Подводная лодка (The Boat)

Выход в поход (Departure)

В гавань вели две дороги. Командир выбрал несколько более медленную, которая вела нас вдоль берега.

Уставшими глазами я отмечал все, мимо чего мы проезжали. Батареи ПВО, чей пестрый камуфляж сливался с серым светом зари. Указатели, отмечавшие направление к различным военным объектам: жирные черные буквы и загадочные геометрические эмблемы. Пояс кустов дрока. Несколько пасущихся коров. Маленькая деревушка. Две массивных лошади, которых вели под уздцы. Поздние цветущие розы в покинутых садах. Пятнистые серые стены домов.

Я вынужден был постоянно мигать, поскольку мои глаза все еще болели от табачного дыма и недостатка сна. Первые воронки от бомб. Заброшенные здания на подступах к гавани. Кучи искореженного металла. Ржавые канистры из-под бензина. Свалка автомобилей. Подсолнухи, сломанные и иссушенные ветром. Грязные лохмотья белья. Группы французов в баскских беретах. Колонны армейских грузовиков. Дорога спускалась к реке. Густой туман все еще окутывал землю.

Усталая лошадь, перебирающая копытами в темноте, везущая повозку с колесами высотой в человеческий рост. Дом с глазированной черепицей. Веранда, некогда остекленная, но ныне — жалостная картина джунглей из кованых прутьев и сломанных окон. В проеме дверей человек в синем переднике с мокрым сигаретным окурком, приклеенным к его нижней губе.

Удары вагонных буферов. Подъездные железнодорожные пути. Разбитая станция. Все серое — серое в бесчисленных градациях от грязного белого цвета штукатурки до желтоватого черного цвета сажи. Я мог чувствовать песок на зубах.

Французы-докеры с черными, грубо простроченными плечевыми сумками. Поразительно, что они все еще работали, учитывая количество воздушных налетов.

Полузатонувшее судно пестрело пятнами свинцового сурика. Вероятно, старый сельделов, который был намечен для переоборудования в патрульное судно. Женщины с мощными задами в драных рабочих штанах, держащие свои клепальные молотки как автоматы. Портальные краны, все еще стоящие, несмотря на непрерывные воздушные налеты: их ажурная железная конструкция не оказывала сопротивления воздушной волне от разрыва бомбы.

Последние несколько метров до бункера мы вынуждены были пройти пешком. Наша машина не могла пробраться через лабиринт железнодорожных путей, причем некоторые рельсы были причудливо загнуты вверх под различными углами. Четыре тяжело навьюченные фигуры проследовали индейской цепочкой через полумрак: первым шел Старик, ссутулившись, глядя на землю впереди себя. Красный шарф высовывался из жесткого воротника его кожаной куртки, почти до края его замусоленной белой фуражки. На левой руке он нес раздутую парусиновую сумку. Его ковыляющая походка делалась еще более неуклюжей нескладными морскими ботинками с их пробковыми подошвами.

Я следовал в двух шагах сзади него, а по моим пятам шел Стармех. Его передвижением было резким и причудливым. Рельсы, которые Командир пересекал размеренным шагом, он форсировал быстрыми, пружинистыми маленькими скачками. На нем не было кожаной одежды, как на нас, только серо-зеленый комбинезон: слесарь в робе и с офицерской фуражкой на голове. Свою сумку он аккуратно нес за ручку.

Шествие замыкал второй помощник, самый малорослый из нас. Из его бормотания в адрес Стармеха я понял, что он опасается, как бы лодка не задержалась с выходом из-за густого тумана. В густом молочном мраке я не смог уловить ни малейшего дуновения ветра.

Мы пересекли лунный пейзаж с бомбовыми кратерами, наполненными туманом, как чашки с жидкой овсянкой.

Второй помощник также нес под рукой парусиновую сумку. Это должно было содержать все пожитки, которые нужны человеку в боевом походе: большая бутылка одеколона, шерстяное нижнее белье, нательный пояс, вязаные перчатки и несколько рубашек. На мне был одет мой новый свитер. Штормовки, кожанки и спасательный аппарат будут ждать меня на борту. «Черные рубашки лучше всего», знающе заявил интендант. На черных рубашках не видно грязи.

Старший помощник и второй механик были уже на борту со всей командой, подготавливая лодку к выходу в море.

Небо над западной гаванью все еще было темным, но над рейдом на востоке, за темными силуэтами торговых судов, стоявших на якоре, бледное сияние уже поднималось к зениту. Неясный полумрак-полусвет придавал всему странную двусмысленность. Скелеты кранов, высящиеся над квадратными крышами складов; рубероидные крыши казалось ощетинились мачтами судов, обвитыми белым паром и маслянистым черным дымом.

Штукатурка полуразрушенного здания на стене без окон была поражена проказой и отваливалась кусками. Слово BYRRH, накрашенное массивными белыми буквами на грязном красном фоне, распростерлось через очаг инфекции.

За ночь на повсеместно присутствующих кучах булыжника, оставшихся от последних воздушных налетов, как плесень, осела изморось. Наш путь пролегал между этих холмов. Расщепленные вывески над пустыми витринами были единственным напоминанием о магазинах и барах, некогда окружавших улицу. 'Café de Commerce' было укорочено до одного слога: 'Comme…', а 'Café de la Paix' полностью исчезло в бомбовой воронке. Решетки колбасной мастерской завернулись внутрь и образовали гигантского железного паука.

Колонна грузовиков, груженных песком для строительства бункера-шлюза, прошла в нашем направлении. Их движение подняло в воздух пустые мешки из-под цемента и прилепило их к ногам Командира. На некоторое время цементная пыль лишила нас возможности дышать и осела на наших ботинках как мука. Мы миновали два или три разбитых автомобиля с армейскими номерными знаками и колесами, направленными в небо, затем еще обуглившиеся стропила и пару крыш, которые были полностью сдуты со стен и лежали на земле, подобно палаткам.

«Еще одни чертовы руины», — прорычал Командир. Стармех, чувствуя важность предстоящего разговора, быстро подошел к нему.

Командир остановился, зажал парусиновую сумку между коленей и стал ощупывать свою кожаную куртку. Он выудил побитую трубку и неуклюжую старую зажигалку. Пока мы стояли вокруг, съежившись от холода, он методично попыхивал трубкой, выпуская беловатый букет дыма как паровой буксир. Время от времени он поворачивался в нашу сторону, не прерывая ритма. Лицо его было перекошено кривой гримасой. Его глаза были полностью скрыты в тени козырька фуражки.

Не вынимая изо рта трубки, он обратился к Стармеху хриплым голосом. «Как там насчет перископа воздушного наблюдения? Они устранили это размывание изображения?»

«Да, Командир. Пара линз отскочила от крепящей мастики. Вероятно, во время воздушного налета».

«А неисправное рулевое управление?»

«Все исправлено. Был разрыв цепи в моторном отделении, вот почему мы устанавливали временную перемычку. Кабель мы заменили».

Мы прошли по грязной дорожке, глубоко пропаханной колесами грузовиков. Наш путь был огорожен плотным заграждением из колючей проволоки. Охрана с поднятыми воротниками и неразличимыми лицами стояла снаружи здания блокпоста.

Воздух был наполнен неожиданным металлическим лязгом. Затем шум вдруг утих и нарастающее крещендо сирены разорвало холодный влажный воздух, воняющий смолой, нефтью и гниющей рыбой. Мы были на земле судоверфи.

Огромный туннель разевал свою пасть слева от нас. Длинные цепочки опрокидывающихся вагонеток исчезали в его молочном зеве и грохотали, невидимые, под землей.

«Предполагается, что строятся дополнительные крытые доки для стоянки подводных лодок», — произнес Командир.

Мы шли теперь вдоль причала. Застоявшаяся вода под своим покровом из тумана изобиловала таким огромным количеством судов, что глаз не мог различить их отдельных очертаний: потрепанные, обросшие солью траулеры, служившие ныне в качестве патрульных кораблей, причудливо выглядевшие лихтеры и нефтеналивные баржи, суда портовой охраны — «блошиная флотилия», как мы называли эту плебейскую массу потрепанных рабочих и снабженческих суденышек, которые были принадлежностью любой судоверфи.

Стармех ткнул указательным пальцем в туман: «Видите это здание вон там? На пятом этаже в нем автомобиль».

«Где?»

«Как раз над дальним концом склада — того, что со сломанной крышей».

«Боже правый! Как он туда попал?»

«Это случилось во время последнего налета на стоянку подлодок, позавчера. Они сбросили нечто действительно весьма большое. Я сам видел, как автомобиль оторвался от земли и бац! Приземлился на свои колеса!»

«Должно быть, это было поистине замечательное зрелище».

«Вы бы видели, как французы тоже взлетали на воздух. Сначала один, потом другой».

«Какие французы?»

«Рыболовы, конечно — причалы полны ими. У входа в укрытие No.1 для подлодок всегда есть несколько».

«Вероятно, их наняли британцы, чтобы следить за приходом и выходом в море подводных лодок».

«Больше они ни за чем не следят. Когда сирена завыла, они не пошевелились, остались сидеть на своих местах. Их было двадцать или тридцать человек. Огромная штучка прихлопнула их на месте».

«В бункер тоже одна попала».

«Да, прямое попадание, но насквозь не прошла. Семь метров железобетона…»

Стальные плиты пружинили под нашими ногами и вставали обратно на свое место с гулким звуком. Локомотив издал резкий крик боли. Над очертаниями сутулившейся фигуры Командира и за ней постепенно материализовался бетонный фасад сооружения, довлевшего над всем; концы его скрывались в тумане. Мы направлялись к ровной стене, свободной от карнизов, дверей и амбразур окон. Оно напоминало одну сторону гигантского цоколя, созданного служить основанием для башни столь высокой, что его верхушка должна была бы высится над облаками. Край крыши семиметровой толщины слегка выдавался. Казалось, что её безмерный вес еще глубже вдавливал все сооружение в землю.

Нам пришлось обойти кругом бетонную массу, пробираясь через пути, штабели бревен и труб толщиной с бедро человека. В конце концов, на одной из коротких сторон сооружения мы нашли вход, защищаемый тяжелыми бронированными воротами.

Яростный перестук заклепочных молотков накинулся на нас из темной внутренности. Дьявольская барабанная дробь стихала на краткие моменты, только для того, чтобы возобновиться почти сразу же и сконденсироваться в единый оглушающий рев.

Внутри бункера царила полутьма, разрываемая бледными столбами света от входов во внешний бассейн. Подводные лодки стояли в своих укрытиях, пришвартованные по две. В бункере было двенадцать укрытий, некоторые из них были сконструированы как сухие доки. Каждое укрытие было отделено от соседних массивными бетонными переборками, а входы могли перекрываться опускающимися толстыми стальными заслонами.

Пыль, дым, вонь нефти. Рычали кислородно-ацетиленовые горелки, шипели воздушные трубопроводы, а газорезы выдавали отдельные снопы разлетавшихся искр.

Мы протащились цепочкой вдоль широкой бетонной рампы, которая пересекала под прямым углом укрытия для лодок. Приходилось смотреть во все глаза — громоздкие предметы лежали разбросанными повсюду. Перепутанные кабели хватали нас за колени, а вагонетки с деталями механизмов преграждали нам путь. Рядом с вагонами теснились грузовики. В них на специальных опорах покоились торпеды или демонтированные 88-мм и зенитные пушки, а также неопознаваемые детали оборудования. Трубы, снасти, тросы и стопы камуфляжных сетей лежали повсюду.

Слева от нас из окон различных мастерских выбивался теплый желтый свет: модельные мастерские, кузницы, торпедные, орудийные и мастерские по ремонту перископов.

Командир обернулся, его лицо отливало голубым в мерцающем свете сварочной горелки.

«Стармех», — прокричал он, «ты думаешь, мы устранили этот поющий шум в правом винте на самом малом ходу?»

«Да, новый винт молчит как рыба. Лопасть на старом винте была погнута больше, чем это было видно на глаз».

«А горизонтальные рули? Они тоже были весьма шумными».

«Да, когда мы их разобрали, на приводах было довольно много коррозии. Теперь они в порядке».

В укрытиях справа от нас стояли поврежденные подводные лодки. Изуродованные корабли были покрыты пятнами коррозии и красного свинцового сурика. Воздух был полон запахов ржавчины, краски, нефти, застоялой кислоты, сожженной резины, морской воды и — как и повсюду — гниющей рыбы.

В глубинах сухого дока лежала подводная лодка с зияющим брюхом, как у распотрошенного кита. Целая бригада судоремонтников работала над ней — крошечные насекомые, кишащие над безжизненным скелетом. Большие секции наружной обшивки были вырезаны газорезами, и истязаемое тело лодки неровно мерцало в полутьме. От брюха лодки, как кишки, расползались большие пучки шлангов со сжатым воздухом и электрические кабели. Стальной цилиндр прочного корпуса был раскрыт по всей длине носового отсека, а также над машинным отделением. Из внутренних помещений подводной лодки выбивался желтый свет. Я мог заглянуть глубоко в ее внутренности и увидеть массивные очертания дизельного двигателя, загадочное переплетение труб и кабелей. Пока я наблюдал, гак грузового крана скользнул вниз за очередным грузом. Это выглядело так, как будто бы подлодку полностью потрошили.

«Подверглась жестокой контратаке», — лаконично объяснил Стармех.

«Я удивляюсь, как они вообще выбрались живыми, в такой развалине как эта».

Командир направился к пролету бетонных ступенек, которые вели вниз в сухой док. Ступеньки были покрыты маслом, а защитные поручни обвешаны кабелями в резиновой оболочке.

Неожиданная вспышка сварочной горелки выхватила из полумрака секцию балластного танка. Другие горелки загорелись дальше по корме, и весь корпус стал окутан прерывистым мерцанием. Это не были знакомые плавные очертания надводного корабля. Из плоских боков подлодки как плавники выступали передние горизонтальные рули глубины. Посредине корпус раздувался как баллон. Грузные наросты выпирали с обоих бортов подлодки: главные балластные танки, приваренные к прочному корпусу, как чересседельные мешки. Все было выпуклым и округлым в этом глубоководном создании с его специально приспособленной анатомией. Даже ребра-шпангоуты были замыкающимися кольцами из стали.

Круглая стальная крышка с одной стороны в носовой части стала двигаться. Диск медленно откинулся назад, открывая отверстие, которое было зловещим ртом переднего торпедного аппарата.

Носовая крышка снова закрылась.

«Выглядит хуже, чем есть на самом деле!» — прорычал Командир. «Прочный корпус все еще в приличном состоянии — с ней все будет в порядке».

Я почувствовал толчок в свой локоть. Стармех стоял рядом со мной, наклонив голову, уставившись на округлое брюхо подводной лодки.

«Впечатляет, а?»

Охранник с автоматом через плечо уставился на нас сверху.

Мы прошли дальше по корме, пробираясь через подставки. Весь удлиненный стальной цилиндр корпуса подводной лодки стал нам полностью виден. В этой стальной сигарообразной трубе находились силовые установки, аккумуляторы и жилые помещения команды. Вместе со своим содержимым она весила меньше, чем вытесняемая ею вода и могла плавать на поверхности. Точные регулировки её веса достигались переменными количествами воды в дифферентовочных и компенсационных танках. Таким образом можно было добиться нейтральной плавучести — погруженной состояние. Другая система главных балластных танков, расположенная в основном снаружи прочного корпуса, обеспечивала всплытие подлодки и положительную плавучесть на поверхности воды. Топливные танки также располагались снаружи прочного корпуса, и по мере расходования топливо замещалось забортной водой. Это была лодка проекта VII–C, как наша. Я порылся в своей памяти: длина 67,1 метра, ширина в мидель-шпангоуте 6,2 метра, водоизмещение 769 тонн на поверхности воды и 871 тонна в погруженном состоянии — разница небольшая, потому что над поверхностью воды выступала лишь небольшая часть подводной лодки. Осадка в надводном положении 4,8 метра — только стандартные цифры, потому что осадка в надводном положении могла меняться, сантиметр за сантиметром, в зависимости от наличия воды в главных балластных танках. Осадка в надводном положении 4,8 метра соответствовала водоизмещению в 600 тонн.

