Подводная лодка (The Boat)

Первая атака (First Attack)

Радист передал из радиорубки сообщение. Его обычным выражением лица была довольная ухмылка. И на этот раз оно не изменилось.

Весь исполненный важности, старший помощник установил шифровальную машинку на столе кают-компании и аккуратно положил рядом листок, полученный от радиста. Он наклонил свою голову в одну сторону, затем в другую, как курица, рассматривающая зернышко, проверил установки на машинке и наконец начал долбить клавиши.

Стармех принял вид неописуемо скучающего. Второй помощник, который сменился с вахты, даже не удосужился поднять глаза. Я тоже изобразил безразличие.

С признаком спешки, которая изобличала его явное презрение ко всей процедуре, Командир оторвал полоску бумаги от машинки почти еще до того, как старший помощник дешифровал последнюю группу цифр. Он прочел её, втягивая щеки, затем поднялся без единого слова и прошел в центральный пост. Я наблюдал за ним через проем двери в переборке, как он аккуратно подправил лампу над столом для карт.

Мы обменялись со Стармехом многозначительными взглядами.

«On ne sait jamais»[18] — произнес он.

Я обуздывал свое нетерпение целых две минуты, прежде чем позволил себе проскользнуть в центральный пост. С мостика был вызван мичман.

Плечи Командира нависали над картой. Он держал во одной руке радиограмму, а в другой циркуль-измеритель. Карта полностью завладела его вниманием.

«Могло быть и хуже», — пробормотал он наконец. Он подтолкнул радиограмму ко мне. Я прочел: «Командующему от U-R. Обнаружен конвой в 08:10, квадрат BM, следует на север, задержались при уклонении от самолета. Неприятель сию вне видимости».

Командир указал циркулем на квадрат BM. Это было не так далеко от нашей нынешней позиции.

«В грубом приближении, мы могли бы попасть туда в течение суток, если пришпорить машины».

Все зависело теперь от того, сможет ли U-R снова установить контакт с конвоем, потому что только тогда штаб операций послал бы нас преследовать конвой.

«Ну хорошо, поддерживайте прежние курс и скорость».

Следующие несколько часов были посвящены предположениям. «Похоже на то, что они направляются к Америке», — услышал я слова Крихбаума. «С другой стороны, это может быть и конвой в сторону Гибралтара — трудно пока сказать».

«На подлодке U-R командиром Бертольд», — сказал Командир. «Один из лучших — знает свое дело. Бертольда так просто не стряхнешь с хвоста… Они должны были выйти через неделю после нас. Проблемы с перископом».

Он жестом предложил мне присоединиться к нему на хранилище для карт. Предвкушение и возбуждение подняли его дух. «Чертовы аэропланы», — сказал он. «Ко всему прочему, их эсминцы работали в последнее время группами, и да поможет Бог тому, кто попадется им… В прежние времена в этих местах практически невозможно было увидеть самолет. Были такие времена. Нужно было только лишь смотреть за морем — более того, ты вполне достоверно знал, чего можно ожидать».

Матрос центрального поста, который был занят за своей маленькой конторкой внесением параметров в журнал погружений, приостановился, чтобы послушать.

«Теперь же они делают буквально все, чтобы удерживать нас на расстоянии вытянутой руки. Они уже давно прекратили использование своих эсминцев для непосредственной защиты конвоев. Последняя технология — посылать их носиться вокруг на полном ходу и на приличной дистанции от своих драгоценных грузов, чтобы отгонять нас или удерживать на глубине. Что же до их выдвинутой группы поддержки, то она идет далеко впереди конвоя… Я вам говорю, наступили суровые времена. Они даже переделали некоторые из своих больших транспортов во вспомогательные авианосцы. Небольшие авианосцы и эсминцы составляют прекрасную комбинацию, когда они координируют свою тактику. Самолет обнаруживает нас и сообщает эсминцам, и эсминцы громят нас до тех пор, пока конвой не уходит далеко вперед, так что у нас не остается ни малейшего шанса обнаружить его снова. Все, что мы делаем — это набиваем брюхо и сжигаем топливо».

Я редко видел Старика настолько расслабившимся или разговорчивым. «С самого начала нам всем нужно было выходить в море», — сказал он, «прежде чем британцы проснулись и организовали отпор. У нас в начале было только пятьдесят семь подлодок, и только тридцать пять из них годились для Атлантики. Естественно, этого было недостаточно, чтобы блокировать морские пути снабжения — не говоря уж о мертвой хватке за горло, которой всегда похваляются наши начальники. Затем этот спор о том, что предпочесть — подводные лодки или надводные корабли. Наши предшественники в Имперском военно-морском флоте не страдали от таких колебаний. Они настаивали на огромных жирных кораблях, независимо от того, была ли от них польза или нет. Компания консерваторов, вот что мы такое».

Позже, когда я прохаживался в центральном посту, мы получили еще радиоперехват. «Командующему от U-R. 09:20 погрузились для уклонения от самолета. Снова заметили вражеский конвой в квадрате BK. Точный курс следования конвоя не определен».

«Я же говорил вам, что из лап Бертольда им так просто не уйти! Как насчет этого, Мичман? Похоже, что они следуют параллельными курсами, не так ли?»

В этот раз Командир был занят за столом для карт не более двух минут. Он выпрямился резким движением. «Курс 270. Обе машины полный вперед».

Приказы были продублированы. Прозвенел машинный телеграф. Сильнейшая вибрация прошла через лодку и ритмичная пульсация двигателей переросла в сильный рев, который подавил все остальные шумы. Старик послал всех к чертям и, не дожидаясь приказа из штаба, отправился за добычей.

Грохот двигателей поднимался в частоте, затем снижался до приглушенного рева, как будто бы его придушивали. Приглушенная нота говорила о том, что наш нос зарывался в большой волне, а высокий поющий звук — что мы скатываемся во впадину между волнами.

Повсюду команда была за работой, проверяя линии и трубы, которые они так часто проверяли прежде. Они делали это без распоряжения и ненавязчиво, как бы неофициально.

«Прошу добро подняться на мостик?» — спросил я разрешения.

«Разрешаю!»

Первое, что я увидел, была наша кильватерная струя, плотный белый след бурлящей воды, которая простиралась почти до пределов видимости, где она разбивалась на отдельные пряди и исчезала в море цвета бутылочного стекла. По обеим сторонам белого следа были бледно-зеленые окантовки цвета венецианского стекла, освещенного сзади солнечным светом. Голубоватый выхлоп дизелей клубился над решетками настила.

Я повернулся вперед. Тотчас же в лицо мне хлестнули брызги. Мне следовало помнить о том, что двигатели толкали нас навстречу волне на полной мощности.

Вода капала с моего носа.

«Поздравляю», — сказал второй помощник.

Прищурив глаза, я уставился на нос лодки из-за отбойного козырька мостика. Мы двигались с такой скоростью, что нос вздымал занавеси брызг в воздух и посылал широкие ленты шипящей пены вдоль бортов подлодки.

Командир засунул руки глубоко в карманы своих кожаных штанов. Некогда белая и причудливо сплюснутая фуражка с потускневшей тесьмой была сейчас плотно натянута на его голову. Он прищуривал глаза, осматривая море и небо. «Смотреть в оба, парни», — заклинал он впередсмотрящих, «мы уже не можем позволить, чтобы нас обскакали».

Наступило и прошло время обеда, но только после полудня он покинул мостик, чтобы изучить развитие событий по карте. Я последовал за ним сквозь люк.

Внизу мичман все еще усердно трудился над своими расчетами.

«Хм», — сказал Командир Крихбауму, «красиво вырисовывается, что ты на это скажешь?»

Новый карандашный крестик отмечал на карте последнюю доложенную позицию врага. Мы теперь могли просчитать его скорость и курс со своей собственной карты. Еще один карандашный крест: пересечение его предполагаемого курса с нашим. Наши мысли снова и снова возвращались к нему, с неотвратимостью стрелки компаса, указывающей на север.

Проходил час за часом. Топливо утекало по трубам.

Второй помощник протиснулся сквозь переборку, держа в руке еще радиограмму.

Командир взял её с нескрываемым нетерпением. Он даже соблаговолил прочесть её вслух.

«Командующий лодке U-A. Перехватить конвой, обнаруженный U-R, на максимальной скорости». Он сделал паузу. «Вахтенный офицер: держать курс 340 и ждать дальнейших указаний». Голос рулевого в боевой рубке эхом продублировал его слова.

«Это сработало — это действительно сработало».

Командир указал на нашу новую позицию и на позицию врага. «Мы должны перехватить его завтра утром, около 06:00».

Вопросительные лица появились в проеме переборки. К их изумлению, они увидели как наш командир неуклюже приплясывает в центральном посту, как цирковой медведь. Он подхватил микрофон громкой связи и объявил по всем отсекам:

«Вы меня слышите? Мы сейчас действуем против конвоя, обнаруженного лодкой U-R. Мы ожидаем перехват в любое время, начиная с 06:00». Громкоговорители крякнули в заключение. «Это все».

Через полуоткрытую дверь в носовой отсек приплыло хриплое пение:

Командир запрокинул голову и облокотился на маховик аварийного привода передних рулей глубины, просунув локти между спицами. Он вытащил одну руку, вынул изо рта трубку и изобразил широкий жест. «Фантастическое изобретение, такая вот подводная лодка. Некоторые не одобряют механизмы. Утверждают, что они притупляют разум человека, убивают его инициативу и так далее…»

Он погрузился в размышления. Прошла не одна минута, прежде чем он вернулся к разговору. «По мне же, подводным лодкам достается немало. Это не значит, что я их фанатик — Боже упаси».

