Подземный факел

1

Ефрейтор Цыбульников оставил в комнате все так, как застал, не разрешил прикасаться к вещам. На полу валялись опрокинутые стулья, около сдвинутого в сторону стола чернел разбитый пластмассовый телефон с круглым диском без цифр. Поваленный на бок, лежал у порога большой медный сифон, из отвернутого краника вытекали остатки газированной воды…

Пес Сигнал завертелся на месте, обнюхал пол, стулья, телефон, рванулся к стене, царапнул лапами подоконник и выпрыгнул в окно. Гейко едва успел отпустить поводок и вслед за овчаркой выскользнул через окно на двор.

Невидимый на земле след, покрытый слоем прошлогодних листьев, веток и гнилой коры, смерзшихся в сплошную грязноватую глыбу, лишь уловимый острым нюхом собаки, повел за пределы промысла, в лес, в направлении на восток. Потом след круто отклонился к горному кряжу, петляя меж деревьями, кустами дикого боярышника и валунами, которые все чаще встречались на пути.

Уже рассвело. За проводником и овчаркой бежали несколько пограничников, тоже прибывшие на промысел в машине. Поднявшись на склон холма, старшина с тревогой увидел вдали село. Оно жалось к горам, маленькие деревянные хатки издали казались игрушечными. По дороге ползло несколько машин.

«Плохо… Если Сигнал выйдет на дорогу, придется возвращаться ни с чем», — подумал Гейко. Но Сигнал, не добежав до села с километр, круто повернул в сторону и повел старшину вдоль дороги, по краю поля скошенной кукурузы. Обойдя поле, выскочил на пахоту. Здесь Гейко сам увидел следы. Отпечатки ног на черной подмерзшей пахоте были большие, глубокие: беглец торопился, бежал широким шагом, увязая во влажном грунте, несколько раз останавливался, счищал с обуви налипшую землю.

Пограничники, спешившие позади, давно отстали. Оглядываясь, старшина еще некоторое время видел фигуру ефрейтора Цыбульникова, но вскоре и тот не выдержал темпа. Нелегко было соревноваться в беге с Гейко. За годы службы на границе старшина научился без отдыха преодолевать большие расстояния, спеша за четвероногим другом; привык равномерно распределять силы, оставляя километр за километром, поспевать за нетерпеливой овчаркой, давая ей возможность свободно идти по следу, не чувствовать скованности от поводка. Сигнал не любил, когда его сдерживали. Нагнув голову к земле, он легко нес свое сильное тело. Стоило проводнику на мгновение задержаться, нарушить ритм бега, и Сигнал начинал нервничать, дергал поводок из рук старшины.

На берегу узенькой безымянной речки они остановились. След исчез. Незамерзающая горная речка бурлила и пенилась, мутная вода билась о камни. Неизвестный пошел вброд.

Лишь выбравшись на противоположный берег и пройдя с километр вниз по течению, старшина облегченно вздохнул. Овчарка уверенно бросилась в прибрежные кусты, снова напала на потерянный след.

Около пустой овечьей кошары Гейко решил несколько минут отдохнуть. Когда переходили речку, за голенища полилась вода. Ноги промокли. Сапоги начали тереть ноги. Ломило спину. От поводка болели руки. Устал и Сигнал. Он высунул язык, жадно хватая воздух. Старшина поправил ремень автомата, полою шинели вытер мокрые собачьи лапы.

— Вперед, Сигнал! Вперед!

Вскоре Гейко с удивлением заметил, что тот, за кем они гнались, описав дугу километров на восемь, постепенно изменял направление и теперь уже шел назад, в сторону границы. В памяти всплыл рисунок карты, задернутой синей шторкой в кабинете начальника заставы. В окружающем пейзаже было что-то удивительно знакомое. Местность, где Гейко находился сейчас, не входила в зону их заставы. И все же старшина все больше убеждался, что не впервые видит и этот густой, еще по-зимнему голый лес, массив которого протянулся до самых синих гор, и те два острых холма, похожих один на другой, как близнецы, и кусочек волнистой, покрытой сухими бурьянами равнины, что желтеет островком меж горами и лесом, упираясь в бескрайнее море камыша.

