Под гипнозом

Глава 25

Я открыла глаза и поняла, что уже утро. Казалось, будто прошло лишь какое-то мгновение с тех пор как я уснула. Я моргнула, глядя на простые белые обои, массивные шоколадные шторы, свет пробивающийся по краям. Квартира Марлоу. Я была обнажена под шуршащей простынью — надо не забыть зайти в «Либертиз» и купить себе несколько таких же хлопковых.

А потом всё вернулось — падение, скольжение, боль. Разрушающие мой мир. Вопросы, как лавина, накатили на меня.

Двенадцать мужиков одновременно!

Подкатывающие слёзы обожгли моё горло. Я инстинктивно закрыла глаза, как будто это могло остановить ужасающие мысли и образы. И тут сильные руки сжали мои запястья и убрали мои ладони от лица. Марлоу присел передо мной, абсолютно голый, его глаза сияли. В утреннем свете он выглядел таким загорелым, таким большим и таким надежным. Таким полным энергии. Я смотрела на него в благоговении. Это было почти как во сне.

— Я люблю тебя, Оливия. — Сказал он мягко, его голос был ласкающим, как бархат. — И в тебе нет ничего такого, черт побери, что я хотел бы изменить.

Я приоткрыла рот. Он был таким добрым, таким удивительным. Но как он мог видеть во мне кого-то ещё, кроме ппроститутки? В этот момент мне захотелось просто исчезнуть. Я чувствовала себя такой недостойной его. Мои глаза наполнились слезами.

— Ничего, черт побери, не изменил бы, — повторил он.

— Но… я… была шлюхой. — Я задохнулась, слёзы покатились из моих глаз.

— Да, была. Но всё же, скажи мне, почему я не могу любить тебя? — Я уставилась на него. У меня не было ответа.

Он нежно улыбнулся.

— Ты красивая, утонченная и сломленная, самая ужасная комбинация для большинства людей. Они не знают, как любить тебя. А я знаю.

— Но…

— Есть только одно но.

— Какое? — прошептала я, внезапно напуганная. Даже слезы высохли.

Он заглянул мне в глаза.

— Ты всё ещё хочешь оставаться рабыней в Тайном Обществе?

Я отпрянула, как от удара. От одной мысли об этом меня затошнило.

— Нет. Абсолютно нет.

— Тогда ни о каких других но нечего и беспокоиться, правда? — он пожал плечами, подтверждая свои слова.

— Я не знаю, смог бы я влюбиться в ту несчастную, жалкую женщину, нуждающуюся в ядовитой смеси секса и опасности, чтобы кончить, которой ты была, прежде чем потерять память и начать все сначала. Но я знаю, что боготворю тебя такую, какая ты сейчас. Для меня не существует другой тебя. Это и есть настоящая ты. И эта ты — всё, о чем я могу мечтать.

— Это не твоя вина. Ты была ребенком, ни в чем не повинным, непорочным ребенком, когда он развратил тебя, что ты могла поделать?

Я нахмурилась.

— Так ты не против?

— Не против? — рыкнул он, его челюсть клацнула, а сбоку на его шеё запульсировала вена. — Я против так, что весь горю. Я хочу убить этого извращенца, который сделал такое с тобой. И раз уж я обо всем знаю, я хочу отрубить члены всех тех ублюдков из этого больного общества. — Он потряс головой. — Но я не могу. И не должен погрязнуть в ненависти. Я просто люблю тебя ещё больше.

Я нервно облизнула губы.

— Что если… мы окажемся там, где будет кто-нибудь, кто… ээ… кто знает, чем я занималась, появится и скажет тебе что-нибудь отвратительное?

— Посмотри на меня. Разве я похож на одного из твоих трусливых английских франтов? Я без шляпы и сапог, но я вырос на ранчо, на востоке скалистых гор. Мы никому не позволяем неуважительно относиться к нашим женщинам.

— Я буду только тянуть тебя вниз, — прошептала я.

