Подделка

Глава 1

Матильда Гуднайт отступила от стены, на которой красовалась ее последняя фреска, присмотрелась и поняла, что из всех преступлений, совершенных ею за тридцать четыре года жизни, именно эта впечатляющих размеров копия вангоговских подсолнухов в столовой Клариссы Доннелли приведет ее прямиком в ад. Господь еще мог бы простить ей «Венеру» Боттичелли, украшавшую ныне ванну в Айове, батальную сцену Уччелло, сделанную для зала заседаний совета директоров, и даже оргию Босха, намалеванную для одной спальни в Юте, но эти гигантские, кричащие, злобно пялившиеся на нее подсолнухи наверняка станут последней каплей. «Я одарил тебя чудесным талантом, – скажет Он в Судный день, – и вот что ты с ним сделала».

Тильда ощутила, как сжимаются легкие, и сунула руку в карман, желая убедиться, что ингалятор на месте.

Стоявшая рядом Кларисса зябко обхватила тонкими детскими ручками мягкий свитер второго размера и прищурилась, глядя на коричневато-желтые цветы.

– Совсем как у него, правда?

– Да, – с сожалением выдохнула Тильда, отдавая ей музейный оттиск с оригинала.

– Цветы выглядят… такими сердитыми, – заметила Кларисса.

– Ничего не поделаешь. – Тильда закрыла коробку с красками. – Он был психом.

– Я слышала об этом, – кивнула Кларисса. – Ухо.

– Да, это получило широкую огласку. Каждый считает своим долгом упомянуть об отрезанном ухе.

Тильда сбросила запачканную красками блузу.

– Остается только получить чек…

– А вы подписали ее? – встревожилась Кларисса. – Вы обязательно должны подписать. Я хочу, чтобы все знали: это подлинная фреска Матильды Вероники.

– Конечно, подписала. – Тильда указала носком парусиновой, заляпанной красками тапочки на то место внизу фрески, где было небрежно нацарапано «Матильда Вероника». – Вот здесь. А теперь мне пора…

– Надеюсь, вы не подписали ее «Ван Гог»? – допрашивала Кларисса, нагибаясь. – Иначе это, наверное, будет считаться подделкой.

– Вряд ли, если только в его творчестве не было периода кентуккийской фрески, о котором мы ничего не знаем, – объяснила Тильда, пытаясь набрать воздуха в легкие. – Поэтому, если можно, выпишите мне чек, ил…

– Нет, я хочу, чтобы буквы были крупнее, – перебила Кларисса, выпрямляясь. – Чтобы все знали, чья это работа. К тому же я собираюсь пригласить людей из журнала. Пусть и они видят, что это подлинная Матильда Вероника…

Энтузиазм Клариссы по поводу использования ее имени в качестве бренда уже давно потерял свою привлекательность, поэтому Тильда быстренько сменила тему:

– Вот Спот был настоящим молодцом. Вел себя просто идеально.

Она кивнула на маленькую длинную собачку Клариссы, руководствуясь теорией о том, что люди обожают слушать похвалы своим животным.

– Его хвост почти скрывает ваше имя, – капризничала Кларисса.

Тильда слегка сдвинула очки с переносицы и взглянула поверх оправы на Спота, дрожавшего у ее ног. На фреске она произвела над собачьей мордой нечто вроде пластической операции, добиваясь того, что пуговичные глаза Спота почти сходились на длинном остром носу. Кроме того, она смягчила серый оттенок, пятнавший его темную лохматую шкуру, чтобы разительное сходство с крошечным волком-мутантом было менее заметным.

– Вам нужно подписать ее еще раз, – настаивала Кларисса. – Только наверху. И покрупнее.

– Нет, – отказалась Тильда. – Каждый и так увидит подпись, потому что все будут сравнивать Спота с его изображением. Люди всегда так делают. Смотрят на собаку, потом на фреску…

– А вот и нет! – торжествующе объявила Кларисса. – Он сегодня же вернется в приют!

– Вы отправляете свою собаку в приют?

Услышав это, Спот прижался к ногам Тильды, пачкая шерстью ее джинсы.

– Это не моя собака. Вы всегда помещаете на своих фресках собак…

– Вовсе не всегда, – вставила Тильда.

– …так написано в журнале, поэтому я взяла из приюта песика, иначе люди посчитали бы, что это не подлинная Матильда Вероника, так что я поехала и выбрала единственное породистое создание, которое там имелось.

– Значит, Спот породистый?

– Серебристо-пятнистая длинношерстная такса. И вообще он привык к приюту. Ему там неплохо. Я уже третья временная хозяйка Спота.

