнилые, выветривающиеся наслоения известняков древними соснами, просовывая из-за стен вершины деревьев своих уютных садиков, монастырь царит над поверхностью изгибающейся реки. Левый берег тут не ниже правого, тоже тенист и зелен, и из листвы его проглядывают очертания мызы Приютино. Если оглянуться на пройденный пароходом путь отсюда, то еще видны очертания псковского собора, но затем они скрываются совершенно, задвинутые изворотами и стенообразными боками Великой.

Далее к устью берега Великой становятся совершенно безлесными; наслоения известняков уступают место обнажениям крупного щебня, затем проступают опять наслоения, но уже не такие высокие, и, наконец, принижаются совсем, чтобы дать место бесконечным лугам, расстилающимся почти на одном уровне с поверхностью озера. В нижних частях течения Великая шириной почти что с Неву близ Дворцового моста; вышина берегов, близ Снетогорского монастыря, близка к вышине Воробьевых гор под Москвой

Тем площе, тем низменнее казались берега Псковского или Талабского озера, открывавшегося бесконечным зеркалом, по которому поблескивали маленькие волны, поднимаемые пароходом, и чернели тоненькими силуэтами лодки рыбаков, разбросанные там и сям, иногда не в одиночку. Берега так низки, что, кажется, будто торчат над водой только острия бархатистой травы. Деревня Муромицы, находящаяся справа, подле самого устья, и следующая за нею — Горки, в тридцать четыре крестьянских двора, на пространстве не более одной тысячи квадратных сажен, удивительно типичны. они поднимаются какими-то конгломератами деревянных построек, жмущихся вплотную одна к другой, чуть не на сваях, и, кажется, да оно так и есть, не имеют улиц; между домами оставлены промежутки, в которых может пройти только корова; оборони Бог от пожара эту серую, скомканную, высящуюся над зеленью пожней массу строений. Можно представить себе положение этих людей при ледоходе; коровы, говорят, спасаются в таких случаях на крышах, а соседи сообщаются друг с другом по жердям, просунутым в окна. Глыбы льда окружают их тогда, замечает исследователь, и они отрезаются от всего света. Вот, действительно, уголок своеобразной русской жизни, достойный художника и описателя! Обыкновенно пасхальный звон церквей, во время ледохода и распутицы, доносится к ним только издалека, и, по недостатку дома молитвы, люди устроили у себя часовню и творят молитвословия сами, «причем для чтений избирается грамотный начетчик, но хороших чтецов нет, и трудно передать, какая выходит бессмыслица, когда чтец не понимает значения ударений и останавливается на полумысли, и дробит предложения». Это не мешает, однако, глубокой вере и сильному развитию молитвословий по всему побережью.

Камня в местных постройках не видно вовсе, кроме фундаментов снеткосушильных печей, выразителей того снеткового промысла, которым живет все население обеих озер-близнецов, Псковского и Чудского, ютящееся вдоль громадной береговой линии, обрамляющей 3,087 квадратных верст водного пространства. Подле устья р. Великой много островов, числом до двенадцати; это — сплошные, богатейшие пожни, принадлежат Горкам, и несколько лодок, попавшихся пароходу навстречу, сидели краями бортов своих чуть не до воды, будучи нагружены изумрудной зеленью только что скошенной на островах роскошнейшей травы.

Уместны несколько данных об озере или озерах, имеющих с лишком 3,000 квадратных верст пространства, из которых 750 приходятся на долю маленького, южного, Псковского озера (40 верст длины), соединенного с Чудским (80 верст длины) проливом в 15 верст длины и 5 ширины. Несмотря на полную, вечную связь обеих озер, характеры их совершенно различны. Тогда как Чудское озеро имеет дно каменистое, неровное, достигающее почтенной глубины в двадцать сажен и более, озеро Псковское глубиной своей не превышает пяти сажен; глубина эта, впрочем, почти везде одинакова, кроме побережья, и дно озера, везде ровное, илистое, обильно покрыто водорослями. Насколько, по словам исследователя здешней озерной жизни, вода в Чудском озере чиста, прозрачна, настолько же мутна она в Псковском, и, вероятно, эти особенности обусловливают то, что в первом из них имеется крупная ряпушка, а во втором, безусловно, царит мелкий снеток. эти физиологические особенности так вески, что псковский снеток, попав в Чудское озеро, достигает гораздо большей величины, но зато утрачивает, почему-то, многие хорошие качества вкуса; ему, по-видимому, нужна незначительная глубина, горизонтальность дна и водоросли, с их обильным цветением и развитием моллюсковой жизни. Богатство снетков, которым много уже веков живет население псковского побережья, огромно; не в связи ли с ними и самое название Снетогорского монастыря? Нет снетка вкуснее псковского, — об этом скажут вам и в Москве, и в Петербурге, и это совершенно справедливо, и это может подтвердить всякий, кому удалось отведать на месте свежих снетков, вовсе но обладающих тем неприятным запахом, который, главным образом, зависит от первобытных способов, какими снетки заготовляются впрок. За последние годы местные рыбаки жалуются на уменьшение снетка, но и тут, как относительно запаха, виноват не снеток, а люди. Снеток так плодовит, что если бы не уничтожение выбрасываемой им и оплодотворенной икры, если бы не люди, с их убийственно мелкими сетями, не щука и не окунь, то, не более как в течение двух лет, все Псковское озеро могло бы быть запружено снетком. Из числа многоразличных мер, принимавшихся и принимаемых против хищнического способа ловли снетков, одной из самых действительных и довольно крутых следует считать запечатывание, на время нереста, снеткосушильных печей по всему побережью. Особенное зло заключается в том, что рыбаки пользуются при ловле сетями до такой степени мелкими, что сквозь них не проходит даже икра и этим уничтожается рыба, еще не вылупившаяся.

Удивительно сходны у нас судьбы рыбных промыслов на далеком Мурмане и на ближнем Псковском озере, с той только разницей, что там не хотят умело обращаться с сельдью и треской, а здесь — со снетком. Богатство, там и тут, одинаково, народонаселение прирождено к промыслам, одевает на голову тот же треух, также беззаветно смело и выносливо, трехлетний мальчик уже орудует веслом, сбыт обеспечен, продукт хорош, но приготовление плохо и первобытная лопата движется в кучах живого материала, доставленного на берег там — океаном, здесь — озером. Как там, на Мурмане, на торосском промысле зимой, оторвет, порой, льдину и уносит, часто безвозвратно, промышленников, так и тут весенний ветер «падара» также рвет льдины и уносит их от берега с людьми, иногда тоже безвозвратно. Конечно, Псковское озеро беднее Мурмана, но не одного только снетка и ряпушку производят здешние воды; не говоря уже о толстом и неуклюжем соме, встречающемся, впрочем, довольно редко и отличающемся самым невкусным мясом, здесь имеются очень вкусный лещ и судак, направляющиеся для сбыта, главным образом, к Петербургу; щука, идущая в Варшаву; окунь, ерш и язи, расходящиеся на месте. Но главный продукт — снеток.

Хорошенький, маленький снеток ходит обыкновенно необозримыми стаями, подле которых шмыгают окуни, их заклятые враги, а в воздухе носятся чайки; сырой снеток имеет неприятный запах, которым пропитаны все прибрежные деревни, но, при хорошей сушке, теряет его совершенно. цветом он синеват, но, по мере замирания, белеет; снеток мечет икру в марте и апреле, но всегда вслед за вскрытием льда; если он заходит для этого в устья местных рек и речек, то буквально запружает их, и тогда снетки могут быть черпаемы ковшами. Ловят снеток круглый год; самый хитростный и трудный, а по времени, самый продолжительный — это зимний лов, от замерзания до вскрытия озер. Тут пускается в ход большой невод, состоящий из матки и двух крыльев, каждое в 150 саж. длины и 8-10 ширины, матка в 10 саж. длины и 7 ширины; этот невод со всеми нужными приспособлениями или то, что называется «большим запасом», стоит около восьмисот рублей и служит один только год. При подобном неводе необходимы шестнадцать рабочих и восемь лошадей, кроме хозяина запаса и управляющего ловлей или «жерника»; лошадь и два рабочие составляют «гнездо»; все, вместе взятые, называются «дружиной».

Зимний лов с большим запасом очень труден и довольно сложный. Когда лед окрепнет, то делается где-либо прорубь, ловец ложится на лед и смотрит в прорубь, причем, для того, чтобы яснее видеть, накрывает голову. Зоркость этих людей, говорят, удивительна, и они усматривают снетка на глубине трех сажен. Если снеток выслежен, то тут вбивается в лед «пешня», и это место принадлежит нашедшему. Для того, чтобы опустить под лед и протянуть под ним огромный невод в 300 саж.длины, делается около шестидесяти прорубей, расположенных правильным четырехугольником, имеющим около ¹/₂ версты в поперечнике. Вдоль двух боков этого четырехугольника протягивают подо льдом два наружные конца невода, а между них посредине пойдет мешок матки, тоже под целым рядом прорубей. Две проруби особенно велики: та, в которую невод будет опущен, «подвальное корыто», и та, в которую его поднимут — «подъемное корыто».

Когда невод привезен на место на квадратных, в 2,5 сажени длины, санях, называемых «водовиком», и опускается, тогда, во время лова, очень характерны три действия. Одно — это тяга невода подо льдом; она производится таким способом, что к обоим наружным концам его, опущенным в «подвальное корыто», привязывают жерди, снабженные на наружных концах железными кольцами; жерди эти, длиной сажен в пятнадцать, опускаются в воду, причем концы их, снабженные кольцами, подводятся под ближайшие две проруби, сквозь которые подхватываются они деревянными крюками, и лошади, или люди, тянут невод от проруби к проруби. Передвижение этой жерди от проруби к проруби можно, пожалуй, сравнить со шнуровкой дамской обуви, когда шелковый шнурок протягивается сквозь отверстия вслед за медным наконечником. Второе характерное действие лова состоит в глядении под лед сквозь те проруби, под которыми идет матка невода и которые называются «глядельницами»; ложась на живот и накрыв чем-либо голову, один из рыбаков смотрит в воду, и если замечает, что рыбы достаточно, то машет рукой, чем дает знать, чтобы невод тянули дальше. Третье любопытное действие имеет место при вытаскивании невода и оно установлено обычаем и держится так же свято, как и значение «пешни» на месте, найденном кем-либо для лова. Когда невод подтянут и матка находится подле последней проруби, тогда подбегают к ней дети, бабы, старики с ковшами в руках, так называемые «кошовники», и ловят снеток сколько кому удастся. Несмотря на то, что ковши доставляют иногда больше добычи, чем остается самому хозяину, никому и в голову не приходит посягнуть на обычай. Что-то подобное, только не со снетками, имеется и на Мурмане; между прочим, здесь, как и там, на Ледовитом море, каждый ветер имеет свое прозвание: северный называется «северик», западный — «мокрик», южный — «теплик», а юго-восточный, дующий от Пскова — «вахтица».

Снеток продается обыкновенно на месте, на глазомер, огулом, причем составляется нечто вроде аукциона. Рыбак выкликает свой цену присутствующим тут купцам и владельцам снеткосушильных печей; если цена высока, последние молчат; если они согласны, то произносят слово «данотам» — и купля совершена. Половину всего улова натурой получает хозяин, половину ловцы; но случаются и видоизменения этого основного правила. Снеток поступает непосредственно в снеткосушильные печи, которых на здешних заводах имеется по 4-16, а в каждую печь помещается до четырех четвериков сырого снетка; всех заводов по берегам и островам около ста. После всякой топки, печь выметается, и под её посыпается тем белым песком, который так неприятно похрустывает в зубах при употреблении снетка в пищу и который необходим против прижаривания снетка. Светок набрасывают в печь, солят и переворачивают просто-напросто лопатой.

Средним числом вывозится в год псковского снетка около 200,000 пудов, что, при цене трех рублей пуд, дает валового дохода до 600,000 рублей, из которых на долю промышленников приходится около 440,000 рублей. Так как всех дворов, занимающихся рыбным промыслом, считается до 1,500, то на долю двора приходится 150 рублей, чего для покрытия всех домашних потребностей мало и приозерные крестьяне занимаются еще перевозкой тяжестей и торговлей глиняной посудой, приготовляемой в Пскове.

Снеток составляет любимую нашим народом пищу, и этому есть свое основание: одного фунта снетков достаточно, чтобы приготовить суп на десять человек, и в этом смысле он мог бы представлять превосходный консерв для войск. Но, как сказано, приготовление его впрок очень неудовлетворительно: экономия в дровах и соли вызывает то, что его не сушат, а только провяливают, и снеток доходит к рынкам в виде какого-то мусора; этой же сыростью пользуются для увеличения веса, чего достигают также и тем безобразным приемом, что, не довольствуясь примесью песка, захваченного снетком из печи, его прибавляют еще нарочно. Какое удивительное сходство с приготовлением мурманской трески, в которой для увеличения веса оставляют хребетный столб, обусловливающий её гниение и убийственный запах!

Участвуют в снетковой ловле все пятьдесят одно селение, расположенные по берегам Псковского озера, да, кроме того, столько же таких, что расположены от него несколько подальше. Центром этого промысла, его рынком и биржей является посад Александровский, на островах Талабске и Верхнем, к которым и направлялся пароход с путешественниками, в полнейшем блеске роскошнейшего дня. Недалеко отсюда, близ западного берега, лежит небольшой остров Варанье, — Вороний камень, где имела место знаменитая победа Александра Невского в 1241 году; бой произошел на льду и возвратил псковичам захваченный ливонцами их родной город. Тут же разбили псковичи ливонцев и в 1463 году.

Талабские острова: Талабск, Верхний и Талавенец расположены в южной части Псковского озера, ближе к западному берегу, и имеют население, приблизительно, в четыре тысячи человек. Вид на острова с парохода, при полной тишине воды, при ослепительном блеске полуденного солнца, был невыразимо хорош и типичен. На зеркальной поверхности озера высились один подле другого все три острова, разделенные небольшими проливчиками. Основанием всем им служат огромные валуны, след доисторического ледяного периода, отчасти вечно обнаженные, отчасти открывающиеся при малой воде. Только на Верхнем острове имеется роскошный сосновый бор, два другие совершенно лишены растительности; розовые пески, прикрывающие валуны, служат основанием для жилых строений Александровского посада на островах Талабске и Верхнем; население ближнего, бок-о-бок лежащего, Талавенца, почему-то причислено к береговой остенской волости.

Нельзя было не любоваться чудеснейшей картиной, которая развертывалась перед глазами. Словно нарочно, блеск и самостоятельность картины подняты были до крайних пределов великолепия крестным ходом по воде икон Елеазаровского прибрежного монастыря. При сходе на помост, за множеством теснившихся лодок, нельзя было заметить приближения своеобразной флотилии, направлявшейся к берегу; но когда путешественники уже сели в лодку для переезда к берегу, флотилия эта не могла не обратить на себя их внимания. Шесть больших лодок, одна за другой, медленно шли на веслах полные народом; все эти люди, кроме гребцов, конечно, стояли в лодках и над ними высились хоругви и кресты, и сияли обложенные золотом и серебром иконы: «Помощник и покровитель бысть мне во спасение», слышались слова исполнявшегося пения. Процессия эта ежегодная. Самый монастырь находится на берегу, в восьми верстах расстояния.

Вход в находящийся на острове храм оттенен диким каштаном и липой; четырех-парусный свод не высок; на четырех-ярусном иконостасе и по стенам церковным много икон в ценных окладах — дар часто нуждающихся в помощи Божией островитян; над алтарем красуются висящая сень и престол в серебряном одеянии.

Высокие, большей частью двухэтажные деревянные дома посада поднимаются плотной стеной; в Талабске имеются два начальные народные училища; но, в противоположность сельским учебным заведениям, классные занятия в них имеют место в летнее время, а каникулы — зимой.

Около двух часов пополудни путешественники находились уже на пароходе, для дальнейшего следования на Гдов. Озеро блестело и лучилось по-прежнему. Виднелись там и сям по зеркальной поверхности, воспользовавшиеся пробуждавшимся слабым ветром, так называемые «будары», большие мелкосидящие крылатые лодки с одним прямым парусом, поднимающие до 15,000 пудов; виднелись и мелкие рыбачьи лодки. Встречались суда, нагруженные бочками со снетками; показался и буксирный пароход лесопромышленника Зиновьева «София». Пароход «Dorpat» двинулся проливом из Псковского в Чудское озеро и взял курс на северо-восток к Гдову. Чудское озеро смотрело менее приветливо: опускалась какая-то мгла. К вечеру, когда значительно стемнело и бросили якорь саженях в 200 от гдовского берега, чтобы съехать на него, небо стало пасмурно и предвиделся скорый дождь.

Гдов. От Гдова к Юрьеву. Чудское озеро.

Древнее обличие Гдова. Замечательный собор. Историческое. Крестьянские мемуары. Николаевская церковь. Буря на озере. Проекты понижения его уровня. Река Амовжа. О русских семьях, матрикулованных в прибалтийских губерниях. Юрьев.

Хмуро и холодно глядело кругом вечером, 28-го июня, когда путешественники, съехав на берег, отправились в экипаже в Гдов, отстоящий от берега озера версты на три.

Всегда ли Гдов был так далек от озера? не сделало ли тут время именно того, что предполагают сделать прибалтийские помещики, т. е. не понизило ли оно уровня Чудского озера? Хотя история и гласит, что город построен в 1422 году псковскими посадниками и они заложили тут, на пятой неделе по Пасхе, крепость на реке Гдове, в двух верстах от озера, что ее строили триста человек и уже к 1-му ноября окончили и освятили; но то же сведение утверждает, что здесь, до того, был и старый посад; затем, в настоящее время, расстояние это, несомненно, длиннее двух верст; следовательно, некоторое удаление города от воды все-таки совершилось. Путь к Гдову шел по тундроватой местности.

Гдов лежит на невысоких холмах и кое-где выполз своими очень невзрачными домиками и немощеными улицами из-за старых, разрушающихся, много веков уже белеющих в своей смертной бледности, стен древней крепости; речонка Гдова тоже обрастает по тихим берегам ряской и стрельником, и трудно отличить, что именно блестит под водой, заметной там и сям: древний ли ров, или сама собой образовавшаяся лужа. Вид Гдова унылый вообще, в пасмурную же погоду он и того хуже. А ведь река Гдова была, когда-то, глубокой и омывала неприступные твердыни, первое нападение на которые, со стороны немецких рыцарей, совершилось сорок лет спустя после их построения. Унылость Гдова была присуща ему и раньше, потому что когда Екатерина II прибыла в Гдов и немного в нем отдохнула, то оставаться ей дольше помешали эти «скуку наводящие места». И действительно, только служебные обязанности могут занести кого-либо в Гдов, лежащий совершенно в стороне от каких бы то ни было торговых или военных путей.

Городской собор не велик, но очень характерен. При входе в него прежде всего бросаются в глаза два грузные столба, из числа четырех, поддерживающих невысокий, с горшечными сводами, купол и круглые, темные отверстия многих «голосников», вделанных в стены и обусловливающих чрезвычайную звучность, отзывчивость небольшого храма, построенного в 1540 году, во имя св. Димитрия. Эти столбы, эти голосники, совсем не симметрично разбросанные окошечки — под куполом их шесть — и круглые сводики, тоже достаточно не симметричные, придают храму удивительно типичный, для истории нашей архитектуры важный характер. Некоторые колокола от времени Иоанна Грозного. Мало у нас таких, вполне сохранившихся в древнем обличии, церквей. Иконостас пятиярусный, по коричневому фону, когда-то малиновому, стар и увешан вплотную ценными, в окладах, иконами, так что представляется раскрытой книгой, обращенной страницами своими к молящемуся и приглашающей его читать по ним. В истории иностранного, романского и готического искусств хорошо известны так называемые «Библии в лицах»; наши иконостасы, наши циклические фресковые изображения вполне заменяют их, и если бы только мы хорошо знали бытописания наших святых, хотя бы по Четьи-Минеям, если бы мы дали себе труд (чего мы в большинстве, к несчастью, не делаем) знать историю деятелей церковных, то наши иконостасы заговорили бы любопытным, поучительным языком. Здесь не место, конечно, приводить примеры того глубокого разнообразия, той типичности наших святых, которые действительно существуют и о которых вспомнилось так хорошо при взгляде на гдовский иконостас, раскрытый громадной книгой в лицах. Мы любим биографии светских деятелей и поучаемся на них; но мы совершенно незнакомы с жизнеописаниями деятелей церкви, в которых, если отбросить некоторые наращения и прикрасы, добавленные временем, всегда имеется налицо глубоко знаменательное и не умирающее во времени зерно. Лики святых на здешнем иконостасе все обращены лицом к царским дверям и будто слушают богослужение; над дверями — Спаситель, выше — Богоматерь, еще выше — Распятие под небольшим куполом; в алтаре — три части.

Гдовский собор далеко не так богат в своей обстановке, как находящийся на далеком северо-востоке, на реке Вычегде, собор сольвычегодский, посещенный в прошлом году и дышащий в своей святыне памятью именитых, богатых людей Строгановых, но по характерности, по цельности впечатления XVI века, он ему не уступает. Жаль, что до него добраться трудно и путешественники в Гдове — редкость, а то эта живая иллюстрацияцерковной обстановки времен Иоанна Грозного посещалась бы чаще. Предание гласит, что, шествуя в Ливонию, проходил чрез Гдов сам царь; бывали тут шведы, поляки, литовцы, первые даже владели Гдовом до 1622 года, и дважды брал город приступом Густав-Адольф; в числе городов, приставших в 1611 году к ивангородскому Лжедимитрию, названы летописью и гдовяне; в 1705, Петр Великий, прибыв сюда из Нарвы, отправился в Псков из Гдова на полоненных шведских судах. Для пребывания здесь Екатерины II, в 1780 году, был устроен временный деревянный дворец, а путь её до Пскова освещался пылающими кострами. В 1818, со своими уланами, шел здесь Цесаревич Константин Павлович. Очень любопытен тот факт, что память об этом последнем пребывании сохраняется между крестьянами в весьма своеобразном предании. В Гдове, говорит оно, все служащие, почему-то, разбежались и великий князь, очень недовольный этим, оставил город; в деревнях, по пути, народ встречал его толпами; местами Цесаревич шел с ними пешком; на одной из станций побранил за неисправность в лошадях; в свите, говорит предание, находилась и польская графиня Радзивилл.

