Победительница

Письмо четырнадцатое

Поскольку, Володечка, болезнь меня так и не отпускала от себя, можешь представить, как тяжело мне стартовалось в Москве. Саратовская моя жизнь была относительно изолированная и комфортная, за исключением необходимых пребываний среди людей, и вот я попала в скопище домов, машин и людей, меня почти в обморок падало от какофонии запахов и звуков. Я до этого была в Москве один раз с группой одноклассников в формате (короткого путешествия с познавательной целью), мне было тогда двенадцать, кажется, лет, и тогда, любуясь на громады домов, тысячи красивых автомобилей, сверкающие вечерние огни, я мысленно сказала: вот город, в котором я хотела бы жить.

При этом ни в какой глуши нельзя затеряться так, как в Москве: ведь где-нибудь вне цивилизации, например в 52, ты тоже затериваешься, но совсем, тебя никто не видит, а в Москве эффект в том, что тебя видят, но тебя все равно как бы нет, если ты захочешь. Москва тогда была городомневидимкой: фасады и стены домов скрывали ее, настоящую. И каждый, попадавший в нее, становился тоже человеком-невидимкой: он идет по улице, он едет в автомобиле, в роликовом бусе, в трамвэе, в метро, но ты видишь только внешнюю оболочку, не представляя, что за ней скрывается. От этого еще в первый мой отроческий приезд возникло чувство загадки, тайны Москвы и живущих в ней людей, которую хотелось разгадать, проникнуть за эти фасады, за эти окна, за эти глаза находящихся рядом людей и понять, что там происходит...

Мне некогда было зацикливаться на своих аллергических проблемах: я сразу же попала в круговорот подготовки к конкурсу. Это был совсем другой уровень: продюсерам будущего шоу было все равно, кто победит, зато им очень важно было организовать эффектное зрелище. А для этого все девушки должны были иметь отличную подготовку, поэтому нас ежедневно тренировали, чтобы мы всё умели делать в лучшем виде.

Конкурс был юбилейный, собирались съехаться знаменитые модельеры, владельцы полированных журналов, фотографы. Со всей страны, вернее, со всей Москвы, что в ту пору было одно и то же, собрались люди светской тасовки. Поэтому, конечно, в среде конкурсанток королевствовал некоторый ажиотаж. Впрочем, все были уже опытными, все прошли региональные конкурсы. Это делало более поднятым градус соревновательности. Между прочим, я обнаружила, что, оказывается, участие в этом конкурсе стоит денег. Их заплатили сами девушки при помощи родственников или их покрыватели. Озадаченная, как же меня допустили к конкурсу, я обратилась к организаторам. Они сказали, что всё проплачено, не надо беспокоиться.

– Кем? – спросила я.

– Это не наше дело, – ответили они.

Было и приятное открытие: я еще обнаружила, что чем больше я сторонюсь по возможности запахов людей, тем больше меня притягивают запахи и фактура различных материй. Мне нравилось ощущать их на себе, прикасаться к ним, мне нравились их названия: жаккард, тафта, букле, шифон, жоржет, ламе, шанжан, спандекс, флис... Некоторые ткани я любила больше, некоторые меньше, тканям искусственного происхождения отдавала предпочтение, любила также лен и хлопок, они пахли чисто, растительно, а кожа, замша, шерсть по понятным причинам нравились мне гораздо меньше. При этом я предпочитала ясные цвета и четкие сочетания – никаких наплывов, разводов, узоров. Помню, как поразило меня соседство желтого, черного и красного – просто до реального телесного возбуждения. К зеленому долго была равнодушна, пока не увидела его в соседстве с белыми полосами, коричневое ненавидела – пока не узнала, сколько оттенков есть у него и как играют эти оттенки в зависимости от фактуры ткани...

Но вряд ли тебе это интересно.

Я жила с мамой – Борис и Лара любезно сняли для нас квартиру.

Я была почти спокойна и решила не настраивать себя на победу. Есть давняя теория: «Кто хочет, тот добьется», однако этой теории возражает странная, но мудрая русская поговорка: «Кто много хочет, тот мало получит». Видимо, она выросла из переосмысленного христианства: «η πρώτη θα είναι η τελευταία, η τελευταία θα είναι πρώτη»53.

