По следам Марко Поло

Глава 9. Ормуз — Герат

«Через два дня пути он (путешественник) достигает океана. Здесь на берегу стоит город, называемый Ормузом, в котором есть отличный порт. Купцы приплывают сюда на кораблях из Индии, привозя разнообразнейшие пряности, драгоценные камни, жемчуг, шелковые материи, золото, слоновый зуб и множество других товаров. В этом городе они продают их другим купцам, которые, в свою очередь, продают их покупателям по всему свету. Ормуз — большой центр торговли и столица королевства, ему подчинено много городов и городков. Король носит имя Румедана Ахмета. Климат жаркий и нездоровый. Если иноземный купец умирает здесь, все его имущество отходит королю… Местные жители не едят нашей пищи, ибо от белого хлеба и мяса они болеют. Они употребляют в пищу фрукты и соленую рыбу, именно тунца, и тоже лук; и эта еда совершенно удовлетворяет их… Они сеют в этой области свою пшеницу, ячмень и прочие злаки в ноябре и собирают весь урожай до конца марта. То же касается фруктов: к марту они поспевают и собираются. После вы вовсе не увидите растительности, кроме финиковых пальм, которые стоят до мая. Причина этому — великая жара, от которой растительность засыхает… Летом местные жители не остаются в городах, иначе они все умерли бы от жары».

Было нетрудно понять, почему в описании Ормуза доминирует ужасающая жара. В середине лета местные жители, которые обладают известными средствами, покупают место на кораблях и уплывают в Кувейт и Бахрейн, где, как они утверждают, в это время в сравнении с их климатом освежающая прохлада. Когда я ковылял по городу почти сразу после рассвета августовским утром, было уже так жарко, что по моим деревянным костылям текли ручейки пота, оставляя в пыли темные пятна. Еще раньше этим утром вода в резервуаре на крыше автобусной станции была достаточно теплой, чтобы с удобством побриться.

В последние несколько десятков лет численность населения в Бендер-Аббасе неуклонно снижается, так как со времен Марко значение порта, к сожалению, упало. Тогда город был естественным перевалочным пунктом на Великом Шелковом пути. Караваны из внутренних областей были связаны с дау, плывшими по торговым маршрутам едва не на край света, в частности на Яву и Занзибар. Из описания Поло ясно, что Ормуз являлся жизненно важным звеном в торговой цепи, и через порт перевозили большую часть богатств известного мира. Почти все народы, занимающиеся торговлей, держали здесь своих агентов. С точки зрения торговли город конкурировал с Константинополем, на который Ормуз во многом походил.

Ормуз не всегда находился на одном месте. Сперва город строился на береговой полосе, недалеко от него высадилась часть войск Александра Македонского за тысячу лет до Марко Поло. После — на скалистом острове, недалеко от побережья; перемена местоположения была вызвана, вероятно, все возраставшей дерзостью разбойников, приходивших с гор. Во все времена существования Ормуза его благосостояние было напрямую связано с политикой Персии, в особенности с политикой Керманского царства, для которого он составлял естественный рынок сбыта. В 1507 году Ормуз был взят Альфонсо Альбукерком и отошел к Португалии. С этого времени, казалось, город окончательно обосновался на острове. Но последовавшая затем торговая конкуренция с европейскими нациями и упорядочение движения судов в Индийском океане в муссонный сезон лишили Ормуз выигрышной позиции и сделали его «довеском», ибо отныне суда плыли на Восток другим, более коротким путем, через мыс Доброй Надежды. С этого времени главным достоинством Ормуза оставалось то, что он был воротами, через которые в Персию поставлялись товары из обеих Индий, а в последние отправлялись персидские товары. Смертельный удар был нанесен в 1622 году экспедицией шаха Аббаса, которому помогала британская эскадра, посланная Ост-Индской компанией. Остров был взят, португальский гарнизон изгнан. Все укрепления и правительственные здания срыли, а порт перенесли обратно на материк, в деревню Гамбрун, последнюю переименовали в Бендер-Аббас. «Бендер» значит «порт». Великий век открытий пребывал в наивысшей точке, вся система мировой торговли радикально изменилась, и новый порт так и не оправился от переноса на другое место. Бендер-Аббас медленно погружался на дно и сегодня именно там и находится.