Сведения об этом сохранены, между прочим, в записках крестьянина села Выскатки, Ефима Андреева, составляющих один из немногих документов, подлежащих, конечно, исправлению, по истории Гдова и составленных в 1865 году. Этот Ефим Андреев, стремящийся свято сохранить память о старине, явление далеко не единственное в России. Можно было бы привести несколько примеров подобной, в высшей степени своеобразной мемуарной литературы, из которой назовем хотя бы еще один: воспоминания крестьянина села Угодич Ростовского уезда, Ярославской губернии, Александра Артынова, которого в деле писания записок поощрял покойный Погодин; они напечатаны в 1883 году.

В Гдове находится также очень маленькая и древняя, величиной с комнату, с маленьким куполом, Успенская церковь. Некоторые считают ее, и, по-видимому, не без основания, за древнейшую: колонн в ней нет, изгибаются две небольшие арки, окна тоже не симметричны, а в наружном очертании она не лишена сходства с собором и могла служить ему прототипом; предание говорить, что она построена одновременно с крепостью, и это весьма вероятно. Говорят также, будто с одной стороны колокольни, восьмиугольной, в двадцать две сажени вышины, построенной позже, подле которой она ютится, до 1822 года примыкала точно такая же другая церковь, во имя св. Михаила, но она «по ветхости или своеволию» сломана каким-то охочим немцем Крейгером и пережжена на известь для постройки тюрьмы и присутственного дома, находящихся бок-о-бок.

Тюрьма, на постройку которой Крейгер взял готовую известь древнего храма, расположена подле церквей. Всех жителей в Гдове 2,287 человек. Домов каменных имеется только семь, деревянных 785, и все это, большей частью, невзрачные клетушки, с гусями, курами и поросятами на улице.

Училищ в Гдове два, мужское и женское, всех учащихся около 120 человек; содержание обоих училищ обходится в 2.920 рублей (министерство народного просвещения — 1,326, город — 764, земство — 500 и сбор за учение — 330), помещения училищ собственные; земская больница устроена на двадцать человек; учреждения содержатся в хорошем порядке.

Одним из наиболее ценных памятников древности этого города является Николаевская церковь. Тут стоял, когда-то, до упразднения в 1764 году, одноименный с ней монастырь, основанный одним из псковских посадников в 1424 году; заросшие пруды и старые дубы еще видели его, доживавшего четвертый век своего существования, после двадцати игумнов и двух архимандритов; при копании могил, говорят здешние жители, в них находили многие волосяные мантии, таинственным образом сохранившиеся после неизвестных по именам постриженников. Говорят также, будто стоящая памятью монастыря церковь перенесена сюда из села Вейна, около 1750 года, а просуществовала она на прежнем месте пятнадцать лет, так что ей в настоящую минуту около ста шестидесяти лет веку. Она — деревянная, с двумя преддвериями; шестигранный купол высится на высокой неуклюжей шестигранной шее, под колоколообразной шапкой и поддерживается четырьмя деревянными подпорами. Иконостас шестиярусный, древний, обставленный иконами, украшавшими, когда-то, несуществующий ныне монастырь. Иконы много древнее самого храма и явились на свет в древнем Пскове; то же самое неоднократно приходилось видеть на дальнем Севере, на Мурмане и Белом море, где в церквах, сравнительно молодых, хранятся святые изображения из мастерских вечевого Новгорода и его монастырей.

Осмотрев достопримечательности Гдова, путешественники отправились на том же пароходе «Dorpat» в дальнейший путь. День был бурный. Едва только поднять был якорь, что, благодаря близости дна, произошло быстро, и пароход двинулся поперек северо-восточного ветра, навалившегося на нас справа, как почувствовалась сильная качка. Озерная вода была так мутна, что напоминала очень близко невозможную муть Мезенского залива, обусловливаемую неустанными приливами и отливами, — муть, которая дает осадок на целую треть высоты ведра. Ясно было, что покинутое побережье очень мелководно, и хотя, при той непогоде, которая ополчалась, трудно было соображать различные исторические подробности о покидаемой местности, но некоторые из них все-таки припомнились. Уже со времени путешествия по России Олеария, с XVI века, затем при Екатерине II, от поры до времени всплывал проект понизить уровень Чудского озера фута на четыре. Этим, согласно более позднейшему расчету академика Гельмерсена, было бы осушено, оздоровлено и предоставлено в распоряжение сельского хозяйства до 113,000 дес. пока что совершенно непригодной болотной почвы (если прибавить к этому целую систему моховых болот и озер по лифляндскому побережью, оставленную Гельмерсеном без внимания, то указанная цифра увеличится еще на 30,000 дес.). считая доходность десятины в шесть руб., получилось бы, таким образом, от понижения уровня воды в озере, чистой прибыли 679,000 руб. ежегодно, что соответствует капиталу в 13.600,000 руб. Стоимость работ по понижению уровня, по приблизительному расчету, составляла бы только один миллион рублей. Проект этот не заглох; он несколько лет тому назад подвергался даже обсуждению на лифляндском сельскохозяйственном «конгрессе». Судить о достоинстве проекта без подробного ознакомления, конечно, нельзя; но нельзя не обратить внимания на то, как посмотрят на это понижение чудского уровня крестьяне на реках Великой и Нарове, что скажет снеток — заповедный кормилец местного населения, что скажут в деревнях, схожих с Горками, привыкших жить на воде и поставленных сразу на сушу? Кроме того, в обсуждавшемся на «конгрессе» проекте не выяснено, почему же сельские хозяева Лифляндской и Эстляндской губерний, которых это дело интересует более всех, не положили на него требуемого миллиона, а ищут правительственной затраты. Если посчитать, сколько новых коров будет прокармливаться на осушенных местностях (по приблизительному расчету до 18,000 голов, изображающих капитал в 720,000 рублей), сколько масла и сыров будет понаделано и продано, то, право, нельзя не согласиться с правильностью затраты и надобно только удивляться тому, почему она не сделана до сих пор. Если не ошибаемся, лет около тридцати пяти назад, полковнику Тимофееву было поручено произвести исследование о соединении Чудского озера посредством канала с Балтийским морем; дело тоже не новое. Кажется, по почину юрьевского купечества, производились лет двадцать назад разведки судоходности Наровы, причем доходили пароходом почти до самого водопада, но устройство правильных рейсов признано опасным.

Пароход «Dorpat», всего в 60 лошадиных сил, имеет 110 футов длины и только 23 ширины — скорлупка очень небольшая для того, чтобы бороться с настоящей бурей; не велик должен был быть и переезд поперек озера к устью мирной реки Эмбах, бывшей Амовжи, — всего только три часа времени, а между тем пришлось пережить минуты не особенно приятные. Буря разыгралась настоящая, могучая. Не раз можно было наблюдать, как пошлепывало колесо правого кожуха по воздуху, потому что левое шло слишком глубоко в воде; многократно перекатывались волны поверх палубы, сваливая с ног людей, сбивая их даже с сидений, проникая в каюты сквозь закрытые двери и доказывая совершенную непригодность людских одеяний, назначенных защищать от воды только сверху и с боков, а не снизу; с быстротой изумительной высыхали на горячей поверхности котла и трубы капли озерной и дождевой воды, щедро осыпавшие их со всех сторон, а от новеньких флагов, раззевавшихся по канатам, остались скоро одни только клочья. Ни малейшего порядка, никакой системы нельзя было доискаться в движении мутных, беспорядочных волн; хотя ветер напирал, несомненно, с одной только стороны и неуклонно кренил пароход левым бортом; хотя свистело и дуло только справа, но озеро щетинилось не правильными, более или менее параллельными, грядами, а бурлило, кипело, ерошилось всей своей поверхностью, и судно двигалось по какой-то неописуемой, безумной толчее. Кто бывал в сталактитовых пещерах, хотя бы на нашем Чатырдаге, тот легко представит себе поверхность Чудского озера в бурю, с двумя существенными разницами, конечно: сталактиты опускаются остриями книзу и неподвижны, волны же поднимали острия кверху и двигались безустанно.

И так продолжалось ровно три часа. В исходе пятого капитан, типичнейший и почтеннейший из всех капитанов света, весь в коже, с нахлобученным капюшоном, из-под которого резко белела седая борода, выступая по-американски только снизу подбородка, объявил, указывая на какие-то две точки, что это берег — вход в Эмбах. Сообщение было весьма приятно. Точки росли, расширялись; это темнели какие-то сосны на берегу, и невольно вспомнилось, глядя на них, как важна должна быть для местных рыбаков та красивая сосновая роща Верхнего острова, которой пассажиры любовались вчера на высоком песчаном гребне его, — роща, видная отовсюду не за один десяток верст, и этим самым, поистине, заповедная.

К темневшим над мутью воды точкам начали мало-помалу прирастать снизу какие-то темные черточки; они становились шире, удлинялись; это обозначались те низменные, болотистые берега, которые предназначены, при понижении озерного уровня, к осушке; глянули какие-то два рыбачьи домика, подле них два парохода — «Peipus» и «Maria», и целая флотилия юрьевского гребного клуба. Еще несколько поворотов колес, и пароход сразу вошел в полнейший штиль реки Эмбах, где, вместо рева ветра, раздавалось стройное пение с палуб обоих пароходов, стоявших у самого устья реки. Отсюда до Юрьева оставалось 21/2 часа пути.

Ширина Эмбаха, по-старому Амовжи, подле устья около двадцати сажен, глубина восемь сажен; тростники, болота, луга роднятся одни с другими непосредственно, и зелени, зелени не оглядеть. Что за роскошная охота должна быть в этих местах! Хорош и многочислен скот. По берегу то и дело скакали на конях, в шляпах с широкими полями, словно жители пампасов, местные крестьяне. Берега Эмбаха густо населены; особенно красивы здесь усадьбы Лунья, служащие целью летних поездок из Юрьева, и Хавелау — имение графа Шереметева. Фамилия графов Шереметевых, одна из многих русских фамилий, вошедшая в состав матрикулованного местного дворянства; то есть такого, которое, как сказано, пользуется в прибалтийском крае особыми правами, превышающими права русского дворянина вообще и составляющими аномалию в том смысле, что эти особенные права получаются не по почину Высочайшей власти, а по выбору местных матрикулованных дворян. это те права, существование которых лишает русского дворянина, ступающего на землю трех прибалтийских губерний, сразу, мгновенно множества прав и, так сказать, низводящих его. Если взять в руки списки матрикулованных местных дворян, то нельзя не заметить, что в ряды их вступали те русские люди, которые, в свое время, играли более или менее значительные роли. в числе титулованных значатся, например, в Эстляндской губернии: Аракчеев, Блудов, Дибич, Горчаков, Меншиков, Мордвинов, Гурьев, Долгорукий, Голицын, Шереметев, Шувалов, Сперанский, Орлов, Панин, Зубов, Суворов, Куракин, Левашов, Олсуфьев, Шаховской-Глебов-Стрешнев, Вязмитинов, Валуев, Волконский, Васильчиков. есть и не титулованные: Бибиков, Демидов, Козодавлев, Голубцов, Антропов, Колтовской, Олсуфьев, Молчанов, Муравьев, Жеребцов, Спиридов, Трощинский, Чичерин. Это в одной только губернии Эстляндской; но есть свои контингенты русских фамилий и в обеих других губерниях, и нельзя не признать того, что в списках этих имеется, так сказать, добрая часть нашего административного житья-бытья за целый ряд царствований, в лицах его сильнейших представителей, приобщавшихся к дворянству немецкому, матрикулованному.

Вершины юрьевских церквей, — города, основанного князем Ярославом более чем 800 лет тому назад, стали заметными часу в седьмом вечера довольно ясно, благодаря тому, что в воздухе окончательно просветлело. Церкви эстонская и лютеранская намечались особенно ясно. По мере приближения к городу, следуя извилинами Эмбаха, нельзя было не заметить очень коротких и широких лодок, нагруженных лесом. Лесов по пути встречалось очень немного. У самого уже города стала видна с палубы хорошенькая, но небольшая православная церковь с зелеными куполами; указали и на развалины замка, на обсерваторию. Городок, раскинутый на невысоких холмах, весь потонул в зелени садов и глядит удивительно опрятно. А ведь когда-то по улицам его «жили гады и хищные звери», так как Петр I, за сочувствие к шведам, нисколько не стесняясь, отправил весь магистрат и бюргеров в Вологду. Главные части города расположены на правом берегу реки, то есть влево от парохода, подходящего с озера. Вплотную с обеих сторон Амовжи теснились городские дома; пришлось подходить к пристани очень медленно, чтобы не задеть какого-нибудь суденышка, барки, лодки, которых здесь очень много.

Юрьев.

Местный собор. Эстонские общества. Храмы. Университет и его былое. Три периода существования университета. Благодеяния Александра I и позднейших царствований. Характеристика всех попечителей юрьевского учебного округа. Значение теологического и юридического факультетов. Ширрен и его характеристика. Исчезновение русского языка. Богатства университета. Посещение коллекций и библиотеки, её богатства. Посещение развалины. Культурно-балтийское значение университета. Своеобразность устава. Корпорации. Речь, в Бозе почивающего, Императора Александра II.

Городской собор в Юрьеве[11] расположен довольно далеко от пристани. Он о трех приделах под восьмигранным куполом, иконостас белый с золотом, совершенно новый, а в открытые царские двери виднеется запрестольный образ Христа Спасителя, писанный на стекле.

Старый мост на Эмбахе очень типичен: высок, узок и гранитными очертаниями своими, высящимися над каменными устоями, отчасти напоминает те два петербургских моста на Фонтанке, которые еще не заменены новыми. В гостинице, в номерах, красовались со стен портреты Бисмарка. Это внимание к Западу, а не к Востоку, составляет здесь удивительно яркую черту. Странно видеть, что в этом исконно русском крае, безусловно и всецело принадлежащем России, протягиваются и натягиваются к Западу всевозможные нити, даже самые тончайшие, лишь бы они доказывали и поддерживали связь, имевшую когда-то место в далеком былом, и совершенно не признается какого бы то ни было, кроме административного, общения с Россией, — общения, которое, казалось бы, не могло подвергаться сомнению в настоящем. В истории здешней местной жизни и литературы выискиваются всякие мелочи, лишь бы они гласили о связи с Германией. Так, здесь известно, например, всякому гимназисту, что первый экземпляр шиллеровского «Дон-Карлоса», писанный прозой, был продан Шиллером рижскому издателю; что кантовская «Критика чистого разума» тоже издана впервые в Риге; что знаменитый Гердер служил некогда тоже в Риге, а было ему тогда только 25 лет от роду и провел он здесь всего четыре года; что, наконец, сам великий Гёте, когда он был «фуксом», ранен на студенческой дуэли не кем иным, как лифляндцем. Это ли не прочные связи? Царапина на массивном теле Гёте здесь на счету, тогда как развитие русского самосознания, во всей его целостности и значении, вся самостоятельная литература России, хотя бы в крупнейших деятелях, для людей, руководимых литературными воззрениями юрьевского университета, вдоль и поперек — ничто. Это не обвинение, это — факт.

Местные эстонцы, под влиянием соседей, тоже немало изменились; в особенности же бросалось здесь в глаза полное отсутствие на головах эстонцев их классических длинных светлых волос, с которыми вступили они в историю, проделали ее и продолжали носить до нынешнего столетия. и совершенное исчезновение характерных женских головных уборов, так как в большой толпе женщин только пять из них имели на головах неширокие светлые кольца. Здесь, следовательно, с полной наглядностью сказалась, относительно эстонцев, та же черта обезличения, которая была замечена в латышах; как там, в Курляндской губернии, на берегу Аа, так и тут, в Юрьеве, на Эмбахе, в Лифляндской губернии, аборигены вычищены, обриты, обстрижены и облицованы по одному бестипичному образцу, и, если видеть в этом достоинство культуры, то достоинство это довольно призрачно. Эстонцев в самом Юрьеве 16,526, немцев 10,486, собственно русских 1,818, прочих 1,144, всего около 30,000 человек; необходимо, однако, заметить, что эти данные, если считать по языку, верны, но по национальностям представляются иными: немцев оказалось бы меньше, эстонцев, говорящих по-немецки, больше.

Эстонская лютеранская церковь, в описываемое время, еще не была достроена и не имела башни; единственный широкий неф крыт деревянным потолком и обведен хорами на колонках, так что в общем напоминает Петропавловскую церковь в Петербурге, на Невском; местный немецкий лютеранский собор, о трех кораблях, разделенных столбами, на которых покоятся острые своды, с трехстворчатой картиной Распятия над алтарем. В обоих храмах имеются хорошие органы.

Наибольший и вполне самостоятельный интерес представляло, конечно, посещение юрьевского университета и его учреждений, и будет вполне уместно сказать более подробно об этом умственном средоточии всего прибалтийского края, составляющем аорту его организма, не лишенную, конечно, некоторых хороших сторон, но имеющую в себе и такие особенности, которые, с точки зрения общерусских государственных интересов, подлежали бы, по-видимому, существенным преобразованиям.

Прежде всего, и на первых строках, является необходимым, насколько возможно, опровергнуть два общепринятых мнения. Во-первых, хотя университет основан в 1632 году Густавом-Адольфом, но ему нет еще 254 лет от роду, потому что надо вычесть тридцать четыре года его несуществования, вслед за взятием Юрьева русскими в 1656 году. да еще те годы, в которые существовал он еле-еле в городе Пернове в течение двадцати лет, до 1710 года, затем еще почти целое столетие теневого существования, пока в 1705 году окончательно поднят был вопрос, где же быть университету — в Митаве, Пернове или Юрьеве, — вопрос окончательно решенный в 1802 году Императором Александром I в пользу последнего. Во-вторых, местные люди утверждают, что дерптский университет «muss ѵог allem deutsch sein» то есть должен быть прежде всего немецким. несмотря на подобное мнение, юрьевский университет за все время властвования шведов был скорее шведским, чем немецким; если взять 25-летний период его бытия при шведах и столько же при русском владычестве, то окажется, что тогда училось в нем 425 немцев и 553 шведа, а за первую четверть века третичного бытия, под русским главенством, колесо мгновенно перевернулось и в университете оказалось немцев 2,250, а других национальностей только 150. Итак, местный университет гораздо моложе, чем иным кажется, и был он, а, следовательно, может быть и в будущем не немецким.

Если, согласиться с тем, что невозможно, — то есть , что университет существует 254 года, то время это делится очень резко на три периода.

С 1632 по 1656 год. В лагере под Нюрнбергом, в самый разгар тридцатилетней войны, подписал Густав-Адольф шведский, незадолго до смерти, грамоту об основании университета. Характерно, что говоривший именем короля при открытии университета генерал губернатор Скитте объяснил цель возникновения его тем, чтобы «воинственная Лифляндия была приведена на путь добродетели и нравственности». Балтийские немцы хвалят Густава-Адольфа за то, что он создал университет «для Лифляндии», а не для Швеции, так сказать, для сохранения обособленности края и его индивидуальности, и что преемники его на шведском престоле, сделав университет шведским, «не поняли того, что пользующаяся всеми своими правами, прочно развивающаяся немецкая Лифляндия важнее для них, чем не свободная, насильственно шведизованная». Можно, конечно, вволю спорить о том, хорошо или дурно поняли шведские властители «значение» обособленного университета, но нет сомнения в том, что мысль о бесполезности исключительно немецкого университета в не немецком государстве — вовсе не нова. Этот первый в Юрьеве университет, так называемая «Gustaviana», существовал до 1656 года, до взятия города русскими. Нет спора, что русские того времени были грубы и круты, и вполне понятно, почему профессора со студентами разбежались тогда на целые тридцать четыре года. Пытались устроить университет в Ревеле, но неудачно. В этом первичном периоде разбежавшегося под конец университета имелось семнадцать профессоров-немцев и только семь шведов, следовательно, в профессуре несомненно преобладал элемент немецкий.

В 1690 году университет этот снова действует в Юрьеве или, как его называли немцы, в Дерпте, вторично потерянном для России. Университет вполне воссоздан; это так называемая «Gustaviana-Carolina». В 1699 году, при самом начале северной войны, университет перенесен временно в Пернов, но скоро вслед затем возвращен в Дерпт и становится шведским: большинство студентов — шведы, шведских профессоров 24, немцев только 4. Прибалтийцы тех дней, говорят местные источники, недолюбливали этого шведизованного университета и предпочитали, для окончания образования, ездить в «настоящую» Германию. Сохранились сведения о дурном положении учебного дела за это время: существуют протоколы о полнейшем нерадении профессоров и студентов, в которых обе стороны обвиняют друг друга в том, что они аудиторий не посещают; имеются сведения о том, как грязен и беспорядочен был университет, «а кухарки уродливы, нечистоплотны и бьют студентов». был такой факт, что студенты, основываясь «на своих привилегиях», ходатайствовали о разрешении им варить собственное пиво, но с этим не согласился местный акцизный чиновник, и т. д. К этому же времени, гласят факты, в студентах, не любивших вообще заниматься, развилась невозможная вражда между немцами и шведами, и дракам, даже в церквах, между студентами и военными не было конца.

Более чем целое столетие «Gustaviana-Carolina», собственно говоря,только прозябала. В капитуляциях лифляндского дворянства Петру I, от 4-го июля 1710 года, существует пункт 4-й, касающийся университета, согласно которому ему обещано «скорее увеличение, чем уменьшение его привилегий» (ibre Beneficia und Privilegia mehr zu augmentiren ale zu diminuiren), но сказано, чтобы «лютеранские профессора были хороши». Тут, как и в привилегиях дворянству, императорское согласие на status quo совершенно условно и свобода действия власти отнюдь не исключена: надо, чтобы профессора были хороши, а судить о них правительству. Миновало время Петра I, прошло еще несколько царствований, университет все-таки прозябал, несмотря на то, что стал он совершенно немецким и от шведских элементов освободился вполне. Только при Императоре Павле I, в 1798 году, поручено было всем трем прибалтийским дворянствам пересмотреть и разработать проект университета, и последнему, Высочайшей властью, дано крупное пожертвование — «100 Haken» земли. Курляндское дворянство в те дни от непосредственного участия в этом деле отказалось, и, вероятно, в этом кроется причина того, что в университетском гербе фигурируют только дворянства эстляндское и лифляндское. Лифляндия брала на свой долю 44,781 рубль расходов, Эстляндия 22,383 руб., Курляндия только 2,417 руб. 30 коп. Император Павел I, восстановивший в прибалтийском крае старые немецкие порядки и отменивший почти все распоряжения Екатерины II, как известно, до разработки университетского проекта не дожил. Спорным был в те дни даже вопрос о том, где должен быть открыть «новый» университет: в Пернове, Митаве или Юрьеве? Следовательно, и второй период существования университета как бы расплылся в тенях.

