Побег аристократа. Постоялец

3

В первый момент Сильви будто что-то толкнуло — захотелось повернуть обратно. Но она расплатилась с таксистом, глянув на вывеску кафе и убедившись, что это действительно «В добрый путь». Она как раз перешагивала через лужу на тротуаре, когда из темноты слева от освещенной двери выступила фигура и ее тихонько окликнули по имени.

Она узнала желтое пальто Эли. Узнала и его голос. Но, даже еще не видя его лица, почувствовала: что-то изменилось.

Необычным было уже то, что она последовала за ним без единого слова, хотя дождь не прекращался, а он увлекал ее все дальше по улице, ведущей под уклон вглубь пустынного квартала.

Пользуясь светом первого попавшегося им на пути газового рожка, она заглянула ему в лицо и заметила, что он отводит глаза.

— Ты что, не брился?

Освещенный круг остался позади. Надо было пройти в темноте метров пятьдесят, чтобы поравняться со следующим фонарем. Сколько хватало глаз, вся улица была освещена так же скудно, это монотонное чередование мрака и света только в одном месте нарушала витрина маленькой закусочной.

Сильви потуже завернулась в свое меховое манто. Высокие каблуки мешали идти быстрее, и брызги грязной воды шлепались ей на чулки, растекаясь, будто масляные.

— Еще далеко?

Он оглянулся. Улица у них за спиной была безлюдна. Рядом послышалась музыка — на втором этаже в комнате за розовыми шторами кто-то играл на пианино.

— Давай отойдем еще немножко, — сказал он.

Эли был взвинчен. Шагая рядом, положил было руку на локоть Сильви, но что-то не ладилось: может, потому, что они шли, не попадая в ногу? Или потому, что Сильви, слишком усердно кутаясь в манто, не давала ему возможности поудобнее взять ее под руку?

Женщина все еще приглядывалась к нему украдкой. Уже знала: дело серьезное. Пытаясь помочь ему заговорить, спросила:

— Где же тебя носило?

— Париж…

Он не мог понять почему, но дождь его стеснял, мешал разговору. Метрах в десяти от очередного фонаря он приметил арку ворот, довольно широкую, и увлек туда Сильви. Но не поцеловал. Не сжал в объятиях. Впрочем, ее манто так пропиталось водой, что дождевые капельки поблескивали на каждой ворсинке.

Оглядевшись по сторонам, он вытащил из кармана пачку денег и показал подруге, не спуская с нее тяжелого печального взгляда.

До нее не сразу дошло. Она потрогала пачку.

— У тебя их много?

— Сто тысяч…

Теперь она, избегая смотреть в лицо своего дружка, уставилась на его пальто. Шепнула:

— В поезде?

Они с трудом различали друг друга. Туман, клубясь вокруг газового рожка, создавал ореол, похожий на облако мошкары. Рядом по водосточному желобу с журчанием стекал ручеек.

— Да. Ван дер Хмыр…

Она медленно подняла голову. Удивилась. Но не слишком. В ее глазах все еще читался вопрос.

— Да, — повторил он, и его рука в кармане сжалась, будто стискивая разводной ключ.

Он первым отвел взгляд. Черная мостовая блестела, убегая куда-то в бесконечность.

— Пойдем, — предложила Сильви.

Когда в потемках пустой улицы уже гулко зазвучали их шаги, он пробормотал:

— Про это наверняка есть в газетах.

— Ты их не читал?

Он помотал головой, и она догадалась, что ему смелости не хватило их купить. В объяснениях не было необходимости. Она знала, что нужна ему, потому он и прибежал к ней. Теперь он ждал, и она понимала это.

— На границах, вероятно, охрана… — задумчиво протянула она. — Пойдем-ка быстрее. В конце улицы освещенная площадь, там должно быть кафе…

Он шел за ней, его руки бессильно повисли. Она размышляла. Не доходя до площади, окруженной сиянием фонарей, она приостановилась:

— Отдай мне часть!

Он передал ей все, что было в одном кармане, — примерно половину добычи. Она спрятала деньги в сумочку, как нельзя более обыденным тоном заметив:

— Французские.

Они подошли к тихому кафе, казавшемуся еще пустыннее из-за двух незанятых бильярдных столов. Хозяин сидел у окна вдвоем с мужчиной апоплексической наружности, хозяйка за кассой вязала крючком.

— Давай зайдем.

Там, внутри, царил такой покой, что им показалось, будто они нарушили гармонию безмятежного домашнего очага. Когда они уселись в глубине зала, по ту сторону бильярда, хозяин со вздохом встал и направился к ним.

— Два кофе, — распорядилась Сильви.

