Подкидыш

Глава 8 Пути-дороги дальние

— Ты знаешь, Макарыч, я никогда с этой работой не был связан! Понятия о ней не имею! — говорил Калягин.

Но Макарыч рассмеялся:

— А что, по-твоему, я экспедитором родился? Иль знал это дело? Да я с харчами и барахлом знаком был знаешь где? С «малиной» по кабакам бухали! Вот там и закусон, и выпивон, и блядвой! А барахло барухи приносили. Отменное! Я ж белья исподнего никакого не нюхал, кроме шелкового. Ну и прочее — загранка! Нынче грузы возим знаешь как? Поступил заказ на машину. Просят перевезти товар из Москвы в Красноярск. Вот, как теперь. Макароны, конфеты, крупу, курево. Заказчик оплачивает погрузку, перевозку, разгрузку и сохранность груза. Нам башляют наличкой за тонно-километры. Оплата, в зависимости от груза — что везешь? Но нам надо держать нос по ветру всегда. Вот доставил сюда груз, а на обратный путь найду заказчика или нет?

— А разве не оба конца оплачивают?

— Конечно, оба! Но прихватить груз разве лишнее? Вот я отсюда поеду груженым. Повезу лес. В Кострому! Оттуда тоже, чтоб не мотаться порожняком, кого-то зацеплю!

— Если в Хабаровск?

— Да хоть на Колыму! Лишь бы не в зону.

— Ну, хорошо! Ты сам мотаешься! А я при чем?

— Во, мудило! Никак не врубишься! Иль мозги заплесневели? У меня этих колес, знаешь сколько? В ряд выстроить, Колымской трассы маловато будет. А она аж две тыщи километров! Доперло? Но людей нет. Одно говно! То пьянчуги, то ворюги! А в нашем деле мера во всем — главное!

— Я не справлюсь! Да и не привык мотаться с коробейниками. Не терплю их духу! — признался Николай.

— Во, козел! Дает угля! Ты с какого хрена свалился? Нынче спекулянты бизнесменами называются. Секи! Около них все харчатся! Это раньше спекулянтов, торгашей живьем в сугробах урывали — на Колыме и в Воркуте! Нынче — хрен! Живучими оказались пропадлины! Вот, фартовых, глянь, почти под корень извели! Приморили всех по северам навечно! Сколько нас осталось из прежних, мелочь, пыль! А эти — блохотня, выжили! Как ни дави! И нынче жиреют!

— Так ты с ними кентуешься? — изумился Николай.

— А что с того? Они наличку гонят чистоганом! Кто ж еще сумеет нынче расплатиться за фуру? Ты брось форс! Теперь все, кто раньше при должностях и званиях жили — в спекуляцию сквозанули, чтобы не сдохнуть с голоду! Ты глянь, кто нынче в бизнесе прикипелся? Кто раньше за это судил! Во! Ну а фартовые, как и тогда, всех в своих клешнях держат. Навар гребут лопатами. Кто в «крыше», кто в киллерах. По-нашему — мокрушники. Все нынче годятся. На всех поднялся спрос. Все в цене! Мне вон тоже предложили по старой памяти паханить «крышами». Ну, наехали на одного козла. Тряхнуть хотели файно. И обломилось бы. Но тут… Из боковухи подвалила такая фря! Я и заторчал! Посеял, зачем ввалился! И к ней. Сам помнишь, баб не признаю! Не верю. Но это — душой! А тут забалдел! Подвалил к милашке. Она не противилась. Я с ней всю ночь в гопака играл! Куда там колоть ее хмыря? На кой он мне? Ну а утром самого за жопу взяли, за то, что дело завалил. Меня чуть наизнанку не вывернули вместе с яйцами. И из паханов — за провал. Сам секешь, оно и раньше за прокол шкуру снимали. Кайфово, что дышать оставили. Вот я и слинял от крутых. Ну их на хрен. Я фартовых знал. Сек их законы и все держал. Нынешние — другие! Нам их не понять! Живем всяк своей стаей! Так ты фалуешься ко мне? — глянул пытливо.

— А что я у тебя иметь стану? — спросил Николай.

— Ну! Узнаю падлу! Вот это уже разговор! Хиляем в кабак! Там потрехаем!

— Я пустой!

— Зато у меня кое-что водится! — хлопнул себя по животу, на каком топорщился пузатый кошелек.

Макарыч сделал большой заказ. Не скупился человек. Официантка, молодая девка в короткой до задницы юбке, едва успевала приносить заказанные блюда.

— Пей, Колька! За нашу волю подневольную. За жизнь собачью! Ведь никто не знает, что завтра нас ждет! — наливал коньяк в стаканы, пил залпом, но не пьянел. — Пей! Хавай! За все, что недоели в зонах! Говоришь, что ни за что сидел? А кто тебе вякнул, будто я сел виноватым? Если б я, родившись мужиком, был еще и кормильцем, то не стал бы вором! Доперло? Я ведь не в «малине», в деревне на свет появился. А там за трудодень платили — пять копеек! Ты можешь себе такое представить? Нет? Моей матери за пятьдесят лет работы в колхозе платили пенсию — восемь рублей в месяц! Это — при Хрущеве! На эти деньги ни жить, ни сдохнуть! Ты б видел ее руки! Я мальчишкой на тракторе вкалывал сутками. А что имел? Рубь в копу, хрен в жопу! Вот и надоело все! Пошел воровать! От злости. От того, что, схоронив отца, помянуть его было нечем. У воров я быстро освоился. Способности оценили. А силу — Бог дал. Наградил за отнятое детство. И пошел в дела. За месяц сорвал столько, сколько за десять жизней в колхозе не получил бы ни за что. Я и теперь не жалею ни о чем. В колхозе давно б сдох! А так — дышу! И пусть меня в жопу поцелует любой, кто скажет, что я — падла и хреново канал! Плохо в зоне? А разве файней сидеть у постели матери, когда она умирает, и не иметь ни гроша за душой на лекарства? А ведь могли ее спасти! И отца! Кто их у меня отнял? И только ли у меня?

— Успокойся, Макарыч! У меня целую жизнь отняли, искалечили всю судьбу. Зачем живу и сам не знаю! — сознался Николай.

— Во! Потому и ботаю тебе! Давай кучей дышать, своей сворой! — настаивал Макарыч.

— Сколько иметь буду? — настырно повторил вопрос Николай.

— Не меньше двух лимонов в неделю!

— Недельный заработок — два куска? — уточнил Калягин.

— Не меньше!

— Согласен! — ответил, не задумываясь.

— Тогда завязываем бухать! — оглядел круглый зад официантки, похлопал по нему и сказал вздохнув: — Эх-х, времени маловато! Придется в другой раз сюда свернуть! — Рассчитался щедро и вышел, не покачнувшись, несмотря на то, что один выпил три бутылки коньяка.

Вместе с Макарычем Николай пришел в гостиницу. Возле нее, на платной стоянке ждала человека загруженная фура.

— Вот на этой я мотаюсь! А твоя — вон та будет! — указал на фуру, стоявшую поодаль.

— Чем загружена?

— Водяру повезешь! Самый ходовой товар. В Тюмень. Куда и кому, все запишешь. Товар по накладной. Что взять из Тюмени и куда отвезти, тоже подскажу. Пока, с неделю, помотайся с прежним экспедитором. Наловчись. Но держи ухо востро. Не доверяй никому! Я с тебя спрошу за все! Как с кента. Если скурвишься, щадить не стану. Вот тебе аванс, на мелкие расходы! Тут — лимон! Встретимся через три дня. Твой водило и экспедитор знают, где меня шмонать! Давай, Николка! Полезай в машину! Я козлам ботну о тебе, — вызвал из кабины двух мужиков и, указав на Калягина, сказал:

— Мой кент! Он будет «пахать» с нами. Чтоб за пару недель отшлифовали. Как надо подготовьте. Я ему другую фуру дам. У вас — стажировка! И смотрите, по пути — не бухать. «Пушки» держите наготове! — Последнее напутствие Николай пропустил мимо ушей, не услышал…

— Тогда мы поехали! — сказал шофер и протянул руку за деньгами. Макарыч отсчитал. Отдал водителю, потом экспедитору. Те быстро вскочили в машину, развернулись на площадке и поехали по окраине — на кольцевую, уводящую из Красноярска далеко-далеко.

Мужики коротко оглядели Калягина.

— Как зовут тебя? — коротко спросил водитель.

— Николай!

— Меня — Ленька! А его — Виктор! — кивнул на экспедитора.

«Вот черт? Забыл Арпик предупредить, чтобы не ждала!» — подумал, когда машина, набрав приличную скорость, вышла на магистраль.

«А, ладно! Откуда-нибудь позвоню», — успокоил себя и устроился на сиденье поудобнее.

Шофер, назвавшийся Ленькой, словно потеряв интерес к Николаю, насвистывал какую-то мелодию, внимательно следил за дорогой. Экспедитор Виктор, немного помолчав, спросил Николая:

— Ты семейный?

Николай пожал плечами, не зная, что ответить, и спросил:

— Какая разница?

— Оно, конечно! Мужик всегда так, чуть от дома отошел на шаг — уже холостой! Потому и зовут бабы нас кобелями, что в каждом городе по десятку жен. Хотя, а как иначе, если с законной половиной раз в году видишься. Имена детей забываешь…

— Побочных? — рассмеялся Ленька. И добавил: — Где их упомнишь? За год по два десятка. Откуда знать, кого завтра осчастливишь? А и дети нас не знают. Эти — дорожные… Витька их называет придорожными цветами. А у тебя имеются дети? — обратился к Николаю.