Тильда выхватила из кармана ингалятор и жадно вдохнула.

Если вдуматься хорошенько, то все вполне логично. Кларисса – женщина именно того типа, которая не поленится отправиться в прокат собак, чтобы раздобыть второсортный товар для создания поддельного тепла на своей насквозь фальшивой постимпрессионистской стенной росписи. Ненужный теперь Спот уставился на свою временную хозяйку – трясущийся, маленький, почти столь же несчастный и жалкий, как и уродливый.

«Я вовсе не собираюсь спасать тебя, – мысленно твердила Тильда, сжимая ингалятор. – Не могу же я спасать всех на свете. Я астматик, и мне не нужна собака, особенно такая, которая действует на меня подобно дозе наркотика и выглядит при этом как связка соломы».

– Подпишите еще раз, вот здесь, – не отставала Кларисса. – Сейчас принесу вам шпатель.

– Нет, – отрезала Тильда. – Я все подписала. И была бы очень благодарна за чек на остаток суммы.

– Ну… не знаю… эта подпись… – начала было Кларисса, но Тильда снова водрузила очки на переносицу и направила на Клариссу суровый взгляд. Та поспешно кивнула:

– Сейчас принесу чек.

Оставленная наедине со Спотом – чертовски подходящее имя для никому не нужной собаки, – Тильда пыталась думать о чем-то другом, кроме приюта. Очередная фреска, очередной успех, очередная довольно приличная сумма, списанная с семейного долга, очередные две недели, вычеркнутые из ее жизни, очередное поругание искусства…

Звонок сотового положил конец робким потугам на оптимизм. Тильда щелкнула крышечкой.

– Ал-ло…

– Тильда, – объявила мать, – у нас проблема.

– Да ну? – притворно удивилась Тильда, разглядывая подсолнухи. – Кто бы мог подумать?!

– Дело плохо, – пояснила Гвен, и Тильда заткнулась, застигнутая врасплох серьезностью материнского тона. Удел Гвенни – горячие булочки и кроссворды. Серьезность не ее конек.

– Ладно, что бы там ни было, прорвемся, – пообещала Тильда, снова поглядев на песика. Тот ответил взглядом, в котором стыло отчаяние. – Что там у вас?

– Надин продала Скарлет.

Тильда от неожиданности так резко вскинула голову, что заболела шея. Живот мгновенно скрутило. Откуда-то издалека донесся голос ее шестнадцатилетней племянницы:

– Не понимаю, что такого ужасного я сделала.

Тильду обдало холодом.

– Но у нас ведь больше не оставалось Скарлетов. – Тильда пыталась вдохнуть, борясь одновременно с приступом тошноты. – Папа все их продал.

– Только не самую первую, – пояснила Гвен. – Вспомни. Он не смог. Потому что там был изображен наш дом. Надин нашла ее в подвале. А женщина, купившая картину, ни за что не отдаст ее обратно. Я спрашивала.

В этот момент вошла Кларисса с чеком, и Тильда протянула руку.

– Спасибо, – пробормотала она и сказала в трубку: – Попробуй еще раз.

– Пробовала. Она бросила трубку, и тогда я позвонила снова. Ответил Мейсон Фиппс. Оказывается, она живет у него, – сообщила Гвен и уже спокойнее добавила: – Мейсон был старым другом твоего отца. Это он рассказал ей о Скарлет и галерее. Кстати, сегодня он пригласил меня на ужин.

– Вот и прекрасно. Хотя бы одна из нас нормально поест. Уже достижение.

– Вот я и подумала, что если я пойду и сумею их отвлечь, ты проберешься в дом и украдешь картину, – продолжала Гвен. – А потом мы снова сможем спрятать ее в подвале.

Отвернувшись от Клариссы, Тильда прошептала в трубку:

– Надеюсь, ты понимаешь, что в тюрьме булочек не дают? – Она снова попыталась глубоко вдохнуть, преодолевая вновь накатившую тошноту. – А когда нам удастся заполучить картину назад, мы немедленно ее сожжем. Знай я, что она вни…

– Что-то случилось? – осведомилась Кларисса из-за ее спины.

– Нет, – коротко бросила Тильда. – Все тип-топ. Мама, я еду домой. Буду часа в четыре. И ничего не предпринимай до моего приезда.

– Как всегда, – буркнула Гвен и отключилась.

– Искренне надеюсь, что у вас все в порядке, – вмешалась жадно слушавшая Кларисса.