Кроме подлодок нашего типа, были еще лодки проекта II, водоизмещением в 250 тонн, и проекта IX–C, которые имели водоизмещение в надводном положении 1000 тонн и в подводном 1232 тонна. Подлодка проекта VII–C была спроектирована для боевых действий в Атлантике. Она могла быстро погружаться и обладала великолепной маневренностью. Её дальность хода в надводном положении была 7900 миль при скорости в 10 узлов или 6500 миль при скорости в 12 узлов. В подводном положении дальность хода была только 80 миль при скорости в 4 узла. Максимальная скорость: 17,3 узла на поверхности и 7,6 узла в подводном положении.

Стармех кричал в мое ухо: «Эта тоже повреждена в кормовой части — протаранена тонущим судном».

Здесь и там на треногах стояли мощные лампы-юпитеры. Погнутые листы обшивки выправлялись бригадами рабочих судоверфи. Ничего серьезного. Листы обшивки принадлежали к наружному корпусу, который свободно омывался забортной водой, когда лодка погружалась, и они не должны были выдерживать давление на глубине.

Посредине можно было видеть только участок настоящего цилиндрического прочного корпуса подводной лодки. В носовой части и в корме прочный корпус был окружен тонкой наружной обшивкой, которая маскировала глубоководную рыбу под надводный корабль, когда она всплывала на поверхность. Через равномерные промежутки по обоим бортам в корпусе были проделаны отверстия и прорези, которые позволяли воду поступать в пространство между наружной обшивкой и прочным корпусом при погружении подводной лодки. В противном случае давление забортной воды смяло бы тонкую обшивку как картонную коробку.

На нижней части одного из главных балластных танков я разглядел заслонки затопления, которые оставались открытыми. Когда лодка была на поверхности, главные балластные танки поддерживали ее, как поплавки. Когда открывался выход воздуха через клапаны продувания сверху этих танков, вода начинала поступать через заслонки затопления. Плавучесть уменьшалась и лодка погружалась.

Мои глаза бродили по разделанному корпусу. Я заметил выступающий топливный танк, круглый вырез входного отверстия забортной охлаждающей воды для дизелей, расположение танков быстрого погружения. Как и дифферентовочные танки, они были сделаны так, чтобы выдерживать давление забортной воды.

Командир уже прошел дальше в корму. Он поднял свою правую руку и указал вверх. Винты подводной лодки были полностью скрыты деревянными лесами.

Он повернулся с Стармеху с вопросительным взглядом.

«Гребные валы — новая облицовка дейдвуда», — прокричал Стармех. «Возможно, слишком много шума издают — приглашение к контратаке».

Сразу над гребными винтами была крышка кормового торпедного аппарата. В середине боковых выступов, как укороченные крылья самолета, отростки кормовых горизонтальных рулей.

Меня почти сшиб с ног человек, заляпанный краской с головы до пяток. Он нес кисть, закрепленную на длиннющей ручке для швабры. Пока я ждал Командира, он начал красить корпус подводной лодки снизу. Пока я наблюдал, темно-серое пятно росло на моих глазах.

Когда мы достигли укрытия No.6, которое было затоплено водой, Командир еще раз отклонился в сторону и направился к подлодке, пришвартованной справа. «Лодка Крамера», — прокричал Стармех в мое ухо. «Та, что поймала прямое попадание с воздуха».

История Крамера все еще была свежа в моей памяти. Он только всплыл на поверхность, как увидел самолет. Створки бомбового люка открылись, вывалилась бомба и направилась прямо на него — так близко, что он пригнулся. Она ударилась в обшивку мостика, но немного не по центру и отскочила в сторону. «Взрыва не было — она лишь развалилась на куски».

Командир осмотрел боевую рубку спереди и сзади, гротескный завиток металла, который бомба отбрила от металлической обшивки мостика, пробитый волнолом. Аморфная закутанная фигура — один их охранников — подошла и салютовала Командиру.

«По справедливости, всю прошедшую неделю Крамер должен был бы на арфе играть».

Бассейн укрытия No.8 также был заполнен водой. Неподвижная поверхность воды имела темный отблеск пушечной бронзы.

«Наша», — произнес Стармех.

Подводная лодка U-A была едва отличима от темной воды, но на фоне бетонной стены ее очертания были различимы лучше. Корпус возвышался над маслянистой поверхностью воды едва ли на один метр. Все люки были еще открыты. Я осмотрел всю длину подводной лодки, чтобы как бы запечатлеть ее в своем сознании навсегда: деревянный настил, простиравшийся в нос во всю длину, плоский и без промежутков; боевая рубка и нескладно выглядевшее противовоздушное вооружение, слегка наклоненная корма, стальной трос и зеленые фарфоровые изоляторы леера-антенны, который уходил в нос и в корму от боевой рубки. Картина простоты во всем ее совершенстве: подводная лодка проекта VII–C, мореходная как никакой другой корабль на плаву.

На лице Командира я заметил кривую ухмылку. Он выглядел, как владелец скаковой лошади перед стартом.

Лодка была полностью снабжена и оборудована, танки были заполнены топливом и водой, но она не издавала вибрирующий звук корабля, готового к отплытию. Дизели не работали, хотя швартовщики уже стояли наготове, одев тяжелые перчатки.

«Они отправляют нас в поход из шлюза», — произнес Командир. «Обычный чертов нонсенс!»

Команда была выстроена на корпусе сзади боевой рубки. Всего лишь пятьдесят человек — в возрасте 18, 19 и 20 лет. Лишь старшины и главные старшины были на год или два старше.

Я не мог в полумраке различить их лиц, и не смог запомнить их четко произносимых имен, когда делали перекличку.

Корпус подводной лодки был скользким от морского тумана, который вплывал из наружного ковша. Серо-белый туманный свет был столь ослепляющим, что в нем растворялись очертания выходных ворот.

Старший помощник отдал честь. «Все на борту, за исключением матроса центрального поста Бэкера. Команда по местам к выходу из гавани. Готовы к выходу в море»

«Главные двигатели, электродвигатели и рулевое управление готовы», — добавил Стармех. «Воздух на тифон подан».

«Очень хорошо». Командир поднял свой голос. «Смирно! Молчать и слушать меня. Вольно».

Он подождал, пока шарканье ног утихло.

«Я полагаю, вы слышали, что Бэкер был убит. Воздушный налет на Магдебург. Чертовски обидно — Бэкер был славным малым». Пауза. «Ладно, в прошлый раз в походе удача не сопутствовала нам».

Более длинная пауза. Командир недовольно нахмурился.

«Если честно, это не наша вина. Но все равно, сделайте так, чтобы в этот раз было лучше. Будьте наготове, вот и все».

Ухмылка промелькнула на одном или двух лицах.

«Никогда не тратит слов попусту, не так ли?» — пробормотал Стармех.

Теплый пар струился из открытого люка камбуза по корме. Появилось лицо кока. Я передал ему свои вещи.

Боевой перископ беззвучно скользнул вверх. Глаз циклопа повернулся во всех направлениях, поднялся до максимальной высоты на своей сверкающей серебристой антенне, затем снова ушел вниз и исчез из вида. Я взобрался на боевую рубку. Краска, которая была еще липкой, оставляла следы на моих руках. Передний люк уже был задраен. Захлопнулся люк камбуза. Единственный оставшийся доступ внутрь был через боевую рубку, через её верхний и нижний люки, или «крышки».

Внутри подводной лодки все еще царил беспорядок. Невозможно было попасть куда-либо без того, чтобы не пришлось сжиматься и протискиваться. Запасные гамаки, набитые буханками хлеба, свисали с подволока. Ящики, мешки и консервированная пища были расставлены в проходах. Я с удивлением попытался представить, куда все эти дополнительные припасы можно будет разместить. Каждый закуток и промежуток кажется уже был занят.

Строители подводной лодки проекта VII–C сэкономили как на помещениях для хранения (на надводных кораблях обычно просторных), так и на устройствах для умывания. Они просто установили свои двигатели в большую стальную сигару и приняли за основу как само собой разумеющееся, что как бы ни были плотно напичканы в имеющееся пространство переплетения труб, массивная силовая установка, многочисленные вспомогательные двигатели и системы вооружения, в ней все равно будет еще достаточно места для команды и её пожиток.

Подводная лодка U-A погрузила на борт 14 торпед. Пять были в торпедных аппаратах, две в хранилищах в корпусе, а остальные под палубой носового и кормового отсеков. У нас также было 120 зарядов для 88-мм орудия и большое количество противовоздушных боеприпасов.

Мичман и боцман, двое старших из рядовых команды, — люди очень занятые по службе. Обязанности боцмана на борту корабля подобны обязанностям старшины в сухопутных войсках. Наш боцман по фамилии Берманн выглядел весьма внушительно, возвышаясь ростом над остальными почти на голову. Я уже узнавал его на слух: «Ты, наглый педераст, ты! Я из твоих кишок подтяжки сделаю!»

Полчаса до выхода в море. У меня еще есть несколько минут, чтобы осмотреть машинные отделения — моя старая любовь: машинные отделения кораблей, готовых к отходу. Однако сначала я уселся за пультом станции управления погружением в центральном посту, окруженной трубами, клапанами, маховиками, манометрами, вспомогательными механизмами и переплетениями зеленых и красных проводов. В полутьме я различил индикаторы положения рулей, один электрический и один механический. Над пультом управления горизонтальными рулями с кнопками управления глубиной погружения я увидел кренометры, один грубый и другой более точный. Прибор Папенберга, индикатор глубины погружения, напоминавший большой термометр, располагался посредине шкал обычных указателей глубины с их вращающимися стрелками. Он показывал глубину погружения с точностью до десяти сантиметров и был бесценным прибором, когда требовалось точно удерживать лодку на заданной глубине при использовании перископа.

В нос и в корму центральный пост был отделен от остальных отсеков водонепроницаемыми полусферическими переборками. Такая форма придавала им большую прочность по сравнению с обычными плоскими переборками. Они разделяли прочный корпус на три основных отсека, но это вовсе не обеспечивало полную безопасность в Атлантике, потому что если бы был затоплен хотя бы один отсек, то лодка затонула бы на глубине значительно большей, чем максимальная глубина, при которой возможен аварийный выход из нее. Конструкторы вероятно имели в виду мелкие воды, как на Балтике.

Машинное отделение, моя основная цель, располагалось в корму от камбуза.

Я пробрался в корму через ящики и мешки в кубрике старшин, где мне было выделена койка, и дальше через камбуз, который еще надо было приводить в порядок.

Наше машинное отделение нельзя было сравнивать с машинным отделением большого корабля. Оно не было величественной пещерой, простиравшейся на всю высоту судна в виде многоэтажной последовательности сияющих проходов и трапов. Здесь была только узкая труба, в которой вынуждены были тесниться, подобно скрюченным зверюгам, два массивных дизеля и все их вспомогательное оборудование. Буквально все ниши в сплетении окружавших их труб были заняты и использовались: циркуляционный насос, насос смазочного масла, сепаратор масла, баллоны с пусковым воздухом, топливный насос, и покрывавшие оставшееся между ними пространство манометры, термометры, измерители крутящего момента и частоты вращения.

Два шестицилиндровых дизеля развивали мощность 2800 л.с.

При закрытых люках водонепроницаемых переборок переговорная система обеспечивала единственную связь с центральным постом. Во время боевых действий тесный проход между двигателями был особенно неуютным местом для нахождения там, потому что большинство забортных клапанов — наиболее слабое звено в прочном корпусе — находились в машинном отделении. Если глубинная бомба повредит в каком-либо месте корпус, то наиболее вероятно, что первым будет затоплено машинное отделение.

Двое старшин машинного отделения усердно работали. Йоханн был тихим, бледным человеком с впалыми щеками и покатыми плечами. Его взгляд был спокойным и фаталистическим, волосы светлые, борода почти отсутствовала. Второй, Франц, был так же согнут и бледен, но он был брюнетом с острым взглядом и бородой. Он выглядел угрюмым. Вначале я предполагал, что они обращаются друг к другу по именам, но теперь я знал, что Йоханн и Франц были их фамилии. Их имена были Август и Карл.

Еще дальше в корму было отделение гребных электродвигателей. Электромоторы приводились во вращение от аккумуляторов, которые в свою очередь заряжались при работе дизелей. Их общая мощность составляла 750 л.с. Все в помещении гребных электродвигателей было чистым, холодным и спрятанным из вида, как на электростанции.

Корпуса электромоторов, которые приводили в движение лодку под водой, незначительно возвышались над сверкающими серебристыми плитами настила. По обеим сторонам были станции управления с черными шкалами и множеством амперметров, вольтметров и реостатов. Электродвигатели работали без необходимости подвода наружного воздуха. Это были электромоторы постоянного тока, которые непосредственно вращали гребные валы и гребные винты. Когда на поверхности работали дизели, они также вращались и при этом работали как генераторы для зарядки аккумуляторов. В самом конце помещения гребных электродвигателей была крышка кормового торпедного аппарата, по бокам которого располагались два компрессора, вырабатывавших воздух высокого давления для продувания главных балластных танков.

Я пробрался обратно в центральный пост и поднялся на мостик.

Вышедшая кормой вперед из бункера-убежища лодка попала в перламутровое сияние, превратившее мокрую обшивку в мерцающее стекло. Наш тифон дал приглушенный гудок, затем еще один. Буксир ответил еще более приглушенным сигналом.

Командир сам отдавал приказы рулевому и в машинное отделение. Он далеко вперед наклонился над релингами мостика, как будто бы для того, чтобы обозревать всю длину лодки, выводя её из тесного ковша гавани.

«Левая стоп. Правая малый вперед. Лево на борт!»

Подводная лодка осторожно, метр за метром, пробиралась сквозь туман. Все еще было холодно.

Нос лодки проплыл мимо кораблей, пришвартованных друг к другу. Это был малый флот — корабли охранения гавани, среди них также патрульные корабли.

Вода гавани еще больше воняла нефтью, отбросами и морскими водорослями.

Отдельные мачты возвышались над пеленой тумана, за ними лес грузовых стрел. Черные ажурные силуэты портальных кранов выглядели как буровые вышки на нефтепромыслах.

Рабочие, шедшие через переходной мостик на судоверфь, от шеи вниз были скрыты его ржавым коричневым парапетом: процессия из отрезанных голов.

На востоке красноватое зарево постепенно смешалось с молочной дымкой, плававшей над бледно-серыми складами. Большое скопление зданий медленно проплыло в стороне, и я вдруг сразу увидел резко очерченный шар всего солнца, светившего сквозь ребра скелетов кранов — но только на мгновение. Затем оно было скрыто жирным дымом из трубы буксира, который тянул какую-то черную, тяжело нагруженную баржу для песка и угля.

Я дрожал от холода влажного бриза и старался не вдыхать вонючий воздух глубоко в легкие. На стенке шлюза собралась группа людей: рабочие судоверфи в замасленных комбинезонах, несколько рядовых матросов, несколько офицеров флотилии. Я узнал Грегора, которого не было с нами в прошедший вечер, Кортманна и сиамских близнецов Купша и Штакманна. Конечно же, тут был и Труманн, без каких-либо признаков его вчерашнего алкогольного буйства. За ним я увидел Лысого Келлера и Бехтеля, коллекционера глубинных бомб, и Крамера, поймавшего неразорвавшуюся бомбу. Даже специалист по открыванию шампанского Эрлер был здесь, окруженный стайкой девиц в букетиками цветов. Томсена не было.

«Посмотри на талант», — произнес матрос рядом со мной, сматывавший выброску, к которой был прикреплен швартовный конец.

«Тупые телки», — сказал другой.

«Видишь третью слева — медсестру с большими титьками? Я её уложил в постель».

«Ты и кто еще?»

«Слово чести».

Вода слева по борту неожиданно взбурлила. Пена окутала лодку. Главный балластный танк No.1 продули полностью, чтобы в нем не оставалось ничего кроме воздуха. Минуту спустя поверхность взбурлила еще в нескольких местах вдоль корпуса лодки по мере продувания остальных балластных танков для обеспечения полной плавучести. Наш надводный борт существенно увеличился.