— Сын. И внуки. Двое!

— Счастливый! И как же это тебя Макарыч уломал по свету мотаться? Иль с бабой повздорил, что решил остудить долгой разлукой?

— В нашем возрасте уже не страшно! — отмахнулся Николай, заметив на обочине магистрали кучку «голосовавших» парней. Водитель сбавил скорость, но, подъехав почти вплотную, нажал на газ, машина помчалась по магистрали, оставив парней далеко позади.

— Зачем ты так? К чему ребят обманул? — удивился Калягин.

— Ты первый раз на фуре дальнобойщиков?

— Конечно!

— Тогда знай! На трассе ночью нет ребят! И упаси Господи, поверить «голосующему». Если дышать хочешь, забудь о доброте и сочувствии. Иначе простись с семьей — и навсегда.

— Почему?

— Сразу видно, пороху не нюхал. А Макарыч, старый черт, промолчал. Не решился говорить правду. Иначе вряд ли согласился б!

— О каком порохе мелешь? О чем Макарыч умолчал? — удивился Колька.

— О чем не протрепался? Ну, теперь уж мы далеко. Можно и сказать. Знай, Николай, работа наша и жизнь хуже собачьей. Это от чистого сердца говорю тебе — истинную правду. И Витька не даст сбрехать! Мы уж всякого натерпелись и навидались. Потому как именно мы — дальнобойщики — нынче самый лакомый кусок для рэкетиров — бандюг с большой дороги. Они останавливают фуры всякими путями. Перегораживая дорогу иль выйдя на проезжую часть. Им главное — попасть в кузов иль в кабину. А дальше дело техники. Поверь, они жалеть не умеют никого. Они знают, по этой магистрали фуры не бегают порожними. А любой товар — это деньги! За них они родную мать не пожалеют… Потому подбирать попутчиков теперь опасно. Не то время, не те люди!

— Да что могут сделать нам зеленые юнцы? Троим мужикам? — засомневался Николай. — Всю эту кодлу в минуту скрутим в штопор.

— Как раз! От крутых кулаком не отобьешься. У них «пушки». Они не только тебя размажут, а и покрышки продырявить могут. Потому сделал финт, вроде торможу, взять их хочу. А сам выключил габариты, чтоб не сориентировались, и по скоростям!

Николаю стало не по себе. Но все же спросил:

— А давно шоферишь на фуре?

— Шестой год, — ответил водитель.

Калягин вздохнул спокойно. Понял по-своему,

что мужики решили запугать или взять на «понял».

«Шесть лет — немало. Небось сколотил деньжат. И дальше не хочет конкурентов. Коли было бы плохо, ушел бы давно. А тут — в ночь поехали. Решили, что я слабак! Да только не на того нарвались», — усмехнулся про себя, откинулся па спинку сиденья, решил вздремнуть.

— А знаешь, почему мы ночью поехали? обратился к Кольке.

— Интересно. Скажи! — отозвался тог.

— Да потому, что днем еще опаснее ехать с таким грузом. Мало того, что звон бутылок в купоне издалека слышен, любой гаишник, проверив нас, всем своим сообщит, что везем. По рации. А среди гаишников тоже хватает всякой шелупени.

Едва Ленька сказал, впереди увидели синюю мигалку и двоих ребят в форме. Один из них потребовал остановить машину.

— Предъявите документы! — потребовал строго. Ленька толкнул в бок задремавшего Виктора.

— Что везем? — потребовали открыть груз.

— Вот путевой лист! В нем все указано!

Но гаишники тщательно проверили груз.

— Почему путевка выписана завтрашним днем?

— Не захотели ждать. Домой торопимся. Вот забросим груз по дороге и скорей к семьям. Устали!

— Придется подождать! Спешить нужно разумно, — сел в машину, включил рацию, долго с кем-то говорил, что-то выяснял. Потом вернулся к фуре, отдал документы водителю.

— Ну, на этот раз пронесло!

— А ты меньше трепись о гаишниках, когда сидишь за баранкой. А то они на помине, что черти на овине! — выругался Виктор.

— А когда в Тюмени будем?

— Это как повезет. Заранее не загадывай!

— Послушай, Лень, а почему ты ездишь без сменщика? — спросил Калягин.

— Не могу подыскать напарника. Все не то! С виду вроде нормальные мужики. А в дорогу с ними нельзя. В дальние рейсы не берем случайных. Почему? Сам поймешь, — и продолжил: — Знаешь, сколько исколесил? Если все посчитать, вокруг земли сотню витков намотал. Где только не был! Всюду носило. От Якутска до Мурманска! Всю Сибирь и Среднюю Азию, Белоруссию и Украину, даже на Кавказе побывал.

— А там что делал?

— Возил оборудование! На заводы! В контейнерах. Вот где дорога! За миллион зеленых не соглашусь ее повторить.

— А почему?

— Не хочу, уезжая из дома, оставлять завещание и со своими детьми, на всякий случай, прощаться навсегда.

— Ленька! Глянь, пацаненок на дороге голосует! Давай возьмем! — указал Николай на мальчишку лет десяти, одиноко торчавшего у обочины.

— Расскажи ему, Вить! — проехал водитель

мимо мальчонки, озябшего вконец.

— С месяц назад это случилось. Ехали мы из Калуги в Москву. Везли масло. В ящиках. И вот как-то под вечер, не доезжая до какого-то поселка, видим девчонку лет тринадцати. Голосовала она. До поселка километра три. А девчонка в легкой куртке. Сжалились. Ребенок. Решили взять, подбросить. А уже темно было. Остановились. Взяли. Едем. Девка спасибами сыпет. А я слышу, вроде в кузове кто-то шуршит. Остановил. Глядь, а там свора пацанов ящики с маслом на дорогу выкидывают в авральном порядке. Я заорал. Они на меня кагалом налетели, сшибли с ног. И если бы не Ленька, порвали б на куски. Тот с «разлукой» подоспел. Разогнал. Кое-кого всерьез задел. Вышвырнули ту девку, поехали масло собирать. И чтоб ты думал, больше двух десятков ящиков успели сбросить. Но, главное, как успели залезть? С тех пор не подбираем малолеток. Никому не верим, — отвернулся экспедитор, вздохнув, и добавил: — Это раньше можно было всех жалеть. Теперь только самого себя.

Николаю после услышанного спать расхотелось. Его знобило от рассказа.

«Дети промышляют разбоем и воровством уже открыто, на дорогах? Чего ждать от остальных?»

— Знаешь, Николай, мы не только на себе испытали немало, говоря с такими же, как сами, такое слышали, что в дорогу как на войну собираемся. Раньше брали инструмент, необходимый для срочного ремонта, запчасти, чтоб на случай чего среди дороги ночью не остаться. Теперь того хуже. Без «пушки» не выедешь, без «разлуки» из машины не вылезешь. Иначе головой рискуешь! Народ разбоем промышляет. Причем не смотрят, на кого прут. Чужого иль своего соседа. Случалось, даже родственников грабили за навар. Пока найдут, возьмут, накажут, проходят годы!

— Да кто теперь ищет рэкетиров? Кому охота по родной шее получить? Вот и осторожничают и менты, и прокуратура. Не хотят в пекло головой лезть. Зачем? От того зарплату не прибавят. А она у них смешная. Да и ту платят, как в детской песне поют — только раз в году! — рассмеялся экспедитор.

— Ты не поверишь, вот у нас с Витькой случай был. Ехали мы из Калининграда в Орел. Везли бумагу для типографии в больших рулонах. Импортную. Только выехали — нас остановили лягавые и спрашивают: «Что везете?» Мы им показали груз. А они в ответ:

«Нашли с чем мотаться по нашим дорогам! Тряхнуть нечего! Иль ничего путное не нашли? Иль последнее забрали? Гоните на бутылку добровольно!» — За что? — спросили мы. «А потому как холодно и жрать охота!» — Мы заупрямились. Оно и немудрено. Весь путь впереди. Ну, как начнут на каждом посту щипать по бутылке. И поперли на рожон. Зря, конечно. Себе дешевле было б отдать тихо. А тут свалка получилась. Их трое, нас двое.

Махались круто. Сколько машин прошло, никто не остановился. Уж не знаю, как они, а мы еле дотянули до Орла. Все в синяках и в шишках. Две недели в себя приходили. Хорошо, что не в Калининграде живем. Иначе вернуться живыми через тот милицейский пост нечего было и мечтать.

— Все так! Да и умеют ли лягавые что-нибудь, кроме как души выколачивать? — вспомнилось Николаю и свое.

— Мне вот уже пятый год зудит баба моя, мол, уходи ты с этой проклятой работы! Всякий раз боюсь за тебя, каким вернешься? С цветами или в цветах? А я ей в ответ, что в другом месте столько не заработаю. А жить как? Дети растут! А с ними и расходы! То сыну радиоцентр, то дочке джинсовый костюм! Да и жене отказывать ни в чем неохота. Она вон телевизор недавно купила — на всю стенку величиной. Полугодовую зарплату вломила в него. Я чуть не офонарел. Зато теперь все домашние кайфуют. Довольны. А я вкалываю. Мне не до жиру.

