Побежала коза в огород

Елена

Я пришла в себя от того, что на лоб мне положили что-то мокрое и холодное. Кажется, я лежала на полу, и голос сестры жалобно звал со слезами:

— Лена! Леночка!

Голова по-прежнему была словно стиснута обручем, но я могла хотя бы дышать. Вернее, проталкивать в горло ставший сухим и горячим воздух кухни.

— Галочка! — прошептала я. — Женя…

И словно лопнул внутри меня сосуд с горячей и соленой водой. И она потекла из моих глаз непрерывным потоком.

Я тут же все вспомнила. Как мне позвонили домой в половине второго ночи, как сообщили о смерти мужа и как я потеряла сознание. То есть я только теперь поняла, что упала в обморок, потому что иначе чего бы мне лежать на полу с мокрым полотенцем на лбу и видеть прямо над собой испуганные, несчастные глаза моей младшей сестры.

— Это я во всем виновата!

Не знаю, почему вдруг вырвалось у меня такое признание. Я подумала в тот момент самое худшее: что Женю убили по приказу Забалуева. Он захотел, чтобы ему никто не мешал. Не сам, конечно, нанял исполнителя…

От этой дурацкой версии я и сама завелась. Нашелся человек, на кого можно было свалить вину за случившееся со мной несчастье. Но потом опомнилась. Чего вдруг Юрию понадобилось бы убивать моего мужа? Неужели он так жаждет мной обладать, что устраняет со своего пути любые препятствия? Слишком высокого мнения о своей особе Елена Рагозина, обычная журналистка обычной газеты. Можно подумать, вокруг мало интересных женщин. Да Забалуев может взять себе любую, только позови!..

Но в первый момент я своим обмороком свою сестренку испугала. Как и своим признанием. Я увидела, в ее глазах метнулся страх: а вдруг это правда? Но потом — несмотря на то что мой мозг чуть ли не разрывался от страшного сообщения, вроде бы сидевший в моей голове посторонний наблюдатель продолжал для чего-то фиксировать эти мелкие детали — она замотала головой.

— Леночка, не надо, только не упрекай себя ни в чем! Ты не можешь быть виноватой. Ты такая, такая… Лучше тебя нет!

Она волновалась и даже, кажется, осуждала себя за то, что могла обо мне плохо подумать. Мой родной светлый человечек.

Но что это я валяюсь, будто тяжелобольная? Случившуюся потерю мне еще предстоит осознать, как и страшное слово «вдова», которым меня наградил всего лишь один телефонный звонок. Мне же сказали, что надо приехать на опознание, что за мной пришлют машину.

Как странно я откликалась на смерть Жени. Я считала, что в такие минуты человек не может думать ни о чем другом, кроме ощущения страшной утраты, в момент изменившей его судьбу, а мои мысли метались в разные стороны, как перепуганные тараканы.

Наконец, с трудом приведя их в относительный порядок, я сказала сестре, что мне нужно ехать.

— Я с тобой! — вызвалась Галочка.

— Нет, ты останься, — запротестовала я, — вдруг Тошка проснется, а дома никого…

Сама же подумала о том, что младшенькой вовсе ни к чему это страшное зрелище, к которому мне предстоит еще подготовиться.

Опять раздался телефонный звонок, и мне сказали, что внизу меня ждет машина…

Я ничего толком не соображала. Даже машину не могла бы описать. Только вышла и мельком взглянула на номер, который мне сообщили. Вроде тот же. Мне открыли заднюю дверцу, и машина тронулась.

По пути я рисовала в своем воображении самые жуткие картины случившегося. Хотя, если разобраться, какая разница, что именно произошло, если в итоге было одно: я лишилась мужа. То, что в последнее время между нами случались размолвки, теперь казалось такой мелочью по сравнению с главным — Женя умер!

Но осознать это еще предстояло, потому что мозг такой информации упорно противился. «Не может этого быть!» — твердил упрямый голос в моей бедной голове.

А зрелище выглядело почти не страшным. Мне показали лежащего на носилках Женю — на первый взгляд мирно спящего — с небольшим темным отверстием в виске.

— Это ваш муж?

Я кивнула, силясь сообразить, почему Женя не может двигаться из-за какой-то дырочки в голове. Кто-то за моей спиной сказал:

— И две пули в груди.

Я опять почувствовала, как мое сознание остановилось на краю обрыва, чтобы броситься в черный омут беспамятства, но оказалось, что это уже предусмотрели, и ко мне подскочил врач, который сунул мне под нос какое-то резко пахнущее лекарство.

— Вы сможете проехать с нами? — Смутно знакомый черноволосый голубоглазый мужчина изучающе заглянул мне в глаза — проверял, не притворяюсь ли.