– У меня все всегда в порядке, – резко ответила Тильда. – Я всегда поступаю так, чтобы все было в порядке, – Сунув чек в карман блузки, она в который раз оглядела Слота, все еще дрожавшего у ее ног. – Именно поэтому я забираю вашу собаку.

– Что? – изумилась Кларисса, но Тильда уже подхватила Спота, длинное тельце его свисало с ее руки, а задние ноги пытались найти опору на ее бедре.

– Просто избавляю вас от лишнего путешествия в приют, – пояснила Тильда. – Приятного вам дня.

Она поместила коробку с красками и собаку в подержанный желтый микроавтобус, переполненная раздражением и еще какой-то, не вполне определимой эмоцией, показавшейся Тильде страхом. От всего этого во рту появился металлический привкус, что совсем ей не понравилось.

Очутившись на пассажирском сиденье, Спот тоже занервничал.

– Да успокойся же ты, – взмолилась Тильда, включая зажигание. – Все лучше, чем тюрьма. – Спот как-то странно воззрился на нее. – Приют. Я хотела сказать, приют.

Она разговаривала с ним всю дорогу, и к тому времени, когда микроавтобус въехал на огороженную стоянку позади «Гуднайт гэлери», Спот мирно спал, а на душе у Тильды стало легче. Но едва она заглушила мотор, пес вздрогнул и подскочил. Мраморные шарики глаз панически бегали по сторонам. Тильда внесла часто дышавшего песика в убогий офис галереи и поставила на пол перед матерью и племянницей – двумя миловидными голубоглазыми блондинками.

«Не то, что я», – подумала Тильда. Позади них прозрачный музыкальный автомат Твенни весело тренькал «Нет, нет, только не это» в исполнении группы «Три дегриз».

– Это Спот, – сообщила она Гвен и Надин. – Я найду ему дом, где хозяева станут обращаться с ним, как он того заслуживает, и не отправят вниз по реке, стоит ему зазеваться.

– Конечно, я виновата, – начала Надин, хотя выражение ее прелестного личика оставалось упрямым, а глаза вызывающе блестели из-под гривы белокурых локонов. На ней была черная футболка с готической надписью «УКУСИ МЕНЯ», и все же она походила на разгневанную Ширли Темпл. – Но никто ведь не говорил мне, что нельзя продавать картины. В конце концов, разве мы не художественная галерея?!

Она присела на корточки, чтобы погладить Спота, который немедленно попятился, отчаянно вращая глазками в поисках убежища.

– Что это с собакой?

– Да так, много всего, – неопределенно ответила Тильда. – Но вернемся к картине.

– Пока ты была в Айове, – объяснила ей Гвен, – Надин нарушила комендантский час, и Эндрю в наказание послал ее вниз убирать подвал.

Тильда перевела дыхание и мысленно высказала бывшему зятю кое-какие прописные истины, от души надеясь, что скоро сможет поговорить с ним лично.

– И можешь не смотреть на меня так. Нечего злиться, – промямлила Надин. – Папа не пустил меня в ту часть, которая заперта. Я так и не знаю, что там.

– Склад, – поспешно заверила Тильда.

– Ну да, как же, – хмыкнула Надин, закатывая глаза.

– Надин! – Тильда вздернула очки на лоб и обратила на племянницу строгий взор. Надин мгновенно сдулась, как проколотый шарик, и села попрямее. – На твоем месте я вела бы себя потише. Не в твоем положении испытывать судьбу. Итак, о картине.

– Папа заставил меня прибраться в задней кладовой. Там было полно мебели, разрисованной фигурками животных. Папа сказал, что это сделала ты, когда была в моем возрасте. По-моему, просто классно, особенно кровать. Когда мы ее почистили и собрали…

– Мы? – уточнила Тильда.

– Мы с Итаном. Не думаешь же ты, что я осилила все это в одиночку?!

– Значит, и Итан знает.

Тильда в сердцах предназначила для Эндрю самый страшный круг ада – за его преступную глупость. Додуматься послать вниз не только драгоценную доченьку, но и ее лучшего друга, не имеющего к семье ни малейшего отношения!

– Нуда, он тоже видел эту самую мебель, – по-прежнему недоумевала Надин. – И что тут такого? Мебель есть мебель.

– Верно. – Тильда почувствовала, что легкие снова смыкаются, и вынула ингалятор. – В конце концов, доберемся мы когда-нибудь до картины?

– Картина была завернута в бумагу и засунута в шкаф, тот, что с бирюзовыми обезьянками на дверцах. Ты действительно все это сама нарисовала?

