По Северо-Западу России. Том 2. По Западу России.

Очерк пути.

Шестое путешествие, если взглянуть на карту и не считать начала пути от Петербурга до Ковны и его конца от Москвы до Петербурга, совершилось на протяжении более чем 3.000 верст железнодорожного пути и окаймило тот территориальный клин Империи, который, начинаясь широкой стороной своей в Царстве Польском, по его внешней окраине, упирается острием в Москву.

Этот клин русской земли вдоль и поперек, в течение веков, орошался нашей и вражеской кровью, взрыт бессчетными боями и упокоивает последним сном несметное число воинов русских, поляков, литовцев, татар, рыцарей немецких, разношерстных представителей армии Наполеона, с её двунадесятью языками, казаков всяких наименований и, наконец, разных воровских и изменнических людей, лиходеев, своих и чужих, времени междуцарствия, главные гнезда которых были свиты в Калуге и Туле.

Этот земельный клин составляет до сих пор, по составу населения и вероисповеданиям, предмет трудной и упорной заботы правительства в видах окончательного объединения его с Империей. Здесь во многих местах совершается то, что говорилось покойным Батюшковым о Холмско-Подляшской Руси в изданной им книге «Холмская Русь»; нельзя скрывать того обстоятельства, что болезненные явления не прекратились и что приходится принимать меры, которые, несомненно, должны парализовать римско-католическую пропаганду. Гранича с севера вплотную с балтийскими губерниями, вызывающими целый ряд необходимых преобразовательных мероприятий, сливаясь на юге с холмскими и червенскими городами, земельный клин этот вмещает в себе почти все то пространство, на котором разрешаются, или, лучше сказать, имеют быть разрешены вопросы: польский, западного края и слитый с ними воедино вопрос еврейский. Важность этих вопросов явствует сама собой.

Вот полный перечень местностей, предстоявших посещению: Ковна, Юрбург, Гродна, Осовец, Варшава, Новогеоргиевск, Ивангород, Брест-Литовск, Полесье, Несвеж, Минск, Смоленск, Калуга, Тула, Троице-Сергиева Лавра. С быстротой необычайной менялись одни за другими впечатления самые разнообразные и противоположные.

Ранее других была посещена Ковна; укрепления существовали здесь еще в XIV веке, так как место это, расположенное при слиянии двух судоходных рек, Немана и Вилии, давно должно было служить важным стратегическим пунктом; развалины древнего замка видны и до сегодня над Вилией; это вторая по времени крепость, построенная балтийскими рыцарями в 1383 году, после разрушения ими первой в 1362 году. О рыцарях нет здесь больше и помину, но зато православных в губернии на 1.400.000 душ (из них 1 мил. крестьян и 270.000 евреев) всего только 4%. В известном описании последнего польского восстания, составленном Ратчем, говорится, что, несмотря на деятельность графа Муравьева, последние шайки держались именно в Ковенской губернии, с её сетью костелов.

Гродна упоминается в летописи впервые в 1120 году, когда правнук Ярослава Всеволод был князем гродненским, сыновья которого Борис и Глеб оставили здесь по себе память в осыпающихся развалинах древнего храма «на Коложе». Гродна в XII веке была крайним западным пределом Русской земли в этих местах. Местный житель белорус или малорос решительно недоумевает, замечает Коялович, когда этот город называют не Городня, а Гродно; непостижимо также, почему русские люди в разговоре не склоняют этого имени: надо бы говорить Гродна и Вильна. С XIV века, испытав разных властителей, Гродна остается в Литовском великом княжестве; в XV и XVI веках город процветает: тут жили и короли польские, и князья литовские — Казимир IV (у. 1492), Стефан Баторий (у. 1586). Казимир IV спасался сюда от моровой язвы и даровал городу магдебургское право, то есть неподсудность королевским чиновникам; причем «войт» назначался королем, правил суд заодно с «ратманами», выбранными городом, и мог произносить даже смертные приговоры. Замечательно, что если верить новейшим местным официальным данным, то в Гродне и теперь процент смертности, а именно — два, наименьший во всей России. Когда в августе 1831 года состоялись революционные выборы от занеманских польских частей, то депутатом от Гродны был выбран известный впоследствии маркиз Велепольский, но уже 9 сентября пала сама Варшава, и Велепольский эмигрировал, с тем, чтобы появиться опять во время повстания 1863 года, но несколько в другой роли. В повстании 1862-1863 годов гродненский предводитель дворянства граф Скаржинский, начиная с первого съезда помещиков, руководил мятежным делом и думал сам образовать гродненскую шайку, но был своевременно арестован. известный его мемуар объяснял нам, что единственное средство сохранить для России северо-западный край, — это дать ему польское самоуправление. Мысль не умирающая и сегодня и, к сожалению, близкая и некоторым из местных русских деятелей.

Наиболее долгая остановка, а именно три дня, предстояла в Варшаве. Варшава, как говорят, подобно Гродне, всегда отличалась здоровым климатом, что не помешало, однако, Петру Великому, прибывшему сюда 11 июля 1706 года, заболеть здесь жестокой лихорадкой, о которой писал он Кикину, что «в самый Ильин день футов на пять был от смерти, такая жестокая была фибра».

Когда-то, восемь веков назад, Конрад, князь Мазовин, охотясь на берегу Вислы, пленился местом и построил замок; так, по преданию, зародилась Варшава. Только в самом конце XVI века Сигизмунд III, король польский, перенес сюда столицу из Кракова; говорят, что набожность варшавян была одной из причин, подвигнувших этого благочестивейшего из королей переселиться в Варшаву.

Не дальше, как девяносто лет назад, Варшава являлась столицей шляхты, воплощением её изумительных правовых порядков, сгубивших, в конце концов, Польшу и самую шляхту столицы; правовые порядки эти выразились в так называвшихся «юридиках», уничтоженных законом 1791 года, т. е. только пред самым разделом Польши. «Юридики», число которых возросло в Варшаве до многих десятков и которые довели горожан до убожества, были шляхетские собственности или, так сказать, отдельные города в городе, в которых право суда и сбор податей зависели не от городского управления, а от собственников «юридик». Исполосованная вдоль и поперек «юридиками», Варшава представляла из себя действительную столицу шляхетства, воплощение всей Польши в миниатюре.

Варшава была также искони воплощением другой идеи, проходящей красной нитью по всей истории Польши и составляющей самое неприятное наследство, полученное нами от неё. «Отсутствием инстинкта самосохранения, — говорит Иловайский, — следует признать призвание на Польскую землю немецкого ордена и безучастное отношение к чрезмерному размножению еврейского населения». Еще Казимир великий (у. 1370), для развития среднего сословия, облегчал и покровительствовал колонизации края немцами и евреями, и последние, не находя нигде места в Европе, наплывали сюда; в немецких землях их жгли, здесь им дарили привилегии. Уже в 1420 году краковский сенат жаловался на то, что подавляющее большинство купцов и ремесленников в Польше евреи. Ко времени возникновения герцогства Варшавского, при Александре I, число евреев в Варшаве сильно увеличилось, потому что им дозволяли торговать и жить на всех улицах; вся Сенаторская, Маривиль и Поцеев были запружены ими. Участие евреев в мучениях Украины, равно как и в восстаниях 1830 и 1863 годов, всем известно, и крайне характерны следующие два факта, стоящие того, чтобы упомянуть о них. Когда в 1861 году умирал претендент на польскую корону, известный устроитель в Париже «Ламберова отеля», князь Адам Чарторыйский, пока находился во власти при императоре Александре I, то он в предсмертной речи своей излился в благодарности к евреям, что и засвидетельствовано присутствовавшими при смерти родственниками и другими людьми в назидание потомству. Когда в том же 1861 году 2 апреля маркиз Велепольский, эмигрировавший в 1831 году, приехал в Варшаву, по Высочайшему повелению вступил в управление и принимал представителей духовных и властей, то он обратился особенно радушно к евреям, этому, как он сказал, «зародышу среднего сословия, пропадающему втуне». известно, что этим предпочтением евреев страшно обиделось католическое духовенство и тогда же открыто примкнуло к повстанию; позже Велепольский провел в польский государственный совет еврея Матиаса Розена. Пример небывалый!

Выработав еврейство и шляхетство, история Польши осталась верной себе до мелочей. Подобно тому, как двигалась эта история между двух крайностей, между «nie pozwalam» каждого отдельного дворянина, останавливавшего этим возгласом течение государственных дел всей страны, и «padam do nog» хлопа, — выражением, существующим и поныне в польском разговоре, так точно колебалась Польша и в территориальном отношении. Совершенно справедливо замечает профессор Кареев, что «настоящую польщизну составляли великая и малая Польша с Мазовией и эти земли находились справа, на востоке государства»; но что в конце, допустив образование Габсбургской и Гогенцоллернской монархий, Польша утратила всю свой западную половину (Силезию, Поморье, Полабских Славян) и названные земли из восточных сделались в ней западными. Эта земельная перекочевка настолько же своеобразна, как «liberum veto» шляхты, как «юридики» в Варшаве, как постоянное покровительство евреям, — эта красная нить польской истории, как, наконец, эти замечательные слова польского короля Владислава казакам, искавшим его защиты, — слова гласившие, что казаки имеют сабли и им остается самим добиться своих прав! Король, вызывающий своих подданных на восстание, король-повстанец!! И Малороссия, действительно, поднялась тогда на смертельную борьбу с Польшей, добила Польшу. Справедливо замечает Коялович, что сожаление и сочувствие, вызывавшееся и вызываемое польской печатью к судьбам поляков, имело предметом своим только шляхту, а никак не народ, «присутствовавший при падении Польши с гробовым молчанием». Это гробовое молчание народа, при падении своей страны, своего государства, просуществовавшего около тысячи лет, поразительно!»

Богатство и роскошь внешности Варшавы, её палаццо, сады и бульвары, её величественные сооружения, как, например, городской фильтр, составляет совершенный pendant богатству и роскоши Риги. Только под Русской Державой достигли эти обе окраины наши, немецкая и польская, того расцвета, которым поражают они теперь. По словам Янжула, фабричная производительность в Польше еще за предпоследнее десятилетие развилась в два с половиной раза более, чем в остальной Империи, и, запертая с западной стороны покровительственным тарифом, получила на востоке необъятный рынок Российской Империи и все, что за ним. Поучительная с этой стороны история польской производительности имеет еще и высокое политическое значение, так как в Калишской губернии, например, иностранное землевладение сравнительно с местным достигает чудовищной цифры 44%.

С именем Бреста возникает в памяти, со всеми своими неприятными и чувствуемыми до сих пор последствиями, история знаменитой унии. Созданная для того, чтобы убить древнее, местное православие, она принята на третьем по счету соборе на этот предмет, состоявшемся в Бресте в 1596 году, при брестском епископе Игнатии Поцее и по желанию короля Сигизмунда III. Поцей и Терлецкий, два православные епископа, ездили с проектом унии в Рим и привезли его с папским благословением. на третьем брестском соборе большинство представителей православной церкви и земских чинов Литвы тогда же объявили эту унию незаконной; но польское правительство все-таки ввело ее, и скоро в Бресте оставалась только одна православная церковь, и имелось три униатские. На своем месте придется поговорить об унии подробнее.

Вслед за Брестом был посещен Минск. Отсюда, когда губернаторствовал в 1796-1806 годах Корнеев, местное дворянство, чрез представителя своего Хоминского, подало императору Павлу I адрес о возвращении польского управления и передаче униатов католической церкви; Хоминский, посланный обратно в Минск, хотя и был арестован, но в течение многих лет, будучи арестованным, все-таки оставался предводителем дворянства. В архиве минского губернского правления хранятся дела 1812 года с Высочайшими Александра I повелениями о принятии на прежние должности польских чиновников, вступивших на службу Наполеона, и о том, чтобы имения их не секвестровать. В Минске же, когда, в одно из путешествий императора Александра II, город прихорашивался, то управлявший палатой государственных имуществ Квинт прямо заявлял, как сообщает Ратч, что правительство «интересуется не церковью, а костелом». Эти противорусские проявления в Минске, в одном из центров западного края, непримиримы с государственным строем Империи, и граф Муравьев хорошо понимал практически то, что выражено теоретически Гильфердингом, когда он говорит, что «корень зла польского вопроса не в самой Польше, а в западной Руси». и что мы, русские, в течение трех поколений явили здесь то чудо, что побежденная народность польская, в 1.270.000 человек, и паны, переименованные в дворян, угнетала народность победившую, а именно русскую, в 6.500.000 человек. Необходимо заметить, что в Минской губернии, в Новогрудке, родился знаменитый Мицкевич, а с этим именем соединена значительная часть судеб польского народа за последние пятьдесят лет его посмертного существования.

С приближением к Смоленску путь шел по тем местностям, в которых не одно столетие, в борьбе за обладание смоленскими твердынями, сосредоточивалась, как в центре, борьба России с Польшей, борьба, рассеянная в неисчислимых проявлениях в долгие века по всей западной стороне; отсюда, из Смоленска, служившего последним этапом поляков по пути к Москве, шли они неоднократно на Кремль, и примеру их последовал Наполеон, с тем же успехом. Сюда, к осажденному поляками Смоленску, защищаемому боярином Шеиным, являлись из отчаявшейся в своих судьбах Москвы посольства. здесь, сдав Смоленск, груду окровавленных развалин «нового Сагунта», как говорит Карамзин, при другом царе и других обстоятельствах, тот же самый Шеин, в 1632 году, уже дряхлым стариком, явил при осаде Смоленска, когда-то им так славно защищаемого, какое-то особенное равнодушие, вызвавшее, между прочим, пререкания между двумя нашими военачальниками. причем Лесли, на глазах Шеина, застрелил Сандерсона; и Шеину в 1643 году, по приказу царскому, отрублена голова. Олеарий подозревает Шеина в измене. Сюда же, в Смоленск, для наказания стрельцов, прибыл в 1693 году Петр I, и смертная казнь десятого была отменена только по усиленному ходатайству игуменьи Вознесенского монастыря Марфы Радванской. Петр I был в Смоленске много раз; в войне с Карлом XII, по указу цареву, в город прислан, чтобы следить за приготовлениями, царевич Алексей Петрович. в 1708 году вступила сюда, после победы под Лесным, гвардия, и привела с собой пленных шведов; чрез Смоленск провезены были две жертвы Мазепы, Кочубей и Искра. доказательством того, что еще в 1735 году очень сильны были здесь польские тенденции, служить измена губернатора князя Черкасского, — одна из своеобразнейших страниц в истории нашей администрации. Судьба Смоленска в 1812 году, подвиги Энгельгардта и Шубина достаточно известны; уборка мертвых тел в губернии продолжалась по уходе французов три месяца, и город Смоленск потерял ценностей на 6.592.000 руб.

С приближением к Калуге и Туле путники подвигались к тем местам, по которым некогда пролегали главные пути татарских опустошений, так называемые «сакмы». Калуга, заодно с Коломной, Серпуховом и Алексиным, входила в состав «сторожевой линии», или «украинских городов». В 1598 году с целью защиты против татар поставлены были здесь Годуновым крепости, сделаны засеки и устроена судовая или плавная рать по Оке Может быть, даже вероятно, что Калуга основана Дмитрием Донским, потому что первое упоминание о ней находится в завещании куликовского героя. Иоанн IV, желая заселить Украину и землю Северскую людьми годными на ратное дело, главным образом, против постоянно наседавших отсюда татар, не мешал укрываться в этих местах всяким бежавшим преступникам; ту же мысль проводили в жизнь и царь Феодор, и царь Борис. Время первого самозванца прошло для Калуги, сравнительно, мирно; но тут-то, как говорит Авраамий Палицын, «более двадесяти тысяч сицевых воров» послужили основанием образования полчищ князей Шаховского и Телятевского, возмущавших страну во имя другого, еще не приисканного, второго самозванца. тут выросла в преступной силе своей фигура бывшего холопа князя Телятевского — Болотникова; здесь встречали мощный и злой отпор московские рати. сюда бежал всем известный тушинский вор, и в феврале месяце, на коне, в конфедератке, при сабле и пистолетах, прискакала к нему Марина и составила придворный штат свой из немок, спасших жизнь пастору Беру, историографу этих мест и дней. Сюда же бежал тушинский вор вторично пьянствовать и ликовать, пока, наконец, не был убит на охоте татарином Арасланом. Сидел в свое время в Калуге и князь Пожарский, для истребления шаек Лисовского, Чаплинского и Опалинского; владел Калугой, чтобы спалить ее, и Сагайдачный. Совершенно исчезли из этой страны поляки только в 1634 году, когда царь Алексей Михайлович купил у них Серпейск за 20.000 руб. Дом Марины Мнишек, сравнительно недавно подаренный вдовой генерал-адъютанта Сухозанета калужскому дворянству, — перл гражданского зодчества XVII века. Пережила, наконец, Калуга страшные минуты, ожидая движения на нее Наполеона I, при отступлении из Москвы, и спасена боем под Тарутином. Калужане хотели тогда же просить Государя дозволить поминать на ектениях, после царской семьи, и Кутузова, но маститый вождь отклонил это ходатайство. Калужская губерния, с её Брынскими лесами, её засеками, сбродом воровского населения, и памятью недалекой самозванщины, сделала то, что раскол, с 1700 года в особенности, свил здесь гнездо в Брынских лесах настолько сильное, что раскольники нападали на помещиков и разграбили мещовский Георгиевский монастырь.

В судьбе самозванцев и нападениях татар играла важную роль также и Тула с её уездами. Тут «вхолмились» курганы, молчаливые следы судьбищенского боя и боя при Лопасне 1555 и 1572 годов; тут появлялись полчища татарские, которые, как замечает Карамзин, выдвигались на Москву Крымом, «этим ядовитым гадом, издыхающим и язвящим, своим смертоносным жалом»; тут тоже устроены были по стране, при царе Михаиле Феодоровиче окопы, валы, засеки; здесь тоже, по лесам и в засеках, гнездилась украинская вольница, и отсюда пошла она, предводимая Косолапом, и взяла Калугу, а потом и Тулу в 1603 и 1604 годах. Когда, в 1605 году, бояре и воеводы передались Лжедмитрию, били ему челом, тогда Тула, которую самозванец объявил своей столицей, встретила его колокольным звоном, а архиепископом Игнатием провозглашено самозванцу первое многолетие. 100.000 народа, всякой сволочи, ликовало тогда в Туле; сюда прибыли из Москвы с повинной князья и бояре и привезли государственную печать, ключи от казны и целый сонм царедворцев. Отсюда пошел самозванец торжественно на Москву, где, почти через год, пристрелен дворянами Воейковым и Волуевым. В Туле засел в свое время также и второй самозванец, и сюда-то вышел на него сам царь Василий. Все нападения московской рати на Тулу были, однако, безуспешны, и только исполнение совета боярского сына Кравкова, предложившего затопить Тулу, привели к концу: между берегов реки Упы поставлена плотина, следы которой еще были видны в 1850 году, и мятежники были осилены голодом и водой. Самозванец, взятый под Тулой 10 октября 1607 года, отвезен в Каргополь и утоплен в озере Лаче. Это пустынное озеро Олонецкой губернии приняло в себя не одного только тушинского вора, но и Болотникова, и Нагибу. Окончательно обратилась Тула к закону только на голос Пожарского в 1612 году.

В настоящее время любопытнейшую достопримечательность Тулы представляет оружейный завод. Еще в 1595 году царь Феодор Иоаннович даровал 30 самопальным мастерам за Упой земли; при Петре I было уже 749 самопальников. Между мастерами имелся тогда Никита Демидов, и царь Петр лично узнал его. В 1712 году состоялся указ о построении в Туле казенного оружейного завода. Одним из устроителей его, вторым по порядку, был Я. В. Брюс, составитель знаменитого календаря. Последние крупные перестройки завода поручены были комиссии, под председательством генерал-лейтенанта Нотбека. Сила завода в настоящее время поразительна: при дневной работе он может изготовит 125.000 винтовок в год, при ночной до 200.000! Здесь рождался и отделывался в огне и воде наш знаменитый суворовский штык, настолько же несокрушимый и сегодня, как в былые годы; куда, куда не ходили из Тулы работать эти штыки! Вероятно, ранее оружейного дела зародилось и пошло в Туле в ход кустарное производство знаменитых тульских самоваров, кофейников, тазов и проч., плодящихся сотнями тысяч и рассылаемых не только по России, но и по всему белому Свету.

Обозрением твердынь Троице-Сергиевой лавры под Москвой завершилось путешествие. Тут ли нет прошедшего, здесь ли не сказалось русское сердце в былые годы России, под осенением множества православных крестов? Некоторые воспоминания должны будут занять подобающее место.

Ковна.

Общий вид города. Собор. Памятник 1812 года. Прежнее торговое и военное значение Ковны. Жмудины. Сравнение православных и католических приходов. Значение католического дворянства. Евреи в мещанском и городском самоуправлении; роль русских. Особые мнения. Воспоминания о Николае I. Красота окрестностей. Пожайский монастырь. Отъезд в Юрбург.

В Ковне[18], согласно официальным данным, православных церквей (считая и единоверческую) и католических костелов поровну, по шести; тем не менее внешнее обличие представляется, несомненно, католическим, потому, во-первых, что большинство православных храмов переделано из католических, причем сохранились многие свойственные последним отличия как в планировке, так и во внешности и её деталях, а во-вторых, потому, что католические церкви заняли лучшие, наиболее заметные места. Что касается еврейских синагог и молитвенных домов, их как-то незаметно: они предпочитают скромность и никогда не выдвигаются. Официальные данные сообщают, что синагог в Ковне всего две, зато еврейских молитвенных школ 34. Из числа 50.000 жителей Ковны, православных — 6.800, католиков — 9.400 и евреев — 34.000. ясно, что молитвенные школы должны играть роль синагог, иначе молящимся негде поместиться.

Есть основание полагать, что какая-то православная церковь имелась в Ковне еще в XVI веке, и уже в 1620 году король Сигизмунд III велел закрыть ее; нынешние православные храмы в губернии почти все переделаны из католических костелов.

Александро-Невский собор Ковны производит впечатление далеко не богатое. Он построен иезуитами в 1759 году и, после их изгнания в 1824 году преобразован в православный приходский, а в 1843 — в соборный. Фасад его, сохраняющий католическое обличие, обращен к обсаженной высокими тополями площади и смотрит на бывший большой дворец, ныне здание думы, и внушительный памятник 1812 года. Внутри собора — впечатление пустоты; в нем всего один только алтарь; белые стены, почти совершенно обнаженные от икон, глядят уныло; сиротствуют также, глядя на небогатый иконостас, четыре голые основные столба церкви; имеется еще и место бывшего помещения органа; во многих деталях сквозит католичество.

Близ собора находится чугунный памятник 1812 года, хорошо всем известный по множеству гравюр и фотографий; это, если судить по наружности, родной брат памятников, возвышающихся на полях бородинских и при Тарутине. Постановка памятника в Ковне совершенно уместна: «на начинающего Бог», гласит надпись на памятнике, поставленном в том именно городе, где 12 июня 1812 года войска Наполеона вторглись в Россию. уже 12 декабря, в холод и стужу, под непосредственными ударами атамана графа Платова, переправлялись тут же через Неман убегавшие остатки французской армии. Памятник этот составляет герб губернии. Уцелел еще на набережной Немана дом, принадлежащий Эссен, из окна которого следил Наполеон за переправой своих полчищ, направлявшихся в Россию.

Наполеоновой горой называется уединенно стоящий в трех верстах выше города холм в двадцать пять сажен вышины, где, как говорят местные жители, совершилась эта переправа; к этому холму направляются иногда гуляющие. Другая гора, прямо против Николаевского проспекта, называется Петровской, в память празднования на ней в 1872 году двухсотлетия со дня рождения Петра Великого. она тоже служит местом прогулок, и вид с неё на Ковну доказывает воочию, что город этот, раскинутый на крутых боках прибрежья Немана и изгибающийся в лощинах, по внешности своей один из самых красивых.

Невдали от памятника высится незатейливой архитектуры с башенкой фасад бывшего большего дворца, в котором неоднократно останавливался Николай I; теперь в нем помещается городская дума. Лестница, коридоры, комнаты думы не велики, душны, темны и, как должно думать, вовсе не соответствуют светлым намерениям живого персонала, их одухотворяющего. Значительно ветх обликом своим видный с площади католический костел, напоминающий готические мотивы, — одно из крупнейших зданий северо-западного края, основанный в XV веке; он принадлежал монахам Августинского ордена; в нем девять алтарей.

На пороге истории Ковны, как города, высится мифическая личность Конаса, праотца литовских князей, и 1030 год. В переулке, вблизи православного собора и городской больницы, сохранился старинный дом с фронтоном, на месте которого, говорить предание, стояло капище Перуна. Говорят, будто еще в тридцатых годах нынешнего столетия в музее варшавского общества любителей наук сохранялась статуэтка Перуна, найденная в этом здании замурованной в стену графом Коссаковским. Сведение очень любопытное, но вполне мифической окраски.

Несомненные исторические цифры для Ковны начинаются с XIV века: тут уже существовали укрепления. Расположенная при слиянии Немана и Вилии, воспетая Мицкевичем, Ковна, один из древнейших литовских городов, постоянно в течение столетий служила яблоком раздора между Литвой и крестоносцами балтийского побережья. Военное и торговое значение её сливается воедино в XVI и ХVII столетиях; здесь имелись фактории: голландская, английская, прусская, шведская и венецианская, с оборотом в один миллион дукатов. В военном отношении Ковна занимала не менее видную роль. Развалины древнего замка и поныне видны при впадении Вилии, — их называют замком королевы Боны. так это или нет, — решить трудно; но верно то, что балтийские рыцари, разрушив в 1362 году замок, построили в 1384 году новый. Место для этого замка было уступлено немецким рыцарям, на протяжении семи верст в окружности, Витовтом, в мае месяце; считая этот пункт чрезвычайно важным, рыцари в течение шести недель воздвигли укрепление, причем работой было занято 60.000 человек и 80.000 лошадей. Эти цифры очень красноречивы для определения военного значения Ковны в былое время; замок назван «Ritters-Werder»; для полной недоступности он отделен каналом, соединявшим Неман с Вилией, так что стоял на острове. Уже в октябре того же года замок взят обратно Ягайлой, причем прибывший на помощь к рыцарям магистр Конрад Валленрод (имя которого сделалось программой в поэме Мицкевича) отражен. Этот момент — один из множества в истории Ковны, то и дело переходившей из рук в руки и игравшей незавидную роль мячика. Кирпичные кладки развалин башни и стен обрамляют теперь здание католической семинарии, переведенной сюда Муравьевым, для более удобного за ней наблюдения, из местечка Ворна.

Не останавливаясь на перечне всех судеб, касавшихся Ковны, необходимо напомнить, что по третьему разделу Польши в 1795 году жмудские земли, то есть Ковенская губерния, отошли к России. Входя в состав наместничества, а затем разных губерний, Высочайшим указом, данным сенату в 1842 году, город стал центральным пунктом новой губернии, Ковенской, которая и открыта в 1843 году, в составе семи уездов.

Ковенская губерния почти целиком населена жмудью, историческое имя которого заменено новейшим административным именем, но переиначено оно в своем значении, за долгий ход веков, гораздо менее, чем имя другого племени литовского — пруссов, давших свое имя, в качестве посмертного наследия, нынешнему королевству Прусскому. 40% населения Ковенской губернии жмудины (немного имеется их налицо в Сувалкской губернии и в Пруссии); 26% литовцы, 19% евреи, остальное — смесь. Следовательно, губерния эта жмудская и, как таковая, не лишена своих особенностей; долгое пребывание под польским владычеством обусловило то, что ксендзы из жмудинов наиболее рьяные. Из числа 1.538.000 жителей губернии 1.200.000 католиков; православных в губернии всего только 2%, и этим сказана вся трудность, вся ответственность их положения. Католических приходов в губернии около 200, причем некоторые из них достигают почтенной цифры 10.000 человек и делают из ксендза человека не только обеспеченного, но и, сравнительно, богатого. По одному разу в год и более совершаются в костелах так называемые «фесты», служащие поводом для съезда ксендзов и установления общей программы их отношений к пастве. большинство ксендзов литовцы и жмудины, и они постоянно пополняются из сыновей наиболее зажиточных крестьян; сдав экзамен по программе четвертого класса гимназии, эти юноши поступают в тельшевскую римско-католическую семинарию, находящуюся в Ковне и являющуюся тоже вполне дисциплинированным католическим центром. Ежегодные объезды католических епископов, длящиеся иногда по два месяца, являются триумфальными шествиями и дают повод к целого рода характерным манифестациям. Православных приходов в губернии только 26, и самые крупные не превышают 1.000 человек, причем ближайшие церкви находятся иногда на семидесятиверстном расстоянии; понятно, что средства наших священников очень малы, а регулярных объездов русских епископов, кажется, не бывает, и внешнее обличие православия, по сравнению с католичеством, подлежало бы некоторому подновлению. Говоря об этом, нельзя не вспомнить, что при губернаторе генерал-майоре Мельницком, покинувшем губернию в 1886 году, сделан перевод Св. Писания на жмудский язык и тем выполнен один из важнейших шагов русского дела, к несчастью, зачастую опаздывающих. Названный губернатор оставил по себе, как человек истинно русский, добрую память в местных русских; это — тот самый Мельницкий, который много помог Скобелеву на Зеленых Горах.

Значению католической церкви здесь много способствует местное дворянство. Из числа семи предводителей только один — православный. Значительным средством воздействия со стороны дворянства на крестьян являются «собрания ссудно-сберегательных товариществ». Если при всем том, что сказано, принять во внимание, что существующие еще здесь мировые посредники смотрят на себя, как на чиновников, а не как на попечителей крестьян, в силу обстоятельств, обусловливающих их особничество и их невольное отклонение от польских дворян землевладельцев, что вся низшая администрация (менее 700 рублей жалованья) состоит исключительно из католиков. — так как «свой человек» на 300 рублей казенного жалованья кое-как проживет, а приезжий русский непременно умрет с голоду, — то нельзя не удивиться тому, как живучи до сих пор семена, брошенные графом Муравьевым, не успевшие окончательно заглохнуть за время генерал-губернатора Потапова.

Западный край — не Царство Польское. Край этот исконно литовско-жмудско-русская земля, и все, что напоминает о бывшем единении его с Варшавой, хотя бы такая мелочь, как езда цугом, с уносом, должно быть устранено.

Без участия западного края, как говорят несомненные авторитеты, нет польского вопроса; без податливости и слепого доверия русских — особничество западного края и его тяготение к Варшаве — не более как механический и химический nonsense. В 1610 году, в знаменитом сочинения «Фринос» Мелетий Смотрицкий оплакивает переход в латинство лучших православных дворянских родов Западной Руси: Чарторыйских, Вишневецких, Сангушек, Масальских, Сапеги, Гурки, Тышкевичей и многих, многих других. Прошло почти 300 лет, и хотя переход из православия в католичество законом запрещен, но не запрещено русским людям, носящим старые русские имена, поляковать вволю. не запрещено лицам, стоящим далеко не на низшей ступени местной администрации, утверждать, «что польского вопроса не существует» и что верноподданнические чувства на западной окраине нашей «таковы же как и в Москве»! Наркотические средства усыпления русских очень действительны, но со временем дозы их приходится увеличивать, и, наконец, они теряют способность усыпления совсем.

Линково поле, находящееся от города верстах в четырех, расположено на высокой горе; путь к нему идет по плотовому мосту через Вилию, и с крутого подъема вид на город очень красив. Подле моста ясно видна башня королевы Боны и остатки древней замковой стены. Видна и православная церковь св. Николая; здесь был до 1845 года католический монастырь. Николай I, в одну из частых поездок своих в западный край, едва не утонул в Немане, так как лед под экипажем проломился, и в память избавления повелел в 1853 году освятить опустевший костел во имя чудотворца Николая; в монастырских зданиях помещается теперь больница.

Следует вспомнить об одном легендарном рассказе, сохранившемся тоже от времени Николая I. В одну из поездок царя тогдашний губернатор, — имени не называют, — не желая, чтобы очи государевы видели массу серого, невзрачного населения всяких беспаспортных, распорядился об удалении их из города на гору, по пути, уже сделанному государем. Легенда говорит, не объясняя причины, что губернатор почему-то не сопровождал государя при его отъезде; можно представить себе его страх и удивление, когда государь, неожиданно изменив маршрут, очутился именно на той горе, на которой были скучены всякие порочные, и повелел всю эту массу народа послать в распоряжение губернатора обратно. Типична была, если только легенда — не сочинение досужего человека, картина появления могучего императора на временно населенной всяким сбродом горе!

Соседняя с городом местность, вдоль которой, по левому берегу Немана, широким венцом тянутся форты и батареи, чрезвычайно красива и напоминает многие места Тюрингии и Гарца. Глубокие долины, как, например, ручья Марвянки на левом берегу и скаты близ Наполеоновой горы, это — нескончаемый ряд очень хорошеньких панорам пересеченной местности, покрытой местами роскошной растительностью кленов, осокори, липы и дубов. рассказывали, что находящаяся недалеко отсюда долина Мицкевича еще красивее, чем то, что довелось видеть; Мицкевич был здесь где-то учителем, и имя его с тех пор присвоено долине. С одного из фортов видны строения Пожайского монастыря; монастырь этот и до сих пор прозывается «Камедулами», потому что он построен в XVII веке для монахов Камедульского ордена литовским канцлером Пацем и стоил восемь бочек золота; в склепе имеются гробницы основателя, его семьи и прислуги; он стал православным только в 1832 году. В монастырской ограде покоится Львов, известный автор народного гимна: «Боже, царя храни», умерший в 1871 году, недалеко отсюда в имении своем — Романи; здесь же жил на покое один из главных деятелей по воссоединению униатов, бывший минский архиепископ Антоний Зубко.

На обратном пути с левого берега Немана путники переехали по понтонному мосту, подле деревни Понемунь, получившей историческое имя вслед за переправой Наполеона. На самом деле место этой переправы, говорят, было выше и смотрел на нее Наполеон не с Наполеоновой горы, а с другого соседнего гребня. Гравюра Шамбре, 1823 — 1824 года, хорошо и ясно воспроизводит эту местность.

Местность правого берега не уступает в красоте и игривости местности левого берега; воинственный вид фортов и батарей — тот же. Следует заметить, что крепостной гарнизон Ковны остается на зиму без церкви, и этому есть своя причина. Военный лазарет находился когда-то в Кармелитском монастыре; вслед за повстанием, он закрыт по распоряжению Муравьева, прячем, думал он церковь его перестроить в православную. Не разделяя по этому вопросу мнения своего предшественника, граф Тотлебен, говорят, по особому ходатайству местных жителей, возвратил это здание в лоно католической церкви. Здравый взгляд покойного графа Муравьева на действительное значение северо-западного края, как известно, должен был много раз уступать место другим взглядам, может быть, более гуманным, но, во всяком случае, непрактичным и не способствующим тому, чтобы твердо обеспечить, в чисто русских интересах, трудное управление этой областью.

Неман от Ковны до Юрбурга.

Значение этих мест для контрабанды. Характер Немана и плавание по нему. Желательные улучшения в судоходстве. Древние пажити Литвы и Жмуди. Место языческого «3нича» и «Ромновэ». Мифическое значение первого жреца и культа. Последние убежища европейского язычества. Исторические места. Характеристика литовских князей, клонившихся к Руси и православию. Приезд в Юрбург.

Ровно в час пополудни, 16 июня, отошел пароход «Мария-Антуанетта» от ковенской пристани; ему предстояло сделать до Юрбурга 87 верст. Часть реки Немана, с которой предстояло ознакомиться, и самое местечко Юрбург представляли два совершенно противоположные интереса; один из них, это — бесконечно древние пажити литовско-жмудской языческой святыни и истории, другой — характера вполне современного, животрепещущего, именно вопрос о контрабанде, которая именно здесь, в этих местах, свила свои теплейшие гнезда, — гнезда, до такой степени теплые, что если, согласно сведениям 1886 года, по всей европейской окраине нашей, включая северное поморье и моря Черное и Азовское, оценочная цифра контрабанды достигала 422.000 рублей, то здесь в одном вержболовском таможенном округ цифра эта достигает более чем половины всей суммы, а именно 232.000 руб. Понятно, как любопытен этот округ, включающий в себе вполне излюбленные немецко-еврейской деятельностью места. Прежде всего следует, однако, сделать краткую характеристику самой реки Немана, играющей далеко не последнюю роль в бытовой жизни западного края.

Красивые окрестности Ковны, с их холмами и долинами, с глубокой зеленью садов и рощ, как бы не желая отступать от глаз путешествующего, спускаются вниз по течению Немана, сопутствуя пароходу.

Возвышенности тянулись с обеих сторон, зелени много, и шпили и башни костелов то и дело мелькают как по берегам, так и вдали. Внешность обоих берегов вполне единообразна; но административные учреждения справа и слева парохода — совсем другие. Налево — Царство Польское, самое имя которого создано Александром I, Сувалкская губерния, в ней уездные начальники — маленькие губернаторы, и под ними низшие единицы власти — земские стражники; при этом всесословная волость, гмина, в которой помещик может быть войтом; направо — западный край, губерния Ковенская, с исправниками и урядниками и с волостью того же характера, что и в Великой России. Не думали, конечно, древние княжества Полоцкое и Мазовецкое, что далекое от них будущее, то есть настоящее время, исполосует в административном отношении так разнообразно их долгим временем слагавшиеся и распадавшиеся тела.

Обличие Немана и разнохарактерность бытовой стороны обоих берегов напоминали, как две капли воды, обличие другой реки, посещенной два года тому назад, а именно Западной Двины. Но существенная разница между ними та, что Двина принадлежит нам вплоть до самого устья, до Усть-Двинска, тогда как Неман изливается в море в пределах Пруссии. Не говоря о крупных неудобствах, зависящих от этого, изменить которые не во власти нашего правительства, есть многие другие, которые могут быть облегчены. Так, по отзывам местных жителей, местные международные законоположения могли бы быть пересмотрены для уравновешения прав обоих соседних государств, и тогда, может быть, были бы удалены также и те три поперечные сети, которые поставлены теперь поперек реки Немана в Пруссии (так говорили) и совершенно закрывают рыбе возможность побывать и в русской части реки.

Вся длина Немана 830 верст (суда ходят на 730). В Ковне ширина его около 100 саж., в Юрбурге 135, при глубине от 3 до 12 футов и быстрине около 6 верст в час. Самые крупные суда, спускающиеся сверху, это — витины, поднимающие до 15.000 пудов груза; затем следуют вайдаки — 4.500 пудов, барки и полубарки от 2 до 5.000 пудов; снизу из Пруссии приходят баты и берлинки, груз которых не превышает 5.000 пудов. Плотов, если судит по тому, что довелось видеть в устьях Вилии, Невяжи и Дубиссы, сплавляется чрезвычайно много.

Довольно живая местная деятельность могла бы еще более развиться, если бы были исполнены некоторые справедливые пожелания. В проезд путешественников Неман вступил в период мелководья. На протяжении 87 верст от Ковны до Юрбурга оказалось в это время шесть препятствий, в виде песчаных мелей, для той осадки судов, при которой судоходство считается здесь возможным, а именно при осадке в один аршин. Наиболее затруднительные перекаты следующие: у деревни Вершва, в 3,5 верстах ниже Ковны, у деревни Кольве, в 47 верстах, и Элсоноров, в 70 верстах. Изменения песчаного русла реки настолько часты и капризны, что служащим на перекатах, проверяющим фарватер, приходится почти ежедневно переставлять знаки.

Аршинная осадка судов и узкость хода, очевидно, препятствуют развитию бойкого судового движения. Между тем оно могло бы развиться в значительно больших размерах, чем грузовое движение железных дорог, идущих параллельно реке, так как провозная плата по реке могла бы быть меньше во много раз против железнодорожных тарифов. С улучшением сплавного пути к заграничным рынкам, омывающего с притоками весь северо-западный край, все произведения этого края, которые не выдерживают провозной платы по железным дорогам, могли бы найти удобный сбыт за границу, а такими произведениями мы богаты. Кроме местного значения, Неман имеет огромное значение, как путь, входящий в состав Огинской системы, которая при некоторых улучшениях могла бы доставить весь груз, отправляемый теперь с многочисленных пристаней днепровского бассейна водой до полесских железных дорог в десятках миллионов пудов, в обход системы.

По отзывам грузоотправителей, улучшение Немана до осадки судов в меженное время в ¹/₂ сажени дало бы возможность начать правильное и бойкое товарно-пассажирское и буксирное пароходство, а по отзывам людей, сведущих в технике, выправление реки в пределах всего Немана потребовало бы ежегодного расхода только в несколько десятков тысяч. Следует заметить, что лет десять тому назад Неман даже в таком состоянии, в каком находится он теперь, сплавлял в двадцать раз более настоящего количества хлебного груза; движение хлеба почти прекратилось, потому что страховые общества с 1883 года отказались от страхования груза на этой реке, во-первых, вследствие значительных и опасных препятствий, во-вторых, вследствие сделок с агентами (евреями) относительно умышленного затопления страхованных грузов в судах. В настоящее же время все судоходство заключается в движении плотов за границу и небольшого количества хлебных грузов с берегов Немана.

Средним числом рекой Неманом отправляется до 2.500 судов с грузом, преимущественно с хлебом, в 7.000.000 пудов, и до 8.000 плотов, причем ценность плотов и груза определяется в 4 миллиона рублей. Почти все это количество, за исключением 2.000 плотов (для местных нужд), отправляется чрез Ковну в Пруссию (плоты в Ковне перевязываются более длинные). Приходит же из Пруссии в город Ковну и направляется выше до 1.000 судов с различным грузом в 1.200.000 пудов.

Для усиления деятельности Немана и противодействия боевым пошлинам Пруссии на русские произведения, конечно, желательно было бы восстановить старый проект, отчасти уже выполненный, — соединения Немана с внндавским портом, а именно реки Дубиссы, впадающей в Неман ниже Ковны в 42 верстах, с глубокой рекой Виндавой; канал и несколько шлюзов были построены, кажется, в 40-х годах, но работы почему-то не окончены. С улучшением Огинской системы и Немана можно было бы считать Черное и Балтийское моря действительно соединенными в пределах русских владений. Улучшение Немана было бы полезно не только в видах развития отечественной торговли, но и в стратегическом отношения, для подвозки войск и провианта к ковенским крепостям и к укрепленным лагерям и фортам, поднимающимся на берегах реки.

В плесе от Ковны до Юрбурга совершают правильные рейсы до пяти пассажирских и несколько немецких товарных пароходов.

На всех пароходах и берлинах, кроме парохода «Мария-Антуанетта», командиры и прислуга — прусские подданные. Местное судоходное начальство упорно борется, заставляя их плавать по русским правилам, которых они не хотят исполнять, считая свои, немецкие, более удобными. Инженер, заведующий судоходством, сделал недавно распоряжение, чтобы команда на пароходе производилась не иначе как на русском языке, но, несмотря на энергические требования, не может ничего сделать, так как вся прислуга почти совершенно не говорить по-русски: удалить же ее нельзя, потому что нет прямых законов о количестве иностранной прислуги, допускаемой на русских речных судах. Вообще немецкая и еврейская эксплуатация судоходства настолько велика, что борьба с ней становится здесь без помощи правительства совершенно невозможной.

Для местного судоходства было бы весьма полезно поддержать пароходное дело г. Ласси, на судне которого «Мария-Антуанетта» путники следовали. С 1855 года ковенским помещиком Ласси, потомком двух известных военачальников наших войск в XVIII веке, открыто пароходное движение по Неману в тех частях реки, где ранее его не было вовсе, как-то: от города Гродны вверх до местечка Мосты и станции Неман и от Гродны вниз по течению до Друскеник и до Ковны. Опыт, произведенный первыми глубоко сидящими пароходами, например, «Марией-Антуанеттой», доказал полную возможность развить правильное пароходное движение по реке в продолжение всей навигации.

Для постройки мелкосидящих пароходов, более соответствующих условиям Немана, г. Ласси устроен машиностроительный завод с верфью в его имении Горны, в 15 верстах от Гродны, подаренном деду его, генералу от инфантерии Ласси, внуку фельдмаршала, Александром I. Устроить этот завод было необходимо, вследствие совершенного отсутствия подобных заводов в крае. Специально изучив в Англии систему и конструкцию судов с мелкой осадкой, построенных в 1885 году для английских военных целей на реке Ниле, г. Ласси удалось создать тип судов, вполне пригодных для плавания со значительным грузом до 5.000 пудов по таким рекам, как Неман. Развитие этого дела до крупных размеров, несомненно может оказать большие услуги как нашей торговле, так и судоходству по Неману.

Не успела «Мария-Антуанетта» пройти мимо устья Невяжи, как глянули на левом берегу Сапежишки, в четырнадцати верстах от Ковны, костел которых стоит на том самом месте, где в священной роще горел некогда святой огонь «Знич»; немного далее на правом берегу, пройдя Вильки, древне-литовскую крепость XIV века, на правом же берегу, при впадении реки Дубиссы, виднеется Средник, одно из последних убежищ язычества, его святая святых — Ромновэ.

Ромновэ — это священная роща языческих литовцев. и всесильный, вполне таинственный по значению своему первый жрец, носивший нарицательное имя «криве-кривейто», один жезл которого, предъявленный его посланцем, повелевал языческими королями и князьями, имел свое главное местопребывание в древнейшем Ромновэ, в нынешней Восточной Пруссии, на реке Алле, подле местечка Шипенбейль; слово «ромновэ» означает место, полное благочестия. Когда Болеслав Польский в 1015 году вторгся в Пруссию, он сжег древнейшее священное Ромновэ и обязал языческую страну креститься. Священный огонь языческой рощи, потушенный на древнем пепелище, многократно возникал впоследствии в других местах и в последний раз блеснул он именно здесь, при впадении Дубиссы в Неман, на острове, подле литовской крепости Внесена, построенной в XII столетии.

В ряду многих закатившихся исторических величин, верховный жрец языческой Литвы «криве-кривейто», с VI по XI век, занимал совершенно исключительное положение и является богатым типом для литературного описания. Наибольшие подробности об этих мифических главарях литовского язычества дает нам орденский хроникер Дусбург (XIII-XIV века). В стране древнего Ромновэ высился дуб, в трех углублениях или нишах которого помещались изображения: Перкуна (бог солнца, с красным лицом, окруженным лучами), Петримпа (бог источников, плодородия — безбородый юноша) и Пиколя (бог луны, смерти, несчастий, с лицом смертельной бледности, седой, с белой повязкой на голове). Пред Перкуном горел неугасаемый огонь; решения главного жреца криве-кривейто считались бесконечно длинным белым поясом, опоясанным семь раз семь, то есть 49 раз, и колпаком, похожим на сахарную голову. Криве окружали вайделоты и вайделотки; последние, за нарушение целомудрия, наказывались смертью. Еще лет восемьдесят тому назад стояли в Курляндии святые дубы — память язычества, последний отклик погасшей власти верховного жреца, не имевшей себе равной и распространявшейся почти на всем протяжении от Балтийского моря до Карпат.

Разрушая древнейшее Ромновэ, Болеслав Польский уничтожил главный духовный центр многочисленных литовских народностей; было вслед затем, как сказано, несколько Ромновэ, несколько криве-кривейто, но власть их являлась только местной властью, в том или другом племени, и объединить всех литовцев для дружного отпора христианству не могла. Эти Ромновэ находились, поочередно, в жмудских землях, подле Немана. Последнее Ромновэ, говорит Коялович, находилось в Вильне, при впадении Вилейки в Вилию, где теперь высится костел, в колокольне которого, будто бы, имеются кирпичи этого последнего святилища. сохранилось предание, будто последний криве-кривейто Гинтовский, спасшийся после разорения виленского Ромновэ, в 1413 году, жил в деревне Онкапне, на границе Ковенского и Поневежского уездов. Если это справедливо, то можно предполагать, что Ромновэ, находившееся подле Средника, предшествовало вилейскому. Подле него шли неоднократно битвы литовцев с балтийскими рыцарями, уничтожившими это местное Ромновэ в 1294 году. Не надобно забывать, что литовские и чудские племена в те годы были последними язычниками Европы, и что мысль крестовых походов могла применяться только к ним одним.

Один только перечень имен собственных тех мест, вдоль которых шла «Мария-Антуанетта», напоминал длинные страницы местных летописей: Велиова, Равдан, замок Гелгуда, Скирстьмонь. Нынешние имена местечек и поместий совершенно заменили собой временные имена, данные им когда-то немецкими рыцарями; так исчезли: Коврадсвердер, Гейлигенбург, Мариенвердер, Фридсберг, Байерсбург и др. Здесь именно, в этих местах, словно нанизаны одни подле других крупнейшие исторические имена князей литовских: Витена, Ольгерда, Гедимина, Кейстута, Витовта, Свидригайлы, отстаивавших свою независимость от Польши и немецких рыцарей. Нет места вдоль этих красивых берегов, где бы не побывали названные князья много раз; урочища и замки исчезали, возникали новые, перестанавливались и переходили здесь из рук в руки с быстротой театральных декораций, и этим свидетельствуется воочию, что и история, в некоторые свои периоды, не признает медленности в поступательном своем движении.

Странно и даже не совсем понятно, почему здешние польские дворяне, владеющие теперь этими местами, с такой любовью рассказывают путнику о великих людях литовского былого, действовавших здесь; в этом есть какая-то невероятная непоследовательность. Все ши почти все, перечисленные выше государственные деятели, древне-литовской истории, принадлежали времени свободы Литвы, времени независимости её от Польши; все они бились с Польшей и, что еще важнее, тянули к русской народности, к православию, держались русского строя жизни и русского языка!

Для того, чтобы более наглядно изобразить тот, почти 150-летний, период литовской истории, в течение которого она дала своих собственных, лучших князей, — период, оканчивающийся первой, насильственной унией с Польшей в 1413 году, период в котором связь Литвы с православием и русской народностью вела ее, — так казалось, по крайней мере — к прочному объединению с возникавшей Россией, необходимо привести следующую табличку:

От двух братьев Витена и Гедимина начался, после смутных времен, вызванных смертью Миндовга, убитого в 1263 году, новый, славный литовский княжеский род. Хотя, надо заметить, уже сын этого полумифического Миндовга, Войшелк, принял не только православие, но и монашество. но родственное тяготение к Востоку, к России, сказалось еще полнее в династии, утверждавшейся на литовском великом княжении обоими братьями.

Витен то и дело отражает немецких рыцарей и поляков; но действительным устроителем Литовского государства является Гедимин, хорошо понявший значение для него русских сил, что и не могло быть иначе, потому что 2/3 его земель были русскими. Хотя в тяжелую пору борьбы своей с немецкими рыцарями, приискивая опоры, Гедимин переговаривался с папой о допущении в Литве католичества, но уже немецкие летописцы сказывают, что Гедиминова литовская сила возрастала от русских и большая часть сыновей его были православными. сам он оставался, правда, язычником, но жены его, Ольга и Ева, были православными княгинями, и русский язык, как свой язык, распространялся далеко на юг до самого Киева, присоединенного им к своим владениям. По смерти Гедимина, литовское княжение распадается на две части при двух его сыновьях Ольгерде и Кейстуте; но и тут продолжают первенствовать те же основные черты, хотя и в противоречивых проявлениях.

Ольгерд настойчиво следовал русскому направлению. Владения его доходили до Коломны и Можайска, он покровительствовал Новгороду, Пскову и Твери, и могло казаться одно время возможным то, что, вероятно, мерещилось в мечтах самому Ольгерду, что он, а не московский великокняжеский дом, объединит под своим скипетром всю Россию. Он был два раза женат на русских княжнах Марии и Юлиании, был крещен в православную веру, принял пред смертью, подобно Войшелку, схиму, и, как справедливо замечает Коялович, при нем русский язык стал языком высшего литовского сословия, языком государственным, и нет сомнения в том, что признаны были для русского населения «Русская Правда» и устав Св. Владимира. Что касается брата его Кейстута, с помощью которого Ольгерд сел на великокняжеский литовский престол, то он, правда, отличался особенной ревностью к язычеству и сидел в коренной Литве и на Жмуди, но это не мешало ему, язычнику, сохранять истинно-братские отношения к православному брату Ольгерду, и многократно воевать с Польшей, в которой он ясно предчувствовал смертельного врага своей земли. Он задавлен в 1383 году, по повелению племянника своего Ягайлы.

Русское направление литовской жизни, ясно намеченное Гедимином и Ольгердом, и вражда с Польшей, входившая в программу Кейстута, уже в следующем колене, в двух братьях Ягайле и Свидригайле и двоюродном их брате Витовте, находят себе три совершенно противоположные воззрения и изменяют развитие литовско-русской жизни в развитие польско-литовское.