И Гейко вдруг вспомнил. «Камыши… За ними — низина и болото». Следы врага вели к болоту. К тому болоту, где несколько лет назад, давно, еще во время войны, была обнаружена брошенная бандитами автомашина!

Зеленый «студебеккер», пробитая пулей пилотка в кабине… Сколько раз укорял себя Гейко за то, что пропустил машину в ту ночь у Гнилого Яра.

«Неужели Сигнал пойдет к болоту, к тому месту?» Что будет, если пойдет, Гейко еще не смог бы объяснить себе, но эта мысль уже не покидала его, и рука сжала автомат. Какое-то неясное подсознательное чувство подсказывало, что здесь произойдет нечто важное и неожиданное, будто чья-то невидимая рука начинает сводить вместе давно разъединенные, разорванные концы общей цепи событий, полузабытых, почти стертых в памяти временем.

Сигнал к болоту не пошел. Уже виднелись голые вербы, слышен был шелест камыша, но овчарка, вопреки ожиданиям Гейко, устремилась к лесу.

От земли повеяло сыростью. Молоденьких зеленых сосен, радовавших глаз около вышек нефтепромысла, здесь не было. Неподвижно стояли дубы, закрывая ветвями синеву неба. Изредка попадались ели, стройные, высокие и молчаливые. Вывернутый с корнями бурелом то и дело преграждал путь, словно не пускал посторонних в мрачное, сумеречное царство деревьев. Тоненьким голосом распевала вверху птичка, ее трель казалась странной в этой глухой, безмолвной чаще.

Сигнал заволновался. Гейко приготовил оружие. Они выбежали на поляну, коридором пролегавшую меж деревьями. Высунувшись из-за куста, овчарка замерла и насторожила уши, как будто испугалась неожиданной пустоты перед собой.

— След, Сигнал! Ищи!

Требовательный голос проводника не подбодрил собаку. Казалось, ей надоело подчиняться приказам. Прыгнув в сторону, Сигнал бросился к гнилому пню, позеленевшему от мха, тихо зарычал. В глазах собаки вспыхнула ярость. Она не хотела идти дальше.

«Что с Сигналом?» Гейко удивленно оглянулся, вышел на поляну. Под ногами пружинило. Мокрый хворост тугим слоем лежал под остатками снега. Булькая, выступала из-под хвороста вода. Рядом в ветвях бодро выстукивал дятел. В воздухе стояла прозрачная сизая мгла, трепетно покачивалась, поднималась вверх и таяла, разорванная лучами солнца. Ничто не нарушало лесного покоя. Но Сигнал по-прежнему косил глазом на трухлявый пень.

Старшина остановился около старой ели. Ее высохший, потемневший ствол выделялся среди других деревьев. От легкого удара прикладом сверху дождем посыпались иголки. Подняв голову, старшина увидел на стволе несколько широких продольных щелей, кора вокруг них была покрыта копотью, блестела потеками застывшей смолы.

Догадка вспыхнула молниеносно. Старшина понял, откуда взялись закоптевшие отверстия. И в этот миг Сигнал с силой дернул поводок. Один за другим глухо стукнули выстрелы. От ствола ели в лицо брызнули кора и щепки. Старшина упал за дерево, прижав к себе дрожащую, возбужденную овчарку. Еще раз тонко свистнули пули.

Осторожно высунув ствол автомата, пограничник, не целясь, пустил веером длинную очередь и быстро выглянул на поляну. Пня, к которому только что рвался Сигнал, на старом месте не было. Пень лежал в стороне, поваленный набок, а там, где он стоял минуту назад, темнело в земле круглое отверстие.

Кому-нибудь это, возможно, показалось бы невероятным, но не Гейко. Покрытый копотью и смолой ствол ели уже рассказал ему многое. Старшина прицелился, ожидая. Сигнал нетерпеливо повизгивал. В отверстии у пня что-то мелькнуло. Гейко нажал на спуск. Шапка, поднятая из-под земли на палке, отлетела в сторону, прошитая пулями.

