Под небом пустыни

Глава седьмая

Город Тебес, красивейший город пустыни, не имеет гостиницы. — Древняя надпись в тебесском парке Гольшен. — Жареный барашек, шашлык, цыплята, тас-кебаб. — Приезд на отдых прокурора. — Седьмой класс средней школы и путешественники. — Ворчанием можно успокоить нервы. — Умеющий слушать хозяин дома. — Вши в ожидании гостей. — «Тебес гиленский из третьего климата». — По мнению знатоков шариата, пользование водой из канатов сопряжено с трудностями. — Изменение климата с помощью инструкций. — Багдад, только без реки Тигр. — Шедевр фотографа в парне Гольшен. — Столица Ирана — город Шираз. — Столица Тебеса — Иран. — В Тебесе, получив диплом сельскохозяйственного училища и болея при этом туберкулезом, можно преподавать математические науки. — Цитадель в Тебесе и цитадель в Герате — близнецы. — Неблагоприятный исход гадания.

Тебес — большой красивый оазис в пустыне — не имеет ни одной гостиницы. Попав в город, усталые, запыленные, мы не знали, куда нам деться. Опытный постовой по нашему виду понял в чем дело и радушно указал на парк Гольшен. Абдоллах-хан остановил машину у парка, проголодавшиеся путешественники ринулись туда. Навстречу вышел хозяин здешней чайной. Смуглый до черноты, проницательный, он сразу сообразил, что мы пересекли пустыню и страшно голодны. Он принадлежал к числу тех содержателей чайных, на лицах которых терьяк оставил свой губительный след, но потерпел урон в борьбе с чувством профессионального азарта и жажды наживы. Мужественный лик его в густой сетке морщин напоминал древнюю надпись. Характерные складки у рта, глубокие морщины на шее, острые скулы, дыбом стоящие густые седые волосы, мерцающие из-под насупленных бровей полусонные глаза дополняли его облик. Двигался он проворно, ловко справляясь с работой. Расстелив для нас ковер позади здания, он стал дожидаться, пока мы умоемся и усядемся на скамьи. Затем, приложив руку к груди, спросил:

— Господа останутся на ужин?

— А у вас есть какая-нибудь еда?

— Конечно, жареный барашек, шашлык, жареные цыплята, тас-кебаб, мает, сыр, яичница…

— Нам надо бы сперва найти жилье для ночлега, а потом уж…

Так подвернулся удобный ответ на его вопрос. Хозяин понял, что если мы найдем ночлег где-нибудь на стороне, то и поужинаем там. Он же останется ни с чем, потеряет клиентов.

— Позвольте принести вам чаю, — прервал он географа, — о ночлеге не беспокойтесь. Может, найдем здесь свободное местечко…

Появился чай. Он ушел снова, где-то пропадал и вернулся, задыхаясь от быстрой ходьбы.

— Дела такие. Здесь в парке имеются три веранды. Одну арендовала старуха американка. А две другие оставили для прокурора из Бирдженда, который, к несчастью, приезжает сегодня в Тебес.

— Значит, в городе нет ни одной гостиницы? Что же нам тогда делать?

— А что, если вы заночуете прямо в парке? Я приготовлю вам чистую постель. Пожалуйста, отдыхайте.

— Эх, братец. Солнце-то еще не зашло, а уже холодно. Как же мы будем спать ночью на открытом воздухе?

Хозяину страшно хотелось уговорить нас и заполучить клиентов. Но, смерив взглядом тщедушную фигурку географа, он приуныл.

— Ладно. Все-таки сперва поужинайте, — протянул он. — А потом подумаем о ночлеге.

— «Поужинайте, поужинайте!» Опять ты за свое. Мы устали. Сначала надо выяснить все с жильем, а уж потом ужинать…

— Кажется, господин, наш градоначальник распорядился помещать приезжих в здешней школе, если им негде остановиться.

— В какой школе?

— В здешней. Средняя школа Шейбани. Она тут, рядом, в парке. Приготовлю вам ужин, а потом сбегаю туда, скажу фаррашу[112]. — Он смолк и нерешительно взглянул на нас. А потом энергичнее добавил:

— Так чего вам приготовить?

Настала очередь фотографа дать решительный ответ. Однако он более чем кратко сказал:

— Тас-кебаб с приправой.