Указом Императора Александра I, от 5 января 1802 года, университет открыт, наконец, в бывшем Дерпте, и этим вступил он, благодаря русским Самодержцам, в третий, блестящий, до того небывалый по роскоши, период своего существования. Те два былых периода, как сказано, носят латинские названия «Gustaviana» и «Gustaviana-Carolina», от королей, положивших им основы; подобного, производного, от имени Императора Александра, латинского названия этому университету, несмотря на возникнувший блеск, однако не дано. Это небольшая забывчивость, не более того. 1 мая 1802 года начались лекции, и не далее, как осенью того же года проректор Лоренц и профессор Паррот ездили в Петербург, чтобы исходатайствовать у юного в те дни Императора для университета, якобы, полную автономию и независимое положение относительно дворянства. и действительно указ 12 ноября 1802 года подчинил университет непосредственно министерству народного просвещения. Скоро вслед за открытием университета в Юрьев прибыл Александр I, а в 1806 году, вместо дарованной университету земли, определено выдавать ему ежегодно из государственного казначейства по 126,000 руб., то есть даны русские деньги взамен прежних немецких дворянских, в чем и сказалась своего рода автономия.

Император Александр сохранил к профессору Парроту благорасположение на долгие годы, что явствует из их переписки. Насколько историческая критика могла взять на себя смелость коснуться характеристики взглядов Императора Александра I в те годы, она уяснила, что взгляды эти были вначале далеко не такими, как впоследствии. Молодой, цветущий красотой и здоровьем Император еще недавно вышел из воспитательства республиканца Лагарпа; те дни были временем дружбы его с Чарторыйским, Новосильцевым, Кочубеем, Строгановым, этими первыми, неопытными, хотя и воодушевленными лучшими стремлениями, молодыми людьми; теоретически увлекали Императора, объясненные ему Лагарпом — Руссо, Гиббон, Монтескье; он положительно мыслил о том, чтобы, облагодетельствовав Россию и человечество, отказаться от престола и жить мирным гражданином где-либо на Рейне.

При подобных воззрениях удивительно не то, что Император Александр I видел кусочек Рейна в Эмбахе, что он создал и так богато снабдил немецкий Дерптский университет, а то, что, несмотря на этот молодой порыв великодушие, Император в указе об учреждении университета все-таки упомянул о том, что он создается «для Русского государства» и «на службу отечеству».

За время более чем восьмидесятилетнего существования на новых условиях университет переживал самые разнообразные эпохи бытия; взгляды и веяния менялись, менялись генерал губернаторы, менялось непосредственное начальство — попечители учебного округа.

Первым по времени, до 1817 года, попечителем был Клингер, проводивший большую часть времени в Петербурге, поэт и друг юности знаменитого Гёте; местные источники не дают о нем прямых указаний, но приписывают первое утверждение самостоятельности университета профессору Парроту, о котором упоминалось.

С 1817 года попечителем назначен князь Ливень, действовавший в полном единении с ректором Эверсом на утверждение обособленности в чисто-немецком духе; этому много способствовало назначение его впоследствии, в 1828 году, министром народного просвещения. За время князя Ливена ежегодная сметная трата казны на университет возвышена с 126,000 руб. на 337,000, кроме того выхлопотано: на клиники 15,000 руб., на ботанический сад 31,000, на библиотеку 55,000, на анатомический театр 57,000, на обсерваторию 71,000, на хозяйство 65,000, на научные путешествия 52,000 и пp. и пр., всего на 1.002,166 рублей; все это, конечно, на ассигнации.

Крупны эти цифры, но князь Ливен, будучи впоследствии министром, сам объясняет в письме 1830 года, что «Дерптский округ, и в особенности университет, это моя слабая сторона, и я испытываю относительно него некоторую невероятную болезненную чувствительность» (wunde Reizdarkeit). За время Ливена прочно устроились студенческие корпорации, в 1822 году лифляндцы и эстляндцы, в 1823 — рижане, каждая в своей обособленности.

Преемником его по попечительству, с 1828 года, назначен советник, сенатор, барон Пален, уволенный от этой должности в 1835 году, причем назван в указе генерал-лейтенантом.

При нем, хотя и без «невероятной болезненной чувствительности», исключительное положение университета продолжало укрепляться и оказалось уже настолько сильно ко времени назначения третьего попечителя, Крафштрема, что когда, с конца тридцатых годов, вслед за июльской революцией и польским восстанием, началось введение в наши университеты значительной большей дисциплины и число студентов ограничено 300, юрьевский университет продолжал сохранять свой особую физиономию и сделался даже центром оппозиции, как, например, по известному в те дни делу профессора теологии Ульмана.

Крафштрему наследовал в попечительстве, с 1854 года, Брадке. Помимо основания университетской церкви, значительного увеличения средств и учебных пособий, попечитель достиг также восстановления права университета выбирать самостоятельно ректора и проректора, и при нем «признаны правительством» студенческие корпорации.

По смерти его, в 1862 году, вступает в попечительство граф Кейзерлинг, и замечается новое увеличение средств и окончательное утверждение полной независимости в избрании профессорского персонала. Оба управления, Брадке и графа Кейзерлинга, были не чужды агитационного, в немецком смысле, характера. В 1870 году назначен Жерве, довольствовавшийся, как здесь говорят и находят это лучшим в «русском чиновнике», тем, что предоставил все университетскому самоуправлению. Надо заметить, однако, что он счел за нужное переехать из Юрьева в Ригу и, так сказать, механически, хотя отчасти, освободиться от угнетавшей его мероприятия университетской среды. Это было хорошо, и поэтому не продолжалось. Ему наследовал Сабуров, которому, как когда-то князю Ливену, путь отсюда лежал к министерскому посту.

В книжке «Die deutsche Universitiit Dorpat» неизвестного автора, из которой многое из сказанного здесь заимствовано, тайный советник Сабуров назван «опаснейшим» попечителем округа. Он начал с того, говорится в книжке, что вернулся из Риги в Дерпт. «В несколько недель, замечает автор, достиг он такой популярности, какой не пользовался ни один из его предшественников... Барский дом его был открыт всем и каждому. Весь Дерпт со своими профессорами и студентами, дворянами и гражданами лежали у ног попечителя...» Вот что значило попечителю вернуться в Юрьев! Картинка эта, за правду которой, конечно, ручаться нельзя, поставлена автором с той целью, чтобы доказать, что этим путем тайный советник Сабуров достигал со стороны дворян и университета уступок quasi-невероятных: ему не противоречили, например, когда «он говорил открыто, что хочет русифицировать прибалтийский край», и он достиг образования учительской семинарии, то есть такого учреждения, которое, будто бы, «опасно для немецкого характера края». «Пятнадцать лет управления такого попечителя, сказано в книжечке, — и все прибалтийские провинции потеряли бы свое немецкое сознание и всю силу сопротивления». В Петербурге «не поняли», однако, этой единственно правильной системы обрусения, и назначен был, немногим чем отличавшийся от своего предшественника во взглядах на русское дело в крае, новый попечитель — барон Штакельберг, уступивший, наконец, место тайному советнику Капустину, который не замедлил перенести управление попечителя в Ригу.

Совершенно прав Эккарт, когда говорит, что «только с тех пор, как существует в прибалтийских губерниях юридический факультет университета, можно быть уверенным в пользовании старым правом, которое одно служит залогом их самостоятельного существования».

Нет никакого сомнения в том, что именно в юрьевском университете сходятся и сплетаются все обособленности края, потому что еще очень недавно, вплоть до мероприятий самых последних дней, все три губернии получали всех своих деятелей и получают их в большинстве до сих пор из юрьевского университета, начиная от становых (гакенрихтеров) до предводителей дворянства и всего обширного, сплоченного персонала лютеранского духовенства.

Петр I, даруя немцам право возобновить стушевавшийся в 1710 году университет, поставил непременным условием существование в нем особой кафедры славянского языка. Александр I открыл его «на пользу всего Российского государства». 19 декабря 1836 года, при Уварове, университету предписано, чтобы он не давал ученых званий без испытания в русском языке; позже, чрез пять лет, объяснено, чтобы, без строгого экзамена в русском языке, студентов на курсы не принимали. в 1842 году учреждена кафедра по русскому праву, и Высочайшее повеление гласило о чтениях на обеих кафедрах на русском языке; в 1846 году состоялось уваровское предписание, чтобы, кроме курса русской словесности, в каждом факультете было введено еще одно чтение на русском языке. Эти Высочайшие повеления и министерские распоряжения плохо соблюдались: в русском языке не испытывали, чтения не введены, об обязательности посещения студентами курса русского языка не было и помину, а одна из кафедр по русскому праву закрыта и очень ловко преобразилась в странную кафедру юридической практики, обратившуюся в кафедру балтийского права, с чтением его на немецком языке.

Юрьевский университет, в своем особничестве, никогда не был подчинен действию общего устава 1863 года. в 1865 году выработал он свой особый устав, и, замечательно, что как раз вслед за этим настает один из характернейших эпизодов здешней университетской жизни и её направления, а именно время деятельности, при попечительстве графа Кейзерлинга, а в 1867, 1868 и 1869 годах, профессора Ширрена, в свое время недостаточно обращавшей на себя внимания слишком снисходительных властей. Профессор Ширрен читал русскую историю, а в каком духе читал он ее, видно из изданной им в 1869 году «Livlandische Antwort», вызвавшей отповедь покойного Погодина и целую литературу в нашей газетной и журнальной печати. Памятен также и тот факт, что названная книжка сочинения профессора русского университета, Ширрена, полная хулы по адресу России, для пропуска в обращение была цензурирована тем же профессором и пропущена им самим! Здесь, конечно, не место делать научную оценку трудов Ширрена, но для того, чтобы судить о справедливости дурных отзывов его, можно вспомнить только об одном, о взгляде его на Карла XI шведского, создателя знаменитых «редукций», вследствие которых балтийское дворянство на короткое время обнищало. Руководимый ненавистью к Карлу XI, но не исторической правдой, Ширрен говорит, между прочим, что «королевское тупоумие Карла XI оставило Швецию, в конце его царствования, без денег, кредита, флота и армии» и что сам король «умер болезнью Ирода — редукцией внутренностей». На самом деле, согласно шведским источникам, которым ближе знать дело, а именно по Однеру, Фрюкселю, Эклунду и Карлсону, — Карл XI, всем историческим обликом своим, если «не самый лучший», то один из «замечательнейших властителей Швеции, когда-либо ей управлявших». Где же здесь — королевское тупоумие, где историческая правда, и на какие же средства, наконец, вел с Петром I войну сын его Карл XII, если покойный отец не оставил ему ни денег, ни флота, ни армии? Ширреновские отзывы о России — все такого же пошиба.

Оставаясь верным своим традициям, от крупного до мелочей, университет не исполнял долгие годы важный закон 31 октября 1869 года о необходимости вести переписку в крае на русском языке и до самого последнего времени, до последних дней, словно держась в цитадели, довольствовался писанием по-немецки, но на русских бланках. За долгие годы преследования одной и той же цели в нем вошло, мало-помалу, в обыкновение принимать воспитанников иностранных гимназий без всяких дополнительных испытаний в русском языке, и от университета выдавались русские учительские дипломы людям, не знающим вовсе русского языка. В разгар культурной борьбы в Германии, юрьевский университет, будто участвуя в ней, ни к селу, ни к городу для России, устроил у себя лекции об отношениях церкви к государству!

Когда разрабатывались у нас общие для Империи законоположения, этот факультет занимался разработкой балтийского уголовного судопроизводства и образовывал в своих студентах ярых защитников местных, отживших установлений!

В настоящее время университет обставлен с роскошью, неведомой в такой полноте нашим остальным университетам. Вот, для наглядности, перечень составных частей или учреждений юрьевского университета, его кабинетов, собраний и проч.: 1) музей изящных искусств, 2) обсерватория, 3) фармацевтический институт, 4) химический кабинет, 5) физический кабинет, 6) математический кабинет, 7) экономический кабинет и лаборатория сельскохозяйственной химии, 8) минералогический кабинет, 9) зоологический музей, 10) ботанический сад, 11) метеорологическая обсерватория, 12) рисовальное заведение, 13) анатомический институт, 14) институт сравнительной анатомии, 15) физиологический институт, 16) фармакологический институт, 17) собрание по библейской и церковной археологии и 18) статистический кабинет.

Этот длинный перечень, поражающий своей полнотой, должен быть увеличен еще следующим перечнем исключительно клинических учреждений: 1) терапевтическая клиника, 2) поликлиника, 3) хирургическая клиника, 4) офтальмологическая клиника, 5) родовспомогательная и гинекологическая клиника, 6) клиника нервных и душевных болезней и 7) отделение окружного госпиталя.

Может быть, и даже наверное, то или другое отделение, собрание или учреждение полнее, богаче в другом каком-либо из наших университетов, но такой полноты, такого цельного букета университетской флоры нет ни у одного. В нем есть даже представители танцевания, верховой езды и плавания! Педеля получают чин XIV класса.

Университет управляется советом и директорией и имеет свои собственные университетский и апелляционный суды. Совершенной особенностью его является теологический факультет, лютеранский (5 профессоров и 186 студентов), который, если позволено высказать мнение, по-видимому, должен быть закрыт и взамен его открыта евангелическо-лютеранская семинария в Петербурге или Москве. Всех евангелических приходов во всей России 529, из них только 294 в прибалтийском крае; но все они получают своих пасторов, с малыми исключениями, из Юрьева. Зачем же помещать рассадник пасторов на всю Россию именно в прибалтийский край, тем более, что некоторое нормирование взглядов духовных лиц этого вероисповедания у нас было бы едва ли не вполне необходимо.

Находящаяся при университете библиотека заслуживает полнейшего внимания и делает великую честь людям, потрудившимся над нею. Она помещается в реставрированной части развалины с 1806 года и общим расположением своим, галерейками и лестничками, напоминает нашу петербургскую публичную библиотеку. В глубокой полутени помещается на стене, писанный во весь рост Кюгельхеном, портрет Августейшего основателя университета Императора Александра I, каким был он в те самые молодые годы, когда подписал указ об основании университета и посетил Юрьев. Имя художника хорошо известно и обеспечивает сходство; колорит времени резко обозначился в том, что государь, в виде совершенного исключения, представлен в греческом, белом с розовым, одеянии бога муз Аполлона, с атрибутами его. Перед портретом этим лежат разложенными на столах библиотечные сокровища, которым, право, не грешно было позавидовать. Отделы рукописей (старейшая — армянские духовные песни 1099 года; всех рукописей 746), произведений печати (старейшая — Библия 1489 года), автографов (Гёте, Шиллера, Канта, целый томик писем Густава-Адольфа и других властителей), рисунков, икунаблей и планов, потребовали бы очень много времени для достаточного ознакомления с ними; многие из весьма ценных вещей принадлежат состоящему при университете ученому эстонскому обществу. Курьезен простреленный экземпляр метафизики Баумгартена, с целой массой собственноручных пометок Канта; имеется и Плутарх, взятый каким-то казаком из экипажа Наполеона, при бегстве его из России. Очень богат отдел монет и медалей, причем имеется серебряная монета Владимира Святого, которую, в свое время, предъявляли графу Толстому и академику Кунику, двум авторитетам. Заметим, что при университете имеются, собственно говоря, два собрания монет и медалей: в музее искусств 7,000 штук и в ученом эстонском обществе и центральном музее отечественных древностей 10,000. Цифровые данные, касающиеся собственно библиотеки, следующие: всего томов 231,329, в том числе: сочинений (в 137,165 книгах) 88,958, повременных изданий 15,082, диссертаций 79,182.

Путники внимательно осмотрели модель реставрации развалины замковой церкви, сделанную профессором Краузе. Модель казалась тем любопытнее, что предстояло посетить, вслед за библиотекой, самую развалину, настолько к ней близкую, что центральный столб алтарной части церкви (редкий образчик средневековой архитектуры) вошел в помещение самой библиотеки.

При том развитии корпоративного духа, который существует в Юрьеве; при том условии, что прибалтийское юношество нигде лучше, как тут, не может кончать своего образования и действительно кончает его;что здесь, и только здесь, сходятся на товарищеской ноге дворяне и не дворяне, немцы, эсты и латыши, и идут отсюда, воспитанные в одном духе, в одном направлении, подчиняясь одному паролю. по всей балтийской окраине и по всей России, и, так сказать, одевают ее всю, как бы, сетью или броней, так что Рига или Митава, Вейден или Белленгоф, Аренсбург или Ринген, это все одно и то же, — та же выправка, те же приемы. принимая, наконец, во внимание, что самые цепкие звенья этой брони составляются из студентов теологического факультета, идущих к городскому и сельскому алтарю, — университет подлежал бы преобразованию. О пользе, которая представлялась бы упразднением теологического факультета и образованием, вместо него, в одной из столиц, евангелическо-лютеранской семинарии, уже упоминалось.

Но необходимы, кажется, и общие меры. Первой и главной являлось бы полное применение университетского устава 1884 года, а затем — введение штатной, от правительства, доцентуры, введение чтений на русском языке, обусловленное более или менее долгим льготным временем, что нисколько не помешало бы немецкому языку оставаться со всеми правами его на культурность и значение, и, наконец, существенный пересмотр и изменение правил 1855 года о студенческих корпорациях. Может быть, что, пользуясь существованием правительственных стипендий в большинстве наших университетов, полезным представлялось бы перевести некоторых Дерптских студентов в великороссийские университеты, и, наоборот, русских послать сюда, восстановив и развив то правило, которое действовало с 1827 по 1838 год, когда, в силу Высочайшего повеления, в Юрьев присылались на три года студенты петербургского, московского, казанского и харьковского университетов, и между ними был, например, Пирогов, занимавший в Юрьеве даже кафедру.

Когда в 1873 году совет университета поручил юридическому факультету изложить свое мнение, «представить реляцию», по вопросу о распространении на университет предположенных в те дни для введения в прибалтийском крае правил о мировых судах, факультет не намеревался и считал «опасным» отказаться от прав, предоставленных университету указом Александра I в 1802 году. 6-я статья учредительного акта гласит: «Университет имеет свой внутреннюю расправу и полное начальство надо всеми членами, своими подчиненными, равно и над их семействами»... Апелляция по приговорам университетского совета идет также в Правительствующий Сенат.

Переход от помещения библиотеки к развалинам замка, как сказано, очень близкий. Вышгородские развалины в Юрьеве, благодаря той тщательности, с которой они поддерживаются, бесспорно, лучшие из всех видимых в крае. Чистейшая готическая правильность горизонтальных и вертикальных линий древней церкви, её стройные восьмигранные с вульстами столбы, разделяющие три нефа, её острые арки и окна в два света составляют нечто вполне цельное; эмпории заделаны; тщательно и внимательно поддерживаются расстилающиеся подле развалин газоны и древесные насаждения, и красные бока кирпичей обрамляются листвой вполне красиво. На том месте, где предполагалось поставить, ныне уже открытый, памятник знаменитому академику Беру, Их Высочества Великий Князь Владимир Александрович и его Августейшая Супруга, при посещении Юрьева в 1886 г., собственноручно посадили два деревца. В доме, который занимали Августейшие гости, собрались в то время представители дворянства, университета и горожан, и Великий Князь, выйдя к ним, в сопровождении начальника губернии и свиты, произнес следующие многознаменательные слова:

«По Высочайшему повелению, хотя я посещаю балтийское побережье исключительно для целей военных, но это не помешало мне заметить, что среди местной интеллигенции существуют сомнения в устойчивости мер к объединению прибалтийской окраины с нашим общим дорогим отечеством. Могу вам объявить, что все такие меры, по непреклонной воле Самодержавного нашего Государя, применяются и будут применяться твердо и бесповоротно. В более тесном сближении вашем с русской семьей Его Императорское Величество, мне хорошо известно, видит для здешнего края верный залог к его преуспеянию. Сохраняя к вам неизменное и полное доверие, которое закреплено в Государе завещанием отца, Его Величество ожидает от вас, оказывающих на край такое всестороннее, повсюду проникающее влияние, безусловно сердечного содействия местным труженикам правительства к утверждению здесь русского дела. Напоминаю вам слово в Бозе почивающего незабвенного моего родителя, в котором Император Александр II, 14-го июня 1867 года, сказал представлявшимся ему в Риге, чтобы они не забывали принадлежности к единой русской семье, нераздельную часть которой составляют, и чтобы содействовали успеху осуществления предположенных тогда мер. Государь Император, зная вашу преданность и ценя чувство долга, преисполнен тем же желанием и, повторяю, безграничным к вам доверием. Такое желание Его Величество с Божией помощью приведет в несомненное на самом деле исполнение. Дай Бог вам скорее и прочнее сплотиться с великой русской семьей. В заключение, пользуясь вашим настоящим собранием, в лице вашем, от имени Великой Княгини и лично от себя, сердечно благодарю вас за радушный прием как здесь, так и в остальных городах прибалтийских губерний, о чем и прошу передать отсутствующим».