Он глубоко вздохнул и пару раз иронично фыркнул сам над собой, прежде чем продолжил. Кулак с трубкой оставался тем временем поднятым вверх. Прежде чем опустить его, он сдвинул фуражку на затылок. Из-под козырька выбились волнистые русые волосы, придавая ему слегка ухарский вид. «Мне нравятся дизели, когда они ровно работают, хотя есть люди, которые не выносят их звука». Он наклонил голову, как бы изумляясь их антипатии. «Другие не выносят запаха дизельного топлива. Моя подружка не выносит запаха кожи — это весьма забавно».

Он неожиданно сжал губы, как мальчишка, пойманный за рассказами о школе.

Я не мог придумать, что бы такое сказать в ответ, так что мы оба уставились в плиты настила. Затем появился Стармех и спросил, нельзя ли остановить левый двигатель на пятнадцать минут. Причина: перегреваются подшипники коленчатого вала.

Командир резко сморщился, как будто бы укусил лимон. «Хорошо, Стармех. Если действительно нет другого выхода».

Стармех поспешил в корму. Несколько мгновения спустя грохот машин уменьшился. Командир пожевал свою нижнюю губу. Его лицо прояснилось только когда ему вручили новую радиограмму. «Командующему от U-R. Неприятель последний раз обнаружен в квадрате BA».

В центральном посту собралась вторая вахта. Предохранительные пояса больше не были нужны. Когда минутная стрелка часов приблизилась к двенадцати, четыре человека поднялись наверх. Рулевой сделал свой доклад при смене вахты:

«Курс 340, правая машина полный вперед, левая машина остановлена».

Сменившаяся вахта спустилась вниз. Лица людей были цвета вареного рака. Мичман, который спустился по трапу последним, скомандовал смирно. «Докладываю о смене с вахты. На северо-западе легкое образование облаков. Ветер заходит с норд-веста на вест. Из-за скорости иногда захлестывает».

Как будто бы в подтверждение его слов через открытый люк нас обдало каскадом воды.

«Благодарю». Командир кивнул. Четверо отсалютовали, затем отряхнулись, как собаки. Их непромокаемая одежда забрызгала палубу. Один из них осмелился негромко задать вопрос:

«Далеко ли еще идти?»

«Еще весьма далеко», — ответил один из матросов центрального поста.

Прошел дневальный. Казалось, он весь важничает, судя по тому, как он прокладывал свой путь, подобно винному официанту. Оставалось только удивляться, что он не накинул на руку салфетку.

За дневальным проследовал кок, направляясь в носовой отсек, неся на лице усердную улыбку трактирщика, который рад своим гостям и старается им угодить как можно лучше.

«Компания школьников», — проворчал Командир, не догадываясь о своей главной роли в этой шараде. Он сидел в своем углу, радостно улыбаясь всем, как довольный отец семейства.

С нас как будто бы свалились кандалы, и мы все могли снова свободно дышать. Больше не будет патрулирования в одном и том же районе моря: наконец четкий приказ вел нас на полном ходу к неприятелю. Единственный, кто не разделял общего восторга от рева машин и шипения волн, был Стармех. «Запасы топлива на таком ходу летят ко всем чертям», — ворчал он, но даже в его голосе был оттенок удовлетворения, когда он докладывал о вводе в работу левого двигателя.

Командир кивнул. «Прекрасно, Стармех — мне слышно, как они работают. А теперь отдохни. Позже тебе придется изрядно потрудиться».

Входя в носовой отсек, я сразу почувствовал преобладающее настроение эйфории, как только открыл дверь в переборке. За мной прошел кок с большим бидоном фруктового сока и тут же попал в осаду толпы жаждущих матросов.

Маленький Бенджамин проглотил содержимое своей кружки и счастливо вздохнул. «Будем надеяться, что наконец-то мы попали в дело».

«А я вовсе не спешу», — холодно произнес Швалле.

«Что до меня, то мне до чертиков надоело нюхать весь этот ваш пердёж».

«О, мой герой!» — послышался насмешливый голос из полумрака возле носовых торпедных аппаратов.

«Не обращай внимания, парень. Не давай им опустить себя — у тебя верная мысль».

«Господи», — произнес все тот же анонимный голос, «тебя опять понесло».

Какое-то время ничего не было слышно, кроме шипения и шлепков волн и, в интервале между ними, сонное бормотание музыки по радио. Разговор неожиданно вернулся к конвою.

«Если Старик собирается что-то сделать», — искренне произнес торпедист, «то ему лучше сделать это сегодня вечером».

«С чего бы это?» — спросил Викарий.

«Потому что завтра воскресенье, ты, дикарь», — проворчал ему на ухо Бенджамин. «Ты знаешь, что говорится в Библии: соблюдай Субботу и не трахай сестру свою».

Мне показалось, что я окружен актерами. Наша компания любителей с подводной лодки давала представление на тему невозмутимости и героизма, но только актеры произносили свои слова, чтобы изгнать из себя страх.

Море за ночь стало более бурным. Я несомненно чувствовал это сквозь сон.

Я поднялся на мостик незадолго до 5 часов утра. Была вахта второго помощника. Командир тоже был на мостике. Первый свет. Наша U-A пробивалась сквозь темные волны. С их вершин срывались брызги, подобные дыму, и наполняли впадины между волнами. Все были настороже. Если конвой ночью изменил курс, мы могли пересечь его в любой момент.

Молочный диск солнца появился по корме, но небо впереди все еще было перекрыто черными стенами облаков. Очень медленно они отделились от горизонта, подобно ненужному более заднику сцены, который намотали на валик. Слабый свет остался.

«Чертова погодка», — проворчал второй помощник.

В течение нескольких минут еще одна гряда облаков поползла в нашу сторону, совсем низко над морем. Оно было одето в мрачную завесу. Прямо впереди завеса стала расползаться на краях. Расползающиеся края были столь же черными, как и само облако. Они висели так низко, что касались воды и стирали линию горизонта.

Еще одно облако начало извергать свой груз дождя, в этот раз точно слева по борту. Спустя некоторое время стелющиеся обрывки обоих облаков смешались.

Отдельные капли уже начали падать на наши зюйдвестки и непромокаемые куртки-штормовки с настойчивым стуком птичьих клювов. Стена дождя разрослась еще больше. Горизонт все больше и больше заволакивался мраком. Казалось, что подлодка попалась в темные сети. Она закрылась сзади нас, скрывая последние следы горизонта.

Мы напряженно просматривали стены серого тумана в поисках следов врага. Любая из них могла скрывать эсминец, любое из облаков, бегущих над головами, могло неожиданно открыть низко летящий самолет.

Брызги неслись над обносом мостика. Я слизал соль со своих губ. Моя зюйдвестка была моей крышей. Дождь неистово стучал по ней. Я мог чувствовать резкие удары капель по своему черепу. Поля зюйдвестки немного отодвигали водопад от моих глаз, но это было мелочью по сравнению с потоками, которые неслись по складкам наших блестящих штормовок. Мы стояли на мостике с неподвижностью скал среди неистовства облаков.

На волнах появились пузыри и складки. Их пенящиеся верхушки исчезли и их бока были столь же тусклыми, как глина. Я мог ясно видеть, как они приглаживались дождем, сланцево-серые, за исключением лишь того места, где наш нос рассекал их в грязную пену. Ни единого признака солнца. Все небо было окутано во все тот же унылый оттенок серого цвета.

Было уже 07:00, час спустя нашего расчетного срока перехвата.

Я услышал, как Дориан ругается про себя. «Проклятая погода! Она же просто все испортит». Второй помощник обернулся к нему. «Не трать дыхание и смотри в оба!»

Несмотря на полотенце, обмотанное вокруг моей шеи как шарф, вода проникла до моего пупка.

Старшина центрального поста выжидающе посмотрел на меня, когда я спустился вниз. Я смог лишь вздохнуть и пожать плечами. Затем я полностью переоделся и отнес мокрые вещи в моторное отделение.

«Ветер норд-вест 5, море — зыбь 4–5, небо покрыто облаками, видимость плохая» — гласила запись в вахтенном журнале. U-A стала качаться с увеличивающейся амплитудой.

Последний доклад от лодки, имевшей контакт с конвоем, был три часа назад: «Неприятель держит курс 110, строй судов открытый. Примерно 30 судов в 4 колоннах». И с тех пор никаких новостей. Двигатели все еще работали на полном ходу. Я слышал, как море посылает салют за салютом, разбиваясь о боевую рубку.

Вахта сменилась в 08:00.

Айзенберг, старшина центрального поста, перехватил Дориана и спросил, как там дела наверху.

«Дождь прекратил идти — теперь всего лишь моросит».

«Да ладно, приятель, ответь нам прямо. Как у нас дела?»

«Мчимся в никуда. Не видно ни черта».

Арио пробормотал что-то на ухо Турбо. Я уловил нечто вроде «сорок дней и сорок чертовых ночей…»

Неожиданно Командиром овладела ярость. «Проклятая погода! Всегда одно и то же, как раз когда нам это не нужно. В этой похлебке мы можем не увидеть их и в паре миль». Затем, более спокойным тоном: «Если бы только Бертольд еще раз дал о себе знать». Но, как бы страстно мы ни ждали, больше не пришло никаких радиограмм.