Не отрывая взгляда от круглого отверстия на поляне, старшина левой рукой вынул из подсумка две гранаты. Подумал. Положил гранаты перед собой и достал ракетницу.

Первая ракета с шипением пронеслась мимо цели, ударила о землю синим огнем и отлетела, догорая, в кусты. Вторым выстрелом Гейко попал точно: темное отверстие у пня окуталось сизым дымком. Старшина торопливо вложил в ракетницу новый патрон. Третья огненная стрела, оставив в воздухе беловатый след, тоже впилась в нору. Четвертая ракета взвилась высоко над лесом.

Теперь Гейко поглядывал вокруг. Враг мог выскочить неожиданно где-нибудь позади или сбоку через запасный лаз. Но, видно, из подземного логова другого выхода не было. Вслед за удушливым фосфорным дымком, курившимся из-под земли, появился сначала на палке грязный платок, потом вылетел, стукнувшись о пень, пистолет и показались вытянутые руки.

Невысокий длиннорукий мужчина в испачканном пальто, без шапки выполз из норы. Скорчившись, он хрипел и кашлял, царапая пальцами холодную, сырую землю. Из налитых кровью вытаращенных глаз текли слезы.

Гейко стоял над ним, ждал. У ног старшины застыл Сигнал, по первому приказанию готовый броситься на врага.

2

— Старый бандитский тайник, с дымоходом в стволе подгнившего дерева и с лазом, замаскированным пнем… Знакомые штучки. — Полковник Шелест обошел вокруг отверстия, зиявшего в земле.

Нора была вырыта давно. Срезанный и подтесанный пень, как пробка, закрывал отверстие, не один год оберегая тайник от дождей и талого снега. Нора дышала кисловатым угаром и прелью.

Зеленый вездеход стоял на краю поляны. Из машины выглянуло небритое, измятое лицо Гандзи-Мацюка-Коленды. Он сидел между двумя пограничниками, желтый, как лимон, блуждающими глазами следил за тем, что происходит около его последнего убежища. Сигнал лежал под машиной, положив голову на лапы, и, казалось, дремал, как будто хотел сказать людям: «Моя роль окончилась, теперь я в ваши дела не вмешиваюсь».

— Волнуетесь? — спросил Шелест Петришина. — Правду говоря, мне тоже не терпится. Заинтриговали вы меня, хотя и не очень верю в существование кладов. Старшина, ну что там? — наклонившись, крикнул вниз полковник.

Из-под земли в ответ донесся глухой голос. В черном провале ямы заколебался луч фонарика.

…Гейко наклонился, осветил низкий земляной тоннель. Со стен, оплетенных лозой, капала вода. Могильный воздух подземелья пахнул в лицо болотом и остатками невыветрившегося фосфора. В конце тоннель расширялся в просторную нишу. Здесь уже можно было выпрямиться, рука едва доставала до потолка. Сбоку у стены стоял грубо сколоченный топчан с остатками гнилого сена. На полу валялся разбитый фонарь «летучая мышь». Мокрые, полуистлевшие ветки, которыми когда-то устлали пол, были скользкие, прилипали к сапогам. По стенам ползали мокрицы. Две ржавые немецкие винтовки стояли у выложенной из камня печки, забитой холодным пеплом. Над печкой в стене виднелась глубокая дыра дымохода, что вела в ствол старой ели.

Видно, не одну ночь ковырялись в земле, как кроты, бандеровские головорезы, пока построили это тайное логово в глухом лесном углу. Что видели эти стены, свидетелями каких мрачных сцен были они, пряча бандитов от света и солнца, от людских глаз? Все дышало здесь запустением и тленом.

Морщась от прикосновения холодных капель, падавших на руки, за воротник, Гейко в последний раз повел фонариком вокруг себя, взял под руку ржавые винтовки и хотел уже поворачивать к выходу, но тут его внимание привлекла куча веток под топчаном. Старшина толкнул ногой присыпанный землей хворост. Сапог стукнулся обо что-то твердое.