Ягайла, сын русской княгини Юлиании, крещеный в православие и выросший под сильным русским влиянием, сразу воплощает в себе самый отвратительный тип политического проходимца. Для противодействия дяде своему Кейстуту и двоюродному брату Витовту, в видах объединения Гедиминова княжения, он дружится со злейшими врагами страны — балтийскими рыцарями; он соединяется с ханом Мамаем во время Куликовской битвы против Москвы и, наконец, в видах обеспечения себя и против Витовта, и против Москвы, бросается в открытые объятия Польши. Там, знал он, существует молодая королева Ядвига, и любит она, обручена и устраивает свидания с австрийским князем Вильгельмом, что не помешало Ягайле, зная, что поляки не пожелают иметь королем немца, явиться в качестве жениха. Невзрачность Ягайлы и его «волосатость» вызвали необходимость отправить из Польши особого посла для его осмотра. Осмотр оказался удачен, потому что слабой, небольшой и изнуренной смутами Польше нужен был союз с обширной и могущественной Литвой. Австрийский князь был удален, и Ягайло в 1386 году приезжает в Краков, принимает латинское крещение, уже будучи крещен в православие; женится на Ядвиге и, коронуясь польским венцом, соединяет его на своей голове с короной великого княжества Литовского. Этим актом обусловились все последующие судьбы Литвы и её долгая оторванность от России.

Одним из деяний, способствовавших возвышению Ягайлы, было то, что, коварно захватив дядю своего Кейстута, он удавил его в тюрьме, что не помешало ему крестить в Вильне язычников в католичество; причем проповедником являлся он сам, подносил веру на острие меча, а христианские имена давал «по кучкам» людям, приведенным для крещения на берег Вилии.

В Витовте, двоюродном брате Ягайлы, воплощается второй тип отношений Литвы к России. Хотя при дворе его, жившем то в Вильне, то в Луцке, еще были в ходу, по преданию, русский язык и образованность, но он все-таки упустил из виду основную мысль Гедимина и Ольгерда, и отшатнулся от русской основы. Побывав в свое время язычником, православным и, наконец, католиком, он с 1413 года, от времени сейма поляков и литовцев в Гродне, обусловил переход высшего литовского сословия к польщизне, с принятием им католичества вместо православия, и надолго отстранил Литву от России. Полное царство католицизма началось в Литве именно с него, хотя и он, как известно, не раз замышлял отделаться от Польши и возложить на себя самостоятельную корону.

Витовту, с утверждения Ягайлы, наследовал в великом княжестве Литовском брат Ягайлы — Свидригайло. В этом князе еще раз, с полной возможностью успеха, проснулись, вспыхнули и воплотились русские думы и православные надежды. Хотя он, по примеру Ягайла и Витовта, в 1386 году, перешел из православия в католичество и тоже вел переговоры с папой о соединении церквей, но опору свой чувствовал он в русских, в православных, и, будучи выдвинут вперед русско-литовской партией, он не замедлил объявить союз Литвы с Польшей пагубным для Литвы. В июне 1431 года начались междоусобные войны между двумя братьями, между королем Польши и великим князем Литвы, между католиками и православными, ставшими за Свидригайлу. Дело испортил себе сам Свидригайло, и последняя попытка его кончилась поражением при Вилькомире в 1435 году. Скоро вслед за тем на польском престоле и в литовском великом княжении сидело одно лицо — Казимир, а в Литву потянулись не только католики, но и иезуиты, введена инквизиция и, наконец, уния церквей.

Но могут возразить, что эти православно-русские веяния в литовском былом принеманской страны дело такое далекое, что на него и ссылаться нельзя, что это все было, да сплыло, и что западный край давно признал свое единение с Польшей и католичеством и видит в нем, а не в России, основы своего преуспеяния.

Что древнее единство с Русью и с православием гораздо более живуче в западном крае, чем это полагают, свидетельствует очень многое. Что литовско-языческая народность Литвы легко могла быть преобразована в православно-русскую, подтверждают сами польские писатели: Нарбут, Ярошевич, Чацкий и др.; о древней прочности православия в стране свидетельствует то, что ко времени крещения Литвы православными были 56 князей, 16 русских княжон находились в замужестве за литовскими князьями и 15 литовских княжон было выдано за русских князей. Литовские статуты в XVI и XVII веках издавались и печатались здесь на русском языке; в судах и с властями говорили по-русски, и 1-й пункт IV отдела литовского статута обязывает земского писаря писать исключительно на русском языке, а не на ином каком-либо. Наконец, крупнейшим доказательством живучести православия во всем западном крае, который, как местопребывание нынешней польской интеллигенции, поляки считают своим, служит вся кровавая история унии, от Вильны начатая на юг к Холму и дальше в казачьи степи малороссийского приднепровья.

Какая же это польская страна западный край, когда она потратила столько крови, чтобы бороться с Польшей и католичеством? Как же объяснить себе любезное отношение нынешних польских землевладельцев западного края к древним именам литовских героев, не желавших Польши, а желавших России? И как же, если признать, что западный край не Польша и не Россия, а сам по себе, как же не согласиться, что право считать его своим принадлежит гораздо более России, государству могущественному, фактически существующему, приобретшему этот край потоками русской крови, чем Польше, государственность которой схоронена и только старается жить посмертным существованием? Кто же вздумает утверждать без великого оскорбления истины, что надпись на выбитой при Екатерине II медали по случаю второго раздела Польши: «отторженное возвратих», — несправедлива и самозванна?

Нельзя было не прийти к этим мыслям, плавая вдоль живописных берегов Немана, мимо Велионы, в одном из холмов которой покоится Гедимин, великий князь литовский, убитый в 1341 году балтийскими рыцарями при осаде близ лежащего Байерсбурга; он убит каменным ядром, из огнестрельного оружия, впервые примененного в этих местах немцами для распространения христианства. Должно быть, по преданию, местные польские люди немцев не любят и выражаются иронически насчет того, что «нынче предпочитают населять край немцами, а не поляками».

Удивительна в самом деле судьба этого народа и местной польской интеллигенции. Интеллигенция эта была когда-то действительно местной народной литовской. С легкой руки Ягайлы и Витовта, перевалила она из православия в католичество и, так сказать, пропитавшись римскими взглядами, вернулась назад и села опять на свои прежние места! Вернувшись к старому очагу, католизовала она и католизует всеми правдами и неправдами; но живет она в народе чуждым элементом, и вся жизнь народа западной России, говорит совершенно справедливо Коялович, остается жизнью народа уединенного, лишенного своего родного, надежного, образованного сословия и потерявшего почти всю свой родную веру; нет у этого народа почти совершенно и среднего сословия, и поэтому нет в нем элементов, которые бы сознательно представляли его жизнь и развивали ее по родным её началам.

Юрбург.

Прибытие в Юрбург. Русская церковь. Песни и пляски жмудинов и литовцев. Значение вержболовской таможни.

По времени прибытия путников в Юрбург, находящийся в Россиенском уезде, легкая темнота теплого июльского вечера медленно одевала маленькое местечко. Небольшая местная церковь, как и значительная часть домов местечка, окружена густой зеленью; самая церковь очень не велика, имеет один алтарь и покрыта десятигранным шатром. В этот вечер путники присутствовали на народном гулянье жмудинов, состоявшемся на широком лугу.

Пляски жмудинов, исполнявшиеся и народном празднике, вовсе не характерны, медленны; особенной грации или красоты в этих вертевшихся людях не найти, полька и вальс пустили глубокие корни, совершенно также как между эстами и латышами прибалтийских губерний; народные танцы точно вытравлены. Заунывны и сродни нашим песни. Вот для характеристики, насчет музыкальности языка, слова последнего куплета одной из песен, музыка которой действительно не лишена мелодичности:

Это значит в подстрочном переводе:

Особенной звучности, как видно, в языке нет, но довольно своеобразная, а для филологов любопытна, близость созвучий в словах «кад аш» и «когда ж» и «мани иоуна», «меня юную».

Хотя несомненно, что на народном празднике участвовали главным образом жмудины, но, вероятно, имелись тут и представители другой части литовского племени, собственно литвины. Всех литовцев около 1.400.000, живущих; главным образом, в губерниях Ковенской и Витебской; ⁹/₁₀ этого числа находятся под скипетром России и только ¹/₁₀ принадлежит Пруссии. Совершенно верно выдвигает на вид Гильфердинг то, что признано всеми языковедами Европы, а именно, что нынешняя речь литовского крестьянина во многом гораздо более первообразна, чем язык древнейшего литературного памятника Европы — Гомера. сохранение этого доисторического типа языка совершенно сходствует с сохранением в тех же литовских лесах единственного представителя доисторического царства животных — зубра. Литовский народ был последним из арийских племен Европы, принявшим христианство. Еще в XVII веке польский писатель Ласицкий сообщал, как о современном ему факте, о поклонении Литвы языческим богам. литовские предания о происхождении кукушки, соловья, ласточки, вполне соответствуют мифическим легендам Греции, с некоторой разницей, конечно; и если у грека были только три парки, прявшие человеческую жизнь, то у литовца оказалось их целых девять.

Перечислять в этом любопытном направлении характерные доисторические особенности литовского и жмудского племен можно бы было и дальше, но достаточно сказать, к стыду нашему, на что указывает тот же Гильфердинг, что если, что сделано для изучения быта литвинов и их языка, то сделано это не для ⁹/₁₀ литовского племени, находящегося под русской властию, а для ¹/₁₀ его, находящейся под властью Пруссии. Немцы и литвины, принадлежащие Пруссии, выдвинули не одного деятеля этой научной разработки.

Есть, правда, и между русскими литвинами баснописец Станевич, поэты Пашкевич и Дроздовский, ученый исследователь Лаукис и другие. но, к сожалению, вся образованная и просветительная деятельность этих людей в Литве всегда оставалась монополией руководивших ею ксендзов; и русский человек, который пожелал бы узнать что-либо о литвинах, должен изучить сперва язык польский и затем уже чрез его посредство ознакомиться с языком и народностью литовской, бесконечно любопытной во многих и многих отношениях.

Чрезвычайно трудна, в этом отношении, задача местных деятелей министерства народного просвещения. В сборнике сведений о средних учебных заведениях Виленского учебного округа, в довольно длинном перечне истории гимназий, семинарий и училищ, остается постоянно на виду один и тот же факт, имевший место во всех центрах западного края — Вильне, Гродне, Минске, Витебске, Полоцке, Могилеве и др.; факт с особенной характерностью выступающий в ковенской гимназии, составляющей для жмудинов и литовцев ближайший высший образовательный центр. На слишком двухвековую деятельность заведения, менявшего свои имена, только в последнее двадцатилетие русское начало воспитания жмуди и литвы сменило упорное римско-католическое. Между жмудинами и евреями замечается в последние годы стремление выселяться в Америку; как на причины этого указывали — на высокие пошлины на хлеб и, вследствие того, на падение хлебопашества. Избегнуть последнего можно было бы тем, чтобы направить наш хлеб на Англию, Швецию и Норвегию чрез Поланген, изменив нынешний невыгодный путь его на Либаву и Пруссию, которым обусловливается значительное вздорожание. В связи с этим находится и выраженное здесь, на месте, пожелание, чтобы Поланген был признан портом и в нем устроена портовая таможня (сухопутная уже имеется), хотя бы низшего класса.

В Россиенском уезде, в состав которого входить местечко Юрбург, жителей, не считая мелких подразделений, состоит по вероисповеданиям:

Православных — 4.291, приходов — 2

Католиков — 170.654, " — 35

Лютеран. — 11.654, " — 7

Евреев — 44.954, молитвенных дом. и синагог — 45

Главные фабричные и заводские производства уезда:

Мукомольное — на 341.000 р.

Винокуренное — " 188.000 "

Большая половина крестьян имеет здесь надела свыше десяти десятин. В самом Юрбурге жителей 2.838 и в том числе евреев 2.086; этой окраской отличаются почти все, чтобы не сказать решительно все, местечки нашей западной окраины.

Нет места по всем неизмеримым границам России в таможенном отношении более любопытного, чем наш вержболовский округ, в состав которого входит и Юрбург, со своими таможенными разветвлениями. В одном Россиенском уезде четыре таможни, три таможенных заставы, четыре переходных пункта: Полейкская брандвахта на Немане и два отдела таурогенской бригады пограничной стражи. Охранение границы лежит на таурогенской и вержболовской бригадах (всех бригад по западной границе 9), а таможенный надзор сосредоточивается в Ковне, в управлении вержболовского таможенного округа. Путешествующим за границу русским очень хорошо знакомо только одно имя «Вержболово», все же остальные собственные имена перечисленных выше узлов таможенно-пограничной сети, оставаясь для них тайной, очень хорошо известны вполне организованным кучкам контрабандистов.

Из официальных данных видно, что по всей европейской границе, не исключая морей Ледовитого и Черного с Азовским, в 1886 году задержано было товаров по ценности их на сумму 422.000 руб. Сумма эта по округам распределяется следующим образом:

Беломорский — 197

Петербургский — 498

Рижский — 3.626

Вержболовский — 232.633

Калишский — 96.842

Радзивиловский — 7.302

Бессарабский — 76.453

Южный — 582

Варшавский — 4.490

Если судить о времени задержания контрабанды, то особенно излюбленных для неё месяцев нет: она, так сказать, течет безвременно, всегда. По-видимому, самые большие холода (январь, февраль и декабрь) не по сердцу контрабандистам и ценность задержаний вертится около 10.000 руб., тогда как в остальные девять месяцев она близка к 20.000 руб., причем около 30.000 руб. дают месяцы август и сентябрь, когда ночи вполне темны, а холода еще не достигли крайних пределов.

Не лишено значения и то, какие именно предметы в наибольших суммах значатся в числе задержаний; по сведениям за 1885 год по европейской границе задержано:

Хлебные спиртные напитки — на 123.066 руб.

В бочках — «52.919»

Чай — «47.679»

Шерстяные изделия — «46.696»

Шелковые — «26.219»

Домашние — «16.696»

Бумажные — «12.262»

Платье и белье — «10.671».

Бумажные изделия — на 5.935 руб

Шелковые — «5.594»

Шерстяные — «3.561»

Платье и белье — «4.742»

Чай — «3.180»

Хлебные спиртные напитки — «2.994»

Орехи всякие лесные — «2.528»

Составные лекарства — «2.286»

Замечательно, с какой чувствительностью отражается в местных таможнях всякое, даже еще только обсуждаемое в высших правительственных сферах, мероприятие. Таможни — это действительные пульсы жизни: так, с усилением пошлины на чай, по мере разработки вопроса о бандеролях (совершенно необходимых, так как они сразу проявили бы свое воздействие на чай контрабандный, спитой и капорский), то и дело возрастало тайное его водворение; в «свином вопросе» проводится в практику русская система двухсторонней охраны, ни туда, ни сюда, сама по себе очень честная, но она убивает свиноводство по всей западной окраине нашей; увеличение немецких пошлин на хлеб немедленно уменьшает успехи скотоводства, земледелия и увеличивает эмиграцию; наконец, за все время разработки в правительственных сферах закона о лесоохранении, ныне уже действующего, замечалось значительное увеличение вывоза леса, и т. д.

Гродна. Осовец.

Гродна. Вид города. Историческое. Прежние православные судьбы. Замечательная святыня Коложанской церкви. Проезд чрез Белосток в Осовец. Впечатление, производимое крепостью. История её возникновения. Укрепление нашей западной границы.

Гродна очень хорошо видна от лагеря, расположенного на возвышении. Древний русский город, впервые упоминаемый в 1120 году, когда князем его был правнук Ярослава I, Всеволод, напоминает собой знаменитую гравюру 1568 года, один экземпляр которой находится в Императорской публичной библиотеке. Гравюра эта резана Цюндтом, рисунок делал Адельгаузер; в немецком объяснительном тексте сказано, что в тогдашней Гродне представлялись его королевско-польскому величеству прибывшие на сейм 1567 года посланцы от великого князя Московского, в почтенном числе 1.200 человек. Да уж не на этом ли ноле, на котором раскинуты теперь палатки лагеря, приняты были по одиночке королевско-польским величеством посланцы русские, турецкие, татарские и валахские? В известном издании Ровинского «Достоверные Портреты» приведено современное описание этих посольств, причем сказано, что первым было принято именно русское посольство, великолепно одетое.

Помимо этой гравюры, есть еще другой вид Гродны, снятый в 1593 году с литографской копии картины, которая не сохранилась или, по крайней мере, неизвестно, где находится; оба вида, в особенности последний, благодаря сохранившимся очертаниям берегов Немана и основным линиям шпилей церковных, вполне узнаваемы и сегодня. Неман в Гродне, конечно, значительнее уже, чем в Ковне; но извилистость течения и крутизна берегов совершенно сходны; зелени в окрестностях меньше, чем в Ковне, и нет здесь таких красивых пригородных долин, как там.

В Гродне, в самом передовом в эту сторону пункте древнего русского населения, православная святыня имеет красноречивого представителя древности в развалинах так называемого храма «на Коложе». Сыновья названного выше князя Всеволода — Борис и Глеб оставили по себе в ней память.

Еще в самом конце XVI века существовало здесь, помимо Коложанской церкви, еще пять или шесть других православных храмов, поминаемых в метриках и инвентарях. Современный тем дням хроникер Стрыйковский, рассказывая о пожаре, уничтожившем город еще в конце XII века, говорит, что в нем сгорело «множество» церквей. Эта преемственность православной святыни была резко и надолго оборвана польско-литовской унией, я польская интеллигенция признает «своим» городом Гродну и теперь. Здесь же в повстанье 1863 года гродненский предводитель дворянства граф Старжинский, начиная с первого съезда помещиков, руководил всем делом, написал свой знаменитый «мемуар» о необходимости польского самоуправления в западном крае и был арестован в момент подготовки им повстанской шайки.

Вот на какое расстояние было отдалено от Русской земли то место, которое еще в XII веке считалось самым западным её пределом; оно то и дело переходило из рук в руки, от немцев к полякам и обратно, но еще при Гедимине, в начале XIV века, прославившимся правителем Гродны был человек русский — Давид, напоминающий Довмонта Псковского и Александра Невского, страшный и немцам, и полякам. Здесь, в Гродне, жил в юности своей литовский князь Казимир Ягайлович, страстно любивший Литву, не хотевший знать Польши, но здесь же в старости передавшийся полякам и ксендзам; здесь, как видно, из льготы польской королевы Боны, которая, к слову сказать, торговала различными назначениями на должности, — льготы, данной в 1541 году, всех членов городского управления, за исключением только одного войта, было по два: один русский и один литовский. Затем, наступило полное ополячение, и мероприятия, имевшие место при императоре Павле I и, значительно позже, при генерал-губернаторе Потапове, конечно, не способствовали возвращению края к древнерусским преданиям.

Надвинувшиеся к самому берегу Немана, то и дело обваливающиеся, развалины Коложанской церкви — это XII век. её судьба, как две капли воды, напоминает судьбы всего православия в западном крае. Вот она — согласно исследованию г. Дикова. Предание сообщает, что Витовт, напав на псковский город Коложу и разрушив его, перевел 11.000 пленных именно сюда, в Гродну, где они и возобновили старую церковь, высившуюся здесь от времени русских удельных князей, еще до принятия Литвой христианства. Был тут в свое время и русский монастырь, имевший свое самоуправление и свои средства, но, меняя светских покровителей, беднел, и ужа в конце XVI века должен был продавать священные сосуды, так что самое служение сделалось невозможным, а надзор за зданием перешел в руки арендатора-еврея. Внутренность церкви служила тогда логовищем для скота; окон и дверей не было, и, наконец, она начала осыпаться. Уже в 1738 году, как это значится в инвентарном описании церкви, пришлось подпирать её стены. В 1845 г. обвал дошел до южной стены церкви, и богослужение в ней прекращено вовсе; в 1853 году вся южная стена и половина западной рухнули в Неман. Это случилось 1 апреля; не приходилось ли это в том году на Святой Пасхе? Проблеском новой жизни на старом пепелище храма явилось впервые устройство при губернаторе Зурове, в 1873 году, в алтарной части церкви часовни Бориса и Глеба.

Должно надеяться, что остатки этого древнейшего памятника православия в этом крае не свеются в ничто; существующее в Гродне Борисоглебское братство не могло не обратить внимания и на эти развалины. Теперь, как было замечено, настало для края благоприятное время, и местные русские могут смотреть вперед с уверенностью в успехе своего правого дела.

Гродна, как и вся Литва, переживала тяжелые времена; хотя тут хозяйничали, главным образом, поляки, но побывали неоднократно немцы, шведы, русские, а ранее прочих, в 1241 году, даже татары, взявшие приступом замок, причем погибли в битве князь Юрий Глебович и все его войско, и вся окрестная страна опустошена.

Тут имели неоднократно место польские сеймы; тут в XV и XVI столетиях жили, а теперь покоятся вечным сном бывшие властители Польши, из которых последний нам особенно памятен — Казимир IV (у. 1492) и Стефан Баторий (у. 1586). Город Гродна отличался всегда особенно здоровым климатом, и очень любопытно сведение о том, что и в настоящее время, согласно статистическим данным, смертность в нем не превышает 2%, а это minimum для всей России.

Перечисление главных исторических данных касающихся Гродны было бы не полно, если не вспомнить, что Андрусовский мир был утвержден со стороны поляков здесь, на сейме 1678 года; что в 1705 году в Гродне свиделся Петр Великий с королем польским Августом II, для принятия оборонительных мер против Карла XII; что здесь же, наконец, совершилось и знаменитое «finis Poloniae», отречение от польского престола короля Станислава-Августа. Пред разделом Польши Гродна не отставала почти ни в чем от Вильны, но затем лишилась своего сеймового значения, и блиставший танцовщицами балет её переехал в Варшаву; с 1802 года город сделался губернским.

Было около четырех часов дня, когда путешественники прибыли в крепость Осовец, расположенную на самой границе Гродненской губернии так, что один из фортов её находится в Ломжинской губернии. Холодная дождливая погода не помешала путешественникам объехать все форты крепости, едва только оконченной.

Вопрос об укреплении этой местности возник еще в 1873 году. Тогда же был выработан грандиознейший план сильной крепости; её ядром предполагалось сделать местечко Гониондзь, колокольня которого виднеется с высоких валов одного из крепостных фортов Осовца. Смета была, конечно, обширнее самого плана, и приступать к его исполнению оказалось совершенно невозможно. Наступил 1881-й год, и вопрос об укреплении всех западных крепостей наших поставлен снова на первое место, что и подобало по его важности. Не удовлетворяли и не могли удовлетворять требованиям военного времени в значительной степени обветшалые верки Варшавы, Новогеоргиевска, Ивангорода и Брест-Литовска, на создание которых положено было столько трудов и энергии императором Николаем I; более точные соображения на предмет обороны выдвинули, кроме того, и совершенно новые, до того совсем неизвестные, пункты нашей территории, и в числе таковых как по характеру, так и по законченности занял первое место Осовец.

Прежний проект переработан, сокращен и приведен в исполнение благодаря тому, что, по воле императора Александра III, военному министру был разрешен ежегодный кредит на постройку крепостей. Относительно Осовца как нельзя более оказывается справедливой пословица о журавле в небе и синице в руке: о грандиозном плане семидесятых годов нет более и помину, но фактически существующая, вполне законченная и снабженная всем нужным крепость — налицо. Почти то же можно сказать и о других перестроенных и переродившихся крепостях наших: это бесшумное, но вполне основательное государственное мероприятие, — дело императора Александра III.

Небольшая река Бобр тихо протекает между фортами Осовца, разделяя, как сказано выше, две губернии. Один из фортов называется Шведским, — это потому что когда-то переправлялись тут шведы, и под выстрелами одного из фортов находится именно это место с остатками каких-то свай и гати.

Неоглядно далеко тянется кругом ровная, болотистая местность, по зелени которой поблескивают излучины Бобра; обстрел очень широк и удобен, топь оставлена там, где ей следует оставаться, а там, где она была излишнею, её не существует, и уже тянутся дороги и раскинулись богато зеленеющие гласисы. Это касается присыпки земли; чтобы судить о том, сколько её снесено, срезано, надо только взглянуть на оставленный не тронутым кусочек холма внутри крепости: бока его срезаны отвесно, а на вершинке растут сосенки и кусты такими, какими застали их лопаты, кирки и топоры наших инженеров.

Для возведения крепости снесена деревня Осовец, оставившая крепости свое имя. Ко времени написания этих строк, крепость Осовец уже была освящена, и над ней высится Императорский штандарт. Крепость эту воздвигали с полным знанием дела. Может случиться, что ближайшая война вовсе обойдет Осовец и направит свой кровавый маршрут на другие пажити; но если очередь дойдет до Осовца, то он свой службу сослужит.

По мере приближения путников к району наших западных крепостей и ознакомления их с планами и с тем, что имеется в них налицо в действительности, нельзя не вспомнить о том, что думают иностранцы об этих наших крепостях. Впереди всех, ближе к западной границе нашей, высится Варшава, между Ивангородом и Новогеоргиевском, в тылу их состоят Брест-Литовск, Ковна и Осовец, еще дальше вглубь Двинск.

В брошюре «Die Befestigung und Vertheidigung der Deutsch-Russischen Grenze», 1887 года, сочинения анонимного «немецкого офицера», изображены очень ясно взгляды наших соседей на линию нашей обороны. От северной части Германии, говорит офицер, на Варшаву, центр русских крепостей, направляются из Пруссии четыре железные дороги, связанные одна с другой сетью поперечных линий, так что с точки зрения защиты германской территории «желать более нечего». Вся германская армия «die ganze deutsche Heeresmacht» — может быть не только собрана во всякую данную минуту на любой точке русской границы, но и передвинута на другую точку, если бы это понадобилось. Сеть русских железных дорог, напротив того, может удовлетворить только самым насущным потребностям мирного времени и способствовать только в некотором смысле движению русской армии исключительно на провинцию «Восточная Пруссия». Значительную важность имеет железнодорожная линия от Ивангорода к австрийской границе; более важны железные дороги, идущие на Варшаву с востока; но это значение их парализуется тем, что соединение с ними левого берега Вислы производится только по двум железнодорожным мостам. Немецкий офицер обращает внимание и на то, что хотя Россия может выставить больше войск, чем другое какое-либо государство Европы в отдельности, но их придется разбросать по громадной территории, и собрать своевременно, «rechtzeitig», против соединенных сил Германии и Австрии нельзя. Относительно России, говорит далее офицер, следует держаться не того общего стратегического приема, который вызывает в случае войны занятие возможно большей части враждебной территории, и тем обессилить противника, как это сделал Наполеон I, — относительно России надо ограничиться нападением на небольшие, но самые чувствительные места, как это сделали союзники в 1854-1855 гг. Подобным самым чувствительным местом для России был бы, говорит офицер, Петербург; но линия движения к нему слишком длинна, препятствий на ней много, и постоянный подвоз новых военных сил из России, во все время долгого и трудного пути вторгнувшегося и идущего на Петербург неприятеля, явился бы вполне обеспеченным и крайне опасным. Гораздо лучше для Германии, говорит офицер, занять по Вислу Польшу, выдающуюся к Германии клином, и этим именно занятием достигнуть конечного результата войны.

С этой точки зрения рассматривает автор значение наших крепостей, причем говорит, что только со времени последней Турецкой войны стали мы обновлять обветшалые, вовсе не удовлетворявшие новым требованиям войны, крепости. он вспоминает о комиссии 1876 года, состоявшей под руководством Тотлебена, говорит о перестройках и о том, что хотя, в общем, за крепостями нашими сохранен характер оборонительный, но что и возможность наступления тоже принята во внимание.

Мнение немецкого офицера о наших крепостях, расположенных по северо-западной границе, следующее: Варшава — форты строены не особенно поспешно, многие даже вовсе не начаты; мысль окружить Варшаву сплошным кольцом, кажется, оставлена вовсе. Варшава скорее укрепленный лагерь, чем крепость.

Новогеоргиевск, на правом фланге линии, — в последние четыре года крепость окружили сильными, далеко вперед выдвинутыми фортами, постройка которых ведена так быстро, что их надо считать почти оконченными.

Ивангород — левый фланг, в последние годы построено шесть сильных, далеко выдвинутых фортов, но они, вместе взятые, не больше, как прикрытие железнодорожного моста чрез Вислу.

Брест-Литовск, в тылу трех названных крепостей. Сила его в болотах, его окружающих болота; эти совершенно отделят одну от другой две армии, вторгнувшиеся в Россию, одна со стороны Австрии, другая со стороны Пруссии; крепость эта в полной мере заслуживает того внимания, которым почтили ее русские инженеры.

Ковна и Осовец (Гониондзь), создание последних лет, значительно усилили оборону русской территории; судя по расположению фортов Ковны, крепость рассчитана не только на оборону, но и на переход к наступлению; этими двумя крепостями совершенно прикрыть путь на Петербург, и взяты в стратегическую опеку «все ведущие из Германии в России» железные дороги.

Динабург (т. е. Двинск), как слышно, говорит немецкий офицер, вовсе не обновлен; он не более, как мостовое прикрытие и место складов.

Заключение автора следующее: меры последних 10-15 лет по укреплению западной русской границы свидетельствуют о том, что мысль о возможности войны России с Германией стала в России более вероятной, чем прежде, и что какие-то руководящие печатью «партии», то и дело достигающие значения и влияния на ход дел, толкают Россию к войне, и это должно быть принято Германией «к сведению и соображению».

Варшава.

Посещения Петра Великого. Мнение Милютина о Польше второго повстания. Наши администраторы тех дней. Значение Рима и идеи федеративности. Посещение собора. Судьбы собора и подвальной церкви. Николай I и Паскевич. Пиары и Суворов. Польша была православной. Исторические даты. Достопримечательности города. Лазенковский дворец. Его судьбы. Легкие мотивы характеристики комнат. Знаменитый парк. Исторические померанцы. Бельведерский дворец.

В 9 часов утра, 19 июня, поезд подошел к Варшаве, бывшей столице Царства Польского, к вокзалу станции Прага. В совершенную противоположность хмурой и дождливой, неопределенной и валкой погоде западного края в Гродне, Белостоке и Осовце, главный город привислинских губерний встречал путешественников превосходной погодой и ярким голубым блеском безоблачного неба.

Как и всякая красавица, Варшава скрывает свои годы. Самое далекое прошлое — это мифические времена основания города. Согласно одним источникам, город основан еще в XI веке какою-то эмигрировавшей сюда чешской семьей (не православной ли?) Варшев или Варшавцев; по другим, имя города происходит от древнеславянского слова «Варш» или от венгерского «Варош», означающего укрепленное село, холмистую местность; по третьим, Варшава основана Конрадом, князем Мазовецким, пленившимся на охоте красотой местности; она сделана столицей княжества Варшавского при Януше, сыне Земовита. Исторически существует несомненно Варшава с 1224 года; в 1252 именовалась еще селением. В 1529 году, с пресечением рода князей Мазовецких, владения их перешли к польской короне, перешла также и Варшава, но действительной столицей царства Польского, вместо Кракова, стала она только со времени Сигизмунда III, в XVI веке. С января 1799 по сентябрь 1807, то есть слишком восемь лет, Варшава принадлежала Пруссии, и это помнят пруссаки очень хорошо; властвовали тут вслед за ними и французы. говорят, в английской гостинице показывают до сих пор номер, в котором будто бы Наполеон сказал свой знаменитую фразу: «от великого до смешного только один шаг!»

Тот же Наполеон, плененный будто бы красотой палац Красинских, в котором собиралось правительство польское, еще в дни своего могущества (ныне — судебная палата) хотел перетащить его заодно с русскими артиллерийскими лошадьми в Париж.

Судьбе угодно было, чтобы Петр I, прибывший в Варшаву в 1707 году с батальоном преображенцев, под командой майора князя Долгорукова, и распоряжавшийся тогдашней Польшей, несмотря на существование короля, на правах почти полного хозяина, заболел в Варшаве такой страшной лихорадкой, «фиброй», что был, как сам он писал, «в самый Ильин день футов на пять от смерти». В этот приезд Петр пробыл в Варшаве с 11 июня по 4 сентября. Затем был он в Варшаве 23 и 24 сентября 1709 года, причем великий канцлер литовский князь Радзивилл и другие знатные польские господа поздравляли его с полтавской баталией и провожали государя «даже до Торуня». Дом, в котором Петр останавливался в первый свой приезд, — это палац Дубенских на Королевской улице; во второй приезд он предпочел, однако, ночевать на судне, на котором прибыл.

Судьбе угодно было также, чтобы полтораста лет спустя другой русский деятель, не Петру, конечно, чета, но глубоко почтенный Н. А. Милютин, назначенный в Польшу для утверждения в крае русского дела после повстания в 1863 году, писал своей жене в письме об этом назначений: «On s obstine ii me creuser une fosse». Милютин писал также тогда, что, познакомившись с местными варшавскими министрами у наместника графа Берга, он нашел их «не возбуждающими доверия»; сам наместник казался ему очень любезен, но «серьезной помощи от него ждать нельзя»; что гражданские власти в Варшаве если не помогают косвенно и втихомолку восстанию, то хранят нейтральность, и, кажется, все привыкли к этому. В те дни, писал Милютин, только крестьяне могли утешить нас в Польше; все же остальное: дворянство, духовенство, евреи, были настолько нам вредны и так испорчены и деморализованы, что «с нынешним поколением ничего не поделать. Страх — единственная узда для этого общества, в котором все основы нравственности опрокинуты, так что ложь, притворство, грабительство и убийство стали добродетелью и геройством».

Это было двадцать пять лет тому назад, в 1864 г., в самой Польше; немногим лучше было и в Петербурге. При просмотре в особом комитете, под председательством князя Гагарина, проектов переустройства в Царстве Польском, проявилось в среде русского чиновничества сочувствие к Польше. Благодаря этому, преобразовательные проекты трех друзей, Черкасского, Милютина и Самарина, могли остаться неутвержденными, и только единоличная воля государя, как это было и в редакционных комиссиях, дала жизнь необходимым проектам.

Это все давно прошедшее, и имен этих русских деятелей нет надобности называть: одни из них сошли в могилу, другие еще живут, но не у дел.

Милютин умер в 1872 году, Самарин в 1875, Черкасский в 1878 году. То поколение, с которым «ничего нельзя было сделать», отошло, как и сам Милютин, сказавший это. Изменилось ли что-либо в настроении поляков в новом их поколении? Не сохраняют ли некоторые из наших русских деятелей ту «нейтральность», которая втихомолку и косвенно ободряла поляков? Осталось ли в нас наше сентиментальничанье? Эти вопросы задаются далеко не из желания ссоры или раскрытия заживающих ран: нет, единственно ради справедливого выяснения дела, сознания важности и поучительности фактов истории, устранения недоразумений и в убеждении, что «союз — сила», но союз, основанный на искренней дружбе и обоюдном полном доверии. Несомненно то, что в Варшаве и в привислинских губерниях, где хозяйничал генерал Гурко, этого сентиментальничанья не было.

В значительной степени осложняются наши отношения к Польше только одним фактором, очень заметным, это правда, но далеко не способным бороться с идеей единодержавия России: этот фактор — католичество и роковая зависимость его от Рима. Но и тут разрешение было бы возможно при добром желании. Не мы, а умнейшие и достойнейшие деятели Польши еще в XVI веке заговаривали о «национальной» для Польши церкви, и очень, очень близка была сама Польша даже к тому, чтобы сделаться протестантской. В сожительстве с Польшей, охотно пойдет Россия вперед, как идет с сорока другими народностями, начиная от немцев и кончая самоедами, на самобытность религии и народности которых ей и в голову не приходит посягать. но было бы странно думать, что, не посягая на польскую народность как народность, Россия допустит хозяйничанье римского католицизма в Литве, на Жмуди и на Волыни. Это значило бы допустить мысль, что казанские татары, в силу того, что некогда существовало царство Казанское, могут быть допущены хозяйничать и теперь по Каме, Волге и Оке! Принципиальной разницы между Царством Польским и царством Казанским нет, а есть разница настолько, что в титуле Императора Всероссийского имя первого из них поставлено выше имени второго. Федеративность и смерть единодержавной России — это синонимы; на признании этой мысли должны сходиться все русские люди; на этой почве, если нейти навстречу самоубийству государства, не может быть каких-либо пререканий. Когда, проезжая в 1863 году в Польшу, Милютин посетил Вильну, он виделся и беседовал с Муравьевым; оба они — бывшие соперники по вопросу об освобождении крестьян, один заступник дворянских привилегий, другой адвокат крестьян, сошлись в полном единомыслии по вопросу о переустройстве еще бунтовавшего в те дни края.

Кафедральный собор в Варшаве, на 30.000 православных, вмещающий в себе не более 900 человек, ни в каком случае не удовлетворяет представительству господствующей, вследствие принадлежности края России, православной церкви. В Риге недавно возник вполне соответственный значению собор; следует сделать это и в Варшаве[19]. Под круглыми сводами, на четырех массивных столбах, с широкими, темными между ними проходами, он этой, очень дурной, темной стороной своей напоминает собор Исаакиевский; все пилястры, все карнизы и колонны тяжелы; нижняя часть облицована алебастром, под цвет гранита; свод частью в розетках, частью со звездами; иконостас, с одним алтарем, позолочен; против него, над входом в храм, большое окно с хорами; образов на стенах очень немного, запрестольный образ Св. Троицы писан Кокуляром. Все это темное, неприглядное пространство собора, помещающееся в кубическом основании, повенчано пятью золочеными куполами и окрашено снаружи зеленой, неприглядной, смутной краской. В общем, как сказано, темень, грузность, бедность.

Собор этот освящен 18 июля 1837 года, в присутствии князя Паскевича, наместника; войска дефилировали после его освящения почти целый час времени: так много было тогда войска в Варшаве. Мысль воздвигнут в Варшаве православный собор всецело принадлежит императору Николаю I, а воплощение её князю Паскевичу, сказавшему довольно самоуверенно, еще в 1831 году, то есть вслед за взятием Варшавы и разоружением польских войск, что если «в стране неверной (Кавказ) я утвердил христианство, то в стране христианской поддержать и возвысить православие мне не трудно». Эти слова были сказаны Паскевичем по поводу рассуждений о том, что предшествовавшая собору варшавская православная святыня, так называемая «подвальная церковь», устроенная в 1818 году, оказалась слишком тесной и невзрачной, хотя она с 8 октября 1834 года, то есть со времени прибытия в Варшаву первого православного епископа Антония, заступала место кафедрального собора.

Еще в начале XVIII века православным было запрещено иметь в Варшаве свой церковь; только, по настоянию Екатерины II, удалось заручиться разрешением иметь православную церковь, но и то не иначе, как в жилом помещении; с 1818 года существовала помянутая подвальная церковь, в 1837 году освящен нынешний собор.

Все строения, принадлежащие собору и архиерейскому дому, построены еще в XVII веке ксендзами пиарами. Богатая неприкосновенность пиаров была невежливо нарушена генералиссимусом Суворовым, взявшим Варшаву и поместившим в этих зданиях свой штаб и часть войск; здесь же, в нынешней столовой архиерейской братии, поставлена и церковь. Когда, в 1829 году, Николай I, прибыв в Варшаву для того, чтобы короноваться в католическом соборе св. Яна «Королем Польским», посетил подвальную церковь, то он нашел ее неподходящей и задумал постройку собора. Исполнить эту мысль велено князю Паскевичу.

Паскевич тогда же наметил костел и здания пиаров, которыми воспользовался Суворов, как наиболее пригодные для воплощения мысли императора, а самих пиаров перевел в здания иезуитские, остававшиеся пустыми со времени изгнания иезуитов. В виде особенной любезности, переселенным пиарам было доплачено, за понесенные ими убытки, 53.575 руб. 75 коп. По удалении их, начались немедленно перестройки, и собор, как сказано, освящен в 1837 году

Эти сведения о соборе заимствованы из описания Устимовича. Он посвятил также несколько страниц своего труда воспоминаниям о том, что основание христианства в древнюю Польшу проникло «не с католического запада, а с православного востока»; что древнейшие храмы Польши (Св. Крест в Кракове, кафедральный собор в Гнезне, костел св. Николая в Люблине и холмский православный собор) обращены алтарными частями на восток и имеют структуру греческих церквей; что Краков со всем своим округом входил некогда в состав митрополии св. Кирилла; что в самом Кракове, в конце XI века, архиепископствовал православный Прохор, поставленный, согласно польскому историку Длугошу, Мефодием; что мефодиеву архипастырскому жезлу подчинялся когда-то епископ Бреславля (древняя Сморгонь); что польские историки Стердовский, Лубинский и даже сам Нестор июльской историографии — Нарушевич, говоря о христианстве в Царстве Польском в IX и X веках, умышленно обходят молчанием вопрос о том, по какому именно обряду, восточному или западному, совершалось в Польше христианское богослужение. И разве не был польским королем, в 965 году, Мечислав, принявший православие и женатый на православной?

Горячая поленика о том, была ли Польша православной до принятия ей католичества, велась лет сорок тому назад, между Мацеевским, с одной, и Рихтером и Островским, с другой стороны. Вспоминая о ней, Спасович замечает, что, хотя есть следы долгого господства (в Польше) христианства по православному обряду, но не сохранилось данных о его самостоятельной организации. Верх над ним одержал обряд латинский, укоренившийся быстро и глубоко и сделавшийся одной из главных основ жизни народной по многим причинам. Перечисление этих причин есть, вместе с тем, перечисление всего того, что погубило Польшу.

Объяснение происхождения названия «Лазенки» имеется и поныне в старейшей части небольшого, но очень грациозного и миниатюрного здания дворца в тех двух комнатах, в которых, в случае пребывания Высочайших особ, устраивается временный буфет, это — купальня или баня, laznia, «лазня».

На стенах этих комнат еще сохранились былые рельефы сатиров и нимф, купающихся или играющих в густых водяных зарослях. На этом месте, гласит предание, существовала купальня еще во времена князей Мазовецких и имелся зверинец Уяздовского замка, неоднократно оглашавшийся пышными охотами целого ряда королей из династий Ягеллонов и Вазы. Король Станислав-Август, уже ко времени окончательного падения Польши, задумал строить на этом месте летний дворец; постройки начаты в 1767, окончены в 1778 году и воздвигались по предначертаниям самого короля; говорят, что под одной из Уяздовских гор он приказал в 1781 году устроить фонтан, из которого брали воду для Анны Ягеллонки, жившей в Уяздове. От наследников королевского имущества дворец приобретен в 1817 году Александром I и составляет теперь собственность Его Величества.

Играющие, легкие мотивы постройки вполне соответствуют былому убранству комнат и тому духу при дворе властителя, который имел своим источником амурные хроники Трианона и Сен-Клу. Еще и теперь пред главным фасадом, на берегу пруда, белеют две очень красивые группы, в особенности одна, Сатир и Вакханка, очень любопытные с разных точек зрения; еще и теперь малый, нижний кабинет, называемый «зеленым», по полинявшей обивке стен, полон портретов самых красивых женщин времени Станислава Августа: герцогини Бирон, княгинь Сапега, Любомирской, графинь Потоцкой, Томатис, Рибинской, Дангоф, Любинской, танцовщицы Бюрк; еще и теперь, в так называемом среднем зале картины Баккиорелли имеют главным действующим лицом женолюбивого Соломона; в чертах лица его можно узнать портреты самого Станислава-Августа в разные годы его жизни. В так называемой Ротонде, освещенной сверху, поставлены неизящные статуи королей: Казимира Великого, Сигизмунда I, Стефана Батория и Иоанна III. Над ними, по своду, которому придан довольно оригинальный вид дыни, помещены четыре медальона того же Баккиорелли, с изображением основных качеств нужных королю: Силы, Справедливости и, наконец, Мудрости.

Прелестен по размерам своим «большой зал», служащий в настоящее время столовой, с его беломраморными каминами и польским орлом на стене; прекрасны многие картины и мраморы дворца. Сам дворец расположен между двух больших Дремлющих в глубокой зелени парка прудов, и на заднем плане одного из них видна белая фигура на коне короля Иоанна III, Собеского, топчущего двух турок. С одной из террас заметен открытый каменный амфитеатр, могущий вместить в себе до 1.500 зрителей, а против него, на островке, открытая сцена. Парк, один из самых громадных в мире, полон всяких мостиков, статуй, павильонов; в разбросанных домиках его жили некогда родные Станислава-Августа и его придворные. Имеется подле дворца красивый небольшой театр, называемый «Помаранчарня», от знаменитых померанцевых деревьев. Благодаря, вероятно, низменному расположению, так как ко дворцу, с Уяздовской аллеи, приходится ехать длинным спуском, — парк щеголяет удивительной растительностью. Бывший зверинец преобразован в парк по плану известного в истории садоводства Шуха и составляет поистине своего рода перл. Было бы несправедливо не вспомнить знаменитых померанцевых деревьев, числом 103, составляющих своей величиной и древностью славу лазенковской оранжереи; говорят, будто 70 из них имеют от 600 до 700 лет. За ними целая история: они происходят из дрезденского Цвингера, были известны уже в XVI веке и куплены у Радзивиллов в 1858 году. Померанцы эти видали много видов.

Лазенковский парк сливается воедино с парком Бельведерского дворца, в котором живет летом генерал-губернатор. Император Николай I останавливался обыкновенно в Лазенках, император Александр II в Бельведере. Бельведерский дворец идет тоже от времен князей Мазовецких и принадлежал когда-то монахам Августинам, но отделан дворцом для жены великого литовского канцлера Паца, итальянки родом, в 1659 году, и тогда же назван «Belvedere». В 1764 году куплен от Станислава Понятовского; существовала в нем фаянсовая фабрика; затем продан за долги, окончательно куплен нашим правительством в 1818 году, сломан и поднят заново в 1822 году, для жительства в нем цесаревича Константина Павловича. Любопытный отрывок истории дворца сопряжен именно с этим именем, и многие характерные данные об этом имеются на страницах «Русской Старины» и «Русского Архива».

Близ Лазенок находится Уяздовский госпиталь — один из самых громадных в России; он вытягивается во всю длину одноименной с ним площади. Здесь тоже, гласит предание, существовал замок древних Маковецких князей уже в XIII веке. Здесь, в одном из самых ранних образчиков, сказалась пресловутая любовь Литвы и Польши, послужившая поводом к порабощению Литвы, существующая, к несчастью, и по настоящий день: в 1261 году напали на замок литовцы, убили князя и разграбили замок. После длинного ряда всяких перипетий устроен королевский дворец, и в нем живали Сигизмунд I, Сигизмунд Август, Стефан Баторий с Анной Ягеллонкой и Сигизмунд III, так что многие деяния, тяжко отзывавшиеся на России, задумывались именно здесь.

После взятия Варшавы шведами в нем жил Карл XII; когда им владел Любомирский, он, согласно показаниям современного туриста, блистал богатством и изяществом. Всего этого нет теперь и следа; побывали здания эти казармами литовской гвардии, и в 1809 году в них помещен госпиталь. Старейшая часть его, служившая, как говорят, охотничьим замком Станислава Понятовского, обозначается и теперь четырьмя башнями и имеет внутренний двор; следов фонтана Анны Ягеллонки, кажется, нет.

Порядок в госпитале примерный; больных в описываемое время состояло налицо 1.024 ч.; из 10.000 находившихся на излечении в течение года, в среднем, смертных случаев было не свыше 150. В отделении психически больных состояло 63, из них офицеров 17. На летнее время больные помещаются в палатках.

Хорош, по устройству своему, находящийся на Смольной улице и построенный в 1870 году, офтальмический институт князя Любомирского. На фасаде виден бюст основателя. Говорят, что поводом к основанию послужил accide ut de chasse: Князь Любомирский на охоте прострелил одному из своих приятелей глаз и это обусловило возникновение глазной лечебницы; мысль счастливая. Над дверями комнат надписи: Saba St.-Josefa, Ludvika, Salomei, Teressy, Jadwigi, Magdaleni и пр. Сестры-шаритки[20], в длинных черных шляпах, множество изваяний Богоматери и, наконец, просторная капелла.

Лазенковский замок имеет, как говорят, свой «белую даму», которую видели в его залах тогда-то и там-то и которая показывается изредка в особо-знаменательных случаях. Самый замок или, лучше сказать, его предшественник — древнее привидения белой дамы и был сначала деревянным, а в XVI веке стал каменным. До разорения шведами, в 1655 году, башенка, возвышающаяся над ним и теперь, имела, говорят, уже тот же самый вид что и теперь. Она воздвигнута повелением Сигизмунда III, перенесшего столицу из Кракова в Варшаву, так что является вполне современницей когда-то принадлежавшего Варшаве титула — столица. Названный король особенно тщательно отделал замок, и один только он изо всех живших здесь королей умер в этом замке. В подземельях содержались преступники и совершались казни. После пожара отстроен замок заново в 1771-86 годах ко времени смерти Польши; при отбытии из Варшавы последнего короля, в 1795 году, он захилели? окончательно, и нижние части его отдавались даже внаймы; временно жил в нем, в 1806 году, Наполеон и затем король Саксонский, герцог Варшавский. Затем следовали перестройки 1821 и 54 годов. Замок неизящен снаружи, со стороны площади, но красива терраса, обращенная к Висле в 200 футов длины. Внутренность парадных покоев лучше наружности; очень хороши залы: мраморный и бальный; в бывшем тронном зале, на той стене, подле которой стоял королевский трон, висит портрет императора Николая I, на коне, в конно-пионерном мундире. В числе убранств заслуживают внимания плафон и картины колонной залы, писанные тем же Баккиорелли, который работал и для Лазенок; эффектны часы, мраморная фигура, в рост, Сатурна; замечательно красивы были фарфоры «Vieux Berlin» и бронзы «Thomire а Paris» украшавшие буфеты. Когда-то видал этот замок и не такие поставцы; видал он и другие своеобразные вещи. Так, сохранилось воспоминание о том, что еще не очень давно в одной из комнат, кажется, подле тронного зала, существовали на стенах какие-то живописные украшения, совершенно родственные эротическим мотивам Лазенковского дворца; это было в духе двора и времени.

В рабочем кабинете генерал-губернатора помещаются два громадные стола, из которых один предназначен для дел военных, а другой — для гражданских. Весьма прямолинейные распоряжения идут по Царству Польскому с этих двух столов. В 1863 году Н. А. Милютин писал своему брату: «разница между Вильной и Варшавой огромная; в Вильне авторитет власти восстановлен, здесь, в Варшаве, нет ничего подобного». Слова относились к тому времени; теперь это далеко не так. Милютину в Петербурге и его другу, alter ego, князю Черкасскому в Варшаве (временно с Самариным заодно) приходилось, как известно, много воевать за русское дело с несочувственной пассивностью и неискренностью тогдашнего наместника графа Берга и большинства администрации.

Характерно, что когда была задумана секуляризация католических монастырей, наш посол в Париже барон Будберг, не имевший никакого прямого отношения к Польше, писал Милютину против этой необходимой меры. в виде ответа, Милютин поручил тогда же Гильфердингу составить исторический мемуар, напоминавший кому следовало о том, что и в других католических странах католические монастыри своевременно секуляризованы. Милютину приходилось сводить итоги той валкости администрации, которая очень красиво выражается тем, что когда повстание уже, несомненно, готовилось, в одном 1861 году, по смерти наместника князя Горчакова, последовавшей 17 мая, наместника весьма удачно названного «мягким» и стоявшего во главе управления с 1856 года, его замещали: Сухозанет, с 18 мая по 11 августа, граф Ламберт с 11 августа по 14 октября, опять Сухозанет, по 24 октября и, затем, граф Лидерс. Качался центр, — что же должна была делать окружность круга?

Для путешественника, знакомящегося с достопримечательностями Варшавы, больший интерес представляет старая часть города, центром которой является площадь Старое Место. Старый город ограничивается улицами Медовой, Долгой, Мостовой, Болесть, р. Вислой, Новым Съездом и Замковой площадью. Квадратная площадь Старое Место сохранила почти вполне свой старинный характер. Она окружена каменными домами самой разнообразной архитектуры, имеющими лишь ту общую особенность, что они все отличаются очень узкими лицевыми фасадами, в два-три окна. В старые годы, на средине площади стояло здание ратуши на том месте, где теперь находится фонтан с сиреной. Ныне на Старом Месте устроена асфальтированная площадка для базара. Почти все дома, окружающие площадь, построены в XVII, а некоторые — даже в XV и XVI веках. Многие дома Старого Места украшены старинными барельефами. Особенностями двух угловых домов на Старом Месте являются так называемые «выкуши», башенки, прилепившиеся ко второму этажу домов словно ласточкины гнезда. Назначением этих «выкушей» была защита въездов в старый город.

От Старого Места расходятся в разные стороны следующие улицы: св. Иоанна, Иезуитская, Пекарская, Узкий Дунай, Новомейская, Кривое Коло, Каменные Сходки и Цельная. Все эти улицы узки и застроены домами старинной архитектуры, точно так же, как и другие улицы старого города. Наиболее своеобразной является улица Каменные Сходки между Березовой и Бугаем, представляющая большую каменную лестницу в тесном проходе между двумя рядами высоких домов. В старые годы, до устройства водопровода, по этой улице с раннего утра до поздней ночи спускались и всходили водоносы. Из других перечисленных выше улиц следует остановиться также на Иезуитской, ведущей из улицы Канонии в Деканию. Все эти улицы составляли некогда собственность духовенства, ютившегося около кафедрального костела. Вход на Канонию с улицы св. Иоанна устроен под крытым коридором, ведущим из Замка в кафедральный костел. На Иезуитской улице находится архив древних актов и бывшей герольдии Царства Польского. В большом здании архива, очень незатейливой архитектуры, хранится множество книг и старинных рукописей, ценных в научном отношении.

Из зданий старого города особый интерес представляют бывший Королевский замок и кафедральный костел св. Иоанна. Сооружение нынешнего каменного здания замка относится к 1610 году (раньше на его месте стоял деревянный дворец Мазовецких князей).

