Подвиг Антиоха Кантемира

Глава 9 Сегодня и ежедневно…

Глядя из Лондона, Кантемир убедился, что английское министерство не хочет в настоящее время войны и не станет открыто выступать против Франции, руководители которой старались вернуть на польский престол бывшего короля Станислава Лещинского. Король Георг II и братья Уолполы ценили то, что русская государыня вместе с австрийским правительством поддерживает другого претендента на польскую корону — саксонского курфюрста Августа, сына короля Августа III.

В беседе с Гаррингтоном Кантемир высказал как новую идею предложение о том, что для сохранения спокойствия в Европе следовало бы Англии и России прийти к полнейшему согласию между собой и действовать вместе.

— Это было бы прекрасно, — ответил Гаррингтон, — и его величество от всего сердца желает быть в союзе с Россией. Мы здесь понимаем, что нет лучше способа заявить свое уважение к русской государыне, но желания нашего тут мало. Чтобы заключить союз, необходимо согласие парламента, однако его вряд ли можно будет испросить. Члены парламента зависят от своих избирателей, а те, по внушениям врагов короля и министерства, будут против заключения союзного договора с Россией. Сейчас же станут говорить и писать, что Англию заставляют взять непосильные обязательства, вовлекают в крупные расходы. Договор выгоден лишь русским, они выиграют, а мы потеряем покой и деньги.

— Мир в Европе, — сказал Кантемир, — нужен Англии не меньше, чем России, а издержек бояться напрасно — не будет войны, не надо готовиться к ней, вот деньги и сохранятся.

Гаррингтон покачал головой. С парика посыпалась пудра.

— Англичане — практический народ, и вам еще предстоит это узнать, — ответил он. — Без оружия никак нельзя, и военные траты не остановишь. Но если бы к союзному договору приложить договор коммерческий, определить благоприятные условия торговли с Россией, нашему купечеству небезвыгодные, то после его заключения речь и о союзном договоре могла бы, наверное, пойти.

Кантемир написал об этом разговоре Остерману, и в ответ получил распоряжение добиваться все же согласия Англии заключить союз, обещая выгодный коммерческий договор. Почему в Петербурге торопились, было понятно — прошел слух, что Франция увеличивает военную помощь Станиславу Лещинскому и, вероятно, пришлет в Балтийское море эскадру боевых кораблей.

Встреча с Гаррингтоном проходила на этот раз веселее — главное было высказано, теперь шла речь о том, как добиться отдельных преимуществ, где нужно уступить, а где нажать.

— Я думаю, — сказал Кантемир, — что мы могли бы с вами вернуться к обсуждению договора о союзе. Полагаю, что он должен быть построен так, чтобы оставить в силе договоры, заключенные нашими странами со своими соседями. Союзники должны будут оказывать друг другу помощь военную и всякую иную.

— Позвольте! — воскликнул Гаррингтон. — Если на Россию нападет, скажем, Турция, а она довольно часто делает это, — чем будет помогать вам Англия?

— Хорошо, Турцию мы исключим, — согласился Кантемир, — сумеем справиться сами. Да и на севере у вас много не попросим. Если начнет против нас войну какая-либо держава — а мы причины к войне подавать не будем, — пусть придет одна английская эскадра, ее хватит, больше не нужно.

— Ну, это очень скромно — эскадра, — заметил Гаррингтон.

— К тому же, — продолжал Кантемир, — Англия не раз посылала в Балтийское море свой флот, когда мир на севере нарушался, и английский народ никогда с этим не спорил. Жалованье при этом платят своим матросам, и деньги вон из государства не выходят.

— Наш свободный народ, — улыбнулся Гаррингтон, — привык ворчать по поводу любых обязательств, которые от его имени принимает король, но подготовка такого неожиданного союза вызовет решительные возражения. Договор, будем говорить прямо, выгоден только России. Если кто нападет на Англию, чем ей сможет помочь ваша дальняя и дикая страна? Король — пусть это будет между нами — не знает, чем оправдать перед английским народом обязательство защиты России неизвестно от каких ее врагов.

О настойчивости русского резидента Гаррингтон сообщил премьер-министру Роберту Уолполу, и тот поручил своему брату Горасу объяснить Кантемиру неуместность его попыток склонить английское правительство к заключению союзного договора с Россией.

Горас посетил Кантемира и разговаривал с грубоватой откровенностью.