Мы шли без новой информации от лодки, вступившей в контакт с конвоем, хотя наши расчеты были достаточно ненадежными. Бертольд вряд ли имел точное определение своего места в последние сорок восемь часов. В его районе небо наверняка было также затянуто облачностью, как и в нашем, так что его доложенная позиция была лишь предполагаемой. Как бы аккуратно его штурман ни определял место, он мог лишь догадываться о влиянии ветра и моря.

Штаб в Керневеле продолжал молчать. Быть может, Бертольд был вынужден погрузиться? Или на него напал эсминец?

От остальных подлодок, посланных атаковать конвой, нельзя было ожидать никаких докладов о его обнаружении, потому что все они были гораздо дальше, чем мы. То, что от них ничего не было слышно, было вполне понятным, но лодка, вступившая в контакт — это было другое дело.

Командир покачал головой. «Должно быть, у Бертольда те же проблемы, что и у нас».

Двигатели продолжали отбивать пульсирующий ритм. Стармеху практически нечего было делать. «Наших коллег наверняка сильно трясет на дороге», — вымолвил он.

Лишь спустя какое-то время до меня дошло, что его симпатия была направлена на команды вражеских кораблей. «Мне особенно жалко людей с эсминцев, набитых в их консервные банки».

Почувствовав мой удивленный взгляд, он сказал: «Ну, жалея их, им ничем не поможешь. Наши эсминцы никогда не выходят в море, если там задует ветерок».

Центральный пост трещал по швам, потому что в нем были все, у кого для этого нашелся хоть малейший повод. Кроме Командира, мичмана, старшины центрального поста и его двух матросов, я заметил старшего помощника, второго механика и старшину Дориана.

«Мы могли бы уже и отказаться от погони», — произнес Дориан, но настолько тихо, что только я расслышал его. Остальных, казалось, поразила немота.

Командир поднял голову. «Хорошо — приготовиться к погружению».

Я знал, что он имел в виду: гидрофоны. Шум от неприятельских винтов и машин доносился бы под водой дальше, чем наши глаза могли разглядеть сквозь сумрак.

Прозвучала обычная последовательность команд.

Я смотрел на глубиномер. Стрелка начала вращаться. В течение нескольких секунд волны поглотили корпус лодки.

Командир приказал держать глубину 30 метров и присел на корточки возле выгородки гидрофонов. Освещенное снизу лицо оператора гидрофонов выглядело абсолютно бесстрастным. Его глаза ничего не выражали. С наушниками на голове он прочесывал все множество подводных звуков в поисках следов врага.

«Есть что-нибудь?» — спрашивал Командир снова и снова. Через некоторое время, напряженный и нетерпеливый, он спросил: «Вообще ничего?»

Он послушал сам минуту или две, затем передал наушники мне. Я не услышал ничего, кроме занудного шума, как бывает, когда прижмешь к уху раковину.

Прошел час, а мы все еще оставались на глубине. Все еще ничего не было слышно. «Это как в лотерее», — пробормотал Стармех. Он нервно провел рукой по волосам.

Командир как раз собирался встать и отдать приказ на всплытие, когда он увидел выражение лица оператора. Его глаза были закрыты, а рот был сжат, как бы в гримасе боли. Он очень медленно повернул маховичок своего прибора по часовой стрелке, затем в обратную сторону. Амплитуда сузилась до пары сантиметров: наконец-то он что-то выловил. С усилием подавляя возбуждение в своем голосе, он доложил: «Шумы винтов на пеленге ноль-шесть-ноль, командир — очень слабые».

Командир резко поднялся. Он взял у оператора один из наушников и стал напряженно вслушиваться.

Неожиданно оператор гидрофона почти незаметно вздрогнул. Командир укусил губу.

«Глубинные бомбы. Они к кому-то приклеились. Пеленг?»

«Ноль-семь-ноль — уходит в корму. Все еще очень слабый», — ответил оператор.

Командир протиснулся через переборку в центральный пост. Он резко приказал: «Держать курс ноль-пять-ноль. Приготовиться к всплытию». Затем, обращаясь к мичману: «Занесите это в журнал, Крихбаум: «Несмотря на погоду, решил приблизиться к конвою в надводном положении».

Погода ухудшилась еще более. Подводная лодка тяжело раскачивалась. Вода порой захлестывала через открытый люк в боевую рубку, но его нужно было держать открытым, потому что в любой момент на нас мог напасть противник.

Винты бешено вращались, двигатели отдавали всю мощность, какую могли. Командир не сдвинулся с мостика. Стоя неподвижно, он медленно поворачивал свою голову туда-сюда, просматривая море из-под опущенного козырька своей блестящей мокрой зюйдвестки.

Через четверть часа я спустился вниз, чтобы изучить развитие событий по карте. Крихбаум как обычно усердно трудился над ней. Не подняв головы, он сказал: «Вот здесь мы, а здесь предполагаемая позиция конвоя. Конечно, они могли сменить курс за это время».

Мне стало стыдно чувствовать себя бесцельно слоняющимся бездельником. Моя рука была уже на трапе, когда я изменил свои намерения. Я должно быть выглядел взволнованным, мотаясь вверх и вниз каждые две минуты.

Я удалился в кают-компанию и стал играть книжкой, пока не появился дневальный, чтобы накрыть стол к обеду. Командир не появился.

Мы с усилием заставили себя усесться за стол — Стармех, младший механик и я — когда из центрального поста донесся крик. Стармех наклонил голову, прислушиваясь. Это был доклад с мостика.

«Мачта слева по носу!»

Я уже был на полпути в центральный пост, прежде чем понял, что произошло. Я мигом взобрался по трапу впереди Стармеха, забыв схватить с крючка штормовку. В течение нескольких секунд дождь и брызги насквозь промочили мой свитер.

Я услышал голос Командира. «Руль право на борт! Держать курс ноль-восемь-ноль».

Впередсмотрящий без просьбы подал мне бинокль. Я проследил направление взгляда Командира. Сильная пелена дождя заполнила линзы бинокля, мрачная и монотонная. Я задержал дыхание и вынудил себя оставаться спокойным, просмотрел левый край ливня, затем медленно перевел бинокль слева направо. Тончайшая линия появилась в поле моего зрения и исчезла. Оптический обман? Быть может, это мне только показалось? Я сделал глубокий вдох, согнул колени и уравновесил бинокль на кончиках пальцев. Подводная лодка качалась подо мной. Мне не сразу удалось правильно взять нужный пеленг и пришлось снова ориентироваться на взгляд Командира. Вот это появилось снова!

Оно дрожало и танцевало в окулярах бинокля. Мачта, никаких сомнений на этот счет, но мачта без сопровождающего её столба дыма. Всего лишь единственный видимый волосок, мачта? Я напряг глаза, как только мог, но ничего не увидел, кроме этой свиной щетинки, которая, казалось, взбирается над линией горизонта, пока я наблюдаю.

За каждым торговым судном тащился столб дыма, который выдавал его присутствие задолго до того, как его мачты показывались над горизонтом. Следовательно, это не было торговым судном.

Я выругался вполголоса. Проклятая штука исчезла — нет, вот она появилась снова. Её теперь можно было видеть невооруженным глазом. Я опустил бинокль и посмотрел. Да, безусловно видно — вот оно.

Командир кусал свою нижнюю губу. Он снова поднял бинокль. «Проклятый эсминец!» Слова вырвались с его губ сердитым шипением.

Прошла минута. Мои глаза были прокованы к свиной щетинке, и я чувствовал, как мое горло пульсирует с нарастанием возбуждения.

Все сомнения исчезли. Мачта с каждой минутой увеличивалась в высоту, так что эсминец должен был направляться в нашу сторону. Уклониться от него на поверхности с нашими машинами не было никакой возможности.

«Должно быть, они нас обнаружили — черт бы их побрал!» Командир почти не повысил голоса, объявляя боевую тревогу.

Одним прыжком я достиг крышки верхнего люка. Мои ботинки встретились с плитами настила с металлическим стуком. Командир отдал приказ открыть все главные клапаны продувания даже еще до того, как он полностью задраил верхний люк.

«Перископная глубина», — распорядился он вниз в центральный пост. Стармех выровнял дифферент. Стрелка глубиномера остановилась, затем медленно поползла назад по шкале. Дуфте стоял рядом со мной в мокрой штормовке и тяжело дышал. Цайтлер и Бокштигель, два рулевых на горизонтальных рулях, сидели за своими кнопочными пультами управления, сосредоточенно наблюдая уровни воды в трубках Папенберга. Старший помощник наклонил голову и слил воду с полей своей зюйдвестки.

Никто не разговаривал. Единственным слышным звуком было мягкое электрическое гудение, которое казалось, доносится из-за дверей с шумоизоляцией.

В конце концов, молчание было нарушено голосом Командира. «Глубина?»

«Двадцать метров», — доложил Стармех.

«Перископная глубина».

Вода в трубках Папенберга медленно упала. Подводная лодка поднималась до тех пор, пока на поверхности не оказался перископ.

Мы еще не выровняли лодку, поэтому Стармех стал перекачивать воду из носового дифферентовочного танка в кормовой. U-A постепенно вернулась к горизонтальному положению, но не успокоилась. Волны пихали её во всех направлениях, поднимая, таща, толкая. Наблюдение через перископ будет непростым делом.

Я прислушивался к голосу Командира, когда оператор гидрофона доложил о шуме винтов справа по борту.

Я передал доклад в боевую рубку.

«Очень хорошо», — ответил Командир. Затем, тем же сухим тоном: «По местам стоять».

