Под черными знаменами

ГЛАВА 27

Куцый полк Ивана должен был поступить в распоряжение командира Сибирского казачьего корпуса войскового атамана генерал-лейтенанта Иванова-Ринова. Он сумел убедить Верховного в необходимости создания на базе Сибирского казачьего войска единого конного корпуса, с целью нанесения красным сокрушительного удара. Идея, в общем-то неплохая, но вот сам генерал на поверку оказался не готов командовать столь крупным конным соединением. В августе, когда красные вторглись в пределы войска в ставке Верховного разработали план, согласно которому оторвавшиеся далеко от баз снабжения части наступающей 5-й армии красных, к тому времени взявших Курган и форсировавших Тобол... Эта армия должна была быть окружена, прижата к Тоболу и уничтожена. Успех операции сулил коренной перелом на Восточном фронте, ибо в условиях, когда началось наступление армий Деникина на Южном фронте, красные просто не смогли бы снять свои части оттуда и заткнуть такую большую "дыру" на востоке. Главная задача отводилась как раз Сибирскому казачьему корпусу. Восемь тысяч сабель, огромная конная масса - это страшная сила. У красных на Восточном фронте не набиралось и половины той конницы. Казачьему корпусу предписывалось обойти армию Тухачевского с юга и обрушиться с тыла огромной лавиной на наступающего противника, который оказался бы между молотом и наковальней, имея перед собой "наковальню" пехотный корпус Каппеля, а сзади "молот", казачий корпус. Успех операции в основном зависел от скрытости маневра и скорости продвижения казаков. В рядах корпуса были мобилизованные сибирские казаки всех трех отделов, они с детства сидели в седле, обучались рубке и стрельбе, имели фронтовой опыт первой мировой войны - в сабельной атаке они не имели равных. Ими командовали столь же хорошо подготовленные, опытные офицеры, большинство из которых выросли в тех же станицах, но сумели либо получить военное образование в войсковом Омском кадетском корпусе и юнкерских училищах в Петербурге и Оренбурге, либо выдвинувшиеся в офицеры уже в мировую войну, за отличия в боях на германском и кавказском фронтах. Личный и офицерский состав был готов выполнить эту задачу... Увы, у сибирских казаков не оказалось им под стать главного командира. Войсковой атаман Иванов-Ринов и его штаб бездарно провалили хорошо задуманную операцию. Пока он и его столь же нерасторопные помощники оценивали обстановку и распыляли силы корпуса на решение второстепенных задач, был утрачен элемент внезапности. Тухачевский, красный командарм из поручиков, разгадал замысел противника и успел отступить, увести войска за Тобол. После этого красные, отдохнув, подтянув тылы и резервы, начали новое наступление. Имея подавляющее преимущество в пехоте и артиллерии, они использовали его полностью, не позволяя коннице белых выходить на оперативный простор, постоянно встречая ее линиями окопов и плотным орудийным и пулеметно-винтовочным огнем.

К тому времени, когда полк Ивана прибыл в Петропавловск, Сибирский казачий корпус был уже изрядно потрепан в оборонительных боях. Конница, она хороша для внезапного наступления, широких охватов, обходов и рейдов по тылам противника, для обороны она не годится, для обороны нужна пехота, способная зарыться в окопы и держать позиции, а пехоты у белых катастрофически не хватало. Белые, упустив возможность для контрудара, теперь безостановочно отступали, все более обрастая обозами беженцев. Железная дорога, одну ветку которой фактически захватили чехи, не желавшие больше воевать против все более крепнущей Красной Армии... Так вот, железную дорогу забили составами с ранеными и больными, с наступлением холодов ждали вспышки эпидемии тифа. Ранее прибывшие на Восточный фронт анненковские полки "Черных гусар" и "Голубых улан" успели отметиться не только в боевых действиях, но и актами неподчинения местному командованию. Привыкшие верить и повиноваться только своему атаману, который лично вникал во все нужды своих подчиненных, гусары и уланы, увидев полную некомпетентность руководства корпуса, сразу утратили веру в него. Ну, а размеры казнокрадства и бардак в плане тылового снабжения вызвал эти самые "акты" Когда их в очередной раз обделили при поставках вещевого имущества и фуражного довольствия, они просто разгромили фуражные и прочие тыловые склады, взяв себе сами, сколько посчитали нужным. После этого анненковские полки разделили и держали подальше друг от друга. Так же поступили и с полком Ивана, ему самому не дали возможности встретиться с командирами "улан" и "гусар", и он был вынужден отправлять к ним нарочных, что бы они на словах передали последние распоряжения атамана в связи с изменившейся обстановкой на Восточном фронте. Иван же получил приказ выступить в расположение одной из стрелковых бригад и вместе с ней оборонять большую станицу на тракте Курган - Омск, чтобы дать возможность эвакуировать, располагавшийся там полевой госпиталь с ранеными и медперсоналом.

Несмотря на то, что полк выступил сразу же по получении приказа и быстро передвигался по подмороженной утренними заморозками степи... он опоздал. Остатки бригады, с которой полку предстояло взаимодействовать, они встретили уже восточнее станицы, которую должны были оборонять...