Артиллерист на причале прокричал нам «Хорошей охоты!» и расставил свои руки как удильщик, бахвалящийся своим уловом. Один из наших высунул в ответ язык. Двое или трое подпихнули друг друга и ухмыльнулись. Выстроившиеся на верхней палубе как хористки, они выражали свой восторг по поводу выхода в поход. Провожавшие на причале вошли в раж. Как мы вам завидуем! Идите и вложите свою силу в борьбу с врагами и заслужите медали, пока мы, бедные сукины сыны, здесь вынуждены стирать каблуки в этой проклятой богом стране в компании проклятых богом французских проституток!

Я натянул на себя жесткую серую кожанку, достигавшую колен, и глубоко засунул руки в карманы, внутри обшитые фетром. Ноги были обуты в тяжелые морские ботинки на пробковой подошве, которые изолировали от холода железного настила палубы.

Командир глянул на меня и ухмыльнулся. «Нечасто в море выходишь, а?»

Оркестранты на причале уставились на нас сверху, лица их были пустыми под стальными шлемами. Дирижер поднял свою палочку и неожиданно раздался оглушительный реверберирующий звук военного марша.

Командир с выражением полного безразличия сунул в рот толстую сигару. На причале Труманн также раскурил свою и они обменялись легкомысленными сигарными салютами.

«Где Меркель?» — спросил Командир, когда музыка утихла. «Разве он не выходит вместе с нами?»

Труманн пожал плечами. «Еще не готов».

«Ему должно быть стыдно за себя».

Командир скосился на небо, затем окутал себя облаком дыма, энергично затянувшись сигарой.

«Отдать все концы!»

Затем: «Левая машина малый вперед, правая малый назад. Стоп обе машины. Руль прямо!»

Подводная лодка U-A отошла от причала, темный паром на маслянистой воде Стикса. На платформе противовоздушных орудий за мостиком столпились одетые в кожанки фигуры. Молчаливо, как будто бы под действием магнитов, электромоторы отвели лодку от причальной стенки.

Маленькие букеты цветов упали на мостик. Впередсмотрящие воткнули их в ветроотбойники.

Темная полоска воды между серым сталью подлодки и измазанной нефтью причальной стенкой уверенно расширялась. Среди провожавших возникло замешательство, когда кто-то проложил себе дорогу через их ряды. Томсен! Новенький знак отличия блестел у его горла. Он поднял обе руки и прокричал над тошнотворной поверхностью воды: «Эгей, на U-A! Хорошей вам охоты!»

Командир, все еще державший в руках сигару, ответил на пожелание столь невозмутимо, как мог это делать только он.

Фигура Томсена уменьшалась в размерах. Подводная лодка медленно направлялась через покрытую туманом внешнюю акваторию гавани. Её нос был направлен в открытое море.

Мало-помалу занавес тумана поднялся. Солнце поднялось выше по черным железным фермам крана, его мощный красный цвет распространился по всей восточной части неба. Края облаков окрасились красной пеной, и даже на чайках появилось отражение великолепия. Сложив крылья, они падали почти до поверхности воды, чтобы в последний момент взмыть в небо с резким криком.

Теперь покров тумана испарился полностью и маслянистая вода тоже стала поглощена красным отблеском. Совсем близко к нам плавкран выбросил огромное облако пара, которое солнце тотчас же окрасило красным и оранжевым цветом. Даже буквы BYRRH на вывеске бледнели в сравнении с этим цветом.

Небо стало желто-зеленым, а облака скучного голубино-серого цвета. Солнце поднялось выше и набрало силу.

Зеленый буй, отмечавший затопленное судно, проскользнул мимо нас. Справа по борту крыши прибрежных вилл сгустились в красное пятно и медленно исчезли за лесом ярко-желтых грузовых стрел.

Я неожиданно ощутил высокий звук придушенного завывания, за которым последовал резкий булькающий звук. Корпус лодки начал дрожать. Бульканье стало более грубым и достигло постоянной частоты: были запущены наши дизели. Это выглядело так, как будто бы лодка только сейчас стряхнула с себя сонливое состояние судоверфи.

Я положил ладони на холодное железо обшивки мостика и ощутил живую пульсацию главных двигателей.

Морские волны накатывались поперек выхода из гавани. Короткие, резкие волны разбивались на наших балластных танках.

Мы миновали сухогруз, закамуфлированный в серый, зеленый и черные цвета. «Шесть тысяч тонн, или около этого», — произнес Командир. У носа судна не было волн: оно стояло на якоре.

Наш курс пролегал столь близко к берегу, что я мог различить каждую отдельную рыболовную удочку на её подставке. Несколько солдат помахали нам.

Мы шли хорошим ходом.

«Приготовиться к погружению», — приказал Командир.

Швартовные палы, на которых были закреплены швартовные концы, были убраны, отпорные крюки закреплены, тросы и кранцы уложены под решетки. Матросы обтянули каждую задрайку на люках гаечными ключами, убрали внутрь вымпел, убрали пулеметы и уложили готовые к применению боеприпасы.

Мичман следил за тем, чтобы каждая операция выполнялась тщательно и аккуратно — ненужные звуки были проклятием подводников. Старший помощник перепроверил все, затем доложил Командиру: «Готовы к погружению. Все стоят по местам».

Мы увеличили скорость. Пена пузырилась в решетках настила и брызги барабанили по боевой рубке.

Скалистая береговая линия ушла за горизонт, но её выступы все еще виднелись. Объекты противовоздушной обороны были столь тщательно замаскированы, что я с трудом мог различить их в бинокль.

Два патрульных корабля, переоборудованные траулеры, подняли пары для того, чтобы сопровождать нас. Немного погодя к ним присоединился корабль минного заграждения, большое закамуфлированное судно, заполненное бочками и другими плавающими средствами для защиты от мин. Его палуба щетинилась противовоздушными орудиями.

«Что за работенка!» — воскликнул мичман. «Они стоят на батутах, так что когда мина взрывается, они не сломают ни единой косточки. Туда-сюда, вся та же обычная рутина день за днем. Скорее они подорвутся, чем я».

Наша U-A рассекала волны, идя в кильватерной струе корабля минного заграждения.

«Сложный этот фарватер — все виды затопленных судов вокруг. Видишь вон ту мачту? Это был десантный корабль союзников, потопленный Штукасом. Получил бомбу прямо в дымовую трубу — все еще можно разглядеть при малой воде на отливе».

У нас не было порта назначения. Нашей непосредственной целью была позиция в точке посреди Атлантики, заданная двумя буквами.

Оперативный отдел Командующего поделил каждый район моря на мозаику таких квадратов. Это облегчало радиообмен, но создавало трудности для меня, привычного к обычным координатам, в определении нашего местоположения на карте с первого взгляда.

Наш эскорт оставил нас в 11:00. Патрульные корабли быстро растаяли за кормой. Корабль минного заграждения описал широкую дугу, оставляя темное расползающееся пятно дыма в небе. Между нами произошел последний обмен сообщениями посредством флажкового семафора.

Мичман повернулся вперед одним решительным движением, поднял свой бинокль и поставил локти на поручень мостика.

«Ну, Крихбаум», — произнес Командир, «вот мы и снова здесь». Он покинул мостик, спустившись вниз.

Один из впередсмотрящих вытащил цветы из ветроотбойника и выбросил их за борт. Их быстро поглотила наша бурлящая кильватерная струя.

Я склонился над поручнем мостика, чтобы лучше разглядеть подводную лодку с носа до кормы.

Длинная волна поднималась навстречу нам. Нос лодки погружался в неё снова и снова, разрезая волны как плуг. Каждый новый удар волны высоко поднимал воду и окатывал холодным душем мостик. Я лизнул губы и почувствовал соль Атлантики.

Несколько слоисто-кучевых облаков висели в синем небе как шарики взбитого яичного белка. Нос лодки поднялся, покрытый влагой, затем еще раз врезался в волны, и на минуту вся носовая часть лодки была окутана пеной. Солнце разбудило полный спектр всех цветов в брызгах, и миниатюрные радуги поднялись над носовой частью корпуса.

Море, больше не напоминавшее по цвету зеленое бутылочное стекло, приобрело интенсивный темно-синий цвет. Тонкие белые полоски пены покрывали его поверхность с нерегулярностью прожилок в мраморе. Клочок облака на мгновение скрыл солнце, превратив воду в сине-черные чернила.

По корме — широкая лента белой кильватерной струи. В том месте, где она расходилась, наш след сталкивался с волнением и сплетался с ним в длинную белую гриву, которая простиралась, насколько мог видеть глаз.

Уперев ноги в тумбу перископа, я высунулся еще дальше с мостика и улегся на спину, обхватив руками штормовой леер. Чайки носились над лодкой на коленчатых крыльях, уставившись прямо на нас.

Шум двигателей менялся каждый момент времени. Он уменьшался, когда забортные выхлопные трубы покрывала вода, и нарастал, когда выхлопные газы могли выходить без сопротивления.

Командир снова появился на мостике. Он поднял бинокль и стал смотреть через него прищуренными глазами.

Впереди низко над морем висело облако, похожее на шар из серой шерсти. Командир пристально рассматривал его, умело ослабив колени для того, чтобы приладиться к ритму качки лодки, так что ему не требовалось удерживаться за что-либо.

Он увеличил скорость и отдал приказ следовать зигзагом. Лодка сильно кренилась при каждой смене курса.

«Наблюдайте за следами торпед — это коварное место». Затем, повернувшись ко мне: «Джентльмены с противоположной стороны имеют обыкновение залегать здесь и поджидать нас. Они прекрасно знают наше время выхода в море. Это просто, как дважды два, со всеми их информаторами — рабочие на судоверфи, уборщицы, проститутки…»

Он продолжал бросать озабоченные взгляды на небо, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, нахмурив брови и сморщив нос. «На нас могут свалиться самолеты RAF[3] в любую минуту — они становятся с каждым днем все более наглыми».

Облака постепенно стали более плотными, пока наконец среди них с трудом можно было увидеть клочок голубого неба. Я физически ощущал напряжение, которое стало царить на мостике.

«Коварное место в мире», — повторил Командир. «Лучше спуститься вниз. Чем меньше тел на мостике, тем лучше, если случится неприятность».

Это было обращено ко мне. Я понял намек.

Моя койка находилась в кубрике старшин, одном из наименее комфортабельных мест на борту, в основном потому, что через нее происходило больше всего движения людей. Любой, направлявшийся на камбуз, в машинное отделение или в отделение гребных электродвигателей, должен был пройти через этот кубрик. Когда бы ни происходила смена вахт, через него протискивалось шесть человек. Дневальный также должен был сновать туда-сюда с наполненными бачками и судками. Помещение в действительности было не более, чем узкий коридор с четырьмя койками с каждой стороны. В середине был установлен неподвижный стол с откидными столешницами, которые можно было сложить вниз, как крылья у корабельного самолета. Вокруг было настолько мало места, что старшины вынуждены были во время еды сидеть на нижних койках, пригнув головы. Прием пищи неминуемо внезапно прерывался, когда кто-либо из машинного отделения должен был пройти в центральный пост или же наоборот.

Предполагалось, что время приема пищи старшин было назначено так, что дневальный, обслуживавший носовые помещения, не должен был мотаться между ними и камбузом, но все равно были постоянные заминки. Мне здорово повезло, что я не должен был питаться вместе с старшинами, а только спал там. Для меня было устроено местечко в офицерской кают-компании.

Некоторые из коек использовались старшинами по очереди. Мне весьма повезло, что свою койку я ни с кем не делил.

Старшины из вахты внизу все еще были заняты обустройством своих рундуков. Два машиниста проследовали по пути в корму, вызвав немедленный затор в движении. Ограждение моей койки из алюминия, которое также служило трапиком, было опущено вниз и вносило свою лепту в создании тесноты в проходе.

Моя койка все еще была заполнена консервами, связкой меховых жилетов и булками хлеба. Появился матрос с непромокаемой одеждой, кожанками и спасательными аппаратами — чудесные новые тяжелые вещицы, все это. Подбитая мехом кожаная куртка не имела ни единой складки.

Спасательные аппараты были упакованы в коричневые холщовые сумки с застежкой на молнии. Тоже новенькие, с иголочки. «Чистый спектакль», — прокомментировал старшина центрального поста. «Создано для Балтийского моря».

«Однако пригодится для защиты от выхлопных газов дизеля», — произнес высокий темноволосый парень с густыми бровями — Френссен, один из старшин машинистов. Все-таки спасательное оборудование имело какую-то ценность как спасательный жилет. Я слегка повернул маховичок, и маленький стальной цилиндр сразу выпустил порцию кислорода.

Я уложил сумку в ногах своей койки. Все что у меня было для размещения своих вещей — это узкий рундучок, недостаточно большой даже для того, чтобы вместить самые необходимые вещи, так что я засунул свои письменные принадлежности и фотокамеру между приподнятым краем матраса и фанерной перегородкой. Это оставило для меня места не больше, чем было бы в гробу средних размеров. Я решил быстро осмотреться на лодке перед обедом и прошел вперед через центральный пост.

Кроме старшин в их тесном кубрике, все члены команды, включая командира и офицеров, располагались в носовой части подводной лодки. «Каюта» командира находилась сразу в нос от центрального поста. Радиорубка и будка гидрофонов были напротив с другой стороны прохода. Зеленая занавеска скрывала койку командира, несколько шкафчиков на переборке и крохотный письменный стол, хотя точнее было бы его назвать «поверхностью для письма». Это было все — даже командир подводной лодки должен был удовольствоваться малым. По сторонам центрального прохода не было закрытых кают, как на большинстве надводных кораблей.

«Диван» в кают-компании, на котором Командир и старший механик принимали пищу, в действительности был койкой Стармеха. Складная койка над ним, которая в дневное время была сложена как кушетка, принадлежала второму помощнику. Койки старшего помощника и второго механика были с противоположной стороны — привилегированное положение, потому что они постоянно находились на месте, и поэтому они могли растянуться на них в любое время, когда не были на вахте.

Прилегающий кубрик мичманов, отделенный от офицерской кают-компании другими рундуками, была пристанищем для мичмана Крихбаума, двоих старшин из машинной команды, Йоханна и Франца, и боцмана Бермана. Под палубой находилась аккумуляторная батарея No.1. Вместе с батареей No.2, которая была под кубриком старшин, она служила источником энергии в подводном положении.

Носовое помещение (или иначе носовой отсек) было отделено от кубрика мичманов легкой переборкой. Несмотря на пещерный облик, носовой отсек больше походил на «помещение», чем любой другой. Строго говоря, это была комбинация мастерской и хранилища для запасных торпед, но этот отсек вмещал больше людей, чем любое другое помещение на лодке. В нем спали матросы, к которым все обращались исключительно «Ваша светлость», а также торпедисты, телеграфисты и машинисты.

Машинисты имели по одной койке на двоих, потому что они составляли две вахты, по шесть часов каждая. Другие, которые были поделены на три вахты, имели по две койки на троих. Ни у кого из рядовых не было своей собственной койки. Когда кто-либо уходил на вахту, духота его лежанки наследовалась сменившимся с вахты. Даже при таком раскладе коек не хватало на всех и с подволока свисало четыре гамака.

Вахтенные внизу редко оставались в покое. Все вынуждены были перемещаться во время приема пищи. Верхние койки складывались, а нижние освобождались для того, чтобы на них можно было сесть «их светлостям». Когда производились профилактические работы или проверки технического состояния торпед в четырех носовых торпедных аппаратах, отсек становился механической мастерской. Койки убирались вниз, а гамаки снимались.

Запасные торпеды для носовых аппаратов размещались под приподнятым деревянным настилом палубы. Стесненные условия сохранялись до тех пор, пока эти торпеды оставались здесь, так что каждая выпущенная торпеда означала больше жизненного пространства для команды в носовом отсеке. И кроме того, у них было еще одно неоспоримое преимущество перед остальными: через этот отсек не было транзитного движения людей.

