Подземный факел

1

На щитке машины стрелка часов показывала половину двенадцатого, когда «Победа» Шелеста остановилась около двора Горишнего.

Марийка еще не спала. Неожиданный приезд полковника и молодого военного с черной перчаткой протеза взволновал ее. Женщина растерянно стояла среди комнаты, прижав к груди только что вымытую тарелку.

Во внешности майора Марии показалось что-то знакомое, кого-то он напоминал ей своим темным чубом, синими глазами, тонким с горбинкой носом. Петришин тоже, глядя на нее, не без удивления припоминал, что на околице села бегала когда-то босоногая девчонка, чем-то очень похожая на жену Грицька. «Неужели дочка старой Стефании?» — подумал Арсений.

Горишнего дома не было. Жена рассказала, как вчера поздно вечером приходила к мужу посыльная с нефтепромысла, как Грицько ни свет ни заря спешно собрался и поехал на работу. Что уехал из дому в выходной — это Марию не удивило, случалось такое и раньше. Беспокоило ее другое: приболел он вроде б, жаловался — голова болит, не поужинал как следует. Почти всю ночь не спал, вставал несколько раз, ходил по хате. Очень беспокоилась Мария, как бы не слег вдруг, да еще не дома, а на работе. Не утерпела, послала на промысел сына Славку. Пусть проведает отца, узнает, как там он. Если что — она тоже поедет туда. Наказала Славке завтра вернуться пораньше, ему после обеда в школу надо идти. А что привело гостей к ним так поздно? Может, что случилось?

Шелест успокоил Марию. Нет, ничего не случилось. Едут они в Верхотурье, вот и решили завернуть к своему знакомому, узнать, как он живет. Они знают, что Грицько работает на промысле, могли бы подвезти его по дороге на работу, чтобы утром не вставать ему на рассвете, не трястись в автобусе. Но если хозяина нет, то пусть она извинит их за такое позднее посещение.

Во дворе Шелест приказал ехать на опытный нефтяной промысел.

Причина плохого настроения и внезапного отъезда Горишнего из дому была понятна Петришину. Но где он сейчас? Поверив в то, что Грицько должен был прийти к нему и сообщить о визите дочери священника Квитчинского, Петришин никак не мог отказаться от этой мысли, смириться с тем, что он ошибся. Может быть, Горишний не решился ехать в город, боясь, что не застанет в воскресенье на работе его, Петришина? Может быть, он уехал на промысел, чтобы поделиться неприятной новостью с товарищами? С инженером Бранюком? С кем-нибудь из знакомых ему пограничников?

Очень не хотелось майору думать о том, что предположения его не оправдаются, что на промысле они тоже не застанут Горишнего.

Молча садились в машину. Третий пассажир — лейтенант Валигура, вынырнув тенью из сада, неожиданно оказался в «Победе». Наклонившись к Шелесту, он тихо сказал:

— Мне оставаться здесь, товарищ полковник?

Шелест подумал, искоса посмотрел на майора.

— Поедете с нами. Дежурить у дома Горишнего нет необходимости.

Перед глазами Петришина снова поплыли окутанные темнотой сады, улицы, дома родного села. Здесь прошло детство Арсения… Вон над дорогой сереет приземистое здание. Там был когда-то магазин. Не раз бегал туда Арсений, зажимая в горячей ладони монетку, чтобы купить коробок спичек. Вечером, склонясь над коптилкой, отец бережно раскалывал ножом каждую спичку надвое, потому что покупать их часто было не по карману. Как-то по дороге в магазин Арсений встретил на выгоне мальчишек с соседней улицы и подрался с ними. Впопыхах забыл о монетке с одноглавым орлом и потерял ее в пыли. С горя убежал в соседнее село к деду. Два дня не показывался отцу на глаза… А там, сразу же за церковью, — пруд, обсаженный старыми вербами. Ловились в нем караси и скользкие вьюны, но не раз приходилось расплачиваться за рыбу рваными штанами, искусанными в кровь икрами. За прудом было поместье владельца гранитных карьеров, первого богатея на всю округу — Мацюка. Сынок его, длиннорукий гимназист, на лето приезжал из Львова и всякий раз науськивал своего пса на сельских ребят, как только они появлялись на берегу пруда…

Давно не наведывался Петришин в родное село. Да и к кому ехать? Отца, матери уже нет в живых, родных не осталось. Друзья детства разлетелись кто куда. Один Грицько Горишний…

Кто же ты, Грицьку? Может, и впрямь душа у тебя чернее ночи?

