Под черными знаменами

ГЛАВА 21

В конце июня Анненков отдал приказ о срочном возвращении в свои части всех находящихся в отпусках казаков, солдат и офицеров. Это могло означать только одно - назревало новое наступление на Семиреченском фронте. Весь первый летний месяц в Семипалатинске разгружались приходящие эшелоны и пароходы с оружием, боеприпасами и прочим снаряжением, которое правительство Колчака выделяло Анненкову по разнарядкам, с учетом степени важности снабжаемого фронта и поставленного взамен, в Омск, продовольствия и прочего сельхозсырья. Потом эти грузы частично автомобилями, но в основном на подводах, мобилизованных в виде гужевой повинности, под усиленной охраной переправлялись в Северное Семиречье, в Урджар, где располагался штаб, и был организован опорный пункт снабжения Партизанской дивизии. На стоверстной линии фронта после мартовских боев наблюдалось затишье. Защитники "Черкасской обороны" даже умудрились внутри своего красного анклава провести некое подобие посевной и сенокоса, рассчитывая, что с хлебом и сеном они смогут держаться сколь угодно долго. Боевые действия ограничивались разведрейдами, выливавшиеся в стычки конных разъездов.

Тем временем на главном колчаковском фронте в значительной степени сбылось то, что пророчил Анненков. Здесь в первую очередь сказалась недостаточная активность Оренбургской армии атамана Дутова. Оренбургские казаки не хотели удаляться от родных станиц, всячески тормозили наступление, а дисциплины и исполнительности в своих войсках, наподобие анненковской, оренбургский атаман создать не сумел. Воспользовавшись этим, красные ударили во фланг вырвавшейся вперед Западной армии генерала Ханжина и "подсекли" ее, вышли с юга в тыл наступающим белым частям, чем вынудили их прекратить продвижение к Волге и спешно отступить. Что не угадал Анненков, так это то, что у красных не хватило сил так же "подсечь" Западную армию и с севера. Здесь высокой боеготовностью выделялась Ижевская стрелковая дивизия белых, состоявшая из эсеровски настроенных воткинских и ижевских рабочих. Ижевцы "приковали" к себе слишком значительные силы красных. Потому окружения и полного разгрома Западной армии не случилось. Тем не менее, к середине июля ударные белые части оказались отброшены от Волги и прижаты к Уральским горам.

Анненков же спешил скорее разгромить красных в Семиречье. Он понимал, что это никак не облегчит положение белых на основном фронте. У него был свой план и виды на будущее - он хотел стать полновластным хозяином в Семиречье, превратить этот хорошо ему знакомый край в неприступную крепость...

Вернувшегося в Усть-Бухтарму Володю в станице встретили как героя, а вот дома... Мать, сотрясаясь всем своим дородством, то кричала, то принималась плакать, и все увещевания сына, что он де взрослый, не действовали. Отец сурово и лаконично отчитал его, а сестра... Прибежав от Решетниковых, она стала требовать от Тихона Никитича, чтобы брата за этот "мерзкий поступок", за то, что он наплевав на всех родных, так неоправданно рисковал жизнью, необходимо просто выпороть, как нашкодившего мальчишку. Видя, что отец не собирается следовать ее совету, она с сузившимися от гнева глазами заявила:

- Был бы он мне не брат, а сын, я бы его сама выпорола!

Володя с удивлением глядел на сестру, осознавая, что она характером совсем не мягкая, как мать, и действительно, будь ее воля... Но, самым удивительным стало даже не это. То, что родственники примерно так отреагируют, Володя и сам не сомневался, он удивился реакции Даши - она совершенно не восхитилась его подвигом. Сначала она довольно холодно выслушала его рассказ о бое возле устькаменогорской крепости, а потом вдруг заговорила резко, почти так же как Полина, чего вообще он никак не ожидал:

- А если бы тебя убили!... Неужели, там без тебя не могли обойтись!?... А ты обо мне хоть на минуту подумал, вспомнил!?...

Хоть Володя и был старше Даши, но после этих ее слов, он вдруг почувствовал себя рядом с ней совсем мальчиком, которому пока что не под силу мыслить по-взрослому. Он думал только за себя, а сейчас с удивлением осознал, что его жизнь принадлежит уже не только ему, и даже не только ближайшим родственникам. Он также не столько разумом, сколько интуитивно осознал, что у него появился еще один родной человек. В тот вечер он оправдывался перед Дашей, ощущал себя виновным... даже в большей степени, чем перед отцом с матерью и сестрой.