От толчка топчан развалился. Разбросав гнилые палки, Гейко нащупал что-то похожее на ящик, завернутый в брезент. Истлевшая ткань расползалась в руках, обнажая фибровый чемодан, покрытый плесенью, с позеленевшими медными замками.

Спрятав фонарик, Гейко осторожно поднял чемодан и пошел на свет, падавший сверху, в конце тоннеля…

3

Лифт бесшумно взлетел на пятый этаж. Шелест и Петришин открыли решетчатую дверь и вышли в полукруглый вестибюль, сверкавший зеркалами дверей и натертым паркетом.

В помещении института стояла тишина. Где-то однотонно гудел вентилятор или электромотор. Вдоль стены на застекленных полочках лежали сотни разнообразных минералов, огромная коллекция образцов, занимавшая половину вестибюля. Над дверями светились таблички: «Лаборатория», «I сектор», «Геологическая группа», «II сектор», «Нефтяная группа»…

Под ветвистой пальмой дремал седой швейцар. Узнав, к кому пришли посетители, он коротко объяснил:

— Кабинет номер семнадцать.

Петришин постучал в высокую белую дверь.

— Войдите!

Бранюк с недоумением смотрел на незнакомых людей, на погоны и шинель Петришина, на чемодан в руках Шелеста, размышляя о том, кто они, с каким делом явились.

— Иван Сергеевич Бранюк? Очень приятно. Шелест. Я звонил вам час назад. Знакомьтесь, майор Петришин. Извините, что оторвали вас от работы.

— Ничего, ничего. — Бранюк пожал гостям руки, быстрым движением снял со спинки кресла пиджак, поправил галстук, виновато сказал: — У нас здесь посторонние редко бывают, работаю по-домашнему… Вы пришли, товарищи, наверное, в связи с той неприятной историей с оператором Горишним?

— Да, именно эта история привела нас сюда, — улыбнулся Шелест.

— Жаль, но я вряд ли смогу добавить что-то новое.

— А это и не нужно, Иван Сергеевич. Все уже прояснилось.

— Вы хотите сказать — преступник пойман?

Шелест утвердительно кивнул головой. Петришин сидел в стороне молча.

— Не удивляйтесь, Иван Сергеевич, но история с Горишним непосредственно касалась вас, точнее — вашей работы.

— Не понимаю…

— В двух словах всего не изложить. У нас еще будет время поговорить поподробнее. Сегодня нас привело к вам другое. Куда прикажете поставить чемодан? На стул можно?

Шелест жестом пригласил инженера подойти ближе, открыл крышку. Бранюк с нескрываемым удивлением склонился над чемоданом. Там лежали бумаги. Инженер недоуменно взял несколько пожелтевших листов, — видно, они были недавно влажными. Теперь их высушили, края осыпались от прикосновения пальцев.

Прочитав первую страницу, Бранюк лихорадочно начал перебирать бумаги.

— Это же… Да это… Откуда? Товарищи, где вы взяли?.. Это же архив Крылача, моего дяди! Как он попал к вам?

— Во время войны националисты-бандеровцы пытались переправить бумаги за границу, но не смогли. Они спрятали чемодан в своем старом тайнике, в лесу. Теперь архив кому-то понадобился снова. За ним пришли. Бандит, который стрелял в Горишнего, имел задание уничтожить вас, а эти бумаги доставить в Западный Берлин.

— Но ведь дядю увезли эсэсовцы, это было на моих глазах. Почему же бумаги оказались у бандеровцев?

— Те и другие действовали заодно. Могу добавить: за архивом их и теперь снарядили в паре — бывшего офицера СС и бандита-оуновца. Они спелись давно. А дядя ваш… он погиб еще в сорок четвертом, в день ареста. Если эти бумаги помогут вам в работе, будем рады. Не думаю, чтобы иностранная разведка охотилась за архивом, который не представляет особой ценности.

Бранюк дрожащими руками раскладывал бумаги на полу.