Я решила быть психологически легкой, свободной, делать то, что нужно, и будь что будет. Поэтому на окружающие волнения я старалась не обращать внимания. Правда, не всегда это удавалось. Был момент, когда одна из очень красивых девушек с пламенными волосами сидела перед зеркалом, смотрела на себя и вдруг сказала:

– Зачем я сюда приехала? С какой стати на меня будут смотреть эти идиоты? Что я тут делаю?

Эта девушка была издалека, из Владивостока. Насколько я помню, самолетом лететь оттуда было не меньше трех или четырех часов, очень долго. Даже в пятидесятые оттуда нужно было перемещаться не меньше часа.

Выкричав свои слова, владивостокчанка бросила расческой в зеркало и покрылась слезами. Ее стали утешать, но она дергала плечами, а потом начала сметать руками всё со своего столика. Тут и другая девушка вдруг вскрикнула и заплакала. Через несколько минут мы были охвачены истерикой, причем я тоже не удержалась. Сначала смотрела на них и смеялась, невольно тоже нервясь, потом поняла, что не могу прекратить смех, дергаюсь так, что суставы готовы выскочить друг из друга. Нас еле-еле успокоили прибежавшие продюсеры, менеджеры и другие обслуживающие люди.

После первых же этапов стало ясно, что я выбиваюсь в лидеры. Непосредственными конкурентками были огневолосая девушка и блондинка, которую никто не видел вне репетиций, примерок, гримирования и прочих событий – ее увозили и привозили под строжайшей охраной. Всезнающие девушки шептали мне, что у блондинки есть папик, который обеспечивает ей наиболее благоприятные условия и не хочет допустить случайностей вроде подпиленных каблуков. Будто кому-то надо было подпиливать эти каблуки!

Количество конкурсанток становилось всё меньше, и вот осталось двенадцать, и вот мы должны выйти, чтобы, как всегда, заинтриговать зрителя: сейчас вручат приз от прессы, от какого-нибудь телеканала, приз зрительских симпатий, потом объявят вицемисс и, доведя нетерпение публики до края, наконец назовут победительницу. Мы стояли за кулисами, глубоко дыша, поддержливо улыбаясь друг другу, находясь в состоянии высшего напряжения. Меня оно тоже не миновало. Гулко колотилось сердце, щеки горели так, что я чувствовала, как воздух горячеет возле них. Конкурентная блондинка стояла передо мной. Я глядела ей в спину, потом вспомнила про шепот девушек насчет подпила каблуков и посмотрела на ее туфли. Туфли у всех девушек были от известного торгового дома обуви, со стразами, а то и с бриллиантами, очень хорошо сделанные, но, как это часто бывает, мельчайшая небрежность может пустить в прах всё великолепие. За кулисами был полусумрак, но все-таки я увидела, что застежка на ремешке правой туфли блондинки расстегнулась. Вернее, еще не совсем расстегнулась, металлический штырек только выскользнул из дырочки, но два-три шага – и ремешок спадет, и...

Потом я годами убеждала себя, Володечка, что просто не успела окликнуть блондинку, тронуть ее за плечо, указать на опасный выскольз штырька – потому что загремела музыка и объявили наш выход. Но тебе я не могу врать. Я могла успеть. Я не сделала этого нарочно. Голос замерз в моем горле, руку сковал паралич воли. Ты москвичка, мысленно говорила я блондинке, у тебя богатый папик, у тебя и так всё в порядке, а у меня решается судьба, я приехала издалека, от меня зависит благополучие моей мамы, сидящей в зале, и маленького брата, и, возможно, вся моя будущая жизнь...

Но всеё же было движение руки в последний момент, все-таки было. Я просто не успела. Я чуть замедлилась.

И блондинка, сходя с высоких ступенек, упала так же, как упала ее одноцветная беловолосая предшественница в Саратове, но гораздо некрасивее и травматичнее, потому что ступени для эффекта здесь были выше. Я видела, как она взмахнула руками, рухнула, покатилась, мне казалось, что я слышала, как хрустнула кость (потом выяснилось: да, это был перелом). Девушка валялась на сцене, била руками о пол и буквально выла от обиды и боли.

К ней бросились, унесли ее со сцены.

Церемонию задержали на полчаса.

Через полчаса ее вывезли на каталке с загипсованной ногой, она улыбалась – видимо, ей инъецировали анальгетики. Она получила звание вице-мисс, что было максимально в такой ситуации, а я стала победительницей.

Первый поздравительный звонок был от моего неведомого чудовища.

– Клянусь, я тут ни при чем, – сказал голос.

– Я знаю, – ответила я.

– Теперь у тебя начнется новая жизнь.