Такие мысли нахлынули на Петришина, когда проезжал улицами своего села. Майор не знал о том, что забрызганный подтаявшим снегом мотоциклист, разминувшийся с их «Победой» на шоссе еще при выезде из города, был не кто иной, как заместитель начальника Раневской милиции Петро Кушнир. В кармане у него лежало короткое донесение. Кушнир спешил в областное управление КГБ.

Не догадывался и Горишний, что своей беседой со старшим лейтенантом Кушниром подтвердил надежды майора Петришина.

И уж совсем не предвидел Грицько Горишний, какие неожиданные события произойдут с ним вскоре на нефтепромысле.

2

Подвижной, суетливый инженер Фокеев собирал бумаги, укладывал свертки чертежей в футляры. Бранюк еще раз осмотрел комнату, закрыл сейф, выглянул в окно. Зеленый ГАЗ-67 уже стоял около дома.

Завтра начинала свою работу объединенная научная сессия двух крупнейших в республике научно-исследовательских учреждений — Института жидкого топлива и Института нефти. Очень ответственная аудитория ждала доклад Бранюка о результатах испытаний нового метода нефтедобычи с применением горелки-термоинжектора. Первое заседание сессии было назначено на десять утра в понедельник. Бранюк решил выехать в воскресенье, чтобы вечером в гостинице вдвоем с Фокеевым еще раз просмотреть тезисы доклада и отдохнуть. На сессии будут гости из Москвы, Баку, Сибири, с Дальнего Востока. На кафедру надо выйти со свежими силами, ясным умом, чтобы четко обосновать, изложить каждое положение, логично связать воедино все то, что явилось результатом напряженной работы и поисков на протяжении нескольких лет. Бранюк не был красноречивым и перед аудиторией всегда немного терялся. Хотя в научных кругах его имя уже было известно, отечественные и зарубежные специалисты ссылались на него в своих спорах и дискуссиях, однако всякий раз, когда он видел обращенные на себя взоры десятков людей, он чувствовал себя студентом, пришедшим на нелегкий экзамен…

К тому же надо не забыть отправить из города телеграмму Юрию Калашнику. Прощаясь, он дал Юрию слово, что известит его, как только работа на опытном промысле завершится. Теперь уже можно познакомить его с результатами испытаний термоинжектора последней конструкции. Через неделю после научной сессии Бранюк сделает сообщение в Академии наук. Так или иначе встречи с представителями прессы не избежать. А Юрию очень хотелось первым рассказать читателям о рождении нового в нефтяном деле. Пусть расскажет. Не о нем, Иване Бранюке, нет. То, что завершено, — это детище всего коллектива нефтепромысла, плод работы многих советских людей, носивших в сердце мечту дать в руки своему народу еще одну могучую силу, которая будет служить его процветанию и прогрессу.

Бранюк снова перевел взгляд на окно. На прозрачной синеве неба четко выделялись контуры вышек. Молчаливые ели подступали к ним со всех сторон, как надежная стража.

И Бранюк, и Фокеев, и техник Закиров, сидящий на скамье у окна, и все, кто пришли в свое время на промысел, скоро оставят этот обжитый уголок, где провели не один месяц. На смену им прибудут нефтяники-эксплуатационники. Маленький, когда-то заброшенный промысел не только даст еще тысячи и тысячи тонн драгоценного топлива — он станет школой, где молодые операторы, мастера-производственники, инженеры будут осваивать новую аппаратуру, изучать технологию добычи остаточной нефти из недр земли. Опытный промысел превратится в один из центров переподготовки кадров нефтяников страны. На месте, где стоит ныне этот неказистый домик, вырастут многоэтажные здания. Будут построены лаборатории, лекционные залы, общежития, кинотеатры, библиотеки.

