Под Везувием Spqr 11

1

Для меня это был хороший год, пусть даже и неудачный для Рима. Действия Цезаря держали всех в напряжении, и в Городе ходили разговоры о гражданской войне. Становилось всё труднее что-либо делать, будь то в бизнесе или в развлечениях, настолько все нервничали. К счастью для меня, мне не пришлось там оставаться.

Это был год моей претуры. Если бы меня избрали претором города, мне пришлось бы провести за стенами весь год, но мне повезло: меня избрали претором перегрина, ведающим делами, связанными с иностранцами, а вся Италия была моей провинцией. Поэтому я быстро расчистил свой городской список и приготовился к путешествию. Моим первым пунктом назначения была Кампания. С моей женой Юлией, стайкой рабов, друзей и вольноотпущенников, в сопровождении моих ликторов, мы отправились в самый популярный курортный район Италии.

После бесконечных обязанностей и скуки младших магистратур претура была словно отпуск с дежурствами. Можно было расслабиться в курульном кресле, пока кто-то другой занимался организацией, спорами и ведением дел; а когда выслушивал достаточно, выносил приговор, и никто не мог с тобой спорить. К тому же, поскольку в календаре было много дней, когда официальные дела были запрещены, оставалось предостаточно времени для общения.

И мы общались. Действующий претор всегда пользовался спросом, поэтому мы ужинали вне дома почти каждый вечер. Мои ликторы расчищали путь для наших носилок, и мы легко передвигались по многолюдным улицам Рима. Престиж этой должности был колоссальным. Претор обладал империем и имел право командовать армиями на поле боя, хотя действующие преторы занимали эту должность уже несколько поколений. Наконец-то Юлия обрела тот социальный статус, на который, как она знала, имела право.

В довершение всего, по окончании моего срока я мог рассчитывать на блестящее провинциальное губернаторство. Даже честный человек мог разбогатеть, став пропретором.

Поэтому мы чувствовали себя особенно благосклонными к богам, шествуя по Аппиевой дороге, старейшей и красивейшей из римских дорог, обсаженной величественными кедрами и соснами, прямо через плодороднейшие сельскохозяйственные угодья полуострова. Юлия делила носилки с двумя подругами, Антонией и Цирцеей. Антония была сестрой знаменитого Марка Антония, одного из самых верных сторонников Цезаря. Цирцея была одной из кузин Юлии, тоже Юлией, но прозванной Цирцеей, потому что, как утверждала моя Юлия, «она превращает людей в четвероногих».

Я ехал на великолепном гнедом из моих новых конюшен. Юлия настояла, что мой сан теперь запрещает мне пользоваться наёмными лошадьми. Рядом со мной ехал мой вольноотпущенник Гермес. Вокруг нас ехал штат секретарей, помощников – многие из них были сыновьями друзей, только начинающими карьеру, – и всякая толпа, необходимая для поддержания достоинства старшего магистрата. Замыкала процессию пара повозок, полных домашних рабов, большинство из которых были личными слугами Юлии.

Мы ехали неторопливо. Мне не хотелось никуда спешить, и я наслаждался преимуществами своего нового статуса. В каждом городе по дороге нас угощали, словно королевских особ; и когда мы проезжали мимо каждой роскошной виллы, из неё выбегал раб с приглашением хозяина на обед. Чаще всего я соглашался.

После двадцати лет моей карьеры это была приятная перемена.

Но наконец мы увидели Везувий. Эта прекрасная, хотя и несколько зловещая, гора возвышается своим коническим массивом близ самой великолепной бухты Италии. С её вершины лениво стелется лёгкий столб дыма, а склоны покрыты зелёными, крутыми виноградниками, растущими почти на каждом доступном участке её несравненно плодородной почвы.

«Как думаешь, он может извергнуться?» — спросила Джулия, и ее прекрасная голова патриция высунулась из-под дорогих покрывал — еще одна преторианская роскошь.

«На памяти живущих такого не было», — заверил я ее.

В Южной Кампании расположено множество очаровательных городов, таких как Кумы, Стабии, Помпеи, Геркуланум, Байи и многие другие, но я пока не был готов посетить их. Вместо этого мы свернули на небольшую дорогу, ответвляющуюся от Аппиевой горы и пересекающую окрестности, окружающие жемчужину залива Байи.

Здесь за безмятежными полями ухаживали рабы, трудолюбивые, но не переутомлённые, а за их трудом наблюдали благосклонные гермы, стоявшие вдоль дороги. Со временем мы вышли на другую дорогу, на этот раз чуть более узкую, чем мощёная тропинка, которая вела к великолепной вилле.

«Вот и все, дорогая», — сказал я.

«Стой!» — приказала Джулия рабам на носилках: восьми одинаковым ливийцам, которые дорого мне обошлись и жадно ели, независимо от того, занимались ли они перевозкой или нет. Джулия и двое других выбрались из носилок и остановились, глядя на поместье, визжа от восторга.

И это стоило того, чтобы взвизгнуть. На этом месте было не меньше двадцати зданий, больших и маленьких. Главный дом представлял собой внушительное сооружение с белыми стенами и крышей из красной черепицы, возвышавшееся на невысокой каменной платформе. Его простой дизайн дополнял гораздо более древний греческий храм дорического стиля, прекрасно сохранившийся, стоявший неподалёку. Всё, что попадалось на глаза, было спроектировано и построено с самым изысканным вкусом.

«О, чудесно!» — воскликнула Джулия. «И это действительно будет наше?»

«Пока ничего не решено окончательно, моя дорогая, но, по крайней мере, сейчас мы можем этим воспользоваться».

«Он будет нашим», — заявила она с большой определенностью.

Вилла принадлежала доброму другу и покровителю моего отца, Квинту Гортензию Горталу, великому оратору, юристу и негодяю. Старый негодяй был тогда на смертном одре и, узнав о моём избрании, призвал меня к себе. Я обнаружил, что некогда внушительный старик почти иссох, его несравненный голос стих до шёпота. Я не раз ссорился с ним и даже пытался привлечь его к ответственности за преступления, но он всегда считал это чистой политикой и никогда не держал на меня зла. Теперь, видя его в таком жалком состоянии, я не мог питать к нему никакой враждебности. Целая эпоха в римской политической жизни уйдёт вместе с ним.

«Поздравляю, мой мальчик», — прохрипел он. «Наконец-то Империум, а?»

«Это приходит к большинству из нас, если мы живём достаточно долго», — сказал я ему. «Но всё равно спасибо».

Он выдавил из себя крупную улыбку. «Ты совсем не изменился. И ты претор-перегрин, к тому же. Это хорошо. Будешь путешествовать, пусть люди видят твоё лицо. Они тебя запомнят, и это будет полезно, когда придёт время. Послушай, мой мальчик, мне бы хотелось иметь время на болтовню, но его нет. У меня вилла в Кампании, недалеко от Бай».

«Это знаменито», — сказал я.

«Да, сейчас там никого нет, и вам понадобится жильё, когда вы будете в округе, а принимать гостеприимство местной знати — плохая идея. Как бы ни был похотлив Юпитер, этот человек обязательно подаст в ваш суд и будет ожидать к себе благосклонного отношения. Поверьте, я знаю, как это работает. Почему бы вам не воспользоваться моей виллой?»

«Это очень щедро», — горячо воскликнул я. То же самое, о чём он упомянул, тоже было у меня на уме.

«Хорошо, хорошо», — он задумался на мгновение. «Знаешь, у меня нет никого, кому стоило бы уступить это место, так что… ну, просто посмотри, понравится ли тебе».

Теперь вся моя прежняя враждебность полностью исчезла. В любое другое время я бы заподозрил подозрения, ведь перспектива наследства – классический способ контроля. Но он явно умирал и ничего от меня не ждал. Я пробормотал слова благодарности и вышел. Половина влиятельных людей Рима стояла снаружи, ожидая, чтобы отдать, почти наверняка, последние почести человеку, который был одним из самых выдающихся сенаторов своего времени. Но он остановил меня прежде, чем я дошёл до двери.

«Деций».

Я повернулся. — Да, Квинт Гортензий?

«Держись за свою жену».

«Ты имеешь в виду Джулию?» — спросил я в изумлении.

«Кого ещё я имею в виду? Помимо того, что она очаровательная женщина, она ещё и Цезарь, а её дядя Юлий — подающий надежды мужчина. Забудьте обо всём остальном, что бы ни говорила ваша семья. Женитьба на его племяннице может когда-нибудь спасти вашу жизнь».

«Я намерен её оставить», — сказал я. Он уже дремал. Даже умирающие старики говорили о Юлии Цезаре.

Мы направились к большому дому, и я позволил себе поверить, что это может быть мой дом. Вдоль всей тропы между гермами были развешаны свежие гирлянды в честь нашего прибытия. Я послал гонца вперёд, чтобы предупредить персонал о нашем приближении. Заявиться в такое место без предупреждения – всегда плохая идея. Тогда можно увидеть, как оно выглядит на самом деле, когда хозяина нет рядом.

Перед домом нас ждало не менее сотни человек. В таком заведении это был лишь мизерный штат. Такой богатый человек, как Хорталус, мог легко содержать пятьсот домашних рабов, когда находился у себя, и ещё несколько тысяч работали на полях.

«Добро пожаловать, добро пожаловать, претор!» — хором прокричали вышколенные прислужники. «Счастливейший и любезнейший сенатор и госпожа, трижды добро пожаловать на виллу Гортензия! Честь и хвала претору Децию Цецилию Метеллу Младшему! Эво! Эво!»

«Боже мой!» — воскликнула Джулия. «Я этого не ожидала».

«К старому Горталусу приезжали самые влиятельные люди Рима, — сказал я ей, — не говоря уже об иностранных королях и принцах. У него, наверное, есть греческий хормейстер, который обучает рабов этим церемониям». Тем не менее, я был польщён.

Высокий, величественный мужчина вышел вперёд с посохом власти в руке. «Претор, госпожа, я Анний Гортензий, вольноотпущенник великого Гортензия Гортала и управляющий виллой Гортензия. Добро пожаловать. Пожалуйста, относитесь к этому дому как к своему, а ко мне как к вашему личному слуге. Всё, что мы можем сделать, чтобы сделать ваше пребывание приятным, будет сделано с величайшим усердием».

Он познакомил нас с экономкой, грозной женщиной, опоясанной ключами и украшенной железным лицом, и с главными слугами, большинство из которых были вольноотпущенниками. Остальные были известны нам лишь по их занятиям.

Пока наши рабы и хозяева виллы готовили наши покои, нам провели экскурсию. Мы, Метеллы, не были нищими, но нас было слишком много, чтобы сосредоточить столько богатств в одном месте. По правде говоря, лишь немногие могли сравниться с великолепием поместий Гортала, одним из которых было это. Коллекция греческой скульптуры поражала воображение, и большая её часть была представлена в регулярных садах, специально разбитых для них. У него было не менее трёх оригиналов Праксителя, включая потрясающую скульптуру «Хартии». Копии можно увидеть повсюду, но это был оригинал.

Мы увидели огромные рыбные пруды, страстью Хорталуса. Он написал на эту тему длинные книги и много лет соперничал со своим другом Филиппусом, одержимым той же страстью. Дамы из нашей компании были в восторге от чудовищно жирных рыб, которые собирались при нашем приближении, чтобы их покормили, разинув рты, словно птенцы. Рядом стояли урны с рыбьим кормом для всех желающих. Джулия и её друзья разбросали столько корма, что хватило бы на целый львиный прайд. Затем экскурсия продолжилась.

«Если вы будете так любезны, претор, — торжественно произнёс Анний, — как вы в последний раз нашли моего покровителя?» Мы направлялись к храму.

«Боюсь, всё очень плохо», — сказал я ему. «Вы и остальные должны готовиться к худшему. Однако», — добавил я с некоторым удовлетворением, — «у меня есть основания полагать, что он отлично обо всех вас позаботился».

«Что это за храм?» — спросила Джулия. «Он такой красивый!»

«Это храм Аполлона Кампанского», — гордо заявил управляющий. «Это старейшее греческое священное сооружение в Италии, основанное колонистами более четырёхсот лет назад. Великий Гортензий считал его поддержание и украшение своим самым дорогим делом. Весь обветшалый старый мрамор он заменил лучшим паросским. Черепичную крышу он отреставрировал, покрыв сверкающей бронзой. Там, где погибли деревья священной рощи, он принёс и посадил взрослые деревья из святых мест других храмов».

«Он никогда не делал ничего наполовину», — признал я.

«Живёт ли здесь священник?» — спросила Джулия. «Здесь всё ещё проводятся обряды?»

«О, да. В Южной Кампании проживает большая греческая община, и они всегда поддерживали этот храм. Жрецы Аполлона занимают наследственную должность, и нынешний служитель — прямой потомок жреца-основателя, который был гражданином Афин. Его зовут Диод».

В этот момент из храма вышла прекрасная молодая женщина в сопровождении двух рабынь, которые несли длинные венки из плюща. На ней было простое, элегантное платье ослепительно-белого цвета, подпоясанное золотым поясом. Под её чутким руководством девушки начали украшать алтарь венками.

«А это Горго, дочь Диокла», — сказал управляющий.

«Мы должны с ней встретиться», — настаивала Джулия.

Когда мы пересекали ухоженный газон, одна из рабынь заметила нас и заговорила со своей госпожой. Молодая женщина в белом поднялась на верхнюю ступеньку лестницы и ждала нас там, скромно сложив руки на груди. Когда мы подошли, она грациозно склонила голову.

«Храм Аполлона Кампанского приветствует претора и его супругу», — сказала она на прекрасном аттическом греческом. Юлия ответила на том же языке, на котором говорила так же безупречно и естественно, как на латыни. Все римляне высшего сословия учили греческий, но у цезарей это было чем-то вроде мании.

«Так вы знали, что мы приедем?» — спросил я после того, как стюард официально нас представил.

«Весь округ ожидал прибытия уважаемого сенатора Метелла и леди Джулии».

Это означало, что все хотели познакомиться с племянницей Юлия Цезаря. Ещё один претор вряд ли произвёл бы большой переполох.

«А вот и часть района», — заметил я.