В словах этих Великий Князь упомянул о речи, сказанной в Риге 14-го июня 1867 года в Бозе почивающим родителем его, Императором Александром II. Вот эта речь дословно:

«Господа! Вы знаете, с какой радостью Я бываю каждый раз в ваших провинциях. Я умей ценить чувство нелицемерной преданности вашей, — чувство, которое снова так сильно обнаружилось после того, как Бог вторично спас меня от руки убийцы. Я знаю, что это чувство у вас искреннее и наследованное вами. То же могу сказать и о моем доверии к вам. Оно перешло ко Мне преемственно, и Я ручаюсь, что передам его моим детям (Всеобщее «ура»). Но Я желаю, господа, чтобы вы не забывали, что и вы принадлежите к единой русской семье и составляете нераздельную часть России, за которую ваши отцы и братья и даже многие из вас самих проливали свою кровь. Вот почему Я вправе надеяться, что и в мирное время Я найду у вас содействие мне и представителю моей верховной власти, вашему генерал-губернатору, который пользуется Моим полным доверием, — содействие, нужное для исполнения мер и реформ, признаваемых мной необходимыми и полезными в ваших провинциях. Я убежден, господа, что и в этом отношении мое доверие к вам не будет обмануто, и что вы оправдаете его на деле. Остается мне только поблагодарить вас за радушный прием, глубоко тронувший меня».

Безмолвно и глубоко почтительно прослушали представители местной интеллигенции веские слова Великого Князя, Августейшего своего гостя, отличавшиеся мощью и прямотой. бесконечное доверие к слушавшим, завещанное Императором Александром II «его детям», было подчеркнуто, равно как и устойчивость правительственных мер, предпринимаемых к объединению прибалтийской окраины с великой русской семьей. Никому, конечно, как лицам, имевшим счастье постоянно сопровождать Великого Князя в совершавшемся путешествии, не могло быть так ясно, почему именно в Юрьеве, а не в другом месте, сказана была речь, почему и в силу какого именно наблюдения, какого факта произнесено было то или другое слово! Каждому из слов была своя серьезная причина.

Вейсенштейн.

Мыза Аррокюль. Мызная полиция. Отъезд в Вейсенштейн. Пейзаж. Преобладание деревянных построек. Историческое о православии в 1849, 1865 и 1883 годах. Деятельность администрации. Шестимесячные сроки и предбрачные расписки. Проповеди пасторов. Генерал-губернатор Суворов и другие. Пророчество Императора Николая I. Характер новейших обращений в православие. Якобсон. Светский характер лютеранской консистории. Развалины. Историческое. Церкви. Картина Ге. Параллель между русским священником и лютеранским пастором. Возвращение в Аррокюль.

В четыре часа пополудни, 30 июня, покинув Юрьев, путники прибыли около семи часов на станцию Ракке, отстоящую от города на 74 версты. Ровно через час находились они в Аррокюле, имении, принадлежащем графине Толь, урожденной Игнатьевой, с тем расчетом, чтобы проехать в город Вейсенштейн[12] и вернуться обратно, для дальнейшего следования в город Везенберг.

Вейсенштейн, Везенберг — два небольшие городка Эстляндской губернии, мало кому известные у нас даже по имени, представляли тот интерес, что могли дать образчик самых маленьких, еще не посещенных центров балтийского края.

Местность подле Аррокюля ровная, безлесная. Господский дом массивный, каменный, окруженный экономическими постройками, оттенен почтенными деревьями старого сада, к которому, почти вплотную, прилегает роскошный, большой парк, и в одном месте его виднеется красивая часовня — усыпальница семьи хозяев.

Нельзя было не обратить внимания на тот порядок, который здесь, как и в других усадьбах этого края, бросался в глаза. Чувствовалась умелая, опытная, очень строгая рука местной администрации и сами собой напрашивались сравнения с некоторыми особенностями нашего, отходящего в былое, строя сельской полиции, требующего значительного изменения. Конечно, не в одной сельской полиции дело, но почти полное отсутствие ее, во всяком случае, не достоинство. Если в чем, так именно в этом надо отдать прибалтийским немцам полную справедливость, и некоторые заимствования будут вовсе не вредны.

Организация прибалтийской полиции, насколько она еще не тронута мероприятиями новейшего времени, представляется весьма своеобразной. Собственно говоря, тут две полиции: одна, имеющая некоторое, но только по внешности, сходство с нашей городской и сельской полицией, и другая, совершенно своеобразная, административной власти не подчиненная, «мызная» полиция, становящаяся, по самому существу своему, и очень нередко, не только во враждебные, но даже и в комические отношения к первой, в особенности к нижней её инстанции — полиции волостной. но видимый порядок зависит от системы, которая основана на самых действительных средствах: денежных штрафах, взимаемых строго и без всякого снисхождения.

Вейсенштейн — городок, отстоящий от Аррокюля на 32 версты. Отчасти знакомый уже характерный пейзаж, имеющий немного деревень, снова развернулся в бледном освещении солнца, по временам заволакиваемого облаками. Дорога, тщательно размеренная столбиками и камнями, свидетельствовавшими о хозяйственном распределении её между теми, кому надлежит чинить, шла по местности довольно ровной, только изредка сбегая в пологие котловины едва заметных холмов. Крестьянские дома, попадавшиеся в пути, были далеко не роскошны, попадались попросту хаты с накрененными пристройками, жердяные заборы; телеги и лошади плохенькие.

Крестьянские дома далеко не роскошны и во многом напоминают наши, те, что победнее. В здешних четырех уездах Эстляндской губернии: Ревельском, Везенбергском, Вейсенштейнском и Гапсальском или, как их тут называют, в провинциях Гаррии, Вирланде, Иервене и Вике, число всех домов, крытых тем или другим материалом, за 1885 год, представляется в следующих, очень красноречивых для пейзажа и других соображений, цифрах:

тесом — 690 домов

черепицей — 1,135»

лубком — 4,626»

соломой — 33,891».

В Лифляндской губернии соотношение остается почти тем же для всех восьми уездов:

тесом — 1,184 дома

лубком — 10,174»

соломой 56,769».

Из этих цифр явствует, что некоторая романтичность в прибалтийском пейзаже, несомненно, существует и, с этой точки зрения, еще не утратила той художественности, которая, по словам известного германского эстетика Фридриха Фишера, сглаживается и исчезает с развитием культуры, телеграфов и железных дорог. Против цифр спорить трудно.

Направляясь в Вейсенштейн, путники подвигались на запад, к тем местам Эстляндской губернии, где началось или, лучше сказать, многократно начиналось движение эстов в православие. Из разговоров с местными жителями выяснилась одна, до такой степени своеобразная, особенность Вейсенштейна, что она не могла не навести на целый ряд мыслей по вопросу об отношениях православия к лютеранству в здешнем крае. Из разговоров этих можно было заключить, что здешний православный священник, или его предшественник, и лютеранский пастор, или его предшественник, жили постоянно не только в мире, но даже в дружбе, и что только смерть пастора прекратила ее. Это нечто совершенно исключительное, единственное и как пример разрешения одного из жгучих местных вопросов, крайне желательного. Этой дружбы, этого единения между духовенством православным и лютеранским, к сожалению, нет здесь нигде. Отчего? что говорит прошедшее? что говорит настоящее?

При описании Риги было упомянуто вкратце о первом движении в православие в сороковых годах, обусловленном неурожайным временем, тяготой тогдашнего безвыходного положения крестьян и, главное, запрещением им вступать в гернгутерские братства в 1839 году. Упоминалось о страшно тяжелых годах православной церкви в крае. Все, что можно было сделать против православия, было сделано: преосвященному Иринарху возбранено записывать желавших обратиться в православие и сказано не принимать никаких по этому предмету просьб; в Петербург, шефу жандармов Бенкендорфу, написано от генерал-губернатора Палена, что это движение в православие — «возмущение» и потребованы войска; оберпрокурор Св. Синода рекомендовал Иринарху «не вмешиваться в это чисто гражданское дело» и, наконец, в 1841 году сам преосвященный, под присмотром особого чиновника, увезен, через Митаву, в Псков. Таким образом, было «усмирено» представленное «возмущением» и признано «гражданским делом» стремление чисто духовного свойства. Ведь не проявилось же оно раньше, пока существовали гернгутерские общины и доступ к ним народу не запрещался; общин этих, еще в конце прошлого века, имелось в крае сто сорок четыре, и шли к ним бедные люди потому, что проповедники гернгутерские не были тем, чем были всегда лютеранские пасторы — «церковными помещиками» — «Kirchen-Hem»; потому что гернгутерский дом молитвы не был домом страха, не объявлялись тут распоряжения помещиков, объясняемые и подкрепляемые текстами Св. Писания с церковной кафедры и покорность не была единственной темой гернгутерских проповедей. Не подтасован же, в самом деле, историей тот факт, что, как только запретили гернгутерство в 1839 году, так тотчас же, словно по данному знаку, в сороковом году, началось движение в православие? Что гернгутерство успокаивало, удовлетворяло людей бедных, видно уже из числа общин, — числа, которое, ко времени их закрытия, значительно возросло. Отчего же, в самом деле, не сказывалось стремление к православию раньше? Отчего же не обвиняли тогда, бессильное теперь, гернгутерство в том, в чем обвиняют православную церковь: в обещании, для привлечения к себе, всяких земных благ? Удивительно ли, что крестьяне бросились тогда к православию, потому что очень хорошо испытывали на себе практику того, что доказывали на ландтаге 1841 года Гиммельстиерн и Фелькерзам словами, а именно: что дворяне, освободив крестьян без земли, совершили вовсе не подвиг, а «выгодное дело», «ein gutes Geschaft».

Как бы то ни было, но первое движение в православие, мало-помалу, прекращено, и пламя направлено под пепел. Глубоко справедливо мнение, что православная церковь в те дни, «благодаря примиряющему отношению своему, охранила край от более важных замешательств». Но разве, в самом деле, не достаточной причиной перехода в православие послужило закрытие двухсот религиозных гернгутерских общин, удовлетворявших те потребности духа, которые не удовлетворялись «церковными помещиками», объяснявшими распоряжения светских помещиков в духовных проповедях? Разве нужно непременно доказывать то, чего не было, а именно: что православие подкупало обещанием денег, земли и проч., когда действительная причина так ясна.

Как бы то ни было, но живое движение сороковых годов было ослаблено, оно ушло вглубь, и тут встречаем мы в 1845-1846 годах достаточно своеобразную, только совсем особыми условиями объяснимую, борьбу правительственных мероприятий и местных распоряжений. С одной стороны, Император Николай I, по донесению шефа жандармов, графа Орлова, поставляет балтийского генерал-губернатора в известность, «что отказывать в присоединении к нашей церкви противно нашим установлениям и чтобы просители были немедленно присоединяемы и божественное богослужение совершалось на их языке», что «не следует допускать подстрекательств к переходу в православие, но, вместе с тем, устранять всякое тому противодействие». С другой стороны, рижское городское управление объявляет латышам, что, с переходом их в православие, они лишаются права быть возчиками, и все желавшие присоединиться высланы из города; православным священникам запрещено посещать жилища православных на помещичьих землях; запрещено хоронить перешедших в православие на лютеранских кладбищах и т. д. Тюрьмы оказались полными, а обращение все шло, да шло, и в православие обратилось около ста тысяч народа. Некоторые правительственные уступки, например: запрещение православным священникам, даже в пределах своего прихода, исполнять требы иначе, как в сопровождении благонадежного чиновника; распоряжение о том, чтобы записывания на присоединение к православию делались тоже в присутствии полицейского чиновника и, в особенности, установление в декабре 1845 года шестимесячного срока со времени заявления желания присоединиться к православию (за это шестимесячное время «отступник» мог вволю убеждаться в том, что будет ожидать его: он становился «вне закона»), не умиротворяли людей, метавших гром и молнию в православие; все ярче раздавались проповеди Вальтера, Бергхольца, Кельбранта, Мазинга, предававшие русских анафеме. Тяжело, безвыходно тяжело, было для крестьян это время, и все-таки генерал губернатор Головин свидетельствовал «о беспримерной кротостинарода», а особые суды, установленные для дел «о разглашателях» православия, несмотря на все свое желание, не могли постановить ни одного приговора.

Хотя в 1865 году рижскому архиепископу Платону, впоследствии митрополиту киевскому, и удалось исходатайствовать отмену шестимесячного срока наставления, но, одновременно с этим, в том же году, последовала совершенно сходная с этой, по значению своему, другая правительственная мера, а именно отмена, для прибалтийских губерний, так называемых «предбрачных подписок», которыми, при смешанных браках, брачущиеся обязывались крестить детей в православную веру. Об этой отмене упорно ходатайствовало местное дворянство; не довольствуясь антиправославной пропагандой и тем, что начались отпадения от православия, совершавшиеся благодаря попустительству властей, оно желало обеспечить лютеранству будущие, нарождающиеся поколения. Том X, часть 1, зак. гражд., глава II, ст. 67, гласит, что: если жених или невеста принадлежат к православному исповеданию, то, в этом случае, везде, кроме Финляндии, требуется, чтобы лица других исповеданий, вступая в брак с лицом православного исповедания, давали подписку о том, что дети их будут крещены в православие. 15 марта 1865 года последовало секретное повеление, отменявшее для балтийского края обязательность этих подписок, и только Император Александр III, 26 июля 1885 года, повелел «немедленно принять меры», к восстановлению в полной силе существующего закона относительно отобрания, при смешанных браках, подписок. восстановление общего для государства закона, с которым оно выросло и окрепло, окончательно уничтожит ту несообразность, что русские, завоевавшие прибалтийский край, явились в качестве побежденных, поступившись одним из своих основных, существенных законов. Ближайшему будущему назначено только следить за точным исполнением его.

Прямым следствием долговременной уступчивости и непоследовательности административных властей и безусловной неуступчивости и последовательности местного дворянства явилось то, что с конца шестидесятых годов, в прибалтийском крае, усилилось в народе обратное, только что помянутому, движение из православия в лютеранство. Много способствовал этому занявший с 1855 года место генерал-супер-интенданта, Вальтер, и с кафедр церковных стали громко доказывать на все лады, что крестьяне обращались в православие путем обманным. Характерно, что в 1857 году генерал-губернатор, во всеподданнейшем отчете, ходатайствовал о пересмотре «всех законоположений лютеранской церкви», то есть о такой именно мере, о какой ходатайствовали в 1861 году, во время возмущения, епископы в Варшаве относительно церкви католической! 9-го марта 1864 года Вальтер, при открытии лифляндского ландтага, произнес речь, в которой доказывалось, что в балтийских губерниях «господствующей церковью должна быть протестантская, а господствующей народностью — немецкая»! Хотя последнее из упомянутых ходатайств было отклонено комитетом министров, хотя Вальтер был выслан, но зато в край командировано особо доверенное лицо, немедленно, якобы, убедившееся в том, что движение в православие в 1845 и в 1846 годах было «официальным обманом» и что из 140,000 православных только 1/10 часть к 1864 году исповедует эту веру!

Было время, когда цензура православных изданий находилась в руках лютеран; когда не ведомство Святейшего Синода, а министерство внутренних дел изготовляло и представляло всеподданнейшие доклады о вопросах чисто догматических по делам церковным в балтийском крае. Было время, когда писания Сиверса, Бока, Экардта и Ширрена ставили нас на непрошеный суд Европы, и в 1870 году, в Женеве, Ени читал публичные лекции об угнетении лютеранства в прибалтийских губерниях, и члены евангелического союза возымели дерзкую мысль испросить, по этому поводу, аудиенцию у Императора Александра II за границей!

И, несмотря на все это, православие находило людей, искавших его, жертвовавших всем своим имуществом, потому что, по местному воззрению, пользование усадьбами являлось привилегией лютеран, и человек, становившийся православным, лишался права на него. Как не вспомнить при этом случае двух пророчеств. Одно принадлежит преосвященному Иринарху, писавшему в 1841 году в Синод: «Посеянное в Лифляндии семя православия прозябнет и возрастет». Другое — это слова Императора Николая I. Он повелел составить проект «духовно-лютеранской академии», — проект, не понравившийся прибалтийскому дворянству, предпочитавшему, чтобы духовенство оставалось его слепым орудием, и 23-го марта 1843 года государь, на докладе об этом графа Уварова, начертал: «Когда из непонятных видов сами они (дворяне) противодействуют, то остается предоставить воле Божией дальнейший ход сего дела. Кто знает, может быть, неисповедимый Промысл направляет невидимой рукой сию церковь к разрушению, и тогда никакая сила не остановит стремления народа к православию. Должно только все так подготовить, чтобы церковь наша была готова принять новых чад. Для того уже все духовные книги и служебники переводятся на местные языки». Прав был преосвященный Иринарх — семя «прозябло» и дало ростки; прав был Император, сказав, что «никакая сила» не удержит людей от стремления к православию. Стремление это продолжало сказываться постоянно, несмотря на то, что люди с достаточной наглядностью могли убедиться в том, что всякая надежда на поддержку их в законодательных и административных сферах потеряна, и все-таки они шли, и шли не всегда в одиночку, а даже скопом. Так, скромное послание преосвященного Филарета, переведенное на эстонский и латышский языки, обусловило, в 1866 году, переход в православие большей части Тукума, хотя полиция и отбирала эти листки, «не пропущенные лютеранской цензурой», и в марте 1867 года сам преосвященный перемещен. Вся мрачность картины положения православия в крае отразилась вполне в одном литературном произведении, в Записках священника Лийца, под псевдонимом Индриха Страумита; это «эпопея наболевшей души народа, мартирология православия, и когда можно будет их напечатать, то они сделаются любимейшим чтением для народа». Лийц кончил курс в рижской семинарии в 1857 году.

В 1876 году уничтожено прибалтийское генерал-губернаторство, и притупились местные балтийские интересы, в виду других, гораздо более крупных исторических событий. Замолк, наряду с другими, и вопрос религиозный. К этому времени, или немного ранее его, правительственная уступчивость достигла своего апогея: в 1874 году, 22-го июля, предписано прекратить все дела, возбужденные против лютеранских пасторов за совершение треб над уклоняющимися от православия, а в 1880 году министр внутренних дел Маков, уведомленный лифляндским губернатором о том, что пастор Гассельблат совратил в лютеранство тридцать шесть человек, не принял против него никаких мер «ввиду того, что он в первый раз сделал это преступление»! Отпадения от православия, под всевозможными давлениями, принесли свой плод: с 1857 по 1863 отпало до 9,000 человек, в 1864 — 11,000, в 1880 — до 40,000. По отчету преосвященного Филарета, из общего числа православных в крае (194,787 человек) не уклонившихся только 117,238. Проповеди пасторов, шестимесячные сроки, уничтожение предбрачных подписок и, главное, взгляды дворянства, поддержанные нередко и высшими административными властями, своих целей достигали.

Местные люди приглашались, как это видно из решения статс-секретаря Макова, на «вторичные» преступления. Смутно и бестолково было положение религиозных дел в крае, о котором можно бы было привести, в случае надобности, множество поразительнейших фактов, с именами собственными и самыми прочными датами, но, избегая особенно мрачных красок, надо обойтись без них. Вдруг, уже очень недавно и опять-таки не по почину православной церкви, а по почину лютеранской, усилились вторичные обращения в православие, которые совершаются и до сих пор. Как тогда, в сороковых годах, главным поводом, последней каплей в чаше, было уничтожение гернгутерских общин, так тут явилось собирание пожертвований на 400-летний юбилей Лютера, начавшееся в октябре 1883 года. Первообращенный явился в Леале, затем пошли обращения в вердерском и паденормском приходах, протянулись они на прибалтийские острова, на Дого, и нашли себе дорогу дальше, чем прежде, в Курляндскую губернию — в Сисмакен, Домеснес и Тальсен; переходят не только эсты и латыши, но даже малые остатки, каким-то чудом сохранившихся, ливов. Нет в этих обращениях той многочисленности, которая сказывалась раньше, но в них гораздо более прочности. Если в сороковых годах главной причиной было закрытие гернгутерских общин и неясное искание «духа жива», то теперь стремление это получило больше прочности, благодаря тому, что с ним слился, ставший ясным, вопрос о национальности. Эсты и латыши не хотят умирать как племя, они взывают о своем желании быть в единстве с русским царем и русским народом; возникло вновь понятие и термин «царской веры», долженствующей быть господствующей в крае, термин, бывший в ходу до 1845 года, и, наконец, иначе смотрит на этот вопрос наше правительство, во многом уже восстановившее весьма старательно подпиленные и подточенные святые права православия.

Эти вторичные обращения с 1883 года начались прежде всего с сектантов, которых в балтийском крае много. Тогда только что умер Якобсон, редактор эстонской газеты «Саккала», человек, ставший во главе движения по вопросу о единении с Россией; насколько его не любило местное дворянство, видно из того, что оно выхлопотало восьмимесячное запрещение «Саккалы»; насколько он был дорог другим, выказалось на его похоронах в 1882 году, в Феннерне, очень недалеком отсюда: многие тысячи проводили его в могилу. Он не дожил до развития обращений в православие, но на них смотрят десятки тысяч отпавших от православия; смотрит лютеранское крестьянство, связанное с киркой, в большинстве случаев, от времен исторических, только внешними узами. О том, насколько вообще эсты и латыши склонны к изменению вероисповеданий, что обусловлено как насильственным введением католичества в XIII веке, так и беспримерно легким, так сказать, административным обращением страны в лютеранство в XVI веке, дает многие любопытные указания Трусман, в своем труде: «Введение христианства в Лифляндии».

Перебирая и сопоставляя самые разнообразные источники по этому вопросу, нельзя не остановиться на некоторых любопытных замечаниях. Так, один из доводов множества немецких памфлетов, направленных против православия, это тот, что Император Всероссийский, воплощение власти светской, есть, в то же время, и глава церкви, и что это, будто бы, лютеранам непригодно. Мы не имеем никакой причины обсуждать здесь суть этого вопроса; но странно, что и в маленьком прибалтийском крае и его маленькой самостоятельной лютеранской церкви, отношение светской власти к духовной представляется именно таким, против какого возражают памфлеты. Пасторы выбираются здесь исключительно дворянством, в силу патронатства; супер-интендантов выбирает ландтаг; хозяйством заведуют в Лифляндской губернии ландраты, в Курляндской — матрикулованные дворяне, и, наконец, местные евангелическо-лютеранские консистории, составляющие высшие губернские инстанции по делам духовно-судебно-административным, состоят из светского президента, духовного вице-президента, двух духовных и двух светских заседателей, и все они избираются не кем иным, как дворянством, несомненно, светским. Не представляет ли такая консистория, высшая духовная инстанция, доказательство того, что местная светская власть в прибалтийском крае есть, в то же самое время, и высшее воплощение власти духовной? Не так уже это непригодно, как объясняют различные памфлеты относительно церкви православной.

