Победитель планеты (двенадцать разрезов времени)

Классификация животного мира

Мир живых организмов чрезвычайно многообразен. Разобраться в этом многообразии можно, только расчленяя его, т. е. надо распределить организмы по каким-то группам в зависимости от сходства, иначе не может быть и речи ни о каком изучении. Такое распределение по группам в науке называется систематикой, или классификацией.

Собственно, и в бытовом обиходе мы производим, не можем не производить такую классификацию — без нее и шагу ступить нельзя. Мы говорим животные и растения. Но это еще слишком обще, и потому мы каждый из этих больших разделов дробим дальше. Мы говорим: звери, птицы, насекомые, травы и деревья и затем каждому из различных организмов, входящих в эти группы, даем свое имя.

Но в быту мы классифицируем неполно, по внешним, поверхностным признакам, так или иначе обращающим наше внимание, интересующим нас в нашей хозяйственной практике. А наука классифицирует с исчерпывающей полнотой, на основе всестороннего, глубокого изучения; она заботится о том, чтобы ее систематические группы были построены по однородным принципам, так, чтобы их можно было сравнивать друг с другом и точно судить по ним о месте, занимаемом данным живым организмом в общем ряду живых существ.

Наука кладет в основу классификации не просто признаки сходства, но стремится строить свои группы так, чтобы они объединяли действительно кровно родственные организмы, происшедшие от общего корня. Научная классификация не просто описывает живой мир, но вскрывает его происхождение и пути его развития.

По всему этому количественная разница между бытовой и научной классификацией перерастает в качественную.

Наука принимает очевидное разделение органического мира на растительный и животный. Затем она делит прежде всего каждый из этих разделов на типы — самые широкие подразделения, в основу которых кладутся самые общие черты строения организмов.

Типы далее расчленяются на классы. Примеры: классы млекопитающих (зверей), птиц, рыб и т. д. в типе позвоночных (или более широко — хордовых).

Классы делятся на отряды. Отряды на семейства. В семействах различаются роды. Это уже очень тесное подразделение, объединяющее близко сходные (родственные), хотя все еще различные организмы. Пример: род кошек — кошка, лев, тигр, ягуар и т. д.

Наконец каждая из различных форм организмов, входящих в род, называется видом.

Конечно мы знаем, что виды изменяются, они произошли от других видов и непрерывно порождают новые виды. Поэтому и внутри вида часто можно отыскать подвиды, разновидности и т. д., которые еще не настолько разнятся друг от друга, чтобы их можно было признать за отдельные виды, но которые уже нельзя больше мешать друг с другом. Вспомните хотя бы о бесчисленных породах домашних голубей в одном виде сизого голубя. Это возникающие, завтрашние виды.

Все-таки с учетом всего этого вид можно признать основной единицей в классификации и числом видов измерять многообразие живых форм. Общее число видов всех живых существ в точности не учтено. По-видимому, их (растений и животных) не меньше двух миллионов.

Теперь мы дадим основные подразделения классификации животных.

Это мельчайшие, большей частью невидимые простым глазом существа, тело которых представляет один пузырек, одну клетку. Иные из них представляют просто каплю слизистого вещества с ядром внутри, другие одеты оболочками, несут мельчайшие раковинки и зачастую, оставаясь одноклеточными, устроены весьма сложно.

По существу простейшие не относятся ни к животным, ни к растениям. Они стоят на рубеже между теми и другими и связывают их между собой. Одно крыло простейших ближе к растениям (это бактерии, также одноклеточные водоросли), другое ближе к животным (корненожки, инфузории, жгутиковые), третьих разве только по вкусу можно отнести к растениям или к животным (например евглена обладает хлорофиллом, но активно двигается с помощью жгута и питается помимо растительного способа — углеродом и неорганическими, солями, — также и животным способом — другими организмами).

Простейшие доказывают единство жизни. В сущности названы они неверно. Они вовсе не «просты» и вовсе не похожи на первобытные праорганизмы. Они далеко ушли от них вперед, но только на свой собственный лад. Приобрели способность чудовищного размножения, способность переносить самые неблагоприятные воздействия внешней среды. Это делает их одним из наиболее процветающих типов живых существ, играющим колоссальную роль на земле (вспомните бактерий, горы, сложенные раковинками нуммулитов, диатомей, фораминифер, радиолярий).

Самые простые из многоклеточных. Тело их состоит из двухслойного слепого мешка с единственным отверстием. Таким образом настоящей полости тела, где могли бы помещаться органы, у них нет, как, впрочем, нет еще и органов. Есть очень примитивная нервная система, зачаточные чувствующие клетки, так называемые стрекательные (защитительные) пузырьки, выбрасывающие ядовитую жидкость, похожую на ту, которой жжет крапива. Кишечнополостные имеют не двустороннюю (как прочие животные), а лучистую форму тела — они обладают, как говорят, радиальной симметрией. Тело их с венцом щупальцев возле отверстия построено по типу звезды с числом лучей, кратным четному числу (4, 6, 8).

Форму двухслойного слепого мешка проходят все прочие многоклеточные на самых первых стадиях своего зародышевого развития. Она называется гаструлой. Но единственные взрослые организмы, построенные по типу гаструлы (конечно различным образом видоизмененной), — это кишечнополостные.

К кишечнополостным относятся гидроидные полипы (наша обычная прудовая гидра, «морские цветы» — анемоны, актинии), кораллы, медузы, гребневики.