– Сплошное дерьмо. Очередной этап. Можно сказать, период. – Тильда нажала на ингалятор. – Значит, вы достали картину, и дальше?

– Нам она понравилась.

– И поэтому вы ее продали.

– Вовсе нет, – оправдывалась Надин. – Положили обратно в шкаф, закрыли мебель чехлами и пошли в «Кап О’Джоз». А сегодня, когда бабушка уехала в банк, эта миссис Льюис заявилась сюда и спросила, нет ли у нас картин какой-то Скарлет, и я сказала, что нет, все, что у нас имеется, – это Доркас Финстерс. – Надин неожиданно повернулась к Гвен. – Неужели мы никогда не избавимся от ее мазни? Да, понимаю, она здесь живет, но эти картины настолько угнетающе-тоскливы, что, думаю, мы просто обязаны…

– Надин, – предупреждающе прервала ее Тильда.

– Ладно. – Надин обреченно скрестила руки. – Миссис Льюис объяснила, что ей нужны картины, которые выглядят так, словно их нарисовал ребенок, и стала толковать о звездах и небесах в клеточку, а тут как раз сидел Итан, и он сказал: «Похоже на ту, что мы видели в твоем подвале», и она отказалась уйти, пока мы ей не покажем.

– То есть это Итан сказал, – подчеркнула Тильда.

– Может, и я… – Надин упорно разглядывала потолок. – Спроси у Итана.

– Можно подумать, Итан не пойдет на костер ради тебя, – заметила Тильда. – Итак, вы пошли и принесли картину…

– И она предложила за нее сто долларов, а я отказалась, – перебила Надин с добродетельным видом.

– И все же картины здесь нет.

– Она все набавляла, а я отказывалась, но когда дошло до тысячи, все же сдалась. Кто-нибудь объяснит мне, что тут плохого?

– Нет. – Гвен устало опустилась на диван рядом с внучкой. Сейчас она казалась ее постаревшей копией. Именно так Надин будет выглядеть через сорок лет: светлоглазая, седеющая и бесшабашная.

– Где твоя мама? – спросила Тильда у племянницы и, не дожидаясь ответа, повернулась к Гвен: – Почему Ив не присматривает за галереей?

– Она на собрании учителей. Летняя школа. Ее снова попросили помочь. Послушай, эта особа Льюис не собирается возвращать картину. И чем больше шума мы поднимем, тем больше подозрений навлечем на себя.

– Подозрений? В чем? Ну почему мне никогда ничего не говорят? – возмутилась Надин. Нагнувшись, она ловко подхватила Спота с выцветшего восточного ковра, и тот снова затрясся. – Если не говорите всей правды, нечего обвинять меня в том, что я не так делаю! – вызывающе объявила она, выпятив подбородок и прижимая к себе несчастного пса.

«А ведь девочка права», – подумала Тильда. Она выдвинула из-за письменного стола древнее кресло, повернула его к Надин и уселась, морщась от жалобного визга пружин. – Ладно, слушай.

– Нет! – ахнула Гвен. – Ей всего шестнадцать.

– Да? А сколько было мне? Я знала обо всем, сколько себя помню.

– Хелло! – помахала рукой Надин. – Это я! Не забыли про меня? Что именно ты знала?

– Помнишь, какой успех имела галерея, когда всем заправлял дедушка? – спросила у нее Тильда.

– Нет. Я была ребенком, когда он умер. И тогда меня никакие галереи не интересовали.

Надин на мгновение расслабилась, и Спот, тут же воспользовавшись этим, ловко вывернулся, плюхнулся на ковер, но сразу вскочил и положил передние лапы на колени Тильде.

– Так вот, одной из причин нашей популярности было то, что дедушка иногда продавал подделки, – решительно выдала Тильда.

Надин ойкнула.

– Прекрасно, – пробормотала Гвен, стискивая руки. – Чем больше людей будут знать об этом, тем лучше.

– Я никому не скажу, – поклялась Надин.

– Некоторые картины из тех, что были подлинниками, написал художник по имени Гомер Ходж, – продолжала Тильда, – и дедушка вполне законным путем заработал на нем кучу денег. Но потом они с Гомером поссорились, и тот перестал присылать картины; и тогда твоего дедушку осенила блестящая идея изобрести для Гомера дочь по имени Скарлет. Всего он продал пять картин, повсюду хвастаясь, что заполучил настоящий талант, и особенно напирая на то, что фамилия художницы – Ходж.

Гвен бессильно откинулась на спинку дивана и смотрела в потолок, покачивая головой.