Городок Вейсенштейн, имеющий около 3,000 жителей, опрятен и миловиден, как и большинство городков в здешнем крае. Красиво поднимается над ним расположенная на холме изящная, о пяти куполах, православная церковь, а на другом холме — восьмигранная башня старой развалины. Улицы все мощены; лютеранская церковь, — что совершенная особенность, — уступает русской в благолепии, но старше её годами и очень почтенна в своих скромных, без всяких изворотов и кривляний, архитектурных линиях.

Как ни мал Вейсенштейн, но и он имеет, что рассказать как о далеком былом, так и о более близких к нам днях. Основан он ландмейстером Медемом в 1265 или 1266 годах, одновременно с Митавой. В XV веке умер здесь комтур Гельвиг фон Гильзен, обладавший почему-то неисчерпаемыми богатствами; по смерти его, их забрал ландмейстер Керсдорф и отправил в Пруссию, и, несмотря на то, что орден протестовал, клады Вейсенштейна исчезли. Было здесь и другое начальствующее лицо, фохт фон Тюлен, носивший на груди своей золотую цепь в 21 фунт весом. С 1572 по 1581 год сидел здесь русский воевода, после него шведы, затем поляки. Очень любопытен длившийся не одно столетие спор города с помещиками соседнего Мексгофа, на земле которого он возник. Уже в 1398 году получил Вейсенштейн свои особые «привилегии». Королева Христина шведская, обильно раздававшая здесь в крае своим вельможам поместья, подарила замок Мексгоф фельдмаршалу Торстенсону в 1636 году; в 1669 году продано это владение Ферзену и Страсбургеру, и за первым из них в 1673 году утверждено Карлом XI владение. При редукциях, Мексгоф перешел к шведской короне, но вдова, наследница, не убоялась спорить даже с нею. Когда редукциям, по великодушию русского царя, дан был обратный ход, то комиссия, рассматривавшая права владения, утвердила собственность Мексгофа за бароном Штакельбергом, и город Вейсенштейн, по примеру прежних лет, эксплуатировался новым помещиком не хуже старых. Одним почерком пера Екатерины II, после необозримо долгих споров, был Вейсенштейн освобожден от крепостной зависимости, сделан в 1783 году уездным городом, а Штакельберг вознагражден со щедростью, имевшей слишком частое применение в балтийском крае: указ 1-го декабря 1789 года объясняет, что, взамен земель, лугов и строений, отошедших в пользу вновь созданного города, и в вознаграждение за перешедшие к короне сборы и подати, Штакельбергам отданы в вечное владение четыре мызы с угодьями. Спор средневекового характера был покончен, но заплатила за это опять-таки наша щедрая казна.

Небольшой лютеранский храм в Вейсенштейне, сгоревший в 1845 году, вновь отстроен, как и многие лютеранские храмы, на русские деньги, великодушно пожертвованные Императором Николаем I; освящен он в 1847 г. Одно из украшений его не могло не броситься в глаза. Как-то странно и невероятно было очутиться, совершенно неожиданно, лицом к лицу, с картиной, служащей здесь образом, более чем радикально-реального характера, а именно с копией, во всю величину, «Тайной Вечери» Ге. Кто не помнит очень хорошо времени возникновения этой картины, времени «Современника» и «Русского Слова», времени радикализма шестидесятых годов; в христианской церкви, в доме благодати, она совершенно немыслима. И где же висит эта картина? — В Вейсенштейне, тюрьму которого, как говорят, можно бы упразднить, потому что в ней заключенных не бывает и существование её было искусственным образом поддержано сторожем, посадившим, как говорят, в нее своего сына, чтобы значился по спискам хотя какой-нибудь арестант. в Вейсенштейне — этом мирном городке, — где дружили даже пастор со священником и где, еще в тридцатых годах, согласно преданию, по счастливой мысли одного врача, вполне достойной подражания, была разыграна в лотерею семья неимущих: на лотерею брали билеты и выигравший обязывался — и действительно исполнил обязательство, — содержать эту семью.

Достойны внимательного осмотра местные развалины. Теперь высится только одна восьмиугольная башня с погребом, от которой был когда-то ход к озеру, но еще в 1872 году стояла тут другая, круглая башня, опрокинутая бурей; хотя от стен замка сохранилось немного, но общий план его совершенно ясен и имеется остаток церкви. Молодые деревца поднимаются по зеленеющим газонам старого пепелища.

Не мало интересного замечено в этот день. рассказ о дружбе русского священника и лютеранского пастора упорно наводил мысль на параллель положения обеих церквей в балтийском крае. Пастор здесь — у себя дома; он хорошо обставлен и пользуется доходами с пасторатских владений; еще в юрьевском университете сходится он со своими однолетками, занимающими со временем в крае более или менее видные места; он persona gratissima у ближних помещиков, где он крестит, женит, хоронит. Наш священник — на чужбине; он не получает того же жалованья, а вида не имеет; он имеет дело только с самыми беднейшими людьми, с «изгоями» края, и те, кто друзья пастора, — его несомненные недоброжелатели. Трудны миссии православных в странах языческих, но, право, гораздо труднее им в прибалтийском крае. И скромны же эти люди, и робки, и цепко стоят на своих постах во главе тех русских «тружеников», о которых в своей юрьевской речи вспоминал Великий Князь.

В третьем часу пополудни путники возвращались тем же путем, каким прибыли, в Аррокюль. Влево от пути, в имении барона Штакельберга, виднелся курган, в котором покоятся ратники царя Иоанна, шедшего отсюда на Ливонию; владелец предположил[13] поставить памятник. Подле экипажа, справа и слева, потянулся тот же пейзаж, те же глядевшие на проезжих из-за ворот и изгородей молчаливые люди. Наутро предстоял выезд по железной дороге к Везенбергу.

Везенберг.

Общий вид города. Историческое. Процессы и русские деньги. Различие в некоторых воззрениях русских и немцев. Осмотры. Развалина. Значение числа 12. Отсутствие утверждений во власти. Гауптманы. Гакенрихтеры. Крестьянство в прибалтийских губерниях и его судьбы. Что было в Курляндской губернии? Барщина и пользование землею. Крестьянские угодья и арендаторы. Почин в правительственных мероприятиях. История земельного вопроса. Упразднения усадьб. Что имело место в Лифляндской и Эстляндской губерниях. Положение нынешних крестьян. История последних сорока лет.

В Везенберге[14] 5,500 жителей, следовательно, город этот все-таки почти вдвое больше Вейсенштейна. Местность ровная, улицы мощеные, дома опрятные; гораздо заметнее над ним, чем в Вейсенштейне, расположенные на высоком холме развалины древнего замка. Начало города — XIII век, и, тотчас вслед затем, уже имеет он одинаковые со своими однолетками, Ревелем и Нарвой, права и привилегии; у Ревеля и Нарвы имелись данные им природой привилегии — морские гавани, необходима была такая же привилегия и сухопутному Везенбергу, и он, действительно, владел гаванью — Тольсбургом.

Вообще Везенберг, в долгих судьбах его, будто притягивало к воде; когда, в 1802 году, предполагалось соединить Чудское озеро посредством каналов и нескольких речек с ревельской губой, то самый длинный из каналов, около сорока верст длиной, должен был проходить близ Везенберга. В этом проекте, сильно поддержанном ревельским магистратом, поминается еще другой проект, более древний — о соединении Чудского озера с городом Перновом, и оба они свидетельствуют о том, что попытки торгового сближения балтийской окраины с внутренними губерниями России не останавливались даже перед такими трудностями, чтобы ничтожные, безводные речки «углубить и в иных местах сделать шире и сделать плотины и шлюзы». Юнейший по времени проект, вызывавший русскую казну на огромные затраты, был подан министру коммерции графу Румянцеву, и чрез него доходил до Александра I; проект не лишен, конечно, самых смелых предложений и упорно поддерживался из Ревеля много лет. Немного противоречит, конечно, этому желанию объединения с внутренними губерниями России другой современный документ, а именно бумага, с надписью «секретно», отправленная в 1819 году генерал-губернатором прибалтийских губерний маркизом Паулуччи на имя эстляндского губернатора барона Будберга. Она говорит: «Совершенное уклонение в образе одежды от принятого обычного порядка вызвало, наконец, полное мое неудовольствие... Некоторые легкомысленные люди желали, как оказалось по следствию, выказать этим связь свой с каким-то немецким братством в Германии... Вот описание этой одежды: старонемецкий берет или шапка с необыкновенно большими полями, плотно сидящая на голове; короткие, до икр, сапоги; узкие брюки; фрак темно-зеленого сукна, и, в довершение всего, длинные до плеч волосы». Вслед за этими мотивами, доказывавшими еще в 1819 году тяготение к Германии, идут подобающие распоряжения генерал-губернатора, так что объединение, сказывавшееся в проектировании каналов, не распространялось, как видно, на шапки с необыкновенно большими полями и сапогами, означавшими связь с каким-то немецким братством, и вызывало «полное неудовольствие» местной власти.

Значительное сходство между Везенбергом и Вейсенштейном по внешности, по привилегиям и правам, по последовательному подчинению рыцарскому ордену, шведам и русским, имеется и в заключительных страницах его шестисотлетнего бытия. Если Вейсенштейн принадлежал во время бно Торстенсонам, Ферзенам и Штакельбергам и выкуплен на русские деньги Императрицей Екатериной II, то Везенберг принадлежал Бредероде и Тизенгаузенам и выкуплен от владельцев и сделан самостоятельным опять-таки тем же правительством и теми же деньгами, то есть русскими, в 1783 году. Сколько шло у нас денег на эти примирения местных интересов и на многое другое, право, и сказать трудно. Русские великодушно оставляют за собой только очень небольшой процент или, если угодно, ренту красноречивых воспоминаний. Местные люди относятся к своим экономическим соображениям немного иначе. Кажется, верстах в восьмидесяти отсюда, близ самого Чудского озера, есть имение Пюхтиц, в котором, с 1886 года, учрежден православный приход; здесь имеется часовня на месте явления иконы Успения, тут чествуют память победы Александра Невского, тут стоят немые свидетели былого — холмы над прахом русских ратников. Из соседнего с Пюхтицем Сиренца движется к нему 15-го августа крестный ход; ему надлежит на протяжении 1/2 версты проходить по пюхтицкой земле, и за это молитвенное «движение» взимается местным владельцем с православных молельщиков некоторая плата, в качестве доходной статьи имения! Это, конечно, вполне законно, но совсем незаконна была постройка в Пюхтице местной лютеранской церкви с разрешения евангелической консистории! В августе 1885 года пришлось запечатать эту церковь, не потому, конечно, чтобы не строили вообще в крае лютеранских церквей, а потому, что, по закону, евангелическая консистория никакого права на подобное разрешение не имеет. Но взимание за право движения крестного хода в Пюхтице, как сказано, вполне законно, и камни того оврага, по которому он движется, приносят доход.

Местные развалины на пятнадцать и более верст кругом видны с высокого холма, о прежнем профиле которого судить нельзя, потому что обрушившиеся стены образовали тоже холмики, поросшие мхом и травой; они, так сказать, облипают основание, естественный холм. Далеко внизу, между прогалинами в остатках стен, виднеются поля и нивы; остатки эти, сохранившиеся по углам, дают понятие о величественном виде и размерах замка, который, как говорят, вмещал в себе, кроме жилых помещений, не одну церковь, монастырь й госпиталь. На том месте, где, вероятно, был когда-то главный двор замка, в углублении, находящемся на самой вершине холма, пели эстонские хоры; при существовании рыцарского ордена этого не могло, конечно, быть, и эстонцы, когда-то подавленные рыцарями, пели теперь на развалинах замка своих победителей хоровую песню. Исторический процесс разрешен, но процесс между лицом, которому принадлежит развалина, и городом, претендующим на нее, находится, как сообщали, и по сегодня в правительствующем сенате.

Вообще правительствующий сенат не так далек отсюда, как кажется, потому что жалобы на состоящий из двенадцати ландратов обер-ландгерихт, высшее судебное учреждение губернии, приносятся прямо ему. Число двенадцать, по-видимому, играет особенную роль в строе своеобразной местной администрации. Дворянский губернский комитет, в котором председательствует предводитель дворянства, состоит из двенадцати депутатов от дворянства, по три с каждого из четырех уездов; ландтаги избирают двенадцать ландратов, составляющих по делам дворянским ландратскую коллегию, входящих в число членов дворянского комитета и составляющих высшее судебное учреждение губернии — обер-ландгерихт, жаловаться на который можно только в сенат, с просьбой уничтожить его решение. Начальников уездной полиции, гакенрихтеров (по три на уезд), тоже двенадцать.

Высшее судебное учреждение в Курляндской губернии — обер-гофгерихт, который состоит из председателя и четырех старших советников: ландгофмейстера, канцлера, обер-бурграфа и ландмаршала, и двух младших членов; судебно-полицейскую власть в уезде составляют обер-гауптманы и гауптманы. Должностные лица эти получают жалованье от правительства, по Высочайше утвержденному штату, и кроме того пользуются особенными выгодами и доходами, законом им предоставленными. Эти доходы и выгоды состоять: 1) из отпуска от казны 40 куб. сажен дров каждому обергауптману и гауптману; 2) из поставок от некоторых казенных имений сена в пользу поименованных должностных лиц, по особым герцогским указам, а равно указа правительствующего сената 11-го января 1818 года, и 3) из бесплатного отпуска строевого и дровяного леса из казенных дач, согласно постановлению «лесной комиссии» 1803 года. Преоригинальную повинность представляет доход, поступающий в пользу некоторых гауптманов от торгующего класса.

Так, например, бауский гауптман получает от каждого мясника, занимающегося убоем крупного скота, по 20 фунтов сала, и от мясника, занимающегося убоем мелкого скота, по 10 фунтов сала, и сверх того мясники обязаны, в силу примечания 2 к инвентарю видмы бауского гауптмана, отдавать последнему по 2 ребра с крупного скота и по «гусаку» с мелкого скота; такой же подати подлежат и все другие мясники, привозящие в город мясо из деревень. Основываясь на таком постановлении своего инвентаря и указе курляндского губернского правления, от 31-го августа 1858 г., бауский гауптман обращался в городской магистрат с просьбой о понуждении мясников к дополнительному исполнению вышеозначенной повинности или к уплате взамен её по 40 руб. в год с каждого мясника, занимающегося убоем крупного скота, и по 10 — с каждого мясника, занимающегося убоем мелкого скота, за 1878, 1879 и 1880 года. Относительно исполнения этой повинности было предложено магистратом мясникам «вступить в соглашение с гауптманом», вследствие чего все мясники г. Бауска перестали убивать скот, и несколько дней не было в городе в продаже мяса. Для устранения такого бедственного состояния, бауская городская управа временно приняла на себя уплату следуемого гауптману сбора, и таким образом уговорила мелочных торговцев продавать мясо; такое распоряжение городской управы было одобрено думой единогласно. Кроме указанных выше доходов, судебно-полицейские должностные лица, как-то: обер-гауптманы, гауптманы, секретари и министериалы (служители) обер-гауптманов, пользуются доходом от предоставленных им казенных имений или, так называемых, судейских видм. Таких видм числится 15, они заключают в себе до 9,000 десятин мызной и крестьянской земли, с 248 крестьянскими дворами, приносящей до 16,000 рублей дохода.

Историческое происхождение этих имений относится ко времени владычества орденского правительства (существование его прекратилось во второй половине XVI столетия), которым назначены были, вместо жалованья, известные земельные поместья (видма от немецкого слова widmen — посвятить) в пользование судебных и полицейских чиновников, а по возложении их обязанностей на вновь учрежденные должности обер-гауптманов и гауптманов перешло к последним, по особым повелениям бывших курляндских герцогов, и право владения судейскими видмами. По присоединении Курляндии к России, относительно судейских видм последовал именной указ Императора Павла, от 5-го февраля 1797 года, о восстановлении присутственных мест в том порядке, какой существовал во время прежнего курляндского правительства. Курляндское дворянство избирает из своей среды должностных лиц судебно-полицейского ведомства и потому принимает участие в надзоре за видмами, доход с которых составляет существенную часть содержания этих лиц.

Ни одно из лиц, выбираемых дворянством, и то только матрикулованным, никем не утверждается и нарождается на свет, облекаемое властью из дворянской избирательной урны. Губернский предводитель дворянства, Ritterschafftshauptmann, не утверждается даже императором. О ландратах, членах нидерландгерихтов, мангерихтов, магистратов, уездных, приходских и фохтейских судов нечего и говорить; правительственная власть никого из них не утверждает. в самом Ревеле, где разнообразие в судах еще значительнее, где имеются суды: нижний, сиротский, коммерческий, цеховой, морской, фрахтовый, кемерейный, ветгерихт, баугфрихт и др., тоже нет и речи о каком-либо утверждении. Даже гакенрихтеры, то есть начальники уездной полиции, избираемые на три года и управляющие частями уезда, определяются на места, по выборам матрикулованного дворянства, без представления об утверждении их губернскому начальству. они обязаны только явиться в губернское правление, чтоб оставить в канцелярии «свой адрес»; это очень оригинально и вполне объяснимо: гакенрихтер может жить, где хочет, живет большей частью в своем имении, где находится его канцелярия, архив и где он должен иметь помещение для арестантов. С переменой лица переменяется, следовательно, и местожительство одного из начальников уездной полиции: как же не известить об этом губернское правление, как не сообщить ему своего адреса? Из этих подвижных полицейских центров гакенрихтер ведает свой район; он производит следствия по преступлениям и проступкам, он разбирает и решает гражданские иски не свыше пятнадцати рублей, он решает дела по полицейским проступкам с правом наложения полицейских взысканий. В качестве помещика, он, как начальник мызной полиции, может давать себе, как начальнику уездной полиции, предписания и, наоборот, жаловаться на него можно ему самому. Он, гакенрихтер, ни по определению своему на должность, ни по интересу, который для него лично связывается с этой должностью, ни по служебной карьере, которая вполне зависит от дворянства, ни по общественному положению, как дворянин, вовсе не зависит от начальника губернии, которому, как сказано, только сообщает, по вступлении в должность, свой адрес. Начальник губернии может, в случае надобности, только «отстранить» его, но удаляется он от должности исключительно дворянским оберландгерихтом по своему, дворянскому, суду. Предводитель дворянства дает подобному гакенрихтеру «предписания», и это, так сказать, доказывает воочию только что сказанное, то есть полную зависимость начальника уездной полиции не от губернского начальства, а от своих собственных матрикулованных дворян. Это ли не парализация административной и правительственной власти? Неудивительно, что во всяком преобразовании полиции местное дворянство видит для себя «серьезную опасность». Но подобные опасности заявлялись бессчетное число раз и по введению в крае русского языка, и по устройству крестьян, и по делам православной церкви, и по школам, и когда на них не обращали внимания, они оказывались в действительности не существующими.

Кстати о крестьянах, во внимание к совершенно исключительным особенностям их своеобразного быта, следует сказать, хотя несколько слов, и о них.

Описание путешествия одна из самых удобных литературных форм для того, чтобы касаться вопросов, наиболее разнообразных; ничто не мешает говорить на одной и той же странице о молочном хозяйстве, солнечном луче и историческом факте. Пользуясь случаем, при посещении последнего из городов балтийского края, надо сказать, хотя несколько слов, и о крестьянах, придерживаясь, главным образом, почерпнутых на месте данных и исторического развития жизни края, которые доказывают с самой полной ясностью, насколько наше правительство постоянно и всегда последовательно стояло во главе движения по улучшению быта местных крестьян. Здесь будет речь о земельном вопросе в крае только для полноты, так как, при существовании других, более существенных вопросов, он не должен считаться стоящим на очереди, он — в тени.

Характерность положения крестьян в прибалтийских губерниях не может не обратить на себя внимания всякого приезжающего сюда, потому что, с первых же шагов, при первых расспросах и разговорах, приезжему становятся ясными некоторые замечательные особенности.

Во-первых, крестьяне во всех трех губерниях, но для каждой по-своему, с самого начала нынешнего столетия, освобождены без земли.

Во-вторых, когда, с течением времени и по примеру правительства нашего, являющегося самым крупным собственником в крае, пришлось местным людям, против воли, допустить выкуп крестьянских земель в их собственность, случилось нечто странное, и посторонний наблюдатель не может не быть поражен сведениями, ему сообщаемыми. — о том, что, если в России помещичьи и крестьянские земли обложены тяготой равномерно, здесь вся тягота лежит на одних только крестьянских землях, называемых, поэтому, в отличие от «мызных» — «повинностными»; поземельного налога крестьяне платят в 5-6 раз более помещика, и земские повинности (например, дорожная, достигающая в одной Лифляндской губернии 600,000 руб. в год) лежат все, целиком, на крестьянах, причем раскладка производится все-таки помещиками.

В-третьих, если приглядеться к, так называемому здесь, выкупу крестьянских земель в собственность, то нельзя не обратить внимания опять-таки на замечательные особенности:

а) в Лифляндской губернии, например, когда, в далеком будущем, крестьяне действительно выкупят всю свою землю окончательно, они заплатят за 1.190,755 десятин 871/2 миллионов рублей; в нашем юго-западном крае за 4.000,000 десятин выкупная сумма достигла только 81 миллиона рублей, т. е. наши юго-западные, хорошо обставленные помещики получили в 3-4 раза менее лифляндских;

б) самый переход земли в собственность крестьян, запродажа усадеб, например в Курляндской губернии, обставлена здесь такими трудностями контрактных условий (стоит только просмотреть десяток контрактов), что, до полного выкупа, который еще Бог знает когда последует, крестьянин, в силу контрактных условий, исполнение которых часто совершенно невозможно, может быть ежеминутно удален с своей земли, причем не только уничтожается самый контракт, но и вся «неуплаченная» сумма считается «просроченною». Это последнее условие становится особенно важным, во внимание к тому, что судебная власть, разбирающая препирательства, находится тут в руках дворянства;

в) самая собственность крестьянина на землю, даже при окончательном выкупе её, самой дорогой ценой, никогда, во веки-веков, не будет полной собственностью, так как, согласно многим запродажным условиям, крестьянин-собственник никогда не будет иметь права строить на своей земле мельницу, открывать торгово-промышленные заведения, охотиться и т. п., тогда как за помещиками, опять-таки во веки-веков, оставляется право, принадлежащее в остальной России только Верховной власти, отчуждать крестьянские земли под плотины, дороги и т. п.