По мощёной дороге, ведущей к храму, приближалась небольшая группа всадников, их кони цокали нековаными копытами. Гермес тихонько свистнул. Свист предназначался для лошадей. Они были великолепны, гораздо красивее моих. Всадники представляли собой необычную компанию. Четверо были смуглыми, бородатыми мужчинами с волосами, заплетёнными в многочисленные косы. Они ехали без седла, каждый управляя своим конём с помощью верёвочного недоуздка, обёрнутого вокруг морды животного. Каждый был одет в короткую белую тунику и нес связку дротиков в колчане за спиной.

Их предводителем был необыкновенно красивый юноша, восседавший в римском седле и носивший греческую одежду, но с кожей того же цвета пустыни, что и у его последователей. Его конь был покрыт изысканной попоной, украшенной сотнями алых и золотых кисточек.

«Нумидийцы, — заметил я, — и лошади, и люди. Что привело их сюда?»

«Это Гелон, сын работорговца, — сообщил нам управляющий. — Я избавлюсь от него».

Я украдкой взглянул на Юлию. Она смотрела на Горго, а дочь священника – на красивого молодого всадника. Глаза её блестели, щёки пылали, рот был слегка приоткрыт, словно она собиралась что-то сказать. «О-о», – подумал я.

«Не нужно, Анний Гортензий, — сказал я управляющему. — У него могут быть ко мне дела. В конце концов, я претор иностранцев».

«Таким, как он, место в суде», — фыркнул мужчина.

Мне всегда казалось немного странным, что, хотя мы все пользуемся рабами и едва ли представляем себе жизнь, не говоря уже о цивилизации, без них, мы питаем огромное презрение к работорговцам, словно наши собственные рабы появились в доме по волшебству. Конечно, управляющий когда-то был рабом и, несомненно, не питает особой любви к этой породе.

«Я хочу с ним познакомиться», — сказала Цирцея. Она была темноволосой красавицей, отвергшей ухаживания Марка Антония, Гнея Помпея Младшего, поэта Катулла, Марка Брута, Кассия Лонгина, царя Парфии Фраата (в самом деле!) и многих других, менее знатных.

«Он намного ниже тебя», — сказала ей Антония. «Мы же, Антонии, известны своим дурным вкусом».

«Успокойтесь, дамы», — посоветовала Джулия. Она тоже не сводила глаз с юноши. Он грациозно спешился, перекинув ногу через седло и соскользнув вниз, без малейшей неловкости. Он направился к нам, улыбаясь. У него даже зубы были красивые. Как бы ни были скупы боги на происхождение, они с лихвой компенсировали это внешними данными.

«Претор! Так скоро среди нас! Я Гелон, сын Гаэто, купец из Бай. Добро пожаловать в наш край». Здесь он отвесил изысканный поклон – жест, никогда не встречавшийся римлянам, но исполненный достоинства и без раболепного подтекста восточного поклона. «И вашей госпоже, достопочтенной Юлии из рода Цезарей, и прекрасной госпоже Антонии, и этой другой госпоже Юлии, чьё имя я должен запомнить, и всем вашим приближенным – добро пожаловать снова!»

Женщины ворковали и порхали, словно голубки. Вот вам и патрицианское достоинство.

«Вы необычайно хорошо информированы», — заметил я.

«Случилось так, что группа агентов моего отца, вернувшихся вчера из Капуи, присутствовала на церемонии, на которой капуанцы оказывали вам почести».

«Ну, теперь всё понятно. Мы благодарим вас за ваш очень любезный приём, Гелон, и с нетерпением ждём нашего пребывания в прекрасной южной Кампании».

«Если вы захотите осмотреть многочисленные достопримечательности окрестностей, претор, позвольте мне быть вашим гидом. Для меня это будет честью и удовольствием».

«Вполне возможно, что ты мне это скажешь», — сказал я ему. За спиной я слышал возмущённые возгласы от более чопорной части моих последователей. В конце концов, он был сыном работорговца и к тому же иностранцем. Но мне было всё равно. У меня была власть, и я мог делать всё, что пожелаю. Однако мне придётся присматривать за Джулией.

«Что ты здесь делаешь?» — возмущённо крикнул лысый мужчина с белой бородой, который, судя по белой одежде и лавровому венку, был Диоклом, жрецом Аполлона.

«Мне положено быть здесь, — сообщил я ему. — Я новый претор-перегрин».

«Только не ты!» — воскликнул он, указывая тонким пальцем на Гелона. «Его! Этого африканского работорговца! Он оскверняет святые места Аполлона!»

Я прекрасно понимал, что он имел в виду не меня, но не мог не посмеяться. «О, он не может быть таким уж плохим, конечно. Его кони так же красивы, как кони самого Аполлона. Неужели такие великолепные животные могут принадлежать человеку, недостойному приблизиться к вашему храму?»

Старик попытался успокоиться и вернуть себе достоинство. «Достопочтенный претор изволит пошутить. Этот подлый иностранный негодяй при каждом удобном случае добивается расположения моей дочери». Он бросил на эту прекрасную молодую женщину ядовитый взгляд, и она опустила глаза, а затем украдкой бросила ещё один обожающий взгляд на молодого Гелона.

«Это доказывает лишь то, что у него хороший вкус», — сказала я. Затем Джулия взялась сгладить ситуацию, что она делала от моего имени довольно часто.

«Преподобный Диокл, — сказала она, подойдя ближе и успокаивающе положив руку ему на плечо, — простите легкомыслие моего мужа. Он очень серьёзный человек при дворе, но нигде больше. И этот молодой человек вёл себя очень вежливо. Пожалуйста, не омрачайте наше прибытие злобой».

На самом деле, я не возражал против лёгкой злобы. Это оживляло обстановку. Но старик довольно любезно согласился. «Я бы сделал всё, чтобы сделать твоё появление среди нас хоть сколько-нибудь приятным, Горго!» — рявкнул он. «Возвращайся в дом».

Девушка молча повернулась и повиновалась, виляя попой чуть сильнее, чем требовалось. Это зрелище предназначалось для молодого Гелона, но я всё равно им восхищался.

«И я тоже попрощаюсь с вами, сенатор», — сказал юноша, ставший центром этих бушующих страстей. «Возможно, мне посчастливится увидеть вас снова на банкете, который будет дан в вашу честь».

«С нетерпением жду», — заверил я его, и с этими словами он сел в седло. Это было зрелище, далекое от той неловкой суеты, с которой я сам взбирался на коня. Он словно сам собой вскарабкался на седло, словно его подняли руки невидимого бога. Женщины ахнули от восхищения.

«Он неплохо ездит верхом», — неохотно сказал Гермес, — «но держу пари, что с мечом он обращается не очень хорошо».

«Диокл, — сказала моя жена, — пожалуйста, поужинай с нами сегодня вечером. Мне бы тоже хотелось познакомиться с твоей женой».

«Увы, моя жена умерла много лет назад», — сказал он ей.

«Тогда приводите с собой свою прекрасную дочь».

«Горго? В дом претора? Она недостойна...»

«Чепуха. Я бы с удовольствием познакомился с ней поближе».

«Тогда, чтобы угодить вам, моя госпожа...»

«Великолепно!» Джулия могла работать с людьми как политик, когда хотела.

Мы попрощались со священником и направились обратно к вилле. «Похоже, в Кампании наступят оживлённые времена», — заметил я.

Джулия ткнула меня веером. «Не стоило его провоцировать. Он же священник, в конце концов».

«Просто Аполлона», – сказал я. Возможно, стоит пояснить, что Аполлон, хотя и почитался в Риме, в те времена не пользовался высоким уважением как божество. Его привез в Рим из Греции наш последний царь, Тарквиний Гордый. Четыре с половиной века проживания там не сделали его римлянином, и люди по-прежнему считали его греческим приезжим. Лишь в последние годы Первый Гражданин возвёл его в ранг государственного бога и построил ему великолепный храм на Палатине. Он сделал это потому, что древний храм Аполлона находится на мысе, возвышающемся над Акциумом, и он приписывает Аполлону свою неожиданную победу в морском сражении против флота Антония и Клеопатры. Лично я думаю, что он приписывает заслуги Аполлону, чтобы Марк Агриппа, который фактически выиграл для него битву, не получил слишком многого.

Территория и сады были настолько великолепны, что я не думал, что дом сможет с ними сравниться, но я ошибался. Управляющий провёл нас через комнату за комнатой, каждая из которых поражала своей роскошью. В каждой комнате стены и потолки были украшены изысканными фресками, расписанными мифологическими сюжетами с высочайшей степенью мастерства. Мы узнали, что их обновляли каждый год, вместе со штукатуркой, потому что Хорталус не выносил выцветших красок. Полы были покрыты мозаикой, каждая комната была посвящена определённому божеству и носила его имя. Поскольку комнат было так много, среди них были изображены боги, о которых я никогда не слышал.

Библиотека представляла собой не одну комнату, а целый ряд комнат, каждая из которых была забита книгами, хранившимися на стеллажах из душистого кедра. Одна комната была полностью посвящена Гомеру и комментариям к нему, другая – греческим драматургам, третья – философам.

В его винных погребах хранились амфоры с вином со всех уголков света, огромные кувшины, казалось, простирались в бесконечность. Старику Хорталусу требовалось много вина, потому что он не только устраивал роскошные приёмы, но и поливал им деревья в своём оливковом саду, полагая, что благодаря такому особому уходу они дают превосходные плоды и масло.

Но даже эти чудеса меркли перед нами, когда мы увидели бани. Даже лучшие общественные бани Рима не были столь великолепны и обширны. По большим бассейнам можно было бы плыть на триреме. Горячие ванны питались водой из знаменитых термальных источников Бай по многокилометровым подземным акведукам, проложенным с огромными затратами. Вода не только была целебной, но и великолепный воздух не был омрачен дымом от сжигания древесины, витающим над обычными горячими ваннами. Мрамор был единственным камнем, использованным в этих банях, если не считать драгоценных камней и кораллов, которыми было украшено дно бассейнов. И все они были окружены множеством великолепных статуй, которые Гортал так целеустремленно собирал.

Это было не самое роскошное жилище, которое я когда-либо видел. В конце концов, я месяцами жил во дворце Птолемея в Александрии. Но для частного дома оно было довольно комфортным. Лукулл, Филипп и ещё несколько человек владели ещё более роскошными поместьями, но Квинт Гортензий Гортал владел ещё несколькими подобными. И это был человек, который по собственному желанию никогда не принимал должности пропретора или проконсула, и поэтому ему никогда не приходилось грабить провинции. Это лишь показывает, чего можно добиться, занимаясь юридической практикой.

«Я просто знаю, что мне здесь понравится!» — воскликнула Джулия, когда экскурсия закончилась.

Я сомневался во всём этом. «Понимаешь, дорогая, это плоды многолетней коварной политической коррупции и взяточничества — я мог бы продолжать часами. У меня такое чувство, что без колоссальных доходов Хорталуса содержание этого заведения может оказаться довольно дорогим».

«Чепуха. Просто оставайся с Цезарем, и у нас никогда не будет проблем с деньгами». Она сказала это с полной категоричностью, как и большинство своих высказываний.

Позже тем же вечером я обсудил те же опасения с Гермесом.

«Продайте часть скульптур, — посоветовал он. — Цена одной-двух из них позволила бы этому месту работать долгие годы».

«Это мысль», — признался я, — «хотя мне бы не хотелось их потерять. Оригиналы Праксителя!»

«Тогда вино. Даже ты не сможешь выпить столько. Даже если доживёшь до ста лет».

«Еще хуже!» — простонал я.

2

Я провёл свои первые выездные заседания в Кумах, городе, где никогда раньше не бывал. Кумы считаются старейшей греческой колонией в Италии, которой, возможно, уже тысяча лет. Когда-то они были столицей Кампании, но это было давно. Как известно всему миру, здесь жила Кумская Сивилла, потомственная прорицательница Аполлона и, после Дельфийской, самая почитаемая из сивилл. В Кумах всегда много людей со всего света, приезжающих за её советом, и поэтому, как претору иностранцев, мне там было чем заняться.

Помимо иноземцев, местных греков, римлян и кампанцев, другой крупной группой населения были самниты. Этот народ, говоривший на оскском диалекте, долгие годы был верным союзником Рима. Но на памяти живущих они были нашими непримиримыми врагами, борющимися за контроль над центральной и южной Италией. В молодости мой отец слово «самнит» использовалось как синоним слова «гладиатор», поскольку большинство наших военнопленных-самнитов были направлены на эту увлекательную, хотя и довольно сложную, профессию.

Пока Юлия и её дамы осматривали достопримечательности города, я и мои слуги вершили суд. Базилика была прекрасной, внушительным сооружением, построенным после того, как Кумы стали римской колонией. Хотя она и не была столь величественной, как огромная новая базилика Эмилия в Риме, недавно перестроенная одним из членов семьи Эмилиев (конечно, на деньги Цезаря), она обладала прекрасными пропорциями и изысканным убранством.

Поскольку погода была великолепной, на ступенях базилики был установлен помост, затенённый изысканным навесом и обращенный к городскому форуму. Когда я прибыл, сопровождаемый ликторами и окружённый моими помощниками, суета и гомон форума стихли, бездельники поднялись на ноги (за исключением нескольких увечных нищих), и все обратились к помосту в знак уважения. Я воспринял это как добрый знак. Это означало, что люди здесь довольны, хотя хмурые взгляды и грубые звуки были нормой, когда же это было не так.

И почему бы им не быть довольными? Они были полноправными членами величайшей империи, какую когда-либо видел мир, пользовались всеми её преимуществами, не ввязываясь в политические распри столицы; а римское правосудие всегда было шагом вперёд по сравнению с любой системой, существовавшей ранее.

Человек в полосатой мантии, держащий в руках посох авгура с горбатым навершием, торжественно провозгласил, что предзнаменования благоприятны для официального дела. Жрец совершил необходимое жертвоприношение, и мы были готовы продолжить.

Мой молодой родственник по имени Марк Цецилий Метелл вышел вперёд и провозгласил: «Кумцы, внемлите! От имени Сената и народа Рима достопочтенный претор Перегрин Деций Цецилий Метелл Младший прибыл из Рима, чтобы выслушать ваши дела, касающиеся иностранцев, и вынести решение. Да здравствует Сенат и народ Рима!» Толпа горячо ответила на приветствие. У Марка был прекрасный, искусный ораторский голос. В то время ему было около восемнадцати лет, он только начинал свою общественную карьеру и вскоре должен был стать военным трибуном.

