По Северо-Западу России. Том 2. По Западу России.

Очерк путешествия.

Путь 1887 года шел на Лугу, Порхов, Опочку, Невель, Великие Луки, Торопец, Старую Руссу, Крестцы, Грузино, Тихвин, Новую Ладогу, Олонец и Валаам.

В путешествиях 1884, 1885 и 1886 годов были посещены местности от Ледовитого океана и Белого моря до балтийского побережья; в предстоявшем путешествии следовало посетить те места, которые в прежние маршруты войти не могли и обозрением которых окончательно завершилась общая программа, составленная еще четыре года тому назад.

Как в первое путешествие, в 1884 году, так и в предстоявшее в 1887 году, путь шел постоянно по старейшим пажитям России, подле её колыбели, на прямой линии озер Чудского, Ильмени и Белоозера, близ которых эта колыбель находилась. Тут, в этих местах, гнездится старый миф, давно отвеянный историей, о старике Ильмере, утопившем свой жену Шелон, из-за любви к замужней красавице Ловати; трудно не догадаться, что речь идет об озере Ильмени и двух ближних реках. Недалеко от этих мест показывают могилу Трувора, высится Синеусов курган, из которого народная фантазия поднимает порой таинственного солдата на коне и обращает рыбьи чешуи в деньги; немного дальше — Рюрикова крепость; это уже не легенда, а нечто более прочное.

Ближайшими местами предстоявшего путешествия являлись Луга и Портов; последний отпраздновал в мае 1887 года пятисотлетие своих крепостных стен. За ними следует Опочка, не менее древняя, с чудотворной иконой, простреленной литовской пулей, — город, тоже захилевший сравнительно с своим былым; неизвестно, здесь или в Пскове устроена была оригинальная защита от Витовта Литовского в 1426 году: мост на веревках, которые в решительную минуту нападения подрезаны, и тьмы тем столпившихся на нем врагов попадали на заостренные колья.

По пути к Невелю и оттуда на Великие Луки возникали воспоминания о победителе Пугачева — Михельсоне, которому, милостью Екатерины II, даровано здесь населенное имение. Его сын, недоросль Григорий, производил, в качестве местного помещика, настоящие набеги на Великие Луки, причем купцы запирали свои лавки, а женщины пугливо прятались. Здесь же придется вспомнить о 1812 годе, о графе Витгенштейне, Кульневе и знаменитом Клястицком бое, парализовавшем попытки наполеоновских маршалов двинуться на Ригу и Петербург.

Великие Луки отличались когда-то очень сердитыми помещиками, вроде названного Григория Михельсона; они были, вероятно, преемниками основателя города «разбойного человека Луки». В числе древненовгородских крепостей Великие Луки являются пунктом избранным, прочным, богатым, «ключом его южных владений», по словам Карамзина. Геройская защита города от поляков в 1580 году — одна из любопытнейших страниц в истории нашей многострадальной западной окраины, выдающаяся особенно ярко при одновременном с защитой города малодушии Иоанна Грозного, готовившегося уступить Польше целых пятьдесят шесть городов. Подле Великих Лук, в Сенькове, заключен нами в 1812 году союз с Испанией.

Соседний Торопец еще древнее; один из иноков, упоминаемый Нестором, был торопчанином; здесь «чинил кашу» Александр Невский на свадьбе своей с Параскевой, дочерью Брячеслава Полоцкого. исстари веселые, юркие, торговые торопчане составили себе славу «чертовых голов», «фаоровитян» и т. п., и торговали не только с Ганзой, но и с Китаем. Богатство одеяний торопчанок было общеизвестно, и жемчуг отмерялся ими не счетом, а пригоршнями. Целые четыре характернейших предания, из которых древнейшее совершается не далее и не ближе как на глазах Самого Христа Спасителя, свидетельствуют о прирожденном сутяжничестве прежних торопчан. Существующие еще и теперь «субботки» и «посиделки» говорят о некоторых особенностях нравов, которых местные историки Торопца — Находкин, Иродионов и Семевский — не отрицают.

Очень много характерных воспоминаний вызвала Старая Русса. Местные жители утверждают, что Русса древнее Новгорода, потому что последний назван «Новым», во внимание к существовавшему «Старому», именно их городу. История соляного дела в Руссе почти однолеток с историей России; но лечебное значение города много моложе, так как оно началось с посещения его в 1828 году лейб-медиком Раухом, а развитие его до нынешнего цветущего положения — дело последних лет. В Старой Руссе, в одиннадцать часов вечера, 11 июля 1831 года, ударили в сполох и этим начался бунт военных поселян, это страшное явление в безобразном учреждении, возникшем по мысли графа Аракчеева; небольшие воспоминания об этом будут у места. Великий князь Николай Николаевич Старший родился в тот самый день, когда Император Николай I возвратился из быстро усмиренной им Старой Руссы, и в городе говорили, что новорожденного назовут князем Новгородским; этого не случилось, но великий князь крещен во имя новгородского угодника Николая Качанова. Помимо поселенческого бунта тут приходилось вспомнить о двух литературных деятелях: Посошкове и Достоевском. Посошков, живший в двадцати верстах от Руссы, когда-то противник реформ Петра I, побывавший даже в Преображенском приказе, но вышедший из него целым, а впоследствии беззаветный почитатель «строгостей» царя — это самородок удивительный; в знаменитой книге его «О скудости и богатстве» целая картина Петровской России, и Погодин прав, говоря, что Посошков — это политикоэконом, родившийся на свет за пятьдесят лет до появления политической экономии. можно было бы прибавить, что Посошков за сто двадцать лет до графа Киселева возымел мысль о создании учреждения, схожего с министерством государственных имуществ, что он мечтал об учреждении в Москве академии «великой, всех наук исполненной», и искал суда «единого» для всех. Что касается Достоевского, то он близок к Старой Руссе тем, что часто жил тут в последние годы, писал «Братьев Карамазовых»; церковно-приходская школа его имени остается живым его воспоминанием. Критическая оценка могучего таланта его еще не наступила, так как покойный находился в «боевой» линии того направления, которого держался, и всякая оценка будет более или менее субъективна, но что в нем сказалось пророческое ясновидение путем художественного творчества — это несомненно. стоит вспомнить «Бесов» и «Идиота» и то, что совершилось в нашем развитии потом, вслед за их написанием, чтобы убедиться в этом и в той горячей любви его к «милой больной», в те дни очень больной, — России, садящейся после изгнания бесов к ногам Христа.

От Старой Руссы путь лежал на Крестцы — место глухое, тихое, не лишенное, однако, высокого исторического значения, потому что недалеко отсюда поворотный пункт движения Батыевых полчищ: влево от пути та малая часть Русской земли, которая татарам не подчинилась, вправо вся остальная Русь, которая похолодела и помертвела на много, много лет.

Три места в пути — Холм, Грузино и Новая Ладога — посещались вторично, потому что при составлении маршрутов для четырех разновременных объездов нельзя было миновать этих повторений, и некоторые местности пришлось в полном смысле слова исколесить. В описываемом году, по примеру прошлых, следуя многими грунтовыми дорогами, путешественники побывали во многих захолустьях, к числу которых должно быть отнесено близкое от Тихвина — Столбово, знаменитое миром, заключенным между нами и шведами в 1617 году, при известном посредстве англичанина Мерика, выторговавшего за это разные права в пользу Англии, которых, однако, она не получила.

Сильное впечатление оставили, посещенные во второй приезд, две монастырские святыни — Тихвин и Валаам. Трудно представить себе такие бесконечно разнообразные возникновения и развития, какие пришлось испытать той и другой, оставаясь, в то же время, в глубоком единении с остальным православным миром и всем, что с ним связано.

Тихвинский мужской монастырь возник сравнительно с другими поздно, в половине XVI века; но явленная икона и над ней храм имелись на месте уже в XIV веке; подле этой святыни, находившейся в заведовании белого духовенства, успели обстроиться богатые села-пригороды, шел шумный торговый путь и приходило сюда много паломников, но монастыря все еще не существовало. Только когда паломником стал являться сюда царь Иоанн Васильевич, то в 1547 году основалась обитель, которая действительно и возникла как-то вдруг, всецело, в богатой обстановке, с готовым уставом, выработанным, по сравнению с другими уставами, несколькими архимандритами. Не от малой келийки первоучителя, не от братии, мало-помалу окружавшей его и к нему прислушивавшейся, с лопатой в руке и молитвой на устах, не в своеобразии своей особой жизни возникла Тихвинская обитель, а по велению царскому и по былым образцам. Составленная из иноков других обителей и верная их преданиям, она выдержала долгую, убийственную осаду шведов в лихолетье и стала под знамена молодого царя Михаила Феодоровича. В настоящее время высится она над одной из трех водных систем, соединяющих Волгу с Невой, и явленным иконам её поклоняются во множестве люди, проплывающие здесь со всех концов России. Сюда же пришла, к женскому Введенскому монастырю, находящемуся рядом с мужским Тихвинским, пришла не по доброй воле, четвертая супруга Иоанна Грозного из рода Колтовских и, став инокиней Дарьей, всецело посвятила себя обители, пережила с ней шведские погромы, отстроила ее заново и мирно почивает в ней, окруженная своим творением.

Иначе, совсем иначе, с монастырем Валаамским.

Нет у нас обители более древней, потому что в XI веке она уже была разорена шведами; затем она находилась в цветущем состоянии в XII, ХIII и XIV веках и снова уничтожена шведами дотла: обители нет, братия в скитании, погибла обильная рассада православия по финляндскому берегу озера, и только в каменной толще гранатных глыб валаамских, глубоко от взоров людских и руки вражеской, почивали спрятанные предусмотрительностью иноков мощи св. Сергия и Германа. С ними держалось воспоминание и теплилась мысль, и on. них-то, по воле Петра I, снова возникает обитель и процветает по настоящий день.

Древнейшая история Валаама — потемки; вероятно, такими останутся они навсегда. Но, тем не менее, известно, что если в обители Тихвинской, возросшей не из уединения пустыни, не из созерцательной жизни пустынника, а на торжище жизни и повелением царским, не было выдающихся деятелей монастырских, то Валаам весь исхожен, вдоль и поперек, стопами подвижников, справедливо считающихся светилами монашества и причтенных нашей церковью к лику святых. Если должно признать «сочиненной» могилу короля шведского Магнуса, находящуюся здесь на братском кладбище, так как настоящий Магнус утонул в Готландии, близ Бломесгольма, зато не сочинены громкие имена просветителей духовных, вышедших отсюда,от усыпальницы св. Сергия и Германа. Таковы святые: Александр Свирский, Корнилий Палеостровский, Арсений Коневский, Савватий Соловецкий, Афанасий Сяндемский, Авраамий Ростовский, Адриан Ондрусовский. Подобного сонма светил монашества, кроме, может быть, лавры Киево-Печерской, нет нигде, и вот почему Валаам так назидателен, так славен памятью своих бесчисленных схимников, в своей дикой и пустынной красоте.

Эти существенные отличия Валаама, — его древность и многочисленность преподобных, — приводят невольно на мысль иронию судьбы: обитель эта. столько раз ограбленная чрез Финляндию шведами, будучи подчинена в епархиальном отношении митрополиту петербургскому, в отношении административном входит в состав губернии Выборгской, составляющей часть Финляндии.

Луга.

Характеристика Луги. Собор. Легенда о плане.

Луга — юнейший город С.-Петербургской губернии, имеет всего 250 домов, из которых только три каменные, и 2,000 жителей; . улиц проездных в ней, собственно говоря, одно только петербургское шоссе, все остальные, равно как и многие пустыри, зеленеют травкой.

Единственная церковь — собор, как и самый город, екатерининского времени, очень мал и робко жмется подле большего, нового собора, уже совершенно готового, освящение которого должно было совершиться скоро; постройка начата в 1872 году, длилась до 1874, затем до 1883 приостановлена, по недостатку средств, и приведена к концу только в 1887 году. Как могут помещаться жители Луги, желающие помолиться, в старом соборе, как поместятся они даже в новом, это совершенно непостижимо; остается предполагать, что они молятся дома, или ездят по деревенским приходам. Внешность старого храма, уступающего место новому, напоминает отчасти лютеранскую кирку, и для объяснения этого имеется легенда о том, будто при постройке перемешаны планы: тот, который назначался для Луги, воспроизведен в Ямбурге, а кирка, долженствовавшая стоять в Ямбурге, явилась православным собором в Луге. Несомненно верно в этом рассказе то, что его рассказывают и теперь.

Луга относится к числу городов, сложившихся не исторически, но по Высочайшему повелению 1777 года, гласившему: «на реке Луге учредить новый город, близ урочища, где река Вревка в Лугу впадает, наименовав новый город Луга». Так и исполнено. Каких-либо исторических воспоминаний ни в городе, ни в уезде не найти, и один из видных представителей местных интересов, спрошенный об этом, отвечает обыкновенно, что, кроме древнего монастыря св. Иоанна Богослова, на полуострове Череменецкого озера, «других памятников или пунктов исторического значения не имеется». Железная дорога проходит близко; до Петербурга всего 132 версты, а между тем здесь так бесконечно тихо, скромно, беспритязательно. Завидно это, или удивительно? В последние годы окрестности Луги стали населяться петербургскими дачниками, но летнее время проходит скоро, и удел Луги — полная тишина и совершенное отсутствие каких-либо общих интересов.

Порхов.

Путь к Порхову. Грива. Легенда Судомы-горы. Историческое. Значение рубленых городов. Военные судьбы и переход к Москве. Старинная опись. Собор. Церковь св. Николая. Древние стены. Учреждения табачного фабриканта Жукова. Лопухинская богадельня. Хиловские минеральные воды. Балавинские собаки.

От станции Луга до станции Новоселье ровно два часа пути по железной дороге; отсюда до Порхова предстояло сделать три перегона на лошадях в 60 верст. Первые две станции — Жабенец и Ямкино — лесисты, холмисты, порой виднеются поля; последняя станция в значительной степени безлюдна. В селе Подоклинье старенькая деревянная церковь, уже заколоченная, виднеется подле, уступив место своей каменной, довольно пестрой, преемнице. Весьма любопытна на ближайшем к Порхову переезде так называемая «Грива»; дорога идет по гребню чрезвычайно высокой насыпи версты в полторы длиной, причем решительно нельзя объяснить себе: природа ли устроила здесь эту насыпь, — так она характерна, — или потрудились здесь в колоссальной работе руки каких-то неведомых людей и неизвестно для какой цели? Направо и налево от неё, далеко внизу, расстилается болото, и заметны многие «мочилы», ямы с водой, назначенные для мочки льна, — продукта, производство которого растет здесь из году в год; «Грива» тянется не по прямой линии и не всегда одинаковой высоты; она обставлена для безопасности с обеих сторон перилами, и вид с неё вдаль очень хорош. Говорят, что есть совершенно подобные возвышения, имеющие вид насыпей, близ погоста Вышгорода и Судомы-горы; все они совершенно необъяснимы и при раскопках обнаруживали чистейший гравий; это какая-то шутка природы. Судома-гора, находящаяся в уезде, известна характерной легендой: когда местные люди спорили между собой, то для того, чтобы знать, кто прав, кто виноват, отправлялись на её вершину, и тот, за кем была правда, доставал рукой до цепи, спускавшейся с неба; цепь эта не спускается больше, потому что одному из воров удалось обмануть Самого Господа Бога.

Порхов, к которому подъезжали путники часам к восьми вечера, залитый вечерним солнцем, окруженный колосившимися полями, подле излучин реки Шелони, лежит как бы в котловине. С пологого спуска ясно виднелись все его очертания и тысячи народа, чисто-русского, плотного, радушного.

Город расположен над рекой Шелонью, которая не что иное, как жена Ильмера (озеро Ильмень), утопленная им вследствие того, что он прельстился женой своего соседа — Ловатью; говорят, что плач и воздыхания утопленницы бывают слышны и до сегодня. Это легенда, а вот история.

Как раз в то время, когда кончались крестовые походы в Палестину, папская власть, создавшая их, смущенная неуспехами, пришла к мысли продолжать крестовые походы, направив их не на ислам, на юг, а на северо-восток, к нынешней России. Там, совершенно самостоятельно, в стороне от торных исторических путей, начиналась в то время своеобразная жизнь славянских народностей, сосредоточивались Литва и Польша, высились уже Новгород и Псков, и они молились Богу по православному. Эта окраина Руси в полном смысле слова истоптана людьми и конями и полита кровью за долгое время целых пяти столетий, с двенадцатого начиная. Тут боролись не на живот, а насмерть влияния русское, шведское, литовское, польское, балтийское, и все, что зарождалось на свет в качестве города, являлось непременно, одновременно с этим, и крепостью и тогда же орошалось кровью. Было замечено кем-то, что кровь прекрасное удобрение, и нельзя не удивляться тому, что возникновение большинства наших городов относится именно к XII и XIII веку. Как бывают грибные годы, так были эти столетия временем нарождения «рубленых» городов, возникавших на местах, удобренных кровью. Десятками насчитывают их наши летописи, имена многих заглохли, другие изменились, третьи сохранились; но все в свое время сослужили земле Русской некоторую службу. Знаменитая глинковская песня Руслана «О, поле, поле...» оттого-то именно и западает в русское сердце так глубоко, что кто бы ни отправился у нас на поиски доброго меча, тот вспоминает песню эту повсюду, где угодно: везде тлеют родные кости, и мало где не поросли они травой забвенья.

Вот хоть бы и Порхов, один из самых невидных провинциальных центров наших, только что отпраздновал пятисотлетие своих стен. В нем теперь 6,749 человек жителей, девять церквей, домов каменных 53 и деревянных 645. Он возник, должно быть, в 1239 году, когда Александр Невский, празднуя свой свадьбу, «венчася в Торопчи, ту кашу чини, а в Нове городе другую» и вслед затем срубил «городцы» по Шелони. В числе этих городцов, возникших после двух свадебных каш, значился, вероятно, и Порхов. Первое летописное упоминание о нем имеется под 1346 годом, но дань, взятая с него Ольгердом литовскимв «300 рублев и 60 новгородских», — сумма весьма значительная по тому времени, — свидетельствует о том, что возник он, несомненно, раньше и входил в число укрепленных пунктов, окружавших Новгород со стороны Литвы и Пскова. Позже, в 1428 году, заплатил он Витовту литовскому 5,000 рублей. Литва или, лучше сказать, немецкий мастер Микола стрелял тогда по городу из пушки «Галки», настолько большой, что ее возили с утра до обеда на сорока конях, с обеда до полудня на других сорока, с полудня до вечера — на третьих; мастер Микола похвалялся сбить каменную колокольню церкви св. Николая; сбить не сбил, но сам погиб от ядра, обратившегося на него вспять от алтаря церковного.

Возникнув наряду с другими укрепленными пунктами, окружавшими Великий Новгород кольцом, поставленный оплотом против Литвы и младшего брата его Пскова, Порхов пережил и все судьбы Новгорода, и с подчинением его вошел в состав Московского государства; в завещании Иоанна III назван он великокняжеской отчиной; при Иоанне Грозном, по словам Карамзина, считался он в числе двенадцати каменных крепостей земли Русской; заметим, что счет Карамзина не совсем верен, так как были и другие, например Остров.

В свое время, побывали в Порхове Ольгерд и Витовт, позднее, на смену им явились со своими полчищами Стефан Баторий и де-ла-Гарди; историческим курьезом представляется то, что в 1616 году в Порхове имелось два градоначальника: с русской стороны сидел князь Мещерский, со шведской — барон Грасс; что они делали оба, как делили власть, что за зрелища обусловливались этим двойственным начальством? Нечто подобное было тогда и в Тихвине. По Столбовскому миру в 1617 году, Порхов возвращен России окончательно.

Так как, до проведения варшавско-петербургского шоссе, Порхов лежал на трактовой дороге, то в нем побывали в XVI веке иезуит Поссевин и Герберштейн, а в 1787 году Императрица Екатерина II гостила здесь почти трое суток; посещали Порхов Александр I и Николай I, причем Александр Павлович останавливался в близлежащей усадьбе, принадлежавшей Мягковой. В семнадцатом веке край этот был, по-видимому, гораздо населеннее, чем ныне, потому что, по сведениям, доставленным шедшему на него войной Стефану Баторию, «около Руссы, за Порховом, деревни были так густы, что в каждой может найти кров не одна тысяча солдат, а скирды ржи, ячменя и овса так велики, что человек едва способен перебросить чрез них камень».

Верно или нет показана высота скирд — неизвестно, но несомненно, что после подчинения этих мест Москве, когда обозначились другие политические и стратегические центры, а граница отодвинута к западу, Порхов захилел, а в 1699 году, согласно очень характерной сметной описи, дошедшей до нас, находился в полном разрушении. Опись эта гласит, что хотя я это время еще и высились ветхие башни восьмисаженной вышины, при семи саженях ширины, и толстые стены сплошь унизывались бойницами и зубцами, но это была только декорация, так как все соединительные мосты и лестницы сгорели и «на башни ни на одну никоторыми делы взойтить невозможно»; пушки на двух башнях лежали «на захабех», а третья валялась без станков и колес; свинцу оказалось немного: «две свиньи целых, да в кусу больше свиньи, да еще четверть свиньи», а царская пороховая казна при составлении описи не перевешана, «потому что тое казны перевешивать не на чем».

Так, или приблизительно так, должны были смотреть укрепления всех вообще крепких мест, окружавших когда-то Псков и Новгород, в конце XVII века, по окончательном переходе их к Москве; до нас дошли во множестве мелких городов остатки стен и башен, рассыпающихся под разрушительным влиянием ливней и ветров, истаптываемые там, где они поросли зеленью, как, например, в Гдове, копытами коров; все эти развалины — свидетели долгого былого и огромной переменчивости судеб.

В Порхове, над самой Шелонью, каменные стены древней крепости высятся еще в полной ясности очень живописно; выше их источенного временем гребня поднимается одна из башен, а из неё шпиль колокольни церкви святителя Николая, по которой стрелял когда-то немец Микола.

В длинной истории наших порубежных городов переменялись не только судьбы, но даже места их первого возникновения, и Порхов, как и многие из городов, как сам Петербург, стоит теперь не на том месте, на котором возник; очень вероятно, что древнейший «рубленый» город находился в одной версте дальше, там, где ныне на берегу Шелони виднеется старое городище; несомненно также, что левый берег реки, то есть нынешняя торговая сторона, стал заселяться только с конца прошлого века, когда Порхов сделали уездным городом, и старожилы помнят еще на этом месте густой лес, а там, где стоять собор и присутственные места, расстилалось топкое болото.

Собор Спасо-Преображения, говорят, древнейшая церковь Порхова, так как о ней упоминается в 1399 году по поводу убиения на Шелони князя Романа Юрьевича; при церкви существовал до 1764 года мужской монастырь, а построена она «на кострех», то есть на кургане, на котором производилось сжигание трупов; убитый князь Роман покоится в ней. Собор очень невелик и невысок, под одним плоским куполом, на четырех столбах, и тёмно-синяя окраска его стен и купола придает внутренности, несмотря на яркое золото невысокого иконостаса, задумчивый, сосредоточенный вид. Стоящая внутри древней крепости церковь св. Николая, словно вросшая в стены, кажется еще древнее, еще задумчивее, хотя она выше и иконостас в четыре яруса.

В самый вечер приезда путники посетили два учреждения, сохраняющие здесь память известного табачного фабриканта Василия Жукова, а именно: приют сирот на восемнадцать человек и богадельню на сорок два человека

Третье жуковское учреждение, основанное, как и богадельня, в 1843 году, городской банк, один из старейших в России; едва ли иронизировал покойный, устраивая банк и богадельню одновременно? Жуков умер, кажется, в 1881 году, и добрые дела его на пользу Порхова заслуживают внимания; здешний уроженец, мещанин, не имевший ни гроша денег, он сумел составить себе и большое состояние, и добрую память; жуковский табак, как известно, убит на рынке жизни явившимися в публику Достоевскими папиросами, но вызывает и до сих пор сожаление любителей, помнящих, на склоне лет, все его достоинства. Не вдали от Жуковских учреждений находится земская больница на двадцать пять человек.

Только на утро следующего дня, 17 июня, при полном свете солнца, можно было хорошо ознакомиться как с общим очертанием крепости, так и с рекой Шелонью, протекающей у самых стен её под плотовым мостом. На Шелони, как говорят, целых восемьдесят мельниц, из них три в самом Порхове; можно представить себе, насколько трудолюбивы волны этой кроткой исторической реки. Общий вид на нее и на крепость один из очень характерных, вполне достойных художника.

По выезде за черту города, по направлению к городу Опочке, при подъеме в гору, опять обозначились поля, принадлежащие городу Порхову и составляющие его крупную доходную статью. Сильно возрастают здесь посевы льна, причем торговля им почти вполне перешла из рук купцов к крестьянам.

Недалеко от Порхова, в селе Хилове, существуют серные хиловские воды, принадлежащие г. Балавинскому; там три источника, сходные по составу с кеммернскими в Лифляндской и Сергиевскими — в Самарской губернии; неудобство их — это шестидесятиверстное расстояние от железной дороги. Г. Балавинский пользуется также известностью, как любитель собак; любопытна волчья порода, им разводимая; это третье поколение от волчицы, овчаров и бульдога; родственники первых двух поколений оказались ни к чему негодными: они выли, не лаяли и бросались на людей и животных; но третье поколение — очень хорошие караульные собаки и отличны для отыскания медведей. Опыты разведения породы начаты сравнительно недавно — в 1867 году.

Опочка.

Посещение г. Острова. Лукаши. Приезд в Опочку. Собор, Историческое. Вопрос о подрезанном мосте. Две чудотворные иконы. Крестные ходы. Местные историки: Травин, Замыцкий и Бутырский. Поплешные пошлины. Исчезнувший водный путь. Вид на город с вала.

Покинув Порхов 17-го июня, путники проехали к станции варшавской железной дороги Новоселье тем же путем, каким направлялись накануне в Порхов. Та же довольно пустынная местность, те же лесистые, болотистые трущобы, та же «Грива», эти места, в двойном смысле слова, «на охотника», и не удивительно, что именно из Порховского уезда, из так называемых «Островов», идут знаменитые лукаши, получающие под Петербургом до 100 руб. в месяц жалованья, а летом проживающие здесь на покое, в ожидании новой зимы. Когда-то уезд был богат помещиками, число которых доходило, говорят, до 350 семейств; теперь их не более 200; между ними есть и богатые люди, и у них хорошие усадьбы; есть, правда, и семьи совсем захудалые, таковы князья Костровы: это — крестьяне, пашущие землю и даже не носящие неподходящего им по положению титула.

К пяти часам вечера поезд прибыл в город Остров. Отсюда предстояла длиннейшая почтовая дорога, так как приходилось перерезать вдоль и поперек губернии Псковскую, Новгородскую и восточную часть Петербургской, и это все на лошадях.

От Острова до Опочки ровно семьдесят верст пути по хорошо содержимому, отличающемуся совершенно новыми мостами, шоссе. Но погода, становившаяся очень дурной, делала и без того унылый пейзаж дороги еще более унылым, и тянувшееся прямой струной шоссе вторило погоде и пейзажу своим однообразием. В десять часов вечера замелькали издали, словно порванные огневые нити, огоньки Опочки.

Опочецкий собор отличается, по сравнению с другими соборами уездных городов, своим высоким, просторным куполом. Внутренность храма вся белая, и потому с особенной резкостью выдаются темные иконы в рамах, расположенные в барабане купола тремя горизонтальными кольцами; иконостас — белое с золотом, с обилием фигурчатых украшений. Направо и налево от входа в церковь, в особых божницах, поставленных посреди церкви, помещаются наиболее чтимые иконы: в правой божнице чудотворная икона Спасителя, простреленная в 1426 году, в левой — чудотворная икона Богоматери Себежской, перенесенная сюда стрельцами в 1634 году.

Опочка — это тоже один из небольших сиротных городов наших, с 4,500 человек жителей, составлявший в былое время одно из воинственных звеньев тех боевых ожерелий, которыми окружали себя Господин Великий Новгород и Псков в защиту от всяких врагов — немецких, польских, шведских и литовских. Опочка принадлежала к псковскому ожерелью; земляной вал её, величественные очертания которого видны и теперь, насыпан псковичами в 1412 или 1414 году, затем подняты деревянные стены и башни. Крепостца опиралась на две горы: Безыменную и Выползавую; на постройку её употреблено всего две недели, и псковская летопись, сообщая об этом, говорит, что таким образом возник не новый город, а возобновлен и передвинут на двенадцать верст старый город Коложо, разоренный литовцами за шесть лет до того. Это передвижение наших старых городов — отличительная черта их возникновения; все они будто испытывала места, приурочивались и, если придержаться только имени, а не места, то прав будет митрополит Евгений, историк княжества Псковского, утверждающий, что Опочка существовала еще до 1341 года.

Опочки касается один из любопытных исторических фактов, вызвавших множество противоположных мнений и окончательно не разъясненных. Вопрос идет об очень хитроумном способе самозащиты, имевшем место при нападении Витовта Литовского в 1442 году. На помощь опочанам Псков прислал только 50 человек; главная помощь заключалась в ехидстве осаждаемых. Еще до прихода неприятеля, перед входом в крепость, повешен был ими на веревках тонкий мост; когда осаждающие взбежали на него, осаждаемые подрезали веревки, мост рухнул, и видимо-невидимо врагов попадали на острые колья и добиты из крепости каменьями и бревнами; после этого разразилась великая буря, так что сам Витовт, будто бы обхватив руками шатерный столб, в ужасе вопил: «Господи, помилуй!» и испуганный отступил. Карамзин, Татищев, Щербатов, Погодин, Соловьев придерживаются разных мнений: одни признают местом крушения моста Опочку, другие Псков, и, вероятно, тут всегда будет некоторое сомнение. Насколько витовтовские нашествия были беспощадны, видно, между прочим, из расправы его с соседними Коложо и Воронечем: «Витольд овых изсечи, а иных поведе в свою область. А всего в полон взято 11 тысяч мужей и жен, и детей. А под Воронечем городом наметаша рать мертвых детей две ладьи. Не бывало пакости таковой, как и Псков стал». Эти «две ладьи» мертвых детей — какая картина! И зачем они понадобились Витовту?

Как лежала Опочка на пути Витовта, так лежала она и по пути войск Константина Острожского и Стефана Батория, но вообще отделывалась довольно дешево, хотя след литовского простреливания имеется налицо на чудотворной иконе Спасителя, причем остается неразрешенным, в которое именно нападение Литвы совершено чужеземцами это святотатственное деяние? Много чтимых образов на Руси, начиная от Соловок, несут на себе следы участия их в боях, и раны эти всегда вызывали бодрость и стойкость в защитниках земли Русской. Относительно времени поранения опочецкой иконы высказано определенное мнение очень любознательным местным летописцем — Леонтием Травиным. Этот Травин родился в 1732 году от дворового человека графа Ягужинского и написал собственноручную автобиографию, начинающуюся 1741 и кончающуюся 1808 годом; писана она, говорит Травин, им, «уроженцем из бедного состояния родителей происшедшего в достоинство благородства», — он умер провинциальным секретарем, — «писана для сведения и пользы потомкам ево» и касается различных обстоятельств и приключений его самого и жены. Как автобиография, так и исторические сведения об Опочке, собранные Травиным, не лишены интереса; по его мнению, икона прострелена Константином Острожским в 1426 году.