Сейчас «центр богатства, роскоши и великолепия в восточном мире», как его некогда называли в ранних исторических трудах, является сонным провинциальным городком, мечтающим о широких восстановительных работах, но в то же время полностью зависимым от единственной деревянной пристани, построенной для нужд британских экспедиционных войск. Тем не менее, несмотря на жару и застой, Бендер-Аббас обладает неподдельным и особенным очарованием. В домах торговцев продолжается жизнь, правда, эта жизнь едва течет; движение почти всего товара обеспечивается десятком кораблей — деревянными судами (курсируют вдоль побережья) и большими пароходами; последние, правда, посещают порт очень редко.

В узких переулках вокруг пристани арабская атмосфера. Между судами и складами вереницами носят груз полуобнаженные и обливающиеся потом грузчики, взваливающие мешки на спину с ритмическим и ясным «ек, дох, сех… о, Аллах!»[10] С каждой стороны пирса по три-четыре корабля. Широкие и тяжелые, они сонно поднимаются и опускаются на глянцевой соленой и теплой воде, тихо скрипя огромными рулями в полуклюзах. На каждом судне короткая приземистая мачта и толстый гик, чтобы при случае воспользоваться свежим ветром, вообще же эти суда, пыхтящие вдоль побережья от гавани к гавани, зависят от старых, изношенных дизельных двигателей. Груз, самый разнообразный, помещается в единственный центральный трюм, а на юте возвышается квадратная надстройка. Здесь под навесом, выцветшим от солнца, висит провизия, которую употребляют в пути: темно-коричневые связки фиников, половины копченых туш и глиняные кувшины с водой. Эти суда напоминают крепких работяг и резко контрастируют с тонкими маленькими и оснащенными треугольным парусом дау, стройно скользящими по морю; корма и бока у них разукрашены синими и белыми завитками.

Как много местные суда, курсирующие вдоль побережья, заимствовали в отношении формы у судов европейских, трудно сказать. Во всяком случае, они не могут серьезно отличаться от кораблей, которые видел Марко; «их суда, — писал он, — очень дурны, и много их тонет, потому что части этих кораблей не скрепляются железными гвоздями, а скрепляются веревками из коры кокосовых орехов. Кору эту они бьют до тех пор, пока она не станет тонкой, как конский волос; потом делают из него канаты и прошивают корабли. Канаты не портятся от соленой воды и сохраняются замечательно долго. На судах одна мачта, одно весло, и нет палубы; когда их нагружают, груз покрывают шкурами, а на эти шкуры грузят лошадей, которых они возят в Индию для продажи. У местных жителей нет железа для гвоздей, поэтому здесь используют деревянные клинья и прошивку канатами. Другая особенность этих кораблей та, что их не конопатят смолой, а мажут рыбьим жиром».

Сравнительно с европейскими достижениям в области мореплавания критика Марко относительно ормузского судоходства излишне строга. Суда в заливе, даже в его время, обладали отличными мореходными свойствами, были достаточно надежны, а дело перевозок было хорошо поставлено. Вне сомнения, арабы были такими же хорошими моряками, как и европейцы. Можно принять во внимание замечания Поло относительно методов строительства судов и относительно их деталей и частей; арабские доки никак нельзя сравнивать со знаменитым венецианским Арсеналом, где части дубового киля вымачивали в воде двенадцать лет, прежде чем поставить их на боевую галеру.

Методы постройки судов, которые видел Марко в Ормузском проливе, в сущности, не изменились. Действительно, мало что могло измениться, принимая во внимание то, что функции маленьких судов, курсирующих вдоль побережья в этих местах, и материалы, из которых они делаются, оставались на протяжении столетий теми же самыми. В двух или трех милях по побережью от Бендер-Аббаса есть маленькая колония строителей кораблей.