Замок, украшенный картинами итальянца Долебеллы, сделался резиденцией королей со времен Сигизмунда III Вазы. В 1655 году замок был ограблен и сожжен шведами и реставрирован лишь по окончании шведской войны, но без следа прежней роскоши. Полная перестройка замка произведена была уже в конце XVIII века по планам Доминика Мерлини. В это время были устроены залы: тронный, колонный и рыцарский. Наибольший из них — тронный зал в два света с галереей на колоннах внутри зала. От времен Понятовского в зале сохранились жирандоль, зеркало и мраморный камин.

Колонный или бальный зал украшен колоннами из мрамора с золоченой бронзой и картиной Баккиорелли на потолке, изображающей Юпитера, выводящего мир из хаоса. Картина, нарисованная на гипсе, благодаря этому, осталась в замке, когда французы забрали в Париж все, что только могли увезти. Из колонного зала ход в церковь, в которой находится походный иконостас императора Александра I. Рыцарский зал украшен шестью картинами Баккиорелли и портретами. В 1818 году около замка устроен на арках сад, длиной в 200 сажен. Рядом с замком, параллельно с Новым Съездом, находится дворец «Под бляхою», получивший свое название оттого, что построивший этот дворец в конце прошлого века Георгий Любомирский покрыл его, вместо черепицы, жестью (blacha), которой тогда дома в Варшаве еще не покрывались.

Кафедральный собор св. Иоанна тоже принадлежит к достопримечательностям старого города. Этот древнейший в городе костел построен, как полагают, в 1250 году и обыкновенно назывался «фарою». Сначала это был деревянный храм при замке Мазовецких князей. Каменным он стал в 1390 г, много раз перестраивался и приобрел современный вид лишь в 1840 г. Внутренность костела — в готическом стиле, состоит из пресвитерия (алтарного места), трех часовен (каплиц), главной навы и двух боковых, отделенных высокими готическими колоннами. В большом алтаре, устроенном Сигизмундом III, прекрасный образ кисти Якова Пальмы-младшего, маэстро венецианской школы. В верхней части образа — Пресвятая Дева с Иисусом Младенцем, окруженная ангелами и херувимами, а в нижней — изображения св. Иоанна и св. Станислава епископа. Образ этот был увезен в 1807 году французами и возвращен лишь в 1815 г. русскими, отобравшими его в Париже. Алтарь, в стиле Возрождения, воздвигнут в 1618 году; в верхней его части над образом Пальмы находится резное изображение Крещения Господня. В пресвитерии заслуживают внимания резные места каноников и деревянные хоры с резными гербами и украшениями. Налево от пресвитерия — часовня Иисуса с прекрасными дверями из черного мрамора и распятием работы немецких художников, приобретенным в Нюрнберге в 1539 году в то время, когда там католические храмы обращались в лютеранские. С другой стороны пресвитерия находится часовня Непорочного Зачатия Пресвятой Девы, называемая также Литератской каплицей, так как она принадлежит «литератской архиконфратернии». На хорах этой часовни помещается 13 портретов покровителей и покровительниц братства, а в стену вделано барельефное изображение Станислава-Августа из белого мрамора. В третьей часовне Св. Причастия, находящейся налево от входа и устроенной в 1450 г., помещается алтарь из черного мрамора с беломраморным распятием. У стен и на стенах кафедрального костела находятся памятники последних князей Мазовецких, разных исторических деятелей и духовных лиц. В костельной ризнице сохранено немало ценных по своей древности и стоимости предметов: готическая дарохранительница из позлащенного серебра, — дар Сигизмунда III, по преданию, его собственной работы, большой серебряный крест с пятью смарагдами, золотой ящик в виде арбуза с топазом и рубином, чаша и патена и т. д. В архиве костела хранится много старинных актов: дата некоторых из них восходит к 1402 г.

Таковы в общем наиболее выдающиеся достопримечательности Старого Места. Что касается нового города, Нового Места, то он назывался так в противоположность «Старому Месту», от которого отделялся до конца прошлого века стеной. Теперь стены этой давно нет, и Старое Место вместе с Новым слились в один старый город, в противоположность новым» выросшим в этом столетии, кварталам. Новое Место составляют кварталы, образуемые улицами: Болестью, Фретой, Костельной, Козлиной, Пешей, Прирынком, Рыбаки, Самборской, Старой, Войтовской, Законтной, Закрочимской и площадью.

Упомянутая выше крепостная стена, отделявшая Новое Место от Старого и окружавшая последнее, теперь почти совершенно исчезла, и лишь местами, войдя в состав домов, проглядывает из-за более новых каменных стен. Лучше сохранился другой остаток старых беспокойных времен — башня на улице Болесть, так называемая «Проховня», защищавшая некогда доступ к бывшему в этом месте на Висле мосту, а затем обращенная в пороховой склад. Теперь здание башни находится в полуразрушенном состоянии. Другая достопримечательность Нового Места — костел Пресвятой Богородицы на углу улиц Костельной и Прирынка. По преданию, костел этот построен на месте языческого капища. Во всяком случае, он существовал уже в конце XIV века. Стиль здания смешанный, вследствие многочисленных переделок и пристроек. Новое Место на запад граничить с эспланадой Александровской цитадели, построенной по повелению императора Николая I в 1832-35 гг. на месте Жолпбожа. В цитадели — православная церковь во имя св. Александра Невского, сооруженная в 1835 г., в один придел. Иконостас церкви написан петербургскими художниками, колокола отлиты из пушек, отбитых в 1831 году. В цитадели же находится памятник императору Александру I, воздвигнутый одновременно с церковью. Это — обелиск высотой в 21 аршин; в углах основания — четыре двуглавых орла; на памятнике надпись: «Александру I, императору Всероссийскому, покорителю и благодетелю Полыни. Воздвигнут по окончании варшавской Александровской цитадели, 19-го ноября 1835 года».

Возвращаясь в город, по улице Закрочимской и Фрете, мимо находящегося на последней доминиканского костела, путешественник выходит на Долгую улицу, бывшую не так давно одной из лучших в Варшаве и носившую некогда название Блонской. На Долгой улице, при выходе её на Красинскую площадь, красуется пятиглавый православный кафедральный собор во имя Пресвятой Троицы.

Против православного Свято-Троицкого собора находится Красинская площадь, одна из самых больших в городе, простирающаяся между параллельными друг другу улицами Долгой и св. Георгия. Площадь эта, в последнее время украшенная скверами, получила свое название от палаца Красинских, в котором ныне помещается варшавская судебная палата. Палац построен в 1692 году Яном-Доброгостом Красинским, коронным референдарием, в стиле итальянского возрождения итальянскими же художниками. За зданием судебной палаты — довольно обширный сад с прудом и фонтанами, посещаемый преимущественно жителями соседних, населенных евреями, кварталов. В настоящее время сад переустраивается по новому плану.

Красинская площадь соединяется с главными артериями города, Краковским-Предместьем и Сенаторской, — Медовой улицей[21], на которой находятся церкви: Преображенская, открытая в 1837 г. и принадлежащая вместе с Покровской (в том же доме, вход с Долгой, рядом с собором) архиерейскому дому, и Успения Пресвятой Богородицы на Медовой улице, построенная в 1783 году и бывшая до 25 января 1876 года греко-униатской. В 1883 году при церкви устроен нынешний чугунный портал в византийском стиле с иконой Холмской Божией Матери. Напротив Успенской церкви здание окружного суда, так называемый «палац Паца», построенный в XVII столетии. Залы в главном корпусе здания украшены старинной живописью. Рядом с домом Успенской церкви, на углу Капитульной улицы — старинное здание довольно неприглядного вида, известное под названием «палаца Кохановских».

По Капитульной улице путешественник выходит на площадку Пекелко на Подвальной улице, бывшей когда-то «под валом» или крепостной стеной. На Подвальной находится Свято-Троицкая церковь, построенная в 1818 году греками, по плану архитектора Кубицкого. До построения собора на Долгой улице этот храм был единственной православной святыней в Варшаве. До 1808 г. церковь помещалась в Сапегином дворце, где она была основана в 1796 году богатыми греками, выходцами из Турции, а зачем до 1818 года — на Козьей улице.

Церковь украшена иконами бывшей русской посольской церкви, помещавшейся в Брюлевском дворце, и церковной утварью, перекупленной от французов, бежавших в 1813 г. из Москвы, или отнятой русскими войсками. До 1837 года Троицкая Подвальная церковь была соборным храмом.

На Театральной площади друг против друга стоят два здания величественной архитектуры: городская ратуша и Большой театр с редутными залами. Свой современный вид здание ратуши приобрело в 1868 году, когда оно было после пожара перестроено архитектором Орловским во вкусе Возрождения. Главный Александровский зал магистрата украшен статуями и большим портретом Императора Александра III. В одном из зал хранятся знамена варшавских цехов. С высокой башни (190 фут.) с часами открывается прекрасный вид на Варшаву. На месте Большого театра до начала истекающего столетия находились торговые ряды «Маривилль», предназначенные для иностранных купцов; с 1819 года городом здесь устраивались ярмарки.

Нынешнее здание театра сооружено по плану Антонио Кораччи в 1833 году, но подвергалось впоследствии многим переделкам. Последняя перестройка Большого театра произведена в 1890-1891 гг., а Драматического, помещающегося в крыле здания, выходящем на Вербовую улицу, — в 1883 году. В фойе Большого театра имеются статуи знаменитых польских артистов. В том же крыле, где и Драматический театр, находятся редутные залы, в которых даются концерты и устраиваются разные увеселения.

На части Сенаторской улицы, между Театральной и Банковской площадями, находится палац ординатов Замойских («Голубой палац»), построенный в 1815 году и замечательный по хранящемуся в нем богатому собранию книг и рукописей. Сенаторская улица выходит на Банковскую площадь, получившую свое имя от здания варшавской конторы государственного банка (на углу Электоральной ул.), построенного в 1830 году архитектором Кораччи. Рядом с банком — первая женская гимназия с церковью во имя Казанской Божией Матери. В зале гимназии — мраморная доска с надписью в память посещения Императора Александра III с Августейшим Семейством (27 августа 1884 года).

От Театральной площади, составляя продолжение Белянской улицы, идут, как мы уже упоминали, Вербовая и Чистая улицы. Помещающаяся на Вербовой Английская гостиница замечательна тем, что в ней в течение нескольких часов пребывал Наполеон I во время бегства своего из Москвы. На другой стороне Вербовой улицы находится, так называемый, Брюлевский дворец, выходящий фасадом своим на Саксонскую площадь. Еще в 1787 году дворец этот был приобретен правительственной казной для русского посольства; в 1815 году здесь жил фельдмаршал Барклай де Толли, а затем, вместе с Бельведером, дом этот служил резиденцией великого князя Константина Павловича.

Название свое дворец получил от имени первого министра Августа III Генриха Брюля, владевшего этим домом в прошлом столетии. Построен он в стиле саксонского барокко и украшен статуями скульптора Дейбля.

Рядом с Брюлевским дворцом на Саксонской площади высится громадное здание окружного штаба, состоящее из двух каменных домов, соединенных колоннадой, отделяющей от площади Саксонский сад. Здание принадлежало некогда русскому купцу Скворцову, который и соорудил эту довольно эффектную колоннаду. Напротив окружного штаба, за недавно разбитым сквером, — обелиск, поставленный в 1844 г., с надписью: «Полякам, павшим 17 (29) ноября за верность своему Государю»; с другой стороны поименованы погибшие в этот день генералы и сенаторы: граф Гауке. гр. Потоцкий, Новицкий, Трембицкий, Блюммер, Сементковский и Мецишевский. Надписи сделаны по-русски и по-польски. Ныне памятник предположено перенести на Зеленую площадь.

Саксонская площадь избрана местом сооружения нового православного соборного храма во имя св. Александра Невского. Стены храма уже довольно высоко поднялись от поверхности земли. Строится он по плану проф. Л. Н. Бенуа. Здесь же, против описанного выше здания окружного штаба, находится временная часовня, освященная во имя св. князя Александра Невского, открытая с раннего утра до позднего вечера. Новый православный собор будет, по проекту, иметь величественный вид. Кроме пяти больших куполов, три меньших купола возвышаются над входными порталами с западной, южной и северной сторон. Все купола — золоченые, у основания украшенные целым рядом государственных гербов, сделанных штампом по окружности. Входные двери — отчасти дубовые, окованные медью, отчасти кованные железные, украшенные византийскими колоннами. Над входами и над окнами главного квадрата — мозаика. Орнаменты, колонки и скульптурные изображения во вкусе XII века. Иконостас собора, по древнему обычаю, будет в несколько ярусов, освещенный массой света из пяти куполов. Четыре каменных пилона внутри храма будут расписаны живописью по золоченому фону, как в московском Успенском соборе. Вообще весь стиль храма строго византийский, по образцу древнейших наших храмов — церкви св. Георгия в Юрьеве, Владимирского дмитровского и московского Успенского соборов. Опоясывающая собор с трех сторон паперть может вместить значительную часть молящихся в том случае, если будет переполнен храм, рассчитанный на две с половиной тысячи человек. Ризница храма, с двумя лестницами по углам, будет помещаться в подвальной части собора. Вся площадь будет обнесена решеткой, внутри которой предполагается разбить сад, окружающий собор со всех сторон. Колокольня, по образцу колокольни Ивана Великого, сооружается отдельно от собора, на южной стороне площади, и будет иметь в вышину около 34 сажен, на две сажени выше собора. Стоимость собора, помимо стенной живописи и мозаики в наружных верхних арках, определена по проекту в 1.269,481 рубль, а колокольни — в 158,000 рублей, кроме стоимости колоколов.

Пройдя под колоннадой здания окружного штаба, путешественник вступает в «летний салон Варшавы», — Саксонский сад, не без основания называемый также «легкими» её центра. В конце XVI века на месте сада были поля варшавского фольварка с усадьбами разных лиц, одно из которых и устроило небольшой сад Морштына, бывший, так сказать, родоначальником нынешнего. Расширение и переустройство сада последовало в 1723 г., когда Августом II был разбит на территории усадьбы Морштына и соседних с ней большой сад во французском вкусе. Для публики «сад саксонца» (Августа II) был открыт впервые 27 мая 1727 года. В 1797 году саксонский сад стал собственностью города и подвергся в 1816 г. коренному переустройству в английском вкусе. В последующие годы продолжалось расширение и украшение сада, занимающего теперь около 14 десятин с семью выходами: на Саксонскую площадь, Королевскую, за Железную Браму, на Жабью, Нецелую и улицу гр. Коцебу.

Некоторые аллеи известны у варшавян под особыми названиями: есть в саду аллея вздохов, литературная, пенсионеров, театральная, фруктовая и т. д. Аллеи украшены многочисленными статуями, изображающими науки, искусства, времена года и мифологические существа. На площадке пред колоннадой окружного штаба — большой фонтан, около которого мраморные солнечные часы. Близ улицы Нецелой на пригорке стоит башня, служащая резервуаром для фонтанов. С одной стороны этой башни — пруд с фонтаном, а с другой — деревянный летний драматический театр, построенный в 1871 году. В аллее из стриженых лип, ведущей в Королевской улице, стоит киоск с термометром, барометром и часами.

От Варецкой площади по направлению к Королевской тянется застроенная домами новейшей архитектуры Мазовецкая улица. Из находящихся здесь зданий останавливает на себе внимание дом земского кредитного общества, построенный к 1856 г. по образцу венецианского палаццо. Против здания земского кредитного общества высится евангелическо-аугсбургский храм, сооруженный в 1781 г. архитектором Цугом на пожертвования, присланные императрицей Екатериной II, Станиславом-Августом Понятовским, шведским королем и различными банкирами. Храм построен в виде ротонды с четырьмя пристройками, у одной из которых поставлены четыре колонны дорическо-римского ордена. На храме устроен большой купол с фонарем с 12 ионическими полуколоннами. С балкона, окружающего фонарь, открывается прекрасный вид на город, так как храм стоит на самом возвышенном пункте Варшавы. В алтаре находится образ работы Богумила Шеффнера, изображающий Спасителя в масляничном саду, окруженного учениками. Около храма — тенистый сквер. В квартале Королевской улицы между Мазовецкой и Краковским Предместьем, помещается Новый театр, построенный в 1881 году на месте садовой сцены «Альказар». В Новый театр переселяются на лето из Малого оперетка и фарсы.

По близости театра по Королевской улице находится Краковское Предместье, достопримечательности которого заслуживают большего внимания. Стоящий на Замковой площади у входа на Предместье памятник королю Сигизмунду III состоит из мраморной коринфской колонны 16 аршин высоты, и на ней наверху поставлена статуя короля в короне, с крестом и саблей в руках. Памятник воздвигнут в 1644 году и реставрирован в 1887 году. Против Медовой находится костел св. Анны, основанный в 1454 году княгиней Анной Мазовецкой. В костеле лепные работы из гипса. Скамейки, исповедальни, изящно выложенные деревом разных цветов, — все работа монахов. Рядом с костелом четырехугольная башня, в которой одно время, по преданию, жил митрополит Филарет, томившийся девять лет в плену с 1610 г. К костелу прилегает здание музея промышленности и земледелия, за ним следуют дома обывательского клуба и благотворительного общества. Против последнего, окруженная деревьями, стоит статуя Пресвятой Девы Пасавской. Статуя сооружена в 1683 году архитектором-итальянцем Беллоти в благодарность за избавление его с семейством от моровой язвы и в память победы Яна Собеского над турками под Веной. На пьедестале надписи на латинском и итальянском языках. Статуя Богоматери находится в начале Константиновского сквера, устроенного в 1865 году на месте дома Мальча. В сквере имеется фонтан. В конце Константиновского сквера Краковское Предместье, состоящее до этого места из двух улиц, охватывающих сквер, суживается, но затем опять постепенно расширяется до Королевской улицы, здесь суживается снова и потом превращается постепенно в широкую площадь, около памятника Коперника, где и разделяется на улицы Новый Свет и Александрию.

По левой стороне Краковского Предместья находится так называемый Наместниковский палац, построенный покоем, с двором, отделяющимся от улицы решеткой. В доме этом, сооруженном в 1645 году и принадлежавшем сначала Конецпольским, а потом Любомирским и Радзивиллам, жил в 1709 году император Петр I. Ныне во флигелях помещается канцелярия генерал-губернатора, а в главном корпусе — губернское правление. Фасад здания любопытен потому, что его украшают колонны, барельефы, балюстрады и статуи, бывшие некогда на Краковских воротах, стоявших у начала Краковского Предместья на Замковой площади. При входе во двор Наместниковского дома поставлено четыре каменных льва работы Лекондини, а посредине площадки в 1870 г. сооружен памятник знаменитому князю Варшавскому графу Паскевичу-Эриванскому, по проекту профессора Пименова Бронзовая статуя фельдмаршала стоит на высоком пьедестале, в плаще и с фельдмаршальским жезлом в руках. Пьедестал украшен барельефами, изображающими взятие Эривани, штурм Варшавы, въезд императора Николая I в Варшаву в 1840 г. с императрицей и августейшим семейством и герб Паскевича.

Здания местного университета расположены в глубине небольшого переулка, отделяющегося от Краковского Предместья. Прямо против входа в засаженный деревьями университетский двор высится новое библиотечное здание весьма изящной архитектуры. Налево от него — университетские аудитории, направо — канцелярия попечителя учебного округа. На местности, занятой в настоящее время этими зданиями, во времена Мазовецких князей находился их летний дворец со зверинцем по склону к Висле. Впоследствии дворец перешел в собственность Яна-Казимира, по имени которого и стал именоваться Казимировским. При Станиславе-Августе тут помещалось рыцарское или кадетское училище («кадетские казармы»). При университете состоят богатое хранилище книг и рукописей, а также ценные коллекции по живописи, ваянию, этнографии, химии, физике и зоологии. Зоологический кабинет открыт для публики. Напротив университета — палац Красинских с богатым книгохранилищем.

Из других достопримечательностей Краковского Предместья можно указать прежде всего на здание первой мужской гимназии, часть которого, обращенная к памятнику Коперника, ныне перестроена в древне-русском стиле. В этой части здания устраивается церковь во имя св. Кирилла и Мефодия. На её месте, во времена Сигизмунда III, стояла так называемая Московская каплица, в которой были погребены царь Василий Иванович Шуйский и брат его Димитрий, умершие в 1611 году. Следы каплицы существуют и до сих пор в виде беседки в саду гимназии. Пред гимназией стоит памятник знаменитому астроному Копернику, отлитый из бронзы по рисунку Торвальдсена (в 1830 году). Астроном сидит на пьедестале из черного мрамора с планетарием и циркулем в руках. На пьедестале надпись по-латыни и по-польски: «Николаю Копернику — земляки». Недавно около памятника устроен небольшой красивый цветник.

От находящейся поблизости площади св. Александра расходятся улицы: Вейская, Уяздовская аллея, Мокотовская, Гожая, Журавлиная и Братская. По Уяздовской аллее, застроенной прекрасными домами-особняками, мимо новоустроенного Уяздовского парка, с прудом и искусственными пригорками, и Швейцарской долины, где даются летом концерты, дорога ведет к церкви литовского полка, пять глав и колокольня которой приветливо блестят из-за деревьев аллеи. Церковь эта, недавно освященная, выстроена по плану архитектора Покровского в древнерусском стиле. Иконостас в этой церкви сооружен в два яруса, купол золоченый, в мозаике.

Четыре пилона поддерживают главный купол; хоры на четырех колоннах из песчаника. На стенах живописные иконы по золотому фону, работы киевского художника Мурашко. Входы украшены колоннами из песчаника. Цоколь и ступени гранитные. Большая часть образов в иконостасе — копии с икон Владимирского собора в Киеве или с образцов, находящихся в Императорском Эрмитаже. По другую сторону улицы Агриколи, прилегающей к храму, расположен Ботанический сад с обсерваторией. Сад, основанный в 1819 году, славится богатством и разнообразием собранных в нем образцов флоры. Ботанический сад граничит с двух сторон с обширным Лазенковским парком, любимым местом прогулок варшавян. Из предместий города первое место принадлежит расположенной на правом берегу Вислы Праге, соединенной с Варшавой двумя железными мостами. Главный из них — Александровский, сооруженный в 1864 г. инженером Кербедзом. Мост этот — чугунный, висячий, на балках американской системы, имеет в длину 240 саж. К мосту ведет от замка так называемый Новый Съезд на каменных арках, раскинувшихся над улицами нижней части города (Повислья), заселенной преимущественно рабочим людом. Другой мост — железнодорожный с проездом для колесного движения, построен около цитадели привислинской железной дорогой. Из достопримечательностей Праги укажем прежде всего на церковь во имя св. Марии Магдалины, на Александровской улице, соединяющей вокзалы тереспольский и петербургский с Варшавой.

Церковь сооружена в 1868 г. в византийско-венецианском стиле. Колокола при церкви — из литой стали. Образа — работы художников Васильева и Виноградова. В церкви хранится икона св. Марии Магдалины, пожертвованная императрицей Марией Александровной. Достопримечательностью Праги является также памятник Гроховской битвы, поставленный в 1846 г. под Гроховом около брестского шоссе. Памятник по внешнему виду напоминает часовню. Из других предместий города следует упомянуть о Воле с православным кладбищем на месте бывшего здесь редута и церковью во имя Владимирской Божией Матери, сооруженной в 1841 г. Внутри церкви шесть металлических таблиц, на которых вырезано описание всех событий войны 1831 года.

В стенах храма и теперь еще сохранились осколки гранат и картечи. Близ Воли находится памятник павшим в 1831 г. «за дело Государя и отечество», похожий по наружному виду на памятник Гроховской битвы.

Местное управление Красного Креста основано в Варшаве еще в 1872 году при графе Берге, и председательствовали в нем последовательно граф Коцебу (при графине Коцебу основан отдельный варшавский дамский комитет), а затем Альбединский; хотя уже в Турецкую войну здешний Красный Крест имел возможность снарядить два санитарных поезда и основал три подвижных лазарета, на 180 больных, а по окончании войны были учреждены инвалидный дом и варшавская община сестер милосердия, но только за последние пятнадцать лет местный Красный Крест получил очень широкое, многостороннее развитие. С 1883 года осуществлены барак императора Александра II, здание школы сестер милосердия с домовой церковью, отдельный Дом для сестер милосердия, богадельня на Праге для стариков военных и их вдов, дешевые для них квартиры, приют для детей отставных чинов и два дневных приюта. За это же время оказалось возможным снабдить сестрами милосердия, помимо всех военных госпиталей округа, еще и гражданские больницы в губерниях Люблинской и Седлецкой, чем заменены в этих местах католические шаритки.

Посетив общину наших сестер милосердия, путешественники осматривали домовую церковь, школу, классные и спальные комнаты учениц, и перешли затем в барак императора Александра II. Барак этот устроен для 20 бесплатных хирургических больных; любопытно, что в этом православном бараке больных, пользовавшихся в описываемое время, было по вероисповеданиям:

Православных — 18

Католиков — 146

Лютеран — 12.

Это совершенно верная картинка, если угодно, схема нашей веротерпимости, того повсюдного, вечного, неизменного русского чувства, которое всегда лежало и будет лежать в нашей натуре и не будет признано во веки веков никем и никогда. Но уход за больными — не единственная задача барака: в нем получают практическое обучение ученики школы сестер милосердия, число которых достигло 21. В платных комнатах пользовалось 29 больных, в амбулатории получили советы, помощь и лекарства 14.263 лица; лечебница эта особенно популярна между рабочим людом Варшавы, большей частью католиками, находящими в ней также и духовное утешение, благодаря приглашенному для этой цели канонику ксендзу. В военно-лечебных заведениях округа община имеет 41 сестру и в гражданских больницах 18.

Совершенно противоположна по характеру своему городская больница Св. Духа. Если барак Александра II и все, что при нем, только что возникли, то больница Св. Духа сразу переносит посетителя ко временам давно прошедшим. Она очень, очень ветха, так как основана еще в 1442 году княжной Анной Мазовецкой, то есть в те далекие годы, когда еще не погас самый род князей Мазовецких, когда Варшава еще не готовилась стать столицей Царства Польского.

И не на этом месте помещалась она, так как нынешние здания, три параллельные флигеля в саду, воздвигнуты только в 1861 году, а в конце прошлого века здесь существовала известная фабрика экипажей Дангеля; в 1816 старые здания куплены правительством для помещения военного комиссариата, затем обращены в складочную таможню и окончательно снесены в 1856 году.

Кроватей по штату полагается 188, во время посещения занято было 164. Здесь опять, как и в институте князя Любомирского, виднелась капелла с молившимся ксендзом, шаритки в широкополых черных шляпах, числом 15; опять названия отдельных помещений: залы св. Варвары, св. Роха и т. д.; довольно искусные изображения мадони и цветов под ними. Средства больницы достаточно велики, чуть ли не до 60.000 руб. в год, главное основание которых положено в лесах и имениях, князьями Мазовецкими, около 500 лет тому назад; при больнице состоит университетская госпитальная клиника и лаборатория для клинических исследований; при больнице содержится двенадцать сирот-мальчиков. В общем, впечатление прекрасное, большой порядок, любопытные аппараты для химического исследования воздуха, очень практична дезинфекционная камера. В каплице имеется художественная картина Пальма Веккио; в числе старейших документов, первое по времени место занимает хартия, данная Анной Мазовецкой в 1413 году.

Характернее этой городской больницы является другое давнишнее учреждение, а именно институт св. Казимира, в котором призревается до 100 девочек, существующий, как значится официально, на собственные средства и на содержание которого расходуют 25.000 руб.

Здесь тоже значительная древность, хотя и не такая, как у больницы Св. Духа, а именно: основание институту положено Марией-Людовикой, женой короля Иоанна-Казимира, урожденной княжной Мантуанской, и королевская грамота 1681 года послужила ему утверждением. Особенно любопытен состоящий при институте дом сестер милосердия — шариток, которые, как сказано выше, в значительной степени пополняются мало-помалу нашими сестрами Красного Креста. Всех сестер-шариток, включая настоятельницу и «повициаток», состояло на лицо 71, по штату могло бы быть 79; всех же шариток этой общины, трудящихся по больницам и при больных в частных домах — 210; в этом числе значатся 50 «эмериток», не могущих продолжать службу в больницах.

Общее впечатление дома сестер милосердия, их спален, столовой, капеллы, их одеяния, изображений Св. Девы и др. святых, напоминает, как две капли воды, соответствующие учреждения Италии и Франции.

Внутренние распорядки в учреждении шариток общие всем подобным учреждениям. «Пробантки», т. е. желающие быть сестрами, испытываются в течение пяти лет и затем уже дают обет, не вполне, однако, монашеский; так, в течение пятнадцати последних лет три шаритки покинули общину. «Эмеритки», т. е. сестры престарелые или немощные, помещаются отдельно от прочих. Характерно, даже очень характерно, что четыре раза в год шаритки этой общины со всего Царства Польского должны возвращаться в общину для того, чтобы говеть и утверждаться в правилах и получить наставление. Не лишена интереса некоторая особенность этой общины: сестры могут принимать пищу вне своей общины, только находясь на службе при больных.

Материальные средства благотворительности Варшавы громадны. Расходы по так называемым правительственным учреждениям, то есть, состоящим в непосредственном ведении варшавского городского совета общественного призрения, достигают 610.000 руб. в год, и по частным, состоящим под контролем названного совета, более 200.000 руб. Этой черте польской жизни нельзя не отдать должной справедливости; жаль только, что большинству благотворительных учреждений присуща исключительно католическая окраска, ясно свидетельствующая о том, что благотворения существуют не для всех.

В Варшаве заслуживает внимания путешественника нечто вполне замечательное, пока единственное на Руси и вполне достойное подражания, это станция фильтров городских водопроводов. Здесь, в этих фильтрах, имелось налицо наглядное решение вопроса о фильтрах, продолжающего волновать все петербургское общество. Варшавский фильтр очень близок к полному осуществлению, действительно достоин зависти и делает честь магистрату города Варшавы. Проект канализации и водоснабжения города Варшавы был составлен еще в 1878 году, по поручению магистрата, инженером В. Линдлеем, и магистратом же напечатан. Канализация обнимает всю застроенную территорию города и имеет целью удалять из пределов его как можно скорее всю потребленную и дождевую воду, все нечистоты и т. п. и отводить их по главному коллектору прямо в реку Вислу, близ Белянского монастыря, расположенного в шести верстах от города ниже по течению, что будет иметь место до тех пор, пока город не будет иметь возможности очищать сточную воду, применяя ее к орошению назначенных для этой цели земляных участков.

Общие расходы по проекту составляют 4.444.000 метал. рублей; из них уже издержано 1.800.000 кред. рублей; на эту сумму, кроме главного коллектора, исполнены и уже находятся в действии некоторые главные каналы, общей длиной 56.000 фут. Водопровод получает воду из реки Вислы повыше города, близ Чернявской улицы. Находящиеся там машины поднимают ее до высоты 120 фут. на станцию фильтров Котики. Здесь для очистки воды служат в настоящее время шесть отделений фильтров, из них каждое представляет 22.000 кв. фут. поверхности песку и доставляет в сутки около 120.000 куб. фут. совершенно чистой воды. Профильтрованная вода вгоняется машинами в городскую сеть труб, с разницей давления в 2,5 атмосферы, так что жители всех этажей имеют воду для своей надобности беспрерывно во всякие часы дня и ночи.

Кроме уложенной в настоящее время сети городских труб длиной во 110.000 футов, устроены еще и находятся в действии следующие сооружения на Котиках: шесть отделений фильтров с фильтрующей поверхностью песку во 1 32.000 кв. фут., один резервуар для чистой воды объемом в 360.000 куб. фут., одно машинное здание с двумя машинами в 240 лошадиных сил, одно здание с тремя паровиками, одно здание для угля, одна водонапорная башня, один жилой дом для служащих, шесть отделений фильтров со всеми принадлежностями. На станции насосов по Черняковской улице устроены и находятся в действии одно здание для машин, паровиков и угля, с разными добавочными сооружениями. По проекту, общие расходы на устройство Водоснабжения, со включением предместья Праги, составляют 3.650.000 металл. руб. Из этой суммы издержано уже 2.060.000 кред. руб. В настоящее время город потребляет в сутки средним числом 400.000 куб. фут. воды. Работы начаты были в 1884 году.

Все сооружение, подземные бассейны были отчасти наполнены уже профильтрованной водой, отчасти стояли пустыми для очищения пластов фильтра и замены их новым гравием, что делается, поочередно, каждые шесть недель. Благодаря совершенно ясному солнечному дню, бесконечные колонны и аркады над бассейнами производили впечатление, близкое к впечатлению арабских построек в Испании. Точность каменной кладки, отделка колони — верх совершенства, и отстоявшаяся вода, готовая быть вогнанной в трубы, насквозь пронизываемая солнечными лучами, своей безупречной чистотой вовсе не напоминала своего первообраза — мутно-желтой воды Вислы. Должно признать, что магистрат Варшавы и инженеры-строители исполнили свое дело мастерски.

Одной из принеприятнейших сторон в промышленной жизни этого края является постепенно усиливающийся наплыв западноевропейских рабочих, отнимающих заработки у местного населения. Они нашли себе вполне подходящую почву в здешних промышленных центрах: Лодзи, Жирардове, Томашове и др., и немецкие идеи находили и находят путь к своим собратьям, от которых они идут и дальше, так как число немецких рабочих на фабриках Царства Польского громадно.

Профессор Янжул, подробно исследовавший в 1886 году фабрично-заводскую промышленность польского края, обращает внимание на германизацию западной окраины, совершающуюся с быстротой, несравненно большей, чем быстрота роста польской промышленности (в Калишской губернии иностранное землевладение достигает 44%). Если принять во внимание и распространяемую здесь иностранцами пропаганду социалистическую, то вопрос этот становится втройне серьезным, и тут, как во всем, насадителями явились опять-таки мы сами. Профессор Янжул дает перечень тех невероятных льгот, которыми с 1815 года осчастливливал Александр I иностранцев в Польше: им давали даром земли, лес, освобождали от пошлин, рекрутчины и т. д. В 1828 году учрежден «Польский Банк», без которого современное состояние промышленности Царства Польского было бы немыслимо; в 1850 году уничтожена таможенная линия между Царством и Империей, и иностранный товар хлынул в Русь.

В заключение необходимо сказать, что все помещенные здесь исторические факты, возмущающие чувство русского человека — настоящего хозяина края, приведены не из желания ссоры двух родственных славянских народов, а, напротив, ради сердечного стремления к укреплению между ними взаимного доверия и единства, успех чего достигается утверждением в управлении краем непоколебимой и строгой системы, неизбежная необходимость которой, конечно, красноречиво подтверждается правдивыми, хотя и мрачными, красками описанных событий. История должна же быть для нас поучительным уроком, в особенности, если прошедшие факты сопровождались немалыми для интересов русского дела бедами.

Новогеоргиевск.

Крепостной собор. Императорские комнаты и исторический балкон. Воспоминание о Николае I. Посещение Александровской колонии. Мысль о водворении в Царстве Польском русского крестьянства. Судьба колоний. Замечательная отписка графа Берга. Несколько слов о городе Плоцке и древних Сигтунских вратах в Новгороде.

Июня 22, в час дня, поезд остановился не вдали, или даже между верков Новогеоргиевской крепости, одной из самых передовых или, лучше сказать, самой передовой твердыни нашей к стороне западной границы, в пределах Плоцкой губернии. Отсюда до Варшавы с небольшим 30 верст, и, следовательно, некоторая совокупность этих двух опорных пунктов, несомненно, существует.

Крепостной собор — ровесник собору варшавской цитадели, сходному с ним по очертаниям: большой под плоским потолком длинный зал с одним алтарем, небольшим поперечным нефом, и на соединении их обоих круглый купол; все это без всяких украшений, в прямолинейном сухом стиле николаевских времен.

Новогеоргиевская крепость — тоже создание императора Николая I, и в ней сохраняется одно из очень своеобразных вещественных воспоминаний о нем в комнатах комендантского дома, в которых неоднократно Николай I останавливался по пути за границу и для инспекторских смотров; существует балкон, решетка которого сделана настолько высоко, чтобы императору, любуясь с балкона на очень красивые окрестности, можно было опираться на нее. Вид с балкона, висящего на высокой стене массивной центральной постройки, на слиянии Вислы и Нарева, замечательно широк и красив. Далеко внизу поблескивают струи двух почтенных рек, естественное соединение которых скреплено искусственно ломаными линиями центральных верков крепости и расставленных в окрестности фортов. в глубокой зелени старых деревьев повсюду обозначаются крутые крыши ближних казарм и складов, которым нет числа, и, становясь по мере удаления все мельче и мельче, виднеются между полей дворы и усадьбы частных владельцев. Эти усадьбы находятся в сфере выстрелов крепости и хотя способствуют красоте вида с исторического балкона, но подлежать немедленному сносу в случае войны.

В царских покоях подолгу проживал император Николай I; готический стиль их, который в силу какой-то странной случайности очень нравился императору, применен согласно его воле и тут. Здесь, как говорит предание, уведомленный со стороны о некоторой недобросовестности строителей, император ответил саркастическим приказанием: не трогать «моих половинщиков»; здесь же на вопрос о том, что стоят все эти крепостные работы, император дал характерное объяснение, что «об этом знают только Бог и генерал Z.». В этих последних словах следует, конечно, видеть не оправдание «половинщиков», которые в те годы плодились не по дням, а по часам, и многим из них пришлось испытать на себе силу императорского недовольства. Широко раскинулись здесь один от другого форты: Остроленский, Закрочижский и Помеховский. Отличные шоссейные дороги соединяют их между собой.

По воле государя, выраженной в 1839 году при осмотре Новогеоргиевской крепости, вблизи её образовано пять русских поселений, из которых четыре, а именно: Александровское (25 усадеб), Щипиорно (20 усадеб), войтовство Закрочим (7 усадеб), Косевко (10 усадеб) — в Плонском уезде и одно — Константиновское (12 усадеб) в Варшавском уезде; деревни Плонского уезда населены тогда же русскими крестьянами, вызванными преимущественно из Псковской губернии, в числе шестидесяти семейств; поселение же Константиновское, Варшавского уезда, образовалось из русских торговых людей и староверов, переселившихся гораздо ранее образования названных поселений. Усадьбы, выделенные поселенцам, составляли около 20 моргов каждая; владеть ими и приобретать их можно было, по правилу устройства этих деревень, только лицам православного исповедания. Поселения эти находились под особой опекой правительства; оно отстроило их на свой счет, за исключением войтовства Закрочим, и впоследствии оказывало им всякие пособия: отпускало живой инвентарь, лесной материал и дозволило пасти скот в прилегающих казенных лесах; для наблюдения за поселениями было установлено особое управление от министерства финансов.

Особая заботливость правительства об этих поселениях продолжалась только до обнародования указов 19 февраля 1864 г.; с этого времени быт поселенцев стал ухудшаться, вследствие прекращения поддержки и обособленности их положения среди чуждого им по языку и вере населения; этому же отчасти способствовало ограничение в правах распоряжения усадьбами, доведшее владельцев их до того, что в случае необходимости продажи усадеб (для дележа при наследствах, при невозможности вести хозяйство вдовами и т. п.), они шли за бесценок; вследствие этих причин, число поселенцев из русских крестьян стало быстро уменьшаться, дворы их и усадьбы разными путями и под разными предлогами стали переходить к крестьянам не православного исповедания или к лицам хотя и православного вероисповедания, но принадлежащим к привилегированному сословию. Вследствие этого, 14 декабря 1875 года состоялось Высочайше повеление о поземельных правах владельцев усадеб в селениях, расположенных около Новогеоргиевской крепости, по которому право владения землями по отношению к помянутым пяти селениям подтверждено и, кроме того, распространено право лиц православного исповедания всех званий владеть крестьянскими землями в селениях: Галахи, староство Закрочим, Новый Модлин, Брониславка, Косево, Вымыслы и Помехово.

Положение наших православных поселенцев в настоящее время далеко не из блестящих, в 1839 году считалось здесь до 100 дворов, в 1885 году их оставалось только 37. Причина этого — выселение в 1866 году 60 семейств обратно в Псковскую и отчасти в Самарскую губернии. За время с 1849 по 1869 год присоединено было к православию по двум уездам 137 человек.

Мысль императора Николая I о поселении в Польше русских крестьян была чрезвычайно верна. Позже, яко бы с целью обрусения края, прибегли исключительно к другому способу, к раздаче майоратов, то есть к водворению крупного землевладения. При раздаче майоратов, после повстаний 1831 и 1863 годов, могла бы быть достигнута практическая польза только в том случае, если бы майораты раздавались в избранной с политическим расчетом местности, один подле другого, а не в разброс, если бы их количество было больше, а объем меньше, и фактические (а не фиктивные) владельцы их из русских могли сплотиться. Но как при князе Паскевиче, так и при графе Берге майораты розданы без всяких политических соображений, без всяких обязательств для владельцев, их разбросали по границам Пруссии и Австрии и этим совершенно уничтожили намеченную цель. Мысль водворения русских крестьян была плодотворнее, если бы только ее довели до конца.

Храм селения Александровского, заложенного в 1844 году, освящен в 1846 году и обошелся с домами для причта только 24.000 руб. Пять голубых куполов осеняют его кубическое основание: в храме только один алтарь, образов мало, но иконостас, белое с золотом, благолепен; большинство образов писано польскими художниками, Кокуляром и Годзевским. В описываемое время в приходе числилось всего 613 человек.

Хотя Плоцкая губерния, в которой эти колонии расположены, и составляет нечто особенное в ряду других привислинских губерний, так как главное занятие её крестьян земледелие, а фабрично-промышленное дело стоит на втором плане, тем не менее и в ней, как в других польских губерниях, согласно отчету начальника губернии за 1887 год, преподавание Закона Божия ксендзами не лишено «оттенка фанатизма», а значение евреев, завладевших почти всей торговлей, еще усилено в последние годы тем, что землевладельцы, вынужденные продавать свои имения в виду убыточности хозяйства и обременения долгами, продают их «преимущественно капиталистам из евреев».

Евреи, по мнению их защитников, представляют самую жизненную артерию истории Царства Польского, начиная с XIV века; они заслужили самые великие похвалы от таких крупных польских деятелей, как Адам Чарторыйский и Маркиз Велепольский. причем последний видел в них ни более, ни менее, как «зародыш среднего сословия, пропадающий втуне», из которого думалось ему создать в Польше эту недостающую ей в общественном строе величину. Отсюда из Мазовии, из Плоцка, согласно некоторым летописным указаниям, народилась сама Варшава, основанная одним из князей Мазовецких — Конрадом. Самый Плоцк так стар, что покоящиеся в соборе мощи короля Сигизмунда, утопленного в колодце с женой и детьми, присланы сюда еще во времена Фридриха Барбароссы. Любопытен, между прочим, факт, что в XIV веке Плоцком владели в течение 44 лет чехи.

Заговорив к слову о Плоцке, нельзя пройти молчанием одного очень любопытного соображения, касающегося одного из древнейших памятников Великого Новгорода, а именно так называемых Сигтунских или Шведских врат Софийского собора. Соображения эти высказаны Перцовым, в памятной книге Плоцкой губернии; он говорить, что знаменитые Сигтунские или Шведские врата, которые, согласно Карамзину, по-видимому, «работав!» немецкими художниками, принадлежали именно плоцкому кафедральному собору, похищены из него шведами и проданы ими, на возвратном пути домой, в Новгороде. Этого весьма основательно доказываемого соображения, по-видимому, не знают в Новгороде, так как в последнем описании новгородского собора, изданном в 1886 году (на основании «Описания древностей» Макария), придерживаются старого легендарного мнения, находящегося в полном противоречии с внешностью и надписями дверей. Мнение это утверждает, будто Сигтунские двери привезены новгородцами из шведской столицы Сигтуны, разоренной разбойниками, в числе которых находились и новгородцы, в 1187 году. В бесчисленных памятных книжках разных губерний, которые издаются ежегодно и гибнут в полной неизвестности, очень многие богаты бесценными материалами.

Ивангород.

Историческое о крепости. Новейшее время. Изменение значения комендантов. Форт Банковский. Отторжение Холмской земли. Нынешнее положение. Из истории воссоединения униатов. Ивангородская крепость. Имение Демблин. Общее о деревенском населении. Хозяйство. Исторические памятники. Сецеховский монастырь и его груши. Село Ивановское. Дворец Паскевича и его могила. Парк. Развалины Опатства.

Ивангородская крепость находится в Люблинской губернии, при впадении реки Вепржа в Вислу, прячем главное укрепление, ядроцитадель, расположено на правом берегу Вислы, несколько ниже устья Вепржа, а отдельные передовые укрепления по обоим берегам этих рек. Первоначально крепость состояла лишь из одного укрепленного ядра; впоследствии, в семидесятых и в восьмидесятых годах, к нему были приданы передовые форты, что поставило крепость в положение вполне современной «крепости-лагеря». Время возникновения Ивангородской крепости относится к началу сороковых годов (1843-1846), и судя по тому, что вначале она расположена была только на правом берегу Вислы, фронтом к Бресту, а тылом к Пруссии и вне главнейших путей наступления вероятного неприятеля, австрийцев, к жизненному центру и столице Царства Польского — Варшаве, есть основание предполагать, что назначение крепости было не против внешнего неприятеля, а против внутреннего, на случай повторения восстания, бывшего в 1830-1831 годах, как опорный пункт для войск действующих по направлению Радинских, Красноставских и Грубешовских лесов и болот, весьма благоприятных для образования инсуррекционных скопищ. Во время восстания 1863 года крепость вполне оправдала свое назначение, и тогда-то впервые родилась мысль устроить здесь крепость-лагерь, способную остановить не только внутренних, но и внешних врагов. С 1870 года крепость растет с каждым годом, увеличивая и без того уже значительную силу сопротивления.

В настоящее время, вследствие весьма сильных вооружений и развития военной системы у наших соседей, крепостное дело и у нас, под влиянием истинно русского и сердечного отношения к военным интересам отечества со стороны современного высшего военного управления, быстро двинулось вперед и приобрело надлежащее ему значение.

Издано новое крепостное положение, возвысившее значение коменданта и придавшее его голосу в оборонительных вопросах ту авторитетность, которая ему и подобает в силу смысла самого дела. Сами коменданты стали назначаться из людей боевого опыта и науки, вместо прежних престарелых генералов, получавших эти должности в виде синекуры. Явился новый вопрос во внутреннем быте крепости, и сразу выдвинулось на первое место великое значение плана мобилизации крепости. Словом, крепости стали превращаться в живые, правильно действующие организмы, одушевляемые и управляемые комендантским режимом; таким образом, теперь только от энергии и личных качеств коменданта в большинстве случаев будут зависеть сила сопротивления крепости неприятелю и влияние её на театр военных действий.

Под давлением новых требований и Ивангородская крепость стала постепенно совершенствоваться извне и внутри. На её валах явилась могущественная артиллерия; устроены огромные запасы зерна, муки, вина и консервов на весь мобилизованный гарнизон. Появились для надобностей обороны новейшие усовершенствованные электродинамические и паровые двигатели.

Центр тяжести обороны, естественно, переносится на левый, угрожаемый неприятелем, берег Вислы.

Вырос грозный форт, получивший имя создателя современных крепостей, «Ванновский», сообщивший левобережной главной крепости необыкновенную твердость.

Силой порядка вещей и требованием безусловной необходимости возведутся еще новые укрепления и оборонительные постройки, проложатся дороги, усилятся передовые позиции, и Ивангород превратится в такую твердыню, что неприятелю много придется потратить людей, денег и времени на попытку достичь того, чтобы был спущен крепостной флаг.

Ивангород находится на рубеже Холмской Руси, которая представляет собой и поныне больное место нашей православной церкви. Наша церковь стоить здесь лицом к лицу, как это сказано в недавно изданной по Высочайшему повелению книге «Холмская Русь», с не прекратившимися болезненными явлениями, вызывающими правительство на принятие мер, которые, несомненно, должны обуздать католическую пропаганду.

В Радзивилловской летописи, стр. 360, изображено, между прочим, что когда князь Роман «угре и ляхи победи и всю Русь под себе подведе», папа римский отправил к нему своего посла звать в латинство, под защиту «меча Петрова». Приняв посла, князь Роман изъял из ножен свой меч и сказал послу: «Такой ли меч Петров у папы? Иж имать такой, то может города давати, а аз доколе имам и при бедре, не хочу куповати ино кровию, яко же отцы и деды наши размножили землю Русскую».

Это папское посольство и ответ князя Романа Мстиславовича имели место в 1204 или 1205 году; могущество, достигнутое Романом в Юго-Западной Руси, было причиной обращения к нему папы Иннокентия III. память князя Романа ненавистна полякам, так как он намеревался смирить Польшу и возвратить захваченные ею русские области; этому князю Роману приписывают постановку двуглавого орла, внешнего признака связи с Византией, на древней Белавинской башне, близ Холма. Не угодно было судьбе осуществить его начинания; но сын его Даниил пошел той же дорогой, и вещественной памятью его русского величия остается город Холм, возобновленный им около 1235 года и представлявший из себя уже через пять лет такую твердыню, что полчища татарские не одолели его.

Понятия наши об исторической географии этих так называемых «польских мест» совершенно неточны. Старые географические карты, изображающие широкое распространение Царства Польского при Ягеллонах, и карты так называемой «конгресувки», — эти два географических призрака совершенно затмили собой в наших понятиях древнейшее этнографическое очертание этих земель. Совершенно так же, как постарались мы забыть, что земля, на которой стоит теперь немецкая «Рига», была, до основания её, землей князей Полоцких, и что «позволение» немцам поселиться в этих местах дано именно этими русскими князьями; — забыли мы и то, что глубже всех костей людских в Холмской и Червонной Руси, в землях литовских и польских, тлеют именно кости русских православных людей.

Еще при описании Варшавы было упомянуто, что даже на основании польских источников польские земли, до того, чтобы стать католическими, были православными. Если глубока та древность, о которой только что сказано, — XII век, время возобновления города Холма князем Даниилом, то уже и эта древность является молодой сравнительно с православной церковью св. Николая в Люблине, близком от Холма, которая, по свидетельству Кадлубка, построена в конце X века. Чем была в те годы Польша? О Варшаве не было еще тогда и помину!

Но если могущество Даниила, простиравшееся почти на всю нынешнюю Галицию, на Волынь, Подолию, части губерний: Киевской, Минской, Гродненской и Люблинской, на некоторую часть Молдавии и даже на Киев, в котором сидел его наместник, вследствие множества причин, сделалось призраком, то из этого не следует, чтобы теперь, когда земли Холмская и Польская стали принадлежностью Русской Империи, забывать, что эта принадлежность была и исконной, и кровной. Правду гласила сложившаяся еще в старину казацкая песня, в которой говорится:

Когда же, однако, было отторгнуто Забужье, Холмская область (нынешние восточные половины губерний Люблинской и Седлецкой) от Русской земли и православной веры? Костомаров, не особенно щедрый на признание значения русской православной народности, как в смысле её распространения, так и относительно той роли, которую она играла в истории, говорит, что Хмельницкий являлся в борьбе своей с Польшей защитником «русской веры», он стоял за Киевщину, Волынь, Забужье и вообще за Западную Русь. «Переходя от Львова до Замостья, — далее говорит Костомаров, —Хмельницкий был сопровождаем восторгом русского народа, и народ этот помогал отдельным отрядам, «загонам» казачьего войска, жег костелы и панские дворы даже вблизи самой Варшавы». Это распространение православного элемента имело, следовательно, место еще только двести лет назад. Затем, императрица Екатерина II совершила роковую ошибку, присоединяя к своей Империи Западную Русь только до Буга; Забужье было, так сказать, отрезано и уступлено Австрии, и это имело место менее ста лет тому назад. Следовало, как известно, создание герцогства Варшавского и воскресение из мертвых самого Царства Польского императором Александром I, и тогда-то Забужье, как будто бы оно было польской землей, отошло к нему, к этому призраку.

Вот, в этом-то виде привеска к бывшему Царству Польскому, возвратилось к России, после пятисотлетнего отбытия из родного дома, пройдя сквозь католичество и унию, Забужье, Холмская земля. Неузнаваема была эта многострадальная страна; оставленная в заведывании римско-католического духовенства, Холмская земля отчуждалась от нас все более и более.

В настоящее время в Забужье находится 268 православных церквей и 346 начальных училищ, не считая средних учебных заведений, вполне русских. Благодаря поддержке со стороны правительства, построены церкви, учреждены братства (замостское Свято Николаевское в 1876 г., и холмское Свято-Богородицкое в 1879 году), и т. д. Думал ли князь Роман, слова которого о «мече Петровом у папы», по Радзивилловской летописи, приведены выше, что именно Холмская земля испытает на себе всю сладость его долгих жгучих усекновений? Рим, казалось, был так далек в те дни, но время приблизило его и занесло в самое сердце местного православного народа.

Недалеко от Ивангородской крепости расположен Демблин, имение, дарованное покойному фельдмаршалу Паскевичу императором Николаем I, одновременно со множеством огромных прав и привилегий, сохраняющихся за владельцем его и до-сегодня и составляющих неисчерпаемый я постоянно прочный источник богатства. Самое имение Демблин громадно; оно подходит под самые форты и тянется вдоль реки Вепржа на двадцать верст. Оно и без всяких привилегий чрезвычайно доходно само по себе, так как сельское хозяйство в этой местности стоить очень высоко.

