Победитель планеты (двенадцать разрезов времени)

2. Рождение победителя

Наши масштабы становятся больше. Из беспредельности, где родятся звезды, где пространство измеряется только световыми годами и где нечем мерить время, мы перенесемся на одну из планет, третью от солнца.

Она невелика — в полтора миллиона рая меньше солнца и в 1279 раз меньше Юпитера; она одна из тех, что образовались в обращенном к солнцу хвосте сигары. Сюда попали более тяжелые части солнечного тела, вещества, выкорчеванные из недр солнца.

И если другие далекие и огромные планеты едва тяжелей воды, то удельный вес нашей равен 5,5. Она камнем пошла бы на дно, если бы нашелся океан, способный ее вместить. Меньшая, чем они, она быстрее стала остывать. Мы раскроем ее инкогнито: это Земля. Вернее, это то, что будет Землей. Ибо никто не узнал бы ее в то время.

Она сияла еще, как звезда. Ее ядро было огненножидким. Здесь залегли тяжелые металлы. И это ядро опоясывали белые облака раскаленных газов.

В исполинской домне не было покоя. Ее корчили судороги. Недра ее клокотали, извергая и поглощая потоки вещества. Массы, величиной с континент, содрогались. Они горбились, вздымаясь, гребни их рушились вниз, ураганы продували их струями раскаленного газа, как сквозь гигантские фурмы, и языками вырывались в пространство.

Этот первозданный мир, знавший бури, каких никто из живых не увидит на Земле, знавший ярость вещества, утихшую потом, — он не был сложен. Его части были разъяты. Химические элементы, девять десятков простых тел, не вступали в соединения. Калильный жар разрывал их. Это был мир атомов и электричества. Водород наполнял его атмосферу. Пояс гелия, кислорода и азота лежал под ним. Облака паров легких металлов — щелочных и щелочно-земельных — располагались ниже. И тяжелые пары железа, никеля, кобальта, титана, бария, углерода, кремния и марганца сгущались в тягучие массы ядра земли.

Черная пустота пожирала тепло этого мира. Беспредельная и ненасытная, она заглатывала миллиарды калорий каждую минуту. И Земля стыла.

Сперва темные корки поплыли по ее жидкому телу. Колеблющиеся, зыбкие острова, более огромные, чем Гренландия, возникали там и сям; они разламывались, дробились на части, плавились и возникали вновь. Планета зарябила ими, словно дымящейся сыпью. Буйство вещества смирялось. И тогда, теряя в своей силе, раздарив пространству молодой и непокорный запас энергии, атомы элементов стали заключать союзы с соседями. Металлы соединялись с углеродом. Родились карбиды.

А высоко над ними вспыхнуло водородное пламя. Водород горел, смешанный с кислородом. Кольца взрывов опоясали Землю. При свете колоссальных факелов рождались тысячи кубических километров сухого водяного пара.

А Земля стыла. Еще сотни градусов были отданы звездному небу. И когда где-то над поверхностью Земли была пройдена точка кипения, пар стал сгущаться в воду. Первый дождь рухнул на непрочную почву и, вскипев, пополз облаком.

И непроницаемая ночь окутала Землю. Это не было похоже на пасмурный день. Толща туч в десятки километров заволокла все от полюсов до экватора. Плотнее войлока, не пропуская ни луча света, они садились местами на Землю, подобно чудовищным наседкам, словно океаны, которыми они были беременны, тяготили их.

Черный занавес опустился на мир, лежавший в родовых муках.

Время от времени огненный столб раздирал тучи, и молнии пронизывали их. И грохот потопа, смывавшего горы, смешивался с грохотом вулканического взрыва. Под черным покровом вода вступила в единоборство с подземным жаром. Этот мир знал два цвета: цвет ночи и багровый.

Победила вода. Время, уносившее тепло, было за нее. Теплый, дымящийся океан залил еще трепетавшую от внутренних содроганий поверхность планеты. Размывая землю, разламывая и растворяя минералы дна, он насыщался солями.

Но он не остался хозяином на Земле. Взрывы, исторгавшие раскаленные массы, разрывали сомкнутый фронт воды. На лавовых цоколях, увенчанные конусами вулканов, строились первые материки. Земная кора надламывалась и морщилась по мере того, как продолжало остывать и сокращаться центральное ядро. Она вспучивалась, обнажая сушу, в то время как другие части ее оседали. И океан то отступал, то наступал, следуя за ее движениями.

