Подруги

XI

Ещё не кончилась утренняя дойка, и девушки работали в разных концах скотного двора, но Юрку это не смутило. Он с порога громогласно и по возможности строго официальным тоном объявил:

— Побыстрее, заканчивайте, девчата, и в красный уголок. Проведем небольшое собрание.

— Чего это спозаранку? Другого времени не нашел? — откликнулась Аня.

— Юра, бери-ка подойник, садись вон под Веснушку, живо управимся, — с вызовом сказала Катя, находившаяся к нему ближе всех.

Но Юрку не так-то просто было вывести из равновесия. Тем более в такой момент, когда он пришел на ферму по важному и неотложному «вопросу».

Сохраняя на лице строгое, деловито озабоченное, выражение, он не спеша шел по двору, с видом знатока осматривая коров, а на самом деле искал Верочку. Он увидел ее возле, совершенно черной, зеркально лоснящейся крупной коровы, которую сразу же узнал — это была Змея (так ее по причине коварного нрава кто-то назвал раньше, Верочка же обращалась к ней ласково — Змейка), в прошлом рекордистка, а в последние два года резко снизившая надои. Никто не знал, в чем тут дело, даже Марта Ивановна терялась в догадках, хотя и говорила, что Змейка не могла окончательно потерять своих былых качеств. Верочка обхаживала своенравную корову, которой побаивались даже опытные доярки, с особенным старанием и приучила ее к себе. С каждым днем Змейка все охотнее отдавала молоко, становилась послушней, и не раз Верочке чудилось, что в огромных лиловых глазах Змейки выражалось совершенно человеческое чувство благодарности за лишнюю горсть муки или килограмм картошки. А когда Верочка мыла и чистила ее, Змейка, казалось, гордилась своей блестящей шерстью и мычала от удовольствия.

Юрка не, без опаски похлопал по пузатому боку Змейки (та настороженно прижала уши и переступила с ноги на ногу), негромко сказал:

— Здравствуй, Вера. Скоро управишься?

— Сейчас. Еще вот Бедовую подою. Ты чего пришел?

— Забыла? Я же говорил вчера тебе…

— А! С Мартой Ивановной посоветовался?

— Ясное дело. Она бы сама пришла, да на третьей ферме ветеринарный осмотр. Вы, говорит, сами не маленькие, а я не хочу ничего вам навязывать… А потом, ты же знаешь, мне звонил из райкома Поповкин. Да я и сам запасся, видишь…

Он показал на пачку газет под мышкой, спросил, дотрагиваясь до Змейки:

— Сколько теперь дает?

— Вчера пятнадцать литров дала, подкормка помогла. Я же ей побольше подбрасываю.

— Она, чертовка рогатая, все двадцать может дать, ты не отступайся. Ну я пойду в красный уголок, там подожду.

В красном уголке, пристроенном в углу скотного двора, рядом с тамбуром, было чисто, по-девичьи уютно. Стены оклеены васильковыми обоями, над окошком — тюлевая занавеска, рядом — полка с книгами. Ими снабжала доярок сельская библиотека. Юрка с интересом просмотрел ежедневные показатели валового надоя молока, узнал, что Лена по-прежнему идет первой, а Верочка обогнала Аню и занимает второе место. «Дайте срок, Верочка всех обставит, уж я-то знаю. Она же до чертиков способная», — не без гордости подумал он.

Девчата освободились через полчаса. Быстрее всех кончила дойку Верочка, но она не пошла сразу в красный уголок, а выждала, пока освободится Лена. Пока они мыли руки, управились и Катя с Аней. При появлении девушек Юркино лицо, уже покрывшееся загаром, так что почти не было заметно веснушек, приняло то самое официальное выражение, с которым он объявлял о собрании. Конечно, с Аней он бы не, церемонился, Аня была «своя», деревенская, а с этими горожанками не так-то просто взять верный тон. Дай поблажку — потом тебя же и засмеют. В особенности стесняла Юрку Лена Прилуцкая — вроде бы и вежливая, и скромная, но как взглянет своими неулыбчивыми глазами, да еще этак искоса, словно бы посмеиваясь про себя, так у Юрки новая осечка: запнется, пошелестит газетами и лишь после, досадной паузы поймает ускользнувшую нить речи.