Потому что отныне командовала она. Так получилось само собой. Эли, подняв воротник пальто, смотрел в пол, посыпанный древесными опилками, которые образовали на нем разводы. Он видел, что молодая женщина встала, и даже не спросил себя зачем. А она подошла к столику, где были выставлены газеты, накрученные на деревянные лакированные стержни.

Хозяин обслуживал их в молчании. Кофе капля за каплей вытекал из серебряного фильтра. Апоплексический клиент сморкался, сидя в своем углу.

Сильви, вернувшись на свое место, читала газету. Хрустнула перевернутая страница.

— Положи мне два кусочка сахара…

Он сделал это. И выпил свой кофе. Для приличия.

— Заплати, — обронила она.

Хозяин разглядывал их издали, недоумевая, чего ради они заявились к нему в такой час. Сильви встала. Эли пошел за ней. Выйдя на улицу, она сначала сориентировалась, затем направилась к центру города.

— Ну?

— Контролер дал твое описание. Но он тебя плохо рассмотрел. В основном обратил внимание на желтое пальто…

Эли разом почувствовал себя неуютно в этом пальто, стал тревожно озираться, проверяя, не следит ли за ними кто.

— Он еще сказал, что у тебя иностранный акцент, но какой именно, не уточнил.

Не сбавляя шага, Эли переложил деньги, носовой платок и перочинный ножик в пиджачный карман. Когда проходили мимо ограды пустыря, он остановился, глянул на Сильви:

— Здесь?

— Если его найдут, станет ясно, что ты в Брюсселе. Надо дойти до канала, бросим его туда.

— А где это?

— В другом конце города.

Теперь они вышли на улицу, по которой время от времени проходил трамвай. Он отливал красным, внутри, словно в стеклянной шкатулке, сидели невозмутимые пассажиры.

— Возьмем такси, — заявила Сильви, которой становилось все труднее идти пешком.

— Думаешь, можно?

— Есть идея. Увидишь…

Она подозвала машину и, значительно посмотрев на шофера, произнесла:

— В лес Камбре. И езжайте потише…

Их примут за влюбленных, только и всего. Они сидели неподвижно. В машине было темно, на ходу ее металлический каркас постанывал во всех своих сочленениях. Эли стащил с себя пальто.

— Там есть водоем? — шепнул он.

— Большой пруд. Надо натолкать в карманы камней, чтобы не всплыло…

Должно быть, во всем обширном лесу, чьи высокие деревья медлительно роняли капли со своих ветвей, не было сейчас больше ни единого человеческого существа. Настал момент, когда Сильви постучала в стекло, и такси затормозило.

— Подождите нас несколько минут…

Шофер заколебался, наклонился, пробормотал что-то — слов Эли не расслышал. Когда они отошли подальше, он спросил молодую женщину:

— Что он тебе сказал?

— Предложил нам остаться в машине, а он, мол, пойдет прогуляться…

Улыбки это у них не вызвало. Они искали камни. Ради правдоподобия Сильви держала своего спутника за руку. Вот она нащупала ногой крупный булыжник:

— Подними.

Лес, полный запахов, дышал холодом, Эли трясся в своем сером пиджаке.

— Нужно еще несколько… Да обними же меня! Он наверняка смотрит…

Они шли мимо решетки, ограждающей пруд. Берег был крутой. Эли наклонился, стараясь забросить пальто подальше, Сильви придерживала его за руку. Всплеск вышел слабый, но они испуганно замерли, боясь, что сейчас подоспеет шофер, предположив самоубийство.

Затем они пустились в обратный путь. Эли шел впереди. Молодая женщина успокаивала:

— Не так быстро… Мы мало похожи на влюбленных!

В автомобиле она спросила:

— Замерз?

— Ничего…

Губы у него посинели. Плечи время от времени сотрясала дрожь. К тому же манто Сильви то и дело задевало его холодным промокшим мехом.

— Сейчас ты сделаешь вот что, — едва слышно заговорила женщина. — Сядешь на поезд до Шарлеруа…

Он замотал головой:

— Только не поезд!

Он был по горло сыт железной дорогой. От поездов его тошнило.

— Сядешь на что хочешь и отправишься в Шарлеруа. Улица Лавё, дом 53. Там сдают меблированные комнаты. Одна как раз свободна.

Он удивленно воззрился на нее. Но вопросов не задавал.

— Это мой дом, — просто сказала Сильви. — Скажешь моей матери, что ты от меня. Объяснишь ей, что у себя на родине ты занимался политикой и потому предпочитаешь не регистрироваться в полиции. Заплатишь за три месяца вперед. Тогда мамаша будет помалкивать.