— Моя не легче отмочила. Я копил себе на колеса. А тут возвращаюсь домой, баба меня с порога огорошила. Мол, купила импортный холодильник, в каком лед не образуется, и моющий пылесос! Все мои сбережения уложила в это дело. Я чуть не взвыл! Но не воротишь сделанного. Поругался на нее, на той жопе и сел, — сознался Виктор.

— Это еще что? Вот когда мы были на Кавказе! Во, где обдиралы! Они с водителей вместе со шкурой снимут. Там инспекторов ГАИ больше, чем во всей России рыжих тараканов. Откуда они возникают, не знаю! Едешь по перевалу! Справа — отвесные горы, слева — пропасть, над головой скала зависла под сотню тонн. Под ней чихнуть страшно. Ну, оторвется от плеч скалы эдакая головенка? Едешь, дух перехватив. И на тебе, на самом поганом месте — гаишник с протянутой рукой. И говорит, раз едешь в солнечную Грузию — золоти руку. Что? Денег нет? А зачем с пустыми карманами к нам собрался? Ну, показывай, чем отблагодаришь меня? Не нашел ничего из харчей, забрал рубашки, а у Витьки даже свитер отнял. Во, гад!

— Знаешь, мы недолго были в этой Грузии, но нам показалось, что прошла вечность. Когда ехали уже обратно по перевалу, знаешь, какую песню пели:

А я в Россию, домой хочу.

Я так давно не слышал маму…

Колька долго не мог успокоиться от смеха… Через три дня, разгрузившись в Тюмени, все решили дождаться Макарыча в гостинице. Но Леонид не усидел. Пошел поискать заказчика и вскоре вернулся с лысым, бородатым мужиком, крепким и коренастым, на кривых, толстых ногах.

— Вот, предлагает доставить в Москву его мраморные плиты для отделки офиса. Предоплату дает — половину. Окончательный расчет — на месте. Как, мужики? Беремся? — спросил Леонид.

— А грузить кто будет? Плиты — не мешки и не ящики. К концу погрузки пупок развяжется! — за говорил Виктор.

— Грузить — не ваша забота. Мы сами погрузим и уложим. Ваше дело — довезти в целости! Если какая плита по вашей вине расколется или треснет, оплачивать убытки будете вы!

— Чего? А ну! Пшел вон! И чтоб духу твоего тут не было! — вскипел Леонид и вытолкал заказчика в двери, не пожелав продолжить с ним разговор.

— Сиди и не рыпайся! Жди Макарыча! Он приедет, тогда и подыщем груз! — успокаивал Виктор водителя.

Николай вышел из номера подышать, покурить, оглядеться. И тут приметил на лавке троих мужиков. Они спорили меж собой или ругались, невозможно было понять. Говорили на незнакомом языке. Калягин отвернулся от них. Смотрел на дорогу, по какой бесконечным потоком шли машины.

«Скоро Макарыч должен появиться!» — подумал Николай и почувствовал, как его взяли за локоть.

— Послушай, друг! Это твоя фура? — обратился к Николаю один из троих, сидевших неподалеку.

— А что тебе? — повернулся Калягин.

— Понимаешь! Выручать нас надо. Привезли мандарины из самой Грузии. Думали, продадим здесь, у нефтяников. У них много денег. Оказалось, им уже полгода зарплату не дают. Не только на мандарины, на хлеб нет денег. А у нас мандарины пропадают. Их надо скорее увезти отсюда в Москву! Где быстро продать можно.

— Сколько у тебя мандаринов?

— Еще одну такую фуру нужно!®Но где взять? Хотя бы половину увезти скорее, пока не испортились.

— Сколько платишь до Москвы?

— А как ты хочешь?

— Погрузка и разгрузка твои или наши?

— Лучше ваши!

Николай повел мужика в номер, чтобы там договориться окончательно.

Пока спорили о цене, к гостинице подрулила фура Макарыча.

— Привет, кенты! — грохнул так, что стекла в окнах дрогнули. — Как доперли? Все целы? Тихо было на дороге? Я ж базлал, что Колька везучий. Его, падлу, даже в зоне ни разу не тыздили! Со всеми сдышался!

— Макарыч! Вот, мужики просят помочь. Мандарины им надо отсюда в Москву увезти. Жалуются, мол, погниют.

Макарыч подошел к троим мужикам:

— Сколько мандаринов у вас?

— Вагонная отгрузка. Сорок тонн. Вот если бы вы двумя фурами взялись?

— Если заплатите сейчас, поможем!

— Теперь только за половину можем! Остальное отдадим в Москве!

— Нет! Так не пойдет. Не согласен!

— Пойми, друг! За вагон платили, за погрузку

и

разгрузку — тоже. Кушать надо! В Москве сдадим оптовикам, сразу рассчитаемся с тобой!

— Я тебе не друг. А кушать все хотим! Ищи потом вас в Москве! Мне больше делать нечего? Не берите их, кенты! — моргнул Макарыч Леньке. Тот согласно кивнул головой.

— Я свой паспорт в залог отдам! — просил один

из мужиков, не выпуская из своей руки рукав Макарычева пиджака.

— На кой хрен мне твой паспорт? Я им в гостинице рассчитаюсь иль мужиков накормлю? Засунь его себе в задницу! — протестовал Макарыч.

— Хотите, мандаринами возьмите! Вы их дороже продадите, чем мы — оптовикам!

— Не занимался я еще спекуляцией! Иди к чертям собачьим! Хочешь уехать вместе со своим гнильем? Гони наличку полностью. А нет, отваливай!

Через час уговоров, споров, торгов о цене мужики все же выложили полную сумму. И Макарыч, получив от них деньги, велел загружать машины, наняв в помощь нескольких бомжей, слонявшихся на товарной станции без дела.

— Ты, Николай, отойди! Погрузка — не твое дело. Есть помоложе и покрепче. Дай им на кусок хлеба заработать! И знай, нельзя кавказцам верить на слово. Помни это! Первые кидалы из них — это грузины. Редкостные брехуны. В слезах и в жалобах всю Россию утопят. Заплачут, как бабы. Такое им запросто. Знают русскую жалостливую натуру! Многие на том сочувствии попались. А добившись своего, тут же осмеют нашу простоту и доверчивость. Я на том уже горел не раз…

К вечеру обе загруженные фуры покинули Тюмень и вышли на московскую магистраль.

Макарыч взял Кольку в свою фуру.

— Ну как тебе житуха новая, колесная? — Положил в ладонь Калягина деньги и сказал: — В

Москве пару дней передохнем. Я там еще не всех баб измял. Хочешь со мной?

— Нет, Макарыч, староват я для таких подвигов. Да и по молодости не увлекался бабьем. Одну имел, — вздохнул Николай.

— Ну и мудак! Мужик должен быть как огурец! Всегда хрустящий, крепкий. И бабья должен иметь не меньше, чем семян в огурце. Они нашему брату силы дают, жизнь! Но, как бы ни были хороши, ни одну в душу впускать нельзя. Лишь для тела, для флирту, ради веселья, чтоб кровь не плесневела! — хохотал Макарыч во весь голос.

Машина шла по трассе на хорошей скорости. Следом за нею, не отставая, вел свою фуру Ленька.

Макарыч рассказывал Кольке, как он колесил все эти годы, где был, что видел и пережил, как ему

жилось. И вдруг, глянув вперед, умолк. Машина резко затормозила. Калягин глянул на дорогу и похолодел.

Дорогу их фуре перегородили вооруженные люди. Они стояли цепью по всей проезжей части и держали их машину под прицелом. Выкатывайтесь! — открыл дверцу хмурый, заросший до самых бровей мужик.

— Что будем делать? — дрогнуло все нутро у Николая.

— Потрехаем! Вы тут не дергайтесь. Я сам! — вышел из кабины.

Николай оставил дверцу приоткрытой, чтобы на всякий случай подстраховать Макарыча. Тот шел вразвалку, не спеша. Подойдя к цепи мужиков, спросил коротко:

— Где пахан?

— Тебе на что?

— Хорош будешь и с нами.

— Что везешь?

— Гони башли, старый козел! — заговорили рэкетиры, окружив Макарыча со всех сторон.

— Кто козел? — рявкнул Макарыч, как когда-то в бараке зоны, и легким, неприметным движением, словно играючи, закинул обозвавшего в сугроб головой на несколько метров, обронив вслед: — Не горячись, падла! Не то брехалку из жопы ломиком выковыривать станешь.

И, обратившись к опешившим, снова спросил:

— Вякайте, пропадлины, кто пахан?

— Я! — сверкнул злым взглядом коренастый широкоплечий мужик.

— Хиляй сюда! Вот эту ксиву видишь? От фартовых! Охранная грамота! Мне! На веки вечные! На все дороги! Коль ты свою шелупень не уберешь с моего пути — пеняй на себя! — повернул обратно к машине, пряча во внутренний карман охранную грамоту.

— Слушай, ты! Кем грамота подписана? — спросил пахан рэкетиров.

— Пан!

Николай заметил, как торопливо ушла с пути вооруженная цепь. Макарыч не спеша оббил снег на подножке, потеснив Николая, сел. И, захлопнув дверцу, сказал:

— Поехали!

Он даже не глянул в окно на рэкетиров. Никак не прокомментировал встречу. Спокойно, словно ничего не произошло, продолжил рассказ, как в минувшем году ездил отдыхать в Сочи.

