Поэзия страсти

Глава 10

Фредерик Тартавель стоял у окна кабинета и смотрел на улицу. Вряд ли он мог передать словами те чувства, которые обуревали его. Досада — слишком мало и невыразительно. Причем еще вопрос — на себя или на сыновей. Обида? Пожалуй. Но уж как-то очень по-детски. Злость. Нет.

Это через край.

Окно выходило на один из многочисленных парков Версаля. Природа уже готовилась к осени, хотя пышные липы, струи фонтанов, голубые небеса еще дышали летом…

Фредерик Тартавель, человек строгих правил, джентльмен во всех отношениях, редко обращал внимание на цветочки-лепесточки, как он презрительно называл те проявления окружающего мира, которые заставляли других людей восхищаться. Он ни за что на свете не переехал бы из Парижа, из этого многолюдного центра деловой жизни, в уединенный, лишенный всякой практичности Версаль. Но жена… она ведь так просила! После того как вслед за старшими братьями уехали еще и Жанлен с Жаком, ничто уже не держало ее в шумном городе. И еще эта дурацкая ссора.

Фредерик старался не думать о позавчерашней встрече, но вот уже второй день как его мысли, нахально игнорируя волю, устремлялись именно в этом направлении. Естественно, неожиданно открывшаяся восприимчивость к цветочкам-лепесточкам была прямым следствием этого рассудочного беспредела.

Да, осень будет особенно трудной. Фредерик не любил желтеющих листьев, хмурого неба и вообще…

Это время года самим своим присутствием внушало ему мысль о смерти. Раньше ему с виртуозной ловкостью удавалось не замечать болезненных симптомов природы. Но злополучная встреча сделала Фредерика сентиментальным.

Вспомнилось прошлое, веселые семейные праздники. И этот огромный дом в Версале показался еще более никчемным. Зачем роскошь, столько комнат? Для кого эта показная пышность? Конечно, жене они тоже не нужны — ей лишь бы добраться до любимого сада. Иногда Фредерика удивляло, как мадам Тартавель удается чуть ли не в одиночку (взяли только двух садовников, да и те не особенно усердствовали) поддерживать идеальный порядок. День и ночь она пропадала среди клумб, оттененных аккуратно подстриженными кустами и деревьями. А эти дорожки…

Но Фредерик знал, почему супруга с таким рвением предается этому некогда не очень любимому занятию. Причина была та же, по которой хозяин дома целыми днями пропадал в конторе, хотя ее годами отлаженный механизм работал как часы и не требовал его присутствия.

По крайней мере, столь частого и продолжительного. Разлад в семье после разрыва с сыновьями. Мадам Тартавель всю свою жизнь повиновалась мужу. Он же взамен выполнял любые ее желания и прихоти. Но, когда Жанлен и Жак укатили в Амстердам, даже не попрощавшись, она принялась упрашивать Фредерика помириться с ними. Взять свои слова обратно, извиниться. Никогда раньше она не позволяла себе ничего подобного. В доме действовала доктрина: воспитанием сыновей занимается отец. Никаких женских сюсюканий, иначе можно безнадежно испортить мальчиков. Мать пробовала защищать их, но большей частью эти попытки так и оставались попытками. Авторитет Фредерика был непререкаем. Но вот теперь речь шла уже не о воспитании детей. Столкнулись взрослые. Их принципы, интересы. А Жак и Жанлен слишком хорошо усвоили непреклонность воли, которой так выделялся их отец. Однако в них она приобрела характер почти ослиного упрямства.

Нет, мадам Тартавель не высказывала ярого возмущения. Только просьбы, только слова, а потом и вовсе холодное молчание. Тему старались обходить. Прошло уже достаточно времени, но отчуждение между двумя людьми, столько лет прожившими душа в душу, нарастало буквально с каждым днем. Оба супруга старались. Фредерик пытался сломить в себе гордыню в угоду жене, а она — забыть, закрыть глаза на несправедливость к детям в угоду мужу. Но ничего не выходило.