— Что вам дался этот союз? — спросил он, раскуривая сигару. — Забудьте о нем, живите в свое удовольствие: в Лондоне есть чем развлечься. Наш король хочет жить в дружбе с Россией, он готов подписать торговый трактат, но взаимные гарантии военной помощи нам не нужны. В таком союзе пользу будет получать Россия, все тягости понесет Англия. Разумно ли это? Давайте заключим только торговый договор. Прибыток достанется поровну. А если вам для торговли непременно надобен и военный союз, то мы не сумеем договориться. Понятно ли это? Товары же, которые теперь получаем из России, будем возить из наших американских колоний, и вы о своей неуступчивости пожалеете.

Доводов Кантемира он слушать не стал, кончил говорить, посидел для приличия минуту-другую и уехал.

Через несколько дней Гаррингтон, пригласив Кантемира, сообщил, что его величество король Георг II с большим сожалением принужден отказаться от союза, предлагаемого русской государыней.

— Сожалею вместе с его величеством и я, — сказал Кантемир. — Однако тем дело наше не кончится. Не сегодня, так завтра союз этот заключить придется — политические обстоятельства того потребуют.

— Не спорю, — согласился Гаррингтон. — Русская империя становится сильной и готова быть соперницею западных государств. Занимает она в Европе и в Азии почти треть Старого Света. Еще двести лет назад она делилась на княжества и царства, отчего в целом была слаба. Но со времен царя Ивана Страшного или Сердитого…

— Грозного, — не позволив себе улыбнуться, подсказал Кантемир.

— Со времен Грозного, — повторил Гаррингтон,-

Россия очень изменилась. Зверей потеснила в леса, возникли новые поселения, княжества слились в едином государстве. Русские всегда обладали военным искусством, и теперь ваша страна с каждым годом становится могущественней. Но все равно продолжает оставаться дикой и необразованной.

— В Англии, как вижу, никто не знает России, — грустно сказал Кантемир. — Да и откуда бы знать? Ваши купцы бывают иногда в русских портах, но дальше Риги, Архангельска, Петербурга никуда не ездят. Несколько путешественников побывало в Москве — ведь это и всё! Кто же дает право английским писателям утверждать, что русские люди злобные и коварные дикари, едят сырое мясо и не знакомы с грамотой?! Какой вздор!

— У нас так не пишут, — возразил Гаррингтон.

— Пишут и печатают, — уверенно сказал Кантемир. — Вот книга под титулом "Lettres moscovites" — "Московские письма". Издана в Париже, но, как меня известили, переведена на английский язык и скоро выйдет в Лондоне. Эта книга предосудительна чести ее императорского величества и всех русских подданных, не выключая никого.

— Ай-ай, — посочувствовал Гаррингтон.

— Его королевское величество, — продолжал Кантемир, — покажет изрядный знак своей истинной дружбы к императрице, если запретит книжнику господину Питчу издание той книги на английском языке.

— Понимаю, — ответил Гаррингтон. — Приложу все свои силы, чтобы исполнить вашу просьбу. Однако должен заранее просить прощения у русской государыни, если не удастся с книжкой поступить по ее желанию. Вольность нашего народа столь далеко простирается, что против его величества короля без всякого опасения ежедневно печатают, и ничем сочинителей унять невозможно.

— Я о том знаю, — сказал Кантемир. — Англичане свободное печатание почитают за фундамент своей вольности, судят обо всем и обо всех, разве что не всегда имена приводят. И автор "Московских писем" это правило знает. Хоть он весь народ русский атакует, но не называет имен, и оттого издание книги его запретить вам трудно. Да все же постарайтесь!

— Постараюсь, — вежливо сказал Гаррингтон, и слово прозвучало так неуверенно, что Кантемир прибавил:

— Книга эта большой вред нам приносит. О России в ней так плохо написано, что трудно мне будет мастеровых людей нанимать к нам на службу ехать. Я кроме вашего запрета напечатаю в газетах и опровержение — пусть ведают англичане, что в "Московских письмах" неправо про нас писано!

Книга "Московские письма" в самом деле доставила Кантемиру немало хлопот. Резидента известил о ней из Петербурга Остерман — вышла, мол, в Париже, но автор, видимо, не француз, а итальянец, побывавший в России. Он был в составе экспедиции профессора Делиля, отправленной Петербургской академией наук для изучения Камчатки. По дороге автора в Казани арестовали, обвинили как шпиона и под конвоем возвратили в столицу. Здесь его содержали арестованным и допрашивали. Получив свободу, он выехал очень злой за границу и теперь печатно бранит иноземцев, стоящих во главе управления Россией. Однако в книге имен немного — упоминаются фамилии Остермана, профессора Делиля и Саввы Рагузинского.

Остерман обязал Кантемира добиться немедленного сожжения на площади вредительной книги "Московские письма" и примерного наказания ее автора.