Так длилось миллионы лет.

В эту первобытную эру гигантские линии разлома окружали северный полюс. Тут замыкалось вулканическое кольцо.

За прибрежным песком и базальтовой стеной вздымалась шлаковыми кручами горная цепь выше Гималаев, и снег лежал на ее вершинах. Оттуда, с высоты 7–8 тысяч метров, сползали голубоватые ледники.

Гигантские линии разлома окружали северный полюс.

Прибой клокотал. Удушливый дым стлался по волнам. Недалеко от берега словно кто-то размешивал море, как ложкой суп. И мутная желтая вода, вся в пене, закипала вокруг. Внезапно свет прорвал пелену дыма, и скалы дрогнули от подземного удара. Это возникал еще один остров. Лава изливалась в море. И тогда, как и тысячи раз до этого, углерод лавовых карбидов встретился с водородом воды. Новые вещества — углеводороды — поплыли в принимающий все океан. Они были легки, жирноваты, тягучи, с тяжелым запахом и радугой отсвечивали на боках волн. Их было уже много на Земле. Кое-где они скоплялись в жилах между породами и сочились в песках. Когда подземный огонь касался их, они вспыхивали и долго горели. Ибо эта смесь жидких углеводородов была нефтью, первой нефтью, образовавшейся еще во время единоборства воды с огнем, в эру бурного рождения веществ.

В горячем воздухе пары углеводородов окислялись. Так появлялись спирты и органические кислоты. Их тяжелые частицы, причудливо переплетавшие атомы углерода, кислорода и водорода, парили над Землей.

В облаках они встречались с аммиаком или цианом. Летучие пары вещества, пахнувшие едко нашатырем и мочой, и пары страшного яда циана были порождены первыми союзами азота и водорода. Они жадно соединялись с тройственными атомами спиртов и кислот. Дожди увлекали их в океан.

И в воде они выпадали слизью.

Беловатые комочки и палочки качались на теплых волнах. Там, где остыли лавы поднявшегося острова, в стихшей заводи, они сгрудились как пенистый осадок. Они сцеплялись вместе, разрывались, токи воды пронизывали их и осаждали морские соли. В них, в малом масштабе, как и на всей огромной Земле, шло созидание и разрушение. Вещества уплотнялись, атомы умножались в молекулах, частицы захватывали частицы.

Что такое была эта слизь? Сочетание четырех элементов — кислорода, водорода, азота и углерода, причудливое сочетание, плотное, тягучее, похожее на желе. Это был студень, гель, простейший белок.

Он походил на губочку. В ее мельчайших ячейках находились вода, соли и растворы веществ, смытых дождями из атмосферы. В них были кислоты и щелочи. И в этой заводи, где сбились студенистые куски гелей, жирная и радужная вода окружала их также солями, кислотами и щелочами.

В ячейках геля, в зыбкой и слизистой сети его стенок, набухших водой, в тысячах микроскопических пор, уловленные и накопленные ими, как неводом, вещества медленно соединялись и распадались вновь. И ячейки росли и множились, гель пухнул или бесследно рассасывался, медленно сгорал, без тепла и без пламени, превращался в углекислоту и воду. И на его месте возникали новые.

Это была сказка про белого бычка, история, повторявшаяся миллиарды раз. Ибо существовало только несколько комбинаций равновесия между процессами роста и распада, наряду с миллиардами возможных других комбинаций, при которых рано или поздно океан, породивший этот комок студня, уничтожал его.

Мутные дни сменялись ночами. Они были беззвездны; воздух, полный паров, не пропускал света. И кровавые дороги, раздробленные мелкой рябью, ложились на океан от пылавших вулканических конусов. Как при бенгальском огне, вырисовывались черные крутизны, близкие и призрачные, глыба на глыбе, осыпанные шлаками и пеплом, опаленные пожаром, бушевавшим в их недрах.

И на сотни верст с этих пирамид виднелась при свете дня мертво распростертая, испепеленная страна. Тут залегала соль в круглых провалах, похожих на ипподромы. Ребра Земли обнажались в пустынях выветренных сланцев. И скалы, поваленные навзничь, вздернутые дыбом, с въединами, как гнилые зубы, скалы, брошенные друг на друга или соединявшиеся в гребни с витыми карнизами, часто усаживали эти заостренные ребра. Черно-желтая, зазубренная, как пила, страна, повитая туманом на горизонте, походила на страшный оскал хищной пасти.