Особенно тяжело было, когда мадам Тартавель находила в почтовом ящике злополучный чек, который то и дело сновал из Голландии во Францию и обратно. В конце концов Фредерик распорядился, чтобы почту приносили не домой, а к нему в контору. Но легче не стало, ведь это была последняя ниточка, связывавшая мать с детьми. Теперь не стало и ее. Жозефина отвлекалась от гнетущих мыслей своим садом. Она была матерью в полном смысле этого слова и ничем другим кроме семьи никогда в жизни не занималась. Никакой другой сферы самореализации. И вот дети выросли. Она до последней минуты лелеяла надежду, что Жак и Жанлен не покинут стареющую мать, не уедут из Парижа.

Как ни старалась она оправдать мужа, но простить ему вынужденную разлуку с сыновьями не могла. Да из-за чего, собственно, вышла ссора? Отец отказал им в главном, в свободе воли.

Но и его, однако, можно понять. Для кого столько лет он возводил нерушимое здание фирмы, лучшей нотариальной конторы в Париже?

И Жозефина молчала, чувствуя, что нельзя упрекать мужа.

Особенно тяжело было в дни рождений. Невыносимо тяжело. Старшие дети всегда приезжали с поздравлениями и подарками. Но места близнецов пустовали, вопиюще пустовали глянцем кожаных стульев, доводя мать до отчаяния.

Так или иначе, а разговоры за праздничным столом всегда сводились к вопросу: а как там поживают Жак и Жанлен? Старшие братья не ссорились с ними и располагали некоторыми сведениями о судьбах непокорных отщепенцев.

Жозефина слушала с особым вниманием, ловила каждое слово. И не без радости отмечала, про себя разумеется, тщательно скрываемый интерес Фредерика. Муж всеми силами пытался натянуть на лицо маску безразличного презрения, но складка на лбу, появляющаяся только в минуты особых волнений, выдавала его с головой.

Еще хуже бывало в их дни рождения. Мадам Тартавель однажды не выдержала и позвонила Жанлену, но выяснилось, что он в командировке, так прогнусавил автоответчик. Само собой, муж не узнал об этом звонке. Жозефина не решилась оставить сообщение…

И вот вчера муж вернулся из Гавра в каком-то подавленном состоянии. Он не выходил из своего кабинета, хотя ничем особенным занят не был. Мадам Тартавель знала это, поскольку несколько раз заставала Фредерика у окна — явный признак одолевающей мечтательности пополам с сентиментальностью.

Жозефина знала, что обычно задумчивое состояние мужа есть прямое следствие — а точнее, внешнее проявление мыслей о сыновьях. Вытерев руки, которые были черны от земли, она постучала в дверь кабинета.

— Войдите.

Его глухой голос настораживал еще больше.

— Фредерик, — начала Жозефина издалека. — Как считаешь, что заказать Полю, он едет в город, индейку или курицу? Или, может, запастись говядиной?

Фредерик растерянно смотрел на нее непонимающими глазами. Его словно вырвали из другого мира: как странно было слышать о столь прозаических вещах после философских, далеких от всего земного мыслей.

— Не знаю, дорогая, — пожал он плечами. — Как сама решишь. Мне все равно.

— А как думаешь… — Жозефина запнулась, но, помолчав, довела до конца начатую фразу. — Как думаешь, Жак… Жак и Жанлен приедут на годовщину нашей свадьбы? Ведь тридцать лет…

— Я бы не стал на это рассчитывать, — пробормотал Фредерик, явно стараясь спрятать глаза.

Он отвернулся к окну. — Я бы не стал, дорогая.

Ты же знаешь, они, наверное, и не вспомнят.