– Изобрел дочь? – оживилась Надин. – Вот здорово!

– Не очень. – Тильда подняла Спота, нуждаясь хоть в какой-то поддержке перед изложением следующей, самой неприятной части рассказа. Песик вздохнул и свернулся клубочком у нее на коленях. – Картина, которую ты продала, была первой Скарлет. Фальшивка, нарисованная никогда не существовавшей художницей. А это уже мошенничество, за которое можно угодить в тюрьму. И люди обязательно это узнают, потому что Гомер жил на ферме в южном Огайо, а на проданной тобой картине изображен наш дом.

– То-то она мне показалась знакомой, – пробормотала Надин.

– Так вот, как только они все узнают, обязательно вернутся в галерею и начнут задавать вопросы. – Тильда ощутила, как внутренности снова скрутило узлом. – А еще могут присмотреться к картинам, которые им продал дедушка за тысячи долларов, и обнаружить, что многие из них – подделки. Покупатели потребуют назад деньги, а у нас их нет. За это мы тоже можем попасть в тюрьму и уж в любом случае потеряем галерею и этот дом, то есть всей семьей окажемся на улице.

– Погодите, – проговорила Надин, встрепенувшись, похоже, ничуть не смущенная теми открытиями, что ее дед был жуликом, и что сама она вскоре будет жить в сточной канаве. – Я не знала, что это подделка. Единственный, кому это было известно – дед. Но он мертв. Значит, все можно свалить на него.

– Последние пять лет я только на это и надеялась, – вставила Гвен, по-прежнему глядя в потолок.

– Неплохой план, но он не сработает, – сообщила Тильда, которой становилось все хуже. – Галерея как бизнес все еще функционирует. И есть еще один человек, который наверняка обо всем знал и может за это получить тюремный срок. Тот, кто все это нарисовал.

– Правда. – Надин заметно присмирела. – А кто их нарисовал?

– Я, кто же еще, – вздохнула Тильда, снова вынимая ингалятор.

Всего четыре дня ушло у Дэви Демпси на то, чтобы проследить маршрут бывшего финансового консультанта от Майами в штате Флорида до Колумбуса в Огайо. И вот теперь, стоя в дверях маленькой закусочной, он спокойно наблюдал, как его добыча берет стакан для воды, внимательно рассматривает и в который раз вытирает край салфеткой. Рональд Эббот, по прозвищу Кролик, был рожден, чтобы стать идеальной мишенью для кого угодно: бледный, почти без подбородка, он так уверен в своем превосходстве во всем, что касается денег, искусства и жизни в целом, что надуть его легче легкого. Поэтому Дэви считал вдвойне непростительным, что этот слизняк спер все его денежки.

Дэви пересек зал, скользнул в кабинку, и Рональд, поднявший глаза на полуглотке, задохнулся и втянул в себя воду одним испуганным вдохом.

– Привет, Кролик, – начал Дэви, наслаждаясь ситуацией. – Где мои три миллиона долларов?

Рональд продолжал захлебываться водой из-под крана, чувством вины и ужасом.

– Знаешь, преступная жизнь, она не для всех, – заметил Дэви, беря с подноса Рональда ломтик жареной картошки. – Для этого нужно любить риск. А ведь ты рисковать не любишь, верно, Кролик?

Рональду наконец удалось глотнуть немного воздуха.

– Ты сам во всем виноват.

– Потому что доверял тебе? – кивнул Дэви, продолжая пережевывать картошку. – Неплохая мысль. Больше не буду. Но мне нужны мои денежки. Все три миллиона. До последнего цента.

Он взял еще один ломтик картошки. Закусочная была так себе, но повар явно умел готовить картофель.

– Это не твои деньги! Ты их украл, – прошипел Рональд, боязливо осматриваясь. – Где Саймон? Он тоже здесь?

– Саймон в Майами. Я изобью тебя собственноручно. И ты знаешь, что деньги мои, ты видел, как я покупал те же акции, что и ты…

– Но начальный миллион не был твоим, – перебил Рональд, и Дэви замер, пораженный, как громом, воспоминанием о встрече трехлетней давности с прекрасной разъяренной блондинкой.

– Клеа. – Дэви покачал головой. – Хорошо провел время, Кролик?

– Видишь, ты даже не отрицаешь! – негодующе отбивался Рональд. – Украл наследство бедной женщины, завещанное ей отцом…

Дэви вздохнул и потянулся за солонкой. Если Кролик попал в орбиту притяжения Клеа, дело плохо. Бедняга накален так, что охладить его будет нелегко.