В настоящий момент носовой отсек выглядел так, как будто он подвергся прямому попаданию. Кожанки, спасательные аппараты, свитеры, мешки с картошкой, чайные кружки, корзинки, веревки, булки хлеба… Было просто непостижимо, что все будет распихано по местам и появится место для двадцати одного члена команды и для старшего торпедиста, единственного старшины, который спал на своем рабочем месте, а не в кубрике старшин.

Я вошел как раз в тот момент, когда боцман изводил двоих матросов: «Живее, смотри сюда! Поставь этот ящик с салатом между труб. Салат… Можно подумать, что мы чертова лавка зеленщика!»

Он показал на переполненное помещение, как будто это было его особое достижение и предмет гордости, достойный внимания. «Весь вопрос в том, как ограбить Петера, чтобы заплатить Паулю[4], - объяснял он. «Возьмем, к примеру, гальюны: у нас их два, но один вынуждены использовать под кладовку. Это означает больше места для пищи и меньше места для дерьма. Противоречит одно другому».

Я и второй помощник съели наш обед на сложенных креслах в проходе кают-компании. Командир и Стармех сидели на кушетке, а второй механик и старший помощник сидели напротив друг друга на концах стола.

На Командире был одет бесформенный пуловер неопределенного оттенка. Свою защитно-серую рубашку он сменил на красное клетчатое чудовище, воротник которого выступал из разреза пуловера. Пока стюард сервировал стол, он откинулся в своем углу, сложив руки и мрачно изучал подволок, как будто бы его фанерная обшивка представляла некий странный интерес для него.

Второй механик, лейтенант, был новичком на борту и планировался на смену Стармеху после этого похода. Он был из Северной Германии, блондин, с широкими, весьма жестко очерченными чертами лица, хотя я мог видеть только его профиль во время еды. Он смотрел прямо перед собой и рот держал основательно закрытым.

Стармех сидел против меня, стройный и с худощавым лицом человек, выглядевший еще более худым по сравнению с Командиром. У него был орлиный нос, на котором явно выдавались кости, темные волосы были гладко зачесаны назад, высокий лоб подчеркивался высоко расположенной границей волос, очень темные глаза, выдававшиеся скулы и височные кости, полные изогнутые губы и твердо очерченная челюсть. Его называли Дон Антонио, потому что в каждом походе от отращивал и культивировал свою остроконечную черную бородку, прежде чем принять решение осквернить её бритвой.

Стармех был на подводной лодке U-A с самого начала. Он был второй по значению фигурой на борту и абсолютным авторитетом в технических вопросах. Его царство было совершенно отделено от вахтенных офицеров, а его место по боевому расписанию было в центральном посту.

«Ценный специалист, наш Стармех», — таков был вердикт Командира. «Поддерживает глубину с абсолютной точностью, когда требуется. Делает это инстинктивно. Новый человек никогда не превзойдет его — нет того чувства лодки. Знать свою профессию еще не все значит. Ты должен чувствовать лодку, ее реакции и сам реагировать прежде, чем что-то случится. Опыт плюс инстинкт. Либо он есть у тебя, либо его нет».

Наблюдая за ним, сидящим рядом с Командиром, с его тонкими подвижными руками, мечтательными глазами и мягкой шевелюрой длинных темных волос, я мог представить его кем угодно, только не тем, кем он был на самом деле: крупье или игроком, скрипачом или артистом-идолом эры немого кино. Судя по его телосложению, он даже мог бы быть танцором. Вместо морских ботинок он носил легкие парусиновые туфли и что-то вроде тренировочного костюма вместо предписанной правилами экипировки подводника. Он был чемпионом по преодолению люков в водонепроницаемых переборках. Я видел, как старшина из центрального поста глядел вслед нему этим утром, покачивая головой в восхищении: «Проскальзывает по лодке как чертов угорь…»

От Командира я знал, что несмотря на все его напряжение скаковой лошади, Стармех был невозмутимым человеком. Его редко видели в расположении флотилии во время подготовки к походу. Все свое время он проводил на борту и лично контролировал каждую деталь. «На этой лодке не сможешь лампочку вкрутить без того, чтобы Стармех не дышал тебе в затылок. Он скорее умрет, чем доверится рабочим с судоверфи».

Второй помощник был известен по прозвищу «Короткая задница» или «Личико Малютки» из-за своего малого роста и юного внешнего вида. Как и Командир и Стармех, он не был для меня незнакомцем.

Второй помощник был таким же добросовестным, как и Стармех. Его лицо, которое несло отпечаток настороженности и некоторой хитрецы, быстро украшалось ямочками на щеках, когда он улыбался.

Старший помощник в своем послужном списке имел только один боевой поход. Я редко видел его в кают-компании, пока наша лодка готовилась к походу. Отношение Командира к нему и ко второму механику было натянутым, переменным между сознательным отчуждением и преувеличенной вежливостью.

В противоположность второму помощнику, наш Номер Первый был бледным, долговязым, бесцветным молодым человеком с невозмутимым лицом овцы. Недостаток уверенности в себе он компенсировал тем, что действовал с избыточной скоростью и рвением. Я вскорости оценил его как человека, который, будучи лишен природного ума, выполнял свои обязанности по книге. Его уши, которые были странным образом недоразвиты, практически не имели мочек, а ноздри носа представляли из себя узкие щелки. В целом его лицо вызывало впечатление незаконченности. У него также была странная неприятная манера бросать быстрые взгляды по сторонам, не поворачивая головы. Когда Командир выдавал шутку, его обычной реакцией была ядовитая ухмылка.

«Должно быть, дела идут весьма плохо, если мы вынуждены выходить в море со школьниками и переростками из гитлерюгенда», — пробормотал Командир сам себе в баре «Ройяль». Я принял его ремарку на счет старшего помощника.

«Давайте свои кружки», — скомандовал Командир и налил всем чаю. На столе места не было, так что я вынужден был зажать кружку между бедер и есть свой обед над ней. Кружка была столь горячей, что выдержать было почти невозможно.

Командир пил свой чай с явным удовольствием. Он задвинулся в свой угол еще дальше и подтянул колени так, что смог упереть их в край стола. Затем он по очереди посмотрел на всех нас, мягко кивая головой, как отец семейства, довольный своими отпрысками.

Сердитое выражение промелькнуло в его глазах и рот растянулся, когда второй помощник вынужден был подняться со своего места в энный раз. Я, конечно же, последовал его примеру, вместе с чайной кружкой, потому что кок хотел пройти через кают-компанию в нос лодки.

Кок был крепким человеком маленького роста с шеей такой же ширины, как его голова. Он доверчиво ухмыльнулся мне, растянув рот до ушей. У меня было подозрение, что единственной причиной его появления именно в этот момент было желание получить одобрение за приготовленную еду в виде шлепков по спине.

«Напомни мне как-нибудь рассказать про него историю», — произнес Командир, жуя, когда кок удалился.

Громкоговоритель внутренней связи прохрипел: «Первая вахта, походное расписание».

Старший помощник встал и церемонно приготовил себя к мостику. Командир молча с интересом наблюдал за ним, глядя как тот натягивает на себя громоздкие морские ботинки на пробковой подошве, исключительно тщательно обматывает шарф вокруг шеи, и, наконец, закутывается в толстую кожаную куртку с подкладкой. Он отбыл на мостик с военной точностью.

Мичман, вахта которого кончилась, подошел с докладом минуту спустя. Его лицо покраснело от воды и ветра. «Ветер норд-вест, переменный. Видимость хорошая, барометр 1003».

Затем он снова вынудил нас встать, потому что хотел переодеться в кубрике мичманов.

Крихбаум также был на подлодке U-A с ее постройки. Он никогда не служил на надводных кораблях, только на различных подводных лодках, чей перечень начинался с маленьких субмарин с балластными танками внутри корпуса. Это было много лет назад.

Наш мичман никогда не смог бы быть актером. Его лицевые мускулы были существенно лишены эластичности, что приводило к тому, что он производил впечатление суровости, лицо его напоминало маску. Однако его темные глубоко посаженные глаза, прикрытые густыми бровями, были переполнены живостью. Ничто не ускользало от него. «Да у него глаза на затылке», — с восхищением заметил молодой матрос.

Командир повернулся ко мне и понизил свой голос так, чтобы его не было слышно за соседней дверью. «Знаток своего дела в определении места, этот Крихбаум. Были случаи, когда мы не видели солнца или звезд по несколько дней — даже недель — но он всегда вычислял нашу позицию с точностью до волоска. Я порой поражаюсь, как ему это удается. У него много обязанностей на борту. Он отвечает за третью вахту, кроме всех этих обязанностей по навигации».

По пятам за мичманом прошел боцман Берманн, плотно сложенный и пышущий здоровьем. За ним следовал, как бы для демонстрации контраста между матросами и персоналом машинного отделения, Йоханн, бледный старшина из машины. «Распятый Христос», — сказал мне Старик краешком рта. «Настоящий эксперт — привязан к своим машинам и вряд ли когда видит дневной свет. Типичный обитатель глубин».

Через пять минут трое членов новой вахты протиснулись через кают-компанию. В этот раз меня это не затронуло, поскольку после ухода старшего помощника я быстренько проскользнул на его место.

«Это был Арио», — произнес Стармех. «А последний — не могу вспомнить его имени — да все равно, он пришел вместо Бэкера. Его уже успели прозвать Викарием — у него религиозная мания».

Через короткое время сменившиеся с вахты из центрального поста просочились вперед. Стармех уселся назад и по ходу дела комментировал. «Это был котельный машинист Бахманн, иначе известный в качестве Жиголо. Котельный машинист… Я все еще смеюсь над этим названием должности. Давно уже нечего шуровать в топке, но кому до этого есть дело? Он электрик. Следующий — Турбо, еще один из центрального поста. Славный парень».

Высокий белокурый человек протиснулся мимо в противоположном направлении. «Хакер, старший торпедист. Старшина из носового отсека. Единственный старшина, который спит там».

«Специалист на вес золота», — произнес Командир. «Однажды он разобрал неисправную торпеду из запаса и отремонтировал её — и это при штормовом море, конечно, мы были при этом на глубине. Это была наша последняя рыбка и мы использовали её, чтобы потопить десятитысячник. Строго говоря, это судно — полностью заслуга Хакера. Немного еще времени, и он получит свой Железный Крест — он его заслужил».

Следующим проследовал через кают-компанию короткий человек с очень черными волосами, аккуратно зачесанными назад. Он дружески ухмыльнулся Стармеху, прищурив глаза. Его руки были в татуировках. Мельком я заметил изображение моряка, обнимающего девицу на фоне кровавого заката.

«Это был Данлоп, торпедист. Он отвечает за развлечения на лодке. Граммофон в будке гидрофонов принадлежит ему».

Старшина машинного отделения Франц появился последним. Стармех мрачно уставился ему вослед. «Слишком легко ко всему относится. Йоханн — другой старшина — тот лучший из этих двоих».

Обед закончился. Я прошел в корму из кают-компании в кубрик старшин.

Наш боцман был настоящим мастером в укладке вещей. Он распределил наши запасы по лодке так равномерно и надежно, что её дифферент[5] не пострадал и — как он гордо заверил меня — первоочередные запасы будут под рукой, а долгосрочные спрятаны подальше. Никто, кроме Бермана, не знал, куда исчезли огромные количества провизии. В пределах видимости были лишь копченые сосиски, куски бекона и булки хлеба. Наши запасы сосисок свисали с подволока центрального поста, как будто в коптильне, а свежий хлеб занимал сетки рядом с будкой гидрофонов и радиорубкой. Всякий, кто проходил мимо радиорубки, вынужден был нагибаться под массой свисающих булок.

Я пробрался через кормовую переборку. Моя койка была теперь пустой, за исключением аккуратной кучки снаряжения на одеяле. Моя холщовая сумка с пожитками лежала в ногах. У меня была полная возможность задернуть зеленую занавеску и отключиться от окружающего мира. Деревянная обшивка с одной стороны, зеленая занавеска с другой, над головой белая краска. Активность на лодке снизилась до неясных отголосков разговоров и звуков.

В тот вечер я поднялся на мостик. Второй помощник как раз заступил на вахту. Море было темно-зеленым, а поблизости от лодки черным. Воздух был влажным и небо полностью затянуто облаками.

Я стоял рядом со вторым помощником некоторое время, прежде чем он обратился ко мне, не отрываясь от бинокля. «Как раз примерно здесь они произвели по нам четверной салют. Два похода назад. Мы видели, как одна рыбка прошла по носу, а вторая по корме. У меня все внутри перевернулось…»

Небольшие короткие волны плясали на низкой зыби. Хотя вода выглядела мирной, вражеский перископ мог показаться в тени любой из этих коротких волн.

«Здесь приходится держать глаза широко открытыми», — снова произнес второй помощник.

Из боевой рубки появился Командир. Он выругался на погоду. «Смотреть в оба, ради Бога! Это место мне никогда не нравилось».

Неожиданно он зарычал на правого наблюдающего в кормовом секторе, который был зеленым как горошек.

«Тебя нужно было развесить над сточной канавой! Держись как следует, разве не можешь? Терпи, тебе придется привыкнуть к качке в любом случае».

Он назначил погружение для дифферентовки на 16:00. После длительного переоснащения и ремонта лодку следовало погрузить и отдифферентовать так, чтобы в случае экстренной необходимости не потребовалось ни дополнительного продувания, ни дополнительного приема балласта. Также необходимо было проверить водонепроницаемость всех клапанов на корпусе и отверстий.

Учение было объявлено командой: «Очистить мостик!» Противовоздушное оружие исчезло вниз в боевой рубке. Мостик опустел, за исключением вахтенного офицера и троих впередсмотрящих.

Приказы, доклады, звонки громкого боя. Главные двигатели были остановлены и отключены от гребных валов, электродвигатели работали на полную мощность. Как только дизели были остановлены, большие забортные выхлопные и всасывающие клапаны были закрыты. Машинное отделение доложило в центральный пост, что они готовы к погружению. Кормовые отсеки также доложили о готовности. Впередсмотрящие уже спустились вниз. Глядя вверх боевой рубки, я видел вахтенного офицера, быстро вращавшего маховик, прижимавший верхний люк к его посадочному месту.

«Проверить главные клапаны вентиляции», — распорядился Стармех. Люди у рычагов управления клапанами вентиляции балластных танков докладывали в быстрой последовательности: «Пять! — Три левый и правый борт! — Один — Все главные клапаны вентиляции готовы!»

«Срочное погружение! Открыть все главные клапаны вентиляции!» — поступил приказ сверху. «Глубина погружения двадцать метров».

Матросы центрального поста открыли главные клапаны вентиляции. Воздух, который придавал лодке плавучесть, вышел из главных балластных танков с громовым ревом. Рулевые на горизонтальных рулях поставили носовые в положение срочного погружения, а кормовые на 10 градусов на погружение. Лодка заметно наклонилась носом, стрелка глубиномера медленно стронулась относительно цифр на шкале. Последняя волна ударила по боевой рубке и затем, совсем неожиданно, звуки моря утихли: подавляющая тишина — ни ударов волн, ни вибрации двигателей. Мостик погрузился под воду.

Я старался заметить каждую деталь. Возможно, придет время, когда мне потребуется сделать правильное движение.

Стармех все еще отдавал приказы. «Передние рули глубины 10 градусов на всплытие, задние пятнадцать на всплытие». Дифферент лодки на нос уменьшился. Поток воды от наших винтов, отклоняемый приподнятыми рулями глубины, постепенно повернул нос лодки вверх. Это освободило балластные танки от остатков воздуха, которые могли создавать нежелательную плавучесть.

«Лодка отдифферентована», — доложил Стармех Командиру.

«Очень хорошо. Закрыть главные клапаны вентиляции».

Клапаны вентиляции в верхней части главных балластных танков были закрыты из центрального поста при помощи маховиков.

«Глубина погружения тридцать метров», — приказал Командир. Он стоял спиной к столику для карт, лениво облокотившись на него локтями.

Стармех стоял за спиной двух горизонтальных рулевых, где он мог видеть индикаторы положения горизонтальных рулей, глубиномеры, кренометры, указатели наполнения танков и прибор, показывающий температуру забортной воды.