Хозяин засуетился, расстелил скатерть, приступил рядом с нами к чистке, картофеля и лука. Историограф экспедиции по собственному вкусу разложил на скатерти остатки закусок. По беготне хозяина и шуму накачиваемого примуса было ясно, что тас-кебаб будет готов не скоро или в противном случае не будет настоящим тас-кебабом. Мы принялись за консервы. Однако тас-кебаб поспел раньше положенного срока, и по этой причине нашему путешествию суждено было продолжиться. Мы ели, с интересом наблюдая, как по парку суетятся и снуют по ступенькам веранды какие-то люди. Вот появились тарелки, котел, треножник. Их переправили на веранду. Беготня фаррашей и слуг свидетельствовала о том, что они здорово запаздывают с подготовкой помещения под жилье. Потом в парке стала появляться частями всевозможная домашняя утварь. Один фарраш тащил на веранду целый тюк с постелью, другой нес посуду, третий взвалил на плечо провизию. Все трое величественно поднимались по ступенькам вверх. Наш шофер не имел привычки смеяться. Но мимо нас промчался сначала один фарраш с баклажанами в руках, затем другой с огромным закопченным котлом и развевающейся простыней на плече; самовар попал на веранду раньше трубы, слуга тащил ее и в придачу целую голову сахару; процессию завершала пара разноцветных подушек и пакет с углем. И наш шофер Абдоллах-хан негромко засмеялся, исподтишка следя за тем, чтобы мы не заметили.

От бестолкового гама фаррашей и скрипа ступенек у фотографа наконец лопнуло терпение:

— В чем дело, папаша? Для кого все это готовят?

— Для господина прокурора из Бирдженда. Они пожаловали в Тебес. На этой веранде им обставляют жилье.

Фотограф чуть было не произнес несколько теплых слов в адрес прокурора и его слуг, но сдержался и изобразил почтение к высокому чину служителя юриспруденции. Он не счел удобным сыпать бранью в чужих владениях.

— Это не дело, братец. Лучше бы… — начал он весьма дружелюбно, обращаясь к хозяину чайной.

И вдруг… «Вдруг» случается за едой: пища попадает не в то горло. Фотограф поспешил исправить дело глотком пепси-колы и таким образом выбыл из игры.

Между тем в ворота парка Гольшен ввалилась целая свита; господин прокурор величаво проплыл мимо нашей скамьи и жалкой скатерти с яствами, поднялся вверх по лестнице. На свежем лице — ни капельки пота, ни следа усталости в походке. Видно, он прибыл сюда раньше своей челяди. Поскольку достоинство прокурора не позволяло ему пройти в дом прежде слуг, он задержался у входа в парк под предлогом расспросов о мюридах[113]. Убедившись, что весь скарб перенесен в комнаты и отдых обеспечен, он счел дальнейшие разговоры излишними и уж тогда проследовал через парк к дому. Однако суть происшествия состояла не в том, что нас раздражала вся эта беготня, шум и суматоха. И мы, и прокурор вместе очутились в парке Гольшен, но с той лишь разницей, что мы попали сюда после долгого пути по солончаковой пустыне, чувствовали себя разбитыми и усталыми. Прокурор же, свеженький как огурчик, прикатил всего лишь из Бирдженда[114]. Ему приготовили две комнаты на территории парка, а нам приходилось довольствоваться лишь обещаниями хозяина чайной найти ночлег неизвестно где. Прокурор насладится вкусным ужином, приготовленным из всех этих баклажанов, риса, мяса, и будет нежиться в тепле и комфорте, а мы должны есть тебесский хлеб и поглядывать на пар, подымающийся от сыроватого тас-кебаба.

Фотограф предпочел всем успокоительным лекарствам ворчание. Но историограф стремительно нацепил изящные очки и пошел бродить по парку.

А парк был действительно великолепным. Да будет благословенно имя доктора Бирдженди, который с некоторых пор взял на себя попечительство над чудесным парком и питает надежду, что даже находясь в Тегеране сможет управиться с этим делом. Фонтаны и декоративная зелень, множество цветов, кипарисов, сосен, финиковых пальм, чинар и на их фоне кирпичные ступени вдалеке создавали неповторимую картину, оценить которую могли лишь путешествующие по пустыне. И если парк уцелеет после всяческих коренных реформ, перестроек и переделок и не превратится в городской сад, жители Тебеса будут очень признательны правительству, градоначальнику и теперешнему попечителю его.

Хозяин чайной убрал скатерть и куда-то исчез. Через несколько минут он вернулся в сопровождении школьного фарраша, с которым договорился о нашем ночлеге. Мы перебрались в здание средней школы Шейбани. В одном из классов были свалены рядами в углу стулья. Мы расстелили на полу циновку, перетащили из машины одеяла, подушки. Здание школы и двор ее были просторны и пустынны. Школу построили на пустыре. Со временем, очевидно, здесь появятся деревья, зелень, цветники. Несмотря на то что. здание было новым, внутри школы было очень грязно. Масса пыли, известковый налет на стульях и столах причинили известное неудобство фотографу. Он собрался было здесь, в классе, завести разговор о чистоте! Но запах потных тел путешественников, их грязная одежда не способствовали серьезной дискуссии. Все как-то застеснялись вдруг и вспомнили о бане, специально предназначенной для избавления тела от грязи. Мы стали собирать банные принадлежности и в одной из сумок наткнулись на рекомендательные письма Хабиба Ягмайи. Перебирали их одно за другим и обнаружили письмо, адресованное в Тебес. Хотя у нас был ночлег в школе Шейбани, мы все еще продолжали завидовать комфорту и уюту, с которыми устроился прокурор из Бирдженда в парке Большей. В глубине души мы верили, что нам тоже удастся обрести гостеприимного хозяина, с удобством расположиться в его гостиной и всласть поиздеваться над прокурором. Мы поручили школьному фаррашу доставить письмо адресату.