Раньше их также причисляли к кишечнополостным. Но они настолько своеобразны, что их приходится выделить отдельно. Общий вид губки общеизвестен. В ней трудно даже признать животное. Губки сидят неподвижно, иногда раздельно, иногда выращивая из почек на себе других, дочерних, т. е. образуя большие колонии. Пористый остов губки, состоящий из известкового или кремневого скелета, пронизан каналами и полостями, в которых непрерывно двигаются (мерцают) реснички, прогоняя ток воды, приносящей мельчайшие органические частицы, служащие пищей губке.

По-видимому, губки — слепая ветвь, неплохо приспособившаяся в своем роде и потому прожившая миллионы лет, почти те изменившись, ветвь, до крайности специализированная и никакого дальнейшего, более высокоразвитого потомства не давшая.

Тип, вне всякого сомнения, искусственный, сборный, уже сейчас расчленяющийся на отдельные самостоятельные группы. Черви очень многочисленны и чрезвычайно важны для эволюциониста. Они — древнейшие из животных, приобретших двустороннюю симметрию, и, по-видимому, все остальные группы многоклеточных (кроме кишечнополостных и губок), ведут свое происхождение от червей. Классификация червей крайне сложна и запутана. Нам будет достаточно различать среди них:

1) плоских червей (к ним относятся, между прочим, очень опасные паразиты, как солитер, эхинококк), не имеющих еще полости тела, происшедших, вероятно, от гребневиков.

2) круглых (нечленистых) червей, с еще очень несовершенной полостью тела (просвет между стенкой кишечника и наружной стенкой, где лежат половые органы), так называемых первично-полостных (глисты — аскарида, острица); произошли, как полагают, независимо от плоских червей от гребневиков.

3) вторичнополостных нечленистых червей, развившихся из первичнополостных; впервые появляется настоящая полость тела (свойственная всем высшим животным), образующаяся между двумя расщепившимися половинками среднего из трех основных слоев тела и выстланная особой слизистой тканью; сюда относятся многочисленные, большею частью водные формы (звездчатые черви и т. д.).

От нечленистых произошли, с одной стороны,

4) черви со средним числом члеников (мезомерные), а с другой,

5) многочленистые (полимерные), высшие кольчатые черви, представителем которых может служить обычный дождевой червь, имеющий уже органы чувств, сложно построенную кровеносную, нервную, выделительную систему.

Можно выделить наконец:

6) малочленистых (олигомерных) червей — ряд очень своеобразных форм (кишечножаберные, щетинчаточелюстные), которые произошли, может быть, даже непосредственно от полипов типа актиний и кораллов, минуя и гребневиков.

Все эти разделения, мало что говорящие неспециалисту, интересны однако потому, что от них пошли стволы всей высшей животной жизни на земле. Часто червей делят более просто, но зато, несомненно, и более искусственно на три типа: 1) плоских, 2) круглых и 3) кольчатых.

Сюда отнесли, вероятно искусственно, немногочисленных и незаметных животных, происхождение которых остается темным, — мшанок и плеченогих. Последние, поражающие своей древностью, были кратко охарактеризованы в тексте. Среди них есть род, не изменившийся с кембрия-силура. Причину конечно нужно искать в особых условиях их существования, в относительно маломеняющейся океанической среде, почти вне конкуренции с другими организмами, следовательно, вне жестокого естественного отбора. Такой специализированный, тихий образ жизни конечно не может привести группу к господствующему положению на Земле, но сохранить ее от вымирания, как бы заживо консервировать ее, может.

Изучая развитие червеобразных, приходят к выводу, что это сильно изменившиеся ветви червей (быть может, потомки различных групп последних).

Исключительно морские животные, снова обладающие радиальной (пятилучевой) симметрией. Однако тщательное изучение показало, что лучистость у них вторичное приобретение (вероятно результат отбора при малоподвижном образе жизни в водной среде), предки их были двусторонне симметричны. У иглокожих плотный наружный скелет, состоящий из игл. Многие группы в этом типе перешли к совершенно неподвижному образу жизни во взрослом состоянии. Тип иглокожих, еще довольно многочисленных, сейчас находится в упадке.

Ныне живущие иглокожие заключают в себе классы:

1) морских лилий.

2) морских звезд.

3) змееобразных морских звезд.

4) морских ежей и

5) голотурий (морских огурцов).

Вымершие морские яблоки (цистоидеи) были, по-видимому, предками основного ядра групп иглокожих. Произошли иглокожие, как полагают, от олигомерных червей.

Это довольно высокоразвитые животные с мягким не-расчлененным телом, построенным по двустороннему плану, но с нарушенной обычно симметрией (асимметричным). Большинство обладает характерными двустворчатыми или закрученными раковинами, реже прямыми пластинками (у некоторых головоногих).

Высший класс — головоногие, спруты, страшные хищники, достигающие и теперь значительной величины, в прошлом (аммониты), выдвинувшие гигантов. Отлично развитые глава. Довольно высокое развитие нервной системы. Большинство живущих — двужаберные; подавляющее большинство вымерших — четырехжаберные. От них сохранился единственный представитель — наутилус, или кораблик. Класс переживает упадок.

Из других моллюсков назовем общеизвестных слизняков, улиток и раковин. Раковины (класс пластинчатожаберных) находятся и сейчас в периоде полного расцвета.

Предполагают происхождение моллюсков от вторичнополосгных нечленистых червей.

Этот тип, вместе с типом хордовых, включает наиболее распространенные, процветающие группы животных на земле. Они организованы наиболее высоко, хотя по иному плану, чем хордовые. Представители членистоногих общеизвестны и с первого взгляда в них можно найти много общего. Это, как говорят, хорошо очерченный тип, и тем не менее он, по-видимому, все же состоит из двух самостоятельно развившихся стволов (хотя и происшедших от близко родственных групп).