«Сколько горечи было в этих словах! Сколько детского стыда и страха. Ну что стоило позавчера просто подойти к ним, заговорить, хотя бы поздороваться. Месье Тартавель раскаивался в своем поступке. И самое смешное, он точно знал, что его к нему толкнуло. Нет, уже не гордость, а страх. Фредерик не знал, как сыновья поведут себя. А вдруг насмешливо, вдруг не захотят говорить? Чего ждать от этих юнцов, одному богу известно. Нельзя так компрометировать себя. Ведь Фредерик Тартавель их отец и глава фирмы. Но ребята, кажется, были ошарашены встречей и даже смущены. Они разом опешили и…

— Что с тобой? — спросила Жозефина. — Что-то случилось в Гавре? В отделении твоей конторы?

— Нет… Нет, ничего. — Он странно замялся, словно стараясь избежать дальнейших объяснений.

— Но ты сам не свой.

— Просто устал.

Мадам Тартавель не знала, как еще подступиться, с какого конца начать.

— Ладно, — кивнула она.

Муж сегодня не поехал в контору. В будний день — это нонсенс. Что же томит его душу? Но лучше поговорить позже.

— Я закажу говядину к столу. Ведь приедут твои друзья, все должно быть идеально.

Фредерик подошел и поцеловал жену. Прошло столько лет, а он все еще любит ее, любит как мальчишка.

— За время нашей совместной жизни ты ни разу не подвела меня с устроением всякого рода мероприятий. Я полностью могу положиться на твой вкус. Все будет великолепно.

Она улыбнулась.

— Хорошо. — И вышла.

Вышла тихо. Кажется, даже не возмутив своим движением застоявшийся неподвижный воздух кабинета. Месье Тартавель распахнул окно.

Запахи, тонкие ароматы сада в один миг наполнили помещение. Это пахли цветы. Цветы, посаженные ее рукой. Жозефина не утратила ни врожденной грациозности, ни, что удивительно после рождения четверых детей, стройности.

Она еще была красива. И Фредерик не замечал на лице жены тонкой сеточки морщин. Это лицо месье Тартавель любил, любил до глубины души, а когда любишь — не замечаешь недостатков и изъянов.

И вдруг ему захотелось вот прямо сейчас, сию минуту разыскать сыновей и помириться. К черту гордость, к черту страх! В конце концов, они еще дети, мальчишки, заносчивые и своенравные, и он как старший должен уступить. Ради нее. Ради возлюбленной Жозефины. Чтобы, как и раньше, не было между ними пропасти непонимания, чтобы не было запретных тем. Ехать назад в Гавр? Разыскать их? Разумеется, нет смысла звонить в Амстердам, ведь они здесь, во Франции. Но где их искать? Похоже, Жанлен женится. Что они отмечали? Свадьбу или помолвку? Но не будешь же спрашивать у первого встречного, где найти молодоженов. Или еще не молодоженов. Но Фредерик Тартавель ощутил острую потребность действовать. Сейчас же.

Накинув пиджак, он вышел из кабинета и спустился вниз. Жена давала указания Полю — одному из самых старых их слуг.

— Только не покупайте фрукты на рынке или в этих лавочках. Обязательно в магазине. И побольше консервированных ананасов. Денег не жалейте.

— Хорошо, мадам, — коротко ответил Поль и, взяв со стола свою водительскую фуражку, уже направился было к двери.

— Подождите, — остановил его Фредерик. — Поль, вы сегодня один или второй шофер тоже здесь?

— Я отпустила его вчера, — вмешалась в разговор Жозефина. — Он устал после поездки в Гавр и взял на сегодня выходной. Вернется из Парижа к утру.

Месье Тартавель как будто собирался сказать еще что-то, но повернулся и пошел назад.

— А ты собирался в контору? — спросила Жозефина. — Если бы я знала… Но ведь Поль вполне может отвезти тебя, а потом поедет за продуктами.

— Нет, — махнул он рукой. — Нет, я подожду Жильбера. Мне не к спеху.

— А куда?..

Фредерик, поняв суть вопроса, не дал ей договорить;

— В Гавр.

— Опять?

— Да, я кое о чем вспомнил. Вот досада. За чем ездил, то и забыл.