Стрелка глубиномера вращалась: 15 метров, 20, 25. Мягкое жужжание электродвигателей казалось, доносилось откуда-то издалека. Где-то вода капала в льяла с тонким, одиноким звуком. Озабоченное выражение лица появилось на лице Стармеха. Он оторвался от рундука для морских карт и начал искать среди труб с левого борта, подсвечивая себе фонариком. Капание прекратилось само по себе.

Подобно холодной дрожи, по лодке прошла вибрация.

Командир, казалось, совершенно не интересовался происходившим. Если бы не его отдельные быстрые взгляды в том или ином направлении, могло бы показаться, что он дремлет.

Стрелка глубиномера приблизилась к отметке 30 метров. Она замедлила свое движение и остановилась. В компенсационный и дифферентовочные танки было принято достаточно воды, чтобы поддерживать её в подвешенном состоянии, как дирижабль, но она все еще не была в горизонтальном положении. У нас был заметный дифферент на корму.

Стармех произвел повторную дифферентовку лодки. «Перекачать 100 литров в нос!» Турбо, матрос центрального поста, повернул маховичок под перископом.

Стармех отдал еще приказы по выравниванию лодки горизонтальными рулями. Теперь U-A поднималась без продувания какого-либо танка. Очень медленно стрелка глубиномера ползла обратно по своей шкале. Требуемая глубина погружения теперь поддерживалась просто отклонением наших горизонтальных рулей по отношению к потоку воды — динамически.

Матросы на горизонтальных рулях время от времени получали распоряжения от Стармеха. В конце концов Командир прервал молчание. «На перископную глубину». Он рывком потянулся и тяжеловесно взобрался в боевую рубку.

«Носовые горизонтальные рули вверх двадцать, кормовые вниз пять», — приказал Стармех.

Столбик воды в трубке Папенберга медленно опустился. Стармех наклонился в сторону и поднял голову. «Перископная глубина!» — сообщил он в боевую рубку.

Каждое поднятие или опускание столбика воды в трубке Папенберга означало изменение в глубине погружения подводной лодки. Работа рулевых заключалась в противодействии любой тенденции лодки опускаться или подниматься, своевременно регулируя положение горизонтальных рулей. Если они опаздывали, то либо перископ выходил из воды слишком высоко и мог выдать нашу позицию противнику во время атаки, либо он погружался ниже поверхности воды, что делало лодку слепой в ответственный момент.

Глаза Стармеха, как и глаза рулевых, были прикованы к трубке Папенберга. Столбик воды был почти неподвижен. Царило абсолютное молчание, прерываемое лишь случайным гудением, когда Командир выдвигал или убирал перископ.

«Впередсмотрящим приготовиться. Одеть штормовки», — послышался голос Командира.

Впередсмотрящие одели зюйдвестки и подвязали их под подбородками, натянули непромокаемые куртки, затем собрались под нижним люком.

«По местам к всплытию!»

В корме машинисты приготовили дизели для немедленного пуска.

«Всплываем!» — поступил приказ сверху.

Стармех установил горизонтальные рули на всплытие: носовые до упора, а кормовые на 5 градусов. Затем он приказал: «Продуть все главные балластные танки!»

Сжатый воздух вытеснил воду из балластных танков с гулким шумом.

«Уравнять давление», — распорядился Командир.

Я почувствовал в ушах неожиданное сжатие, когда избыточное давление стравилось. Сверху в подводную лодку хлынул поток холодного воздуха: верхний люк был открыт. Включили вентиляторы, которые стали подавать большие объемы морского воздуха в отсеки лодки.

Последовала серия команд в машину.

«Приготовить левый дизель».

«Левый дизель готов».

«Стоп левый мотор. Подключить муфту левого дизеля».

«Левая машина малый вперед».

Танки быстрого погружения были снова заполнены. Затем Командир приказал: «Продуть балласты дизелем до полной плавучести».

Выхлопные газы от дизеля начали вытеснять воду из главных балластных танков. С мостика Командир смотрел на появление пузырей выхлопных газов вдоль бортов, что говорило о полном продувании каждого главного балластного танка. Через несколько минут он сообщил вниз: «Все главные балласты продуты. Покинуть посты погружения. Расписание по-походному».

U-A поднялась из воды выше и еще раз стала надводным кораблем.

Стармех встал и по очереди вытянул руки и ноги. «Ну?» — произнес он, насмешливо глядя на меня.

Я ответил послушным кивком и опустился на мешок с картошкой рядом с хранилищем карт. Стармех достал из общего ящика пригоршню чернослива рядом со столом для карт и протянул их мне. «Вот, подкрепись. Много чего впитать в себя придется, первый раз выйдя на лодке VII–C».

«Старик намерен еще повеселиться и поиграть сегодня», — продолжил он пониженным голосом, когда Командир спустился вниз и исчез в своей квадратной норке. «Он называет это вечеринкой. От него ничего не скроешь — видит каждого насквозь. Стоит ему только поймать кого-нибудь действующего неуверенно, и вот мы снова упражняемся раз за разом».

Карта была зажата между крышкой стола и толстым листом целлулоида. На ней все еще была полоска береговой линии. Земля на ней была изображена пустой и необитаемой: ни дорог, ни городов — карта для моряков. Сухая земля не имела значения для нас, кроме как средство для случайного определения местоположения, расположенных на ней маяков и радиомаяков. Однако каждая отмель и песчаная банка в устьях рек была тщательно отмечена на карте.

Хотя наш генеральный курс был 300 градусов, я слышал несколько последовательных команд на руль. Мы все еще не могли позволить себе двигаться прямым курсом из-за страха перед британскими субмаринами.

В центральном посту свободный от вахты машинист болтал с Турбо, матросом центрального поста, который сохранил свою рыжеватую бородку со времени отпуска и выглядел как сахарная свекла.

«Хотел бы знать, куда мы направляемся в этот раз».

«Судя по всему, в Исландию».

«Нет, бьюсь об заклад, на юг. Долгий поход на юг. Посмотри на все эти вещи, которые мы взяли на борт».

«Ничего это не означает. Север или юг, какая разница? Все равно ты не сможешь сойти и приладить, куда надо, свой фитиль».

Турбо прошел несколько походов на U-A. С чувством превосходства старого профессионала, он ухмыльнулся сквозь волосяную поросль и снисходительно шлепнул товарища по спине. «Мыс Гаттерас при лунном свете, Исландия в тумане — вступай в военно-морской флот, и ты увидишь мир, это про нас».

Перед ужином Командир скомандовал глубоководное погружение для проверки герметичности клапанов в корпусе и сальников на больших глубинах.

Подводные лодки класса VII–C были рассчитаны на глубину погружения 90 метров. Однако, поскольку эффект от разрыва глубинных бомб снижался по мере увеличения глубины взрыва, то часто приходили к необходимости погружаться гораздо глубже. Никто точно не знал, какое давление может выдержать прочный корпус. Знание точной глубины, на которой лодка разрушится, могло быть добыто только из одного последнего смертельного опыта.

Утренняя последовательность команд на погружение повторилась, но вместо выравнивания на глубине 30 метров мы уверенно пошли глубже. Смертельная тишина воцарилась в центральном посту.

Неожиданно прозвучал свист высокого тона, устрашающий и раздирающий уши. Я перехватил один или два тревожных взгляда, но Командир не сделал ни единого движения, чтобы остановить продвижение лодки в глубину.

Глубиномер отметил 150 метров.

Еще свист, смешанный с приглушенным скребущим звуком.

«Идиллия», — пробормотал Стармех. Он втянул щеки и обменивался с Командиром красноречивыми взглядами.

«Она должна быть способна выдержать это», — кратко произнес Командир. До меня дошло, что мы скребем ногами по морскому дну.

«Просто испытывает наши нервы», — прошептал Стармех.

Шум продолжался.

Стармех нахмурился. «Прочный корпус выдержит это, но вот винты и руль…» Командир вел себя так, будто ничего не слышал.

К счастью вой и скрежет прекратились. Лицо Стармеха было серым.

Командир подмигнул мне. «Под водой все звуки в пять раз громче, чем наверху», — утешительно сказал он. «Много шума, но он не имеет большого значения».

Стармех вдохнул воздух в свои легкие, как утопающий. Командир одарил его заинтересованным взглядом, прежде чем обратиться ко всему центральному посту. «Хорошо, на сегодня это все. Тридцать метров».

Десять минут спустя прошла череда приказов на всплытие. Стрелка глубиномера стала вращаться против часовой стрелки.

Командир и вахтенные на мостике вышли наверх. Я последовал за ними и расположился позади мостика в «консерватории». Вокруг четырехствольных 20-мм зенитных пушек было полно места. Я посмотрел вниз через леера «консерватории». Хотя мы шли всего лишь экономичным ходом, вода неистово кипела и бурлила. Мириады белых пузырей плясали вдоль борта, пенные струи разматывались и сматывались в быстрой последовательности. У меня появилось чувство, что я один на железном плотике. Ветер толкал меня, металлическая палуба вибрировала под ногами. Постоянно меняющийся вид стремительно проносился мимо. Я вынужден был отвести глаза в сторону из страха быть загипнотизированным.

Неожиданно сзади меня послышался глубокий протяжный голос Командира: «Красиво, не так ли?»

Он выполнял свой обычный шаркающий променад, как танцующий медведь — «разминка», как он это называл.

Я прищурил глаза, когда садившееся солнце прорвалось через щель в облаках.

«Приятный круиз в военное время — чего еще человеку надо?» Он посмотрел через плечо и снова повернулся ко мне. «Нет ничего круче, чем круиз на лодке класса VII–C».

Мы оба уставились на кильватерную струю.

Командир криво ухмыльнулся. «Классический символ непостоянства, кильватерная струя корабля. Вот она есть, и в следующий момент её нет».

Я не мог заставить себя посмотреть на него. «Пустая болтовня», таков был бы его вердикт на подобные глубокомысленные рассуждения, если бы они прозвучали из уст кого-то другого, но в действительности он развил свою мысль дальше. «Старая добрая мать-земля более внимательна к нам. Она по крайней мере предана нам».

У меня вырвался звук несогласия, но он продолжал. «Это правда. Она позволяет нам думать, что мы делаем себя бессмертными на её поверхности тем, что воздвигаем монументы и делаем надписи. Для их уничтожения потребуется несколько больше времени — самое большее, несколько тысяч лет».

Я был в полном замешательстве. «Печально, не правда ли?» — это было все, что я мог сказать.

«Зависит от того, насколько вы амбициозны», — произнес он и широко ухмыльнулся мне в лицо.

Моя первая ночь на борту. Я старался почувствовать внутри себя тяжесть, стереть из сознания все мысли. Сон нахлынул на меня и унес меня прочь, но прежде чем я смог угнездиться как следует в его глубинах, я был выброшен на берег. Спал я или бодрствовал? Гнетущая жара, вонь масла, высокочастотная вибрация, проникающая сквозь мой матрас. Возбуждение последних нескольких часов снова и снова помогало отогнать сон.

Двигатели тарахтели всю ночь. Каждая смена вахты тревожила меня. Каждый раз, когда дверь водонепроницаемой переборки распахивалась или с лязгом задраивалась, я тотчас рывком возвращался от границ сна.

Пробуждение на подлодке U-A весьма отличалось от пробуждения на борту обычного надводного корабля. Вместо вида пенящегося океана из иллюминаторов, который благословлял пробудившегося, отсеки подводной лодки без окон скудно освещались голыми лампочками.

Я проснулся с тяжелой головой, череп раскалывался от дизельных газов. Блеяние музыки по радио натягивало мои нервы в струну уже полчаса.

Подо мной я мог видеть две согнутых спины, но места для моей ноги, искавшей опору, не было. Если я хотел сейчас покинуть свою койку, то вынужден был бы вступить между полупустых тарелок и кусков белого хлеба, промокшего от кофе. Весь стол был клейкой неразберихой. Вид бледного омлета вызвал у меня приступ тошноты.

Вонь масла дрейфовала из машинного отделения.

«Ради Христа, эй, закрой эту дверь!»

Мне следовало бы покинуть свою койку раньше. Я не смог бы пробраться через их завтрак, так что я улегся назад и прислушался к разговорам.

«Сдвинь свою толстую задницу, слышишь? Я с трудом могу дышать».

«Этот долбаный омлет! Я не могу есть приготовленное из порошка — для меня это как из подгузника».

«Чего ты от нас ждешь — что мы превратим центральный пост в курятник?»

Меня развеселила эта мысль, когда я представил кур, рассевшихся на пульте управления погружением. Сразу же я мысленно увидел плиты палубы, усеянные зеленовато-белым куриным пометом и услышал идиотское кудахтанье на фоне шума дизелей. Цыплята всегда в детстве вызывали у меня отвращение, и это осталось во мне. Хромосомный запах перьев наседки, бледная желтая кожа, болтающиеся хохолки…

«Верно, а в льялах развести уток — маленьких. Мы будем кормить их личинками»,

«Думай что говоришь! Я пытаюсь поесть».

«А что такого с личинками? Подумай, с каким удовольствием уточки будут клевать их по утрам. Чудесные свежие личинки, как эта…»

Я сглотнул, с трудом подавив приступ рвоты.

Некоторое время я не слышал ничего, кроме чавканья и причмокивания губами. Затем донеслось звучное рыганье, закончившееся на подавленной ноте, как будто что-то твердое пыталось выбраться наружу вместе с ним.

«Иисус долбаный Христос!»

«Да затянись потуже, ты, скотина. Ты мне аппетит портишь».

Громкоговорители заполняли лодку звуками. «Под фонарным столбом, у ворот барака…»

Громкоговорители можно было сделать потише, но их никогда нельзя было выключить полностью, потому что они использовались также для трансляции команд. Это оставляло нас на милость старшины телеграфиста, который обслуживал проигрыватель в своем закутке. Похоже, что у него была особенная страсть к Лили Марлен — она повторялась дважды в каждые полчаса.

Я передернулся при мысли, что на самом деле было только 4 или 5 часов утра. Для того, чтобы не преобразовывать время в радиотелеграфных сообщениях, у нас было немецкое летнее время. Более того, мы уже достаточно прошли на запад от нулевого меридиана, чтобы солнце отставало более чем на час от судового времени. Не то, чтобы это действительно имело значение, когда мы начинали день: чрево U-A было искусственно освещено днем и ночью, и смены на вахту, с вахты происходили с интервалами, которые были независимы от дневного света.

Пора было выйти из чрева. Я произнес «Извините» и втиснул ногу между людьми на койке подо мной.

«Все хорошее приходит сверху», — услышал я голос старшины электрика Пилгрима.

Пока я искал свои ботинки, которые для безопасности втиснул между двух труб, я вел утренний разговор с Айзенбергом, старшиной центрального поста, сидевшим возле меня на раскладной табуретке.

«Ну, как там дела?»

«Так себе, лейтенант».

«Барометр?»

«Поднимается».

Я аккуратно вытащил пух от одеяла из своей щетины. Расческа, которой я провел по волосам, стала черной. Мои волосы улавливали твердые частицы из масляных паров как фильтр.

Я порылся в своем рундуке, ища мыло и мочалку. Свое утреннее омовение я предпочел бы выполнить в гальюне, но быстрый взгляд через носовую переборку доказал, что это невозможно: над его дверью горела красная лампочка. Я ограничился тем, что протер сонные глаза и положил в карман мыло и зубную щетку, чтобы воспользоваться ими позже.

Красная лампочка была плодотворной идеей Стармеха. Она зажигалась сразу, как только изнутри закрывалась задвижка — одна из тех незначительных, но удобных импровизаций, которые уменьшали трудности повседневного бытия. Никому больше не нужно было пробираться с одного конца лодки в другой, терзаясь сомнениями и неопределенностью, только для того, чтобы оказаться перед закрытой дверью.

Стармех вернулся с утреннего визита в машинное отделение. Его руки были вытерты хлопчатобумажной ветошью, но недостаточно. Старшего помощника нигде не было видно, как и второго механика. Командир, вероятно, умывался, а второй помощник был на вахте.