В отношении этнографическом Ивангород составляет узел железных путей, расходящихся в Млаву, Луков, Брест, Домброву, Ковел, Колюшки и Островец, и граничный узел трех губерний: Радомской, Седлецкой и Люблинской. Главная масса населения состоит из польско-еврейского элемента с небольшой примесью немецкой народности. Главное занятие жителей христиан — земледелие, а евреев — торговля, преимущественно вином, и мелкая кустарная промышленность. Еврейский элемент заметно сгущается по мере приближения к крепости, военное население которой представляет наиболее благодарный материал для несолидной промышленности сынов Израиля. Главная масса польского населения, не отличаясь особой зажиточностью, не терпит, однако, и недостатка. Нищих вообще немного, а богатство распределено в населении более равномерно, нежели между русским крестьянством. Мироеды и кулаки составляют здесь чрезвычайную редкость. Малая обширность земельных наделов восполняется прекрасной обработкой почвы и замечательным трудолюбием, благодаря чему урожаи не только покрывают местную потребность, но еще дают не малый процент для сбыта за границу, чему особенно способствует близость её и выгодное направление шоссейных и железных дорог.

В нравственном отношении сельское население стоит здесь на довольно высокой степени. Пьянство развито мало: пьяного, даже в большой праздник, редко можно встретить на улице. В общем, сознание законности весьма развито среди крестьянского населения. Оно охотно повинуется властям и беспрекословно исполняет все их приказания и распоряжения. Каких-либо недоразумений по постойной или подводной повинности не бывает.

Образование и вообще умственное развитие находится тоже в очень хорошем состоянии. Почти все население, за малыми исключениями, читает и пишет по-польски. В последнее время у жителей становится весьма заметной склонность учиться русскому языку; говорящие и знающие русскую грамоту в деревнях теперь не редкость. Причина этого утешительного явления — в массе возвращающихся по отбытии воинской повинности из Великой России, а также и постоянные сношения с русскими солдатами.

Религиозность сильно развита в крестьянах, особенно среди женской части населения, впрочем, любовь к пышным церковным процессиям и общему пению священных гимнов имеется и среди мужчин. Многочисленные, красивые и обширные костелы усердно посещаются и украшаются; но надо заметить, что привольная, сытая и веселая жизнь католического духовенства служит неисчерпаемым источником для юмора и добродушных народных поговорок. Действительно, польскому ксендзу живется сравнительно лучше, чем русскому священнику.

В политическом отношении польских крестьян можно считать благонадежными. Нетерпимости к русским решительно не замечается никакой. С солдатами они не только ладят, но и дружат. Вообще взаимные отношения между польскими хозяевами и русскими солдатами самые отрадные и желательные. Особа Государя в понятии здешнего крестьянина представляется не иначе, как окруженная самым лучезарным ореолом. Портреты Царской Фамилии охотно покупаются у многочисленных ходебщиков владимирцев. Почти во всякой хате Царский портрет обязательно помещается в самом почетном углу, рядом с весьма чтимой Ченстоховской иконой и папой, и в большинстве случаев украшается искусственными цветами. Тут же, несколько поодаль, развешиваются портреты прочих Членов Царского дома, большей частью изображенные на одном общем листе. Иногда попадаются картинки из русского быта, преимущественно буколического и батальных сюжетов, и портреты генералов минувшей войны, с «белым генералом» на самом видном месте.

Здешняя интеллигенция очень измельчала и обеднела. Попадаются, правда, подобно дубам в вырубленном лесу, крупные, родовитые польские дворяне, но очень немногие живут в своих имениях; в большинстве случаев они доканчивают отцовские наследия где-нибудь в Варшаве или за границей. Преобладающий же элемент представляют из себя мелкие «шляхтичи», служащие где-нибудь в магистратах или уездных управлениях.

Сельское хозяйство в окрестностях Ивангорода, как сказано, поставлено на отличную ногу. Система земледелия здесь плодопеременная и семипольная. Леса расходуются бережливо, чему способствуют также и богатые залежи каменного угля, продающегося в одной цене с дровами (10 коп. пуд). Скот рослый, крупный и молочный; скотоводство, кроме главного продукта — навоза, дает весьма значительные доходы с молочного скота, отдаваемого, обыкновенно, в аренду (пахту) по 15-20 руб. с коровы. Молоко, сыр, масло здесь дешевы и хорошего качества. Коннозаводства в обширных размерах нет. Владельцы майоратов, которых здесь не мало, а также крупные землевладельцы, вовсе не занимаются хозяйством, сдавая таковое или на руки управляющим, или же, мелкими участками, арендаторам, между которыми, опять-таки, немало евреев; вред системы крупных майоратов сказался и здесь.

Хотя почва не может назваться особенно плодородной, но, благодаря толковому хозяйству и прекрасной обработке, урожаи бывают ровные и очень хорошие. Сеются все хлеба, а в последнее время стали производить много фабричных растений — свекловицы и рапса, особенно же с тех пор, как хлебный наш экспорт затруднился боевыми немецкими пошлинами.

Близ Ивангорода, в Новой Александрии уже давно открыт земледельческий институт, но пока существование его особенным влиянием на улучшение земледелия не отражается. Крупных заведений обрабатывающей промышленности тоже нет. Есть две-три винокурни, несколько кирпичных, сахарных, пивоваренных и крахмальных заводов, да еще один стеклянный в Пилаве. Торговая и мелкая кустарная промышленность вся находится в руках евреев. И та и другая, главным образом, поддерживаются одними войсками и вообще не процветают. Скученность еврейского населения, невозможность переселения, ненависть и неспособность его к какому-либо серьезному физическому труду, страсть к легкой наживе, обусловливают нередко среди евреев страшную бедность. необходимость же есть и пить вынуждает их к покупке и продаже краденых вещей, что, в общем, влияет на развитие и поощрение в стране систематического профессионального воровства.

Исторических памятников в стране очень много. Вся местность ивангородского крепостного района служила, и не раз, театром кровавых войн. И теперь еще заметны остатки шведских окопов, развалины крепких замков и другие памятники старины, весьма ценные для археолога. Из этих памятников старины наилучше сохранились древние костелы, из которых особенно достопримечателен Сецеховский. Относительно этого костела можно сказать несколько слов во внимание к своеобразной причине — к грушам, носящим имя одного польского короля. Время основания Сецеховского монастыря бенедиктинцами относится к самой глубокой древности. Он построен в 1110 году. Одновременно с устройством монастыря, отцы бенедиктинцы открыли в замке и окрестных городах несколько агрономических училищ, положивших начало той прекрасной обработке земли, которая существует и поныне. Особенно процветало у монахов садоводство. Когда король Иоанн III Собеский, в походе на турок, во время ночлега в монастыре, попробовал знаменитых груш монастырского сада, то они ему понравились до такой степени, что он просил настоятеля посылать ежегодно ему в Варшаву две копы этих груш. С тех пор эти знаменитые плоды, которые разводятся и теперь, называются в честь победителя турок под Веной «Собесчанками». Эти монастырские груши играют, следовательно, ту же роль глашатая монастырской славы, как ликеры бенедиктин и шартрез, относительно двух одноименных с ними аббатств. Сецеховский монастырь на своем веку видел немало крови и огня. В 1810 году он был упразднен, с оставлением, впрочем, костела, превратившегося в приходский. Земли и угодья монастырские поступили в казну, частью пошли в надел крестьянам, а частью на раздачу майоратов. В 1834 году закрылся и самый костел. Все его ценное имущество и сосуды распределены были по костелам сандомирской епархии, а собранная веками огромная монастырская библиотека перевезена в Варшаву. По преданию, книг было столько, что, за невозможностью перевезти их на повозках, их сплавляли по Висле полными галерами. Принимали библиотеку сам тогдашний польский министр внутренних дел князь Лубенский и профессор варшавского университета Линде. Самый приход переведен был в город, ныне посад, Сецехов. Но прошло сорок лет, и в 1874 году, снисходя на просьбу прихожан, император Александр II Всемилостивейше разрешил восстановить закрытый костел средствами жителей. В 1884 году реставрация окончена, и костел торжественно освящен сандомирским епископом и открыт для служения. Реставрация обошлась в 30,000 руб.

Чрезвычайно достопримечательно расположенное недалеко от Ивангородского крепостного района село Ивановское-Демблин. В сущности, села, как это повсеместно принято у нас понимать, — нет. Под этим именем в дневнике Законов Царства Польского известны все деревни и фольварки по правую сторону реки Вепржа, до границы Гарволинского уезда, подаренные императором Николаем I фельдмаршалу князю Паскевичу и названные, как и крепость, его именем.

Кроме весьма значительного земельного пространства, равного по площади немецкому средней руки княжеству, покойному князю дарованы еще на вечные времена права: «пропинации», то есть исключительного права водочной торговли, распространяющейся и на крепость, рыбных ловель по обеим берегам Вислы и Вепржа, а также и монополия поставки кирпича для крепости на все время её существования. Доходность этих исключительных прав явствует сама собой.

Главный пункт и барская резиденция имения находятся в селе Демблине. Имение это, до последнего пожалования, принадлежало польским магнатам графам Яблоновским, из которых один, при Станиславе-Августе, выстроил и нынешний Демблинский дворец. Дворец этот выстроен по плану и под непосредственным руководством того же самого архитектора, который строил и Лазенковский дворец. Одно это обстоятельство должно говорить в пользу вкуса и изящества здания: дворец выстроен в строго классическом стиле; по обоим его фасадам высятся легкие и необыкновенно красивые порталы дорического ордена; он окружен роскошным, старым парком с прудами, вода в которые проведена из обширных Рыкских водомоев. На одном из островов пруда, скрытая в тени лип, возвышается величавая, в форме римского храма Весты, ротонда, где покоятся останки князя Паскевича и его жены; в этом же парке показывают тот дуб, под сенью которого самозванец будто бы сделал Марине Мнишек предложение.

Внутренняя роскошь разрушающегося дворца вполне соответствовала внешнему его великолепию. Теперь весь он переделан на частные квартиры, казармы и цейхгаузы. Роскошное здание, не поддерживаемое ремонтировкой, быстро приходить к печальному разрушению. Но и в настоящем запущенном своем виде оно все же очень хорошо, несмотря на осыпающуюся штукатурку стен и ветхие карнизы. Угрюмым, мрачным видом дворец видимо негодует на настоящее свое назначение, тем не менее, его античные, хотя и облупившиеся портики по-прежнему высятся гордо и светло, окружающая зелень старается своей могучей листвой скрыть, припрятать неприглядную наготу.

Покойный князь фельдмаршал часто и подолгу живал в своем царско-роскошном дворце. В скором времени лежащий здесь прах сотрудника могущественнейшего монарха в свете, прах покойного фельдмаршала и его жены будет перевезен в Гомель, где для его принятия строится богатая церковь. Тогда в Демблине исчезнет, вероятно, и последнее воспоминание о знаменитом князе. Близ крепости находятся так называемые развалины Опатства — католического монастыря, всего в одной версте от форта. Опатство, если угодно, действительно развалина, но точно такая, какой являются на наших глазах сносимые с места негодные городские постройки: обнажены подвалы, лестницы, окна, пустуют на ветре кельи отошедших в вечность монахов, но красоты и романтичности нет никакой. Даже и растительность, любящая одевать развалины своими причудливыми проблесками, отступилась от этих неприветливых стен и оставляет их голыми и некрасивыми. Здесь тоже чуть ли не семисотлетнее погасшее существование.

Любопытно, что в XV веке, как говорят, Висла протекала подле самого монастыря. Теперь до неё около шести верст расстояния. Сообщали также, что еще в 1888 году капризная Висла оторвала, невдали отсюда, 150 десятин берега, обезземелила крестьян, зато подарила одному счастливому собственнику почти такое же пространство удобной и дорогой земли. В костеле — три алтаря; размеры его величественны и свидетельствуют о былом богатстве; множество рисованных по стенам орнаментов, заменяющих скульптуру, гласит об архитектурной неискренности; говорят, что еще в 1819 г. костел стоял в запустении, и в нем не служили; позднейшее, более снисходительное веяние снова дало ему жизнь. Недалеко отсюда находится город Пулавы, когда-то имевший женский институт, переведенный впоследствии, за участие институток в мятеже, в Варшаву. и только при бывшей начальнице его, А. И. Случевской, принявшей его в свое управление, после десяти лет больших усилий, институту возвращены все его права и, в ряду их самое видное — Императорский шифр, служащий наградой воспитанницам при, выпуске.

Брест-Литовск. Полесье.

Древнейшая история города. Воспоминания о военных делах. Очерк политической унии Польши и Литвы и унии религиозной. Значение иезуитов. Терлецкий. Поцей Кунцевич. Цесаревич Константин и граф Замойский. Связь с казачеством. Перелом в польской историографии. Отношения к папе. История постройки крепости. Собор. Преподобный Афанасий и его история. Полесье. Колоссальные работы по осушению болот. Их значение и история. Сенопрессовальные заведения. Несвиж и замок князя Радзивилла.

Брест-Литовск город и Брест-Литовск крепость — две самостоятельные, очень любопытные, с разных точек зрения, величины. Как город, он замечателен тем, между прочим, что послужил колыбелью церковной унии, столько годов терзавшей и еще терзающей, в качестве похмелья, некоторые части нашей западной окраины; как крепость, это одна из прочнейших твердынь наших, важность которой предусмотрел еще фельдмаршал Мориц, в своих «Reveries militaires», «важность», которую еще недавно подтвердил один из солидных прусских военных авторитетов, скрывшийся под именем «Ein Officier».

Город Брест, столько раз ополяченный русский город Берестье, принадлежал Туровскому княжеству в 1015 году. Вероятно, здесь в Бресте умер от ран в 1019 году один из резко очерченных в нашей древней истории характеров — князь Святополк Окаянный. знаменитому русскому-князю Даниилу Романовичу Брест служил опорным пунктом против ятвягов, а в 1241 году он опустошен татарами настолько, что князь Роман не мог въехать в него «от смрада».

Много раз меняя властителей, Брест, в 1390 году, взят поляками, после упорного девятидневного приступа короля Владислава Ягайлы, того самого, который воплотил насильственную связь, «политическую унию» Польши с Литвой, изменил православию и даже союзился с ханом Мамаем против Москвы. Этот Ягайло отличался своей «волосатостью» и был однажды, как говорят, на пиру подерган за бороду своим братом Свидригайлой, в котором воплощались и русские думы, и православные надежды (довольно оригинальное и типичное воплощение этих дум и надежд!).

Здесь, в Бресте, в 1590, 1594 и 1596 годах имели место знаменитые соборы, обусловившие существование в крае двух церквей: самостоятельной несоединенной и униатской соединенной; под Брестом, в конфедератскую войну 1769 года, бригадир Суворов забрал два уланских конфедератских полка. а ровно двадцать пять лет спустя, генерал граф Суворов-Рымникский, перейдя реку Буг в брод, в виду польских войск, в девятичасовом бою саблями и штыками разбил 16,000-й корпус Сераковского, Красинского и Понятовского и отнял у него всю артиллерию. под Брестом орудовали в 1812 году австрийцы, под начальством князя Шварценберга, назначенного Наполеоном действовать против южной России; в 1823 году происходили тут большие маневры русских и польских войск, тогда еще самостоятельно существовавших.

Последним по времени событием в истории Бреста отмечено, под 1886 годом, посещение его Государем, Государыней, Наследником Цесаревичем, Великими Князьями Георгием и Владимиром Александровичами и обоими Великими Князьями Фельдмаршалами. Высочайшие Особы принимали тут принца Прусского Вильгельма, впоследствии императора Германского.

Может быть, очень мало других городов, подпавших власти Речи Посполитой, которые, подобно Бресту, к 1810 году, то есть ко времени Отечественной войны, цвели таким обилием католического монашества. Один перечень имен собственных всяких монашеских орденов, имевших тут прочную оседлость, представляет роскошнейший букет когда-то живых, теперь посохших цветов. здесь имелись налицо: иезуиты, бернардинцы, бригиты, доминиканцы, трипиторы, базилианцы, августиане; на том необширном месте, которое занимает крепостная цитадель, стояло четыре монастыря, а по предместьям рассеяны были другие, не считая костелов. Подобного количества католических храмов поискать в другом городе; но от самых зданий монастырских и костельных осталось очень немногое, так как все они заняты и перестроены для военного ведомства и служат где лабораторией, где госпиталем или батареей. на том месте, где высился августианский монастырь, построен крепостной собор.

Переменив свое русское имя Берестье на польское Брест или Подлясье в самом конце XIV века, город этот, как сказано, сделался местом окончательного появления на свет той знаменитой униатской веры, с последними следами существования которой приходится еще и теперь иметь дело православию как в Холмской земле, так и в Подлясье.

Какая-то немилость Божия тяготела на этих пошатнувшихся в православии местах и сказывается в том, что слово и понятие «уния», которое должно бы изображать союз, братство, связь, для Польши и Литвы стало роковым не единожды, а дважды.

Одна уния, первая по времени, была политической и должна была свидетельствовать о родственном слиянии, о братстве, чуть ли не тождестве Польши и Литвы. Эта уния, задуманная и воплощенная в своем первообразе Ягайлой со стороны Литвы и Ядвигой со стороны Польши, ставших супругами, переживала целый ряд подтверждений, толкований и объяснений. Подтверждают, как известно, только то, что шатко. Несмотря на то, что эта уния юридически воплотилась в XIV веке, при Ягайле, ее снова, но в измененном виде, уже более похожем на петлю для несчастной Литвы, навязывает Литве князь Литовский Александр (женатый на дочери царя Иоанна III Елене и при дворе которого первое место занимал русский князь Михаил Глинский), став королем Польским; но литовские депутаты не освящают этой петлеобразной унии своим рукоприкладством. Наконец, на сейме в Люблине король Польский Сигизмунд силится скрепить ее снова, но уже не петлей, а настоящим мертвым узлом, и приказывает Литве присягнуть Польше, несмотря на то, что один из представителей Литвы, жмудский староста Юрий Коткович (Хоткевич) представил королю, в живых и ярких красках, всю горечь, все отчаяние Литвы, теряющей свой самобытность, причем все бывшие при этом литовцы пали пред убивающим их самобытность королем на колена! Не таким, конечно, изображено это грустное историческое событие (которое весьма метко характеризует Коялович) художником Матейкой: у него только и есть на картине унии общий восторг; совершенно такой единодушный, полный детской увлекательности восторг изображен в другой известной картине Поля Делароша «Клятве якобинцев». но относительно якобинцев это правда, относительно люблинского сейма это заведомое искажение исторических фактов. Петлей, мертвым узлом оказалась для Литвы, в своем последнем преобразовании, эта знаменитая политическая уния, явившаяся на свет в виде свадебного бантика, связавшего пред католическим алтарем Ягайлу с Ядвигой.

Другая уния, религиозная, ставшая по немилости Божией тоже роковой, началась также в Бресте. Исторические даты её вкратце должны быть помянуты. Было такое время в Польше, когда протестантство обуяло Речь Посполитую и папство было очень близко к тому, чтобы потерять Польшу и Литву, эти очень ценные камни в своей тиаре; именно здесь, в Бресте, напечатана была в те дни на польском языке, в 1563 году, иждивением князя Николая Радзивилла, Библия, что обошлось ему 10,000 червонцев, — сумма огромная для тех времен. Одним из важнейших протестантских центров была Вильна, и туда-то в самый год люблинской унии втянулись с Запада приглашенные по совету добрых людей для борьбы с протестантством иезуиты. Протестантство скоро измаялось в борьбе с иезуитами. При Стефане Батории, в области, отторгаемые им от Москвы, немедленно вводились иезуиты; это было также временем знаменитого визита Антона Поссевина в нашу первопрестольную столицу.

Король Сигизмунд III оказался вполне выгодным и послушным орудием в их руках, и тогда-то затеплилась мысль о религиозной унии, то есть об убийстве православия, бывшего у себя дома по всей западной окраине нашей. убийстве, основанном на том недобром замысле, чтобы создать некое вероисповедание, очень близкое по обрядности к тому, которое намеревались убить, но с одним только существенным изменением, а именно: с признанием главенства не нашей восточной церкви, а далекого папы римского. Простой народ, массы, на обращение которых рассчитывали, должен был, — так думали иезуиты, — не заметить изменения мелких формальностей и принять унию. Для составления плана этой новой религии, иезуиты обратились к луцкому епископу Кириллу Терлецкому, что и было им исполнено. в 1592 году ему высказали сочувствие другие подкупленные и устрашенные епископы, а когда в 1593 году на брестскую епископию возведен Поусий, то всем им удалось привлечь на свой сторону слабого митрополита Михаила Рагозу, и в 1595 году план унии повезен на благословение папы в Рим. Это паломничество православных епископов в Рим — факт совершенно исключительный и роковой.

В 1596 году, по возвращении путешественников из Рима, состоялся, наконец, тот знаменитый собор в Бресте, на котором узаконен великий раскол западнорусской церкви, введена уния и достигнуто подчинение папе. Но как была она введена? Здесь совершилось совершенно тоже, что с люблинской политической унией; подобно тому, как там с небывалым цинизмом оставлены были за флагом все представители Литвы, так и здесь за унию высказывались только девять высших духовных чинов, а против неё тринадцать высших (в том числе два представителя восточных патриархов) и при них более ста священников и монахов; обе стороны взаимно отлучили одна другую от церкви, но уния все-таки была узаконена.

Вслед за утверждением религиозной унии, начались, совершенно одновременно, с одной стороны, известные по истории подвиги таких людей, как Поцей, Терлецкий, Иосафат Кунцевич, с другой — возгорелась, на весь XVII век, страшная борьба Польши с Малороссией.

Один из новейших русских исследователей истории Польши, профессор Кареев, доказывает, что в польской историографии за последнее время совершился переворот, что вместо романтической идеализации польской истории, — идеализации, начавшейся вслед за повстанием 1830 года и доказывавшей, что Польша нечто совсем исключительное, единственное в человечестве, нечто в роде Мессии, искупающего своей временной смертью грехи всего человечества, — явился, вслед за повстанием 1863 года, другой взгляд, более правильный, а именно критическая оценка причин падения Польши и доказательств её виновности. Это новейшее развитие польской истории в трудах Шуйского, Калинки, Корзона, Крашевского, Бобржинского и других совершенно упразднило взгляды прежней школы Лелевеля и его последователей. Если прежняя школа считала Польшу первым народом мира, — новейшая, в лице Шуйского, говорит, например, что, будучи одним из младших народов, выступивших на арену цивилизации европейского Запада, «мы, поляки, стали в собственных глазах народом, опережающим весь Запад развитием у себя конституционных республиканских форм, из ошибок и заблуждений политической мысли мы, поляки, свили себе идеальные лавровые венки, очень вредные; в вольной элекции королей, в конфедерациях, даже в liberum veto, мы, поляки, усматривали положительные явления, которыми следует гордиться».

Все это чрезвычайно метко и справедливо. Пересчитывая многократные политические ошибки Польши, обусловившие её падение, другой историк, Бобржинский, находит, что в числе ошибок видное место занимает также и уния и что самый «католицизм многократно заставлял Польшу действовать вразрез с её политико-национальными интересами». Истину, подобно последней, не могли высказать и считали бы святотатством историки школы Лелевеля; тут, в этом признании уже очень много теплой правды, но последнего слова все-таки еще не сказано. не в католичестве, а в папском католичестве — все дело; в безусловном царствовании его, в пропаганде ксендзов, быть может, слепо направляемой из Рима, былая, грустная история Польши продолжает шествовать в своих посмертных грезах тем же путем, и на этой дороге с православной Россией ей нет никакой возможности примирения. Было такое время в истории Польши, когда лучшие её люди стояли за отделение Польши от папы, за образование национальной церкви, католической церкви, но не папской. Если бы это случилось тогда, если бы это поняли теперь, объединению с Россией Польше была бы подготовлена почва прочная, никакими подземными ключами не подмываемая; до освобождения от Рима — хотя бы испытывать сотни систем примирения и дружелюбного сожительства — оно невозможно, как соединение огня с водой! Мысль о народной для Польши, независимой от папы, церкви была плодом долгого и здравого мышления лучших польских людей, и в ней единственный способ разрушения всех преград, стоящих на нравственных путях объединения двух славянских стран России и Польши. Трудно было при посещении Бреста отказаться от исторических воспоминаний, возникавших совершенно против воли. Не рознь и разлад желательны были бы на этой, столько раз окровавленной земле, а доброе и вполне искреннее совместное житье двух славянских народностей, домашними распрями которых так умело и так настойчиво всегда пользовался Запад и пользуется и до сих пор.

Крепостной собор в Брест-Литовске — весьма красивая постройка наших инженеров, оконченная в 1876 году; самая постройка и все необходимое для церковной службы обошлось в 140,000 рублей. Под довольно плоским куполом, имеющим с двух сторон, передней и задней, полукруглые конхи, тянется длинная центральная часть с двумя боковыми нефами; алтарь один; церковь изобилует светом: семь окон в алтарной части и по семи с каждой стороны, в два света; колонны, отделяющие нефы, и колонки между окон, равно как красивая разрисовка стен цветными поясами, напоминают романские мотивы.

Крепость, пользующаяся теперь, и совершенно по праву, громким именем — твердыня первоклассная. Она расположена при впадении Мухавца двумя рукавами в Западный Буг. Эти реки не шутят, и здесь случались наводнения, имевшие очень печальные последствия; в 1841 году вода поднялась на 13 футов, в 1877 на 14,5 и, наконец, в 1888 году на 15,5 футов; все наводнения имели место в марте. На обилии воды основан был, между прочим, составленный путейским инженером Шуберским в 1825 году проект обороны крепости, при помощи искусственного наводнения без укреплений.

Военное значение Бреста было оценено, как сказано, давно; но вопрос о сооружении укреплений поднят только после третьего раздела Польши. Генерал Деволан представил первый проект. Следовали проекты: Сухтелена в 1807, Малецкого в 1823, Жаксона в 1825 годах. Но Высочайше утвержден в 1833 году проект генералов Оппермана и Малецкого и полковника Фельдмана. Он исправлен собственноручно императором Николаем I, занимавшимся с такой любовью укреплением нашей западной и других границ, а постройка производилась под наблюдением генерала Дена.

Городской собор имеет один алтарь и покрыт пятью шатровыми куполами, центральный покоится на четырех столбах; серые стены храма почти совсем лишены иконописных изображений; направо от входа покоятся мощи св. Афанасия, — вещественное доказательство кровавых дней унии.

Преподобный Афанасий Филиппович состоял игумном брестского Симеоновского монастыря. Безмолвно покоятся теперь останки его в металлической раке, а когда-то громко умолял он польских королей спасти православных «от битья, мордованья, уругания, на монастырь нападения, зобороненья идти через рынок со св. дарами и незносные утрапенья»; он доказывал королям также, что «на каждом местце, в дворах и судах уругаются с нас и гучат на нас: гугу, русин, люпус (волк), помулуйко, схизматик, туркогречин!» Предстательство игумна, конечно, не помогло; много раз сидел он в тюрьме, и ему принадлежит пророчество, что римский папа должен соединиться с православной церковью. Во время последнего его тюремного заключения в Бресте, в замке, по обвинению в том, что он якобы сочувствует казакам и доставляет им порох и какие-то листы, толпа, подзадориваемая ксендзами, орала: «стяти, чвертовати, на паль вбивати такого схизматика», а он в ответ на это, из окна своей темницы, предрек шляхтичам несомненную погибель унии. Уния теперь действительно погибла, но тогда, в те дни, отвели св. Афанасия в ближний лесок, где его «наньродь пекли огнем», приказывая не ругать унии, а он ругал, и тогда велели гайдуку застрелить мученика.

Это случилось в ночь на 5-е сентября: гайдук убил его двумя выстрелами, но пред тем все-таки спросил у него благословения. Тело его тут же в лесу зарыли, и только случайно видевший это дело мальчик указал место погребения и дал возможность отрыть изуродованное тело и погребсти его в храме св. Симеона Столпника. Сохранилось предание о том, что будто бы Петр I, находясь в Бресте, взял голову преподобного Афанасия и отослал ее в Петербург. Мощи его мирно почивали до пожара в 1816 году, после которого в растопленной раке подобраны были только небольшие частицы их и сложены снова в другую раку, пред которой и совершается ныне поклонение.

Почти на полпути от Брест-Литовска к станции Городея поезд проходил мимо станции Косово, близ которой подходят к полотну железной дороги самым северным краем своим колоссальные работы канализации и осушки Полесья. Работы эти имеют для края такое преобладающее, важное значение, их успех так неожиданно велик, а применение опыта этих работ в других частях России увенчивается такими блестящими результатами в экономическом и других отношениях, что о них следует сказать подробнее. Почин этого, поистине государственного, дела принадлежит бывшему министру государственных имуществ графу Валуеву, а развитие и широкое распространение его преемнику, статс-секретарю Островскому.

Именно подле станции Косово, в двадцати верстах от неё, находилось болото, искони принадлежавшее казне, в 40,000 десятин; болота этого нет больше; оно осушено в период 1879-1887 годов, а до того представляло мокрую, моховую, лишенную всякой растительности мертвую равнину. До 1880 года доход казны с этого громадного мертвого пространства не превышал 1,000 руб., в 1887 году он достиг 13,000 р., а при дальнейшем перерождении трав из твердых в более тонкие можно будет ожидать с этой площади сбора не менее трех миллионов пудов сена. Эти цифры говорят сами за себя и делают далеко не лишними несколько слов об осушении Полесья.

Болотистое пространство, заключающее в себе 8.000,000 десятин и известное под именем Полесья или Пинских болот, образует треугольник, между городами: Брест-Литовском, Могилевом и Киевом. Величиной своей он очень близок к королевству Саксонскому. Полесье представляет две незаметные для глаза плоские покатости, слегка наклоненные к реке Припяти, прорезывающей треугольник посредине, с запада на восток. По этим покатостям стекают к Припяти её многочисленные притоки; правые притоки берут начало в высотах, составляющих последние уступы Карпат.

Долгое время предполагали, что Пинские болота произошли вследствие чрезмерной равнинности местности и особых геологических причин, и на этом основании отвергалась всякая возможность их осушения. Между тем, ближайшие исследования доказали, что причины их образования имеют исключительно внешний характер и что устранение их не представляет непреодолимых препятствий. Дело в том, что весенние воды в разливе, слишком долго застаиваясь вдоль Припяти и её притоков, откладывают наносы, запруживающие устья второстепенных речонок и речек, вследствие чего вдоль их образуются замкнутые со всех сторон бесчисленные котловины, в которых задерживается значительная часть весенних вод. Оставшаяся таким образом в котловинах вода в продолжение лета большей частью испаряется, оставляя на дне их более или менее толстый слой грязи, ила и песка. От постоянного, из года в год, повторения этих явлений, в долине Припяти распространился ряд продолговатых болот, а от новых отложений и наносов происходило дальнейшее засорение русла, притоков и заболачивание берегов. Кроме этих естественных причин, речки Полесья подвергались от очень далеких дней искусственной порче от мельничных запруд и заколов для рыбной ловли, производивших то же действие, как и засорение осадкой наносов.

Вследствие этих причин, Полесье, по обе стороны реки Припяти, усеялось сплошным рядом болот, расположенных амфитеатром, одно выше другого, по мере удаления от Припяти, так что разность уровней средней Припяти и болот, расположенных по окраинам Полесья, в расстоянии 150 верст от русла этой реки, достигает 24 сажен. Большая часть болот связана между собой посредством узких топей, какими-то болотными, вязкими проливами и представляет, в совокупности, неприглядную громадную сеть не только бесполезных, но и положительно вредных хлябей под торфяным покровом.

Болота эти или вовсе лишены растительности, или покрыты негодной для корма травой, тощей березой, тонкой, кривой и подгнившей сосной. По жидкой массе их, не просачивающейся сквозь твердое дно, еще и до сегодня существует невероятный классический способ передвижения в лодочках, которые тянутся запряженными в них тощими лошадками или еще более тощими представителями рогатого скота; их погоняет одержимый безобразным колтуном местный житель.

Камыш, ситник, остроребрая осока, водяной трилистник, скашиваемый косцами, стоящими по пояс в ржавой воде, шли нередко в корм чахлому скоту, погибавшему иногда, например в 1877 году, тысячами голов от болотной мошкары, заползавшей в ноздри. Заселенные места и пашни и теперь еще раскинуты на небольших сухих островах, сообщение между которыми, даже в лодочках, весьма затруднительно, а иногда возможно только зимой, во время замерзания.

Заболочение Полесья не только отнимает у культуры огромные пространства земель, по климатическим условиям очень способных к высокой производительности, но также весьма гибельно влияет на физические силы населения, получившего печальную известность своим слабосилием и колтуном. Не несправедливо, вероятно, предположение г. Кояловича, что один из древних полоцких князей, так много виновных пред Россией в отторжении всей западной окраины нашей, до Риги включительно, князь Всеслав Брячиславович, прославленный чародеем, рыскавший волком и переносившийся с места на место мгновенно и невидимо, что легендарная язва на его челе, прикрывавшаяся повязкой, была не чем иным, как белорусским колтуном; Всеслав чародействовал в XII веке.

Нынешнее материальное благосостояние местных крестьян стоит на весьма низком уровне. Разъединенное болотами, население не превышает 6 человек на квадратную версту. Обширные площади лесных дач, большей частью казенных, до начала осушения не были доступны для правильной эксплуатации, а деревья в них, от избытка влаги, не достигали надлежащего развития; от этого значительная естественные богатства казны и частных лиц или вовсе не приносили пользы, или польза эта, сравнительно, была весьма незначительна.

Необходимость избавить население Полесья от вредного влияния окружающих болот и создать для него лучшие условия быта была первоначально причиной, вызвавшей мысль об осушении болот. К этому побуждению присоединились еще и серьезные экономические виды от приобщения к лесной и сельскохозяйственной культуре обширных, дотоле непроизводительных, пространств.

Мысль об осушении Полесья вначале весьма многим представлялась слишком смелой, а при ошибочном взгляде на причины образования и свойство болот Полесья даже неисполнимой. Несмотря на это, в 1872 г. полковнику Жилинскому поручено произвести в Полесье необходимые изыскания. Изыскания эти представляли большие затруднения, и инженеры, производившие нивелирование и промеры, неоднократно подвергались серьезной опасности; но все-таки результаты их трудов дали возможность правильно определить характер болот, причины их образования и средства к осушению. На основании собранных данных, был составлен генеральный план осушения Полесья посредством громадной сети каналов, открывающих водам выход из замкнутых котловин и устанавливающих более равномерное распределение вод на всем пространстве припятского бассейна. Изыскания, устранив сомнения в возможности осушения, не устранили высказывавшегося опасения, будто осушение болот может вызвать обмеление рек, в особенности соседнего Днепра. Но и это опасение было рассеяно мнениями академиков Миддендорфа и Веселовского, впоследствии подтвердившимися: каналы, предотвращая затопление в летнее время болот, отводят излишек вод в долину Припяти и Днепра и тем содействуют питанию этих рек.

С 1874 года приступлено к работам. С 1874 по 1888 год они заключались в устройстве канализационной сети общим громадным протяжением в 2,450 верст; магистральные каналы этой сети имеют ширину от 5 до 20 аршин и глубину от 1,5 до 4,5 аршин, а боковые каналы — шириной от 3 до 5 аршин и глубиной от 1 до 1,5 аршин. Посредством этой канализации, общее и частное осушение распространилось в начале 1888 года на 1.800,000 десятин, причем на этом пространстве произошли следующие изменения, перечисление которых наглядно свидетельствует об их важности:

а) около 260,000 десятин болот, вовсе недоступных, превращены в луга;

б) около 380,000 десятин мокрых зарослей и лесов, подгнивавших от постоянного затопления и лишенных путей сообщения, получили правильный рост и стали ближе к сплавным каналам;

в) около 270,000 десятин хороших и ценных, преимущественно казенных, лесов, не имевших сбыта по отдаленности от путей сплава, находятся теперь не далее 7 верст от сплавных каналов;

г) около 70,000 десятин пахотных, огородных и усадебных земель, страдавших от подмочки или не обрабатывавшихся вовсе, вследствие того, что они находились на недоступных островах среди болот, теперь уже возделываются и представляют собой лучшие земельные участки;

д) около 900,000 десятин поставлены в гораздо более выгодные, чем прежде, условия эксплуатации, и

е) пользуясь удобопроходимостью осушенных болот, проложено к началу 1888 года 132 версты новых дорог, открывающих доступ к прежде уединенным населенным пунктам и значительно сокращающих прежние сообщения.

Чтобы судить о том, насколько прибыльно осушение болот, помимо устранения вредного влияния их на население и улучшение его благосостояния, достаточно сказать о возвышении доходности казенных участков. Первый осушенный казенный участок, дача Василевичская, Минской губернии, до осушения приносившая в год только 155 руб. дохода, чрез 5 лет после осушения давала уже 6.719 руб. в год. Общий доход за сенокошение в осушенных казенных дачах Бобруйского, Речицкого и Мозырского уездов Минской губернии, и Слонимского уезда Гродненской губернии, до канализации не превышал 1.410 р.; к исходу же 1887 года он достиг почтенной цифры 37.786 р., и доход этот, по мере постоянного улучшения трав, будет постоянно возвышаться. Кроме того, казна получила возможность правильного сбыта своего леса, а за сплав по каналам леса частных владельцев получает тоже довольно значительный доход.

На все работы по осушению в Полесье и в губерниях: Московской, Рязанской, Петербургской и Псковской израсходовано казной по настоящее время, как это значится в недавно отпечатанном официальном юбилейном издании Министерства Государственных Имуществ, — издании, из которого почерпнуто большинство приведенных сведений, — всего только 2.826.000 руб.

Помимо возвышения доходности и благосостояния, вероятно, в очень скором времени работы по осушению Полесья отразятся и на хозяйстве войск. Вопрос о сене в Западном крае, где расположено очень много войск и воздвигнуто большинство наших крепостей западной окраины, вопрос существенный. Опыты последних войн послужили основанием для особенной заботливости нашего военного министерства к изысканию способов обеспечения фуражом лошадей и порционного скота, как на случай мобилизации, так и на случай осады в крепостях. это тем более необходимо, что всякие другие запасы, хотя бы и по очень дорогой цене, можно получать во всякое время года; тогда как скудные запасы сена, обыкновенно к весне, совершенно исчерпывались на местные нужды. При сосредоточении в известных пунктах, во время мобилизации, преимущественно весной, большего количества лошадей, войска находились в совершенно беспомощном состоянии, так как именно сено трудно было получить в это время года, и приобретать его во всяком случае приходилось по весьма дорогой цене.

Мысль применения прессов, значительно уменьшающих объем громоздких продуктов (как, например, хлопка и т. п.), с целью достижения удобств хранения, и, главное, удешевления перевозки их на значительные расстояния, — мысль применения таких прессов к сену, давшая за границей блестящие результаты по обеспечению довольствием скота и лошадей в годы неурожайные, на время бескормицы и неминуемых падежей скота, а также по влиянию на урегулирование цен этого продукта, побудила наше военное министерство испытать эти средства и у нас.

При громадности нашей территории, когда в одной местности сказывается избыток продукта, а в другой — полное его отсутствие и дороговизна, такой опыт не мог не дать хороших результатов. Еще в 1883 году в Полесье, в места деятельности экспедиции по осушке болот, где образовались новые громадные луговые пространства, преимущественно принадлежащие казне, и где предполагалось тогда провести железные дороги, были командированы особые лица с целью осмотра лугов в качественном отношении и для определения — не окажется ли выгодным устроить там казенные сенокосные заведения. Лица эти нашли, однако, что трава недавно осушенных местностей Полесья не вполне удовлетворяет всем требованиям, что даже на местах, осушенных 10-12 лет тому назад, произрастающие травы по своим качествам, будучи пригодны для скота, вовсе неудовлетворительны для кавалерийских лошадей. Военному министерству пришлось на первое время, пока природа сделает свое и переродит окончательно травы Полесья, обратиться к травам громадных заливных лугов частных владельцев, главным образом по берегам Днепра, и пользоваться ими для образования запасов. Вопрос о перевозке сена, а, следовательно, и о прессовальных заведениях, стал вопросом, требовавшим быстрого разрешения, и доброе начало уже положено.

В настоящее время уже имеются с 1886 года два сенопрессовальных заведения по Днепру: одно казенное по либаво-роменской дороге, на станции Остерманск-Жлобин, и другое частное, но на особых основаниях, по брянско-брестской железной дороге, вблизи станции Речица. Появление на местных рынках прессованного сена сразу понизило стоимость местного непрессованного продукта на 10 коп. с пуда, что при громадных требованиях наших войск составляет выгоду весьма ощутимых размеров. Выгода эта будет постоянно возрастать по мере улучшения лугов Полесья, так как стоимость перевозки сена в военные округа варшавский и виленский, с уменьшением расстояния, сократится.

Нельзя было не вспомнить об осушении Полесья, а также о прессовальном деле, проезжая мимо станции Косово, с её осушенным болотом, вдоль той местности, экономическое возрождение которой представляет одно из лучших и ценнейших правительственных мероприятий последнего десятилетия.

Несвиж.

Историческое поле. Похвальная черта поляков. Род Радзивиллов. Легенда и история. Две отрасли рода — русская и прусская. Описание замка. Портреты. Архив. Костел. Назидательная история протестантства в Польше и его значение. Сеймы и соборы. Личность короля Сигизмунда-Августа. Призвание иезуитов и смерть протестантства.

Близ города Несвижа находится историческое поле, любопытное, во-первых, в том отношении, что на нем имеется столб в память первого раздела Польши, в 1772 году, — раздела, при котором мы получили Белоруссию, и, во-вторых, что именно это поле, в 1812 году, вероятно, огласилось бы бряцанием оружия наших солдат обеих армий, соединение которых должно было произойти здесь, но не совершилось. Вторая армия, багратионовская, отступая в расчете на это соединение, действительно прибыла сюда 26 июня; но Барклай де Толли с первой армией, отступившей от Дриссы, был принужден маршалом Даву, имевшим силы более значительные, отступить дальше, в глубь России, к Смоленску, где обе наши армии и сошлись 20-22 июля. Таким образом, исторической известности Несвижа нанесен был маршалом Даву значительный удар, и если бы не множество других, чрезвычайно назидательных исторических фактов, касающихся, впрочем, польской истории, а не русской, то маленький еврейский город почти совершенно потонул бы во мраке неизвестности.

В ряду достопримечательностей города Несвижа первое место принадлежит, бесспорно, замку князей Радзивиллов. Справедливость требует заметить, что не иначе, как с глубоким сочувствием и уважением, можно отнестись к той отличительной черте древнейших и родовитейших семейств Польши и западного края, — черте, общей с такими же чертами в семьях немцев прибалтийских губерний, которая сказывалась и сказывается повсюду. это — благоговение к памяти предков и сохранение воспоминаний о них, как священных реликвий. Само собой разумеется, что чем древнее и славнее род, тем больше этих воспоминаний, и в этом отношении замок Радзивиллов представляет весьма поучительный и завидный пример. Прежде всего, несколько слов о роде князей Радзивиллов. Нет, кажется, ни одной литовской летописи, в которой бы имени Радзивиллов не поминалось; неоднократно вступали Радзивиллы в родство с владетельными домами. В начале их рода имеется, как и следует, легенда.

Гедимин, устроитель литовского государства, хорошо понимавший значение для него в наступавшей борьбе с Польшей и немецкими рыцарями русских сил, потому что большая часть земель его были русские, — тот Гедимин, большая часть сыновей которого были православными, также как и обе жены, Ольга и Ева, а владения которого шли до самого Киева включительно и языком которых был язык русский — дал предку Радзивиллов — Лиздейко, великому жрецу литовского народа, — во владение столько земли, насколько слышен звук охотничьего рога. Земля эта служила наградой за совет, данный Лиздейкой при переправе литовского войска через какую-то реку: завернуть хвосты лошадей трубами или рогом, и держась за них, очутиться у цели; в те далекие дни охотничьи рога были больше и звучнее нынешних, тем не менее, первое поземельное владение Радзивиллов едва ли могло быть особенно велико. Но с течением времени оно все росло, а к концу прошлого столетия достигло размеров неимоверных. В настоящее время оно представляет одну из крупнейших частных поземельных собственностей мира: князь Антон Радзивилл имеет в одной Минской губернии 277.000 десятин, а наследники князя Витгенштейна, бывшего мужем Стефании Радзивилл, — 743.000.

Разумеется, что вслед за легендой, но уже в полном свете летописей и истории, являются один за другим Радзивиллы, хорошо известные в XV, XVI и XVII столетиях по прозваниям им данным: Христофор-Гром, Юрий-Геркулес, Януш-Вице-Король, Станислав — блюститель закона, Николай-Рудый, Николай-Черный, Николай-Сиротка, Альберт-хлебодатель, Карлпане Коханку и др.

Не вдаваясь в подробный перечень имен, заметим, что князья Радзивиллы дважды роднились с владетельными особами: в XVI веке княжна Радзивилл, Варвара, стала супругой короля Польского Сигизмунда-Августа, а в конце XVIII века родная племянница Фридриха Великого, принцесса прусская Луиза, была замужем за князем Антоном Радзивиллом.

Предстояло и еще одно родство: королю Польскому Сигизмунду-Августу (у. 1572), желавшему развестись с первой женой, прочили в невесты дочь Николая Радзивилла, лица очень ему близкого, протестанта, как и его дочь; но брак этот не состоялся потому, что смерть короля последовала ранее развода. Что касается родства с прусским королевским Домом вследствие брака принцессы Луизы, то брак этот хорошо объясняет, почему имения князей Радзивиллов перешли в нынешним владельцам, состоящим в прусском подданстве.

На громадные имения князей Радзивиллов в России, вследствие того, что князь Доминик командовал кавалерийской бригадой в армии Наполеона I, наложен был секвестр. Доминик умер от ран, подученных при Ганау, и тогда племянник его (сын ближайшего наследника князя Михаила), князь Антон, отправился в главную квартиру союзных государей в Шомон с ходатайством о снятии секвестра. Милость императора Александра I к полякам сказалась и тут — в именном указе, данном в 1814 году в Шомоне, княжеские имения были возвращены наследникам по принадлежности. В числе позднейших представителей их рода один князь Лев, умерший в 1882 году, был генерал-адъютантом Императора Всероссийского, а князь Антон, нынешний владелец имений, состоял в описываемое время генерал-адъютантом императора Германского.

Громадность многоэтажных шести стен радзивилловского замка, окружающих мощеный круглым булыжником двор, свидетельствует о том, что он был рассчитан когда-то на жизнь в более широких размерах, на богатейшую обстановку. Ныне же этой жизни нет: она сосредоточивается только в некоторых частях замка. Именно главные частя его, те, что должны были составлять центр, ныне находятся почти в запустении. Главный подъезд не служит главным подъездом; на широкую лестницу последнего с высоких стен глядят значительно поветшавшие большие картины; на одной изображено принятие князем Николаем Черным, в 1547 году, княжеского титула от императора Карла V; на другой — гетман князь Михаил на коне, на параде пред королем Августом, в 1744 году; причем королю отведено очень маленькое место в очень маленькой палатке. Подновленный плафон лестницы значительно новее остального, и на нем есть классические изображения козерога, рака, нагих амурчиков и т. д. Недалеко от главного входа, в главном этаже, помещаются конторы по управлению многочисленными имениями и арендными статьями Радзивиллов; это целый департамент, и надо отдать полную справедливость удивительному порядку в распределении дел и документов для наведения справок по всем статьям огромного хозяйства.

Множество комнат замка пусты, но зато жилое отделение изобилует богатой обстановкой — свидетельницей старых дней. Особенно много имеется семейных портретов, в рост и грудных, со старыми датами их написания, с живописью давно минувших дней.

В столовой глядят со стен изображения во весь рост: гетмана Михаила Казимира, того самого, который изображен на парадной лестнице; Януша, вице-короля, стоящего между двух жен своих. тут же в черном одеянии видны: основатель имения, — Станислав и Христофор в одеянии пунцовом, Георгий-Геркулес в кольчуге и королева Варвара Радзивилл, в тот момент, когда архиепископ надевает ей на голову корону. портрет князя Карла, «пане Коханку», виленского воеводы, за которым сохранилось прозвище от любимой его пословицы, находится в комнате, назначенной для курения. Ближайшие представители рода: дед нынешнего владельца, Антон, наместник познанский (у. 1831), имеющий на голове конфедератку; его жена, принцесса прусская Луиза, чрезвычайно миловидная, и, наконец, отец владельца, Вильгельм в прусском генеральском мундире, — изображены в грудных портретах в кабинете.

Эти и другие многочисленные изображения служат превосходными иллюстрациями к архиву князей Радзивиллов, помещающемуся в особом отделении замка. Архив этот и теперь достаточно велик; но, говорят, это только десятая часть того, что имелось налицо прежде и что расхищено разными способами; драгоценнейшие семейные бумаги, однако, сохранились: шесть шкафов хранят письма разных лиц, разобранные по алфавиту, но не по содержанию; в двух шкафах собраны грамоты и планы. Помимо длинного ряда имен разных польских королей, архив сохраняет пять писем Петра Великого, 1707 года, т. е. современных первому посещению им Варшавы, когда царь, «благодаря жестокой фибре», был «футов на пять от смерти», как значится в его письмах к Кикину; тут же имеются письма императора Карла V, даровавшего Радзивиллам княжеский титул, короля Английского Иакова, Французских Людовика XV и XVI, Христины Шведской, Карла XII; имеется несколько писем Богдана Хмельницкого; множество грамот с тяжеловесными доказательствами значения тех лиц, портреты которых украшают внутренние, жилые покои замка; по шкафам и стенам архива виднеются остатки скульптурных украшений, церковной утвари и т. п.

Любопытно, что в числе документов есть грамота короля Сигизмунда, 1551 года, о даровании Радзивиллам Клецка и Давид-Городка, писанная по-латыни, а подтверждена эта грамота тем же королем в 1558 году, но только писана она на языке церковно-славянском.

Несомненным доказательством долговременного бытия рода Радзивиллов и того, достойного всякой похвалы, уважения, с которым чтят своих предков потомки, является родовой склеп, помещающийся в нижней части Несвижского костела.

Костел, сиявший в ночи, ко времени прибытия, огнями, был залить золотистым светом горячего июньского дня. Он построен в 1588 году, имеет три нефа, восемь алтарей, по стенам его множество фресок; и он накрыт куполом. Размерами своими костел величествен, изобилует мраморами и гербами. Несвижский костел внушительный, веками простоявший костел; православный храм, стоящий подле него, тоже бывший костел, по сравнению и пусть, и беден, и впечатление, производимое обоими на местное население, должно быть чрезвычайно различно. Если бы предположить, что католическое духовенство в Несвиже, подстрекаемое от Рима, вздумало, для привлечения к себе населения, пустить в ход всю возможную при богатстве костела помпу богослужения, то нет никакого сомнения в том, что оно достигло бы цели своей вполне. В этой помпе участвовали бы: богатые облачения ксендзов и орган, и мраморы гробниц, и бюсты почивших, и колонны на алтарях, и окруженные всякими регалиями гербы и различные знамена. Многие даты на гробницах свидетельствовали бы о том, что подобная католическая помпа имела здесь место не один и не два века тому назад, а гораздо больше, что так это и должно тут быть, по сравнению с православием, потому что имеются несомненные свидетели закрепления этих мест Риму не только в храме, но и в мирском быту, а наглядное доказательство этого — в пушках князя Николая Сиротки с иерусалимским на них крестом.

Склеп рода Радзивиллов чрезвычайно светел, и в нем помещено шестьдесят два гроба, под гербами, с надписями, все гробы черные; согласно обычаю, иногда рядом с господами находила упокоение в семейной усыпальнице ближайшая их прислуга, и, таким образом, подле князя Сиротки лежит его громадный гайдук. Подле самого окна стоить, в полном свету, гроб пана Коханку, умершего в 1790 году; почивающий в этом гробе Радзивилл, в огромных ботфортах, с орденом Белого Орла, нисколько не отличается степенью сохранения от герцога Бирона в Митаве и дюка де Кроа в Ревеле: та же бурая пергаментность кожи, то же сохранение черт лица и цвета волос. Последним, по времени помещения в склепе, является генерал-адъютант нашей службы князь Лев Радзивилл, умерший в 1882 году. При входе в склеп висит на стене копия разрешительной буллы папы Григория XV, данная в 1750 году; внутренность склепа видна сквозь решетку.

Те же признаки старины, что и костел, являет на себе домашняя капелла в замке. В ней имеется небольшой образ Богоматери, сопровождавший Иоанна Собеского под Вену и найденный в обозе; на нем надпись: «Этим изображением победишь!» Основана капелла в XVII веке, в ней когда-то слушали богослужение находившиеся в замке заключенные, в особом прикрытом помещении; в преддверии капеллы висят портреты двух монахинь из рода Радзивиллов и четырех, особенно благоволивших Радзивиллам, пап. Помещение для слушания заключенными богослужения в капелле не единственное, что сохранилось старого в самом здании замка: казематы, зарастающие зеленью рвы тоже говорят о былом, но все это окружено красивой растительностью сада и яркими клумбами цветов. В истории замка памятуется то, что его осаждал Карл XII, взял и жил в нем несколько времени; здесь однажды останавливался, как утверждают, Петр I, а Александр I посетил замок два раза и ездил отсюда в имение Зауш к генералу Моравскому. Следует вспомнить о другом любопытном остатке прежних дней, о близких отсюда, расположенных в двенадцати верстах, татарских поселениях; поляки, говорят, селили здесь татар, желая иметь в них нечто вроде поселенческого войска против России. Селений этих два: Орда и Асмолово и говор в них русско-польский; они существуют будто бы с XVI века, когда Михаил Глинский разбил под Елецком 60,000 татарского войска.