А пока что на промысле работают измерительные стенды, контрольная аппаратура. Тщательно фиксируются сложные процессы, что происходят в нефтеносном пласте после пробуждения его огненным факелом термоинжектора.

Обобщенные, систематизированные данные превратятся в четкие линии кривых, нанесенные на ватман; отобразят продолжительность периода, во время которого увеличивается выход нефти, покажут, на какое время — на год, два или, может, на десять — возвращена к жизни скважина; дадут полное представление о потенциальной мощности каждой скважины, промысла, каждого месторождения «черного золота» после внедрения нового метода.

— Можно ехать, Иван Сергеевич, — Фокеев, уже одетый, держал в руках несколько трубок-футляров с бумагами.

Бранюк протянул руку технику Закирову:

— Вам, Ашер, придется лично проследить за скважиной номер три. Записывайте данные о количестве выхода нефти каждые два часа. Если мы приостановим фиксацию данных хотя бы на сутки, в расчеты может вкрасться неточность. Так вы уж, пожалуйста, займитесь этим сами.

— Будет сделано, Иван Сергеевич. Не беспокойтесь. — Белозубый смуглый Закиров энергично потряс руку инженера. — Желаю вам успеха!

Фокеев и Бранюк направились к выходу и столкнулись на пороге с Горишним. Лицо оператора осунулось, вид был усталый, а глаза возбужденно блестели.

— Григорий Александрович! — обрадовался Бранюк. — Очень вовремя приехали. Мы с товарищем Фокеевым отправляемся в город, вернемся через два дня. Хозяевами здесь остаетесь вы с Ашером. Помогите ему вести наблюдения за третьей скважиной. Вдвоем вам будет легче отстоять вахту до завтра, пока съедутся остальные операторы. Не возражаете?

— Что вы, Иван Сергеевич… Подежурим!

— Ну, друзья, счастливо оставаться!

Машина с Бранюком и Фокеевым нырнула в лес. Закиров и Горишний направились к склону, где виднелась вышка третьей скважины.

Поездка в Ранев автобусом, обратный путь на промысел на случайном самосвале, почти без сна проведенная ночь, нервное напряжение дня — все это утомило Горишнего. Увидев знакомые вышки, он старался поскорее преодолеть километры, отделявшие шоссе от долины, где раскинулся промысел. Думал: придет в общежитие, ляжет на кровать и будет спать как убитый. Но теперь, когда все осталось позади, желание побыть наедине исчезло. На сердце было легко и спокойно, от гнетущего настроения не осталось и следа. Разговор с Кушниром будто снял с Горишнего что-то липкое, омерзительное, мешавшее дышать с того времени, как увидел Грицько белое, словно мраморное, лицо женщины в кожушке. Когда отдал Кушниру записку, врученную ему незнакомкой, было такое чувство, точно освободился от тяжелого камня, висевшего на шее.

Горишнему хотелось видеть рядом людей, разговаривать с ними, что-то делать. Но после отъезда инженеров промысел обезлюдел. Нефтяники, как обычно, разъехались на выходной по домам. Только один неразговорчивый Закиров остался у скважин.

Надвигалась ночь.

Измерительный стенд под навесом на передвижной платформе излучал в темноте зеленоватый холодный свет. Он лился из невидимых, вмонтированных в панель электроламп. За круглыми стеклами щитков пульсировали стрелки дозиметров, показателей давления, температурных фиксаторов с полупроводниковыми термическими сопротивлениями. Панель стенда переливалась сиянием, словно кто-то рассыпал здесь мириады лесных светлячков. Закиров погрузил руку с часами в это мерцающее свечение.

— Через четыре минуты сделаем запись. Потом через два часа — снова. И так до утра. Сверим, Горишний, часы. Сколько на твоих?

— Двадцать семь десятого.