— О, милое дитя. Ты так ничего и не поняла, не так ли? Пока ты не вошла в мою жизнь, я топил вину на дне бутылки виски каждый вечер. У меня не было ничего, никакого смысла в жизни.

— Я была полна сомнений, которые были внутри моей головы, как скрученная в узлы верёвка. Я видела узлы, но не могла их распутать. Я боялась.

— Чего?

— Единственное, что я вспомнила вчера ночью, это то, что случилось в день смерти моей матери, но всё остальное я узнала только из записей. Я боюсь, что буду постепенно вспоминать всё больше и больше, но я просто не хочу вспоминать ничего, что связано с тем ужасным обществом.

— Если ты вспомнишь что-нибудь, что тебя расстроит, обязательно расскажи об этом мне, и мы вместе справимся с этим.

— Мы?

— Да, мы. Теперь мы одно целое, Оливия. То, что причиняет боль тебе, причиняет боль мне. Нет никакой разницы между твоей кожей и моей.

Я всхлипнула.

— А после того, как мы поговорим об этом воспоминании, ты сможешь оставить его в памяти, если захочешь, или мы можем спрятать его. Зависит от тебя. Окей?

— Окей. — Я остановилась. — Но что, если это что-то непростительное?

— Всё простительно, мой ангел. Я не представляю себе жизни без тебя.

С неожиданным рывком он сдернул с меня пододеяльник. Моя первая реакция была странной и непредсказуемой. Из моего рта вырвался задушенный крик, полный ужаса, и я порывисто прикрыла руками свои грудь и интимное местечко между ног. Неестественный страх поразил меня и я внезапно устыдилась своей наготы. Я опустила подбородок к груди, и волосы покрывалом завесили меня со спины. Всё моё тело задрожало от утренней прохлады.

Несколько секунд он ничего не делал. Потом он положил палец на ямочку на моем подбородке и приподнял его, чтобы мы встретились глазами.

— Почему ты прячешься? — спросил он.

Я молча уставилась на него.

— Ты совершенна, — прошептал он.

Его слова отозвались в моем сердце. Он зацепил меня, как рыбку на крючок. Его палец прочертил линию от моего подбородка до самого горла.

— Так чертовски совершенна… — он улыбнулся внезапной, триумфальной, собственнической улыбкой. — …что я хочу предъявить на тебя свои права.

Я услышала свирепое удовольствие в его голосе. Он убрал свой палец и моя кожа затрепетала в том месте, где он был.

— Вся, блять, моя. До последнего миллиметра. Сегодня я ставлю на тебе клеймо моей частной собственности. С этого дня и впредь ты будешь только моей. Никто другой не может ни смотреть, ни прикасаться, ни брать то, что теперь моё. — Он сделал паузу. — Кому ты принадлежишь, женщина?

— Тебе. — Прошептала я хрипло.

Он кивнул.

— Хорошо. Убери руки за голову. — Это определенно был приказ, а не просьба. Мои глаза широко распахнулись от удивления, рот открылся, чтобы запротестовать, но никакие слова не шли. Только странное возбуждение забурлило в моей крови. Мне стало жарко и зябко одновременно. Его глаза были темными, повелевающими, полными желания и совершенно завораживающими. Я не могла отвести от него глаз. Медленно мои руки поднялись от треугольника волос между ног и моих грудей и сомкнулись у меня за головой.

Он позволил своему взгляду лениво скользнуть вниз по моему телу. Я сглотнула. Еще никогда я не чувствовала себя такой уязвимой и раскрытой.

— Ты влажная? — спросил он, прекрасно зная ответ.

— Да, — призналась я и устыдилась своей сексуальности, своего распутства, отсутствия благопристойности и этого отчаяния, с которым я его хотела. Я даже захотела спрятаться от него и осознания самой себя. Я закрыла глаза.

— Открой свои глаза, Оливия. — Его голос был низким и глубоким, требовательным. Я подчинилась.

— Раздвинь ноги, чтобы я мог видеть мягкую сладкую плоть моей сучки. — Он говорил мягко, но его глаза сверкали по-собственнически.