– Эта женщина не бедна. Просто невероятно жадна. Она унаследовала кучу денег от первого мужа и, как я слышал, окрутила какого-то богатенького старичка на Багамах.

– Ты украл ее деньги, – твердил Рональд как заведенный. – Она – невинная жертва.

Дэви пододвинул к себе тарелку Рональда и потянулся за кетчупом.

– Кролик, я все понимаю. В постели ей нет равных, но даже ты не можешь верить этому вздору.

Рональд гордо выпрямился:

– Ты говоришь о женщине, которую я люблю!

– Клеа – не та женщина, которую ты любишь, она вообще не из тех, кого можно любить, – мрачно заверил Дэви. – Ты просто вбил себе в голову, что любишь ее, но потом непременно окажется, что пользуешься ее услугами лишь до тех пор, пока на сцене не появится кошелек потолще, с возможностью перекупить ее за сумму повыше.

Он опрокинул бутылочку с кетчупом над остатками картофеля.

– Я верю в нее! – напыщенно произнес Рональд.

– Ты так же верил, что акции интернетовских компаний будут подниматься бесконечно. Как говаривал мой папочка, это слишком хорошо, чтобы быть правдой…

– Речь здесь не о деньгах! – перебил Кролик. – Она меня любит.

– Если говоришь о Клеа, значит, речь о деньгах. Это все, что ее интересует.

– Ей небезразлично искусство, – возразил Рональд.

– Искусство? Под ним она подразумевает одну культовую картину И два порнофильма! Такое искусство?

– Нет, – смущенно помотал головой Рональд. – Ее искусство. Я познакомился с ней в семейном музее, где помогал оценивать коллекцию ее покойного мужа.

– Покойного мужа! Какой сюрприз! Вообрази мое удивление! – рассмеялся Дэви. – Кролик, у ее семьи нет никакого музея, и она вцепилась в тебя, обнаружив, что ты имеешь доступ к моим счетам. Отчего умер тот несчастный? Ее последний? Нет, погоди. Дай угадать. Сердечный приступ?

– Все случилось так внезапно, – пробормотал Рональд.

– Так всегда бывает с мужьями Клеа. Послушай моего сонета: не женись на ней. В черном она просто неотразима.

Рональд надменно выпятил вперед то, что у него называлось подбородком.

– Она предупреждала, что ты будешь говорить о ней гадости! Говорила, что ты угрожал ей и распространял лживые слухи о ее прошлом! Ты живешь обманом, Дэви, так почему я должен…

– Тут мне лгать ни к чему, – заверил его Дэви. – Правда и без того достаточно печальна. – Послушай, если хочешь покончить с собой, сдохнув в постели Клеа, валяй. Это такой же надежный способ, как сотня других. Но сначала отдай деньги. Я терпеть не могу бедности. Это ограничивает мои возможности.

– У меня их нет! – объявил Рональд с оскорбленным видом. – Я вернул все законной владелице.

Дэви обмяк и уставился на него со смесью жалости и раздражения во взгляде.

– Значит, ты уже отдал их ей. Интересно, когда ты в последний раз ее видел?

Рональд густо покраснел:

– Четыре дня назад. Она очень занята.

– Ты отдал ей мои денежки, едва заполучил всю сумму, и с тех пор у нее совершенно нет времени.

– Нет. Она действительно занята. Это часть нашего плана – создать коллекцию…

– Клеа коллекционирует предметы искусства?!

– Видишь? – злорадно фыркнул Рональд. – Я знал, что ты ее не понимаешь.

– Но на искусстве быстро денег не сделаешь. – Дэви нахмурился, оттолкнул пустую тарелку Рональда и взял его чашку с кофе. – К тому же это еще более рискованная игра, чем акции интернетовских компаний. И вообще искусство – не слишком удачный способ делать деньги, если только ты не абсолютно беспринципный дилер, а это требует немалого труда.

Кофе оказался едва теплым и совершенно не сочетался с картофелем. Впрочем, у Кролика никогда не было вкуса.

– Дело не в деньгах, – повторил Рональд. – Она влюбилась в картины примитивистов.

– Клеа не влюбляется. Она просто чует запах денег. Где-то здесь есть парень с тугим бумажником. И больным сердцем. Как твое сердце, Кролик? Ты в добром здравии?

– В превосходном, – язвительно буркнул Рональд.

– Еще одна причина выпихнуть тебя вон. Ты потерял состояние при кризисе интернетовских компаний, и тебя не так-то легко прикончить. Интересно, кто тот тип, с которым она сейчас проводит время? Миллионы, слабое сердце и большая коллекция картин?