Почта ходила нешибко, и прошло несколько недель, прежде чем Остерман узнал из письма своего резидента, что выход книги на английском языке задержать не удалось, ее в Лондоне читают и, вероятно, теперь приглашение в Россию мастеровых людей из Англии будет затруднено.

Остерман поспешил передать резиденту распоряжение императрицы просить английское правительство запретить дальнейшую распродажу книги, потому что она предосудительными для русского государства ложными и злостными измышлениями заполнена. Сочинил же ее, как установлено, известный обманщик, итальянец граф Локателли, он в 1733 году прибыл из Парижа, а там с ним знался русский поверенный в делах, сын фельдмаршала Миниха. Отъезд его в Россию был неожиданным для окружающих — он спасался от необходимости жениться, а потом выправил себе паспорт на имя купца Рокафорта и уехал в Россию.

В книге Локателли, состоящей из одиннадцати писем, Кантемир прочитал, что издателю эта корреспонденция досталась от некоего человека, испытавшего крушение на море. Весьма вероятно, что его нет в живых. Из текста явствует, что пишущий покинул Францию, желая послужить русской императрице б войсках, направленных в Персию под командой принца Гессен-Гомбургского.

Кантемир знал этого принца. За него, после смерти отца, вышла замуж Анастасия Ивановна, вдова князя Дмитрия Кантемира. О принце этом он, как и большинство знавших его, был дурного мнения и не одобрил выбор своей мачехи. Принц был человеком глупым, упрямым, невежественным, но то, что несколько лет назад он числился женихом цесаревны Елизаветы Петровны, позволило ему принять генеральский чин и даже получить в командование экспедиционный корпус.

Как было уже известно Кантемиру, автор присоединился к научной экспедиции профессора Делиля, желая в безопасности проделать хотя бы часть пути к низовьям Волги, но, когда он стал просить у казанского губернатора содействия в поездке на юг, тот счел его шпионом, разыскивающим корпус принца Гессен-Гомбургского, и отправил в Петербург. Там автор сначала был посажен на гауптвахту, из нее переведен в тюрьму, после допросов его освободили и нашли ему приют в передней Правительствующего сената, где даже разрешили расстилать свою постель, с тем чтобы свертывать ее к началу присутствия.

За год, проведенный в Петербурге, автор завел знакомство с тюремщиками, полицейскими чиновниками, сенатскими канцеляристами. Он разговаривал с просителями и накопил множество наблюдений из служебного быта, а также выслушал немало рассказов о взяточничестве и казнокрадстве и поделился ими с читателями своей книги.

Резкие страницы в ней были отведены осуждению бесчестных иностранцев, слетающихся в Россию на поиски денег и карьеры, в особенности придворной. Они управляют русским государством, не думая о его благополучии, о помощи населению. Их цель — наполнить свои секретные шкатулки и скрыться, чтобы не быть повешенными за воровство. Они торопятся грабить, но на их головы неминуемо обрушится гроза, когда умрет Анна Иоанновна и на трон взойдет дочь Петра I славная принцесса Елизавета. Только через нее московиты освободятся от рабского состояния, в котором находятся ныне. А пока Елизавета живет уединенно и скромно, в бедности и молитвах.

Можно понять, как напугали и рассердили государыню, Бирона, их придворное окружение выпады против иноземцев, завладевших Россией, и похвалы Елизавете Петровне, названной автором ближайшей претенденткой на русский престол. В Петербурге выражали досаду на то, что не раскусили вовремя Локателли и он безнаказанным уехал. Еще и на дорогу ему выписали двести рублей. А ведь ничто не мешало осудить его как шпиона, заключить в тюрьму или поселить в Сибири, откуда он ничего бы не сумел написать и отослать…

Резидента запросили, как теперь можно покарать Локателли за "Московские письма", а заодно какую неприятность следует доставить английскому королю, в чьем городе вышла такая оскорбительная для русской государыни книга?

Резидент ответил, что, как он знает и судит по расспросам, в Англии за книги наказывать не принято ни авторов, ни тем более королей. Это называется "свободой печати", от которой правительство не страдает, потому что брань на вороту не виснет, а у кого есть сила, у того и право. Просить короля казнить Локателли не нужно — на себя это действие Георг II не возьмет, парламент же своего разрешения не даст. Обратиться в суд — и он бессилен совладать с Локателли. А вот через тайно посланных людей побить этого писателя вполне возможно. Не поискать ли для такой комиссии охотников?

Вероятно, Остерман понял насмешку в словах Кантемира, потому что на письмо его не ответил и дальше о Локателли не вспоминал.