Оператор гидрофона наклонился в проход из своего закутка. Его невидящие глаза были широко открыты, лицо напоминало маску. Кроме Командира, он был единственным человеком на борту, чувства которого простирались в мир за пределами нашего стального корпуса: Командир мог видеть врага, оператор гидрофона мог его слышать. Мы все, остальные, были слепыми и глухими. «Шумы винтов увеличиваются», — доложил он. «Медленно смещаются в корму».

Донесся приглушенный голос Командира: «Заполнить водой торпедные аппараты с 1-го по 4-й».

Я так и думал. Старик планировал напасть на эсминец — у него были свои виды на красный вымпел на мачте при возвращении в базу. Для завершения своей коллекции ему нужен был эсминец. Я знал об этом сразу же, как услышал его приказ держаться на перископной глубине.

Еще один приказ из боевой рубки: «От Командира в центральный пост — Стармех, аккуратнее держите глубину, пожалуйста».

Непростой приказ, при таком море. Мускулы на худощавом лице Стармеха спазматически напрягались и расслаблялись, как будто бы он жевал резинку. Горе ему, если лодка поднимется слишком быстро, если она прорвет поверхность воды и выдаст нас врагу…

Командир сидел верхом в своем седле в тесном пространстве между стволом перископа и обшивкой боевой рубки, голова притиснута к резиновым окулярам, раздвинутые ляжки обнимают массивный ствол. Его ноги опирались на педали, которые позволяли ему быстро и беззвучно вращать ствол перископа на 360 градусов вместе с седлом и всем прочим. Его правая рука сжимала на выступавший из ствола перископа рычаг.

Прожужжал приводной мотор перископа. Он слегка выдвинул голову перископа, так, чтобы держать её как можно ближе к поверхности.

Стармех неподвижно стоял за двумя впередсмотрящими, управлявшими горизонтальными рулями. Его глаза тоже были прикованы к трубкам Папенберга. Столбики воды медленно поднимались и опадали, каждый подъем и опускание уровня воды соответствовали высоте волны на поверхности.

Приглушенное бормотание. Звук двигателя перископа звучит так, будто он проходит через тонкий фильтр. Он возникает, прекращается, начинается снова. Командир выдвигает перископ каждый раз на несколько секунд, затем снова убирает под воду. Эсминец должен быть сейчас совсем рядом.

«Заполнить водой торпедный аппарат No.5», — послышался шепот сверху.

Приказ был тихо передан в кормовой торпедный отсек. Мы были в бою.

Я уселся на порог двери в переборке. Доклад шепотом с кормы: «Торпедный аппарат No.5 готов, крышка аппарата закрыта».

Все торпедные аппараты были теперь заполнены. Все, что оставалось сделать — это открыть крышки и послать наших рыбок в путь при помощи сжатого воздуха.

Неожиданно я осознал, что до сих пор у меня во рту кусок хлеба — мягкий хлеб с кусочками салями. Его вкус был кисловатым.

Старик, должно быть, сошел с ума — атаковать эсминец в таком море. С другой стороны, такое море имело и свои хорошие стороны. Полоску пены, которая могла выдать наш перископ, будет трудно различить в пене волн.

Если мы выпустим торпеды, то Стармех должен будет сразу же принять на борт балласт для компенсации веса торпед, в противном случае лодка выскочит на поверхность. Торпеда весит 1500 килограмм, так что это означает примерно 1500 литров на торпеду. Если умножить на четыре или пять, получится уже много воды.

От Командира ни слова.

Попасть в эсминец с его малой осадкой и высокой маневренностью было исключительно трудно. Но если попадешь хоть раз — он исчезает как пух одуванчика. Взрыв, гейзер воды и кусков стали, и конец — ничего не остается.

Сверху донесся размеренный голос Командира. «Открыть носовые крышки аппаратов 1 и 2. Скорость противника пятнадцать. Носовой угол ноль, четыре-ноль левый. Дистанция одна тысяча».

Второй помощник установил данные на калькуляторе. Носовой отсек доложил об открытии крышек аппаратов. Старший помощник тихо, но отчетливо доложил командиру: «Аппараты 1 и 2 готовы к бою».

Держа руку на спусковом рычаге, Командир ждал, когда неприятель пересечет линию в окуляре перископа.

Мне страстно хотелось посмотреть в перископ и увидеть всю картину.

Безмолвие окрылило мое воображение. Ужасные картины представлялись мне: британский эсминец направляется на нас на расстоянии прямой наводки. Нос корабля с пенящейся носовой волной нависает над нами, как хищная птица, и почти уже таранит нас. Расширенные в ужасе глаза, рвущийся металл, рваный куски стали, каскады зеленой воды, вливающейся в наш разорванный корпус.

Голос Командира прозвучал резко, как удар хлыста. «Затопить цистерну быстрого погружения. Глубина шестьдесят метров. Закрыть все носовые крышки».

Стармех, всего лишь через долю секунды: «Горизонтальные рули на полное погружение, полный вперед обе машины. Вся команда в нос!»

Шум голосов. Я полетел в сторону, мои ботинки скользили по плитам настила. Первый человек нырнул через кормовую переборку, споткнулся, выпрямился и пригнувшись побежал вперед мимо радиорубки в нос.

Я уловил несколько вопросительных взглядов с широко открытыми глазами, когда еще несколько человек пробежали мимо меня, скользя и спотыкаясь. Две бутылки фруктового сока прокатились по проходу из кают-компании старшин и вдребезги разбились о переборку центрального поста.

Все горизонтальные рули все еще были в положении полного погружения. Подлодка уже была резко наклонена носом вперед, но команда все еще бежала вперед. Они проскальзывали через наклоненный центральный пост как лыжники. Один из них с шипением выругался, когда упал головой вперед.

Теперь в корме оставалась только вахта машинного отделения. Я потерял равновесие, но успел вовремя схватиться за ствол поискового перископа. Сосиски, свисавшие с подволока, казалось, висят параллельно с ним. Я услышал голос Командира поверх скольжения и грохота ботинок. «Теперь в любой момент». Это звучало совсем несерьезно, как мимолетное замечание.

Он медленно спустился по трапу с преувеличенной неторопливостью человека, демонстрирующего упражнение, взобрался по наклонной плоскости и прислонился задом к рундуку для карт. Правой рукой для опоры он обвил трубу.

Стармех медленно поднял лодку носом вверх и приказал команде вернуться по боевым постам. Команда, которая только что спешила в нос, один за другим снова пробралась в корму.

Используя сосиски в качестве грубого прибора для определения угла наклона, я прикинул, что наш нос все еще был наклонен градусов на тридцать.

БУММ! БУММ! БУММ!

Три грохочущих взрыва подбросили меня, как удары топора. Ошеломленный, я услышал приглушенный рев. Ледяные пальцы сжали мое сердце. Что это был за ревущий звук? Затем я понял: вода рвалась обратно в подводные каверны, созданные взрывами.

Еще два колоссальных глухих удара.

Старшина центрального поста вытянул шею, как черепаха. Новый матрос центрального поста, Викарий, покачнулся и уцепился за стол для карт.

Еще звук взрыва, громче, чем остальные.

Лампочки погасли, оставив нас в адском мраке.

«Резервное освещение неисправно!» — услышал я чей-то крик.

Приказы Стармеха казалось, доносились издалека. Конусы света ручных фонарей пробили желтоватые дыры в темноте. Голос требовал принести предохранители. Начальники боевых постов доложили обстановку по переговорным трубам. «В носовом отсеке все в норме». — «Машинное отделение в норме».

«Протечек не обнаружено, Командир», — доложил мичман. В его голосе, как у Командира, не было никаких следов эмоций.

Через мгновение плиты настила заплясали от двойного взрыва.

«Продуть цистерну быстрого погружения». Насос заработал с резким звуком. Как только звук взрыва утих, он снова был остановлен, чтобы его не уловили вражеские гидрофоны.

«Поднять нос», — приказал Стармех рулевым на горизонтальных рулях. Затем доложил Командиру: «Лодка отдифферентована».

«Будут еще глубинные бомбы», — сказал Командир. «Они и впрямь заметили перископ, черт их побери. Почти невероятно — в таком море».

Он посмотрел вокруг без тени беспокойства. В его голосе я даже заметил нотку насмешки. «Психологическая война, господа, вот и все».

Ничего не произошло в течение следующих десяти минут. Затем оглушительный взрыв потряс корпус лодки. Еще несколько разрывов последовали один за другим. Лодка задрожала и заскрипела.

«Пятнадцать», — считал мичман, «шестнадцать, семнадцать. Восемнадцать, девятнадцать».

Стармех уставился на стрелку глубиномера, которая при каждом взрыве дергалась на одно-два деления. Его широко открытые глаза выглядели даже темнее, чем обычно. Глаза Командира были закрыты в усилии сконцентрироваться: собственный курс, курс противника, курс уклонения. Его реакции должны были быть мгновенными. Он сражался в полном одиночестве. Наши жизни зависели от точности его решений.

«Руль право на борт».

«Руль на правом борту, Командир».

«Держать курс на север».

Командир был полностью поглощен беспрестанными умственными вычислениями. Основные факторы, влиявшие на его вычисления, изменялись с каждым докладом, который он получал.

Он должен рассчитать свой курс уклонения на основе шумов от винтов эсминца и линии их приближения. Не имевший возможности получать какую-либо мгновенную информацию посредством органов чувств, он должен был управлять подводной лодкой подобно летчику, летящему вслепую по приборам, и основывать свои решения на непрямой информации.