Фарраш ушел. Кругом — ни души. Между тем следовало узнать, где находилась баня. Только мы собрались выйти на улицу, как вдруг увидали в тени дома костлявую фигуру хозяина чайной. Он стоял, не двигаясь с места, и в упор смотрел на нас. Было ясно, что он пришел за деньгами. Хозяин объяснил нам, как пройти в баню, и вручил счет за ужин и чай. Мы расплатились. В дверях он столкнулся с незнакомым человеком, который издали в одном из нас узнал своего давнишнего приятеля.

— Здравствуйте! Вы меня не узнаете? Мы ведь с вами коллеги. Лет пятнадцать тому назад вместе служили по финансовому ведомству!

— Здравствуйте, господин Але Давуд! Какими судьбами, вот неожиданность!

Начались поцелуи, потом разыгралась сцена знакомства. Не успели мы стереть слюну от поцелуев, как давнишний приятель уже приказывал школьному фаррашу собрать наши вещи, перетащить в машину и отправить в его дом. Да, настоящий иранец-хлебосол не любит шутить! Мы умолили его разрешить нам переночевать эту ночь в здании школы. Он согласился, но просил, чтобы ужинать мы непременно шли к нему. Кажется, история в Ребате-Поште-Бадам повторялась. Но ввиду того, что Але Давуд был нашим сверстником, он быстрее понял нас и ограничился приглашением на чай. Сообразив, что мы собрались в баню, он проводил нас до самого входа в общественные бани Тебеса, препоручив далее заботам банщика. Сам же поспешил домой, чтобы приготовиться к приему гостей. Но машину «Управление сахарно-рафинадной монополии» с шофером он оставил ждать нас у бань.

Вся церемония мытья в бане была совершена банщиком по всем правилам, все шло по программе, не считая агрессии вшей, перебравшихся с одежды прежних клиентов на нашу. Как только фотограф заметил дежурившего у ворот бань шофера Але Давуда, он пришел в ужас, заранее предугадывая бессонную ночь, начиненную дискуссиями и разговорами. Симулируя головную боль, усталость, он вернулся в здание школы.

Господин Але Давуд принял нас в гостиной своего дома. Поскольку стояли праздничные дни, зал напоминал торговый пассаж «Хаджеб од-Доуле» в Тегеране с добавлением целой кондитерской лавки. На этом базаре не видно было только сигарет. Дефицит сигарет в этом доме объяснялся двумя причинами: во-первых, Але Давуд не курил, во-вторых, он был шефом тебесской монопольной компании сахара, рафинада и табачных изделий! По выдержке и такту, проявленным господином Але Давудом в тот вечер, можно было узнать истинного уроженца пустыни. Шеф монопольной компании Тебеса еще не достиг того возраста, когда довольствуются одиночеством. Каждую минуту входили все новые гости и визитеры. Он встречал каждого очень радушно, был предельно любезен и с нами.

До одиннадцати часов ночи гостеприимный хозяин без устали рассказывал о Тебесе все, что знал и видел. Если мы приведем здесь рассказы господина Але Давуда о Тебесе прежде высказываний путешественников и писателей прошлого, это будет неуважением к памяти предков. Тем более что господин шеф монопольной компании рассказывал нам о современном Тебесе, а предки вели повествование о далеком прошлом города. Сам господин Але Давуд был бы против того, чтобы оказаться впереди Хамдаллаха Мостоуфи. Кроме всего прочего, пересказ тяжеловесной речи Хамдаллаха Мостоуфи приведет в восторг градоначальника Тебеса, ибо он сравнит положение Тебеса семь веков тому назад с теперешним и порадуется успехам, выпавшим на долгожителей города.