Рональд замер.

– Знаешь, – продолжал Дэви, – я бы даже пожалел тебя, если бы ты не упер эти три миллиона. Так кто он?

– Мейсон Фиппс, – выдавил наконец из себя Рональд. – Финансовый советник Сирила. Клеа увидела его коллекцию примитивистов на вечеринке в его доме в Майами.

– И вскоре после этого разглядела его самого. – Дэви уселся поудобнее. Его крайне низкое мнение о человечестве в целом и Клеа в частности в который раз подтвердилось. – Что за девка! Изучает искусство, чтобы захапать очередного мужа и раньше срока свести в могилу.

– Мейсон не так уж и стар. Ему немного за пятьдесят.

– Одному из тех, кого она убила, было чуть за сорок. Насколько я понял, Сирил – это ее последняя жертва?

– Клеа никого не убивала, – отчаянно отбивался Рональд. – Сирилу было восемьдесят девять. Он умер естественной смертью. И она не снималась в порнофильмах. Только в художественных. И она любит ме…

– «Выйди чистой», – прервал его Дэви. – Снято в автомойке. В титрах она обозначена как Кэнди Саде, но это Клеа. Можешь не верить мне. Пойди, возьми кассету напрокат.

– Я не…

– Но сначала ты должен помочь мне вернуть деньги.

Рональд снова выпрямился:

– Ни за что на свете.

Дэви с сожалением оглядел беднягу:

– Сам знаешь, Кролик, ты у меня в руках, так что прекрати блефовать. Если я расскажу федералам, что ты натворил, немедленно очутишься в каталажке. Вполне понимаю, почему ты втрескался в Клеа. Я тоже потратил на нее два года, но сейчас только ты сам можешь вытащить себя из дерьма. Я намереваюсь получить свои денежки, а ты либо поможешь мне, либо надолго попадешь за решетку. Она действительно так много для тебя значит? Учитывая, что ни разу не позвонила с тех пор, как получила деньги?

В продолжение всей речи Дэви и еще несколько минут после ее окончания Рональд сидел неподвижно. Дэви пристально следил за ним, прямо-таки видя, как за этим бесстрастным фасадом лихорадочно вертятся шестеренки. Наконец Рональд заговорил:

– «Выйди чистой»?

Дэви кивнул.

– Ты и она…

Дэви кивнул.

– Думаешь, она и Мейсон…

Дэви кивнул.

– Я не знаю, как вернуть деньги.

– Зато я знаю. Расскажи-ка о Клеа и искусстве.

Рональд послушно начал длинное повествование о Мейсоне Фиппсе и его коллекции примитивистов, о том, что Клеа в подражание ему начала собирать свою коллекцию, что пока она живет в доме Фиппса, что обещала позвонить и обязательно позвонит, как только выдастся возможность.

– Она очень занята коллекцией, – пояснил он. – Это отнимает много времени, потому что Мейсон должен многому ее научить.

«Просто в толк не возьму, как такой доверчивый дурачок способен зарабатывать на жизнь преступным бизнесом?» – подумал Дэви, сознавая в глубине души, что он лукавит. Клеа – женщина, которой ничего не стоит притупить мыслительные процессы любого мужчины. Лишь Господу известно, что даже с ним она раза два проявила свою железную хватку.

Рональд продолжал распространяться о Клеа – Великом Коллекционере. Тем временем Дэви, развалившись на стуле, принялся строить планы. Все, что требуется – выманить у Рональда ее адрес и номер счета, добраться до ее ноутбука, залезть на жесткий диск, применив пароль – зная Клеа, можно предположить, что она пользуется тем же паролем, что и прежде, – и перевести деньги. Это не было настоящим мошенничеством, но все же некоторый риск имелся, что привлекало Дэви больше, чем следовало бы. Теперь он стал более осмотрительным. Перед законом он чист. Повзрослел. И преступления больше его не возбуждали.

– Что? – спросил Рональд.

– Я ничего не сказал.

– Ты тяжело дышишь.

– Астма, – солгал Дэви. – Дай мне ее адрес и номера счетов.

– Не думаю, что это этично, – нахмурился Рональд.

– Кролик, – предостерег Дэви со стальными нотками в голосе, – не тебе говорить об этике. Вспомни, как тебя угораздило попасть в теперешний переплет. Дай мне эти чертовы номера.

Поколебавшись, Рональд вынул из внутреннего кармана ручку, блокнот и принялся записывать строчки цифр.