К нам на возвышении присоединилась толпа местных чиновников. Как и во многих итальянских городах, Кумы управлялись ежегодно избираемыми дуумвирами: двумя местными магнатами, которые пристально следили друг за другом, каждый из которых следил за тем, чтобы его коллега не воровал больше него. Менее важные должности – три претора, пара эдилов и так далее – занимали в основном те, кто сам был дуумвиратом и занимал эту должность по очереди. Все эти люди были представителями трёх или четырёх знатных семей, считавших занятие должностей наследственной привилегией. То же самое можно сказать и о римском Сенате, только там состав семей был несколько шире.

«Достаточно ли у нас всадников , чтобы сформировать жюри? Нужно ли нам это?» — спросил я дуумвира.

«Легко», — ответил он. «Это не Рим. У нас редко бывает больше двадцати-тридцати присяжных».

Римские присяжные часто насчитывали сотни человек. Даже самым богатым людям было трудно подкупить такое количество. Впрочем, некоторые не пытались, и успешно.

«В любом случае, это плохой закон, — сказал я. — Любой свободный гражданин должен иметь право быть присяжным».

«Это приведёт к анархии!» — возмущённо заявил один из чиновников. «Только состоятельные люди имеют право выносить судебные решения». Остальные издали одобрительные звуки. Конечно же , все они были всадниками .

«Раньше мы говорили, что в легионах могут служить только состоятельные люди», — заметил я. «Кто из вас когда-нибудь брал копьё на плечо?» Они ощетинились, и Гермес слегка подтолкнул меня. Я начал с неудачи. «Ну, так что же, с чего начать?»

Большинство дел в то утро касалось исков против иностранных бизнесменов. По закону такие люди должны были иметь партнёра-гражданина. Обычно именно этот партнёр или его адвокат выступал от имени иностранца. За исключением редких вопросов, я практически не участвовал в процессе, а лишь слушал. Я сам не был юристом, но в моей команде было несколько юристов, которые могли предоставить мне необходимые прецеденты.

Быстрое правосудие – лучшее правосудие, и к полудню я почти полностью расправился с делами. Последним пунктом было единственное уголовное дело дня: греческий моряк обвинялся в убийстве гражданина в драке в таверне. Мужчина, которого привели ко мне в цепях, был грозным типом: его смуглая кожа почти не побледнела за месяцы, проведенные в городской тюрьме.

«Имя?» — потребовал я.

«Парменион», — сказал он.

«Вы бы предпочли, чтобы вас судили на греческом?» — спросил я его на этом языке.

Он, казалось, был удивлён таким вниманием. «Я бы так и сделал».

Один из моих ликторов ударил его по спине фасциями. «Еще бы, сэр!» — рявкнул он.

«Я бы с удовольствием, сэр. Это очень мило с вашей стороны, сэр».

«У вас есть адвокат?»

«Даже не друг, сэр».

«Тогда вы будете говорить от своего имени?»

«Хорошо, сэр».

«Очень хорошо. Ликтор, вызывайте свидетелей».

Полтора десятка мужчин, выглядевших как профессиональные бездельники, выступили вперёд, и все они рассказали примерно одну и ту же историю. В один прекрасный день они пировали в одном и том же таверне, когда между этим иностранным моряком и гражданином вспыхнула ссора. Кулаки летали, а мебель летала, и гражданин оказался мёртвым на полу, получив удар в голову тяжёлым трёхногим табуретом.

«Что вы можете сказать в свое оправдание?» — спросил я подсудимого.

«Не так уж много, претор. Мы играли в бабки, и я выиграл большую часть его денег. В последний раз он сказал, что я бросил Собачку, хотя все видели, что я бросил Венеру. Я назвал его лжецом, а он обозвал меня гречанкой, которая трахает мальчиков. Мы подрались. Я не собирался его убивать, но и не хотел, чтобы он убил меня. К тому же, мы оба были пьяны».

«Восхитительно лаконично», — сказал я ему. «Хотел бы я, чтобы все наши адвокаты ценили краткость. Вот моё решение. Тот факт, что вы были пьяны, не имеет никакого значения. Самостоятельная недееспособность не является оправданием. Вы убили гражданина, но не устроили засаду и не запаслись оружием заранее, и эти факты говорят в вашу пользу. Кроме того, вы не тратили время суда на пустые оправдания и не заставили нас всех опоздать на обед и в баню.

«Поэтому я не приговорю тебя ни к кресту, ни к арене. Я объявляю это убийство смертью по несчастью в обычной драке. За пролитие крови, не говоря уже о мозгах, гражданина и нарушение общественного порядка приговариваю тебя к пяти годам рабства, хозяином твоим будет город Кумы. Возможно, пять лет чистки местных канализаций и желобов приведут тебя к более трезвой, вдумчивой жизни».

Облегчение, охватившее этого человека, было почти ощутимым. Толпа разразилась аплодисментами и объявила это безупречным примером римского правосудия в его лучшем проявлении. По правде говоря, убийство не считалось особо тяжким преступлением, если только не было замешано в этом яде или магии, а убийство в честной схватке едва ли можно было считать убийством. К несчастью для этого человека, убитый был гражданином, а он – нет. Несомненно, он уже замышлял побег.

Я объявил заседание суда закрытым и предвкушал приятный вечер, полный еды, купания и общения, когда заметил среди зрителей примечательного мужчину, на лице которого теперь отражалось разочарование. Он был очень высокого роста, со смуглым, хищным лицом и густой, квадратной чёрной бородой. Он был одет в длинную мантию из великолепной ткани, расшитую золотыми нитями. Я послал ликтора вызвать его.

Он подошёл, улыбаясь. «Претор, ваше внимание делает мне честь». Он взглянул на местных чиновников, которые, высоко задрав носы, делали вид, что не замечают его, и с иронией добавил: «Больше почестей, чем я, по мнению некоторых, заслуживаю».

«Всё в порядке. У меня здесь власть, поэтому я могу делать всё, что захочу. Ты, я полагаю, Гето Нумидиец?»

«Я — это он».

«Я недавно встречался с вашим сыном. Сходство нетрудно заметить. Вы часто бываете в суде?»

«При любой возможности. Мне нравится первым взглянуть на тех, кто приговорён к рабству. Если бы вы не отдали этого человека городу, я бы сделал ставку на него».

«Я бы подумал, что в последнее время ваши дела идут на спад, учитывая наплыв галльских пленников в Италию».

«Большинство из них неквалифицированные и годятся только для сельскохозяйственных работ. Я покупаю ради качества, а не количества. А опытные моряки пользуются большим спросом».

«Как капитан мог помешать рабу-матросу сбежать?» — спросил я его.

«Куда такому человеку идти? Море – это римское озеро. Плыть за Геркулесовы столпы или к восточной оконечности Понта Эвксинского – значит жить среди дикарей. Нет, он останется на своём корабле и последует своему призванию. В конце концов, работа будет той же, еда – той же, опасности и послушание капитану – теми же, что и на свободе. Только плата будет другой, да и какой здравомыслящий человек променяет жизнь в цивилизации на жизнь среди варваров за горсть динариев?»

«Если так выразиться, то это имеет смысл», — признал я. Потом вспомнил, зачем его вызвал. «Гаэто, я понимаю, что это не входит в мои официальные полномочия, но я опасаюсь, что ваш сын может попасть в беду».

Мужчина нахмурился, и на его могучем лице появилось грозное выражение. «Беда, как же так? Если он тебя чем-то оскорбил, я его немедленно выпорю».

«Ничего подобного, — заверил я его. — Но, похоже, между мальчиком и дочерью жреца Аполлона в поместье, которое я унаследовал и где сейчас живу, что-то происходит».

Хмурое выражение лица сменилось улыбкой. «Беззаботные, обеспеченные молодые люди ухаживают за красивыми девушками. Что может быть естественнее?»

«Естественность тут ни при чём. Вы здесь иностранец, а жители этого района – граждане, даже греки и самниты. Священник – аристократ древнего рода, а ваша профессия, скажем так, не в почёте. Ваш сын может стать объектом возмущения. Люди вспомнят старые истории о Югурте и Нумидийской войне, и, не успеешь оглянуться, как толпа местных пьяниц подожжёт ваш дом и забьёт вас камнями, когда вы выбежите оттуда в горящей одежде. Это будет очень жаль, потому что, будучи человеком, обладающим властью, я уполномочен призвать солдат для подавления гражданских беспорядков, и я действительно так и сделаю, и тогда меня все возненавидят, а моя семья будет очень недовольна тем, что я оттолкнул от себя целую кучу избирателей». Последнее предложение я произнес на одном дыхании, отдавая дань своему ораторскому мастерству.

Его улыбка стала мрачной. «Понятно. Я поговорю об этом с сыном». Затем он просветлел. «Через три дня Байя устроит банкет в твою честь. Я буду там».

«Я с нетерпением этого жду».

«Я думаю, вы найдете это поучительным опытом».

И с этим загадочным высказыванием он с достоинством удалился.

Думаю, могу без всяких сомнений сказать, что Байи – самое красивое место в Италии. Они расположены в маленькой, подобной драгоценному камню, бухте примерно в восьми милях от Кум и примерно на таком же расстоянии от моего нового (и, как я надеялся, вскоре постоянного) места жительства. Они входили в состав Кумской империи, когда этот город был независимым, и служили его портом. Благодаря своему великолепному расположению, благотворному климату и термальным источникам, Байи на протяжении веков были излюбленным местом для строительства вилл знати и богатых людей, а римляне – излюбленным курортом в жаркие месяцы.

Кроме того, его репутация города, славящегося роскошью и безнравственностью, была легендарной, и именно это меня и привлекало. После разрушения Сибариса Байи стали безраздельно властвовать как пристанище распутников, повес и сластолюбцев. Скандальная жизнь здесь кипит день и ночь благодаря чуду, неизвестному в Риме, – эффективному уличному освещению. Лампы, светильники и факелы поддерживаются в тёмное время суток бригадой усердных государственных рабов. Катон, увидев Байи в таком освещении, был возмущен. «Люди должны спать по ночам!» – воскликнул он.

Трудно представить себе город, более непохожий на Рим. Его улицы широкие и никогда не крутые. Чтобы население не страдало от палящего солнца, все улицы и площади укрыты навесами из дорогих тканей. Сами улицы вымощены разноцветной плиткой, которую подметает и чистит другая бригада рабов. Все улицы уставлены ящиками для рассады и гигантскими вазами, высеченными из туфа, в которых в невероятном изобилии растут цветы и благоухающие кустарники, так что воздух всегда благоухает, независимо от того, откуда дует ветер. Перед просторными портиками растут прекрасные деревья. По всему городу разбросано множество крошечных парков и садов, где экзотические певчие птицы поют в клетках, подвешенных к деревьям. Если же птицы утомляют слух, в каждом парке есть своя группа музыкантов и певцов, также принадлежащая городу.

О лодочных вечеринках в Байях ходят легенды, и причалы залива усеяны прогулочными судами: от небольших гондол, рассчитанных на четырёх-пятерых пьяниц, до крытых барж, вмещающих несколько сотен гостей. Для действительно роскошных мероприятий множество таких барж можно было сцепить в центре залива, пригласив на борт всё свободное население города и достаточное количество рабов для развлечения гостей.

В Байях нет нищей черни, как в Риме. Большая часть постоянного населения — всадники, и даже лавочники пользуются лишь немного более низкой оценкой имущества. Даже рабы — предмет зависти рабов в других частях Италии. Даже дворники живут в бараках, гораздо более роскошных, чем жилища свободных римских бедняков.

Последние слова Катона о Байях были характерны: «Какая трата прекрасных сельскохозяйственных угодий». Одного этого было достаточно, чтобы я влюбился в это место.

Делегация, приветствовавшая нас, когда мы были всего в миле от города, была украшена белоснежными тогами, цветочными венками и символами многочисленных чинов и жрецов. Изображения богов несли на носилках, музыканты дудели в духовые инструменты, а храмовые рабы в белых туниках размахивали изящными золотыми кадилами на цепях, наполняя воздух благоухающим дымом. Городской хор (старинный греческий гимн) пел приветственные песни.

«Неплохо для человека, который так и не покорил ни одного варварского народа», — с некоторым удовлетворением заметил я. «Интересно, со всеми преторами так обращаются или только с теми, кто женат на цезаре?»

«Я уверена, что твое собственное достоинство весьма впечатляет, дорогая», — сказала Джулия.

Нас несли в её изысканных носилках, теперь довольно тесноватых, потому что Цирцея и Антония сплели за нами пару благоухающих подушек. Я хотел поехать верхом, но Юлия наложила на это запрет. В тоге практически невозможно ездить верхом, и Юлия заявила, что я должен въехать в город в своей тоге- претексте с пурпурной каймой. Римлянин старого образца пошёл бы пешком, но моё уважение к традициям имело пределы.

«Благородный претор, — воскликнул руководитель этой делегации, — все Байи приветствуют вас! Я Луций Луциллий Норбан, дуумвир Бая и глава гильдии виноделов».

«А я, — сказал стоявший рядом с ним человек, — Маниус Сильва, дуумвир Бай и глава гильдии парфюмеров».

В порядке старшинства были представлены остальные: чиновники и жрецы, высокие иностранные гости, среди которых было несколько принцев, отдыхающий парфянский посол и свергнутый царь какой-то страны, находящейся неподалёку от Индии.

«А теперь, претор, — сказал Норбан, — позвольте нам провести вас в город способом, подобающим вашему сану».

После этого меня отвели к другим носилкам, на этот раз открытым и обставленным курульным креслом, пышно задрапированным леопардовой шкурой. Десять дюжих, светловолосых галлов подняли его на плечи, и в таком виде меня понесли в город, а прекрасные юные девушки осыпали меня цветами. Как жаль, подумал я, что такая должность занимает всего один год.

Дорога в Байи, как и в большинство итальянских муниципалитетов, была усеяна гробницами, и сразу за городскими воротами мы остановились у самой внушительной из них — огромного мраморного изваяния, которое, казалось, было поставлено поверх гораздо более древнего и простого сооружения.

«Это, — объявил Норбанус, — могила Байоса, кормчего корабля Одиссея. Когда скитания этого гневного человека закончились, Байос поселился здесь и основал наш город».