– Возможно.

– Но всё равно ты никуда от меня не денешься. Через три года или даже раньше.

Мне в эту минуту три года казались вечностью, поэтому я легко ответила:

– Что ж, буду ждать!

Каждая девушка, участвовавшая в конкурсе, предварительно подписывала контракт, по условиям которого она обязывалась в случае победы в течение оговоренного времени сотрудничать с определенными людьми, компаниями и фирмами в целях рекламы, пиара и промоушена. Девушки подписывали не глядя, рассуждая так: вероятность победы слишком мала, если же я все-таки побежду, то согласна на все! И напрасно: договоры того времени часто составлялись так, что 54, 55 имел кучу обязанностей и почти никаких прав, зато у 56, 57 было огромное количество прав и минимум обязанностей. Я советовалась на этот счет с Борисом, он пригласил юриста-консультанта, я объяснила ему проблему на руках, так как тексты договора нам не выдавали, мы должны были познакомиться с ними и подписать, не вынося из офиса. Консультант, статный седовласый мужчина, в недавнем прошлом один из самых известных московских адвокатов, был такой весь высокомерный, снисходительный, он смотрел на меня как усталый врач детского пионерконцлагеря на маленькую девочку, которая жалуется, что у нее болит живот. Я начала излагать суть проблем. После двух-трех минут слушания и смотрения консультант начал влажнеть лбом и оглядываться, ворча, что надо умерщвлять тех, кто экономит на климат-системах. Он был не прав – в офисе Бориса, где мы беседовали, климат-системы имелись и работали. Примерно через десять минут я закончила. Консультант, задыхаясь, вцепился в узел галстука, как повешенный в петлю, тянул его вниз, пытаясь ослабить, и еле выговорил:

– Ты такая сама по себе или у тебя имидж?

Я не поняла и сделала вопросительный взгляд.

– Сидишь тут с прямой спинкой, ручки на коленочках, глазки ангельские, голос серебряный – это что?

– Это я.

– Одно из двух, – сказал консультант, – либо ты морочишь мне голову, тогда еще ладно, либо ты и в самом деле такая, что маловероятно, но возможно в силу уже самой теории вероятности, допускающей вероятность даже того, чего не может быть, – он горделиво усмехнулся своим узорчатым словесным оборотам, и в нем проглянул орел, каким он когда-то был или таковым считал себя.

– Я никому не морочу голову.

– Тогда хуже. Тогда беги отсюда, езжай домой, закрой все окна и двери и сиди, не высовывайся.

– И что делать?

– Ничего. Счастливо стариться.

Тут он махнул рукой:

– Не слушай меня. Никто не даст тебе счастливо состариться – и я бы не дал. Что там, ты говоришь, в этих бумажках прописано?

– Я уже рассказала.

– Еще раз, пожалуйста. Я с первого раза не запоминаю.

Я повторила. Он дал довольно много дельных советов, я составила целый список поправок. Уходя, консультант некоторое время помялся у двери, потом повернулся и сказал:

– Твой родственник – он, кстати, кто тебе?

– Муж сестры.

– Не завидую твоей сестре. Так вот. Твой родственник должен заплатить мне десять тысяч юаней за консультацию. Для него это немалые деньги, хоть он и небедный. Я очень удивился, когда узнал о такой щедрости. Сестрам жен так не благодействуют. Но увидел тебя – и понял.

– Десять тысяч? – поразилась я.

– Да. Впрочем, я столько и стою. Беру десять тысяч, помогаю сэкономить сто, явная выгода, он это знает. Но тебе ведь неловко, да, что он на тебя так потратился? – консультант пытающе посмотрел мне в глаза.

– Я не думала... Он сказал – знакомый юрист...

– Хочешь, я не возьму у него этих денег? У него сейчас непростые обстоятельства, он будет просто счастлив. Да и ты не будешь чувствовать себя обязанной ему.

Я догадывалась, что сейчас последует какое-то не совсем обычное предложение, но хотела узнать, какое именно, и сказала:

– Допустим, хочу.

– Поцелуй меня, – попросил он вдруг почти жалобным голосом.

Напрасно он увидел во мне какую-то феноменальную наивность: я своим вполне развитым умом чтото именно в этом духе и предполагала. Но ситуация была неоднозначна. Да, он был мне неприятен физически, но, с другой стороны, всего-навсего поцелуй. Ценой в десять тысяч, которые, оказывается, должен был потерять Борис.