– Спасибо, Кролик, – буркнул Дэви, забирая вырванную из блокнота страницу, и встал. – Не уезжай из города. Ничего больше не предпринимай. И ни в коем случае, ни под каким предлогом не звони Клеа.

– Буду делать все, что хочу, и ты мне не запретишь, – огрызнулся Рональд.

– Нет. Не станешь.

Рональд встретил его взгляд и поспешно отвел глаза.

– Вот так-то лучше, – похлопал его по плечу Дэви. – Держись подальше от Клеа, и все будет хорошо. Впереди только безоблачные дни.

– Признай по крайней мере, что украл ее деньги, мошенник ты этакий, – прошипел Рональд.

– Разумеется, – бросил Дэви и отправился грабить самую красивую женщину, с которой когда-либо спал. Опять.

Вломиться в дом Мейсона Фиппса казалось Тильде не слишком удачной идеей. Но ничего лучшего в голову ей не пришло. Теперь, пробираясь по темным коридорам, она немного остыла и могла размышлять здраво. Похоже, она не создана для работы подобного рода. В конце концов, она – раскаявшийся подделыватель картин, а не воровка. Кроме того, дом был необитаемым, если не считать официанта на кухне и «адского ужина» Гвенни в столовой, и это до смерти пугало Тильду.

«Театральная прима», – сказал бы о ней отец, но у нее были все причины для страха. Она безрезультатно обыскала бильярдную, библиотеку и оранжерею и теперь стояла в холле и думала: «Кажется, я попала в самый разгар игры «Улика».[1] Мисс Скарлет с ингалятором в холле».

Ах, были же расчудесные деньки, вернее, золотой век, когда мужчины были мужчинами, и женщинам не приходилось собственноручно выполнять работу вора-домушника. Как же ей нужен вот такой старомодный парень, готовый прийти на помощь бедной женщине и украсть все, что потребуется.

«Да соберись же наконец!» – приказала себе Тильда и, прокравшись наверх, принялась открывать одну дверь за другой, пока не добралась до спальни, битком набитой разбросанными повсюду шелковыми вещичками. В воздухе стоял запах духов и дорогой косметики. Вполне подходящий уголок для женщины, которой Тильде никогда не суждено стать. Прежде всего, для этого у нее недостаточно денег.

На письменном столе что-то блеснуло. Тильда прищурилась и поняла, что это окантовка ноутбука. Клеа Льюис выключила компьютер, не позаботившись закрыть крышку. Легкомысленная, ко всему равнодушная особа.

Тильда оглядела все, чем владела эта женщина и к чему была откровенно безразлична. Нет, она не достойна владеть работой Скарлет!

Внизу зазвонил телефон, и Тильда в ускоренном темпе обыскала комнату. Приходилось довольствоваться тусклым светом уличных фонарей, едва пробивавшимся сквозь занавески. Она пошарила за мебелью и под кроватью, там, где было слишком темно, чтобы что-то видеть. Не настолько Скарлет мала, в конце концов!

Очередь дошла до шкафов, выстроившихся вдоль стены. Куда, черт возьми, упрятала картину эта Клеа?!

Тильда открыла первые две дверцы и отодвинула одежду, решив обыскать внутренность шкафа.

Там оказался мужчина.

Тильда повернулась, готовая сбежать, но он успел закрыть ей рот ладонью и дернуть на себя. Она лягнула его, попав в коленку. Он выругался, потерял равновесие и, падая, увлек ее за собой на ковер.

Весил он не меньше тонны.

– Все в порядке, – прошептал он ей на ухо, пока она безуспешно пыталась сбросить его с себя и оторвать чужую руку от губ, прежде чем легкие разорвутся. – Давайте без паники.

«Я не могу дышать», – подумала Тильда и втянула носом воздух вместе с пригоршней пыли.

– Потому что я вовсе не из тех, – продолжал мужчина. – Никаких преступных намерений. Во всяком случае, против вас я ничего не имею.

Хватка у него была стальной. Легкие Тильды сжались, как только ладонь снова запечатала ее рот, мышцы свело, мир потемнел, и знакомая паника затуманила сознание.

– Я просто должен убедиться, что вы не закричите, – объяснил он, не понимая, что Тильда задыхается. Она всегда знала, что это когда-нибудь случится. Что подлые легкие предадут ее, как все остальное в наследии Гуднайтов. Но не так же! Не в самый разгар преступного деяния! Пасть жертвой какого-то громилы-бегемота?!

И когда ее легкие почти окаменели, а его голос подозрительно отдалился, Тильда сделала единственное, что смогла придумать.

Укусила его.