Побег обреченных

ПАССАЖИРЫ

Маршрут, которым следовали Ракитин и Градов, судя по всему, популярностью не пользовался: был долог, утомителен. В вагонах, давно и честно отслуживших свой век, ощущалась просто-таки невозможность привнесения какого-либо комфорта и чистоты, поскольку грязь и угольная пыль въелись в дерево, пластик и синтетику намертво. Кроме того, существовал воздушный транспорт, отвечающий современным темпам и нравам, экономящий время и, соответственно, жизнь, если на то имелась добрая воля погодных условий, двигателей и шасси.

Таким образом, поезд отправился в путь полупустым, однако, несмотря на обилие свободных мест, публика была рассортирована плотно: по две-четыре персоны на каждый отсек согласно купленным билетам.

На вопрос Ракитина, почему бы не разместить народ более вольготно, проводница, грызшая семечки, ответила так:

– Ага. Умник. Чтоб мне потом изо всех купе грязь вывозить? Обойдутся.

– Так я вывезу!

– Ну да. Геракл засушенный. – Она быстро шмыгнула носом.

– На авгиевы конюшни намекаешь?

– Чего?.. – Шелуха от семечки повисла у нее на губе. – Нужен ты намекать… Как фен лысому. Конюшни. Зеркало кокнул, да еще агитирует… Газеты вон в сортир отнеси, а то публика жалуется – жопы подтереть нечем.

Проводница, интуитивно считавшая Ракитина если не бичом, то элементом деклассированным, в разговорах с ним оперировала лексикой, наиболее ей близкой и доступной. Протокольные словоречения, к каким обязывали ее должность и уважаемые пассажиры, давались ей через великое лицедейство и лицемерие. Как подозревал Александр, в общении с ним отдыхала ее душа, измученная по долгу службы неоткровенностью слов и затворничеством мыслей.

– Слушай, а почему ты проводницей пошла работать? – интервьюировал Александр, нисколько бесцеремонностью собеседницы не смущаясь.

– Я-то? – Взгляд ее как-то внезапно и откровенно опечалился. – Так… – ответила рассеянно. – Дома-то чего сидеть? Детей нет, умерло дите… Царство ему небесное, бедняжке… Мужик – с дружками… А тут люди, дорога… Города. – Она замолчала. – Ну… пошла, чай заварю. Ты-то будешь?

– Покрепче, если можно…

– Покрепче в магазине, понял?

Итак, променяв услуги надежного и выгодного Аэрофлота на железнодорожные неудобства, в поезде ехали люди.

Рудольф Ахундович мчался по рельсам, а не летел заоблачными высями, ибо, по его признанию, самолетов боялся панически и отделение себя от тверди земной ощущал как нечто противоестественное и преждевременное. Некоторые, не экономя на времени, экономили на оплате багажа, по крайней мере, человек из соседнего купе: сухощавый, с колючими, глубоко посаженными в череп глазами и обрюзгшим лицом, в кепочке, траченном молью пиджаке и с жеваной папиросой во рту, занял сразу три оплаченных им места и, помимо двух саквояжей, вез еще с десяток громоздких, обшитых брезентом, ящиков.

– Переезжаю вот… – поделился он с Ракитиным, когда при посадке в вагон ударил его, замешкавшегося в проходе, углом одного из ящиков. – Из города в город. Барахла – ужасть! Жисть!

Люди без баулов и саквояжей все-таки составляли большинство: был тут и сосед по купе Иван Иванович с его единственным портфельчиком, молодая женщина со спортивной сумкой и вызывающе броской внешностью, характерной для неудавшейся хранительницы семейного, очага, еще одна дама – немолодая, но усердно молодящаяся – со скромным чемоданчиком, особа общительная, благодаря чему на первое же утро вагон узнал, что зовут ее Вероника Степановна, что она – депутат Государственной думы и направляется на разбор некоего политического конфликта местного значения на тот далекий полустанок Таджикистана, где возведение аэродромов покуда бесперспективно.

Эта представительница прекрасного пола производила впечатление приятное открытостью натуры, искренностью суждений, но никак не внешностью: располневшая, в годах женщина с рябоватым лицом, прокуренным голосом и крашенными хной жиденькими волосами.