Куда бы я ни пошёл, каждый город называет своим основателем ветерана Троянской войны. Мне даже ехать никуда не нужно, ведь Рим утверждает то же самое. Несомненно, этому есть какая-то причина, но я не могу её понять.

От гробницы наша небольшая процессия прошла через ворота, представлявшие собой всего лишь декоративную арку, поскольку этот город никогда не предназначался для обороны, и вступила в сам город, где меня осыпали таким количеством цветов, что хватило бы, чтобы утолить жажду торжествующего полководца. Каким-то образом я не позволил этим мыслям ударить мне в голову. Я видел, что этим людям нет никакого дела до очередного римского чиновника, приехавшего с визитом. Я был лишь ещё одним поводом для вечеринки. Что ж, меня это вполне устраивало. Я любил вечеринки не меньше других. Может быть, даже больше, чем кто-либо другой.

Мы прошли через город к заливу, и там меня перенесли на мост, проложенный поверх ряда лодок; и это был не простой лодочный мост, какой использовали легионы для переправы через реки и проливы, а сложная конструкция, расписанная и позолоченная, с дорожным полотном, покрытым дерном, с перилами, украшенными статуями Тритона, Нереид и других сказочных морских божеств, и накрытыми неизбежным тентом, чтобы никто не обгорел на солнце по пути на празднество.

Банкет состоялся на одном из тех искусственных островов, о которых я упоминал ранее. Он состоял из центральной баржи, по размеру которой можно было гонять на колесницах, окруженной двухэтажными баржами, так что все это было окружено галереей и увенчано огромным навесом, поддерживаемым шестами, вдвое превосходящими высоту корабельных мачт и окрашенными в невероятный пурпурный цвет.

«Не может быть, чтобы в мире было столько пурпурной краски», — пробормотал я. Эта краска — самое дорогое вещество, известное человеку. Фиолетовая кайма моей тоги претексты стоила столько, что хватило бы на целую ферму с прислугой. Меня чуть не хватил удар, когда мне принесли счёт. Ну что ж, расходы на содержание офиса как раз и предназначены для того, чтобы отпугивать сброд.

Глашатай громовым голосом объявил о нашем прибытии, перечислив имена самых знатных членов моей группы. Затем мы познакомились со всеми местными вельможами, большинство из которых были богатыми всадниками, такими как дуумвиры. В основном это были главы различных гильдий и синдикатов. Я быстро понял, что мало кто из них занимался непосредственным производством своей продукции. Скорее, они были импортёрами, дистрибьюторами и спекулянтами товарами, в основном дорогими предметами роскоши, но также и такими основными продуктами, как вино, зерно, масло и гарум.

Мужчины в большинстве своём соблюдали законы, регулирующие роскошь, и их одежда, хотя и была самого высокого качества, состояла из обычной белой туники и тоги, а в качестве украшений – лишь нескольких золотых колец. Однако их жёны резко контрастировали с ними. Каждая стремилась превзойти другую показной роскошью или шокирующей нескромностью. Все были украшены драгоценными камнями и жемчугом; их волосы были уложены в высокие, сложные прически, украшены ещё большим количеством драгоценных камней и жемчуга и посыпаны золотой пылью. А ещё были платья.

В Риме печально известный, почти прозрачный, коанский платок носили лишь некоторые богатые и скандальные женщины, но только на частных вечеринках, где собирались представители высшего общества. Здесь, в Байях, женщины носили его на публичных банкетах. Его часто запрещали цензоры, которым, похоже, не удалось произвести впечатление на женщин Байев.

«Это шокирует!» — сдавленным голосом сказала Джулия, когда женщины выстроились в очередь, чтобы им представили.

«С каждой минутой мне это место начинает нравиться все больше», — сказал я ей.

«Вы бы это сделали».

«Смотрите», — сказала я. «Вон женщина в платье, сквозь которое ничего не видно». Я кивнула в сторону высокой дамы с огненными волосами в платье поразительного изумрудно-зелёного цвета.

«Это платье из чистого шёлка!» — прошипела Джулия. «Она просто хочет показать, что может себе такое позволить. Кто может позволить себе чистый шёлк? Я видела такое платье только при дворе Птолемея».

Мы разговаривали приглушённым тоном, как принято в таких случаях, улыбаясь и кивая. У жены и дочери Катилины были собственные шёлковые платья, но мне не хотелось привлекать внимание Хулии к моим отношениям с ней.

Первой была представлена жена Норбана, некая Рутилия, в потрясающем парике, сделанном целиком из тонкой золотой проволоки. Её плотно сложенное платье из бледно-шафранового коанского полотна подчеркивало её более чем пышное тело, а косметика не ограничивалась шеей.

«Вы почтили нас своим присутствием, — сказала Рутилия. — Вы оба непременно должны быть нашими гостями на небольшом вечернем представлении, которое мы с Норбанусом устроим через неделю».

«Это будет для нас честью», — ответила Джулия. «Это особый случай?»

«Конечно. Это в честь вашего прибытия. Обещаю, что там будет всё самое модное общество Байи, без всей этой…» — она махнула позолоченными ногтями в сторону сверкающей толпы, — «вульгарной толпы».

«Ну», сказал я, «мы ведь не хотим, чтобы слишком много миллионеров наступали нам на пятки, не так ли?» Джулия ткнула меня локтем в бок.

«Мы будем с нетерпением ждать этого события», — заверила ее Джулия.

«Замечательно». Она просияла. «Ну, не буду же я вас монополизировать. Столько скучных людей, а?» Она слегка поклонилась и пошла прочь, очаровательно покачиваясь и покачиваясь.

Итак, мы прошли через очередь приветствий. Последней шла высокая рыжеволосая дама в изумрудном шёлковом платье. Видимо, она сочла экстравагантный наряд достаточно эффектным, поскольку золото, драгоценности и жемчуг на ней были довольно сдержанными.

«А вы бы тоже так поступили?» — спросил я.

«Иокаста, претор, — сказала она, — жена Гетона Нумидийского». У неё был хриплый голос, очень приятный для слуха.

«Тогда вы, должно быть, мать того очаровательного молодого человека, которого мы встретили, Гелона. Он делает вам честь». Видимо, Джулия не нашла свой голос или, возможно, другие качества такими же приятными, как я.

«Я бы хотел заявить на него права, но Гелон — сын старшей жены Гаэто, Риамо. Она никогда не покидала Нумидию и правит там домом».

«А ваш муж здесь?» — спросила Джулия, оглядывая толпу. «Мой муж с ним встречался, но я не имела удовольствия».

«О, он, конечно, здесь», — сказала женщина, улыбаясь. «В Байях очень мало собраний, на которые не приглашают Гаэто».

«Как...» Джулия подыскивала слово, что было для нее редкостью, «как просветленно».

А затем нас повели навстречу приветствовать ещё одну группу знатных особ, после чего настало время начать собственно банкет. Нас провели к пустому ложу на возвышении, где за длинным столом возлежали на кушетках вельможи округа. Другие столы и ложи тянулись длинными рядами по всей длине огромной центральной баржи, и вскоре официанты начали подавать первые блюда.

По традиции, сначала подали яйца, приготовленные всевозможными способами, в том числе из яиц птиц, о которых я никогда не слышал. Поскольку это был прибрежный город, да ещё и банкет проходил на воде, самой обильной и изысканной частью пиршества, как и следовало ожидать, стали рыбные блюда. Здесь было множество разнообразных моллюсков, а также рыбы с плавниками и великолепные блюда из миног, угрей, осьминогов, кальмаров, дельфинов и даже китового мяса на вертеле. Всё это сопровождалось великолепными винами, и вскоре праздник превратился в настоящее веселье.

Разговор был лёгким и фривольным, что было обычным делом. В конце концов, это была не кучка сухих старых философов, спорящих о достоинствах гармонических теорий Пифагора. Но во всех этих разговорах было что-то странное, и в конце концов я понял, что именно.

«Юлия, — сказал я тихо, — ты понимаешь, что никто ни разу не упомянул Юлия Цезаря? Или Помпея, или вечную борьбу популяров с оптиматами !»

«Странно, не правда ли?» — сказала она. «Этих людей не интересует сенаторская политика. Они оценивают свой статус по богатству, а не по происхождению. Они соревнуются, хвастаясь и развлекая своих коллег, а не заискивая перед массами».

«Я нахожу это огромным облегчением. В Риме я всегда оказываюсь разваленным рядом с каким-нибудь старым патрицием, который считает себя лучше меня, потому что его предки поселились в Риме на пятьдесят лет раньше моих, около тысячи лет назад».

«Ну, — сказала Джулия, — в Риме вы точно не увидите таких, как они , за одним столом с городской элитой». Она кивнула в сторону конца нашего стола, где Гаэто и его жена с огненными волосами возлежали между судоходным подрядчиком и жрецом Марса, со своими жёнами, и все они ладили так же дружно, как и прирождённые пэры.

«Ты проявляешь свой аристократический снобизм, дорогая», — упрекнула я ее.

«Но этот человек — работорговец!» — запротестовала она.

«Твой дядя Юлий только что превратил в рабов целую нацию».

«Завоевание — дело почётное, — отмечала она, — а унижение — цена неповиновения Риму. Это не то же самое, что зарабатывать на жизнь, покупая и продавая людей».

Вот, конечно, и всё: купля-продажа. Просто перебить стаю варваров и продать выживших – это совсем не одно и то же. Патрициям не полагалось заниматься торговлей. Интересно, что бы она подумала, если бы увидела, как дядя Юлий продаёт с аукциона тысячи пленников за раз, ловко взвинчивая цену. Работорговцы следовали за легионами, как стервятники, и Цезарь прекрасно знал, что с них можно получить. Полагаю, Юлия считала, что продавать их – это нормально, ведь он их, по сути, не покупал.

Официанты принесли фирменное блюдо региона: рыбное рагу с большим количеством моллюсков в пикантном бульоне с ароматным шафраном. Это одно из моих любимых блюд, и я совершенно забыл о работорговцах и Цезаре, уплетая гребешки и устрицы, разгрызая клешни крабов и время от времени макая хлеб в бульон.

«Вижу, мы нашли твою слабость», — сказала женщина по имени Кадрилья. Она была женой дуумвира Маниуса Сильвы. Она была невысокой, смуглой, и её платье из коанской ткани лежало на ней, словно тень. На голове у неё была серебряная диадема, украшенная чёрным жемчугом. Её лисье личико было обаятельно язвительным.

«Держи меня в запасе, — сказал я ей, — и я буду судить тебя только благосклонно. Должно быть, это то, что едят боги в свои лучшие дни».

«Мой муж преувеличивает, — заверила её Джулия. — Как бы он ни любил вкусно поесть, в своих общественных обязанностях он до скуки консервативен. Хотела бы я сказать то же самое о его внерабочих занятиях».

Пока эти женщины обсуждали мои недостатки, я позволил своему взгляду бродить по толпе. Все казались необычайно счастливыми, кроме тех, кто был слишком пьян, чтобы что-либо чувствовать. В истинно байской традиции, были специально обученные рабы, которые должны были отнести их на носилки, прежде чем случится что-то неприятное. Я видел, как мой вольноотпущенник, Гермес, борется на руках с мужчиной, которого по короткой двухполосой тунике и маленькому пучку на голове я принял за возничего, в окружении привлекательных молодых женщин. Гермес был силён, но у мужчин, годами управлявших квадригой, руки и ноги словно из железа. Гермес проиграл и состязание, и пари, но, похоже, поражение его мало заботило. Он блаженно улыбался, пока девушка рядом с ним, с волосами, выкрашенными в поразительный фиолетовый цвет, массировала его больную руку.

Неподалёку от нас Цирцея и Антония расположились по обе стороны от молодого Гелона. Юноша, казалось, уже привык к такому женскому вниманию и развлекал их чем-то, от чего они покатывались с неумеренным смехом. Я огляделся, но Горго, дочери жреца, не увидел. Сам жрец сидел за нашим столом, но выглядел не таким весёлым, как остальные, возможно, потому, что делил стол с Гето.

К позднему вечеру компания начала расходиться. Она могла бы продолжаться всю ночь, если бы с моря не поднялся сильный ветер, и лодочники не посоветовали разобрать огромный плот и отбуксировать его на берег. Перед уходом я встал и обратился к общине.

«Жители Бай, наконец-то я нашёл единственное место в Италии, где люди действительно умеют жить!» Это вызвало бурные аплодисменты и одобрительные возгласы. «Теперь, когда я увидел Байи, мне, пожалуй, даже не придётся ехать в Помпеи и Путеолы. Какой в этом смысл?» Толпа взревела от одобрения. «На самом деле, я, пожалуй, поселюсь здесь навсегда!» Последовали бурные аплодисменты и клятвы.

На этой ноте ветер усилился, и все поспешили сойти на берег. Наши носилки перенесли с берега по мостику, и мы забрались внутрь. Я был сыт всеми деликатесами, которые взял с собой, и голова у меня лишь слегка кружилась от вина. Мост покачивался на нарастающих волнах, но качка утихла, когда носильщики вытащили нас на берег.

«Мне придется раздобыть одно из этих платьев из ткани Коан», — сказала Цирцея.

«У меня уже есть один», — сообщила ей Антония. «Я бы надела его сегодня вечером, если бы знала, что это модно».

«Не в моей партии, ты бы не стал», — сказала Джулия. «Достоинство претора должно быть сохранено, и было бы некрасиво, если бы женщины в его свите одевались как затибрийские проститутки». Она сделала вид, что не замечает их смеха. «Полагаю, в прозрачных платьях есть что-то особенное. Откуда бы мы узнали, что Рутилия, жена Норбана, золотит соски, или что у Кадриллы, жены Сильвы, пупок растянут в три раза, чтобы вместить этот огромный сапфир?»

«Как она это сделала? Интересно», — размышляла Цирцея.

«Начала с маленького сапфира размером с пупок, — сказала Антония, — а затем заменила его на более крупный, а затем еще на более крупный, пока не смогла вместить этот камень».

«У наложницы торговца мрамором скифские татуировки по всем бедрам и ягодицам», — заметила Цирцея.

«Они были фракийскими, а не скифскими, — сказал я ей. — Я уже видел эти узоры раньше».