Я мысленно видел, как серо-черные бочки сбрасывались с кормы эсминца, неуклюже проносились по воздуху и плюхались в воду. Я видел, как они погружались в воду, таща за собой жемчужины воздушных пузырьков, и как они затем взрывались во мраке: магниевая вспышка огненного шара, подобному солнцу под поверхностью моря.

Вода передавала взрыв гораздо лучше воздуха. Ударные волны могли разорвать подводную лодку по швам, когда достигали её. Глубинная бомба могла разрушить её в любой точке в пределах её радиуса поражения. Легкие глубинные бомбы, сбрасываемые с самолетов, весили 60 кг, глубинные бомбы эсминцев — 200 кг. На глубине в 100 метров их смертельный радиус поражения был 80-100 метров.

На некоторое время вернулась тишина. Я напряг свой слух до предела: никаких звуков винтов, никаких всплесков от сбрасываемых глубинных бомб, лишь мягкое гудение наших электромоторов. Полная тишина. Казалось, Командир постепенно вспомнил о нашем присутствии. Он огляделся вокруг, не меняя позы.

«Я мог видеть их на мостике, как они там стояли, уставившись на нас. В вороньем гнезде был наблюдатель. Корвет». Он наклонился вперед и мягко отдал распоряжение оператору гидрофона. «Смотри, не уходят ли они». Минутой позже, все еще наклонившись в его сторону, спросил: «Ну как, шум не стал слабее?»

Германн, оператор, ответил сразу же: «Дистанция весьма постоянная, Командир».

Прочный корпус сам по себе мог выдержать изрядную пытку. Отверстия в нем — вот что было нашей Ахиллесовой пятой: клапаны вентиляции и затопления главных балластных танков, приемные и отливные патрубки насосов, клапаны приема воздуха дизелей и выхлопные заслонки, трубы охлаждающей воды, кормовые сальники гребных валов, сальники рулей и рулей глубины — и возможно множество других вещей, о которых я не знал.

Наиболее опасными глубинными бомбами были те, которые взрывались прямо под килем, где фланцы и отверстия в корпусе были наиболее многочисленны. Смертельный диапазон поражения уменьшался с ростом глубины погружения, потому что давление воды, которое угрожало целостности наших швов, в то же время уменьшало разрушительный потенциал глубинных бомб до 40–50 метров.

Неожиданно послышался кратковременный грохот, как будто кто-то бросил пригоршню щебня на корпус лодки.

«Асдик!» — пробормотал чей-то голос из глубины центрального поста. Мое мысленное зрение преобразовало это слово, звучавшее как плевок, в светящиеся неоном заглавные буквы: ASDIC.

Вторая пригоршня гравия, затем третья.

Мороз пробежал по моей спине. Anti-Submarine Detection Investigation Committee[19] — бюрократический эвфемизм, означавший смерть. Это были импульсы от детектора, которые били по нашему корпусу и производили этот звук кузнечика, достигавший в полной тишине интенсивности сирены. Импульсы посылались с интервалом примерно в десять секунд.

Мне захотелось закричать: «Выключите это!» Шуршание скрежетало по моим нервам. Мы замерли, едва дыша, хотя АСДИК нашел бы нас, даже если бы мы превратились в камень. Прием использования тишины был бесполезен против АСДИК'а, как и дрейфование с выключенными двигателями. Обычные прослушивающие устройства были топорными по сравнению с этим прибором. АСДИК не улавливал звуки, он реагировал на массу. Глубина потеряла свою силу и не могла нас больше защитить.

Меня охватило нервное напряжение. Мои руки дрожали. Я мысленно возблагодарил свою удачливую звезду, что я сидел в проеме дверной переборки, а не сидел. Осторожно я попытался сделать несколько статических физических движений: глотание, мигание, кусание, стискивание челюстей…

Оператор гидрофона пробормотал: «Становится громче».

Командир отделил себя от ствола перископа и на цыпочках подошел ближе ко мне. «Пеленг?»

«Пеленг устойчиво на два-шесть-ноль, Командир».

Четыре взрыва, быстро один за другим. Прежде чем рев и бульканье утихли, Командир сказал вполголоса: «Корвет был аккуратно выкрашен. Довольно старый корабль с сильно наклоненным полубаком, остальная часть палубы гладкая».

Меня тряхнул следующий взрыв. Плиты настила задребезжали.

«Двадцать семь, двадцать восемь», — считал мичман, имитируя отработанный безразличный тон Командира.

По палубе покатилось ведро.

«Тихо, черт побери!»

В этот раз это прозвучало так, будто бы кто-то положил гравий в жестяную банку и стал трясти ей в разные стороны, по разу в каждом направлении. На звук АСДИК’а наложилось резкое пульсирующее щебетание другого вида: вращение гребных винтов корвета. Они были отчетливо слышны. Я снова замер, как будто бы малейшее движение, малейший звук привлекли бы удары винтов ближе. Не мигая, не дыша, не меняя выражения лица, не позволяя появиться гусиной коже.

Еще пять глубинных бомб на счету у мичмана. Мое лицо оставалось замороженной маской. Командир поднял голову. Четко произнося слова, он проговорил их на фоне умирающего эха последнего взрыва: «Всем, расслабьтесь. Могло быть гораздо хуже».

Было хорошо слышать спокойствие в его голосе. Это было для моих издерганных нервов, как бальзам.

Затем мы покачнулись от единственного сокрушающего разрыва, который прозвучал так, как будто гигантская дубинка грохнулась о лист железа. Трое или четверо покачнулись.

Струйки голубого дыма висели в воздухе. И снова: БУММ! БУММ! БУММ!

«Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь». В это раз слова были произнесены шепотом.

Командир твердо произнес: «Не обращайте внимания на шум — несколько взрывов еще никогда никому не повредили». Затем он снова занялся расчетами курса. Наступило гробовое молчание. Через некоторое время он пробормотал: «Куда они сейчас направляются?»

«Два-шесть-ноль, Командир, шум усиливается».

Командир поднял голову. Он принял решение. «Руль на правый борт», — приказал он, затем: «Оператор гидрофона, мы поворачиваем направо».

Надо было передать в корму разводной ключ. Я торопливо схватил его и передал дальше. Было просто счастьем хоть что-то сделать — все равно что. Повернуть маховик, потянуть рычаг, запустить насос…

Германн далеко высунулся в проход. Его глаза были открыты, но он ничего не видел. Сейчас он был нашим единственным связующим звеном с внешним миром. Его сосредоточенный и пустой взгляд делал его похожим на медиума.

«Шум винтов на пеленге два-три-ноль, два-два-пять, шум усиливается».

«Выключить всё ненужное освещение», — приказал Командир. «Бог знает, сколько еще времени нам придется пользоваться аккумуляторами».

Снова Германн: «Сейчас пеленг два-один-ноль, быстро приближается — возможно, атакует». Возбуждение подпортило его стиль речи.

Тянулись секунды, одна за другой. Ничего. Никто не пошевелился.

«Будем надеяться, что они не позовут своих друзей». Командир выразил словами то, что уже давно терзало мои мысли: тральщики, противолодочные корабли, вся их многочисленная сила…

Капитан, который вел нас в глубинах моря, не был новичком, и все же мы были беззащитными, несмотря на наличие пяти торпед в наших торпедных аппаратах. Мы не могли всплыть на поверхность. Мы не могли атаковать из того места, где скрывались, не могли наброситься на врага. У нас даже не было грозной уверенности в себе, которая появляется от простого ощущения оружия в своих руках. Мы не могли открыто выйти на поединок. Мы могли лишь только скрываться, погружаться глубже. Кстати, на какой мы сейчас глубине? Стрелка глубиномера стояла на отметке 140 метров. Максимальная рекомендованная глубина погружения: 90 метров.

Десять минут без каких-либо признаков активности, затем еще одна пригоршня гравия ударила по нам. По лицу Германна я мог понять, что к нам направлялись новые глубинные бомбы. Он стянул свои наушники и беззвучно стал отсчитывать секунды между их сбросом и взрывом.

Первая бомба взорвалась так близко к нам, что грохот отозвался в моем хребте. Я увидел, что мичман открывает и закрывает рот, но ничего не услышал. Мне показалось, что я оглох, пока не услышал голос Командира. Он приказал увеличить скорость. Затем он возвысил голос над сумятицей: «Так держать. Мы все делаем правильно, парни. Продолжайте заниматься каждый своим добрым делом и…»

Он замолчал на полуслове. Снова наступило молчание, звенящая тишина, напряженная, как тетива. Единственными звуками были случайное плюхание и журчание воды в льялах.

«Поднимите немного нос». Приказ Стармеха, хотя и был отдан шепотом, прозвучал оглушительно громко в полной тишине. Мы снова шли самым малым ходом. Льяльная вода скатилась в корму. Я рассеянно удивлялся, откуда её так много.

«С тридцать восьмой по сорок первую», — доложил мичман.

Для моих ушей, которые все еще звенели от грома разрывов глубинных бомб, наступившая тишина была как огромная акустическая бездна, черная и бездонная.

Лишь только для того, чтобы нарушить её жуткость, Командир прошептал: «Трудно сказать, удерживают ли они ещё с нами контакт». В следующее мгновение новые взрывы потрясли глубины. Это был прямой ответ.