Вероника Степановна занимала активную позицию в сфере общественной жизни – во всяком случае, слово «борьба» не сходило с ее уст, бороться она была готова с кем угодно и с чем угодно, и ничто мимо ее внимания без комментариев не проходило.

Для приложения профессиональных и человеческих качеств, составлявших единый сплав в ее мироощущении, поезд оказался благодатным объектом: во-первых, к составу не прицепили вагон-ресторан, из-за чего встала проблема хлеба насущного, во-вторых, засорилась какая-то труба, и в умывальнике возник перебой с водоснабжением,, в-третьих, ощущался излишний поддув воздуха в различные пазы и щели, и кое-кто сетовал на начало простуды.

Пассажиры, невнятно роптавшие на упущения в сервисе и комфорте, обрели в Веронике Степановне энергичного лидера, бесстрашного перед лицом открытого конфликта с администрацией.

Первой озаботилась проводница, ознакомившись с краснокожим удостоверением политического деятеля. Последовал незамедлительный доклад по инстанциям. В нашивках и блеске пуговиц явился бригадир поезда – также озабоченный.

– Пришел, голубчик! – с ласковой угрозой пропела Вероника Степановна и далее, откашлявшись, своим натуральным мужским голосом изложила угрозу конкретную, где прогремели слова «министр путей сообщения» и «Администрация Президента». Страсть ее напора, удостоверение и хриплый бас подействовали на бригадира магнетически.

– Будем решать вопрос, – вдумчиво и покорно говорил он, надувая дряблые щеки и неуютно оглядываясь на собравшуюся публику.

– Людям негде есть! – вещала Вероника Степанов на, качая перед его носом толстым пальцем. – Вернее, нечего! Куда таким образом мы доедем?! И какими…

– Будем стараться…

– Не надо горячего, но хотя бы бутерброды!

– У ресторана с буксой там… чегой-то… – почесывая ухо о плечо, объяснял бригадир, угнетенный абстрактной силой удостоверения и реалиями слова изустного. Казалось, он был готов спрыгнуть с поезда на ходу, бросить китель с нашивками в пыльный ров и уйти с истовостью паломника в просторы степи, канув в них.

Однако верх одержали благоразумие и приобретенная исполнительность, и вскоре по вагону покатилась тележка с бутербродами и лимонадом, запела прочищенная труба и коричневая техническая вата повисла в законопаченных щелях оконных рам.

– Надо бороться! – наставляла Вероника Степановна благодарную ей публику, разгуливая с сигаретой по коридору. – Молча не проживешь! Молча буксы ремонтировать надо! – Она действительно не умела жить молча и остро нуждалась в собеседниках, точнее, в слушателях. – Давай-давай, дедушка, проходи, не стесняйся, полотенце не урони, разойдемся, хоть я не балерина, в умывалку три человека очередь… – Вжималась она в стену, пропуская преклонных лет восточного человека в свитере, полосатом национальном халате, тюбетейке и красных, с загнутыми мысками сапогах опричника. – Ты, дедушка, не сердись, что я в проходе болтаюсь, сосед у меня – на три места с тюками, переселение народов, гарнитур везет, что ли? Купе битком, ни вздохнуть, ни, прости, выдохнуть.

Старец в тюбетейке вежливо улыбался, заискивающе тряс жиденькой седой бородкой и блеюще хихикал, выражая не то согласие, не то соболезнование.

– А нет чтобы отправить багаж контейнером! – бушевала Вероника Степановна. – Правильно не отправляет! Потом год жди, пока доставят! А я бы… отправила! И попробуй только не доставь в срок! Надо бороться!..

Дедушка, осторожно взирающий на прохождение очереди к умывальнику, был без промедления ознакомлен с жизненным кредо Вероники Степановны (идеей борьбы за…), с необходимостью усиления критики халатности и разгильдяйства как на транспорте, так и в остальных отраслях, после чего выяснилось, что по-русски дедушка не говорит и не понимает.

– Мрак! Тени средних веков! Наследие паранджи! И где были семьдесят лет советской интернациональной власти! – тотчас переключилась Вероника Степановна на даму броской наружности – неестественно рыжеволосую, с напудренным, слегка отечным лицом и апатичными глазами. – В наше время! Космос, расщепление ядерного ядра, атомного то есть! Телевидение и радиовещание…

– Осколок прошлого, – без интереса посматривая в окно, подтверждала рыжеволосая женщина. – Восток – дело дохлое. Коран, шариат. А может, это… глухой просто.