Здесь безмятежно живут шесть семейств, всецело посвятивших себя сооружению судов в манере, какую описал Поло. Из необработанного лесоматериала с помощью топора, огня, тесла и пилы они выделывают, с немалыми затратами сил, остов судна. Мужчины, сидя в ряд на корточках под узкой полосой парусины, тщательно обрабатывают длинное бревно, лежащее перед ними. Каждый работает на своем участке: выжигает, выдалбливает, обтесывает, сверлит и скоблит. Они трудятся удивительно слаженно, не мешая друг другу. Веревки из коры кокосовых орехов больше не используются для прошивки, как не используется для пропитывания дерева рыбий жир. Корабль конопатят массой, полученной вследствие растирания волокна кокосовой пальмы. Железные гвозди все еще почти не применяются, части судна скрепляют деревянными нагелями. Фрагмент за фрагментом собирается корабль, и вот наконец строители выглядят рядом с длинным, возвышающимся над ними корпусом лилипутами. Семьи рабочих живут и работают под сенью ковчега на манер Ноя и его домочадцев. Их хлипкие домики рядом с судном кажутся ласточкиными гнездами. Когда корабль готов, его спускают вниз, на берег, к кромке воды на круглых бревнах. Скоро на берегу появится еще один остов, который станет основой существования рабочих на следующие два или три года.

После визита в колонию строителей кораблей я возвратился в торговый квартал Бендер-Аббаса, чтобы отыскать еще что-нибудь, связывающее современный порт со старым. Как и всякий, желающий больше узнать о городе, я был притянут к складу господина Билучи, служащему вместе конторой и универсальным магазином. Господин Билучи был головой здешнего купеческого общества. Старик в плетеной ермолке сидел на почетном месте за древним столом, украшенным пыльными потрепанными гроссбухами. В темных нишах и углах возвышались таинственные, набитые до отказа кули и свернутые в аккуратные трубы ткани. Воздух был предельно насыщен острым ароматом пряностей, хранившихся на складе, и запахом фруктов, которыми торговали в лавках на улице, он плыл через двери, всегда распахнутые. Повсюду сидели или лежали персы, кувейтцы, арабы и индусы, потягивая кей и куря сигарету за сигаретой. Рядом с несколькими избранными стоял кальян, и мундштук неторопливо передавался из рук в руки. Разговор шел о ценах на товары и на фрахт корабля, о ставках обмена валют и о ценных бумагах, о займах, корице, сахаре, дереве, перце и горчице. Время от времени господин Билучи вставлял короткое замечание в один из своих гроссбухов, и какой-нибудь счастливчик устремлялся наружу, чтобы осуществить на практике сделку, которую он только что заключил; другой торговец всегда был готов занять его место. Каждый приводил с собой слуг или учеников, стоявших снаружи у стены и готовых бежать за гроссбухом, мухобойкой или коробкой спичек. Это неспешное течение жизни позволяло торговцам обсуждать все что угодно, например достоинства отдельно взятого капитана или цену пяти мешков фисташек. В Бендер-Аббасе купцы вели дела в неторопливой манере пращуров.

Когда я появился в собрании, для меня нашелся стул, и господин Билучи ответил на мои вопросы, так как мое присутствие внесло приятное разнообразие.

Никто в этом собрании не слыхал о Марко Поло, но все слушали с вежливым вниманием описание средневекового Ормуза. Меня, в частности, занимало то место в повествовании Поло, где он говорит о сжигающем ветре. «Это правда, — писал он, — что несколько раз в течение лета из пустынь, окружающих эту равнину, начинает дуть такой неодолимо горячий ветер, что он нес бы с собой смерть, если бы не случалось, что, как только люди узнают о нем, они погружаются по шею в воду, и так спасаются от жары. Чтобы показать, как бывает горяч этот ветер, мессер Марко приводит следующий рассказ о том, что случилось, когда он был в этих местах. Царь Кермана, не получив дани от повелителя Ормуза, послал войско из тысячи шестисот пеших воинов и пяти тысяч конных, чтобы войско внезапно напало на жителей города, когда они находятся за его стенами. Вечером войско расположилось лагерем в лесу недалеко от Ормуза. Наутро, когда они собирались уже сниматься, подул горячий ветер, и все они задохнулись, так что не осталось никого, кто принес бы весть своему владыке. Жители Ормуза, услышав об этом, пошли похоронить тела, чтобы те не заражали воздух. Тела, однако, под действием ужасающей жары уже совершенно разложились, так что, когда они брали трупы за руки и за ноги, чтобы нести к могилам, вырытым неподалеку, руки и ноги отваливались, и ничего не оставалось, как вырыть могилы рядом и положить их туда».