«Тебес гилекский — небольшой городок; долгота его от островов Блаженных — 92°9′, широта от экватора — 39°; в семи днях пути от Йезда. Климат его очень жаркий. А финики, апельсины и померанцы произрастают здесь в изобилии, хотя их не найдешь ни в каком другом месте Хорасана. Воду берут из источника, который достаточно полноводен, чтобы приводить в движение две мельницы. Есть и прочная крепость. А пастбищ вокруг нее нет. Все окрестные селения подчиняются Тебесу». Опять-таки с разрешения господина Але Давуда мы приведем здесь сведения о Тебесе, собранные покойным ученым Деххода[115] в энциклопедическом словаре «Логат-наме», на тот случай, если сказанное Хамдаллахом Мостоуфи о Тебесе покажется не очень интересным и убедительным некоторым ученым мужам. Им не удастся обвинить нас в скупости подобранных цитат. Покойный Деххода, который, кстати, приходился земляком Хамдаллаху Мостоуфи, так говорил о Тебесе: «Тебес (Фердоус) находится в иранском Хорасане (толковый словарь персидского языка XVIII века «Гийас ал-лугат). Название селения приводится в «Алфавитном словаре стран»[116]. Истахри[117] сообщает, что Тебес небольшой город, меньше Кайена[118], и считается жарким по климату; там произрастают финиковые пальмы, имеется крепостная стена, но крепости в ней нет. Жилища там глинобитные, воду берут из кяризов, а пальмовые рощи пышнее, чем в Кайене. Арабы называют этот город воротами в Хорасан, ибо во времена владычества халифа Османа ибн А’фана, задумавшего покорить Хорасан, первым захваченным арабами городом стал Тебес («Алфавитный словарь стран», т. 6, стр. 27). Якут сообщает также, что «название Тебес иранцы произносят в двойственном числе — Тебесан», Абу Саид говорит, что «Тебес находится в пустыне между Нишапуром, Исфаганом и Керманом. И образован из двух Тебесов: один Тебес гилекский, а другой Месинан, а оба их называют Тебе-сан — «Два Тебеса» («Алфавитный словарь стран». Каирское издание, т. 5, стр. 28). А Самани[119] сообщает, что «Тебес расположен на равнине, куда ни посмотришь, всюду степи. Город был завоеван арабами во времена Омара, и при нем больше не удалось покорить ни одного города в Иране. И есть там два Тебеса: один Тебес гилекский, а другой Месинан, их называют Тебесейн — «Два Тебеса» («Книга генеалогий», лист 367 б.). Покойный Бахманйяр[120] утверждает, что «Тебес — название двух различных мест в Иране»… один Тебес — провинция на юге Хорасана, где центром является город Тебес. Другой Тебес — волость провинции Себзевар, где также имеется селение под названием Тебес. Арабские племена, вторгшиеся во времена Османа в пределы Хорасана под предводительством Абдаллаха ибн Амер ибн Кариза, захватили два селения Тебес и стали называть их Тебесан или Тебесейн, что означает… И все в том же духе на многих страницах.

Короче, приводится полный перечень самых противоречивых данных, собранных и помещенных Деххода под рубрикой «Тебес». Покойный Деххода ни в коей мере не нес ответственности за точность и объективность этих сведений.

Наш дорогой друг господин Але Давуд сообщил нам о Тебесе следующее: «Местные продукты сельского хозяйства не удовлетворяют потребностей населения. Урожай фиников не так уж плох, но они неважного сорта. И жители должны потрудиться, чтобы изменить их «породу». Урожай цитрусовых, напротив, невысок, зато вкусовые качества их отличны. У нас есть одна больница, именуемая больницей Шейбани. К тому же есть и одна лечебница. Есть и один врач. Состояние просвещения несколько лучше: имеются две средние школы и пять начальных. Питьевую воду в Тебесе берут из родников. «Администрация 4-го пункта» вырыла здесь колодец, пустила его в ход, а потом передала все это хозяйство городской управе, но мотор вышел из строя. Интересно, что знатоки шариата утверждают, будто вода в городе принадлежит вакфу[121] и, поскольку она не передана настоящим хозяевам, пользование ею «сопряжено с большими трудностями». Поэтому муллы роют колодцы во дворах своих домов и совершают омовение только колодезной водой. В Тебесе чередуются весьма отчетливо четыре времени года. Вы изволили заметить, как в парке Гольшен финиковые пальмы соседствуют с чинарами.

Кроме сельского хозяйства в Тебесе сравнительно развиты ковроткачество, выделка паласов, шитье гиве и изготовление подметок к обуви. С шести часов вечера до одиннадцати жители пользуются благом электрического освещения. Во многих домах имеются радиоприемники. В городе около сорока частных легковых машин! Постройка жилых помещений здесь соответствует особенностям жаркого климата. В большинстве домов имеются бассейны и «сардабы» — подвальные зноеубежища. Бассейны устраивают посередине двора, а жилые комнаты располагаются вокруг. Да, еще у нас есть и полицейское управление». Согласно статистике, население Тебеса составляет семь тысяч человек. А недавно Тебес подпал под разряд населенных пунктов «третьей категории».