Впрочем, события в Усть-Каменогорске и участие в них Володи вскоре отошли на второй план. Иван по телеграфу получил предписание срочно прибыть в Урджар. Он мог бы отбить в ответ, что не совсем оправился. Нога хоть и срослась, и он уже ходил без костылей, тем не менее, еще довольно сильно хромал. Но для кавалериста нога не такая уж помеха. Он принял решение ехать, для чего давно уже в табуне тестя выбрал и по мере сил объезжал нового строевого коня, взамен убитого прежнего. Казалось, вновь серые дни тревожных ожиданий предстояли всем родным Ивана. Но было и одна нечаянная, но большая радость, и для семьи Решетниковых, и для семьи Фокиных, хотя эта радость тоже сулила немалую тревогу - забеременела Полина. После получения анненковской телеграммы из Семипалатинска, между тестем и зятем имел место, вытекающей из данного обстоятельства непростой разговор:

- Ваня не езди. Как же ты Полю в таком положении бросишь? Помнишь, как она за один месяц без тебя тут извелась, сама на себя стала не похожей. А сейчас ей никак нельзя волноваться, она же в положении.

- Не могу, Тихон Никитич, не имею такого права. И так по станице хожу, глаз поднять не смею. Скажут, наших казаков положил, а сам уцелел и спрятался.

- Перестань, я тебе уже который раз говорю, что никто ни в чем тебя не посмеет обвинить. Разве что совсем уж дурные. Для казака гибель в бою дело обычное, судьба такая. А тебе о семье, о жене сейчас перво-наперво думать надо. Для тебя, что этот аника-воин, Анненков важнее? Ему на все плевать, лишь бы кровь лить да злобу и ожесточение в людях сеять,- не сомневался в своей правоте Тихин Никитич.

- Мне его лютость тоже не по нраву, но командир он превосходный. Меня ведь все одно мобилизуют, не к Анненкову, так еще куда-нибудь. А уж воевать лучше под его началом, скорее живым останешься, чем с каким-нибудь дуроломом во главе, наверняка погибнешь. У Анненкова хоть рядовые в спины офицерам не стреляют, а у других это запросто, таких случаев сколько угодно. А насчет Поли... Не знаю, что оно сейчас лучше, возле нее сидеть, или за нее же на большевиков идти. Ведь если красные одолеют, нам здесь жизни не будет. Вон крови-то уже сколько пролито. И замириться, как с немцами, никак нельзя. Здесь уж до конца, либо мы их, либо они нас. Да вы и сами это понимаете,- объяснял свою позицию Иван

- Понимаю Ваня, но пойми и ты, от тебя одного ничего ни на одном фронте не измениться. А вот живым, если не поедешь, то наверняка останешься. А насчет мобилизации... я ж тебе все время про то толкую, не беспокойся. Я тебя опять в штат волостной милиции, заместителем к Щербакову оформлю, специально для этого и должность незанятой держу. А для верности и со станичным фельдшером договорюсь, чтобы он засвидетельствовал, что нога твоя плохо заживает. А воевать... Ты в свои двадцать четыре уже столько успел повоевать. Хватит с тебя, поживи для семьи. Я вон Володьку своего чехвостю, но с него-то какие взятки, он мальчишка еще, боится, что войны ему не достанется. А ты-то... хватит, у тебя дите будет, о том надо думать,- стоял на своем тесть.

- Нет, Тихон Никитич, я теперь с Анненковым крепко повязан. Он меня запомнил, понравился я ему, все равно не так, так иначе он меня к себе выдернет. Лучше уж я сам, чем по-плохому. Да и вас осудить могут, если вы меня тут пристроите. Вы ведь тогда можете на себя гнев навлечь и отдельского начальства, и, не дай Бог, самого Анненкова. А у него суд короткий, он вашей либеральной политики не поймет...