Уже в XIV веке существовало здесь основное деление земля на «мызную» — Hofesland, и «крестьянскую» — Bauerland. В далекие дни владычества ордена, деление это было отнюдь не юридическим, так как вся земля принадлежала помещику, местному представителю ордена, но, в силу обычая и личной пользы помещика, крестьянская земля считалась всегда неприкосновенной и, даже, наследственной. С течением времени началось, однако, перекраивание земель, и если в сороковых годах нашего столетия количество крестьянских земель составляло ²/₃ мызных, то в настоящее время они составляют около ¹/₃. Это перерождение земель имеет свою, чрезвычайно назидательную, историю, подробное изложение которой здесь, конечно, неуместно, но на двух особенностях остановиться можно, выдвинув их из множества других. Речь идет о «взрывании» (Sprengung) крестьянских усадьб и о так называемых «квоте» и «батрацких землях».

Когда, милостью правительства, только лет тридцать тому назад, дано было прибалтийским крестьянам право свободного передвижения по империи, начали переходить в собственность крестьян первые усадьбы и барщинная система заменялась оброком — местные помещики сначала протестовали, но, убедись в выгоде этого, быстро перевели с барщины на аренду около 4/5 крестьянских усадеб. Большая, сравнительно, производительность вольного труда, обусловившая возрастание ценности земли, вызвала, рядом с этим, явление, продолжавшееся довольно долго, а именно — помянутое выше «взрывание» крестьянских усадеб. Пока существовала барщина, едва достаточная для обработки мызных полей, помещики, как сказано, были вынуждены, в собственных интересах, сохранять крестьянскую землю в прежних, не уменьшенных её пределах; но когда, с появлением труда вольнонаемного, гораздо более производительного, стало возможным обрабатывать и большие пространства помещичьей, мызной земли, явилось со стороны помещиков желание увеличить её пределы, что и было возможно за счет земли, крестьянской. Тогда-то началось «взрывание» крестьянских усадьб, т. е. их уничтожение по тому или другому поводу, причем в контрактах и, так называемых, «добровольных соглашениях» поводов имелось всегда достаточно. Явился также закон 1863 года, разрешивший изменение границ, состава и даже уменьшение площади крестьянских участков «для уничтожения чрезполосности», а местная «крестьянская комиссия», циркулярно, 13-го августа 1863 года, допустила эти уменьшения — и для «округления». Контракты давали помещикам полную возможность отделываться и от нежелательных им арендаторов вообще, так что, например, в Илдукстском уезде, Курляндской губернии, целая 1/3 арендаторов но немецкой народности заменена арендаторами немецкими.

Зорко следя за уменьшением крестьянских земель, правительство неоднократно желало приостановить его; но это оставалось только добрым пожеланием. Так, один из ответов генерал-губернатора в 1851 году гласил, что «слухи о присоединениях крестьянских угодий лишены всякого основания»; в 1863 — Императору Александру II угодно было, через генерал-губернатора, выразить курляндскому дворянству свой волю о том, чтобы уменьшение крестьянской земли прекратилось; в этом же смысле состоялось в 1867 году распоряжение «комиссии крестьянских дел», но упразднения все-таки не останавливались, и есть сведения о том, что к 1883 году число крестьянских земельных единиц уменьшилось в крае на 25%.

Если сказанным путем «взрывания» крестьянских усадьб количество земель, находящихся в пользовании помещиков, возросло, то не менее любопытна история «квоты» в Лифляндской губернии и «земель батрацких» в Эстляндской.

Разделение земель каждого имения на мызные, находящиеся в неограниченном распоряжении помещика, и крестьянские, состоящие в пользовании крестьян, установлено было в Лифляндской губернии на основании изданного в 1804 году первого «крестьянского положения», которым, вместе с тем, выражено было и начало неприкосновенности крестьянской земли. Следовавшее «положение 1819 года», в силу которого крестьянам дарована была личная свобода, совершенно нарушило это начало, предоставив помещику неограниченное право распоряжаться всей поместной землею, но впоследствии пришлось вновь возвратиться к прежним основаниям, и при предварительном обсуждении «положения 1849 года», в особом комитете, единогласно решено, что вся предоставленная по вакенбухам 1804 года и состоящая в пользовании крестьян земля должна быть предоставлена в неотъемлемое пользование крестьянского общества. Такое решение комитета, признанное им за обязательное, удостоилось Высочайшего утверждения 9-го июня 1846 года и затем включено в «положение 1849 года» (ст. 120) с тем, однако, что помещикам разрешалось прирезать к мызным угодьям известную часть крестьянской земли. Присоединение к мызным землям этой части (в размере 36 лофштелей пашни, с соответственным количеством лугов и выгона на каждый гак) в самом «положении» ничем не мотивировано и в нем не указано, для чего же эта земля от крестьян отрезаются, но причина этой отрезки была очень хорошая. Вот она:

На основании дополнительных статей 1809 года к первоначальному крестьянскому «положению 1804 года», в пределах крестьянских арендных участков образованы были особые участки, долженствовавшие поступить в пользование безземельных батраков. Эти постановления имели целью обеспечить быт этих батраков, печальное положение которых обнаружилось вскоре и послужило одной из причин издания дополнительных статей 1809 года. При обсуждении в местном комитете оснований разрабатывавшегося положения 1849 года, обращено было особое внимание также на необходимость постепенного перехода от барщинной аренды к денежной — оброчной. Достижение этой цели признавалось весьма желательным, но вызывало правильное опасение, что, при переходе на денежную аренду, «крестьяне-хозяева» пожелают всецело воспользоваться своими участками и уничтожать участки батрацкие. Чтобы предотвратить эти последствия, грозившие батракам совершенным обезземелением, комитет признал необходимым предоставить в распоряжение каждого помещика часть крестьянской земли, для наделения батраков, «подобно тому, как последние до того пользовались в каждом крестьянском участке 1,5 лофами пахотной земли в каждом поле с лугами и сенокосами». Останавливаясь именно на этой мере, комитет, вместе с тем, определил, «что ближайший ландтаг имеет установить правила, сообразно с которыми владелец должен распоряжаться означенными участками, для обеспечения благосостояния рабочих (батраков)». Постановление это, наравне с упомянутым выше постановлением того же комитета о предоставлении в неотъемлемое пользование крестьян земли, в пространстве, определенном вакенбухами 1804 года, признано было за основное начало будущего «положения» и, наравне с ним, удостоилось Высочайшего утверждения 9-го июня 1846 года.

Отсюда ясно, какое именно назначение имела земля, отрезанная от крестьянской и присоединенная к мызным угодьям; землю эту называют податной мызной землей или квотой. По обнародовании «положения 1849 года», часть крестьянской земли, действительно, была присоединена к мызным угодьям, но не получила, однако, того назначения, которое должна была получить по мысли законодателя. Вопрос о квоте оказалось необходимым возбудить снова при обсуждении в Государственном Совете последнего крестьянского «положения 1860 года». Тогда, т. е. в 1856 году, рыцарское дворянство объяснило, что ему показалось, будто бы, недостаточно семилетнего опыта для основательного изыскания способов к уничтожению податного свойства батрацкой земли; остзейский комитет согласился с дворянством, и, вследствие этого, постановление § 21 «положения 1849 года» перенесено без всякого изменения в ст. 9 нового проекта. Государственный Совет не встретил и со своей стороны препятствия продлить упомянутый «срок опыта», но признал, однако, необходимым ограничить его определенным временем. По мнению Государственного Совета, для этого достаточно было назначить пять лет. Он положил также: обратив внимание дворянства Лифляндской губернии на меры, принимаемые министерством государственных имуществ,для обеспечения работников в казенных имениях, — предложить дворянству ту часть земли, которая прирезана от податной земли к мызным, употребить в течение предоставляемого пятилетнего срока, для обеспечения, по возможности, участи всех вообще работников в помещичьих имениях. Это мнение Государственного Совета удостоено Высочайшего утверждения 5-го мая 1860 года. При вторичном рассмотрении проекта «положения 1860 года» Государственный Совет нашел, однако, что только что изложенное постановление, по самому содержанию своему, не может быть внесено в текст нового положения, но что оно, по окончательном утверждении в общем законодательном порядке, должно быть сообщено министром внутренних дел к исполнению — непосредственно чрез генерал-губернатора.

Согласно этому и с прямым определением пятилетнего срока для употребления отрезанной земли в пользу работников, — мнение Государственного Совета, Высочайше утвержденное 13-го ноября 1860 года, чрез министра внутренних дел, сообщено генерал-губернатору, для зависящих распоряжений, 19-го ноября 1860 года. Об исполнении этого Высочайшего повеления «и по сегодня» не имеется никаких сведений, из чего можно заключить, что в действительности оно и не было исполнено, и что таким образом квота и поныне не получила определенного ей назначения.

Оно и понятно. Предположение о назначении податной мызной земли или квоты безземельным батракам возникло как бы для виду, на деле же оно имело целью увеличить состав мызных угодий насчет крестьянской податной земли. В этом убеждает «положение 19-го февраля 1866 года о волостном общественном управлении в остзейских губерниях», явившееся в то самое время, когда уже оканчивался определенный в 1860 году пятилетний срок для отвода батракам той части земли, которая прирезана от податной земли к мызной. По примечанию к § 1 означенного положения, участки повинностной крестьянской земли могут быть предоставляемы в арендное пользование и даже продаваемы в собственность не принадлежащим к крестьянскому сословию лицам, с сохранением личных сословных прав своих! В силу этого постановления, многие крестьянские участки в частных имениях перешли в руки местных дворян. Есть случаи такого перехода участков и в некоторых казенных имениях; например, крестьянский двор Звиргзде, около 100 десятин, казенного имения Альт-Саукен, находится, как говорит, в пользовании местного дворянина.

Нечто подобное квоте имело вместо в губернии Эстляндской; ныне действующее в ней «положение о крестьянах 5-го июля 1856 г.» составлялось под прямым влиянием законодательных мер, принимавшихся правительством для обеспечения быта крестьян в Лифляндской губернии, и положение о них 1849 года служило образцом для положения о крестьянах Эстляндской. В 9 ст. последнего положения вполне определенно выражено то общее начало, что, для обеспечения быта крестьянского сословия, ему предоставлено неотъемлемое право пользования всей годной к возделыванию землей, которая находилась во владении крестьян 9-го июня 1846 года. В ст. 17 значение этого сильно ослабляется тем, что, но мере прекращения барщины, часть крестьянской арендной земли, а именно до 1/6 доли её, предоставлено отделять в неограниченное распоряжение помещика, причем 18 ст. положения определяет, что землей этой помещик хотя и может пользоваться по своему произволу, но изъяснено, что она может быть употреблена для поселения на ней господских работников и т. п.

Совокупность этих довольно неясных постановлений и некоторых других неизбежно наводит на мысль, что прирезка ¹/₆ части крестьянской земли к мызным находилась и в Эстляндской губернии в непосредственной связи с вопросом об обеспечении быта безземельных работников, на случай отмены барщины, т. е. с тем самым вопросом, для разрешения которого признано было необходимым допустить присоединение к вотчинам квоты в Лифляндской губернии, и что, таким образом, и самые условия отрезки этой ¹/₆ части в Эстляндской губернии однородны с условиями присоединения лифляндской квоты. Это подтверждается еще и тем, что выраженная в 9 ст. положения неотъемлемость прав крестьян на арендную землю в принципе установлена была самим дворянством еще на ландтаге 1842 года, вследствие чего Высочайше учрежденные в 1846 году «приготовительный и главный комитеты об эстляндских крестьянах» тогда же ходатайствовали о Высочайшем утверждении этой меры. Высочайшее соизволение, действительно, последовало, и в рескрипте на имя дворянства, от 9-го июня 1846 года, ему изъявлено за это Всемилостивейшее одобрение. Вслед затем на ландтаге 1847 года дворянство постановило, что ¹/₆ часть крестьянской земли должна быть отграничиваема для поселения на ней, при отмене барщины, помещичьих рабочих. Но из представленного дворянством проекта положения оказалось, что, в прямое отступление от упомянутых постановлений ландтага 1847 года, дворянству должно быть предоставлено право произвольного распоряжения всей землей как крестьянской, так и мызной. Нет сомнения в том, что помянутая ¹/₆ доля крестьянской земли, в Эстляндской губернии, подобно лифляндской квоте, имеет вполне определенное назначение: служить для наделения безземельных работников и, до сих пор, цели своей не достигает.

Что касается количества крестьянских земель, не получивших назначения, определенного им Высочайшими повелениями, то оно очень значительно.

В Лифляндской губернии всей мызной земли 2.114,462 дес., крестьянской — 1.490,785 дес., а часть крестьянской земли, ожидающей назначения, определенного ей Высочайшим повелением 13-го ноября 1860 года, составляет около 243,648 десятин.

В Эстляндской губернии всей мызной земли 1.039,890 дес., крестьянской — 675,815 дес., а крестьянской земли, не получившей назначения, Всемилостивейше одобренного 9-го июня 1846 года, около 104,250 десятин.

Повторяем то, что уже выше сказано: в балтийских губерниях очень много того или другого, подлежащего, как это видно из новейших законодательных мероприятий, непосредственным изменениям, и земельный вопрос надо оставить более или менее далекому будущему. Нельзя, однако, не упомянуть здесь, что когда император Николай I, в 1836 году, задумал улучшить быт крестьян и поручил это дело П. Д. Киселеву, впоследствии графу, то тогдашний министр финансов граф Канкрин явился тоже со своим проектом. По его мнению, освобождение крестьян должно было идти «тремя ступенями», и третьей, лучшей, последней ступенью — было обращение их в положение крестьян остзейских, т. е. граф предполагал освободить их без земли и обязать обрабатывать помещичьи земля на основании договоров. Граф Канкрин, как известно, был совершенно отстранен Императором Николаем I от участия в этом деле первостепенной государственной важности, и правильное направление его принадлежало всецело Императорам Николаю I и Александру II.

Нарва.

Красивый вид города. Собор Спасо-Преображения. Историческое о Нарве. Две башни. Осада 1700 и 1704 года. Две собственноручные расправы Петра I. Анна Крамер. Река Нарова. Штиглицовская мануфактура. Водопад. Осмотр Ивангородской крепости и Гермейстерского замка. Историческое. Дворец Петра Великого и ратуша. Кренгольмская мануфактура. Отъезд к Усть-Нарове.

Очень хорош был вечер в день прибытия путников в Нарву, 2 июля, и древние очертания города, в которых чередовались высокие башни замков, купола и шпили многих старых и далеко не старых церквей выделялись очень красиво по бледно-голубому небу. При начале путешествия красивой декорацией, высоко над морем, располагаясь по Вышгородской горе, поднимались шпили церквей Ревеля и рыцарская башня Длинного Германа; здесь, в Нарве, основные черты декорации, кроме моря, те же, имеется тоже башня Длинный Герман, а, вместо моря, в скалистых берегах шумит и пенится глубоко-синяя Нарова. Надо быть совершенно несправедливым, чтобы не признать, что Нарва, в своей совокупности, не исключая, конечно, водопада и мануфактур, один из красивейших городов наших, и нельзя, поистине, не удивляться тому, как это ее, Нарву, находящуюся всего в шести часах железнодорожного пути от Петербурга, посещают так мало. В ней есть что посмотреть, есть о чем вспомнить, есть чему поучиться. Нарва, в придачу ко всем своим особенностям, имеет еще и ту, что она находится в ведении двух губернаторов: кренгольмская мануфактура и с полсотни городских домов расположены в Эстляндской губернии, а остальное — в Петербургской, так что тут имелись налицо и уездный исправник, и уездный гакенрихтер. Только с 1-го июня 1886 года, по делам судебным, Нарва подчинена вполне эстляндскому губернскому прокурору.

Городской собор Спасо-Преображения, с 1708 года православный, был, как это доказывает историк Нарвы — Ганзен, еще в самом начале XVI века, в 1502 году, единственной, за время рыцарского ордена, и древнейшей церковью города; может быть, он существовал еще до рыцарей, и так как целый ряд пожаров и разрушений, последовательно уничтожавших Нарву, никогда вполне церкви этой не коснулся, то и представляет она, хотя и не совсем в древнем обличии, свидетеля времен самых далеких. Была она, в свое время, католической, сделалась лютеранской и стала, наконец, в присутствии самого Петра и его Августейшего семейства, православной. Собор о трех кораблях, трех приделах; десять готических шестигранных столбов, острые парусные своды, канцель, крашеный в голубое с золотом, черепа над входной дверью, — напоминают о его неправославном кладбищенском происхождении; имеется Царское место; запрестольный образ изображает Тайную Вечерю. В соборе до сих пор сохранились надгробные плиты 1314 года, но они покрыты деревянным полом; стены имеют до сажени толщины. Вся алтарная часть пристроена позже и отделяется от храма стеной с Царскими вратами и двумя дверями. Колокольня — круглый столб в двадцать четыре сажени вышины — построена в 1642 году и строилась целых шестьдесят лет.

В Нарве заслуживают особенного внимания фабрики барона Штиглица, составляющие часть величественных мануфактур, расположенных на самом водопаде и, так сказать, старающихся заслонить его. Здесь, прежде всего, любопытна лежащая в парке православная церковь, совершенно новая, красивая, освященная в 1875 году, построенная по плану архитектора Кракау, с шатровой колокольней, под которой вход в церковь, с пятью луковичными куполами над целой системой плоских кокошников. Внутри церкви, над невысоким двухъярусным иконостасом, бросается в глаза и царит над всем храмом огромный фреск, работы Плешанова, с картины Бруни, изображающий один из моментов Откровения Иоаннова, глава IV. Это — совершенно исключительно-видное расположение фреска; он преобладает над всей церковью и внушительно смотрит на молящихся своими громадными апокалипсическими изображениями — чрезвычайно благодарный архитектурный мотив. Справа от алтаря сход по белой мраморной лестнице в склеп церкви, где покоятся барон Штиглиц и его жена; над могилами их белые мраморные гробницы; множество посохших цветов и венков с различными надписями прислонились к белым мраморным стенам склепа, па память о дне погребения.

От церкви путь к фабрикам ведет по хорошеньким аллеям; здания фабрик возвышаются над самой пучиной нарвского водопада. Несмотря на свое большое историческое прошедшее, полное самых долгих и спорных войн, при встрече двух мировоззрений — славянского и германского, Нарва в настоящую минуту питается, если можно так выразиться, своими мануфактурами, колоссальнейшими созданиями современности, как бы сдавившими водопад, одно из роскошнейших явлений нашей северной природы. Право, трудно разобраться в тех впечатлениях, которые невольно одолевают посетителя: жалеть ли о дикой, пустынной красоте водопада, навсегда утра-ченной? Удивляться ли, или радоваться могуществу мысли человека, одолевающей неизмеримые силы природы и загораживающей своей торговой предприимчивостью эту чудесную красоту? Сто тысяч лошадиных сил шумит в водопаде постоянно, так как он низвергает по 60,000 куб. футов в секунду, а на 1,000 сил нужны 600 куб. футов; всеми мануфактурами, стоящими над ним, взято в работу только около 10,000 сил (7,000 кренгольмской и 3,000 барона Штиглица), следовательно ⁹/₁₀ могущества водопада еще и теперь растрачиваются на безумный рев и грохот, на бесполезное подтачивание несокрушимых скал; но нет никакого сомнения в том, что все эти силы долгое время гулять не будут.

Здесь, в Нарве, на шумной и быстрой реке Нарове, уже с 1223 года толпились датчане, затем немцы и шведы, но еще раньше были тут русские, и место называлось Ругодив. Немецкие рыцари, эти крестоносные банкиры и ростовщики балтийского побережья, купили городок у датчан в 1347 году. XVI и XVII столетия — это длинный ряд войн, и самых кровавых, за обладание этим местом. Иоанн III, в 1492 году, ставить против немецкого замка, высившегося на левом берегу Наровы, свой замок Ивангород на правом; оба они держатся и до сегодня в своих могущественных сухих очертаниях; в 1700 году осаждал Нарву, от сентября до ноября, Петр I, но неудачно, и только в 1704 году, после четырехмесячной осады и десятидневного бомбардирования, взял и город, и крепость, в августе месяце. Различны были дни боя в 1700 я 1704 годах; в 1700 году дула в лицо русским могучая ноябрьская снежная буря, и остатки отступившей армии были спасены стойкостью новосозданных полков, Преображенского и семеновского; в день окончательного покорения Нарвы, в 1704 году, напротив того, стояла ясная августовская погода. Но различие погоды и исхода боя вполне покрывались однообразием последствий: груды убитых сваливались в Нарову, и долгое время жители города не могли употреблять в пищу местных угрей, откармливавшихся этими трупами. «Не чужая эта кровь, а русская!» — воскликнул Петр, бросая, по взятии города, свой меч на стол, — меч, которым, въезжая в город бок-о-бок с фельдмаршалом-лейтенантом Огильви, собственноручно заколол он одного из грабивших солдат своих и доказал этой расправой, к каким средствам надо было прибегать, чтобы удержать остервенение давнишней, столетиями вскормленной ненависти. Еще и доселе слышится в Нарве та могучая пощечина — о ней рассказывает биограф Карла XII, Адлерфельд, — которую дал Петр Великий шведскому коменданту Горну, перед тем, чтобы запереть его в каземат и заставить испытать на себе те сладости крепостного заключения, которые заставлял он так старательно испытывать русских пленных.