Если вмешательство в «систему сотворения мира» имеет хоть какой-нибудь смысл, то он наглядно виден при изменении разряда населённых пунктов «по вредности климата». Волею судьбы Иран — яркий пример того, как все подвластно правительству. Итак, мы имеем город под названием Тебес, где бывает чудесная весна, изнурительное лето, благостная осень и колючая зима. В Тегеране некая правительственная комиссия отнесла Тебес к разряду «мест вредного климата». Тут же последовал приказ о том, что «степень вредности» его климата, к примеру, вторая. В связи с этим всем служащим этого города дали пятидесятипроцентную надбавку к установленной зарплате за «вредность климата». Но затем правительство уходит в отставку, и служащие Тебеса вдруг узнают, что в министерстве внутренних дел заседает какая-то новая комиссия, которая собирается внести изменения в реестр населенных пунктов «вредного климата». Служащие приходят в волнение, и вот уже в Тегеран несется поток телеграмм примерно такого содержания: «…так что повсюду в стране, даже в Бендер-Аббасе[122], наши дорогие сестры и матери, ругая своих чад, обычно приговаривают: «Провалиться тебе в Тун, провалиться тебе в Тебес», и не без основания, ибо климат Тебеса на самом деле подобен адскому пламени. Многие из государственных служащих Тебеса покидают летом город и уезжают на свежий воздух в порт Джаск. Его превосходительство изволят знать, что Тебес — начало пустыни и никто, кроме коренных жителей, не может вынести этого климата. Если бы не рвение к службе и не чувство долга, мы, государственные служащие, не смогли бы с семьями оставаться более в этом городе…»

Высокопоставленные «председатель меджлиса», «покровитель-председатель сената», «уважаемый министр внутренних дел», «милостивый министр финансов», «его превосходительство господин премьер-министр» и более всех «депутат меджлиса, труженик и патриот Тебеса», получая тексты подобных депеш, стонут под тяжестью этих посланий. В коридорах Национального совета и сената меджлиса, на лестницах министерства внутренних дел и во дворце министерства финансов принимаются необходимые меры, в реестр населенных пунктов страны вносятся требуемые поправки. И Тебес причисляется теперь к разряду населенных пунктов «третьей категории». В результате увеличивается денежная компенсация за «вредность климата»! Таким образом, единым приказом, исходящим от его превосходительства «творца», на страницах циркуляра разом меняются климатические и природные условия Тебеса. А на самом деле Тебес остается таким же, каким его увидел в далекие времена Насире Хоеров…

Тебес далек от Багдада. Между тем по ночам, при лунном свете, здесь возрождаются наяву сцены из «Тысячи и одной ночи». Глинобитные стены жилищ, пустынные улицы, ручьи, ряды пальм, призраки бадгиров, усеянное звездами ясное небо, крики морге хакк[123] и властная тишина города оживляют в памяти сказочный Багдад. Только в двух отношениях уступает залитый лунным светом Тебес Багдаду: не слышно здесь плеска мутных вод Тигра и не видно халифа, повелителя правоверных, который, облачив стройное свое тело в великолепные одежды, движется по улицам и переулкам города.

Красота, великолепие пальм, тишина и чистота улиц, умеренность климата привлекают весной в Тебес массу жителей из других городов Хорасана, которые рады провести здесь праздничные дни.

В половине двенадцатого ночи мы вернулись в седьмой класс средней школы Шейбани, чтобы последовать примеру фотографа и отоспаться. К сожалению, из-за резкого запаха чеснока, отравлявшего помещение, нам пришлось отстать от него часа на два, на три. Утром фотограф был веселый, в настроении, а историограф злой и раздраженный. Географу тоже было не по себе: нос заложило, на веках вскочили два величиной с орех ячменя. Абдоллах-хан принес весть, что хозяин чайной ждет нас с завтраком. Всей компанией пошли в парк Гольшен. После завтрака слегка полегчало, красоты парка сделали свое дело, и мы снова почувствовали себя в своей тарелке.

Господин Але Давуд пришел в парк в условленное время, чтобы показать нам исторические памятники города. Надо же было в такое время дня, в таком великолепном парке родиться идее оторвать трех усталых путешественников от благостной тени чинар и пальм, живописных цветников, журчащих фонтанов и потащить их к груде развалин, в пыль, в грязь, к обветшалым памятникам истории. К нашему несчастью, господин Але Давуд оказался человеком весьма пунктуальным. Вообразив, что все участники экспедиции сгорают от нетерпения увидеть эти исторические памятники и рвутся к ним, он обратился к историографу:

— Здравствуйте. С добрым утром. Кажется, слава богу, вы отдохнули неплохо. Так пойдем?

— А куда?

— В хосейнийе — святилище имама Хосейна и к старой крепости.

Ситуация складывалась комично. Всем известно, что историограф был более других пристрастен к осмотру археологических памятников, потому что по специальности он был ученым-историком. Отрицать это ему не позволил бы разум! Где это видано, чтобы историограф отказывался от осмотра памятников культуры?! Да в таком случае он добровольно отказался бы от права называться историографом, от своей профессии. Кроме личной склонности он вообще по службе был обязан осматривать старинные кладбища и захоронения.

Такие размышления, с одной стороны, и естественная потребность в отдыхе среди зелени парка — с другой, нещадно терзали историографа. Вместо того чтобы ответить господину Але Давуду, он задал ему смешной вопрос:

— Вы ведь не торопитесь?

— Я? Нет, нет. Совсем не тороплюсь. Я видел все это не раз. Мне казалось, что вам хочется пойти туда побыстрее, чтобы успеть все осмотреть.