— Смогу, — кивнула я и мысленно дала себе слово больше не раскисать ни в коем случае.

В отделе насильственных смертей районного отдела милиции у стола капитана Мурашова, о чем говорила табличка на двери, я была усажена на ветхий скрипящий стул. Мурашов, ну да, я его откуда-то знаю. Память, съежившаяся, будто от удара по голове, потихоньку приходила в себя.

— Если не возражаете, Елена Михайловна, мы составим небольшой протокольчик. Как говорится, по горячим следам…

— Не возражаю, Савелий Викторович, — сказала я. Теперь со мной было все в порядке. Почти. Пару раз нам с Мурашовым приходилось встречаться на каких-то городских мероприятиях, и нас познакомила одна моя коллега, с которой у него были некие неформальные отношения.

— Значит, вы меня помните? — обрадовался он. — Тем легче будет нам все выяснить и зафиксировать.

Как ни была я ошарашена внезапной смертью мужа, как ни старалась уверить себя в том, что он умер и с этим ничего не поделаешь, мой ум все еще отказывался верить в Женину гибель. А также в то, что этот несчастный Мурашов не сделал мне никакого снисхождения, не принял в расчет мои чувства — я только что потеряла мужа! — а сразу потащил меня в отдел, как будто в чем-то подозревает.

— В каких отношениях вы находитесь с господином Забалуевым? — без подготовки спросил он.

Я была так изумлена нелепостью и несвоевременностью вопроса, что даже забыла покраснеть или просто смутиться. Даже если его отдел, кроме насильственных смертей, ведет учет греховных поступков граждан, это не дает ему права говорить со мной в таком тоне!

— А что, его тоже убили? — на всякий случай поинтересовалась я.

— Почему убили? — теперь показался озадаченным Мурашов. — Никаких таких сведений у меня нет.

— Тогда при чем здесь Забалуев и смерть моего мужа?

— Странно, вы даже не уточнили, о каком именно Забалуеве идет речь.

— Но вы тоже не уточняли, — огрызнулась я. — Следовательно, речь идет именно о том Забалуеве, которого мы знаем оба. При том, что наш город не самый маленький в России. С приезжими миллиончик наберется! И много тем не менее Забалуевых у нас на слуху?

— Один, — нехотя признался Мурашов. — Похоже, вас голыми руками не возьмешь.

— А вы хотели взять? — неприязненно осведомилась я.

Неожиданно Мурашов улыбнулся.

— Хорошо, не будем ссориться. Вы не можете понять, откуда ветер дует, не так ли? А к нам в отдел — странное совпадение, вы не находите? — поступил сигнал о том, что у вас с Забалуевым роман и он якобы хвастал при свидетелях, что соперника с дороги уберет…

Я опять почувствовала, как в районе солнечного сплетения у меня появилась холодная пустота.

— Вы думаете, что это дело рук Забалуева? — Внезапно я почувствовала, как у меня пересохло во рту.

— Вы как одесситка, отвечаете вопросом на вопрос. Без подробностей: у вас с Забалуевым роман? Да или нет?

— Нет! — выкрикнула я и неожиданно для себя расплакалась.

Мурашов, похоже, к этому приготовился, но все равно был смущен.

— За что? Ну за что вы меня так мучаете! Только что убили моего мужа. Мне хотелось бы остаться одной, осознать случившееся, а вместо этого я из последних сил пытаюсь собраться с мыслями, чтобы отвечать на ваши глупые вопросы. А дело всего лишь в том, что по заданию главного редактора — можете у него поинтересоваться — я написала о Забалуеве очерк по типу скрытой рекламы. В зачет выборной кампании. Очерк понравился, и Забалуев пригласил меня к себе на работу. Достаточно этого, чтобы считать, будто между нами роман?

Мурашов смутился.

— Глупо, конечно, но, думаю, на моем месте всякий бы поинтересовался, пусть даже это была всего лишь анонимка… Но слишком уж она вовремя пришла. С разрывом всего в три дня.

— Я ничего не понимаю…

— Вот и я тоже подумал, кому понадобилось впутывать в это дело Юрия Иннокентьевича? Якобы он нанял киллера для того, чтобы убить мужа журналистки Рагозиной только потому, что положил на эту женщину глаз… Ну и так далее. Мы еще смеялись. Всякие письма приходилось получать нашему убойному отделу, но чтобы такого плана… Простите за глупый вопрос.

— Ладно уж, чего там, — отмахнулась я и спросила: — Теперь я могу идти домой?

Кажется, он предложил довезти меня, но я была уже по горло сыта контактами с нашими внутренними органами, так что предпочла доехать до дома на такси.