— Одну минутку… Я хочу проверить. Эти выкладки должны быть… Вот здесь. Ага, так и есть!..

Он нашел то, что искал.

— Извините. Все так неожиданно. Еще совсем недавно это богатство избавило бы меня от многих бессонных ночей. Понимаете, для завершения нашей работы недоставало последнего звена. Оно вот, — инженер потряс зажатыми в руке листками. — Я предполагал, что Крылач нашел как раз такое решение… Нефть, сама нефть — вот что является наиболее эффективной питающей средой подземного огненного факела! Нам удалось наконец нащупать решающее звено. Сегодня архив Крылача уже не открывает нам чего-то принципиально нового, но его работа подтверждает правильность пути, по которому мы шли.

— Следовательно, товарищ Бранюк, ваше изобретение является воспроизведением изобретения Крылача, гак сказать, его копией? — спросил Шелест.

— Не совсем так, конечно, и все же в работах много общего. Если судить по этим бумагам, то принцип действия аппарата Крылача несколько иной. Это естественно. У нас было больше возможностей, да и наука не стоит на месте. Однако то, что создал Крылач, тоже могло бы вполне удовлетворить нефтяную промышленность.

Шелест взглянул на Петришина.

— То-то архив Крылача не давал им покоя! Они давно знали, сколь важно изобретение. Тем лучше, что бумаги не попали в чужие руки. Мы, товарищ Бранюк, уполномочены передать архив в ваше распоряжение. Он принадлежит вам по праву.

— Спасибо. Я сохраню эти бумаги как память о человеке, который отдал жизнь во имя науки. У дяди была иная цель, ради которой он трудился многие годы. Кажется, он мечтал получить много денег, чтобы иметь возможность без помех заниматься научными исследованиями. Он замкнулся в себе, и, возможно, это погубило его. Жаль, что его нет сейчас с нами. Он мог бы еще многое сделать.

— Верно. Ростислав Захарович Крылач нашел бы свое место в жизни. Он был порядочным человеком и незаурядным специалистом, — задумчиво сказал Шелест.

— Разве вы… знали моего дядю? — поднялся Бранюк.

Полковник сказал:

— Я знал не только Ростислава Крылача, я знал его сестру — она была твоей матерью, еще лучше я знал ее мужа — своего лучшего друга и товарища по подполью Сергея Бранюка, твоего отца. Я знал и тебя, Иван, еще вот таким мальчонкой.

Уголки губ инженера дрогнули. Он смотрел на Шелеста пристально, будто узнавал этого уже немолодого человека с крепкими руками рабочего. Затем Бранюк быстро подошел к столу, вынул из ящика небольшую фотографию.

— Вы принесли матери это фото? Вот здесь, рядом с отцом… около знамени. Как же я не узнал вас сразу!

Шелест взял в руки старый, выцветший снимок.

Развернутое полотнище знамени. Вышитые шелком слова: «За вашу и нашу свободу!» Взявшись за древко, стоит он, Терентий Шелест, кузнец с Подзамче, комиссар Интернационального батальона. А рядом — в берете, с пистолетом на поясе друг его молодости Сергей Бранюк и еще много друзей, опаленных знойным испанским солнцем.

Майору Петришину показалось, что полковник пошатнулся. Но, наверное, это лишь показалось ему. Шелест стоял прямо, твердо держал фото в руке, и лицо его было спокойно, только где-то в глубине глаз теплилась затаенная грусть.

О чем думал он? Может, ему слышался стук пулеметов в оливковых рощах Гвадалахары или гром снарядов на улицах пылающего Мадрида; может, он видел в эти минуты отважного полковника Вальтера, который шел во весь рост в атаку, вел на окопы франкистов молодых, горячих сердцем юношей из Варшавы, Киева, Ленинграда, Праги?.. Может, вновь возник перед его глазами клочок каменистой испанской земли и склоненная к ней голова львовского столяра-краснодеревщика коммуниста Сергея Бранюка?..