— Вы очень любезны. Ну ладно, сейчас немного…

Историографу не свойственно было раньше говорить запинаясь. Поскольку он одновременно с этими словами пытался водрузить очки, у него было время на подыскание подходящего ответа. Часть внимания он уделил весьма тонкому делу, состоящему из вытаскивания очков из футляра, протиранию их и надеванию. Когда очки утвердились на обычном месте, возникла необходимость оглянуться по сторонам, повертеться на месте и — о радость! — заметить фотографа, занятого съемкой. Найдется ли лучше предлог, чем…

— Разрешите ему, пожалуйста, закончить свое дело. А потом уж пойдем…

— Как вам будет угодно. Не желаете ли пока прогуляться по парку?

— Если вы не против, я готов.

Историограф кашлянул и вздохнул с облегчением. Оба пошли по тропинке и скрылись из виду. А тринадцать часов непрерывного сна настроили фотографа на такой лад, что в парке Гольшен вокруг него собралась толпа любопытных, наблюдавших за необычной съемкой. Он громко разговаривал сам с собой. Перебегал с места на место. Пел. В конце концов сорвал несколько веток роз с газона, воткнул их в бутылку из-под пепси-колы и поставил ее на землю. Но бутылка есть бутылка. Фотограф не мог заставить ее принять нужную позу. Посему он сам растянулся на голой земле, навел объектив фотоаппарата и нажал кнопку.

Поднимаясь с земли и стряхивая пыль с одежды, он говорил:

— Я уверен, что этот снимок не получится.

Потом он стал собирать и сортировать фотоаппараты. Это затянулось надолго и не было интересным. Зрители разошлись. Тем временем географ затеял разговор с сыном садовника, подростком лет тринадцати, красивым, стройным мальчиком. Только цвет его лица напоминал темно-фиолетовый баклажан. Сказывалась, видимо, кровь предков — арабов, захвативших в 29 году хиджры Тебес. Мальчик держал учебник для пятого класса начальной школы, шел по тропинке, изредка заглядывая в книгу. Когда географ поравнялся с ним, он случайно взглянул на страницу учебника, где помещено было сказание о Сийавуше из «Шах-наме»[124].

— Мальчик, как тебя зовут?

— Али Коли-заде.

— В каком же ты классе учишься?

— В пятом.

— Ну-ка, прочти сказание о Сийавуше.

Тот превосходно прочел стихи.

— Хорошо, господин Коли-заде. А кто такой был Фирдоуси?

— Народный поэт!

— Где он родился?

Мальчик замялся и произнес едва слышно раза два: «Фирдоуси… Фирдоуси». И вдруг его осенило, что ближайшим городом к Тебесу является город Фердоус! Имя Фирдоуси, должно быть, связано с городом Фердоус. Поэтому он уверенно сказал:

— В Фердоусе!

Ответ по-своему был логичным, хотя и неверным. Это заставило географа продолжить беседу.

— Вам, конечно, известно, какой город является столицей Ирана?

— Да. Шираз!

— Шираз?

— Шираз. А чем плох Шираз?

— Да нет, ничего. Но ведь…

Неужели Али Коли-заде дурачится? Надо его испытать.

— Если столицей Ирана является Шираз, то где же столица Тебеса?

— Столица Тебеса — Иран.

У парня был такой невинный, искренний вид. Он не смеялся, не увиливал от ответа. Ни тени баловства. Наоборот. Он старался вести себя почтительно. Мальчик просто не знал. Али Коли-заде, ученик пятого класса начальной школы города Тебеса, именно таким образом был наслышан о своем отечестве. И он не виноват. Все эти вопросы здорово смахивали на добрую половину радио- и телевикторин Ирана. Если бы географ не изменил их характера, ему так и не удалось бы получить ясное представление о достоинствах и недостатках системы просвещения в городе Тебесе. Поэтому последний вопрос прозвучал сдержаннее:

— Так, господин Коли-заде, где же находится Каспийское море?

— Возле Мазендеранского.

Даже после этого наш географ не сдался. Поскольку он был убежден, что пересказ названий городов, деревень, имен шахов, вельмож и прочей мелочи, перегружающей память, еще не является признаком особых способностей, он решил проверить, как усвоил подросток из Тебеса примитивные сведения по географии.

— Господин Коли-заде, попробуем определить части света. Ты можешь определить, где восток и запад, север и юг?

Географ ожидал, что сын садовника парка Гольшен произнесет, как попугай, подобно всем ученикам страны несколько зазубренных фраз: «Если станем так, чтобы наша правая рука была обращена на Восток, а левая на Запад, то впереди…» Однако этот не был из числа учеников, которые перестают мыслить и рассуждать самостоятельно, а только повторяют все без разбору за другими. Он ответил так:

— Да, могу. Если мы раскинем руки в стороны, то напротив нас — север, а позади — юг!