"Русский резидент в Лондоне… Что он там делает?" — спрашивали себя знакомые Кантемира в Петербурге и Москве. "Чай, хлопот у него немного, может для хороших людей потрудиться", — вероятно, рассуждали придворные и чиновные особы, садясь писать Кантемиру просьбу купить и прислать английских товаров. Поручения были различные. Так, граф Михаил Гаврилович Головкин, сын канцлера, видевший в резиденте подчиненного его отцу служащего, забросал Кантемира требованиями покупок:

"Английскую дамскую епанчу, долгую, чтобы на все платья надевать, камлотовую готовую, цветом серенькую, с позументом серебряным…"

Ишь, как подробно представлял себе он эту епанчу, камлотовую да серенькую…

"Прислать английского сукна разных цветов образчиков, ибо я чрез вас намерен выписать себе сукон разных на несколько пар, тако ж под всякую пару подкладки, пуговиц и гарус, и по чему всякая пара провозом обойдется?"

Считай, господин резидент, провоз, готовь приложение к дипломатической почте!

"Купить в Лондоне дюжину шелковых чулков, половину белых стрелками, половину других цветов".

"Прислать на корабле лошадь езженую, а летами чтоб была не молода и не стара, лет семь или восемь, а больше десяти лет не была б. С ходу также смирна и собою плотна и крепконога, и не пуглива, и стрельбы не боялась…"

Какие точные и обширные требования у канцлерского сына! И какая уверенность, что князь Кантемир, оставив государственные дела, будет искать в лавках белые чулки со стрелками, в конюшнях крепконогую лошадь средних для ее породы лет, а на реке Темзе — корабль везти заказы в Россию…

Об украшениях и нарядах просили многие отцы семейств — английские вещи были в чести у модниц и щеголей.

Андрей Иванович Остерман просил купить некоторые математические инструменты для занятий со своими детьми.

От имени графа Павла Ягужинского, русского посла в Берлине, секретарь его Сергей Волчков отправил просьбу в стихах, обратившись как поэт к поэту — он переводил книги, следил за литературой и знал кантемировские сатиры:

Даже императрица Анна Иоанновна не обошлась без подарка лондонского резидента: по просьбе ее ближних людей Кантемир прислал в Петербург французские легкие дамские фузеи — ружья, из которых государыня, не покидая дворца, через окно стреляла птиц, сидящих на ближайших деревьях сада.

Кантемир никого не обременял просьбами присылать ему что-либо из России. Он только просил увеличить ему жалованье: трех тысяч рублей в год, что были определены, — увы! — не хватало. Расходы на представительство были большими, как того требовали авторитет и могущество государства, пославшего его за границу.

На каждый праздник в королевском дворце шьется новое платье, таков здесь обычай. А сколь велики расходы на приемы у себя! И как стыдно, что у русского резидента нет серебряного сервиза, какие ставят на стол даже в иных частных домах! Купить его можно за семьсот фунтов стерлингов, и деньги эти не пропадут — посуда останется следующему резиденту, казне… Да вот беда — денег нет, ни фунтов, ни рублей.

Кантемир знал, что, когда несколько лет назад был отправлен Чрезвычайным посланником в Швецию князь Василий Лукич Долгорукий, ему отпускалось по сто рублей на день, на экипаж и ливреи слугам дано 11 тысяч рублей, сервиз серебряный, дорогие обои — правда, лишь на одну комнату, — разные вина. Да, кроме того, повез он с собою 20 тысяч рублей на раздачу скудным дворянам, которые имеют вес в шведском обществе, драгоценные вещи и червонцы раздавать услужающим людям. Главным персонам Долгорукий мог обещать знатные подарки и пенсионы, если будут они поступать по желаниям русского двора.

Но и задача была у него нелегкая — удержать Швецию от вступления в союз с Францией и Англией. Старался Долгорукий много, да не вышло дело. Не помогли червонцы и золотые шпаги. А Кантемиру без денег и без серебряного сервиза надобно союз с Англией сочинить!..

Письма и реляции иностранных дипломатов, посылаемые из Лондона, прочитывались сотрудниками Форин-оффис, и Кантемир знал об этом. Уже в апреле 1733 года он писал в Петербург, что "здесь обыкновенно всех чужестранных министров письма распечатывают и имеют искусных людей для разбирания цифирей на всяком языке".

Чтобы сохранить тайну переписки, резидент просил прислать ему новый ключ к шифрам, потруднее прежнего, и позволить отправлять депеши с нарочным в Голландию, где сдавать на почту, и там получать письма, которые будут присылать ему из Петербурга. Этот порядок пересылки ему разрешили, хотя поездка из Лондона в Голландию обходилась казне в пять гиней. По этой причине с нарочным доводилось отправлять не каждую почту.