Мои уши утратили способность отделять один звук от другого. Я не мог определить, разрывались ли бомбы справа или слева, сверху или внизу нас. У Командира таких трудностей не возникало. Более того, кроме Германна он был единственным человеком, который знал наше положение относительно положения нашего палача; возможно еще Крихбаум отслеживал ситуацию. Мое собственное ощущение направления исчезло. Я видел только то, что стрелка глубиномера медленно ползет по шкале: мы погружались еще глубже.

Стармех нависал над плечами рулевых-горизонтальщиков. Его лицо в свете света ламп четко вырисовывалось силуэтом на фоне темноты, и каждая черта его лица четко выделялась, как у актера, освещенного прожекторами снизу. Его руки выглядели восковыми. На одной щеке было темное пятно грязи. Его веки были плотно сжаты, как будто свет раздражал его.

Рулевые на горизонтальных рулях неподвижно сидели перед своими кнопками. Наши рули управлялись с помощью силовых приводов. Подводная лодка U-A обладала всеми современными устройствами. За исключением, разумеется, приспособления, позволяющего следить за противником на глубинах более перископной.

Передышка? Я постарался получше устроиться на своем месте. Корвет не будет заставлять нас долго ждать. Он просто делает еще один галс, в полной уверенности, что их трижды проклятый АСДИК будет держать нас на крючке. Сверху над нами все свободные матросы должны быть на мостике, просматривая море в поисках знаков нашего присутствия. Они не видят ничего, кроме полосатых меток на бутылочно-зеленой поверхности, бело-зеленой мраморной бумаге с отдельными мазками черного. Мерцание всплывшего масла на поверхности их бы больше обрадовало…

Оператор гидрофона все еще не двигался. Никаких новых контактов. Командир резко поднял голову. «Хотел бы знать, найдут ли они нас снова…»

Он наклонился вперед и обратился к Германну: «Проверить, удаляется ли корвет». Затем нетерпеливо добавил: «Ну как, есть какие-то изменения?»

«Шум постоянный, Командир», — ответил Германн. Затем, через некоторое время: «Шум усиливается».

«Пеленг?»

«Пеленг постоянный на два-два-ноль, Командир».

Немедленно Командир скомандовал поворот право на борт. Мы возвращались на свой старый след. Обоим моторам было приказано дать малый ход вперед.

Капли сконденсировавшейся влаги срывались и отмечали почти осязаемую тишину с регулярными интервалами: шлеп, шлеп, бульк.

Новая серия разрывов заставила плиты настила затанцевать и задребезжать. «Сорок семь, сорок восемь», — считал Крихбаум. «Сорок девять, пятьдесят, пятьдесят один».

Я взглянул на наручные часы: 14:30. Когда мы погрузились? Должно быть, это было сразу после полудня, так что нас атаковали уже около двух часов.

У моих часов была красная секундная стрелка. Я сфокусировал свое внимание на ней и стал вычислять интервалы между разрывами. Прошло две минуты и тридцать секунд: новое сотрясение. Тридцать секунд: следующее. Двадцать секунд: еще одно.

Я был рад, что могу на чем-то сосредоточиться. Для меня не существовало ничего, кроме вращающейся красной стрелки. Пальцы правой руки сжались вокруг левого запястья, как будто чтобы усилить мою концентрацию. Это пройдет — должно пройти.

Сорок четыре секунды: еще один сильный, сухой разрыв. Я отчетливо почувствовал, как мои губы, которые беззвучно произносили слова, замерзли в овале, обнажившем мои зубы. Я протянул руку, чтобы уравновесить себя и потерял из виду циферблат.

Командир приказал погрузиться еще на двадцать метров.

Теперь двести метров. Сердитый скрежещущий звук пробежал по корпусу подводной лодки. Испуганные глаза матроса-новичка белели в полумраке.

«Могильный сверчок», — прошептал Командир.

Очень забавно. Эти ужасные звуки издавала деревянная обшивка лодки. Внутренняя структура подлодки отвечала на силы, воздействовавшие на её корпус. Двести метров: замечательная круглая цифра. Каждый квадратный сантиметр стальной кожи теперь подвергался воздействию усилия в 20 килограмм — 200 тонн на каждый квадратный метр, а ведь наши листы обшивки были всего лишь два сантиметра толщиной.

Скрипы становились громче.

«Это вовсе не моя любимая мелодия», — пробормотал Стармех.

Напряжение в корпусе нашей подлодки терзало меня, как будто мое собственное тело было под прессом. Кожа на голове резко дернулась, когда прозвучал еще один взрыв. Безумное давление делало нашу стальную обшивку столь же уязвимой, как яичную скорлупу.

Двойной взрыв, затем еще, лишь ненамного слабее первого. Казалось, что наши преследователи раскинули на нас сеть трала с мельчайшей ячеей.

Еще одно содрогание плит настила, за которым послышался неизбежный громовой раскат взрыва.

Тишина на несколько ударов сердца. Затем два разрушительных взрыва, которые снова потушили огни лампочек и вызвали звон разбивающегося на палубе стекла.

Конус ручного фонарика прошелся по переборкам и остановился на циферблате главного глубиномера. Когда я его увидел, то просто похолодел: стрелки обоих приборов просто исчезли. Стекло прибора между двумя рулевыми треснуло и из него поперек центрального поста била струя воды.

«Глубиномер течет», — услышал я чей-то доклад дрожащим голосом.

«Все в порядке», — проворчал Командир, «нет никакой нужды сочинять об этом песню и танцевать».

Пустая шкала выглядела как глаза, покрытые поволокой смерти. Мы больше не могли узнать, всплывает подлодка или погружается.

По моей голове поползли мурашки. Наши приборы отреклись от нас. Без них мы были неспособны чувствовать наше положение в толще воды.

Матрос центрального поста на ощупь пробирался между каких-то труб при свете ручного фонарика, явно в поисках крана, который перекроет струю. Он был мокрый насквозь еще до того, как достиг крана. Хотя струя уменьшилась и иссякла, он продолжал ползать вокруг по палубе. Внезапно он выпрямился, аккуратно держа что-то двумя пальцами, как драгоценный камень. Очень осторожно он взял стрелку и установил её на место выступа малого прибора, который отмечал большие глубины. Я чувствовал себя так, будто наши жизни зависели от того, будет или нет шевелиться эта тонкая полоска металла.

Матрос убрал свою руку. Стрелка дрогнула и начала двигаться. Командир одобрительно молча кивнул.

Стрелка теперь стояла на 190 метров.

«Шум винтов пеленг два-три-ноль, два-два-ноль», — доложил Германн. «Шум усиливается».

Командир снял фуражку и положил её на хранилище карт. Его волосы были влажными и потными. Он глубоко вздохнул, почти знак смирения, как будто он не доверял самому себе что-либо сказать.

Шум винтов пеленг два-один-ноль, усиливается. Снова атакует».

Командир приказал дать полный вперед, и U-A слегка наклонилась на нос. Он оперся спиной на сверкающий, покрытый маслом ствол поискового перископа и уставился на подволок.

Давно забытые образы отчетливо обрисовались в моем воображении. Я увидел картонные диски двух машин для выделки мороженого на ежегодной ярмарке, нескончаемо вращающиеся навстречу друг другу, пока белая и красная спирали не наполнили мою голову до точки взрыва. Затем я опознал их как следы двух глубинных бомб, огненных комет, которые обжигали все на своем пути.

Еще один доклад от оператора гидрофона поразил меня. Я уставился на его рот, но слова не смогли проникнуть в мой мозг.

Ждем еще с затаенным дыханием. Мои нервы, казалось, оголены и находятся на поверхности кожи. Малейший звук раздражает их, как зонд дантиста. Я был одержим лишь одной мыслью: они были наверху — как раз над нами. Я забыл про необходимость дышать, пока недостаток кислорода не вынудил меня медленно и осторожно наполнить свои легкие воздухом. Под моими закрытыми веками вырисовывались яркие картины погружающихся глубинных бомб, за которыми тянулись вертикальные следы из искрящихся пузырьков воздуха, и затем взрывающихся в белые огненные шары. Радужные цвета вырастали из расплавленного ядра в ослепительный фейерверк, пока все глубины моря не раскалялись, как кузнечный горн.

Колдовство было прервано старшиной центрального поста, который шепотом и жестом доложил Стармеху, что поддон для сбора утечек масла в углу центрального поста был полон, и масло из него переливалось через край. То, что масло выливалось из него, в этот момент не имело абсолютно никакого значения, но это явно оскорбляло чувство порядка в Айзенберге.

Кивок Стармеха передал разрешение что-нибудь сделать с этим непорядком. Конец откачивающей трубки был погружен в сборный поддон, так что поддон пришлось наклонить для вытаскивания. Из него на палубу пролилось еще масло и образовало отвратительную черную лужу.

Мичман с неодобрением покачал головой. Айзенберг вытащил полный до краев поддон с такой же осторожностью, как медвежатник, обезвреживающий электронную охранную систему.

«Шумы винта приближаются с кормы», — доложил Германн. Еще две глубинных бомбы взорвались почти одновременно, но звуки взрывов были слабее и более приглушенными, чем предыдущие.

«Далеко отсюда», — произнес Командир.

БУММ, БУММ!

Еще более приглушенно. Командир протянул руку за фуражкой. «Вот тупицы. С таким же успехом они могли бы отправиться домой и там потренироваться».

Айзенберг уже заменил несколько разбитых стеклянных трубок на приборах, как будто бы ему пришло в голову, что вид осколков отрицательно скажется на боевом духе команды.

Я встал. Мои ноги затекли и онемели. Я вытянул занемевшую ногу и почувствовал, будто наступил на пустоту. Ухватившись за столик, чтобы удержаться, я взглянул на карту.

