Побег

НЕ ВСЕ, ОКАЗЫВАЕТСЯ, МОЖНО

Вертопрахов работал в пекарне. Пекли там не только хлеб, но и торты, ромовые бабы, кексы, пирожные. Поэтому в той пекарне было пропасть сахара, яиц, рома, масла, коньяка, ну. и. конечно, сами понимаете, муки. И вот этот самый Вертопрахов сыпанул один раз в целлофановый мешочек совок сахара, мешок — в карман и — к проходной.

Сошло. Пронес.

Охамел Вертопрахов, взял пять кило муки, две бутылки коньяка и три кило сахара, положил в рюкзак, сгорбатился и потопал.

— Ну, это ты того, — осерчал вахтер, — чересчур. Отбираю и актирую.

Денька через три его вызывают к директору. Секретарша директора, модная боевая дама, говорила по телефону:

— За голландские на меху я готова дать верхушку — тридцатку, хотя мои югославские еще вполне… Вам что, товарищ? Это я не тебе, это я вам.

— Я Вертопрахов. Меня вызывали?

— А-а-а, — секретарша, не выпуская трубки, другой рукой откопала донесение вахтера. — Вот, ознакомьтесь и пишите объясни тельную. Но желательно черные на высоком каблучке…

Вертопрахов пришел домой, сел и написал:

Сдал объяснительную. Ждет кары. День ждет, второй, третий. А кары все нет. Никто его никуда не вызывает. То ли затеряла секретарша его объяснение, то ли Вертопрахова простили, шут его знает. А может, не до Вертопрахова начальству, своих дел хватает.

Тогда взял Вертопрахов дома детскую коляску, байковое одеялко на донышко положил и прикатил ее через проходную в пекарню. К концу смены набил он эту емкость на колесах маслом, сахаром, коньяком, мукой, прикрыл байковым одеялом и покатил обратно через проходную домой.

Вахтер приподнял одеяло и удивился.

— Ну и ну, ай выговора за тот рюкзак не получил?

— Не…

— Ну, уж теперь залепят тебе, не сомневайся. Конфискую и актирую.

— Валяй. Только коляску верни.

Через неделю вызывает его секретарша директора. Вертопрахов явился. Секретарша разговаривала по телефону. Но только не про сапоги. А про дубленку. Как она хорошо сменяла новую болгарскую на ношеную канадскую без доплаты. Увидев Вертопрахова, она, не отлепляя трубки от уха, показала Вертопрахову листок с донесением вахтера.

— Пишите объяснительную. Это я не тебе, это тут один. Отдам в химчистку, будет совсем, как новая, увидишь…

Вертопрахов присел к уголку стола и сочинил такое:

Поставил точку и положил перед секретаршей. А она. пока он писал, успела сменить тему и уже щебетала про стенку из австрийского гарнитура «Стелла». Не прерывая разговора, секретарша стрельнула глазом по листку и удовлетворенно кивнула:

— Зайдите завтра. Нет, это я не тебе, тут один. Конечно, можно было взять с двумя креслами на колесиках и журнальным столиком, но я…

Назавтра Вертопрахов зашел к секретарше. Она говорила в трубку:

— И сережки тоже покупай, без колебаний. Это сейчас кажется, что дорого, а через пять лет скажешь, какая же я дура была, что не послушалась Галку…

Не отнимая трубки от уха, она протянула Вертопрахову листок с его вчерашней тарабарщиной. В углу наискось красным директорским карандашом было энергически начертано: «Не возражаю».

С того дня стал Вертопрахов ежедневно с коляской и одеялом являться на работу и выкатывать ее обратно полнехоньку.

— Я гляжу, ты в огне не тонешь и в воде не горишь, — сказал ему вахтер. — Выходит, без толку тебя досматривать.

— Без толку, служивый ты мой человек, без толку, — душевно так подтвердил Вертопрахов и в утешение презентовал вахтеру от щедрот своих бутылку рома и кулек с изюмом.

Несколько лет прошло таким чудным кротким манером, и наконец купил Вертопрахов себе автомобиль.

Поехал он и видит красный свет на светофоре. Но Вертопрахов подбавил скорости и попер на красный. Тут ему и врезали со звоном и дребезгом, так что из «Жигулей» — блин, а из Вертопрахова — полуфабрикат покойника.

Но однако в больнице его как-то реанимировали, склеили. А когда он задышал не в разброд, а в ритме паровоза, пришел к нему в палату следователь — халат на мундире внакидку — и спрашивает:

— Как же так вы на красный свет поехали, товарищ Вертопрахов? Задумались, что ли?

— Нет, — прошелестел Вертопрахов. — Я не задумался. Я думал, все можно, все… А оказывается, еще не все…

И с этими словами Вертопрахов опять провалился в дремоту. А следователь встал на кончики сапог и пошел из палаты, как Плисецкая на пуантах, — чтобы не обеспокоить выздоравливающего человека.