Эта чудотворная простреленная икона, хранящаяся в Спасо-Преображенском соборе, в особой божнице, направо от входа, одна из святынь города; другая — это чудотворная икона Опочецкой Божией Матери, называемая в просторечии Себежской, принесенная или возвращенная из Себежа, вероятно, в 1634 году и находящаяся в том же соборе; в сказаниях о чудесах этого образа много раз поминается об исхождении слез из обеих очей Богородицы.

Обе иконы совместно совершают ежегодно крестный ход к Святым Горам, для чего выступают из Опочки в восьмую пятницу по Пасхе и возвращаются на одиннадцатый день. Существованию того крестного хода теперь уже двести лет; причина его возникновения неизвестна. Эти странствия икон переживают у нас города и те городища, в которых зародились; например, в Ярославле обходят крестным ходом доныне по тем местам, где некогда стояли несуществующие более стены, то есть фактический крестный ход совершается, если можно так выразиться, по очертаниям призрака.

Хотя история Опочки особенного интереса не представляет, но Травину, которого только что назвали, предшествовал в описании Опочки и её уезда некто Замыцкий — в 1562 году, а в 1849 окончил свой труд собрания документов о городе, до начала XVIII века, Иван Бутырский. «Я сделал, что мог, пусть сделают лучше люди, опытнейшие и искуснейшие меня», — писал последний в конце своей работы, и нельзя не признать, что это внимание скромных местных людей к своей старине, как бы незначительна она ни была, достойно уважения и могло бы служить примером очень многим гораздо более значительным городам. Любопытно сведение, сообщенное Бутырским о том, что в Опочке имелись свои посадники; ни в псковской летописи, ни в истории княжества Псковского об этом факте не говорится; но еще недавно на здешней иконе Спасителя имелась дощечка, свидетельствовавшая о существовании таковых, и называла, даже, нескольких по именам.

В длинном ряду всяких сообщений старинной хроники Опочки Бутырского, под 1606 годом, есть сообщение о том, что в город приезжал от епископа боярский сын Иван Надмихин для сбора «поплешных пошлин», причем из Николаевского монастыря дано ему 23 алтына и 2 деньги. Бутырский приводит несколько царских грамот, в которых упоминаются и «поплешные», и объясняет это слово тем, что, как он слыхал в детстве, в старину наши священники и диаконы не допускали зарастать волосами то место на голове, на котором совершалось иерархическое пострижение, и что сам он видал священников, у которых небольшое место на маковке головы, называвшееся «гуменец», было выстрижено. Не за разрешение ли остригать ежегодно это место взималась в пользу епископа или архиепископа «поплешная пошлина»? Жаль, что хроника умалчивает о том, какой именно существовал в 1684 году водный путь от Пскова к Опочке, по которому присланы были тогдашнему опочецкому начальнику от псковского воеводы, князя Щербатова, 165 тюков фитиля. Чего-чего у нас не исчезало. Нет в хронике сообщения и о том, что когда в 1780 году Императрица Екатерина II совершала свое путешествие, то сделано было распоряжение, дабы «ученые» протопопы или священники встречали государыню в церквах «короткою» речью. Подобного «ученаго» духовного лица в тогдашней Опочке не нашлось, и надо было довольствоваться командированным из псковской семинарии.

В Опочке шесть церквей, одна лютеранская кирка и один еврейский молитвенный дом; отсюда к югу и западу евреев много; главный предмет торговли - лен, с годовым оборотом в один миллион рублей. Обороты городского общественного банка достигают 3.766,000 руб., а гребеневского ссудо-сберегательного товарищества — 1.246,000 руб.; цифры крупные, не по внешности города. Ближайший пункт железной дороги — город Остров, лежащий отсюда в семидесяти верстах. Путь этот — роскошное шоссе времени Императора Николая, с широкими обочинами и станциями, отнюдь не худшими многих вокзалов наших железных дорог.

Перед самым отъездом из города, погода, прояснившаяся еще с утра, была настолько хороша, что предстояла возможность полюбоваться с вала древней крепости прекрасным видом. Река Великая, расплываясь в этом месте двумя рукавами, очень мелка и образует остров. Па самой вершине древней насыпи виднелся хорошенький павильон, и подле лестницы его торчали из земли найденные на месте две пушки. С вершины вала открывается кругозор верст на пятнадцать — так высока насыпь; церкви Успенская, Николаевская, Лукинская, собор ясно выделяются своими куполами на синеющей дали, а Великая уходит от крепости довольно широкими излучинами. Чуть-чуть пониже поставлен на мураве крепостного вала крест, обозначающий место алтаря церкви, сгоревшей в 1774 году; икона Спасителя была прострелена именно тут, сюда и направлялись самые отчаянные вражеские нападения. Соборная церковь выше других, но во внешности её бросается в глаза одно из довольно обычных у нас архитектурных безобразий: пять куполов её синие, а шпиль колокольни зеленый; зачем эта разноголосица красок?

Невель.

Николаевское шоссе. Особенности Витебской губернии. Отсутствие земства. Остатки панства. Белоруссия. Радзивилловское имение. Гонения на православие. Уния и иезуиты. Жанвильские сопки. Панцирные бояре. Воспоминания о Витгенштейне и Кульневе. Вид Невеля. Собор и монастырь. Село Иваново. Как усмирен Пугачев. Могила Михельсона и недоросля Григория. Сеньково.

Путники выехали из Опочки на Невель при значительно прояснившейся погоде, около полудня, 18-го июня. Предстояло, покинув Псковскую губернию, проехать по двум уездам, Себежскому и Невельскому, Витебской, посетить Невель и вернуться обратно в Псковскую губернию для дальнейшего следования на Великие Луки; иначе было невозможно по недоброкачественности боковых путей; здесь же, до самого Невеля имеется шоссе, открытое с 1842 года. Шоссе это, времени Николая I, проложено почти по прямой линии, без малейшего внимания к болотам и горам, по которым предстояло вести его; верста обошлась около одиннадцати тысяч рублей, не считая станций, из которых некоторые стоили до тридцати тысяч рублей. От Опочки до Невеля сто десять верст, и нельзя было не любоваться этим роскошным шоссе, быстро перелетая по мощным насыпям, с которых болотные кочки, видимые с пути, казались мелкой сыпью. Горы высоки, есть красивые панорамы, много лесу, сосны и березы, и во многих местах грустные следы лесных пожарищ. Эти молчаливые некрополи растительного царства составляли прямую противоположность с богатыми полями и лугами, которые в описываемом году были особенно роскошны и волновались подвижными вершинами мириадов стеблей, образуя крупные волны, хорошо заметные во всю их ширину с высоких насыпей прямолинейного пути. Чередованию лесов и полей придавало много красоты обилие озерных вод, синевших в густой зелени, то справа, то слева, в ярком блеске полуденного солнца.

Балашово — первое село по пути в Витебскую губернию. Всякий прибывающий в эту губернию входит в особый административный мир: здесь нет земства, и власть губернатора является гораздо более самостоятельной. Быстрота переезда по этой губернии не дала возможности справиться о том, так ли, как в других местах, где имеется земство, исчезают здесь со своих мест на долгие месяцы предводители дворянства, скитающиеся в совершенно чуждых им палестинах и ставящие в некоторое затруднение лиц, взявших на себя труд отыскать их в случае надобности; так ли развязны мировые судьи в назначении времени разбора дел.

Помимо административных особенностей, Витебская губерния составляет грань и во многих других отношениях. Тут имеются налицо остатки последних рыцарских замков; доселе, заняв красивые и хорошие места, надвинулось католичество Западной Европы и оттеснило славян к востоку, к болотам; здесь исчезают великорусы, сменяются белорусами, и несомненным следом былого панства является коленопреклонение и постукивание в землю лбом при встрече с господами; тут, между светловолосыми людьми, в белых кожухах, белых рубахах и панталонах, в белых «насовах», юбках и платках, чернеют, в обилии удивительном, резкие, грязные, темные профили еврейства, из году в год больше, и, во внимание к плодовитости еврейской крови, заставляют серьезно опасаться за будущность края.

К семи часам пополудни, не доезжая двадцати пяти верст до Невеля, экипаж свернул с шоссе в сторону и, проехав по грунтовой дороге густым сосновым бором, около шести верст, доставил путешественников в усадьбу генерал-адъютанта Жуковского, Канашево, где предполагался ночлег. Усадьба расположена на берегу озера, имеет хороший парк, оранжерею, обрамлена возделанными полями и недалека от селений. Замечателен экземпляр померанцевого дерева, весь отягченный плодами, красовавшийся в столовой и свидетельствовавший о внимании и достоинствах садовода.

Исторические судьбы этих мест очень любопытны и очень стары. В пяти верстах отсюда есть озеро Озерище с остатками городища на острову и с какими-то следами свай, тянущихся посредине озера в длину его и поэтому необъяснимых; недавно, не вдали отсюда, найдено около пятисот монет Годунова, Лжедимитрия, Алексея Михайловича. В древнейших летописях о самом Невеле не упомянуто, но о находящемся в пятнадцати верстах от него селении Еменец говорится в новгородской летописи под 1185 г. В августе 1562 года, в девяти верстах от Невеля, на перешейке между озерами Череско и Мелкое, разбит поляками князь Андрей Курбский, что послужило одной из причин осложнения отношений между ним и царем Иоанном Грозным.

Много раз переходили эти места от русских к полякам и обратно. В 1649 году король Иоанн-Казимир пожаловал невельское староство, замок и город Невель, равно как и Себеж, литовскому гетману Радзивиллу, за его успехи в войнах с Россией, и этим основал одно из богатейших польских состояний, существующее до сих пор, но только под другими кличками и на других местах. Это прочное утверждение здесь кровного польского магнатства нанесло последний удар древнему православию, — удар, отзывающийся и поныне. Еще в 1436 году учреждена в Литовском княжестве инквизиция против «еретиков и отщепенцев», то есть против православных; в 1596 году возникла уния и в ней народилась и созрела личность архиепископа полоцкого, Иосафата Кунцевича, гнавшего православие вовсю, закрывавшего православные храмы, убивавшего монахов и убитого, наконец, когда чаша долготерпения переполнилась, в Витебске, в 1623 году. Кунцевич, кажется, причтен к лику святых католической церкви.

Невель и Себеж, владения Радзивиллов, много испытали за это время религиозных и других гонений, и не от того ли плакали неоднократно очи Богородицы на Себежской иконе, находящейся ныне в Опочке? В челобитной жителей города Невеля, поданной Петру Великому, значится, между прочим: «Изволь подать нам бедствующим совет и помощь, и защитить нас от льва рыкающего и денно и нощно поглотить нас умышляющаго». Но прямой помощи Петр I оказать этой злополучной окраине не мог; в 1707 году, в войне с Карлом XII, войска его заняли Себеж и окрестности, и только в 1772 году, при первом разделе Польши, отошла к России Витебская губерния, и гонения на православие, изменив свой личину, стали из явных тайными. воссоединение униатов последовало, как известно, 25-го марта 1839 года, но отклики давнишних поползновений католичества имеются и теперь.

Много могил и городищ рассыпано в этих местах, прямым следом тяжкого, боевого прошедшего. Особенно характерны так называемые Жанвильские курганы или сопки, составляющие три отдельные группы, две — по сотне курганов в каждой и одна — около семидесяти. Такой группировки следов смерти в количестве трехсот курганов — поискать; некоторые из курганов вскрыты, но большинство остается нетронутыми и сохраняет, конечно, для будущих людей не один подарок. Вконец разрушен другой живой след прежнего времени, это — так называемые «панцирные бояре» вошедшие теперь в общую скромную рубрику сельских обывателей. Это было нечто вроде польского казачества и, отчасти, аракчеевских военных поселений. Польские короли считали за нужное по окраине Московского государства поселять мещан и вольных людей, с тем условием, чтобы они, пользуясь бесплатно землей и другими правами, были готовы во всякое время выступить на войну против России и имели для этого доброго коня, панцирь, шлем, меч, копье, цветное платье и шпоры. Особая королевская грамота 1547 года точно определила права их; ряд королей, включительно до Станислава-Августа в 1764 году, подтверждал эти права, сходно с подтверждением прав различных прибалтийских сословий. но в 1772 году, по присоединении Белоруссии к России, панцирные бояре, многим из которых жаловалось в свое время дворянство, скромным образом записаны в «крестьян дворцовой канцелярии», так что о прежде звеневших здесь рыцарских шпорах, звук которых пугал бы местных евреев, нет более и помину.

Останавливаясь на исторических событиях, нельзя не вспомнить, что здесь же, вслед за Северной войной и свалками с Польшей, совершились важные дела в 1812 году, в июле и августе; здесь, прикрывая вторгнувшимся французам путь на Ригу, куда направлялся Макдональд, и к Петербургу, куда должны были идти Удино и Сен-Сир, действовал граф Витгенштейн. С нашей стороны имелось налицо до 25,000 человек, со стороны французов — 40,000. Воспользовавшись разобщением Макдональда и Удино, Витгенштейн составил превосходный план: заняв центральную позицию, выждать переправы французов на правый берег Двины и напасть всеми силами на ближайший к нему из корпусов. План этот, как известно, удался вполне, и бой под Клястицами, в двадцати пяти верстах от Невеля, окончился полным поражением Удино; на следующий день, 20-го июля, под Боярщиной, тоже близко отсюда, пал генерал-майор Кульнев, один из наиболее народных героев Отечественной войны, нечто вроде Скобелева, отважный до самозабвения, щедрый до беззаботности и любимый солдатами безгранично; сам он называл себя «Люцинским Дон-Кихотом». Люцин, место его рождения, находится близко к тому месту, где ядро оторвало ему обе ноги; но между колыбелью и могилой героя, лежащими по соседству, юный тогда генерал успел прославиться в целом ряде походов на Дунае, в Польше, в Финляндии. Лихой и настойчивый, Кульнев возымел, между прочим, как видно из письма его к брату, писанному в 1805 году, своеобразную мысль: «поймать Бонапарта и принести его голову в жертву первой красавице; прошу не называть это химерой: заклинаю тебя, это мои чувствия», — писал он. Характерной для времени и для Кульнева мысли этой не суждено было, однако, осуществиться; Кульнев был похоронен недалеко от Клястиц, подле Сивошина перевоза, но в 1816 году тело его перевезено в деревню его шурина, а затем схоронено окончательно в церкви села Инзельберг, принадлежавшего его брату.

От Канашева до Невеля двадцать пять верст; в Невель путники прибыли 19-го июня около 10¹/₂ часов утра. Город лежит в местности довольно ровной, совершенно голой, при впадении небольшой речки Еменки в Невельское озеро. На небольшой возвышенности находился замок, но от него сохранилось только имя и очень небольшие следы. Речка Еменка, пройдя озеро, впадает в Ловать, и Петр I, будучи в Невеле в 1705 году, думал соединить её верховье с рекой Оболью, впадающей в Западную Двину, то есть, открыть внутренний путь между Ладожским озером и Рижским заливом; но затраты не окупались выгодами, и дело было оставлено. Характерно, что водораздел, на котором предполагалось рыть канал, называется здесь в простонародье «рабщизной»; рабство, как известно, было постоянным спутником католичества и панства, в смысле гораздо худшем, чем наше крепостничество, и тут расцветало оно вполне и еще сказывается многими особенностями.

Вид на Невель с шоссе недурен; влево высится собор, рядом с ним костел, вправо маковки православного монастыря. Население Невеля около 7,500 человек, из них 3,896 евреев, со значительным придатком пришлого люда; из числа 1,400 домов, только 42 каменных. Собор, под восьмигранным куполом на четырех столбах, далеко не производит впечатления богатого; образов мало, иконостас и староват, и плох, так что благолепия, к которому привык русский глаз, здесь не имеется. Храм построен в 1809 году, но сгорел в 1865 и подновлен в 1866 году.

Соседний с собором заштатный мужской Преображенский монастырь построен в 1732 году, но сгорел и подновлен одновременно с собором; купол в монастырском храме восьмигранный, иконостас трехъярусный, окраска стен — желтое с голубым — тем резче и неприятнее, что образов очень немного, да и те, что есть — бедны. Монахов всего трое, в том числе игумен; послушников шесть. Сравнительно с этими данными, доходы монастыря, достигающие, кроме исполнения треб, 1,200 рублей, кажутся слишком большими, а бедность церковной обстановки слишком выразительной; несомненно, что для церковного благолепия своими средствами могло бы быть сделано несравненно больше.

Не далее, как в семи верстах от Невеля, по пути к Великим Лукам, экипаж остановился в селе Иванове, подле церкви, в склепе которой покоится тело знаменитого в истории пугачевского бунта Михельсона.

Если в отметках о наших боевых генералах 1812 года, составленных в штабе французской армии до начала похода, Кульнев характеризован так: «c’est Lasalle de l’armee rusae», то относительно воинских особенностей генерала от инфантерии Михельсона сказано кем-то, что он напоминает — Блюхера. Село Иваново было подарено ему с 1,000 душ крестьян Императрицей Екатериной II. Это была одна из многих наград, вызванных совершенно незаурядными, замечательно-отважными и настойчивыми действиями Михельсона по поимке, в конце 1774 года, разбойника Пугачева, державшего долгое время в страхе всю Россию. Сельская церковь стоит близ самой дороги, массивная, каменная, построенная, как говорят, на деньги Михельсона, и в нее-то, в 1807 году, привезено было тело умершего строителя, покончившего жизнь, как и подобало солдату, в походе, а именно в Бухаресте, в качестве главнокомандующего нашей дунайской армией, при самом начале наполеоновских войн. Михельсон полвека честно прослужил России и должен быть причислен к тем дворянам Лифляндской губернии, имена которых не забудутся нами в доброй к ним памяти. Хотя он не был лишен природных дарований, смелости и воинского развития вообще, но едва ли бы многочисленные его походы, многие раны, командования полками, корпусами, армией успели сделать для его имени то, что сделал пятимесячный блестящий поход против Пугачева.

Посланный в марте 1774 года в распоряжение генерал-аншефа Бибикова, ведавшего все дело умиротворения нашего пылавшего Поволжья, Михельсон начал свои первые действия подле Уфы, и уже в августе Пугачев, потерпев от Михельсона последнее поражение на юге, при Черном Яре, бежал на луговую сторону Волги, где немедленно был схвачен и выдан посланному для его поимки Суворову. Настойчивость, последовательность, отвага Михельсона поистине изумительны; сокрушая толпы за толпами, не давая своим войскам и часа отдыха, двигаясь без дорог, без мостов, без боевых, вещевых и пищевых запасов, в стране озлобленной, полной всякого сброда, инородцев, беглых казаков и освобожденных из тюрем и каторги острожников; в стране, полной пожарищ и виселиц, на громадном пространстве от Казани до Царицына, Михельсон все-таки достиг цели. Преследуя Пугачева по пятам, безостановочно, в течение пяти месяцев, он понял хорошо, что только этим способом неумолчной, безустанной погони возможно его уничтожение, так как дать Пугачеву на роздых хотя один день, значило дать ему достаточное время собрать из всякой черни и челяди новые полчища, навербовать новых «генералов» и «полковников», исчезнуть на более или менее долгий срок в бесконечности степей и неистовствовать невыразимо, выжигая города и сокрушая крепости. Важность заслуг Михельсона сказывается в наградах, полученных им: чин полковника, 1,000 душ крестьян в Витебской губернии, Георгий 3-й степени, значительная сумма денег и, скоро вслед за тем, командование лейб-кирасирским полком и дальнейшая блестящая карьера. Не забыты были и другие сподвижники. «Мое намерение есть, — писала Екатерина II к генерал-майору П. С. Потемкину, заведовавшему секретными комиссиями по отысканию виновных в мятеже, — я от вас не скрою, наградить деревнями всех тех, кои во всякой другой войне кресты бы получили». Такой деревней, дополнившей, но не заменившей Георгиевский крест, относительно Михельсона, было село Иваново, подле церкви которого путники остановились.

Еще живы люди, помнящие раскинутый здесь тенистый парк, барский дом, театр и другие постройки. Теперь от всего этого остались только четыре свидетеля: Божий храм, развалина старой ветряной мельницы, замечательно прочной кладки, некоторые следы усадьбы или замка, на берегу Иванозера, и особый род улиток, разведенных Михельсоном для борьбы с червями и насекомыми в несуществующем уже саду.

Храм построен в 1805 году, окружен решеткой, осенен старыми липами, покрыт небольшим куполом и имеет восемь ионийских колонн в длину храма. в куполе и под арками розетки; престол стоит под круглой сенью, опирающейся на шесть колонн серого мрамора; стены церкви почти голы; снаружи имеет она на три стороны три портика под фронтонами и вход в нее сквозь нартекс, в котором красуется мраморный бюст Михельсона, В общем, постройка церкви прочная, рассчитанная на многие годы и преуспеяние не существующей теперь усадьбы. Богата была в свое время и обстановка церкви, если судить по тем предметам, которые были похищены из неё в 1876 году и найдены в окрестностях Полоцка: чаша, лжица, дарохранительница, оклад с Евангелия и т. п. Воровское дело это имело в свое время большую огласку; воры пробрались в церковь, взломав решетку в склепе; они вскрыли гроб генерала, думая найти в нем золотую урну с внутренностями, но ошиблись, обобрали ризницу, искали денег, для чего, как рассказывают, жгли сургучом жену управляющего и, наконец, бежали. Начатые розыски доставили обратно только часть вещей, которые и хранятся поломанные, кучей, в особом ящике.

Тело Михельсона, потревоженное ворами, покоится под алтарем в склепе, в который можно спуститься по гнилым, поросшим травой, ступенькам. Своды склепа, треснувшие глубоко, лежат на четырехугольном столбе, тоже не прочном. Дубовый гроб генерала, с металлическими на нем изображениями херувимчиков, помещен в деревянный ящик и свидетельствует воочию о громадности роста Михельсона; подле, в двух меньших гробах, лежат сын и дочь покойного. Сын Григорий, недоросль, сделал все возможное для крушения благосостояния, оставленного отцом; помещик самых диких свойств, он совершал отсюда набеги на Великие Луки и Невель, причем пускал в ход даже дарованные отцу пушки; тучей носились по улицам городов михельсоновцы; купцы запирали лавки; женщины скрывали детей и прятались сами, так как не было суда и расправы над именитым баричем. Думал ли заслуженный генерал, что в сыне его скажутся многие особенности усмиренного им Пугачева, скажутся именно в той деревне, которая послужила дарственной наградой за это усмирение, и где, в склепе забытой церкви, упокоятся они оба рядом, друг подле дружки, в одинаковом молчании, отец и сын?

Дальнейший путь шел богатым казенным сосновым бором; вдоль пути еще виднеются старые березы, обрамлявшие всю дорогу; пески глубоки; местность волниста; в открытых местах красивые панорамы на синюю даль, на поля, усадьбы, озера. Почтовые лошади, разукрашенные ленточками, довольные тем, что предшествовавшие холода обеспечивали их от ос и шмелей, быстро подхватывали в горы. Около четырех часов дня путники находились снова на границе Псковской губернии, в Сенькове, известном по союзу, заключенному в нем с Испанией в 1812 году.

Великие Луки.

Характер пути. Въезд в город. Собор. Лука разбойник. Новгородское время. Витольд литовский и Стефан Баторий. Погром 1580 года. Изменник Валуев. Царские посещения. Дороги. Исчезновение женских исторических одеяний. Безобразия помещичьего времени. Вознесенский монастырь. Вид с крепостного вала.

По пути от Сенькова к Великим Лукам окрестность не меняет своего живописного характера, только роскошный сосновый бор, принадлежащий казне, могучие сосны которого прямы, как стрелы, и звучны при гуляющем в вершинах их ветре, как струны, сменялся по временам местами более открытыми; те же холмы, пески, озера, усадьбы, — все это быстро мелькало по сторонам, потому что дорога стала легче и почтовые шестерки заменились четверками. Ленточки всех цветов, обильно вплетенные в гривы и хвосты лошадей, весело развевались над ними, особенно при подхватываниях в гору; между ямщиками, собственноручно убиравшими коней, сказывалось значительное соревнование.

В Купуе, на последней станции перед Великими Луками, встречались одетые в местное одеяние женщины, в длинных белых рубахах, с красными вышивками по плечам, такими же кушаками,-красными платками на головах, завязанными на затылках узлом, и в берестовых лаптях.

Около шести часов вечера открылся с дороги вид на Великие Луки. Вид этот, когда подъезжаешь к городу с юга, не особенно красив: местность открытая, ровная, и только маковки одиннадцати городских церквей, в том числе двух монастырей, оживляют однообразную значительно раскинутую линию построек.

Собор Великих Лук о пяти синих куполах, с зеленым шпилем колокольни, помещается между валами старой крепости; подле него находятся все воинские учреждения. Старейшая часть постройки, кубическая, резко выделяется от позднейших пристроек. Плоский купол накрывает церковь; железные связи и голосники виднеются в обилии; иконостас двухъярусный, довольно плоского профиля, золоченый; иконы Спасителя и Богоматери по сторонам Царских дверей сияют в богатых ризах; над иконостасом нарисовано синим по белому подобие шатра, под короной. Воскресенский собор заложен Петром I в 1682 году и в нем имеются две иконы, пожертвованные царями Петром и Иоанном Алексеевичами. Оба придела 1819 и 1826 годов, иконостас — 1792 года.

Жителей в Великих Луках около 7,000 человек; евреев здесь 88 семейств, или 505 человек; их почти не знали здесь до 1866 года, до пожара Невеля, когда последовало Высочайшее разрешение поселиться здесь невельским погорельцам-ремесленникам. Высочайшая милость касалась только ремесленников, но кто же из евреев не ремесленник чего-либо? Наплыв их сюда из года в год растет, главная торговля направляется на Витебск, и прокурорскому надзору дают они много работы: в Великих Луках, как известно, существует свой окружный суд, — отличие, которое имеют очень немногие из наших уездных городов.

Много было у Великого Новгорода крепостей и городов, но «ключом южных его владений», как говорит Карамзин, служили Великие Луки. Началось тут, по преданию, с разбойничьего гнезда, устроенного будто бы на излучинах реки Ловати, в 90 верстах от имевшегося города Холма, — гнезда, устроенного неким разбойным человеком, «дородным и великим», Лукой по имени, бежавшим сюда с товарищами из Новгорода. Всех грабил Лука, всех, кто только наваливал на страну: кривичей, новгородцев, полочан, чудь, финнов, эстов и своих земляков холмитян; много их было тогда всяких, двигавшихся с места на место людей, искавших, где им устроиться, потому что в этой каше пестрых народов, напиравших один на другого, трудно было разобраться — кто свой, кто чужой и где кому окончательно сесть.

Первое летописное сведение о Великих Луках имеется под 1155 годом; он назван «Новгородским, обширным и укрепленным» пунктом. Должно быть, крепкие стены города являлись причиной того, что он неоднократно принимал участие в междоусобиях удельных князей, сидевших в нем, что он отражал всяких врагов и даже сам, со своими горожанами, ходил в 1205 году на «поиск», и очень удачно, в соседнюю Ливонию. Когда вся Русь надолго зачахла под монголами, Новгород со своими землями и самым юго-восточным, обращенным к татарам, «надежным оплотом народной державы», Великими Луками, их власти не подпал, хотя и платил ордынские дани.

Первый раз подчинились Великие Луки чужому человеку, а именно Витольду литовскому, в 1405 году; вслед затем, подобно тому, как они служили разным князьям в междоусобицы опорным пунктом, стали Великие Луки предметом распрей между Новгородом и Псковом до тех пор, пока не пришел конец самому Новгороду и в 1477 году не взял его, призывавшего к себе на помощь Казимира литовского, Иоанн III.

Характерно для Великих Лук то, что, думая откупиться от русского царя, новгородцы предлагали ему взять Великие Луки; не будь это приобретение вкладом ценным, новгородцы, конечно, не смели бы предложить его царю, отклонившему, однако, это предложение вследствие простой уверенности, что если возьмет он Новгород, то пригороды, как бы они ценны ни были, достанутся ему и сами собой. А что Великие Луки были одним из ценнейших пригородов, видно из участия их в торговле ганзейского союза; в том, что они имели свое вече с колоколом, имели наместников и князей, присылавшихся из Новгорода, что они правили свой суд и что раз в год, в Петров день, наезжали в Луки из Новгорода «именитые граждане» для выслушивания жалоб на наместников и решения важнейших местных дел.

Если ограничиться воспоминанием только самых крупных фактов из истории Великих Лук, то следует вспомнить 1580-й год, время нашествия на Россию Стефана Батория. Польский летописец Стрыйковский описывает, из каких именно конных и пеших гетманов, воевод и старост, из каких поляков, венгерцев и рыцарей составлена была 44,000-я рать Баториева, шедшая на Луки, имевшие только 6,000-й гарнизон. «Многолюднейшим, обширнейшим и богатейшим городом после Москвы и Пскова», — говорит историк псковского княжества, — были тогдашние Великие Луки; они имели замок и были хорошо укреплены, и в то время, как царь Иоанн IV испрашивал у короля польского чрез послов своих, Сицкого и Пивова, пощады, великолучане стойко отстаивали свой город, продаваемый царем и громимый большой артиллерией. 5-го сентября удалось полякам подвести мину под большой пороховой погреб, и одновременно со страшным взрывом устремились они на приступ. Семь тысяч русских голов, говорит Стрыйковский, меньше чем в один час времени, слетело с плеч, и продолжительная бойня кончилась тем, замечает Карамзин, что Баторий взял «пепелище, облитое кровью, покрытое истерзанными телами и членами».

Утвердившись на Ловати, Баторий, имея центр зимних квартир в Великих Луках, пошел далее к Торопцу, Холму, на Старую Руссу. Мольбу о милости, не удавшуюся Сицкому и Пивову, Иоанн IV поручил иезуиту Поссевину, уступая врагам пятьдесят шесть городов, в том числе и Великие Луки. В сказках русского народа, Сахарова, имеется песня о том, как шел польский король:

В песне этой говорится также, как защищал Псков воевода Иван Петрович князь Шуйский и как, наконец, «насилу король сам-третей убежал».

Не лучше были времена самозванцев; весь север России оказался размежеванным между шведами, поляками и самозванцами; много вредили и свои воровские люди. В ночь на Рождество 1610 года некий изменник Валуев святотатственно ворвался в Великие Луки и напал на граждан, молившихся в церквах, перерезал, кого мог, награбил, что удалось, и предал город пламени. Двенадцать недель после этого валуевского погрома оставался город пустым и представлял из себя великое пепелище. С 1668 кода, после нападения польских жолнеров на предместья, Великие Луки, опустошенные, разграбленные, захилевшие, не видели более под стенами своими неприятеля, но не пришлось им и до настоящего времени приблизиться, хотя отчасти, к блеску своего былого. Временно думали великолучане, после Петра I, поправить свои дела контрабандной торговлей, пользуясь близостью к западной границе, и только отнесение границы, при Екатерине II, более на запад прекратило это временное, незаконное средство наживы. Печальные, но славные судьбы города рассказаны и изданы одним из великолучан, покойным редактором «Русской Старины» М. Семевским.