– Хорошо. В щеку, – улыбнулась я.

– Торгуешься, значит, не всё так безнадежно, – выжал он сквозь зубы. – Нет. Поцелуй классический, он же французский, с проникновением! Не меньше минуты, буду по часам следить.

Я не знала, как поступить.

И решила прямо объяснить ему свою проблему, касающуюся контакта не только с мужчинами противоположного пола, но и с людьми вообще.

– Придется тебе потерпеть. Хотя – решение за тобой, я не настаиваю.

Подумав, я подошла к нему, закрыла глаза и стала его целовать, усилием воли постаравшись отключить свою органолептику. Все равно начало подташнивать на первых же секундах. Торопливой фантазией я стала придумывать кого-то другого на месте консультанта, но почему-то в воображении появился обгорелый, страшный Чижинцев, я тут же зачеркнула его, в голову полезли красавцы из журналов и рекламных роликов – с идеальными лицами и торсами, но лишенные вкуса и запаха, они тоже помогли ненадолго, я готова была уже сдаться, и вдруг всплыло перед глазами лицо Владимира. Не подумай, Володечка, это не было вспышкой опомнившейся любви. Просто Владимир был самый привычный для меня мужчина, почти как брат, несмотря на то, как мы расстались. И я вдруг расслабилась, и воображаемое лицо Владимира помогло мне довести поцелуй до конца.

– Всё, – сказал консультант. – Ты очень старалась, хотя я чувствовал, как тебе плохо. Ты жертвенная девушка. Спасибо за две минуты подаренного инджоя.

– Минуту!

– Две. Я тебя обманул. И, кстати, десять тысяч у брата сестры все-таки возьму.

– Но вы же обещали!

– Диночка! – сказал консультант с какой-то странной интонацией – как говорит отец, которому очень жалко дочку, но который обязан ее наказать. – Диночка, я для тебя это делаю. Словами, теоретически, тебя ничему не научишь. Только опыт. Теперь ты будешь осторожней. И вообще, лучше себя вести так, как ведут адепты каббалы: 58.

Что ж, это было, как я потом осознала, неплохим уроком.

На процедуру подписания контракта я пришла со списком вопросов и предложений, составленных со слов консультанта. И, когда мне подсунули толстую кипу скрепленных страниц, я начала с первых же пунктов задавать вопросы и выдвигать свои предложения. Человек с неопределенными функциями и довольно странным именем Павлик Морзе, жуткого вида: черно-рыжеволосый (полосами), с albugo59 на глазу, с кривым бугристым шрамом во всю щеку, лет тридцати пяти, бесцеремонно взял мой список, просмотрел его. Кинул своей помощнице. Та начала читать, пунцовея, – будто ее страшно возмутили мои притязания (довольно скромные, насколько я помню).

– Дина, – сказал Павлик, выкатывая свое albugo. – Мы, конечно, можем всё это вписать. Можем, можем, – подтвердил он в сторону встрепенувшейся помощницы. – Можем составить договор на пятьсот страниц. А можем на пять – даже не страниц, а строк. От этого, уверяю тебя, ничего не изменится. Наше законодательство, слава богу, таково, что можно и засудить, и оправдать кого угодно. Если ты вдруг захочешь подать на нас какой-нибудь иск, заранее гарантирую – проиграешь. У нас отлаженный механизм, у нас лучшие адвокаты, а у тебя кто? Поэтому давай как у всех – на доверии. Эти бумажки ничего не значат, если, конечно, не Мадонна договор подписывает (он имел в виду, Володечка, не религиозную Мадонну, а была такая певица, которую сейчас все забыли и которая брала не столько голосом, сколько энергией и телосложением; к тому же менеджерский талант в ту пору был превыше всех талантов, а она была гениальная самоуправка, то есть селф-менеджер) или еще какая-нибудь западная звезда – они, собаки, чуть что, в свои суды тащат, а там всё не по-людски.

И, подумав, я согласилась.

Не удивляйся, Володечка, я объясню, из чего я изошла своем решении. Во-первых, я продолжала верить в хорошие намерения людей относительно меня. Мне почему-то казалось, что никто не захочет сделать мне зло. Я думала, что вредить такой безобидной и доброй девушке, как я, просто противоестественно. Во-вторых, я каким-то наивным образом верила в свои силы, я верила в то, что всегда найду возможность защитить свое достоинство. То есть какие-то материальные вещи я могу проиграть, да, но главного не проиграю. Так я думала о себе.