На ней была прочерчена карандашом линия, обозначавшая путь нашей подлодки, и еще был карандашный крестик, обозначавший нашу последнюю точку определения места. Линия неожиданно обрывалась. Я решил определить место по сетке на карте — в том случае если мы выберемся живыми.

Германн прослушал весь горизонт — на все 360 градусов.

«Ну?» — спросил Командир, притворяясь скучающим. Его левая щека выпятилась, потому что он изнутри подпер ее языком.

«Удаляется», — ответил Германн.

Командир огляделся с выражением удовлетворения. Он даже ухмыльнулся. «Ну, похоже, что это и впрямь так».

Он потянулся и встряхнулся. «В самом деле, очень поучительный случай. В одно мгновение ты на линии огня и почти уже заработал красный вымпел, в следующее мгновение тебя вовсю лупят». Он неуклюже протиснулся через дверь в переборке и исчез в своем закутке, попросив лист бумаги.

Я размышлял, что же он такое пишет — что-нибудь лаконичное для своего отчета по походу или радиограмму на базу. Насколько уже я знал его, это будет пригоршня высушенных слов, как например «Атакован корветом в шторм с дождем. Подвергался атаке в течение трех часов».

Через пять минут он вновь появился в центральном посту. Он обменялся взглядами со Стармехом, приказал подняться на перископную глубину и не торопясь поднялся в боевую рубку.

Стармех отдал серию приказов на горизонтальные рули.

«Глубина?» — послышался сверху голос Командира.

«Сорок метров», — доложил Стармех, затем: «Двадцать метров, пятнадцать метров — перископная глубина».

Я услышал, как зажужжал электромотор перископа, остановился и снова зажужжал. Проходили минуты. Сверху ни единого слова. Мы тщетно ждали хоть каких-то признаков жизни.

«Должно быть, что-то там есть наверху…» — пробормотал один из старшин центрального поста.

Наконец Командир подал голос. «Срочное погружение! Глубина пятьдесят метров — всем в нос!»

Я продублировал приказ и оператор гидрофона передал его дальше. Слова пропутешествовали в корму, как многократное эхо. Команда с мрачными лицами поспешила в нос лодки через центральный пост.

«Проклятье», — проворчал Стармех. Стрелка глубиномера возобновила свое медленное движение по шкале.

Появились морские ботинки Командира. Он медленно карабкался вниз по трапу. Все глаза были прикованы к его лицу, но он лишь иронично ухмыльнулся. «Обе машины малый вперед. Курс ноль-шесть-ноль. Корвет лежит в дрейфе в тысяче метров от нас. С остановленными машинами, судя по всему. Коварные содомиты планировали напасть на нас». Он наклонился над картой. Через некоторое время он повернулся ко мне. «Хитроумные подонки — с ними надо держать ухо востро. Мы можем потихоньку отойти на запад».

«Когда сумерки?» — спросил он мичмана.

«В 18:30, Командир».

«Хорошо. Мы пока будем ждать на глубине».

Казалось, что немедленная опасность миновала, если судить по нормальному тону его голоса. Он глубоко вздохнул и выпятил грудь, кивая всем нам по очереди.

«Картина после боя», — произнес он с демонстративным взглядом на мешанину из ведер, битого стекла и истоптанных непромокаемых штормовок.

Мне вспомнились картины Дикса: мертвые лошади, лежащие на спинах, их разверстые животы как брошенные понтоны, все четыре ноги бесчувственно вытянуты в небо; тела в военной форме, вмурованные в грязь окопов, их зубы обнажены в молчаливом бешенстве. Хотя мы только что были на волосок от гибели, у нас не было ни закрученных внутренностей, ни обуглившихся конечностей, ни крови, просачивающейся через парусину носилок, на которых лежат жертвы мясорубки. Несколько осколков стекла, несколько сломанных приборов, треснувшая банка со сгущенным молоком да пара разбитых картин в проходе — вот и все следы нашей битвы. Появился дневальный, сморщил нос при виде беспорядка и принялся за уборку. Я заметил, к своему сожалению, что фотография Командующего не пострадала.

Машинному и моторному отделениям повезло меньше. Стармех перечислил длинный список технических повреждений.

Командир терпеливо кивнул. «Постарайтесь все исправить, Стармех. Я не удивлюсь, если они скоро снова начнут за нами охоту». Затем, обращаясь ко мне: «Пора бы нам и съесть что-нибудь. Я прямо умираю от голода». Он стянул фуражку и повесил ее сверху чьей-то штормовки.

Лицо второго помощника скривилось в ухмылке. «Наш омлет наверняка уже совсем холодный».

«Эй, шеф», — позвал Командир кока в корме, «приготовь-ка еще омлета».

Я был поражен. В самом ли деле мы снова собирались усесться за стол, как обычно, или это была иллюзия? В моих ушах все еще звучали разрывы глубинных бомб. Мне все еще не верилось, что мы выпутались из этой передряги невредимыми. Я молча уселся и помотал головой, чтобы прогнать галлюцинации.

Меньше, чем через час после последнего разрыва глубинной бомбы радист поставил на патефон пластинку. Мурлыкающий голос Марлен Дитрих донесся из громкоговорителей. «Убери свои деньги, ты сможешь заплатить в другой раз…» Это была пластинка из личной коллекции Старика.

Было 19:00, когда по громкой связи раздался приказ Командира к всплытию. Стармех нырнул через дверь в переборке и отдал распоряжения рулевым. Впередсмотрящие облачились в свои штормовки и выстроились под люком, приводя в порядок свои бинокли.

«Шестьдесят метров, пятьдесят метров — поднимаемся быстро», — доложил Стармех. Когда глубиномер показал тридцать метров, Командир приказал выровнять лодку и произвести круговое прослушивание гидрофоном. Все замолчали. Я вообще перестал дышать. Оператор ничего не обнаружил.

Командир взобрался по трапу. Когда лодка достигла перископной глубины, по щелчкам переключателей я понял, что он осматривает горизонт.

Мы напряженно ждали. Все еще ничего не было.

«Всплытие!»

Зашипел воздух высокого давления, направленный в главные балластные танки. Командир опустил перископ, который со щелчком встал на место. Только тогда он оторвал голову от резиновой окантовки окуляра.

«Верхний люк чист», — доложил наверх Стармех. «Выровнять давление!»

Старший помощник повернул маховик, и крышка верхнего люка открылась с таким звуком, будто пробка вылетела из бутылки с шампанским. Это означало, что выравнивание давления было неполным. В лодку устремился свежий воздух. Он был холодным и сырым. Я жадно втягивал его ртом, ощущая его благодать, заполняя свои легкие до отказа и наслаждаясь привкусом соли на языке. Лодка испытывала килевую качку.

Громкие приказы с мостика: «По местам стоять к продуванию до полной плавучести. Машинной команде оставаться на местах к погружению».

Стармех одобрительно кивнул. Командир был осторожен, не желая неоправданно рисковать.

В диске темного неба, обрамленном комингсом люка, мерцала пригоршня звезд, как крошечные фонарики, качаемые ветром.

«Приготовить левый двигатель».

«Левый двигатель готов!»

Подводная лодка закачалась. Круглый глаз верхнего люка качался туда-сюда поперек сверкающего фонового экрана.

«Левая машина малый вперед».

По корпусу лодки пробежала дрожь, когда запустили двигатель.

Командир вызвал на мостик впередсмотрящих и мичмана.

«Нужно отправить радиограмму», — услышал я.

Снова внизу появился мичман. Заглянув через его плечо, я не смог сдержать ухмылку, потому что текст, который он записывал, совпадал с моим предвидением почти дословно. Удивленный моим весельем, он поднял брови.

«Коротко и мило», — сказал я, но это тоже сбило его с толку. Я увидел, как он мотает головой, направляясь в радиорубку.

«Прошу добро на мостик!»

«Поднимайтесь», — ответил Командир, и я взобрался по трапу.

Перед луной облака раздались в стороны, безразличный полумесяц купался в своем собственном великолепном отражении. Море сверкало и переливалось в тех местах, где его касался лунный свет. Вскоре занавес облаков снова затянулся. Единственный свет теперь исходил только от мерцающих звезд и от самого моря. За нашей кормой с волшебным зеленым свечением фосфоресцировала пена. На носовой обшивке шипели волны, как будто на раскаленную печь плеснули воды. Резкое шипение раздавалось на фоне неясного гула. Порой поднималась довольно большая волна и ударяла в наш борт с приглушенным гулом китайского гонга.

У меня было впечатление, что мы не столько плыли, сколько были подвешены на тонкой корке между двумя безднами, одна из них сверху, другая внизу: тысячи ярусов темноты над нами, тысячи ярусов темноты под нами. Мои мысли блуждали в смятении и безо всякой цели. Мы были спасены — путешественники в преисподнюю, которые вернулись.

Командир заговорил, приблизившись к моему уху. «К нашему счастью — мне это сейчас пришло в голову — что этот пруд трехмерный».

Завтрак за столом в кают-компании.

Из кают-компании старшин доносятся обрывки разговоров. Я слушал их вполуха. Старшина машинного отделения Йоханн похоже вспоминал свой последний отпуск дома.