– Вас как зовут? – угощая попутчицу сигаретой, осведомилась Вероника Степановна.

– Жанна.

– Редкое имя. А… – она основательно затянулась, – чем занимаетесь в этой жизни?

– Артистка, – нехотя сказала Жанна и пояснила, предваряя дальнейшие расспросы: – Разговорного жанра. – Затем покосилась на Ракитина и Градова, тоже стоявших у соседнего окна и занятых обзором пейзажа какой-то плешивой полупустыни.

– Это… то есть чего? – наморщила лоб Вероника Степановна. – Разговорного… как это?

– Комические монологи, – последовал усталый ответ. – Кстати, – добавила она как бы между прочим, однако не без значения, – я иногда по телевизору… так что…

– Прошу прощения… – Из купе напротив, как из шкафа, вышел набриолиненный брюнет в белом, с зауженной талией костюме и черной рубашке. С усиками, аккуратно огибающими верхнюю губу. Известное сравнение «элегантный как рояль» нуждалось бы в уточнении: белый рояль с черной клавиатурой.

Грудь брюнета распирал с излишком забранный в нее воздух, и посему смотрелся он довольно-таки представительно, хотя вертлявость натуры все-таки проглядывала за маскарадом лоска. Выдавали глаза – черненькие, бегающие, привыкшие, глядя прямо, не упускать из внимания происходящее по сторонам.

– Прошу прощения, – повторил брюнет бархатным голосом и меленько, словно полоская горло, хохотнул. – Фамилия ваша не Коломина случайно? Или ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, – произнесла Жанна сквозь зубы, видимо польщенная, потому как уж слишком небрежно произнесла.

Далее в коридоре случилось некоторое изменение мизансцены, поскольку из тамбура в вагон шагнула личность в кепочке – сосед Вероники Степановны, владелец тюков, он же зачинщик новой личной жизни на востоке бывшего советского пространства.

Вкрадчиво, по-тигриному выгнув костистый хребет, проступавший под твидовым пиджачком, зачинщик двинулся в купе, жизнерадостно улыбаясь всем своим землистым лицом. Крупно и выпукло вмонтированные в его десны нержавеющие зубы сжимали скверную папиросу.

– Эй, любезный, – театрально выкинув полную руку с сигаретой, обратилась к нему Вероника Степановна, – за вашими коробами похоронен мой чемодан. Выньте его, там кофта, а то декольте, знаете ли, мне с не давних пор не идет.

– Мне тоже в башку надуло, – нелогично согласился железнозубый, не дрогнув лицом и папиросы изо рта не вынимая. И скрылся в купе. Затем дверь отъехала вновь. – Щели не могут законопатить, сволочи! – закончил с чувством и мощно двинул дверь обратно в косяк.

– Не выношу самолеты, – поведала Вероника Степановна расстроенно. – Клаустрофобия у меня, то бишь – боязнь замкнутого пространства. А поезд – тоже мучение… Достанется такой вот в соседи… Храпит, как слон. И чеснок еще. Вчера на ночь – три головы съел. С поллитрой. А-ат-мосфера…

– Жуть какая, – вздохнула Жанна.

– Нравы, – поднял брюнет бровь и изогнул губу, придав физиономии выражение какого-то горестного размышления.

Ракитин и Градов незаинтересованно переглянулись. Проблемы быта в дороге занимали их в незначительной степени, хотя обоим требовалось срочным образом побриться и переменить белье.

– Слюшай, ты, дорогой, – послышался придушенный зов, и Ракитина поманил из купе волосатый палец Рудольфа Ахундовича.

Рудольф Ахундович сидел на нижней полке, поджав под себя ноги и упираясь большой круглой головой в верхнюю полку. Взгляд его добрых глаз светился смущением и растерянностью.

– Слюшай, – жарко зашептал он в ухо Александра, озираясь по-лошадиному на Ивана Ивановича, спокойно лежавшего в постели с газетой в руках. – Жэнщина видел?

– Рыжую, что ли?

– Какой рижий? Золото, а не волос! Огон, понял?

– Н-ну… – подтвердил Александр неуверенно.

– Слюшай, ты будь друг, а? – Рудольф Ахундович приложил ладонь к сердцу. – Поговори, а? Выясни, а?