Я прикусила губу и уставилась в его жаркие глаза. Они пожирали меня. В них была страсть. Сильнейшая страсть. Никто и никогда так не смотрел на меня. Мой клитор инстинктивно отреагировал, яростно запульсировал, желая, умоляя. Медленно, я развела свои бедра.

Его глаза опустились к моей киске.

— Шире. — Скомандовал он.

Звенящие волны прокатились по мне, сосредоточившись в самом центре, заставляя меня чувствовать себя воском, плавящимся под жаром его взгляда. Простая неприкрытая правда была в том, что я хотела быть заполненной им. Я нуждалась в нём, чтобы унять боль. Я была полностью готова для его члена. Мои ноги медленно раздвинулись, когда мои ступни разошлись в стороны, простынь запуталась вокруг одного из моих коленей и натянулась, доставляя мне сладкую боль между ног, и греховное возбуждение разлилось вдоль всего позвоночника. Первоначальный порыв прикрыться исчез без следа. Теперь я хотела, чтобы он смотрел на меня. Я хотела видеть в его глазах блеск и алчность от того, на чём стоит клеймо его собственности.

Я решила устроить небольшое шоу. Я выгнула спину, так что моя грудь подалась вперед, соски изнывали без его рта, его зубов, его пальцев, всего.

Из его горла вырвался низкий стон.

Когда я уже не могла раскрыться еще сильнее, его глаза прошлись по моему телу, как по своей частной собственности, так смотрит человек, купивший призовую лошадь или картину, за которую ему пришлось хорошенько поторговаться на аукционе.

— Так-то лучше, — сказал он, медленно проведя пальцами по внутренней стороне моего бедра. Его глаза ни на секунду не оставляли мои. Я была такая влажная, что боялась потечь на его постель.

Он провел пальцами снизу вверх по пухлым складочкам моей киски. Я задохнулась от удовольствия. Нежно, его большой палец стал кружить по моему клитору, и я судорожно вздохнула.

— Верно, — сказал он хрипло. — Твоя киска, как очень очень спелый и сочный фрукт, и я могу трахать её днями и ночами напролет. Это так же верно, как то, что я хотел трахнуть тебя с тех пор, как ты вошла в мой офис, нет, черта с два, с того самого момента, когда Берилл показала мне твою фотку в интернете. И также верно, что ввиду … ээ… сложного характера наших отношений, я никогда не давал тебе чего-то большего, только трахал тебя. Но даже не сомневайся, у тебя будут и цветы, и конфеты, кино, свидания — весь этот чертов комплект.

Всё это время он не прекращал свои движения.

— Мы всё начнем сначала. — Уверил он и, как ни в чем не бывало, втолкнул в меня свой палец.

Я застонала.

Он наклонился вперед и взял в свой тёплый рот мой сосок.

— О!

Он начал сосать его, пока пальцы играли с моей киской.

Он поднял голову, его лицо было таким искренним, что я чуть не разрыдалась.

— Ты не в чистилище прошлого. Ты здесь, со мной. Ты моя женщина. Моя детка. И никакое прошлое не сможет этого изменить. Ты летишь под моими крыльями. Любой кто захочет причинить тебе боль, будет прежде иметь дело со мной. Ты поняла это?

— Да, — прошептала я, потрясенно глядя в его прекрасное лицо.

— Я буду целовать тебя повсюду, но этого будет недостаточно. Я вылижу тебя всю, но и этого будет мало. — Он внезапно ухмыльнулся. — Я просто затрахаю тебя до потери сознания.

И он схватил меня, его большие пальцы надавили на плоть у основания моих бедер, а его ладони обхватили снизу мои ягодицы, и дернул меня вперед. Я взвизгнула от неожиданности. Одним эффектным выпадом своего большого мощного тела, он подвел свой толстый, длинный член к моему входу.

— Я люблю тебя, Марлоу Кейн, — сказала я.

На секунду он замер, словно окаменел.