Когда я закончил читать, собравшиеся с минуту посовещались, потом Билучи сказал, что он в первый раз слышит эту историю. Но, хотя собственно история нова, смертельный ветер известен очень хорошо. Человеку, живущему в Бендер-Аббасе, рано или поздно приходится испытать, что такое юло, или огонь, иногда называемый «дыханием Кабула». Это печально знаменитый палящий ветер, который дует из внутренних областей Ирана в известные дни мая, июня и июля. Когда юло начинает дуть из Белуджистана, продолжал господин Билучи, всякое живое существо стремится укрыться и переждать, пока ветер стихнет, и в эти дни не спасают и охлаждающие вышки.

Охлаждающие вышки, о которых упомянул господин Билучи, — любопытная черта прибрежной архитектуры. Каждая вышка похожа на большую полую дымовую трубу примерно восьми футов в объеме. Она выходит прямо в крышу во всех жилых комнатах, которые имеют какое-нибудь значение. Принцип действия этих вышек тот же, что и принцип действия обыкновенных дымовых труб, разве что здесь не нужен огонь. Воздух, которым уже дышали, следовательно лишенный кислорода, поднимается через трубу и уходит из комнаты, а в дверь, замещая его, входит воздух свежий и более прохладный. Это простое, но действенное средство вентиляции, делающее пребывание дома в здешней жаре сносным.

Я продолжал расспрашивать господина Билучи и задал вопрос о прославленном ормузском финиковом вине («в этой стране делают вино из фиников, добавляя в него разные пряности, и оно славное, славное»). Вместо ответа господин Билучи послал принести бутылку этого вина и несколько стаканов. Пока мы ждали слугу, он объяснил мне разницу между пальмовым тодди, делающимся из сока свежесрубленной пальмы, и настоящим пальмовым вином, которое изготавливают посредством замачивания фиников, изюма и пряностей в воде и последующего брожения в течение месяца в жаркий сезон. Производство этого алкогольного напитка в настоящее время находится в исключительном ведении правительства, употребление его в больших количествах во время жары может быть опасно, хотя Марко настойчиво утверждает, что, «когда это вино пьют люди, не привыкшие к нему, оно действует как слабительное; но после оно идет на пользу, и даже полнит».

Когда дела господина Билучи были закончены, он пригласил меня провести ночь у него дома. Так как после захода солнца крыша — самое прохладное место, я удовлетворенно свернулся калачиком на свежем воздухе на древнем исфаганском ковре, которое, вне сомнения, стоил небольшое состояние. Утром меня разбудили слуги, взобравшиеся на крышу для утренних молитв. После расстелили ковер, который был больше и, очевидно, дороже. Принесли подушки, и появился господин Билучи, с ним был еще один гость, оба в элегантно ниспадавших мантиях, которые в заливе носят вместо скучных пижамных брюк и рубашек центрального Ирана. Мы втроем сели друг напротив друга, пока слуги неслышно бегали в дом и обратно, принося чашки с йогуртом и блюда с финиками и благоухающим манго. В первый раз в Иране мой завтрак составляло такое восхитительное сочетание ингредиентов: хлеб с завернутыми в него мятными листьями, его надо было есть, макая в соус цвета горчицы, сделанный из мускатных орехов, гвоздики и разных пряностей и разведенный в лимонном соке. Когда мы закончили завтракать и слуги унесли небольшие чаши для ополаскивания пальцев, господин Билучи и его гость занялись кальяном, а рядом с моим локтем появилась пачка сигарет и великолепная перламутровая пепельница. Лениво развалившись на подушках и потягивая кей из торжественно поднесенного в серебряном подстаканнике чудесной работы стакана, я удовлетворенно слушал бульканье кальяна. Второй гость был капитаном в великолепной чалме: очень живописный, с проколотыми ушами, обладающий самыми разнообразными познаниями, в нем текла негритянская и арабская кровь, причем первой больше. Его дау уходила от пристани с вечерним бризом в Бомбей. Я был приглашен совершить путешествие. В этой сцене из «Арабских ночей» я на мгновение почти забыл о Марко Поло и едва не принял предложение.