Что в городе Несвиже, две трети населения которого — евреи, есть удивительные мастера на различные ремесла, доказательство, между прочим, в самом замке, в котором указывают, предлагая отличить подделанные и настоящие шкафчики и бронзы. Но бесконечно выше стояло здесь когда-то типографское дело, при князе Николае Сиротке, — доказательство этого в карте Литвы (от Киева почти до Белого моря!), хранящейся в архиве, и в переводе на польский язык Библии, напечатанном тем же Сироткой в 1616 году, — переводе, стоившем 10.000 червонцев и известном под именем «Брестской Библии». Николай Сиротка и напечатание им перевода Библии неминуемо приводят к воспоминаниям, весьма веским и чрезвычайно назидательным, о времени возникновения протестантства в Польше, о том громадном значении, которого оно достигло, и как быстро и умело было оно вытравлено с корнем иезуитами, призванными для этого.

Радзивилл Черный, один из самых видных протестантов в Литве, был очень близким человеком к королю Сигизмунду-Августу, при котором протестантство в Польше переживало свои лучшие годы; дочь этого Радзивилла, тоже протестантку, прочили даже королю в невесты. Протестанты в Польше, было такое время, стояли чуть ли не во главе правления, и это настолько характерно, как назидание, что требовало бы некоторого отступления.

Крепкий, на первый взгляд, католицизм в Польше подлежит, благодаря этому факту, сомнению в его несокрушимости. В кратком изложении судьбы этого протестантства лучше всего ссылаться на авторитетные мнения профессора Кареева, самого нового и самого прилежного исследователя истории Польши из числа русских ученых; притом вопрос о былом развитии протестантства в Польше чрезвычайно важен.

Польский историк граф Красинский прямо говорит, что все спасение Польши заключалось в XVII веке в переходе её в протестантизм. Всего только четверть века, то есть время царствования короля Сигизмунда II Августа (1548-1572), процветала польская реформация, и, тем не менее, если в Польше был момент когда-либо, до 1791 года, способный вывести ее на дорогу более правильного политического развития и сохранить от неминуемой гибели, так это было время сеймов реформационной эпохи.

Уже в средине XV веке, под влиянием итальянского гуманизма (брак Сигизмунда Старшего с миланской принцессой Боной и наплыв в Польшу итальянцев), Ян Остророг, первый видный политический писатель Польши, требовал подчинения ксендзов и монахов государственной власти, требовал секвестра церковных имуществ в пользу государства, уничтожения всех римских поборов и полной независимости страны от папы. При королеве Боне, торговавшей назначениями, епископии доставались за деньги, и польский клир, как и клир Западной Европы вообще, не отличался добродетелями; лиц, насаженных королевой Боной, один из современников прямо характеризует пустельгой, пьяницей, прелюбодеем, барышником, убийцей и т. д. Очень может быть, что на могущество католичества в Польше никто бы и не посягнул, если бы не постоянно возраставшее озлобление шляхты, то и дело усиливавшейся, против духовенства, то и дело становившегося поперек самовластных, кипучих вольностей шляхты. Против католиков во всей Европе ратовало, как известно, протестантство, и, таким образом, оказывалось, что в Польше шляхта и возникавшее мало-помалу протестантство, имея одного и того же врага — католическое духовенство, вступили в неестественный союз.

Уже в 1558-1559 годах, в программу пиотроковского сейма вошло рассмотрение привилегий духовенства; в сейме этом одним из видных протестантов — Оссолийским была сказана замечательная речь на тот предмет, что присяга епископов папе опасна, что опасны для шляхетской вольности привилегии духовенства, что польские духовные но признают апелляции к королю, а апеллируют к папе, так что всякий ксендз может перенести свое дело в Рим, а «пан римский скорее согласится, чтобы Польша в ничто обратилась, чем чтобы из его власти и влияния что-нибудь убыло». Понятно, что, вследствие таких речей, сейм пиотроковский оказался одним из самых шумных.

Эта борьба шляхты с католическим духовенством при посредстве протестантов объясняет очень хорошо, почему протестанты, не составлявшие никогда большинства в шляхетском обществе и дурно организованные, тем не менее, на целом ряде сеймов с 1552 по 1565 годы играют, несомненно, первенствующую роль, — «Диарии», дневники сеймов, ясно свидетельствуют об этом. Представители протестантства то и дело попадали в маршалки и послы, громко называли католическое духовенство: «волками в овечьей шкуре» и «змеиным отродьем»; говорили об идолопоклонстве римской церкви; требовали религиозной свободы и вольного христианского собора. Когда в Люблине, в 1564 году, некто вырвал из рук ксендза Св. Дары, растоптал их ногами, сейм судил его и оправдал, предоставив «оскорбление Бога ведать Богу».

Но в неестественном союзе католической шляхты и нарождавшихся протестантов на первых порах же сказалась смертельная болезнь союза: не свободы совести вообще хотела шляхта, а желала только забрать реформацию в свои руки, обеспечить религиозную свободу за собой, в своих владениях. Уже чрез год после знаменитых тезисов Лютера, а именно в 1518 году, монах Яков Кнаде вышел из монастыря, женился и выступил в Польше с антикатолической проповедью. Хотя и принимались различные меры против наплыва еретиков, против лютеранских книжек, против посылки католиков для учения в еретическую заграницу, но все это не мешало новому учению проникать глубже и глубже. К сороковым годам имелись уже целые кружки вольнодумцев, например в Кракове, с участием каноника, будущего примаса Польши, Уханского, и выступили на ратоборство против католицизма писатели: Рей, Модржевский, Оржеховский. Заметим кстати, что в то время существовало между поляками даже примирительное направление относительно православия и что многих духовных подозревали в сочувствии к русской «схизме». Оржеховский, внук по матери православного священника, издал, между прочим, брошюру: «Крещение русских», в которой доказывал, что православие недалеко от Римской церкви и что поэтому русских, переходящих в католичество, крестить не надо; Морджевский говорил о себе: «Я русский, шляхтич польский», считал возможным, для женитьбы, перейти в православие и советовал пригласить на собор и представителей Восточной церкви.

Развитие протестантского движения не замедлило выйти из книг и кружков на улицу, и в Кракове в маскарадных процессиях 1549 и 1550 годах всенародно осмеивалась обрядность католической церкви. Не замедлили появлением своим многочисленные протестантские съезды, открыто рассуждавшие о том, как двигать реформацию; состоялись один за другим, с 1554 года начиная, настоящие протестантские синоды; начался переход в протестантские руки костелов, причем выбрасывались из них католические иконы.

Движение росло не по дням, а по часам, вследствие неопределенности характера, переменчивости взглядов и вечной нерешительности короля Сигизмунда-Августа, вечно откладывавшего «до завтра» свои настоятельнейшие решения. Нельзя сказать, чтобы король не видел того, в чем нуждалась Польша; он предсказывал даже её падение, но стать господином своего положения, ухватить шедшее ему в руки счастье, освободиться от Рима, образовать народную, польскую церковь, — он не мог, или, вернее, не смел.

Для этого нужна была или циническая энергия Генриха VIII Английского, или ясное понимание значения минуты для цели действия, как в Густаве-Вазе Шведском; в Сигизмунде-Августе ничего подобного не было: он угождал и католикам, и протестантам, и обещал даже последним, на сейме 1555 года, создать национальный собор, он разрешил каждому у себя в доме держать каких угодно Капланов, служить по какому угодно обряду, принимать причастие под двумя видами, а ксендзам — жениться. Год спустя он уже приравнивает протестантскую ересь к государственной измене. Заверяя папу в самом теплом правоверии, он переписывается с Кальвином и дает в Вильне аудиенцию призванному из Европы знаменитому реформатору поляку Яну Ласкому[22], и даже беседует несколько раз с антитринитарием Лелием Социном[23].

Здесь не место упоминать более подробно о том, как разделилось польское протестантство на партии лютеран, гуситов, кальвинистов, ариан, антитринитариев; как развеялся в прах искусственный союз протестантов со шляхтой против Рима, на том основании, что идея освобождения церкви в государстве была для шляхты идеей господства шляхты в церкви, чего протестантское нововерие не хотело никоим образом; как искали протестанты союза с православными на синоде в Торне 1595 и на соборе в Бресте 1596 года; как силен был в Польше даже подрывающий христианство в корне, подрывающий Св. Троицу, антитринитаризм, потому что на синоде 1563 года целых сорок два проповедника подписали исповедание веры, отвергавшее учение о тройственности Божества! Здесь не место вспоминать подробно, как свил себе в местечке Ракове гнездо социнианизм, благодаря личному присутствию здесь знаменитого Социна, отвергавшего божественность Спасителя, и признававшего Святой Дух не лицом, а силой, что и изложено в известном «Раковском катехизисе»; как, наконец, в самом Несвиже имелся центр польских антитринитариев, сбивавших с толку православных людей. Все это быстро развилось, но еще быстрее отошло в ничтожество. Началось с подавления самых крайних, с антитринитариев; кончилось уничтожением всего протестантизма, а орудием этого были — иезуиты. Один из польских епископов, Гозий, заседавший на тридентском соборе, в качестве папского легата, и бывший центром строго католической преданности папе, призвал их в Польшу для борьбы с ересью; они явились сюда только 25 лет спустя после основания их черной фаланги Игнатием Лойолой, и явились людьми, уже очень искушенными и опытными.

Как именно вели свое дело иезуиты, видно, хотя бы, в одном Несвиже. Николай Радзивилл Черный, протестант, один из ближайших людей короля Сигизмунда-Августа, послал сына своего, прозванного Сироткой, в молодых годах, за границу для утверждения в кальвинизме, и последний не замедлил, во время ночных оргий, одевать своих слуг в католические священные облачения. но уже в 1572 году этот Сиротка делается отчаянным папистом: возвращает костелы католикам, отдает школы и типографии иезуитам, сжигает в Вильне, на рынке, протестантские книги; десять лет спустя он предпринимает пилигримство в Палестину, по чистым четвергам омывает нищим ноги и т. п. Братья его становятся тоже рьяными папистами. Подобно тому, как иезуиты обратили тогдашних Радзивиллов, обратили они одновременно с ними и множество других польско-литовских семейств.

Вступление на польский престол Стефана Батория было победой иезуитов, а король Сигизмунд III был уже сам иезуит, их воспитанник, а этим сказано все. Если, согласно донесению папского нунция, во второй половине XVI века из всей Польши одна только Мазовия оставалась истинно католической, подобно Испании, то при Сигизмунде III к началу XVII в. вся Польша, целиком, проделав реформацию и пройдя сквозь нее, как сквозь сон, была не менее католической, чем Испания. и справедливо замечает профессор Кареев, что она, Польша эта, «одно из самых громадных завоеваний, занесенных в летописи общества иезуитов».

Вся история протестантства в Польше, о которой пришлось напомнить в беглом очерке, ясно свидетельствует о том, что исключительной прирожденности Польши и Литвы к папскому католичеству, — прирожденности, о которой так много говорят поляки и держат на знамени, вовсе не существует. Интересы гораздо более земные обусловливают этот говор, необходимый, как вечное противодействие православной России. Может быт, и даже вероятно, так же призрачно и раздуто в аксиому и вечное смотрение польской интеллигенции на Краков и Львов — смотрение, постоянно поддерживающее смуту в крае при несокрушимом условии полной принадлежности Польши и Литвы к единодержавной православной России.

Никогда никому не приходило, конечно, в голову посягнуть на католичество в Польше, но зато не может прийти кому-либо в голову ставить наши Императорские регалии в зависимость от Рима. До тех пор, пока папский Рим будет протягивать свои длинные руки досюда, пока польская интеллигенция не воскресит, пожалуй, с помощью русской власти, мыслей своих лучших и дальновиднейших предков XVI века, из которых многие выше названы, — мыслей о необходимости народной, совершенно независимой от Рима католической польской церкви, — пока Рим будет усиленно снабжать Польшу антирусскими посланиями, как это было еще недавно, не может быть никакого сердечного единения.

Минск.

Городской собор. Былое Минска. Время императоров Павла I и Александра I. Древность православия. Туров и Изяславль. Владимир и Рогнеда. История древнейших храмов. Значение для края еврейства. История еврейства в Польше. Нечто о русском землевладении в западном крае.

Около семи часов пополудни, 25 июня, поезд подошел к минскому вокзалу; сильная гроза, разразившаяся над городом за час до прихода поезда, прибила пыль, освежила воздух и дала вздохнуть деревьям: долгая засуха совсем обессилила их.

Городской собор в Минске — в три света, с 58 окнами, под четырехскатным высоким куполом с шестнадцатью окнами и изображениями пророков; в соборе — три алтаря, иконостас красный с золотом, в четыре яруса, на стенах фресковые изображения; икона Минской Богоматери из Десятинной церкви св. Владимира, явившаяся в Минске в 1550 году; вероятно, что собор построен около 1616 года; он испытал в свое время католическое и униатское богослужение и стал православным только в 1795 г. В общем он благолепен.

Былое города Минска не лишено очень любопытных страниц. Еще недавно входила Минская губерния в состав генерал-губернаторства графа Муравьева и играла не последнюю роль в последнем польском восстании.

Если коснуться первоначальной истории края, то придется вспомнить даже о кривичах: Минск, как Смоленск, как Полоцк, был их городом; если верить характерному заявлению летописи, то он, стольный город Глеба, вначале был весь заселен рабами. Первое упоминание о нем имеется под 1066 годом; входил он в удел князей Полоцких, неоднократно терпел от татар, шведов, русских и поляков. религиозная уния придушила в нем православие настолько, что, в конце концов, православным в городе остался только один Петропавловский мужской монастырь.

В 1793 году, по первому разделу Польши, Минск присоединен был к России, и образована Минская губерния; в 1812 году Наполеон I, которому так горячо сочувствовало местное польское дворянство, учредил здесь минское интендантство и ввел французские законы, но это длилось не долго: город был взят обратно графом Ламбертом.

Что местное польское дворянство отнесется к Наполеону I вполне сочувственно, можно было, конечно, предвидеть. Когда с 1796 года по 1806 губернаторствовал тут Корнеев, местное дворянство, чрез предводителя своего Хоминского, подало императору Павлу I адрес с ходатайством о восстановлении польского управления, о передаче католикам костелов, по возвращении бывших униатов из православия.

Хотя Хоминский и был послан из Петербурга в Минск обратно арестованным, но все-таки продолжал, под арестом, оставаться в течение нескольких лет предводителем дворянства. Может быть, поданый им адрес был причиной того, что Павел I приказал Корнееву объехать губернию и убедиться в том, действительно ли обращения униатов в православие были насильственны? Вслед за этим объездом, в 1797 г., последовал указ о том, чтобы как со стороны православных, так и со стороны католиков никаких насилий в деле веры не происходило. Год спустя сам император Павел I посетил Минск, наградил Корнеева и повелел открыть римско-католическую минскую епархию.

Во время занятия Минска французами генерал-интендантом польских войск князя Понятовского был здесь Брониковский, ведавший Минск с 9 августа по 7 сентября 1812 года; он устроил тут обширные склады, которые все достались нашим войскам при занятии города графом Ламбертом. По делам местного архива, за это смутное время должно значиться, что император Александр I, по бесконечной милости своей, повелел принять на прежние должности чиновников, вступивших на службу Наполеона I, — совершенно так, как и в прибалтийском крае, — и имений, им принадлежавших, не секвестровать.

Есть сведение, что по обозрении губернии Добринским за время Отечественной войны из жителей её пропало без вести 35.000 человек, а убытки губернии простирались будто бы до 70.000.000 руб. асс.

Присоединение униатов совершилось здесь при губернаторе Сушкове в 1839 и 1841 годах; в 1840 отменен был навсегда литовский статут, и введены общие для Империи законы, а при губернаторе Чарыкове, в течение 1876-1877 годов, для полного омовения губернии, построено в селах пятьсот бань, до того, по-видимому, не входивших в потребности населения.

Не всем известно, может быть, почему местный преосвященный называется минским и туровским? Туровский — имя мало известное, а объяснение имеется в очень далеких временах Владимира Святого. Именно в Минской губернии расположены те два древнейшие места — Изяславль и Туров, — старейшие рассадники христианства, и притом православного, в Белоруссии, о которых недавно вспомнили по поводу девятисотлетия крещения Руси.

Одно из них, нынешний Туров, малое местечко Мозырского уезда, с преданиями: о Тур-колодце, забросанном грудными младенцами, при нападении татар, из которого целое семилетие било, будто бы, ключом женское молоко, о Туровой горе, подле которой стоял некогда собор, древнейшая православная кафедра здешних епископов, а при нем монастырь со столбом, на котором спасался св. Кирилл Туровский.

Другая историческая местность, это древний Изяславль, нынешний Заславль, расположенный в 30 верстах от Минска: здесь основан был св. Владимиром женский монастырь для новопостриженной инокини Анастасии, бывшей жены Владимировой, Рогнеды, умершей в этом монастыре в 999 или 1000 году. Когда-то город и даже столица княжества, Заславль, теперь небольшое еврейское местечко, окруженное многими курганами, «копцами», из которых разрыто только очень малое число. Могилу Рогнеды, по мнению местного исследователя, следует искать не между ними, а на том месте, за речкой Черницей, где стоял монастырь, от которого нет теперь и следа; все это место в наши дни прилежно распахивается. в 1866 году здесь, случайно, открыт был склеп, а в нем отличной отделки древний гроб, обшитый красной материей. Склеп тогда же засыпали и о дальнейших раскопках перестали думать.

Дворец Владимира, по преданию, находился там, где теперь стоит каменная еврейская корчма, между двумя церквами, Рождественской и Преображенской. Последняя церковь напоминает о том, что в Изяславле находился некогда и другой православный храм, построенный тоже св. Владимиром, на том именно месте, где стоит церковь Преображения, испытавшая на себе судьбы многих храмов западной окраины.

При короле Ягайле из православного храма она обращена была в костел; в XVI веке, когда Заславлем владела семья Глебовичей, храм этот стал протестантским, потому что владелец его был одним из тех последователей нового учения, о значении которых уже говорилось, но храм не замедлил возвратиться снова в лоно католической церкви; позже он стал центром Доминиканского монастыря, затем опустел; при графе же Муравьеве, в 1863 году, он был возобновлен и переделан внутри в православную церковь, но снаружи остался костелом. В подвалах его, теперь уже заделанных, еще в пятидесятых годах хранились три набальзамированные трупа князей Сапег, некогда владевших Заславлем; но так как про них начали было ходить в народе рассказы о чудесах, то губернатор Шкляревич распорядился об упокоении их в земле и засыпке подвалов.

Грустно, конечно, что на месте дворца Володимирова стоит еврейская корчма и продается вино, и что могила Рогнеды распахивается; но должно надеяться, что рано или поздно люди науки тронут непочатое кладбище древнего Изяславля, и тогда, может быть, сведения о склепе и гробе в красной обшивке, ушедшем опять под землю, и о многом другом всплывут снова и станут более поучительными.

Еврейская корчма на месте Великокняжеского дворца просветителя России невольно вызывает на несколько слов о важном, для западного края вообще, значении евреев и о том, как отражается отсюда еврейство и на Великую Россию вообще.

Вопрос еврейский — не наш местный вопрос, а вопрос мировой, только у нас, благодаря «черте оседлости», еще не окончательно пробуравленной, евреи все-таки сбиты в кучу, подлежат наблюдению, тогда как там, в Европе, они рассеяны повсюду. Эта наша «черта оседлости» величайшее благо, величайший дар, завещанный нам историей, который следует беречь как зеницу ока[24]. Так понимал вопрос о расселении по России евреев император Александр II, когда в 1871 году на отчете черниговского губернатора, говорившего в пользу их расселения, государь поставил резолюцию: «С этим я никак не могу согласиться».

Вот главные основные цифры, касающиеся евреев в России. К 1881 году их было во всей Империи 4.086.000 душ — всего 4%; из того числа в Царстве Польском 1.010.378 душ, т. е. 13,8%; из того же числа в черте оседлости, в пятнадцати северо- и юго-западных губерниях 2.912.165 душ, т. е. 12,5% населения; в прибалтийских губерниях 66.431 — 3% и, наконец, в великорусских губерниях 53.574, то есть 0,1% всего населения.

Евреи в России — самое тяжелое наследие, оставленное нам бывшим Царством Польским, наследие гораздо тяжелейшее, чем два бывшие повстания, чем всякая «пассивная» и всякая «активная» польская против нас оборона. На это удручающее влияние умершей Польши, чрез посредство евреев, на живую Россию, хотя указывали многие, но только вскользь, мимоходом, как бы недостаточно вникая в исторические данные, которые, однако, вполне ясны и неопровержимы.

Иловайский говорит, что «отсутствием инстинкта самосохранения следует признать призвание на Польскую землю немецкого ордена и пассивное отношение к чрезмерному размножению еврейского населения». Он ошибся. Отношение это вовсе не было пассивным, а совершенно активным. Когда евреи не находили нигде места в Европе, когда их повсюду жгли и четвертовали, Казимир Великий, король Польский (у. 1370), для развития в Царстве Польском отсутствовавшего, но необходимого ему среднего сословия, прямо покровительствовал колонизации края евреями и немцами. Уже в 1420 году краковский сенат жаловался на то, что подавляющее большинство купцов и ремесленников в Польше — евреи.

Как сказано, во всей Западной Европе евреев жгли и четвертовали, здесь, в Польше и Литве, давали им права. Могли ли они не устремляться сюда, в обетованные земли Литвы и Польши? Знаменитая «черта оседлости» наших евреев, отгораживающая 15 западных губерний, черта, которую желательно добрым людям так или иначе уничтожить, не есть, как многие думают, «учреждение» русского правительства; «черта оседлости»[25] создалась и окрепла не каким-либо особым нерасположением нашего правительства к евреям, а заключает в себе те именно местности, которые отличены многочисленными привилегиями, данными евреям со стороны великих князей литовских и польских королей.

И помогали же евреи Польше много и разновременно: они украшали, одевали и снабжали деньгами панство и шляхту, они были деятельными арендаторами православных церквей Украины, они доставали для поляков каштаны из огня во время унии, они, во время двух последних повстаний, служили таинственной, только изредка обнажавшейся, сетью всякой вражды к России. Не случайно слитие евреев с нашею западною окраиной.

На второй день пребывания в Минске путники осматривали устроенную в это время выставку различных предметов археологии местных раскопок. Многие предметы, найденные в пределах губерний, отправлены были в Петербург и в московское археологическое общество; но и то, что имелось налицо, было достойно внимания, например, небольшая золотая монета с надписью: «Царь и великий князь Ладислав Жигимонтович всея Руси», очень древний галунный головной убор, картофель странным образом очутившийся в сфере бронзового века и др. в Игуменском уезде имеются свайные постройки; по Березине, Припяти, Случу и Неману — много курганов и городищ железного века, причем, по мнению местного исследователя, в железный век умерших клали на поверхность земли и насыпали над ними курганы, тогда как в бронзовое время клали в землю и курганы насыпали над могилой.

Смоленск.

Прибытие и посещение собора. Знаменитая икона. Ризница. Церковь надворотная. Историки Смоленска. Князь Юрий Смоленский. Обман Витовта. Спор Москвы с Литвою. Смольняне под Грюнвальдом. Щеня. Защита города Шеиным. Смоленская шляхта. Измена губернатора. Принц Антон Ульрих. Петр I. Екатерина II и их посещения. Смоленск в 1812 году. Энгельгардт и Шубин. Памятники 1812 году и Глинке. Лопухипский сад. Свирская церковь. Археологические сведения. Вознесенский и Авраамиев монастыри. Городские стены. Башня Веселуха. Общий видь города. Сравнение со Псковом и Киевом. Музей.

В девять часов утра, 27 июня, поезд остановился у вокзала в Смоленске. Город этот является крайней со стороны запада твердыней государственного тела, когда-то отторженной надолго, но, наконец, не только вернувшейся, но и сплотившейся с ним воедино.

Переезд от вокзала в местный собор весьма продолжителен, так как он высится на другом берегу Днепра, и экипаж только минут через двадцать после остановки поезда быстро въехал по красивой Благовещенской улице на крутую соборную гору, в узкие ворота стен, по изломанному проезду, свидетельствующему этим самым о том, что возникли эти стены и этот проезд давно; возникли не по заранее установленному плану, а так — как возникали все наши древние твердыни, как Бог послал.

Остов Успенского кафедрального собора покоится на шести столбах, под крутыми арками и плоскими куполками, каждый с шестью окнами; собор изобилует светом, расположенным в четыре яруса; в третьем свету окна круглые, равно как большое окно над входом; низ столбов обрамлен иконами, из которых многие древни; фресковые изображения имеются в сводиках; изображения из Апокалипсиса и брак в Кане видны на задней стороне; тут же хоры. Замечательно хорош и богат трехъярусный, не очень древний иконостас, весь в богатых золоченых обрамлениях листвы; собор о двух алтарях и над главным — сень на витых колонках; по стенам собора, кругом на верху, деревянная галерея, против алтаря справа — царское место, слева амвон.

Любопытно, что иконостас, несколько лет тому назад подновленный, работан при Екатерине II малороссом Силой Михайловым, с тремя помощниками, в течение десяти лет, за 1.000 р., а живопись исполнена тоже малороссом Трусицким, с двенадцатью помощниками, тоже в десять лет времени, за 2.000 р. и с выдачей провизии на 500 р.

Успенский собор в Смоленске, бесспорно, один из замечательнейших храмов России. Он почти вдвое больше московского Успенского собора и, венчая вершину горы, царит над городом своими пятью жестяными, четырехгранными куполами с фонариками; выкрашен он в бледно-голубую краску, и колокольня его, одного с ним характера, высятся от него отдельно, и стоит к нему боком.

Нынешнее обличие собора далеко не первое. Древнейший каменный был основан Владимиром Мономахом в 1101 году; но стоял ли он именно на этом месте — неизвестно. Этот пращур собора исчез с лица земли при взятии Смоленска королем польским Сигизмундом III; в 1611 году он был разрушен, на место его воздвигнут католический костел, и этот последний, в 1654 году, при взятии нами Смоленска обратно, обращен в православный.

К концу XVII века оказался он недостаточно просторным, разобран, строился долго и не аккуратно, — до такой степени, что купол его обрушился, падали шеи со сводами, отпал алтарь, и вновь освящен он только в 1772 году, так что древности, ни в каком случае, не представляет.

Это не мешает ему, однако, быть очень внушительным по своим очертаниям; известно, что Наполеон I, войдя в него, не только снял шляпу, но и повелел приставить часовых, которые сняты только при обратном шествии французов из Москвы.

Но если стены собора сравнительно молоды, то место, на котором он стоит, то столетие, которое он пережил, те воспоминания, которые покоятся на нем, почтенны и внушительны. Святыня собора — икона Смоленской Божией Матери, копиями которой изобилует православная Россия, и многие из них, как и оригинал, прославлены чудесами. По словам Никифора Каллиста, икона писана евангелистом Лукой, написавшим еще две подобные иконы; Смоленская икона была первой. Легенда сообщает, будто она была показана евангелистом-художником самой Богоматери, и он слышал слова, Ею произнесенные: «Благодать родившегося от меня да будет с сими иконами!» Смоленская икона пребывала в Антиохии, Иерусалиме и уже в V веке помещена в Константинополе во Влахернском храме, где от неё исходили многие чудеса, и названа «Одигитрией». Легенда сообщает, что в длинном ряду чудес её имело, между прочим, место дарование человеку несведущему и не имевшему голоса, диакону Роману, как голоса, так и знания, и первым благодарственным произношением его после этого чуда был известный им сочиненный кондак: «Дева днесь Пресущественного рождает»... Диакон Роман составил и еще несколько известных канонов. Любопытно то, что победная песнь «Взбранной воеводе» и весь Богородичный акафист, знакомые всем нам с детских лет, были составлены патриархом Фотием в память избавления Византии Божией Матерью от одного из предков наших, Аскольда.

Когда княгиня Анна, дочь греческого императора, прибыла в Чернигов в качестве невесты одного из сыновей великого князя Ярослава-Всеволода Черниговского, икона Одигитрии сопутствовала ей; в Чернигове икона оставалась с небольшим пятьдесят лет до смерти княгини, благословившей ей своего сына князя Владимира Смоленского в 1103 году, и поставлена им во вновь устроенном смоленском соборе. Здесь она находится поныне, отбывая отсюда только по временам: после занятия Смоленска Витовтом — в Москву, вторично во время осады города Сигизмундом — в Москву и Ярославль и, наконец, в Москву и Ярославль — в 1812 году. Три отдельные ежегодные празднования напоминают смольнянам три последовательных возвращения иконы на свое место в Успенский храм. Икона не велика, около аршина в квадрате, темный лик Богоматери и Предвечного Младенца от времени исчезли почти совершенно.

Почти совсем поржавел хранящийся в соборе железный шишак, и совершенно истлела обувь св. Меркурия, бывшие на нем во время единоборства его с татарским военачальником, убитым им в 1239 году, чем остановлено нашествие татар на Смоленск. к единоборству этому вызван был витязь Меркурий в ночном видении Богоматерью; но сам он, когда заснул вслед за победой, был убит сыном сраженного им татарина, погребен в Успенском соборе, причтен к лику святых, назван смоленским чудотворцем, но мощей его, как и старого собора, не существует, они взорваны поляками в 1611 году. Этим уничтожением объясняется и то, что в нынешнем храме и его ризнице особенно древних предметов почти не имеется; высокохудожественных работ тоже нет.

Спуск от собора к Днепру длинен и красив; почти на половине его протяжения расположена церковь Смоленской Божией Матери надворотная, Одигитриевская, место историческое, тоже с чудотворной иконой. Храм в настоящем его виде далеко не роскошный, скорее большой зал, чем храм, был уже совершенно готов в 1812 году, но еще не освящен, и Наполеон, смотревший с балкона этого храма, выходящего на Днепр, на назойливую стрельбу наших двух пушек, немедленно велел втащить на балкон два своих орудия и сам наводил их для стрельбы по нашим. Освящение церкви последовало только по удалению неприятеля.

Неудивительно, что древность Смоленска и его порубежное значение для России и Польши вызывало с давних дней многократные исторические описания и монографии. Еще в 1804 отпечатана история губернского города Смоленска, собранная из разных летописей и российских писателей трудами Д. Н. Мурзакевича; гораздо полнее составлена «История города Смоленска» П. Никитиным, 1848 года; огромное количество материалов разбросано в трудах наших историков, по специальным изданиям, как светским, так и духовным, и несомненно, что полное описание города, как по значению фактов, так и по их разнообразию, будет одним из любопытнейших.

Уже ко времени прибытия Рюрика Смоленск является городом; только, как почти все наши города, он передвинулся с места: древнейшие храмы его находятся в предместьях, а не строили же их давно почившие князья вне города.

Несомненно и то, что там, где теперь раскидываются слободы, старики еще помнят грозно шумевший лес, а на том месте, где расположена Никольская слобода, в 1780 году, в проезд Екатерины II, лежало чистое поле, и на нем поставлен в те дни временной оперный дом. Смоленск — город кривичей, пищу которых составляли, как говорит летопись, «звери и всякая нечистота». В 1103 году Мономах, предводительствуя союзными княжескими войсками, разбил у Хортического урочища половцев, назвал день победы «днем праздника русских земель» и, вернувшись в Смоленск со множеством овец, коней и верблюдов, поставил церковь Успения и внес в нее описанную выше икону Одигитрии. Следовал длинный ряд княжеских усобищ, нападение татар, моровые язвы и поветрия, из которых та, что имела место в 1387 году, была особенно сильна: тогда как богатые горожане, кто мог, давно уже покинули город, бедные продолжали умирать и, наконец, оставшиеся в живых пять человек покинули зараженное смрадом и наполненное трупами пепелище и заперли город. Этим завершается, якобы, очень типично, но невероятно, первый акт существования Смоленска.

Второй акт начинается в те дни, когда на запад от Смоленска сложились Польша и Литва, на востоке чуть-чуть глянула Москва и еще не было известно, кто соберет православную землю Русскую воедино — великокняжеские дома Московский или Литовский. Литва была в те дни страной православной и стоять за нее не значило изменять русскому делу. Ольгерду Литовскому мечтался общерусский скипетр; при нем, союзные с ним славяне вступили в Москву и пожгли ее, в 1370 году подступили они вторично, но не взяли. Пять лет спустя, в 1375 году, смольняне, все еще не забывшие своего единения с землей Русской, участвовали, под начальством своего князя Святослава Иоанновича, в Куликовской битве; но затем, с воцарением в Литве Витовта, приступлено было поляками к заболачиванию Смоленска всякими не русскими элементами. Задумав вовсе уничтожить на Литве православие, Витовт почел за лучшее уничтожить смоленское княжение; для этого он завлек доверчивых князей Смоленских в свой стан, нежданно объявил их пленными, а город, открытый со всех сторон, взял врасплох.

Витовт жил в Смоленске несколько месяцев и продолжал в это время дружески переписываться с зятем своим великим князем московским Василием Дмитриевичем. Скорбел, конечно, князь Василий о потере для Русской земли Смоленска; но целость Московского государства, едва-едва собиравшегося, была ему важнее, и он послал даже супругу свой Софию Витовтовну в Смоленск с боярами и «приветными словами»; она гостила здесь у отца, в 1399 году, две недели.

Когда Витовт был разбит татарами на Ворскле, «по неже отвержеся православныя веры», говорит летописец Авраамко, то смоленские князья в 1401 году осадили Смоленск, и тут уже очень ясно сказалась та отличительная черта истории западной окраины нашей, которая видима везде и повсюду: вельможи и богатые стояли за католического Витовта, но народ отворил русским православным князьям ворота. Войдя в город, князь смоленский Юрий не сумел, к несчастью, воспользоваться своим положением, казнил многих вельмож и возбудил в друзьях их и родственниках такую ненависть, что когда, в 1404 году, он уехал в Москву, то вельможи тайно позвали Витовта, отворили, в свой очередь, ворота городские войскам литовским, и «так было, гласит летопись, последнее пленение Смоленску от Витовта». Город утвержден за Литвой на целых сто десять лет.

Хотя Витовт взял Смоленск в первый раз обманом, а вторично изменой, тем не менее, никто другой, как смоленские дружины спасли его от немцев в знаменитом Грюнвальдском бою, в 1410 году. Это была одна из вершительнейших битв в мировой истории; она происходила, как гласят летописи, «между грады Дубровны и Острада» и соединила всю Литву и всю Польшу против общего их врага — прусского немецкого рыцарского ордена. Если бы тогда победили немцы, вероятно, вся история восточной Европы сложилась бы совершенно иначе. Рыцари и победили бы непременно, потому что король польский Ягайло медлил вступить в бой, слушал целых две обедни и даже, сев на коня, продолжал исповедоваться, потому-то он не исполнил условленного с Витовтом Литовским общего нападения, дал время немцам смять все правое крыло союзной армии и даже открыть тыл её, если бы не смоленские витовтовские полки: лег костьми первый их отряд, но устояли второй и третий, и победа славян над немцами была решительная. Какой художественный момент! Как не воспользоваться им живописцам, в особенности польским, и они действительно воспользовались: Матейко дал картину этой битвы, вершителями которой являются у него, однако, поляки. — дал совершенно с той же исторической правдой, которую вложил он в другую свой картину: «Люблинская уния Польши и Литвы», где изображена эта уния с обоюдным восторгом обеих сторон, тогда как, на самом деле, представители Литвы умоляли короля польского, умоляли стоя на коленях не убивать Литву этой злосчастной унией и, не успев этого достигнуть, разъехались в ужасе и отчаянии по домам.

Не за Литву, не за Польшу стояли смоленские полки под Грюнвальдом: еще не совсем ясно было в то время, изменит ли Русской земле Литва, еще не вполне сказалась нерешительность Польши, но зато немецкие рыцари обнажили уже все свои лютые инстинкты вполне, и потому-то, избрав из двух зол меньшее, смольняне бились против немцев, бились так, как бьются русские люди везде и всегда. Не простой народ передал в те годы Смоленск в польские руки: повинны в этом местные вельможные роды, повинны, как и князья полоцкие, смоленские князья. Так, последний смоленский князь Юрий, не сумевший, как сказано, удержаться в принявшем его городе, является чем-то вроде Святополка Окаянного. Не усидев в Смоленске, не усидев в Новгороде, он был отправлен великим князем московским наместником в Торжок, где и совершил свое знаменитое преступление: убил на пиру своего друга и товарища князя Вяземского для того, чтобы воспользоваться его целомудренной женой Юлианией, которая, ранив посягавшего на нее ножом в руку и пустившись бежать, была настигнута Юрием, изрублена в куски и куски эти брошены в реку. Скрывшись вслед затем в Орду, Юрий скитался где-то в степях и, наконец, умер в Веневской обители в 1408 году. Это был последний князь смоленский; до падения Смоленска на княжении этом сидело 25 князей и 17 православных епископов.

Не принес литовскому православию пользы брак великого князя Василия Дмитриевича с Софией Витовтовной; не лучше оказался по своим последствиям брак Александра Казимировича Литовского с дочерью великого князя Иоанна Васильевича московского Еленой. Опыты слития крови св. Владимира с кровью гедиминовой цели своей не достигли, а заболачивание Литвы католичеством шло своим чередом.

Но рядом с этим отчуждением от нас исконных земель наших, совершался другой исторический процесс: быстро крепла и начинала сознавать свои задачи Москва. Отторженный от нас Смоленск, покрывавшийся в те дни сетью костелов, был великому князю московскому что бельмо на глазу, и с 1513 года начинаются попытки наши отнять Смоленск у поляков, попытки упорные, часто неудачные. Третья счетом попытка имело место в 1514 году. Благодаря преданным нам людям и отвечая на призыв смольнян, говоривших великому князю Московскому: «земля наша, и твоя отчизна, пустеет, приими град сей с тихостью», Иоанн повелел нашей коннице, с князем Даниилом Щеней во главе, войти в Смоленск, и стража московская сменила у всех ворот стражу литовскую.

Этим кончились 110 лет полного литовского пленения Смоленска, но еще не кончились притязания на него Литвы и Польши и временное пользование им наших врагов.

Столетнее подчинение Польше пустило глубокие корни в Смоленске, и измена России стояла на знамени многих смольнян; это обнаружилось, вслед за разбитием русских близ Орши, когда наместнику смоленскому князю Василию Шуйскому пришлось на глазах подошедших к городу литовцев повесить изменников, надев на них шубы, бархаты, ковши и чарки, разновременно пожалованные им от великого князя. Что измена гнездилась в Смоленске, это явствует также и из того, что когда в 1596 году его посетил Годунов и планировал могучую крепость, назвав Смоленск «ожерельем России», ему заметил тогда же князь Трубецкой, что в этом ожерелье легко могут завестись «насекомые, которых мы не скоро выживем».

Эти слова были совершенно справедливы: укрепленный нами Смоленск не замедлил стать литовско-польской твердыней против нас. Следует вспомнить, что здесь в 1606 году, по пути в Москву, гостила невеста самозванца Марина Мнишек. Она въехала в город, как сообщает Авраамий Палицын, со свитой в 6,000 человек, в санях, на которых двигалась целая комната, обитая соболями; старый Мнишек вез с собой грамоту на смоленское княжество.

К этому времени на исторической сцене выдвигается загадочная, необъяснимая деятельность боярина Шеина. В 1609 году нашим воеводой в Смоленске сидел Шеин; твердыня, намеченная Годуновым, воплотилась в могучие стены с 36 башнями и 9 воротами, и к ней-то в половине сентября подступил, требуя сдачи, польский король Сигизмунд. Отказ Шеина обусловил то, что уже к концу сентября в Смоленске все было выжжено. Несмотря на то, что в Москве в те дни царили поляки, что царь Василий был лишен престола и отослан в Варшаву, что под Смоленск прибыло из Москвы знаменитое, печальной памяти, посольство с хартией на избрание королевича Владислава в цари московские, и что в конце февраля 1611 года дума из Москвы послала Шеину приказ сдать Сигизмунду Смоленск, Шеин не сдавал твердыни. Множество штурмов было отбито им; двадцать месяцев длилась осада; только одна пятая часть защитников оставалась налицо; но если бы не измена Дедешина, указавшего полякам слабое место крепости и вызвавшего этим роковой штурм 3 июня, усилия Шеина увенчались бы успехом. Когда все кругом было разрушено, Шеин с окровавленным мечом в руках все еще стоял на одной из башен, не желая сдаваться, и только слезы жены и детей убедили его в необходимости покориться.

Так пал Смоленск, «Новый Сагунт», по словам Карамзина, причем погибло всего до 70,000 человек, в том числе одних дворян до 25,000; 400 детей боярских сосланы в Литву; улица, по которой вторгались тогда поляки, называется и до сегодня Резницкой. Самого Шеина поляки пытали и закованного в цепи отвезли в Варшаву на десятилетнюю неволю.

На целые сорок четыре года Смоленск стал снова городом польским.

Прошло двадцать с небольшим лет после взятия Смоленска, и тот же самый Шеин, но уже будучи глубоким стариком, по повелению царя Михаила Федоровича, подступил к городу, чтобы взять его, с громадным стотысячным войском и многочисленной, в 300 орудий, артиллерией. Русские окружили крепость так плотно, что только один человек «преобразясь в кустарник» успел выбраться из неё и известить о нуждах гарнизона самого Владислава, пришедшего к ней на помощь. Неизвестно, что бы случилось тогда, если бы вдруг, 4 сентября, совершенно неожиданно для всех, Шеин не отступил от Смоленска. Доказательством того, что вокруг нашего военачальника происходило нечто таинственное, до сегодня необъясненное, служит то, что один из ближайших к Шеину людей, Лесли, застрелил на глазах самого Шеина генерала Сандерсона. Олеарий прямо подозревает Шеина в измене. Как бы то ни было, но после долгих переговоров русское войско, почти без потерь, со свернутыми знаменами, без труб и барабанов, с потушенными фитилями, отошло к востоку, причем Шеин со своим штабом, сойдя с коней, преклонил колена пред польским величеством... 28 апреля 1634 года Шеину, Измайлову и сыну его, по суду и царскому повелению, отрублены головы, а многие прочие сечены кнутом и отправлены в Сибирь.

По вяземскому миру, в 1634 году, мы, к великому горю, опять оставили Смоленск за Польшей; но в 1654 г. царь Алексей Михайлович, лично предводительствуя 200,000 войском, 5 июля подошел к Смоленску и стал на Девичью гору. 10 сентября город сдался, и польские полки, в свой очередь, проходя мимо царя, складывали у него знамена.

В общем, Смоленск оставался за Польшей около 150 лет. Существует характерное описание Смоленска тех дней, оставленное проезжавшим через город при после от императора Леопольда к царю Алексею, в 1676 году, секретарем посольства Лизеки.

Имеется также очень любопытное сведение о смоленском шляхетском полку. Смоленская шляхта — это несомненное доказательство долгого ополячения края, а также того, какими именно культурными способами проявляла себя здесь Польша. Из этого примера видно, что ожидало бы Россию, если бы первое место в славянском мире заняли поляки. Алексей Михайлович почел за нужное временно оставить смоленской шляхте её права; составлен был шляхетный полк, из семи рот; люди жалованья не получали, продовольствуясь на свой счет, но зато освобождались от податей и их семьи — от рекрутской повинности.

Полк этот ежегодно служил только с мая по сентябрь; большинство в нем были люди богатые; состоял он до 1761 года в непосредственном ведении правительствующего сената, а затем герольдмейстерской конторы. В 1765 году, по докладу военной комиссии, полк этот, как бесполезный для государства и несогласный с вольностями, уничтожен навсегда, а для охраны 285 верст польской границы образован конный «ландмилицкий» смоленский полк.

Петр I бывал в Смоленске трижды: в 1693 году, для наказания стрельцов, в 1698 году — по пути из-за границы и, наконец, во главе гвардейцев, вступил в город после победы под Лесной. В 1707 году, для надзора за военными приготовлениями, здесь находился царевич Алексей Петрович, а в июле 1708 года провезены через Смоленск обе жертвы Мазепы — Кочубей и Искра. Здесь же последовало, в 1709 году, распоряжение о печатании календарей.

Доказательством былой силы местного шляхетства может служить совершенно исключительная деятельность смоленского губернатора князя Черкасского, которому Екатерина II дала ранее звание камергера и чин действительного статского советника, и который переписывался в 1735 году «с преступными целями» с поляками; хотя императрица и оставила ему жизнь, но сослала, по лишении всех прав, на житье в Сибирь, в Джигайское зимовье.

Здесь же, в Смоленске, имели место последние, так сказать, шаги в жизни несчастного принца Антона Ульриха. По заключении семьи его, вслед за восшествием на престол императрицы Елисаветы Петровны, в рижскую крепость, ее сослали потом в Усть-Двинск, затем в Раненбург, Рязанской губернии, наконец, в Холмогоры. В Раненбурге Иоанн Антонович был разлучен с своей матерью и, в сообществе одного монаха, бежал, но пойман именно в Смоленске, откуда и направлен в Шлиссельбург, из которого оставался ему один только путь — в загробную жизнь.

Императрица Екатерина II посетила Смоленск дважды. 1 июля 1780 года она прибыла сюда с графом Фалькенштейном, то есть с императором Иосифом II; в изъявление особенного к нему расположения, императрица выехала к нему навстречу, как бы для обозрения западного края, до самого Могилева, а в Смоленск прибыли оба венценосца вместе и пробыли здесь три дня, после чего государыня поехала в Петербург, а австрийский император в нашу первопрестольную.

В то время генерал-губернатором здесь был известный князь Николай Васильевич Репнин (заключивший в 1775 году кучук-кайнарджийский мир, получивший впоследствии, за вторую войну с турками, Георгия 1-й степени, а при Павле I звание фельдмаршала, один из виднейших масонов). Он устроил по поводу прибытия высоких гостей в Смоленск великолепные торжества, описания которых сохранились: но великолепный оперный дом, поставленный за городом, исчез, так же как и царский дворец, существовавший в Смоленске до 1812 года, с огромным садом, о котором теперь уже нет и помина; он находился, приблизительно, на месте гулянья, называемом Блонья, подле которого сосредоточены все присутственные места. Вторично посещен Смоленск Екатериной II в 1787 году, по пути в Крым; тогда она гостила здесь шесть дней. Одним из воспоминаний об этом пребывании в городе государыни является нынешний герб Смоленска: пушка и на ней райская птица — гамаюн; это настоящий его герб, заменивший польский, данный ему Сигизмундом III в 1611 году.

Меньшей заботливостью о русском деле, так глубоко потрясенном в Смоленске, отличалось, как известно, путешествие в приобретенные литовские губернии императора Павла I; в Смоленск он прибыл в мае 1797 года, сопутствуемый цесаревичем Александром и великим князем Константином Павловичем. Но дни величайшей печали повторились для Смоленска в 1812 году. Еще до объявления манифеста, смоленское дворянство, при предводителе Лесли, подало государю адрес с ходатайством о разрешении вооружить 20,000 человек. 9 июля прибыл в Смоленск Александр I. Здесь оставлен был барон Винцингероде[26], для поддержания сообщения между нашими двумя армиями и запасными частями. Здесь, как известно, 20-22 июля сошлись обе наши армии, и Бородино находится в Смоленской губернии. 5 августа в Смоленске решительно все горело; только толстые и прочные годуновские стены противостояли французскому чугуну, но, наконец, должны были уступить и они. Отчасти укрепил к этому времени Смоленск генерал Раевский, но защищал его Дохтуров; у Молоховских ворот стоял Коновницын; французы шли тремя путями, под начальством Даву, неё и Понятовского, и главный натиск направлен был на Молоховские ворота. Сам Наполеон въехал в город шестого августа; но уже здесь, по-видимому, словно предчувствуя в пожаре Смоленска пожар Москвы, он задумывался о судьбах дальнейшего похода вглубь России, вовсе непохожего на те походы, что он прежде делал. Хотя он и тут учредил верховную комиссию для управления губернией, муниципалитет, и назначил военного губернатора, но это не помешало ему воспользоваться тем, что в Смоленске находился в это время генерал-майор Тучков, перевезенный сюда с лубинского сражения[27], и он отправил его в нашу главную квартиру с мирными предложениями. Ответом послужило полное молчание, и дальнейшее движение Наполеона на Москву началось; сам он выехал из Смоленска одиннадцатого августа.

Уже 22 октября Наполеон возвращался из Москвы и провел в Смоленске три дня. Так как французы вовсе не рассчитывали возвратиться так скоро, и в том виде, в каком они возвращались, то никаких запасов в Смоленске приготовлено не было, и Наполеон должен был присутствовать при ужасных картинах голодной смерти и замерзаний. Свидетели говорили, что когда он входил в Смоленск и посетил собор, то в храме Божием увидел кучи больных людей, боровшихся со смертью, видел рожениц, разрешавшихся от бремени, пришедших сюда за невозможностью выйти из города, и, не моргнув бровью, только смотрел, но не говорил ни слова утешения в этой юдоли страдания. Должно думать, что и в те три дня, которые он провел в Смоленске на обратном пути, окружавший его пейзаж был не менее безотраден; но внутреннее состояние его надломленного духа должно было быть совершенно иным. С чисто психологической точки зрения любопытно было бы знать: проскользали ли в его душу воспоминания о числе сотен тысяч людей, отправленных им в загробное бытие, скромных обликах подполковника Энгельгардта и коллежского асессора Шубина, расстрелянных им в Смоленске? Вероятно, нет. Но для Русской земли эти имена бессмертны и, по справедливости, должны бы пользоваться совершенно одинаковой славой, тогда как, почему-то, вследствие странной, но очень нередкой игры случая, о Шубине почти забывают, а помнят только одного Энгельгардта. Оба они были помещиками; оба они, вооружив крестьян и дворовых людей, защищались от мародеров и истребляли их; оба были схвачены французами и посажены в Спасскую церковь, служившую, по-видимому, местом заключения преступников, тогда как другие храмы обращались в конюшни; оба они были, наконец, расстреляны ими. Энгельгардт, не согласившись присягнуть Наполеону, не позволил завязать себе глаза пред расстрелом.

5-го ноября, в полночь, тронулся из Смоленска восвояси Ней и разрушил взрывами Королевскую крепость и восемь годуновских башен; вслед за очищением французами города, в него вступил майор Горихвостов. Когда стали сводить итоги убытков, то оказалось, что Смоленская губерния, не считая муки, овса и пр., пожертвовала 9.824,000 руб., а город Смоленск понес убытков на 6.592.000 р. Уборка тел по губерниям продолжалась целые три месяца; их клали скирдами, по две сажени вышины, и, прежде зарытия, сжигали.

Одна из площадей Смоленска украшена чугунным памятником 1812 г., в виде обелиска, осененного крестом, с бронзовыми украшениями, орлами и французскими пушками, открытым в 1841 году; имеется также памятник Глинке, поставленный на Блонье, против дворянского собрания, и открытый в 1885 году, по подписке со всей России; скульптором избран по конкурсу профессор Бок; отлит памятник на бронзовом заводе Морана. Глинка, в сюртуке, изображен стоящим и задумавшимся, будто слушающим те мотивы из «Жизни за Царя» и «Руслана и Людмилы», которые изображены бронзовыми нотными знаками на железной решетке памятника.

Из общественных садов Смоленска особенно замечателен Лопатинский сад. Вечером, при освещении фонарями и бенгальскими огнями, типичные очертания этого замечательного по своему расположению сада исчезают. Надо видеть его днем: тогда заметно, что он очень красиво разбит в древних стенах Королевской крепости, сооруженной Сигизмундом III; покрытые зеленью стены эти, так сказать, внедряются между садовых дорожек; всюду по сторонам видны бастионы, куртины, башни чернеют своими отверстиями потерны[28]. Из беседки, поставленной на самом высоком месте, замечаешь, что стены эти, словно не уместясь на вершине горы, сбегают вниз к еле заметному отсюда Днепру.

Сад этот, имеющий право на гораздо большее внимание со стороны города, чем то, которым пользуется, называется Лопатинским, потому что он разбит по почину бывшего смоленского губернатора Лопатина.