К первому стволу относятся классы ракообразных и паукообразных. Предполагают, что ракообразные произошли от мезомерных червей (со средним числом члеников). Две древних группы ракообразных представляют уже как бы шаг к паукообразным: трилобиты, целиком вымершие (их единственным измененным побочным потомком является, может быть, мечехвост, или молуккский рак, живущий ныне), и особенно гигантские раки, давшие начало паукам через скорпионоподобные формы.

Другой ствол членистоногих составляют классы многоножек (очевидно, происшедших от многочленистых червей; переходная форма — кивсяк — живет и сейчас) и развившихся из них насекомых, насчитывающих до миллиона видов и являющихся, вместе с млекопитающими, простейшими и цветковыми растениями, наиболее главенствующей группой живых существ на суше.

Этот тип разбивается на три различных, очень неравных по значению ствола — подтипа:

1) бесчерепных.

2) оболочников.

3) позвоночных.

Ближе всего к исходной точке стоят бесчерепные. Из них сейчас сохранился только крайне редкий и незаметный ланцетник. У него уже есть характерные признаки хордовых — спинная струна, или хорда, хрящевой тяж, зачаток внутреннего скелета, нервная трубка вдоль хорды, сердце на брюшной стороне, жаберные щели в передней части тела, сообщающиеся с кишечником. Но у ланцетника нет еще ни конечностей, ни переднего расширения нервной трубки, образующего у высших хордовых головной мозг.

Этот наиболее близкий, наиболее интересный для нас тип развился скорее всего из малочленистых (олигомерных) червей. Среди них есть, между прочим, загадочная группа кишечножаберных, представляющая, быть может, изменившуюся примитивную ветвь хордовых.

Оболочники — морские малоподвижные существа, образующие нередко колонии (как многие низшие животные). Во взрослом состоянии ничем не напоминают родственников самых высокоразвитых животных на земле. Только их личинка, с зачатком хорды, удостоверяет это родство.

Видимо, оболочники — также побочная слепая ветвь, пошедшая назад в своем развитии под влиянием сидячего, полупаразитического образа жизни.

Позвоночных снова можно разбить на две очень неравных группы.

Бесчелюстные, или круглоротые, не имеют вовсе челюстей, характерных для всех остальных позвоночных (у них вместо челюстей так называемое околоротовое кольцо), и парных конечностей — возможно, что они их утеряли, а может быть, никогда и не имели. Сюда относятся миноги и миксины. Обычно их считают за рыб, но, строго говоря, это неверно. Их, как видим, надо противопоставить не только рыбам, но и всем остальным челюстноротым позвоночным.

Первым (исходным) классом среди челюстноротых являются рыбы. Это и посейчас в высшей степени процветающая группа, разбившаяся на огромное множество ветвей (наибольшее среди позвоночных). В воде рыбы относятся к числу главенствующих групп, вместе с ракообразными (заменяющими здесь сухопутных насекомых), простейшими и водорослями.

Древние панцирные рыбы, еще не имевшие двух пар конечностей, относились к примитивным челюстноротым (по мнению других, их следует сближать с круглоротыми).

Акулоподобные стоят выше (но немного) их. Замечательно, что эта группа, сократившись в числе, успешно борется за свое право на жизнь и теперь. Это объясняется тем, что она, сохранив самые примитивные черты (плакоидная чешуя из дентина, зубного вещества, скелет только из хряща, спиральная борозда в прямой кишке, простое устройство сердца, открытые жаберные щели без жаберных крышек), сочетала их с чертами весьма высокой организации (внутреннее оплодотворение, много желтка и прочная скорлупа в яйце, значительное развитие мозга).

Высших рыб дал другой ствол с начинающим окостеневать скелетом. Одна ветвь его — ганоидньх рыб (осетровых) — скоро остановилась и сейчас, после расцвета во второй половине палеозоя и в мезозое, несомненно вымирает. Другая произвела кистеперых, двоякодышащих и собственно костистых рыб (все основные промысловые, кроме «красной рыбы»), которые и являются настоящими хозяевами воды. Тут приспособление к водному образу жизни достигло высшей степени совершенства.

Рыбы уже обладают характерным дли всех позвоночных планом строения с двумя парами конечностей. У рыб это грудные и брюшные плавники. Предполагают, что они образовались путем расщепления парной боковой складки у первых бесчерепных, у которых складки эти, как думают некоторые, произошли путем слияния щетинок червей. Последнее, впрочем, маловероятно. Остатками спинной и брюшной складок у рыб являются спинной, заднепроходный и хвостовой плавники.

Долгое время думали, что предками простейших четвероногих — амфибий — являются двоякодышащие рыбы. Жалкие остатки их дожили до наших дней. У них есть жабры, и кроме того они могут заглатывать воздух, дыша плавательным пузырем, оплетенным кровеносной сетью.

Но у двоякодышащих положение пузыря таково, что представить себе превращение его в легкие никак невозможно. Двоякодышащие — слепая боковая ветвь, очень давно отделившаяся от кистеперых, от которых теперь и производят четвероногих.

Единственный род — кистепер — живет и сейчас. Раньше кистеперые насчитывали много родов. И хотя полный ряд переходных форм неизвестен, все же найдены древние кистеперы с очень развитым скелетом парных плавников, в которых уже можно угадать начинающие возникать пять пальцев.

Класс амфибий, или земноводных, после расцвета в карбоне (каменноугольный период), когда жили панцирноголовые ящеры (стегоцефалы), играл всегда побочную роль. В нем три основных отряда — безногие, или червяги, роющиеся в земле, как черви; хвостатые (саламандры, тритоны), древний отряд, находящийся в упадке; бесхвостые (лягушки, жабы), самый молодой отряд, утративший хвост, развивший сильную прыгательную мускулатуру, видимо достаточно хорошо приспособившийся к своим условиям жизни. Если в этом отряде класс земноводных несколько и развивается, то во всяком случае по линии заполнения мелких «дыр» в мире — претендовать на господство в нем он конечно не в состоянии.

