Подруги

XXIV

Под вечер к конторе верхом подъехал председатель колхоза «Большевик» Андрей Александрович Мамонтов.

Логинов увидел его из окна, обрадовался, поспешно вышел на крыльцо. Его оседланная лошадь была привязана у перил.

— Каким тебя ветром?.. Здравствуй, здравствуй, сосед, милости просим.

Мамонтов не стал слезать с коня, скупо улыбнулся, спросил:

— Ехать куда собрался? Лошадь, смотрю, взнузданная стоит.

— В пятую бригаду, дело есть. Да раз гость дома, какая езда? Слезай, входи.

— В пятую? Тогда поехали, мне же это по пути. Домой пробираюсь.

— Откуда?

— Прямиком из райкома. Там, брат, разговор один был…

— А, — заинтересованно кивнул Логинов и взобрался на седло. — Самойлов вызывал?

— Он.

— Завидую, — усмехнулся Логинов. — А вот про меня секретарь забыл. Грозился на бюро вызвать и забыл. Наверно, махнул на меня рукой — дескать, Логинов же безнадежный, о чем с ним толковать?

Мамонтов не ответил, пока они не выбрались из проулка на проселочную дорогу. Логинов сбоку с любопытством приглядывался к нему. Они не виделись с самой весны, из сводок и разговоров с другими людьми Логинов знал, что «Большевик» одним из последних в районе закончил сев, неважно там шла и заготовка кормов. В газете то и дело появлялись едкие заметки о непорядках в бригадах, о плохом руководстве. Логинов верил и не верил им. Не верил потому, что считал Мамонтова серьезным и способным председателем, чувствовал в нем недюжинную силу и упорство. В чем же тогда дело?

Со времени той, весенней, встречи Мамонтов порядочно изменился внешне. Крупное, мужественное лицо его крепко задубело от солнца и ветра, все черты обострились, стали жестче, суровей. В глазах тоже появилось нечто новое, Логинов даже не сразу уловил — что. «Неужели, мил-друг Андрей, ты устал?» — с тревогой и горечью подумал он, когда Мамонтов, прикуривая, встретился с ним взглядом.

Они ехали шагом, стремя в стремя, опустив поводья. Прикурив, Мамонтов заговорил.

— Напрасно ты думаешь, что Самойлов о тебе забыл. Помнит. На бюро заявил, что, дескать, Логинов раньше ходил в передовиках и зазнался, сдачу мяса откладывает на поздние сроки, кукурузу явно игнорирует, к бригадирам нетребователен… Это он высказал между прочим, по-моему, в пику Локтеву, который в моем деле сослался на тебя.

— Да какое же у тебя дело, черт возьми? — вырвалось у Логинова, задетого отзывом Самойлова. — Запьянствовал, что ли, с горя?

— Впору бы и запьянствовать, да характеру на это не хватает, — сморщив в усмешке твердые губы, сказал Мамонтов. — А дело, Сергей, не простое, и не я его начал — сами колхозники. Надо было остановиться на прошлогоднем укрупнении нашего колхоза, так нет — этой зимой к нам присоединили еще два хозяйства. Ну ты знаешь…

Логинов кивнул. Теперь он знал почти все, что скажет Мамонтов. Разговоры об этом «деле» доходили до Логинова уже давно.

— Вот и получилось… Из конца в конец — почти шестьдесят километров, телефонной связи с бригадами нет, толковых бригадиров райком не помог подобрать. Будь у меня вертолет, все равно везде не успел бы. К тому же слившиеся колхозы были слабые… Сколько ни кручусь — прорех не убывает. Хозяйственные мужики взяли и написали в райком петицию: так, мол, и так, надо разукрупниться, поспешили, когда второй раз укрупняли. Я и знать ничего не знал, хотя, между прочим, задумывался над этим. По письму приезжает Самойлов и обвиняет нас с секретарем парткома, что мы инспирировали письмо колхозников. Не знаю, удалось ли его переубедить. Но когда он спросил, как мы оцениваем это «кустарничество», я прямо сказал, что считаю разукрупнение целесообразным. Самойлов, понятно, взбеленился, наговорил черт знает чего. Собрали коммунистов — большинство высказалось за разделение. Приводились факты, расчеты. Самойлов — ни в какую. Так этот вопрос и повис в воздухе, а дела пошли еще хуже. Понимаешь мое положение?

— Понять, конечно, можно. Я знаю ваши условия. Самойлов тогда вообще готов был оставить в районе не больше трех колхозов. Мне ведь тоже навязывали «Родину» и «Светоч», но каким-то чудом удалось доказать, что делать это рановато. В одиночестве тоже было плохо: у меня хорошие сенокосы, а у соседа их мало, зато есть лес и пастбища. У вас же всех сбили в кучу без разбора, лишь бы было побольше. Уверен, Самойлов в душе, понимает это, он же не глупый человек, но уперся, потому что боится нанести ущерб своему престижу. Да и перед обкомом придется как-то объясняться.