За время позднейшего мирного существования города следует упомянуть, что здесь дважды пребывал Петр I и, готовясь к войне с Карлом XII, повелел строить крепость, состоявшую из бастионов с равелинами и валом в десять сажен вышины, ныне наполовину осыпавшимся; еще в 1852 году валы эти были так высоки, что из-за них виднелся только крест соборной церкви, теперь видны и купола; на узких каменных воротах значится 1704-й год. В награду за все тягости, понесенные местным народом в Северную войну, царь Петр дал псковичам и великолучанам льготу исключительного права торговли в Нарвском порте, но Екатерина I уничтожила это право. Великие Луки посещали: Екатерина II, Александр I и Николай I.

Что Великие Луки были некогда городом богатым, видно, между прочим, из количества различных кладов, разновременно подле него найденных. В 1802-1803 найдено до девяти пудов серебряных монет IX-XI веков; что Луки были велики, ясно из преданий, будто город имел протяжения до двадцати верст: теперь в его окружности только девять. Одним из доказательств давнишнего захиления всего уезда служат любопытные сведения о состоянии дорог в 1838 году, помещенные в «Псковских Губернских Ведомостях», из которых видно, что местные дороги «более похожи на извилистые, под прямым углом, подобные зигзагам змееобразные, широкие тропины, самим временем от вековой ходьбы и езды образовавшиеся, но рук человеческих там не бывает, грех смертный назвать их дорогами».

Много отняло от города всепожирающее время, но красивого расположения над Ловатью оно отнять все-таки не могло. древние укрепления виднеются очень ясно, хотя о множестве ворот, о башнях, числом двенадцать, из которых две — шести- и две — четырехугольные имели до шестнадцати сажен ширины; о кремле, имевшем в окружности целую версту, нет более и помину. Воинственные воспоминания сохранились в гербе, данном городу Петром Великим: рука, вооруженная мечом, разящая черного змия, и в гербе, данном Екатериной II, с изображением трех натянутых луков. Есть сведения о городских знаменах, «вечаных», может быть данных с согласия веча, но «их нет теперь; где?» — спрашивает коротко и выразительно местный историограф 1838 года, и не дает ответа.

Как исчезали, словно дым, тот или другой исторический очерк города, так исчезло бесследно и прелестное женское одеяние: «ряски» с жемчугом в виде плоскодонной круглой шляпы с полями — «заборами», тоже унизанными жемчугом, исчезли широкие, откидные, вышитые воротники рубашки и штофные юбки, обшитые глазетом.

Ранее упоминалось уже о свирепости и бесшабашности здешних помещиков в конце прошлого века, образчиком которых служил Григорий Михельсон; таких людей здесь было много, и архивные дела хранят множество дел возмутительнейшего свойства. Стоит вспомнить Алексея Орлова, грабившего в течение десяти лет соседа своего Василевского; случайно сошлись они на молитве в церкви Св. Троицы; «не молись Троице», — говорил Орлов, гордо сидевший на стуле у левого клироса, стоявшему на коленях и молившемуся Василевскому, — «не молись иконе, а помолись мне: захочу — помилую, захочу — сгублю», и народ слышал эти слова, и Орлов убит громом небесным при выходе из церкви.

При осмотре достопримечательностей города приходилось несколько раз переезжать Ловать по довольно длинному мосту. Извилистая Ловать, берега которой пологи, образует тут островки; на одном из них стоит Преображенская церковь, против неё на берегу церковь Покрова, называемая в простонародье «Егорья», в память когда-то бывшего здесь монастыря; это еще один пример того, как слово переживает камни. Из существующих здесь двух монастырей, — прежде их было еще три, — Вознесенский девичий монастырь имеет 16 инокинь и 90 послушниц, с игуменьей во главе; общежития в нем нет, так как все живущие в нем существуют на свои средства, хотя есть и такие, которые присылаются сюда на житье и содержатся из общих доходов. Пятиярусный иконостас летней церкви высится под восьмигранным куполом; проход в нее сквозь нартекс[15] и зимнюю церковь, о двух престолах, невысокую, под цилиндрическими сводами; в одной из них, в особом помещении, крупный, резной, крашеный облик Спасителя; все стены всех храмов покрыты фресками в светлом тоне. На месте этого девичьего монастыря находился мужской Ильинский, сожженный в 1610 году в разбойничий набег одного из названных нами уже раньше сообщников пана Лисовского, Валуева. граждане, после пожара, воздвигли в 1685 женский Вознесенский монастырь, деревянный, обращенный в каменный в 1751 году.

Следовали посещения: городского училища с ремесленными классами, очень хорошо устроенного; земской больницы, отличающейся порядком, причем комнаты так просторны, что на больного, не считая широких коридоров, приходится воздуха по 5,5 куб. метров; посещены: отделение сестер Красного Креста, тюрьма и дом призрения бедных, существующий с 1780 г.; кроме 16 стариков, 49 старух и 27 детей, местное благотворительное общество содержит еще в частных домах 57 человек, давая каждому по два рубля в месяц и по одному пуду муки. В длинном ряде городов, посещенных в течение четырехлетках путешествий, Великие Луки, как по воспитательной части, так и в деле благотворения, занимают очень видное место и могут послужить примером многим другим.

До отъезда в Торопец, последовавшего в час пополудни, посещена была беседка, сооруженная, как и в Опочке, на старом крепостном валу. При роскошном полуденном освещении река Ловать отсюда блестела по голубому фону подвижной сетью чешуйчатых волн, и городские домики и храмы Божии обрамляли ее очень красиво. Если, как сказано, крепостные валы лет тридцать назад были так высоки, что закрывали купола собора, то и сама Ловать изменила свое русло, потому что она когда-то обмывала подножие крепостных валов.

Торопец.

Характер пути. Классические березы. Прибытие в город. Исторические одеяния торопчанок. Собор. Корсунская икона. Свадьба Александра Невского. Иоанн IV. Местные историки: Находкин, Иродионов, Семевский. Посиделки. Петр I и комендант Алексеев. Общий вид церквей. Четыре характерные легенды.

От Великих Лук до Торопца всего девяносто с небольшим верст; и ночлег предполагался, не доезжая до города десяти верст, в усадьбе местного предводителя дворянства, с тем, чтобы быть в Торопце в воскресенье к обедне. День стоял необычайно жаркий; некоторые части пути, как говорили, особенно тяжелы, и, действительно, на втором переезде пришлось взобраться на гору Собачью, на четвертом — перевалить гору Воробью, и добрым коням предстояла очень трудная работа. При начале дороги местность довольно ровная, безлесная; затем опять начинаются холмы и горы; деревни часты, но невелики, — редко больше двадцати дворов, так что трудно устроить между крестьянами круговую поруку, требующую, как известно, сорок дворов. И тут, как до Великих Лук, почти вдоль всей дороги виднеются с обеих сторон древние березы, насаженные когда-то добрыми людьми, для доставления прохожим тени. Берез этих теперь более не подсаживают; время уничтожает их, а люди обращаются с ними самым безжалостным образом; то и дело встречаете вы столетнего великана с прожженным дуплом: нужно было прохожему развести костер, как же не воспользоваться живым березовым материалом, пустив по нему пламя с подветренной стороны? Печальны эти пораненные насмерть старики растительного царства; много видели они бурь; их щадила небесная молния, но не пощадила спичка прохожего, от которого и след простыл. Если пейзажисты правы, говоря, что каждое дерево имеет свою, совершенно особенную, физиономию, то здешние березы — источник богатейший; никакая фантазия не создаст этих чудовищных изворотов ветвей и стволов, этих грибообразных наростов, этих крючьев и дупел. Много берез уже валяется по придорожным канавкам и обрастает султанами зеленых папоротников и нитями павилики и других вьюнов.

Во второй половине пути опять проглядывала по сторонам синие озера. Оберегая лошадей, иногда, при въезде на гору, путники сходили с экипажа; так случилось и подле озера Жижицкого или, попросту, Жижи; здесь, подле дороги, находились местные рыбаки. старейший из них на расспросы сообщил, что родное их озеро дает иногда тоню в 1,000 пудов, и попадаются судаки до одного пуда весом.

Торопец, со множеством маковок церковных, обильно сияющий озерными водами, глянул очень красиво и типично. Въезжая в него, видишь могучие очертания старых валов, поросших зеленью, которые имеют много что порассказать. Экипаж проследовал почти поперек всего города, прямо к пристани, устроенной на берегу озера, к которой предположено было подъехать не с суши, а с воды. Здесь стояла группа местных женщин и девушек, сиявших золотом, в роскошных исторических одеяниях торопчанок, при ярком, ослепительном блеске солнца, на берегу синевшего озера, посреди толпы. Тут впервые довелось увидеть всю типичность этих одеяний, благодаря счастливой случайности или заслуге местных женщин, — одеяний, сохранившихся в таком большом количестве только в Торопце. Так было это во время императора Александра I и позже, так и теперь. Между женщинами были дворянки, купчихи, мещанки, замужние и незамужние отличавшиеся одна от другой большим или меньшим количеством жемчуга на кокошнике, но с классическим белым шелковым платком, идущим острием кверху над головой и широко раскидывающим свой плоский золотой рисунок по спине между плеч; сарафаны, кажется, называются здесь ферезями. Отличие женщин от девушек сказывается в том, что кокошники или, вернее, нижние пояса их, унизанные жемчугом, у девушек совершенно гладки, тогда как у женщин они оторочены целым рядом невысоких, остреньких, также унизанных жемчугом, характерных рожков.

Городской собор чрезвычайно светел: в нем тридцать больших окон, в три света; четырехгранный купол также в два света; вправо божница с иконой Богоматери Эфесской или Корсунской, писанной св. Лукой, и перед ней семь красивых лампад. Вся алтарная часть храма находится как бы под особым павильоном, имеющим восемь золоченых коринфских столбов. Над круглой аркой, поднимающейся над алтарем, изображено снятие с Креста, в медальоне Господь Саваоф; сбоку изображен петух, возгласивший трижды, во исполнение Христова предсказания. На стенах — живопись масляными красками. Певчие помещаются сзади на хорах, лицом к алтарю. В главный храм проходят сквозь теплую церковь с двумя приделами. Над собором пять куполов с золочеными маковками; колокольня стоить отдельно, по другую сторону улицы. Благолепие храма — полное. Из числа древностей, хранящихся в соборе, наиболее замечательны: панагия и крест из привесов XIV века, крест, пожертвованный царем Алексеем Михайловичем, Евангелие, изданное в Вильно в 1600 году, и пр.

Что Торопец очень стар, видно из того, что Нестор, описывая черноризца Исаакия, называет его торопчанином. Более положительное упоминание имеется о городе под 1168 годом: он сожжен князем Романом Новгородским. Древнейший, первоначальный Торопец стоял там, где виднеется теперь городище; он назывался тогда Кривит. В Торопце, как в уделе Смоленского княжества, имели место многие битвы споривших между собой князей. Весьма длинны повести о нападениях литовцев, и город, вероятно, имел уже тогда укрепления; сидел в Торопце свой князь, было свое народоправство и шумело свое вече. Здесь Александр Невский, приятный голос которого «гремел как труба на вечах», венчался с Параскевой, дочерью Брячеслава Полоцкого, и «ту кашу чини, а в Новегороде другую». Памятью этого бракосочетания является чудотворная икона Богородицы Эфесской, подаренная молодой женой князя и помещающаяся ныне в Корсунско-Богородицком соборе. В XIV веке уничтожен Торопец-Кривит Ольгердом.

В Торопце имело место проявление доброго чувства Иоанна IV, в хорошее его время: в 1553 году был «остановлен и допрошен» и уличен в измене направлявшийся в Литву, по поручению князя Симеона Ростовского, князь Лобанов-Ростовский; когда боярская дума определила последнему смертную казнь, то Иоанн IV ограничился тем, что поставил его на позор, а затем заточил в Белоозере. Позже Иоанн IV пролил в Торопце много крови, потому что в синодиках на поминовение убитых им, которые он рассылал под конец жизни в разные монастыри, например, на Валаам, в Кириллов и другие, значатся и торопчане. Вокруг и около Торопца совершались многие сражения с войсками Батория; когда им взяты были Великие Луки, то, чтобы побороть сидевшего в Торопце князя Хилкова, польскому королю, в 1580 году, пришлось сделать особое на него нападение; хотя Хилков был разбит королем, но уже в следующем году поляки не могли взять города; в 1611 году устоял он, в числе немногих других городов, против Сапеги. Дальнейшие судьбы города обозначаются довольно ясно в переговорах об уступках и переуступках Польше и Полыней тех или других областей этой многострадальной западной окраины нашей. Полное успокоение наступило только, когда западная граница отодвинулась и укрепилась окончательно, и только в короткий срок Отечественной войны имя Торопца, лежавшего близко к главной военной дороге, не раз встречается вновь в сказаниях о пути Наполеоновских полчищ к Москве и обратно. В августе 1812 года привезен сюда пленный француз, генерал Жюпо, герцог Абрантесский, лечившийся здесь от ран.

Не раз было замечено, при описании путешествий, что мелкие центры нашей провинциальной жизни: Опочка, Холм, Гдов, Остров и многие другие, в свое время, особенно в конце прошлого века, имели местных историков-летописцев, которые, с большими или меньшими сведениями и уменьем, передали потомству сказания о прошедших днях своих маленьких городов. Надо признаться, что былое время в этом отношении заявляло о себе лучше, чем наше.

Древнее других неизвестный историк Торопца, кажется XVII века, лицо духовного чина, описавший «чудодейственную благодать» образа Корсунской Богородицы, с сообщением по этому поводу исторических событий; копия с этого труда хранится, кажется, в соборе. Большой труд (сто листов мелкого письма), «История Торопца» Находкина, в котором, в числе замечательных торопецких дворян, назван фельдмаршал князь Голенищев-Кутузов, составлен, кажется, в первой четверти нынешнего века; последний рассказ в нем о смерти императора Александра I. В 1788 году отпечатана книга, теперь очень редкая, «Исторические, географические и политические известия, до города Торопца касающиеся», собранные священником Покровской церкви Петром Иродионовым и посвященные «славному имени» Сиверса, генерал-поручика, наместника тверского, новгородского и псковского. Иродионов доказывает, что Торопец существовал в дохристианские времена; об этом свидетельствуют-де, между прочим, сохранившиеся в огромном количестве в народных песнях, прибаутках и причитаниях имена славянских языческих божеств, равно как обычаи, не имеющие с христианским воззрением ничего общего, как-то: скакание через крапиву и огонь, подслушивание у замка церковного и т. п. Во время Иродионова существовал здесь странный обычай вести невесту к венчанию в большой бобровой шапке, «треухом» называвшейся, и в красных сапогах, зимой и летом; были тут в большом ходу от Рождества до Крещенья «субботки», причем в красный угол ставился фонарь, а иконы выносились; от Крещения до поста устраивались «посиделки», куда сходились и разговаривали «безо всякого зазору» парни и девушки; подобные же сборища, имевшие место со Святой начиная, летом назывались «танцами». По-видимому, «посиделыцицы», «миляхи» и «камедчики» существуют и доныне.

В 1706 году совершилось нечто необычайное в мирной жизни горожан, а именно: посетил Торопец, и к тому же, по словам священника Иродионова, «нечаянно», Петр I. Он осматривал город и «примечал удобство к новому укреплению онаго»; то же делал он в Великих Луках, в ожидании боя с Карлом XII, только там его осмотры вызвали к жизни действительную крепость, а здесь — нет. В городе был тогда комендантом Алексеев, доложивший, между прочим, государю, что наряженные от города для подставы ямщики, не желая ехать, укрылись с лошадьми в Стрелецкую слободу, идти в которую он, комендант, опасается, так как стрельцы, «нередко причиняющие городу многие наглости, их защищают». Царь приказал послать на ямщиков команду, и они «тотчас сысканы и к своей должности доставлены». По-видимому, были и другие причины, по которым комендант Алексеев не отважился идти к стрельцам; так, уже по выезде из города в Великие Луки, царь послал в Торопец обратно Плещеева,для выражения гражданам своего царского благоволения и для привода «к себе» коменданта, на которого подано много жалоб. Будучи арестован и находясь по пути к царю, недалеко от своей отчины, Алексеев «упросил завезти себя в оную и там скоропостижно умер». Видно, царские очи Петровы были страшнее смерти. Это, по словам Иродионова, было при втором посещении Торопца Петром I; первое имело место в 1698 году. Тот же Иродионов сообщает о тогдашних местных дворянах, что они «мало упражняются в экономии, а больше в обращении с соседними фамилиями»; что «ни в котором месте не находится в таком пренебрежении воспитание детей, как в сем городе»; что в деревнях распорядки худы; что горожане «любят праздность и всякие веселости», а девицы их, выходя из дому, всегда закрывают лицо покрывалами «и никогда без нужды не ходят в церковь».

Красиво местоположение Торопца над озером Соломино и речкой Торопой, вблизи озер Спасское и Бабкино, в соседстве древних, большего и малого, городищ, подле невысоких «Поклонных» гор, на которых совершались когда-то языческие поклонения; в нем двадцать церквей — все каменные, и много старых домов; словом, местоположение города одно из лучших. Внешнее обличье его, вторя летописям, свидетельствует о лучших прежних временах. Самое цветущее время его было в XVIII веке, когда льготы, данные Петром Великим купечеству, развили торговлю. Насколько быстро последовало падение города, видно из того, что в 1806 году в городе было 431 купеческое семейство, а тридцать лет спустя только 76. Торговля давно отошла в другие города, между прочим, в Бердичев.

В «Записках» географического общества переданы М. Семевским, в 1854 году, некоторые характерные предания. Одно, так сказать, чисто легендарное. Шел по земле Свет-Христос с апостолом Петром и, увидев дерущихся, послал апостола мирить их; дрались черт с торопчанином; не достигнув цели, апостол предпочел снять им обоим головы, о чем и поведал Христу, повелевшему немедленно приставит их, что и было исполнено, но с ошибкой: голова черта была приставлена к телу торопчанина, и с тех пор им кличка «чертовы люди», «наставные головы» и т. п. Разных вариантов этого рассказа много, и не один только Торопецкий уезд является местом их действия.

Хитрость местных людей выразилась и в том, что когда Иоанн IV шел на Псковскую и Новгородскую области и ему предшествовала весть об ужасах, которые он готовит, торопчане, чтобы спасти свой чудотворную икону, Корсунскую, спрятали ее, а на место настоящей иконы поставили другую, копию, рассчитывая, что если царь задумает взять с собой святыню, то возьмет копию. Царь в город не заглянул, и хитрость оказалась излишнею. В этом же духе поступили торопчане, подарив, при царе Алексее Михайловиче, в церковь чудотворной Богородицы Корсунской значительное количество земли, и потом многие годы оттягивали ее.

Четвертое предание также свидетельствует о плутоватости горожан.

Не получая уплаты за забранные торопчанами товары, немцы жаловались Екатерине II, не замедлившей прислать из Петербурга чиновников, которые «показали» всех плутоватых купцов покойниками. Императрица, продолжает предание, заплатила иноземцам 90 пудов серебра, а торопчанам прислала на память чугунную медаль во столько же пудов весу. Где эта медаль? Но пословица: «не хочешь ли чугунной медали?» — существует. Монография г. Семевского, из которой мы взяли эти предания, самая полная из всех работ, перечисленных нами выше и касающихся Торопца, и по этнографии края представляет богатый материал.

Главнейший предмет торговли — кожи, с годовым оборотом в 90,000 рублей. Главное занятие в уезде хлебопашество и начинающее развиваться льноводство. По проезжим дорогам большое разнообразие в винных лавочках и питейных домах, принадлежащих или заезжим мещанам, или местным землевладельцам. Указ Петра I, 1696 года, предоставлял торопчанам платить пошлины наравне с иностранными купцами. В древние времена город был так богат, что женское одеяние светилось жемчугом, который разбирался не на вес, а пригоршнями; воспоминанием об этом является то, что довелось увидеть сегодня. Торопчанки имеют несколько одеяний: «доброе», «поддоброе», «третье» и т. д. Самое лучшее одевают они в торжественные дни и придают этим древнему Торопцу характерное, в высшей степени замечательное обличье. Такое обличье могли бы иметь у нас и многие другие города.

В Торопце 7,000 жителей; каменных домов 89, деревянных 1,148. Церквей в нем 20, все они каменные, но священников только 7; некоторые из церквей, например, Воскресенская, вся зеленая, обложенная кафелями, и древняя Троицкая, в предшественнице которой, по преданию, подлежащему сомнению, венчался Александр Невский, не говоря о соборе, очень типичны и придают городу своеобразный, картинный вид. Согласно преданию, городская управа помещается в том доме, в котором останавливался Петр I и учил коменданта своей классической дубинкой.

Простившимся с Торопцом во втором часу дня путешественникам предстояло сделать около 90 верст грунтовой дорогой и к вечеру быть в Холме, уже посещенном в 1885 году.

От Торопца на Холм к Старой Руссе.

Пожни. Замечательный иконостас. Разрушаемая усадьба. Буря. Приезд в Холм. Вечер на берегу Ловати. Постройки в двух смежных губерниях.

От Торопца до Холма девяносто верст грунтовой дороги. Ко времени выезда, 21 июня, около часа дня, солнце палило немилосердно. Так как метеорологи говорят, что самое жаркое время дня два часа пополудни, то это научное сведение вовсе не служило отрадой при предстоявшем пыльном пути, и опять-таки по грунтовой дороге. Ни разу во время четырехлетних путешествий не приходилось ездить так много и так долго по этим ужасным дорогам; хотя все возможное было сделано для облегчения, но подобная езда во всяком случае — труд, и труд большой. Там и сям в окрестностях проходили сильные грозы, выпадал град, были ливни. Дорога шла извилинами, с горки на горку; более выдающиеся из возвышенностей именуются: Мешковецкая и Коноплищенская. Классические старинные березы, с выжженными дуплами и корявыми от старости ветвями, имелись налицо и здесь. Всякое путешествие имеет многие неожиданности, и в Пожнях довелось увидеть нечто очень характерное. Если в течение девяноста лет совершенно свеяна с лица земли усадьба генерала Михельсона, церковь которой посещена путниками 19 июня, то здесь можно было наблюдать воочию грустную картину разрушающейся или разрушаемой почтенной старой усадьбы.

Следуя пешком в старую церковь села, нельзя было не прийти к заключению, что те помещики, которые воздвигали ее, думали воздвигнуть не на один день. Церковь эта каменная, под восьмигранным куполом, построена в 1714 году; над алтарем — навес на четырех витых колонках; имение принадлежало в те дни Челищевым. Вся церковь очень хороша и прочна, но иконостас её, многоярусный, резной, липовый, 1716 года, в полном смысле слова чудо искусства. Увенчанный на высоте шести ярусов изображением Распятия и подле него Богоматери и Иоанна Предтечи, обильно увешанный образами и медальонами, он может поспорить с лучшими резными иконостасами наших богатейших монастырей и лавр.

Кто его делал? Предание говорит, что какие-то иностранцы, может быть, пленные. Липовое дерево, из которого вырезаны все эти бесчисленные гроздья, листья, желуди, цветы, оставлено натуральным, и рисунка не сбивает ни позолота, ни окраска. Работа была так велика и трудна, что напоминает известные китайские образчики токарного и резного искусств, где в кубике имеется кубик, а в этом последнем еще третий, самый маленький. во многих местах иконостаса приходилось видеть ветку или стебелек, вырезанный полным рельефом, с тем, чтобы под ними виднелся другой какой-нибудь цветок, в свою очередь, весь, до деталей, отделанный. Сколько таких и тому подобных замечательных работ хранится по закоулкам святой Руси, а добраться к ним можно только по непроездным грунтовым дорогам. Если на далеком Севере, в Сольвычегодске, нельзя было не поразиться художественным великолепием всей обстановки собора, дремлющей в ненарушенном до сегодня обличии XVI века, то здесь, в глухой Пожне, предстояло увидеть неожиданно одно из замечательнейших созданий начала XVIII века — этот иконостас.

Близехонько от церкви находится мыза, принадлежавшая когда-то Челищевым, а в прошлом царствовании — одному из ныне умерших генерал-адъютантов, имя которого в конце царствования императора Александра II повторялось довольно часто. В настоящее время 4,000 десятин этого имения арендует какой-то латыш из прибалтийского края за 2,000 рублей. Говорят, что нынешнему собственнику усадьба эта не нужна, так как он владеет какою-то другой усадьбой на юге России; это дело, конечно, частное и обсуждению не подлежащее, но факт совершающегося исчезновения усадьбы в Псковской губернии налицо; вероятно, имеется налицо факт возникновения за счет её усадьбы в одной из южных губерний. Но верно то, что гибнет старое, насиженное место. Эти полуразрушенные шкафы без книг, столы renaissance, с которых увезены мраморные доски, множество гравюр, литографий и портретов, отчасти на стенах с разбитыми рамами и стеклами, отчасти на полу, по стульям; это обилие поломанных бра и других вещей могло бы дать обильную пищу для любопытного литературного описания. Ясно, что дом был устроен надолго и прочно; на лестнице стоят молча, как привидение, длинные, старинные часы; в кабинете пустует и трескается бильярд; тут же бюст одного из прежних владельцев и изображения других более или менее видных деятелей целых трех царствований. Их кто-то, когда-то собирал, устанавливал и развешивал; тут целая книга несомненно дорогих воспоминаний. Окна наполовину заколочены досками; ветер, прорывающийся в щели, шелестит шелковыми лохмотьями мебели и лоскутками множества ширм и ширмочек, назначавшихся в свое время на то, чтобы сделать уголки теплыми, уютными. Разрушается также и входная в двухэтажный дом лестница, с широким портиком на четырех колоннах: зарастает сад.

По выходе из усадьбы, здание которой было обойдено путниками, в предшествии латыша, разводящего свое гнездо в этой полуразвалине, и осмотрено в подробности, следовало возвращение на станцию и отъезд. Палило по-прежнему немилосердно; набегавшие тучки и легкие порывы ветра давали знать о приближении дождя, а может быть и бури. И буря, действительно, не заставила ожидать себя; ударил гром, хлынул ливень, и какой! Что могло быть видимо по пути до ближайшей станции Билово, сказать нельзя, потому что окрестность мгновенно затянуло такой густой голубой завесой дождя с градом, величиной в каленый орех, что даже ближайшие к дороге деревья едва виднелись. Ямщикам, сидевшим на козлах, пришлось поднять свои руки и прикрывать ими, как козырьками, лица, обжигаемые градинами, которые, щелкая по лошадям, отскакивали на дорогу, превратившуюся, не более как в две минуты, в быстро текущую реку; края дороги, которые должны бы были быть ниже, для пропуска воды в канавки, выходили наружу, в виде берегов. Буря эта нанесла много вреда и прошла от Петербурга к Москве в восемь часов времени.

Как быстро налетела буря, так же быстро и прошла она. С переездом через реку Сережу, подле Тяполова, открылась одна из самых красивых по пути местностей: только что орошенная ливнем долина, в вечернем освещении. Не более как за пять минут до приезда сюда путников, молния ударила в один из столбов; стоявшая подле, приготовленная под поезд тройка разбежалась, и коней пришлось ловить.

Дальнейший путь до Холма носит тот же характер местности довольно пересеченной; леса и поля, возвышения и долины чередуются быстро. Перед самым Холмом расстилается совершенно оголенная равнина. Ровно два года назад путники подъезжали к Холму с западной стороны, со стороны Ловати, и древний Холм, с высоких берегов её, глянул тогда очень красиво; при въезде в город с юга, Ловати не видать, и местность является ровной, однообразной. Так как путники уже осматривали достопримечательности города в 1885 году, то на этот раз никаких осмотров не предполагалось, и вечер перед ночлегом назначался на отдых.

От Холма до Старой Руссы — восемьдесят девять верст пути. Дальнейший путь к Старой Руссе, по сравнению с тем, который был сделан, ровен и однообразен. В общем, села гораздо богаче, чем в Псковской губернии, даже в самых лесных частях её. Эти странные, необъяснимые, резкие отличия не только губерний и уездов, но даже волостей, бросаются в глаза даже при поверхностном наблюдении. Вероятно, в этих внешних отличиях их, при совершенном тождестве условий жизни, сказывается, просто-напросто, попечение или пример какого-либо давно забытого человека, показавшего людям нечто лучшее, после чего они к худшему вернуться не хотели. Правда, что Старорусский уезд житница Новгородской губернии, так что жителей Псковской называют здесь «мякинниками», но лесу гораздо больше у последних, а постройки, без всякого сравнения, все-таки и мельче, и беднее.

Старая Русса.

Спасо-Преображенский монастырь. Собор. Старорусская икона. Дворец. Древность города. Казнь новгородцев. Солеварение. Характеристика военных поселений и поселенческого бунта. История минеральных вод. Бурение источника. Заведование водами. Нынешнее их положение. Два литературных воспоминания: Посошков и Достоевский. Их характеристики. Санитарная станция. Школы: Святодуховская и Достоевского. Посещение дома Достоевского. Церковь св. Георгия. Цифровые данные. Филологическая заметка.

Около шести часов вечера, 22-го июня, прибыли путники в Старую Руссу. При проезде по улицам к Спасо-Преображенскому монастырю, расположенному на противоположной стороне города, въезжавшим не могли не броситься в глаза многие знакомые по Петербургу лица, нарядные платья дам, кружевные зонтики, бесконечно длинные перчатки и преобладание красноватых цветов, от «crevette» до «cerises ecrasees».

Согласно заранее намеченной программе, решено было ехать не в собор, как это делалось везде, а в монастырь; причина этому — в традиционном, древнем значении монастыря. Основанный в самом конце XII века св. Мартирием, монастырь этот в начале XVII века был сожжен шведами, сидевшими в Руссе, и возобновлен в 1628 году, при царе Михаиле Феодоровиче. В этом почти виде существует он и ныне; каменная ограда с башенками, оцепляющая три монастырские церкви, начата строением в 1808 году и окончена только в 1881 г., при архимандрите Мардарии. Монастырь этот второклассный; в нем по штату двенадцать монахов; он владел прежде 2,000 крестьян, теперь получает с оброчных статей и капитала дохода около 7,000 рублей. Храм на шести столбах, накрыт круглым узеньким одиноким куполом, в два света, с пятиярусным иконостасом, снабженным множеством древних, потемневших икон; стены, окрашенные в светло-голубую краску, напротив, почти лишены образов и слишком пусты для монастыря, далеко не бедного. Подле Царских врат — и иконы Спасителя и Богоматери поясные, очень большего размера.

Первоначальная постройка местного собора, измененная временем и людьми, относится к началу XIII века; нынешний каменный собор окончен в 1696 году, но существенно перестроен в начале тридцатых годов, при графе Аракчееве. Собор в два света, под круглым куполом, с изображением Деисуса, на четырех столбах, с пятиярусным иконостасом, иконы которого обрамлены витыми золотыми колонками; по стенам новые, выдержанные в темном тоне, живописные изображения. На одном из столбов копия с громадной поясной иконы Старорусской Божией Матери, под готическим балдахином с драпировкой из малинового бархата и многими привесками и искусственными цветами — пожертвованиями набожных людей. Отчего эта громадность старорусских икон, какие причины этого? Оригинал иконы, находившийся ранее в Тихвине, служил предметом двухсотлетнего спора между обоими городами; справедливость, однако, оказалась на стороне Старой Руссы, и икона теперь возвращена уже городу. Пять синих куполов собора со звездами; вокруг основного куба длинный ряд наших типических кокошников; окрашен собор серой краской.