— Ну, народу там, конечно, поубавилось. В прежние времена там яблоку упасть было негде. Теперь всем места хватает. Правда, скажу тебе, народец — говно! Вся перхоть понаехала. Какие-то сопляки. Все на иномарках, полные машины блядва, все — новые русские! Твою мать! Прыщавые выблядки! Спекулянтское семя! Мать их в жопу комар бодал! Ни единого, с кем по петухам поздороваться можно. Лохмы отрастили до самой жопы, как у баб. Ты представляешь? Даже в ушах серьги. Я ж с похмела не отличил и оконфузился. Хиляет. Глядь, волосы подкручены, зад виляет. Хвать за ягодку и трехаю: «Не желаете со мной прогуляться, мадам?» А он, падла, как сиганул от меня. Как завизжит: «И здесь от вас проходу нет! Я не голубой. Я на свиданье иду! Другого поищи! Я — порядочный человек!» Да как пустился наутек от меня. Без оглядки! С воем. А я гляжу, где руки после него помыть? Он, гад, на весь пляж меня ославил. Средь своих. Зато сам оббегал за десяток верст, чтоб снова на аллее не повстречаться один на один. Ну я ему за срам все же отплатил. Увел от него девку. Сманил. Назло козлу! Она после меня в его сторону не смотрела. И всем бабам растрепалась про меня. Они и поперли косяками. Прямо в номер. Деньги предлагали, чтоб ночь с ними провел. Ну, я заторчал. Раньше про такое и не мечтал.

Сами бабам башляли за веселуху. Тут же все на уши встало! Меня затискали. Я не мог врубиться, что стряслось? Ведь молодые бабы! Оказалось, их мужики и хахали — дерьмо! Ни на что негожи. Только на клизьму!

— Выходит, спросом пользовался?

— Отбою не было! Клянусь! По молодости столько баб не поимел, сколько на том отдыхе! Зато и теперь еще на баб не тянет. По горле брался!

— Конкурентов не было?

— Какой там? Все эти — мразь! В коротких портках бегали. Как дети. Мне даже совестно за них стало. Вот и реабилитировал весь род мужской, сколько сил хватило! — озорно улыбался Макарыч.

Николай, слушая его, удивлялся хладнокровию человека. Он даже не вспомнил о рэкетирах, словно их и не было. И Калягин решился спросить его о загадочной охранной грамоте. Откуда она у него взялась?

— Это ты про ксиву? Нужная вещь! Я с ней не только тут, загранку проеду насквозь! И поверь,

тамошние полицейские мне еще козырять будут!

— Ну, не свисти! Откуда им знать, кто такой Пан? И какое они к нему имеют отношение? Что им до него? Попробуй сунь эту ксиву ихнему лягавому? За задницу возьмет! — не поверил Николай.

— Меня за жопу?! Клешни коротки! А вот насчет Пана не транди! Ты кто есть? Работяга! Для фартовых — быдло! А Пан — пахан! Допер? Ты для всех — мелкая козявка. Хоть здесь, хоть там! А пахан нынче здесь, а завтра за границей! У него баксы — ящиками. Тебе их до конца жизни не пересчитать. Хазы свои повсюду имеет. В Англии и

Штатах, в Германии и Франции. Даже на Канарах! У него в Греции — вилла! И везде его любят, ему рады. Потому что башляет щедро. И никто его не выдаст никому, если он не захочет. Хотя все знают, кто такой, чем занят. Потому ихние менты его не тронут. Секут, зачем задевать Пана? Себе неприятности наживут на всю оставшуюся жизнь. Она же у каждого одна…

— Откуда знаешь о том? Сам же с ним не кентуешься. А наговорить можно много!

— Если ботаю, значит, верняк!

— А как ты эту грамоту получил? За башли?

— О, тундра! Да где ты видел, чтоб фартовые грамоты продавали? Офонарел?! Да ни за какие бабки эту ксиву не купить. Они могут дать ее только сами, кому захотят. Ее не выпросить, не вымолить. Эта ксива, как награда, выдается одному из миллионов.

— А как же ты ее получил? — удивился Николай неподдельно.

— Безуха! Только так приключилось и со мной. Короче, когда я из-под «запретки» в последний раз вышел, забрал в «малине» свою долю и решил «залечь на дно». Временно отойти от дел, отдохнуть где-нибудь подальше от фартовых. Но где у нас сыщешь такое место? Нет их. Вздумал махнуть за рубеж. И оказался на Канарах. Все кайфово шло. Без шухеру. Покуда туда же не намылился на отдых какой-то хрен из верхов! Не из фартовых. Из- за него шмон начался. Чтоб того падлу риску не подвергать. Кому он, козел, сдался? Но из-за него, хорька, всю полицию поставили на уши. Началась проверка документов, личностей отдыхающих. Всех трясти стали. И главное, перекрыли все пути!

— Ты ж говорил, что у Пана там своя хаза? — напомнил Николай.

— Это теперь! А я ботаю, что было до того, когда я из тюряги вышел. И Пан еще не был паханом. Но значился в розыске. До того мы с ним знакомы не были. И на Канарах виделись, но не кентовались. А тут припекло. Ксивы у него были липовые.

— Но он же по ним приехал?

— Ну и что? Если на каждого запрос стали делать! Вот тут-то и оказался он в кольце. Сделали запрос и на него… Все, на кого поступило подтвержденье, продолжают отдыхать. А его приморили. Ни на прогулки, ни на пляж… Просят подождать. Ну, что тут делать? Того гляди, спецслужбы появятся. Эти быстро опознают. А у нас с ним номера рядом. Он меня по наколке раскусил. Увидел, когда я на пляже был, «колымское солнышко». Ну и подвалил. Трехнул, что его пасут, раскололся, кто он есть. Вот тогда я и задумался, как своего выручить? Ведь ему самому даже выйти из номера нельзя, — следили.

— А тебя не пасли?

— Я не был в розыске! Потому мной не интересовались. В ту ночь стыздил я документы у одного мужика. Того, какой надо мной жил. Тоже земляк. Только из Москвы. Новый русский. Я к его бабе иногда заглядывал. А он в то время на пляже кайфовал. Короче, увел документы и к Пану. Тот под утро через окно и на самолет. Через час

улетел.

У меня остался в памяти лишь его адрес.

— А сам зачем остался? Тебя же небось

заподозрили?

— Кипиш был! Не без того! И дело не в пропаже документов, это ерунда! А в том, куда делся человек? Уж где его не шмонали! И в номерах, и в море, на пляжах, катерах, в ресторанах, у женщин, всех магазинах, на прогулочных самолетах и с аквалангистами. На базарах и в притонах, у рыбаков… Но… Не нашли. Всех о нем спрашивали. Я тоже ответил, что не был знаком с ним. И не видел его. А через неделю улетел…

— А кто был тот отдыхающий, из-за которого шухер поднялся?

— Хрен его маму знает? Там народу хватает. Всех и не упомнишь. Может, и отдыхал какой козел! Но на Канарах все нагишом. Особо отдыхающие. Едино, что прикрывали, так это срамное место. Все остальное оставляли солнцу. Ну и, посуди сам, узнал бы ты средь тыщи голых того, из-за какого шухер поднялся? Конечно, нет.

— А как же из тыщи голых вышли на Пана?

— Так все просто! Нашему правительству зачем опасаться иностранцев? Только своих! Вот и проверяли всех, кто приехал из России! Понял? И вышли быстро!

— Ни хрена не понял! — признался Николай.

— Чего тут не понять?

— Если же из правительства, чего им бояться Пана? Какое они имеют отношение друг к другу?

— Во, дурило! А кто его сделал Паном? Кто из меня сделал вора? Из тебя зэка? Ну тебе на них наплевать. А другой, кто покруче, так плюнет, что ушей не останется на память жене. За все пережитое одним махом отплатит. И, видно, бывали такие случаи, если предприняли меры предосторожности. Ну да хрен с ними. Правда, тот, у кого я ксивы увел, благодаря мне на неделю дольше отдыхал на

Канарах, пока не оформил документы на выезд. А я спокойно слинял. И вскоре встретился с Паном снова. На этот раз он меня высчитал. Только вышел в Шереметьево, ко мне кенты подвалили. Мол, тебя сам Пан шмонает. Что отмочил, колись? Я им вякнул. Они не поверили. И привезли к нему. Он тогда заправлял самой лихой малиной. Хотел к себе сфаловать. Но я враз трехнул, что завязал с фартом и ухожу в откол. Он дал время подумать. Я отказался. Тогда он и спросил меня, чем собираюсь заняться, как жить буду? А я и бухни, мол, буду с дальнобойщиками пахать, грузы возить. Он только головой покачал, посочувствовал заранее. И выдал вот эту ксиву. Его кликуху знали и тогда — от Сахалина до Мурманска. Известный кент. Умел взять за горло любого. Из каких ситуаций выпутывался!

— Ну да! А на Канарах приморили, и не мог смыться!

— Захлопнись! Канары — это острова! Куда смоешься, если твои ксивы на подозрении? Без них как билет возьмешь? И номер стремачила ихняя служба.

— Одно не пойму. В его ксиве была «липа». А как пронюхали, что он тот, кого разыскивают? — не доходило до Николая.