Из старинных храмов города, Свирская церковь Архангела Михаила, несмотря на некоторые пристройки, несомненно, очень древняя, конца XII века, и во многих отношениях заслуживает особого внимания. Во-первых, она служит прямым доказательством того, что древний Смоленск, чтобы стать Смоленском наших дней, передвинулся с прежнего места, что является общей чертой всех наших древнейших городов. Чтобы добраться до храма, надо выехать за город, в пригород, по песчаному пути, и, только миновав пригород, путник видит эту небольшую, но старинную церковь, окруженную кладбищем, на вершине песчаного холма. Проходить в церковь можно только сквозь отдельно стоящую шатровую колокольню и портик; храм кубической формы с абсидой, под одной головкой; купол, с четырьмя окнами в барабане, покоится на четырех столбах; освещена церковь в три света, небольшими окнами в решетках; арки с правой и левой стороны неправильной подковообразной профили. Когда-то, очень давно, здесь находился центр города, жили иностранцы и шла торговля; церковь эта служила придворной церковью смоленских князей; подле неё находился дворец и еще четыре храма. Сама она славилась красотой во всей «полунощной» и, как гласит Ипатиевская летопись, на удивление людей, изобиловала серебром, золотом и жемчугом. При польском владычестве, с 1611 года, она обращена в католическую или униатскую, об этом времени свидетельствуют польские фрески с латинскими надписями. Не без участия осталась Польша в выборе сюжетов; взяты те из них, которые могут наводить мысль на превосходство веры католической: падение стен иерихонских, то есть стен смоленских; состязание Христа с книжниками, апокалипсическая книга с семью печатями — знак победы, видение апостолом Петром сосуда с гадами, и т. д. Еще характернее древняя икона Божией Матери, на одной стороне которой имеется живопись православная, а на другой — католическая. Криптографическая надпись на хитоне Богоматери читается различно и до сих пор окончательно не разобрана, как и многие другие надписи польской иконописи на иконостасе. Много потерпела эта икона от французов: часть доски отколота и, вероятно, одновременно с поломанными полом, клиросом и иконостасом, пошла на подтопку в холодную зиму. Характер письма и выбор предстоящих святых на этой иконе те же, что и на иконе московского Успенского Собора, находящейся на правом столбе за патриаршим местом и привезенной из Херсонеса. Заслуживает также доверия мнение С. Писарева (местный археолог, церковный староста и заведующий смоленским музеем) о том, что находящийся здесь с 1833 года гроб, вытесанный из белого известняка, не имеющий крышки, — разбитой при вынутии гроба из земли, в развалинах смоленского Борисоглебского монастыря, на речке Смядынке[29], — принадлежит смоленскому князю Давиду Ростиславовичу (у. 1197), а найденный тогда же небольшой гробик — его сыну Изяславу. Князь Давид умер, приняв иноческий сан, и похоронен без княжеских принадлежностей,а сын его — в золотом венчике и с секирой. По пути в этот храм с берегов Смядынки, гроб гостил два года в городской полиции, а разбитую его крышку маляры употребляли для растирания красок.

Главная церковь Вознесенского монастыря — каменная, двухпрестольная, под невысоким плоским четырехпарусным куполом; она построена, как рассказывают, по плану, собственноручно начертанному Петром I. Этим великий император хотел засвидетельствовать заслугу игуменьи Марфы Родванской, которая, по прибытии Петра в Смоленск в 1693 году для казни стрельцов, вошла, будто бы, в комнату государя и, бросившись к ногам его, упросила отменить казнь. В благодарность за то, что игуменья Родванская «отдала мир и покой сердцу цареву», деревянная церковь заменена, по государеву повелению, каменной.

В настоящее время в монастыре около 200 сестер и послушниц. Основан монастырь в 1505 году, по повелению великого князя Василия Иоанновича; при поляках в нем поселились иезуиты.

Спасо-Авраамиевский монастырь очень стар, так как он основан за четыреста лет до постройки старой городской стены, что было в XVI веке. Он, по завету прежних дней, придерживается древних напевов церковного пения. Монастырь, видимо, очень небогат, — в нем всего четыре монаха и пятнадцать послушников, — и, по сравнению с женским Вознесенским, доказывает, как и множество других наших монастырей, преуспеяние женских пред мужскими. Этот факт, повсеместный в России, может дать содержание для бесконечного множества всяких заключений.

До 1611 года в монастыре покоились мощи первого архимандрита его, св. Авраамия, неизвестно куда скрытые поляками, тогда как мощи св. Меркурия были взорваны ими на воздух вместе с городским собором, так что в Смоленске чтят память двух угодников, когда-то в нем покоившихся. Один из учеников преподобного Авраамия, Ефрем, составил жизнеописание св. Меркурия и Авраамия, послужившее основанием для их житий, составленных св. Димитрием Ростовским в Четьи-Минеях. Ефремовская рукопись, писанная древнейшим полууставом, хранится в библиотеке местной духовной семинарии. Жилые монастырские здания послужили в 1812 году французам для помещения лазарета, а храм был обращен в хлебный магазин. При поляках в этом монастыре сидели доминиканцы.

При многочисленных переездах по городу и за город, многократно приходилось встречать древнюю городскую стену. Этим стенам, делу Годунова, теперь триста лет. они возникли благодаря обилию рабочих рук во время голодных годов; стены имели длины более шести верст, при ширине от полутора до трех сажен, и дробились на части тридцатью шестью башнями колоссальных размеров и разнообразных очертаний. Должно быть, вид этой стены, то взбегавшей на горы, то опускавшейся к Днепру, при бессчетном количестве вышек, зубцов и бойниц, был одним из внушительнейших. Стены Пскова древнее смоленских, так как внутренняя стена построена в ХIII веке, а наружная в XV, то есть когда смоленская еще и не строилась. Замечательно, что наружная псковская стена имела тоже около семи верст длины и тридцать семь башен. В Смоленске сохранилось теперь только семнадцать башен; большинство из них очень ветхи; одна обращена в архив судебных мест, другая в военный архив, третья в тюремную церковь.

Удобна для осмотра, и достойна этого, башня — круглая Веселуха, снабженная внутренними лестницами несколько лет тому назад для одного из императорских посещений. Она высится на самом краю города, на высоком холме, по скатам которого рассыпан выветривающийся кирпич и темнеют чахлые кустарники. Кладка башни своеобразная: кирпичи положены не горизонтально, а следуют наклону поверхности холма; в устоях стен кирпич клали поперечно, в стене — продольно общему её направлению. Говорят, будто, при постройке башен и стены, кирпичи эти не подвозились, а передавались из рук в руки, от самого Дорогобужа, с платой по денежке в день... Низ башни и стены бутовые. Подле самой башни, на краю ската, небольшая церковь Покрова Пресвятые Богородицы. Местами на стене виднеются деревья.

Вид с Веселухи превосходный. Долина Днепра не широка, но живописна, благодаря холмистым очертаниям обоих берегов; заметны следы старых «окопов», а вдали вьется путь двух железных дорог — московско-брестской и орловско-витебской. Пригороды, как и город, изобилуют садами; в разнообразных очертаниях и красках высятся верхи церквей и их колоколен.

В общем, вид Смоленска, несомненно, один из красивейших и не лишен некоторого сходства с видом Киева: тут, так же как и там, город поднимается от реки уступами, увенчанными верхами церквей, и потонул в садах; недаром смоленские сушеные фрукты начинают соперничать в торговле с киевскими, пользующимися известностью еще со времени Екатерины II.

Нет сомнения в том, что древние стены Смоленска во многих местах города могут мешать будничным требованиям жизни, но для сохранения их следует все-таки сделать все, что можно. Когда, в 1867 году, по положению комитета министров, некоторые части стены предназначались к слому, Александру II угодно было выразить: «Было бы желательно более внимательное охранение древних памятников, имеющих, подобно Смоленской стене, особое, историческое значение». В 1869 году, по Высочайше утвержденному положению комитета министров, стена эта передана в хозяйственное распоряжение смоленского губернского земства, так как городу поддержка её оказалась не под силу, а земство выразило на это свое согласие. Пример этот очень назидателен и делает смоленскому губернскому земству величайшую честь.

По если стены городские требуют сохранения и поддержки, то деревянный, на четырех устоях, мост на Днепре мог бы быть заменен более подходящим; об этом уже неоднократно заговаривали; стоимость его определена приблизительно в 120.000 рублей. Днепр здесь мелок; к числу особенностей его следует упомянуть о крупной рыбе «вырезуб», очень вкусной, но чрезвычайно костистой, которая, как рассказывают, держится только в этих местах течения Днепра. Не лишено интереса сведение о том, что в Днепре водились некогда бобры, теперь совершенно исчезнувшие; из записи короля Казимира, 1453 года, подтверждающей оклады, установленные Витовтом, явствует этот несомненный факт. Исчез бобер по всей Европейской России, также точно как исчезла сельдь в Балтийском море по всему его побережью, обильно плававшая до 1313-1315 годов и замененная с тех пор килькой. Изменились ли очертания холмов смоленских от землетрясения, бывшего здесь в 1801 году, неизвестно.

Длинный ряд обозрений достопримечательностей Смоленска завершился осмотром историко-археологического музея, помещающегося в здании городской думы. Музей открыт недавно, на пожертвования, и в будущем представит немало интереса. Любопытны в нем изображения соборной церкви, взорванной поляками в 1611 году, и медаль Сигизмундова, увековечивающая этот взрыв; курьезно одеяние русского консула в Вильне Давыдова, времен Екатерины II. есть кое-что из курганных раскопок, и желающие отваживаться на смелые заключения могут придраться к ольвиопольской монете, найденной около Дорогобужа, для того чтобы говорить о торговых сношениях смольнян во времена близкие к Рождеству Христову.

В заключение описания достопримечательностей Смоленска не лишне будет привести несколько строк из помещенной в «Историческом Вестнике» биографии Хмельницкого, автора известной комедии «Воздушные замки» и смоленского губернатора. Губернатором Хмельницкий был хорошим. Он много сделал для украшения города, еще не успевшего поправиться после 1812 года; устроил первую в России губернскую выставку, исправил крепостную стену, снес часть горы, мешавшей сообщению нагорной стороне Смоленска с Заднепровьем; но, тем не менее, ему пришлось пострадать жестоко по следующему поводу.

Государь приказал Хмельницкому возобновить в Смоленске одну из башен крепостной стены, разрушенную при нашествии французов в 1812 г. Башня была возобновлена, но постройка её обошлась в такую невероятную сумму (что-то около 200.000 рублей), что государь, осмотревши ее в бытность свою в Смоленске в 1832 году, заметил, обращаясь к Наследнику Александру Николаевичу: «Ну, брат Саша, кажется, в России только мы с тобою и не воруем».

Хмельницкого сперва перевели губернатором в Архангельск, но так как ревизионная комиссия по устройству шоссе набросила подозрение на него, то он был посажен в Петропавловскую крепость, где просидел пять лет, прежде чем признана была его невинность.

Калуга.

Собор. Замечательный купол. Иконопись. Знамя Старичкова. Калужская икона Божией Матери. Древние городища. Северская страна. Разбойники и раскольники. Ромоданово. Вид города. Кречетниковские постройки. Былое богатство Калуги и его образчики. Печальное положение Оки. Исторические воспоминания.

Собор в Калуге не отличается древностью, так как еще только недавно вступил во второе столетие своего существования; он построен во времена Кречетникова, первого наместника тульского и калужского, бывшего начальником русских войск в Польше, Литве и Малороссии во время раздела Польши, умершего в звании графа, пожалованном ему, когда он лежал уже в гробу, в 1793 году.

Собор очень красив и обширен. Поверх стен, облицованных разноцветным алебастром, на четырех массивных опорах поднимается очень красивый круглый купол, по времени и смелости постройки — 56 футов в диаметре — первый в России. Смелая идея его принадлежит бывшему городскому архитектору Ясныгину; возможность её осуществления оспаривал тогдашний профессор архитектуры Захаров, рассматривавший, по поручению академии художеств, планы этой церкви; неизвестно, чем окончилась переписка по этому делу, но смелый, красивый купол высится и до сегодня. Внизу, на барабане, в круглых медальонах помещаются изображения святых, между восемью окнами — пророки и апостолы. В соборе два придела; центральный алтарь круглый и между окнами его — колонны; основой иконостаса служат четыре коринфские колонны. рассказывают, будто лет двадцать назад уничтожена прежняя иконопись иконостаса, исполненная хорошими иностранными художниками, и заменена другой, русской, посредственной, причем, будто бы, допущено было на иконах старообрядческое сложение перстов; добавляют, будто это было сделано во внимание к тому, что в Калуге много всяких старообрядцев, чтобы этим увеличить число молящихся в соборе... Правда ли это? О том, что многие местности нынешней Калужской губернии, например, знаменитые Брынские леса, действительно служили центром раскола, придется сказать несколько слов впоследствии.

В соборе имеется копия знаменитой, чествуемой во всем православном мире иконы Калужской Божией Матери, оригинал которой хранится в семи верстах от Калуги, на реке Калужке, в местной церкви. Икона эта явилась в 1748 году, в доме боярина Хитрова, на чердаке, двум девушкам. По времени появления, равно как по письму (Богоматерь держит в руках книгу) эта икона, конечно, одна из самых новейших.

В соборе обращает внимание на себя также одна из известных всей России военных реликвий — знамя, спасенное калужанином Старичковым. Во время войны с французами, в 1805 году, знаменщик азовского пехотного полка унтер-офицер Старичков, будучи ранен, попал в плен и, сорвав знамя с древка, хранил его до самой смерти; умирая, он передал полковую святыню рядовому Чайке, тоже бывшему с ним в плену, который и представил знамя, по освобождении из плена, по принадлежности. Император Александр I повелел выдавать семье Старичкова по 400 руб. в год; жители Калуги, чествуя память калужанина, сложились и подарили жене Старичкова и его семье дом, а самое знамя достойно занимает подобающее ему место в соборе.

В русской истории Калужская губерния занимает весьма видное место.

Здесь, в 1238 году, когда города Калуги, упоминаемого впервые в завещании Дмитрия Донского, в 1382 году, вероятно, еще не существовало, Батый, после семинедельной осады, взял Козельск, названный им за упорную защиту «злым городом»; татары тогда перебили в Козельске всех «от отрочат до сосущих млеко», а о том, куда делся малолетний князь козельский Василий, говорится в летописи так: «не ведомо есть, инии глоголаху, яко в крови утонул есть, понеже убо млад бяше». Верно то, что с 1238 года началось на Руси иго татарское.

Здесь же, в 1480 году, на берегах рек Угры и Оки, в 12 верстах от Калуги, остановился сарайский хан Ахмат, пришедший сюда с намерением наказать Иоанна III, отказавшегося платить ему дань. Переправа через Оку татарской конницы у Опакова городища была отбита, а наступившая зима вынудила хана уйти восвояси.

Этим нашествием татарское иго окончилось; зима в этом случае, как и в 1812 году, была пособницей освобождения. Говорят, что то место при слиянии рек Оки и Угры, где сблизились противники, очень красиво; здесь стоить старинная церковь, остаток бывшего Спасского монастыря, служившего усыпальницей рода князей Воротынских. Стен монастырских теперь нет, но остатки укреплений еще заметны; в версте от храма, в деревне Городце, есть два или три искусственно сделанные крытые спуска в долину реки Оки. Не более двадцати лет тому назад при церкви еще имелась библиотека со старинными книгами и рукописями; было много могильных плит с надписями о княжении князей Воротынских. Теперь библиотека куда-то исчезла, а могильные плиты разбиты. Река Угра, преграждавшая татарам дальнейший путь, названа в местных летописях типичным именем «Пояса Богоматери».

Здесь же, в Калуге, убит тушинский вор в 1610 году. Ближайшим, главным очагом московской неурядицы тогда служили Калуга и Тула, и судьбе угодно было, чтобы именно в Калуге, когда-то гораздо более богатой и людной, чем теперь, убит был тушинский самозванец и притом рукой татарина.

Здесь же, наконец, в 1812 году, после боя под Малым-Ярославцем, Наполеон принужден был отказаться от отступления по местностям, не опустошенным войной, и идти тем же путем, по которому шел к Москве: прорвись он на юг, неизвестно еще, что бы было. Удача этого славного боя очень много зависела от некоего секретаря малоярославецкого уездного суда, чиновника Беляева, и вот почему. Когда Наполеон уже подходил от Москвы к Малоярославцу, наших войск, кроме, кажется, сотни казаков, тут еще не имелось. Французы подошли со стороны реки Лужи, запруженной несколькими плотинами и очень многоводной. Кликнув клич народу, канцелярист Беляев принялся разносить плотины, что и было исполнено под сильным неприятельским огнем; вода хлынула, разметала мосты, наводимые французами, и, залив городские луга на много верст, задержала вражескую переправу и дала время нашим сосредоточиться и начать славный трехдневный бой. По докладу бывшего губернатора императору Александру III, — докладу, основанному на документах и показаниях недавно умершего генерала Мирковича, состоявшего ординарцем при князе Кутузове, разрешена подписка по всей Россия на постановку в Малоярославце памятника находчивому канцеляристу. Подписка эта дала к 1888 году сумму в 9.300 руб. О подвиге Беляева не упоминают ни Богданович, ни Михайловский[30].

Заговорив о необходимости почтить память канцеляриста Беляева, следует сказать также о том, что правильнее было бы называть знаменитый Тарутинский бой «боем под Чернишней». В Тарутине, где поставлен памятник, помещался только штаб Кутузова, и, следовательно, своей славой село это пользуется совершенно несправедливо. Самый бой в официальных документах называется «боем под Чернишней», и происходил он не в Калужской, а в Московской губернии, на берегах речки Чернишни, пред помещичьей усадьбой, при сельце Рождественском. Знаменитая атака Мюрата у Дешинского леса происходила в самой усадьбе, продолжением сада которой является этот лес; убитый в этом деле генерал Багговут был похоронен в церкви Рождественского села, и уже после тело его перевезено в Лаврентьевский монастырь под Калугой; наконец, находящаяся в Зимнем Дворце картина Тарутинского боя, подтверждая сказанное выше, изображает совершенно наглядно местность подле названной старинной усадьбы, остававшейся, что очень любопытно и редко, около целых 400 лет в роде Жуковых.

История самого города мало чем отличается от других наших городов. Калуга, сравнительно, моложе других, потому что впервые упоминается, как сказано, только под 1382 годом в завещании Дмитрия Донского, которым, вероятно, и основана для защиты от Литвы. В XI, XII веках здесь хозяйничали вятичи, и просвещены они из Киева св. Кукшей; ему и его ученику язычники отрубили головы в селе Серене, в двадцати верстах от Мещойска.

Сходна история Калуги с историей других городов наших еще и потому, что Калуга стоит вовсе не на том месте, на котором возникла, а передвинулась, с течением времени, на четвертое место, на котором и находится с XVII столетия. Эти этапы, заметные по древним городищам, были изучены еще в 1871 году профессором академии наук Зуевым, при проезде его через Калугу в Херсон; этапы эти следующие: в восьми верстах, в селе Калужске; другой, ближе, в шести верстах, при впадении реки Калужки в Оку; третий, еще ближе, ныне совершенно исчезнувший, подле самого города, по пути к монастырю св. Лаврентия.

Говорят, что многие места нынешней Калуги служили кладбищем для старой; еще недавно, при прорытии труб на одной из улиц, обнаружили целое кладбище. говорят также, будто около загородного сада, погреба многих домов вырыты посреди другого обширного кладбища, причем живые люди вступали в странное общение с умершими, так как в этих погребах нередко провизия лежала на крышках высунувшихся из земли гробов. Собственно княжеской резиденцией Калуга служила недолго: по смерти Иоанна III она дана, в 1505 году, князю Симеону; да еще на короткое время, в 1600 году, Борисом Годуновым Густаву Шведскому, но заменена вскоре Угличем. Но, прозябая долгие годы в тени, Калуга приобрела неожиданно важное значение к концу XVI века, ко времени самозванцев.

Причины этого заключались в целом ряде особых условий, содействовавших тому, чтобы Калуга стала опорной точкой для деятельности тушинского вора. Так как торной дорогой татар с юга на Москву были всегда калужские пределы, то уже Иоанн IV не мешал укрываться в калужских лесах всяким беглым. Это служило как бы подспорьем к осуществлению одной из мыслей его — заселить землю Северскую людьми годными на ратное дело. Те же взгляды разделяли цари Федор и Борис Годунов, так что, согласно заявлению Авраамия Палицына, более «двадесяти тысяч сицевых воров, по мнозе времени, в сведении в Калуге и Туле обреташеся, кроме тамошних собравшихся воров». Это пестрое население составляло, как замечает Щапов, готовые полчища для самозванцев, с одной, и для развития раскола — с другой стороны. Скрываясь по засекам в Брынских (Мещовского уезда) и других лесах, беглые разбойники и всякие отщепенцы только и ждали удобного для своей преступной деятельности времени. Если служба их самозванцам была кратковременна, зато в истории раскола деятельность этих людей сказывалась гораздо дольше. Она стала особенно резкой со времен Петра I и управления св. Дмитрия Ростовского (1702-1709), когда, согласно указаниям иеромонаха Леонида, в его «Истории церкви в пределах Калужской губернии», раскол цвел здесь полным цветом. Отсюда в 1668 году бежал поп Косьма с товарищами в Польшу, где образовали знаменитую в истории раскола «Ветку». Здесь раскольники держались в такой силе, что, как видно из сенатских указов 1712 года, они целыми шайками нападали на помещиков, а в 1718 даже ограбили Мещовский Георгиевский монастырь. Здесь, в Пафнутиевом монастыре, сидел в заключении поп Аввакум. Наконец, как видно из губернаторских отчетов, еще до 1876 года самыми упорными из раскольников были здешние боровские и белевские.

Недалеко от Калуги расположено село Ромоданово, с названием которого связывают имя известного князя-кесаря, на обязанности которого было, между прочим, выслушивать доклады Петра I об его военных подвигах, производить его во все чины и называвшегося «величеством». Кесарский титул перешел к сыну его, пользовавшемуся милостями Екатерины I и Петра II; одному из Ромодановских, как сообщали, подарено это имение, находящееся против Калуги, на другом берегу реки Оки, в нескольких верстах.

Красивый барский дом в селе Ромоданове окружен старым садом, многие аллеи которого, обсаженные подрезанными деревьями, свидетельствуют о старых днях, когда у нас по деревням еще возникали парки, в настоящее время быстро исчезающие.

Если смотреть из долины Оки, Калуга город нагорный, что заметно и в самом городе, в особенности подле каменного моста перекинутого через сухой Березуйский овраг. С моста этого видны и долина Оки, и заокская сторона. Этот мост составляет одно из замечательных сооружений времен Кречетникова; в нем 74 сажени длины и около 15 вышины; он состоит из двух ярусов каменных арок. Мост этот в свое время, как и купол собора, вызвал восторженные описания современников «на назидание и общее сведение»; на нем помещалось 28 каменных лавок и гранитную кладку связывали железные полосы.

В пятидесятых годах эти типичные лавки, при губернаторе Смирнове, снесены, а железные связи раскрадены, но мост продолжает спокойно выситься, как и прежде. Вообще, время Кречетникова оставило тут много монументальных следов: корпуса присутственных мест, соединенные арками с крытыми галереями, губернаторский дом и пр. гостиный двор или «красный двор» с не лишенной игривости внешностью, окруженный галереей на круглых столбах, с балюстрадой вдоль крыши, построен, кажется, в 1826 году и производит торговли в год на 500.000 руб.

В 1886 году сооружен в Калуге городской водопровод; вода идет из родника, способного дать до 400.000 ведер в сутки, и поднимается на десятисаженную башню; говорят, что это место было подарено когда-то царем Алексеем Михайловичем собору или попу Никите. Улицы города в большинстве широки, мощены крупным камнем, что, однако, не мешает им быть иногда непроездно грязными. Любопытна легенда, сложившаяся в народе о том, будто в воротах между старым торгом и собором даже зимой тает снег, в силу того, что тут, будто бы, погребен тушинский вор...

Нынешняя Калуга далеко не то, чем была она в прежнее время. Любопытен в этом отношении факт, подлежащий, впрочем, проверке, будто после того как Наполеон I разгромил Лейпциг, современный тем дням городской голова Калуги, кажется Золотарев, простил Лейпцигу, от имени Калуги, с которым она торговала, 12 миллионов рублей долгу, вследствие чего в Лейпциге на бирже был, будто бы, вывешен портрет, или поставлен бюст, с надписью «благодетелю города Лейпцига»... Но и гораздо раньше этого имелись в Калуге представители очень крупных торговых предприятий. так, в 1756 году калужский «первостатейный» купец Шемякин, заодно с ярославским купцом Ярославцевым, учредил «Константиновскую коммерческую компанию», существовавшую до 1762 года, а в 1757 году, тот же Шемякин взял на шестилетний откуп все российские портовые, пограничные и внутренние пошлины. Факты эти очень убедительны; они значатся в калужской летописи, рукописи Руссова и приведены в очень хорошем исследовании истории Калуги («Памятная книжка» на 1861 год) Щепетовым-Самгиным.

К открытию наместничества в 1776 году, а в особенности после этого открытия, Калуга могла считаться городом очень богатым и, в торговом отношении, очень важным. Она в свое время, по торговле хлебными и мясными грузами, салом, щетиной и пр., как центральный пункт окского бассейна, служила посредницей между нашим югом и Орлом, с одной стороны; и Тулой, Смоленском, Царством Польским, Петербургом и Ригой, а следовательно и с заграницей (Лейпциг, Берлин), — с другой. в ней имелось несколько различных заводов, парусных, кафельных, писчебумажных, пивоваренных; кожевенное производство стояло так высоко, что старожилы еще помнят, как приезжал сюда известный кожевенный заводчик американец Диксон и приходил в восторг от выделки кож. Говорят, в Калуге сосредоточивалась также торговля жемчугом, отпускавшимся отсюда на сумму до 200.000 р. С Царством Польским торговали всяким товаром на 300.000 р.; одних яблок и груш шло в Москву на 100.000 р.; деревянная посуда вывозилась отсюда за границу еще в XVI веке.

Насколько точны эти цифры, взятые с показаний местных людей, сказать трудно; но несомненно, что нынешняя Калуга далеко отстала от прежней.

Еще действуют, это правда, несколько кожевенных заводов, да работает сотня кустарей веревочников; еще имеется налицо известное «калужское тесто», белое и черное, лакомство очень древнего происхождения, которое продавалось, говорят, не весом, а мерой «на локоть», то есть сколько его оставалось на руке, опущенной в кадку по локоть, но это, конечно, не важная торговля. Все былое богатство Калуги являлось, бесспорно, следствием судоходства по Оке и её притокам.

По описаниям тех дней, обильная хорошей рыбой, Ока была многоводна, глубока, снабжалась водой из семнадцати сплавных рек, не считая ручьев; если допускалось запружение рек, то не иначе, как со шлюзами для пропуска судов и плотов. Центральным пунктом верховьев Оки была Калуга с рекой Угрой, приближавшею ее к Смоленску, и рекою Упой, приближавшею к Туле. Еще лет тридцать тому назад, по словам местных жителей, под городом стояли целые караваны судов, от Бора до Плашкоутного моста; виднелись суда из-под Нижнего, с Волги, а по берегам высились в три ряда хлебные магазины, амбары и лесные биржи; барки устанавливались на протяжении трех верст, — тогда как теперь, как это значится в «Памятной книжке» 1885 года, барок бывает от 10 до 20, не более. «Как все это мало похоже на современную Калугу»,— говорит местный, заслуживающий полного доверия, исследователь. «Ока, продолжает он, имеет самый печальный вид и едва доступна самому ничтожному судоходству; маленькие плоскодонные пароходики, числом пять, едва добираются до Серпухова, с одной, и до Беляева, с другой стороны, да и то не без того, чтобы несколько раз не сесть на мель, а барки с капустой едва добираются до Калуги. Ока стала в этих местах чуть ли не сплавной рекой; из семнадцати сплавных притоков её, остались сплавными только Угра, Жиздра и может быть еще Болва, все остальные обратились в запруженные целым рядом плотин речонки, едва питающие несколько мельниц. Ни о какой заграничной торговле не может быть и речи; большое кожевенное и другие производства почти совсем не существуют; торговые дома Фалеевых, Игнатьевых и других, получавшие, лет тридцать назад, пушные товары прямо из Сибири, прекратили свои дела. Калуга не только не посредница между нашим югом и заграницей, но сама живет милостями Ельца и Ряжска, а сало и щетина разве только грезятся во сне местным старикам».

Причины всего этого заключаются в изменении общего строя России, в особенностях развития железнодорожных путей сообщения и, главное, в полном невнимании к кормилице Оке. С одной стороны, высохла Ока, потому что погибли леса, потому что иссякли её притоки, а о сохранении Оки не заботились. глубина её в Калуге ныне наибольшая только три сажени, а поднялась она весной 1888 года на целые 22 аршина; правда, говорят, будто в сороковых годах крупный помещик Шепелев составил проект охранения и урегулирования Упы и Угры и подал его в министерство путей сообщения, но ответа на проект не последовало. С другой стороны, при постройке железных путей, Калуга, перестав быть пунктом центральным, складочным, стала проходной станцией, потому что как Смоленск, так и Тула получили, через Москву, прямое сообщение с Орлом, Курском и всем югом России. Следует заметить, что причины принижения Калуги обусловили возникновение новых центров; так, лесная и рыбная торговля перебрались в Алексин, занимающий по товарному движению первое место в губернии, а хлебная торговля перешла на станцию Мятлево, занимающую по товарному движению третье место в губернии. Во всем этом несет Калуга ответственность за своих дедов и отцов, допустивших засорение Оки и её притоков.

Находящийся недалеко от Калуги Лаврентьевский монастырь основан, как говорит предание, князем Симеоном Иоанновичем над гробом калужского чудотворца св. Лаврентия юродивого, умершего в 1515 году. Мощи его покоятся в нижней, теплой церкви соборного храма, в богатой раке, крытой малиновою сенью с подзорами, на золоченых столбах. Сам соборный храм достаточно велик, покрыть четырех-ярусным сводом и имеет очень не художественную стенопись; древностей не представляет он никаких.

Приближаясь к монастырю от города, приходится проезжать слободу Подзаволье, населенную, в значительной степени, сапожниками, и довольно старый сосновый бор; недалеко отсюда другой, гораздо больший сосновый бор, принадлежит городу. Самый монастырь не велик, так как в нем всего четыре монаха и семь послушников, но здесь исстари пребывает калужский преосвященный.

Калужская епархия открыта в 1800 году, и первым иерархом её был Феоктист; он поселился тогда же на жительство в Лаврентьевском монастыре. Любивший блеск и пышность, статный и высокий, носивший даже дома богатые, бархатные подрясники и шитые золотом башмаки, дорогие чулки, ценные подвязки, ходивший на прогулки не иначе как в шляпе и с дорогой тростью в руках (История церкви в Калужской губернии, Леонида), купивший для архиерейских выездов лучшую карету, которую можно было отыскать в Москве, а именно императорский берлин, оказавшийся почему-то неудобным для Высочайших особ, Феоктист, первый калужский преосвященный, отличался также высокой образованностью и делал много добра. «Кто не умеет устроить своего дома, говорил он, тот плохой строитель и в доме Божием, где все мы лишь работники», и этим давал он некоторое объяснение своим взглядам на хорошую обстановку жизни. Его преемник Евлампий, переживший страшное время наполеоновского погрома, несмотря на свою болезненность, тоже любил дорогие платья и ввел здесь обычай носить монахам камилавки, широкие вверх; тогда как до того носили камилавки святогорского покроя, низкие, кверху несколько суженные. он имел обычаи платить за всякую работу не иначе как по рублю: за сшитую новую рясу и за пришитую пуговицу. Характерен способ насаждения им сада в Лаврентьевском монастыре, которого в нем до него недоставало. Это случилось так; с приближением весны, приказал преосвященный изготовить множество лопат, кирок, топоров, пригласил на рекреацию ректора семинарии со всеми служащими и учениками, угостил их и, сам подав пример, разбил и народил сад, так сказать, во мгновение ока. Характерно то, что оба первые названные калужские преосвященные любили также держать хороших лошадей, рысаков, и крупный рогатый скот; оба они развели в Лаврентьевском монастыре с большим успехом холмогорскую породу. Не лишнее будет заметить, что Феофилакту обязан своею фамилией известный профессор Надеждин, названный им так в семинарии, вследствие бойкости его ответов на экзамене. Монастырское кладбище имеет много красивых памятников; между прочим, на нем похоронены: поэт Нелединский-Мелецкий (у. 1829), генерал Багговут, убитый под Тарутиным-Чернишней и бывший военный министр Сухозанет. Здесь же, в Лаврентьевском монастыре, прибыв к Калуге, остановился некогда тушинский вор и несколько позже убит и обезглавлен по соседству с этим монастырем.

В Калуге заслуживают внимания земский инвалидный дом и училища: женское епархиальное, железнодорожное, техническое и реальное; в доме, занимаемом ныне городским трехклассным училищем, жил когда-то знаменитый имам Кавказа рыжебородый Шамиль.

Замечательнейший в Калуге дом, — это так называемый дом Марины Мнишек, в котором, по преданию, жил тушинский вор. Дон этот принадлежал Коробову, умершему четверть века тому назад, человеку, способному служить темой для легенды; он торговал жемчугом, никого не принимал к себе, нередко уходил гулять по длинным подземным ходам, существующим под домом якобы и теперь, но пред этими прогулками тщательно запирал все наружные двери; не под землей ли находил он марининские жемчуга? Позже домом этим владела вдова генерала Сухозанета подарившая его калужскому дворянству.

Трудно представать себе более наглядный памятник богатого каменного частного дома времени самозванцев, и нигде, конечно, как в Калуге, не сказалось это дикое время более ясно, более рельефно.

Время первого самозванца прошло для Калуги, как известно, сравнительно тихо, но взбаламученные страсти обусловили то, что князья Шаховской и Телятевский взволновали, во имя другого, еще не приисканного ими самозванца, всю северную, населенную всяким сбродом, страну, и тогда же выдвинулась вперед замечательная, не вполне объяснимая, личность холопа князя Телятевского — Болотникова.

Став во главе этого сброда, во имя царя Дмитрия, идет он от Калуги в Москву; разбитый Скопиным 2 декабря 1606 года, он прячется в Калугу и становится снова во главе 10.000 войска; разбитый Шуйским, он вторично прячется в Калугу, укрепляет ее, обводит валом и двойным рвом. Посланный царем осадить и взять его, Шуйский не может, однако, достичь желаемого; не более того делают другие, посланные против Болотникова, князья. не удается князю Мстиславскому сжечь острог, стоявший на месте нынешних присутственных мест, при помощи «деревянной горы», подведенной к острогу: Болотников делает сам вылазку и сам сжигает деревянную гору.

Попытки царя склонить Болотникова к покорности остаются тщетны; Москва принимает даже предложение врача Фидлера — отравить Болотникова; Фидлер, получив московские деньги, приезжает в Калугу и, уведомив Болотникова о цели своего приезда, получает другие деньги. После четырех месяцев осады, при том условии, что Болотникову передавались 15.000 царских воинов, 3 мая 1607 года приходится царским войскам снять осаду Калуги.

Только в августе 1607 года в Стародубе явился человек, принявший на себя роль самозванца, названного тушинским вором, ему отворили ворота почти все северские города, вокруг него стало войско, и он явился под Москву, в село Тушино, куда прибыла и красавица Марина, не замедлившая признать его за своего первого мужа и тайно с ним обвенчавшаяся. Здесь сослужил службу России, сам того не предвидя и не желая, король польский Сигизмунд; в надежде переманить к себе тушинцев, он устроил против вора заговор, узнав о котором, вор ночью 29 декабря 1609 года в навозных санях, в сопровождении своего шута, — у него уже завелся шут, — и немногих приближенных, оставив Марину, бежал в Калугу, куда и прибыл 1 января и остановился в Лаврентьевском монастыре. Калужане не замедлили признать его, и этим началось его, тушинского вора, калужское царствование, образовался калужский двор. В феврале, в трескучий мороз, сопровождаемая слугой и служанкой, прибыла в Калугу на коне Марина; прибыла она ночью, одетая в польский мужской кафтан из красного бархата, в сапогах со шпорами, с луком и тулом за плечами, а может быть с пистолетом и при сабле. Она тоже не замедлила составить свой штат, но только исключительно из одних немок, потому что полек налицо не имелось. Жители Калуги оказались очень довольны её приездом. Она остановилась, вероятно, в доме, носящем её имя.

Это были кровавые, пестрые, дикие дни Калуги! Желая отомстить полякам за тушинскую измену, а заодно уже и немцам, тушинский вор повелел истреблять их везде и всегда. Так проведал он, что много немцев обретается в Козельске и велел притащить их оттуда, чтобы утопить в Оке. В числе этих 52 человек прибыл и пастор Мартин Бер, оставивший нам известное описание событий того времени; он чрез посредство немок, окружавших Марину Мнишек, успел выхлопотать как себе, так и прибывшим с ним товарищам помилование.

Калуга тем временем веселилась и пировала. Поход самозванца на Москву, состоявшийся в июле, оказался неудачен, и он снова вернулся в Калугу. Казни следовали за казнями; не довольствуясь избиением поляков и немцев, вор начал избивать своих преданных ему татар, и на этом погиб: он пристрелен в 1611 году в версте от города, при выезде на охоту, князем Арасланом, отрубившим ему вслед затем голову. Шут Кошелев, сопровождавший убитого, вернулся в город, поднял тревогу; ударили в колокола, палили из пушек; Марина, готовившаяся в то время стать матерью, призывая калужан к мести, бегала из улицы в улицу, даже ночью, полунагая, с зажженным факелом в руках. Толпы народа то и дело ходили к Лаврентьевскому монастырю смотреть обезглавленного царька, лежавшего невдали; а затем, обмыв самозванца, похоронили его в Троицком соборе. Собор этот, немного позже, когда Калугой владел Сагайдачный, был сожжен им наравне со многими другими церквами; скоро вслед затем родила Марина сына «царевича», названного Иваном.

Сколько во всем этом красок, ожидающих художественного воспроизведения; тут даны историей величайшие сюжеты трагедии и любопытнейшие темы для опереток. Бред и неистовства не замедлили прекратиться, и близилось время успокоения; известно, что уже под знаменитой уставной грамотой земской думы, по слову Гермогена и Ляпунова, в числе 25 городов подписались и калужане.

Не в том ли именно доме, который носит теперь звучное имя Марины Мнишек и по подземным ходам которого искал свой жемчуг таинственный Коробов, происходило или предначертывалось многое из того, что рассказано?

Посредине широкого двора, поросшего за долгие годы не только густой травой, но и могучими деревьями, оттеняющими значительную его часть, — двора, кое-где изрытого грядками и никогда ничьей рукой не прибираемого, почти не видный с улицы из-за деревянного забора, стоит дом Марины Мнишек. В нем, принадлежащем калужскому дворянству, поселены бедные люди, и, согласно требованиям этой бедной жизни, внутренность дома совершенно переделана; внизу четыре комнаты под тяжелыми сводами и столько же наверху под потолком. Одна из старух, живущих в доме, рассказала, что в крайней комнате, внизу, не было вовсе дверей, и что она, старуха, сама спускалась в нее сквозь какое-то отверстие; имеется, говорят, заложенная лестница в одной из стен. Грязь в доме неописуемая; свету в комнатах внизу очень немного, так как окна малые, решетчатые; в одном из темных углов является груда мусора, главной составной частью которой являются изразцы и кафеля разобранных старых печей и железные прутья древнего громадного фонаря, высившегося когда-то на шпиле, торчащем и теперь над крышей.

Но если от внутреннего убранства дома не сохранилось ничего, то внешность его, за малыми исключениями, сохранилась полностью. Грациозное крыльцо на столбиках, каменные колонковые обрамления окон, фигурчатые пояса стен, молчаливо выносят неприятное лицезрение сорного двора, оживляемого поросятами, курами и драпируемого сохнущим бельем.

Почтенных остатков древности, подобных дому Марины Мнишек, в Калуге немного, если не считать остатков древних стен. Следует заметить, что в одной только Калуге, и именно в губернаторском доме, сохранились каким-то чудом екатерининские часы. Говорят, будто, при учреждении наместничеств, Екатерина II разослала такие часы и в другие наместничества; но о них как-то не слышно. Часы эти старые, нортоновские, с музыкой. Кажется, имелись в Калуге и другие подобные, присланные императрицей губернскому прокурору. Современен этим часам ковчег — соединение дерева с бронзой, в котором, в помещении дворянского собора, хранится грамота, данная той же императрицей.

Сама Екатерина II посетила Калугу в 1775 году, причем приезжала «нарочно» для её осмотра; местное женское одеяние, теперь почти совершенно исчезнувшее, полюбилось императрице настолько, что на двух медалях, выбитых в 1766 и 1779 годах, изображена она в этом калужском одеянии, причем на последней медали имеется надпись: «Се како любит ю». В таком же наряде повелела императрица написать и свой портрет. Тогда же посетила она полотняную фабрику Гончарова в Медынском уезде, в селе Полотняный Завод, в память чего отлито было в Италии изображение императрицы во весь рост, в греческом одеянии, переданное впоследствии Гончаровыми в Екатеринослав, где оно и находится. В селе Полотняный Завод, в тридцатых годах, гостил зачастую у своих родственников А. С. Пушкин, и там существовала, говорят, беседка, ныне сломанная, вся исписанная его стихами. Село это замечательно и до сегодня разведением канареек; их продано в 1887 году на 7.500 рублей, и делом этим занимались сто домохозяев. В былое время некоторые из них возили канареек в Томск и Иркутск и даже до Китая.

Если мало в России городов, имеющих такие любопытные страницы истории, как Калуга; если мало таких, которые, в силу множества причин, потеряли так много в своем значении, как она, то и Калужская губерния, в нынешнем её быту, представляет несколько вполне характерных особенностей. Во-первых, несмотря на то, что губерния эта одна из беднейших по качеству и количеству земляных угодий, исключая роскошные долины Оки и Угры, здешний народ все-таки не беднеет, и губерния является чуть ли не второй или третьей губернией в Империи, по производимым ей платежам и сборам; она, из года в год, почти безнедоимочна. из двухмиллионного оклада, в ней не добирается не более двадцати или тридцати тысяч рублей, а несколько лет тому назад в недоимке оказалась одна копейка. Есть уезды, в которых по взысканию недоимок вовсе не прибегают, народ платит сам, и казначейства в конце декабря едва успевают принимать платежи. Другой особенностью губернии является подвижность её населения; так, в 1887 году уходило на заработки мужчин, женщин и детей — 135.953 человека, то есть четвертая часть всего населения, в рабочем возрасте. Следует заметить, что недавнее обложение акцизом спичек коснулось, главным образом, Медынского уезда, Калужской губернии, потому что из Высочайше утвержденного мнения Государственного Совета 4 января 1888 года видно, что из всего ожидавшегося сбора на этот предмет по всей Империи, до 1 миллиона рублей, около половины, то есть 450.000 руб., падало на Калужскую губернию.

Заметим в заключение, расставаясь с Калужской губернией, что, как древнерусское насиженное место, она изобилует очень многими обителями.

Упомянем из них только о трех. Пафнутьевский монастырь известен знаменитой защитой князя Волконского против войск Лжедмитрия II, в 1610 г., князя, убитого у левого клироса во главе других 12.000 человек, тоже сразу избиенных; Георгиевский монастырь испытал на себе когда-то отважную дерзость раскольников, разграбивших его; наконец Оптина пустынь, основанная преподобным Оптой, раскаявшимся разбойником. Последнюю из них посетил, незадолго до смерти, покойный Ф. М. Достоевский; основные черты земного бытия основателя пустыни, бывшего разбойника, отличающиеся большой характерностью в ряду жизнеописаний других преподобных, основавших другие обители, послужили, конечно, притягательной силой этого посещения; для объяснения этого достаточно припомнить фундаментальные линии всех крупнейших произведений автора «Преступления и Наказания» и «Братьев Карамазовых», идущие от глубочайшего падения человека, путем раскаяния, веры и подвига, к его нравственному перерождению; преподобный Опта фактически пережил нечто подобное, и посещение его обители Ф. М. Достоевским вполне объяснимо.

Тула.

Тульский кремль. Собор. Замечательная стенопись и её история. История Тулы. Самозванцы. Болотников. Затопление Тулы. Оружейный завод и его история. Значение Тулы для России. Род Демидовых. Арсенал. Древлехранилище архиерейского дома и замечательный храм. О мифических фигурах.

Успенский собор в Туле находится в Кремле, расположенном подле реки Упы и её плотины и канала, игравших такую видную роль в истории города. Стены старого Кремля сохранились до наших дней почти в целости. они расположены четырехугольником, изрезаны по верху зубцами, имеют длины около версты и десять башен, и кажутся новее, чем стены других наших кремлей; прежний каменный кремль был построен в 1520 году при великом князе Василии, внутри еще более древней деревянной стены, и назначался для защиты города от татар и литовцев; в 1784 году, по повелению Екатерины II, при наместнике Кречетникове, обветшалые стены подновлены; башни вторично надстроены в 1821 году при Балашове, и вот почему тульский Кремль выглядит гораздо юнее и бодрее всех своих маститых однолетков. На площади, в Кремле, поднимаются рядом два собора: летний и зимний. Собор этот еще издали заметен своими пятью луковичными маковками, окрашенными резкой синей краской, по которой рассыпаны золоченные звезды, и очень высокой 33-саженной, отдельно сидящею, колокольней. Собор просторен и красив. Восьмигранный купол его имеет восемь окон и покоится на четырех опорах; в храме — три нефа, накрытые круглыми сводами; окна, по десяти с каждой стороны, расположены в два света; иконостас золоченый, четырехъярусный; нижние части столбов обрамлены иконами в богатых ризах, большей частью посильными вкладами богатых тульских купцов. Храм изобилует фресковой живописью: она расстилается по всей верхней части стен; живопись имеется также в куполе и в боковых нефах; между окон, на стенах, помещены изображения известнейших ликов Богородицы, наиболее чествуемых в народе; в каждом из окон, в арках, — по изображению Спасителя, а под окнами — изображения церковных соборов. Это обильное «постенное расписание» — однолеток самому собору, освященному в 1766 году; в современной тем дням «описи собора» значится: «два лета росписывали 36 человек стенным писанием ярославские иконники Афанасий Андреев Шустов с товарищами, дано им... (в тексте пропуск), а потом им же уступлено прежних около 750 руб.»; «еще же на оных иконников стало харчей привести из Ярославля и обратно отвести в Ярославль и дано стенноседцем, подмощиком и левкащиком толкачам извести, тирщикам красок, за посуду и кисти пшеницы, клею, вина и пива: а было тирщиков на каждый день по 8 человек, да еще поденщиков было толкачей, подмощиков, водоносов извести на каждый день расположено было по 30 человек и иное росписание со всеми означенными припасами и с золотом всего вышло денег 3.000 рублей».

Начали они свои работы в мае 1765 года, окончили в сентябре 1767 года, и, как по сохранности, так и по обилию живописи, фрески тульского собора достойны довольно обстоятельного исследования. Между множеством икон есть очень богатые, но древних нет. Три иконы собора принадлежат кисти известного сто лет тому назад в Туле иконописца Григория Белоусова. Этот Белоусов был тульским оружейником и пользовался доброй славой и хорошими заработками, когда в 1768 году коломенская консистория указала, чтобы «в Туле за иконописными художниками иметь смотрение иконописцу купцу Уральскому». Белоусов обиделся этой опеке и писал в прошении следующее: «Я нижайший имей живописное художество, писанное из яйца на подобие греческого писания, а он, Уральский, пишет из масла живописным художеством, и так ему, за неимением яишным мастерством писания, за мной присмотра иметь невозможно». Чем кончилось это характерное пререкание, — неизвестно. Любопытен и следующий факт из тульского иконописания. На одном из столбов собора имеется образ Казанской Богоматери с предстоящими Гурием, Варсонофием, Алексием и Марией Египетской; следует заметить, что иконы с таким же редким сочетанием изображений этих именно святых есть почти во всех церквах Тулы, что заставляет предполагать одного какого, либо таинственного, богатого жертвователя. Сообщая об особенностях собора, следует вспомнить также что, согласно сведению «Тульских Губернских Ведомостей» 1854 года, бархатный балдахин с золотой бахромой и кистями, под которым в 1826 году помещался здесь, по пути в Петербург, гроб императора Александра I, назначен был осенять алтарь собора.

Тула возникла, в виде острога, очень давно, гораздо ранее Москвы и Калуги, а именно, если верить летописи, в 1147 г. и на том именно месте, на реке Тулице, при впадении её в Упу, на котором находится и по настоящий день завод; имеется также сведение, будто бы Тула основана выходцами из Рязани и что в стране этой обитали некогда вятичи. Лет за сорок до Куликовской битвы, в 1380 году, городок Тула принадлежал татарской царице Тайдуле, той именно, которая исцелена от слепоты св. Алексеем митрополитом и от имени которой, едва ли, впрочем, основательно, произвели Карамзин и Полевой название Тулы. Временно принадлежала Тула Москве, но окончательно уступлена она, одновременно с Рязанью, Иоанну III, племянником его, князем Федором Васильевичем, в 1503 году.

Много осад стены не стареющего тульского Кремля выдержали от татар, ходивших с этой стороны на Москву; как не вспомнить, что знаменитое Куликово поле находится в Тульской губернии? Как не вспомнить, что недалеко от Тулы, к югу, на торном пути татар, на так называемом Муровском шляхе, имела место знаменитая Судьбищенская битва 1555 г., составившая славу Шереметева; тоже недалеко отсюда, к северу, на берегах Лопасни, в 1572 году, стяжал себе бессмертие Воротынский, и «всхолмились» знаменитые курганы над сотней тысяч татарских тел.

С окончанием татарских погромов тульские пределы пошли навстречу еще более печальным событиям: в 1604 году бродяги и украинская вольница под начальством Хлопки Косолапа взяли Тулу, и в городе началось тогда десятилетнее управление разбойников.

В самом начале этих мрачных дней, Тула била челом самозванцу; он объявил ее своей столицей и 1 июня 1605 года, при звоне всех колоколов церковных, вступил в нее во главе своих полчищ. Здесь, в Туле, архиепископ Игнатий первый провозгласил самозванцу многолетие и привел людей к присяге ему; из тульского Кремля послал Лжедимитрий в Москву свою грамоту, и народ московский низложил царя Федора Борисовича; сюда, в Тулу, прибыли к самозванцу большие бояре, сонм царедворцев, синклит московский, представили Лжедимитрию печать государственную и ключи от казны.

Отсюда послан был наказ в Москву убить царя Федора и мать его Марью Григорьевну, причем красавицу Ксению Борисовну представили самозванцу, и он держал ее при себе, в печальной службе, целых пять месяцев; отсюда, наконец, после двухнедельного сидения, отправился самозванец на Москву, чтобы стать лжецарем, и был пристрелен почти ровно через год после этого.

Окончание отношений бунтовавшей Тулы к Лжедимитрию имело продолжением своим властвование в ней мятежа под знаменем самозванца Лжепетра, вора Илейки и перенесение из Калуги в Тулу главной деятельности Болотникова.

Здесь, с 10 июня 1607 года, началась долгая осада болотниковских мятежников громадным стотысячным войском московским, под предводительством самого царя Василия. Ничего не могли сделать царские силы против храбрости предводимых Болотниковым мятежников, и только в сентябре принялись московские ратные люди, по совету боярского сына Кровкова, затоплять Тулу. Собраны были мельники и повелено многим тысячам ратников носить в мешках землю на берег Упы, к устью Воронки, две с половиною версты ниже Кремля, поднимать там плотину и прудить реку иструбами, набитыми землей. Быстро поднявшаяся вода не замедлила залить все улицы города, острог и Кремль и вынудила главарей мятежа — князей Телятевского и Шаховского и самого Болотникова, повести с царем переговоры и сдаться ему под условием помилования. Царь, зная, что другой враг, новый Лжедимитрий, недалеко, дал свое согласие; но, тем не менее, Илейка был закован и после повешен в Москве; Болотников отвезен в Каргополь и утоплен в пустынном озере Лаче; Шаховской, «всей крови заводчик», сослан за Вологду и принял позже преступное участие в делах следовавшего самозванца, а князя Телятевского «из уважения к его родственникам», говорит Карамзин, «не лишили ни свободы, ни боярства, к посрамлению сего вельможного достоинства и к соблазну государственному: слабость бесстыдная, вреднейшая жестокости!» Телятевский спокойно умер боярином в 1612 году.

Взятие Тулы праздновали в Москве не меньше, чем взятие Казани: так важно считалось её падение. Присягнув Владиславу, Тула еще раз возмущена была деятелем обоих Лжедимитриев Заруцким, во имя сына Марины, калужского царика Иоанна, повешенного, как известно, на четвертом году от рождения, и только в 1612 году на голос Пожарского приведена к закону окончательно.

Если за время междуцарствия в истории Калуги великую роль сыграл огонь, спаливший деревянную гору, — в Туле за то же время много сделала вода; еще в 1850 году видны были остатки исторически важной плотины против села Мяснова, а сонные воды, когда-то уничтожившие великую крамолу, смиренно действуют в мастерских тульского завода. Осмотр этого завода, замечательного не только в России, но и во всем Свете, представляет громадный интерес.

Оружейное дело в древней Руси было делом довольно распространенным. Так, источники гласят, будто оно процветало, например, в Устюжне, Новгородской губернии, где во времена Иоанна Грозного стояло до 800 кузниц, исполнявших заказы царские на оружие, и вечный грохот поднимался в те дни над этой пустынной теперь местностью, бывшей в те дни чем-то вроде современной нам Тулы. В Устюжне жили тогда «устюжане-кузнецы, люди каменны», в настоящее время переведшиеся совершенно. В Туле оружейное дело, возникшее тоже кустарным путем, то есть самородком, едва ли моложе, так как исторические сведения о нем уже совершенно документальны с 1595 года. Несомненно то, что если царь Феодор Иоаннович и Борис Федорович Годунов даровали в только что названном году 30 самопальным тульским мастерам за рекой У пой землю, то, значить, местное мастерство требовало внимания и было уже достаточно развито.

Быстрота этого развития видна, между прочим, и из того, что уже при Петре I, ровно чрез сто лет, самопальников налицо имелось 749.