Дворец расположен на самой дальней от минеральных вод окраине города, на берегу реки Полисти, довольно глубокой, если судить по типу судов, стоявших вдоль её берегов, с различными грузами. Дворец очень невелик; он перестроен в 1830 году, по повелению Императора Николая I, из дома, приобретенного у частного лица, а затем расширен; хороший тенистый сад окружает его. Куплен и отделан дворец на капитал военных поселений, памятью которых так полна Старая Русса, и неоднократно служил местом остановки многих Лиц Царствующего Дома. По берегу реки Полисти тянется хорошо содержимый тенистый бульвар.

В историческо-статистическом очерке Старой Руссы Полянского, хорошо знакомом многочисленным посетителям старорусских вод, на первой странице говорится, что Старая Русса древнейший в России город; что если, согласно летописи, приводимой Карамзиным, мифический Словен основал Новгород, то не менее мифический брат его, Рус, основал в 3113 году по сотворении мира город Руссу; что если древний Новгород назван Новгородом, то потому только, что до него существовал другой, старейший, чем он, город, а именно Старая Русса. Далее приводится несколько свидетельств арабских писателей, описания которых несомненно, будто бы, подтверждаются настоящим местоположением как города Старой Руссы, так и Новгородской губернии.

Не отваживаясь подтверждать сказанное, необходимо, однако, заметить, что Карамзин относит сведения о том, что «брат Словенов, Рус, основал город Руссу и назвал там одну реку Порусьею, а другую Полистою, по имени жены и дочери его», к летописным сказаниям XVII века. Тем не менее, первое упоминание о Руссе, по словам Карамзина, относится к 1167 году, когда новгородцы заставили удалиться от неё князя Святослава Ростиславовича. Несомненно и то, что в 1192 году здесь основан св. Мартирием Спасо-Преображенский монастырь. Уже в 1370 году здесь производилась расчистка колодца для добывания соляного рассола.

Это начало разработки старорусской соли совпало с тем замечательным годом, когда на солнце, по словам предания, были такие пятна, что от мглы нельзя было видеть что-либо в расстоянии одной сажени, люди сталкивались лбами и птицы падали им на головы; зима стояла в тот год такая теплая, что хлеб был-де сжат в Великом посту.

Очень длинен ряд событий, пронесшихся над Старой Руссой. После битвы близ Коростыня, 23 июля 1471 года, прибыл победителем в Руссу Иоанн III Васильевич и расположился на площади в богато убранной парчой и коврами палатке; сюда привел к нему князь Даниил Холмский, в числе 1,700 новгородских пленников, тех четырех новгородских воевод, смерть которых была предсказана преподобным Зосимой Соловецким, когда он находился в Новгороде, и, приглашенный Марфой Борецкой на пир, увидел их сидящими без голов. Это были: Борецкий, Арзубьев, Селезнев-Губа и Сухощок; они были обезглавлены по повелению царя тут же, на площади, татарином Ахметкой Хабибулиным.

О соляных источниках Старой Руссы упоминает в XVI веке Герберштейн. Флетчер, посол английский, сообщает, что при царе Феодоре Иоанновиче торговых пошлин со Старой Руссы поступало в казну по 18,000 рублей, тогда как Москва давала только около 12,000 рублей. Главным предметом обогащения города была соль, пуд которой стоил в те времена около 62/3 нынешних серебряных рублей. Насколько город был обширен, видно из того, что в 1346 году от черной смерти умерло в нем одних монахов 1,300 человек; в 1471 году, когда бежавшие от войск Иоанна III жители, по замирении, возвращались домой, то на озере Ильмени, в бурю, их погибло 9,000 человек; когда, после возвращения Старой Руссы Москве по Столбовскому договору, было составлено в 1625 году, по повелению царя Михаила Феодоровича, боярином Чеглоковым описание города, то улиц в нем значилось тридцать пять и стояло в них множество церквей, около 300, хотя в населении оказался, сравнительно с прежним, большой недочет; существовала, например, улица Богородицкая, в которой имелся налицо только один «двор живущий». Главная причина этого обезлюдения города заключалась в хозяйничанье поляков, шведов и в междуцарствии; на смену им явились, как видно из летописи, долгие ряды всяких поветрий, моров и голодов; мор 1655 года, длившийся пять месяцев, так опустошил город, что на призыв колоколов многочисленных церквей старорусских некому было идти молиться.

Правительственное внимание на солеварение обратил в 1693 году, как и на все, Петр Великий, проездом в Архангельск. По возвращении в 1724 году с олонецких заводов, он осматривал устроенные по его указанию солеварни и работы по старорусскому каналу, по которому царь думал подвозить к солеварням лес; следы канала имеются еще и доныне. В настоящее время, кажется, с 1865 года, солеварения в Старой Руссе нет вовсе; бывшие заводские постройки распроданы; в продолжение пяти веков просуществовало оно и должно было окончиться, вследствие дороговизны топлива, отмены акциза и конкуренции каменной соли. На земле, принадлежавшей солеваренному заводу, с 1885 года стоит тюрьма. Есть еще и градирни. Солено-минеральные воды существуют в Руссе только полвека; можно пожелать им долговечности прекратившегося солеварения.

Особенно тяжел был удар, нанесенный городу пожаром 1763 года; Екатерина II выдала тогда погорельцам на десять лет без процентов 100,000 руб. и на три года освободила их от взноса подушной подати; описание пожара сделано посетившим город, вслед за пожаром, знаменитым новгородским губернатором Сиверсом, отыскавшим воеводскую канцелярию в избе, в нижнем помещении которой посредине хранилась казна, по одну сторону содержались колодники, а по другую архив, многие дела которого сгнили, рассыпавшись в прах.

Но это не помешало городу быстро оправиться, что видно из двух крупных его пожертвований: в 1806 году городское общество пожертвовало на войну со Швецией 10,000 рублей и сформировало из своих граждан нежинский драгунский полк, в дополнение к квартировавшему здесь кадру его, а в 1812 году оно внесло 72,319 рублей. Почти все властители земли Русской, после Екатерины II, посетили город; некоторые из Членов Августейшей Семьи пользовались водами.

Безмятежное существование Старой Руссы было сильно потрясено в 1831 году; 11 июля, в одиннадцать часов ночи, загудел с церковных колоколен всполох, и вспыхнуло возмущение военных поселян и мещан. Это, бесспорно, одна из мрачнейших страниц нашей истории за все XIX столетие. До нас дошло несколько рассказов и воспоминаний очевидцев: капитана Заикина, подполковника Панаева, священника Воинова, чиновника Соколова, купца Красильникова; вероятно, в архивах хранятся целые вороха дел; полной истории нет, да едва ли дождется этот печальный факт специальной разработки: так он тяжел, мрачен, а главное исключителен.

5 марта 1820 года прибыли в Старую Руссу лица, назначенные Аракчеевым для преобразования города в военный и устройства военных поселений; в 1824 году состоялось Высочайшее повеление о передаче города в военное ведомство.

Два уезда, Новгородский и Старорусский, заключали в себе военные поселения, состоявшие из четырнадцати округов, в каждом по одному трехротному полку. К поселениям приписано было 34,000 мужчин и 39,000 женщин.

Поселения тянулись вдоль реки Волхова и начинались в пяти верстах от Новгорода. Каждому округу принадлежали свои поля и луга; каждая рота жила отдельно, имея свой ротную площадь, гауптвахту, общие риги и гумно. Все хозяйственные работы совершались под надзором офицеров; для рубки леса, содержания изб и пр. имелись установленные правила, так что и простоквашу готовили чуть ли не по артикулу. Офицер был и помещиком, и командиром, а шпицрутены составляли одно из существенных орудий хозяйства. Обращение крестьян в военных поселян, постановка под один уровень хозяина зажиточного и лентяя, передел полей, удаление полей и сенокосов от жилищ и введение казарменных порядков в житье-бытье мирного хлебопашца, причем дети делались кантонистами, все это возбудило множество неудовольствий. Затея Аракчеева пережила своего изобретателя недолго, произведя чудовищный бунт 1831 года.

Внешней причиной, каплей, переполнившей чашу, была холера 1831 г., начавшая распространяться из Петербурга и появившаяся в военных поселениях около 10-го июля; уже в начале июля знали в округах военных поселений о происшествии на Сенной площади. Нелепый слух о том, будто холеру распространяют начальники, что ее рассылают в порошках и отравляют ей реки, — слух, упавший на почву озлобления и недовольства, вызвал целый ряд убийств, истязаний и, наконец, открытое восстание. Рука об руку с этими проявлениями тупого зверства были, как это всегда бывает, и героические подвиги самоотвержения, перечислять которые здесь не место. Великим счастьем было то, что в поселениях оставалась к тому времени только третья часть людей, потому что по два батальона из каждого полка находились в Польше и сражались против восставших поляков.

Собственно мятеж начался в Старой Руссе 11-го июля, в одиннадцать часов ночи; убийства продолжались до 12-го июля, с меньшей силой повторились они 23-го июля; отсюда мятеж разошелся по всем округам. 20-го числа уже находился на месте посланный сюда государем граф Орлов, а 26-го явился сам Император. Мятеж немедленно прекратился, особая судная комиссия определила степень виновности участников; наказания были суровы, хотя и не достигали степени истязаний, которым подверглись замученные бунтовщиками. Из последних многие пошли в Сибирь и в арестантские роты; в первых четырех округах осталась на месте только треть коренных жителей, а в 1832 году последовало совершенное преобразование округов, и военные поселяне переименованы в пахотных солдат.

В 1859 году город Старая Русса обратно передан из военного в гражданское ведомство, и только многие массивные каменные сооружения, как форштадт, заведение минеральных вод, шоссе от Старой Руссы до Новгорода, напоминают о времени военного управления. В общем, новгородское военное поселение существовало около сорока лет.

Старая Русса давно уже известна минеральными водами. Первое исследование вод произведено в 1815 году доктором Газом. Ко времени обращения города в центр военных поселений, здесь проживал генерал Самсонов, страдавший ревматизмом и получивший исцеление, благодаря отысканному им заброшенному соляному источнику; Самсонов умер в свое время, но местные люди продолжали пользоваться самсоновским источником и купались в нем; когда в 1828 году лейб-медик Раух, в одну из ревизий госпиталей, случайно натолкнулся, гуляя в роще, на купавшихся в самсоновской ванне, он обратил на источник внимание и у него явилась мысль устроить здесь постоянное лечебное заведение для военных. Тогдашний военный министр князь Чернышев встретил эту мысль сочувственно, и в 1834 году явилось первое маленькое здание близ Директорского источника, всего на восемь ванн, назначенное исключительно для солдат. в 1839 году построено другое здание для кадет; в 1854 г. последовали значительные увеличения, а несколько позже приступили к рытью артезианского колодца, названного в честь тогдашнего министра государственных имуществ Муравьевским.

История этого бурения очень поучительна. Работы начаты в сентябре 1858 года, потому что Директорский источник начал убывать; в июне 1859 г. достигли могучего минерального ключа в 1 1/8% густоты, при количестве 744 ведер в сутки; по мнению многих врачей, между прочим, и профессора Здекауера, следовало тогда же дальнейшее бурение прекратить, что и было приказано сделать, но по «каким-то обстоятельствам» оно продолжалось как бы само собой, и в сентябре 1859 г., в ожидании лучшего, достигли источника, совершенно сходного с Директорским. Этим сделали то, что Старая Русса лишилась, вероятно навсегда, минерального ключа величайших достоинств, который совершенно подходил бы к знаменитому киссингенскому Ракоци.

Старорусскими водами последовательно заведовали: военное ведомство, уделы и медицинский департамент, ведающий ими и теперь. Замечательно, что, когда в 1865 году, вследствие удачного лечения великих князей Владимира и Алексея Александровичей, покойная императрица Мария Александровна, в знак особого своего благоволения, изъявила желание передать воды в собственность города, тогдашние представители городских интересов отказались от этой милости из боязни «трудности управлять сложным заведением». Замечательно также и то, что, когда, почти одновременно с этим, образовалась компания с полумиллионным капиталом для снятия в аренду вод, медицинский департамент предпочел сдать ее одному единоличному арендатору — доктору Рохелю.

Местные жители передавали, что контракт, в силу которого воды управляются, был заключен в 1868 году на двадцать четыре года, к выгоде арендатора, в ущерб казне, населению и городу; что, в виду истечения срока контракта через четыре года, на ремонт и улучшение обращено теперь очень мало внимания, и это оказывает дурное влияние на состояние вод. Люди, заявляющие подобное мнение, желали бы только одного: назначения правительственной инспекции для наблюдения за водами, дабы дальнейшая судьба их была более обеспечена. Не касаясь сущности приведенных упреков, нельзя не найти справедливым, что если бы упреки эти и не были вполне основательны, то желание иметь правительственную инспекцию вполне уместно и совершенно скромно, так как на старорусские воды нельзя смотреть, как на собственность частную, — они принадлежность государства. Никто, конечно, не может предполагать, чтоб арендатор не имел права или не желал иметь прибыли, но несомненно, что вместо каких-нибудь 18-20,000 дохода, при более широком взгляде на задачу вод, при несомненно хороших качествах их, дохода могло бы быть вдвое.

Минеральные воды и все, что подле них возникло, расположены в юго-восточном и юго-западном углах города. В юго-западном углу, подле соляного пруда, посредине которого не высоко бьет соляной источник «Самородок», если не ошибаемся, старейший из всех, подле двух соляных озер, имеются налицо: довольно красивый вокзал с хозяйственными строениями и жилыми помещениями, недалеко от него театр, вплотную окруженный очень хорошим парком и цветниками, и полный комплект всяких ванн, бассейнов, душ и других купаний, расположенных вдоль соляного пруда и по прямой линии между источниками Муравьевским и Директорским; тут же виднеются несколько галерей для прогулок. Красивее других бьет Муравьевский источник в особом павильоне, из мраморной чаши; но, по словам доктора Вебера, он служит только украшением, уступая место при лечении своему старейшему собрату — Директорскому. Всех ванн соляных, грязевых и хвойных 200, из них в солдатском отделении 31; устройство номеров недурно; маточный рассол получают в градирнях, расположенных в юго-западном углу города, подле источников Царицынского и Екатерининского; грязи добываются в 150-200 саженях от ванн, из озера, и подвозятся к ним с плотов в тачках, совершенно патриархальным образом.

Химический анализ источников Директорского и Муравьевского свидетельствует, что в обоих на 1,000 частей воды 20 частей твердых остатков и в последних около 13 хлористого натра; в минеральных грязях особенно велико содержание углекислой извести и сернистого железа.

Старорусские минеральные воды применяются к лечению золотухи, малокровия, истощения, ревматизма, опухолей, болезней женских и многих других. Существующая здесь с 1882 года санитарная станция общества охранения народного здравия для золотушных и рахитических детей — первая, по времени основания.

Сообщив, что можно, из истории Старой Руссы и относительно минеральных вод, нельзя умолчать о том, что с городом связаны два литературные воспоминания, и о них следует упомянуть подробнее в виду особенного интереса обоих.

Недалеко отсюда, в двадцати верстах, жил и писал в конце предпрошлого и начале прошлого века известный Посошков, а в последние годы своей жизни жил неоднократно и писал здесь «Карамазовых», «Подростка» и «Дневник Писателя» за 1876 год Достоевский.

Крестьянин Посошков одна из замечательнейших и талантливейших личностей, самородок в полном смысле этого слова. Еще в начале нынешнего века были известны некоторые из его сочинений: «О ратном поведении», «О духовных делах» и «Наставление сыну». В «Словаре Русских Писателей» 1783 года Новиков сообщал, что им написана целая книга «О скудости и богатстве», но она оставалась неизвестной, и только в 1840 году попала в руки М. П. Погодина и напечатана вместе с другими своеобразными трудами Посошкова. В предисловии к этому изданию сказано, что в книге «О скудости» нет ни одного государственного вопроса, до которого бы Посошков не коснулся, о котором не думал и не дошел до положительного мнения; что в ней целое исследование о состоянии России во время Петра I, и что в этом смысле Посошков родился на целых пятьдесят лет раньше, чем родилась в Европе политическая экономия. Все это совершенно справедливо и делает из Посошкова личность, вполне самостоятельную и выходящую из ряда множества других. Он был не один в среде народа, оценивший Петра I, и покойный историк Соловьев писал даже о целой «школе Посошкова». Точных сведений о времени его рождения и смерти нет, но умер он во всяком случае после 1724 года, так как этим годом помечено его главное сочинение, заканчивающееся в подписи так: «Всенижайший и мизирнейший рабичищ, правды же всеусердный желатель, Иван Посошков, утаено от зрения людского трилетним трудом восписав твоему царскому величеству предлагаю». Читал ли его Петр I? Оно закончено в феврале, то есть за несколько месяцев до смерти государя, но Посошков был ему известен лично, так как принял в 1700 году заказ на огнестрельные рогатки. Жил он, как видно опять-таки из книги, в двадцати верстах от Старой Руссы, подле посада Устрики, где имел какой-то свой завод; вообще, должно полагать, Посошков был не беден, потому что мог давать сыну, отправленному за границу, по 1,000 рублей в год. Любопытно, что Посошков был вначале против реформ Петра I и даже подлежал разбору в тайном Преображенском приказе, затем стал горячим поклонником царя, который «на гору аще сам десять тянет, а под гору миллионы тянут». Посошков выпущен из приказа ненаказанным.

Книга «О скудости» — работа замечательная и, как бытовая картина, неоцененна. «Лучше ми каковую-либо пакость на себя понести, — пишет он, — нежели видеть, что не полезно умолчати». Чего-чего не коснулся автор в книге, часто с великим сарказмом, излагая каким-то своеобразным языком, не то народным, не то церковным, но удивительно ясным; характеристики, проекты, толкования перемешиваются у него с целым рядом наблюдений, взятых с натуры, с обозначением имен собственных и места действия. Преобладают у Посошкова краски темные; но все это выражено так наивно, с таким добрым расположением, что оставляет впечатление не мрачное. Вот несколько замечаний на выдержку: «При квартирах солдаты и драгуны так не смирно стоят, и обиды страшные чинят, что исчислить не можно; а где офицеры их стоят, то и того горше чинят»; он находит стрельбу залпами непригодной для боя, потому что «такая стрельба угодна при потехе и при банкете веселостном»; относительно духовенства говорит он, что знал одного пресвитера в богатом доме, который и «татарке против её задания ответа здравого дать не умел, что же может рещи сельский поп, иже и веры христианские, на чем основана, не ведает». Есть, говорит он, старые церкви с тремя попами, которые «так ленивы, что на Святой неделе только два дня литургию служат», «ни вечерень, ни обедень, ни утренних», причем, идя к алтарю, священник «возложит на ся одежду златотканную, а на ногах лапти растоптанные, а кафтан нижний весь гнусен». Был и такой диакон, что на литургии «не мог единые страницы в Евангелии прочести, ежебы разов пяти, шести не помешатися». относительно иконописания Посошков замечает, что оно так дурно, «что аще бы таковым размерением был кто живой человек, то бы он был страшилищем»; «надлежит сделать азбуку русскую и написать ее русским манером, а не немецким», а грамматики печатать не на плохой бумаге, как календари, потому что последние «на один только год печатаются, а грамматика дело высокое и прочное».

Характерны отзывы Посошкова о купечестве, которое у нас «чинится весьма не право: друг друга обманывают и друг друга обидят, товары худые закрашивают добрыми и вместо добрых продают худые, а цену берут не прямую, друг друга едят, и так все погибают». Много толкует Посошков о суде и желает, чтобы государь устроил «суд един, как земледельцу, так и купецкому человеку, убогому и богатому, також и солдату, також и офицеру, ни чем же отменен и полковнику, и генералу»; желает, чтобы судьи «каждый день колодников пересматривали и чтобы не был кто напрасно посажен»... «я истинно удивляюсь что у судей за нрав,что, в тюрьму посадя, держат лет по пяти, шести и больше!» При допросах советует «всячески на словах челобитчика пораздробить, и что ни скажет записать, и кто умно будет разговаривать, то на тонкостных словах можно познать, правду ль сперва сказал или неправду»; разбойников «больше трех пыток не для чего пытать». Подробно говорить Посошков о необходимости разведения табаку на юге России и какая от того прибыль будет; очень заботится о сохранении в лесах орехов, также о том, чтобы мелкую рыбешку не вылавливали и, находя, что помещики «не вековые владельцы» крестьян, а только временные, что вековой владелец их царь,как бы замышляет, более чем за сто лет вперед, об образовании министерства государственных имуществ: «и ради такового великого земного дела надлежит, чаю, особенную и канцелярию учинить и сбор в ней будет миллионный и самый основательный».

Он же предлагал устроить в Москве «великую академию, всех наук исполненную». «Ныне у нас, — пишет Посошков, — за непорядочное гражданство гниет добра много. Русского человека ни во что не ставят»... Несмотря на то, что если «много немцы нас умнее науками, а наши остротой, по благодати Божией, не хуже их, а они ругают нас напрасно»; последнее замечание имеется не в книге «О скудости», а в одном из других писаний Посошкова.

Другое гораздо крупнейшее литературное воспоминание Старой Руссы — это Ф. М. Достоевский, в память которого учреждена здесь вдовой его, А. Г. Достоевской, церковно-приходская школа, обеспеченная очень прочно. В первый раз приехал Достоевский в Старую Руссу в 1872 году и затем посещал ее ежегодно, кроме 1877 года, до самой смерти; им приобретен здесь небольшой домик за 1,150 р.; школа его имени занимает дом, стоящий более 8,000 р., из которых большую половину заплатила вдова покойного, — не считая многих других её взносов и пожертвований, из тех средств, которые имеет семья её по милости в Бозе почившего Императора Александра II и от продажи сочинений покойного, достигшей после смерти Достоевского, что чрезвычайно отрадно, очень крупных размеров. Учреждению школы предшествовало здесь открытие православного старорусского братства св. Феодора Тирона, с целью распространения грамотности и религиозно-нравственного просвещения в народе, основанного, опять-таки, по мысли вдовы Достоевского. Теперь и братство, и школа находятся в полном развитии; школа открыта в 1883 году.

Литературно-образовательное значение Достоевского очень велико. Крупными, совершенно самостоятельными чертами обрисовывается его литературная личность и даст, на долгое-долгое время, не только предмет для чтения, для критических оценок всякого рода, но и для исследований болезней души вообще. В этом он разделит участь с Шекспиром и об этом свидетельствуют уже как самые названия статей, написанных о нем во множестве: «Мистико-аскетический роман», «Жестокий талант» и т. д., так и необходимость придавать всякой оценке его сочинений научную, психопатологическую окраску; настоящим, правдивым критиком Достоевского будет только врач психически больных, обладающий в то же время и крупным критическим талантом.

Творчество Достоевского, как известно, обретается вполне в своей сфере в необозримой массе всяких преступников, идиотов, негодяев, эпилептиков, нравственно и умственно потрясенных и поэтому всегда находящихся, так сказать, на волос от самоубийств, убийств и всяких истязаний. Читая Достоевского, вы как бы окружены всегда смрадным запахом близкого анатомического театра, в который автор, наконец, и вводит вас. Разбросанные повсюду в его сочинениях темные краски жизни больного человека, сосредоточиваются полнее всего в двух колоссальных обликах: Свидригайлова в «Преступлении и Наказании» и Смердякова в «Братьях Карамазовых». и тот, и другой, несмотря на всю разницу между ними, должны были кончить самоубийством, не могли кончить иначе.

Но на этом темном фоне скорбных «скитаний» духа человеческого, вырисовываются у Достоевского другие, светлые очертания людские, иногда мимолетно, как зарницы, иногда с неподвижной мощностью электрического света; зачастую темный профиль человека, сразу, по одному слову, наливается светом, и там, где были черные черты, искрится яркий блеск и преображенная до неузнаваемости фигура греет вас и любовью, и светом, и всей силой глубокой, истинной веры в Бога, в Россию и в её людей. Кто не помнит эту бессмертную сцену, когда убийца Раскольников заставляет Соню прочесть главу о воскрешении Лазаря, кто не чувствовал себя поднятым высоко-высоко, когда Дмитрия Карамазова, в день счастливой любви его к Грушеньке, арестуют, полагая, что он отцеубийца; и Дмитрий, готовясь страдать безвинно, думает искупить этим наказанием за несовершенное им убийство свои прежние грехи! Как ни мрачны люди «Мертвого Дома», но сколько в этих колодниках и каторжниках искр добра и света? Сколько бы ни нагромождалось перед вами теней и ужасов жизни, в конце концов, вы испытываете то, что испытал Алеша Карамазов, когда он вышел из скита, в котором совершалось чтение Евангелия над телом усопшего иеросхимонаха Зосимы. «Алеша стал лицом к лицу со звездным небом, взглянул на него, повергся, как подкошенный, на землю, и «почему так неудержимо хотелось ему целовать ее, целовать ее всю» — эту родную землю? «облей землю слезами радости твоей и люби сии слезы твои»... Алеша чувствовал тогда, что «как будто нити ото всех этих бесчисленных миров Божиих сошлись разом в душе его и она вся трепетала... простить хотелось ему всех и за все и просить прощения»... Пал он на землю слабым юношей, а встал твердым на всю жизнь бойцом. Прилив подобной силы чувствуется всяким человеком по прочтении Достоевского; возможной и необходимой становится глубокая вера в Бога, и памятна и ощутима горячая неугасающая любовь в родной земле. И все это достигнуто путем описания негодяев, идиотов, эпилептиков, сумасшедших, юродствующих, униженных и оскорбленных! Из-за черных, мрачных, зловещих, траурных штрихов их очертаний проблескивают электрически светозарные видения других, лучших людей, и в творениях Достоевского делается то, что говорит Верховенский в «Бесах»: «Это бесы, выходящие из больного и входящие в свиней, это все язвы, все миазмы, все нечистоты, все бесы и все бесенята, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России за века, за века!»... «Это мы, говорит Верховенский, мы и те... и я, может быть, первый во главе, и мы бросимся, безумные, взбесившиеся, со скалы в море и все потонем... но больной исцелится и сядет у ног Христовых». Достоевский всегда особенно сильно любил детей, он, как и Алеша Карамазов, «чтобы было очевиднее», насколько вся земля от «коры до центра» пропитана слезами, часто обращается к детям; в них его надежда, в них будущие лучшие времена, и поэтому мысль образовать здесь, в Старой Руссе, школу Достоевского, и именно «церковно-приходскую», чрезвычайно верна.

Санитарная станция в Коломцах расположена очень удобно; в ней имеется достаточный персонал военных врачей, и в описываемое время находилось на излечении офицерских чинов 43 и нижних 515.

Видное место в Старой Руссе занимают две школы:

1) Святодуховская церковно-приходская городская школа, существующая пять лет; дом для неё построен в прошлом году на средства уездного предводителя дворянства князя Б. А. Васильчикова; в ней обучается 176 мальчиков и девочек; опытное руководство и денежная помощь со стороны князя Васильчикова и других лиц, равно как участие в последней со стороны города и земства, обещают ей хорошую будущность.

2) Церковно-приходская школа имени Ф. М. Достоевского открыта в 1883 году, одновременно с братством св. Федора Тирона; главной вкладчицей была вдова знаменитого писателя нашего — Анна Григорьевна. 4,200 руб., оставшиеся в излишке после постановки Достоевскому памятника, поступили, согласно предложению г-жи Достоевской, в пользу школы; но дом с принадлежностями, обошедшийся около 10,000 руб., поставлен исключительно на её средства; внимательно отнеслись к школе и другие добрые люди, и непосредственное, прямое участие принял Св. Синод. Очень хороший, просторный дом построен недалеко от небольшого дома, принадлежавшего покойному Достоевскому, бок-о-бок с древнейшей церковью Старой Руссы — св. Георгия, устоявшей каким-то чудом в 1612 году от шведов и построенной в 1410 не из одного только кирпича, а из какой-то помеси булыжника и плит. купол её снабжен голосниками; за престолом образ Спасителя, писанный на стекле; в храме много старых икон и пятиярусный иконостас; здание школы находится рядом с церковью.

В 1887 году, во время посещения Старой Руссы великим князем Владимиром Александровичем, в павильоне, построенном в недавно разведенном садике школы, собрано было множество детей школы Достоевского, во главе которых находилась учредительница, и детей летней детской колонии, помещающейся на лето в здании школы, устроенной обществом охранения народного здравия, с директором её во главе. Хор школы Достоевского, состоявший из тридцати детей (всего в школе обоего пола — 90), спел навстречу великому князю песню, нарочно к приезду его написанную; вот она:

Прослушав песню и присутствовав в саду при гимнастических упражнениях больных детей летней колонии, великий князь обошел помещение школы. Не ограничиваясь этим, он удостоил А. Г. Достоевскую посещением дома, в котором жил и трудился покойный муж её. В ответ на приветствие хозяйки, встретившей его у порога, великий князь, в небольшом рабочем кабинете покойного её мужа, высказал, что знал Достоевского еще при проезде своем в Сибири, что всегда относился сочувственно к его литературному таланту, высказал глубокое сожаление о том, что нещадная смерть так безвременно унесла его в могилу, сожаление тем более веское, что направление, усвоенное покойным, особенно в последние годы, не могло не быть высокопоучительным. Видя такое уважение к памяти мужа и внимание к только что посещенной школе, г-жа Достоевская ходатайствовала пред великим князем о принятии школы под высокое покровительство Его Высочества. Великий князь ответил согласием, предупредив, что исполнение в данном случае её просьбы принадлежит всецело Государю Императору.

В заключение — несколько статистических данных. Старая Русса относится к числу богатых городов и получает с 9,777 десятин пожней, расположенных на многих речках, дохода до 70,000 рублей; в этом, конечно, главная причина той исключительной приятности, что жители его не уплачивают никаких городских налогов. Центр богатого хлебом уезда, Старая Русса, соединен с Петербургом и рельсами, и водой. Жителей в ней 13,648 человек; приезжих на воды в описываемое время было 1,659, при них прислуги 147, и, надо заметить, что количество гостей за последнее время уменьшается, чему, несомненно, имеются достаточные причины. Домов в Старой Руссе 1,600, из них каменных 250; самые красивые расположены вблизи минеральных вод, но особенных удобств они, по отзывам больных, не представляют; для детей сделано очень мало, и нельзя было не вспомнить о вокзалах заграничных вод, где для детских игр отведены особые места, и вечно заняты ими и карусели, и качели. Неужели об этом нельзя было подумать и здесь? Для любителей филологических исследований можно заметить еще, что местное старорусское наречие отличается многими особенностями, и если взять на выдержку хотя несколько из тех своеобразных слов, которые приводит в своей книге г. Полянский, то можно, пожалуй, составить следующую курьезную фразу: «Сел в межень на мостец подле досчана, а сам изгиляется, калитку, хряпу и другое слетье ест, кокоркой прикусывает; дьянки на дедовник на онуко повесил, у юдка ярыги купил, а на что ему тыи, шишко его знает; вухи у него длинные, бухтится; эко вылюдье!» Иа общепринятом языке это значило бы: «сел в свободное время на ларь, а сам кривляется, брюкву, капусту и другие огородные овощи ест, ватрушкой прикусывает, рукавицы на репейник навыворот повесил; у жида-пьяницы купил, а на что они ему — черт его знает; экая красота!» Подобные фразы можно бы, пожалуй, составить и для других районов великой матушки России, но в Старой Руссе, почти на грани древне-московского и древне-новгородского влияний, при скуке лечения, составление их могло бы успешно заменить раскладку всяких пасьянсов и игру в винт, не лишенных и здесь своей полной всероссийской гражданственности.