«Понимаю, чему ты уделяла внимание весь вечер», — сказала Джулия. Затем она задумалась. «Странные они люди. При всём этом богатстве и блеске я ожидала, что они будут вести себя как богатые, высокомерные римские вольноотпущенники, и всякая вульгарность будет сочетаться с их показной роскошью. Но они так же учтивы и образованны, как и любой представитель высшего сословия римлян, учитывая, что многие из них — торговцы».

«Хотя бы и полегче с серьёзностью», — сказала Антония. «И это меня вполне устраивает. Я предпочту легкомыслие серьёзным политическим разговорам в любой день. И даже в любой вечер».

Я размышлял над словами Гаэто, сказанными мне. Он сказал, что банкет может показаться мне «поучительным». Имелось ли в виду это социальное выравнивание? Конечно, я никогда не ожидал увидеть работорговца за почётным столом на банкете в Риме. Или где-либо ещё.

3

Следующие несколько дней я путешествовал по городам округа, принимал гостей, меня чествовали и развлекали, и в целом я наслаждался жизнью.

Однажды я отправился в прекрасный городок Помпеи. Впрочем, все города этого района прекрасны. Помпеи продемонстрировали своё главное украшение, устроив мне дневную прогулку в амфитеатре. Это великолепное сооружение построено из камня, используя естественную впадину в земле. Впадина была улучшена путём раскопок, образовав идеальный овал, обрамлённый каменными скамьями. Внешняя, надземная стена представляет собой замкнутый круг изящных арок, украшенных изящной резьбой. Вход в это внушительное сооружение осуществляется по двойной лестнице, пристроенной к внешней стене, а затем по одной из внутренних лестниц, спускающихся между скамьями.

Это умное здание вмещает не менее двадцати тысяч человек.

Это не так уж много по сравнению с римским цирком «Большой цирк», вмещающим сто тысяч зрителей, но для города размером с Помпеи, где свободного населения недостаточно, чтобы заполнить половину этого количества мест, это огромная цифра. Во время фестиваля люди со всех окрестностей и близлежащих городов съезжаются в Помпеи, чтобы посмотреть представления.

В тот день нас развлекли гладиаторы из местной школы. Поскольку это был не мунера, бои проходили не до смерти, а только до первой крови или до решения судей. Мы расположились в ложе редактора , наблюдая, как они шествовали в своих роскошных нарядах: цветные плюмажи развевались на шлемах, солнце играло на начищенных доспехах, клинки и наконечники копий сверкали.

Кампания – родина этого опасного вида спорта. Погребальные бои невероятно популярны в Риме, но в Кампании они представляют собой настоящий культ. Эти воины были такими же искусными и умелыми, как и все, кого я когда-либо видел, бесстрашными и неутомимыми, сражаясь парами, сопоставляя воина одного стиля с воином другого, вооруженным совершенно разным оружием: большой щит против малого щита; меч и щит против сети и трезубца; копье против меча; изогнутый меч против прямого; даже воин, сражавшийся с мечом в каждой руке, против тяжеловооруженного воина с маленьким щитом и копьем. Две команды всадников метали друг в друга дротики.

Мы с Гермесом и другими мужчинами из моей группы получили огромное удовольствие от всего этого. Джулия решила не присутствовать и запретила женщинам из нашей группы. Она сказала, что, поскольку женщинам запрещено законом посещать мунеру , нет причин ходить на эти фиктивные бои. Конечно, женщины всё равно ходили на бои, и никто их не останавливал, но Джулия в те годы была большой сторонницей приличий. (В последние годы Первый Гражданин восстановил правило, согласно которому на мунеру допускаются только взрослые мужчины . Это не добавило ему популярности. Половина удовольствия заключалась в том, чтобы видеть, как женщины приходят в восторг.)

В тот день в ложе с нами был человек в греческой одежде и бороде, и всё в нём было пропитано роскошью. Он живо интересовался боями и, казалось, хорошо разбирался в бойцах, зная каждого по имени, его стиль и количество побед. Когда воин с двумя мечами и его противник вышли, он наклонился ко мне и спросил: «Претор, кто из этих двоих тебе нравится?»

Я не мог представить, как человек, вооруженный двумя наступательными оружиями, может нормально защищаться. «Я предпочитаю копейщика. У него хорошие доспехи и щит. Он может атаковать и защищаться одновременно. Другой может только атаковать».

«Это общепринятое толкование, но в таком поединке нет ничего общепринятого». Он улыбнулся с высокомерной греческой улыбкой. «Думаю, если вы поставите на этого человека с двумя мечами, то уедете отсюда богаче, чем приехали».

«Кто бы принял такое пари?»

Грек огляделся и сказал: «Поскольку больше никто не хочет ставить, я сам поставлю на копьеносца. Тысяча сестерциев, коэффициент пять к одному».

«Пять к одному в чью пользу?» — поинтересовался Гермес.

«В преторской, конечно. Если мой человек победит, он заплатит мне тысячу. Если его, я заплачу ему пять тысяч».

«Зачем ставить пять к одному на человека, который, по вашему мнению, проиграет?» — спросил я его.

Он снова улыбнулся. «Я спортсмен. Мне нравится рисковать».

«Ну, хорошо», — сказал я, с любопытством ожидая, к чему это приведёт. «Готово».

Мы расположились, чтобы посмотреть поединок. Мужчины отдали честь и вступили в схватку под зорким взглядом тренера. Другие тренеры, вооружённые дубинками, стояли рядом, готовые разнять дерущихся, если те увлекутся и попытаются убить друг друга, что было нередким явлением среди этих отважных бойцов.

Копейщик носил кожаный рукав, покрытый металлическими пластинами, на руке, держащей оружие, и высокие поножи, пристегивавшиеся к обеим ногам. Его шлем имел широкие нащёчники с защитой горла. Для защиты тела он использовал круглый, сильно выпуклый щит. В дополнение к копью он носил за щитом прямой, тонкий меч. Этот тип воина редко встречался в Риме, но был популярен на юге.

В отличие от него, другой мужчина был практически беззащитен. На нём был лёгкий шлем и кожаные щитки с заклёпками на обоих предплечьях, и это была вся его защита. Его мечи были легионерского типа: двадцать дюймов в длину, прямые, широкие и обоюдоострые.

Они посмотрели на меня в ожидании сигнала, и по моему кивку тренер крикнул: «Начали!»

Эти двое немедленно бросились в атаку, причем человек с двумя мечами агрессивно наступал, заставляя другого отступить на несколько шагов и, как мне показалось, безрассудно подвергая себя опасности.

«Пара обоюдоострых гладиусов, — сказал грек, — это примерно восемьдесят дюймов бритвенно-острых лезвий. Это грозная вещь».

Я и сам об этом думал, но мне было интереснее посмотреть, как мой противник будет защищаться от этого копья, которое имело большую дальность. Это быстро стало очевидно. Когда копейщик делал выпад, мой боец блокировал его левым мечом, одновременно нанося удар в лицо сопернику. И так продолжалось несколько раз: каждый раз, когда копейщик атаковал, мечник использовал одно оружие для защиты, немедленно контратакуя другим.

Этого я не ожидал. Солдат использует меч для блокировки только в крайнем случае. Удар мечом о меч повреждает оба оружия. Мечи стоят дорого, и важно поддерживать свой в хорошем состоянии до конца боя. Поэтому солдаты полагаются на щиты и доспехи для защиты, оставляя меч для атаки по уязвимым местам противника. Мечи предназначены для того, чтобы резать плоть, а не дерево или металл.

Но теперь я понял: если у вас два меча, и вы не платите ни за один из них, вы можете позволить себе зазубрить их, блокируя и парируя оружие противника. К следующему бою вы получите новые мечи. К тому же, вы можете заставить противника гадать, какой меч для чего будет использован.

Оба сражались с исключительным воодушевлением и мастерством, и мы все вскакивали на ноги и кричали, словно мальчишки, впервые посещающие мунеру. Копейщик присел за щитом и пытался удерживать противника на расстоянии короткими уколами, сначала в лицо, затем в корпус и ноги. Мечник уклонялся от удара, прыгал вперёд и назад, постоянно поднимая и опуская щит противника, атакуя с разных сторон. Он надеялся утомить руку противника, держащую щит, и создать брешь, которая позволит ему атаковать незащищённый торс.

Наконец, копейщик перегнулся с уколом, и левый меч опустился, срезав железное остриё. Тотчас же копейщик отбросил бесполезное древко и выхватил из-за щита запасной меч. Но в этот момент правый меч пронзил щит и нанёс рану в плечо копейщика.

Тут же в бой вмешались люди с дубинками и разняли двух бойцов под наши крики и аплодисменты. Рана проигравшего обильно кровоточила, но это был лишь поверхностный порез, лучшая рана для гладиатора: настоящее зрелище, которое не выводит бойца из строя.

«Кажется, ты победил, претор», – сказал грек. Он сунул руку в карман и вытащил плотно набитый мешок, который протянул Гермесу. «Лучше игры не бывает. Я Диоген, импортёр духов и партнёр Мания Сильвы. Примите эти дары для вашей достопочтенной госпожи». Он потянулся за спину, и раб вложил ему в руки небольшую деревянную шкатулку. Грек открыл защёлку и поднял крышку. Внутри, обитые тонким шерстяным войлоком, находилось около двадцати изысканных стеклянных флаконов, наполненных прозрачной жидкостью – одни бесцветные, другие янтарного оттенка. «Это скромные образцы духов, которые я импортирую. Надеюсь, они ей понравятся».

Я принял подарок. «Ты щедрый человек и умеешь проигрывать, Диоген».

Он снова улыбнулся. «Я грек. Мы умеем проигрывать».

Он ушел, и когда тот ушел, Гермес сказал: «Он прибыл, уже подсчитав и упаковав свои потери. Деций Цецилий, я думаю, тебя только что подкупили».

«Нет, я только что выиграл пять тысяч сестерциев. Этот грек, может быть, думает, что подкупил меня, но он ошибается».

«Подкуплен для чего?» — поинтересовался Гермес.

«Несомненно, мы скоро узнаем», — заверил я его.

В тот вечер Джулия и другие женщины устроили вечеринку, посвященную ароматам. Они издавали восхищенные звуки над изящной кедровой шкатулкой и красивыми стеклянными флаконами, а затем открыли их и начали наносить аромат на себя, друг на друга и на своих рабынь. Каждый новый аромат вызывал бурное восторженное бормотание. Когда все ароматы были испробованы, женщины с изумлением смотрели на флаконы.

«Дециус, — сказала Джулия, — это одни из самых дорогих ароматов в мире. Эта коллекция стоит гораздо больше, чем ты выиграл в своей глупой ставке».

«Никакая ставка не будет глупой, если она выиграет», — сказал я ей. «Может быть, это тебя грек хотел подкупить».

«Эти флаконы из вавилонского стекла, лучшего качества, — сообщила Антония. — Если какой-нибудь грек захочет меня подкупить, я буду рада принять его».

«Я не уверен, что взятку дает грек», — сказал я.

«Маниус Сильва?» — спросила Джулия.

«Он и Диоген — партнёры, — сказал я. — Если бы Сильва хотел подкупить меня, то имело бы смысл прислать своего иностранного лакея и при этом сохранить свои руки чистыми».

«Я заметила», — сказала Цирцея, — «что никто не считает грека просто глупым игроком, который с щедростью раздает подарки».

Когда смех утих, Гермес просветил её: «Я расспрашивал людей. Он не просто грек, он с Крита. Всем известно, что критяне — прирождённые лжецы и обманщики. Они не смогли бы быть правдивыми даже под пыткой».

«Я никогда их не любила», — сказала Антония. У неё были на то веские причины. Её отца звали Антонием Кретиком. Но Кретик не был почётным титулом, присвоенным Сенатом. Его даровал народ в насмешку, когда он потерпел поражение от критян. По моему мнению, любой римлянин, способный на то, чтобы критяне его высекли, заслуживал чего-то похуже, чем просто смешное прозвище.

«Чему еще ты научился?» — спросила Джулия Гермеса.

«Просто он недавно вернулся из похода за товарами. Похоже, каждый год он объезжает крупные рынки: Александрию, Антиохию, Кипр, Берит и так далее. Он проводит там около полугода, а затем возвращается и проводит остаток года здесь, в Байях».

«И что ты узнал о Сильве?» — спросил я его. «Наверное, ты не просто разнюхивал о греке». Гермес был моим вольноотпущенником и клиентом. Он также считал себя моим защитником. Как и моя семья, он считал меня некомпетентным в самозащите, поэтому он настойчиво расследовал всё, что, по его мнению, могло представлять для меня угрозу, например, об этом греке с его загадочной взяткой.

«Маний Сильва — сын вольноотпущенника. Его жена происходит из знатной местной семьи, хотя ходят слухи, что она стала проституткой после того, как её отец разорился во время проскрипций Суллы».

«Я знала, что этот пупок слишком велик для приличной женщины», — сказала Цирцея.

«Что еще?» — спросил я Гермеса.

«Сильва владеет большой парфюмерной лавкой на берегу моря, на окраине города. Помимо духов, которые он покупает, Диоген также привозит из своих путешествий множество ингредиентов и материалов. В парфюмерной лавке много занимаются смешиванием, купажированием, очисткой и так далее».

«Должно быть, это то самое здание, мимо которого мы проходили два дня назад после посещения храма Нептуна», — сказала Джулия. «Помнишь запах?»

Цирцея вздохнула: «Как все цветы в мире, и мускус, и амбра…»

«Маск и что?» — спросил я ее.

«Амбра, — сказала мне Джулия. — Это загадочное воскообразное вещество, плавающее в море. Натуралист из музея в Александрии рассказал мне, что считается, что оно выделяется в желудках китов и выделяется ими во время рвоты».

Я не был уверен, что правильно её расслышал. «Вы хотите сказать, что духи делают из китовой рвоты?»

«Вы удивитесь, узнав, что входит в состав духов», — сказала Антония. «Плаценты некоторых животных, анальные железы некоторых...»

«Не говори мне больше», — взмолилась я, закрыв глаза. «Есть вещи, которые нам, мужчинам, знать не следует!»