Класс пресмыкающихся (рептилий) в своем нынешнем, жалком состоянии делится на отряды:

1) первоящеров, единственный представитель которых, гаттерия, имеющая еще древний третий теменной глаз, дожила с триасовых времен в австралийском «заповеднике», на Новой Зеландии (см. текст).

2) крокодилов.

3) черепах.

4) хамелеонов.

5) ящериц.

6) змей (последних трех соединяют часто в один отряд чешуйчатых).

Хамелеоны, внешне сходные с ящерицами, имеют многие удивительные особенности строения, напоминающие о птицах и динозаврах. Ящерицы — молодая группа, еще моложе их — змеи. Это, может быть, единственные невымирающне группы пресмыкающихся.

Нынешние амфибии и рептилии — ветви древних стегоцефалов. Только амфибии в общем стоят, вероятно, ниже их, а пресмыкающиеся выше.

Хорошо прослежено происхождение птиц— яйцекладущих, теплокровных животных, с высокосовершенным четырехкамерным сердцем (так что очищенная артериальная кровь у них вовсе не смешивается с венозной), с чешуей, превратившейся в перья, и передними конечностями, обращенными в крылья.

Птицы отделились от мелких прыгающих по деревьям, ходивших на задних ногах пресмыкающихся в юрском периоде. Древние птицы еще не имели киля на грудной кости, к которому прикрепляются могучие мускулы крыльев. Из этой группы сохранились страусы. Килевые птицы — отличные летуны, единственная группа позвоночных, которая (вместе с насекомыми) удачнее всего разрешила задачу полета. Жизнь не раз вытеснялась в воздух, но никогда так удачно. Вспомните «летучих» рыб, яванскую «летающую» лягушку, ящерицу «летучего дракона», птеродактилей, летающую белку, летучих мышей. Летание у всех этих групп достигается по-разному, но только два способа — птиц и насекомых — оказались вполне отвечающими цели.

Млекопитающие древнее птиц. Они ответвились от каких-то еще очень древних (пермских) примитивных пресмыкающихся. В тексте уже говорилось о поразительном факте совершенно жалкого прозябания млекопитающих в течение всего огромного мезозоя и затем внезапном беспримерном взлете в кайнозое. В тексте указывалось и примерное объяснение этого.

Остатком примитивных млекопитающих мезозоя являются однопроходные ехидна и утконос из австралийской фаунистической области. Мочеполовые протоки у них, как у пресмыкающихся, соединяются с прямой кишкой в клоаку. Они кладут яйца. Настоящих молочных желез нет. Температура тела низка (около + 28° Цельсия).

Остальные млекопитающие еще раз разбиваются на два подкласса: сумчатые, у которых зародыш не прикрепляется в матке и родится недоразвитым (также древняя группа, живет в Австралии, частично в Южной Америке), и плацентарные, у которых зародыш прикрепляется к стенке матки детским местом, или плацентой (пуповина), и родится уже высокоразвитым.

Среди высших плацентарных млекопитающих мы различаем сейчас основные отряды:.

1) насекомоядных, очень древняя, бугорчатозубая, ведущая незаметный образ жизни группа (у нас — крот, еж).

2) рукокрылых — «воздушные представители» млекопитающих, довольно примитивная группа, с ночным образом жизни, в вероятном родстве с насекомоядными (летучие мыши).

3) неполнозубых — род древних странных животных с очень неполной зубной системой, с плохо выясненным происхождением, скорее всего искусственно объединяемых в один отряд (ленивцы, муравьеды, броненосцы, ящеры); есть попытки разбить этот отряд.

4) грызунов — очень многочисленная, но довольно примитивная, преимущественно ночная группа (зайцы, мыши, бобры, дикобразы, тушканчики, шиншиллы и многие другие).

5) хоботных (слоны) — потомки древних копытных, резцы (а не клыки!) превращены в бивни.

6) парнокопытных — группа огромного многообразия (свиньи, бегемоты, антилопы, жирафы, олени, верблюды, жвачные).

7) непарнокопытных — (лошади, тапиры, носороги).

8) травоядных китов (сирен) — «водные представители» копытных (важный промысловый вид белуха, морские коровы).

9) хищных — высокосовершенная, очень многочисленная группа с зубами задними ложнокоренными в верхней челюсти и передними коренными в нижней, превращенными в хищные, или плотоядные, зубы (кошки, виверры, гиены, собаки, медведи, еноты, куницы и т. д.).

10) ластоногих (тюлени, моржи) — «водные представители» хищных.

11) китообразных — дальнейшее приспособление к воде потомков хищных; некоторые — зубастые киты — сохранили еще зубы (дельфины, кашалоты), другие — беззубые — уже утеряли их (настоящие киты — гренландский кит и т. д.).

12) полуобезьян (лемуров) — довольно примитивная, живущая на деревьях в тропиках ночная группа, связанная, вероятно, с насекомоядными и давшая начало:

13) обезьяноподобным, среди которых в третичном периоде появились (может быть, в виде проплиопитека, затем дриопитека, потом питекантропа) предки человека (недавно открытый синантроп является, вероятно, первым человеком, уже делавшим орудия).