Крестцы.

Отличия Крестецкого уезда. Характерность местных ямщиков. Прежний булыжный путь. Историческое: поворотный пункт Батыева нашествия и важное мероприятие Скопина-Шуйского. Собор. Деятельность бывшего губернатора Э. В. Лерхе. Добрые отношения сословий. Тихвинская водная система.

Путь от Старой Руссы к Крестцам и далее, до станции николаевской железной дороги «Торбино», проходил поперек Крестецкого уезда, по дорогам, из которых иные на картах даже черточкой не обозначены, следовательно, по настоящим грунтовым. Много встречалось моховых пространств, называемых здесь «невьи», от которых только мало-помалу совершался наш подъем на Валдайскую возвышенность.

Сначала местность шла ровная; последовали две переправы на паромах через Ловать и очень близкую к ней и в этих местах почти параллельную Полу; затем начались холмы, доказывавшие воочию, что насколько ровен Старорусский уезд, настолько холмист смежный с ним Крестецкий, особенно в юго-восточной части. Тут езда на почтовых действительно любопытна, потому что с извилинами дороги, с подъемами и спусками виды меняются ежеминутно. Тут, в этих местах, еще сохранился тип настоящих ямщиков, имевших когда-то центр в известном Зимогорье — недалеко от Валдая, потому что где же было им и образовываться, как не на самом торном в былые дни тракте от Петербурга на Москву, по которому в свое время проехали, и не один раз, все большие люди времен Петра, Екатерины, Александра и Николая; по Валдайской возвышенности проходили самые гористые части этого тракта, и школа для ямщиков была великолепная; она чувствуется и до сих пор.

Страна населена довольно густо, села очень велики и построены так, что, в случае пожара, должны служить рассадниками погорельцев; фабричной и заводской промышленности здесь нет совсем; все местное дело сосредоточивается на хлебопашестве и сплаве дров по мелким речонкам в Мсту, а оттуда в озеро Ильмень.

Очень вероятно, что озеро это заливало когда-то своими водами те низменные пространства, которые опушены в настоящее время мхами и обильно порастают клюквой, голубикой и брусникой. Вероятно, что многочисленные речонки, из которых иные, как, например, Маять, ведут свое имя от глагола «маяться», — так сильно утомляется она, одолевая бессчетные излучины, — что эти речонки когда-то образовывали только течения в озере, бывшем тогда гораздо большим.

Крестецкий уезд расположен очень счастливо. Когда-то перерезывал его поперек широкий тракт от Петербурга на Москву; теперь по нем тянется в длину николаевская железная дорога и семь станций, из них дне первоклассные: Вишерская — на севере и Окуловская — на юге, расположены в этом уезде; кроме того, поперек него протекает Мета; надо сознаться, что подобной удачи в географическом положении поискать. Уезд всей своей производительностью тянет к Петербургу, торгует сеном и молочными продуктами, и торгует хорошо; здешнее земство имеет 60,000 рублей запасного капитала, ничего не должно губернскому, и на нем числится очень мало недоимок казне; травосеяние здесь существенная статья хозяйства, и клевер дает до 400 пудов с десятины.

Исторических воспоминаний за этими местами немного; есть предание, что деревня Княжий Бор зовется так потому, что здесь стоял с войском Иоанн Грозный по пути к Новгороду и принял послов новгородских; говорят, что деревня Вины зовется так потому, что здесь собирались когда-то какие-то «боярчики» и угощались разными винами; показывают близ села Зайцева придорожный крест, под которым покоится Божий человек, юродивый Симеон, ходивший здесь более 40 лет тому назад и пользовавшийся значением.

Лихо шла езда по холмам Валдайским; пыль в ярком солнечном освещении, развеваемая ветром, кудрилась по сторонам; коляски при заворотах круто повертывались на шкворнях, а в песчаных местах, при подъемах, вслед за тем, как раздавался возглас: «у-ух! родимые!» надо было закрывать рот и глаза. Приблизительно на полдороге к Крестцам, грунтовая дорога уступила место шоссе; в селе Зайцеве, перед самым выездом на шоссе, пришлось проехать по весьма своеобразной древности, а именно с грунтовой дороги перебраться, на короткое время, на сохранившийся каким-то чудом кусочек старого московского булыжного тракта. Эти три представителя путей сообщения, а именно: дороги грунтовая, булыжная и шоссе, могли быть оценены по достоинству на протяжении каких-нибудь десяти минут времени; до железной дороги, т. е. последнего, новейшего типа сообщений, отсюда сорок пять верст.

В Крестцы путники въезжали около часу ночи. Совсем стемнело и едва виднелось направление шоссе, прорезавшего город, когда-то опоясанный валом и переименованный из ямщичьего яма в город, в 1776 году; в 1779 году стал он снова ямщичьим ямом, в 1802 произведен вторично в уездные города, каким остается и до сегодня.

Несмотря на замечательную скудость исторических данных, касающихся Крестцов и их окрестностей, следует, однако, упомянуть о следующих двух.

Есть полное основание полагать, что Батый, полонив Русь и направляясь на северо-запад к Новгороду, доходил только до здешних мест. Новгородская летопись сообщает, что, в 1238 году, Батый, «гонятися от Торжку оли до Игнача креста, за 100 верст от Новагорода», не пошел далее, а повернул вспять; Карамзин замечает, что тогдашние версты были вдвое длиннее теперешних, так что указанное летописью расстояние до Новгорода верно, а болота и леса представлялись, действительно, непроходимыми. В 1327 году Крестцы вспоминаются в числе местностей, опустошенных крымцами. Как поворотный пункт Батыева похода на Русь, скромные Крестцы но лишены, следовательно, самого выдающегося значения, и если бы ставить памятники не только людям, не только сражениям, но и другим фактам высокого значения, то сгинувший «Игнач крест», несомненно, подлежал бы восстановлению.

Другое историческое воспоминание несет на себе сходный с этим характер. Оно касается 1609 года и сохранено в Никоновской летописи. Когда, победив поляков под Калязином, Михаил Скопин-Шуйский сносился оттуда с городами севера, собирая великую защиту, он, желая действовать по-прежнему в союзе со шведами, послал Одадурова с дворянами вдогонку за де-ла-Гарди, уходившим к границе, вследствие недовольства своих войск; эти дворяне нагнали шведов в Крестцах и от имени Скопина обещали им 6,000 рублей деньгами, 5,000 рублей соболями и уступку города Кексгольма за помощь нашим войскам, долженствовавшим идти на выручку Сергиевской лавры. Шведы согласились и пошли назад к Калязину, чем и обусловились последующие, очень важные события.

Год спустя, двадцатитрехлетний Михаил Скопин-Шуйский, освободивший лавру, взявший Москву, «еще не спасший, но спасавший отечество», весь окруженный славой и поклонением народным, юный и скромный в своем величии, был отравлен на пиру женой Дмитрия Шуйского, дочерью Малюты Скуратова; де-ла-Гарди, бывший другом Скопина, предупреждал его об опасности. Насколько проклятое имя Малюты Скуратова являлось в то время воплощением духа злобы, крови и тьмы, настолько яркой утренней звездой светит нетленная память Михаила Скопина-Шуйского. Он, двадцати трех лет от роду, в дружбе с двадцатисемилетним де-ла-Гарди, на темном фоне лихолетья, с его пожарищами и изменами, являет такой световой блеск в нашей истории, который еще ожидает своего художника; едва ли подыщется нечто подобное Михаилу Скопину-Шуйскому в других историях; в нем вся прелесть и свежесть Иоанны д’Арк и величественное очертание мифологических героев, вдохновлявших Гомера.

Крестцы несут свое имя, вероятно, от того, что здесь скрещивались пути Новгород-Валдай и Боровичи-Демянск; жителей в городе немного менее 3,000 человек; следы пожара 1886 года исчезли еще не совсем. Центр гористого уезда — город расположен в местности довольно ровной, и в ясный солнечный день не лишен миловидности, в которой главную роль играют, конечно, церкви с их высокими маковками и сияниями православных крестов.

Местный собор екатерининского времени 1777 года; на восьми гранях купола, лежащего не на барабане, а на стенах, — изображения святителей; над люстрой — Саваоф; по стенам в рисованных рамах тоже изображения святых бытописаний; вся эта живопись не старее пятнадцати двадцати лет. В зимней церкви три престола, в летней два; выкрашен собор снаружи в голубую краску. Подле него расположены почти все учреждения, помещающиеся в зданиях того же екатерининского времени, что и собор: острог, больница, казарма, управление уездного воинского начальника. В тюрьме нельзя было не обратить внимания на хорошо устроенную церковь и не припомнить при этом деятельность бывшего новгородского губернатора Э. В. Лерхе. У нас вообще легко забывают видных административных деятелей, и это совершенно неправильно, потому что следы их честной, хорошей и долговременной заботливости, — в данном случае немного менее двадцати лет, — переживают не одно десятилетие. память названного губернатора, по всей Новгородской губернии, сохраняется повсюду, и множество благотворительных учреждений и прекрасно устроенный в Новгороде музей древностей, археологии и этнографии с богатой библиотекой, не говоря о многом другом, живо напоминают эту деятельность. Записывая впечатления пути, следовало вспомнить и о ней.

Вероятно, не чуждо этой деятельности и другое отрадное впечатление, вынесенное из Крестецкого уезда, а именно тот мир и покой, то соревнование на пользу общую, которые сказываются здесь в дворянстве, земстве и горожанах. К несчастью, это далеко не так в других уездах и губерниях. Это та же нехорошая черта, которая сказалась, но только гораздо более рельефно, в прибалтийском крае, где к явной разноголосице сословной присоединилась еще и разноголосица вероисповеданий и народностей и полное особничество одних только немцев. В этом нельзя было не усмотреть необходимости усовершенствования местного управления; оно настоятельно требует значительно большего объединения и связанности разных элементов местного самоуправления и властей. Только такое объединение, только такая направляющая сила могли бы послужить тем важным, многообразным интересам, которые обеспечиваются единодушием и взаимной поддержкой действующих в своем месте и имеющих каждый свои обязанности людей.

Отъезд из Крестцов состоялся около полудня. Далекий путь лежал на Тихвин, мимо Грузина. От Крестцов до Грузина предстояло сделать пятьдесят пять верст грунтовой дорогой, затем 2/3 часа пути по николаевской железной и еще двенадцать верст, до Грузина, по Аракчеевскому шоссе.

Путь к Тихвину.

Местность подле Грузина ровная и вся в богатейших заливных лугах; весной, во время наводнения, она покрывается водой, и только Грузино держится поверх её. Местное сено идет в Петербург; идут отсюда и дрова, доставка легка и недорога. Здесь же, близ Грузина, есть несколько спичечных заводов. Едва кончаются заливные луга, как местность совершенно преображается и становится глубоко-песчаной и для лошадей трудной; это — путь тихвинских богомольцев; можжевельник, обыкновенно кустящийся, вытягивается здесь в могучие, высокие штамбы, и так как зелень его очень похожа на зелень туи, то лесной пейзаж не лишен красоты и своеобразности. Красивы места близ Кукуя, подле станции Липногорской; особенно красиво последнее место на берегу реки Сяси. На последнем перегоне к Тихвину указывали на усадьбу Кулотино, в которой поселил граф Аракчеев свой супругу. Тут опять глубокие пески; чернолесье чередуется с голыми местами.

Так как при посещении Тихвина предстоит к описанию многое, то уместно будет сказать здесь несколько слов о Тихвинской водной системе, по одной из важнейших рек которой, Сяси, путники переправлялись.

В предшествовавшие путешествия по северу России путники ознакомились с системами Вышневолоцкой и Мариинской. На этот раз предстояло ознакомление с третьею, Тихвинской системой.

Три названные системы водных путей соединяют Петербург с Волгой. Все три системы возникли по мысли Петра I, но окончены разновременно, после многих колебаний и опытов, причем движение по Тихвинской открыто только в 1811 году. Но услуги народному хозяйству со стороны всех трех систем оказались не одинаковыми; развилась и достигла хорошего, прочного положения только система Мариинская, тогда как обе другие зачахли в полном смысле этого слова; по Мариинской системе идет грузов в четыре раза более, чем по обеим другим, вместе взятым. Убийцами этих систем были сначала железные дороги: николаевская, московско-нижегородская и рыбинско-бологовская, а затем счастливый рост и преуспеяние системы Мариинской, в прямой ущерб другим.

Здесь не место вдаваться в подробные обсуждения того, почему оказалась такой счастливицей одна из систем — Мариинская; этому имелось много важных причин, и миллионные затраты, сделанные на нее, имели свои веские основания и принесли, и приносят многоценные плоды.

На Тихвинской системе конкуренция отразилась менее гибельно, чем на системе Вышневолоцкой, лежащей теперь в деревянных и каменных одеяниях шлюзов своих почти совершенным мертвецом. На Тихвинской еще есть кое-какая жизнь, хотя без всякого сравнения укороченная, трудная, жаждущая обновления. Вместо прежних семи тысяч судов, ходивших по ней вверх и обратно с товарами на пятнадцать миллионов рублей, теперь проходит только несколько сотен, и целый ряд ходатайств самых настоятельных со стороны новгородского губернатора, новгородского губернского, тихвинского и устюженского уездных земств и тихвинского городского общества свидетельствуют единогласно о том, что угасание деятельности этой системы отразилось и отражается чрезвычайно невыгодно на благосостоянии всего населения смежных с ней губерний и уездов. А между тем, когда-то, купцы древнего Новгорода ездили на ярмарку в Холопий Городок, нынешнюю Мологу, при впадении Мологи в Волгу, и эта ярмарка считалась первой в России, и одних пошлин с неё собиралось около ста восьмидесяти пудов серебра.

Тихвинская система имеет всего протяжения от Волги к Петербургу 659 верст, то есть она на целых 250 верст короче Мариинской и на 550 короче Вышневолоцкой; говорят также, будто продолжительность навигации по ней на полтора месяца менее, чем на Мариинской; казалось бы, вследствие этого система могла бы дать очень большую экономию как во времени, нужном на перевозку, так и в стоимости её. Но та, и другая только кажущиеся выгоды, вследствие многих существенных причин, из которых главные: мелководье рек Сяси и Чагодощи и неустройство Мологи, обусловливающие необходимость перегрузки во время пути целых пять раз. Можно представить себе потерю времени и возрастание путевых расходов!

Нельзя сказать, чтобы правительство не сознавало печалей Тихвинской системы и не помогало насколько могло. Уже семь лет спустя по её открытии, в 1818 году, утверждались различные на этот предмет проекты и отчасти приводились в исполнение; то же самое имело место в 1833, 1847, 1853, 1861, 1876 и 1882 годах. В 1874 году рассматривались предложения Башмакова по улучшению всей системы и правила для основания с этой целью товарищества, с капиталом в 16.400,000 рублей, с правом сбора с проходящих судов в течение сорока пяти лет.

До 1880 года проект этот рассмотрен не был; затем предположено произвести изыскания, но в 1886 году само министерство приступило к составлению полного проекта. Министерство, рассмотрев вопрос и найдя, что осуществление полного проекта коренного улучшения Тихвинской системы, для обеспечения перехода судов с 7,000 пудов груза от Рыбинска к Петербургу, без перегрузки, в двенадцать дней потребовало бы до 3¹/₂ миллионов рублей расхода, что несвоевременно, ограничилось разработкой части проекта, а именно улучшением самого больного места системы — реки Сяси. Этот последний проект обошелся бы своим исполнением только в 343,000 рублей, сократил бы продолжительность пути на пять суток, стоимость перевозки на 3-4 копейки с пуда и дал бы возможность устройства правильного пароходства между Тихвином и Петербургом. С осуществлением этого проекта было бы также удалено одно из разрушительных условий нынешней системы: дрова, которые в настоящее время, по мелководью Сяси, сплавляются россыпью и недопущение сплава которых было бы равносильно полному запрещению эксплуатации местных лесов, что невозможно, — пойдут тогда на судах и не будут засорять и разрушать берега и русла. Проект предлагал канализовать Сясь устройством двух каменных и шести деревянных шлюзов, устроить, кроме того, в Рождественских порогах, а также привести в систему и улучшить, для уменьшения скорости течения Сяси, расположение ныне действующих «Кулевых запруд». Пока что, ввиду многих существенных причин, проекту этому движения не дано; но из этого ни в каком случае не следует, что Тихвинская система и ходатайства земства забыты: есть нужды для государственного казначейства более настоятельные.

Тихвин.

Наплыв богомольцев к празднику. Тихвинские монастыри. Явление иконы. Особенности возникновения монастыря. Построение храма. Цари Василий Иоаннович и Иоанн Васильевич. Начало обители. Славная защита в лихолетье. Описание соборного храма Успения. Икона Тихвинской Божией Матери. Икона Старорусской Божией Матери. Кому принадлежит она? Вековые ходатайства. Другие иконы. Историческая картина Истомина. Ризница и её богатства. Другие храмы монастырские. Крылечко и его иконы. О Реконской обители. Странник Шапошников. Легенда о могиле Иоанна Антоновича Ульриха. Введенский женский монастырь и его былое. Усыпальница царицы Дарьи Алексеевны. Закладка памятника Петру Великому.

День праздника Тихвинской Божией Матери в городе Тихвине, 26-го июня, занялся хороший; огромные толпы народа разместились по берегам Тихвинки, по направлению к монастырю, ясные очертания которого, высившиеся на левом берегу реки, в стенах и башнях, с остриями куполов и колоколен, видны были очень хорошо из окон помещения, находившегося на правом берегу, в доме начальника шоссейной дистанции, построенном на довольно высоком, песчаном холму побережья и окруженном деревьями. Обедня назначена была в Богородицком мужском большом монастыре.

В высшей степени типичны толпы богомольцев в дни больших монастырских праздников, толпы, состоящие из множества представителей дальнейших окраин русских, со всеми отличиями, свойственными их очертаниям и одеяниям. Большинство — серый люд и люди возрастные; затем следует значительное количество мелкого купечества, на ярких одеяниях женщин которого играют все семь основных цветов радуги и вполне отсутствуют те смешанные краски, которыми отличаются одежды дам, следующих модным журналам. Велико также количество старух и стариков, вся жизнь которых распределена исключительно между посещениями различных обителей; в них преобладание темных и серых одеяний, классические посохи, котомки и лица, опаленные всеми вьюгами севера, всеми горячими полднями нашего юга, лица, резкие черты которых могут доставить художнику по экспрессии богатейшую «пищу.

Еще вчера, по пути сюда, вдоль песчаной, трудной дороги встречались подобные странники и страннички, направлявшиеся в Тихвин; другой главный путь, водяной, ведет сюда от Петербурга — Невой, озером и каналами — и совершается в пять дней. На праздник прибыло народу более десяти тысяч человек; в самом Тихвине жителей 6,554; каменных домов 35, деревянных — 1,088; во в уезде из числа 18,571 дома — каменных только 2.

Живописно и неподвижно стояли толпы народные у ворот монастырских, в ожидании начала богослужения. В воротах, над которыми помещается небольшая церковь Вознесения, времен царя Федора Иоанновича, на входивших смотрели во множестве лики угодников Божиих, а из глубины двора монастырского, в конце густо оттененной аллеи, стояли открытыми врата главного храма Успения. Справа и слева, из-за ограды высились памятники богатого кладбища в, где только можно было людям вскарабкаться повыше, чтобы лучше рассмотреть, везде виднелись непокрытые головы и творились крестные знамения. Сквозь паперть церковную, огибающую храм Успения с западной и южной стороны, украшенную потемневшими изображениями из Апокалипсиса и другими, путники проследовали в собор. Вправо от входа, подле массивного столба, виднелась главная святыня монастырская — лик Богоматери Тихвинской, озаренный солнечным светом и множеством огней; к празднику этой иконы, чтимой во всей Руси, и к поклонению ей, именно в этот день прибыл сюда народ. Чтобы напомнить значение Тихвинской святыни, прежде описания посещений и осмотров, следует обратиться к давно прошедшему времени и восстановить, хотя вкратце, основные черты её возникновения и истории, тесно связанные с бытием русской державы, от далеких и мрачных дней. Только вслед за таким напоминанием одухотворятся в полном значении твердыни монастырские, и понятно станет всероссийское её почитание.

Не вдали от Ладожского озера, там, где кончается водное сообщение с Волгой, называемое Тихвинским, расположены по соседству четыре монастыря. Главная обитель, это — монастырь Тихвинский-Богородицкий, в двухстах саженях от него Введенский девичий, в четырех верстах Беседный Николаевский и в пятнадцати Дымский Антониев. Если принять в расчет многочисленные часовни и кресты, поставленные набожностью людской и разбросанные далеко кругом, по лесам, дебрям и дорогам, то весь этот уголок земли Русской является святым местом, исстари пользующимся известностью, в особенности в простом народе, далеко кругом, даже «далее морей бушующих». В Дымском Антониевском монастыре почивают мощи преподобного Антония; во Введенском девичьем покоится благоверная царица Дарья Алексеевна, четвертая супруга Иоанна Грозного; в большом Богородицком посетитель не встречает обычной святыни — мощей, или какой-либо замечательной могилы, и этому есть спои причины, о которых мы скажем впоследствии.

Девичий Введенский монастырь расположен в двухстах саженях от мужского Богородицкого. По древнему обычаю православной церкви, как это видно из жития преподобного Пахомия, а также Юлиана и Василисы и некоторых других, обители мужские и женские устраивались иногда одна подле другой, причем общее руководство духовное поручалось в таких случаях игумну. Таковы были в Москве монастыри Чудов и Вознесенский, в Новгороде, Владимире, Ростове. Настоятель Тихвинского Богородицкого монастыря в то же время благочинный Введенского девичьего, и в этом смысле оба они составляют как бы одну обитель. В католическом мире бывали монастыри двуполые, в одной ограде; они носили имя монастырей св. Бригитты, и развалины ближайшего к нам, к России, находятся подле самого Ревеля.

Один из множества тихвинских паломников, подъезжая к стенам монастырским в 1854 году, нашел их «благородной полувоенной архитектуры» — определение, решительно не поддающееся критической оценке; этот паломник обратил также внимание на то, что въездные ворота «стройные, несколько вогнутые, с четырьмя ионийскими колоннами, с огромными, решетчатыми, прекрасного рисунка створами, в которых более 600 пудов веса»; определение ворот «несколько вогнутые» это относительно точности сродни «благородной полувоенной» архитектуре; предание гласит, что ворота эти подарены императором Павлом 1 и украшали когда-то въезд в Аничковский дворец.

Возникновение Тихвинской обители значительно отличается от большинства возникновений других на Русской земле. Обыкновенно начиналось с пустынножительства того или другого отшельника, подле которого собирались другие люди, искавшие уединения и молитвы, возникали келийки, созидалось монастырское общение, затем составлялся устав. Очень часто избранное богобоязненными людьми место не замедливало стать целью странствий к нему паломников, шли к нему нищие, шли князья, и слава о чудесах и исцелениях души и тела расходилась с ними обратно, обусловливая приток других людей, нуждавшихся в укреплении веры, в добром совете, в утешении. Видимым доказательством являются чудотворные и явленные иконы и в большинстве случаев святые мощи тех замечательных деятелей церкви, от которых начинался монастырь: совершив все земное, прикрытые большей частью в «образе ангельском» схимой, они отходили на вечный покой, и тогда начиналась их вторая деятельность — предстательство за всех прибегающих к ним. Не признавать воздействия монастырской жизни на историческое развитие наше — значит отрицать факт прошедшего, настоящего и будущего; и сильно ошибается тот, кто видит только обрядовое значение монастырского жития и считает, что только темные, необразованные массы людские подчиняются его влиянию. Так может говорить человек, не читавший отцов церкви или если и читавший, то испугавшийся синтаксического строя их изложения, их цитат и текстов и, из-за внешности, проглядевший смысл; но кто взял на себя труд, — а таких из числа людей светских бесконечно мало, — действительно вникнуть в писанное, тот непременно изменит свое мнение до основания.

Наши монастыри составляют одну из живоносных артерий народной жизни. Были таковыми когда-то для своих стран и монастыри католические, но теперь они не более, как окаменелости некогда живых артерий, и в действительной жизни, подобно нашим, не участвуют.

Тихвинская обитель началась, сложилась и действовала несходно с большинством других. В конце XIV века, при великом князе Дмитрии Иоанновиче Донском, место, на котором теперь высится монастырь, было, по словам летописца, совсем пустынно и этого места «никто же знаеше и никим же именовано бысть, не точию человеком, но и зверем земным в жилище тогда не обреташеся, понеже блатно бе и равностью не одержимо и не како же отнюдь стройно». И в этой-то дремотной дебри, неизвестно кем и как, построен храм для помещения явленной иконы, пришедшей сюда по воздуху из Царьграда. Икона эта шла по воздуху, останавливалась над несколькими местами и, наконец, нашла, избрала свое место здесь; она снизошла с воздуха, говорит предание, на глазах многочисленной толпы, умолявшей икону сойти к ней. Об исчезновении в это время одной из икон цареградских имеется свидетельство тогдашнего константинопольского патриарха. Относительно того, которая именно из икон прибыла к Тихвину, можно повторить слова св. Дмитрия Ростовского и успокоиться на том, что «неизвестных нам вещей тщетным любопытством не истязующе». Кому явилась икона, кому явилась именно на этом месте Матерь Божия со св. Николаем, кто построил храм? Все это, в прямую противоположность другим нашим обителям, остается относительно Тихвина в тумане. Ни к какому имени, ни к какому событию не приурочивается её возникновение: это действительно в полном смысле слова историческая дебрь, которой «никто же знаеше и никем же именована бысть» и в которой появилась икона.

Немного позже эти исторические сумерки освещаются двумя последовательными пожарами. Семь лет спустя после построения церкви и часовни обе сгорают от непогашенной свечи; отстроенные вновь, они, ровно чрез пять лет, в соответствующую ночь, снова сгорают; в обоих случаях икона спасена: в первый раз она найдена невредимой на можжевеловом кусте, во второй — в самом пепле пожарища; спасен и крест часовни. Третий по счету, гораздо обширнейший храм и часовня, воздвигнутые на этом месте, простояли более ста лет, когда великий князь Василий Иоаннович, прослышав о явленной иконе Тихвинской, велит на счет казны своей построить церковь каменную с папертями и, несколько лет спустя, лично посещает ее в сопровождении преосвященного Макария Новгородского, впоследствии митрополита.

Это великокняжеское посещение факт уже совсем исторический, но большего Богородицкого монастыря все-таки еще нет, а возникает в пустыне, по воле великокняжеской, малый монастырь Николаевский Беседный, вероятно, не задолго предшествовавший большому Тихвинскому Богородицкому, и только 177 лет спустя после явления иконы, при посещении церкви в 1547 году царем Иоанном Васильевичем, он, видя, что икона управляется мирским священством и что вокруг церкви расположено множество селений, повелевает основать мужскую обитель.

Несходны с судьбами других монастырей, даже совсем противоположны им, первые годы, следовавшие за царским повелением. Тогда как в Соловках, в Кириллове, в Киеве, на Валааме пустынножительство устраивалось подле первоучителя, подле его келийки, и основания устава монастырского преподавались и завещались им, здесь, — в Тихвине, возникло монастырское братство подле богатого каменного храма, известного уже на всю Россию, и дело постройки зданий, составление устава и обычаев монастырских поручено царем целой группе архимандритов и игумнов других обителей, нарочно собранных для этого и поставленных под главенство архиепископа новгородского Пимена. Если в других обителях от малого начала, от одной келийки плодились другие, шло распространение не вдруг, а общежитие, трапеза и стены являлись только после векового существования, здесь сооружено сразу 44 кельи, поставлена обширная трапезная, прорыта канава, воздвигнуты стены, а деревянные церкви заменены каменными. При возникновении других обителей, подле них, и опять-таки мало-помалу, возникали поселки, деревушки, обращавшиеся иногда, со временем, в города, — в Тихвине наоборот: ко времени устройства монастыря, на месте этом расположено было множество селений, и для освобождения места существовавший старый посад отнесен версты за три в сторону. Характерной особенностью является, наконец, и то, что царское повеление, последовавшее в 1547 году, воплотилось только 11 февраля 1560 года, с назначением, вслед за окончанием работ и по составлении устава, первым игумном Кирилла.

Не прошло и полувека со времени возникновения обители, иноки которой сошлись к ней из разных других монастырей и, следовательно, как и устав монастырский, не возникли на месте, а были собраны с разных мест, — как уже пришлось им постоять за себя, за святыню, за отечество и показать, что в этом они то же, что остальные их собратья. Наступило лихолетье. Самозванец «виста бо паки ин некий зверь, нарицая себя царевичем Дмитрием Углицким», появились другие самозванцы, а за спинами их всякие люди, «польстии и литовстии»; призванные нами на помощь шведы, предводимые де-ла-Гарди, вместо защиты, «взяли на копье» всю великую область новгородскую и вместе с ней и Тихвинскую обитель.

Удрученная до глубины душевной, занятая врагами, страна тихвинская и её монастырь не переставали молиться за судьбы раздираемой междоусобицей родины, как вдруг к ним, к плененным и окруженным кольцом войск неприятельских, доходит весть о воцарении царя Михаила и о том, что ко Пскову двигаются за рекой Устью воеводы царские, и что надо послать просить их принять обитель и вручить ее царю православному. Предстояла двойная трудность: сговориться людям тихвинской стороны с людьми в обители, а затем, приняв общее решение, оповестить сквозь ряды приятельские дружины наши, шедшие на Псков под начальством князя Симеона Прозоровского. И то, и другое исполнили Воейков и Арцыбашев и возвратились в обитель. Скоро увидели со стен монастырских приближение русского воинства; произошла стычка на Усть-реке, и шведы разбиты; игумен Онуфрий и сидевший в занятой шведами обители воевода Трусов порешили кончить со шведами и внутри обители, ударили на них и перебили.

Извещенный о двойном поражении, де-ла-Гарди, стоявший в ста верстах от Тихвина, двинулся к нему; 13 июня 1613 года вырезал он в посаде Тихвинском всех, не успевших скрыться за стенами обители, и тогда начался длинный ряд усилий шведских одолеть единственный русский оплот, оставшийся или, лучше сказать, вышедший из-под их власти в стране новгородской. Летопись подробно сообщает о всех судьбах упорной борьбы: нашелся в обители изменник Гаврилко, родом из Смоленска, явились в ней раздоры, и все это под грохот «огненного стреляния из великих бранных сосуд». Пока в осажденной обители пришли к решению оповестить царя и просить о присылке помощи и к нему отправлены послы, царь уже знал о судьбах Тихвина и направил к ному от себя рать под начальством Сумбулова. Монастырские послы встретили ее, но неосторожность воеводы и измена переяславца Федора были причиной поражения этой рати, и осада обители возобновилась с большей против прежней ожесточенностью; игумен Онуфрий взят в полон.