– Что выяснить?

– Замужем, нет?

– Это зачем? – спросил Александр подозрительно.

– Ну ты поговори, а? У меня с жэнщин плохо выходит. А ты спросишь, тебе тьфу-тьфу. А незамуж, пригласи к нам. Пообедать. Напитк есть, колбас-малбас есть, прям как в ресторан, скажи.

– Артистка она, – невпопад доложил Ракитин.

– Кто? Я так и думал! Сильно красива!

– Разговорный жанр.

– Все равно…

– Попробуем… – пожал плечами Александр.

Но, видимо, Рудольф Ахундович опоздал… Возле Жанны уже вращался угодливым бесом модный брюнет. До Ракитина, вставшего неподалеку и старательно глазевшего в проносившиеся дали, донесся разговор.

– Странные чувства овладевают мной, – пел брюнет. – Я всего лишь неделю как из Парижа, там все в цвету, каштаны… И, – он очаровательно улыбнулся, – никаких затруднений с рестораном, да и с вагоном-рестораном никаких затруднений, что примечательно. Я туда тоже поездом. Утомительно, конечно, сплошные границы, таможни… Но – впечатления, Европа…

– А по какому случаю? – спросила Жанна настороженно.

– В Париже-то? – услужливо подхватил брюнет. – А… у меня там филиал фирмы.

– Вы – коммерсант?

– Так точно. – Он наклонил голову, продемонстрировав тщательно завуалированную лысинку. – М-да… Сергей Иннокентьевич, кстати… гм.

– Очень приятно.

– Во-от. Так что буквально еще на днях бродил под сенью Эйфелевой башни, а теперь вот пребываю в тревожной глубине российских пространств, ха-ха… Направляюсь в «горячую точку». – Он вдруг напустил на лицо серьезность. – Ничего не поделаешь, бизнес… А вы, простите, зачем в Душанбе?

– Гастроли, – отвечала Жанна вяло. – Обещали выступления…

– Да… для такой работы нужен… не только талант… А семья ничего? – сплетал брюнет сеть.

– Нет семьи, – произнесла Жанна жестко. – Пойду я. – И ушла в купе.

Брюнет, поскучав с минуту, подвинулся ближе к Александру.

– Артистка, – сообщил, загадочно улыбаясь.

– Угу, – отозвался Ракитин равнодушно.

– Жанр сатиры и юмора. При такой внешности ей только народ и потешать, – усмехнулся брюнет, прикрыв рот ладонью. – Ноги кавалерийские, нос добермана-пинчера…

– А чего ж клеимся? – спросил Александр грубо.

Брюнет помолчал. Затем, сочтя тон собеседника не

столько проявлением недоброжелательности, сколько фамильярностью, объяснил с ноткой доверия:

– Походная жизнь… А с лица воду не пить, тем более медики ратуют за кипяченую и нарзан. И такая кобыла после стакана – вариант подходящий. Ха-ха-ха…

Ракитин, прищурившись, вскользь обернулся на его сытенькое смешливое личико, удобренное кремами до и после бритья.

– Весна, – развивал брюнет новую тему, – красна. Пора, наверное, скоро техосмотр проходить; вы не в курсе, налог на дороги не повышали?

– Не в курсе.

– Жаль.

– У вас «Жигули»? – стараясь не привнести в вопрос иронии, полюбопытствовал Ракитин.

– «Мерседе-ес», – протянул брюнет оскорбленно, расстегивая пиджак и поглаживая себя по округлому животику. – Я уважаю, когда в машине простор… Хочу вот поменять, правда. На «Линкольн». Тачка – атас! Просто диван на колесах! Не доводилось на нем порулить?

– Порулить – нет, – признался Ракитин честно.

– Ну! Много, доложу, потерял! – констатировал брюнет, переходя на «ты». – Восемь цилиндров, автомат, кондишн… Сейчас вот съезжу в Душанбе, дело прокручу и сразу покупаю!

– У вас отличная работа, – заметил Александр. – Высокооплачиваемая, чувствую.

– При чем здесь работа, – покривился брюнет. – Работаю на фабрике. У меня дело. Разные вещи.

– И если не секрет, какое?

– Создаю фонд! – Он поднял палец, и на лице его проявилась торжественность. – Помощи русскоязычным беженцам из солнечного Таджикистана.