— Поставь двадцать шесть. Твои спешат. Когда будет тридцать, продиктуй мне цифры со шкалы дозиметра.

Горишний склонился над приборами.

3

Опустевший домик молчал, окруженный зеленью молодого сосняка, слепо смотрел в темноту черными стеклами окон. Под утро приморозило. Свежий воздух, насыщенный ароматом ранней весны, отгонял сон, бодрил.

Промерзший у стенда Горишний направился в домик. Открыл дверь и с наслаждением почувствовал тепло, пахнувшее из помещения. В коридоре стоял полумрак. Маленькая лампочка под потолком бросала на стены красноватый свет. Две комнаты общежития находились в конце коридора, сразу же за кабинетом Бранюка.

Не включая света, Горишний тихо прошел к своей кровати, снял ватник, стащил с ног тяжелые сапоги. Закиров спал, разбросав мускулистые, сильные руки. Рядом, на второй кровати, сонно посапывал Славка. Горишний склонился над сыном, осторожно поправил сползшее одеяло. Славка что-то забормотал сквозь сон, повернулся на бок и затих.

Выплыв из-за облаков, в окно на мгновение заглянула луна. Графин на тумбочке, приемник на столе, вся комната осветилась серебристым сиянием, стала более просторной. Матово заблестели металлические спинки кроватей, заискрились курчавые смоляные волосы Закирова, его черные брови.

Притронувшись к руке техника, Горишний тихо сказал:

— Подъем! На дежурство пора.

Закиров мгновенно открыл глаза и сладко потянулся. Через несколько минут он уже стоял одетый. Закурил. Дернул вверх застежку-«молнию» на своем пилотском комбинезоне.

— Ну, я пошел.

В коридоре хлопнула дверь. Шаги Закирова стихли за окном.

Горишний сел на пружинный матрац. Еще раз посмотрел на сына, улыбнулся. «Набегался… Договаривался тоже идти дежурить к приборам и уснул. Мария придумала такое — отправить хлопца на промысел на ночь глядя. В одиннадцатом часу приехал. Говорит, мать волнуется. Ничего не случилось с ним, а Славке пришлось в такую даль… Впрочем, пусть привыкает. Не маленький. Мальчик сообразительный, бояться за него нечего. Да и прокатиться в автобусе — одно удовольствие для него. Даже на лыжах зимой добирался сюда. И ничего. Не заблудился. Не лоботрясом растет. Жаль только, рано будить придется, чтобы на автобус не опоздал. А Марийка хорошая у него, заботливая. Заметила, что настроение у мужа испортилось, забеспокоилась. Может, он не так, как надо, поступил? Может, нужно было все рассказать Марии о той… что ночью, с запиской?.. А зачем? Чтобы ночью глаз не смыкала? Чтобы еще больше тревожилась? Нет, он не сказал ей, и хорошо сделал… Очень хорошо… не надо…»

Мягкий туман окутывал сознание, уставшее тело расслабло, закачалось на теплых волнах.

…Горишний проснулся вдруг от холода, повеявшего в лицо. По комнате гулял ветер.

Он встал, удивился: окно было раскрыто настежь, как летом. Протянул руку к шпингалету и вздрогнул. Кто-то крепко взял его сзади за локоть. Грицько быстро оглянулся. За спиной стоял человек, будто выросший из-под земли. Горишний подумал было, что все это ему чудится еще во сне, но чужая рука снова сжала локоть.

Голова Горишнего невольно втянулась в плечи, он инстинктивно пригнулся, словно уклоняясь от удара. В сумерках комнаты было плохо видно, но он узнал обращенное к нему лицо.

— Одевайся. Выйдем отсюда. Быстрее! — Голос был глухой, и, хотя прозвучал тихо, едва слышно, у Горишнего заколотилось сердце. Руками, вдруг одеревеневшими, он снял со спинки стула одежду.

В освещенный коридор Горишний вышел первым. Позади слышались крадущиеся шаги. Опередив Грицька, к входной двери прошмыгнул человек в коротком пальто.

