Подвиг «Тумана»

«После боя сердце просит музыки вдвойне»

На войне, как известно, не бывает выходных дней. На фронте и в воскресенье и в будни — всегда дел по горло. И потому так радостно становится на душе у матроса, когда вдруг нежданно-негаданно выпадает желанный отдых. Пусть редко это случается, тем радостнее короткие минуты фронтового веселья.

Сегодня кубрик «Тумана» полон музыки и песен. Моряки не привыкли грустить. Коль драться так драться, а веселиться так веселиться! Такова уж морская душа!

Тесно в кубрике. Все свободные от вахт матросы собрались здесь. Старается гармошка. Трудно ей. Веселые возгласы, дружный раскатистый смех забивают ее переливчатые трели. Но напрасно! Не сдается гармонь. Надрывается, но не сдается.

— А ну, шире круг!

— Шире!

— Еще шире!

Негде развернуться для настоящей матросской пляски. Плотным кольцом окружили моряки гармониста Сашу Пелевина:

Басит вместе со всеми радист Михаил Анисимов, и ноги его в такт музыки выбивают лихую чечетку:

— Э-эх! — сбросив фланелевку, чертом выскочил в круг пулеметчик Рахов. Походка у Аркадия плавная, перестук каблуков о палубу легкий, еле слышный. Трудно устоять, чтобы не пуститься с ним в пляс!

Когда в круг вошел Иван Быльченко, все покатились со смеху. Еще бы! Куда ему, огромному морячине, с Раховым тягаться. А Иван и ухом не повел на смех. Пляшет себе молчком. Старается парень вовсю.

— Давай, Иван! Давай! Поддай жару! — кричат ему друзья. Все знают, пляшет он сегодня от большой радости: письмо получил от зазнобы. И портрет во весь конверт. А на обороте всего два слова. А какие слова: «Навек твоя». Ну как тут не заплясать!

Вчера перед строем командир благодарность Ивану объявил за быстрый и отличный ремонт материальной части. После возвращения из похода он первым доложил, что его боевой пост к бою готов.

Жарко Ивану, щеки румянцем расцвели, по лбу капельки пота ползут, но он не сдается. А матросы хохочут, подбадривают:

— Жми, Иван! На полные обороты!

Не всем, конечно, пляска по душе. Немало на корабле и любителей песни. Стоит только старшине 2-й статьи Георгию Бессонову начать: «Ревела буря, дождь шумел…» — как песню подхватывают десятки голосов.

Любит эту задушевную русскую песню и комиссар Стрельник. Об этом на корабле знают все. Что нравится ему в ней? Тревожная грусть или широкое раздолье? Трудно сказать. И вообще нелегко ответить, почему у каждого своя любимая песня. Есть она и у Петра Стрельника.

Рожденный в степном украинском селе, с детства мечтал он о море, о его широких и бескрайних просторах. Мальчишкой часто убегал к Днепру и подолгу сидел на крутом берегу, любуясь плавным течением усталых летних вод. По Днепру шли красавцы пароходы. Белые и легкие, пролетали они, как чайки, и манили Петю за собой в неизвестные морские дали. Видимо, в эти минуты и родилась в его мальчишеском сердце мечта стать моряком.

…Милые, беззаботные детские годы! Неповторимое время мальчишества! Кажется, оно ушло от нас навсегда. Но так ли это? Вот даже сейчас, когда нам далеко за сорок и на плечах у нас погоны старших морских офицеров, когда серебристым инеем посыпаны волосы, а дети наши окончили десятилетку, мы не забываем свои далекие мальчишеские мечты. Откуда и как прилетела в наше детство первая чайка, на каком ветру мы впервые услышали трепетание корабельных флагов, какие волны пересыхающих летом речек подняли нас однажды на пенящийся гребень? Мечта, родившись, жила и вела за собой, поднимала нашу юность на могучих крыльях… Нет! Мы никогда тебя не забудем, наше детство! Ведь из твоей радостной бухты мечтаний мы выходили в свое первое плавание. Ты нам всегда дорого, золотое время мальчишества!