Но вместо этого я пошел к автобусной станции, сопровождаемый одним из слуг господина Билучи. Благодаря влиянию последнего мне предоставили в автобусе, который каждый день уходит в Керман, самое почетное место, рядом с дверью. Автобус поехал по той самой дороге, которая была третьим возможным маршрутом Поло и по которой он шел из Ормуза в Керман или, напротив, из Кермана в Ормуз. Дорога змеилась по низменности у подошвы горного хребта через Саидабад. Но скоро мне стало ясно, что эту равнинную дорогу следует вычеркнуть, ибо то, что я видел, не соответствовало решительно ничему из описания Марко. Поездка до Кермана была ужасающе однообразной, мы продвигались через иссушенную равнину, единственными объектами, вносившими оживление, были время от времени встречавшиеся покрытые булыжником земляные пирамиды и редкая цепь глиняных укреплений, построенных единственно для демонстрации влияния. Над ними развевался зелено-бело-красный иранский флаг.

В Кермане я предусмотрительно навестил больницу австрийской миссии, чтобы узнать о состоянии моей сломанной ноги, которая подвергалась гораздо большему количеству вредных воздействий, чем было прописано. Доктор, долго управляющий больницей, очень заинтересовался вопросами, связанными с пребыванием Поло в этих местах, и охотно сообщил мне некоторые сведения относительно «чудесных диких ослов», которыми, по словам Поло, изобилует местность между Йездом и Керманом. Эти дикие ослы (или онагры) чрезвычайно похожи на желтых зебр, у них такие же толстые шеи, и эти ослы все еще существуют, как существовали в то время, когда здесь в IV веке до Рождества Христова прошла армия Александра Македонского. Дикие ослы, несмотря на недостаток корма, каким-то образом ухитряются плодиться и множиться на краю пустыни, хотя сейчас их главные враги — партии охотников, вооруженных американскими автоматами; эти партии охотятся на них с мощных американских джипов, способных преодолевать низкую растительность. Принимая во внимание эту бойню, сомнительно, чтобы онагры просуществовали долго, ибо их чрезвычайно трудно содержать в неволе. Доктор рассказал мне о случае, когда дикий молодой осел был пойман и помещен на ночь в кораль, в котором находились несколько домашних мулов. Онагр убил мулов и на следующее утро сбежал, разломав стену.

Из Кермана я поехал на восток к Захедану, близ пакистанской границы, и здесь повернул на север, чтобы сделать длинный перегон до Мешхеда. Из Мешхеда я ехал через границу. Марко срезал путь, пройдя по диагонали через Великую Соляную пустыню, но автобусные компании вынуждены ездить по ее восточной оконечности. Но даже и так дорога — одна из худших в Иране. Летом большую часть пути проезжают, когда начинает вечереть, из-за жары, и мы очень редко ехали в середине дня. Обычно, когда солнце приближалось к зениту, пассажиры отправлялись спать в гостиницу, чтобы переждать самое жаркое время дня. Однажды мне показалось, что наш автобус наконец застигнут пустыней. Солнце ползло к высшей точке, и скоро должно было начаться самое жаркое время дня. В центре равнины кругом не было ни одного дома, автобус остановился, как неподвижная точка на блестящем белом просторе. Кузов был так горяч, что до него невозможно было дотронуться, а в радиаторе угрожающе булькала вода. Шофер осторожно ступил на соляную корку, и мы последовали за ним в узкий колодец, вырытый в земле. Один за другим пассажиры пролезли в колодец и оказались в пещере. Здесь находились земляные скамьи и столы. Этот мрачный караван-сарай сравним с катакомбами. Через крошечную дырку в потолке опускался сплошной тонкий луч, казалось, он проходил через гигантскую лупу. Хозяин, одинокий пустынник, полуслепой от постоянного пребывания в подземелье, зарабатывал себе на жизнь продажей воды редким посетителям. Трудно вообразить более рискованное существование на границе между жизнью и смертью, уже погребенным, с миром, лишенным жизни, над головой.