Красноречиво описание летописца о том, что происходило в обители в это время; как в значительном сборище всех возрастов и полов, в виду ярости осаждавших, возникло «самонадеяние и нечистоты греховные», и как Пречистая Дева, явившись старцу Мартиниану, пришедшему сюда из Соловок, повелела изгнать «развратников и скверноделателей», что и исполнено. Одновременно с этим работали шведы в подкопах, против которых наши повели подземные «слухи»; опять имела место измена: бежали казак Тяпка и помещик Пересветов из пределов ростовских и оповестили шведов об оскудении и неурядицах в обители. Тогда решен был приступ. Понесли шведы лестницы и огонь для поджога, но вышедшие на стены крепостные, стар и млад, лили на них кипящую воду, смолу, кидали бревна, а 14 сентября 1614 года, после вторичного явления двум старцам, Богородица совершила чудо: показалось шведам, что идут от Москвы несметные русские полчища., и они, «возмятошася, всколебашися и яшася бегства, со студом, друг друга со зади биюще». Во след бегущим вышли защитники из крепости и гнали шведов «секуще аки стеблие».

Только временно отдохнул монастырь: не прошло года, как состоялось второе нападение; думали тихвинские, захватив икону, бежать в Москву, но икона не поддавалась, не могли ее снять с места, и тогда решено было умереть, не сдавая обители. Только в полдне ходьбы находились шведские войска, и опять совершилось то же чудо: появилось перед глазами шведов несметное воинство, и они от реки Сяси бежали. Весть о бегстве врагов, принесенная в монастырь, возбудила недоверие; но груды оружия, брошенного шведами, поломанные кустарники и множество людей, втоптанных в болота, подтвердили не только о бегстве, но и о его невероятной стремительности.

Вслед за появлением двух призраков спасательных ратей и бегством шведов от Тихвина не замедлила освободиться и вся новгородская страна. Мир, заключенный со шведами в 1617 году, состоялся в пятидесяти пяти верстах от Тихвина, на реке Сяси, в Столбове, пред копией, снятой с чудотворной иконы Тихвинской, и монастырская жизнь пошла навстречу временам более мирным.

Соборная церковь Успения Пресвятые Богородицы, как и все в монастыре, сгорела почти до основания в великий пожар 1626 года, но, при возобновлении, старались воссоздать её былой облик. Она имеет пять луковицеобразных глав на высоких шейках, суживающихся под самыми куполами. Внутри собор очень светел; круглый купол покоится на барабане, в котором прорезано десять очень узких окон; внизу барабана изображения праотцев — Ноя, Авеля, выше — в два ряда — ангелы Господни, еще выше — силы небесные, над ними, уже в самом куполе, херувимы и серафимы и, наконец, венцом этого живописного одухотворения, на высшей вышине — изображение Св. Троицы. Своды храма крутые, цилиндрические; четыре массивных столба, обставленные понизу иконами, несут купол; белые стены в два света; обильная стенопись, трудов ярославских людей, под надзором Логина Шустова, окончена при императоре Павле I. Стены, арки, откосы, своды, алтарь, диаконник, паперть населены вплотную изображениями сцен из Библии и Евангелия, важными обликами отцов церкви, пророков, святителей, мучеников и их деяний; на горнем месте есть изображение Спасителя в виде архиерея; в другом месте Он изображен в виде младенца; в алтаре «Отче наш» в шести картинах; сцены из Ветхого Завета идут по стенам по верхнему поясу, каждое в отдельной рамочке и небольшой величины. Характерны изображения страшного суда, темницы из книги Лествичника, Нифонта с чудесами и видениями, образ, именуемый «отрыгну сердце мое благо», и многие другие. Всем им далеко до художественности, но для людей простых и глубоко верующих они и ясны, и красноречивы, и хороши, и это еще вопрос: правы ли будут те, которые предложат для поклонения простому народу изображения академически-правильные и колоритные, но ничего не говорящие тому сердцу и тому пониманию, для которого они, главным образом, назначены. Шестиярусный иконостас, увенчанный Распятием, это целая книга в лицах, целая хартия икон; верхний ярус — страсти Господни; художество не поскупилось на лепные украшения колонн, карнизов, кронштейнов, и в них царят гроздья, листья, лозы, витые колонки; чудотворная икона Богоматери Тихвинской поставлена, как сказано, на первом, правом от входа столбе; на левом столбе помещена другая святыня — икона Богоматери Старорусской.

Первая из них виднеется под дробной, богатой сенью, не подходящей стилем своим к иконостасу и остальной лепной и резной работе, и драпируется занавесками, пеленами, подзорами, которых имеется в ризнице несколько; на наружных сторонах створов её изображены Богоматерь и св. Николай, на внутреннике — архангелы Михаил и Гавриил; вся она украшена каменьями, имеющими значительную ценность. Против иконы, в западной стенке, пробито широкое окно, так что икона видна и при запертых дверях церкви, и тут вечное присутствие молящихся, собирающихся со всех далеких стран земли Русской. Икона Тихвинской Божией Матери одна из самых богатых по ценности украшений, превосходящей 100,000 рублей; замечателен изумруд — пожертвование императрицы Анны Иоанновны в 1734 году, на нем вырезано Распятие с предстоящими; сафир великой княгини Екатерины Павловны и др. лампада перед ней вся золотая, в каменьях, стоить свыше 42,000 рублей и принесена в дар графом Николаем Петровичем Шереметевым в 1803 году, по смерти жены и рождении сына Дмитрия, который, в свой очередь, поднес иконе громадный серебряный подсвечник, в три слишком пуда весом. С 1886 года икона переносится ежегодно в мае и сентябре из холодного собора в церковь Рождества Богородицы и обратно; перед ней постоянно теплятся 10 светильников в серебряных лампадах. С иконы Тихвинской Богоматери снято несколько копий и многие из них чудотворны. Так, имеется копия под Москвой в Драгомилове и в Малых Лужицах, в Кирсановской женской обители Тамбовской губернии, в Пензенской губернии в Керенском женском монастыре и в городе Чембарах; с последней сопряжено воспоминание о чудесном спасении города от холеры в 1848 г. Темное изображение лика Богоматери Тихвинской с предвечным Младенцем на руках хорошо известно всей России; в многоценной золотой ризе кажет она яснее, чем при снятии ризы, потому что долгие, долгие годы погасили, почти совершенно, глубокой теменью черты, когда-то созданные кистью; одно из преданий приписывает ее св. Луке.

Вторая святыня храма, это икона Богоматери Старорусской, находящаяся на левом, от входа в храм, столбе. Поясной лик огромных размеров, почти четыре аршина без двух вершков вышины, при трех аршинах ширины, сохраняет черты гораздо явственнее, чем лик Тихвинской, на котором, кроме темени, видно очень немногое. Судьбы этой иконы таинственны: в Старую Руссу доставлена она, как говорит печатный источник 1609 года, «когда-то» из Греции; предание гласит также, что в 1370 году перенесена она в Тихвин для избавления города от поветрия, где и пребывает в настоящее время. Уже в 1787 году ходатайствовали граждане Старой Руссы о возвращении своей дорогой иконы. Но им прислали в утешение только копию; с 1805 года идут многие усиленные, упорные ходатайства о возвращении святыни на её древнее место, но все они остаются бесследны, несмотря на то, что прав Старой Руссы на икону не отрицает никто. на ходатайство 1850 года Св. Синод положил определение, в котором, «не отвергая принадлежности образа Руссе», предложено «оставить оный в Тихвине до времени» и предоставлено гражданам Старой Руссы «просить у тихвинцев свой образ». Как и почему решил тогда Св. Синод так, а не иначе, сказать трудно; но, во всяком случае, если бы где предстояло восстановление справедливости, несомненно нарушенной и никем не отрицаемой, так это именно в данном случае. более пятисот лети тому назад отбыла икона со своего древнего места; сто лет слишком ходатайствовали люди о возвращении им их многочтимой собственности, и все-таки не достигли своей цели. И это тем непостижимее, что, во-первых, Тихвин и Старая Русса принадлежат к той же епархии; что, во-вторых, Тихвин богат и без того своей собственной, прибывшей к нему иконой; что недавно там прославлена еще и другая икона, а Старая Русса, гораздо древнее Тихвина, несравненно более, чем Тихвин, посещаемая из недалекой от неё столицы, — не имеет ни одной подобной святыни и должна довольствоваться копией с неё и ничем неизгладимым воспоминанием. Мы не знаем, следовали ли за ходатайством 1850 года другие ходатайства и не можем, конечно, предугадать решения, которое последовало бы на новое, если бы таковое появилось, но вышеупомянутое определение Св. Синода 1850 года как бы вызывает староруссцев на него, и собственником святой иконы признается не Тихвин[16].

Перечисление других икон храма Успения заняло бы слишком много места, но нельзя не обратить внимания еще на один небольшой лик Пресвятые Богородицы Иерусалимской, называемой «всем скорбящим утешение», писанный по штукатурке, с которым повторилось чудо, имевшее некогда место в Лиде, где не могло быть исполнено распоряжение Юлиана Отступника, повелевшего «сечивами и оскордами» выбить из стены краски подобного же образа, краски, по мере ударов, только углублялись в стену, так, как и тут, при работах по счистке для возобновление перетлевшей живописи; волей-неволей пришлось только подновить очертания; в настоящее время изображение это обведено позолоченной рамой и представляется не фреской, а иконой, висящей на стене, как раз напротив иконы Старорусской.

Литургия в главном храме монастырском, в день годового праздника, совершалась особенно торжественно. Здесь, как и в Соловецком монастыре, только в меньшей степени, имеются отличия в богослужении, дарованные монастырю в разное время: рипиды, ковер, изображения на мантиях архимандритов, священнослужение с отверстыми царскими вратами, с посохом и многое другое. Церковное пение безупречно хорошо, и замечательно выдавался теноровый голос одного из мантийных монахов, управлявшего хором. Существенной частью в богослужении являлось также каждение Тихвинской иконе, для которого, так как она расположена недалеко от входа в церковь, священнослужащие каждый раз проходили вдоль всей церкви, и толпа народа, безмолвно расступаясь, давала им открытый путь.

В одном из углов паперти церковной замечается картина, не лишенная значительного исторического интереса, а именно: перенесение императором Павлом иконы Тихвинской Божией Матери из одного монастырского храма в другой, писанная в 1801 году Василием Истоминым.

На картине — портретные изображения императора и императрицы Марии, великих князей Александра и Константина Павловичей, в очень юные годы, и множество придворных кавалеров и дам в соответствующих времени одеяниях, а также духовенства; вероятно, большинство — портреты; нельзя, например, не узнать Безбородко и некоторых других.

Из главного храма ход ведет в соседнюю ризницу. Ризница эта чрезвычайно богата вкладами, одеяниями, сосудами, ковчегами, крестами, панагиями, пеленами на чудотворную икону. Большинство наших царей и цариц обогащали обитель дарами, о чем свидетельствуют многие сохранившиеся грамоты, большей частью в копиях; в подлинниках, кажется, только три; много жертвовали разные вельможи и купцы; имеется митра в 10,000 рублей, -труд и дар игуменьи новгородского Духова монастыря Максимиллы (Шишкиной); имеется покров 1662 года, дар князей Прозоровских, на гробницу отца их, в схимниках Сергия, того самого, который защищал обитель Тихвинскую, видел своими глазами чудеса Богоматери, что, вероятно, и рассказано вышитой вязью по борту покрова, прочесть которую надобно, как говорят, очень много времени. Замечательны некоторые старые Евангелия, так, например, одно 1552 года, дар богатого новгородца, с характерными заставками, орнаментами, писанное крупным уставом и начинающееся с Иоанна; в числе рукописей замечательны «Хронограф» XVI века, «Повесть чудна и зело полезна, сложена от древнего списания о иконном изображении и о написании иконы» Богородицы Одигитрии; малая продолговатая книга Псалтырь царя и пророка Давида, писанная, что очень характерно, с печатной, в 1680 году, повелением царя Феодора в Москве, в типографии Верхней; стихотворил ее Симеон Полоцкий, а ноты по рифме положены, повелением Иоанна и Петра Алексеевичей, «чрез композицыю, сиречь, чрез творение дьяком Василием Титовым»; книга Иоанна Златоустого «Маргарит», писанная в 1562 году, и 532-летний календарь «круг миротворный», писанный в 1540 году, с таблицами и чертежами, с прорезями для кругов лунного обращения. Вообще библиотека монастырская не лишена, если судить по каталогу, значения и подобрана хорошо и богато, относительно творений отцов церкви, патериков и духовно-философских сочинений.

От соборного храма путь лежал к другому храму монастырскому, расположенному в одном из углов ограды, ближе к святым воротам, к храму Покрова Пресвятой Богородицы, именовавшемуся до 1871 г. храмом Рождества Пресвятой Богородицы. Здесь многое ново, многое переделано, и, блистая позолотой, вовсе не говорит о древности; образа только что из-под кисти; обрамления иконостасов и икон новейших рисунков. То же, но только в большей степени, следует сказать и о церкви Воздвижения, сооруженной двадцать три года тому назад, увенчанной девятью главами и большим куполом; тут о древности нет и помину, что не мешает, конечно, достоинствам произведенных работ. Зато в обличии древности поднимается по соседству невысокая звонница, продолговатая, с пятью пролетами, напоминающая своих родных сестер Ростова Великого и Великого Новгорода.

Наделавшее в 1856 году много шума мгновенное исцеление тихвинского мещанина Боровского произошло не перед главной иконой Тихвинской Божией Матери, а перед ликом её, писанным al fresco, в подобие ей, на наружной стене Тихвинской церкви, над западными св. вратами. Чудо состояло в том, что юноша, ползавший на коленях два года за невозможностью ходить, болезнь которого была исследована и пользована врачами, сразу исцелился во время молитвы перед этой иконой. Настоятель монастыря просил тогдашнего митрополита Никанора произвести формальное исследование. В общем присутствии командированных с этой целью лиц духовного и гражданского ведомств, уездного предводителя дворянства, городничего и врачей, спрошено под присягой множество свидетелей, и несомненность факта подтверждена. В настоящее время, после признанного чуда, этого места не узнать: Святая икона, когда-то открытая на монастырской стене всем непогодам, видневшаяся высоко над землей, к которой поднимались по деревянной лестнице, составляет теперь центр особой, очень обширной, каменной часовни под куполом с пятью главами, и к ней поднимаются по двум широким каменным, идущим дугами лестницам. Сама икона обставлена и обвешена богатыми дарами верующих, освещается ярким светом просторной часовни и многими лампадами. До совершения чуда это место называлось «крылечком», так зовется оно и теперь, и будет, конечно, называться бесконечно долгие годы. На наружной стене часовни, между окон, писаны во весь рост великие подвижники Египта и Палестины. Пред этой иконой «на крылечке», как и на церковной паперти, подле окна, проделанного против иконы Тихвинской, постоянно находятся молящиеся.

Для полноты сведений об осмотренном мужском монастыре следует сказать еще немногое. В свое время монастырь был богат, так что в 1764 году, при перечислении его во II класс, он владел 4,312 крестьянами, 4,481 десятиной земли и четырьмя приписными монастырями. В I класс возведен в 1853 году, но с тем, чтобы дополнительное число братии оставалось на содержании обители, без расходов от казны; общежительный устав принять с 1798 года.

Хотя между настоятелями и тихвинскими деятелями монастырскими много имен почтенных, но выдающихся все-таки нет, как нет и особых, исторически сложившихся, подле того или другого подвижника, ярко и самостоятельно очерченных преданий и учений. Одна из причин этого кроется в самом характере возникновения монастыря по царскому повелению, а другая в том, что Тихвин лежит на торной путине наших водяных сообщений; путина эта существовала в очень далекой древности и подвижничеству не способствовала; она сделалась особенно людной со времени канализации, предпринятой Петром I.

В заключение еще одно очень любопытное сведение, сообщенное на месте и сохраняющееся в виде несомненного предания. Передают, будто на монастырском кладбище похоронен привезенный из Шлиссельбурга в 1764 году Иоанн Антонович Ульрих; говорят, что под страхом смертной казни запрещалось сообщать об этом кому-либо, что он похоронен ночью, что памятника нет, но место показывают: оно находится недалеко от собора, вправо, если идти к нему от святых ворот.

Преобладающее значение Тихвинской святыни, пребывающей в мужском монастыре, и постоянное движение паломников и поклонников к ней, обусловило то, что в двухстах саженях от него, словно в оттенении, может быть еще до возникновения монастыря мужского, держался и устроился Введенский девичий монастырь.

История этого девичьего монастыря, — полнейший однолеток истории мужского. Из него вел свой атаку на главный монастырь де-ла-Гарди и, в отмщение за неудачи, сжег его 14 сентябри 1613 года до основания. Один симпатичный женский облик сохраняется и поныне и как бы присущ этому монастырю: это невольная постриженица, четвертая супруга царя Иоанна Васильевича Грозного, Анна Алексеевна, из рода Колтовских, находившаяся в обители именно во время разгрома её де-ла-Гарди.

В пестрой летописи семи браков Иоанновых, заключенных последовательно с Юрьевой, Темрюковой, Собакиной, Колтовской, Васильчиковой, Василисой Мелентьевой и Марией Нагих, четвертый брак с будущей постриженицей Тихвинской стоял, так сказать, на рубеже беззаконностей Иоанновых. Анна Алексеевна была «девицей весьма незнатной», и царь женился на ней «без требования святительского благословения» и уже потом созвал епископов, которые, «проливая слезы», все-таки признали этот брак и часть наложенных на царя епитимий приняли на себя; но «дабы беззакония царя не были соблазнительны для народа, епископы грозили ужасной церковной клятвой тому, кто дерзнет взять четвертую жену». Это совершилось в 1572 году, а уже в 1577 году царица пострижена, вероятно, насильно, в Тихвинской обители и уступила место свое Анне Васильчиковой. называлась ли эта пятая жена Иоаннова царицей, совершилось ли бракосочетание — неизвестно, но с её преемницей, «прекрасной вдовой» Василисой Мелентьевой, царь положительно не венчался, а взял только молитву на сожитие с нею, с «женищем». от последней, седьмой супруги Иоанновой, от Марии Нагих, родился царевич Димитрий, и этим обусловилось все, что сопряжено с именем Годунова.

Инокиня Дарья, бывшая царица Анна Алексеевна, во время хозяйничания в монастыре шведов и литовцев, с двумя племянницами своими, княжнами Леонидой и Александрой Гагариными, скиталась по лесам, как и другие монахини, и тайно, говорит предание, собирались они в обитель на служение литургии; жила она в это время близ одного озера, называемого Царицыным, где теперь поставлена часовня, и еще в 1854 году виднелись остатки какого-то деревянного жилья. После Столбовского мира Введенская обитель восстановлена вполне и лучше прежнего инокиней-царицей, управлявшей ею. В монастыре хранится её духовная, в которой объяснено, что все в храмах и монастыре устроено ею, и подробно указано, кому что наследовать, причем не забыты и распределены различные розданные ею крестьянам «для их скудости» денежные займы и приказано взять: с Иванки пятьдесят рублев, с Макарки двадцать рублев, с Федьки десять, с Михалки два рубли и т. п. Главным наследником оказался монастырь, ей воссозданный.

Согласно новейшим изысканиям Токмакова, противоречащим тому, что известно было до сего дня, Введенский монастырь основан в 1560 году, т. е. позднее Богородицкого, задуманного царем Иоанном в 1547 году и воплотившегося в 1560; это мнение о возникновении обеих обителей одновременно едва ли справедливо, и девичью Введенскую надо, кажется, признать за древнейшую. Возобновление её в XVI веке определяет характер монастырской архитектуры, но в последнее время здания сильно подновлены. Над широкими дверями монастыря, каменными и невысокими стенами с башнями, обсаженными деревьями, имеющими несколько садов и содержимыми в порядке, высится колокольня, выстроенная недавно в «простом и приятном стиле»; это одно из ничего не говорящих определений, часто встречающихся в любительских описаниях нашего зодчества, и по характеру своему близко напоминает «благородную полувоенную архитектуру» большего монастыря. Монахинь и послушниц 200, но в полное монашеское одеяние пострижено только 26, в том числе одна схимонахиня. Все доходы монастыря 8,400 рублей, из которых от правительства на ладан, просфоры и штатной суммы полагается 311 руб. 70 коп.; до 1764 года за обителью считалось 1,338 душ, с 380 десятинами и угодьями.

Монастырь окружен стеной и внутренний двор его оттенен вековыми деревьями. В нем два храма: холодный о трех куполах и летний храм о двух. В первом из них шестиярусный иконостас и обилие икон, очень древних; влево от входа покоится инокиня Дарья, супруга Иоаннова, и нечто в роде раки, с неугасимой лампадой, обозначает место её последнего упокоения. В монастыре поют замечательно хорошо, в чем можно было убедиться при посещении кельи игуменьи: здесь, как и в жилище архимандрита мужского монастыря, спето было несколько духовных песен, и звучали голоса замечательные, свидетельствовавшие о том, что монастырское пение в Тихвине стоит на высокой степени совершенства и делает честь тем, кто заведует и наблюдает за ним.

Весьма продолжительный осмотр многоценных предметов Тихвинской святыни окончился часам к двум пополудни, и путника проследовали в свое помещение для кратковременного отдыха, так как к трем часам предполагалась закладка памятника Петру Великому, которая, в назначенный срок, и состоялась. Памятник этот будет иметь вид хорошенькой маленькой каменной часовни на правом берегу Тихвинки, против монастыря; нельзя не заметить, что, сколько бы памятников ни поставили великому царю над нашими водными системами, все они будут у места, потому что глухие дебри пробуждены им и, в значительной степени, исхожены его собственными царскими стопами.

От Тихвина к Новой Ладоге. Столбово. Ладожские каналы.

Тихвинская страна. Часовни и церкви. Столбово. Исторические воспоминания о мире. Усадьба Горки. Река Сясь и её дровяники. Новая Ладога. Опасность, предстоящая нашим каналам.

Из Тихвина, откуда путники выехали 27 июня, путь лежал вдоль реки Тихвинки до впадения её в Сясь, затем по берегу Сяси до усадьбы Горки, а далее на Новую Ладогу.

Тихвин и Новая Ладога играли очень важную роль в 1617 году, когда, после долгих и хитрых переговоров, заключен был, наконец, мир в Столбове; шведские послы за все время переговоров жили в Новой Ладоге, а московские в Тихвине. Столбово лежало па пути, и в нем предполагалась остановка.

По выезде из Тихвина — место голое, ровное, пески; затем, по мере приближения к Сяси, попадаются холмы, одетые сосной, поля, села, усадьбы. Вдоль обеих рек, Тихвинки и Сяси, население довольно скученное, как и по всем водным системам; обращают на себя внимание большие деревянные часовни, стоящие по деревням, — часовни, на стенах которых рисованы весьма отчетливо, некрасиво и пестро различные изображения духовного содержания, при чем чаще других виднеются Илья Пророк в колеснице, катающийся по пламени, и Георгий на коне; не менее резки изображения Распятия и большие кресты с очень мелкими надписями, расставленные вдоль пути, свидетельствующие о том, что этот угол земли русской особенно знаком богомольцам. Попадаются большие каменные церкви новейшей постройки, возникшие рядом со старенькими, маленькими деревянными, как, например, Ильинская, Воскресенская; подле далеко не академических самодельных изображений на старых часовнях встречаются в новых церквах, в виде икон, очень незнаменитые копии с известнейших картин итальянских художников, и почему-то только одних итальянских, без примеси других. Здесь нельзя не удивиться тому, что рядом с древними, насупившимися во времени церковками, в которых еще сохраняются так называемые «деревянные» ризы с позолотой, от времени давно почившего духовенства, проезжающий замечает вдруг дикое наименование одной из усадеб — Периколой! Перикола в Тихвинской стране? Откуда тут, на древней путине, имя опереточной певицы? Каким своеобразным умствованием, в каких соображениях занесено оно сюда и некоторым образом увековечено? Толкуют, что это прозвище усадьбы не от оперетки, а какое-то производное от умершего слова умершей народности? Приятно думать, что это так. Впрочем, водные системы и их окрестности всегда несут на себе следы всякой пестроты человеческой, и нет причины быть тут иначе, чем в других местах.

Около четырех часов пополудни путники находились на границе Петербургской и Новгородской губерний, близко, совсем близко, известного по миру, заключенному в 1617 году, Столбова. Здесь, как сказано, назначена была временная остановка.

Деревня Столбово, имя которой известно каждому мало-мальски образованному русскому, лежит на правом берегу Сяси, песчаном и довольно возвышенном, и относится к числу совершенно заурядных, даже по внешности своей; деревянные постройки скучены, неказисты, и суда, идущие Сясью, предпочитают паузиться в других более людных местах.

Насколько важен был Столбовский мир для России, исхоженной в те дни вдоль и поперек разбойничьими шайками всяких народностей и вероисповеданий, видно из многого. Когда к нам в то время ехали голландские послы, то, по миновании Старой Руссы, для того, чтобы ночевать в опустошенных деревнях, приходилось им, прежде всего, вытаскивать из изб трупы, но отвратительный запах все-таки выгонял путников из изб на мороз; селений почти не существовало; кое-где попадались полуразрушенные монастыри. Молодому царю Михаилу Феодоровичу приходилось объединять снова то, что было когда-то сплочено могучей десницей Иоанна III. Единовременно разосланы были послы наши к австрийскому Двору, в Константинополь, в Персию, в Крым, в Англию и Голландию для того, чтобы заручиться, если не дружбой и помощью, то по крайней мере отделаться от вражды. Польша только что сидела на Москве, а Швеция отрезала от нас всю северо-западную окраину вплоть до Пскова и Тихвина, имела свой гарнизон в Великом Новгороде, и мы попятились от моря. Еще держалась в полной силе кандидатура на новгородский престол шведского принца; еще зарились императоры и короли посадить на святой престол московский своих неправославных родичей; еще живо было воспоминание о только что умерших царствах Казанском и Астраханском; из Константинополя требовали их уступки, а крымскому хану платились от нас ежегодные поминки. Трудны, невообразимо трудны были при этих условиях первые шаги молодого царя для объединения России, воинские силы которой полегли во множестве на полях сражений, а казна стояла пуста.

В маленьком Столбове, теперь совершенно забытом, удалось царю, хотя и с уступками, отделаться от врага самого непосредственного, глубоко врезавшегося в землю Русскую, врага, обладавшего боевой армией и казной, — от шведов. Главным помощником, недаром, конечно, был посол английского короля Джон Мерик — купец, названный в королевской грамоте, для пущей важности, «князем, рыцарем и дворянином тайной комнаты». Мерик рассчитывал, главным образом, на вознаграждение для англичан за их посредничество в торговом отношении, искал свободного пути по Волге в Персию, по реке Оби в Индию и многих других льгот и прав. Хитер был Мерик, но не плошал и переговаривавшийся с ним князь Куракин, и, если принять в расчет печальное внутреннее состояние тогдашней России и политическое созвездие всех держав, так или иначе искавших заполонить нас, то уступки, сделанные в Столбове, кажутся невероятно малыми: мы отказались от лифляндской земли и Карелии, но получили обратно новгородскую землю, и царская грамота, присланная в Новгород с известием о заключении мира, гласила важную весть, что «отторженную искони вечную нашу отчину Великий Новгород со всеми вами православными христианами опять нам, великому природному христианскому государю, в руки Бог дал». Это было началом длинного ряда возвращений того, что отторгнуто от нас многими путями, и трудное начало это положено в Столбове и принесло великие плоды.

За Столбовым берега Сяси становятся люднее. Одним из бойких пунктов является пристань Колчаны, с массивным каменным храмом. Не далеко от неё пришлось переправляться через Сясь на пароме, в виду усадьбы Горки, стоящей на очень высоком, красивом, крутом берегу. Было около шести часов вечера.

На следующее утро, в 9 часов, состоялся отъезд к Новой Ладоге вниз по Сяси; от Колчанова до Новой Ладоги, Сясью и Сясьскими каналами, без малого два часа пути. В этих местах Сясь — больное место Тихвинской системы — представляется рекой широкой, гораздо красивее, чем та слава, которая о ней идет. Снизу, от Ладожского озера до Колчанова, могут ходить барки, но выше только тихвинки или соминки, являющиеся на свет в Тихвине и Сомине, отстоящем от последнего вглубь страны на сто верст. Оба берега Сяси нагорные, достигающие местами вышины 10-12 сажен, и отовсюду виднелись целые формации дров, предназначаемых Петербургу: дрова на судах, на берегу, по скатам, на краю берегового обрыва, дрова на воде в запанях, лежащие так плотно, что по ним можно ходить. Торговое время — время горячее, и работа кипела по обоим берегам, а подле главных пристаней народа виднелось очень много; между барок и тихвинок, сквозь целые сотни причальных канатов, проскальзывали лодочки и подходили к пароходу насколько возможно ближе. рассказывают, что по весне, когда идет разборка дров, прибывших сверху, картинность и оживленность берегов Сяси дали бы не один сюжет художнику; не одну жертву смерти дает это время, потому что люди, большинство бабы и подростки, работают тогда по пояс в холодной воде.

Береговые откосы Сяси по большей части песчаные, но местами попадаются известковые обнажения и видны старые обжигательные печи; отсюда, в начале существования Петербурга, брали этот существенный элемент построек; его везли тогда озером, что было и опасно, и дорого, но его все-таки везли, и только значительно позже передвинулись для добычи к Шельдихе, на Ладожском канале, что не мешает, однако, продолжению старой добычи и здесь.

Столицей здешних дровяников считают Рыжково; лучшие из домов в селах принадлежать дровяникам, из которых многие быстро богатеют, соединяя торговлю лесом с «содержанием всяких лавочек на потребление судорабочих и с выдачей под крупнейшие проценты, если принять в расчет способ уплаты этим же людям денег и припасов в кредит в тихое для заработков и торговли время. Но кулак — не ростовщик, его к ответственности притянуть невозможно; как формулировать, например, в обвинительном акте тот факт, что он, кулак, отпускает рабочему в кредит сахар по 25 коп., а керосин по 15 коп. за фунт, то есть более чем на 10 коп. с каждого фунта дороже, если судить по петербургским ценам? И подобное «продовольствие» длится целые три четверти года и дает 10 коп. с каждого фунта барыша; как не богатеть? Деньгами снабжают кулаки только на подати, все остальное идет припасами и харчами, что, конечно, для них несравненно льготнее: сколько чаю и водки должно выпиваться здесь, хотя бы только по весне, при разборке дровяных запаней, при работах по пояс в холодной, апрельской воде? На некоторые из домов самых крупных воротил указывают путешественнику и называют фамилии их владельцев. Самоуверенность этих людей очень велика.

В Сясьский канал, соединяющий устье Сяси с устьем Волхова близ Новой Ладоги, путешественники вошли на пароходе «Онега». Погода хмурилась, и с севера, от Ладожского озера, дул сильный, холодный ветер; при движении парохода по каналу ветер слышался только поверх насыпей, но ничего хорошего не обещал для дальнейшего пути, предстоявшего по самому озеру: штормовые конусы, поднятые еще вчера, не солгали.

В 11 часов утра, 28 июня, в воскресенье, «Онега», выйдя из Сясьского канала и перерезав поперек широкий, бурливший непогодой Волхов, подошла к перевозной пристани Новой Ладоги; норд-ост, навалив с полной силой от Ладожского озера, покрытого волной, сильно накренил «Онегу» при повороте. В два часа пополудни, под сильным дождем и резким ветром, «Онега», перерезав Волхов, в виду Ладожского озера, смотревшего очень мрачно, снова вошла в Сясьский канал, и высокие насыпи снова защитили её палубу от постоянно крепчавшего норд-оста. Предстояло идти каналами, затем озером в реку Свирь до Каномского перевоза, откуда ехать грунтовой дорогой в Александро-Свирский монастырь и Олонец.