Шифрованные обозначения ввел Кантемир и в переписку со своей старшей сестрой Марией, сумевшей стать его верным другом. Брат посылал ей книги, различные подарки, Мария же выступала ходатаем по его делам перед Остерманом и бывала в доме Черкасских, дружа с Варварой Алексеевной. Они переписывались на греческом или на итальянском языках и старались в корреспонденции не называть имен, а если без этого обойтись нельзя, то пользоваться прозвищами, их заменявшими.

Мария Дмитриевна почти в каждом письме сообщала брату о том, что происходит в семействе Черкасских. Сам князь за медлительность в действиях и решениях заслужил у них название Черепахи. Варвара получила прозвище Тигрица. Она была резка, неприступна, не давала окончательного согласия на брак. Княгиня Черкасская характерного прозвища не получила, о ней упоминалось так: "Мать Тигрицы, — писала Мария Дмитриевна, — все болеет, сама же она здорова; обе они ко мне очень ласковы, так что, по-моему, название в данном случае не соответствует действительности; но все-таки полагаю, что если она желает иметь супруга, ей нужно сделаться более ручной".

Международные события поглощали все внимание Кантемира. Он понимал, что близость между Францией и Швецией неприятна правительству Георга II и, пожалуй, только в этом направлении интересы Англии сходятся с русскими. Но привлекать шведских сановников на свою сторону, платя им больше, чем платят французы, расчетливые англичане, по-видимому, не собирались — тут можно было понадеяться на пенсии, которые посылались из Лондона русским вельможам. Московские — как их? — бояре сумеют урезонить шведов, и если не словом, то ружьем и саблей.

Приближались выборы короля Польши. Они имели важное значение для России — желательно было видеть на польском престоле короля, расположенного к великому северному соседу и враждебного Швеции, постоянной сопернице России на Балтийском море и в Ингерманландии. Если Польша будет заключать договор со Швецией и к нему на юге примкнет Турция, такой союз может быть опасен для России.

Необходимо было также решить спор по поводу Курляндии. Это герцогство во многом зависело от Польши. Когда умер герцог, за которого Петр I выдал свою племянницу Анну Иоанновну, власть принял дядя покойного, старик Фердинанд. Охотников править Курляндией нашлось достаточно — судьбой этой области интересовались и Россия, и Пруссия, и Польша. В 1726 году герцогом в Митаве был избран Мориц Саксонский, но сейм не утвердил выборы и после немалых колебаний, по рекомендации Анны Иоанновны, согласился признать правителем Курляндии герцога Бирона.

Тем временем польский сейм, собравший в Варшаве до шестидесяти тысяч конной шляхты — вооруженных дворян, — избрал королем Станислава Лещинского. Меньшинство — оно составило вместе со свитою отряд в четыре тысячи человек — ушло в предместье Варшавы Прагу. Тогда, выполняя союзный договор, в ночь на 20 сентября 1733 года русский корпус под командою фельдмаршала графа Ласси подошел к Варшаве, поставил артиллерию на берегу Вислы против лагеря польских войск и начал готовиться к переправе через водный рубеж.

Под защитой русского корпуса шляхтичи, покинувшие сейм, объявили о создании конфедерации и выбрали королем Польши курфюрста саксонского Фридриха Августа. В его честь был отслужен молебен, даны девяносто три выстрела из пушки и троекратный ружейный салют. Польское воинство отступило из Варшавы, а Станислав Лещи некий с приближенными ускакал в Данциг.

Так в Польше оказалось два короля, оба избранные по воле дворянства. И если один хладнокровно пользовался защитой и поддержкой русской армии, приступая к правлению страной, то другой, забравшись в портовый город Данциг, нетерпеливо призывал французское правительство, любимую дочь и дорогого зятя, короля Франции, посадивших его на трон, помочь теперь на нем удержаться.

Эти призывы могли стать опасными для России. В конце 1733 года фельдмаршал Ласси получил приказ вести часть войска армии к морю — возможным казался приход на Балтику французского военного флота. В помощь Ласси был отправлен фельдмаршал Миних. Он принял командование оставшимися войсками, также подошел к Данцигу и начал бомбардировать город из пушек, захваченных у поляков, не дожидаясь прибытия своей артиллерии. Прусский король, соблюдая нейтралитет, точнее говоря — выжидая, чем кончится конфликт, не согласился пропустить русских к Данцигу через свои земли, и Миниху пришлось отправлять орудия морем, не без риска встретить французскую эскадру или шведские корабли.