Свидетелей обоих последних фактов было в свое время много: одна из рассказчиц — это Анна Крамер, дочь нарвского нотариуса. Она, вместе с тысячами других, была некогда сослана Петром I в Россию, именно в Вологду, в то время, когда в Царе явилось сомнение в верности жителей Нарвы и бывшего Дерпта; жители их в 1708 году отправлены были гуртом в места более отдаленные, и оба города в конец запустели. Анна Крамер поступила служить в дом генерала Апраксина, в Казани, от него перешла в Петербург, к генералу Балку, а от него к известной Гамильтон, после казни которой поступила на должность камерфрау к Императрице Екатерине I; она сопровождала Их Величества в 1716 году в Голландию, и когда царевич Алексей Петрович неожиданно скончался в Петропавловской крепости, Петр I взял Крамер с собой в крепость, где она прибрала и одела останки скончавшегося. Позже Крамер состояла при принцессе Наталии, по смерти которой удалилась под Нарву и умерла в глубокой старости в 1770 году, в имении, подаренном ей Императрицей. Следует вспомнить, что Императрица Екатерина I, имевшая своей камерфрау Крамер, была приемной дочерью пробста Глюка в близком отсюда Мариенбурге и взята в плен войсками Шереметева в 1702 году.

Мало городов, сохранивших до такой степени четко планировку далеких дней, как Нарва. При небольшом усилии воображения можно составить себе полную картину её средневековой физиономии, хотя бы так, как изображена она в рисунках Олеария, бывшего тут в 1636 году в течение одних только суток; некоторые рисунки, помещенные в его издании, доставлены ему, вероятно, позже; но как не узнать в том, что видно сегодня, того, что было 250 лет назад? Главная причина этого — в самой местности: реку Нарову из её отвесных, скалистых берегов отвести нельзя, и оба центральные, стародавние замка, Ивангород — на одной и Длинный Герман — на другой стороне, тоже не поддаются уничтожению. Как стояли они друг перед другом, на двух противоположных берегах, заглядывая один другому во внутренние дворы и имея возможность пристреливать в них из самопалов кого угодно, так стоят они и сегодня, не разрушенные, а, напротив, поддержанные и подчищенные, и служат жилым помещением и местом складов для наших войск. И чем полнее впечатление исторической жизни, тем резче контраст, который противополагается ей тут, в одной версте от города, на самом водопаде, двумя колоссальными мануфактурами, последним словом заводской техники и науки, расположенными, как и два старые городские замка, друг против друга; не более как привеской к ним является, если можно так выразиться, сам, ветхий деньми и историей, город.

Месторасположение кренгольмской и штиглицовской мануфактур очень красиво. На продолговатом острове Наровы, Кренгольме, разделяющем реку, а, следовательно, и водопад её, ровно на-двое, раскинулась кренгольмская мануфактура, перерабатывающая хлопок; ее предстояло посетить на следующий день. На правом берегу реки, против острова, помещаются бывшие льнопрядильная и суконная фабрики барона Штиглица, называемые теперь «нарвской суконной и льнопрядильной мануфактурой». Для того, чтобы посетить кренгольмскую, направляются из Нарвы левым берегом Наровы и переезжают на остров ниже водопада через мост многораскосной системы на двух каменных быках, поднятый над стремниной на тридцать пять футов; чтобы проехать на штиглицовскую, Нарову переезжают в самом городе, по старому мосту, расположенному как раз между укреплениями Ивангорода и старонемецким замком, и направляются правым берегом.

Красивые насаждения раскинуты кругом штиглицовских мануфактур, дающих занятия более чем 2,500 рабочим, с их женами и детьми. Штиглицовских мануфактур, стоящих рядом, как сказано, две: суконная и льнопрядильная. Маленькая суконная фабрика возникла на этом месте ещё в 1834 году; в 1838 ей владела компания на акциях, и в числе пайщиков значились сильные в те дни графы Бенкендорф и Нессельроде; в 1845 дела компании ликвидирована, и фабрика куплена с торгов бароном А. Л. Штиглицем, чем обусловилось её необыкновенно быстрое развитие под прямым заведыванием отца и двух сыновей Пельтцер. Развитие деятельности суконной фабрики видно из следующих цифр:

Изготовлено сукна — 4,000 куск.

Рабочих — 600 чел.

На сумму — 275,000 руб.

Изготовлено сукна — 12,380 куск.

Рабочих — 1,006 чел.

На сумму — 1.480,000 руб.

Льнопрядильная мануфактура, находящаяся по близости, основана самим бароном Штиглицем в 1851 году и вверена управлению директора Киннеля; её деятельность выражается в следующих цифрах:

..........................................В 1860 году ......В 1885 году.

Сделано парусины....38,000 куск. ....100,000 куск.

Рабочих.........................525 чел.............1,300 чел.

На сумму .....................610,000 руб. ....1.600,000 руб.

При обеих фабриках имеются училища, больницы, библиотеки, сберегательные кассы и певческие общества, русское и эстонское; русские поют в той церкви, в склепе которой похоронен Штиглиц. Насколько умел покойный барон выбирать людей, видно из того, что директора, поставленные им во главе дела, начальствуют и до сегодня, а производительность мануфактур за двадцать пять лет увеличилась в несколько раз.

Значительно стемнело, когда путники, обойдя пешком часть мануфактуры, подошли к самому водопаду или, лучше сказать, к восточной половине его. Крайние струи волн, низвергающиеся по гранитам, лижут самые здания фабрики; берег укреплен так прочно, что рев и гул, пена и брызги только потешают идущего над ними; главная линия падения идет наискось Наровы. От водопада недалеко виден сад директора, расположенный над стремнинами реки, как раз против водопада. По водопаду спускали бревна, корзины и плоты с пылавшим хворостом, и они поглощались с той же быстротой и последовательностью, как на Киваче и Иматре. Разница была только в том, что вода в Киваче желтовата, в Иматре темна, а в Нарове она темно-синяя, и белизна струй на ней выделяется особенно ярко и отчетливо. В довершение роскошной картины вечера,поверх водяного чудовища всплыла полная луна и залила своим серебристым светом и глубоко молчавшие, требовавшие отдыха, бесконечные здания мануфактур, и не нуждающиеся в отдыхе, потому что отдых был бы смертью, гремящие потоки водопада.

В Нарве любопытен древне-немецкий гермейстерский замок, из которого когда-то не однажды летали на русскую сторону каменные ядра; последних много было найдено в 1835 году и вместе с ними нашли 2,000 рыцарских лат и шлемов. При взятии Нарвы Петром, нами захвачено 500 всяких орудий, свыше 11,000 ружей, 1,600 пистолетов, 8,000 пушечных снарядов, 35,000 ручных гранат, 2,500 центнеров пороху, 1,200 кирас и проч., что свидетельствует о том, как прочно была вооружена крепость и какую важность ей придавали. Гермейстерский замок, ныне казарма, расположен на небольшой возвышенности и входит в общую черту укреплений, в целую систему стен, дворов, переходов; собственно замок занимает сто квадратных сажен, и над ним высится четырехугольная башня — «Длинный Герман», получившая свое имя от гермейстера, построившего ее в средине XVI века; в башне шесть ярусов, и с вершины её можно очень хорошо видеть, что делается за рекой, внутри Ивангородской крепости. Она и построена для этой цели, и высится над водой на тридцать четыре, а над поверхностью холма на двадцать четыре сажени, при толщине стен, в нижней части до двух сажен, сохранилась хорошо, но углы реставрированы. Тезка этой башни, Длинный Герман, есть и в Ревеле; тут, как и там, кладка так хороша, что железо не берет цемента. Из прежних дозорных вышек крепости сохранилась только одна, и, если судить по следам арок, то до нас дошли далеко не все постройки; местами стены поддержаны контрфорсами; подвалов и казематов много, и лежащие теперь в некоторых из них капуста и картофель мало напоминают о стонах и вздохах русских людей, которые томились здесь, пригвожденные на цепь. Сохранилась цистерна в двенадцать сажен глубины, до уровня Наровы.

Против гермейстерского замка, по ту сторону Наровы, расположена Ивангородская крепость. Сколько раз с обоих враждебных берегов стреляли здесь на выбор в того или другого человека, наши и в наших! Но теперь существует некоторое единение. Почти 400 лет тому назад Иоанн III основал Ивангородскую крепость; в «формуляре» крепости Нарвы обозначен день её построения, а гора, на которой она построена, названа «Девичьею»; построена крепость во время перемирия с ливонским орденом, иначе ее никогда не позволили бы выстроить. Много раз переходили как Ивангород, так и Нарва из рук в руки, от русских к шведам и обратно. Насколько готовыми ежеминутно к бою жили тут люди, видно из того, что однажды, в 1558 году, когда в Нарве вспыхнул страшный пожар, русские неожиданно перешли реку и взяли город. Когда, в 1590 году, царь Федор Иванович, как победитель, въезжал в Ивангород, то въезжал он в очень любопытной карете, имевшей печь с трубой, и карету везли люди; в 1611 году был здесь свой Лжедимитрий, дьякон Исидор. Двое из лиц, получивших здесь историческое имя, отправились отсюда на вечный покой в ревельские церкви: один из них Понтус де-ла-Гарди, шведский полководец, утонувший в Нарове, потому что от рева пушек Ивангородской крепости старое судно, на котором он находился, расселось, а другой — герцог де Кроа, пришлый к нам герцог, начальствовавший над нашими войсками под Нарвой в 1700 году, во время их поражения, и лежавший в Ревеле не один десяток лет несхороненным.

И здесь, как в гермейстерском замке, любопытны старые тройные стены, трех- и четырехъярусные башни, которых числом десять; Успенская церковь, почти прислонившаяся к крепостной стене, славится чудотворной иконой Тихвинской Божией Матери, лик которой после пожара остался «в попеле цел», как говорить псковская летопись; имеется в крепости и обыденная церковь или часовня, времени Иоанна IV, но древнего в ней, кажется, одни только воспоминания. За крепостью расположены: больница ямбургского земства на пятнадцать кроватей и богадельня почетного гражданина Орлова на двадцать человек женщин и мужчин.

Нарвский дворец Петра Великого — это небольшое здание, с балкона которого — прелестный вид на Нарову, Ивангородскую крепость и форштадты, замечательно по цельности впечатления, им производимого; здание, в особенности относительно внутреннего убранства, должно быть отнесено к образчикам самым характерным, дающим понятие о внутреннем виде дома довольно богатого человека конца XVII, начала XVIII века. Здание приобретено в собственность казны от одного из нарвских бюргеров в 1726 году, принадлежит с 1865 года нарвскому археологическому обществу, и, если не считать кое-какой мебели новейшего изделия, внесенной в него сравнительно недавно, сохранило свой типичность вполне. Оно двухэтажное, с подъездом на четырех колонках, и весь интерес сосредоточивается в верхнем этаже, к которому приходится подняться из сеней по невысокой лестнице. Здесь имеются: прихожая, зала и семь комнат. Плафон прихожей снабжен изображениями и надписями, их сопровождающими: изображен руль и при нем дано объяснение — «над водами власть имеет», горящая бомба — «горе кому достанется», якорь — «ничто сего не страшит», пила, на одном конце её меч, на другом медаль или деньга, подпись: «что сие может»; менее понятны следующие два изображения: двухэтажная башня с надписью: — «непостоянство мне порочно», и купидон, парящий на орле, — «высоки ищет». Художественного достоинства в изображениях нет никакого, что может быть сказано и относительно громадного парусинного плафона, с изображениями Минервы и других фигур, покрывающего залу, но характерности очень много. В зале замечательны: массивный шкаф 1647 года, в котором хранится дубинка Петра, бокалы и т. п., и прочая мебель; вероятно, современны, но плохи портреты Петра I, Екатерины I, Карла XII и князя Меншикова; очень жестка и неудобна кровать Петра I, под завесью; любопытны голландские ландшафты с видом Нарвского водопада до постройки на нем мануфактур, угломерные инструменты, бюро Петра I, 1702 года, восьмиугольный стол с изображением на ней Балтийского моря масляной краской, гроб какого-то шведского полковника, тоже относящийся почему-то к мебели, и пр. В одной из комнат помещена коллекция древностей нарвского археологического общества, — прекрасное собрание монет.

Еще типичнее общее впечатление городской ратуши. Перед нею, кап и подобает, площадь; лестничка с крутыми ступенями, крыша с крутыми скатами, башенка с фонариком над срединой фасада, и много, много воспоминаний. В большой зале подобающие портреты, звездное небо, зодиак, опять-таки парусинный, раскрашенный аллегориями, плафон; тут, в этой зале, согласно одному из преданий, дал Петр I знаменитую пощечину коменданту Горну. Совершенно переносить посетителя в былое время зала магистрата со всей старинной обстановкой, с массивными седалищами, обитыми красным сукном; подле стола три седалища: на среднем сидел бургграф, сбоку бургомистр юстиции, с другого бургомистр полиции, на десяти боковых местах сидели ратманы. Кто-то будет сидеть на этих стульях в скором времени памятью магистрата и фохтейского суда? Нарва — Петербургской губернии, но только еще недавно получил в ней подобающее значение русский элемент: в здешней думе, кажется, сорок два человека, из них голова и тридцать гласных — русские; но что скажут следующие выборы? Тяготение многих, даже в Нарве, близехонько к Петербургу, вовсе не на восток. Перед ратушею, в 1874 году, открыт памятник Петру Великому; это чугунный обелиск на гранитном пьедестале с надписями по-русски и по-латыни: «Петру Великому город Нарва, 1872 год».

Около полудня, покинув ратушу и осмотрев вольную пожарную команду, путники направились в кренгольмскую мануфактуру. Опять открылся водопад, только другая, западная половина его, и массивные, сплоченные здания другой мануфактуры; все бессчетные механизмы её находились в действии, и осмотр представлял большой интерес. Островок Кренгольм, лежащий между двух водопадов-близнецов, еще по гениальному соображению Петра I, представлял все удобства для устройства на нем фабрики; до пятидесятых годов тут стояли только два первобытные лесопильные завода, а в 1856 году устроена компанией бумаго-прядильная и ткацкая мануфактура. В настоящее время в ней работает 350,000 веретен, ткацких станков 2,200, вырабатывается 480,000 пудов пряжи, изображающей из себя 30.000,000 аршин, которые могли бы уложиться между Петербургом и Москвой более чем тридцать три раза! Водяные двигатели в 7,000 сил, рабочих 5,000 человек, и когда все это пущено в ход, стучит, гремит и свищет, вдоль помещений, обход которых составляет около восьми верст, зрелище представляется действительно внушительным. Это одна из самых больших мануфактур земного шара, и по порядкам, в ней существующим, по устройству помещений для рабочих, школы, больницы и проч., не оставляет желать ничего лучшего; в сберегательной кассе положено рабочими около 250,000 рублей. Остров Кренгольм, а, следовательно, и мануфактура, входят, как сказано, в состав Эстляндской губернии, и здесь опять, вместо исправника, имеется налицо гакенрихтер.

По осмотру города, к шести часам вечера, путешественники находились на пароходной пристани, чтобы спуститься по реке к Усть-Нарове — Гунгербургу. Погода благоприятствовала вполне, и пароходик отчалил весело.

Усть-Нарова или Гунгербург. Ямбург.

Река Нарова. Таможенная флотилия. Меновая торговля. Гунгербург. Приморские купания. Историческое. Гросгольм. Памятник русским воинам. Отъезд в Ямбург.

Берега Наровы, между городом Нарвой и устьем реки, довольно низки; правый берег — Петербургская губерния, немного выше и лесист, левый — Эстляндская, оголен значительно более, и сосновый лес появляется только близ самого моря. Здесь, на балтийском побережье, где многое так исключительно, на долю пограничной стражи выпало следить за одним из античнейших видов торговли, за торговлей меновой, между Финляндией и Эстляндской губернией, сохранившейся от далекой древности до наших дней. Меновые торги эти, преимущественно сырыми продуктами, имеют место осенью и весной и продолжаются от двух до четырех недель в Пурце, Магольме, Тольсбурге, Вайнопе, Верки, Каспервике, Безо, Гарре, Эзо и Фале; так как они возникли в местах более удобных для сообщения морем, то и совпали с местами расположения пограничной стражи, под надзором и контролем которой и производятся. Необходимость подобного рода надзора и создала здесь целую крейсерскую флотилию. Не далее как в ³/₄ часа пути на пароходе от Нарвы (от Петербурга до Нарвы по балтийской железной дороге, со скорым поездом, 3 ³/₄ часа езды), в западном углу, образуемом впадением светловодной Наровы в Финский залив, против слияния с Паровой любопытной реки Россони, текущей параллельно заливу и соединяющей реки Лугу и Нарову и имеющей стратегическое значение, расположена Усть-Нарова, по-немецки Гунгербург.

Только двадцать деть тому назад бывший в то время городским головой Нарвы Л. О. Ган подал пример постройки здесь первых дач.

До того Гунгербург, хотя и имеющий многие почтенные исторические воспоминания, представлял из себя небольшую деревушку, заселенную большей частью рыбаками и лоцманами.

О прежней невзрачности этого места свидетельствует также и немецкое название, напоминающее о том, что люди этой местности жили впроголодь, что это было не то пустырь, не то — «голодное» городище; так, по крайней мере, относились к нему богатые в те годы ганзейцы, давшие месту название. На противоположном берегу Наровы лежал другой бург, называвшийся Магербургом, носившим кличку от чьей-то «худобы». О каких-либо дачах, до построек А. Ф. Гана, здесь не было и помину. Только в соседнем Шмецке имелось несколько небольших домиков, скромных виллежиатур нарвских горожан, которые возникли тут с легкой руки некоего Шмецке, старого блюхеровского ветерана, первого поселенца этого пустынного побережья, передавшего месту и его название. Говорят, что тут было место контрабандное. Западнее Шмецке, близко друг к дружке, расположены старшие собратья Усть-Наровы — Меррекюль, Удриас, Вайвара, Корф и Силламяги.

Удачному примеру А. Ф. Гана тогда же последовали — Кольбе, Сирициус, Лаврецов, многие из Нарвы и Петербурга, и пустынное еще так недавно побережье оживилось замечательно быстро.

Устроился этот уютный уголок — с прилегающей к нему полосой Шмецке — в пределах Эстляндской губернии, на мызной земле принадлежащего городу Нарве вотчинного или рыцарского имения Куттеркюль, на участках от ста до тысячи и более квадратных сажен, отдаваемых в непрерывную наследственную аренду — на чиншевом праве — по 1,5 коп. за квадратную сажень в год, что составит 36 руб. за десятину.

В августе 1873 года в Нарве было введено новое тогда городовое положение.

Нарвское городское общественное управление воспользовалось предоставленной ему этим положением самостоятельностью, составило план заселения прилегающей к морю полосы своей мызной земли, разделило ее на участки, прорубило дороги, провело канавы, прорезало через дюны выходы к морю и пригласило желающих брать участки в вечную аренду, как выше сказано, по 1¹/₃ коп. за кв. сажень в год — сперва без особой единовременной платы, а впоследствии — по 100 руб., и по 500 руб. за место, так сказать, вступных. Нарвское городское управление отнеслось к начатому им хорошему делу вполне толково и способствовало, насколько позволяли ему средства, устройству имения: поддержанием путей, содержанием сторожей, отводом помещения для почтово-телеграфного отделения, а главное, что весьма важно, оно не стесняло поселенцев Гунгербурга и Шмецка часто ненужными и нередко отяготительными порядками.

Развитие местности заметно сказалось в том, что уже в 1876 году построено небольшое заведение теплых ванн, в 1878 небольшой дачный водопровод, а в 1881 году кургауз с рестораном и меблированными комнатами. В 1886 году, 17-го августа, при сильном северо-западном ветре, выгорела большая часть старого Гунгербурга, и пожар способствовал ему, как и Москве, к украшению. Из лабиринта прежних переулков и закоулков вышли прямые улицы и площадь с недурными домами. Но немалого труда представляло уговорить более сорока лиц отказаться добровольно от своих старых грунтов и согласиться на новые; задачу эту решил блестящим образом председатель комиссии по благоустройству Гунгербурга, нынешний нарвский городской голова, В. П. Цветаев. Может быть, было бы недурно, если бы нарвское городское управление воспользовалось, как помещик Гунгербурга, 883 ст. 3 п. св. мест. узак. губ. остзейск., правом учреждать в пределах своего имения местечки, и, оставив за собой доходы, предоставило Гунгербургу отдельное самостоятельное управление.

Быстрому росту Усть-Наровы способствовало много причин, и должно сказать, что одной из весьма важных является то участие к однажды начатому делу, которое проявлял и постоянно проявляет А. Ф. Ган, считая, вполне по праву, Гунгербург за свое детище. Главной причиной, однако, является характер самой местности. Здесь, в этом углу Наровы и моря, слиты воедино два очень важных гигиенических фактора: чистая боровая местность, исключительно сосна, по глубокому песку, без мешающих фильтрации воды подземных наслоений, и морской воздух, обвевающий эту местность. В Гунгербурге процветает одна только сосна, исключая, конечно, деревья, насаженные в садах; тогда как непосредственно подле Шмецка появляется ель и многие лиственные деревья, что, уже само по себе, свидетельствует о значительно большой сырости почвы. Гунгербург тянется вдоль моря узкой полосой, а за ним, поясом версты в четыре, чистейший сосновый бор; это — «легкие» Гунгербурга. Самый берег — «пляж», тянущийся на 5 верст, в совершенную противоположность северному побережью Финского залива от Терриок до Сестрорецка и далее, усеянному валунами, так что ходить по берегу нельзя, — отличается безусловным отсутствием камней, как «пляжи» Трувилля, Дьеппа и др.

В настоящее время в Гунгербурге более 300 дач, самых разнообразных стилей, размеров и т. д.; почти все они меблированы и снабжены посудой, а хорошие ледники обеспечивают сохранение провизии; существуют пансионы. Дачи, пансионы и кургауз, имеющий тоже пансион и ресторан, помещают более 400 семейств приезжих. Врачи, аптека, морское купанье, водолечебница, почтово-телеграфное сообщение, некоторое количество необходимых магазинов, как в Гунгербурге, так и в Нарве, музыка утром и вечером играющая поочередно в кургаузе и на берегу моря, — все это довольно необходимые для курорта подспорья. Устраиваются также красивые экскурсии — вдоль по берегу моря, к Нарвскому водопаду и его колоссальным, образцово устроенным трем мануфактурам: суконной и льнопрядильной, бывшим барона Штиглица, и кренгольмским — бумагопрядильной и ткацкой. Для любителей охоты и рыбной ловли здесь раздолье, и в этом отношении очень почтенное место занимают тихая река Россов я Тихое озеро; недалеко, в Смолке, на полпути пароходом до Нарвы, — прекрасный лес и изобилие грибов. Помимо обычной музыки, по воскресеньям составляются в кургаузе танцевальные вечера, а по средам — детские собрания.