Насколько серьезно смотрело правительство на тульское оружейное дело, видно, между прочим, из тех крутых мер, которые в защиту и развитие его принимались. В 1703 году, когда повелено было делать в Туле ежегодно вместо 8.000 фузей 15.000, для сбережения леса от усиленной плавки чугуна частными людьми, послан был стольник Тютчев с приказанием «истребить» в Туле и окрестностях все плавильные и ручные домны, предоставив право сохранения 10 домен одним только казенным кузнецам. Около 1705 года вводится очень строгая браковка ружей при приеме их в казну, причем дело это поручено старосте Мосолову, и приемщикам объявлено, что за их нерадение «учинено им будет наказание безо всякого милосердия кнутом», а «мастера по розыску и свидетельству клейм повинны будут смертного казнения»; в 1709 году, опять-таки под страхом смертной казни, запрещено выделывать в Туле оружие из местного железа, а повелено делать таковое из сибирского.

Собственно основателем завода был, конечно, Петр I. Указ его об этом 12 февраля 1712 года свидетельствует также, несомненно о том, что до того производство оружия в Туле было делом исключительно кустарным, так как, по воле императора, оружейные заводы, «на которых бы можно ружья, фузеи и пистолеты сверлить и обтирать, а палаши и ножи точить водою», возникали именно с тою целью, «чтобы по домам где кто живет ружья впредь не делать».

Начало заводу положено именно там, где, по преданию, основалась сама Тула, при слиянии рек Упы и Тулицы. И тут для развития завода крутые меры прежних лет получили свое продолжение. Императрица Анна, в 1754 году, по ходатайству тульских оружейников, повелела уничтожить все находившиеся на 200-верстном расстоянии от Москвы железные, хрустальные и стеклянные заводы, но зато и оружейникам в 1755 году, под страхом смертной казни, повелено употреблять железо сибирское, а не местное. Оружейное дело развивалось настолько быстро, что уже в 1775 году, при посещении завода Екатериной II, утвердившей положение о заводе и собственный суд для оружейников, пришлось подумать о перестройке завода, и в 1781 году на месте старого появляется новый деревянный, в котором от поры до времени стали возникать отдельные каменные постройки; первая паровая машина поставлена в 1810 году. В 1834 году пожар уничтожил почти все, что имелось налицо, и тогда-то, после восьмилетних построек, в 1843 году, освящен новый каменный завод, обошедшийся казне в 2.600.000 рублей.

В 1864 году тульские оружейники сделались свободными от обязательных отношений к заводу, а самый завод передан, на что была в то время мода, в арендно-коммерческое управление; выделка оружия доходила до 60.000 в год, причем, в прямое противоречие с указом Петра I, в силу давности и привычки, значительная часть работ производилась все-таки ручным способом и по домам оружейников.

В 1870 году завод должен был перейти снова в казенное управление, и тогда же в Туле, в апреле месяце, под председательством свиты его величества генерал-майора Нотбека, собралась и принялась за дело комиссия для выработки программы лучшего переустройства завода, согласно новейшим требованиям при условии совершенного уничтожения работ оружейников по домам и с тем, чтобы воспользоваться, насколько это возможно, уже существовавшими устройствами и приспособлениями. Проекты этой комиссии, бесспорно, одной из самых удачных, энергичных и добросовестных, утверждены в октябре того же года, вслед затем заключены контракты, приступлено к работам, и когда в августе 1873 года все строительные работы были окончены, паровые и водяные двигатели и проводы в 2¹/₄ версты длиной установлены и приведены в действие, водоснабжение и газовое освещение готовы и из числа предположенных 900 машин 700 находились уже в работе,— решено было произвести торжественное освящение завода. Общие расходы по переустройству завода достигли 2.900.000 рублей.

Насколько выгодна и неотразима была эта затрата, видно, между прочим, хотя бы из одного только примера. Задельная плата при изготовлении малокалиберной винтовки до переустройства завода при полу-ручной работе достигала 3 руб. 84 коп., после переустройства при вполне машинной ра боте, она понизилась до 1 руб. 58 коп., что при годовом заказе хотя бы в 75.000 штук дает сбережения на одни только малокалиберные винтовки около 170.000 руб.

Один перечень мастерских, из которых каждая вполне типична по характеру её деятельности, уже заслуживает внимания. Вот эти мастерские: ложевая, штыковая, турбиновый дом, пушечная, приборная, перезубки слесарных пил, полировочная, сборки стволов к пушкам системы Гочкиса, лакировки лож, столярная, стрельбище, кузнечная, инструментальная, замочная, ствольная, приемный покой, приемная комиссия и музей. Для того, чтобы еще нагляднее убедиться в том, какие огромные силы работают на оружейном заводе во всех этих бесконечных вереницах мастерских, следует указать только на несколько главных цифровых данных:

1) С 4 марта 1872 года по 14 августа 1883 года заводом было сдано 1.000.000 винтовок, причем в одном 1878 году—160.000 штук. Наряд на 1888 год достигал только 24.900 штук.

2) Самой большой стоимости заказы достигали в 1878 году, а именно— 3.105.601 руб.

3) Наибольшее количество рабочих имелось в 1877 году — 5.330 человек; в 1888 работало только 2.280 человек.

4) К числу наиболее крупных изменений в механической части завода, с 1873 года, следует отнести: замену турбин Жонваля в 360 сил турбинами Франсиса в 400 сил, действующими при меньшем падении воды, и 4 паровых котлов, во 120 сил, для малой машины — 3 котлами в 60 сил каждый.

При обходе мастерских по длине приводов в 2¹/₄ версты длиной и при работах почти 3.000 человек, мужчин, женщин и детей, нельзя не любоваться не только удивительным качеством машин, движения которых, несмотря на всю силу, даже не слышно, но и правильностью распределения работы и умелостью рабочих. Видно было, что в руках и глазах этих людей сказывалась более чем трехсотлетняя преемственность работы, и нельзя было не припомнить рассказа Н. Лескова «О тульском левше и о стальной блохе», который так хорошо всем известен.

В рассказе этом перепутаны: и Твердиземное море, и граф Кисельвроде, и атаман Платов, и действуют два императора: Александр и Николай Павловичи; но самая суть ясна, как Божий день. Англичане сумели поднести царю Николаю I на удивление в бриллиантовом орехе стальную блоху, «аглицкую нимфозорию», двигавшуюся и делавшую всякия «верояции», если только её «брюшную машинку» заводили ключиком в семь поворотов, а тульские оружейники ухитрились эту самую аглицкую блоху на подковы подковать, что Государь сам в «мелкоскоп» увидеть изволил.

Насколько дробны работы оружейников и машин, можно убедиться чуть ли не на всяком станке, чуть ли не при всяком «переходе» того или другого предмета. «Переходом» называется странствие какой-либо отдельной составной части оружия, или даже отдельной части, от машины к машине и от станка к станку. Так, например, в одной только замочной мастерской, части замка драгунских ружей делают:

Коробка — 59 переходов.

Затвор — 40»

Замочная трубка — 37»

Ударник — 18»

Боевая личинка — 13»

Стволы к бердановской винтовке путешествуют по 63 переходам, ложа по 28 переходам, составные части штыка совершают не менее 106 переходов, и даже такой, по-видимому, не хитрый предмет, как шомпол, делает их не менее 10. А если принять в расчет, что в предметах мелких требуется удивительная точность, даже в десятых частях точки, то нельзя не воздать должного распорядкам завода и не признавать полной справедливости его славы.

Немало любопытного представляет музей завода, в котором, во множестве образцов, хранятся все видоизменения огнестрельного оружия, чуть ли не за все время от изобретения пороха. Да и где же как не тут быть собранными этим образцам, так как именно из Тулы образовались у нас Сестрорецк, Екатеринбург, Ижевск. Отсюда же, по желанию графа Н. П. Шереметева, в очень давнее время пошли мастера в знаменитые с тех пор Павлово и Ворсму. Туляком был, наконец, старик Никита Демидов, посеявший счастливой рукой горнозаводскую деятельность на Урале.

Об этом туляке Демидове, да вообще о Демидовых, очень немного воспоминаний в Туле, хотя род их пошел отсюда. Известно, что Петр I, посещая Воронеж, часто проезжал Тулу; он ознакомился в 1696 году с работой оружейника Никиты Демидова и тогда же позволил ему устроить при впадении Тулицы в Упу завод, опередивший, таким образом, основание казенного завода на целых 16 лет.

Тут испытана была, по воле Петра I, железная руда с речки Невьи на Урале, и указом 1702 года Демидову для добычи этой прекрасной руды отданы железные заводы на Невье, чем и положено начало уральскому производству; нужные для постройки завода на Урале мастера взяты были Демидовым из Тулы.

Демидов умер в 1725 году, на 69 году от роду. Судьба семьи Демидовых в Туле не лишена трагизма, потому что один из братьев, Григорий Никитич, застрелен старшим сыном, за это самое казненным; имеется налицо и процесс между Акинфием Никитичем и его сыном Прокофием. Очень немногие из ближайших родных основателя рода старика «Демидыча» покоятся в местных гробницах чеканной работы в Христорождественской или Николо-Зарецкой церкви, построенной в Туле Акинфием Никитичем, унаследовавшим ум и энергию отца, вместо старой деревянной Никольской, в которой был похоронен старик Демидыч.

Церковь эта, по времени постройки, в 1734 году, явилась одной из величественнейших в Туле: в два этажа с чугунными помостами на железе, с крутой железной галереей, обегавшей весь второй этаж храма и сообщавшейся, через улицу, с отдельной колокольней. Много было пожертвовано в эту церковь ценной утвари; на колокольне играли огромные часы с курантами; но, по-видимому, разрушение последовало весьма скоро, и местный исследователь старины Афремов, в своей «Истории Тулы», рассказывает о том, как засыпаны были гробницы Демидовых мусором и как виден был в головах второго от стены гроба невредимый женский череп Афимьи Ивановны. Говорят, что этому разрушению много способствовали различные искатели кладов, хозяйничавшие как в храме, так и в подземельях бывшего дома Демидовых. дома, поражавшего некогда своим богатством, но от которого теперь нет более и следа; дома, в котором Акинфий Никитич дважды угощал в 1744 году императрицу Елисавету и наследника престола Петра Феодоровича и его невесту Екатерину Алексеевну по пути их на богомолье в Киев и обратно.

В этом же доме, в 1775 году, останавливалась, по прибытии из Москвы, императрица Екатерина II; пожар 1779 года уничтожил этот дом; его не возобновляли, а самое место продано Баташовым. Баташовы, Мосоловы, Лугинины пошли тоже из Тулы, от тех же исторически известных «молотобойцев», людей дела и энергии, как и Демидов; все эти имена хорошо известны на Урале и поныне.

Неисчерпаемые богатства Демидовых никогда не иссякали, и поэтому поистине удивительно, как это через сотню лет с небольшим памяти Демидовых на древнем их пепелище, Туле, почти не существует, тогда как в далекой Италии, на одной из городских площадей высится, говорят, богатый памятник одному из представителей их рода. Позднейшие представители рода Демидовых, знаменитые жертвователи и создатели московского воспитательного дома, ярославского лицея, дома трудящихся, Демидовской премии и целого ряда других высокополезных учреждений, поглотивших многие миллионы, покоятся теперь, — кто в Москве, кто в Петербурге, а родная тульская усыпальница могла бы собрать их вместе, и уж, конечно, не недостаток в средствах явился бы этому помехой.

Между туляками встречаются настоящие артисты на гармонике — этом родном нам инструменте, который, в pendant самовару, здесь, в Туле, вполне дома и расходится отсюда по всей России в неисчислимом количестве. Гармонное дело — одна из важных отраслей местного кустарного производства, которое, в свою очередь, в Тульской губернии свило себе одно из самых прочных гнезд.

Тульский арсенал очень хорошо дополняет картину современной техники производства оружия: на заводе сказывается, в шуме и грохоте, последнее слово этого производства, — в мертвом молчании арсенала сохраняются образчики прежних дней. На месте существующего теперь арсенала, или, правильнее, отделения оружейного завода, в 1711 году, при стольнике Климентии Матвеевиче Чулкове, для хранения оружия, был устроен Оружейный двор, на котором строения были деревянные; в 1715 году, по предписанию Брюса, генерал-фельдцейхмейстера, прославившегося, между прочим, своим календарем, о котором добрые люди толкуют не редко и теперь, на оружейном дворе заложено вместо деревянного каменное здание, оконченное только в 1718 году пленными шведами. В 1786 и 1787 годах здание это разобрано, и на старом фундаменте поставлен новый арсенал. В нем хранились, между прочим: оружейный ствол, по которому императрица Екатерина Великая три раза ударила молотком, и стальное блюдо, на котором был поднесен этот ствол (предметы эти в настоящее время находятся в музее оружейного завода); несколько древних орудий — пищали, самопалы и пушки, бывшие на стенах тульской крепости и поражавшие татар и московскую рать царя Василия Иоанновича Шуйского; древние мечи, секиры и бердыши и взятые под Полтавой шведские ружья.

Орудия и большая часть оружия взяты в московскую Оружейную Палату и в московский арсенал. В имеющихся в настоящее время в арсенале налицо образцах оружия нет ни одного экземпляра старше пистолета 1774 года и ружья 1758 года. Бывшие ранее в арсенале две чугунные пищали 8-фунтового калибра, длиной 2 аршина 10 вершков, отлитые в 1646 году, с титулом царя Алексея Михайловича, и одна чугунная корабельная пушка, вырытая в 1843 году из земли близ плотины бывшего демидовского завода, в настоящее время тоже находятся в Москве. В главном здании отдела с боковыми палатами хранятся малокалиберные пехотные и драгунские винтовки, пехотные винтовки Крынка, кавалерийские карабины и револьверы системы Смита и Вессона. Все упомянутое оружие изготовлено на тульском оружейном заводе, и им можно вооружить армию до 100 тысяч человек. Отдел имеет в настоящее время своим назначением: 1) прием и хранение изготовляемого на заводе оружия и запасных к нему частей; 2) снабжение этими предметами артиллерийских складов Империи и войск; с 1880 года к этим действиям отдела присоединились: прием и хранение оружейных патронов и снабжение ими частей войск и складов, за все это время принято в отдел 206,5 миллионов патронов, количество почти достаточное для ведения порядочной войны. Среди тульских благотворительных и образовательных учреждений заслуживают особенного внимания дом призрения бедных, обеспечивающий 150 стариков и старух, затем Николаевский, Мариинский и Красноглазовский детские приюты. В женском епархиальном училище особое внимание обращается на успехи воспитанниц в живописи. Успенский женский монастырь в Туле построен царем Алексеем Михайловичем, но в котором именно году его царствования — не известно.

Тульский архиепископ пребывает на архиерейском дворе. Это, действительно, двор, на котором красуется одна из древнейших церквей Тулы — Похвалы Пресв. Богородицы, когда-то принадлежавшая Предтечеву монастырю, основанному тульскими боярами и посадскими людьми в память обороны Тулы от Девлет-Гирея в 1552 году. От прежних трех церквей монастырских осталась только эта одна, подновленная в 1865 году. Церковь, действительно, любопытна во многих отношениях. Хотя многое в ней перестроено, в трапезе выведены своды, расширены пролеты арок, открыт новый вход, а галерея с северной стороны обращена в ризницу, тем не менее, старое обличие храма выступает очень хорошо. Храм не велик, на нем три пирамидальных верха; средняя часть его меньше трапезы и алтаря, но значительно выше их; под сводом голосники; связи в стенах деревянные, а самые стены, сложенные из больших кирпичей, засыпаны в средине щебнем и залиты цементом. Яркость свежей окраски, новый мозаичный пол, несколько новых иконописных изображений, хотя и не вполне соответствуют старине основных линий построения, но и не уничтожают их, а это, — при том условии, что реставрации у нас, к несчастью, почти всегда равносильны уничтожению былого — уже заслуга, и не из последних. Любовь и уважение к глубокой старине сказались здесь также и в том, что сюда, в нижний этаж церкви, перенесено в 1887 году тульское епархиальное древлехранилище, возникшее по почину самого высокопреосвященного. Иконы, напрестольные кресты, многие сосуды, панагии, палицы и пр. достойны полного внимания. Характерна лохань-блюдо и при нем рукомойник для омовения рук епископа пред священнодействием, работы 1697 года, с изображениями на морских волнах чудовищ и обнаженных фигур языческого мифа: похищение Юпитером Европы, поэта Ариона на дельфине и т. д. Надпись, вырезанная на блюде, свидетельствует, что оно дано было неким гостем Шустовым «7205 г. маия в 11 день в граде Коломны в соборную церковь Пресвятые Владычицы Богородицы» на вечное поминовение о его сыне и других родных. Подобных изображений имеется в наших ризницах не малое количество; таково, например, старинное блюдо великого князя Мстислава в Кирилло-Белозерском монастыре, Новгородской губернии, с изображением Персея и Андромеды. Здесь же имеется в древлехранилище пример изображения ветхозаветных пророков на предметах священных, как, например, на иконе «Похвала Богородицы», XVII века, где подле Богоматери, восседающей на троне, виднеются: Захария, Даниил, Иаков, Моисей, цари Соломон и Давид, Исайя, Аввакум, Авдей, Иеремия, Иезекиил, все в сияниях; а внизу, коленопреклоненный, без сияния и не названный пророком, Валаам.

Подобному изображению пророков имеются также другие примеры; есть даже на иконостасе Успенской церкви в селе Веневом монастыре, Веневского уезда, изображения Гомера, Менандра, Аристотеля, Дуфина, Афротиана.

По пути к выставке промышленных изделий Тульской губернии, преимущественно кустарных, путниками посещено здание окружного суда, в котором имеется памятник императору Александру II, сооруженный в 1886 году чинами судебного ведомства.

В истории развития кустарного дела в Тульской губернии особенно выделяется 1817 год, когда на местный завод поступил англичанин Джонс; в этом году, впервые устраиваются штампы для ковки частей ружейного замка, чрез это освободилось от работ на заводе огромное количество рабочих рук, главным образом, кузнецов и слесарей, которые и разнесли кустарное дело, и без того сильно развитое, по городу и деревням. Развилось оно совершенно органически, из цехов или отделений разных работ, существовавших на заводе, в особые отрасли.

Ствольный цех, или ствольное отделение, состоявший главным образом из кузнецов, развил между кустарями производство задвижек, замков, скоб, тисков, напилков, клещей; мастера замочного цеха занялись работой дверных замков; рабочие белого оружия, т. е. сабель, шпаг и тесаков, занялись выделкой ножей и различных стальных вещей с оловянной, золотой, серебряной или медной насечкой, известных за границей под именем Vieux Toula, а также на вытравливание на стали различных рисунков; из мастеров приборного цеха выработались скобяники, развилось производство дверных и оконных задвижек, самоваров, подсвечников и галантерейного товара; ложевой цех пополнил ряды гармонщиков.

Количество освободившихся из крепостного состояния рабочих рук было громадно. Мастера имелись налицо замечательные; так, говорят, и до сих пор в Туле можно встретить иногда часы работы конца прошлого века. Из бесконечного ряда кустарных производств, для того, чтобы не утомлять подробным перечнем, достаточно упомянуть о наиболее характерных, составляющих славу Тулы.

На первом месте следует поставить, конечно, самоварное производство, возникшее здесь между 1810 и 1820 годами; освободившиеся от казенной работы, кузнецы нашли себе в нем совершенно подходящее занятие, так как наводка самовара или ковка его стенок производится и до сих пор не машинной работой, а ручным способом. Сначала самовары делали из железных и жестяных листов, затем уже перешли к латуни; самоварное производство, возникшее в городе Туле, с течением времени перешло в деревни в руки кустарей, и нет возможности определить даже приблизительно количество самоваров, чайников, кофейников и пр., расходящихся по всей России и далее из Тульской губернии. Где только их нет? Известно также, что наши русские самовары полюбились и за границей, и нет хорошей гостиницы в Германии, Франции и, даже, Италии, где бы не подали вам, если вы спросите, «le samowar russe».

Замочное дело, как в Туле, так и в деревнях очень распространено; делаются замки ценой от 2-3 копеек до 5 рублей, и являются иногда произведения тончайшей работы, очень характерные висячие французские замки и дверные замки для парадных дверей английского и американского образцов. Превосходные задвижки для дверей Храма Спасителя в Москве, задвижки для икон и громадные дверные петли, пару которых едва могла поднять одна лошадь, сделаны здешними кустарями по деревням.

Выделяется также из других кустарных производств дело гармонное. Гармоника появилась немного позже самовара, а именно между 1830 и 1835 годами; ее изобретение приписывают оружейникам Сидову и Шкунаеву; потомки последнего работают еще и поныне. Началась гармоника с длинной игральной планки или дощечки с посаженными на нее игральными язычками или «пищиками», стоимостью в 2-3 копейки, и развилась до гармоники в 60-75 рублей. Понятно, что здесь же, в Туле, находились и находятся великие артисты гармонной игры. Они странствуют хорами в шесть и более человек повсюду. Слышите их порой и в Петербурге, и в Москве. Любопытно, что появление на свет гармоники почти совершенно изгнало всенародную балалайку.

Замечательно и следует непременно отметить также чрезвычайно характерное и неизменное явление, что, по статистическим данным, урожайный год вызывает огромный спрос на гармоники, а в неурожайный — гармонщики бедствуют.

Пересчитывать остальные многообразные промыслы Тульской губернии: кружева, полотна, ковры, сукна, хозяйственные машины, глиняные игрушки и проч. было бы трудно и, просто, невозможно. Не погибло в Туле и кустарное ружейное производство, причем имеются в продаже ружья в 90 копеек и одновременно с ними ружья до 800 рублей. Согласно очень вероятным сведениям, все кустарное дело в Тульской губернии не превышает четырех миллионов рублей в год; заработки кустарей весьма разнообразны и колеблются на одного рабочего между 40 коп. и 5 руб. в неделю. В 1886 году в Туле устроена весьма удачно работающая артель тульских кустарей.

Троице-Сергиева Лавра.

Государственное значение св. Сергия и Троице-Сергиевой лавры. Исторические указания. Достопримечательности лавры. Житие и подвиги св. Сергия. Важнейшие сооружения Троице-Сергиевой лавры. Усыпальницы Годуновых. Лаврские святыни. Богатства обители.

Посещением Троице-Сергиевой лавры, в июле 1888 года, заканчивается шестое и, вместе с тем, последнее путешествие.

Трудно, очень трудно сказать что-либо новое о величайшей святыне Русской земли, о Троице-Сергиевой лавре. Но от поры до времени необходимы подобные повторения. Во-первых, все то, что в свое время сказано о лавре Карамзиным, Снегиревым, Шевыревым, Муравьевым, Горским и другими писателями, вовсе не было прочитано многими по разным, часто неуважительным причинам; во-вторых, потому что есть целый ряд таких исторических событий, таких памятников искусств, таких отделов знаний, которые, в силу того, что они как бы известны всякому гимназисту, остаются именно поэтому неизвестными или, лучше сказать, забытыми взрослым человеком. Напоминание в подобном случае — совершенная необходимость, оправдывающая смелость попытки сделать очерк такой обширной и древней обители, какой является Троице-Сергиева лавра.

Немного мечтательный паломник Муравьев, талантливость и заслуги которого в описаниях русской святыни, к сожалению, забываются, начинает свое описание лавры с лунной ночи; старцы на молитве еще стоят в кельях, несется ароматный запах от скошенного сена, золотятся в месячном свете маковки храмов и слышится порой крик ворона, бьющего крылом в железную крышу древней башни. Шевырев, по преимуществу ученый эпик, подъезжал к лавре ясным вечером, причем над лаврой сияла радуга; в Москве, замечает он, радуга ломается о верхи колоколен, в лавре, в лучах заходившего солнца, оба конца её упирались в чистое поле и ярко горели все её семь цветов.

Снегирев начинает с перечня того, как от XII века, начиная с игумена Даниила и полоцкой княжны Евфросинии, многие русские люди ходили на поклонение святыне вообще и Сергиевой в особенности, и дает много ценных исторических указаний о пути между Москвой и лаврой, совершавшемся пешком или на долгих, — пути, уже более не существующем, благодаря железной дороге.

Эти снегиревские указания крайне любопытны и свидетельствуют очень наглядно о том, как быстро слизывает у нас время исторические памятники еще очень близкого былого, и то, что в конце концов прочнее всего сохраняются они, все-таки, в письменном и изустном слове, как бы в насмешку над камнем, железом и бронзой.

Все московские патриархи, и некоторые другие святители далекого Востока и почти все великие князья, цари и императоры посещали Сергиеву обитель именно этой дорогой от Москвы на село Алексеевское, Танинское, Мытищи, Хотьков монастырь, Радонеж. Путешествия царей назывались «Троицкими походами»; церемониал их бывал великолепен, и часто, по примеру Сергия, «никогда не ездившего на коне», совершались эти походы «пешком». По пути стояли в пяти местах великолепные «путевые дворцы», в трех местах имелись «станы в шатрах», и, кроме того, устраивались «слазки», в которых выходили из карет, восков и колымаг для переодевания. О подобном путешествии царя оповещались задолго вперед лавра и попутные к ней места; игумну с братией писали: «его величества пришествие к ним будет». Шествие растягивалось очень длинно. Шли и ехали на конях стрельцы и пушкари, скороходы, бояре, дворяне, спальники, стряпчие и другие; за царевым поездом следовал не менее пышный царицын; воски и телеги имели особые назначения: «образной» с образами для царского моления, «постельной» с путной царской постелью, «портомойной» с бельем; в особую «поборную» телегу складывались подносимые государю дорогой вещи; особый «укладничий» смотрел за укладыванием вещей. Походы царские совершались очень медленно, «со всей прохладою»; по пути раздавали милостыню (царица Евдокия в 1636 году раздала 1 рубль 12 алтын; пышный патриарх Никон в 1683 году выдал за весь поход, считая тут и угощение царя Алексея Михайловича, 50 р. 29 алтын и 4 деньги); во многих местах дороги существовали «блинные», причем блины, уничтожение которых искони соединялось у нас с поминками, многократно подносились по пути также и странствовавшим державцам.

От «путевых дворцов» в настоящее время нет почти и следов. Так, в селе Алексеевском дворец еще существовал, но уже разрушался в начале XIX века, и был осмотрен Карамзиным: «Потолки и стены были обиты выбеленным холстом, а двери (и то в одних царских комнатах) красным сукном с широкими жестяными скобами; окна выкрашены земляной краской». Другой путевой дворец стоял в Танинском над Яузой, и его нашел Карамзин тоже разрушавшимся; этот дворец, пишет он, построила Елисавета Петровна, подле развалин бывшего дворца Алексея Михайловича; тут был роскошный парк и в одном из прудов «купывалась императрица Елисавета Петровна с сельскими девицами, из которых одна, говорит Карамзин, еще хранившая об этом воспоминание, недавно умерла на 110 году от роду». Здесь же, в Танинском, своевременно укрылся Иоанн Грозный с царицей и царевнами, когда выяснилась измена Курбского и замыслы Сигизмунда; тут же царь Борис давал богатые обеды своим ближним; свидание царицы Марии со Лжедимитрием имело место здесь же, и вслед за этим свиданием признала она его своим сыном. Стояли в Братовщине, быстро уступая место один другому, дворцы Алексея Михайловича, Елисаветы Петровны, Екатерины II; имелся дворец в Воздвиженском, до которого в 1689 году доехала царевна София с сестрами и иконой Спасителя, тщетно ходатайствуя, чтобы братья пустили ее в Троицкий монастырь, и ей было отказано, с предупреждением, что если она появится, «то с ней нечестно будет поступлено»; в этом же селе казнены Хованские, отец и сын, причем когда отцу отрубили голову, то сын, взяв ее, поцеловал и потом положил на плаху свою... Что это были за крепкие люди! Каких нет на Троицком пути воспоминаний! Этой дорогой перевезены своевременно из Соловок мощи митрополита Филиппа и тело патриарха Никона с Белоозера; здесь направлялись из Москвы, для новых, третьих похорон, останки Годуновых; тут, наконец, совершались судьбы лихолетья, и стучала боевая артерия возникавшей из гибели и срама державной жизни России.

Теперь всех перечисленных исторических мест едва-едва касается путешественник, проскальзывающий от Москвы к Сергиеву посаду в два часа времени; имена четырех железнодорожных станций, для большинства, совершенно немы, а про соседние с ними места нечего и говорить. Вот хоть бы станция Мытищи; тут родина реки Яузы, и здесь молния, ударив в 1779 году в болото, открыла ключи «громовой святой» воды, и Екатерина II поручила генералу Бауру устройство знаменитого водопровода; сюда доходили в 1812 году французы, не осмелившиеся идти далее на лавру, потому что, как говорил народ, «св. Сергий ослепил их»; замечательно, что императрица Елисавета, которой это село принадлежало, сама защищала в сенате дело одного из своих здешних мытников. В Пушкине, вторая станция, был сельский патриарший двор с хоромами; четвертая станция — это Хотьково с историческим монастырем, в котором почивают родители Сергиевы, схимонах Кирилл и схимонахиня Мария, когда-то киновия, обитель чернецов и черниц, с древнейшей во всей России, по словам Снегирева, церковью Покрова Богородицы, основанной в 1309 году. Петр I, посетив Хотьково, увидел там много досужих крылошанок, белиц и послушниц, и выписал из Голландии мастериц тонкой пряжи, для их обучения; пряжи эти составляют и теперь предмет келейной работы. императрица Елисавета взяла к себе одну из здешних крылошанок, Мароу, сенной девушкой, а затем приставила ее мамушкой к цесаревичу Павлу Петровичу. Местные мальчишки собирают, как говорят, и в наши дни милостыньку «на башмачки» спящим во гробах родителям Сергиевым, якобы шествующим иногда отсюда в лавру на поклонение мощам своего знаменитого сына. Какое милое, полное внутренней красоты поверье!

Все здесь перечисленное составляет, конечно, только малую долю того что могла бы рассказать история и легенда о местности между Москвой и лаврой, — местности, столько раз исхоженной св. Сергием. Путник за шумом и быстротой поезда не услышит по сторонам пути, как это слышал еще Шевырев, чтения Псалтири, ему не поднесут поминальных блинов; но общий вид лавры, как она предстанет его глазам впервые, почти тот же, что отражался когда-то в погасших теперь очах властителей московских и всероссийских, в кротких очах маститых святителей церкви, когда-то глядевших на лавру, с любовью, в лютых глазах Сапеги, Лисовского и Чаплинского, зарившихся на лавру, но не смогших взять её; так же точно отражалась она и в бесконечном количестве глаз всяких паломников и паломниц, разошедшихся отсюда и полегших в разных местах, за пять долгих веков, в родную землю. Сколько света горело в этих глазах и как глубоко погасли бы они, если бы не было надежды и верования... а в деле веры Сергиева лавра сделала много, очень много!

Почти в центре Троице-Сергиевой лавры, в широком кольце, имеющем более версты в окружности, её древних стен, осеняемых высокими маковками соборов и колокольни, вышками башен и длинным гребнем трапезы, скромно ютится довольно большой обелиск из дикого камня, в четырнадцать аршин вышиной, повествующий надписями своими о том, что были три несчастные для «России времена» и в них-то именно лавра «сохранению отечества содействовала и спомоществовала». Эти времена: татарское иго, злоключение от поляков и стрелецкие мятежи. Характерно и очень наглядно для сравнения то, что обелиск этот поставлен в 1792 году, то есть, в тот именно год, когда во Франции уже действовал конвент и близилось свержение христианства! Какая разница! Странно и то другое совпадение, что комнатная икона несчастного Людовика XVI, находящаяся в одной из здешних монастырских церквей, в Вифании, словно бежала сюда, так как была привезена именно в разгар революции.

Но исторические указания обелиска не говорят о том единственном, исключительном значении, какое всегда имела лавра, не только в перечисленные времена бедствий в нашей исторической жизни, но и на самую суть этой жизни, на рост Русской державы, из смертельной розни уделов в могущественное объединение московское. Если бесконечно важны в этом отношении заслуги митрополитов Петра и Алексия, то в том же направлении еще бесценнее заслуги основателя лавры святого Сергия; сам он и школа иерархов, им образованная, стоявшая во главе лавры, в этом смысле сделали свое.

Несомненно, что в жизни смиренного отшельника, основателя лавры, светится чрезвычайно ярко ему одному принадлежащая, если можно так выразиться, политическая окраска; в этом имеет наш преподобный очень много общего со святым первоверховным апостолом Павлом. Сергий, избранный Богом подвижник, провидел с зоркостью удивительной то, чего недоставало еще расщепленной тогда на уделы России или, лучше сказать, провидел еще не существовавшую Россию; его именно характерная подпись красуется на знаменитом завещании Дмитрия Донского, определившем переход престолонаследия от отца к сыну и этим разрушившем в основании все горе, все зло удельной системы. Этим народилось московское единодержавие, и его цементировало православие, нередко строгой, но всегда попечительной рукой. Чрезвычайно верно характеризует Муравьев особенность тех отношений, какие мы, русские, должны иметь к основателю лавры, когда он говорить: «полюби святого Сергия, он был русский в душе!» И понятна становится та мечтательность, которая сказалась в Муравьеве, когда он летней ночью бродил по стенам лавры и ему светил «молодой месяц в колыбели облаков» и горели золотые маковки соборов, звенел по московской дороге колокольчик, мелькали огни в домах посадских, ворон в башне бил крылом о железную крышу, по дорожкам шли богомольцы, а старцы в кельях еще стояли на молитвах; воображению Муравьева, объятому воспоминаниями, представились тогда две таинственные лестницы: одна — глубоко нисходившая на дно старины русской, другая — молитвенно воздвигавшаяся к небу, рядом чудесных подвигов святого Сергия. Несомненно, что ни одна из обителей наших не стояла так близко к причинам возрастания России, не являлась такой существенной причиной и направлением этого роста, как именно обитель святого Сергия и в особенности её основатель. Народ чрезвычайно чуток, и если глас народа — глас Божий, то замечательно и то, что едва минуло тридцать лет по смерти преподобного, как уже явились на свет его мощи и совершился ряд чудес. Предание гласит, что преподобный сам предстал тогда одному из посадских людей в видении и сказал: «Вскую мя остависте толико времени во гробе, землей покровенна, воде утесняющей тело мое?»

В прекрасно задуманном и изложенном иеромонахом Никоном «Житии и подвигах святого Сергия» приведены все самые видные особенности этого замечательного, исключительного бытия.

В церкви новгородского архиерейского дома существует икона с поясным изображением преподобного Сергия, написанная, по преданию, в самый год обретения его мощей, одним из учеников его. Коротко обстриженные волосы на мощном, сильно развитом черепе; длинные опадающие к низу усы и не особенно большая борода, строгое, сосредоточенное выражение лица, с невеликими, узкими очами, под осенением дуг сильно очерченных бровей и несколькими глубокими морщинами на лбу, — вот те вероятные черты лика Преподобного, которые сохраняются несокрушимыми в богатой раке лаврского храма. Несокрушимые во времени черты эти оставались, конечно, теми же, когда в раку святителя положен был новорожденный в 1530 году Иоанн, будущий Грозный, «данный» отцом своим великим князем Василием чудотворцу и впоследствии всегда особенно благоволивший его монастырю. таким должен был предстать лик Сергиев и патриарху иерусалимскому Феофану, посланному от вселенских патриархов, для поддержания на Руси православия, когда он посетил монастырь в игуменство Дионисия, непосредственно вслед за лихолетьем, велел открыть лицо Сергиево, отер его губкой, и, в ужасе созерцания нетления, осязал его руки и ноги. таковы, или приблизительно таковы, должны быть черты Сергиевы во гробе его и теперь; это и аскет, и мыслитель, и человек железной воли, глубоко угодный Богу.

Святой Сергий, как и первосвятители славянства св. Кирилл и Мефодий, принадлежал к роду знатных бояр, а именно ростовских, и родился в четырех верстах от Ростова Великого, там, где стояла когда-то обронившая где-то в истории свое имя «некая весь», а теперь расположена небольшая обитель Варницкая. Первый жизнеописатель св. Сергия, его ученик, блаженный Епифаний, говорит о том, что еще во чреве матери своей младенец, во время одного из праздничных богослужений в церкви, слышимо для всех, трижды в главные минуты литургии вскрикнул. Митрополит Филарет замечает по этому поводу, что в наше время «люди более проницательные может быть осмеливались бы догадываться, что таинственный восторг благочестивой матери в три важные периода священнодействия сообщил необыкновенное возбуждение жизни плоду, который она носила во чреве», но в то время, когда жил Епифаний «любили не столько любопытные умствования», как ныне, и признавали только совершившийся факт. Если, как выше замечено было, существует некоторое сходство в очертаниях деятельности св. апостола Павла и св. Сергия, то и тут, в этом предании, передаваемом Епифанием, сказывается желание народное приобщить сродственностью судьбы лаврского преподобного с судьбами других очень важных его предшественников, а именно: пророков Иеремии, Исаии, Иоанна Крестителя, Николая Чудотворца и нескольких других, включительно до Петра, митрополита московского. Подобно тому, как посвятила св. Анна и её муж своего будущего сына Самуила на служение Богу, посвящен был тому же еще до рождения и преподобный Сергий своими родителями. Он родился 3 мая 1319 года и окрещен именем Варфоломея.

Первые дни жизни преподобного опять-таки ознаменовывались чудесами: младенец не брал груди матери своей, когда матери случалось насыщаться мясной пищей, а также по средам и пятницам; истолкователь этого сведения, митрополит Филарет замечает, что в этом сказывались «предшествовавшие расположения матери и проявлялись семена будущих его, Сергия, расположений».

Учение грамоте давалось подраставшему мальчику очень трудно; только благословение какого-то неизвестного старца, принятого в их дом, неожиданно пробуждает в нем способности, и влечение к уединению и молитве сказывается с годами все сильнее. Замечательно, что тяготу первых ударов Москвы, объединявшей Русскую землю, пришлось испытать на себе именно тому ребенку, который впоследствии, став взрослым, отдает себя всего именно атому единению с Москвой, во имя Бога. Случилось это так, что в Ростов Великий приглашены были из Москвы великокняжеские воеводы, начавшие хозяйничать в нем с таким упорством, что забирали имущество частных лиц и даже повесили вниз головой ростовского градоначальника боярина Аверкия; многие решились тогда покинуть Ростов, и в числе их находились и родители Варфоломеевы. Вопрос о том, куда им направиться, разрешен был тем, что именно в то время в село Радонежское, данное в удел великой княгине Елене, призывали переселенцев и давали им льготы; туда-то и направилась семья Варфоломеева.

Не позже 1339 года умерли родители Варфоломеевы, постригшись в Хотьковском монастыре; ушел в тот же монастырь и Стефан, старший брат Варфоломеев, и, наконец, на 21 году пришел туда же и сам Варфоломей. Оба брата, отыскивая уединения и пустынножительства, скоро покинули монастырь и поселились в лесу, в десяти верстах от Хотьковского монастыря, и на том самом месте, где красуется теперь лавра, поставили своими руками, в 1340 году, церквицу во имя св. Троицы. Отсюда — начало будущего монастыря, поставленного не иноком, не постриженником, а юношей боярского рода. Пострижение принял Варфоломей уже после ухода брата Стефана в этой самой церквице в 1342 году от некоего старца игумена Митрофана и назвался тогда Сергием, — имя, с которым перешел он в бессмертие.

Безусловное уединение, исполненное молитв и, если судить по рассказам самого преподобного, записанным его учеником и жизнеописателем, долгой борьбы с различными воплощениями бесовскими, не нарушалось для юноши в течение трех лет. Только к этому сроку проведали люди о замечательном отшельнике и его святой жизни, и начали мало-помалу приходить к нему некоторые для того, чтобы поселиться с ним вместе.

Вначале имелось всего двенадцать человек братии. Большую часть работ, например, постройку хижин, заготовление дров и пищи, омовение и погребение усопших, шитье одежды, брал на себя сам Сергий, причем, несмотря на холод, труды и долгие молитвы, сохранил большую физическую силу, так что, как говорит Епифатий, «имел силу противу двух человек». В этом небольшом поселении отшельников не имелось ни устава, ни начальника, и самая церковка, построенная преподобным, служила только местом сбора для молитвы, но не имела еще своего постоянного священнослужителя.

Если целые три года оставался Сергий безусловно одиноким, то не менее двенадцати лет длилось это, так сказать, бесформенное нарождавшееся развитие общежития, с небольшими переменами личного состава вследствие смерти того или другого, но все еще непризнанного, неосвященного. Имелись уже в пустыне налицо могилы нескольких отошедших и между ними игумна Митрофана, того же, может быть, который постриг преподобного Сергия и пришел умереть подле него; но ни своего игумна, ни определенного устава еще не существовало.

Только после неоднократных настояний братии, просившей Сергия принять, наконец, игуменство, решил он отправиться к святителю Афанасию, все еще надеясь, что не его, а кого-либо другого дадут в необходимые, законные руководители возникавшего общежития. Он ошибся, однако: несмотря на полное отчуждение от жизни, несмотря на тогдашнюю пустынность мест радонежских, в которых еще полвека спустя ловились бобры, и цари московские потешались охотой на бобров, лосей и медведей, далеко еще не старый Сергий стал уже известен даже некоторым далеким святителям церкви; он должен был, наконец, уступить настояниям Афанасия, когда тот сказал ему: «Возлюбленный! ты все стяжал, а послушания не имеешь!»

Легко сказать, конечно: «ты все стяжал»; но если принять в расчет, что эти веские слова обращены были маститым представителем церкви, управлявшим митрополией, к тридцатипятилетнему иноку, не имевшему, так сказать, никакого официального значения, то становится понятным, как возрастало легендарное значение Сергия еще в то время, когда он не совершил, кроме основания общежития, ровно ничего из тех деяний, которые дают ему великое право на историческое значение. Необыкновенно было и самое посвящение его в игумены: поставленный немедленно по изъявлении согласия в иподиакона, он, при совершении литургии, произведен в иеродиаконы и на другой уже день облечен благодатью священства. Церковка, построенная руками Сергия, получила право освящаться служением литургии, а бесформенное бытие братии обращалось в правильное, монастырское, и какое монастырское: воплотился монастырь Троице-Сергиев!

Ничего общего с тем, что имеется теперь налицо в богатой, венчанной золотыми маковками лавре, не было тогда. По свидетельству известного Иосифа Волоколамского, жившего сто лет позже, нищета в Сергиевом монастыре была так велика, что книги писались не на пергаменте или хартии, а на берестах; не всегда хватало инокам пшеницы для просфор, которые, начиная от молотьбы пшеницы, Сергий любил изготовлять сам; оказывался недостаток фимиама для каждения, недоставало воска для свеч, которые опять-таки скатывал сам игумен, и вместо свеч и лампад зачастую горели при богослужении лучины. Реликвиями этого далекого времени являются хранимые в лаврской ризнице деревянные сосуды, употреблявшиеся Сергием при священнодействии, и его простое крашенинное облачение. В этой именно бедной ризе с убогим посохом Сергия и древнейшим крестом его в руках, имея на груди старую бедную панагию, а на голове более чем убогую митру, которую носил еще преподобный Дионисий, митрополит Платон, окруженный всем золотом, всем великолепием своего клира, встречал однажды Державных Посетителей Лавры; этому именно митрополиту Платону обязана Лавра наибольшим своим великолепием.

Прошло еще десять, двенадцать лет, — дремучие леса, окружавшие юную обитель, все еще существовали, и только мало-помалу, благодаря бежавшей в народе славе Сергия, пустыня стала давать прогалины и, наконец, подле самого монастыря проложена большая торная дорога в северные города. Тогда к обители стали прибегать не только простые люди, но бояре и князья; слухи о воскрешении преподобным мертвого ребенка, об исцелении бесноватого вельможи, о вызове им из земли ключа живой воды, не достававшей обители, служили к тому, что дороги к монастырю становились людными, шло заселение местности, и, наконец, еще при жизни самого Сергия поселенцы «исказиша пустыню и не пощадеша, и составити села и дворы многи. Если принять в расчет, что во время земного бытия Сергия учениками его основано до 25 монастырей, а вообще от Сергиевой обители и её подвижников возникло впоследствии до 70 монастырей, повсюду сеявших веру, труд, грамотность и развитие, то одно уже культурное значение насаждений Сергия чрезвычайно велико.

В длинном ряду многочисленных легенд и преданий, унизывающих жизнеописание Сергия, есть, между прочим, одно, очень красивое, вполне ясно обрисовывающее эту именно сторону деятельности монастыря. Вот это предание.

Стояла тихая летняя ночь над обителью, и преподобный Сергий в келье своей стоял на обычной молитве; молился он, на этот раз, за духовных детей своих, за братию, и неожиданно слышит голос, зовущий его: «Сергий». Открыв волоковое оконце кельи, как бы на чей-то простой зов, видит он сквозь листву древесную все небо объятым неописуемо-прелестным светом и по свету этому, по всему монастырю, вдоль всей его ограды, летают какие-то красивые, невиданные им птицы и поют, поют необычайно сладостно! Неизвестный голос объяснил Сергию, что так именно умножится число учеников его. Тотчас же оповещенный об этом видении самим Сергием, один из братии успел увидеть только частицу этого убегавшего прелестного явления, этого непонятного, таявшего в ночи света и услышать несказанно сладко распевавших невиданных птиц...

Сергию минуло пятьдесят лет, когда, по желанию вселенского патриарха и митрополита, введено в обители общежитие. Пришлось устроить особые помещения, назначены: келарь, духовник, экклесиарх[31] и пр.; употреблявшийся прежде в обители устав студийский, как более простой, заменен уставом иерусалимским, требующим достаточного числа священников, имевшихся уже в обители. Сергий требовал от братии беспрекословного послушания и находил необходимым, чтобы даже поступь монахов была тихая и спокойная, с наклоненной головой, и чтобы наружность вполне соответствовала внутреннему смирению. Позже Иосиф Волоколамский, взявший себе Сергия за образец, определяет даже то, как стоять монахам на молитве: «стисни свои руде и соедини свои нозе и очи смежи и ум собери» и прибавляет, что, когда смотрят миряне, «тогда паче». Одновременно с устройством в обители общежития, введено в ной странноприимство, отличающее ее и до сих пор.

Если Сергию не удалось отклонить от себя игуменства, то другой, гораздо высший сан духовный, а именно предложение, сделанное ему митрополитом Алексием, посвятить его в епископа, а засим принять после него и престол митрополичий, игумен Сергий отклонил. Этот отказ вовсе не означал того, чтобы преподобный, посвятивший всего себя молитве, подвигу и устроению обители, как бы чуждался соприкосновения со светской жизнью. Вовсе нет; там, где благо народа и православие требовали этого участия, оно проявлялось полной мерой, и в этом отношении стоит Сергий превыше многих, если не всех, деятелей церкви нашей и очерчен на историческом горизонте великой, поразительной своеобразностью.

Годы деятельности св. Сергия были последними годами существования у нас удельной системы, весьма много повинной, как в татарском иге, так и в нарождении на западной границе нашей великих враждебных сил в лице умирающего балтийского рыцарства и давно умершего Царства Польского, со всеми их тяжкими последствиями. В историческом развитии больших народов, в некоторые более или менее продолжительные периоды их, возникают и имеются налицо такие задачи, от удачного или неудачного решения которых зависит вся дальнейшая жизнь этих народов. По самому существу своему непостижимые, путанные, не усваиваемые современниками, они составляют мучительную, неопределенную медицинским диагнозом болезнь времени, тем более опасную, что для многих, очень многих, болезнь эта кажется здоровьем, и потому что она приятна им. Разобрать, в чем дело, прочесть имеющееся налицо задание, как ту знаменитую огненную подпись на пиру Валтасаровом, которую начертала таинственная рука, может далеко не всякий, могут очень немногие, может статься — один только человек. Такой надписью, горевшей в те дни над русскими землями, еще находившимися в полном брожении, было уничтожение удельной системы, в силу которой престолонаследие переходило не от отца к сыну, а к старшему в роде. Кровью людской и бесконечным ослаблением страны свидетельствовалось последнее царство этой системы. Прямым следствием её, понятным, однако, в те дни очень немногим, явилось иго татарское, тяготевшее над Русью, сложилась Польша, возникло балтийское рыцарство.

Если теперь причина этого зла совершенно ясна нам; если мы, далекие потомки, тем более ясно понимаем ее, что видим в нынешнем могуществе России прямое следствие того, что совершила другая система престолонаследия, то догадываться о ней в те дни было далеко нелегко, и для этого требовалась особенно яркая государственная прозорливость. Возможность такого предвидения, такой прозорливости была тем труднее, что тогдашнее общение между отдельными княжествами, между частями будущей России являлось слабым, неполным; что о судьбах одного из княжений узнавалось в другом только урывками, случайно и во всяком случае не иначе, как после совершившегося факта; что самая мысль о возможности цельной России, что простое представление себе карты России, в те годы могли быть делом только особенно сильного, великого ума, — того, что называем мы теперь на обиходном языке нашем делом государственной гениальности.

Нельзя, конечно, и, пожалуй, не имеет права исследователь деятельности преподобного Сергия и принимать свои соображения за соображения, якобы руководившие им; но некоторая догадливость, некоторое наведение будут все-таки у места. Едва ли можно сомневаться в том, что мысль задумчивого, сосредоточенного ребенка, уже в самые ранние дни его жизни, поставленная к лицу с каким-то ему неизвестным, но могущественным положением вещей, заставившим его родителей покинуть родной им Ростов и переселиться в весь Радонежскую, чтобы эта мысль не имела для Сергия никакого значения. Нельзя также не обратить внимания на то, что юноша Сергий, почувствовав потребность уединения и молитвы в пустыне, ушел не куда-либо очень далеко, в дебри Олонецкого края, или Пермской земли, или еще далее, к Соловкам, как это сделали другие подвижники, поселившись там, где уединение могло быть действительно совершенным, а ограничился удалением в ближние пределы ростовские, сравнительно все-таки более населенные и, во всяком случае, очень близкие от Москвы. Кто решит: было это делом случая, или исторического соображения и провидения?

Далее, если присмотреться внимательнее к тем случаям жизни, в которых Сергий проступал, продвигался в кипучую деятельность общественных задач и судеб дня, то и в этом сказывается опять-таки целая своеобразная система. Если, как сказано, несомненно то, что мысль о значении единодержавия для России теплилась уже давно в светлейших умах наших князей и святителей; если она нашла себе сознательное воплощение в том, например, что святитель митрополит Петр нашел нужным переселиться навсегда из внушительного, богатого, блиставшего своими храмами Владимира-на-Клязьме в только что возникший тогда городок Москву; если преемник его, святитель Алексий, устоял против искушений обратного перенесения митрополичьего престола из Москвы во Владимир, то гораздо более долгой, упорной, замечательной последовательностью поражает ясность этой мысли именно в Сергии.

Сергию не было еще и сорока лет, когда, вполне сознав значение для России Москвы, он, покинувший родные ростовские пределы, именно вследствие московских притязаний, посетил в 1358 и 1363 году свой родной Ростов, чтобы уговорить князя Константина признать над собой власть великого княжения московского, что и было исполнено. Когда немного позже, а именно — в 1365 году, нижегородский князь Борис вздумал бороться с Москвой и не подчиняться ей, то смирить князя послан был Сергий, который, по данной ему от митрополита власти, не остановился пред тем, чтобы затворит в Нижнем Новгороде все храмы, прекратил богослужение и смирил непокорного князя Бориса. Есть основание полагать, что в 1371 году Сергий много способствовал примирению князей тверского и московского. В 1385 году, по личной просьбе князя Дмитрия, Сергий отправился в Рязань, для умиротворения беспокойного князя Олега, достиг этой цели и скрепил мир и любовь семейным союзом обоих княжеских домов, так как Софья Дмитриевна обвенчалась с сыном Олеговым, Феодором. Все эти великие по своим последствиям странствия в Нижний, в Ростов и Рязань Сергий совершал, по своему обыкновению, пешком.

Но не одно только умиротворение князей под знаменем московским поставил себе задачей Сергий: он действовал и в других случаях, но исключительно под одним только углом зрения, в силу одной только Богом навеянной мысли.

Когда после Успеньева дня 1380 года по вновь проложенной на востоке столбовой дороге, мимо Сергиевой обители, с отборной дружиной, окруженный князьями и боярами, выступил из Москвы великий князь Дмитрий Иоаннович против Мамая, Сергий благословил его и дал ему двух иноков своих, бывших бояр и воинов, Пересвета и Ослябя. Ни кто иной, как Сергий, вполне ясно сознавая значение победы над татарами для возникавшего великого княжения московского, прислал на берега Непрядвы и Мечи старца Нектария с просфорой и собственноручной грамоткой к князю, оканчивавшеюся ободрительным советом: «чтобы ты, господине, таки пошел, а поможет ти Бог и Троица». Прибытие сергиевых посланца, просфоры и грамотки к князю было рассчитано с умилительной сообразительностью: они появились в стане в самое утро боя, и можно представить себе, как своевременно разнеслась тогда по войску весть о преподанном из Троицы Сергиевом благословении? В числе ударов мечей наших, несомненно, участвовала святость этого благословения. Пока гудела сеча Куликовская, ясновидение Сергия, окликнувшего на молитву всю братию, — так сообщает предание, — и прозревавшего, как бы был он очевидцем, все, происходившее на поле битвы, делало свое: преподобный произносил поименные заупокойные молитвы за тех, кто падал в бою, и, наконец, в соответствующий час возвестил о полном поражении Мамая.