— Во, чумной! Да если б они узнали тогда, что он в розыске, тут же передали б его русскому посольству. Но шла проверка. И ответы на запросы о личности Пана не поступали. Не находили человека по той «липе». Не значился он нигде. Вот и держали до выяснения. Пан смылся вовремя. Через день приехали фрайера из России. Но поздно. Все интересовались внешними данными. Хотели узнать, кто же отдыхал здесь? Оказалось потом, что за границей наших фартовых больше, чем в России. Уже окопались. Пустили корни. И к ним — не подступись. Они приняли иностранное гражданство. А фартуют по-прежнему в России. И Пан! Теперь попробуй подступись к нему. Он подданный Штатов! А живет, где захочет. Паханит — в России, деньги на счету держит — в Бельгии, отдыхает в Испании. Попробуй его поймать или прижать! Он сам любого уделает. Теперь за границей знают, своих могут трясти сколько угодно, наших лучше не трогать, не злить. Потому что они непредсказуемы.

— Ну и как ты стал дальнобойщиком?

— Я не сам. Мне помогли. Фартовые Пана. Привели к одному ферту и сказали, чтобы дал мне в аренду две фуры. Через год я их выкупил. Потом еще три. Так и пошло. Теперь уж под полсотню. И все на меня пашут. Положняк дают. И сам не сижу, не сушу жопу. Мотаюсь, вкалываю, как проклятый.

— А у твоих водил есть ксива Пана? — Спросил Николай.

— У тебя что, крыша едет? Кто ж водиле ксиву даст? Она у меня!

— А как они? Если их пристопорят рэкетиры, а тебя рядом не окажется?

— Я возникну — мало не покажется! —

усмехнулся Макарыч.

— Пока ты нарисуешься, рэкет уже помянуть успеет! Как сообщат? И главное, кто?

— Такое уже было! — впервые встрял в разговор шофер Макарыча.

— Было! Замокрили двоих. Без «пушек» ехали. Забыли. Теперь помнят.

— А бандюг нашел? — перебил Макарыча Николай.

— Нашмонал. Всех размазал. Сначала вякнул, за что замокрю. А потом всех пятерых уложил. Из одной обоймы! Правда. Потом за мной их пахан охотился. Отомстить вздумал за своих. Да не обломилось ему с меня шкуру содрать. Припутал я его на блядешке. Подкинул ему живца! У нее и размазал, как клопа. Остальные притихли враз. Я им велел заглохнуть. Иначе, все дышать разучились бы.

— Их замокрил. Но своих не вернешь! Где гарантии, что это не повторится?

— А у кого есть гарантии на жизнь? Она может оборваться и без рэкета. Упал на булыжник башкой и крышка! Чего канючишь? Ссышь пахать со мной? Так я тебя силой не держу. Можешь вернуться в свой Красноярск! Будешь как все, подыхать на пенсию! Хоть сейчас, из Москвы, хиляй назад. У меня мужики пашут. Мудакам с нами не слышаться. Сколько едем, ты гузном трясешь. А ведь я тебя кентом назвал.

— Послушай, Макарыч, я не трус! И не хочу оправдываться здесь. Но хвост ты зря поднимаешь. Ксива бережет тебя! Но и то не всюду! Иначе на хрена, кроме «пушки», перья при себе держишь! Уж не для того, чтобы баб пугать. Выходит, тебе

тоже приходится отмахиваться, и еще как круто! Я в твоем деле новичок. Но ситуации могут случиться всякие. Когда надо будет и за себя, и за водителя постоять.

— Допер! Будет чем! — хлопнул Макарыч

Николая по плечу.

— Заправиться надо! — сказал водитель,

заметив впереди бензоколонку.

— Давай свернем. Заодно похаваем, — согласился Макарыч. Шофер просигналил фарами задней фуре, и обе машины завернули к бензозаправочной.

Николай видел, как Макарыч пошел в столовую напротив заправки. Водитель заторопился к кассе — рассчитаться за бензин. Калягин пошел в туалет, но, раздумав, решил справить нужду под колеса и заметил, как в кабину их фуры шмыгнули де тени. Николай опешил. Но тут же заскочил на подножку, вцепился в ручку дверцы. Но кто-то с силой открыл ее, спихнув Калягина. Тот заорал.

Шофер оглянулся, не поняв, почему упал Николай, а машина, словно сама по себе, завелась и

пошла на трассу.

Николай вцепился в борт. Подтянулся, залез в кузов уже на ходу. Крикнул водителю:

— Догоняй! Угоняют!

Он протиснулся поглубже внутрь. Но пробраться к кабине не мог. Ящики с мандаринами стояли так плотно, что сквозь них даже мухе не пролететь.

Машина, выйдя на магистраль, через несколько минут свернула на боковую дорогу, и, как понял Николай, задний свет был выключен.

Даже передние фары вряд ли освещали дорогу.

Угонщики хорошо знали этот путь, вели машину уверенно, на предельной скорости.

Ни одной встречной машины… Николаю стало не по себе. Видно, и Ленька с Виктором не ожидали такой дерзости. Растерялись. А покуда опомнились, угонщики уже были далеко.

«Что же предпринять, как остановить фуру?» — думал человек, лихорадочно прикидывая все

варианты. И решился…

Машина шла на подъем, и угонщики сбросили скорость. Этим воспользовался Николай. Никогда бы не решился на такое. Тут же терять стало нечего, понял, угонщики убьют его. А потому надо было

защитить себя. И Калягин, подтянувшись, влез наверх. Он понимал, малейший толчок, и он слетит вниз трухлявым мешком. Но ему повезло. Машина шла ровно. Он успел добраться до кабины. Между нею и кузовом, он это видел, водитель положил лопату и лом. На всякий случай. Стал шарить. Нашел. Еле выдернул ломик, едва не свалившись на землю, под колеса фуры. Теперь надо решиться,

ведь он никогда не убивал. Он видел в заднем окне

головы угонщиков. Надо пробить стекло сразу. И… Стекло разлетелось вдребезги. Чей-то вскрик… Машина завиляла из стороны в сторону. Николай ухватился за оконце. Едва удерживался на ногах. Руки порезаны. Выпал лом. Кто-то нестерпимо больно колотит его по голове пудовыми кулаками. Машина сошла на обочину, уткнулась в дерево, заглохла.

Николай разжал руки. Спрыгнул на землю. Еще секунду назад все плыло перед глазами. А тут просвет наступил. Он забыл о боли, как только увидел мужика, вылезшего из кабины.

— Попух, падла! — подскочил к нему и, поддев кулаком под подбородок, откинул в кусты. Тот, зашуршав в них, затих. Николай бросился в кабину. Едва открыл дверь, увидел водителя, лежавшего головой на «баранке».

Николай включил свет. Увидел на затылке кровь, она стекала за пазуху, за шиворот угонщика.

— Живой иль нет? Да хрен с ним! Эти со мной не цацкались бы. Сбросили бы под колеса или хуже того учинили б… Надо того, что в кустах, найти, не дать ему смыться. Макарыч приедет на второй фуре. Он обязательно найдет меня. — Взял фонарик из бардачка. И, сыскав второго, — он угодил головой в корягу, — подложил мужика под нее так, чтобы он, придя в себя, не смог вылезти.

«Надо как-то дать знать о себе», — взял из-под сиденья ветошь, облил ее соляркой и поджег среди дороги. Вскоре увидел знакомые огни фуры. Она шла на сигнальный костер. Николай не скрывал радости, что Макарыч поторопился и не стал ждать утра.

— Припутал падлов! Или бензин кончился?

— Обоих прижал! — рассказал, как все произошло.

— А водило-угонщик — живой! Колька его лишь поцарапал и оглушил. Скоро в себя придет, пропердится! — рассмеялся Ленька. Второго угонщика он с Виктором выволок из-под коряги за ноги.

— Ну, что с ними утворим? — прищурился Макарыч хитровато.

— А что? Пришить обоих!

— Да бросим здесь!

— Э-э! Нет! За души их вонючие ответ не хочу держать. А выкуп — сдеру! За моральный ущерб! Одного из них я знаю! — поддел слегка задетого ломом. И добавил: — Давний знакомец! Уж с этого слуплю и за прежние грехи!..

— А в чем он лажанулся перед тобой? Когда? Что-то не припомню его по зоне! Иль на воле ты был знаком с ним? — полюбопытствовал Николай.

— Пусть очухается, потом потрехаем! —

хрустнул Макарыч кулаками.

— Давай его водой обольем! — предложил

кто-то из водителей.

— На эту мразь — мочи жаль! Пусть сам оклемается!

Подойдя к водителю-угонщику, ткнул в бок, сказал хрипло, сквозь зубы:

— Хватит прикидываться жмуром! Вскакивай па катушки, пока и впрямь не размазал!

Мужик открыл глаза. Увидел Макарыча, сжался в комок. Дернулся к карману, но Макарыч опередил, наступил на руку, предупредив коротко:

— Рыпнешься еще, кентель с резьбы своими клешнями скручу! Усек, падла! Тихо дыши!

Мужик зажмурился, вставать не спешил.

— Тебя сколько ждать?! — рявкнул Макарыч.

Угонщик протер глаза. Приподнял голову.

— Что? Не веришь? Живой я! Не обломилось тебе меня на тот свет отправить! — хохотнул зло.