Систематику растений я не буду приводить — она сложна и до сих пор плохо разработана. Непосвященному человеку она скажет гораздо меньше, чем систематика животных. Дело в том, что мы гораздо менее отчетливо чувствуем значение различий в строении растений, чем значение различий в строении животных (может быть потому, что мы сами относимся к животному миру). В схематической таблице приведена и в тексте рассказана примитивная систематика растений, которой достаточно для понимания этой книги и которая в особых комментариях не нуждается.

Краткие пояснения к тексту

Происхождение солнечной системы изложено по теории Джинса, сейчас почти общепринятой. Преподаваемая до сих пор в школах гипотеза Канта-Лапласа окончательно признана недостаточной. Математические расчеты показали, что из вращающейся туманности никогда не может образоваться солнечной системы, как думал Лаплас, а получится звездный рой. По Джинсу, как видит читатель, образование солнечной системы — дело редкого случая. Этим и объясняется, что другой солнечной системы, кроме нашей, мы с уверенностью не можем указать на всем звездном небе.

Я попытался восстановить условия на Земле в момент возникновения жизни так, как это вытекает из гипотезы А. И. Опарина. Гипотеза эта конечно не проверена еще до конца. Она далеко не обладает доказательной силой дарвиновской теории эволюции. Но все же, несмотря на все свои несовершенные стороны, на непреодоленные механистические моменты, эта гипотеза гораздо последовательнее, полнее, конкретнее других (подробнее она разобрана в моей книжке «Случайно ли возникла жизнь на земле», «Молодая гвардия», 1931 г.).

Эта гипотеза имеет, по меньшей мере, три преимущества: 1) она не заставляет принимать на веру никаких особых сил или условий, якобы участвовавших в создании жизни; 2) она говорит об образовании белкового геля логически полным и понятным образом, в значительной мере поддающимся опытной проверке; 3) она показывает, как, переходя от физики и химии к биологии, нужно от закономерностей химических и физических переходить к закономерностям биологическим, ибо образование стойкого, саморегулирующегося геля возможно было только в результате естественного отбора (биологическая закономерность) среди миллиардов гелей.

Гипотеза Опарина исходит из неорганического происхождения первой нефти. Такую точку зрения отстаивал наш знаменитый химик Д. И. Менделеев. Большинство геологов стоит на точке зрения органического происхождения нефти. Однако уже экспериментально удалось доказать возможность образования углеводородов взаимодействием карбидов и воды. По-видимому (многие геологи уже не спорят против этого), нефть может иметь двоякое происхождение: и органическое и неорганическое.

Место происхождения жизни (у Канадского щита) избрано мной конечно произвольно.

Внимательный читатель видит, что и в вопросе о появлении хлорофиллоносных растений, и в вопросе о самом происхождении жизни, и дальше всюду, когда мы будем говорить о развитии, об эволюции, нам придется часто упоминать о случае. Не означает ли это, что этим мы отрицаем причинность, закономерность? Так как раз полагает буржуазна я наука и философия. Рассуждая по правилам ограниченной формальной логики, буржуазные философы (а за ними и наши механисты) утверждают: или случай, или закономерность. Они так же как и наши меньшинствующие идеалисты не в состоянии понять диалектического единства случайности и закономерности. Отдадим себе отчет, что значит случай в нашем, биологическом материале. Значит ли он, что новое, более стойкое устройство геля пришло беспричинно, что беспричинно попал и отложился хлорофилл у первых прапредков растений, что беспричинно появляется какое-либо новое приспособление у растения или у животного, закрепляемое потом естественным отбором? Нет, конечно не значит! Дли всего этого есть вполне определенные причины в физикохимических законах, в законах обмена веществ среди насыщенного определенными солями океана, в физиологии организма.

Мало этого: раз существовало белковое вещество в реальной обстановке, сложившейся на Земле, все это должно было произойти рано или поздно неизбежно.

Но также ясно, что все эти изменения вовсе не задавались целью «выручать» организм. Строгая причинность внутри и вокруг организмов вызывала изменения в них в самых различных направлениях — и «полезные» были только единицами среди тысяч (а может быть миллионов) безразличных или вредных. Только среди тысяч или миллионов изменений строения одно случайно оказывалось таким, что оно было выгодно организму, — и вот поэтому-то организмы с таким выгодным изменением сохранились, а прочие отмирали.

Приспособительная (направленная) эволюция возникала путем отбора случайно оказавшихся выгодными среди миллионов происходящих во все стороны (т. е. ненаправленных) изменений.

Такова подлинная диалектика эволюции, включающей борьбу и единство противоположностей, единство случайности и закономерности.

Это чрезвычайно важно. Вы видите, что случай и причина здесь не только не исключают друг друга, но опираются один на другую, предполагают, включают один другую, ничего не значат друг без друга.

Мало того, только признав случайность (которая вовсе не есть беспричинность), мы получили возможность объяснить, материалистически понять закономерность развития жизни. Без этого мы никогда бы не вскрыли подлинную причинность, потому что если бы мы сказали, что каждое изменение было «закономерно», заранее направлено к приспособительной «цели» (а не случайно совпало с ней), то мы вернулись бы к тому же «божественному» учению о целях, вложенных творцом в природу, которое мы собрались было опровергнуть, говоря о «закономерностях».

Буржуазные ученые потому так и восстают против «случая» в теории Дарвина и защищают «всеобщую закономерность», что она прямым путем ведет в объятия религии. Тут прекрасно разоблачается реакционная сущность формально-логической постановки вопроса: или случай, или закон.

Энгельс давно и отлично показал в «Диалектике природы», что разговоры о том, что «все закономерно», либо бессодержательное повторение пустых общих мест, не дающее возможности объяснить ни одного конкретного явления, либо прикрытое научными фразами возвращение к религиозному учению о предопределении.