И соответствующий разговор с Полиной тоже не мог быть простым. За три месяца, что Иван лечился дома, она вновь "выправилась", даже с избытком. В бане от нее не возможно было оторвать глаз, и Иван просто не мог рядом спокойно мыться. Но ощущение счастья все время подтачивал "червь" новой неизбежной разлуки. И сейчас, видя беззвучно плачущую жену, Иван мучился едва ли не сильнее ее, ибо постоянно сдерживался, не имея права позволить себе слабость излить душевную боль хотя бы через слезы. Озабоченность не сходила с лица и отца с матерью, тут и от Степана давно никаких известий, еще и Иван вновь уходит воевать. А вот с кем он общался свободно и без страданий был Володя. Брат Полины, как само собой разумеющееся, воспринимал решение Ивана вернуться к Анненкову. Он с большой охотой рассказывал ему о своем участии в подавлении восстания в усть-каменогорской тюрьме. Иван был, пожалуй, единственным родственником, кто вслух не осуждал его поступок. Когда же Володя упомянул командовавшего ими вахмистра, Иван спросил:

- Как ты говоришь его фамилия, Дронов... из 9-го полка?... Да-да, помню, был такой вахмистр у нас в полку, один из самых старших по возрасту. Мы же с ним вместе от Германии до Персии дошли...

На этот раз с Иваном отправлялось немного казаков, всего 14-ть человек с Усть-Бухтармы и пятеро подъехавших с поселков. Среди них были не только оправившиеся от ран после памятного боя под Андреевкой. Нашлись и шестеро новых добровольцев, выразивших желание воевать с красными под черными знаменами популярного атамана. Кто-то ехал мстить за убитых красными родственников или друзей, но находились и такие, кто твердо осознавал, что в "коммунии" казакам в прежнем качестве никак не жить, их непременно уравняют с мужиками, а то и поставят ниже. Так что отряд получился небольшой, и отправлялись без лишнего шума и суеты. Полина провожала Ивана до самой Гусиной пристани. Когда прощались, прижалась к нему всем телом, шептала:

- Милый, Ванечка... только вернись... прошу тебя, только вернись...

Иван тихо уговаривал:

- Полюшка, не плачь... тебе же нельзя волноваться... я вернусь, обязательно, клянусь тебе...

В конце февраля отправлялась полноценная сотня, сейчас через Иртыш переправлялся взвод с лошадьми, уместившийся на баржу, которую тянул маленький буксир. На другом берегу не было пристани, потому пришлось положить деревянные мостки, чтобы свести лошадей. Для Ивана это оказалось нелегким делом, потому, как его новый строевой конь еще был в значительной степени "неук" и боялся ступать на зыбкие мостки. Когда, наконец, с помощью других казаков он чуть не силой свел-таки своего коня с баржи и сел в седло... Он отыскал глазами на противоположном берегу на пристани бордовое платье и такого же цвета платок Полины, казавшиеся на расстоянии единым темно-красным пятном. С усилием отвел взор и отрывисто скомандовал:

- В колонну по двое, становись!... За мной... рысью... маааршь!

В разгар лета калбинский хребет представлял из себя совсем не то зрелище, что в феврале-марте. Его пологие склоны приветливо зеленели листвой деревьев, в долинах и распадках бурно разрослись всевозможные травы. Но когда миновали Чертову долину, спустились с гор в выжженные солнцем степь, то там то здесь белевшую солончаками, или вздыбленную редкими сопками и холмами... Здесь все, почва, камни было раскалено, дышало жаром. Степные ручейки и речушки пересохли, чернея сухими растрескавшимися руслами. Лишь изредка в самых низких местах скапливалось немного солоноватой влаги, которой приходилось поить лошадей...

Когда усть-бухтарминцы прибыли в Урджар, там еще не было Анненкова, его ждали со дня на день. Однако основные силы дивизии уже сосредоточились. Иван в расположении атаманского полка нашел брата, передал ему посылку от родителей и они за бутылкой самогона проговорили несколько часов...

- А ты знаешь Вань, здесь в Оренбургском полку твой знакомец имеется, говорит, очень хорошо тебя знает. Сотник Епифанцев, знаешь такого?- прищурившись, говорил Степан, после того как они изрядно выпили и переговорили уже о многом.

- Епифанцев... какой Епифанцев?- не сразу осознал вопроса брата Иван. Но слегка напряг память и вспомнил: - Константин Епифанцев?

- Да... кажись Константином кличут его,- подтвердил Степан.

- Конечно, знаю. Мы с ним в юнкерском училище в одной роте состояли, он у меня портупей-юнкером был...

Уже на следующий день Иван, выкроив время, поспешил в расположение Оренбургского полка и нашел там своего однокашника.