И став ногою на колено угонщика, заговорил, обращаясь к своим:

— Этот паскуда «подсадной» был, когда меня вместе с кентами менты сгребли на деле. Его ко мне швырнули в камеру. Он и прикинулся стремачом из другой малины. Я и поверил. Он тогда почти пацаном был. Не думал, что лягавые вот такого «уткой» сделают. А и этот умело прикинулся. Трехнул я ему кое-что лишнее. Сам еще необтертым был. Этот выудил из меня кое-что и заложил лягавым. Его тут же выпустили. А меня три месяца мокрили в ментовке. На сапогах весь МУР носил из угла в угол. У меня со всех концов кровь кусками выходила. Лягавые и не скрывали, кого ко мне подкинули. Вот тогда поклялся, если живым буду, надыбаю гада хоть из-под земли. Сведу с ним счеты за все! Сколько лет шмонал его по зонам, в малине, на воле, он, гад, будто сквозь землю сквозанул. Не я один его дыбал, а и кенты. Чтоб сучьим клеймом отметить! Все не обламывалось. Так я уж и надежду посеял. Поверил, что кто-то опередил меня, отправив на тот свет досрочно. А он — живой! Сам на меня вышел, козел гнилой! И теперь ссыт за свое отвечать! А ну, вскакивай на катушки, пидор!

Он сорвал мужика с земли. Тот не мог держаться на ногах.

— Ленька! Дай шило! Сучью метку ему

поставлю, чтоб всякий мудак понимал, с кем ему довелось

встретиться!

Раскалил шило докрасна и, поковырявшись в пепле от сигнального костра Николая, снял с полуобгоревшего куска ветоши бензиновый нагар — черный, вонючий.

— Само то! Знатное клеймо получится! — подошел к угонщику: — Думаешь, дышать оставлю? Хрен тебе в зубы! Это я для того, чтоб и жмуры, и черти на том свете знали, кто к ним свалил. А и лягавые, завидев ее, не станут дыбать твоего мокрушника! Сук всегда размазывали!

Наклонился над угонщиком, тот взвыл:

— Макарыч! Пощади! Столько лет прошло! Я за это уже столько схлопотал! Хочешь, на всю жизнь обязанником стану! Верней собаки!

— Суке веры нет!

— Хочешь, выкуп дам за себя!

— И так все сдерну, никуда не денешься!

— Не позорь! — взвыл так, что в ушах зазвенело.

Но Макарыч не дрогнул. Ткнул шилом в щеку угонщика, мазнул нагаром по уколу несколько раз, потом, приложив обгоревшую тряпку к щеке «суки», ждал пяток минут, пока нагар впитается в кожу, чтобы стукач не смог смыть клеймо.

«Сука» дергался под ногой Макарыча, вдавившей в землю намертво. Но вырваться ему не удалось.

— Ну все! Свое я устроил. Теперь тебя бомжи, и те закопать откажутся!

— Макарыч! Не мучай! Отпусти! — вопил мужик, заливаясь слезами. На щеке его горела черная «муха», известная каждому сучья метка.

— Ну что? Будешь башлять? Иль по кускам тебя разнесу? — спросил Макарыч.

— Дети у него! Хотя бы ради них оставьте его! Трое дома ждут, — подал голос второй угонщик, сидевший на земле перед Виктором и Ленькой. Он ждал своей участи.

— Он, падла, еще и наплодил? — рассвирепел Макарыч.

— Сеструха моя — его жена. Откуда знала о таком? Три дочки у них! Старшей нынче в школу. А малая еще титьку сосет. Всего полгода ей.

Голодные все, как собаки! На работе почти год как зарплату не дают, вот и пошли в угонщики, не с добра!

Сами-то, — хрен с нами, детей жаль! Убьешь его, пропадут девчонки. Сеструхе их нынче не поднять одной. Ради них, прости его, — попросил мужик, не веря, что слова, сказанные им, смягчат сердце человека.

— Темнишь, падла! «Липу» гонишь! Этот

козел

за башли фартовые души ментам закладывал. Такой с голоду не сдохнет!

— Мы тут неподалеку живем. В деревне! Километра три до нее! Не веришь, поехали! Сам увидишь! Наши избы рядом! Мне зачем брехать?

— Домой к «суке»? Ты что? Съехал? Я себя не в отхожке надыбал! А и детям, чем такого гада иметь в родителях, лучше век его не знать!

— Отца им кто заменит? Какой ни на есть, свой! Чужой о них заботиться не станет.

— Заботчика сыскали! — хмыкнул Макарыч. И матюгнувшись, велел встать меченому. Тот попытался, но ноги не слушались, не захотели удержать, и мужик снова рухнул на землю, испугавшись собственной беспомощности.

— Эх, ты, говно! Со страху весь расклеился! Послушай, коли так хреново дышишь, где выкуп возьмешь, чтоб мне отбашлять? — вспомнил Макарыч.

— Дом продам свой! Больше нечего. А мои — к нему жить уйдут. Авось не выгонит. Все ж родня! У него, кроме сестры, больше никого нет в свете. Хотя тоже жена и детей двое, — дрожал горлом меченый.

— Мать твою! И чего я раньше тебя не надыбал, сучий выкидыш! Размазал бы без жали.

— Да брешет он все! — не верил Виктор.

— Конечно, темнят поделыцики! На жаль давят, — поддержал Ленька.

— А ну, по коням! Если эти мудаки вешают нам лапшу на уши, обоих размажу!

— Зачем? Сдай их в ментовку за угон! Пусть в зоне парятся! — встрял Николай и добавил: — В твоей фуре горючка кончилась. Заправить надо.

Слив из второй машины пару ведер солярки, мужики втолкнули в кабину обоих угонщиков и поехали в деревню, где жили эти двое, кого сейчас везли связанными по рукам и ногам.

Фуры проехали пару километров, когда меченый сказал:

— Теперь надо повернуть направо, к лесу. Там наша деревня. В километре от этой дороги!

Шоферы свернули и поехали по указанному пути. И вскоре увидели небольшую деревеньку из горсти подслеповатых, кособоких избенок, разбросанных как попало.

— Вон та! Третья от лесу — моя! А рядом — его! — кивнул в сторону родственника.

Фуры, подкатив к самому дому, остановились. Из калитки к ним выскочила девчонка лет семи. Рыжая, конопатая. Она оглядела приехавших. Искала своих. И, не найдя, испугавшись чужих, юркнула обратно во двор.

— Бандитское семя! — сплюнул Макарыч. И увидел в заборе два любопытных детских глаза. Они следили за каждым движеньем и шагом чужаков.

Макарыч огляделся. Вон и в соседней избе занавески на окнах раздвинулись. Чье-то лицо мелькнуло. Там, дальше, из ворот дед кряхтя вышел.

Степенно на лавочку присел. На машины смотрит пристально. А вот тут, напротив, целый выводок ребятишек прилип носами к стеклу. Из дома меченого женщина вышла. Коса из-под косынки вывалилась. Растрепалась по спине ручьем волос. Лоб в поту. Глаза испуганы. Что-то тревожит бабу. Предчувствие беды?

— А ну давай, хиляй сюда, мамзель! — с силой захлопнул дверцу кабины Макарыч, там лежали

угонщики. Их он не хотел показывать раньше времени.

— Где мужик твой? — подступил к бабе улыбчиво. И охватил взглядом всю, с ног до головы.

«Хороша, едрена мать!» — подумал про себя.

— Черт его знает, где их носит! Надысь с братом умотались. А куда? Разве доложат теперь? А вы пошто их ищете?

— Мы их? Да на кой хрен сдались? Мы к тебе заглянуть хотим. Глянуть, как ты тут маешься? — оглядел высокую грудь, крутые бедра, яркий румянец, заливший лицо женщины.

— Я не знаю вас, дядечка! Никогда не

приводил

вас в дом мой мужик! А как я без него впущу в дом? Что люди подумают? Ить в деревне живем. Тут все на виду! — откинула пряди волос со лба.

— Коль при людях скажу, сама пожалеешь о том. Сраму до конца жизни не оберешься. Из своей деревни босиком сбежишь. Не станет проходу ни от старого, ни от малого. И не только тебе, а и детям

твоим, — предупредил Макарыч женщину.

— Что вы говорите, дядечка? Я вас впервой в глаза вижу. Чего мне совеститься, коль ничего плохого вам не сделала? — удивленно распахнулись глаза.

— Ты не сделала! Это верно! А вот теперь

пошли в избу и поговорим. Чтоб все поняла! — пошел следом за бабой в избу.

Едва шагнул в калитку, из двери девчонка выскочила:

— Мам, а Катька обосралась!

Женщина заторопилась в дом, извиняясь перед Макарычем. Тот ни на шаг не отставал. И уже в избе, выпроводив старшую дочь во двор, все рассказал

женщине. Та плакала, украдкой смахивая слезы, кормила грудью малышку. Когда та уснула, положила ее в постель, повернулась к гостю лицом:

— Что ж делать теперь? Убьете иль посадите обоих? — еле сдерживала рыдания.

— Скажи, как звать тебя?

— Шурка! Александра я!

— Нужен тебе твой прохвост?

— Мужик он мне! Отец детям моим!

— Иди ко мне! — обнял дрожащую бабу.

— Пощадите его! — повернулась к Макарычу, поцеловала в щеку.

Тот вспыхнул:

— Если ты уступишь, так и быть! — глянул в глаза бабе настырно и добавил: — А коль нет, дело твое! Поступлю, как я захочу! С обоими!