– И каким образом вы собираетесь им помогать?

– Ну, – произнес брюнет, замявшись, – этот вопрос…

– Интересует вас менее всего, – добавил Ракитин. – Главное – получить деньги под те или иные программы. Я прав?

– Помогать прежде всего надо себе, – ответил собеседник с многозначительной улыбкой. – Таков закон нашего жестокого мира, – резюмировал со вздохом и осмотрелся вокруг, заскучав. – Ладно, – зевнул, – давайте лучше о дамах. – И, лязгнув зубами, перешел на шепот: – Кикимора там одна? В купе?

– С дедушкой, – ответил Александр. – Который осколок шариата.

– В халате такой? – Брюнет передернул плечами, как бы обозначая на себе халат.

Тут дверь купе, где обитала обсуждаемая пара, вновь отъехала вбок, и Ракитин с брюнетом потеснились, пропуская Жанну. Подойдя к соседнему окну и ухватившись за поручни, она предалась дальнейшему созерцанию бегущей мимо местности.

– Послушайте, – обратился Александр к брюнету лениво. – Вот у меня вопрос. Дело, видите ли, в том, что в последнее время обстоятельства принудили меня к тому, что я как бы исследую жизнь и людей, вернее, переосмысливаю…

– Ну-ну, – поддержал брюнет с пониманием.

– М-да. Ну так смотрю, к примеру, на вас.

– Да давай на «ты»…

– На тебя. Ну-с, каков вывод?

– Слушаю, – отозвался брюнет уважительно.

– Болтун… – Ракитин говорил размеренно и вдумчиво. – Хвастун. Махинатор. Жизненное кредо: больше хапнуть, красиво пожить. Идея будущего фонда: сыграть на общественных интересах, выиграв на личных. Я не пытаюсь оскорбить, – поправился проникновенно, – я попросту жёстко объективен, хотя… кто знает, вдруг ошибаюсь?.. Но – едва ли. Итог, следовательно, выходит со знаком «минус», ибо потребление значительно превышает отдачу. Не смущает итог?

Жанна, коротко обернувшись, хмыкнула, покачав головой.

– Ну ты, конечно, хам! – сказал брюнет с чувством. Взгляд его несколько одичал, и на лице проступили пунцовые пятна. – Но слушай. Если о душе мне предлагаешь поразмыслить, попик новоявленный, то я материалист. Со всеми втекающими и вытекающими. Тоже мне здесь… ярлыки клеить… Деловой! – Он запыхтел. – Сектант прямо какой-то…

– Да не сектант я, – ответил Александр миролюбиво. – К тому же меня тоже материалисты воспитывали. Но очевидность существования бога и сатаны мне пришлось уяснить, это да. Тому были причины.

– А-а-а, – застонал брюнет ядовито, – так ты это…самоутверждаешься? Поздновато начал, парнишечка. Да и мода на такие завихрения прошла. Отстал ты от жизни.

– А я к ней только готовлюсь, к жизни, – возразил Александр бесстрастно. – Очищаюсь я. От накипи. Очень полезно.

– Как чайник? – сострил брюнет.

– Как больной от шлаков. Голоданием после сытости.

Жанна прыснула в кулак задавленным смешком.

– Ну короче, чего тебе надо? – покосившись на нее, вопросил брюнет злобно. – Голодающий…

– В настоящий момент?

– Хотя бы!

– А… пригласить девушку в наше купе, – объяснил Ракитин, потягиваясь. – К обеду. Покуда ты ее не перехватил, ловкач этакий.

– Успеха, – прошипел брюнет, недобро прищурившись, и ушел в тамбур, громко хлопая за собою дверьми.

– А вы оригинальный тип, – заметила Жанна Ракитину.

– Простите, – вздохнул он, – но как-то так вышло… Глупо, конечно… Да! Вас в самом деле приглашают на обед. Я здесь ни при чем, меня просили передать…

– Кто же?

– Один застенчивый человек. Ручаюсь – неплохой и искренний. Ходатайствую за него: не откажите. Купе номер три.

– Неплохой, искренний, – повторила Жанна. – У вас что, для всех припасены характеристики? Вы кто по профессии?

– Так мы идем на обед?

– Идем. Все же… Вы, случаем, не психолог?

– Я альпинист, – сказал Ракитин. – Покоряю вершины. Тем и пробавляюсь.