Сотник Епифанцев пристал к Анненкову летом 18-го года, когда отряд атамана воевал там против красных на Верхнеуральском фронте. Тогда вместе с победоносным атаманом Епифанцев рассчитывал ни много, ни мало дойти в победном порыве до Москвы и Петербурга. Но судьба распорядилась совсем иначе, и вот он в составе "Партизанской дивизии" оказался здесь в Семиречье. Константин не раз мысленно ругал себя, что связался с Анненковым, но уйти от него было уже невозможно. Недовольство атаманом было вызвано даже не столько тем, что его дивизия воевала не на главном фронте, а тем, что Константин, несмотря на все свое образование и фронтовой опыт никак не мог сделать здесь карьеры. Он как получил сотню при формировании Оренбургского казачьего полка в составе дивизии, так ею и командовал, как был произведен в сотники еще на австро-венгерском фронте, таковым и оставался по сей день. И потому скоротечные служебные успехи Ивана его, конечно, не радовали, ведь в училище они не были друзьями, даже скорее совсем наоборот...

Константин Епифанцев закончил Неплюевский оренбургский кадетский корпус, после чего так же как Иван поступил без экзаменов на двухгодичный курс Оренбургского казачьего юнкерского училища. Выходец из рядовой казачьей семьи 3-го Верхнеуральского отдела Оренбургского казачьего войска, он с кадетских лет мечтал о головокружительной военной карьере, и осуществлять ее начал еще в юнкерском училище. Имея некоторые родственные связи в среде училищного руководства, он сумел добиться, чтобы его назначили ротным портупей-юнкером. Не сомневаясь, что после училища он никогда по службе не пересечется с юнкерами из других казачьих войск, ибо карьеру собирался делать в своем родном Оренбургском... В общем, к "не своим" подчиненным ему юнкерам Константин относился просто по свински, делая за их счет поблажки "своим". Особенно это часто проявлялось при назначении юнкеров роты в наряды и предоставлении им права увольнения в город. И еще в училище Епифанцев стал известен тем, что ухаживал за едва ли не первой красавицей всех училищных балов, гимназисткой выпускного класса одной из женских оренбургских гимназий, дочерью довольно высокопоставленного офицера из штаба Оренбургского казачьего войска.

Иван, конечно, не забыл всех несправедливостей, что частенько допускал и в его адрес, используя свое служебное положение, портупей-юнкер Епифанцев, но все это происходило так давно и после этого столько всего случилось и было пережито... Сейчас он искренне обрадовался встрече с Константином. Тот внешне тоже, хоть и всячески избегал смотреть на погоны Ивана, где было на одну звезду больше чем у него. Как водится, посидели, выпили, вспомнили училище, товарищей. Вино развязало язык Константина. Он стал возмущаться, что здесь не ценят классическое военное образования, выдвигают на должности и присваивают звание все больше всяким неучам... Иван, конечно, не мог поддержать такой разговор и поспешил сменить тему:

- Слушай Костя, я слышал ты женился. Случайно не на Кате Рябоконевой, у вас же, я помню, такой роман был?

Расчет оказался верен, Константин сразу перестал "ныть" и подхватил:

- Конечно на ней, на ком же еще, я только высший сорт беру. Как в 18-м году с фронта пришел, так в тот же год на ней и женился. Свадьбы, правда, толком не сыграли, не до свадьбы было, тут как раз с большевиками заваруха началась. В общем, и пожить не успели.

Иван с радостью сообщил, что и он поступил аналогично, пришел с фронта и женился... Только вот про то, что хоть и не долго но успел таки больше полугода всласть пожить с молодой женой, про это говорить не стал - не захотел расстраивать однокашника, помня как тот завистлив. Расставались внешне дружелюбно, приглашая друг друга заходить по-братски. Но даже под сильным хмельком Константин нет-нет, да и не мог сдержать неприязненного взгляда на погоны своего бывшего училищного подчиненного. Иван не мог этого не заметить.

Едва прибыв, Анненков не мешкая устроил смотр войскам. Одновременно войска лицезрели появившегося перед строем атамана. Ладный, стройный всадник весь в черном, казалось составлявшим единое целое с конем тоже черной масти, знаменитым Мавром, которым управлял столь же безупречно, как собственной рукой. Конь останавливался как вкопанный перед каждым полком, атаман здоровался:

- Здорово братья казаки (уланы, гусары)!

- Здравия желаем, брат-атаман!- отвечал полк.

- Поздравляю вас с началом окончательного наступления на врагов России!