Нелегким был для Петра Стрельника путь к морю. Окончив начальную школу в родном селе, юноша приехал в Киев и поступил в заводское училище. С большим желанием изучал он свою будущую специальность слесаря. Потом началась самостоятельная работа в цехе. Он надел рабочую форму — темно-синюю сатиновую спецовку. В ее левом нагрудном кармане лежала жесткая маленькая книжечка — заводской пропуск. Радостный и гордый спешил Петр по утрам на работу. Трудовой коллектив, как родного сына, принял его в свою семью. Хорошие, честные и внимательные люди окружили паренька заботой и любовью. «Как хорошо мне здесь», — не раз говорил сам себе Петр. Но его по-прежнему манило море. Вечерами, отдыхая в парке над Днепром, юноша снова, как в детстве, часами любовался уходящими к морю теплоходами. Мечта не давала покоя, неотступно звала за собой. Работая, молодой слесарь одновременно учился на вечернем рабфаке. Он знал: для поступления в военно-морское училище нужны большие знания.

Через три года Петр надел морскую форму. Юноша добился своего. Окончив военно-морское политическое училище, Петр Никитич Стрельник стал морским офицером, политработником.

…В разгар матросского веселья в кубрик вбежал запыхавшийся Михаил Климов:

— Новая стенгазета, братва! Прошу любить и жаловать!

Моряки окружили редактора, помогли ему прикрепить газету к переборке:

— Вот это дали прикурить!

— Оверкиль!!!

И раскатистый матросский смех разлился по кубрику:

— Хорош огонек!

Немало было высказано едких слов при чтении короткой заметки, в которой рассказывалось о сигнальщике Илье Тимофееве, о том, что он плохо заботится о своем заведовании. «В последнем походе у нерадивого сигнальщика запутался фал, и это задержало подъем важного сигнала. Командир объявил Тимофееву строгий выговор», — писала газета. Заметка кончалась немудрящими сатирическими стихами:

— Эй, Илья, прими сигнал! — кричит Сергей Хлюстов. Но Тимофеев уже удрал из кубрика.

— Пошел опровержение писать, — смеется кто-то из моряков.

— Да, не попадайся на зуб нашей газете.

— Холодной водицей окатит и пропесочит как следует.

— Бить надо разгильдяев! — твердо говорит Иван Быльченко.

— Верно, это Климов сочиняет, — с уважением подтверждает Георгий Бессонов.

— Мой командир — поэт? Вот это да! — удивляется радист Костя Блинов.

— Поди, целую тетрадь исписал, — улыбается Караваев. — Читать мне давал. Хорошие стихи. О море, о службе нашей.

Снова задорно и звонко заиграла гармоника, зазывая моряков в круг.

— Сыграй, Саша, что-нибудь задушевное, — просит Бессонов.

Пелевин растянул мехи и быстрой музыкальной скороговоркой пробежался по клавишам:

— Заказывайте!.. Что сыграть?

В кубрик вошел комиссар. Гармошка на минуту смолкла.

— Веселитесь, товарищи! Веселитесь!

Кто-то крикнул:

— «Ревела буря»… давай!

И в наступившей тишине зазвучала любимая мелодия. Первым начал песню комиссар. Голос у него был мягкий, сердечный. В оперный театр, может быть, с таким голосом и не взяли бы, но для друзей он был лучше самых знаменитых баритонов. Пел Стрельник негромко, отчетливо выделяя каждое слово. Когда песня требовала особой взволнованности, он понижал голос и пел совсем тихо.

— задушевно выводил комиссар.

Он стоял, окруженный матросами, чуть-чуть запрокинув голову, положив руку на плечо гармониста. Казалось, в эту минуту в нем поет все — и сердце, и душа, и сияющее от счастья лицо.