Они уже въезжали в город, и шофер оглянулся, ожидая приказаний.

— В «С пылу, с жару!»! — бросила Сильви.

— Я не могу туда сунуться в таком виде!

— Ты — нет! Но мне-то надо туда вернуться. У меня свидание.

Он не протестовал. Послушный, как дитя, предоставил командовать ей.

Но все же спросил:

— Останешься в Брюсселе?

— Да. Приеду навестить тебя.

Она призадумалась, на лбу проступила складка:

— Послушай! Будет и того лучше, если ты не скажешь моей матери, что пришел от меня. Сделай вид, будто вообще со мной не знаком. С того момента, когда ты ей заплатишь, все прочее уже не…

— Но как я смогу узнавать, что у тебя творится?

— Я буду время от времени писать Антуанетте. Это моя сестра. Она станет рассказывать об этом за столом, а поскольку есть ты будешь с ними…

Такси остановилось. Портье «С пылу, с жару!» придерживал открытую дверь бара, потрясая красным зонтиком. Силуэт Эли, забившегося в дальний угол сиденья, был едва различим.

— До свиданья, — шепнула Сильви.

Она не поцеловала его. Только высунув голову из машины, откинулась назад, нащупала впотьмах его руку и быстро пожала.

— На вокзал, — сказал Эли шоферу, не имея в распоряжении иного адреса.

А Сильви на своих высоких каблуках и в манто, плотно облегающем бедра, уже пересекала тротуар. Портье семенил следом, держа зонтик у нее над головой. Из здания доносились звуки джаза, и было видно, как за шторами окон второго этажа скользят тени танцующих.

На мгновение она оглянулась. Улыбнулась, помахала рукой, и такси тронулось.

Эли снова остался один, без пальто, в выстуженном такси; у него возникло ощущение, будто он совсем голый.

— Вокзал закрыт, — сообщил шофер, указывая пассажиру на вестибюль, где лишь кое-где светились слабые огоньки.

— Да ладно, это неважно…

Он перепугался, сообразив, что у него не осталось мелких денег, одни тысячефранковые купюры. Впрочем, обшарив все карманы, он сумел набрать достаточно мелочи, чтобы заплатить шоферу.

Но теперь до самого утра он больше не сможет тратить деньги! Никуда не зайти, ничего нельзя ни съесть, ни выпить!

Было так холодно, что он перестал ощущать свой насморк. Он шагал куда-то без цели. Время от времени прислонялся к какой-нибудь двери, присаживался на чей-то порог, но едва заслышав шаги, шел дальше. В четырех разных кварталах он наметил себе ориентиры — башенные часы — и без конца прохаживался от одних к другим, высчитывая, сколько раз надо обойти их, пока не забрезжит рассвет. Его сопровождал только монотонный шум собственных шагов, но и это худо-бедно развлекало, так как на разных улицах шаги звучали не совсем одинаково. Это зависело от ширины шоссе, от высоты зданий, может быть, еще и от характера мостовой.

А Сильви танцевала. Он не был ревнив. Знал, что она в «С пылу, с жару!», мог бы ее подстеречь, посмотреть, с кем она выйдет, но это ему в голову не приходило.

Он с облегчением увидел, как мимо прошел первый трамвай, и, дождавшись семи часов, выбрал одно из такси, стоявших на площади Брукер:

— Отвезите меня в Шарлеруа.

Его бороде исполнилось трое суток. Пиджак обтрепался на плечах, брюки понизу разбухли от дождя. Шофер заколебался было, однако тотчас взбодрился, как человек, решивший, что ему повезло:

— Садитесь!

На полях больше не было снега. Земля почернела. Лес тоже. Вся вселенная, отсырев, исходила ледяной влагой. Когда проезжали через селения, на дороге никто не встретился.

— Остановите где-нибудь, где я смогу разменять тысячу франков, — сказал Эли, как только они въехали в Шарлеруа.

Было около девяти часов утра. Магазины уже открылись, но город, оцепенев от зимней стужи, как и сельская местность, оживал медленно. Дневной свет был синевато-зеленым, словно вода, и электрических ламп в большинстве магазинов не тушили.

— Пожалуй, высадите меня у парикмахерской.

Сдачи с тысячи франков у парикмахера не нашлось, и он сам побежал разменивать банкноту в Народный Дом, что находился напротив. Таксист получил плату и уехал. Парикмахер обернул накидку вокруг шеи Эли, и тот, глядя в зеркало, обнаружил, что глаза у него покраснели.

— Вы иностранец? Что за смысл в эту пору ехать сюда? Я вам и стрижку освежу, хотите?