Дома я с ходу прошлась по комнатам, словно могла отыскать в своей квартире кого-нибудь постороннего или неожиданно прибывшего гостя, но нашла лишь Галочку, спящую в детской. Она даже не разделась. Наверное, ждала меня, а потом сон ее сморил.

Бедная девочка! Конечно, ее беда по сравнению с моей всего только маленькая бедка, но и у моей младшей, похоже, в жизни не много хорошего. Я сняла с нее джинсы и прикрыла ее пледом.

— Леночка, — встрепенулась было она, — как дела?

Как могли быть мои дела?

— Спи, утром поговорим, — успокаивающе произнесла я; мне было не до разговоров. Хотелось остаться одной.

Сестра покорно заснула. Я взяла сигареты, хотя обычно не курила, держала для своей подруги Шурика, пепельницу и села в кухне за столом.

В доме было тихо, как бывает лишь глубокой ночью. Я скользнула взглядом по часам — половина четвертого. Голова была тяжелой и будто забитой всяким мусором, но спать не хотелось. Может, выпить?

Я достала из холодильника початую бутылку водки, с полки хрустальный бокал, налила и залпом выпила половину. Странно, что обычно я запиваю водку чем-нибудь, в противном случае она встает в горле колом, но на этот раз спиртное проскочило как вода. И зажженная сигарета воспринялась как привычная, не заставила меня кашлять… Все происходило так, будто я в один момент стала другим человеком потому, что этого требовали обстоятельства моей жизни.

Значит, вот как обернулась моя ломка. Так я назвала собственный поступок, мне несвойственный. Тот, когда я уступила домогательствам Забалуева и сделала то, чего прежде никогда не делала.

С другой стороны, что-то здесь было не так. Вместе с капитаном Мурашовым я чуть было не поверила анонимному письму, будто Забалуев ради меня мог пойти на убийство. Здесь дело даже не во мне. Забалуев вовсе не дурак, и он мог понять, что та ночь между нами оказалась для меня вовсе не позором, а потрясением, открытием меня самой как женщины.

Наверное, и для постели, и для жизни мне просто нужен был мужчина постарше, тот, кто бы понял меня и в какой-то момент сумел бы подчинить, забрать под свою власть, где я бы могла предстать совсем другим человеком, раскованным и свободным.

Бедный Женя! Он умер, так и не узнав, что я не просто предала его ради него самого, а уже тогда поняла, что, увы, не мой муж — моя половинка и мужчина моей жизни.

Не подходила мне роль наставницы и воспитательницы при моем муже, а он, похоже, инстинктивно этого ждал. Твердой руки. Непререкаемого авторитета. Для этого я была слишком слаба… Нет, не слаба. Просто другая.

Забалуеву не надо было никого из-за меня убивать, потому что я и так принадлежала ему. Мы оба это знали, и если я дала себе слово больше с ним никогда не встречаться, то это ничего бы не изменило. Это был мой мужчина, как ни кощунственно сегодня это звучало.

Потому он и приглашал меня к себе на работу, и звал с собой в ресторан как свою женщину, и был страшно удивлен, что я упираюсь и не хочу понимать очевидного.

Наверное, он все равно каким-то образом бы добился, чтобы я стала с ним встречаться. И ему не помешал бы живой Женя, вот почему ему не нужно было его убивать.

Но тот, кто написал это письмо, решил свалить именно Забалуева, обвинив его в убийстве. Неужели моего мужа убили только поэтому?!

Конечно, нет. Просто для кого-то его убийство оказалось удачным совпадением, решением какой-то проблемы…

И тут заквакал домофон. И это в половине седьмого утра! Как, однако, быстро пролетела ночь! И я не удивилась, когда услышала голос моей подруги Александры:

— Кто-кто, я и не в пальто! А не мешало бы, потому что утро нынче холодное, как на Северном полюсе!

Так уж и на полюсе! Просто вчера прошел дождь, и сегодня с утра было градусов двадцать, температура не для легкого сарафана на тонких лямках. Я открыла ей дверь и сразу поставила на огонь джезву — Шурик всегда и везде первым делом требовала сварить ей кофе.

Господи, как вовремя она пришла! Моя единственная любимая подруга, которая всегда появлялась в нужный момент, тогда, когда я сходила с ума, занимаясь то ли самоедством, то ли ревизией прожитой жизни…

— Ну да, это я, и нечего смотреть с таким удивлением. Смотри лучше за кофе!.. Ого, это ты столько окурков в пепельнице наскирдовала? А мне врала, что не куришь!