Вечером мы ужинали с Норбанусом и его раззолоченной женой. Их дом был не городским домом в Байях, а виллой недалеко от дороги, соединяющей Кумы и Байи, всего в пяти милях от нашего места. Дорога, соединяющая Кумы и Байи, была ярко освещена факелами и фонарями, а музыкальное пение певцов и музыкантов наполняло её звуками. Чтобы никто не скучал на протяжении четверти мили до дома, мужчины, переодетые сатирами, гонялись за женщинами, одетыми (точнее, раздетыми) нимфами, по придорожным рощам.

«О!» — сказала Антония, указывая на одного особенно впечатляющего сатира. — «Надеюсь, он поймает нимфу! Хотелось бы мне увидеть это в действии».

Джулия прищурилась, глядя на волосатого, рогатого дионисиана. «Ну, это же не по-настоящему».

У нас не было возможности это выяснить, поскольку мы прибыли на виллу через несколько минут, так как сатир не добился успеха в своей погоне за быстроногими нимфами.

Нас встретили Норбанус и Рутилия. Дама на этот раз была одета в платье из коанской ткани, не просто прозрачное, а практически невидимое. Их приветствия были восторженными и полными ложной скромности. Рабы принесли нам гирлянды и огромные цветочные венки, принятые в этом районе. Нам окропили руки и волосы благовониями и подали большие чаши с разбавленным вином. К моему удивлению, в вине плавали кусочки льда.

«Где вы берете лед в это время года?» — спросил я.

«Его привозят зимой с гор, — объяснил Норбанус. — Там, наверху, есть замерзающие озёра, и лёд распиливают на глыбы. Их упаковывают в солому и везут вниз на повозках. Мы храним глыбы в пещерах, вырытых в склонах холмов, набив их ещё соломой. При таком хранении он тает очень медленно и хранится до конца лета. В большинстве крупных вилл здесь есть ледяные пещеры».

«В Кампании всегда можно найти что-то новое и упадническое, — сказал я. — Возможно, я никогда не оправлюсь от этого пребывания».

Рутилия улыбнулась. «Надеемся, что нет. Рим мог бы вытерпеть немного изысканности. Особенно после окончания этого года». Она имела в виду, что это был год цензуры, единственный год из пяти, когда пара старых сенаторов с пронзительными глазами взбивала общественные нравы. В этом году один из них, Аппий Клавдий, поставил своей особой задачей очистить Сенат от недостойных членов, уделяя особое внимание тем, кто растратил своё состояние и погряз в долгах. Он считал хроническую задолженность правящего класса величайшим злом эпохи. Он преследовал нарушителей законов о роскоши: тех, кто носил шёлк на публике, или тех, кто носил больше колец на пальце, чем разрешалось законом, или тех, кто слишком много тратил на свадьбы или похороны, и других, угрожавших Республике.

Среди нас всегда была фракция, которая приписывала добродетели и успехи наших предков великой простоте их жизни. Они считают, что нас развратили такие вещи, как мягкие постели, горячие ванны, греческие пьесы и хорошая еда. Если бы мы просто вернулись к жизни в хижинах, говорят они, спали на земле, ели грубый ячмень и твёрдый сыр, мы могли бы вернуть себе добродетель предков. Эти люди глубоко безумны. Наши предки жили просто потому, что были бедны. Лично я не хочу быть бедным.

«Познакомьтесь с другими нашими гостями», — сказала Рутилия. «Думаю, некоторых из них вы уже знаете».

И действительно, так и было. Там были Публилий, торговец драгоценностями, Мопс, импортёр шёлка, магнат красильщиков и ещё несколько знакомых нам людей, а также александрийский банкир и греческий кораблестроитель, с которыми мы были впервые. Затем я заметил Гето на другом конце триклиния, разговаривающего с Манием Сильвой. Рутилия проследила за моим взглядом.

«Прошу прощения за то, что он здесь. У него деловые отношения с рядом высокопоставленных людей здесь. Не стоит его пренебрегать, как бы ни хотелось. Надеюсь, вы не против».

«Ничуть», — заверил я её. «Я нашёл его приятным собеседником. Но, с другой стороны, я хорошо ладил с галлами, пиратами и сенаторами, так что у меня нет причин бояться компании работорговца».

Она улыбнулась. «Римлянин с широкими взглядами. Таких мы редко встречаем».

«Это всего лишь одна из отличительных черт моего мужа», — сказала ей Джулия.

Нас, как почётных гостей, разместили у главного ложа в триклинии, одна стена которого выходила в большой двор с фонтаном в центре. Все привели друзей, поэтому для них в этом дворе были накрыты ложа и столы, так что мы все, по сути, оказались на одном пиру.

Над стеной двора на юго-востоке возвышался величественный конус Везувия, окутанный зеленью. Когда мы расположились, из его гребня вырвалось огромное облако тёмно-серого дыма. Из облака пролился дождь, оставляя за собой длинные струи дыма. Я предположил, что это раскалённые камни.

«Он извергается?» — спросила Антония, и ее лицо побледнело.

«Вовсе нет», — заверил её Норбанус. «Это происходит каждые несколько месяцев, годами. На памяти ныне живущих такое не случалось».

«То же самое сказал мой муж, когда мы приехали», — сказала Джулия. «Вы тоже так себе говорите?»

«Возможно, лучше жить рядом с благополучным вулканом, — сказал Гаэто, — чем в смертоносной политической атмосфере Рима». Это было справедливое замечание, но гости смеялись сильнее, чем заслуживала острота.

«Вполне понятно», — признал я. «Но в Риме вся лава и пепел обрушиваются на сенаторов. Под вулканом страдают все. Я видел извержение Этны. Разрушения были поистине всеобъемлющими».

«Когда это было, претор?» — спросила Рутилия.

«Во время первого консульства Помпея и Красса меня послали помочь квестору по хранению зерна, моему двоюродному брату. Мы услышали об извержении и отправились посмотреть».

«Это было храбро», — сказала Цирцея.

«Вовсе нет. Мы наблюдали с моря, с быстроходной триремы. Даже тогда несколько больших камней упали рядом с нами. Они пылали красным и дымились, а когда ударились о воду, взорвались, вызвав огромное облако пара. Шум был совершенно неописуемый».

Это привело к обсуждению вопроса, являются ли вулканы действительно огнём из кузницы Вулкана или каким-то природным явлением, вроде штормов и наводнений. Я придерживался последнего мнения, потому что Вулкан считается величайшим кузнецом, и я сомневаюсь, что он позволил бы своему огню выйти из-под контроля.

Еда, как и ожидалось, была превосходной, но я не буду тратить слова на описание каждого изысканного блюда, даже если смогу вспомнить их все. Потому что самым запоминающимся в этом ужине было то, что произошло как раз в конце.

Прошло уже несколько часов после заката. Рабы выносили серебряные подносы с фруктами и орехами – обычным завершающим блюдом любого обеда, будь то скромная домашняя трапеза или роскошный публичный банкет. В соответствии с местом и обществом, это были не простые блюда, прямо с дерева или лозы, а искусно приготовленные, с медом, солью или другими приправами. Хотя мне меньше всего хотелось есть, я всё же решил попробовать.

Мы хвалили наших хозяев за их великолепную планировку, когда нас отвлек звук цокота копыт.

«Этого зверя жестко гонят», — прокомментировал Сильва.

«Кто-то со срочным сообщением», — сказал я с тревогой, понимая, что это пребывание в южной Кампании было слишком уж приятным. Зная, что это сообщение адресовано мне и что оно не принесёт ничего хорошего, я надеялся, что это не известие из Рима о начале гражданской войны.

Но когда этот человек вошел во двор, я узнал в нем одного из посланников виллы Хорталуса.

«Ох, надеюсь, пожара не было», — сказала Джулия.

«Претор, — сказал посланник, — вы должны немедленно прибыть на виллу Гортензия. Там произошло убийство».

Это вызвало переполох во дворе. Убийства были обычным делом в Риме, но в этих благополучных краях они были большой редкостью.

«Убийство? Кто?» — потребовал я.

«Горго, дочь жреца Диокла».

Поднялся шум и возмущённые крики. Убийство раба вызвало бы пересуды. Убийство любого освобождённого или свободнорождённого человека стало бы поводом для волнений. Убийство прекрасной юной дочери знатного человека наверняка произведёт сенсацию. Я чувствовал, что ситуация может быстро выйти из-под контроля, поэтому немедленно принял меры.

«Я должен немедленно вернуться на виллу, — сказал я. — Это произошло в моём доме. Норбанус, Сильва, как дуумвиры, вы должны пойти со мной».

«Конечно, — сказал Норбанус. — Носилки будут слишком медленными. Все забирайте лошадей из моей конюшни». Он начал отдавать приказы своему конюху.

«Отлично», — сказал я. «Все судьи, присутствующие здесь, пойдут с нами».

Сильва повернулся к посланнику: «Как это случилось?»

Я поднял руку. «Давайте не будем использовать информацию из вторых рук. Это лишь приведёт к слухам и путанице. Мы осмотрим тело и допросим всех свидетелей. Пока мы этого не сделаем и не подготовим отчёт для муниципальных властей, я заклинаю всех присутствующих воздержаться от пустых домыслов и распространения слухов, которые на данный момент, вероятно, не имеют под собой никаких оснований».

«Очень мудро, претор», — сказал Норбанус. «Я лично полностью поддерживаю ваши действия».

«Бедная девчонка!» — сказала Джулия. «Что могло случиться?»

«Пока не знаю», — сказал я ей. «Но я намерен выяснить».

Как обычно в подобных ситуациях, я наблюдал за присутствующими. Везде я видел шок, возмущение, по крайней мере, лёгкое возбуждение. Помощь была не из лёгких. Смуглое лицо Гаэто посерело. Работорговец подошёл ко мне и заговорил тихим, настойчивым голосом.

«Претор, я хочу пойти с тобой».

«Гаэто, ты не судья. Ты даже не гражданин».

«Тем не менее, я сочту за большую услугу, если вы позволите мне сопровождать вас. Я буду вам очень обязан. В нашем районе это не мелочь».

Я был почти уверен, о чём он думал, и не мог не посочувствовать ему. «Хорошо, но, пожалуйста, держитесь в стороне и не перебивайте, пока мы обсуждаем официальные дела».

Он поклонился. «Я очень благодарен».

Когда он ехал с нами, на нас бросали странные взгляды, но никто ничего не говорил. Ночь была ясной, но облако всё ещё поднималось с Везувия, и теперь его нижняя часть была окрашена в ярко-оранжевый цвет. Если это не настоящее извержение, я надеялся никогда его не увидеть.

К тому времени, как мы вернулись на виллу, уже близился рассвет. Джулия и другие женщины следовали за нами на носилках. Я отправил Гермеса и нескольких молодых мужчин из моей группы вперёд на самых быстрых лошадях, чтобы обезопасить место убийства и разлучить свидетелей. Это были меры предосторожности, которые я придумал за время своей карьеры следователя. Многое можно узнать на месте преступления, пока оно остаётся в том же состоянии, в котором оно было во время совершения преступления. Прибыв на место, я почти не надеялся на это, но стоило попробовать.

Тщетность моих желаний стала очевидна, как только мы въехали на территорию виллы. Мы направились прямо к храму Аполлона, и там я увидел огромную толпу. Большинство из них были рабами и вольноотпущенниками виллы, многие из которых несли факелы. Толпа была особенно густой немного в стороне от храма, у оливковой рощи.

Мы спешились у рощи, и я позвал управляющего. Тот появился, измученный и истощённый. «Претор Метелл! Это ужасно! Ничего подобного никогда не случалось…»

«Анний, — сказал я, — я хочу, чтобы ты вывел отсюда эту толпу и отправил её обратно в их казармы. Они не помогают и могут причинить большой вред. Есть ли здесь хоть кто-то, похожий на свидетеля?»

«Сэр, я не нашел никого, кто...»

«Тогда уберите этих людей отсюда».

«Сейчас же, претор!» Он хлопнул в ладоши, взмахнул посохом и начал сгонять всех обратно в главный дом. Всех, кроме прислуги храма. Я увидел девушек, которые помогали Горго в день нашего прибытия, а также несколько мужчин, похожих на уборщиков, грузчиков, садовников и тому подобное. Я подошёл к девушкам, которые плакали навзрыд.

«Что здесь произошло?» — спросил я.

«Сэр, — начал один, — бог, должно быть, разгневался на нас! Нас разбудил...»

«Как тебя зовут, дитя?»

Она громко всхлипнула. «Лето, сэр». Это была красавица с медовыми волосами, судя по голосу, местная жительница, немного старше двух других.

«Тогда успокойся, Лето. Я не сержусь на тебя, и сомневаюсь, что Аполлон сержется. Ты раб или свободен?»

То ли мой голос, то ли мои заверения, похоже, успокоили её. «Я рабыня, сэр. Мы все рабыни. Рабыни храма». Она указала на двух других девушек. «Это Хармиана и Гайя». Девушки поклонились. У Хармианы был скорее смелый, чем сдержанный вид. У неё были тёмные волосы и классические греческие черты лица. Гайя, несмотря на имя, была явно немкой, крепкой и ширококостной.

«Претор, — сказала Хармиана, — вы с Аполлоном, возможно, и не будете нами недовольны, но господин наверняка будет недоволен. Мы — слуги его дочери, и её убили, пока мы спали. Он может нас высечь, продать или казнить».

«Тогда я поговорю со священником. Он ничего тебе не сделает, если ты расскажешь мне всё подробно. Ничего не утаишь и ничего не прибавишь к своему рассказу, понял?»

Они кивнули. «Да, сэр».

«Тогда расскажи мне, что знаешь». К этому времени вокруг собрались дуумвиры и другие сановники. Гаэто, верный своему слову, стоял в стороне.

«Нас разбудили...» — начал Лето.

«Нет, начни с того момента, когда ты в последний раз видел свою любовницу живой».

Она глубоко вздохнула. «Мы только что закончили вечернюю службу. Мы убрали священные принадлежности и потушили огонь. Наша хозяйка велела нам идти спать, сказав, что пойдёт к источнику искупаться и присоединится к нам позже».

«Она обычно купалась по вечерам?» — спросил я ее.

Она нахмурилась, размышляя. «Нечасто, но иногда. Особенно в жаркую погоду».

«Где был жрец Диокл?»

Вчера он отправился в Кумы на ежегодную церемонию в святилище Сивиллы. Мы ждали его только завтра или послезавтра. За ним послали.