Плавание на пароходе каналами, в особенности в бурю, чрезвычайно приятно и тепло, но оно не могло не привести на память одного из жгучих вопросов, весьма существенно затрагивающих интересы нашей внутренней торговли. Вопрос этот не мог не возникать при виде того, как, набегая ва берега канала, пароходная волна то и дело обваливала глыбы земли от берега, и это продолжались и днем, и ночью, и во все время пути. Говорят, например, что канал императора Александра II в значительной степени уже попорчен от движения по нем пассажирских пароходов. Судопромышленники и купечество неоднократно указывали на неминуемые, гибельные для каналов последствия таких разрешений; постоянное оползание берегов, вслед за разводимым пароходом волнением, обусловливает заплывание канала и образование мелей, требующих разгрузки судов, что сопряжено с громадными расходами времени и денег. Убытки судопромышленников, вздорожание для потребителей идут рука об руку с убытками казны, которой придется, в конце концов, чистить каналы.

Канал императора Александра II. до открытия пароходного движения, считался образцовым и признаков быстрого обмеления не обнаруживал; новые Свирский и Сясьский каналы были испорчены в самом начале допущением буксирных пароходов глубокой осадки; недавно дано разрешение открыть пассажирское движение по старому Онежскому каналу, требующему и без того значительного подновления, и этим нанесется существенный вред нашей главной Мариинской системе. Если не ошибаемся, товарищество «Первенец», содержащее сообщение между Шлиссельбургом и Колчановской пристанью, существует более десяти лет и имеет шесть пароходов, бегающих по различным Ладожским каналам. Сколько обсыпано ими земли и насколько затронуты торговые интересы? Конечно, приятно мелькнуть на пароходе вдоль по каналу, в особенности при сознании того, что в нескольких саженях от вас гудит буря и разбиваются волны; конечно, это приятнее, чем медленное движение на допотопном трешкоте, но не затрагивает ли это приятное чувство интересов, гораздо более существенных и несомненно более дорогих?

Водяной путь до Каномского перевоза был совершен благополучно, и те, кто проснулся на пароходе, стоявшем на якоре, ранее прочих, могли видеть только ближайшие части реки Свири, потому что густой туман и мелкий, частый дождик одевали окрестность.

Aлександро-Свирский монастырь.

Олонецкий пейзаж. Прежнее значение монастыря. Его обличие. Храмы. Рака святых мощей. Исторические судьбы. Архиерейская кафедра. Ризница. Замечательный крест — дар Иоанна Грозного. Личность архимандрита Александра и его казнь.

От Каномского перевоза на Свири до Александро-Свирского монастыря около пятнадцати верст дороги. Олонецкий пейзаж, — хвойный лес, холмы, валуны, подсечное хозяйство и скудость поселений, проступили немедленно, сквозь дождь и туман. Накануне, на южном берегу Ладожского озера, путники находились на пажитях доисторического племени веси; здесь, от юго-восточного берега, на необозримых пространствах к Белому морю, толкались когда-то племена корелов, сумь и ямь; два последние исчезли совершенно, но первое, почему-то избранное судьбой, сохранилось и сидит теперь; в глухих местах олонецкого края корелы до сих пор не говорят по-русски ни слова.

Если корелы — христиане, то они обязаны этим в значительной степени тому древнему монастырю, к которому путники приближались и который возник здесь в конце XV века, т. е. к концу монгольского ига, возник навстречу тяжелых годов XVI и XVII столетия. Центральным очагом православия в олонецком крае служил, несомненно, Валаам, но главным отпрыском этого монастыря, в числе многих других, целым ожерельем одевших озера Онежское и Ладожское, — отпрыском, который, было такое время, как бы перерос своего родоначальника, стоял даже во главе олонецкой епархии, имел консисторию и семинарию, — является монастырь Александро-Свирский. Обитель эта находится в частом общении с Петербургом. За десять дней до Троицына дня, от Калашниковской пристани отходить пароход, буксирующий одну или две соймы с богомольцами; к Троицыну дню люди эти уже в Свирском монастыре и многие из них направляются далее, в Соловки. В Свирском монастыре совершается в это время установленное в начале нынешнего века ежегодное перенесение мощей св. Александра из Преображенского собора в Троицкий; это одно из внушительнейших шествий, установленных нашей церковью, полное благоговения и великолепия, и массы богомольцев стараются присутствовать именно при нем.

Расположенный в местности ровной, открытой, близ двух озер, без которых не существует олонецкого пейзажа, в широком кольце старых лесов, монастырь, если подъезжать к нему с юга, возникает урывками из-за зелени местной хвои и, по первому впечатлению, которое не изменяется, впрочем, и впоследствии, кажет меньше, чем обещала его известность: массивная каменная ограда имеет всего только 252 сажени протяжения, храмов немного, они невелики, и дворы монастырские кажутся как бы пустыми, и по ним виднеются разбросанные в одиночку, в зеленой траве, могильные плиты. Обитель состоит как бы из двух частей: Троицкой и Преображенской, обнесенных каждая оградой, саженях в полутораста расстояния.

В Преображенском соборе празднование дня св. Петра и Павла придавало богослужению в этот день особенное значение. Невысоким кажет собор снаружи, со своими пятью луковичными, одетыми жестью главами, под зеленой крышей, в стенах, окрашенных голубой краской, причем обрамления окон, для довершения пестроты, обведены белым; колокольня при нем шатровая. Внутри собор еще приземистее, еще скромнее; своды крестовые, столбов шесть, круглый купол под невысоким барабаном, окраска тоже чрезвычайно пестра, и фресковая живопись, в которой очень много мотивов из Апокалипсиса, вовсе не уменьшает этой неприятной пестроты.

Мощи преподобного, в серебряной раке, пожертвованной царем Михаилом Феодоровичем и привезенной из Москвы на одиннадцати конях под особым конвоем, покоятся влево от входа; собственно говоря, это помещение избрано против воли преподобного, говорившего перед смертью братии: «Свяжите тело мое по ногу ужем и вовлеците его в дебрь блата и, покопавше во мху, потопчите ногами». — «Ни, отче!» отвечала братия и опустила останки его подле церкви Преображения. Мощи обретены в 1641 году и положены в серебряную раку в 1644.

Преподобный Александр Свирский скончался в 1533 году, восьмидесяти пяти лет от роду, и имел счастье видеть воздвигнутой обитель, обещанную ему в юности, в сновидении, Самим Богом. Бежав из дома родителей своих, не поощрявших в сыне аскетических наклонностей, Александр постригся на Валааме, и только в 1485 году, после многих лет жизни на Валааме, возвратился на реку Свирь, к тому месту, где имел видение, и построил себе хижину. От неё зародилась обитель. Строгости Валаамского монастыря, перенесенные в Свирский его основателем, были причиной того, что Иоанн Грозный не раз упрекал своих бояр за то, что они, постригаясь в монашество, избегали пострижения в Свирской обители именно по причине строгости её жизни. Это же благочинье монастырское, вероятно, было причиной того, что слава обители возрастала быстро; что уже три ближайших ученика преподобного Александра основали три самостоятельные обители; что все цари русские, начиная с Иоанна Грозного, особенно благоволили ей, оделяли, посылали богатые вклады, обогащали угодьями. что в конце XVII века, воскреснув после литовского погрома, при котором замучено в ней 27 братьев и 32 работника, обитель стала во главе церковного управления всего олонецкого края, владела 34 деревнями и 24 пустошами, а в XVIII к ней было приписано 27 самостоятельных обителей, учредилась архиерейская кафедра, консистория, а в 1799 году — духовная семинария. В семинарии этой имелось пять классов, носивших характерные названия: фары, инфимы, синтаксии, пиитики и риторики; желавшие изучать высший курс — философию, посылались в архангельскую семинарию.

Как-то не верится, глядя на сегодняшнюю довольно бедную обстановку монастыря, на пустоту его двора и одинокие могилы, рассыпанные в траве, что тут был когда-то центр духовного управления огромной области. А между тем несомненно, что из Свирского монастыря много раз шли деньги в государеву казну и ратным людям на жалованье, на работы в Новгороде, в возникшем в 1647 году Олонце, на устройство соседней лодейнопольской верфи и, наконец, «для государевых дел в Петербурге»; что монастырь не уступал великолепием лучшим обителям русским и, благодаря Троицкой ярмарке, искони в нем существовавшей, составлял центр и в торговом отношении, и что, наконец, во время развития олонецкого раскола, он служил прочным и сильным оплотом православия в крае. Чем объяснить причину того, что эта обитель, холенная длинным рядом царей и императоров, стоявшая, когда-то, в особенно близком общении с сильными боярами московскими, например, с Годуновыми, так замечательно сузилась, сравнительно с тем, чем была? Отмена монастырских привилегий и взятие многих оброчных статей и вотчин в казну, ознаменовавшие начало единодержавия Петра, были испытаны Свирским монастырем наравне с другими, и достаточного объяснения этому явлению не дают. Но искать ли причины в неладном внутреннем хозяйстве, в экономической стороне дела, которая во всех наших монастырях играет такую решающую, выдающуюся роль? Некоторые из личностей настоятелей, как, например, Александр и Пахомий, с их самоуправством, почти неслыханным, дают право думать именно так, а не иначе.

Ризница и библиотека монастырские невелики, но хранят многие замечательно ценные вещи. Очень богат архив. Совершенно исключительным является в ризнице серебряный с ковчежцами крест — дар Иоанна Грозного; на футляре, в котором он хранится, засвидетельствовано надписью,что в крест вложены: «части самые Спасителя нашего Бога пречистые Его крове и иные святые вещи: камень Гроба Господня, плащаница Христова, бумага, что потирали кровь в Иерусалиме, камень того места, где Христос с апостолы молитву молвил: «Отче наш», древо Тиверитского моря, где Христос с апостолы рыбы ловил; камень, как Христос крестился во Иордане реке и на нем сидел; перст Иордана реки, где Христос крестился; камень горы Синайские, где Моисей видел Пречистую в купине; камень дому Иоанна Богослова; камень того места, где Иуда Христа предал». Подобных реликвий немного в других обителях наших, да едва ли и есть они. В ризнице же сохраняется долбленый гроб, в котором некоторое время почивали мощи основателя монастыря, старая рака, замечательное изображение лика Спасителя на шелку, столбики и створы прежних царских врат, очень характерных детальных очертаний, целые груды воздухов, многие ризы, фелони, панагии. Архив, как сказано, очень богат; между прочим, в нем имеются акты никоновского времени, и в числе их наказ, данный монастырям в 1649 году о том, чтобы «женского полу в белилах в церковь не пущали», а во время божественного пения «никаких шепт и басень не говорили и не глумиться, и не садиться».

В небольшом количестве рассеянных по двору монастырскому могильных плит, некоторые покрывают останки прежних настоятелей. Нет и не может быть одной могилы вышеназванного архимандрита Александра, возведенного в этот сан в 1717 году. Корыстолюбивый и жестокий, говорит о нем исследователь монастырского архива Ивановский, он тайно сочувствовал расколу и даже оказывал явно непочтение к государю Петру I за его нововведения. В одно из путешествий к марциальным водам Петр I заболел и пробыл в монастыре три дня, следствием чего была раздача монастырю денег; едва уехал царь, как архимандрит данные больничным деньги отнял, пожертвованные братии не роздал, многих бил и истязал, так что братия составила на него прошение, в котором, объясняя дело, докладывала, что архимандрит «царским ангелам не празднует и молебного пения в те царские ангелы не совершает и по царским родителям и память о преставлении их божественной службы соборно не служит и панихид не поет». Это опасное прошение было подано монахами царице Парасковии Феодоровне, вдове покойного брата государева, на обратном пути её из марциальных вод. По отъезде царицы, Александр немедленно расправился с братией по-своему — палками и плетьми. Потребованный в Петербург, он «вступил было в прения с самим государем, но, уличенный в своих винах, лишен священства и колесован, как оскорбитель и противник царского величества». Вот по каким причинам, как сказано, могилы его не искать на широком порастающем травой монастырском дворе, и кто знает, насколько зловредная личность подобного архимандрита могла повлиять и повлияла на монастырское оскудение вообще. Лиц, подобных ему, в других монастырях, кажется, не было.

Существенно полезна монастырю, при его скромных доходах — прежде часовня, ныне церковь, находящаяся в Петербурге, у Мясного рынка, возникновению которой помог тогдашний генерал-губернатор Петербурга князь Суворов, так много порадевший балтийскому краю; закладка её происходила в 1865 году; монастырские ярмарки, дважды в год, когда-то были очень людны, теперь обороты их обеих не превышают 12,000 рублей. Памятны в монастыре неоднократные посещения Петра I, Александра I, в 1858 году Александра II, со всей Августейшей семьей, в 1887 году великого князя Владимира Александровича с Августейшей супругой.

Олонец.

Путь вдоль Мегреги. Древние обличия церквей. Видь Олонца. Женские одеяния. Собор я древнейшие храмы. История Олонца. Судьбы наших древнейших городов. Посещение Александром I и рассказы о нем. Сказители былин. Писец Панин. Посещение Петра Великого и рассказы о нем. Память стрельцов. Река Олонка.

От Александро-Свирского монастыря до Олонца 37 верст. Местность ровная и не проявляет еще тех гранитных холмов. которые покрывают сплошь всю северную часть Олонецкой губернии. На первых двадцати пяти верстах всего только две деревни и в каждой по три дома. Приблизительно на полпути почтовая дорога подходит к реке Мегреге и не покидает её более, следуя многообразным извилинам вплоть до слияния её с Олонкой, то есть до того именно места, где построен Олонец. Старые церковки уже появляются на глаза; села лепятся вдоль обоих берегов Мегреги, и сообщение между берегами поддерживается небольшими паромами, в роде тех, которые имеются у нас в парках, для переезда через пруды и на островки. При селении Мегрега — кладбищенская церковь, в роще, в одной версте от жилья, — переживя уже два столетия, даст Бог, переживет и третье, несмотря на то, что она деревянная. Вероятно дольше, чем она, будут жить соседние могильные курганы, безыменные усыпальницы православных корелов, павших в каких-то давнишних боях. Местность подле Олонца ровная; дома города разбросаны; улицы благополучно порастают травой и служат пастбищем для домашних птиц и четвероногих.

Особенность общего вида Олонца — это его старые деревянные храмы с их шатровыми и луковичными куполами, крытыми чешуйчатым гонтом или позеленевшей от времени жестью, с колоколенками, обведенными по верху галерейками, неправильно разбросанными по стенам мелкими, чуть не косящими окнами и пестрой окраской. Гостиный двор — тип исчезающий, деревянный, двухъярусный, покосившийся, обведенный галереей на жнденьких столбиках, с большими проездными воротами; мост на реке, высокий, крутой; почти полное отсутствие тротуаров, даже деревянных, и невозможность с точностью определить, где улица, где площадь, — все это чрезвычайно типично и встречается очень редко даже на нашем Севере.

Яркие одеяния женщин резко выделялись по глубокой грязи, лежавшей повсюду, вследствие долгого дождя. Эти одеяния, в самых лучших образчиках, во всей их исторической особенности, с поднизями, кокошниками, снабженными чем-то в роде козырьков, изогнутых поперечными волнистыми складками и отороченными жемчугом, — виднелись на местных девушках; здесь, как и в Торопце, эти одеяния не пропадают, держатся, и в торжественные дни являются на свет Божий, делая честь местному женскому персоналу.

Собор во имя Смоленской Божией Матери стоит на островке, при слиянии Мегреги и Олонки, каменный, не старый, он под круглым куполом, покоящимся на четырех столбах, с пятиярусным иконостасом; нельзя не заметить древности икон, украшающих храм во множестве: они вообще довольно мелки, несомненно принадлежали когда-то другому, несуществующему храму, и для любителя древней живописи нашей представляют обильное поле для исследований.

Всех храмов в городе шесть. Древнее других, — видевший с 1630 г. не одно столетие, — храм Николая Угодника на Мегреге, с его пятью куполами и отдельно стоящею, снабженной галереей, колокольней, с очень длинным центральным нефом и алтарем в кубической пристройке. Это, несомненно, одна из типичнейших церквей. Несколько моложе её, тоже в почтенных, древних очертаниях, виднеется храм Тихвинской Божией Матери, 1719 года, подле моста. Оба эти храма простоят едва ли долго и приходят в ветхость не по дням, а по часам.

Древнейшее упоминание об Олонце, расположенном в шестнадцати верстах от Ладожского озера и в пятидесяти двух верстах от реки Свири, имеется под 1137 годом, в уставной грамоте Святополка Олеговича, под именем «Олоньс». Собственно городом назван Олонец впервые в 1634 году, при царе Алексее Михайловиче, когда велено было: «посадских людей изо всех погостов взяти, с женами и детьми, и со всеми их животы на житье в Олонец». В 1651 году Олонцем управляли воеводы; в 1670 сгорела окружавшая его деревянная крепость.

Все древнейшие поселения древнейшей Руси — колыбель государства нашего — ютились когда-то в неприглядной местности вдоль трех озер: Чудского, Ильмени и Белоозера. Только Псков и Новгород достигли выдающегося исторического значения, прочие города, городки и городища возникали и нередко исчезали, как сны. В этом сказывается с наглядностью удивительной «святая святых» русской истории; все эти поселения древни, как и сама Россия, все они своевременно создавались как бы для исполнения той или другой задачи, главным образом для обороны имевшей сложиться Русской земли; все они кровью запечатлели свою службу, и когда, наконец, настало время, отошли, вошли в тень, даже исчезли; сказались другие центры, другие цели, другие задачи государственного бытия. При именах их осталась только почтенная древность, и все они словно нашептывают путнику, их посещающему, те вещие слова, которые были когда то, в решительную минуту, сказаны живым олицетворением русской силы: «а о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, лишь бы жила Россия!» — и они действительно почти не живут, эти города, но живет Россия.

Вот хоть бы и Олонец, с его без малого тысячелетней давностью и 1,500 человек жителей, с двумя ярмарками: Крещенской и Рождественской, торговые обороты которых за последнее трехлетие едва ли превышают 8,000 рублей.

Со времени учреждения губерний, войдя в 1708 году в состав Ингерманландской, Олонец до 1801 года перебывал поочередно в губерниях: Петербургской, Олонецкой и Новгородской, бывал и уездным, и областным городом, находился одно время под ведением адмиралтейства и, переменив за 100 лет десять назначений, окончательно успокоился в 1801 году, в скромном звании уездного города Олонецкой губернии. Столица губернии — Петрозаводск, отстоящая от него на 148 верст, юнец в сравнении с ним, и не он, а Олонец дает губернии свое имя. Всякое значение его убито учреждением пароходства по Свири и Онежскому озеру и путь торгового движения на Петрозаводск и далее — заглох.

Торговли в городе нет никакой, кроме бакалейной и суровской, удовлетворяющей незначительным местным потребностям; немногие занимаются сплавом леса в Петербург, другие извозом по тому же тракту, доставлявшим когда-то, до открытия пароходства, значительные заработки.

12-го июля 1819 года управляющий министерством полиции граф Вязмитинов препроводил к олонецкому губернатору доставленный ему генерал-адъютантом князем Волконским маршрут путешествия императора Александра I от Петербурга до Архангельска, а откуда чрез Вытегру, Петрозаводск, Олонец, Валаам, Куопио в Улеаборг. Государь выехал из Петербурга в ночь на 23-е июля, в сопровождении князя Волконского, статс-секретаря Муравьева, полковника Соломки и лейб-медика Вилье. 8-го августа, в 7 часов вечера, прибыл государь в Олонец. За четыре версты от города встретили его четыре ратника бывшего ополчения олонецких стрелков 1812 года, побывавшие под Парижем, и получили от государя по 25 рублей. Радость о приезде царя была настолько велика, что горожане забыли даже хлеб-соль, назначенные к поднесению. Государь остановился в доме Серебряковых и не замедлил объявить народу с балкона о рождении племянницы своей, великой княгини Марии Николаевны; манифест об этом рождении подписан в этот же вечер. Утром 9-го августа государь прошел пешком к литургии в церковь Смоленской Божией Матери и вернулся домой пешком же, обещав на исправление церкви 20,000 рублей. Около 2 часов пополудни Александр I покинул Олонец. Об этом северном путешествии Александра I сохранилось много рассказов.

Так, когда близ деревни Педасельга у царского экипажа ослабли ремни, царь, выйдя из экипажа, сам помогал перетягивать их, и когда при этом один из мужичков наступил ему на ногу, он, отдернув ее, сказал: «Ах, мужичок, какой у тебя жесткий сапог!» В церкви Святозерского прихода государь пел на клиросе с дьячком; последний пел неправильно, испуганный близостью царя, и когда государь, слегка ударив его по плечу, сказал: «вместе, старик, вместе, не разноглась!» дьячок растерялся и упал на колени.

Вообще память у жителей Олонецкой губернии развита замечательно. Стоит вспомнить о сказителях былин: Щеголенке, Рябинине и других, еще недавно очень занимавших петербургское общество, чтобы убедиться в этом; былины и сказки свили себе в Олонецкой губернии прочное гнездо, и былое, даже мелкое, не забывается. Так, местные жители помнят некоего писца Панина, который в 1628 году, «по слову мирскому», избран был налагать в Заонежье имена и прозвища на села; села эти чисто по-русски, с Божией помощью, выросли и жили безыменными, но нельзя же было оставаться им некрещенными всю жизнь. Пошел писец Панин по стране: видит, мужчина и женщина над водой сено кучат, — быть этой волости «Сенной Губой»; встретил в другом месте девушку: как зовут? спрашивает — Таней! — быть деревне «Потаневщиной»; выходит в третьем месте из деревни писцу навстречу старик, сединой изукрашен, — быть деревне «Морозовой»»; идет навстречу другой человек, окликает его Панин, нет ответа, — пущай же это «Пустой Берег» будет, и т. д. Понятно, что если народный сказ сохранил память о писце Панине, то о Петре Великом говорить весь Север. Один из рассказов касается Олонца. Прибыл царь «нечаянно» и, войдя в воеводскую канцелярию, застал в ней старого воеводу: «Какие есть в канцелярии челобитные дела?» — спросил он. Воевода упал в ноги и отвечает: «Виноват, государь, никаких нет». — «Как никаких?» — «Я, отвечает воевода, никаких челобитен не допускаю, всех челобитчиков мирю, а следов ссоры в канцелярии не оставляю». Царь остался доволен. Чрез несколько времени, заметив несогласия в адмиралтейств-коллегии между господами Чернышевым и Крейцом, он вызвал олонецкого воеводу указом в Петербург. «Старик, сказал ему царь, я хочу, чтобы ты и здесь столько же был виноват, как в Олонце, и, не принимая объяснений, мирил их». Имени этого воеводы в сказе, к несчастию, нет, да и воевод таких было немного.

Есть и другое предание о священнике с ружьем, которого Петр встретил по пути из Олонца в Петербург, в Мегреге. Царь остановил его и спросил, куда он идет; священник, не зная царя, ответил, что идет с запасными Святыми Дарами к больному. «Зачем же ты взял ружье?» — спросил Петр. «Здесь не смирно: грабят, убивают», — ответил священнослужитель. «Но ведь если ты кого застрелишь, возразил царь, то не будешь более попом?» — «Не буду, ответил священник, но если меня убьют, то я не буду уж и человеком, а теперь куда-нибудь да гожусь».

Царь записал имя священника и пожелал ему, чтобы он разбойников не встречал.

Предания эти, передаваемые устным и письменным словом, живут уже почти два века; но в маленьком Олонце есть вещественные памятники, более древние.

Так, высится до сих пор, но по ветхости не служит более тому, для чего назначена, построенная стрельцами в 1674 году деревянная церковь св. Бориса и Глеба, те же стрельцы в 1619 году поставили часовню во имя Животворящего Креста, перестроенную в 1769 году; в ней хранится современный основанию, с приличествующей надписью, раскрашенный крест в пять аршин вышины; третья память стрельцов — колокол 1684 года звонить и до сегодня с Тихвинской церкви, примешивая свой старый голос к голосам более молодым.

От Олонца предстояло сделать почтовой дорогой, вдоль реки Олонки, 15 верст, до селения Гоммалы, к которому, за это время, спустившись по Свири, пройдя Ладожским озером и втянувшись в реку Олонку, должны были подойти пароходы. Путь до Гоммалы очень оживлен; села следуют вплотную, составляя как бы продолжение Олонца, избы не знамениты; для переправ через реку те же плотики, что и на Мегреге. Сев на пароход в Гоммале, путники спустились вниз по Олонке. Река извилиста и глубока, берега покрыты лесом, и чайки и кулики то и дело шмыгали под кормой и пред носом, испуганные неожиданным посещением пароходов. Вечер наступил превосходный, с чистым небом и полной тишью. Особенно красиво выдавались вдоль берегов широкие, ярко-зеленые листья лопуха и султаны папоротников, растущие над самой водой, никем и никогда не притаптываемые.

Недалеко от устья Олонки стоит небольшая часовня Андрусовской, близкой отсюда, пустыни; монах в белой ризе и черном клобуке с берега благословил крестом выходивших в открытое озеро путешественников. Длинная песчаная коса вдается в озеро подле устья и сильно затрудняет вход в Олонку. Пароходы вышли в озеро около восьми часов вечера, при полнейшем штиле на воде и в воздухе. Замечательно, что почти так же тихо, как сегодня, было здесь и накануне, тогда как в устье Волхова, к Новой Ладоге, наваливал, казалось отсюда, сильный северный ветер. Чем объяснить эту капризность Ладожского озера и во имя чего проходит здесь, та или другая, демаркационная линия между бурей и тишиной, на самых близких расстояниях? Выходить из реки, несмотря на тишину, приходилось все-таки с лоцманами. Невдали обозначился остров Гач, имеющий спасательную станцию; при дальнейшем пути, уже в вечерних зоревых огнях, глянула издали, слева, Андрусовская обитель.

Ночь на 30-е июня прошла совершенно тихо. «Онега» вошла в Валаамскую пристань к пяти часам утра. Древняя обитель эта была последним пунктом, предстоявшим посещению, и прямой путь от неё, уже без всяких остановок, лежал на Петербург.

Валаам.

Общий вид Валаамского монастырского залива. Литургия в Успенской церкви. Схимонахи. Смысл наших монастырей. Их двоякое значение. Два главных отличия Валаама: древность и число святых. Неправильность его административной зависимости от Финляндии. Характеристика архипелага. Понижение уровня Ладожского озера. Место упокоения св. Сергия и Германа. Начало истории. Многократные уничтожения и возникновения. Странствия монахов. Возрождение при Петре I. Алеутская миссия. Посещения Александром I и Александром II. Порядок пострижения и прохождения монастырского чина. Схима. Похороны и синодики. Кладбище. Апокрифическая гробница короля Магнуса. Ризница и библиотека. Закладка нового храма. Прогулка по островам. Скиты св. Николая и всех святых. Чтения Псалтири. Пустынь Дамаскина. Общие сведения.

В пять часов утра, 30 июня, пароход «Онега» стоял у пристани, внизу главной горы Валаамской, в так называемом монастырском заливе, лучшей на всем Ладожском озере гавани, приглубой, поместительной, продолговатой, совершенно закрытой от всех ветров, покоящейся в скалах, поросших вековым лесом и обставленной храмами, часовнями и крестами. Тут же виднелись пароходы: монастырский, таможенный и еще шестой, пассажирский, готовившийся отойти в Петербург. Много виднелось лодок из числа тех, что остались со вчерашнего дня, с праздника Петра и Павла; их наехало около сотни, и они то и дело отбывали, направляясь ко всем берегам Ладожского озера, преимущественно к северному, нагруженные народом вплотную. Сколько было народу, видно из того, что накануне состоялись четыре монастырские трапезы и продано более 5.000 просфор.

Заря, во всю ночь светлая и безоблачная, не переставала светить над озером ко все время пути пароходов; но ко времени прибытия их на Валаам, солнце, взошедшее в три часа, стояло уже достаточно высоко, чтобы осветить ярким боковым светом красивый Валаамский архипелаг, его обильную зелень, не менее обильные часовни и скиты и бесконечное количество проливов и заливов. Даже к восьми часам утра, ко времени схода путников на берег, подобрался еще не весь туман, налегший ночью, и местами медленно курился и уносился клочьями, будто белый флер.

Вид с пароходной палубы быль прелестен. Прямо поднималась главная гора с монастырской святыней, гостиницы, часовня, колокольня с тысячепудовым колоколом, который будет перемещен на новый строящийся храм; левее массивное здание водокачки и окруженные решеткой на высокой отвесной террасе ценные монастырские сады; для тех, кто видел Валаам раньше, казалось странным, что, глядя снизу, за монастырскими стенами не замечалось на вершине горы маковок церковных: они были точно срезаны, удалены; причина в том, что главный храм действительно снесен, и приготовлено все нужное для закладки величественного нового; будет время, и именно через пять лет, когда опять глянуть из-за стены в глубь монастырского залива вновь водруженные в лучшем великолепии православные кресты.

По другую сторону парохода, на противоположной стороне залива, нависали над тихой водой бурые отвесные скалы, изукрашенные потеками воды, поблескивавшими на солнце, одетые густой порослью деревьев и трав. К выходу из залива в озеро, как бы преграждая выход к северу, виднелся совершенно обновленный, блистая позолотой своего шатрового верха, скит Николая Чудотворца; с другой, противоположной стороны к югу залив замыкался по полукругу берегом, оттененным стройным лесом; вдоль берега ожерельем покачивались причаленные финляндские ладьи. Если бы кому пришло в голову усомниться в том, что эта чудесная картина — Валаам, то прямым доказательством являлся монастырский флаг, развевавшийся на пристани: два русских соединенных флага и между ними темно-красный монастырский крест; особенный свой флаг имеет также и Соловецкий монастырь.

Для тех, кто посещал Валаам раньше, внутренность монастырского двора показалась поразительно пустой. Древнего храма Преображения Господня, в нижней части которого под низкими сводами почивали мощи чудотворцев Сергия и Германа, — храма, составлявшего всегда главную цель и центр посещения, нет больше: он снесен, чтобы уступить место другому, лучшему построению. Далеко кругом виднелись материалы начинаемой работы, а над тем местом, где стояли когда-то обе раки святых, где глубоко в земле почивают их нетленные мощи, стоял временный деревянный кенотаф и подле него — дежурный монах. В зимней Успенской церкви, вправо от входа, поставлены временно обе раки. Два схимонаха, не шевелясь и вдумчиво опустив головы, стояли подле них. Многие из святых икон наших имеют внешние очертания, им подобные; эти длинные черные куколи, эти аналафы с изображением нескольких Распятий, с многократно повторяемыми молитвенными изречениями; на этих людях, отказавшихся от жизни, одни только сиявшие вдоль одеяний живыми красками головки херувимчиков напоминали о жизни и её цветах, все остальное было траурных тонов, и тени от низко опущенных надо лбами куколей опускали этот траур и на бледные сухие лица. В особенности, один из этих схимонахов, с длинной седой бородой, с удивительно тонкими и правильными чертами лица, был поразительно хорош в своей аскетической, старческой красоте. Самый храм невелик; среди шести столбов под цилиндрическим сводом, образующим над алтарем невысокую круглую арку, тянется средний неф; над боковыми частями его идут галерейки, низенький четырехъярусный иконостас отливает золотом обрамлений икон по темно-серому фону; за престолом виднеется лик Богородицы в ризе; в общем, впечатление храма не особенно богатое.