Кок поднимался в 06:00. В приложение в скромной порции желтого омлета, который достиг нашего стола холодным, еще были хлеб, масло и черный кофе, известный под названием «пот негра». Мой желудок твердо восстал против последнего блюда. Урчание и шевеление в животе удвоились. Я уставился в сторону гальюна в надежде, что он наконец освободился.

«Не голоден?» — осведомился Стармех.

«Это внешний вид этой штуки, больше чем что-либо еще».

«Попробуй почистить зубы — может помочь», — произнес Стармех, энергично жуя. Командир появился из своей каюты. На его щеках были следы зубной пасты, а борода была темная от влаги. Он поздоровался «Доброе утро, неумытые», втиснулся в свой уголок и уставился в пространство.

Никто не разговаривал.

Мы были в самой гуще утреннего движения. Ни минуты не проходило без того, чтобы через кают-компанию не проходил кто-нибудь по дороге в нос или в корму. Благодаря моей позиции на складном стуле в проходе, это заставляло меня вскакивать и снова садиться как черту из табакерки. Упражнение никак не помогало ослабить бурю в животе. Я мысленно ругался на того, кто надолго засел в гальюне.

Никакой проблемы не возникло бы, если бы это не был утренний час пик, если бы потребность в гальюне была распределена равномерно во времени. То же самое происходило в полночь, когда вахты на мостике и в машинном отделении одновременно сменялись. Прошлым вечером в центральном посту я наблюдал стоявших в конце очереди, согнувшихся пополам, как будто кто-то ударил их в живот.

Наконец дверь гальюна открылась. Это был старший помощник! С быстротой молнии я схватил свои вещи и почти вырвал дверь из его рук. Маленький кран с пресной водой над раковиной, который и в лучшие времена никогда не выдавал ничего кроме тоненькой струйки, не работал. Я открыл кран с забортной водой и добился тощей пены при помощи специального мыла для морской воды, но не смог заставить себя использовать её для чистки зубов. Я вернулся в кают-компанию и нашел её обитателей все еще сидящими в молчании вокруг стола, беря пример с Командира.

«Почему!» — вдруг громко потребовал объяснений громкоговоритель, «Почему мое сердце стучит…»

Стармех явственно вздохнул и закатил глаза подобно комедианту пятого разряда.

Я прополоскал рот добрым глотком кофе, перепуская его сзади между зубов, перегнал из левой щеки в правую, пока вся слюна и отложения паров масла не были смыты, и проглотил конечный напиток, мокроту и всё прочее. Моё дыхание улучшилось. Энергичное фырканье, тайное отхаркивание, быстрый глоток и все исчезло в моем горле. Мои носовые и дыхательные пути были чистыми. Даже вкус «пота негра» стал лучше. Стармех знал, о чем говорил.

После завтрака Командир с плохо скрываемой неохотой уселся писать донесение по походу, отдав приказания офицерам, что им следует делать через час. Стармех исчез в корме, а старший помощник занялся какой-то бумажной работой.

Проходя через центральный пост по пути в корму, я разглядел круглое отверстие верхнего люка, все еще наполненное ночной чернотой. Воздух, затекавший через него сверху, был холодный и влажный. Хотя я не чувствовал ни малейшего желания выходить на палубу, я напряг себя и поставил ногу на ступеньку алюминиевого трапа.

Я поравнялся с рулевым, сидевшим сгорбившись над тускло освещенным диском компаса в боевой рубке.

«Прошу добро[6] подняться на мостик!»

«Добро!» — послышался голос второго помощника.

Я высунул голову над комингсом люка и пожелал ему доброго утра.

Прошло некоторое время, пока мои глаза привыкли к темноте, и я смог разглядеть горизонт. Несколько бледных звезд все еще мерцали высоко над головой. Лучи красного света медленно расползались по восточному небу и горизонт становился все более различимым. Очень постепенно вода тоже посветлела.

Я поежился.

Мичман поднялся на мостик. Он молча осмотрелся вокруг, прочистил нос и потребовал секстан.

«Секундомер готов?» — прокричал он вниз в люк хриплым голосом.

«Да», — послышался приглушенный ответ.

Крихбаум направил свой инструмент на Сатурн и приложил правый глаз к окуляру. Он стоял так некоторое время, наклонив голову и скривив лицо. Затем он опустил секстан, одновременно застопорив микрометрический винт: он поймал Сатурн в небе и его положение относительно горизонта.

«Внимание — Сатурн — время!» прокричал он вниз.

Внизу в центральном посту щелкнул секундомер. Мичман в утреннем свете с трудом разглядел цифры на шкале прибора. «Двадцать два градуса тридцать пять минут», — доложил он.

Комбинация времени и высоты светила над горизонтом определяла линию, на которой должна была находиться подводная лодка. Но линия положения тем не менее не определяла однозначно позицию корабля. Для точного определения местоположения требовалось взять второе определение.

Крихбаум снова поднял свой секстан.

«Внимание — Юпитер — время!»

Пауза, затем: «Сорок два градуса двадцать семь минут».

Он осторожно передал секстан вниз и протиснулся через люк. Я последовал за ним вниз. Он стянул свою куртку и склонился над столом для карт. У мичмана не было просторного помещения для карт, как у штурмана на большом корабле. Он вынужден был обходиться маленьким столиком в центральном посту, закрепленным с левого борта среди путаницы переключателей, труб и клапанов. Над ним был рундук для секстана и звездного глобуса, а сбоку полка с навигационными таблицами и навигационными справочниками, таблицами широты и азимута, таблицы приливов, навигационные извещения, список маяков, справочники по погоде и месячные карты погоды.

Крихбаум взял карандаш и нацарапал несколько вычислений. Он был «на ты» с синусами и косинусами, тангенсами и их соответствующими логарифмами.

«Очень утешительно, правда», — произнес я, только для того, чтобы разрядить молчание. «Я имею в виду то, что мы все еще пользуемся звездами».

«Я вас не понимаю».

«Я только имел в виду, что со всем этим технологическим совершенством на борту, кажется странным определять наше положение при помощи секстана».

«А вы можете придумать другой способ, лейтенант?»

Я смешался, поняв, что мое замечание было неуместным. Возможно, просто было еще слишком рано.

Крихбаум поднял лист целлулоида, покрывавший карту. Она была равномерно сине-серая. Ни границ суши, ни отмелей — только плотная мозаика квадратов, букв и цифр.

Зажав циркуль зубами, Крихбаум пробормотал: «Вот тут мы находимся. Немного сбились с курса — всего на пятнадцать миль». Он прищелкнул языком и прочертил карандашом линию от нашей последней позиции до нового определения места, затем постучал костяшками пальцев по близлежащему квадрату.

«Тут у нас было дело. Нам почти вставили пистон в одно место».

Очевидно, мичман очень хотел показать, что он может в конце концов быть вовлечен в пустяшный разговор. Он взял свой циркуль и ткнул в точку, где происходило «дело».

Старшина из центрального поста подошел и уставился через его плечо.

«Это было в нашем четвертом походе — настоящий нахал. Большую часть времени шторм 10 баллов, а они следовали за нами с самого начала. Весь день сплошные контратаки. Мы почти потеряли им счет…»

Крихбаум не отрывал глаз от точки, отмеченной циркулем, как будто бы следы столкновения все еще были видны. Затем он глубоко вздохнул, закрыл циркуль и резко отложил в сторону.

«Не шутка, скажу я вам».

Я знал, что большего не следует ждать. Как и Айзенберг, который остановился было подслушать. Крихбаум тщательно уложил свой секстан на отдых в его ящик. Циркуль оставил тонкий прокол в карте.

Зюйдвестка, резиновая куртка и бинокль мичмана висели на крючке. Он взял их и стал готовиться заступить на вахту.

Вместо того, чтобы создавать помехи утреннему потоку перемещений по лодке, который все еще не утих, я решил нанести еще один визит на мостик.

Облака теперь были резко очерчены — теневые куски инкрустации, вставленные в сизо-серое небо. Одно из них дрейфовало через диск солнца, и в его тени пропало зеленовато-белое свечение моря. Облако было таким большим, что его нижний край казалось пропадал за линией горизонта, но в нем были разрывы, через которые солнце выстреливало в море косые столбы света. Один из них был направлен прямо на лодку, и на некоторое время мы были пойманы в луче небесного прожектора.

«Самолет слева на траверзе!»

Вопль старшины Дориана потряс меня как удар электричества. За секунду, которая потребовалась мне, чтобы достичь верхней крышки люка, я успел разглядеть темную точку на сером фоне облака. Задрайка нижнего люка ударила меня по голени, почти заставив меня закричать от боли. Падая вниз, я ясно разглядел кожаную оплетку, которая должна была меня защитить от выступающей железной рукоятки.

Резко приземлившись, я слишком поздно отпрыгнул в сторону. Следующий был уже на пути вниз. Один из его ботинок врезался в мою шею. Я услышал, как Дориан с глухим стуком спрыгнул на плиты.

«Чертовски близко!» — выдохнул он, тяжело дыша.

Командир уже стоял под боевой рубкой с открытым ртом, уставившись верх.

«Срочное погружение! — прокричал второй помощник вниз. Главные клапаны вентиляции были открыты. Вода каскадом лилась через нижнюю крышку люка, когда фигура второго помощника спрыгнула вниз. С него капала вода.

Стрелка глубиномера медленно стронулась, как если бы преодолевая жесткое сопротивление. Казалось, что подводная лодка приклеилась к поверхности.

«Всем в нос!» — проревел Стармех.

Команда бросилась в нос лодки через центральный пост неуклюжей, пригибающейся кавалькадой. Нос пошел вниз, и лодка наклонилась вперед до такого положения, что я вынужден был зацепиться, чтобы не упасть.

Второй помощник без дыхания докладывал Командиру. «Он появился с левого борта на траверзе, через прореху в облаках. Тип я не смог определить».

Мысленно я увидел черную точку на сером фоне, затем крупным планом открывающиеся бомбовые люки.

Мое дыхание сбилось. Глаза Командира не отрывались от глубиномера. Его лицо было бесстрастным, почти безразличным. Вода капала в льяла, тип-тап, тип-тап. Мягко гудели гребные электродвигатели.

Минута ожидания, в которую грудь сжималась от неопределенности. Наконец, осторожный вздох.

Ничего?

«Первая вахта, походное расписание» — приказал Стармех. Команда прошла назад вверх по уклону, держась за руки, как альпинисты.

«Оба горизонтальных руля вверх».

Я выпрямился, глубоко дыша. Резкая боль пронзила мою ногу. Я до этого момента не замечал, насколько сильно ударился о задрайку.

«Очень хорошо», — произнес Командир. «Тридцать метров».

«Черт побери», — пробормотал Крихбаум.

Командир стоял посреди боевой рубки, засунув руки в карманы. Свою фуражку он сдвинул на затылок.

«Теперь они нас засекли. Будем надеяться, что они не наведут на нас целую армаду». Он повернулся к Стармеху. «Нам некоторое время лучше оставаться на глубине». Затем, обращаясь ко мне: «Вчера я вам говорил — они знают точное время, когда мы выходим из гавани. Теперь нам придется пострадать из-за этого».

Вторая воздушная тревога была объявлена несколько часов спустя, во время вахты Крихбаума. Он прокричал: «Тревога, самолет справа!» и снова я мельком едва разглядел точку на сером фоне невысоко над горизонтом. В следующий момент я скользил вниз по металлическому трапу, охватив руками и ногами его тетивы.

Крихбаум пронзительно орал сверху: «Срочное погружение!»

Я увидел, как он повис на маховике верхнего люка, скребя ногами, искавшими опору. Наконец люк был задраен.

«Пять! — Три левый и правый борт! — Один!» Матросы центрального поста перекинули рычаги привода клапанов в положение открытия. Вода с ревом устремилась в главные балластные танки. «Самолет справа по носу, дистанция три тысячи метров», — доложил Крихбаум. «Он не идет прямо на нас».

Снова задержка дыхания.

«Погружаемся хорошо», — доложил Стармех, и через некоторое время: «Продуть цистерны быстрого погружения!» Цистерны быстрого погружения были продуты сжатым воздухом высокого давления. В них находилось пять тонн воды, на поверхности их держали заполненными и они придавали подводной лодке дополнительный вес, который помогал ей быстро погружаться. Теперь она была слишком тяжелой на эти самые пять тонн. Воздух высокого давления с ревом был подан в цистерны, и вода стала с гулом выходить наружу.

До сих пор никаких бомб.

С тех пор, как мы погрузились, прошло всего только тридцать секунд, но воронка на поверхности воды, образовавшаяся в точке погружения, оставалась видимой примерно пять минут — отметка для прицеливания глубинными бомбами…

Все еще ничего.

Командир продолжительно выдохнул. Крихбаум тайно последовал его примеру. Старшина центрального поста перехватил мой взгляд и едва заметно кивнул мне.

На глубине 80 метров Стармех отдал несколько негромких приказов на горизонтальные рули. U-A слегка приподняла нос и выровнялась.

«Лодка отдифферентована», — доложил он. «Закрыть главные клапаны продувания».

«Очень хорошо», — произнес Командир.

Мы стояли вокруг в молчании добрых пять минут. В конце концов Командир распорядился всплыть на перископную глубину. Носовые и кормовые горизонтальные рули были поставлены круто вверх, а на гребные моторы отдана команда «Средний ход вперед».

Затем произошло нечто, поразившее меня: Стармех отдал приказ на прием воды в танк, хотя лодка должна была всплывать. Речь шла только о 50 литрах, но приказ казался нелогичным. Я вынужден был крепко подумать, пока не вспомнил: при всплытии корпус лодки расширялся, когда давление уменьшалось с приближением к поверхности. Увеличивавшийся объем лодки увеличивал её плавучесть, так что её надо было сделать тяжелее, чтобы компенсировать это, и предотвратить слишком быстрое всплытие. Если подводную лодку надо было держать на требуемой глубине, она должна была быть точнейшим образом отдифферентована, и её вес должен был быть равным весу вытесненной воды.

Командир поскреб голову. «Может быть, они вовсе нас и не заметили».

Третья воздушная тревога прозвучала спустя еще несколько часов. На этот раз «Срочное погружение» прокричал старший помощник. Он спрыгнул на палубу центрального поста, тяжело дыша. «Появился прямо со стороны солнца…»

Нос лодки наклонился вниз недостаточно быстро, на взгляд Командира. «Всем в нос!»

Еще раз, скользя, протопала команда через центральный отсек — все это для ускорения погружения.

Стармех применил дополнительный прием для ускорения опускания носа лодки. Он не открывал клапаны вентиляции кормового главного балластного танка до тех пор, пока U-A фактически не наклонилась вперед при помощи горизонтальных рулей, которые все были поставлены в положение полностью на погружение. Другими словами, он в первый момент использовал плавучесть лодки, чтобы направить её вниз.

«Каждый раз выходим победителями», — пробормотал старший помощник, когда прошел успокаивающий отрезок времени.

«Не следует об этом говорить раньше времени», — упрекнул его Командир.

Стармех покачал головой. «Они просто из кожи вон лезут в последнее время. Совсем утратили хорошие манеры».

«Мы побудем на глубине какое-то время», — произнес Командир. «Не могут же все быть такими счастливчиками, как Крамер».

Мы переместились в кают-компанию. «Старший хорошо сработал», — сказал Командир достаточно громко, чтобы быть услышанным из центрального поста. Старший помощник заработал эту похвалу тем, что заблаговременно обнаружил самолет. Это вовсе непросто, когда коварный летчик налетает на тебя со стороны солнца. Девять раз из десяти это оказываются чайки. Они скользили в сторону лодки на напряженно раскинутых крыльях, как раз над горизонтом, и вы обнаруживали себя кричащим прежде, чем открывалась правда. Обман мог быть совсем полным, особенно когда сверкающая поверхность моря обжигала зрачки глаз как расплавленное стекло.

«В случае с самолетом всегда надо подворачивать в наветренную сторону», — сказал Командир. «Старший сделал правильную вещь. У самолета получается избыточная скорость воздуха на его наклонных крыльях. Это отклоняет его в сторону — немного, но каждый метр имеет значения».

«В наветренную сторону. Я должен это записать».

«Не могу не снять фуражку перед летчиками, которых они посылают на нас в эти дни».