К счастью, плаванье прошло благополучно — французский фрегат, нагруженный шведскими солдатами и оружием, пришел в устье Вислы, когда пушки русского корпуса были уже выкачены на берег. Одновременно прибыли мортиры из Саксонии — их удалось аккуратно замаскировать, и прусская пограничная охрана пропустила орудия, записанные в бумагах под видом экипажей герцога Вейсвельдского.

Огонь по городу набрал большую силу, и, когда на помощь Станиславу Лещинскому пришло несколько французских кораблей, адмирал не решился произвести высадку десанта: он запросил у Парижа подкреплений. Вторая эскадра Франции в половине мая 1734 года в составе одиннадцати судов высадила две тысячи морских пехотинцев. Гарнизон Данцига произвел для их поддержки вылазку. Русские войска отразили этот двойной удар — и французские эскадры удалились.

Потеряв надежду на успех новых попыток снять осаду, Станислав Лещинский надел на себя крестьянское платье и тайно покинул осажденный Данциг.

Городские власти прекратили сопротивление и приступили к сбору денег на уплату военных издержек победителям и на штраф за бегство польского короли.

О всех передвижениях французского флота по сведениям, какие можно было собрать в Лондоне, русский резидент извещал свое правительство, и Остерман, уверенный в осведомленности и энергии Кантемира, стал взыскивать с него за дурное поведение английских резидентов в других странах. Как же, мол, так? Ведь, по его словам, английский посол в Стамбуле имеет задание быть с русским послом в дружбе и тесном согласии, от французского же Вильнева удаляться. А между тем лорд Кинуль часто бывает у Вильнева, у польского посланника Стадницкого, с ним ест и пьет, да и у себя принимает. Почему так происходит?

Что мог ответить Кантемир? Отмолчаться нельзя. И он писал, что лорд Кинуль все необходимые указания действительно получил, и если не выполняет их, то, может быть, по соображениям тактическим и разведывательным не показывает, что хочет их исполнять, чтобы удобней было собирать у француза и поляка необходимые сведения.

Потом русский посол в Стамбуле Неплюев написал Кантемиру, что его переговорам с турецкими властями сильно мешает английский посланник лорд Кинуль. Кантемир нашел возможность помочь коллеге. Он провел беседы с Гаррингтоном и Робертом Уолполом, указал на помехи, которые чинит Кинуль русскому послу, чем возбуждает недовольство государыни Анны Иоанновны, и добился, чтобы в 1735 году того отозвали в Лондон, а взамен был прислан Фокнер, с которым Неплюев нашел общий язык.

Удалось также Кантемиру вступить в переговоры с французским двором — дипломатические отношения России с Францией были в то время прерваны, — и первый министр кардинал Флери согласился вести обсуждение вопроса о взаимном обмене представителями.

Замбони, агент-резидент курфюрста Гессен-Дармштадтского в Лондоне, был опытным дипломатом и кроме своей прямой обязанности по совместительству служил и другим государям — королю польскому и герцогу Моденскому. Он слыл знакотом живописи, очень любил музыку. Общество Замбони было приятно Кантемиру, они подружились.

Видя доброжелательное отношение к себе и уменье расторопного Замбони вершить разнообразные дела, Кантемир задумал привлечь его на службу российской монархине. В 1735 году он обратился в Коммерц-коллегию с предложением назначить Замбони русским консулом в Англии, возложив на него роль агента по распространению и продаже в стране различных товаров. Новизна такого предложения смутила членов коллегии, жалованье, намеченное Кантемиром — 2000 рублей в год, 300 рублей жилье, 600 рублей карета, — показалось чересчур высоким. Однако ходатайство в кабинет министров было послано, и его отклонили. В апреле 1736 года Кантемиру прислали письменный отказ в просьбе о назначении Замбони русским консулом в Лондоне, и он больше не пытался рекомендовать никого.

Удачнее прошло приглашение морских капитанов. Кантемир завербовал в 1735 году двух опытных капитанов — Метьюса и Лестока, и они долгие годы водили по морям и океанам русские суда.

Английский резидент в Петербурге Клаудиус Рондо регулярно писал секретарю по северным странам лорду Гаррингтону о всех петербургских новостях, и тот искал их подтверждения в беседах с русским посланником. Так Рондо посоветовал обер-камергеру Бирону уведомить английского короля Георга II о своем избрании герцогом Курляндским и выразить надежду, что король в своем ответе назовет его титулом правящего герцога. В письме же Георгу II заметил, что, если будет передан Бирону милостивый привет короля, это приведет его в восторг и может иметь последствием любезное отношение к торгующим в России английским подданным. Следует помнить, что герцог Бирон всевластен при петербургском дворе, не надо скупиться на приятные слова в письмах к нему, а при содействии герцога всегда можно склонить государыню на любой шаг, полезный Великобритании, друзьям ее и союзникам.