Подчеркиваю, что всякое объяснение исторического развития жизни научно только в той мере, в какой оно объединяет признание объективной случайности наряду с закономерностью.

Зная условия на остывающей Земле, мы скажем, что жизнь необходимо рано или поздно должна была возникнуть, как рано или поздно должны были появиться зеленые растения. Но конкретный момент появления жизни и первого хлорофилла в организме определился случайностью. Поэтому в диалектическом материализме мы говорим, что случайность есть форма существования необходимости, а необходимость пробивает себе дорогу через ряды случайностей (т. е. сама необходимость конкретизируется, осуществляется не иначе, как в виде ряда отдельных случайностей).

Все это немного трудно в кратном изложении, но чрезвычайно важно для понимания того, что такое истинно научное, причинное, материалистическое объяснение явлений.

В этой главе я попытался восстановить картину выхода жизни на сушу, как она рисуется по данным современной науки. В приложении «Классификация животного мира» приведены некоторые дополнительные сведения о превращении плавника кистеперых в лапу четвероногих и о появлении первых членистоногих. Для полноты добавлю, что немногие ученые до сих пор держатся взгляда, будто, наоборот, рыбы развились из наземных четвероногих. Эта точка зрения однако не выдерживает никакой критики.

«Вольностей» в этой главе немного. Моя реконструкция переходных форм целиком подсказана найденными остатками кистеперых с сильно развитым скелетом парных плавников. Существо, напоминающее «четырехугольную коробку», также известно: это одна из самых древних и удивительных по виду рыб, родственница панцирных и первых хрящевых — дрепанаспис.

В образе «прозрачных мальков» я восстановил внешний облик измененных потомков первых бесчерепных, еще более примитивных, чем ланцетник.

Я предположил, что все эти переходные формы погребены у берегов Шотландии. Конечно эту «вольность» нельзя проверить. Но, с другой стороны, именно в Шотландии залегают наибольшие толщи девонского красного песчаника, и, принимая во внимание, что переходные формы где-нибудь да должны же сохраниться, можно с большой вероятностью утверждать, что они сейчас покрыты водами океана, ибо он покрывает большую часть земной поверхности.

Что касается упоминаемого мной в предыдущих главах (и в последующих) распределения моря и суши в древние периоды, то тут я взял, не вдаваясь в детали, наиболее твердо установленные факты. В деталях конечно, по вполне понятным причинам, взгляды геологов еще далеко не совпадают.

Образование каменного угля, по-видимому, происходило далеко не так просто, как это долгое время думали. В жарком климате, оно, вероятно, не могло идти; надо предполагать, что и в каменноугольном периоде были климатические пояса, хотя в целом климат был гораздо равномернее (конечно не из-за собственной теплоты земли, но из-за таких условий, как распределение течений, рельеф материков, содержание углекислоты в атмосфере и т. д.). В последнее время ряд ученых (Гранд-Эйри, Потонье, Бертран, Рено, Лемьяр, Гофман) доказал огромную роль микроорганизмов и процессов брожения (сходного с алкогольным) при образовании каменного угля. Я исходил как раз из этой теории, как наиболее вероятной.

Ракообразное бострихопус чрезвычайно интересно, как показатель того, какую ничтожно малую часть живущих раньше существ мы знаем. Оно резко отличается от всех ныне живущих ракообразных. Надо думать, что были еще тысячи форм, связывающих бострихопуса с известными нам ветвями. Я не счел себя вправе однако фантазировать по этому поводу — достаточно и того, что нам доподлинно известно, чтобы восстановить удивительную картину лесов великого молчания.

Меганейра — не совсем стрекоза, но по внешнему виду больше всего похожа на нее. «Четырехкрылые мухи», разумеется, «мухи» только в переносном смысле, ибо все настоящие мухи двукрылы (хотя и произошли от четырехкрылых предков).

Точные причины гигантизма каменноугольных насекомых трудно указать. Ставили это в связь с климатом, но к таким чисто «физическим» объяснениям в сложных биологических эволюционных явлениях надо относиться осторожно. Мне кажется, вероятнее всего предположить, что насекомые дали тогда гигантские формы, не встречая еще соперников в воздухе (гигантизм всегда появляется на свободном месте, в результате конкуренции и отбора главным образом внутри группы). Столкнувшись впоследствии с такой конкуренцией (птерозавры, затем птицы), гиганты погибли, ибо насекомые не могли бороться за свое место путем прямого спора силой и величиной с позвоночными. Насекомые нашли другой, свой собственный путь к высшему расцвету: малая величина, заполнение мелких «дыр» («ниш», как выражается современная экология) в мире и развитие в высшей степени способности к быстрому размножению, к чудовищному повышению численности.

В этой главе совсем нет вымыслов, кроме двух следующих: l) хиротериям я приписал питание падалью и навозом. Проверить это нельзя. Но мы знаем, что пресмыкающиеся (как и всякая другая господствующая группа, у которой конкуренция идет главным образом внутри себя, а не с другими группами) дали ветви, захватившие вое основные «ниши» биосферы. Несомненно, была и ветвь «копрофагов» (пожирателей навоза), как есть такая ветвь и во всех сильно ветвящихся господствующих группах. С этим ветвлением во все стороны господствующей на свободном месте группы (принцип «адаптивной радиации» Осборна) мы будем не раз встречаться и в дальнейшем. Конечно есть произвол в том, что именно хиротериев я сделал копрофагами (воспользовавшись тем, что о них ничего неизвестно). Во всяком случае несомненно неверно мнение некоторых, видящих в хиротериях предков млекопитающих и чуть ли не специально обезьян. Хиротерии — высокоразвитые, типичные специализированные крупные пресмыкающиеся. Отделение ветви млекопитающих (как всегда отделение новой ветви) произошло, наоборот, от самых примитивных, неспециализированных, мелких пресмыкающихся. 2) В собственно золенгофенских отложениях нет пластов асфальтовых озер (это отложения мелких сменявшихся сушей солоноватоводных лагун, как сказано в тексте), но отложения асфальтовых озер и их роль в массовой гибели животных хорошо известны из других напластований (например, в знаменитой триасовой костеносной брекчии). Вольность невелика, предположить по соседству с Золентофеном асфальтовое озеро.