А тут еще Верочка почему-то не поднимает глаз — наверно, стыдится его косноязычия. Нет, не так-то просто быть комсомольским секретарем, когда вот приходится иметь дело с подобными приезжими. Они-то, небось, не таких секретарей видали…

— Вопрос у нас короткий, — без нужды хмуря черные брови, начал Юрка. — Агитировать вас нечего, газеты, небось, читаете, в курсе, так сказать…

— Ой, я давно не читала, что там стряслось? — округляя глаза, перебила Аня.

Катя улыбнулась, а Юрка строго посмотрел на Аню и продолжал:

— Вот тут пишут, — он развернул газету, — комсомольско-молодежные фермы вступают в соревнование, чтобы, значит, завоевать почетное звание ферм коммунистического труда. По-моему, ясно?

— Немножко, — усмехнулась Катя.

— А мы и так соревнуемся, — вставила Аня.

Юрка покосился на Лену и с досадой сказал:

— Вот и видно, что газет не читаешь. Вы же соревнуетесь только за литры, а тут речь идет о новом этапе, понимаешь? Чтоб, значит, и литры были, и друг дружке во всем помогать, и учиться всем, ну, словом, жить по-коммунистически. Чего же непонятного? Задача тут простая: надо вам всему колхозу примером быть. Чтоб на вас равнялись и пережитки разные бросали, повышали свою сознательность…

— А я сознательная, если у меня только шесть классов? — усомнилась Аня.

— В том-то и суть, что ты работаешь тут который год и дальше своего носа ничего не видишь, ничем не интересуешься. Даже в хор не записалась. Ну, а теперь тебе придется учиться, с шестью классами, понятно, далеко не уедешь.

— Да у тебя самого семилетка, выходит и тебе надо учиться, — простодушно сказала Аня.

Юрка поймал на себе изучающий взгляд Лены, свернул зачем-то в трубку газету, хрипловато ответил:

— Ясное дело, буду учиться, а ты как думала? У меня уж и учебники за восьмой класс есть… Давайте, товарищи, обсуждать конкретно.

Катя пожала плечами:

— Обо всем этом я, конечно, читала, но, по-моему, мы еще не доросли до такого соревнования. Я понимаю так, что тут надо быть без сучка и задоринки, ну, как святые все равно, а мы же не в монастыре живем…

Юрка не успел собраться с мыслями, чтобы дать достойный ответ, как поднялась Верочка. И опять ни Юрка, ни Катя не узнали ее — такая она была в эту минуту взволнованная и собранная, то стеснительно мявшая в тонких пальцах поясок белого халата, то смело, убеждающе, глядевшая в глаза притихшим подругам.

— Верно, Катя, не в монастыре мы живем, а на широком белом свете — нас отовсюду видно, и мы должны далеко глядеть. Такими, какие мы есть, в коммунизм, пожалуй, и неловко входить. Святыми мы, конечно, не собираемся быть, а почему же это ты за сучки да задоринки цепляешься? Разные они бывают, сучки… с гнильцой, а то и вовсе гнилые. Зацепишься да и сорвешься ненароком. А бояться тут нечего. Чем мы хуже других? Верно, до коммунистического звания не доросли, так давайте за это звание, бороться. Не назад же нам идти… Ну работаем вроде прилично, а ведь можно и лучше. Помогать друг другу в беде и горести — разве это плохо? И учиться надо. Пока мы, если правду сказать, вслепую работаем, а это же целая наука — животноводство. Я осенью обязательно на зоотехника поступлю, на заочное, отделение. Марта Ивановна обещала помочь подготовиться. Она и другим не откажет, было бы у нас самих желание. Вот я и думаю, что мы возьмем такое обязательство, чтоб звание заслужить…

— А это обязательно на бумаге? — кисло спросила Катя.