Когда летом 1737 года Рондо сообщил в Лондон, что прусский король предъявляет претензии на некоторые имения герцога Курляндского, хочет занять их своими солдатами и уговаривает шведского короля также захватить кое-какие курляндские земли, лорд Гаррингтон призвал во дворец Кантемира.

Тот подтвердил сообщение Рондо, но заверил, что Анна Иоанновна не позволит дробить герцогство. Однако, если прусский король не оставит своих покушений, качнется воина.

— Ах, нет, не надо воины, — сказал Гаррингтон.

— И таком случае не угодно ли будет королю Георгу II приказать посланнику Англии в Стокгольме Финчу остановить шведского короли, а прусскому сама Россия сумеет запретить захват курляндской земли.

Георг II распорядился отослать распоряжение Финчу, и вскоре государыня Анна Иоанновна письменно благодарила его за любезное содействие.

Не забыл также Рондо в следующем письме донести, что государыня Анна Иоанновна отослала прусскому королю более тридцати великанов для его гренадерского полка — более тридцати рослых мужиков были отняты от своих семей и на всю жизнь отправлены служить в немецких войсках. Таков был подарок за любезность и молчаливое согласие короля не зариться пока на Курляндию…

Перед началом мирных переговоров между Россией и Турцией Рондо вновь напомнил Гаррингтону: ничто не сможет так способствовать скорому заключению мира, как желанно герцога Курляндского покончить войну с Турцией, чтобы скорее навести порядок в собственных владениях и обезопасить их от прусских солдат.

Петербургский резидент, однако, не угодил никому в Лондоне своим усердием: состояние войны, в котором находились Россия и Турция, приносило Англии выгоды. И все же Георг II через Кантемира известил Анну Иоанновну, что Франция продолжает советовать Швеции напасть на Россию, видя в войне между ними единственный путь к ниспровержению могущества царицы и к спасению Турции. Но при этом король настойчиво просил сохранять в тайне свое сообщение.

Большая переписка шла о том, следует ли английскому резиденту целовать руку у государыни Анны Иоанновны или можно обойтись и без этого — ведь императорский титул за нею европейскими правительствами еще не признан.

Вопрос о титуле был не так мелок и смешон, как может показаться. Титул Императора Всероссийского принял Петр I, чтобы увеличить престиж своего государства, повысить ранг его дипломатических представителей, Новый титул русского царя, содержавший, как обычно, перечень его территориальных владений, включал названия земель, приобретенных Россией в регионе Балтийского моря. Именно поэтому англичане пропускали в титуле государыни Анны Иоанновны упоминание Эстляндии, Лифляндии, Карелии, не желая признавать вхождения этих областей в состав Российского государства.

Выписывая для лорда Гаррингтона титул русской царицы, Кантемир вспомнил семейный анекдот. Его отец князь Дмитрий Константинович в Персидском походе сказал однажды государю Петру Алексеевичу, что он скоро к своим многочисленным титулам прибавит и титул шаха персидского. Государь ответил:

— Ты не понимаешь ни моих намерений, ни моих интересов. Я вовсе не хочу приобретать новые земли, их у меня и так много. Я ищу только воды.

И в этом была правда: он искал и находил моря, а земли прихватывались по дороге…

Английское правительство согласилось признать за русскими государями императорский титул только в начале царствования Елизаветы Петровны, по союзному договору, заключенному 11 декабря 1742 года, чему немало помогла дипломатия Кантемира.

Впрочем, торговый договор с Россией Великобритания заключила уже 2 декабря 1734 года. Он был для нее очень выгоден, и настояния Кантемира совпали с корыстными побуждениями английских купцов.

В дипломатической карьере нужно было проходить несколько ступеней. Начальным было звание резидента. Так именовались дипломатические агенты правительства при иностранном государе. Затем шел чин полномочного министра. Выше стоял разряд посланников, а самым старшим было звание посла, Чрезвычайного Полномочного Посла, представлявшего свою родину на чужой стороне и обязанного в необходимых случаях принимать самостоятельные решения.

Кантемиру при отъезде было сказано, что его не задержат в звании резидента и возведут в ранг посланника. Но из Англии на место Клаудиуса Рондо прибыл некий моряк Джордж Форбс, имевший звание полномочного министра, и, согласно дипломатической практике взаимного равенства должностей иностранных представителей, Кантемир также стал полномочным министром.

На этой ступени он отправил письмо герцогу Бирону, сообщив, что его жалованье составляют те же три тысячи рублей. Однако времена изменились.