Командир пожевал нижнюю губу и пару раз кивнул, прищурив глаза. «Они здесь на многие мили от какой-либо суши, но все-таки нападают на нас как летучие мыши из преисподней. Что мешает им сбросить свои бомбы в море и опустошить магазины пулеметов в воздух — кто увидит?»

Он продолжал воздавать хвалу летчикам Королевских ВВС. «Эти пилоты бомбардировщиков, которые налетают на нашу базу — они тоже молодцы. Сколько мы сбили в последний раз?»

«Восемь», — ответил я. «Один из них почти упал на нашу крышу в Ла Боле — как раз посреди елей. Я никогда не буду больше есть бутерброды с мозгами».

«Почему это?»

«Внутри еще были трое. Кабина была полностью разорвана. У них с собой были сандвичи. Снежно-белый хлеб с ростбифом и салатом посредине. Мозги пилота были размазаны по одному из них. Я хотел подобрать какие-нибудь бумаги, но самолет уже горел. Затем боеприпасы начали взрываться, и мне пришлось убегать».

Я взял учебник по морской практике и попытался читать. Через некоторое время я снова услышал голос Командира. «Летчик, который потопил «Гнайзенау», наверняка был лихим парнем. Никаких сандвичей, но в кармане полно презервативов…»

Я отложил книгу в сторону.

«Возможно, он собирался праздновать погружением своего фитиля на Rue de la Paix», — произнес Стармех. «Практичный народ, эти канадцы».

Командир ухмыльнулся. «Ему не повезло. Да все равно, это было славное зрелище! Он скользил вниз по спирали. Никто его сначала не заметил — никакого заградительного огня ПВО, ни единого выстрела. Нашел правильный угол и сбросил свою рыбку — настоящий цирковой номер. Жаль, бедняга не выкарабкался живым из переделки. Говорят, он врезался в воду как камень. Ну, господа, посмотрим, как там дела…»

Я последовал за ним и Стармехом в центральный пост.

Стармех доложил: «К всплытию готовы».

«Всплываем», — приказал Командир и взобрался по трапу.

Я услышал, как мичман пробормотал сам себе: «Будем надеяться, что чертовы летчики оставили нас в покое на некоторое время».

Центральный пост, полчаса до полуночи. Мягкое жужжание вентиляторов. Дизели всасывают поток свежего воздуха через открытый люк боевой рубки. Несколько оставшихся лампочек были приглушены так, чтобы их свет не выдал нас внимательному ночному летчику. В полутьме лодка казалась бесконечно просторной. Все, что можно было видеть в неясных островках теней, были линии фосфоресцирующих зеленых стрелок, предназначенных указывать нам путь к люку боевой рубки в случае аварии, если все лампочки откажут. Это было относительно свежее нововведение, происходившее от гибельного столкновения Кальманна с норвежским сухогрузом осенью 1940 года. Его подлодка была небольшой и на ней не было водонепроницаемых переборок. Норвежское судно протаранило её как раз позади мостика и вскрыло корпус как консервную банку, так что лодка затонула в считанные секунду. Спаслись лишь те, кто был на мостике. Когда подводную лодку подняли — Кальманн должен был при этом присутствовать — несколько членов команды были найдены прижавшимися друг к другу в центральном посту, но не под люком. Они были с обратной стороны шахты перископа — в самом неподходящем месте.

Фосфоресцирующие стрелки не принесут нам пользы посреди Атлантики. Если лодка пойдет там ко дну, то она ударится о него на глубине многих тысяч метров. Зеленые стрелки могут тогда фосфоресцировать на глубине, сколько им будет угодно.

Центральный пост казался просторным. Впереди, где люк в носовой отсек был открыт, свет пробивал аккуратную круглую дыру в полумраке. Свет был от лампы в радиорубке и от лампочки, горевшей в проходе в кают-компанию. Два человека уселись на рундуке для карт. Их силуэты виделись на фоне свечения. Они чистили картошку. Едва видимый, вахтенный матрос центрального поста облокотился на свой столик и заносил показания содержимого дифферентовочных танков в вахтенный журнал. Льяльная вода шипела и бурлила, перекатываясь под плитами настила. Шум работающих дизелей доносился приглушенно, как будто через фильтр, через две закрытые двери переборок за старшинской кают-компанией. Центральный пост был заполнен усиливавшимся и затухавшим шумом волн, бившихся в наши борта.

Я пробрался через носовую переборку. Вахтенный старшина телеграфист сутулился над книгой. Его руки сжимали наушники на голове, а локти опирались на откидные доски, поддерживавшие радиопередатчики по обеим его бокам. Зеленая занавеска напротив радиорубки была задвинута, но через щелки пробивался свет. Командир, вероятно, как обычно приятно проводил время за написанием писем, которые не могут быть отправлены, пока мы не вернемся на базу.

Кают-компания тоже выглядела гораздо больше, чем во время еды. Стармех спал на койке сзади стола. Висевшие на короткой цепочке часы неравномерно раскачивались над его лицом туда-сюда.

За занавеской нижней койки с левого борта старший помощник добирал последние минуты сна перед вахтой. Дверь носового отсека открылась с лязгом. Стармех проворчал что-то, повернулся лицом к рундукам и захрапел. Человек с взъерошенными волосами протопал в корму в кают-компанию и устало отдал честь. Он нерешительно помигал несколько секунд и затем отдернул занавеску койки старшего помощника. «Двадцать минут до Вашей вахты, Лейтенант».

Лицо старшего помощника появилось из сумрачных глубин койки, отупевшее от сна. Он с трудом вытянул ногу, перекинул её через алюминиевый леер и перевалил тело вслед за ней. Чтобы не раздражать его своим наблюдением, я пошел дальше в нос.

Носовой отсек был тускло освещен двумя маломощными лампочками. Тяжелый, резкий запах встретил меня: человеческий пот, масло, льяльная вода, испарения мокрой одежды.

Здесь в носу килевая качка была больше всего заметна. Две мумифицированных фигуры были подвешены в гамаках, висевших позади задних крышек торпедных аппаратов. Я услышал раздраженные голоса. «Это негуманно, вот что это такое, поднимать нас посреди долбаной ночи…»

Двое появились из гамаков, и еще один из одной из коек по левому борту.

«Черт возьми!» Это был голос Арио.

Лодка качалась столь сильно, что они смогли одеть свои тяжелые морские ботинки лишь после нескольких попыток.

«Немного штормит, не так ли?» — сказал один из них. «Мы снова промочим свои ноги». Они с трудом натянули мешковатые свитеры и обмотали полотенца вокруг шеи так, чтобы ни капли воды не просочилось через воротники прорезиненных курток, которые ожидали их в центральном посту.

Сменившаяся вахта, с трудом спустившаяся вниз, была вся мокрая. Мичман поднял свой воротник и его зюйдвестка была полностью натянута на голову. Лица остальных были багровыми от секущих струй воды. Повесив свои бинокли, они стягивали свои мокрые куртки столь же молча, как заступающая вахта натягивала сухие, но делалось это неуклюжими, неловкими движениями. Затем они помогли друг другу стянуть свои резиновые гамаши. Самый молодой матрос нагрузился целой охапкой мокрых прорезиненных штанов, курток и зюйдвесток и потащил их в корму. Лучшее место для сушки было между моторами и по обеим сторонам дейдвудной трубы.

Сменившиеся с вахты быстро проглотили горячий кофе, вычистили бинокли и уложили их на места.

«Ну», — осведомился у меня Крихбаум, «все еще чувствуете радость?»

Старшина Вихманн прошел в корму, мичман и двое впередсмотрящих в нос лодки.

Неожиданное столпотворение в центральном посту: собиралась заступить новая вахта в машинное отделение. Я узнал машиниста Арио и электрика Цорнера.

В старшинской кают-компании Вихманн расположился с комфортом и шумно жевал.

Я взобрался на свою койку. Было слышно, как о борта бились волны, совсем близко к моей голове. Раздражающий рев, который поднимался и стихал, иногда превращаясь в резкое шипение.

Дверь на камбуз отворилась, и появились Кляйншмидт и Радемахер, громко ругаясь: «Оставь что-нибудь для нас, толстяк. Ты только посмотри на себя — все время набиваешь свое пузо».

«Сам набивай свое пузо».

Глядя из-за края своей занавески, я увидел Вихманна, открыто чесавшего свою промежность. Он даже приподнялся, чтобы облегчить доступ туда.

«Оставь себя в покое, приятель», — язвительно заметил Радемахер. «Здесь некого трахать».

Вихманн повернулся к нему. «Утихни, или я засуну это тебе в глотку».

Обмен любезностями похоже разбудил что-то в памяти Кляйншмидта. Он захихикал столь бесцеремонно, что все обратили свои взоры в его направлении.

«Это напомнило мне кое-что, что я видел в парижском бистро», — сказал он. «Я сидел там сам по себе, а напротив меня был негр со шлюхой, которая теребила его штуку под столом. Да вы знаете, какие они там, в Париже — свободные и раскрепощенные».

Радемахер утвердительно кивнул с видом знатока.

«В конце концов негр стал пыхтеть и закатывать глаза. Верно, сказал я сам себе, давай посмотрим. Я отодвинул кресло назад как раз вовремя, чтобы увидеть, как негр кончил — все мои башмаки обрызгал!»

«Да ты шутишь!» — произнес Вихманн.

«И что же ты сделал?» — заинтересованно спросил Радемахер.

«Я? Схватил свою тарелку с луковым супом и вылил её негру на эту штуку. Слышали бы вы, как он завопил! Они удрали с быстротой молнии, эти двое».

Радемахер все еще изумлялся. «Боже милостивый, и чего только не услышишь…»

Вихманн, до которого наконец дошел смысл истории, откинулся назад и покачал головой.

«Французы — грязные свиньи, больше ничего не скажешь».

Протестующее фырканье донеслось с койки гардемарина, но трое товарищей по столу не обратили на него никакого внимания.

Прошло добрых пятнадцать минут, прежде чем молчание наконец воцарилось в старшинской.

Новый матрос центрального поста подавал мало надежд и уже заслужил несколько порицаний от своего старшины.

Большинство из команды были настроены против него, потому что он посвящал свое свободное время брошюрам в черных обложках, вместо того, чтобы резвиться с остальными шутами из носового отсека. Казалось, он полностью изолировал себя своими лицемерными манерами, и его случайные высказывания в самовосхвалении встречали отпор в виде «Отвали, Викарий!» или «Иди, найди другого лодыря и присосись к нему».

Арио проявлял особенную неприязнь к новому матросу.

«Он и его чертово важничанье! Влиться в общую работу и не портить строй, вот все что ему надо делать».

Однажды, когда я был в носовом отсеке, я узнал от Арио, что брат старшего торпедиста Хакера был в тюрьме. Ему было двадцать два года, лишь на год больше, чем Хакеру. Очевидно, он отомстил вредному соседу, опилив пять его фруктовых деревьев.

Арио выразил это следующим образом: «Сделаешь дереву обрезание таким образом, и ему конец».

Я приподнял брови: «Наверняка в тюрьму за это не посылают?»

«Сейчас посылают. Это называется «нанесение ущерба пищевой свободе германской нации» — саботаж, попросту говоря».

Матрос 2-го класса Швалле, который выслушал мнение Арио, сболтнул: «Господи, да он же себе хорошо сделал».

«Что ты имеешь в виду?»

«Ну, с ним там ничего не случится, ведь так? Я имел в виду, что он в полной безопасности».

Арио нашелся с ответом: «С какой стороны посмотреть!»

Швалле был невозмутим. Он спокойно сделал большой глоток фруктового сока из фарфоровой кружки в виде черепа.

Такую громоздкую вещь на борт подлодки притащить — надо быть не в своем уме, подумал я.

Корабельный журнал описывал наши первые два дня следующим образом:

Суббота 08:00 Вышли в море

16:30 Погружение для дифферентовки

18:00 Пробное глубоководное погружение

Воскресенье 07:46 Воздушная тревога.

Глубинное погружение для уклонения

10:55 Воздушная тревога

15:44 Воздушная тревога

16:05 Легли на курс в зону патрулирования

«У тебя глаза до сих пор, как у кролика-альбиноса», — посмеялся надо мной Стармех на следующий день, наш третий день в море.

«Ничего удивительного. Последние несколько дней были весьма лихорадочными».

«Для некоторых больше, чем для остальных. Я догадываюсь, что ты ходил на ту попойку в кафе «Помпадур». В ночь перед тем, как Томсен выдал свой номер, не так ли?»

«Это верно. Ты кое-что упустил. То, как он пролетел через то зеркальное окно…»

«Кто это отчудил?»

«Шолле», — сказал я. «Ты знаешь, кого я имею в виду — инженер-кораблестроитель, который думает, что он столь важен для удачного исхода войны. Он начал с того, что вошел, приплясывая и угостил выпивкой всех присутствовавших. Парни на этой стадии были еще довольно вежливы к нему. Господин Шолле должно быть пропустил парочку стаканов до этого — он был очень оживлен. Никто не мог его удержать».

Я мысленно увидел снова дородную фигуру, шатавшуюся то туда, то сюда, и его щеки хомяка с пивной пеной вокруг рта. «Фантастика», пофыркивал он со смехом, «просто фантастика, эти ваши изумительные успехи! От английских парней щепки летят во все стороны. Да, сэр!» Я увидел вокруг пренебрежительные лица, но Шолле был с головой увлечен собственной риторикой. «Выпрямить спины, поставить вероломный Альбион на колени — да, сэр! Парни в синем могут положиться на нас — последняя капля крови за Фатерланд — братья по оружию…»

«Это был тяжелый случай словесного поноса», — рассказывал я Стармеху. «Цитаты из каждой пропагандистской статьи, которые когда-либо были прочитаны: в крови, но несгибаемый, смело смотреть навстречу опасности, совместно приложить великие усилия, и т. д. Он очевидно включал и себя в круг этих героев — причем себя в первую очередь и прежде всего. Старина Тиек совершенно явно закипал внутри. Он вообще-то добродушный парень, но когда Шолле хлопнул его по спине и завопил «Становись в ряды!» и сдобрил сверху свою мысль рыганьем и словами «В конце концов, что такое несколько глубинных бомб между друзьями?», то Тиек в конце концов взорвался. Он побагровел от ярости и не мог вымолвить ни слова, но остальные мгновенно вскочили на ноги. Столы, стулья — все полетело. Они схватили Шолле за руки и за ноги и наполовину протащили его по бару. Я думаю, что они хотели спустить его по ступенькам, но у кого-то возникла идея получше. Может быть это был его вид, подвешенного за руки и за ноги, как разбухший гамак. Они подтащили его, все еще брыкавшегося, параллельно к большому зеркальному окну. Затем прозвучало «Раз, два, три…» и он вылетел наружу. Он пролетел сквозь окно и приземлился снаружи на улице. Слышали бы вы этот треск!»

Я все еще мог вызвать в своей памяти этот звук разбившегося стекла, за которым последовал звон нескольких осколков, запоздало последовавших за Шолле на тротуар. Кто-то произнес: «Вот так-то», и представление на этом закончилось. Не произнеся ни слова, четверо повернулись и промаршировали обратно за столик, где они отряхнули свои руки как работники, закончившие грязную работу.

Они как раз потянулись за своими стаканами, когда кто-то вскрикнул и указал на дверь. Окровавленное лицо маячило сквозь клубы табачного дыма.

«Он потерял свои очки а-ля Гиммлер!» — произнес чей-то голос.

Квартет, пошатываясь, поднялся на ноги. Как ни пьяны они были, они мгновенно достигли двери и вытащили корабельного инженера, который полз на четвереньках, обратно за порог. Он ухватился за дверной косяк, но один из них отодрал его руки и захлопнули дверь. «Это его проучит, тупую дрянь!»

«А как насчет закона?» — поинтересовался Стармех.

«Береговой патруль показался час спустя, когда место оккупировали рядовые матросы. Это была настоящая бойня. Один из берегового патруля получил пулю в бедро».

«Жаль, что не отстрелили еще что-нибудь», — произнес Стармех.