Гроты, выдолбленные прибоем, зияли в стене туфов и базальтов. Каменное прибрежье изрыто воронками исполиновых котлов. Выточенные шарообразные камни занимали их центр. В бурю океан по трещинам прорывался к ним. И чертовы мельницы вертелись, измалывая скалы.

Временами грохот потрясал пропасти и цоколи гор. Целые куски материка проваливались, подымались новые плоскогорья и скалистые цепи; песчаные смерчи окутывали их.

А там, у ног этого мира-колосса, слушавшего раскаты катастроф, продолжалась тихая работа в мельчайших ячеях гелей. Утренний ветер ударил по воде, и течение вынесло ночную накипь из заводи у островка. И накипь потерялась в сини. Но мы найдем ее, если склонимся сюда, совсем низко, на полметра от воды, так что брызги будут бить нам в лицо. Вот она, эта стайка гелей. Они молоды, большинство не старше суток, и жить им еще сутки. Тысячи невидимы, глаз не различает их. Но один почти с полмизинца. Он не разрушается, он растет. Да, кажется, его распирает изнутри.

Вот он зацепил другой, они слились в общий комок. Их больше нельзя разделить. В этом общем комке происходят неслышные процессы, молекулярные силы химического сродства, натяжения на границах перепонок, и кристаллические силы, организующие материю, уже ведут свою работу. Вещество геля-пленника уступает большей энергетической зарядке вещества пленившего. Оно перестраивается, в нем сдвигаются атомы и молекулы, оно обращается в точное подобие бесформенного тела, зацепившего его.

И он пухнет, этот студень. Частой сеткой своих ячеек он выуживает в синей, соленой и тучной воде органические растворы и осаждает их в виде слизи, такой же, как его слизь. Так, если бросить кристаллик в густой перенасыщенный раствор, вокруг него начнется выпадение массы других кристалликов, таких же, как он.

Что же выходит: этот гель после миллионов или миллиардов проб как раз попал в ту точку, где многообразные процессы распада больше не превышают процесса роста? Да, видимо, так! Ведь из тучи пылинок, носящихся в комнате, найдется несколько, что сядут на лезвие ножа, как оно ни узко.

Вот он плывет, покачиваясь, водная накипь среди водной накипи, за метр его не различишь от сбитой пены; в его ячеях слизь окисляется, сгорает без тепла, кислород расторгает частицы, освобождая энергию, за счет которой тут же осаждаются, кристаллизуются новые вещества и перестраиваются захваченные студни…

Солнце, красный шар без лучей, поднялось над океаном. И далеко, в шапке порозовевшего вершинного снега, начался рокот, похожий на чугунный гул отдаленного поезда. Он нарастал. Ширясь, он словно освобождался от оков непрозрачного удушливого воздуха. И медный набат заполнил пространство над океаном. Обвал скатился в бездну, порфиры созагудели, словно ударили в бубен.

Но это не было салютом первому обмену веществ и первому дыханию жизни.

Всплеск воды бросил гель на легкую ноздреватую пемзу. Она разорвала его надвое. И два куска-близнеца поплыли дальше ловить другие и расти, пока мертвый мир не сделает из них четыре. Вода, напитывающая их, первая горькая кровь, приносила им морские соли, бродячие, заряженные электричеством ионы металлов, жирные кислоты и щелочи, спаянные из четырех элементов.

Это происходило полтора миллиарда лет тому назад у берегов материка, остатки которого зовут канадским кристаллическим щитом.

Не будем льстить себя надеждой, что мы побывали у колыбели той жизни, которую мы знаем вокруг себя. Очень может быть, что родословная наших гелей все-таки пресеклась в водовороте прибоя или потому, что перевеса созидания над разрушением, способности саморегуляции у них не хватило, чтобы выдержать испытания тысячелетий. И скорее всего еще не раз и не два, а сотни и тысячи проб жизни появлялись в теплой воде первобытного океана, пока наконец среди них одна или сотня в разных концах Земли дала ростки, победившие потом несокрушимость базальтового мира.