Звякнула щеколда двери. Гость повернулся. У Горишнего уже не было сомнения, кто именно стоит перед ним, и все же он крепко, до боли в челюстях, сжал зубы, увидев при свете постаревшее, заросшее, землисто-серое лицо Гандзи.

Гандзя показал на дверь.

— Если придет от вышки тот косоглазый, открывать ему будешь ты… Понял? Кроме вас двоих, здесь никого больше нет? — не ожидая ответа, он криво улыбнулся. — Ну вот, встретились наконец… Письмо мое получил?

Горишний молчал. Усилием воли он уже взял себя в руки. Теперь он лихорадочно думал, как вести себя. Делать вид, что обрадован появлению Гандзи, было бы рискованно. И он стоял, наклонив голову, в позе человека, тоскливо ожидающего, что же будет дальше. На пальто Гандзи налипла рыжеватая глина, сосновые иголки. «По лесу бродил, вокруг промысла… Следил. Знает, что мы с Закировым здесь только вдвоем. И что Бранюк уехал — тоже знает», — мелькнула мысль.

— Получил письмо, спрашиваю? — глаза Гандзи зло блеснули.

— У меня семья, ребенок, — вяло произнес Горишний. — Я жить хочу. Оставьте меня в покое.

— Дурень! — зашипел Гандзя, не без удовольствия заметив состояние Горишнего. — Думаешь, опять заставлю винтовку взять? В лес потащу? Не бойся, этого не будет. Но и хвостом вилять не позволю, — угрожающе шептал он. — Ходил с нами в сорок четвертом? Ходил! Не у кого-нибудь — у Гандзи был. Значит, и убивал, и вешал, и жег. А как же иначе? Сумел замести следы — твое счастье. Но знай, одного слова достаточно, и застегнут тебя чекисты на все пуговки. Будешь артачиться — могу и сам пулей угостить. Думал, шутить будем с тобой? Здесь шутки короткие. Или до конца вместе, или…

Горишний тяжело вздохнул.

— Связали вы меня по рукам и ногам. Деваться некуда. Эх…

— Ничего, все будет лучше, чем ты думаешь, — снисходительно успокоил Гандзя. — Когда Довбня передал тебе письмо?

«Почему Довбня? Что он говорит?» — Горишний насторожился. Гандзя понял его секундное замешательство по-своему.

— Не узнал Довбню? Это же руководитель нашего районного «СБ»[22]. Я послал его к тебе заранее.

Лысого, как пенек, с квадратным подбородком Довбню Горишний помнил, хотя прошло уже столько лет. Там, в банде, Довбня был правой рукой Гандзи, его ближайшим помощником во всех темных делах. Они и убежали вдвоем из Гнилого Яра, бросив всех своих людей, когда банду окружили пограничники.

«Но при чем здесь Довбня? Ведь письмо принесла женщина». — Горишний почувствовал, что говорить Гандзе об этом не следует и что вести разговор надо в таком же тоне, в каком он начался.

— Не узнал я его, — согласился Гриць. — Он приходил ко мне ночью…

— О нем расскажешь позже, — Гандзя вдруг потерял интерес к Довбне. — Встречаться вам уже нет нужды. Все, что от Довбни требовалось, он… выполнил. Теперь слушай, — шея Гандзи вытянулась, пальцы нервно теребили воротник пальто. — Наши дела, Вепрь, идут как следует, мы живем и боремся. Настало время действовать и тебе. На промысле есть человек, которого придется… — Он сделал выразительный жест рукой. — Ясно? Кстати, Бранюк надолго уехал отсюда?

— Не… знаю. Не говорил нам.

— Гм… Так вот. Убрать надо инженера Бранюка, и побыстрее. Вот возьми, — Гандзя протянул Горишнему маленькую пластмассовую трубочку. — Там таблетки. Брось одну в воду или в пищу — и конец. Боишься? — процедил он, увидев, что Горишний побледнел. — Бояться поздно. Сделаешь все, что надо!