Автобус, который к тому времени проехал тяжелейший отрезок пути, был самой большой и самой изношенной машиной, на какой я когда-нибудь ездил. Такой кузов давным-давно не выпускали, а двигатель закрывал только мешок, прикрученный проволокой. На крыше лежало не менее четырнадцати шин и множество запасных частей, изготовленных вручную. Он казался решительно неспособным ехать по пустыне. Когда я вошел в него, мой взгляд упал на скромную табличку на перегородке, и я прочел объявление, вызвавшее во мне воспоминания о родине: «Кузов сделан компанией „Метрополитен-кеммел“, специализирующейся на выпуске кузовов и фургонов. Бирмингем, Англия».

Вопреки моим ожиданиям, автобус оказался живучее всех машин, какие мы встретили по пути. Мы проносились мимо джипов и легковых автомобилей. Наш шофер был гением водительского искусства и хладнокровия, бросал машину на изгибах дороги, покрытой гравием, как гоночный автомобиль. В ту минуту, когда я гордо указывал своим спутникам на достоинства английского производства, послышался глухой удар и долгий скрежет — у нас отвалилась задняя ось.

К счастью, это случилось далеко после полудня, поэтому все пассажиры выбрались наружу и легли на песок, чтобы соснуть, пока не появится транспорт, на котором можно ехать дальше. Следуя общему примеру, я присвоил все задние сиденья и быстро погрузился в сон. Проснувшись через несколько часов, я был весьма смущен, так как в автобусе и вокруг него никого не было. Все таинственно исчезли вместе с багажом. Я не знал, что случилось, и, что еще важнее, не знал, когда на пустынной дороге появится какая-нибудь машина, и мне не улыбалась перспектива нескольких бесконечных дней в море песка со скудным запасом воды, который имелся в радиаторе. Выбравшись из автобуса, я с надеждой стал вглядываться в даль. С первым лучом солнца на следующее утро я услыхал долгожданный звук двигателя, и вдалеке запрыгал джип. Я энергично заковылял к дороге. Но появление жуткого долговязого Джона Сильвера, вероятно, чрезвычайно потрясло пассажиров джипа. С испугом на физиономиях они пронеслись мимо меня на полной скорости, будто бы увидели мираж. Отказ стал явным вызовом моей изобретательности, поэтому я забрался обратно в автобус и отвинтил полдюжины сидений. Сиденья я расположил поперек дороги в виде хилого контрольно-пропускного пункта и сел поджидать жертву. Как и следовало ожидать, второй за этот день джип (и, как я убедился позже, последний) на всем ходу сделал эффектный привал в хаосе материи. После этого я без всяких трудностей воссоединился со своими попутчиками и узнал, что они уехали на попутном и полупустом автобусе, не разбудили же меня потому, что сочли ненужным тревожить безумного инглези, когда он отдыхает.

Мои спутники и вправду вчера, во время инцидента, сомневались в моих умственных способностях. С наступлением темноты мы остановились в маленьком караван-сарае, и для меня наконец пришло время снять гипс. Доктор прописал мне делать теплые соляные ванны. Призвав владельца караван-сарая, я попросил его согреть немного воды. Когда вода согрелась, я спросил «немека», или соли. Никто не двинулся, но на лицах у всех появилось удивление. Думая, что никто не понимает, для чего мне надо так много соли, я потребовал мой «немек» решительно и даже с некоторой суровостью. Мой ближайший сосед по автобусу нагнулся и поднял два камня с земли. Протянув их мне, он показал, что для того, чтобы удовлетворить мое страстное желание обладать «немеком», я должен потереть один камень о другой. И только тогда до меня дошло, что, сидя в чайхане, находящейся в пустыне, мы окружены несколькими миллионами тонн этого вещества.