В тексте я использовал наиболее вероятное объяснение самого загадочного события палеонтологии — внезапной гибели мира мезозойских пресмыкающихся.

Любопытный свет на это бросает наблюдение Абеля. Абель нашел пещеру, где лежали кости многих поколений пещерных медведей. Это было «кладбище», куда медведи приходили умирать. Они гибли от старости. Следов серьезной борьбы, каких-либо тяжелых повреждений в предыдущей жизни на костях нельзя было усмотреть. Видимо, страшные пещерные медведи не знали соперников — естественный отбор для ник был как бы выключен. И вот самые нижние, древние слои были заполнены костями безукоризненно здоровых животных, хищников, мускулами и когтями завоевавших место в мире. Но чем выше, тем чаще попадались искривленные, слабые, рахитичные кости, изъеденные дефектами и болезнями. Даже большой медведь не боялся врага и доживал до старости, распространяя все шире болезненные зачатки в своем потомстве. И так как очищающей силы — естественного отбора — не существовало, то в конце концов все племя пещерных медведей оказалось носителем многообразных задатков дефектности. Когда, вместе с ледниковой революцией, естественный отбор снова предъявил к ним жесточайшие требования, они больше не могли справиться с ними и вымерли.

Очень может быть, что подобным же образом обстояло дело и с пресмыкающимися мезозоя.

Это, кстати, позволяет нам по достоинству оценить мистическо-буржуазные теории о том, что вид вымирает потому, что «исполнились его сроки», что, подобно отдельной особи, вид переходит от юности к застою зрелости и затем к упадку старости. Как видим, дело вовсе не в этом. Вообще говоря, если бы эти теории были правильны, то на земле давно бы не было ни одного организма: ведь все они, ныне живущие, потомки каких-то других, с родословной, доходящей до самой седой древности. Выходит, закон «старения» действует не всегда.

Часто говорят о том, что жизнь мельчает, что предки были сильнее, крупнее потомков. Как видим, все это вовсе неправильно. Крупные формы — обычно специализированный продукт позднейшего развития группы. При смене фауны они вымирают без потомков. Новые ветви, те, кто их сменяет, отделились давно не от них, а от их еще неспециализированных, мелких предков и обычно долгое время выжидали, оставаясь незаметными, пока гиганты освободят место. Затем на свободном месте начинается быстрая эволюция новой ветви, приводящая, с одной стороны, к увеличению размеров (к появлению новых гигантов) в некоторых рядах новой ветви, а с другой — к уменьшению размеров в других рядах этой ветви, которые не могут прямо конкурировать с первыми силой и величиной и должны искать свой собственный путь к расцвету, занимая оставшиеся свободными между ногами гигантов мелкие ниши. Мы уже на каждом шагу сталкивались с этим двойственным явлением. Таким образом эволюция не знает ни закона увеличения тела, ни уменьшения тела, вернее — она включает оба эти закона. Эволюция есть сложный диалектический процесс, где увеличение размера у одних неизменно связано, идет рука об руку с уменьшением его у других. Общая прогрессивная эволюция совершается не по прямой линии, а скорее уступами, серией все более и более высоких взлетов.

Не всегда новая ветвь обязана ждать вымирания прежней и не всегда старая ветвь — родоначальник — обязана вымереть. Многоклеточные несомненно произошли от одноклеточных простейших. Но простейшие не вымерли и, оставаясь одноклеточными, достигли своей собственной высочайшей степени совершенства, позволившей им стать одной из наиболее значительных и в высшей степени важных групп на Земле. Простейшие и многоклеточные заняли разные «ниши», их эволюция пошла каждая своими путями.

Из этого мы видим, что нельзя понятие биологического совершенства измерять человеческим аршином. Единственная биологическая мерка совершенства — степень процветания группы, захвата ею биосферы, распространения в ней. С биологической точки зрения бессмысленно спрашивать, кто совершеннее — млекопитающее или цветковое растение.

В этой книге, в начале которой поставлены слова Энгельса о порождении материей мыслящих существ, особенное внимание обращено на ту ветвь, у которой развитие сознания стало средством достижения совершенства, т. е. на ветвь позвоночных, в особенности млекопитающих. Из сказанного ясно, что это не надо понимать так, что все остальные группы живых существ «ниже» млекопитающих, — просто они в меньшей мере являются «героями» этой книги.

Тут можно сказать другое.

Мы видели, что среди многих групп животных появлялись свои способы разрешения задачи полета. Но только способы птиц и насекомых оказались лучшими.

Сравнивая различные способы достижения совершенства (мельчайший размер и чудовищная размножаемость у простейших, хлорофилл, способность заселять все виды почв у растений, захват разными ветвями всяких мест обитания, мелкий размер, инстинкты, огромная численность у насекомых, жабры и наиболее совершенное приспособление к воде у рыб, изумительное приспособление к воздуху у птиц), мы имеем право констатировать, что не все эти способы равноценны и что разум человека есть более удачное приспособление (и в биологическом смысле!), чем вое остальные. Это так потому, что это приспособление наиболее гибкое, наиболее универсальное, — человек, оставаясь человеком, а не ветвясь на всегда ограниченные ветви, не дробясь на различные виды, умеет освоить любое местообитание, любую пищу, вытесняя и подчиняя себе, переделывая вое их население.