- Где командир!?- кричал мятущийся между всадниками расхристанный полковник в незастегнутой шинели и папахе, из под которой виднелся грязный бинт. Ему указали на Ивана. - Я начальник штаба бригады, командир погиб, я!... Там остались госпиталь и обоз!... Есаул, я вас заклинаю, атакуйте немедленно, их еще можно отбить!...

- У вас есть хотя бы рота, чтобы поддержать мою атаку ружейным и пулеметным огнем?- осведомился Иван, глядя на бредущих в беспорядке солдат разбитой бригады, повозки, тачанки...

- Нет... извините... мы дезорганизованы, все отступают сами по себе, управление полностью потеряно, и все боеприпасы в обозе остались, и пулеметы там же побросали...- полковник в бессилии беззвучно плакал.

- У вас там кто-то остался?- догадался Иван.

- Да...- продолжал горестно трястись лицом полковник,- жена и дочка... двенадцать лет...

- А там, в вашем обозе, фураж и продовольствие есть?- вопрос прозвучал как-то не к месту, но Ивану надо было "вдохновить" и озадачить своих людей, ведь они почти израсходовали взятые с собой из Семипалатинска запасы, а в Петропавловске их обеспечить так и не удосужились.

- Да, конечно, сено есть, и мука и консервы с крупой... Поспешите пожалуйста, умоляю вас!

- Коня полковнику!- скомандовал Иван.- Покажете, как нам лучше атаковать...

Все способствовало успеху этой атаки. В первую очередь то, что красные, уверенные в полном разгроме белой бригады, никак не ожидали такой быстрой контратаки свежей конницы противника, к тому же пошел густой, хлопьями снег и видимость резко ухудшилась. Полк атаковал классическим охватом, одна сотня в лоб и две с флангов. Пехотная часть красных, взявшая станицу, численностью до двух-трех батальонов, выставила лишь слабое охранение, а в основном бойцы рассеялась по дворам, потрошили обоз, достреливали и докалывали раненых в госпитале, располагавшейся в здании станичной школы. Те, что грабили обоз на окраине станицы, попали под лобовую атаку и их почти полностью изрубили. Однако в самой станице красные сумели организовать оборону и при поддержки нескольких пулеметов остановили атакующих, но фланговые сотни обойдя станицу ударили по ним с тыла... При виде кровавого "пиршества", что красные устроили в обозе и станице... Рубка была страшной и беспощадной, пленных не брали, да и куда их было девать. Трупы ложились на трупы. Все было кончено через час с небольшим - не менее трех-четырех сотен красноармейцев уничтожили на месте, остальные, пользуясь снегопадом, скрылись в степи, или попрятались. Казачки и оставшиеся в станице старые казаки выбежали на улицу, показывали, где хоронятся спрятавшиеся...

Иван поторапливал своих. Казаки растаскивали скирдованное сено, укладывали на подводы, кормили лошадей...

- Станишники!... Забирайте... все забирайте, пущай вам послужит, лишь бы антихристам не досталось,- какой-то пожилой, по всему зажиточный казак настежь открыл ворота и отдавал зерно из амбара, овес...

Казаки тут же на месте перекусывали, что им со всех сторон несли местные казачки...

- На, поешь, родимый... мой-то, вот так же где-нибудь...

Иван, спешившись, ходил осторожно, чтобы не наступить на распростертые в самых невероятных позах тела...

- Ваше благородие... господин есаул!? Это как же так, неужто вы сразу и уедете? Так же нельзя, на кого ж вы нас... Видите, что они тут за полдня натворили,- приставал к Ивану немолодой станичный писарь, считавший, видимо, себя оставшимся за станичного атамана, который ушел вместе с отступившей бригадой.

- Ничем не могу помочь отец... Вы, это, организуйте пока баб и стариков, чтобы эти тела куда-нибудь спрятать, или закопать. А то ведь когда они придут и увидят своих порубленных, опять озвереют... пока у вас время есть,- пожалел несчастных станичников Иван, не будучи в состоянии оказать им более существенной помощи.

Он впервые видел станицу "Горькой линии". Она была большой, но не так велика, как Усть-Бухтарма, и совершенно на нее не походила. Располагаясь в голой, открытой всем ветрам степи, она как бы делилась на две части, зажиточную застроенную большими бревенчатыми домами-пятистенками и бедную, состоящую из саманных хибарок. Впрочем, сейчас и богатые дома смотрелись неважно, в них были выбиты двери, стекла, снесены ворота. То там, то здесь, на земле и ступенях крыльца были видны кровавые следы и лежали трупы, как хозяев, так и красноармейцев. Кругом царило горестное ожесточение, из домов слышались стоны и женские рыдания, многие молодые и средних лет казачки бегали в порванных платьях... Они были так похожи на женщин в Усть-Бухтарме. В той мирной жизни они были такие же статные, гордые, одетые в обтягивающие сверху и расширявшиеся к низу платья. Сейчас... они уже совсем не гордые, смешливые, кокетливые... они перепуганы, а многие и обесчещены. Ведь станица была отдана в полную власть победителей и они "наслаждались" здесь своей победой где-то часа четыре.