Весьма примечательная черта на иранских дорогах близ границы — военные контрольно-пропускные пункты. Они устраиваются для того, чтобы уменьшить контрабанду радио, сигарет, алкоголя, чая и предметов роскоши. Охрана контрольно-пропускных пунктов немногочисленна — скучающий лейтенант и группка солдат, опекающих маленькое и утыканное гвоздями бревно, лежащее поперек дороги. Главный недостаток этих пунктов — скука и трата времени. Сержант забирается в салон и предается бессистемным поискам. В это время все европейские путешественники должны расписаться, так сказать, в книге для проезжающих. Некоторые водители автобусов весьма настойчиво протестуют против потери времени, и тогда на контрольно-пропускном пункте начинается представление, которое ужасно забавляет всех, кроме потеющих солдат. Пока водитель решительно противится тому, чтобы хоть один солдат прикоснулся к его драгоценному автобусу, пассажиры высыпают наружу и окружают бранящимися кучками каждого пограничника. Почтальон, для которого в автобусах отведено специальное сиденье и который всегда находится среди пассажиров и ездит от деревни к деревне, тоже выпрыгивает из салона, махая своей холщовой сумкой с нашитыми на ней полосками цвета национального иранского флага, и вопит, что почта должна проезжать беспрепятственно. Иногда лейтенант повинуется этой тираде, и солдаты убирают бревно. Автобус приходит в движение, а потом, в самый последний миг, из окна высовывается какой-нибудь чумазый сорванец и, выражая удовлетворение, кукарекает солдатам, которые, разумеется, приходят в ярость. Сержант злобно вопит и приказывает солдатам снова положить бревно под колеса. Все повторяется опять и опять, пока солдаты наконец не устают так, что отказываются носить бревно.

С такими развлечениями, рассеивавшими скуку поездки, иранский автобус привез меня в область, лежащую на северо-восток от Великой Соляной пустыни. Это Тонокаин Марко Поло, здесь растет сказочное древо сол, которое «велико и очень толсто. Его листья с одной стороны зеленые, с другой белые. На нем растут плоды, похожие на плоды каштана, но внутри их ничего нет. Его древесина жесткая и желтая, как у буксового дерева. Здесь нет никаких деревьев в окружности ста миль, кроме как в одном направлении, где в десяти милях есть деревья. Именно здесь, как говорят местные жители, была битва между Дарием и Александром».

Предполагают, кроме того, что под древом сол Александр задал богам знаменитый вопрос — станет ли он царем мира и возвратится ли в Македонию целым и невредимым. Позднейшее предание, которое ближе ко времени Поло, говорит, что, когда «папа поведет христиан на борьбу с татарами и всеми идолопоклонниками и все они будут истреблены на этом месте», древо сол расцветет.

Сомнительно, чтобы до перехода границы с Афганистаном Марко Поло дошел до Мешхеда, но он описывает места, в которые пришел, оставив пустыню, как край, где «города и деревни наслаждаются самыми разнообразными лакомствами, ибо здесь климат восхитительно уравновешен, здесь ни слишком жарко, ни слишком холодно». Это описание совпадает с плодородной холмистой местностью, лежащей к югу от Мешхеда, веселым деревенским простором, который после ужасающей Деште-Лут выглядит подлинной землей обетованной. Она и называется садом Ирана, и от ее щедрых даров — нектаринов, персиков, яблок, слив и прочего ломятся лавки Мешхеда. В самой дрянной гостинице можно с удовольствием съесть великолепный кебаб, политый яичным желтком — неслыханная роскошь на далеком юге.

Мешхед — последний большой центр перед афганской границей, между тем через границу почти никто не ездит, кроме почтовых автобусов и, самое большее два раза в неделю, цистерн с нефтью. Перед тем как уехать из Мешхеда, я посетил переулок на центральном базаре, где находятся лавки ювелиров, и обменял мои туманы на золотые соверены. Предприняв этот шаг, имеющий в виду крайне недобросовестные «официальные» ставки обмена валюты, я поспешил к автобусу, который ездил раз в неделю до Герата в Афганистане. К несчастью, я не успел на него и был вынужден поймать пыльную служебную машину, везущую какого-то офицера в гарнизон, расположенный на границе. Пока мы прыгали на ухабах, офицер осведомил меня о беззакониях контрабандного канала между Афганистаном и Ираном — о всадниках, которые отлично ездят на конях и пробираются через холмы, провозя в Иран гашиш для обмена на золото, ревниво накопляемое афганцами. Приговор контрабандистам — смерть, и оказалось кстати, что спутник не обратил внимания на звон золотых монет в моем кармане. Когда мы достигли границы, мое знакомство с офицером сослужило службу при проходе через посты, и я с чувством облегчения сел на машину с нефтяной цистерной, направляющуюся к Герату.