Верочка посмотрела на Юрку. Тот кивнул, солидно добавил:

— Конечно, на бумаге, чтоб ответственность чувствовать. Из райкома звонили, просили ваше, обязательство прислать. Может, и в газету поместят.

— Ну это уж лишнее, — опять поморщилась Катя.

— Вопрос не в том, поместят или не поместят, — заметила Лена, до этого упорно молчавшая, — давайте решать главное: выдержим мы или не выдержим? Если не выдержим, тогда и браться не стоит.

— Смотря что запишем, — пожала Катя плечами.

— Как что? Во-первых, работать еще лучше, применять все новое, потом — всем учиться, во всем, ну совершенно во всем, — Верочка подкрепила эти слова выразительным жестом, — помогать друг другу, выполнять все общественные поручения…

— И насчет пережитков… — вставил Юрка.

— Да какие же у нас пережитки? — рассмеялась Катя. — Я, к примеру, ничего такого не переживаю.

— Ну все-таки, — смутился Юрка. — Вдруг заразишься чем-нибудь. Прическу, скажем, наподобие вороньего гнезда сделаешь или брючки-трубочки наденешь…

Тут уж расхохотались все, так что Юрка, собиравшийся развить свою мысль, махнул рукой и оскорбленно сказал:

— Можно бы смешки до другого раза оставить, не маленькие.

— Ох, уморил! — заливалась Катя. — Значит, насчет причесок и брючек тоже записывать, а?

Утихомирились не скоро. Договорились, что Аня поступит в седьмой класс, Лена и Катя решили закончить среднюю школу и получить аттестат зрелости. На зоотехника учиться они отказались, почему — объяснять не стали. У каждой были какие-то свои расчеты.

Юрка в их споры уже не вмешивался. Он старательно записал немногочисленные пункты обязательства на тетрадном листке, пообещал сегодня же заказать местному художнику соответствующий плакат и вывесить его в клубе.

— А себе вы сами оформите, я хорошей бумаги достану, — сказал он на прощанье.

— Да уж постарайся, Юрочка, — насмешливо попросила Катя. — Ты нас втянул в это дело, тебе за нас и отвечать.

Юрка не удостоил ее даже взглядом, чувствовал — свяжись с ней, черт знает до чего можно договориться. У него тоже нервы не железные. К тому же он спешил на работу.

«Вот же заноза, задается, что техникум окончила, на сцене играет, — думал Юрка, шагая лугом к реке, где начинались первые клетки культурного пастбища. — Подумаешь, интеллигенция! Ну ей-то я еще докажу, пусть утрется… А Верочка правильно сказала, что нас отовсюду видно. Она-то понимает свою общественную должность. И Лена, по-моему, понимает, только молчит до поры, до времени. Такой уж у нее, видать, характер. Мне за них, конечно, отвечать трудно, но уж на попятную я им не дам пойти, даром что у меня семилетка…»

Пастбище тянулось по прибрежной пойме километра на три. Всего в нем намечалось выгородить двадцать две клетки примерно по два гектара каждая. Пока стадо после полутора-двух суток пастьбы все дальше удалялось к последней клетке, в первых трава отрастала снова. Вся пойма ранней весной была подсеяна и подкормлена удобрениями с самолета, а клетки имели выход к реке, так что Юрка, понимавший толк в этих делах, справедливо называл это пастбище «мировым». В знойные часы скот мог укрыться в прибрежном кустарнике.

Уж не потому ли Юрка с такой охотой согласился на предложение Марты Ивановны пойти на лето в пастухи? Впрочем, пастух теперь именовался необычно — «рабочий на пастбище», и это в какой-то мере льстило Юркиному самолюбию. Но главное было не в этом. Марта Ивановна объяснила суть дела так: раз ферма комсомольско-молодежная, то и пастух должен быть комсомолец, а если он еще и комсомольский секретарь, то тут уж успех будет наверняка обеспечен. Юрка скромно согласился с нею, но, конечно, скрыл истинную причину внутреннего удовлетворения. Не мог же он вот так прямо сказать Марте Ивановне, что любит Верочку!