- Благодар, брат атаман!... Урррааа!!!

В глазах подавляющего большинства воинов этого десятитысячного войска светилась решимость идти за своим вождем туда, куда он поведет, пусть даже на смерть. Анненков умел производить впечатление, внушать восхищение собой. Иван даже прилагал определенные усилия, чтобы не поддаться массовому психозу, во власти которого находились множество людей, попавших под обаяние неординарной личности.

Подготовка к наступлению заняла еще несколько дней. Анненков дни напролет проводил на позициях и в расположениях полков. Одновременно он укреплял дисциплину своим обычным, испытанным способом, с помощью военно-полевого суда. За дезертирство, самовольный уход с позиций, невыполнение приказов командиров расстреляли пятерых и еще одного карателя из "отряда специального назначения" за то, что он в одной из "усмиренных" деревень изнасиловал тринадцатилетнюю девочку, а затем ее, ее мать и бабку пристрелил. За пьянство разжаловали несколько урядников и вахмистров. Ощутив железную руку своего атамана, дивизия сразу обрела качества сжатой стальной пружины, готовой разогнуться со страшной силой.

То, что Иван на этот раз привел так мало людей, не могло понравиться атаману, что он и выразил при встрече:

- Что там у вас творится? Такая большая станица и едва наскребли вместе с поселками два десятка человек. Это же саботаж, или еще хуже, измена!? Я много наслышан про вашего станичного атамана. Хоть он и ваш тесть, но я ему не верю!

- Господин атаман, вы не учитываете, что у нас на бухтарминской линии, очень напряженная обстановка. Чтобы обеспечить законность и порядок, а также безопасность казачьих семей, там просто невозможно провести поголовную мобилизацию всех казаков 2-й и 3-й очереди,- решился возразить Иван.

- А у меня сложилось такое мнение, что ваш станичный атаман хитрит... Только ведь он своим же казакам хуже делает. На Восточном фронте наши отступают и вот-вот в ставке Верховного объявят не то что мобилизацию казаков 2-й и 3-й очереди, а всеобщую и тогда все вплоть до сорокапятилетних окажутся на Урале. А насчет того, что я не учитываю сложной обстановки на вашей линии, господин подъесаул... Всю эту напряженность, что вы упоминали, можно было уже давно снять, приняв своевременные меры по искоренению остатков большевизма. А по моим сведениям, как раз этого там у вас и не было сделано, так же как не была проведена мобилизация призывников-новоселов в деревнях вашей волости. Ваш тесть ведет очень рискованную игру, хочет для всех быть хорошим. Его счастье, что ваша станица так труднодоступна зимой, а летом из-за организационных и боевых действий у меня до нее руки не доходят,- раздраженно выговаривал Ивану Анненков.

После такого "ушата" Иван уже не сомневался, что над головой Тихона Никитича собираются нешуточные "тучи". Он передал содержание разговора с атаманом брату. Хорошо успевший узнать Анненкова Степан сразу помрачнел:

- Доигрался Никитич. Не иначе кто-то донес, что он вопреки приказу, так и не арестовал тех питерских коммунаров. Наверняка это Васьки Арапова дела. Он сейчас из кожи лезет, хочет офицерское звание вернуть.

- Так что же делать, Степа?- Иван выглядел растерянным.

- Не знаю. В таких случаях атаман посылает своего доверенного человека, и тот на месте проверяет такие доносы. И уже по его докладу он делает вывод, кому крест на грудь, а кого к стенке. И Никитич зря на атамана отдела надеется. Если Борис Владимирыч порешит его судить, Ляпин в его защиту и слова не скажет. Кто такой Ляпин и кто такой наш атаман - сам суди.

- Не дай Бог, если ревизора посылать будут, Арапова пошлют, он такого там наворочает,- совсем пал духом Иван

- Вряд ли, наш атаман людей насквозь видит. Потом, Арапов уже не офицер и вряд ли им опять станет, а такую комиссию, сам понимаешь, обязательно возглавит офицер. Знаешь Вань, если дело заварится, попробую я напроситься. Атаман мне верит, да и дома я давненько не был, побывать бы надо, отца с матерью повидать, на станицу родную взглянуть. А уж там я Никитичу разобъясню, что по чем. Он же не дурак, поймет. А может и так обойдется, наступление вон на носу. И если красных в Черкасском быстро кончить не удастся, тут уж совсем не до него будет...