— Но я же… потом меня…

— А, ты вон о чем… Напрасно нюни пускаешь. В четверг я буду ожидать тебя в полночь у колодца, что вблизи шоссе на Верхотурье. Знаешь это место? Мы уйдем отсюда, чтобы уже никогда не возвращаться. За границу пойдем.

— Это… правда?

— Мы не разбрасываемся людьми. — Почувствовав, что слова его прозвучали высокопарно, Гандзя поспешно добавил: — Будешь иметь большие деньги. Будешь жить в лучшей гостинице Западного Берлина. Рестораны, кафе, машины… Не пожалеешь, парень. А пока что на всякий случай держи. — Горишний увидел в его руке пачку денег. — Может, понадобятся. Спрячь. Значит, договорились?

Грицько кивнул головой.

Гандзя приказал выключить в коридоре свет. Снова звякнула щеколда. Фигура Гандзи на миг возникла в обрамлении двери и исчезла.

Горишний шагнул было за ним, но остановился на пороге. «Звать Закирова? Догонять? Что делать?» Лоб взмок от пота. Повернувшись, он натолкнулся на стену, в темноте на ощупь искал дверь. Дернул за ручку. В соседней с кабинетом Бранюка комнате на столе стоял телефон. Опрокинув стул, схватил с рычага трубку. Сразу же услышал приятный, будто родной, женский голос:

— Станция слушает.

— Дайте немедленно… Слышите? Алло, станция!

— Я вас прекрасно слышу. Говорите спокойно. С кем соединить?

— Заставу… Скорее!

— Минутку подождите. Занято.

— Алло, станция, станция! Я вас прошу…

Что ответила телефонистка, Горишний не услышал. Удар в затылок бросил его грудью на стол. Телефон полетел на пол, трубка выпала из руки.

— Так ты вон как, собака… Пощаду вымолить хочешь? Продаешь, сволочь?

Рукоятка пистолета на этот раз обожгла Горишнему щеку, болью впилась в плечо. Грицько застонал, пошатнулся и головой вперед, вслепую бросился на темную фигуру, отшатнувшуюся в сторону. Гандзя зацепился ногой за телефонный шнур. Лицо бандита белым пятном мелькнуло перед Горишним. Грицько ударил кулаком по лицу Гандзи и, перехватив его руку с пистолетом, изо всей силы сжал ее пальцами. Гандзя рванулся, не устоял на ногах. Оба повалились на пол.

Горишний был моложе и сильнее. Правой рукой он держал врага, не давал ему освободить руку с оружием, а левое плечо нестерпимо ныло. Что-то теплое и липкое потекло по затылку за воротник.

…Славка проснулся от стука за стеной. Казалось, на пол упало что-то тяжелое. Кровать отца была пуста. Закирова в комнате не было тоже. «Что там гремит?» Мальчик поднял голову с подушки, прислушался. За стеной глухой топот. Кто-то негромко вскрикнул.

Славка вскочил с постели. Босиком, раздетый выбежал в коридор, повернул выключатель. Дверь в комнату, где обычно по вечерам собирались нефтяники, была распахнута. Славка попятился… Свет, упав из коридора, выхватил из темноты двух мужчин. Обхватив друг друга руками, они катались по полу, тяжело дыша, наталкивались на опрокинутые стулья, на телефон, сброшенный со стола.

«Тато!», — хотел крикнуть Славка, узнав отца, но из горла вырвался лишь шепот. За порогом в комнате происходило что-то страшное. Незнакомый мужчина, без шапки, с разорванным воротником измятого пальто, силился вырваться из рук отца. В кулаке незнакомца тускло поблескивал черный пистолет.

Почти не думая, что делает, Славка отскочил назад, изо всей силы дернул дверь кабинета Бранюка. «Ружье!» Только теперь, глянув на коврик над кроватью инженера, мальчик понял, что именно толкнуло его сюда. «Ружье!»

Двустволка висела на месте. Рядом — туго набитый патронташ. Дома в углу за сундуком стояло почти такое же, как и это, ружье — бескурковка шестнадцатого калибра. Правда, отец еще не позволял Славке стрелять и только один раз брал его с собой на охоту. Зато сколько раз, когда матери не было в хате, ружье попадало в руки Славки. Густая насечка приклада ложилась на плечо, глаз ловил маленькую мушку меж стволов.