Иван не мог больше на все это смотреть. Он передал через порученцев приказ сотенным командирам:

- Всех выявленных красных расстреливать на месте... Грузить фураж и продовольствие, но все делать быстрее, через час выступаем...

Он тронул коня, чтобы выехать на окраину станицы, где размещался обоз стрелковой бригады, но по дороге остановился возле здания высшего станичного училища, такого же, как и в Усть-Бухтарме. Здесь располагался тот самый госпиталь, эвакуацию которого его полку предписывалось прикрывать. Иван спешился. Раненые, числом не менее полутора сотен частью были изрублены, частью пристреляны. В коридоре лежал труп без головы...

- Это начальник госпиталя,- пояснил кто-то.

Иван повернулся и вышел, взял повод из рук ординарца вскочил в седло и, стараясь не смотреть по сторонам, поскакал в обоз. Если в станице трупы местных уже унесли родственники и на улицах лежали только красноармейцы, то в обозе они по прежнему валялись вперемешку, и продолжающий падать снег ложился на лежащих рядом красных и белых... на застреленного уже несколько часов назад белого офицера, и разрубленного почти до крестца совсем недавно комиссара в кожанке, мертвой хваткой вцепившегося в рукоять маузера. У одной из крытых повозок с красным медицинским крестом в предсмертной судороге некрасиво оскалилась сестра милосердия. Рядом с нею валялся пистолет и стреляные гильзы. Видимо, она отстреливалась, пока не была убита. По причине, что ее не захватили живой, на ней не было разорвали платье, а юбку не задрали... в отличие от тех сестер, что красные захватили в госпитале, погибших в результате бесчисленных зверских изнасилований.

Начальника штаба бригады Иван нашел в обозе. Полковник отрешенно стоял над телом женщины. Даже с повязкой на голове, измученный и убитый горем, он смотрелся никак не старше сорока лет. Застывшей в безмолвном крике его жене по всему было не больше тридцати двух, хотя, возможно, печать смерти омолодила ее черты. Она лежала на повозке, из одежды на ней оставались какие-то обрывки кружевного белья, а тело... То было роскошное, холеное тело, в самом расцвете женской силы. Крупные хлопья снега ложились на эти прекрасные бедра, живот, грудь... запрокинутое назад лицо. Природа, словно стыдясь людских деяний, укрывала саваном ее... и морской кортик, загнанный по самую рукоять, как раз в ложбинку между большими полукружьями груди.

Ивана не так впечатлил вид растерзанных медсестер в госпитале, нечто подобное ему уже приходилось видеть в Семиречье, когда его полк по пути в Семипалатинск проходил через села, в которых побывали анненковские каратели. Мосластые тела крестьянок в разорванных платьях их грубые ладони и ступни... Примерно так же выглядели и тела медицинских сестер, которые он несколько минут назад видел в разгромленном госпитале. Даже если они и происходили не из низших сословий, то за время пребывания на войнах, в условиях тяжелой походной жизни, и нелегкого "госпитального" труда они не могли в значительной степени не "оплебеиться" хотя бы внешне. Иван, плебей по происхождению, но получивший фактически дворянское образование, очень тонко чувствовал эту разницу, особенно во внешности женщин. Жена полковника была совсем другая, такое тело могло быть только у физически здоровой, но в то же время с детства не знавшей ни тяжелого труда, ни полуголодной жизни женщины. Она удивительно напоминала ему его Полину, такие же одновременно мощные и нежные изгибы тела, восхитительно-искусной "лепки" бугорок вокруг пупка, волнующая складка внизу живота...

Иван усилием воли сбросил с себя созерцательное оцепенение, вызванное увиденным. Он тронул полковника за плечо:

- У нас мало времени, красные вот-вот подтянут резервы и будут контратаковать. Ищите ребенка... и прикройте чем-нибудь ее...

Иван отвернулся, собираясь отойти, но полковник ухватил его за рукав шинели, зашептал умоляюще:

- Есаул, я не могу... помогите... вытащите это,- он указал на рукоять кортика.

- Хорошо,- внутренне содрогнувшись, согласился Иван.- А вы, идите... ищите дочь!- уже властно проговорил он, и полковник подчинился, словно в лунатическом сне пошел прочь...

Как ни странно, дочь полковника оказалась жива и здорова. Насмерть перепуганная девочка забилась в воз с сеном и там ее обнаружили казаки, когда стали перегружать это сено на свои подводы. Она звала мать... но ей ее не показали. Иван приказал двум казакам наскоро вырыть могилу и ее единственную похоронить. Даже назначенные рыть могилу не выказали недовольства.

- Такую красоту негоже в таком поруганном виде оставлять,- говорил один из них, вонзая лопату в уже подмерзшую сверху землю.

- Вы это хотите взять?- Иван показал полковнику кортик со следами крови.

- Нет... нет!- в ужасе отмахнулся полковник одной рукой, обнимая второй прижавшуюся к нему дрожащую мелкой дрожью дочь.

Иван, сам не зная зачем, оставил кортик у себя.