Гунгербургский оркестр — воспитанники нарвского музыкального общества, основанного в 1884 году, по почину E. М. Козинцова, и состоящего под Августейшим покровительством великого князя Владимира Александровича: в школе общества около 70 воспитанников, бюджет достигает 7,000 руб., оркестр школы играл, в 1893 году, в петербургском «Аквариуме». Недурна, по-видимому, мысль преобразовать эту школу в капельмейстерское училище, для выпуска из неё в войска совершенно подготовленных людей, что облегчило бы замену весьма многочисленных иностранцев — русскими.

Местность от Нарвы до моря полна для русских самых священных воспоминаний о Петре Великом. Еще далее, вглубь истории, во времена седые, в 1223 году, сновали тут датчане, немцы и русские, и местность называлась Ругодив; в 1492 — царь Иоанн III поставил против немецкого замка, так называемого «Длинного Германа», свой замок — Ивангород, — и стоять они теперь друг против друга, но не врагами, а мирными созерцателями. Кто не помнит знаменитых двух нарвских боев 1700 и 1704 годов? По пути от Нарвы к Гунгербургу лежит островок Гросгольм, и на нем имеется небольшой, слишком небольшой, памятник Петру I, поставленный ко дню 200-летия, на том именно месте, где, по преданию, великий государь сидел перед взятием Нарвы и следил за движением войск.

Река Нарова служит большую службу трем вышеназванным громадным фабрикам, работающим силой её водопада; обширную лесную торговлю ведут в Усть-Нарове с заграницей Кочнев и Зиновьев. Фирма «Зиновьев и комп.», имеет, кроме лесопильных, машиностроительный завод значительных размеров; фирма Кочнев содержит пароходство на Нарове, сам П. А. Кочнев — основатель и попечитель местного училища.

Регулировали Нарову еще при Екатерине II, и кое-где заметны и до сегодня сваи, вбитые при графе Минихе в 1764-1765 годах; производятся некоторые работы и теперь. Очень заметны в устье Наровы сваи, очертания брустверов и батареи 1855 года, когда Усть-Нарову, без всякой цели и пользы, в течение шести часов бомбардировала английская эскадра.

За ближайшее время скромный Гунгербург дважды оживлялся небывалой жизнью. В 1886 году, 3-го июля, его посетили великий князь Владимир Александрович и великая княгиня Мария Павловна, во время путешествия Их Высочеств по прибалтийским губерниям. В 1890 году, 5-го августа, Гунгербург был осчастливлен прибытием Императора Александра III и Императрицы Марии Феодоровны в сопровождении других высочайших особ, по случаю закладки храма во имя св. равноапостольного князя Владимира. Храм этот построен архитектором Ивановым, освящен 17-го августа 1893 года и стоит на левом возвышенном берегу Наровы, красуясь и производя отрадное впечатление на всех приближающихся к Гунгербургу по величественной Нарове или со стороны моря, откуда виден, как и маяк, очень далеко.

В 1894 году в Гунгербурге сделано было важное улучшение: вместо устарелого заведения теплых морских ванн, построена вблизи кургауза водолечебница, принадлежащая д-ру Э. Е. Кругу, в которой, кроме обыкновенных теплых морских и речных ванн, можно иметь ванны грязевые, паровые, электричество, массаж, души Шарко из теплой и студеной до замерзания воды, и проч.

Гунгербург, как передовая гавань-порт Нарвы, имеет маяк, лоцманскую команду, землечерпальную машину (имени министра финансов С. А. Грейга), спасательную станцию. В 1894 году посетило порт 60 пароходов и 43 корабля иностранного плавания, в 56,826 тонн. Привозятся: хлопок, джут, уголь, чугун, машины; вывозятся: брусья, шпалы, доски.

Для дальнейшего развития Гунгербурга и укрепления за ним характера серьезного курорта имеется ввиду:

— Сделать лес, подходящий одним углом к кургаузу, в центре Гунгербурга, заповедным лесом, чтобы эти 400 десятин соснового насаждения не рубились, не застраивались и навсегда оставались местом прогулки больных и здоровых, ищущих успокоения и отдохновения.

— Провести железную дорогу от нарвской станции балтийской железной дороги до Гунгербурга, Шмецке и Меррекюля — не входя непосредственно в эти места, боящиеся всякого шума и движения, но только подходя к ним.

— Построить евангелическо-лютеранскую капеллу для Богослужения в летнее время как для дачников евангелическо-лютеранского вероисповедания, так и для мореходов, посещающих порть Гунгербург в довольно большом числе.

В заключение, подумав о том, сколько русских миллионов уходит ежегодно в заграничные курорты, нельзя не порадоваться тому, что в Гунгербурге остается, так сказать, дома, ежегодно до полумиллиона денег, привозимых дачниками в течение лета и идущих всецело на крестьянские и помещичьи сельские хозяйства, на культуру ближайших к Гунгербургу местностей.

В девять часов утра 4-го июля, до отправления из Нарвы в дальнейший путь, в Ямбург, последний из городов, предстоявший посещению, проследовали к памятнику на могиле наших воинов, павших при взятии Нарвы 9-го августа 1704 года. Памятник этот, железный крест, поставлен очень красиво на древнем валу «Виктория», с которого начался штурм. К памятнику подходят по саду, составляющему одно из украшений Нарвы и раскинутому вдоль высокой террасы, тянущейся над Паровой. Вид из этого сада на реку, на Ивангород, на Длинного Германа, на самый город — замечательно хорош. Терраса упирается в небольшой павильон и подле него стоит самый памятник. Очертание старого вала заметно очень хорошо; тут была сделана брешь, сюда подносили каторжники, за этот подвиг прощенные, штурмовые лестницы; отсюда очень хорошо видна вся местность атаки, брешь батареи противоположного берега и место переправы. Ясный солнечный день и удивительная прозрачность воздуха обусловливали возможность видеть все детали местности; известная картина Коцебу «Взятие Нарвы» передает ее очень хорошо. Самый памятник очень прост и перенесен на это место только в 1882 году; рассказывали, будто прежде на нем была другая надпись; нынешняя гласит о «храбрых воинах», прежняя говорила о «русских воинах». Теперь сделано распоряжение о восстановлении прежней редакции.

Ямбург — это самый восточный пункт, до которого по балтийскому побережью доходили когда-то немецкие рыцари, да и то не в качестве настоящих, чистокровных, строевых, а в лице авантюриста Финка, в 1444 году, дважды напали на русских и оба раза были отбиты. Ямбург совершенно так же невзрачен, как и Гдов; там незначительная река Гдова и очень видны остатки древних укреплений, тут разделяющая городок на две части Луга, древнейший путь новгородцев к Финскому заливу, и очень мало следов древних рвов и валов; там соседство неприветливого Чудского озера и совершенная удаленность от всяких путей, — тут балтийская железная дорога, пять часов пути от Петербурга и, все-таки, глубочайшая непричастность к жизни, какое-то странное отшельничество на торном и довольно бойком пути. И, несмотря на это, Ямбург не лишен своеобразной типичности и, даже, исключительности. Здесь, в Ямбурге, центр приземистых городских построек составляет огромная шестигранная площадь, обставленная со всех сторон огромным каменным сооружением — казармой. Когда-то здание это принадлежало бумагопрядильной фабрике Реша и взято в казну за неустойку; это — монументальный центр небольшого городка. Ямбург и Копорье, как известно, были подарены в 1710 году князю Меншикову. Большим подспорьем бедных жителей Ямбургского уезда в наши дни является кормление детей воспитательного дома, число которых достигает тут до 5,000.

Городской собор с пятью куполами и довольно вычурной колокольнею; он построен при Екатерине II и освящен в 1782 году; иконостас в три яруса, над престолом сень, покоящаяся на темных мраморных колоннах; икон в соборе немного, и впечатление довольно слабое. Легенда гласит, что тут думали поставить лютеранскую церковь и одновременно с этим православный храм в Луге, но случилось нечто странное: планы обменили и православная соборная церковь близкой отсюда Луги имеет вид лютеранской, а ямбургский собор — несомненно православных очертаний.

В Ямбурге имеются: городское училище и земская больница на сорок кроватей, безусловно, одна из лучших земских больниц России, недавно отстроенная.

Прибалтийский край за последнее десятилетие.

Картина прежнего времени за последние десять лет изменилась в балтийском крае настолько, в особенности в отношении успехов православия и народного образования, что оказалось необходимым в заключение поместить следующие дополнительные сведения, позаимствованные частью из местных газет, частью же из дел министерства народного просвещения.

Православие в прибалтийском крае к 1896 году сделало значительные успехи. Так, число православных приходов увеличилось шестью новыми: лайксарским, касткаским, сайковским, лезинским, куймецким и валкским. В настоящее время в крае имеется 195 православных приходов, тогда как в 1836 году, при открытии рижского викариатства, число православных приходов не превышало 19; в 1850 году при открытии самостоятельной рижской епархии приходов имелось уже 115, в 1860 году — 136, а при вступлении в управление рижской епархией высокопреосвященного Арсения — 169.

Немаловажное значение для православия имело учреждение в 1896 году в Риге первого в прибалтийской епархии мужского монастыря Алексеевского. В настоящее время в крае существуют уже 4 монашеских обители: — 2 в Лифляндской, 1 — в Курляндской и 1 — в Эстляндской губ.

Что касается церковно-строительного дела, то законом 21 ноября 1889 года определено отпускать на церковно-строительное дело в этом крае, в течение шесть лет, по 70,000 руб. ежегодно. Таким образом, с 1895 годом закончилось действие этого кредита, вследствие чего 27 ноября 1895 года Высочайше повелено: отпускать из государственного казначейства, в течение десяти лет, начиная с 1 января 1896 года, по 50,000 рублей в год на церковные постройки в рижской епархии.

Из строившихся церквей следует упомянуть эдинбургскую, на рижском взморье, снаружи совершенно законченную весной, а внутри — летом 1896 года. Всего израсходовано было на её сооружение 7,411 рублей. В Юрьеве в том же году была закончена постройкой полковая церковь для красноярского полка. Продолжались постройки и в некоторых сельских пунктах.

Церковных братств и попечительств в прибалтийском крае имеюсь к 1896 году 18, а именно: прибалтийское, состоящее под Высочайшим её Величества Государыни Императрицы Марии Феодоровны покровительством; его отделения: феллинское, верроское, вольмарско-сергиевское, вольмарско-всехсвятское (Валк), гольдингенское, гривское, якобштадтское николаевское, эстляндское, иеввенское; самостоятельные братства: петропавловское, венденское спасо-преображенское, такерортское успенское, эзельское св.-николаевское, либавское св.-николаевское, туккумо-тальсенское, кальценауское, мариенбургское свято-троицкое.

Что касается народного образования, то до 1886 года все сельские лютеранские училища и учительские семинарии дерптского (рижского) учебного округа, содержимые на местные средства, находились в заведовании министерства внутренних дел и управлялись особыми коллегиальными учреждениями; преподавание в этих учебных заведениях, за исключением двух правительственных учительских семинарий: юрьевской и гольдингенской, велось на немецком языке. Тот же язык преподавания практиковался в уездных училищах, женских школах, реальных училищах и гимназиях. Естественно, что при такой постановке учебного дела не только местное население не могло научиться государственному языку, но и проживающие в крае русские стали забывать родной язык. Поэтому правительством было обращено серьезное внимание на постановку учебных заведений прибалтийских губерний, и в 1884 году был выработан план постепенного их преобразования. Преобразование началось с городских низших училищ. До 1881 г. в бывшем Дерптском округе не существовало ни одного городского училища по положению 1872 г. с русским языком преподавания. Даже после 1881 года, вопреки закону; воспрещавшему открывать новые уездные училища, в виду преобразования всех существующих в городские, в прибалтийских губерниях открывались уездные училища. Желая, прежде всего, доставить возможность изучения русского языка городскому населению, министерство народного просвещения озаботилось учреждением городских училищ по положению 1872 г. с русским преподавательским языком. В промежуток между 1881 и 1884 годами открыты городские училища в Риге, Ревеле и Юрьеве; затем в такие же преобразованы уездные училища: второе ревельское, гапсальское, везенбергское, вейсенштейнское, венденское, вольмарское, валкское, феллинское, якобштадтское, туккумское, газенпотское, бауское, фридрихштадтское и виндавское, и вновь учреждены городские училища: в Иллуксте, Либаве, Митаве, Тальсене, Пернове и др. В настоящее время в округе существует 27 городских училищ, лишь незначительно отличающихся от таких же училищ в других местностях Империи. Во всех этих училищах преподавание ведется на русском языке.

Обеспечив, таким образом, обучение на обще-русских основаниях в мужских городских училищах, приступили к преобразованию в том же направлении и женских училищ. Законами 23 мая 1889 г. и 17-го апреля 1890 года было введено обязательное обучение на русском языке всем предметам, кроме Закона Божия евангелическо-лютеранского исповедания, во всех мужских и женских частных учебных заведениях, причем допущено последовательное применение этой меры в течение пяти лет, так, чтобы к началу 1895 года все преподавание в частных школах велось на русском языке. Главным же предметом забот министерства было учреждение в округе такого низшего женского учебного заведения, которое могло бы послужить прототипом для всех женских училищ. Лучшим и более подходящим для этой цели было признано Мариинское женское училище. Ныне таких училищ в прибалтийских губерниях существует два: юрьевское и якобштадтское.

Вместе с открытием и преобразованием городских училищ совершалось и преобразование мужских и женских средних учебных заведений. До времени реформ во всем округе насчитывалось всего четыре русских учебных заведения с курсом средних: мужские гимназии в Риге и Ревеле и женские: рижская Ломоносовская и ревельская. В 1886 году открыты: обширное русское реальное училище Петра I в Риге и прогимназия в Полангене; в 1894 г. женская гимназия в Пернове и в 1895 г. такая же гимназия в Митаве. Ко всем этим учебным заведениям применены уставы средних учебных заведений Империи. В 1887 г. (10-го апреля) Высочайше утверждено положение комитета министров о введении преподавания на русском языке во всех средних мужских и женских учебных заведениях Дерптского (рижского) округа, в которых до сих пор языком преподавания был немецкий, если служащие и учащие в этих заведениях пользовались правами и преимуществами, предоставленными правительственным учебным заведениям.

За воспоследованием этого закона началась постепенная замена преподавателей, не знавших русского языка, другими, вполне подготовленными к преподаванию на русском языке, а равно применение к гимназиям и реальным училищам общих уставов этих учебных заведений, т. е. к первым устава 1871 г. и ко вторым 1888 г., действующих на всем пространстве Империи. Если это мероприятие вызвало закрытие некоторых учебных заведений, содержимых на местные средства, как, например, гимназий феллинской, биркенрузской, гольдингенской и ревельского дамского реального училища, зато уцелевшие сделались совершенно русскими. Общие уставы введены уже в большинство гимназий, за исключением двух, и во все реальные училища. Кроме того, происшедшая от закрытия помянутых учебных заведений убыль образовательных средств с течением времени, несомненно, будет пополнена открытием средних учебных заведений профессионального характера.

Особенное внимание министерством народного просвещения было обращено на начальное народное образование. Именным указом, данным Правительствующему Сенату 19 февраля 1886 г., все находящиеся в Лифляндской губернии евангелическо-лютеранские волостные и приходские школы, а в Эстляндской и Курляндской губерниях евангелическо-лютеранские сельские народные школы и учительские семинарии были подчинены ведомству министерства народного просвещения, а в 1887 году (17 мая) Высочайше утверждены временные дополнительные правила об управлении начальными училищами в прибалтийских губерниях. Теперь представилась возможность устроить сельские школы так, чтобы обучение в них велось на русском языке и уничтожить их обособленность. Первым шагом в этом направлении было учреждение правильного правительственного надзора за школами. Доселе школы управлялись в Лифляндии — верховным комитетом земских школ, а в Эстляндии и Курляндии высшей комиссией сельских народных школ, из коих в первом вовсе не имелось членов от правительства, а во второй, в числе 8-9 лиц, лишь один — от министерства внутренних дел. Правительственный же надзор находился в руках директоров двух русских гимназий и двух инспекторов православных сельских училищ. Но директора гимназий, обремененные своими прямыми обязанностями, не могли уделять достаточно времени для правильного обозрения школ и не обладали достаточным знакомством с ними, а в обязанности инспекторов православных сельских училищ входило лишь наблюдение за православными школами. При таком положении дела правительственный надзор оставался номинальным, и задача достижения единства в направлении учебного дела оказывалась невыполнимой. Следовало увеличить число инспекторов и разделить округ на правильные районы. Поэтому, предоставив коллегиальным учреждениям заботиться о материальной стороне сельских школ, министерство народного просвещения в 1887 году испросило разрешение на учреждение в юрьевском учебном округе одной должности директора народных училищ и пяти новых должностей инспекторов народных училищ, причем два бывших инспектора православных школ также были переименованы в инспекторов народных училищ. Затем постепенно были учреждены: одна должность директора народных училищ и три — инспекторов. Затем, по ходатайствам некоторых сельских обществ, стали открываться двухклассные сельские образцовые училища министерства народного просвещения. Первое такое училище было открыто в 1889 году в Рингене, Курляндской губернии, а ныне число их возросло до 15. После организации правильного надзора за школами было приступлено к коренному их преобразованию. Прежде всего, в видах введения преподавания на русском языке, следовало заменить прежних учителей новыми, знающими этот язык; но в таких учителях чувствовался сильный недостаток. Существующие в округе немецкие учительские семинарии преобразованию не поддались и были закрыты, а две правительственные учительские семинарии едва в состоянии были доставить достаточный контингент учителей для православных школ. Для удовлетворения этой насущной потребности министерством народного просвещения 21 августа 1891 г. было испрошено разрешение допускать в гатчинскую и псковскую учительские семинарии воспитанников лютеран из финнов, эстов и латышей. С 1 июля 1894 г. открыта третья правительственная учительская семинария. Затем Высочайше утвержденным 20 декабря 1894 года мнением Государственного Совета разрешено устроить, в виде временной меры, педагогические классы при пяти двухклассных сельских училищах министерства народного просвещения. В этих классах лучшие из окончивших курс двухклассных училищ в течение года знакомятся с приемами и методами преподавания и затем тотчас же назначаются на должности учителей в приходские и волостные школы. В текущем 1895 году (15 февраля) разрешено, согласно ходатайству курляндского дворянства, вновь открыть упраздненную в 1893 году ирмлаускую учительскую семинарию, с введением в ней преподавания на русском языке. Можно рассчитывать, что приведенные мероприятия сделают нужду в хорошо подготовленных и знающих русский язык учителях менее ощутительной.

Для окончательного урегулирования начальных училищ прибалтийских губерний, при министерстве народного просвещения работает комиссия, в состав которой входят как бывший попечитель юрьевского учебного округа Капустин, так и настоящий — Лавровский. Задача этой комиссии выработать положение для сельских волостных и приходских евангелическо-лютеранских школ, взамен действующих ныне временных правил. В ряду мероприятий более частного характера следует отметить Высочайше утвержденное 26 октября 1890 г. положение комитета министров о земельных участках и имуществах школ Лифляндской губернии. Школьные имущества составляли единственный источник содержания церковно-приходских школ Лифляндии. С изданием в 1887 году временных правил состоящие в должностях учителей церковно-приходских школ кистеры и кистерские помощники должны были оставить эти должности, как не знающие русского языка; вместе с тем дворянство и духовенство решили отобрать от школ и школьно-кистерские имущества. Во избежание могущего произойти от этого обеднения школ, приведенным положением комитета министров предоставлено министру народного просвещения, в случае возникновения споров о школьно-кистерских имуществах, решать эти споры собственной властью.

Что касается высших учебных заведений, то первым на пути реформ был ветеринарный институт, в котором преподавание на русском языке было введено еще в 1883 г. В бывшем Дерптском (юрьевском) университете до 1889 г. русская речь раздавалась только с двух кафедр, но и кафедры эти были — православного богословия и русского языка. В 1889 г. был преобразован юридический факультет, в смысле установления на нем всех положенных, по общему уставу российских университетов, кафедр, с преподаванием на русском языке Таким образом, к шести существующим кафедрам прибавилось пять новых. В видах привлечения на факультет русских профессоров и преподавателей, министру народного просвещения предоставлено право назначать им, а равно и лицам, обязавшимся читать лекции по-русски, содержание, равное окладам профессоров и преподавателей всех университетов. Затем льготы эти были распространены и на профессоров других факультетов, а в 1893 году предложено попечителю рижского учебного округа ввести преподавание на русском языке во всех, кроме богословского, факультетах. В том же году установлен на юридическом факультете порядок производства испытаний, одинаковый с другими университетами, а по медицинскому факультету воспрещено утверждать окончивших курс в степени доктора медицины тотчас же по окончании испытаний. В 1892 году профессорам и преподавателям университета, читающим лекции на русском языке, дарованы пенсионные права, общие со всеми университетами. В числе мер, направленных к урегулированию строя университетской жизни, существенное значение имеет последовавшее в 1896 году учреждение в университете инспекции, в составе инспектора и нескольких помощников. В рижском политехникуме русское преподавание не было введено до 1896 года, но в атом году в министерстве народного просвещения была составлена комиссия, которая выработала план преобразования итого учебного заведения, и план этот будет выполнен в весьма недалеком будущем. Произведенная в 1893 г. министром народного просвещения ревизия учебных заведений округа показала, что все приведенные мероприятия привились в достаточной степени и приносят значительную пользу; местное население изучает русский язык очень охотно.

27 февраля 1893 года в Бозе почивающий Государь Император Александр III, по всеподданнейшему докладу министра народного просвещения Высочайше повелеть соизволил именовать дерптский университет юрьевским, а дерптский учебный округ — рижским.