В этом смысле мы имеем несомненное право — даже с точки зрения чистой биологии — признать большее совершенство человека.

Именно только в человеческом обществе мы выходим из рамок биологических закономерностей и подымаемся на качественно высшую ступень социальных закономерностей. Ни одно сообщество животных не смогло подняться над чистой биологией.

Эволюция лошадиного ряда, рассмотренная в этой главе, не раз давала повод буржуазным биологам говорить о неправильности дарвинистической точки зрения (отбор среди случайных, ненаправленных изменений), которую они заменяют теориями закономерного, целенаправленного развития. И вот как раз здесь буржуазные теории терпят решительный крах. Прослежено подробно, как совершенная лошадь вырабатывалась постепенным отбором по мере распространения сухих открытых злаковых степей с плотной почвой. В лесах и в местах с влажной почвой, где совсем иные условия отбора (нужен не быстрый бег, а другие приспособления — уменье прочно ступать, другая зубная система для другой пищи), лошадиный ряд, вовсе не подчиняясь «целенаправленным» теориям, давал ответвления, у которых совеем по-иному, в меньшей мере шла редукция пальцев, выработался иной зубной аппарат. Развитие не шло по направлению к лошади, шло в другом направлении, в лесах развивались коротконогие, скорее тапироподобные формы, например гипогиппус вместо гиппариона.

Лошадь выработалась в степях Америки и миллионными стадами населила их. Но в четвертичный период все лошади, по неизвестным причинам, вымерли на своей родине. Современные американские мустанги — одичавшие потомки домашних лошадей, ввезенных из Старого Света.

Помимо изложенного в тексте предположения о причинах вымирания махайродусов (имеющего силу специально для южноамериканских видов их) вспомним об общем объяснении Абеля.

Крот. Письмо Адамса в высокому превосходительству вымышлено. Я счел себя вправе сделать это по следующим основаниям.

О Михаиле Адамсе известно немного. В большинстве энциклопедий имя его не значится. По-видимому, это был средний «рядовой» только пробуждавшейся русской науки самого глухого периода самодержавия (екатерининское, павловское, александровское время). Для этого среднего научного работника того времени характерно сочетание появляющегося впервые у нас в России будничного научного героизма (которого так много будет в последующем развитии науки) с абсолютной верноподданностью, с боязнью либеральничания даже в мыслях. Академию наук тогда держали в ежовых рукавицах. Ее президентами назначали титулованных фельдфебелей. Но сами академики и не думали бунтовать. Они с готовностью включались в свою роль оплота реакции.

Адамс был прикомандирован к императорскому посольству в Китае. Ничто не указывает, что он когда-либо высказывал какие-либо «вольные» идеи или был сторонником передовых, хотя бы чисто научных взглядов. Найденный им труп мамонта как раз послужил Кювье в качестве одного из доказательств «теории катастроф».

У меня Адамс, и без того «правоверный» до предела, еще больше «правоверничает», лебезит перед превосходительством и усиленно «отмежевывается» даже от тени подозрений в сочувствии французской революции, не отгремевший гром которой оставался пугалом для русского самодержавия. Адамс знает, что академия — академией, но если не заручиться у безграмотного и невежественного превосходительства, то и научного дела не провернешь в дебрях петербургской бюрократии. Для этого он и пишет письмо.

Мне показалось заманчивым с помощью этого письма дать картину тогдашнего положения науки, психологию тогдашнего среднего ученого. Думаю, что я не отступил, приписав такое письмо Адамсу, от объективной исторической истины.

Горький хлеб. О количестве оледенений идут еще споры. Я придерживался точки зрения, развитой исследованиями Гики, Буля, Пенка, Брюкнера, Рамзая, завершенными блестящей сводкой Хота (у нас такую сводку дал, например, О. А. Яковлев).

Систематического изложения современного учения о происхождении человека эта книга конечно не может дать. Здесь я хотел только восстановить общую обстановку времени «очеловечения обезьяны». В основу положена трудовая теория Энгельса. Дарвиновское чисто биологическое объяснение «очеловечения» слишком, очевидно, многого не объясняет. Человек — даже в биологических, физиологических формах и функциях его тела — есть несомненно продукт уже социальных закономерностей труда. Без этого не могла бы, например, развиться рука — орган, решающий для эволюции человека. Я постарался это оттенить.

Отдельные этапы перехода от стадных обезьян к человеку освещены на основании новейших данных науки о происхождении человека (данные Клаача и др.). Кое-что — предположения, которые кажутся мне наиболее вероятными.

Как было совершено величайшее изобретение огня? Гадать об этом конечно трудно. У буржуазных романистов (например, Рони Старший, «Борьба за огонь») установилась традиция приписывать это самым сильным членам племени — вождям. Тут отчетливо слышна ода достоинствам господствующих классов, корни добродетелей которых продолжаются таким образом и в доисторические времена. Мне захотелось отойти от этой традиции. Я (как мне кажется, с большей вероятностью) приписал открытие огня самому слабому члену племени.

Остается еще третья, может быть наиболее вероятная возможность: огонь не был открыт никем в отдельности. Многовековое обращение с неугасимым огнем, наблюдение искр при обточке кремней, многократно повторившееся при этом самовозгорание растительной трухи постепенно приучили людей к добыванию огня.

Кроме того надо думать, что это случилось раньше, чем описано в тексте, ибо стенные изображения появляются в сравнительно позднюю (мадленскую) эпоху, когда добывание огня скорее всего было людям известно.