Мимо проезжали грузовики. Пальцы парикмахера были желтыми от курева. Эли замутило от смешанного запаха мыла и табака.

— У нас здесь много иностранцев, особенно студентов, они приезжают, чтобы пройти стажировку на фабриках и угольных шахтах. Но сейчас все обеднели, что те, что эти. Одно слово — кризис! Кремом обработаем?

Вставая с кресла, Эли смотрел на себя с горечью. Усилия брадобрея, вместо того чтобы улучшить его внешность, выявили еще очевиднее бледность лица и неправильность черт. Может, еще и зеркало плохое? До сих пор он никогда не замечал, что нос у него кривой, а верхняя губа слишком тонка в сравнении с нижней.

— Отсюда далеко до улицы Лавё?

— Садитесь на трамвай номер три, остановка прямо здесь, только из двери выйти. Он вас довезет.

Дождь все еще шел, и по-прежнему это была мелкая морось. Трамвай был пустым, но Эли остался на площадке. Кондуктор предупредил, когда подъехали к его остановке, он вышел и побрел вдоль улицы, состоящей из домов, абсолютно ничем не отличавшихся друг от друга.

Какая-то женщина, повернувшись к улице спиной и наклонившись вперед, словно бюст тянул ее вниз, мыла крыльцо, невзирая на дождь, и тут Эли увидел на ее доме номер 53.

— Прошу прощения… Мадам Барон, не так ли?

— Верно, это я.

Держа в правой руке тряпку, она оглядела пришельца с головы до ног.

— Я насчет комнаты…

Он указал на пожелтевшее объявление, приклеенное к окну облатками для запечатывания писем.

— Входите, входите… Подождите на кухне.

Коридор был только что вымыт, красная и желтая плитка пола блестела. На бамбуковой вешалке он приметил три мужских пальто и один плащ. Эли постучался в застекленную кухонную дверь. Мужской голос отозвался:

— Войдите!

Молодой человек, который сидел, протянув ноги к зеву печи, поглядел на незнакомца с любопытством. Другой студент, свежевыбритый, набриолиненный, в пижаме с голубыми полосками, расположился за столом и делал себе бутерброд с вареньем.

— Садитесь. Вам нужна здесь комната?

В коридоре мадам Барон снимала сабо и вытирала фартуком мокрые руки. На втором этаже раздавались голоса. Дом был полон жизни, пока еще непонятной Эли.

— Ну вот! Я к вашим услугам… Вы без пальто?

— Я вам объясню… Мой багаж…

— Вы живете в Шарлеруа?

— Нет. Я приехал из Брюсселя.

Она машинально налила ему чашку кофе. Потом распахнула дверь и крикнула:

— Антуанетта! Пойди посмотри, в порядке ли передняя комната!

Она и минуты не просидела на месте. Не переставая говорить, заложила в печь новую порцию угля, передвинула кастрюлю, насыпала сахара в сахарницу.

— А вас, мсье Валеско, я уже просила не спускаться сюда в пижаме… Отодвиньтесь-ка чуток, мсье Моисей… Как по-вашему, могу я готовить, когда вы оба путаетесь у меня под ногами?

Тут дверь открылась, вошла Антуанетта и посмотрела вновь прибывшему прямо в глаза. На ней было черное трикотажное платье, оно подчеркивало все то, что было в ее фигуре незавершенного. Остренькие выступающие плечи. Маленькие, очень широко расставленные груди. Неоформившиеся ягодицы.

Чулки сползали с ее тощих ног. Над худым, испещренным веснушками лицом развевалась сумасшедшая грива жгуче-рыжих волос.

— Ну, что? Ты уже и здороваться разучилась?

Она пожала плечами, принюхалась к голове Валеско и заявила:

— Не люблю мужчин, которые душатся, как шлюшки.

Что до Эли, к нему она приглядывалась украдкой, изредка постреливая в его сторону глазами.

— Если хотите, я вам покажу комнату, — сказала мадам Барон. — Триста франков в месяц плюс плата за уголь и электричество. И лучше сразу вас предупредить, что проходной двор мне здесь ни к чему. Женщин в моем доме я не потерплю…

Хозяйка вышла в коридор, он последовал за ней; она толкнула дверь ближней комнаты, и оттуда пахнуло мастикой для натирания полов. К стене, оклеенной обоями в розовых цветочках, была вплотную придвинута медная кровать, покрытая стеганым одеялом, при виде которой Эли вдруг побледнел, голова закружилась…

В семь часов вечера, когда обитатели дома собрались на кухне, он все еще спал. Его рот был открыт, волосы липли к потному лбу.