Я знал, почему у Стармеха такое особое чувство к береговым патрулям и к военной полиции в общем. Это началось со сцены на парижском вокзале, когда он возвращался из отпуска. Он и лейтенант с лодки U-Y уютно устроились в купе первого класса и подремывали в полуденной жаре. Стармех расстегнул нижнюю пуговицу своего мундира, чтобы посвободнее развалиться, вытянув ноги. В этот момент открылась дверь. Я вспомнил, как однажды Стармех описывал эту сцену в баре Ройяль: «Я открыл свои глаза и увидел эту фигуру, стоявшую в купе, серая полевая форма, потное лицо, шлем на голове, как ночной горшок, сапоги и шпоры, кавалерийские бриджи (естественно) и пистолет поперек брюха… полная картина вояки, так сказать. Его двое подручных уставились из коридора, как немые быки. «Ваше командировочное предписание, лейтенант», — сказал он, «и будьте любезны приведите форму в порядок. Вы здесь не на борту корабля, вам это известно».

По словам Стармеха, он не только не застегнул вызывающую пуговицу, но наоборот, встал и расстегнул остальные. Затем он сунул свои документы стражу воинской дисциплины и нарочито засунул руки в карманы.

«Это стоило видеть! Его чуть не хватил удар. Он зарычал на меня: «Я доложу о вашем поведении! Я доложу о вашем поведении!»

«А-а», — сказал я, «так вот почему они планируют вас заменить — вот почему они назначили вам практиканта. В штабе флотилии должно быть подумали: лучше убрать этого человека. Фюрер не одобрил бы его поведения и вредного влияния на нижние чины».

Я помню, как челюсть Стармеха отвисла от изумления. Затем он просиял, как расцвеченная рождественская елка. Я явно затронул верную струну.

Вечер понедельника в кают-компании. Я взглянул на часы: 20:00. Я с трудом мог поверить, что это был всего лишь третий день в море. Земля казалось находится от нас на расстоянии многих световых лет.

«Совершенствуетесь в мысленной арифметике?» — спросил меня Командир.

«Не совсем так. Я раздумывал о Томсене».

«А, эта его форма… Я надеюсь, он выбросил её».

ВТОРНИК, ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ В МОРЕ. Похоже, Стармех наконец стал более-менее свободен. Я ухватился за возможность выудить из него некоторую техническую информацию. Мне надо было только сказать: «Это все выглядит ужасно сложным», чтобы он разошелся.

«Сложно? Вы с полным правом можете это повторить — это гораздо более сложно, чем на надводных кораблях. Они функционируют по принципу лохани для стирки белья. У них есть ватерлиния, соответствующая каждому водоизмещению и запас положительной плавучести. Если на них грузят еще какой-то вес, лоханка погружается в воду еще немного, вот и все. Нет причин для беспокойства — в худшем случае, повод для придирок со стороны морской инспекции. В нашем случае избыточный вес означает целую кучу корректирующих действий…» Стармех замолчал и пару раз нервно мигнул. Я опасался, что он может совсем замолчать. Я уставился на его губы, но он заставлял себя ждать.

Я всегда с трудом понимал феномен плавучести — тот факт, то вода может «поддерживать» на своей поверхности предметы. Лодки еще в детстве были для меня источником изумления. Не столько деревянные гребные лодки, а суда со стальным корпусом — стальные оболочки, которые могли плавать на воде! Затем, однажды на Эльбе я увидел железобетонные баржи со стенками такой же толщины, как в бомбоубежищах. Казалось невероятным, что такие огромные куски бетона не только плавали, но и несли на себе груз.

Нотка первосвященника прорезалась в голосе Стармеха. «Основное различие вот в чем: обычное судно получает плавучесть тем, что вытесняет воду своим корпусом, в то время как мы получаем её от воздуха, находящегося в наших танках. Мы держимся на поверхности при помощи водяных крыльев, так сказать — выпусти воздух, и мы потонем».

Он подождал, пока я кивну в знак понимания сути лекции.

«Мы должны следить за своим весом, как женщина средних лет. У нас нет времени валять дурака в критической ситуации. Все должно работать как часы. Вот почему лодка должна быть заранее отдифферентована для подводных условий, как будто в отношении общего веса корпуса, так и в продольном и поперечном направлениях. Иными словами, отдифферентована тогда, когда она еще находится на поверхности. Это означает балансировку регулировкой количества воды в дифферентовочных и компенсационных танках так, что для погружения в экстренном случае нам потребуется только уничтожить плавучесть наших главных балластных танков. Как только лодка погрузилась, она должна иметь нулевую плавучесть».

Он снова сделал паузу. «Вы следите за моей мыслью?»

«Все время».

«На требуемой глубине, следовательно, вес лодки должен быть равен весу воды, которую она вытесняет. Будучи в состоянии неустойчивого равновесия, она с готовностью реагирует на водяные потоки, омывающие поверхности её органов управления — то есть, лодкой можно маневрировать в любом направлении на очень малых скоростях, используя только вертикальные и горизонтальные рули. Она не должна стремиться подниматься или падать сама по себе, но её вес изменяется каждый день — еда и вода потребляются, топливо расходуется, и так далее. Что еще глупо, так это то, что вес воды, которую она вытесняет, тоже может изменяться, потому что плотность морской воды нигде не постоянна. Другими словами, каждый раз ничего, кроме переменных факторов. Список их бесконечен. Если вникнуть до конца, то не осмелишься и кашлянуть».

Стармех сделал короткую передышку. Он выудил из своего рундука бутылку яблочного сока, сковырнул пробку и поднес ко рту.

Его снова понесло прежде, чем он успел вытереть губы. «Большинство из наших проблем происходит от этих вариаций в плотности морской воды. Любое плавание было бы несложным, если бы мы всегда погружались в чистую пресную воду. Нам нужно было бы увеличивать количество воды в наших компенсационных и дифферентовочных танках для согласования с расходом продуктов, горючего и питьевой воды — без проблем. Проблема в том, что поведение морской соленой воды попросту извращенное — иными словами и не опишешь. Можно сказать, что есть морская вода и есть морская вода. Вот почему наша плавучесть изменяется каждый день — час за часом, и это имеет значение».

Он снова сделал паузу для эффектности, искоса глянув на меня для проверки произведенного впечатления.

«На плотность морской воды влияют все виды факторов. Глубина тоже входит в этот список. А также температура, время года, течения, даже произрастание планктона. Незначительное увеличение количества планктона и нам надо продуваться. А потом еще солнце».

«Солнце?» — я выглядел должным образом удивленным.

«Да, солнечный свет вызывает испарение и увеличивает содержание солей возле поверхности, а увеличенное солесодержание означает большую плотность».

«Но разница может быть только незначительной, верно ведь?»

Он нахмурил брови некоторое время поразмышлял. «Изменение в плотности морской воды — скажем, на одну тысячную, или примерно 10 грамм на кубометр, если принять в расчет действительно минимальную величину — означает, что вес лодки также должен быть скомпенсирован на одну тысячную часть. Это логично, не так ли? Достаточно просто. Примем вес лодки 750 тонн. Одна тысячная часть от этой величины будет 750 килограмм, но разница в 750 килограмм означает, что мы прискорбно ошиблись в расчетах содержимого наших компенсационных и дифферентовочных танков. Чтобы держать плавучесть лодки более-менее близкой к нулю, нам нужно регулировать её вес с точностью до 5 килограмм. Я говорю «более или менее», потому что на практике невозможно отдифферентовать лодку с такой точностью, что она будет иметь абсолютное равновесие без помощи винтов и горизонтальных рулей. Переполни танк на пол-литра — да даже на наперсток — и лодка будет погружаться; на наперсток меньше нужного, и она всплывет. Вот почему мы должны ежедневно брать пробы плотности морской воды вокруг нас».

Стармех насладился последними звуками своей лекции с видом самоудовлетворения, как современный Ньютон.

Командир, который должно быть подслушивал нас некоторое время, прошел мимо нас в нос. «Профессор, нельзя ли вашу лекцию в письменном виде?» — спросил он, прежде чем пролезть через люк в переборке.

Этого было достаточно, чтобы сбить Стармеха с его мыслей. В его голосе, когда он заговорил снова, была явная печаль. «Старик не интересуется ничем, кроме абсолютной дифферентовки — ни на литр больше, ни на литр меньше…»

Он жестами выразил усталость, но мне показалось, что он хочет удержаться за тему.

«А, ну ладно», — произнес он в конце концов. «Мы определенно выходим в море с применением многих законов физики».

«И химии».

«Да, и химии», — согласился он. «Однако, когда на лодке происходят реальные химические процессы, они становятся в такой же степени и психологическими. И это значит, что мы на три четверти находимся в проблемном положении».

Он резко поднялся. У меня не было возможности спросить, что он имел в виду.

За обедом Командир выглядел веселым. Никто не знал, что улучшило его настроение. Он даже стал подшучивать, чего я от него раньше не слыхал. Старший помощник появился позже всех.

«Как дела, Номер Первый?» — чопорно осведомился Командир.

«Никаких проблем, Командир».

Командир жестом дружелюбно пригласил его усесться в угловое место. Сбитый с толку такой сердечностью, старший помощник незаметно оглядел всех нас по очереди. Я мог догадаться, что было припасено Командиром: по дороге в кают-компанию я случайно увидел, как Командир незаметно передал записку в руки старшине центрального поста.

Колокол громкого боя прозвучал несколько минут спустя. Старший помощник с трудом выбрался из своего угла, когда штоки приводов заслонок затопления начали вращаться над нами у подволока. Посуда соскользнула со стола.

«Держись!» — прокричал Командир.

Старший помощник зло глянул на него, но это было бессмысленно. Он все равно должен был попасть в центральный пост.

«Шустрый, как горностай!» — произнес Командир ему вслед.

Шум из центрального поста подтверждал, что происходила не простая учебная тревога. Это было больше похоже на учения по устранению повреждений.

Все на столе скользнуло вперед. Раздалось звяканье и треск разбитой посуды. Моя нога скрипела на фрагментах стекла и фарфора.

Угол наклона лодки в нос постоянно увеличивался.

Вопросительный взгляд второго помощника ничего не достиг. Командир вел себя так, будто он не имел никакого отношения к происходившей вокруг сумятице.

Кто-то в центральном посту прокричал: «Течь воды за носовым глубиномером!»

Вместо того, чтобы подскочить на ноги, Командир одарил второго помощника широкой ухмылкой, пока «Личико Малютки» не понял, что тревога была разыграна.

Командир получал садистское наслаждение от проклятий и криков, доносившихся из центрального поста. Он поднялся и стал взбираться вверх к центру столпотворения размеренной походкой горного проводника.

Была слышна общая какофония треска и ударов, затем тяжелый грохот падения чего-то массивного. Подводная лодка U-A старалась встать на голову.

Старший помощник исчез с выпученными глазами.

Мы собрали остатки посуды в носовой угол «дивана». Стол был испачкан едой. Нечестно со стороны Старика выбрать для тревоги время еды, учитывая наши ограниченные запасы посуды. Но с другой стороны, любую традицию имело смысл ломать в интересах чрезвычайной эффективности…

Что касается его, то он прислонился к переборке, выдавая нарочито лицемерные комментарии, как например: «Практика ведет к совершенству», и «Британцы все равно не будут ждать, когда вы закончите обед».

Слава Господу! Мы постепенно вернулись в горизонтальное положение. Командир сжалился над нами и приказал погрузиться на глубину 60 метров. Появился дневальный и молча стал наводить порядок.

Через четверть часа вернулся Стармех, весь потный и с трудом дышавший. Командир с чрезвычайной любезностью налил ему кружку чаю.

«Прошло весьма хорошо, Стармех».

Ответом Стармеха был косой взгляд.

«Спокойно, спокойно», — произнес Командир.

Стармех откинулся назад и стал рассматривать свои руки. Они были выпачканы в масле. Командир с неодобрением уставился на них.

«Однако, Стармех, что подумает наш брезгливый Номер Первый, если вы будете приходить к столу в таком виде?»

Старший помощник побагровел. Стармех засунул руки в карманы брюк и спросил: «Так лучше? Я уже поел».

«Вы зачахнете, если не будете следить за собой. Давайте, господа — ешьте, пейте, веселитесь». Командир стал жевать с набитыми щеками. Затем, все тем же ядовитым тоном: «Скажи-ка мне, Стармех, не собираешься ли ты сделать небольшой ремонт на левой машине? Как раз сейчас прекрасная возможность. Может быть, ты захочешь произвести обслуживание и правого дизеля, пока суть да дело — мы будем на глубине достаточно долго. И все для твоего ублажения…»

Стармех ухмыльнулся всем за столом и потер свои руки. «Хорошо снова быть в море, не так ли? Вся эта пьянка в базе… Если это длится долго, от этого начинает тошнить».

Настроение Командира с момента нашего выхода в море варьировалось между возбуждением и тихим удовлетворением. Он даже вернулся из отпуска раньше времени. Лодку вполне могли привести в порядок и без него, но нет — он настоял на том, чтобы присутствовать.

Для команды пожертвование их командиром целой неделей отпуска могло означать только то, что его жизнь дома не была усыпана розами.

Казалось, что никто не знал ничего о личной жизни Старика. Мое единственное впечатление о ней основывалось на нескольких недовольных воспоминаниях и циничных замечаний. Иногда он перебирал пачку писем, которые все были написаны зелеными чернилами крупным, волевым почерком. Их автором была вдова летчика, чей отец был большой шишкой в Министерстве Юстиции. Командир случайно упоминал о пианино со свечами — красными свечами — и её «роскошных вечерних платьях». Иногда он также с раздражением проговаривался об отдельных фактах своего последнего отпуска. От него ждали, что он будет носить свой Рыцарский Крест «все проклятое время» и служить сопровождающим в походах за покупками. «Вот сюда, они здесь добавляют на весы немного больше мяса». Каждый вечер тоже что-то случалось. Одно за другим — достаточно, чтобы свести тебя с ума. И еще они хотели, чтобы я читал лекции школьникам. «Не рассчитывайте на меня», сказал я им».

Другая исповедь: «Все, что мы хотим делать в отпуске, это сменить одежду, отмокать часами в бане и чтобы все шло, как оно есть. Никаких газет, никакого радио, просто выключить и растянуться. Но нет! Вот он, аккуратно выглаженный и разложенный на кровати: лучший из лучших в комплекте с ремнем для кортика. Белая рубашка, черный шелковый галстук, черные фильдекосовые носки, аксельбанты и сверху всего этого все ваши медали, тщательно вычищенные старой зубной щеткой и свисающие со своих очаровательных чистых ленточек. Иисус плачет!»

Работа в машинном отделении окончилась час спустя. Голос Командира, отдававший металлом в динамиках громкой связи, прозвучал по всем отсекам: «По местам стоять к всплытию!»

Вахта на мостике собралась под нижним люком.

«Всплытие!»

Вахта пошла на мостик. Качка толкала нас вперед, и волны с шипением били в корпус лодки. Когда танки были полностью продуты, Командир приказал: «Разойтись с постов погружения».

В боевую рубку взобрался машинист. Он зажег сигарету, присел на корточках как араб слева от рулевого и погрузился в блаженство момента. Даже прежде, чем он докурил, следующий в очереди на перекур уже взывал к его совести.

Полдень. Лодка была на поверхности в течение двух часов, «обе машины средний вперед», но без нагрузки генераторов, потому что аккумуляторы были полностью заряжены. При этом мы делали 14 или 15 узлов — не больше, чем энергичный велосипедист.

ТРЕВОГА! Звонок колокола громкого боя казалось, парализовал мои сердце и легкие.

Из гальюна выскочил матрос с наполовину спущенными штанами.

Двигатели остановили и лодка наклонилась носом вперед. Казалось, прошла вечность, прежде чем Стармех выровнял её. Только тогда я понял, что тревога была настоящей.

Мы оставались на глубине не более пятнадцати минут. Затем волны возобновили свое шипение вдоль наших стальных бортов.

Стармех вздохнул. «Мне кажется, для одного дня уже достаточно».

«Фу», — произнес Командир.

Сзади в старшинской кают-компании Цайтлер простонал. «Наш Старик и британцы образуют великолепную команду. Ни одного момента скуки».