— Не надо, миленький! Не губи души! Не с

добра они решились на разбой! С нужды все!

— Это ты на поминках скажешь! Меня не тронет!

— Дядечка! Он же меня убьет, коль про такое прознает, — почувствовала Шурка, как Макарыч, подведя ее к постели, уже мнет ей груди, упрямо жмется к ней телом, нетерпеливо пытается завалить в постель.

— Убьет тебя твой говнюк? Хочешь, он сам тебя о том молить станет? Ноги обцелует, чтоб мне угодила?

— Веди его! Спрошу! Коль так, отдамся не задумываясь.

Макарыч крикнул Кольке, чтоб меченого ввели в избу. Он вошел, споткнувшись на пороге. Глянул на жену умоляюще.

— Ну что, Ефим, я уже все знаю, как опаскудился. И нынче выходу нет. Вас обоих могут порешить иль посадить в тюрьму. Ты про это знаешь? Меченый кивнул головой.

— Как будем? — спросила Александра. Ефим пожал плечами, отвернулся.

— Так вот слушай, ты, падаль мерзкая! Другой оплаты не сыщешь, как та, какую я стребую! —

глянул на Александру так, что Ефим все понял. — Ну что? Согласен? Иль как? Твое счастье, что я на то порешился? — спросил Макарыч.

Ефим едва приметно кивнул головой. Хотел выйти из комнаты. Но Колька не пустил. Удержал. Он понял Макарыча и задуманную им месть.

Ленька не захотел видеть все, что предстояло, и,

уведя из избы детей, достал им из машины мандаринов, кормил вдоволь.

— Ешьте, девки! Это фрукты сладкие. С самого

юга! Магарыч вам вышел. За все разом! Не часто так повезет в жизни!

Макарыч слов на ветер не бросал. Повалив Сашку в постель, задрал ей юбку. И, овладев бабой, тешился, сколько хотел, на глазах Ефима. Он

целовал, мял и тискал. Баба, смущавшаяся поначалу, вскоре потеряла контроль над собой, обняла,

целовала Макарыча, стонала так, что все углы в доме гулко удивлялись.

— Дядька, милый, до чего ж ты озорной и

сладкий! Как хорошо с тобой! Как никогда не было! Не торопись уезжать! Я тебя всю жизнь помнить стану! — прильнула так, словно хотела раствориться в человеке.

Макарыч, обласкав бабу с ног до головы, глянул на Ефима. Тот сидел сгорбленный, подавленный, почерневший с лица.

— Ну! Вот теперь мы квиты! Дыши, падла, если сможешь! — натянул брюки. И, застегнув их, обулся, сказал Николаю: — Ящик мандаринов сбросьте детям. И ей — тоже ящик! — кивнул на Шурку. Та смотрела на Макарыча влюбленными глазами. О муже забыла.

— Хорошо тебе со мною? — спросил Макарыч бабу. И, потискав грудь, поцеловал так, что Шурка вновь вспыхнула.

— Я тебя буду навещать! Примешь? — глянул Макарыч в лицо бабе. Та ответила взглядом.

Он вызвал ее в коридор. О чем-то недолго пошептался. Сунул бабе деньги в ладонь. Та ахнула. Такой суммы отродясь не держала в руках. Повисла на шее человека. Тот ущипнул за задницу, сказав тихо:

— Детей и себя смотри. Я к тебе наведаюсь. Не дам пропасть!

Поцеловав у двери, вышел во двор, выпустил из машины Шуркиного брата. Ничего ему не говоря, не потребовав, велел своим садиться в машины и сам последним влез в кабину. Он уже забыл о Шурке, зшшь случайно оглянувшись, увидел ее у ворот. Она крестила его вслед. Она уже любила и ждала его.

Машина, быстро развернувшись, вскоре покинула деревню.

— Ну, Макарыч! А ты садист! Так жестоко наказал мужика! Я не ожидал! — подал голос Колька.

— Это ты о «мухе»? Ее давно надо было поставить гаду!

— Какая там «муха»? Ты же бабу у него, считай, отбил! Она ж его до конца жизни к себе не подпустит! И не признает за мужика. Она по рукам пойдет теперь. И он ничего не сможет сделать. Ни удержать, ни пристыдить. Сам согласился на тебя. Ты и развязал завязки.

— Познала бабонька сравненье! Оно оказалось не в пользу ее мужика. Детей от него нарожала. И не разбудил в ней женщину! Только со мною проснулась. Кто в том виноват? Сам знаю, что теперь ему жизни в доме не станет. Шурка возненавидит его. Я положил к тому тропинку. И, если не выгонит его из дома взашей, я очень удивлюсь!

— Зато у тебя любовницей прибавилось! А может, ребенка от тебя понесет.

— Э-э, нет! Пока баба дите грудью кормит, не беременеет. Это я знаю! — отмахнулся Макарыч и сказал грустно: — Будь я путевее, увел бы от гада эдакую кралю! Но ведь я бродяга! А ей мужик каждый день нужен! Я на себя такой хомут не надену ни за что!

В Москве фуры разгрузились у магазинов, указанных заказчиками. Те были несказанно рады тому, что машины пришли с незначительным опозданием и мандарины не успели испортиться.

Едва дальнобойщики перекусили в ближайшем кафе, к ним подоспели двое шоферов с фуры, принадлежавшей Макарычу. Они приехали из Калининграда. Привезли полную машину рыбы.

Люди обрадовались встрече. Громко говорили о рейсах, заказчиках, рэкетирах, обложивших все дороги. Отдали Макарычу его часть денег.

Обговорили предстоящую работу.

— Можете передохнуть в Москве дня три! — предложил Макарыч.

— Кой хрен отдых? Нам до того? Уже клиентов

зацепили. Стройматериалы повезем в Орел! Оттуда в Прибалтику за финской мебелью. Потом с консервами в Саратов! Оттуда с оборудованием — в Казань! Нам каждый час дорог! Но и ты не забывай свое! Обещал экспедитора нам? Вот и сыщи! Хоть из-под земли достань! — насели водители дружно. — Ну, пойми! Мы свое дело знаем! А

с

этими бумажками мудохаться кому из нас охота? Сыщи человека!

— Чего искать? Уже имеется! Проверен огнем

и

водой! От себя отрываю! Своего кента! От самого сердца! — кивнул на Николая.

Тот опешил от неожиданности.

— Давай, Никола! На свои харчи! Тебя мне учить нечему. Убедился. Кайфовый, надежный кент! И эти мужики — что надо! Надежным экипажем пахать станете! Мне за вас не дергаться.

Садись к ним! И валяй! Земля большая, но круглая! Когда-нибудь, да встретимся, — хлопнул по плечу.

— Если повезет! — вздохнул Колька.

— Ну, а не пофартит, помянет выживший! — объяснил, что к чему в бумагах. И, убедившись, что Калягину много говорить не стоит, помахал вслед фуре, увозившей Николая, пожелав всем удачи на дорогах.

— Женька! — назвал себя шустрый кудрявый водитель с седыми висками.

— Григорий! — обронил худой черноволосый его сменщик. И вытащив из «бардачка» папку с

документами, сказал сухо: — Знакомься. Это отныне твое…

Николай внимательно изучил все. Накладные, фактуры, просмотрел. Каждого отправителя и получателя, полную географию рейсов, прошлых и предстоящих, запомнил назубок.

А машина уже давно покинула столицу. Мчалась по магистрали, ровной, как стрела. Она упиралась в горизонт серым пальцем и шуршала покрышками мелкой, случайной галькой, попавшей под колеса с обочины.

Николай и не заметил, как наступили сумерки. И лишь положив бумаги в папку, увидел, что небо заметно потемнело.

— Погода портится! Надо успеть в Орел до темноты! — обронил Евгений.

— Давай заменю! — предложил Григорий и спросил: — В Орле пожрем?

— Ну а где еще?

— Ты перекусить хочешь? — спросили Николая.

— Терпимо. Подожду! — ответил коротко.

Водители переглянулись довольно.

— Давно в рейсах? — спросил Калягина Евгений, закурив.

— Нет. Недавно.

— С кем пахал?

— Стажировался у Леньки и Виктора!

— И все? — удивился Григорий.

— Пока да!

— Ну и Макарыч! Отмочил! Ты хоть имеешь представленье о нашей жизни?

— Немного.

— Бедный человек! И чего тебе в твоем

возрасте дома не сидится? Ведь это каторга! Не выдержать слабому! Откинешься!

— Посмотрим, — усмехнулся Николай, заметив, как за кабиной пляшут в воздухе снежинки, оседают на лобовом стекле. Тают, стекая прозрачными слезами.

Слезы? Какими они будут? Радостью от встречи или горечью поминок? Заранее не угадать… В ночи жизнь и смерть всегда борются в жестоком поединке. Кто из них одержит верх в этот раз?

Вон у обочины МАЗ приткнулся, спихнул «жигуленка» в канаву. Тот и лежит кверху лыжами. Хорошо, водитель жив. Задницей наружу лезет. Штаны по шву треснули. Матерится мужик на чем свет стоит. А кто виноват, если габариты не включил?

— Поехали! Сами разберутся! — торопит Женька Гришку, уже притормозившего на месте аварии.

Фура спешно помчалась дальше, обдав сизым дымком место происшествия. Николай вскоре забыл об увиденном.