Привычным движением Славка вложил в казенник два картонных забитых пыжами патрона. Прыгая через порог, услышал резкий, как щелканье бича, треск и звон разбитого стекла. В коридоре сладковато запахло пороховой гарью.

От легкого сквозняка шелестели на столе страницы развернутой книги. Под окном блестели осколки стекла. Мужчины в разорванном пальто в комнате не было. Отец стоял на коленях, силясь подняться с пола, прижимал ладонь к груди.

Глотая слезы, Славка высунул ружье в выбитое окно. Два выстрела слились в один, громом прокатились по горной долине.

4

Телефонистка в Верхотурье, щелкнув штепселем коммутатора и убедившись, что линия освободилась, успокоила нетерпеливого абонента:

— Будете говорить. Даю заставу.

Где-то на противоположном конце линии, откуда секунду назад доносился взволнованный мужской голос, послышался неразборчивый шум и треск, трубка умолкла. Рука телефонистки потянулась было к коммутатору, готовая выдернуть штепсель из гнезда, и повисла в воздухе. Нет, что-то не похоже, чтобы на промысле бросили трубку на рычаг. Не похоже. Мгновение поколебавшись, телефонистка скользнула пальцами по нижним штепселям, передернула шнуры.

— Застава! Застава! Застава!

— Дежурный по заставе старший сержант Макушенко слушает, — загудело в мембране.

— Застава, только что вас вызывали из хозяйства Бранюка. Настойчиво просили соединить. Абонент волновался, едва поняла, что он хочет. Во время разговора связь внезапно оборвалась.

— Вы уверены?

— Нет даже индукции. Возможно, повреждение на линии. В последнюю минуту в трубке послышался странный шум и как будто крик. Поскольку звонили на заставу, решила вас предупредить.

— Тот, кто звонил, не назвал себя?

— Нет. Но говорил не Бранюк, его голос я знаю.

Как только дежурный по заставе выслушал телефонистку, под рукой снова загудел зуммер. Докладывал ефрейтор Цыбульников. В районе действий его наряда, в квадрате 2-13, только что раздались два выстрела. Били из дробовика, дуплетом. Наряд спешит на место, откуда стреляли.

Цыбульников не делал никаких выводов, не высказывал своих предположений. Он лишь докладывал о событии.

Выстрелы из дробовика, услышанные Цыбульниковым, сами по себе не были чем-то необычным. Стрелять мог и кто-нибудь из охотников. Однако в сочетании со звонком телефонистки сообщение ефрейтора уже приобретало особое значение. «Хозяйством Бранюка» назывался один из объектов пограничной зоны, опытный нефтепромысел, что находился в том самом квадрате 2-13, где раздались выстрелы. Совпадение места событий требовало незамедлительных действий.

Ровно через две минуты после того, как ефрейтор Цыбульников передал донесение, старший сержант Макушенко позвонил начальнику заставы. Еще через пять минут два солдата и сержант, взяв оружие из пирамиды, выбежали во двор, тенями промелькнули мимо часового у ворот и исчезли в тумане, что клубился, наплывал с гор.

5

Лес расступился. Далеко внизу, справа от шоссе, сквозь молочную завесу тумана замигало несколько светлых точек.

— Промысел, — сказал Петришин.

Машина мягко остановилась. Водитель оглянулся.

— Где сворачивать в долину, товарищ майор?

— Прямо давай, прямо, — кивнул Петришин. — Промысел близко отсюда только для пешеходов. Машиной надо в объезд, через перевал. Другого пути нет. Километров двенадцать придется дать крюку.

— Двенадцать так двенадцать, — равнодушно повторил водитель, и «Победа» помчалась дальше, освещая пустое шоссе.

Полковник Шелест молчал. Молчал и лейтенант Валигура, покачиваясь в такт движению машины, которая шла на подъем.