«И ты пошёл спать. Что потом?»

«Нас разбудил крик. Это было ужасно! Сначала я даже не подумала, что это человеческий крик. Он разбудил весь дом. Тогда мы поняли, что хозяйки нет. Мы обыскали дом и храм, а смотрители обыскали поля и сады. Астианакс нашёл её».

«Кто из вас Астианакс?» — спросил я.

Молодой человек в тёмной тунике вышел вперёд. «Да, сэр. Я ухаживаю за оливковой рощей. Именно там я и искал». Он был заметно потрясён, почти дрожал, голос его был слаб. Рабы всегда беспокоятся, когда в доме происходит убийство, и не без оснований. Если обнаруживается, что жертва убита одним из них, всех рабов в доме распинают.

«Пойдем, посмотрим на тело», — сказал я. Во главе с рабом по имени Астианакс мы вошли в священную рощу Аполлона. Там мы нашли Гермеса. Марк и ещё двое моих юношей стояли рядом с факелами. Гермес сидел на корточках рядом с неподвижной белой фигурой и выпрямился при нашем приближении.

«Мы приехали слишком поздно, — сообщил он. — Вся прислуга храма и большинство жителей виллы собрались здесь, таращась на происходящее. Мы выгнали их из рощи, но, судя по всему, здесь проходили гонки на колесницах».

Действительно, земля была сильно утоптана и покрыта копотью от масла, капавшего с факелов. Все улики, которые я мог там найти, были, несомненно, утрачены.

«Ну что ж», сказал я, «давайте посмотрим на нее».

Тело было покрыто белым плащом, и Гермес откинул его. Горго была всё ещё прекрасна, но выглядела жалко, как всегда у мёртвых. На ней были только украшения: изящное египетское ожерелье, золотые браслеты на запястьях, изящные браслеты в виде змей вокруг плеч. Она лежала, вытянувшись, сдвинув ноги и сложив руки чуть ниже груди.

«Разве ее не нашли в таком виде?» — спросил я.

«Девушки помогли ей выпрямиться и укрыли её», — сказал Гермес. «Они уже собирались внести её в храм, когда я их остановил».

Я поманил их, и девушки подошли. «Её нашли на этом месте?»

«Да», — сказал Лето. «Мы не могли оставить её вот так…»

«То, что ты был готов прикоснуться к ней до совершения обряда очищения, говорит о твоей преданности. Но мне нужно знать, как она выглядела, когда её нашли».

«Она лежала на земле, скрючившись», — сказал Лето.

«Я покажу тебе», — сказала Чармиан. Она упала на землю и изогнулась, беспорядочно разбросав конечности, словно смерть настигла её посреди борьбы. «Вот так». Она встала и отряхнулась.

«Маркус, — сказал я, — опусти фонарик рядом с её головой. Смотри, не опали ей волосы». Я наклонился и осмотрел её шею. На ней был след от лигатуры, не такой глубокий и синюшный, как многие, что я видел, но явный признак того, что её душили. Глаза у неё не были опухшими и красными, как это часто бывает при удушении, но губы были синюшными.

«Вы привели в порядок не только тело, но и лицо?» — спросил я девочек.

«Мы закрыли ей глаза и заткнули ей рот», — сказал Лето тихим голосом. «Это было просто ужасно».

Откуда-то до меня донесся шум льющейся воды. Я выпрямился и пошёл на звук. Примерно в двадцати шагах от меня из крутого выступа скалы бил родник. Здесь был вырыт искусственный бассейн, облицованный мрамором, за которым следили два герма-хранителя. От воды поднимался лёгкий пар, и чувствовался едва уловимый запах серы. Я наклонился и окунул пальцы в тёплую воду. Это был отток горячих источников, сделавших Байи таким популярным курортом. Рядом с бассейном лежала небольшая белая куча: аккуратно сложенное женское платье.

«Это сюда она приходила купаться?» — спросил я.

«Да», — ответил Лето.

«Ты трогал эту одежду?»

«Нет, претор. Её плащ лежал рядом с платьем. Мы использовали его, чтобы укрыть её».

"Оно было сложено?" -

«Да, сэр».

Я видел, что местные сановники и даже некоторые из моих соратников были озадачены моими вопросами. Наверное, они бы стащили всех рабов в местную тюрьму и допросили их под пытками. Что ж, у меня были свои методы.

Затем я увидел на мраморных плитах у края бассейна небольшую кедровую шкатулку. Она была открыта, внутри лежали бронзовый скребок, губка и маленькая фляжка. Я поднял фляжку и откупорил её. Это было ароматизированное масло для купания. Я только что поставил фляжку на место, как с края рощи донесся мучительный вопль.

«Ого», — сказал Гермес. «Похоже, папа вернулся».

«Горго!» — взвизгнул старик. «Где моя дочь?» И он разрыдался.

«Что ж, — сказал я, выпрямляясь у бассейна, — нам стоит поговорить с ним». Мы нашли старого священника, плачущего у тела дочери. «Диокл, прими мои соболезнования. Мы проводим расследование, и я уверен, что скоро…»

Диокл не хотел этого терпеть. Он поднял взгляд, и выражение его скорби сменилось яростью. «Расследование? Зачем, во имя всех богов, нужно расследование?»

«Диокл, я...»

Он снова прервал меня, ткнув дрожащим пальцем в Гаэто. «Мы все знаем, что здесь произошло! Этот сын работорговца месяцами пытался силой завладеть моей дочерью! Сегодня ночью он снова попытался, но она отбилась, и он её убил! Я хочу, чтобы его за это распяли!»

«Диокл, — сказал Маний Сильва, — не будем торопиться с выводами. Давайте вместе с претором выполним свой долг. Горго, возможно, застал врасплох беглую рабыню, прятавшуюся в роще, и убил её, чтобы она не подняла крик. В холмах всё ещё есть бандиты, есть грабители».

«Разве грабители и бандиты могли оставить её драгоценности?» — презрительно спросил Диокл. «Это был Гелон! Вот что происходит, когда мы позволяем работорговцам…»

«Довольно, Диокл!» — сказал Норбан. «Мы разделяем твоё горе, но теперь это официальное дело».

«Скоро узнаем», — сказал я. «Гермес?»

«Претор?»

«Разбудите моих ликторов. Посадите их на коней при всех регалиях. Затем вы с Марком возьмите свежих лошадей, поскачите с ликторами и арестуйте Гелона по моему приказу. Приведите его сюда».

«Претор!» — воскликнул Гаэто. «Это несправедливо. У тебя нет причин...»

Я отвёл его в сторону и тихо сказал: «У меня есть веские причины, и правосудие тут ни при чём. Я арестовываю мальчишку ради его же безопасности. Те, кто в доме Норбануса, уже распространили слухи об этом. Все в округе подумают, что убийца — Гелон, потому что он сын работорговца и иностранец, а живёт и ведёт себя как приезжий принц. Возможно, прямо сейчас у твоего дома собирается толпа. Если мои люди успеют вовремя добраться туда, я сохраню его здесь, на вилле. Ты не должен мне противиться».

Он кивнул. «Конечно, вы правы. Я найду лучшего адвоката в Кампании».

«Если повезет, он ему, возможно, и не понадобится, но на вашем месте я бы поискал его сейчас».

Меня осенило. «Анниус!» — крикнул я.

Управляющий подбежал. «Претор?»

«Пришлите мне конюха виллы. Не конюха, а смотрителя верховой езды».

«Сейчас же, претор». Он не стал выражать удивления по поводу этой просьбы. Для бедного Анния события развивались слишком быстро.

«Что касается тебя, Гето, — продолжал я, — то, думаю, тебе лучше затаиться. В лучшем случае, люди будут шипеть и бросать в тебя предметы. Держи нумидийскую свиту твоего сына под контролем. Если кто-то из них хотя бы направит копье на гражданина, я всех их распну. Понятно?»

Он поклонился. «Будет так, как вы скажете, претор. И, сэр, всё, что вы можете сделать...»

«Да, да, я сделаю для мальчика всё, что смогу. Сомневаюсь, что он это сделал, но моё мнение не имеет значения».

Я вернулся к собравшимся у рощи. «Слушайте меня все! Похоже, все согласны, что виновником является Гелон, сын Гетона Нумидийского. В связи с этим я беру это дело под свой контроль как претор-перегрин. Я буду содержать подозреваемого под арестом, пока не будет назначено судебное разбирательство и не будет подготовлена его защита».

«В этом нет необходимости», — сказал Норбанус. «У нас есть отличная муниципальная тюрьма для преступников».

«Я не хочу бросать его в какую-то блошиную яму с беглыми рабами и бандитами. Он останется здесь. Что касается вас, остальных, — я обвёл взглядом собравшихся вельмож, — я хочу, чтобы вы вернулись домой и занялись своими делами. Я возлагаю на вас ответственность за поведение ваших сограждан. Я не хочу никаких толп, никаких беспорядков, никаких смутьянов, рассуждающих о войнах, произошедших два поколения назад. Если возникнет беспорядок, я без колебаний призову солдат для восстановления порядка. Я понял?»

«Претор, — возразил Сильва, — здесь не Галлия и не Сицилия. У нас мирное, благоустроенное общество. Всё должно быть по римскому закону».

«Позаботьтесь об этом», — сказал я. Я знал, что всегда лучше сразу заявить о своей власти, особенно учитывая, что здесь я мог только утверждать, что иностранец под подозрением. Тем не менее, я ожидал от этих людей более серьёзных протестов. Очевидно, никто из них не хотел вмешиваться в это дело. Об этом стоило подумать.

4

В сером рассвете я поплелся обратно к вилле. На полпути меня встретил конюх. Это был высокий мужчина, судя по всему, испанец, сильно прихрамывавший. Я разглядел на нём кавалерийские знаки различия.

«Претор послал за мной?»

«Да. Ты ездил с крыльями , не так ли?»

Он выглядел довольным. «Пятая когорта конницы, приданная Четвёртому легиону во время Серторианской войны, сначала под командованием генерала Метелла, затем под командованием генерала Помпея. Я Регилий».

«Что ж, Регилий, генерал Метелл был моим дядей. Генерал Помпей, к счастью, мне совсем не родственник».

Он усмехнулся. «И полководцем он тоже не был, по крайней мере, в той войне. Твой дядя хотя бы сражался с Серторием. Помпей подкупил друзей предателя, чтобы те убили его».

«Совершенно верно. Регилий, у меня есть для тебя задание. Уже почти рассвет. Я хочу, чтобы ты обошёл всю священную оливковую рощу и поискал следы копыт. Если кто-то проезжал там прошлой ночью, я хочу знать, сколько их было и на чём они ехали».

Он снова ухмыльнулся. «Много лет не занимался разведкой и выслеживанием, но не забыл, как это делать. Если где-то есть объявление о лошади, вы узнаете об этом в течение часа». Он невнятно отдал мне честь и резко развернулся, крича конюхов. Было приятно иметь рядом человека, знающего своё дело.

Вернувшись на виллу, я сел на террасе и заказал завтрак. Подносы с горячим хлебом, нарезанными фруктами, горшочки с травяным маслом и мёдом – всё это появилось с волшебной быстротой, в сопровождении подогретого, сильно разбавленного и слегка кисловатого вина. Это последнее было напитком, который Хорталус и другие его сверстники очень любили пить, чтобы проснуться. Обычно я не любил его, но сейчас он был мне необходим. За едой и размышлениями я увидел вереницу носилок, двигавшихся по дороге к вилле: Джулия и другие женщины наконец-то вернулись из дома Норбануса.

Носильщики вынесли свинцовые носилки на террасу и поставили их. Через несколько мгновений появилась Джулия. Изнутри доносился слабый храп.

«Глупые коровы», — сказала она, садясь за столик, пока я наливал ей чашку. «Они проспали всю обратную дорогу. Даже убийство не сможет разбудить их». Она отпила глоток и скривилась. «Это ужасно. Ну, расскажи мне».

Я рассказал ей о том, что произошло ночью. Она слушала меня с величайшей сосредоточенностью. Ум Джулии был не хуже ума любого юриста, несмотря на её чрезмерное увлечение греческой философией.

«Столько доказательств, и ты всё ещё не думаешь, что это Гелон?» — спросила она, когда я закончил.

«Как ты думаешь, почему?» — спросил я ее.

Она откусила кусочек дыни. «Доброго пола, отправляясь купаться, дама берёт с собой хотя бы одну рабыню. Горго отпустила её девушек в постель. Затем она надела свои лучшие украшения. Женщина не выходит купаться одна, в своих лучших украшениях, разве что на встречу с возлюбленным. Мы видели, как она была увлечена юношей, и он был явно без ума от неё».

«Влюбленные не убивают друг друга», — сказал я.

«Да, это так. Чаще, чем вы думаете».

"Но почему?"

Она пожала плечами. «Вам придётся его допросить. Но не ждите, что это будет веская причина или что она будет нам понятна. Влюблённые люди неразумны».

«Глубоко верно».

В этот момент к нам подошёл конюший и снова отдал честь. «Один всадник, претор, на маленькой кобыле, подкованной римскими копытами. Она была привязана к дереву не более часа».

«Разве нумидиец будет ездить на подкованной лошади?» — спросил я его.

«Мы говорим о сыне работорговца, верно? Если бы у меня были такие красавицы, как у него, я бы ни на чём другом не ездил. Нет, нумидийцы не ездят на подкованных животных и на кобылах, даже неподкованных. Разве что...»

«Если только?» — потребовала Джулия.

«Если только они не хотят, чтобы их узнавали такими, какие они есть. Если бы я был нумидийцем и не хотел, чтобы меня здесь замечали, я бы надел римскую одежду и поехал на кобыле. Подкованной».

«Спасибо, Регилиус».

«Буду держать ухо востро, претор», — сказал он. «Я в этом деле довольно хорош. Если где-нибудь наткнусь на следы этой кобылы, я её узнаю».

«Это было бы очень полезно».

Он снова ухмыльнулся. «Это как снова оказаться в рядах отряда , гоняться за лузитанами по холмам».

«Проследи, чтобы Норбану вернули его лошадей».

«Уже сделано, претор».

Когда он ушёл, я сказала Джулии: «Не думаю, что это имеет смысл. Возможно, она разозлила мальчика, повинуясь отцу и сказав ему больше не видеться с ней, но, если ты права, она была далека от желания порвать с ним».