Самобытность мышления Коли-заде была чрезвычайно трогательной, но ответ его свидетельствовал о том, что познания его и в географии представляли совершен-’ но чистую доску. Географ ощутил тяжкую ответственность за судьбу мальчика, счел нужным начать с азов и обучить самостоятельно мыслящего ученика понятию «восток». Он помедлил, подбирая слова, и сказал:

— Нет, дружище, это неверно. Нужно знать, в какие стороны мы разведем руки. Лучше ты скажи, как называется та сторона, где восходит солнце?

— Горы Шотори!

— Очень хорошо. В какой же стороне находятся горы Шотори?

— В той стороне, где восходит солнце!

— Правильно. А как же эта сторона называется?

— Горы Шотори!

В этот прохладный утренний час на лбу Коли-заде выступил пот. А географ чуть было не выдал своего раздражения досадливыми жестами. К счастью, подоспел господин Але Давуд и представил молодого человека, только что вошедшего в парк.

— Господин Моджедд — учитель начальной школы. Очень старательный педагог…

Географ страшно обрадовался этому знакомству. Он не дал сказать другим ни слова и набросился на господина Моджедда с вопросами, втайне надеясь рассеять дурное впечатление от беседы с Али Коли-заде.

— Мы очень, очень рады вашему приходу, господин Моджедд! В каком классе вы изволите преподавать?

— В шестом классе.

— Какой предмет вы ведете?

— Математику.

— У вас очень серьезная нагрузка. Когда вы получили диплом об окончании курса математических наук?

— У меня нет диплома по математическим наукам.

— Это не так важно. Сейчас школы нуждаются в кадрах. Поэтому используют всех дипломников по точным наукам.

— У меня диплом по сельскохозяйственным наукам!

Разумеется, было совершенно бесполезно выражать удивление по этому поводу. Все молчали. Только кадык на горле географа задвигался вниз и вверх. К несчастью, господин Моджедд пристально следил за его движениями. Затянись эта искусственная пауза дольше, и репутация благовоспитанного и порядочного человека у господина Моджедда оказалась бы подмоченной. Але Давуд вовремя спохватился и, пытаясь отвлечь пристальный взгляд господина Моджедда от кадыка географа, произнес?

— Да, господин Моджедд имеет диплом по сельскохозяйственным наукам. Он получил его в сельскохозяйственной школе в городе Феримане. Не так ли?

— Так. Я несколько лет учительствовал там, а потом заболел костным туберкулезом. Два года пролежал в больнице. А когда вышел из больницы, с большим трудом перевелся в Тебес. Здесь моя родина, и жаркий климат для меня полезнее.

Чуть позже мы поняли, что неподвижный взгляд господина Моджедда не что иное, как последствие тяжелой болезни. Продолжительность сеанса колебалась от десяти секунд до одной минуты в зависимости от свойств самого объекта.

— Как же преподают историю и географию в начальных школах Тебеса? — задал вопрос географ.

Взгляд господина Моджедда вновь на целую минуту застыл на шее географа. Придя в себя, учитель сообщил:

— В нашей школе по настоянию директора особое внимание уделяется математическому образованию детей. Поэтому мы отказались от уроков истории и географии, а больше, занимаемся математикой!

Итак, все ясно! Тайна Али Коли-заде была раскрыта. Все стало на свое место. В любом месте земного шара солнце начнет восходить из-за гор Шотори, если костный туберкулез совместится с дополнительными уроками по математике, а часы уроков географии и истории будут урезаны.

Тут снова выручил всех господин Але Давуд. Он потащил нас осматривать исторические памятники Тебеса. Первым на нашем пути оказалось хосейнийе-хан, известное здесь по имени Имад ол-Малеки. Сейчас это медресе, где студенты обучаются богословию. Здание хосейнийе-хан восьмиугольное; своды потолка, форма бассейна во дворе, сам двор — все образует строгий восьмиугольник. В четырех концах двора разбиты цветники, окруженные пальмами и померанцевыми деревьями. Вокруг бассейна во дворе тянутся кельи, тоскующие по студентам. Крыша здания весьма примечательна, так как с нее открывается вся панорама города Тебеса, заставляющая позабыть о самом святилище. Между тем в хосейнийе верующие собираются специально для слушания рассказов о мученической кончине шиитских имамов и для разыгрывания траурных религиозных мистерий.

Нам кажется, что это прелестное место вполне подошло бы под кладбище, если бы вздумали использовать его в более массовых целях.

Развалины городской крепости, именуемой, по словам тебесцев, цитаделью — арк, были похожи на многие крепости в старинных иранских городах. Здесь сохранились стены, ворота, башни, просторные ходы, проходные лазы, остатки жилищ, подземелья, дворец правителя, гарем, конюшня и множество других деталей, составляющих неизменные принадлежности жизни князьков-феодалов.