Дорога огибала высокие холмы, извивалась змеей до самого перевала, а там начала круто падать вниз, то отступая от скал, то приближаясь вплотную к ним. Свет фар колебался на темном граните. Иссеченные трещинами камни вспыхивали искристыми крупинками кварца и ручейками воды, скованной предутренним морозом.

Скоро гранитный коридор остался позади. Близкие деревья изменяли окраску. Ночь отступала медленно, нехотя, и все же с каждой минутой становилось светлее.

Петришин тронул водителя за плечо, показал рукой направо. Машина круто завернула в лес. Несколько раз между стволами деревьев мигнули уже знакомые огоньки на вышках. Впереди лежал промысел. «Победа» нырнула под низко нависшие ветки и остановилась, осветив фасад небольшого домика.

Солдат с автоматом вышел из-за ели и преградил прибывшим дорогу.

Возвращая Шелесту служебное удостоверение, пограничник приложил руку к шапке, тихо доложил:

— Товарищ полковник, на промысле тяжело ранили рабочего.

Они поспешили в конец коридора. Через плечо Шелеста Петришин заглянул в ярко освещенную комнату: «Он!»

Горишний лежал на кровати. На обветренных щеках проступала бледность. Плечо белело широкой марлевой повязкой. Рядом на стуле с кружкой в руках сидел чернявый скуластый мужчина, одетый в пилотский комбинезон. Находившийся тут же молодой пограничник, увидев прибывших, повернулся к Петришину.

— Товарищ майор, старший наряда ефрейтор Цыбульников. Прикажете доложить…

Шелест остановил его жестом:

— Раненого в машину! Лейтенант Валигура, сопровождайте до города. В первом же населенном пункте возьмите с собой врача или фельдшера, кто будет. — Посмотрев на Петришина, он с немым вопросом указал взглядом на кровать. Петришин понял полковника, сказал:

— Горишний.

Валигура, шофер и Закиров осторожно подняли раненого на руки. Майор вышел следом за ними. Шелест опустился на стул.

— Когда это случилось, ефрейтор?

— Час назад. Я и рядовой Карась обходили участок границы, услышали выстрелы из охотничьего ружья и поспешили сюда. Закиров, тот, что в комбинезоне, уже перевязывал раненого. Как выяснилось, ночью на промысел пробрался неизвестный и выстрелом из пистолета ранил оператора Горишнего. Когда в соседней комнате между ними возникла стычка…

— Подождите, ефрейтор, — нетерпеливо свел брови Шелест. — Прежде всего, какие приняты меры?

— С заставы сюда направлена группа бойцов. Они сейчас прочесывают лес. Потом, когда я еще раз позвонил и доложил о нападении на Горишнего, заставу подняли по тревоге.

— Здесь есть телефон?

— Есть, но аппарат разбит. Я связывался с заставой через телефон специального назначения, из леса.

— Позвоните на заставу, чтобы выслали ищейку.

— Инструктор службы собак старшина Гейко уже выехал сюда на машине вместе с начальником заставы. Через двадцать минут они будут здесь.

Шелест встал.

— Значит, подробностей покушения на Горишнего вы не знаете?

Ефрейтор показал рукой в угол комнаты. Полковник оглянулся и только теперь заметил мальчика, лежавшего на кровати, уткнувшегося лицом в подушку. Его острые плечи вздрагивали.

— Сын Горишнего, — объяснил ефрейтор. — Он как раз и стрелял из ружья преступнику вслед. Увидел, что отец ранен, ну и вот…

Шелест подошел к кровати, положил руку на голову мальчика.

— Успокойся, не надо плакать. Ты смелый. Стрелять из ружья не побоялся. Расскажи, что здесь произошло. Ты видел того бандита? Какой он из себя?

Славка всхлипнул, сел на кровати.

Когда Петришин, отправив машину, вернулся в комнату, полковник Шелест и Славка Горишний сидели рядом. Размазывая по щекам слезы, шмыгая носом, мальчик рассказал обо всем, что случилось после того, когда он проснулся внезапно от стука за стеной.