«Возможно, он пришёл, чтобы поговорить с ней из-за другого любовника. Ничего серьёзного. Ревнивый любовник видит предательство там, где его нет. Передай мне мёд».

Я взяла горшок. «Мне кажется, это немного экстремально…» Она схватила меня за запястье.

«Чем ты занимался? Ты залез в мою коробочку с духами?»

Она словно говорила на совершенно другом языке. «О чём ты говоришь?»

«Я чувствую этот запах по тебе. Ты ласкал другую женщину? Он у тебя на руках».

«Просто дохлая». Я понюхала пальцы. И действительно, от них исходил лёгкий запах духов. Потом вспомнила. «А, это были банные принадлежности Горго. Я достала фляжку и открыла её. Это было просто ароматическое масло».

Она посмотрела на меня с раздражением, что было мне знакомо. «А ты думала, это просто обычное масло, настоянное на лепестках роз? Это аромат под названием «Восторг Зороастра». Это невероятно дорогие духи. Их привозят из Персии в крошечных количествах, и никто не знает, как их делают».

«Ну, это познавательно. Откуда у дочери священника мог оказаться такой запах?»

«Предположу, что это был подарок, вероятно, от Гелона».

«Это один из тех духов, которыми меня подкупили?»

«Это был один из них. Поэтому мы знаем местный источник».

«Да, мне нужно поговорить с Сильвой и его партнёром Диогеном. Узнаю, продали ли они что-нибудь Гелону».

«А если бы они этого не сделали?»

«Тогда у нас проблема. Конечно, они могут лгать. Люди часто лгут следователям. Это происходит почти рефлекторно».

«Люди обычно в чём-то виноваты, даже если это не то, о чём вы спрашиваете. Это делает их хитрыми и уклончивыми».

«Совершенно верно. Что ж, я довольно хорошо научился вынюхивать правду. Я буду разбираться с ними по одному и...»

«Ты этого не сделаешь», — твёрдо сказала Джулия. «Теперь ты претор, а не следователь для одного из твоих высокопоставленных родственников. Пошли Гермеса. Ты его обучил, и он очень опытный. К тому же, он моложе».

«Я не совсем дряхлый», — возразил я, но знал, что она права. Не то чтобы я был слишком стар для этого, но было бы некрасиво с моей стороны лично допрашивать подозреваемых и свидетелей. Это унизило бы моё достоинство в обществе, а я не мог себе этого позволить.

«Ты не спал», — сказала она без всякой на то необходимости. «Тебе нужно просто вздремнуть.

«О, ночь или две без сна не должны беспокоить римского магистрата. Да что там, в Галлии...»

«Иди спать!» — скомандовала она.

"Все в порядке."

Несколько часов отдыха пошли мне на пользу. Я проснулся в середине дня, вышел во двор и умылся. Раб тут же прибежал с полотенцем.

«Гермес уже привёл нумидийца?» — спросил я девушку.

«Они прибыли меньше часа назад, претор», — щебетала она. Как и большинство рабов в этом доме, она казалась счастливой и довольной. Полагаю, если всё, что тебе приходится делать, — это таскать полотенце и ждать, пока кто-нибудь ополоснет лицо водой, то жаловаться на переработку точно не приходится.

"Где?"

«Крыло с видом на сад, претор».

Старый Хорталус был так же помешан на своих ценных деревьях, как и на рыбе. Он поливал некоторые из своих ценных олив и яблонь неразбавленным вином собственноручно, не доверяя это рабу. Неудивительно, что он пристроил к своей вилле специальное крыло, чтобы любоваться ими.

Перед большой столовой располагалась терраса. Здесь Гортал и его друзья могли спокойно есть и пить, любуясь своими деревьями. На террасе отдыхали мои ликторы, настороженно поглядывая на угрюмую группку нумидийских телохранителей.

«Какие-нибудь неприятности с ними были?» — спросил я главного ликтора.

«Нет, претор. Они хотели сопротивляться, но молодой человек приказал им сложить оружие».

Я вошёл. Гелон сидел, удручённый до безумия, под пристальным взглядом Гермеса и нескольких моих свиты, все вооружённые. Мальчик вскочил на ноги и собирался что-то сказать, но Гермес толкнул его обратно.

«Я сейчас с тобой поговорю», — сказал я ему. «Гермес, выйди со мной».

Мы вышли на террасу. «Где он был?»

«Не в поместье отца. Он был в семейном городском доме в Байях. Когда мы приехали, он, похоже, всё ещё лежал в постели».

«Какие были настроения в городе?» — спросил я.

«Когда мы добрались туда, примерно через два часа после рассвета, слухи только начали распространяться. Среди бездельников и ораторов-любителей на форуме становилось всё грязнее. Кто-то призывал толпу сжечь дом Гаэто и линчевать мальчика, но было ещё слишком рано, чтобы разжечь настоящую ярость толпы».

«Днем и вечером — время уличного насилия», — сказал я, имея за плечами многолетний опыт столкновения с этим явлением.

«В любом случае, больше всего возмущения было в греческой общине. Римляне и другие, похоже, не были так уж разгневаны. Если бы это был жрец Юпитера, всё могло бы быть иначе».

«Какое облегчение. Самое лучшее в таком городе, как Байи, — это отсутствие огромной толпы бездельников, которым нечего делать, кроме как создавать проблемы. Здесь нет нищеты, ни народного недовольства. Возможно, мы справимся с этим без особых неприятностей. А теперь мы пойдём туда поговорить с Гелоном. После этого у меня для тебя есть несколько поручений».

«Шпионишь?» — спросил он с улыбкой.

«Не забегайте вперёд. Если мальчик сразу сознается, расследовать будет нечего. Но сначала, каково ваше впечатление? Когда вы сказали ему, что он арестован за убийство Горго, как он себя повёл?»

«Сначала он казался оцепеневшим, словно в полусне, когда мы к нему обратились. Потом он был подобен быку, которому молотом жреца ударили промеж глаз. Он был слишком шокирован известием о смерти девушки, чтобы оказать сопротивление, когда ликторы наложили на него руки. По крайней мере, именно такое впечатление он произвел. Было ли это ложью, — он пожал плечами, — я бы лучше понял, будь он римлянином. С иностранцами всё иначе».

Я понял, что он имел в виду. Люди разных народов выражают одно и то же по-разному. Галлы радуются в битве и веселятся на похоронах. Египтяне качают головой в знак согласия и кивают в знак отказа. Персы торжественны, занимаясь любовью, а греки рыдают, скорбя о смерти врага. Как же узнать, был ли нумидиец действительно охвачен горем или разгневан?

Мы вернулись в дом. «Гелон, — начал я, — думаю, мне не нужно рассказывать тебе, в какую невероятную кучу неприятностей ты вляпался?»

Он снова вскочил на ноги, и на этот раз Гермес не стал его удерживать. «Претор! Ты не можешь поверить, что я убил женщину, которую любил!»

«На самом деле, я могу в это поверить довольно легко, и это даёт вам всем презумпцию невиновности. Другие, менее благосклонно настроенные, чем я, глубоко убеждены в вашей виновности. Если вы действительно невиновны, вам лучше доказать это. Я обещаю вам справедливый, беспристрастный суд, римский суд. Даже сейчас ваш отец прочесывает округу в поисках лучшего адвоката. Здесь есть несколько хороших».

«Какой уважаемый адвокат станет защищать сына работорговца?» — с горечью спросил он.

«Это будет зависеть от того, сколько денег у работорговца. У меня сложилось впечатление, что ваш отец ещё не готов подавать заявление на пособие. Он найдёт вам хорошее пособие, и вы будете надёжно защищены. Было бы неплохо, если бы вы предоставили доказательства в свою пользу». Вообще-то, римским юристам было запрещено брать гонорары. Однако они вполне могли принимать подарки. Гортал приобрёл свои роскошные виллы и другую недвижимость благодаря долгой и успешной адвокатской карьере. Он никогда не брал гонорар, но мало у кого были столь же благодарные и щедрые друзья, как Квинт Гортенсий Гортал.

«Клянусь, я невиновен! Клянусь Танит и Аполлоном, клянусь Юпитером...»

Я поднял руку, призывая к тишине. «На суде ты будешь много ругаться и ругаться, сколько бы пользы это тебе ни принесло. Сейчас мне нужно знать, где ты был прошлой ночью».

«Да я же дома был».

Я вздохнул. «Я боялся, что ты это скажешь. Ты уверен, что не кутила с дружками? Не приносила ли жертвы в храме Плутона? Или хотя бы не занималась проституцией в одном из самых уважаемых лупанариев?»

«Я был дома», — упрямо заявил он.

«Для этого вам понадобятся свидетели. И лучше всего, чтобы они были свободны. Не знаю, как в Нумидии, но по римским законам рабы могли давать показания в суде только под пытками, да и то им всё равно никто не верит».

«Мои стражники — свободные люди, но они были свободны от дежурства вечером и были где-то в таверне». Он задумался. «Там была Иокаста».

«Иокаста? Твоя… вернее, мачеха?» Если подумать, её не было на банкете у Норбануса.

«Есть нумидийское слово, обозначающее отношения между сыном и младшей женой. Не думаю, что оно переводится».

«Вряд ли. Может ли она подтвердить, что вы были дома всю ночь?»

«Я… я так думаю».

Обычно красивое лицо юноши было искажено противоречивыми чувствами: горем, яростью, недоумением, страхом. Я пытался различить среди них чувство вины, но не мог. Это, как и заметил Гермес, мало что значило.

«Я поговорю с ней. Кто-нибудь ещё?»

Он покачал головой. «Нет. Отец был в отъезде, как вы знаете. Остальные члены нашей семьи в Нумидии. Стражники — мужчины нашего племени. Остальные члены семьи — рабы».

«И у вас не было свидания с Горго вчера вечером?»

«Свидание? Что ты имеешь в виду?»

Я описал обстоятельства, при которых мы нашли несчастную девушку. Теперь на его лице отразилась новая мука: в довершение всего, предательство.

«Если она не вышла тебе навстречу, — спросил я, — то кто?»

«Этого не может быть! Она бы не стала...»

«Ради тебя, — сказал я ему, — лучше надейся, что она так и поступит. Кто бы ни ждал её в оливковой роще, она пошла к нему навстречу более чем охотно». Я позволил ему на минуту осознать это, смягчая его, а затем добавил: «Молодые люди, ухаживающие за женщинами, посылают им подарки. Что же ты ей послал?»

Он на мгновение запнулся. «Подарки? Просто мелочи: шёлковый шарф, сборник стихов Катулла, кольцо с сердоликом».

«Мелочи, — сказал я, — мелочи, но дорогие. Такие вещи, которые она могла скрыть от отца. Как ты им их передал?»

«Мы встречались в общественных местах в праздничные дни — тайных встреч никогда не было. Иногда я встречался с одной из её девушек на рынке и передавал ей вещи».

«Какая девушка была посредником?» — спросил я, заключая пари сам с собой.

«Греческая девушка».

Я выиграл пари. Это была Чармиан с дерзким взглядом. «Ничего больше? Никаких дорогих духов, например?»

«Духи? Нет, я думала об этом, но гречанка предупредила меня не делать этого. Она сказала, что старый священник может это заметить, поскольку Горго пользовался только розовой водой».

«Понятно». Я внушительно поправил тогу и одарил его щедрой римской почтительностью. «Гелон, я оказываю тебе необычайное внимание, потому что считаю это дело весьма необычным. Послушай меня: я предоставляю тебе свободу на этой вилле, хотя за тобой будет постоянное наблюдение. Если ты попытаешься бежать, это будет истолковано как признание вины. Тебя будут судить публично, обвинителем будет один адвокат, защитником — другой, а твою виновность или невиновность определят присяжные. Как претор, я лишь председательствую на суде и выношу приговор, если присяжные вынесут вердикт «виновен».

«Но я не...»

«Если приговор будет обвинительным, — продолжал я, — будут требовать твоего распятия. Римских граждан распять нельзя, но рабов и иностранцев можно. Я могу обещать тебе только одно: если ты будешь признан виновным, я не прикажу тебя ни распять на кресте, ни на арене, ни какой-либо другой унизительной смерти. Достаточно будет быстрого обезглавливания. Понимаешь?»

Он с трудом сглотнул. «Да. Спасибо, претор».

«Ну, хорошо. Я пойду и попытаюсь навести порядок в этом районе. Рим — город буйный, но мы не любим беспорядков в муниципалитетах и провинциях».

Я оставил его в жалком положении и вышел на улицу. Джулия ждала меня.

«Я думала, ты претор, — сказала она. — Почему ты ведёшь себя как адвокат?»

«Мне трудно поверить, что этот мальчик убил девочку».

«Это не твоя работа. Ты должен председательствовать на суде».

«Но мне всегда хочется знать, когда мне лгут», — заметил я. «Чем больше я расследую, тем лучше я это понимаю».

«Тебе просто нравится шпионить. Мне тоже. Я подслушивал, как ты допрашивал мальчика. Ты заметил, что он сказал: «Ты не можешь поверить, что я убил женщину , которую любил», а не саму женщину».

«Различие не ускользнуло от меня. Оно не должно иметь особого значения. Насколько нам известно, у его отца как минимум две жены. Мальчик, вероятно, не считает, что его привязанность ограничена только одной женщиной».

«Такое отношение он разделяет со всем мужским полом. Что вы планируете делать теперь?»

«Хотите ли вы посетить храм Аполлона?»

«Не для того ли, чтобы жертвовать?»

«Нет. Я хочу обыскать комнату девочки, прежде чем кто-нибудь додумается спрятать улики».

Она улыбнулась. «Именно это я и хотела бы сделать».

Итак, рука об руку, мы шли по уютным садовым дорожкам к прекрасному маленькому храму. Когда мы подошли, храмовые рабы украшали его тёмными венками в знак траура. На алтаре тлели остатки большого костра, и язычки пламени время от времени вспыхивали среди потрескивания смолистых дров. Это создавало миниатюру дымящегося Везувия, видневшегося вдали за храмом.

Мы поднялись по ступеням, и в храм ворвался раб. Через мгновение появился жрец Диокл. Он выглядел измождённым, но полным достоинства. «Претор, госпожа моя, добро пожаловать в храм Аполлона».