За кабиной фуры шел густой снег. Лохматые хлопья падали на стекло, прилипали к «дворникам», резко ухудшилась видимость на шоссе. Фары вырывали из темноты небольшой участок магистрали, фура шла медленно. Шоферы не хотели рисковать. А за кабиной поднялся ветер и поземка, переметавшая дорогу, переросла в настоящую метель. Она загудела, засвистела, взвыла на все голоса, ударив по кабине ледяными крыльями, пеленала трассу.

Все реже попадались встречные машины. А легковушки, еще недавно обгонявшие, и вовсе исчезли. Фура еще кралась в снежной канители.

— Надо дотянуть до заправочной и переждать непогодь! — предложил Николай.

— Пожалуй, ты прав! — отозвался Женька.

— Черт! До Орла осталось совсем немного! Километров сорок! И все! Избавимся от груза, там отдохнем! — запротестовал Гришка.

— Иди ты, знаешь куда? Мы еще до Нарышкино не дотянули. А от него еще пилить с час по хорошей погоде! Там вся дорога будет в сугробах. Застрянем — хана! Вытащить некому! Это верняк!

— Не ссы! Прорвемся! — говорил Гришка.

— Куда? — матюгнулся сменщик.

Машина, словно подслушав, забуксовала в сугробе.

— Приехали, твою мать! Сдай назад! Объезжай! — злился Женька.

Григорий сдал назад. Но вперед не смог продвинуться ни на шаг.

— Попухли! Как гниды в дихлофосе!

— Заткнись! — злился Гришка, пытаясь разглядеть трассу, но вокруг сплошная круговерть снега и ветра.

— Слушай! Сбились мы! Как пить дать. Свернули и не заметили. Нет асфальта, столбов! Хана! Где мы? — испугался Григорий.

— В жопе! — рявкнул Женька, злясь на напарника.

— Кончай базлать! Успокойтесь оба! — цыкнул Николай и сказал: — Трасса где-то рядом! Подождите меня, я скоро! — И скрылся в снежной пелене.

Николай шел, принюхиваясь к ветру. Этому научился в зоне на лесоповале. И не раз выходил живым благодаря тому дару.

Трассу он почувствовал скоро. Но на ней пусто. Да и какой водитель согласится помочь в такую погоду? Дай Бог, самому живым добраться, терял надежду Николай. И вдруг увидел снегочист.

— Друг! Выручай! Спаси мужиков! Совсем рядом засели! — влетел в кабину трактора. И уговорил…

Когда фуру выволокли на шоссе, уже никто не спорил, что непогоду стоит переждать на заправочной станции. До нее ехали почти на ощупь, боясь сбиться с пути еще раз.

Водители, продрогнув в заносе, клацали зубами. Но пытались шутить.

— Честно говоря, не верилось, что поможешь, выйдешь на трассу и зацепишь кого-нибудь, чтобы вытащить нас. Думали, придется ночевать в снегу. А к утру вытащили б грейдеры из снега две сосульки. И наши бабы вздохнули б, мол, наконец-то избавились от обормотов! — улыбался Женька посиневшими губами.

— Хрен с ним, с бабьем! Они уже привыкли без нас! А вот детей жаль! Я уже какой год собираюсь сам своих в школу отвести, да все не получается. Хоть бы раз Новый год с семьей встретить. Все время в дороге, как волки! — злился Григорий.

— Что б мы делали без тебя в этом рейсе? Выручил! Не струхнул! — добавил, глянув на Николая.

— Кому-нибудь из вас пришлось бы решиться. Другого выхода не было! — заметил Калягин.

— Это верно! — согласился Гришка и продолжил тихо: — Если б нашли трассу! А коли нет, считай, пропали б оба. У нас это впервые. Раньше никто с дороги не сбивался! — Заруливал на бензозаправочную станцию, не ожидая напоминаний.

Шли недели, месяцы… Николай трудно привыкал к кочевой жизни. Он давно забыл о сне в постели, о домашней еде и бане. Мылся в душевых, наспех. Не обсохнув, нырял в кабину и, завалившись на запасное — спальное место, за спины водителей, ел на ходу, пил стылый чай, привык спать в постоянной тряске, под мат шоферов или песни, какие включали мужики, чтобы не заснуть ночами.

…Ты меня не буди,

Мне еще хорошо…

Проснулся под завывание бабы Николай и долго не мог понять, откуда она взялась совсем рядом и блажит томным голосом:

Ты меня не буди,

Не целуй горячо…

«Тьфу, черт! А ведь поверил, что живая под боком заходится!» — и решил позвонить Арпик.

Та, узнав обо всем, не удивилась, не ругала. И что самое удивительное — не обиделась.

— Я тебе деньги высылаю! Слышишь! Тебе, на питание! Не экономь! Трать спокойно. Я помню тебя! — кричал Николай в трубку.

А в ответ услышал:

— За последнее — спасибо! Старые мы с тобой стали. Стыдно уже о таком говорить в нашем возрасте. И все же я люблю тебя — самого непутевого на свете, моего бродягу! Приезжай хоть когда- нибудь, чтобы с внуками познакомиться. Да и Павлик, кажется, собирается уйти с моря. И о тебе спрашивал. Теперь я его успокою. Да и сама, как всегда, жду!

Николай послал деньги домой, отправил посылку Ольге — в Сероглазку. О себе не вспоминал. Некогда. Случалось, за сутки ни разу не ел. Постепенно отвык от элементарного, когда даже стакан горячего чая казался большим подарком.

Теперь его уже ничто не пугало на дорогах. Он не раз встречался с рэкетом. Научился говорить с ними так, что те уже не просили и не требовали положняк. А произошло это после одной из встреч с Макарычем. Она была не случайной.

Увиделись в Иванове. Макарыч, лишь глянув на мужиков, сказал:

— Притерлись, снюхались! Все как один. Ну, что? Вымотались?

— Все бы ладно! Банды измучили! — обронил тогда Калягин.

— Ты одно секи! Не на меня, на себя пашешь. На твое зуб точат. Вот и врубись! Свой дом защитишь? И это сумей сберечь! Мне от вас лишь крохи перепадают. Чей интерес выше? И не гони туфту! Мужик ты или нет? Коли себя уважаешь, умей достойно отмахнуться.

Николаю неловко стало. Решил больше не жаловаться и обходиться своими силами. Их пусть немного, но, чтобы отстоять свое, вполне достаточно.

Случалось, дрался на дорогах, на стоянках, вышибая зубы кому-то, сам подчас едва вставал на ноги. Помогали и шоферы. Кулаки, «разлуки» — все шло в ход, чтобы защитить не только груз, а и свое имя, достоинство, лицо.

На многих магистралях уже хорошо знали эту машину и не пытались ее остановить. И однажды даже Макарыч позавидовал:

— Ты уже по пятьсот верст без остановок жмешь с шоферюгами. Меня и то чаще тормозят и махаться приходится. Особо с пацанвой. Те вовсе оборзели. На нас, дальнобойщиков, хвост поднимают…

Случались такие стычки и у Николая. Остановил машину в Ставрополье, чтобы купить харчей, перекусить по дороге вместе с шоферами, а тут свора малолеток облепила. Вначале попросили закурить, потом деньги стали требовать. Обругал. Вот тут-то и завертелось. Получил булыжником в лоб. Поймал одного за горло, целая кодла навалилась. Кто с камнем, другие, что покруче, уже с ножами. Хорошо, водители подоспели, да торговки вступились. Разогнали шпану. Те, даже убегая, пригрозили в другой раз взорвать фуру на пути либо сжечь заживо вместе с грузом и водителями.

Шоферы, возвращаясь обратно, неспроста повели машину другой дорогой. Не хотели рисковать. Хватало неприятностей и без шпаны.

Николай понимал водителей и не осуждал за излишнюю осторожность.

В этот раз ему вместе с водителями надо было вовремя попасть в Брянск. Дорога была всякая минута. И Калягин попросил шоферов ехать на пределе.

«Хорошо, что успел послать посылку Арпик. Как раз ко дню рождения получит. Хоть немного порадуется. Бабы всегда ценят внимание к себе. А тут хоть малая, все же теплина», — улыбался Николай, вспоминая, как отправлял посылку уже перед самым закрытием почты.

— Куда поедем после Брянска? — спросил Евгений Калягина.

— В Смоленск. А после этого — на профилактику и ремонт. Как договорились. Все по домам. На две недели отдых. Потом снова встретимся и впряжемся в лямку…

Водители, предвкушая короткий отпуск, про сон забыли. О доме, семьях завздыхали. На ужин забыли остановиться. До Брянска домчали мигом. Оставалось лишь последнее. И вот тут, совсем немного не доехали до Смоленска, прокололось колесо. Вышел Евгений глянуть, приметил доску, серую, неприметную, всю в гвоздях. Не случайно напоролись, кто-то подложил, тщательно замаскировав ее.

Не успел разогнуться, получил тяжеленный удар в висок. Николай ничего не понял. Все произошло внезапно. Открылась дверь кабины. Человека не увидел. Лишь газовый баллончик… Что было дальше? Адское удушье. Он потерял сознание.

Кто и как его выволок, куда делись водители и их машина, он не знал.

Ни копейки денег не осталось ни в одном кармане. Хорошо, что уцелели документы. Вот такого и нашла его Варвара на обочине дороги:

беспомощного, ограбленного, полуживого…