Прежде чем следовать за обходом монастырской святыни и её древностей, необходимо восстановить в памяти основные черты как истории, так и характерности природы и обстановки жизни этой замечательнейшей русской обители, имеющей много сходства с обителью Соловецкой, но во многих отношениях стоящей вполне особняком. Валаам настолько своеобразен, что, сколько бы ни делали описаний, всегда будет своевременно другое описание, потому что художественных, исторических и монастырских особенностей здесь не сосчитать.

Наши монастыри — характернейшие страницы нашей истории; в каменных оградах монастырских остаются неподвижными и замкнутыми как бы особые сферы былого времени, как бы островки былого представительства того или другого столетия; в этом смысле монастыри наши — это лаги, брошенные в пучину морскую с двигающегося судна; не трогаясь с места, они определяют быстроту хода судна, с которого брошены. Сказанное вовсе не значит, конечно, чтобы при быстром шествии Державы Русской к тому, что ей назначено в будущем, монастырская жизнь, оставаясь неподвижной в каменных кольцах своих стен, являлась отсталой, чуждой жизни народной, вечно двигающейся вперед; нет, тут происходить нечто совершенно своеобразное, исключительное. Не допуская колебаний в древних уставах, придерживаясь неуклонно преданий, в полной преемственности церкви Христовой, какой была она до рокового раздробления на части, монастыри наши всегда откликались на живые нужды народные. Эти отклики были двоякого рода. В одном случае они, так сказать, постоянны, непрерывны и дают себя чувствовать единичному человеку, богат он или беден, в тяжелую минуту его жизни, ежедневно, неумолчно, повсюду; обращение страждущего духом к белому духовенству, к священнику, живущему в мире, вовсе не то, что паломничество в монастырь, где сделано все для уединения, молитвы, для общения с Божеством, для отчуждения от «земляности»; этот первый способ воздействия монастырей на жизнь людскую, как сказано, непрерывный, постоянный, будничный. Другой можно назвать, если угодно, праздничным, он наступал и наступает, и наступит тогда, когда какое-нибудь великое общенародное горе ложилось или ляжет на землю Русскую, в такие минуты, когда условия жизненные сбрасывают с мест и сбивают с толку все обычные основания государственного бытия и наступают тяжкие годы огненного очищения за ошибки былого времени, — наши монастыри служили всегда оплотами, и по ним, как зимой по веткам, восстанавливались засыпанные снегом пути. Для первого, временного способа воздействия монастырей на отдельного человека они открыты всегда; для другого, для праздничного, они распахивают грудь свой только изредка, по мере надобности, а именно в те годины испытаний, горя и страданий, когда, по словам отцов церкви, наступает «праздник очищения».

Много, много обителей наших посетили путники и ознакомились с их своеобразным бытием; но Валаамская обитель во многом не уступает и даже превосходит Соловецкую и Кирилло-Белозерскую. Во-первых, обитель эта, несомненно, древнее прочих; во-вторых, нет другой обители, в которой бы, в свое время, жило и действовало столько святых угодников, как на Валааме; скудная скалистая почва островов Валаамских вся исхожена стопами множества людей, ставших святыми, мощи которых в драгоценных окладах составляют притягательную силу той или другой обители.

Древность Валаамская древнее прочих на Руси. В изданном от монастыря описании обители, в заключении, говорится, что Валаамская обитель основана преподобными Сергием и Германом в X веке, и что, по неимению точных данных, нельзя решить теперь вопроса: начал ли монастырь свое существование в доисторические времена России или нет? Тем не менее, верно то, что уже в 960 году, как это видно из жития Авраамия Ростовского, на Валааме существовало, современно св. Ольге и св. Владимиру, значительно устроенное монастырское братство, а «Вселетник» митрополита Иллариона 1051 года повествует о том, что мощи св. Сергия и Германа должны были быть открыты тоже в доисторическое время, потому что уже в 1050 году они переносимы были из Валаама в Новгород «утретли раз», то есть в третий раз. Таких древних цифр хронологии, если им верить, не представляют другие обители наши; не говоря уже о Соловках, о монастырях Кирилло-Белозерском, Тихвинском и Троице-Сергиевом. только Киев по плечу Валааму, так как св. Антоний пришел на берег Днепра и поселился в Варяжских пещерах в 1013 году. Во внимание к сказанному, всякий, ступающий на скалы Валаама, топчет под собой исторически-православную почву почти тысячелетнего существования. В названном «Вселетнике» имеются также туманные предания о том, что на Валааме существовало свое вече, по образцу новгородского, из семи истцов, что тут имелись будто бы свои монеты и законы каких-то XII князей. Но это только предание.

Если велика древность обители, то и число выдающихся деятелей церкви, святых и преподобных, обитавших на Валааме, значительно более, чем в других. Опять-таки предание гласит, что святой апостол Андрей Первозванный, просветитель скифов и славян, пройдя от Киева к Смоленску, Новгороду, Друзино (Грузино) и по Волхову, достиг Валаама. об этом же пути имеются сведения во «Вселетнике» митрополита Иллариона; но и помимо этого апостола, непосредственного ученика Христова, уже совершенно в историческое время, Валаам изобиловал отцами церкви. Первыми должны быть названы, конечно, св. Сергий и Герман, затем следуют: Александр Свирский, основатель Александро-Свирской обители; Корнилий, создавший обитель Палеостровскую; Арсений, основатель Коневского монастыря; отсюда пошел на Соловки преподобный Савватий; Афанасий создал обитель Сяндемскую; Авраамий Ростовский — Богоявленский монастырь и преподобный Адриан — обитель Андрусовскую.

Такого сонма светил монашества, такой древности происхождения, как Валаам, ни одна из знаменитейших обителей земли Русской не представляет, и вот почему странным кажется, что эта первоклассная обитель, будучи подчинена в епархиальном отношении митрополиту петербургскому, в отношении административном входит в состав губернии Выборгской, составляющей, в свой очередь, часть Великого Княжества Финляндского.

Если вспомнить, сколько натерпелась обитель, в свое время, именно от шведов, чрез Финляндию, то нельзя не видеть в этом некоторой иронии судьбы, как бы отрезывающей древний Валаам от Императорского православного Царства Российского.

Валаамский архипелаг состоит из сорока островов очень различной величины, растянутых по параллели на двенадцать, а по меридиану на семь верст. Он находится в самой северной части Ладожского озера, в 45 верстах от ближайшего на берегу города Сердоболя и в 25 верстах от берега. Не более пяти островов удобны к поселению иноков, а поверхность всех сорока островов едва превышает 3,100 десятин, при 30 верстах окружности; целых ³/₄ этого пространства занимает центральный остров Валаам, служащий нерушимой основой главной обители.

Когда подъезжаешь к монастырскому архипелагу, то он в ясную погоду издали прорезывается над водной гладью небольшими отдельными темными черточками, которые, мало-помалу сливаясь, образуют как бы одну сплошную общую возвышенность, так как проливчики, тянущиеся синими змейками между зеленой порослью скал, иногда так узки, в сажень шириной, что устий их, со стороны озера, с палубы парохода незаметно, — кажется, что подъезжаешь к одному большому острову.

Основная единственная толща островов — это темно-серый, красноватый гранит. Насколько причудливы обнажения его, навороченные и изломанные временем вдоль берегов, настолько же — нет, еще более, причудливы подводные очертания их, скрытые под теменью неспокойной волны; глубина у самого берега очень редко полога, часто обрывается сразу до четырех и даже до пятидесяти сажен; в ста саженях от берега она достигает ста сажен. На островах множество заливов, удобных как пристанища; но лучшим на всем Ладожском озере, кроме монастырского, в этом отношении, должен быть назван залив Никоновский: когда на озере буря, волны в нем едва колеблются. Высшие точки скал острова не выше 170 футов, причем они нередко, над самой водой, совсем отвесны и удивительно живописны. Научное исследование говорит, что вся группа островов обнажается все более и более, потому что вода в Ладожском озере убывает в столетие слишком на полтора аршина. Скорость громадная и если это действительно так, то, во внимание хотя бы к Петербургу, следовало бы озаботиться о сохранении резервуара нашей невской воды — Ладожского озера, и приостановить оголение озерных речек, которое обусловливается постоянно возрастающей эксплуатацией лесов. рубят леса быстро, во мгновение ока, а растут они на каменистой почве, при северных ветрах и холодном солнце, медленнее, чем где бы то ни было.

В безмолвной толще красно-серого гранита главного острова, в глубочайшей могиле, иссеченной в скале, накрытой в настоящую минуту временным деревянным кенотафом, почивают мощи обоих угодников монастырских, св. Сергия и Германа, пришедших туда «из восточных сторон» и основавших монастырское «общежительство». Положены они в эту недосягаемую темную глубь в 1180 году, с той целью, чтобы дерзкая рука шведов или финляндцев никогда не смела оскорбить святыни, даже владея островом. Это переложение св. мощей совершилось тогда в четвертый и в последний раз: до того шведские набеги и желание уберечь мощи побуждали иноков к многократному перенесению их в Новгород, древнее общение с которым Валаама несомненно.

Не совсем ясное начало монастыря и первые проблески его бытия, так сказать, доисторическое существование его кончаются с X веком. В письмах профессора русской истории Александровского университета, в Гельсингфорсе, Соловьева, писанных в 1839 и 1840 годах к тогдашнему игумену Дамаскину, есть сведения о том, что в различных архивах Швеции существует много документов, касающихся Валаама, и что сведения эти должны пролить совершенно новый свет на это темное, известное только урывками, время его существования. Многое, как объясняет г. Нил Попов, сделано было этим Соловьевым в шведских архивах; найдены, между прочим, сочинения дьяка Григория Котошихина; отысканы и другие документы, переданные в археографическую комиссию и, отчасти, напечатанные, — но старейших дней Валаама они все-таки не объясняют. Остаются ли еще документы? Верно и то, что искать этих документов надо не в самом монастыре.

С 960 по 1715 год, то есть до времени возобновления обители Петром I, судьбы её были крайне переменчивы. Первое разорение потерпела она от шведов в XI веке; в XIII, XIV и XV видим мы ее, как это сказано в житии св. Александра Свирского, цветущею, с каменными зданиями, хорошими кельями, гостиницей и под верховным владычеством русских царей, которые неоднократно, как-то: Василий Иоаннович, Иоанн IV, Федор Иоаннович, холили и дарили ее. С XVI века вновь начинаются шведские нападения; в 1578 году перебиты и замучены многие монахи и послушники; немного позже моровое поветрие окончательно обезлюдило кельи, а шведы сожгли и уничтожили решительно все до основания, так что инокам пришлось укрыться на материке в Антониевом Дымском монастыре. В 1597 году, по донесению боярина Бориса Федоровича Годунова, царь Федор Иоаннович возобновил обитель из своей царской казны, жаловал ей разные угодья, сохранил за ней временно вотчины Дымского монастыря, а игумену валаамскому предоставил оставить в Дымском монастыре только немногих.

Этот вторичный расцвет обители продолжался недолго: в 1611 году шведы снова предали мечу и огню все, созданное дружными усилиями светской власти и монашества, казнили игумена Макария и многих из братии; остров опустел, обезлюдел, и на месте прежней обители воздвигли свои постройки шведы. Тогда началось долговременное странствование оставшейся без обители валаамской братии. Большинство их, по указу царскому, тогда же удалилось в Новую Ладогу и поместилось в несуществующем уже монастыре св. Николая; оттуда шведы, так сказать, нагнав и перебив многих из братии, принудили остальных бежать дальше к обители Тихвинской, где предстояло братьям испытать осаду польскую. Бездомные валаамцы временно поселились в монастыре Антониевом Дымском, а потом в не хотевшем принять их, в виду «утеснения», Ладожском, Васильевском, у Старой Ладоги, и совершенно преобразили последний, отстроив его заново. Спасены были также многие иконы, ризы и другие вещи, увезенные иноками и стоящие теперь снова на своих местах.

Столбовский мир 1617 года, заключенный в той скромной деревеньке, которую путники посетили три дня тому назад, более чем на сто лет оставил Валаам совершенно опустевшим в руках шведов; иноков не имелось на нем вовсе, и все, что успели они насадить православия по берегам Ладожского озера, у Сердоболя и Кексгольма, — все это погибло тогда и заменено лютеранством. Казалось, что сделано было решительно все, чтобы стереть с лица земли даже воспоминание о Валааме. Не ушли только со своих мест два святых угодника, безмолвно почивавшие в глубоких камнях острова, и над ними теплилось воспоминание и горела мысль, от которых и началось новое бытие. Было такое время, что от тихвинского архимандрита Макария поступила к царям Иоанну и Петру Алексеевичам челобитная о перенесении этих мощей в Тихвин, для спасения их от «проклятых люторов». Совершись это, и о Валааме не осталось бы, вероятно, и помину.

В 1715 году, вследствие ходатайства архимандрита Кирилло-Белозерского монастыря, Иринарха, переданного царю через Меншикова, повелено приступить к постройке Валаамской обители заново. Царь, посещая олонецкий край, вероятно, бывал неоднократно на пустом Валааме и знал его былое. В 1717 году на одиннадцати лошадях присланы из Кириллова монастыря церковная утварь, припасы и строительные орудия. Во внимание к развившемуся за это время, с 1611 по 1620 год, расколу, сделано особое распоряжение о том, чтобы чин монастырский исполнялся по «новоисправленному Требнику». В начале возобновления Валаам приписан к Кирилло-Белозерскому монастырю, но с 1720 года получил самостоятельное существование.

Отстроенный монастырь еще раз сгорел в 1754 году; на месте сгоревших поставлены, опять-таки деревянные, церкви, здания и стена, о которых в 1785 году тогдашний путешественник академик Озерецковский свидетельствует, что хотя местоположение монастыря красиво и, можно сказать, величественно, но монастырское строение нимало ему не соответствует, так как оно обветшало. В том же году утвержден общий план построек каменных, составленный строителем Назарием, впоследствии игуменом, вызванным из Саровской пустыни по настоятельному требованию митрополита Гавриила, писавшего о нем в Саровскую пустынь: «у меня много своих умников, пришлите мне вашего глупца». Митрополит не ошибся в этом «глупце», и с 1811 года обитель стояла готовой вся в новом каменном одеянии. Следует упомянуть, что император Павел I особенно щедро одарил ее в 1797 году доходными статьями рыбных ловлей и покосов и мельницей, составляющими и теперь существенный доход монастыря. За время управления игумена Назария удален был с острова в город Сердоболь последний след светской жизни — ярмарка, бывшая на Валааме много лет, и весь он отдался исключительно духовной жизни и подвижничеству.

Из ближайшего былого Валаамской обители следует упомянуть о том, что когда на Алеутских островах образовалась русская торговая компания, то в духовную миссию, согласно постановлению синода, поручено отцу Назарию послать своих валаамских монахов. В 1794 году, по повелению Екатерины II, миссия действительно отправилась и находилась в пути девять месяцев; иеромонах Ювеналий погиб на полуострове Аляске мученической смертью, но на острове Кадьяке дело пошло лучше и совершились многие обращения. В 1796 году Екатерина II повелела синоду посвятить начальника алеутской миссии, архимандрита Иоасафа, во епископа кадьякского, с титулом викария иркутской епархии; хиротописанный в Иркутск, Иоасаф на обратном пути сел в Охотске на компанейский корабль «Феникс» и погиб с ним вместе без вести в 1799 году. В 1804 году путешественник, иеромонах Александро-Невской лавры Гедеон, застал на Кадьяке четырех валаамских братий; покойный митрополит московский Иннокентий подвизался на Алеутских островах с 1823 года; еще жив епископ Иоанн, бывший алеутский, и миссия, по словам его, продолжающаяся и теперь — «одна из цветущих в ряду всех прочих наших миссий». Другие события на Валааме имели место позднее. В 1819 году игуменом Иннокентием получено от министра духовных дел, князя Голицына, уведомление, что на Валаам прибудет император Александр I. В непогоду 10 августа, государь на монастырском судне прибыл из Сольны, после трех часов пути, поздно вечером. Уже в два часа пополуночи император стоял у заутрени и, пробыв в монастыре более суток, находился решительно на всех службах церковных, днем и ночью. Государем обойдена вся обитель, и посещены отшельники. По пути из монастыря в Сердоболь, государь пожелал, чтобы монахи, его сопровождавшие, пели духовные песни, что и было исполнено. По возвращении в Петербург, он повелел князю Голицыну, в знак особого своего расположения, учредить на Валааме архимандрию, о чем говорил еще в самой обители, но, снизойдя на просьбу монахов, соизволил: «архимандрии в обители не уставлять, а быть игуменству, как более приличествующему для общежития уединенного монастыря». взамен этого, тогда же, в 1822 году, обитель сделана «первоклассною» и постановлено, чтобы игумены её впредь были избираемы только из братий Валаамского монастыря.

В 1858 году, 28 июня, около шести часов утра, на пароходах «Александр» и «Стрельна» прибыли к монастырю император Александр II с государыней, цесаревичем Николаем, великими князьями Александром, Владимиром и Алексеем и великой княгиней Ольгой Николаевной, с супругом её, наследным принцем Виртембергским. Тогдашний генерал-губернатор Финляндии граф Берг и прочие власти встретили Августейших путешественников. Посещения святыни, скитов, пустыней и братского кладбища следовали одно за другим; к 21/2 часам пополудни осчастливленная братия монастырская проводила высоких гостей в обратный путь, и пароходы отчалили под звуки пения: «Спаси, Господи, люди Твоя».

На многочисленных островах Валаамских рассеяны обильно кресты, часовни, скиты, келейки, храмы, и в центре всего этого над широким проливом поднимаются стены центральные святыни. Собственно монастырские здания — это два каменных четырехугольника, помещенных один в другом; вход к ним сквозь Святые ворота, и над ними купола церкви Петра и Павла. за Святыми воротами открываются другие, ведущие во внутренний двор, в котором расположен храм Успения Богородицы; здесь же, на этом дворе, помещаются: келья настоятеля, трапеза, ризница, братские кельи. Во внешнем четырехугольнике расположены: кельи царские, архив, канцелярия, библиотека, больница, при ней церковь Троицы и под ней храм Живоносного Источника Пресвятой Богородицы.

На небольшом протяжении монастырской святыни, вдоль и поперек исхоженной стопами целого сонма выдающихся светил монашества, совершаются все главные священнодействия Валаамской обители. Обитель посещается очень большим числом богомольцев, летом до 400 человек в день, а в день Петра и Павла количество это достигает 4,000. В такие дни не диво встретить здесь, у св. мощей, странников и странниц, побывавших в Иерусалиме, на Афоне, в Соловках, побывавших не раз; здесь же видятся всякие больные, одержимые, кликуши, чающие облегчения. В таком молитвенном месте, как Валаам, они, несомненно, чувствуют хотя временное облегчение, и в монастыре приняты все меры к точному, достоверному изложению особых явлений чудотворной силы Божией.

Всякий, поступающий в монастырь с целью остаться в нем, отдается под руководство старца, чрез которого преемственно и в полной чистоте передаются поступающему все предания и обычаи монастырские. После испытания, более или менее долгого, следует пострижение в рясу и камилавку. В иноческий чин постригается брат в одной «срачице», покрытый «мантиями иноков», и произносит обеты: «девства, нестяжания и послушания», Пострижение в мантию не может иметь места ранее трех лет послушничества. Высшее — это принятие схимы, т. е. полное отшельничество, для которого на островах много удобных мест; оно здесь настолько развито, что бывали примеры иноков, подвизавшихся шестьдесят лет и ни разу не бывавших даже на святом острове. Множество имен отошедших в иной мир схимников значится в книгах монастырских. Переход от жизни к смерти в таких случаях едва ли труден: три удара в большой колокол оповещают братию о том, что один из них преставился, все единовременно творят молитву и, обвив почившего мантией, возложив на него «клобук — шлем надежды спасения», опускают в могилу на братском кладбище. Имя усопшего тотчас заносится во все синодики для вечного поминовения. Братское кладбище изобилует могилами, из которых многие уравнены с землей все покоряющим временем; виднеется на нем несколько каменных памятников, крестов, насыпей, и все они оттенены густыми, старыми кленами; имеются тут и две могилы двух купчих.

Одна из каменных гробниц обращает на себя внимание: в ней, по преданию монастырскому, схоронен бывший король шведский Магнус, много воевавший с Россией и, наконец, прибитый бурей к Валааму в 1371 году, постригшийся здесь в монахи и скончавшийся по принятии схимы. Местное монашество утверждает, что будто нельзя «выдумать могилы»; между тем, исторические факты доказывают возможность этого. Замечательно, что Карамзин в своей истории только дважды упоминает о Валааме, тогда как, по общему строю его богатых сказаний, по тому вниманию, с которым он пользовался летописями, ему об этой обители следовало бы сказать больше, чем сказано. Предание о могиле Магнуса называет он прямо «сказкой», имеющейся во многих летописях, в которых приведено и апокрифическое «рукописание», а именно завещание Магнуса своим преемникам, королям шведским, о том, чтоб им не воевать с Россией. настоящий Магнус с ума не сходил, был действительно свергнут с престола, освобожден своим сыном и утонул в Готландии, близ Бломесгольма. Во всяком случае, любопытно знать: чья могила, уже не первый век, называется здесь Магнусовою? Любопытно знать также и то, кто написал на ней длинную стихотворную надпись, кончающуюся так:

Ризница монастырская и библиотека не заключают в себе особенно древних предметов, чем ясно свидетельствуется о тех тяжелых временах, когда братия должна была бежать с острова и унесла с собой немногое, а остальное погибло. В ризнице имеется несколько царских вкладов и пожертвований частных лиц, между прочим, богатые покровы на мощи св. угодников. В библиотеке, имеющей более 6,000 томов, подлинных царских грамот, данных монастырю, тоже нет, так как они были представлены в 1729 году в государственную вотчинную канцелярию, а есть только копии. Старейшие книги 1620 года: Литургия Иоанна Златоустого, Василия Великого и Преждеосвященная и Евангелие учительное, того же года. Рукописных книг, писанных разным уставом, довольно, но рукописей пергаментных и бумажных, с изображениями, тоже почти нет. Синодик, присланный Иоанном IV в 1583 году, с перечислением имен убиенных им людей, как и все его синодики, перечислить всех не может, так их много, и царь просить Бога помянуть разом всех, «ихже имена сам веси Владыко»; в синодике 1718 года имеются фамилии многих светских лиц того времени: князья, графы, коменданты и бригадиры; в синодике 1801 г. перечислено 1,486 родов благотворителей.

Вслед за осмотром ризницы путники направились к месту предстоявшей закладки храма. Чертеж храма виднелся на одном из столбов церкви Успения, в которой совершена литургия: храм будет иметь пять куполов, довольно странной овальной профили, и трехъярусную шатровую колокольню; он будет длиной в двадцать пять сажен, обойдется по смете в сто сорок тысяч рублей, не считая монастырских материалов. Соборное служение при закладке и в особенности пение, сопровождавшее его, были очень своеобразны; это пение, столбовым, уставным напевом, не отличается тонкостями хорального, духовного пения, которое во многих монастырях, как, например, в тихвинских, достигает высокого развития. оно не лишено, однако, глубокой типичности и, свидетельствуя о давно прошедшем времени, действует, с художественной точки зрения, точно так же, как древние, почти утратившие черты ликов, образа.

Вся братия и множество пришлого народа стояли на месте возникновения будущего храма; священнодействовавшие обходили со святой водой и кадили вдоль намеченных очертаний цоколя. в основание одного из столбов, в будущем алтаре, вложена в камень медная доска с описанием дня и порядка закладки и опущены в масло, освященное елеем, серебряные монеты с изображением императора Александра III.

Вслед за закладкой храма путники посетили трапезную, полную ликов угодников, и завтракали у настоятеля, после чего состоялось посещение нескольких островов и скитов монастырских.

Роскошный ясный день способствовал очень много художественной красоте и без того живописных, старательно сохраняемых путем большего труда пустыней и окружающих их садов и других насаждений. На десятивесельном катере, причем на веслах и руле сидели монахи, сопровождаемые настоятелем, дававшим все необходимые разъяснения, направились они, прежде всего, в скит св. Николая, расположенный в одной версте от монастыря, на острове, у самого входа в монастырский залив с озера. Красивый храм и при нем скитский дом, в котором помещается двенадцать человек братии, расположены на голых скалах, значительная часть которых уже скрылась под тщательно обработанной землей, принесенной сюда чуть не пригоршнями или добытой из перегноя путем долгих стараний; на земле этой уже разместился огород, только что отцвели яблони, и еще не отцветала, несмотря на конец июня, сирень. Храм совершенно новенький; иконостас в три яруса — весь залит золотом, купол — восьмигранный шатер. В ските читается вечная псалтирь, причем каждому из монахов, здесь живущих, приходится отбывать эту обязанность по четыре часа в сутки. Какой не иссякающий, постоянно растущий поток имен почивших людей в этом чтении псалтири! Вообще поминовение усопших и молитвы о здравии живущих делятся в монастыре на четыре разряда; те, что записаны в первом, поминаются братией денно и нощно в трех скитах и церкви Живоносного Источника, так что синодик и имена умерших повторяются в течение суток не менее нескольких десятков раз.

«Христос посреди нас», говорит на Валааме при встрече старший младшему, «и есть и будет», отвечает младший, и это присутствие вечной молитвы, как на словах, так и в изображениях, слышится и видится здесь на каждом шагу.

Проехав на катере по заливу обратно и повернув в пролив, находящийся почти против самого монастыря, путники сделали прогулку вдоль нескольких островков и сошли на берег на одном из них на богатый луг, весь покрытый парчой роскошнейших полевых цветов; по ту сторону воды виднелся небеленый, кирпичной кладки, скотный двор. Отсюда в монастырском экипаже, по превосходным дорогам, через многие мостики, соединяющие острова, проехали они в скит Всех Святых. Много встречалось по пути богомольцев, пользовавшихся между богослужениями свободным временем для ознакомления с островами, ими посещенными. День стоял роскошный, теплый, и богомольцев этих рассеяно было много. Сытые и бойкие монастырские лошадки не замедлили доставить их к скиту, расположенному в глубокой листве древнего леса. При входе в храм встретились те два схимонаха, что стояли подле раки во время литургии. Церковь только отделывается, и внутренность её занята лесами; стены и купол расписывает монах, бывший ученик фигурного класса академии художеств, живущий здесь с 1873 года; особенно хорошо удается ему изображение всех небесных сил бесплотных в куполе. После посещения игуменской кельи, в которой имеются хорошие изображения двух выдающихся настоятелей Валаама, Назария и Дамаскина, путники посетили замечательную пустынь последнего из них.

Еще очень немного лет тому назад на этом месте стояла бревенчатая хижина, в которую уединялся Дамаскин, и рос нехоленый дикий лес; теперь это один из роскошнейших уголков всех наших монастырских обителей без исключения, тщательно взлелеянный и украшенный всем искусством современного зодчего и садовода. Прелестный сад, в котором давно уже укрепились и красиво растут кедры с их острой, мягкой зеленью, окружает новенькую церковь, красивые ворота, звонницу и могилу настоятеля Дамаскина, умершего в 1881 году, на 86 году от рождения. Превосходный гранит, покрывающий место его упокоения, тесан братией, и ей же планирован и разбит сад. Чем было еще недавно это место, видно из близкой от него, но сохранившейся в прежнем бревенчатом виде пустыни и деревянного при ней памятника колоды схимонаха Николая. Сравнение этих двух мест свидетельствует с полной наглядностью о том, что может сделать искусство в руках людей опытных и во имя доброй любви. Этим посещением окончилось обозрение Валаамских островов.

В заключение несколько дополнительных сведений. По штату, в монастыре полагается 84 монашествующих; в действительности — иеромонахов 15, иеродиаконов 10, монахов 106, послушников 40 и вольных 180 человек, схимонахов 6, иеросхимонах один. В здании для рабочих имеется помещение на сто человек, конюшня на шестьдесят лошадей; доброй памятью нынешнего настоятеля Ионафана и предшествовавшего ему Дамаскина остается красивое здание водокачальни с двумя баками, доставляющей в день две тысячи ведер и этим упразднившей великий труд таскания воды на монастырскую гору; паровик — в десять сил. Монастырь имеет много мастерских: столярную, слесарную, живописную, позолотную, резную, швейную, сапожную, малярную, гончарную. Трапезы для неимущих в летнее время не пустуют; женщины обедают в гостинице для бедных, расположенной под горой, а мужчины — в монастыре. В огромном здании, назначенном для богомольцев других классов, более состоятельных, отдельных номеров сто двадцать четыре, и прибывших на молитву монастырь снабжает пищей и питьем с братской трапезы, не требуя за это никакого вознаграждения. при отъезде каждый из гостей, если пожелает, может положить свой лепту на тарелку, которую держит стоящий у выхода монах. Великим лишением для многих является то, что курение табаку на Валааме безусловно запрещено.

Нет другого места на Руси, кроме Соловков, которое, подобно Валааму, было бы создано для монастырской жизни, для уединения. Можно представить себе, чем было оно до 1843 года, до открытия пароходства. Трудами монахов возделаны в обители, из обращенных в землю искрошившихся скал, богатые огороды, насажены фруктовые сады, проложены дороги. Не диво встретить в лесу оленя, оставшегося здесь с зимы, который, не слыхав выстрела, спокойно глядит на проходящих и обусловливает этим прелестную картину; зайцев тоже много; говорят, что соловьи и горлицы появились здесь только в 1863 году. Рыбная ловля составляет тоже одно из необходимых подспорий:рыб много и особенно вкусен сиг, называемый «валаамка». Отапливают монастырь в течение десяти месяцев в году и теплую одежду сбрасывают редко, а зимний путь к материку возможен не во всякую зиму, так как озеро слишком бурливо и ветры мешают срастанию льдов. В долгую зиму Валаам — это обиталище темноты, льдов и снегов; это цветник самых богатых полевых цветов в короткое летнее время; маленькие лужайки, кое-где просвечивающие между деревьев и скал, пестреют колокольчиками, верониками, и между ними нередко возвышается грациозная «чертова лапа», по имени своему острову Валааму вовсе не приличествующая.

Спустя недолгое время по отбытии пароходов в озеро, на высоте Коневецкого монастыря, посреди озера, термометр показывал уже 10° тепла, при приближении к Шлиссельбургу, ночью, было совершенно тепло. Не удивительно при этом странном климатическом условии, что на Валааме еще цвела сирень, а отапливают монастырские здания в течение десяти месяцев. Окруженная вечно холодной волной Ладожского озера, почти не знающей, что значит полная тишина в воздухе, обитель, даже при полной ясности июльских дней, не ведает ни жары, ни духоты.

К девяти часам утра 1 июля путники находились на пристани в Петербурге. Переезд по Ладожскому озеру и на этот раз, несмотря на дурное показание барометра и штурмовые конусы, путешественники совершили вполне благополучно, как это уже бывало и прежде.

Мариинская система. Валаам и Обонежье за последнее десятилетие.