«В конце концов, нам удалось раздобыть плиту. Вы только представьте, чего это стоило! Ничего нигде не достать, даже с нашивкой подводной лодки на мундире. Детских колясок нигде нет. Я и говорю Гертруде: нам что, действительно сейчас нужна детская коляска? В конце концов, негры таскают своих младенцев на спине… Она тут же закипает, моя Гертруда. Уже на шестом месяце. Хотел бы я знать, правда ли мы вселимся, когда у ней подойдет срок… До тех пор, пока есть четыре стены и крыша, вот что я всегда говорю. В неделю они делают по восемь налетов».

«Это не может продолжаться вечно», — кто-то произносит утешительно. Вроде бы это говорит рулевой.

«Ты можешь выкрасить белой краской стол и построить вокруг газового счетчика маленький ящик. Парни с верфи сколотят тебе его за пару бутылок пива — ты сможешь его взять с собой в следующий отпуск. Маленький такой ящик не будет тебе большой помехой».

Рулевой захихикал. «Я попрошу оружейников сколотить тебе еще и детскую коляску, если уж она тебе так нужна».

«И правда, спасибо за совет — мы сможем пользоваться пуленепробиваемой коляской».

Как раз перед 09:00 на следующий день мы вошли в район, в котором плавало множество обломков с судов, очевидно потопленных в конвое. Доски, почерневшие от мазута, поднимались на нашей носовой волне и неторопливо проплывали мимо. Потом мы увидели небольшую резиновую шлюпку. В ней был человек, сидевший как будто в кресле-качалке, с ногами, перекинутыми через надувной борт; ступни его ног почти касались воды. Его руки были подняты в позе читающего газету. Когда мы подошли ближе, я увидел, что кисти обоих рук отсутствовали. Все, что оставалось от них — это пара почерневших обрубков. Его лицо было обуглившейся черной маской с двумя рядами оскаленных зубов, как будто он натянул на голову черный чулок.

«Мертв», — произнес мичман.

Он мог бы этого и не говорить.

Шлюпка и её безжизненный пассажир быстро проплыли мимо. Наша кильватерная волна ритмично раскачала их. Казалось, что человек, удобно устроившийся с газетой, наслаждается движением шлюпки.

Никто не произносил ни слова. В конце концов Крихбаум сказал: «Это был моряк с торгового судна. Непонятно, где он раздобыл резиновую шлюпку — на торгашах обычно спасательные плоты. Шлюпка выглядит, как будто она из Королевского ВМФ».

Его профессиональное замечание разорвало колдовские чары. Командир воодушевлено ухватился за тему и несколько минут обсуждал вероятность того, что британские торговые суда уже давно имеют на борту военных моряков. «В конце концов, кто же будет обслуживать пушки?»

Плавающие обломки кораблекрушения не кончались. Потонувший купец оставил множество мусора: ящики, бочки из-под масла, расщепленные спасательные шлюпки, обугленные и поломанные спасательные плоты, спасательные круги, целые секции надстройки и мостика. Мы миновали троих или четверых мертвецов, плававших в спасательных жилетах, головы их были опущены в воду, затем целую цепочку тел, плававших лицом вниз, большинство из них без спасательных жилетов и многие сильно изувечены.

Мичман заметил плававшие тела слишком поздно, чтобы мы могли обойти их.

Ледяным голосом Командир приказал увеличить скорость. Мы проторили свой путь сквозь искалеченные и излохмаченные останки. Носовая волна отваливала все в сторону, как снежный плуг. Командир уставился прямо вперед, а мичман вел наблюдение за своим сектором.

Я заметил, что наблюдатель кормового сектора по правому борту с трудом удержал слезы, когда мы миновали тело, распростертое на бревне.

«Вижу спасательный круг!» — произнес Командир. Его голос проскрежетал, как ржавая дверная петля.

Он отдал два-три быстрых приказания рулевому, одно за другим. Наш нос медленно повернул к красно-белому спасательному кругу, видимому на короткие промежутки времени лишь иногда.

Командир повернулся к Крихбауму и произнес явно слишком громко: «Я оставлю его по левому борту. «Вызвать рулевого!»

Я сфокусировал свое зрение на прыгающем цветном пятне. Оно быстро увеличивалось.

Берманн запыхавшись появился на мостике, затем спустился по трапу наружу боевой рубки. Он был вооружен небольшой железной кошкой.

Хотя все прекрасно понимали, что хотел узнать Командир, он все-таки сказал вслух: «Хорошо, посмотрим, как называлась эта лоханка».

Мичман навис над леером мостика, как будто бы для того, чтобы охватить взглядом лодку во всю её длину. «Малый вперед левая машина, полный вперед правая», — передал он вниз. «Руль лево на борт».

Рулевой повторил его приказы изнутри боевой рубки. Спасательный круг все время пропадал из поля зрения, погружаясь во впадины между волн, затрудняя нам слежение за ним.

Крихбаум остановил левый двигатель и приказал правому малый вперед. Не в первый раз я был огорошен отсутствием достаточной маневренности лодки U-A. По сравнению со своей шириной она была длинной, а её винты были расположены слишком близко друг к другу.

Казалось, что спасательный круг исчез. Он должен был быть почти на нашем левом борту. Момент неопределенности, и затем он появился вновь.

Мы медленно пробирались к нему. Крихбаум отдал на руль еще приказы по уточнению курса. Он выглядел удовлетворенным нашим продвижением.

Рулевой одной рукой держал кошку, а в другой бросательный конец, смотанный наподобие лассо. Цепляясь для опоры за штормовой леер, он напряженно подался вперед над скользкими решетками. Теперь спасательный круг был вровень с нашим носом. К нашему разочарованию названия судна не было видно — оно было на обратной от нас стороне или же стерто от воздействия стихий.

Спасательный круг медленно дрейфовал мимо на расстоянии трех метров — идеальное положение. Рулевой нацелился, бросил кошку — и промахнулся. Прежде чем он выбрал бросательный конец обратно, он был уже наравне с боевой рубкой. Он побежал в корму и сделал еще один бросок с кормы, но он слишком рано дернул за линь — кошка плюхнулась в море. Он уставился на нас с почти глуповатым выражением лица.

«Еще один раунд, пожалуйста», — ледяным тоном произнес Командир. Я напрягся, чтобы держать в поле зрения спасательный круг, пока мы описывали полную циркуляцию.

В этот раз Крихбаум подвел лодку настолько близко к кругу, что рулевой мог бы подобрать его рукой. Он предпочел положиться на кошку, которая наконец нашла свою цель.

«Gulf Stream!» — прокричал он на мостик название судна.

Обед в кают-компании. Командир выглядит задумчивым. «Будем надеяться, что наша утренняя работа не опечалила никого».

Стармех вопросительно поднял брови. Даже старший помощник поднял голову, но Старик выдержал паузу. Прошло не меньше минуты, прежде чем он запинаясь пояснил, что у него было на уме. «Это торговое судно — предположим, что командир подлодки, потопившей его, не смог выяснить его название. Скажем, он ошибся в большую сторону и определил его тоннаж в 15 000 регистровых тонн. Тут подходит U-A и докладывает, что обнаружила обломки судна «Гольфстрим», который оказывается всего лишь в 10 000 регистровых тонн…»

Он сделал паузу, чтобы убедиться, что мы следим за ходом его мыслей. «Ну, я имел в виду, что это будет некоторое разочарование, не так ли?»

Я уставился на линолеум на столешнице и мысленно спросил себя, что он хочет сказать всем этим. Сначала эта отвратительная бумажная погоня и вот теперь эти банальности.

Я поднял глаза. Он откинулся назад и поглаживал свою бороду костяшками пальцев правой руки. Я увидел, как по его лицу пробежала дрожь. Разумеется. Его жесткое представление было способом сделать нам прививку от эмоций. Он был таким же впечатлительным, как и любой из нас. Он переигрывал, делал предположения, строил гипотезы единственно лишь для того, чтобы отогнать наши ночные кошмары.

Но образ мертвого моряка отказывался изгоняться. Он сохранялся, заполняя мое собственное воспоминание этой сцены. Издалека он выглядел так, будто в любой момент начнет неспешно грести веслами, слегка наклонив голову, чтобы лучше видеть небо. Эти обуглившиеся кисти рук… Наверняка кто-то закинул его в шлюпку — он ни за что бы не смог это сделать сам без рук. Это была неразрешимая загадка.

Я задумался о том, что мы не видели никого из выживших. Должно быть, их подобрало другое судно. У моряков, оставшихся без судна в конвое, был шанс выжить, но другие — те, кто шел без эскорта?

Командир удалился в центральный пост и склонился над штурманским столом. Он приказал обеим машинам передний ход на двух третях полных оборотов. Затем он выпрямился, выпрямил плечи и тщательно потянулся, целую минуту прочищал свое горло, прежде чем издать звук. Это выглядело, как будто запускался непрогретый двигатель.

«Я съем свою фуражку, если мы не находимся прямо на пути конвоя. Бог знает, сколько радиограмм мы пропустили, пока оставались на глубине. Будем надеяться, что услышим что-либо от U-R — или от другой подлодки, вступившей в контакт». Непоследовательно он добавил: «Глубинные бомбы — это наиболее неточное оружие».

Стармех, который тоже слушал Командира, выглядел озадаченным. Командир кивнул головой с оттенком самодовольства. Все в центральном посту слышали его. Он добился успеха в выведении морали из последней атаки на нас: глубинные бомбы всегда промахиваются. Наше выживание доказало это.

Бертольда раз за разом вызывали, чтобы доложить нашу позицию, курс и скорость. Мы ждали так же напряженно, как и в базе ждали сообщений от нас.

Старик мурлыкал, жуя пряди своей бороды.