Кроме нас еще какие-то люди бродили среди развалин крепости под сводчатыми арками над глубокими провалами. Самые младшие из компании — ребятишки увязались за нами. Заметив, с каким вниманием мы разглядываем своеобразную выставку, устроенную солнцем, люди охотно стали рассказывать нам все, что слыхали и знали о крепости, чтобы заинтересовать историографа. Из всего сказанного ими две вещи имели до некоторой степени познавательный интерес. И об этом следует упомянуть в наших записках. Они говорили, например, что крепость Тебеса построили по типу цитадели Герата[125]. Во-вторых, они утверждали, что, если чужой ступит в тебесскую крепость, он заверяется в. лабиринте лазов и переходов и не выберется наружу. Фотограф еще до этого сообщения все беспокоился, как бы не обвалились ненадежные балки, ветхие арки крепости. Он с необыкновенной осторожностью проскальзывал под старинными сводами, но, услыхав о роковом качестве древней крепости, мгновенно исчез из поля зрения. Полчаса спустя, когда мы вышли из ворот крепости, увидели нашего фотографа. Оказывается, он уговорил мальчишек вывести его из проклятой крепости и ждал нас снаружи.

Итак, место, выбранное для массового гулянья в Тебесе, вовсе не так уж плохо. Святилище Хосейна находится поблизости от святилища имама Мусы ибн Казема, которое весьма просторно и велико. Один лишь недостаток его в том, что оно далековато от города — в двух километрах от Тебеса. Но и этот недостаток оборачивается преимуществом, так как жители Тебеса, увлекающиеся прогулками и поездками, имеют повод выехать за город. Дворы и цветники святилища похожи на кладбищенские. Останки умерших, согласно обычаю, помещались в зависимости от материального достатка почивших либо в пределах святилища и вокруг него, либо перед самой гробницей на расчищенной площадке. Позже все пространство вокруг гробницы было заполнено могилами избранных.

Гробница и помещение, в котором она находится, чисты, аккуратно прибраны, на стенах — рисунки, выполненные акварелью. Мы внимательно всмотрелись в настенную живопись и с удивлением обнаружили, что сюжеты ее отнюдь не религиозны. Правители-временщики поручали художникам в соответствии со своими вкусами изображать те или иные мирские картины. Нам впервые пришлось увидеть святилище, стены которого так необычно разрисованы. Это было тем более странно, что правители, полководцы, монархи, деспоты Ирана всегда поклонялись святым местам. В преданиях и легендах мы читаем, как шах Аббас пешком шел в Мешхед и преклонил голову к святому порогу Солтана Хорасана. А Надир-шаха[126], по его приказу, с веригами на теле волоком протащили к обители святого Али. Поразительная фанатичность иранских правителей, может быть несколько показная в соблюдении религиозных обрядов и предписаний, была настолько скрупулезной, что, к примеру, Мохаммад Али-шах[127], прежде чем принять какое-либо решение, гадал:

«Во имя аллаха, милостивого и милосердного. О создатель! Если сегодня вечером я схвачу мирзу НасролЛа, сеида Джамаля, Баха, мирзу Джахангир-хана — мятежников, благоприятно ли это будет? Хорошим ли выйдет гаданье или удивит всех, о аллах?»

Ответ гласил:

«Нет препятствий этому намерению. Оно благополучно- будет начато и хорошо закончится».

«Во имя аллаха, милостивого и милосердного. О создатель! Если я этой ночью пошлю пушки к воротам меджлиса, а завтра силой усмирю жителей, хорошо ли это пройдет и благоприятно, хорошим ли выйдет гаданье или удивит всех, о аллах?»

Ответ:

«…Пожалуйста, не бойтесь. Мы с вами все видим, все слышим. Это дело надо совершить. Победа обеспечена, даже если в начале будет нелегко».

«Во имя аллаха, милостивого и милосердного. О создатель! Благоприятно ли провести церемонию обрезания Солтана Ахмада 17 раби ал-авваля[128], благоприятно ли это? Если нет, то гаданье выйдет плохое. Мохаммад Али».

Ответ:

«…плохо, придется раскаиваться. Лучше отложить это на другое время».

Как же умудрились правители Тебеса выйти из общепринятых рамок благочестия, соблюдаемого владыками Ирана, и расписать внутренние стены святилища Мусы ибн Казема рисунками на мирские сюжеты?.. На них изображены портреты самих правителей в таких одеждах, которые никоим образом не убеждают в смирении, кротости и умалении державного могущества.

Господин Але Давуд в два часа пополудни потащил нас к себе домой прямо из святилища Хосейна ибн Мусы, чтобы не дать нам времени на отговорки. К счастью, мы были голодны и не заставили себя долго упрашивать. Однако гости оказались бесталанными в искусстве уничтожать роскошные произведения кулинарии, чем совершенно разочаровали глубокочтимого хозяина. Воспользовавшись этим, мы поблагодарили за угощение, попрощались с господином Але Давудом и в половине четвертого тронулись дальше в путь.