— Я это знаю, — хрипло сказал он и утопил себя глубоко во мне. Он затих и подождал, пока мои мышцы растянутся и примут его размер. Когда я выдохнула от удовольствия, он начал двигаться во мне, его сильные руки сжимали мою плоть так сильно, что была уверена, на ней останутся следы в форме кончиков его пальцев. Но я хотела, чтобы он оставил отметины на мне. Это первобытный инстинкт — оставлять клеймо на коже того, кто принадлежит тебе. Когда он увидит на мне эти отметины, он поймет: я принадлежу ему. Когда я увижу их, я буду знать: я принадлежу ему.

Прижатая его мощным телом, с его членом, засаженным глубоко в меня, я посмотрела ему в глаза и попросила:

— Жестче.

Его член врезался в меня.

— Да! — закричала я.

Толчки стали дикими и безжалостными. Его плоть шлепками ударялась о мой клитор. Когда я почувствовала приближение оргазма, с моих губ сорвался надорванный крик. Его тело надо мной стало таким твердым. Я впилась в стальные мышцы его предплечий и мы взорвались одновременно. Он кончал снова и снова внутри меня, волны удовольствия раскачивали нас обоих. Наконец все завершилось. Наши лбы соприкоснулись, а наше смешанное дыхание было горячим и тяжелым.

— Я очень очень очень очень люблю, когда ты насаживаешь меня на свой член, Марлоу Кейн, — прошептала я застенчиво.

Он ухмыльнулся:

— Я собираюсь наполнить тебя своей спермой до краев, так что она будет течь из тебя вечность.

Несколько часов спустя я внезапно уставилась на него.

— Ты же знаешь, кто Белая сова, да?

Он изменился в лице.

— Я не вполне уверен, но могу догадываться.

— Ужасно любопытно, — спросила я. — Как ты догадался?

— Помог первый закон войны — держи своих друзей близко, а врагов — еще ближе.

Я задумалась обо всей её шелковой лжи. Предательство было как рана в груди. Я потрясла головой. А затем другая мысль, совершенно не связанная с предыдущей, обрушилась на меня: мои пропавшие блестящие черные сапоги на шпильках.

— Мой Бог, она знала, что я… — я помедлила, было так тяжело произнести это слово. — … проститутка.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что она тайком пришла ко мне в квартиру и убрала все, что могло сработать как спусковой крючок и заставить меня вспомнить о той части моей жизни. Я не знаю, в чём состоял ее план, но думаю, она хотела использовать эту информацию, чтобы скомпрометировать меня. Все мои воспоминания стали казаться слишком абсурдными, чтобы быть реальными. Господи! Я не могу поверить, какая же она коварная и изворотливая! Я была такой дурой. Никогда не догадывалась. До этого момента.

— Не будь так строга к себе, Оливия. Ты была одурачена виртуозной актрисой, — утешил он.

— Она не только виртуозная актриса, она еще и убийца, — выплюнула я с яростью.

Он вытаращился на меня:

— Убийца?

— Она убила мою мать. Я видела её. Я видела, как она задушила маму подушкой, — мой голос задрожал при воспоминании той ночи.

Что-то сверкнуло в его глазах.

— Но в этом нет смысла. Я думал твоя мать была при смерти. Почему бы ей было просто не подождать?

Он был прав. Почему? Почему она пошла на такой риск? Потом меня осенило.

— Даффи. Она уже спала с моим отцом и была беременна Даффи. Она не хотела, чтобы её ребенок родился ублюдком. Она-то надеялась, что будет мальчик, который унаследует титул и имущество. Даффи родилась через семь месяцев после смерти мамы, Ивана заявила, что она родилась недоношенной. Ну конечно, все знали, но никто ничего не говорил.

Я внезапно засмеялась, но в этом звуке не было ни капли юмора и удовольствия.

— С тех пор карма слилась с ней в французском поцелуе. После рождения Даффи она обнаружила, что больше не может иметь детей. Она так и не смогла родить наследника моему отцу.

— Что ты будешь делать?

— Я хочу наказать её. Хочу заставить её страдать.