В том, что он ее любит, Юрка теперь не сомневался. Он видел ее во сне, постоянно думал о ней, искал встреч, а очутившись наедине с ней, молча страдал. Верочка, казалось, не замечала его переживаний. Она была с ним дружелюбна и даже предупредительна, но ничего такого, что хотя бы отдаленно говорило об ответном чувстве, в ее словах и поведении не, было. А ведь он тогда определенно поцеловал ее, и она не рассердилась! Потом они еще дважды ходили косить траву, и Юрка, правда, не очень-то членораздельно, признался, как он к ней относится, и опять Верочка промолчала. Юрка мучился в догадках, но надежды не терял. Наверно, Верочка испытывает его… Да, конечно, так оно и есть, у них ведь все это бывает иначе, чем у парней, а он… что ж, он подождет, терпения у него хватит и выдержки тоже. Вот выйдет стадо на пастбище, и тогда Верочку можно будет видеть каждый день. Наступит время, и она все поймет…

Юрка проходил одну клетку за другой и невольно любовался делом своих рук, — изгородь была поставлена на совесть, прочно и даже изящно, сам дед Никифор их похвалил. А им с Володей и нельзя было работать спустя рукава: бригадир Бугров сначала хотел поставить на изгородь стариков, не надеялся на ребят, и вот они доказали ему. Старики по давнишней привычке навтыкали бы колья кое-как, лишь бы ветер не уронил, получили бы денежки, а потом ремонтируй все лето, трать снова средства. Для Юрки же это дело было внове и, как всякое новое дело, пусть и не очень сложное, потребовало особой старательности. Зато Юрка мог дать гарантию, что изгородь не шелохнется до будущего года.

Володя приспособился не сразу, но и постигнув нехитрую «технологию», работал без особого энтузиазма. Видать, не очень-то радовала его новая «специальность», и если в последние дни он трудился не считаясь со временем, то, очевидно, по той причине, что торопился поскорее покончить с этим…

Сейчас он лежал на траве, курил и смотрел на ватно-белые, пронизываемые солнечными лучами перистые облака, неподвижно застывшие, в недоступной вышине. Рядом валялись заостренные колья. Ими осталось огородить последнюю клетку.

— Пришлось задержаться, собрание на ферме проводил, — сказал на всякий случай Юрка, хотя и знал, что Володю обычно не интересовали причины опозданий. — Решили ваши девчата работать и жить по-коммунистически.

— А! — протянул Володя, не, отрываясь от созерцания облаков. — А до этого они по-какому работали?

— Учиться теперь будут…

— А что им это даст? При коровах и без образования можно обойтись, хлопот меньше, — с явной издевкой сказал Володя и, повернувшись на бок, насмешливо глянул на Юрку. — Не ты их сагитировал, товарищ секретарь? Интересно бы посмотреть, какой у тебя там сурьезный вид был.

— Да уж не такой дурацкий, как у тебя сейчас, — огрызнулся Юрка. — Мне их и агитировать не пришлось, Верочка убедила.

— Верочка? Помнится, ты еще недавно ее Аникеевой называл. А она тебя как — Юрочка, да? Вот младенчики, прямо залюбуешься!

Юрка чуть не задохнулся от обиды и злости.

— Ты что, пьян? Ты мне брось старые, замашки, понятно?

— Ага, разведал? Тогда запомни: был бы ты со мной в колонии, я бы с тобой и слов тратить не стал. А сейчас рук марать не хочу. Честненьким прикидываешься, а свинью товарищу подложить, небось, недорого возьмешь…

Страшное подозрение, огнем обожгло Юрку, и он тише, но все еще запальчиво спросил:

— Какую свинью? Что ты мелешь?

— Ладно, ладно, закройся, — презрительно кривя губы, процедил Володя; он рывком поднялся с земли, расправил плечи, насвистывая, пошел к изгороди. Юра ненавидяще смотрел ему в спину, пытался унять дрожь в руках.

«Сволочь! Если бы это было правда, Верочка сказала бы. Запугать вздумал. Черта с два, не на таковского напал. Пускай Верочка сама рассудит, кто ей люб…»