Коричневая пленка на поверхности воды с кофе собралась в аккуратный кружок, и я сняла джезву с огня, выливая в две чашки дымящуюся жидкость.

— Давно здесь сидишь? Судя по окуркам, часа три, не меньше. Угадала? То-то же!.. Опять уставилась! Чего здесь непонятного? Я сплю с Мурашовым, и он полчаса назад пришел ко мне домой. Немного вздремнуть. У нас горячая постель. Один приходит, а другой встает и уходит. Освобождая постель. То ли во Франции, то ли еще где так сдавались койки сменным рабочим, и они назывались «горячая постель». Один грел ложе для другого, и так круглосуточно… Ты меня не слушаешь?

— Слушаю, — вяло отозвалась я.

Шурик своим приходом подействовала на меня таким образом, что напряжение, поддерживавшее до того времени во мне силы и способность к размышлению, вдруг таинственным образом стало куда-то утекать. Наверное, потому, что прежде я была одна и вынуждена была собираться в кулак, а теперь я как бы мысленно переложила если и не всю ношу, то солидную ее часть на плечи подруги.

— Представляешь, я как услышала его рассуждения на тему твоего романа с Забалуевым, так хохотала: это же надо придумать! Ты — и роман с каким-то бизнесменом! Да более верной жены, говорю, Савушка, ты не найдешь во всем нашем городе! Он начал мне заливать: анонимка, то да се, не бывает дыма без огня, а я ему: куи продэст? Кому выгодно? Если у них роман, значит, Лена его любит? А он: вовсе не обязательно! Глупый, говорю, ты, Мурашов!..

— Прости меня, Шурик, — пробормотала я, и она сразу будто очнулась.

— И я еще езжу тебе по ушам! Ты небось сегодня и глаз не сомкнула. Пойдем, я уложу тебя в постель!

— Нет!

Я дернулась так, словно подруга собиралась вести меня в пыточную.

— Ты чего, Ленуся? — испугалась она.

— Только не в спальню!

Отчего-то мне представилось, что там, на нашем супружеском ложе лежит мертвый Женя и ждет меня, чтобы обнять. Я даже отчетливо представила себе, как он откроет глаза, потрогает дырку на виске и скажет:

— Надо же, как меня угораздило!

Я спрошу:

— Кто это тебя?

А он:

— Можно подумать, ты не знаешь!

Наверное, Шурика испугал мой остановившийся взгляд. На несколько мгновений я так глубоко ушла в себя, что стала рисовать эти страшные подробности в моем воспаленном мозгу.

Я грезила наяву, с каждой минутой все глубже погружаясь в какое-то мистическое состояние, в котором мое сознание будто преломлялось и разваливалось пополам.

Умом я понимала, что мысли мои — сплошная чушь, что со мной не все ладно, но новые ощущения властно тянули ко мне свои щупальца. Я словно заглядывала в бездну, где не было ни образов, ни отчетливых звуков, только ощущение, что, если я подойду ближе и посмотрю попристальнее, я наконец увижу нечто, после чего мне сразу все станет ясно…

Впрочем, Шурика трудно чем-то испугать всерьез. По крайней мере в тот момент, когда она видела мое ненормальное состояние и считала, что должна спасти меня любыми средствами.

— Ты хочешь лечь в гостиной или в гостевой комнате? — спросила она.

Таким образом мы называли свои комнаты. Гостиная — та, в которой собиралась наша семья, и гостевая — та, в которой мы укладывали остававшихся у нас на ночь друзей.

— В гостиной, — сказала я, потому что вдруг ощутила в себе чуть ли не боязнь замкнутого пространства, а гостиная в тридцать квадратных метров никаких ассоциаций с замкнутостью у меня не вызывала.

— Я, пожалуй, тоже здесь прилягу, — решила Шурик, устроив меня и располагаясь на маленьком узком диванчике напротив. — Савелий не дал мне доспать… Кстати, а за что ты попросила у меня прощения?

Шурик говорила сама, почти не ожидая от меня ответа, но на этот раз ответ последовал.

— Потому что я не рассказала тебе о своих отношениях с Забалуевым. Собственно, это было между нами всего один раз, и больше встречаться с ним я не собиралась. Так что можно ли нашу встречу назвать романом?

— Конечно, нельзя! — решительно отозвалась подруга, укладываясь на неудобном ложе и свешивая с него ноги. — Какой же это роман? Так, небольшой рассказик! Но о нем ты меня просветишь как-нибудь потом… Знаешь, это даже хорошо, что я ни о чем не знала. В противном случае я не смогла бы защищать тебя перед Мурашовым так истово. Актриса из меня плохая… Нет, в самом деле, хорошо, что я ничего не знала!