"Характер, мне данный, требует от меня, чтоб я не хуже моих товарищей мог себя содержать, почему обязан был малую серебряную посуду сделать, убрать дом, содержать карету…"

Стоит все дорого — и уже накопился долг в 500 фунтов стерлингов. Платить нечем.

Но герцог Бирон полномочному русскому министру не ответил.

Это было тем досаднее, что затянувшийся спор о наследстве князя Дмитрия Кантемира получил новый поворот, угрожавший сыновьям покойного крупными расходами.

Время торжества Голицыных при дворе Анны Иоанновны проходило, однако они еще не чувствовали надвигающейся грозы. Царица исподволь готовилась к расправе над ними, не забывая при этом смотреть за поверженными Долгорукими, и ей нужны были только предлоги, юридические зацепки для объявления судебных процессов, кратких и страшных для обвиняемых.

В 1736 году Сенат возвратился к делу о наследстве князя Дмитрия Кантемира и в третий раз разрешил его в пользу вдовы, обязав Константина за противозаконное владение передать мачехе четверть доходов, полученных с 1723 по 1729 год.

Из общей суммы на долю Антиоха пришлась уплата двадцати одной тысячи рублей. Таких денег у него не было, о чем он написал из Лондона в Петербург, добавив, что имением управлял брат Константин, который и учинен наследником, а его, Антиоха, обвинили заочно, ни о чем не спрашивая.

Князь Черкасский сообщил Кантемиру, что мачеха с него и с Сергея ничего брать не хочет, а чтобы закрыть дело, нужно бы послать ей письмо в почтительных и благоприятных терминах и с ним галантереи заграничной на двадцать — тридцать рублей, чтоб курьезно и новомодно было. И тогда мачеха заявит, что претензий к младшему пасынку у нее нет.

Кантемир поступил так, и дело о наследстве для него закончилось.

Брат же Константин, не чуя изменений придворной обстановки и уверенный в силе своего тестя, затеял борьбу против Сената и подал государыне челобитную с жалобой на неправильность сенатского решения.

Этого только и надобно было врагам Голицыных! Повод для следствия возник, и оно развернулось, подтолкнутое Анной Иоанновной… Она хорошо запомнила, что князь Дмитрий Михайлович Голицын старался умалить ее власть, а себе и другим вольности прибавить. Настала пора с ним рассчитаться за дерзость.

Дело о наследстве Кантемиров было внесено в Кабинет ее величества, и она распорядилась учредить Вышний суд из пяти вельмож под своим председательством. Заседания, утренние и вечерние, начались в конце ноября 1735 года. На некоторых присутствовала государыня. Открылось участие сына Голицына, судьи Московского судного приказа Алексея Дмитриевича, и канцеляриста Камер-коллегии Лукьяна Перова, которого Голицыны перевели годом раньше в Петербург, обещав ему чин коллежского секретаря и пятьсот рублей за помощь. Перов должен был вести дело против вдовы, изучать документы, приходные книги Кантемиров, составлять экстракты бумаг, ходить по коллегиям, торопить выдачу справок. Он и проделывал всё это, да, кроме того, кое-что в листах дел подчищал, иные документы припрятывал.

Государственного чиновника князь Голицын заставил почти два года заниматься судебными своими кляузами! Где это видано?! Член Верховного тайного совета преступает законы! Вот источник служебного неустройства!

И, оставив спор о наследстве — Сенат снова подтвердил решение выделить вдове князя Кантемира четвертую часть доходов с майората, — Вышний суд занялся проступком князя Дмитрия Михайловича Голицына.

В январе 1737 года было созвано Генеральное собрание — двадцать генералов и сановников — для суда над ним, и на другой день был вынесен приговор. Голицын обвинялся по тринадцати пунктам. Главные таковы: отговаривался всегда болезнью, не хотя государыне служить, дел не отправлял и всячески правду опровергать старался, некоторые донесения, присылаемые в Сенат, у себя задерживал, отвлек от службы Лукьяна Перова да еще произносил противные и богомерзкие слова о том, что когда бы из ада к нему сатана пришел, то и с ним, несмотря на грех, советовался бы и его советы принимал…

За такие противности, коварства и бессовестные поступки, а наипаче за вышеупомянутые и богомерзкие слова Вышний суд приговорил князя Дмитрия Михайловича Голицына к смертной казни.

Государыня смягчила этот приговор и повелела отправить преступника в Шлиссельбургскую крепость, там держать под крепким караулом, а движимое и недвижимое имение отписать на нее.

Утром 9 января Голицына повезли в Шлиссельбург. Он прожил там три месяца и умер.