— В том-то и собака зарыта, — хмуро подтвердил Мамонтов. — Престиж против здравого смысла… Сегодня обсуждали наше дело на бюро. Оказывается, группа наших колхозников написала письмо в облисполком. Оттуда — соответствующий запрос. Самойлов требует от нас провести собрания по деревням и всеми мерами собрать голоса против разукрупнения. Он, знаешь, еще чего боится? Что наш пример взбудоражит другие неудачно укрупненные колхозы.

— Очень немногие, и тут бояться нечего. Ну и как же договорились?

— Собирать голоса под нажимом я отказался. Пусть этот вопрос решает общее собрание уполномоченных. Локтев меня поддержал, Ступаков и другие колеблются. Самойлов обещал сам приехать и поговорить с колхозниками. Что ж, они давно этого ждут. Только, я думаю, до пленума он не приедет.

— А когда пленум? — оживился Логинов.

— В следующий понедельник. Повестка — выполнение социалистических обязательств. Намечены отчеты пяти колхозов, в том числе и твой. Завтра получишь телефонограмму.

— Добро. Вот там и поговорим обо всем начистоту, по-партийному. Накипело, по-моему, у многих, не только у тебя.

— Да, выступить придется…

— И так долго молчали да приглядывались. Я, знаешь, в Самойлова верю, но тем более надо его предостеречь. Пусть побольше верит людям, поменьше администрирует. И не возводит свою непогрешимость в принцип. Прошли времена, когда нас водили на поводке, и всем было удобно. У нашего брата, председателей, должна быть такая же ответственность, как и у секретаря райкома. Впрочем, на словах Самойлов как будто за это, а фактически вообразил, что за все несет ответственность он один. В общем, поговорим, а там видно будет. Думаю все же, что с Самойловым мы сработаемся. Должны сработаться, по крайней мере… Ты как?

— Это ты о чем? — поднял голову задумавшийся Мамонтов.

— Эх, Андрей, Андрей, — улыбнулся Логинов полунасмешливо-полусочувственно. — Тяжело?

— Верно, тяжеленько, — признался Мамонтов и неловко похлопал ладонью по шее лошади. — Но ты не думай, я сдаваться не собираюсь. Помнишь наш разговор весной, на катере? Так вот, я все тот же, только стал злее, пожалуй.

— Это на кого же ты злишься?

— На себя, конечно. Знаю, разом все, не перевернешь, а хочется перевернуть. Вместе с Самойловым… Ты прав, мы должны найти с ним общий язык.

— Обязательно. А на пленуме я перед ним отчитаюсь. Жалко, не по той дороге поехали, я бы показал тебе ту кукурузу. Вымахала, брат, на загляденье. Да, все от рук зависит. Сама жизнь заставит садиться на кукурузного коня. Теперь все убедятся, что этот конь не подведет.

— Однако и неверующих еще немало. Их добрым урожаем только переубедить можно, а у меня такового не предвидится.

— Даже если по 150–200 центнеров зеленой массы соберешь, — и то выгода. В пять раз выгодней горохо-овсяной смеси. Да это же первый серьезный опыт, на будущий год умнее будем.

— Тут каждый день приходится умнеть, иначе вовсе отсталым станешь, — усмехнулся Мамонтов.

— Слушай, — вдруг вспомнил Логинов, — как там у тебя девчата-добровольцы поживают?

— Трое сбежали, а остальные работают хорошо, я доволен.

— Ты доволен — это еще полдела, они-то довольны ли? Сердцем прижились или тоже на дорогу смотрят?

— Как тебе сказать? Закрутился и с девчатами мало встречался. Не успеваю. А надо бы. Это же будущее наших колхозов, им коммунизм достраивать. А у тебя, я слышал, добровольцы молодцы, читал о них в газете, Может, привезти мне своих девчат к твоим, пусть опытом поделятся, а заодно и дружбу заведут.

— Пока не вози, — подумав, сказал Логинов. — Этак через недельку-другую, пожалуй. Я ведь тоже за недосугом мало ими интересовался, а потом взял да и отпустил сам одну из девушек. Думаю, правильно сделал, и она еще вернется. Есть у меня доярочка из молодых — прелесть, честнейшая душа, все понимает. Ну и остальные…

Мамонтов глянул на Логинова, но, почувствовав его смущенье, промолчал, не стал расспрашивать. Он подумал о том, что если бы с первых дней получше знал настроение, приехавших девушек, то и те трое, возможно, не сбежали бы. Однако и у Логинова с добровольцами, видать, все обстоит не так просто, несмотря на его уверенность. Да, неладно как-то получается, когда за хозяйственными заботами забываешь поинтересоваться, чем живут люди.

— Ну мне, налево. Бывай… — сказал Логинов, останавливая лошадь у развилки дорог.

— До свиданья. На пленуме встретимся.

— Да уж не разойдемся. Ты подготовь там все нужные расчеты и доводы. Потребуется — поддержим. А девчат обязательно привози, я дам знать. И сам приезжай, полезно будет.

— Добре, — кивнул Мамонтов и тронул каблуками коня.

Они разъехались, и сразу же каждый из них, как вчера и неделю назад, стал думать о своих неотложных и беспокойных делах, которых почему-то никогда не убывало…