Куликовская победа была первым лавровым листком в венке возникшей тогда знаменем единой для русских России — Москвы; особенно тщательно вплетал его Сергий.

В 1389 году, 19 мая, ровно пять столетий тому назад, в полном расцвете жизни и славный своим княжением, умирал Дмитрий Иоаннович Донской. В безмолвии и горести стояли у его смертного ядра бояре, собраны были дети и пришла, слабая от родов после шестого сына, супруга его Евдокия. Сказав несколько вещих слов, умиравший великий князь представил своим боярам семнадцатилетнего Василия, как будущего их государя, простился и сказав: «Бог мира да будет с вами», сложил руки на груди и скончался. Новый порядок княжения, наследование от отца к сыну, установился, потому что еще при жизни Донского подписано было призванными с этой целью десятью главными боярами и двумя игумнами духовное его завещание, отстранявшее навсегда наследование старших в роде я убившее в корне все печали, всю смертельную немощь удельной системы. Под этим важным историческим документом имеется и подпись преподобного Сергия.

Все перечисленные исторические факты являются, так сказать, целым ожерельем сознательных, яркой системой проступающих деяний, в политическом смысле чрезвычайно веских, которым может быть украшена историческая деятельность Сергия. Удивительно, что тогда же, на конце земной жизни его, народное предание уже облюбовало художественный облик Сергия и заставляет его действовать в том же смысле и в последующие века. Так, сто тридцать лет спустя после битвы с Мамаем, когда Москва уже собралась, уже сказала во многом свое веское слово, ей предстояло довершать начатое, и царь Иоанн Грозный должен был идти на Казань, ключом ко взятию Казани основан был в 1551 году город Свияжск. Предание весьма определительно говорит, что основание Свияжска и самое место будущего города предварено многократными явлениями на этом месте преподобного Сергия. Предание говорит также, что в часы решительной битвы под Казанью, в шатер царя прибыл с благословением опять-таки от Сергиевой обители, а не от какой-либо другой, инок Адриан. Чрезвычайно красиво и художественно другое современное тем дням предание, касающееся опять-таки Москвы. Много уже лет почивал в гробу своем святитель Сергий, когда, в 1521 году, нечестие Москвы подняло его из гроба. Дело в том, что в некий таинственный час, как раз в год нашествия на Россию Махмет-Гирея, истосковавшись нечестием Москвы, целый сонм её святителей встал из гробов своих и думал удалиться из города. Необыкновенный шум сопровождал это таинственное, лучезарное шествие почивших, двигавшихся неслышной поступью в своих великолепных священнических одеяниях из Кремля во Флоровские (Спасские) ворота. восставшие из гробов святые митрополиты: Петр, Алексий, Иона, Леонтий Ростовский в многие другие уносили с собой также чудотворный образ Божией Матери; они уже покинули Кремль и направились по Ильинской улице, когда неожиданно повстречали св. Сергия и Варлаама Хутынского. Сонм усопших остановился. Спросив святителей, почему они уходят, и, получив ответ, что уходят они из Москвы за её нечестие и по воле Божией, Сергий и Варлаам уговорили их остаться, сохранить городу его святыню и умилостивить Бога. Тут же совершено было всем сонмом почивших молитвословие, и восставшие возвратились во свои гробы, полегли в них и вновь стерегут нашу православную матушку Москву. Спаслись тогда от погрома татарского как Москва, так и обитель святого Сергия.

Если в нашем былом историческая деятельность св. Сергия высится вполне определительно и своеобразно, то и в длинном ряду наших святых помечена она тоже несколькими исключительными, только ей принадлежащими, особенностями. Уже самый факт открытия мощей его только тридцать лет спустя после смерти, когда еще живы были тысячи людей лично видевших, слышавших и знавших Сергия, является чуть-ли не единичным, свидетельствующим с поразительной наглядностью о том исключительном благоговении, каким окружена была в народе память преподобного Сергия. Но и, кроме того, в земном бытии его имеется много черт вполне самостоятельных, другим преподобным не принадлежащих. Так, передано жизнеописателем его Епифанием, что ему, как это видели другие, при священнодействии литургии сослужили ангелы, и что это, по словам Сергия, бывало «не теперь только, а и всегда»; видели другие, что на Святые Тайны, при службе Сергия, сходил огонь небесный, двигался по престолу, обвивался вокруг трапезы, сходил внутрь хранящегося в ризнице лавры и теперь деревянного потира, и Сергий причащался этого огня «невольно, как древле купина неопально горевшая». Но почти совершенно исключительным является посещение святого Сергия самой Богоматерью.

Это случилось в глубокую ночь, после молитвы преподобного к Богоматери о сохранении и преуспеянии обители. Усталый сел он на скамью и, как бы предощущая приближение необыкновенного явления, предупредил о нем находившегося тут же келейного ученика своего Михея. Явление это действительно не только совершилось, причем Богородицу сопровождали апостолы Петр и Иоанн Богослов, но Богоматерь даже прикоснулась к Сергию Своей небесной рукой, когда, ослепленный лучезарностью явления, он пал пред Ней ниц. Небесная Пришелица объявила ему, что явилась посетить его именно потому, что Она всегда останется при обители и будет покрывать ее Своей всемогущей защитой. Михей, находившийся тут же, не удостоился видеть Богоматерь, не слышал её голоса и, будто низвергнутый наземь великим ужасом, заметил только свет небесный...

Видеть наяву Богородицу, слышать её голос и даже испытать её прикосновение, этого не было дано никому из святых; видеть наяву довелось, кажется, только преподобному Афанасию Афонскому. Лаврский образ этого Сергиева видения, складной, устроен в монастырском соборном храме Троицы над южной дверью; надпись на задней стороне его свидетельствует о том, что доска, на которой он писан, взята от гроба Сергиева. Это одна из наиболее почитаемых икон наших и вполне единственная тем, что довелось ей самой видеть. Так, в 1654 году царь Алексей Михайлович брал ее с собой в польский поход; в 1703 году царь Петр послал ее в стан графа Шереметева во время войны с Карлом XII; в 1812 году митрополит Платон вручил ее Александру I, передавшему ее московскому ополчению; в 1855 году митрополит Филарет передал ее Александру II и образ находился при армия в Крыму; наконец, в 1877 г. Александр II принял икону от митрополита Иннокентия и она находилась в Турции при наших войсках до заключения мира. В настоящую минуту снова высится этот образ на заветном месте: над южной дверью собора, и ожидает дальнейших судеб Провидения: где быть ему снова и откуда возвратиться? Могущественный «печальник земли Русской» Сергий безмолвно следить за судьбами дорогой ему России, для возрастания которой сделал он так исключительно много. «Время общественных бедствий, — говорит Муравьев, — есть его, Сергиево, время; когда все уже кажется гибнущим, тогда воздвигается Сергий!»

«Полюби святого Сергия, — повторяет Муравьев в другом месте, — он был русский в душе!» И это действительно так, и неудивительно, что все великие князья московские, все цари наши с царицами, все императоры и их венценосные супруги, все лица Царствующего Дома, почившие и живые, побывали с свое время у святого Сергия и поклонились ему. Особенно сильно, если можно так выразиться, с какою-то страстностью чтил его память Иоанн IV Васильевич; имеется сведение о том, что новорожденный, будущий Грозный, был положен в раку святителя; это еще вопрос далеко не решенный: не была ли насущной необходимостью тех дней жестокость Иоаннова, направленная на крамольных бояр, а что в этой жестокости, выродившейся, в силу многих условий, в болезненное неистовство, что в основании её лежала благая мысль объединения России, заповедная мысль Сергиева, в этом нет, и не может быть никакого сомнения, и это никогда и никем не отрицалось.

Великую трудность представляет исследование деятельности крупнейших представителей святоотеческой жизни нашей православной церкви! Причина кроется в том, что за ними, за этими деятелями, если можно так выразиться, поличного, документального осталось, и должно было остаться, очень мало. Они прошли над родиной своей незримым, благотворным веянием, остающимся и поныне какою-то светлой весной, не единожды только в году, призывающей к жизни, но пробуждающей ее молчаливо, но настоятельно и постоянно. Молитва, совет, наставление, когда-либо сказанные ими, не поличное, не документ, а между тем, в свое время, эти люди имели громадное, вершительное значение. Как раз крупнейшие, самостоятельнейшие святители церкви нашей, высящиеся в далеком былом, оставили за собой очень немного вещественных доказательств своих воззрений. Оно и понятно:монашество должно быть скромно и молчаливо. Нам положительно известны почти только те моменты деятельности святителей, в которые они соприкасались с деятельностью светских представителей власти; в этих случаях принимался за привычное дело дьяк или летописец, оставлял какой-либо след в хартии, или на пергаменте, или, наконец, на лоскутке, длиной с небольшим в вершок, шириной около двух, как та грамотка, одна из древнейших, сохраняемых в монастырском архиве, которая дана одним из князей на владение озером преподобному Никону, преемнику св. Сергия. Деятельности наших былых святителей, подобно тому, как читается деятельность властителей светских, в буквенных знаках, полностью не прочесть: их надо угадывать, воссоздавать, достраивать собственной мыслью. Не подлежат никакому сомнению, что если церковная живопись усвоила за изображением святых не только особенности черт лица, краски волос, но даже особые колера одеяний каждого из них, то и в очертаниях их духовно-этических типов есть не менее особые, только тому или другому принадлежащие черты. Как бесконечно разнятся один от другого, при полном сходстве в исповедании православия, Нил Сорский, Иосиф Волоколамский, Зосима Соловецкий, митрополит Филипп, Кирилл Белозерский, Сергий Радонежский? Не заметить этих несходств нельзя, — на них сложились целые циклы исторических развитий.

Если, как сказано выше, еще при жизни Сергиевой ученики его основали 25 монастырей, а от Троице-Сергиева монастыря образовалось их около 70, то, ознакомившись с земным бытием Сергия, нельзя не ознакомиться и с судьбами самого монастыря. Наиболее цельной, касающейся монастыря работой, остается и поныне описание, сделанное еще в 1841 году покойным ректором московской духовной академии Горским, профессором церковной истории, автором многих ученых исследований и открытий в древней словесности русской; книга эта исправлена митрополитом Филаретом и дополнена архимандритом Леонидом. Очень важны также: «Путеводитель из Москвы в Троице-Сергиевскую Лавру» Снегирева, «Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь» Шевырева, «Путешествия по святым местам русским» Муравьева, «Исторические воспоминания и замечания на пути в Троицу» Карамзина. Но все эти труды, сами по себе очень хорошие, в значительной степени устарели; следует ожидать более полного описания, потому что состоявшееся обнародование многих документов в наших исторических изданиях и исследование новейших историков бросили новый свет на некоторые страницы бытия Лавры.

Еще при жизни Сергия, монастырь, начавшийся с малой церкви и нескольких келий, построенных им самим, с нескольких могил, вырытых тоже им самим, основателем, является уже весьма значительным и окруженным поселками: лесная пустыня, в её молчании, была «искажена». Первые средства на построение доставлены самому Сергию неким смоленским архимандритом Симоном, принесшим «в руце святому многое имение». По сожжении монастыря Едигеем, семь лет спустя по смерти основателя, он начал отстраиваться снова, но все еще оставался снова огороженным деревянным тыном и имел постройки большей частью деревянные. Особенно много сделал для монастыря Иоанн Грозный, и лучшие здания принадлежат ему; хотя каменная ограда начала подниматься еще во время малолетства Иоаннова, но как главные средства, так и исключительные распоряжения для её окончания, как, например, разрешение брать даром, где бы они по соседству ни нашлись, камень и известь и то, чтобы крестьяне ближних мест не были занимаемы никакими иными работами кроме построения стены, доколе стена не устроится, — сделаны и даны были Грозным. Каждое следовавшее царствование совершало для многочтимой обители свое, и из описи, составленной в конце царствования Михаила Феодоровича, видно, что святыня монастырская, после литовского погрома, красовалась опять во всем великолепии, окруженная готовой стеной в 550 сажен длины, с 12 башнями, вооруженными 90 орудиями, из которых иные, в память их пленения от врагов, назывались «полонянками». Очень многое сделано для монастыря митрополитом Платоном, законоучителем великого князя Павла Петровича, умершим в 1812 году и покоящимся не вдали от лавры, в устроенной им Вифании, и, наконец, знаменитым митрополитом Филаретом, умершим в 1867 году и покоящимся в одной из церквей лаврских, не вдали от ученого Максима Грека, когда-то злобно оклеветанного, под вечное чтение псалтири.

Кто из русских не посещал лавры? Кто не помнить впечатления, производимого ею, если подъезжать к ней, а так именно и подъезжают теперь от железной дороги, с южной стороны. Именно отсюда, с южной и западной стороны, смотрели когда-то на монастырь поляки и литовцы, как на недоступное лакомство, не поддававшееся их вожделению; почти такой же с очень малыми изменениями должна она была представляться им, как представляется теперь и нам. Местность волниста и, несмотря на то, что она вся густо застроена, нельзя не отличить того основного холма, той «маковицы», от которой идет древнейшее название обители «иже на Маковце». Сам Сергий в одном из многочисленных явлений своих говорит о себе: «Аз есмь Сергио Маковскый».

Выше всего поднимается колокольня, в сорок слишком сажен вышины, построенная по плану Растрелли; на ней висит не менее сорока звучных языков колокольных, и во всех колоколах, вместе взятых, гудят, когда нужно, 8.600 пудов меди; если припомнить, что маленький валдайский колокольчик, заливающийся и доныне под дугами ямщичьих троек, там где не глянула железная дорога, а таких мест у нас еще видимо-невидимо, — что если такой колокольчик в два фунта веса слышен за версту и более, то становится совершенно понятным, какую внушительную наступательную тьму тем катящихся звуков может послать в воздух одна эта колокольня и как далеко слышен мелодичный голос монастыря. Но ведь в монастыре имеется и много других колоколов, и лавра может звучать вся целиком. С колокольни кругозор очень велик; хорошо видна церковь соседнего села Деулина, воздвигнутая царем Михаилом и его отцом-патриархом на память знаменитого мира, заключенного именно в этом селе. Самый могучий голос принадлежит крупнейшему во всей России из числа всех действующих колоколов «Царю-колоколу», в 4.000 пуд. весу, перелитому при Елисавете Петровне из другого разбитого с прибавкой к нему 1.000 пуд. меди; он повешен ровно 130 лет тому назад. Между других его товарищей один — дар боярина Бориса Годунова, другой — царя Бориса; не в душе ли своей думал заглушить царь Борис множеством дарованных им в разные храмы колоколов голос в пуганной совести своей? Впрочем, решен ли еще вопрос о силе этой виновности?

Два других сооружения, выдающиеся в общем виде лавры под кущами окружающих их деревьев, — это Успенский собор и здание трапезы с церковью преподобного Сергия. Очень ясны по граням обрамления лаврских стен её девять башен; ближайшей справа высится Пятницкая, цветом красная, слева — Водяная. На верху первой из них устроены помещения для студентов духовной академии, мирно подготовляющихся к исполнению своих будущих важных обязанностей, а в тяжелую годину осады именно на эту башню обращены были главные усилия поляков: сюда стрелял пан Лисовский, сюда веден был подкоп, устье которого найдено осажденными при одной из удачных вылазок. Па первом плане за речкой Кончурой расстилается лаврский сад; он называется также Пафнутьевым, в силу предания о том, будто бы сын стрелецкого головы Пафнутий Сагалаев, во время стрелецкого бунта, когда Петр находился уже в монастыре, узнав об умысле на жизнь его, поспешил сюда и сообщил об этом царю, гулявшему по саду; царь поцеловал юношу и повелел саду этому именоваться впредь Пафнутьевым.

Общее впечатление обители чрезвычайно богато; множество золотых маковок искрятся в небе; пестреют краски здания трапезы и куполов и все это объято кольцом белых стен, скрепленных, спаянных пестрыми башнями, стен изрезанных бойницами и достигающих местами шестисаженной вышины, при ширине в три сажени. По этой каменной, возвышенной дороге совершаются крестные ходы; на этих же стенах является иногда святой Сергий, когда в тяжелые минуты жизни обители считает он это нужным; являлся он, как известно, в стане наших войск и под Казанью. В пестроте и блеске общей картины лавры, полное особенное единение дают всем раздробленным частям её зелень вековых деревьев, рассеянная повсюду, и православные кресты на высших точках сооружений. Вся совокупность их, если глядеть на нее издали, например, от Вифании, не лишена, как это заметил Муравьев, сходства с блестящей золотом короной. Лавра окружена почти сплошной массой слободских и других строений, множеством лавок и торговых ларей, вполне необходимых для вечно присущей и снующей здесь пестрой толпы богомольцев и других пришлых людей. Заметные местами по сторонам лавры церкви и скиты составляют как бы архитектурное продолжение её в далекую окрестность и исчезают, наконец, вдали в волнистых очертаниях и синеватой дали чисто русского пейзажа.

Если въехать в обитель в Святые ворота под одной из башен, то почти все главные сооружения становятся видимы сразу; между ними разбиты оттененные деревьями куртины; по дорожкам, уложенным плитами, толпится народ. Отовсюду являются сюда люди, поклоняются святыне и, воспользовавшись более или менее долго монастырским гостеприимством, уносят с собой на память образки, четки, рисунки и книжки, всегда находящиеся налицо в достаточном количестве; тут имеется для этой цели своя живописная мастерская, помещающаяся в одной из линий братских келий, с 60 мальчиками, обучающимися, под руководством иеромонаха, греческой живописи, а также литография и фотография, устроенные в Плотничной башне.

Описание лаврской святыни, её достопримечательностей, её воспоминаний, может быть сделано или в кратком более или менее живописном очерке, или в обстоятельном подробном исследовании. Очерк предпочтительнее потому, что в нем может быть намечено только главное, основное, красочное, достаточно яркое, однако, для того, чтобы дать о лавре понятие не знающему её и воскресить полностью воспоминание в человеке, посетившем святыню. Очень любопытно было бы, например, сообщить данные о духовной академии, выпустившей стольких выдающихся деятелей и помещающейся в северо-восточном углу обители, в нескольких зданиях, известных, когда-то, под именем «чертогов»; чертоги эти еще носят черты времен Елисаветы Петровны: картины, эмблемы, надписи; назидательно было бы подробное ознакомление решительно со всеми храмами обители, с домом призрения больных и беспомощных, с лаврским училищем, имеющим до 250 мальчиков, с гостиницами и помещениями для странников и странниц, с больницами; но все это общее у Троицкой обители с другими. Следует ограничиться главнейшим, исключительным, ей одной по праву принадлежащим.

Велика и внушительна каменная масса обители; но, как прятался некогда св. Сергий в своей пустыне, так что люди пришлые не могли признать его, так прячется в ней, едва заметная и не отовсюду своим одиноким, маленьким куполом видная, церковь Св. Троицы. Храм этот, в котором, в двойной раке почивают мощи его основателя, стоит, вероятно, на том же месте, на котором некогда срубил св. Сергий свой церковку, в которой, за недостатком иерея, долгое время не совершалась даже литургия. Эта церковка сгорела семь лет спустя по кончине Сергия, в нашествие Едигея, в 1408 году, и место, на котором она стояла и стоит нынешний храм, несколько лет пустовало, чему была своя основательная причина. Сергий, как известно, умирая, заповедал братии похоронить его не в церкви Св. Троицы, а на общем кладбище, вместе с прочими усопшими братьями; он заповедал это, но только без «заклятия», чем обусловилось то, что братия, с разрешения митрополита Киприяна, похоронила его все-таки в церкви Св. Троицы; когда татары сожгли ее и воздвигнута была временно другая деревянная церковь Св. Троицы, то поставлена она была не на пепелище старой, а в стороне, потому что старое место, на котором под открытым небом покоился Сергий, предназначалось уже тогда на возведение каменного, более богатого храма, что и исполнено в 1422 году, с открытием мощей.

Вероятно этот, именно храм, без особых, существенных изменений, и глядит на нас сегодня. Небольшой, всего девять сажен в длину и семь в ширину, он, как сказано, остается скромным и не особенно заметным между других сооружений; над четырехскатной крышей поднимается на невысокой шее одинокий луковичный купол, на нем третья позолота, 1880 года, так как две другие — Иоаннову 1556 года и позолоту средины XVIII века — слизало время. Не более прочна оказалась стенопись внутри храма, одевающая все свободные его поверхности, не занятые иконами: со времени возникновения храма она в 1854 году возобновлена в четвертый раз, так что от первоначальных работ иноков Андрея Рублева и Даниила сохранились, может быть, частью одни только очертания на темно-золотом фоне. Обилие золота и серебра в храме этом кажется еще большим вследствие его малости, и многие сотни темнеющих ликов в оглавиях, с цатами и без них, одухотворяют, в особенности для того, кто умеет читать по ним, каменную и металлическую основу храма. Пятиярусный иконостас, полный икон, дважды обит серебряной позолоченной ризой; два основные столба, возвышающиеся между молящихся, тоже обставлены крупными иконами, круглые арки тоже блистают изображениями, а малые иконы тянутся по верху вокруг плотным драгоценным поясом. Алтарная часть изобилует светом, падающим от заднего окна. К серебру, облекающему иконостас и столбы, следует прибавить серебро алтаря и массивной сени, его украшающей (около семи пудов веса), серебряный семисвечник и дарохранительницу (девять фунтов золота и тридцать два фунта серебра), устроенные иждивением митрополита Платона, серебро и золото царских врат, украшенных еще Михаилом Феодоровичем, громадный серебряный хорос, висящий посреди храма на цепях (пять пудов веса), еще три паникадила и многое множество лампад и богатых церковных утварей. Очень характерно, что в дарохранительнице на престоле, небольшие фигуры апостолов сделаны из золота и один только Иуда из меди, — своеобразный художественный прием для выражения сравнительной ценности изображаемого! Между древних икон много замечательных; но первенствующие, без сомнения, — чудотворный образ Св. Троицы, обложенный золотом и каменьями еще в 1600 году царем Борисом, и образ видения Богоматери преподобным Сергием, о котором помянуто выше.

Но главную святыню храма, духовный центр его, составляют почивающие у южной стены, близ иконостаса, мощи св. Сергия. Как уже упомянуто, Грозный, едва увидавший свет Божий, был положен в раку преподобного, но этой прежней раки не существует более; известно только, что она была медная, решетчатая, и что в ней, до устроения серебряной, почивал преподобный; сохранился до настоящего времени деревянный гроб, в котором мощи Сергия обретены; гроб этот перенесен в Спасо-Вифанский монастырь. Святой основатель обители почивает теперь в двух раках: первая, внутренняя, устроена из серебра Грозным, вторая — внешняя, пожертвована императрицей Анной в 1737 году, имеет более 25 пудов веса и, по витиеватому рисунку деталей, вычурности орнаментов и какой-то давящей грузности, вполне сохраняет черты художественности рисунка, как ее понимали полтораста лет назад. Над ракой тяготеет тяжелая сень. Многие негаснущие лампады окружают ее, а в головах горит вечный елей.

Блеск бесчисленных свеч, беспрерывно возобновляемых, перебегает живыми искрами по холоду драгоценных металлов, и черное одеяние гробового монаха при мощах, кажется от этого еще темнее.

Значительно иным является впечатление, производимое второй святыней лавры, — Успенском собором. Пять луковичных глав его (из них позлащена только средняя, а остальные — голубые, усыпанные золотыми звездами) бросаются, прежде всего, в глаза путнику, одновременно с колокольней и трапезной. Собор этот почти втрое больше Троицкого, и на западном фронте его виднеется чрезвычайно характерная, полная мысли надпись: «Ведомому Богу». Поводом к этой надписи, по объяснению Снегирева, послужили митрополиту Платону, во-первых, надпись, которую на одном из языческих храмов в Афинах встретил апостол Павел и которая гласила: «Неведомому Богу», и, во-вторых, слова пророка Давида: «Ведом во Иудеи Бог». Собор этот — тоже каменное деяние полувекового царствования Грозного, но окончен он и освящен в присутствии царя Феодора и царицы Ирины, год спустя по смерти Грозного, т. е. в 1585 году; следовательно, он на полтораста слишком лет юнее Троицкого, что и заметно в очень многом. Собор очень светел, потому что под каждым из пяти куполов, на барабанах, расположено по восьми окон и, кроме того, на кубическом основании храма, его стенах, окна идут в два света; в этом обилии света проступает очень яркая стенная живопись конца XVII века, распространяющаяся решительно повсюду, включительно до куполов; она подновлена в конце XVIII века и еще лет пятьдесят тому назад. Очень высокий, пятиярусный иконостас устроен лет полтораста тому назад и иконы его часто подновлялись; пред девятью местными иконами висят грузные серебряные лампады, дар царей Петра и Иоанна Алексеевичей; пред престолом сень, а запрестольный крест утвержден над двуглавым орлом, выточенным, согласно преданию, самим царем Петром; в алтарной части имеются хоры. Широкий простор церкви вовсе не нарушается четырьмя основными столбами, поднимающимися посредине её.

Как бы особой пристройкой к собору являются церковь преподобного Никона и юго-западный притвор. Последний устроен на том самом месте, где, по преданию, совершилось явление Богоматери Сергию; совсем молодая, 1879 года, стенопись притвора очень недурна; в нем имеются три почтенные гробницы. Так же, как названный притвор, слита воедино с Троицкой и составляет с ним одно дружески-родственное целое — церковь преподобного Никона. Как прислонился Никон, ближайший ученик и преемник Сергия, к своему наставнику, так пристроилась к собору и его церковь, так что мощи ученика покоятся подле мощей учителя. При Никоне, как известно, выжжена была обитель Едигеем в 1408 году, но уже чрез три года воздвигнут новый храм Св. Троицы; при Никоне, в 1422 году, явлены мощи Сергиевы; при нем составлено жизнеописание Сергиево, еще оставшимся тогда в живых, учеником Сергия — Епифанием. Никонова церковь значительно меньше малого Троицкого собора; она тоже блистает золоченой головой, серебряной одеждой иконостаса и раки преподобного; любопытно сравнить характер стенописи наружных стен её 1840 года со стенописью внутренних 1635 года, трижды, впрочем, подновленной.

Когда-то у собора этого была паперть; в ней положены были перенесенные в 1606 году из Москвы тела царя Бориса, его супруги и сына, а затем подле них, в заключение жизни, исполненной глубочайшего трагизма, опущена в землю и дочь Борисова — Ксения. Паперть эта, за ветхостью, уничтожена, и усыпальница семьи Годуновых осталась сиротеть под открытым небом. Так и стоит она до сих пор, подле северо-западного угла храма, грустная, молчаливая; это безобразный кирпичный параллелепипед, безыскусственный до грубости и как бы в укор художественному творчеству, которое не сделало здесь для него ровно ничего, все-таки вызывающий на многие, очень веские мысли... Утверждают, будто на северных вратах собора был написан когда-то, по распоряжению самого Годунова, ангел страшного суда со скрижалями. Что видеть в этом? упрек, жалобу, угрозу или, наоборот, чувство страха? Очень хороши следующие слова об этой усыпальнице А. Муравьева, сводящие к нескольким строкам весь исключительный драматизм, воплотившийся в Годуновскую семью: <Временщик, цареубийца, царь, благодетель церкви и народа, гонитель всех близких к престолу, пораженный со всем родом призраком пораженного им отрока, дважды вырытый из могилы и трижды погребенный, как бы для страшной памяти одного убийства! Сколько ужаса под сводами сей малой палатки вместе с невинностью Феодора и Ксении и бедствиями их кроткой матери! Сколько собственной крови за кровь отрока! О, да примет ее ангел суда на свои страшные весы, да свесит с Дмитриевой и скажет раз решительно: довольно!» Чудесные слова полные глубокого смысла! А что, если в самом деле поверх всего этого может возникнуть мысль о невинности Бориса, какой удивительной силой наливаются тогда сразу и без того необыкновенно сильные контрасты, удачно подобранные Муравьевым? Примирительное настроение к памяти усопших, сказавшееся в словах Муравьева о Борисе, замечательно как общая народная черта наша.

Относительно усыпальницы Годуновых Снегирев вспоминает в своем рассказе самые характерные посмертные судьбы этой семьи. Гроб Годунова, в иноцех Боголепа, был вынут из его царской усыпальницы, выкинут в особо пробитое отверстие и опущен вторично в землю в убогом Варсонофьевском монастыре, вместе с гробами супруги и сына; в 1606 году гробы их с честью вынуты из этой земли и похоронены в трапезе Успенского собора, куда перевезено также по смерти Ксении тело её из Суздальского монастыря; трапеза эта, как сказано, разобрана, и с 1781 года гробница Годуновых обнажена, сиротна, задумчива. Снегирев приводит по поводу усыпальницы чрезвычайно любопытные характеристики царевича Феодора и царевны Ксении, сделанные современным им писателем. Царевич был «отроча зело чюдно, благолепием цветущи, яко цвет дивный на селе от Бога преукрашен, и яко крин в поле цветущ: очи имея велики черны, лицо же ему бело-млечной белостью блистаяся, возрастом средний, телом изобилен; научен бе ото отца своего книжнему почитанию, во ответех дивен и сладко речив вельми». Еще лучше брата была царевна: «отроковица чюдного домышления, зелной красотой лепа, очи имея черны велики, светлостью блистаяся, когда же в жалости слезы от очию испущаше, тогда наипаче светлостью зелной блисташе; брови союзна, телом изобильна, млечной белостью облиянна, возрастом не высока, ни низка, власы имея черны, аки трубы по плечам лежаху... гласы воспеваемые любяше и песни духовные любезве слышати любляше». Трудно сделать лучшее, более типичное описание в нескольких строках, двух светозарных, неповинных существ, черные очи которых закрылись так тяжело, так безвременно.

По всем Годуновым, каждое 1 мая, день смерти Борисовой, совершается в лавре соборне, на опальной могиле их, под звуки «Годуновского» колокола, панихида, причем на литургии употребляются в тот день драгоценные вклады Годунова: сосуды, воздухи и покров на мощи св. Сергия. Сколько поводов для глубокого раздумья. Да, вполне уместны вышеприведенные слова Муравьева: «да примет ангел суда кровь всей семьи Борисовой на свои страшные весы, да свесить с Дмитриевой и скажет раз решительно: довольно!»

Церковь монастырская, построенная во имя самого основателя обители, составляет только составную, хотя и главную часть третьего крупного сооружения лавры, бросающегося в глаза более всех других, а именно трапезной, с её папертью; этому слитию церкви с трапезной есть некоторые существенные причины. Во-первых, как сказано выше, странноприимство введено в обитель, вслед за общежитием, при самом Сергии, а в здании трапезной, в нижних частях её, имеются обширные кухни и столовые для богомольцев, никогда не оскудевающие. Во-вторых, в чине монастырском, опять-таки в воспоминание основателя, существуют некоторые особенности трапезования. Так, в 1390 году, именно за трапезой, совершилось известное чудо. Путешествовал тогда в Москву из Перми св. Стефан; монастырская братия сидела за обычной трапезой, когда вдруг, неожиданно для всех, Сергий встает с места и делает поклон на запад, тихо проговорив; «Радуйся и ты, пастырь Христова стада, и мир Божий да пребывает с тобою!» Спрошенный братией о причине этого неожиданного поклонения кому-то, Сергий ответил, что в эту именно минуту, по пути в Москву идет епископ Стефан, остановился против монастыря, поклонился Св. Троице и братию благословил; посланные немедленно вслед за этим братья поспешили на указанное Сергием место и еще застали там людей, сопровождавших Стефана; на атом месте, на девятой версте от обители, поставлена часовня, а в монастыре существует обычай, ежедневно, во время трапезования, ударять в колокольчик, причем братия встает, а очередной иеромонах произносит соответствующие слова. Вероятно, некоторое соотношение к этому имеет также торжественная трапеза, совершаемая только в этой лавре, в день её праздника: митрополит и братия, в присутствии множества народа, садятся за стол, уставленный, как замечает Муравьев, кубками и стопами древних царей, причем каждый сосуд есть драгоценность историческая, каждый обряд отголосок минувшего; в обычную минуту звонить колокольчик, совершается общий поклон, а в конце трапезы все подходят к аналою, вкушают хлеба и пьют мед из чаши, подаваемой самим митрополитом.

Здание трапезной очень велико и бросается в глаза пестротой окраски и гармоничностью основных линий и деталей. Открытая галерея, устланная чугуном, во сто сажен длиной, окружает здание; само оно имеет длины 34 сажени при ширине в 9 сажен и покрыто остроконечной крышей, под фигурчатым гребнем; наружные стены играют разноцветными красками; окна, по двенадцати в длину, обрамляются колоннами. Церковь св. Сергия помещается на одной из узких сторон трапезной, и над ней устроена книгохранительница, имеющая до 10.000 томов и рукописей; висящее пред амвоном медное паникадило, с 12 апостолами и изображением Спасителя, служащего им центром, — дар Иоанна IV. Живопись внутри — конца прошлого века, но она настолько подновлена, что следа прежней не имеется; в окнах изображены Сергиевы ученики, между окон — притчи, над трапезной расстилаются изображения всех святых, по стенам — изгнание торговцев из храма и Вознесение Богоматери, а над входом — воскресение мертвых.

Расположенные над трапезной кухни и хлебопекарня способны к очень значительному производству, так как богомольцев бывает иногда, например, в мае месяце, до 25.000 человек; на большие местные праздники собирается не менее 5.000 человек; причем наименьшим количеством, не более 50 человек, отличаются весьма немногие дни.

Много воздвигнуто в лавре храмов, и каждый из них имел бы что порассказать. В церкви Св. Духа почивает митрополит Филарет, умерший в 1867 году; иконы иконостаса, сделанного из розового дерева, все стенописание исполнены исключительно лаврскими живописцами, причем от живописи 1655 года не осталось и следа; подле церкви этой устроена часовня, в которой, под шум весьма бойкой торговли образками, книгами, четками, почивает преподобный Максим Грек.

Церковь видения Божией Матери Св. Сергию и Михей хранит мощи последнего. Следует упомянуть о том объяснении, которое, как утверждает иеромонах Никон, дает народ тому факту, что на иконе, изображающей это видение, на Богоматерь смотрит один только Сергий, а Михей робко закрывается мантией; преподобный Михей делает это потому, что за три года до видения выпил чашицу вина и боялся оскорбить небесную Пришелицу своим дыханием. Может быть, действительно в этом толковании дает отклик какое-либо древнее предание, но несомненно то, что оно замечательно грациозно. При освящении этой церкви, после её возобновления, присутствовал, в 1842 году, Муравьев, и тогда именно сказана была митрополитом Филаретом, третьим настоятелем лавры из школы митрополита Платона и любимейшим из его учеников, одна из замечательнейших его проповедей. Классическая проповедь эта была сказана на ту благородную в художественном и ораторском отношении тему, что он, митрополит, окруженный всем современным великолепием лавры, желал бы посмотреть пустыню Сергиеву в её первоначальном убожестве. «Кто покажет мне, говорил святитель, малый деревянный храм... Вошел бы я в него на всенощное бдение, когда в нем с треском и дымом горящая лучина светит чтению и пению... Отворите мне дверь тесной храмины, чтобы я мог вздохнуть её воздухом, который трепетал от гласа молитвы и воздыханий преподобного Сергия... Дайте мне облобызать прах её сеней... Укажите мне еще другие сени, другой кельи, которую своими руками, в один день, построил преподобный и получил за труд дня и голод нескольких дней укрух догнивающего хлеба... Посмотрел бы я, как позже других насажденный в сей пустыни, преподобный Никон спешно растет и созревает до готовности быть преемником Сергия... Послушал бы я молчания Исаакиева... Взглянул бы на благоразумного архимандрита Симона, рано понявшего, что полезнее быть послушником Сергия, нежели начальником в другом месте»... «Ведь это все здесь...», — говорил проповедник, и Муравьев свидетельствует о необычайном впечатлении, произведенном на народ названной проповедью. В этой же церкви хранится правая рука первомученика Стефана и камень от гроба Господня, привезенный Муравьевым. Шевырев упоминает еще о волосах св. Стефана, а Снегирев — о золотом медальоне, висевшем на иконе, в котором заключались будто бы власы Богородицы.

Все другие церкви лаврские: Рождества Иоанна Предтечи, Одигитрии, Казанской, Покрова, Зосимы и Савватия, Варвары и Анастасии, весьма разнообразны, но решительно все свидетельствуют о радении русских людей к дому Сергиеву; полнейшим же свидетельством этого радения за целых пятьсот лет может служить помещающаяся в верхнем этаже особого лаврского , здания, соединенного с Троицким собором, ризница.

В лаврской ризнице, как в капле вод солнце, отражается все огромное былое лавры, со всеми его многоразличными особенностями. Если справедливо заметил Снегирев, что вышитая серебром узловатая надпись на гробовом покрове Ксении Годуновой, хранящемся в ризнице, резко напоминает превратности судьбы этой царевны, то и многообразные судьбы лавры сказываются вообще в предметах ризницы. Какое, например, бесконечное расстояние от деревянных раскрашенных красной краской служебных сосудов Сергия, в которые при его священнодействии сходил небесный огонь,не жег их и не опалял самого преподобного, от его крашенинной фелони, которой прикасались ангелы, когда они сослужили Сергию, от его кожаных сандалий, тридцать лет лежавших во гробе на его ногах, от его деревянной трости, хранящейся при мощах, до тех золотых, усыпанных алмазами сосудов, которые пожертвованы Годуновым, Екатериной II, до целого ряда тяжких, вследствие груза драгоценных камней, риз, воздухов, панагий, покровов и митр, до золотого посоха в 61/з фунтов весом, унизанного, как трава росой, бриллиантами, яхонтами, изумрудами и подаренного Александром II, в день коронации, митрополиту Филарету? Если, по-видимому, требует поверки оценка в полтора миллиона рублей, сделанная в сороковых годах одним иностранцем, устроенной при митрополите Платоне одежды на престол, то, во всяком случае, вещевые богатства лавры очень значительны. Старейшее из Евангелий — 1343 года; старейший крест прислан св. Сергию патриархом Филофеем. Обладает лавра и очень многими предметами высокой цены, не имеющими духовного назначения: упомянуть можно хотя бы о тех братинах и кубках, которые при особенно торжественных случаях подаются на стол. Вот, например, образчики надписей, имеющихся на этих братинах и кубках:

«Братина добра человеки, пити из неё за здравие, хваля Бога; воспоминаючи Его святые заповеди чрез апостола Павла: братие, не упивайтеся вином, в нем же есть блуд» и т. д.

Все богатства лавры стекались в нее по множеству причин; она владела когда-то более чем 100.000 крестьян, крупными и многими оброчными арендными статьями. Не для себя хранила она богатства эти и хранит их; много, очень много имелось случаев, когда она снабжала средствами царей, цариц, отдельные города; пришлось лавре выдать тридцать тысяч рублей, сумму громадную по тому времени, Лжедмитрию; особенно широко лились её вспомоществования в тяжелые годы русской жизни, именно тогда, когда все, казалось, все пропадало, и воздвигался преподобный Сергий. Воздвигнулся он в 1608-1610 годах, во время осады лавры поляками и русскими разбойными людьми; село Тушино, в котором утвердился самозванец, откуда его прозвище, в числе многих других сел, принадлежало лавре.

Овладеть лаврой значило иметь в своих руках ключ к северным городам и Поволжью, и этого-то не допустила обитель, выдержав 16-месячную осаду, измену, цингу и другие напасти. На вражескую грамоту о сдаче обители, из неё отвечали, что даже «отроча в монастыре посмеется вашему безумному совету... мы сия приемше оплевахом». Осада началась. Отстреливались от неприятеля все три боя лаврских стен: верхний, средний и подошвенный; пронизывались ядрами её иконы; кипятился для обливания вар, сера и смола; гудели взрывы подкопов, и все это при том условии, что стены лавры, как это видно из грамоты Феодора Иоанновича 1593 года, во многих местах «попровалились», и особенно «утла» была западная стена, та именно, на которую, от Красной горы, шло главное нападение. До четырех крупных штурмов, не считая мелких нападений, выдержали защитники обители, до 35 вылазок сделали они сами, причем, вспоминая Ослябя и Пересвета, старцы Ферапонт и Макарий, с двадцатью братьями, садились на бранных коней и удачно сбивали неприятеля. Не спалось в лавре никому в эти заветные 16 месяцев; не дремал в своем гробу и св. Сергий и, неоднократно вставая, ходил по кельям, дворам и стенам и звал защитников своего достояния к отпору.

Когда немного позже патриарх иерусалимский Феофан, в 1619 году, посетил успокоенную и торжествующую лавру, он пожелал видеть тех иноков, которые одевали броню ратную и, ко времени приезда его, еще жили. Их представилось до двадцати человек и старейший из них был Афанасий Ощерин, «зело стар сый, и весь уже пожелтел в сединах». — «Что ти свойственнее, — спросил Ощерина, как бы лукаво, патриарх, — иночество ли в молитвах особь, или подвиг пред всеми людьми?» — «Всякая вещь и дело, владыко святый, — ответил Ощерин, — в свое время познается», и затем, обнажив седую голову свою, показал ее и проговорил в объяснение: «Известно ти буди, владыко мой, се подпись латинян на главе моей от оружия; еще же и в лядвиях моих шесть памятей свинцовых обретаются!»

Патриарх расцеловал старца «любезне» и отпустил его и сподвижников «с похвальными словесы». Эти «шесть памятей свинцовых» должно быть так и имеются налицо в земле, в могиле Ощерина.

За это тяжкое время, если можно так выразиться, очами, языком и душой лавры был знаменитый келарь её Авраамий Палицын, оставивший нам самое лучшее описание тех ужасных, но славных дней. Хотя очень много потрудился, во время названной осады, архимандрит Иоасаф, а позже, до заключения Деулинского мира[32], его преемник Дионисий, но истинно государственной деятельностью, железной волей и неусыпностью, влиявшей на весь ход дел, даже далеко за грани лавры, был Авраамий Палицын. Напрасно искать могилы его в стенах лавры: останки его покоятся далеко, очень далеко, в Соловецком монастыре, во дворе, подле соборного храма.

Во время самой осады Палицын находился под Смоленском, с митрополитом Филаретом вместе, в посольстве, отправленном к королю Сигизмунду, для испрошения на царство королевича Владислава; еще до того, при Шуйском, Палицын дважды прокормил Москву лаврскими хлебами. Тайно покинув смоленское посольство, он возвратился именно к тому времени года, когда «не существовало больше ни царя, ни патриарха», когда, так сказать, не было самой Москвы, полтора года томившейся под игом польским; лавра сделалась сердцем всей Руси, и настоятель её Дионисий один заменял все власти. От Дионисия и Авраамия полетели тогда призывные грамоты, «в которых болезнования о всем государстве московском бесчисленно много». Летели эти грамоты в Рязань, Ярославль, Нижний, в Казань, Владимир, Переславль, Тулу, Калугу и понизовские города; призвали они Пожарского, Минина, Трубецкого, Ляпунова, Волынского, Волконского; сама лавра ставила стрельцов и снабжала снарядами и запасами. Палицын был поразительно неутомим: он умиротворил возникшую в войсках Пожарского в Ярославле смуту и с тех пор не покидал войска; он возвратил к исполнению своего долга казаков в решительной битве на Девичьем поле. Когда взять был Кремль, Палицын и Дионисий вступили в запустевший храм Успения; оба они находились при избрании Михаила, имевшем место на Троицком, а не на другом каком подворье; именно Палицын возвестил народу, с Лобного Места, об этом избрании, и находился в числе послов, звавших царя на царство; благословил же на царство Михаила, приходившего поклониться св. Сергию, Дионисий.

Сочинение Палицына «Летопись о многих мятежах» — первоисточник об этом смутном времени; происходил род Палицыных от знатных новгородских выходцев, от родоначальника Палицы, и не сказывается ли в судьбах знаменитого келаря преемственность смелого, предприимчивого, воинственного духа его предков-новгородцев? Чрезвычайно естествен был вопрос, заданный в 1842 году цесаревичем Александром митрополиту Филарету, показывавшему ему лаврскую святыню:

— Где же Авраамий?

— Погребен в Соловецком на своем обещании! — тихо ответил ему митрополит.

И зачем, в самом деле, поручено холодным недрам Соловецкой обители хранить останки этого горячего русского сердца, бывшего в самое тяжелое время — зачем не признавать этого? — чуть ли не сердцем России? Авраамий, начавший с монашества в Соловецком монастыре, возвратился к нему в 1421 году и умер в глубокой старости «на своем обещании». Что значат эти туманные слова? Справедливы ли имеющиеся на Авраамия нарекания? Что за странное отношение неисповедимых судеб к двум главным лаврским деятелям тех смутных дней, к Авраамию, таинственно удаляющемуся в Соловки, и Дионисию, несправедливо оклеветанному в повреждении св. книг и претерпевшему в продолжение целых сорока дней всякую пытку и мучение? Дионисий, восстановленный позже в своих правах, мирно скончался в 1633 году, и тело его для отпевания, совершенного митрополитом, нарочно для этого привезено было в Москву. память же Авраамия и последние дни его жизни остаются покрытыми глубокой тайной, и надо признаться, что в этом сказывается одна из величайших, можно сказать, не оправдываемых ничем, неблагодарностей русского народа. Не пора ли вспомнить о келаре, и место ли ему лежать под холодным небом стран архангельских, тогда как в Троицкой Лавре еще довольно места для многих великих деятелей русских, если таковые народятся! Замечательно, что даже Карамзин, столь чуткий к признанию характерностей крупных деятелей, касается Авраамия как бы вскользь, урывками, и в последних главах бессмертной «Истории Государства Российского» могучая личность Палицына как бы задвинута целым сонмом других бесконечно менее важных людей! По-видимому, и у Карамзина не слагался еще в полной желательной ясности облик великого келаря, отправленного в Соловки и спящего там «на своем обещании». Относительно святого Сергия завет его быть похороненным на братском кладбище не исполнен; относительно Авраамия едва ли вероятно, чтобы он сам желал лежать в далекой, обуреваемой ледяными ветрами, лежащей на границе России с бесконечностью обители Соловецкой?

Не исключительно замкнутыми в стены высятся храмы и здания лаврские; многие кресты, часовни, скиты, церкви и монастыри; находящиеся в прямой связи с нею, словно отклики главного аккорда, гудя своими колоколами, виднеются по всем сторонам её вне ограды и уходят в темнеющую даль чисто русского, приветливого пейзажа. Кто же не слыхал и не знает о юнейших по времени Гефсиманском ските и Вифанском монастыре?

В Вифании, в трех верстах от лавры, почивает основатель её, митрополит Платон, умерший в 1812 году, о котором Муравьев говорит, что не имелось у нас после Стефана Яворского такого замечательного лица в иерархии, как он. Шевырев замечает довольно смело, что дом Платона в Вифании напомнил ему Фернейский замок Вольтера: и там, и здесь портреты Екатерины II; в Фернее вышит он шелком и подарен самой государыней; в Вифании подарен Потемкиным и вырезан из бумаги; там, в Фернее, висят картины, относящиеся к жизни Вольтера, здесь — к жизни Платоновой. Верно также и то, что митрополит Платон, как и Вольтер, очень любил природу и сам насадил вифанскую рощу, густо разросшуюся по направлению к пруду. он, по-видимому, думал даже, если можно так выразиться, ввести природу в архитектуру церковную, потому что этим только можно объяснить, хотя отчасти, ту странную, игривую мысль, которая лежит в основании устройства вместо иконостаса каменной покрытой мхом горы Фаворской и постановку гроба самого храмоздателя как бы в пещере. Сюда же перенесен и деревянный гроб св. Сергия, в котором обретены мощи его; собственно говоря, это перенесение тоже прихоть, едва ли имеющая многое в свое оправдание.

Влево от пути в Вифанию идет дорога на Гефсиманию, устроенную митрополитом Филаретом. Шевырев обращает внимание на то, что на постройку этого убежища духовного успокоения и молитвы не употреблено ничего из материалов, добываемых в недрах гор, что одна только растительная природа дала свой материал и что сосновые срубы церкви, перенесенной сюда из села Подсосенья, — церкви, построенной еще при архимандрите Дионисии, несмотря на третье столетие своего существования, невредимы. Филарет почивает, как сказано, не здесь, но в лавре, в церкви Сошествия Св. Духа. Он родился при Екатерине II и скончался в 1867 году, на восемьдесят пятом году от рождения; он удостоен был совершенно особого доверия Александра I, вручившего ему государственную тайну престолонаследия и акт отречения от престола Константина Павловича; он венчал на царство Николая I и Александра II и являет один из редчайших примеров особенно быстрого шествования в смысле служебных отличий; так, архимандритом назначен он 29 лет от роду, на 42 сделан митрополитом, на 51 удостоен Андрея Первозванного. Много есть еще людей, помнящих его невысокий рост, худобу, блестящие, необычайно подвижные глаза; его знаменитые, действительно ораторские проповеди, для которых в последние годы жизни у него не хватало голоса. Больной от природы, Филарет обладал громадной ученостью; один перечень того, что преподавал он разновременно, свидетельствует об этом: красноречие, риторика, философия, догматическое богословие, история и древности церковный. В долгие годы своей деятельности, часто стоял он очень близко к решению не только духовных, но и высших государственных вопросов, так что в некотором смысле справедливо сказано о нем, что он «был не представителем эпохи: он сам и был эта эпоха». Кто из людей внимательных к книжному делу не знает прекрасного труда «Государственное учение Филарета», в котором собраны и систематически изложены взгляды его на строй государства и общества, по разным существенным вопросам; превосходны параллели, им намечаемые между государствами Запада, где «народы объюродели» в многообразных опытах конституций и «договоров со властью», и Россией, покоящейся в самодержавии?.. Филаретово влияние на судьбы унии и раскола сказалось очень сильно; бессчетны издания его «Катехизиса» и «Начатков христианского православного учения»; утверждают, будто его руке принадлежит манифест 19 февраля 1861 года; кто не знает, наконец, — чтобы вспомнить о мелочи, — его стихов Пушкину? В последние годы его жизни не существовало отличий, которые могли бы быть даны ему. 17 сентября 1867 года имел он во сне видение своего отца, сказавшего ему: «береги 19-е число»; о видении этом тогда же сообщил Филарет наместнику Троицкой лавры; 19 сентября и 19 октября, ожидая своей кончины, причащался он; причастился также и 19 ноября, отслужив литургию, и во втором часу дня, действительно, найден бездыханным. Он скончался в Москве. Зазвонили тогда с Ивановской колокольни, и только 28 ноября, перевезенный в Троицкую лавру, по совершенно исключительному, почти царскому церемониалу, гроб его предан земле.

Быстролетный очерк деятельности митрополита Филарета, последнего из крупных деятелей Сергиевой лавры, здесь настолько же уместен, как уместно было очертить деятельность келаря Авраамия Палицына. Забота мысли Сергиевой о пользе государства, а не только церкви, прямое участие его в нуждах народа и жизни людей, не только постом и молитвой, но и непосредственно, практической деятельностью, всегда были, как видно, и будут лозунгом птенцов Сергиевой обители. Вот почему так бесконечно важно исключительное значение основателя её, подписавшего духовное завещание Дмитрия Донского о престолонаследии и не останавливавшегося пред тем, чтобы закрыть служение в церквах нижегородских, если в видах жизненного дела ото представлялось необходимым. Не только церкви, но и государству служил Сергий — и как служил? Его примеру следовали его преемники, и вот почему можно, и должно, говорить о «государственном» значении, как его самого, так и основанной им обители: Палицын, Филарет — только продолжатели мысли Сергиевой, на расстоянии долгих двух веков один от другого. Какая преемственность!

Для дополнения сказанного уместно будет в заключение припомнить вещие слова Сергиевы, сказанные им пять веков назад Дмитрию Донскому, когда тот, по-видимому, сомневался в том: идти ли ему на Мамая, или нет.

«Тебе, господине княже, — говорил Сергий, — следует заботиться и крепко стоят за своих подданных и душу свой за них положить, и кровь свой пролить... но прежде, господине, пойди к ним с правдой и покорностью, как следует по твоему положению поклоняться Ордынскому царю. Ведь и Василий Великий утолил дарами нечестивого царя Юлиана... Если такие враги хотят от нас чести и славы — дадим им; если хотят злата и серебра — дадим и это; но за имя Христово, за веру православную нам подобает душу свой положить и кровь пролить!..»

И на этом основании загорелся Куликовский бой! И прав, бесконечно прав был св. Сергий: в православии, а не в чем ином жизнь России! Если бы допустить даже, что погибло все, все; если бы, после какого-нибудь великого, последнего боя, поникли долу, с поломанными мечами в руках, на дымящихся развалинах наших городов и весей, все князья русские, — но сохранилось в сердцах, оставшихся в живых из народа, православие, — Русская самодержавная земля зародилась бы на том же месте снова. Не быть никому иному на наших пажитях, кроме нас. Яснее и сердечнее, и притом гораздо раньше других, постиг эту правду св. Сергий, и вот объяснение тому исключительному поклонению, каким его у нас чествует народ: «Полюби святого Сергия (и пойми его, необходимо добавить) — он был русский в душе», и если справедливо сказал где-то Филарет, что «когда темнеет на дворе — усиливают свет в доме», то вспоминать о таких деятелях, каким был Сергий, значит усиливать этот внутренний свет.