4

Как-то сразу зацвели каштаны. Распустилась сирень. Зеленые листья шумели за окнами палаты, покачивались над застекленной верандой. С утра искрилась на газонах роса. Потом майское солнце брызгало лучами в сад, на посыпанные песком дорожки, на траву, на стены двухэтажного здания клиники, будто кто-то стелил ослепительные, золотые покрывала.

Стояли теплые дни. На небе ни облачка. В траве без устали трещали кузнечики, на деревьях птицы вили гнезда. Не верилось, что сразу за оградой, за этим садом бурлит многолюдный город.

В один из таких дней молодой мужчина в полосатой пижаме сидел в беседке в глубине сада хирургической клиники. Он склонился над книгой. На его недавно стриженной голове пробивался ежик светлых волос. На затылке, выше правого уха, виднелся розовый шрам. Углубившись в чтение, мужчина в пижаме не заметил двух военных, вышедших из-за кустов сирени.

Полковник Шелест, в гимнастерке, туго перетянутой ремнем, в зеленой фуражке пограничника, толкнул майора Петришина плечом. Тот улыбнулся, громко сказал:

— Больной, время на процедуры!

Мужчина со шрамом поднял стриженую голову. Это был Грицько Горишний.

Увидев Петришина, он обрадованно вскочил и, выпустив из рук книгу, воскликнул:

— Арсений!

Майор неумело протянул Горишнему бумажный пакет, пожал руку.

— Да ты уже, как говорят, совсем в полной форме, героем выглядишь, а Мария все беспокоится… Ну, здравствуй, здравствуй, земляче! Медики говорят, скоро домой собираться тебе.

— Давайте познакомимся, товарищ Горишний. — Шелест взял Грицька за локоть. — И не обижайтесь за то, что не навестили вас раньше. Сначала врачи запрещали беспокоить, потом времени не было у нас с Арсением Тарасовичем.

Горишний смущенно прижимал к груди пакет с апельсинами, молчал, не находил слов от волнения.

Сняв фуражку, Шелест вытер вспотевший лоб, подтолкнул Горишнего и Петришина к беседке.

— Спрячемся, друзья, в тени. Жара, будь она неладна, дышать нечем. А здесь как в оранжерее. Уютный уголок, только… лучше в него не попадать.

Все трое рассмеялись. Горишний уже овладел собой и с нескрываемым нетерпением поглядывал на полковника. Шелест, поняв его, коротко бросил:

— Спрашивайте, Григорий Александрович.

— Гандзя вспомнил о Довбне…

— Понимаю. Довбня нес вам записку из-за границы. Должен был установить с вами связь, заставить вас прятать у себя в доме Гандзю, как только тот появится в наших краях. Бандитов привлекало ваше положение на нефтепромысле Бранюка. Но Довбню задержали наши пограничники в тот же день, когда он явился из-за рубежа.

— А женщина в кожушке?

— Не встретив Довбни, Гандзя не решился идти к вам и явился к ней, где и нашел себе приют. Потом послал ее к вам с запиской. Фамилия этой особы — Квитчинская. Человек с темным прошлым. Была на службе у гитлеровцев. Конечно, Гандзя забрел к ней не случайно… Но теперь ни она, ни Гандзя никогда уже вас не побеспокоят. Вскоре они предстанут перед судом.

Горишний помолчал, словно отгоняя от себя тяжелые воспоминания, тряхнул головой. Наклонился, поднял с земли книгу.

— К государственным экзаменам готовлюсь. Кончаю техникум в этом году. Почти три месяца потерял в этой клинике, не разрешали ни читать, ни писать. Теперь наверстываю. Надоело бездельничать. Прошусь, чтобы выписали, — не отпускают, главврач говорит — рано. Да я хоть сейчас могу к скважине! Наши на промысле работают, наверное, испытания подходят к концу, а тут сидишь, жуешь манную кашу…

Шелест и Петришин весело взглянули друг на друга.

Майор вынул из кармана газету. Развернул перед Горишним. Грицько сразу увидел небольшую заметку, обведенную красным карандашом. Она называлась «Подземный факел».