Он смущенно улыбнулся, и Жозефина тут же поняла, что муж врет. Но раз не хочет говорить, пусть скрывает до поры до времени. За годы супружеской жизни мадам Тартавель научилась доверять мужу.

Поль уехал. После шороха шин и гула мотора тишина в усадьбе старого юриста стала еще более невыносимой. Но вдруг послышался робкий стук в дверь.

— Войдите.

— Пришел какой-то господин, месье. — Новый дворецкий еще не совсем свыкся со своими обязанностями. Хорошо, хоть научился стучать.

— Что за господин?

— Говорит, по делам.

— Почему же он не явился в контору?

Еще чего не хватало, разбираться дома с каким-нибудь неотесанным адвокатишкой.

— Не знаю, месье, — честно признался Антуан.

— А сколько ему на вид лет?

— Около тридцати.

Поступок молодого человека был бестактен в высшей степени. Даже служащие конторы не позволяли себе беспокоить месье Тартавеля дома по рабочим вопросам. Это неприлично! Отправить его восвояси? Пожалуй, еще вчера он так и поступил бы. Пусть поучится правилам элементарного приличия, а потом уже можно и его процессом заняться. Нахал. Но уже сегодня Фредерик не был расположен кого бы то ни было выставлять вон. Конечно, следует начать разговор с упрека. И хозяин дома заранее напустил на себя вид оскорбленного достоинства.

Больше того, он даже отвернулся к окну. Пусть почувствует свою вину. Почувствует, что его не ждали.

— Отказать? — боязливо осведомился Антуан.

— Нет, зовите.

И вот раздался стук.

— Войдите.

Месье Тартавель постарался, несмотря на миролюбивый настрой, придать своему голосу суровость. И, едва дверь захлопнулась, не дал сказать гостю ни слова.

— Вам свойственно, месье, выяснять рабочие дела на дому? Если так, то могу лишь посочувствовать. — Фредерик знал, что никто из его служащих или клиентов не явится в Версаль вот так, без приглашения, да еще по рабочему делу.

В лучшем случае, если уж случится землетрясение или что-нибудь в этом роде, ему позвонят.

Поэтому, даже не глядя на собеседника, не видя его, он с уверенностью продолжил:

— С одной стороны рвение похвально. Но вы забываете, что у других людей могут быть иные взгляды на этот счет. Я, например, не люблю заниматься работой дома и обычно дорожу своим семейным покоем. Вам повезло, что моя супруга в саду. В противном случае я бы просто выставил вас вон.

Это бестактно. В следующий раз только в контору, молодой человек.

— И давно вы переехали?

От Жанлена не укрылось невольное телодвижение отца. Фредерик вздрогнул. А этого добиться от него было не так-то просто. Но уже через мгновение Фредерик Тартавель взял себя в руки — это было видно по напрягшимся плечам под белоснежной рубашкой. Снова отцовский кабинет. И снова он виноват. Как много раз, много лет назад. Но теперь вина его уже не детская. Это не плохие отметки, не разбитые стекла, не драка в школе и даже не грубость с матерью. Ребяческие несчастья! Сколько бы сейчас отдал Жанлен, чтобы именно они были причиной его визита. Отец отчитал бы, наказал. Но нет. В этот раз все куда сложнее. Прежняя ссора, которая уже давно забыта, но отец прав. Не сыну судить его. Его, который выбивался из сил, чтобы обеспечить семью, чтобы дети получили образование. И еще очень много «чтобы». Жанлену было стыдно. И если отец сейчас, взяв дорогого сына за воротник, спустит его с лестницы, то, безусловно, будет прав. Особенно после той встречи.

И надо же было такому случиться! После стольких лет встретиться в самый разгар веселья по поводу помолвки. Издевательство! На, любимый папочка, посмотри, как нам хорошо без тебя и твоих дурацких наставлений! Мы устроились в жизни! Мы женимся, не спросив даже твоего согласия, не представив невесту.

Отец медленно повернулся. Жанлен смотрел в пол и понял это только по заскрипевшим под его ногами половицам. Вот сейчас он скажет:

«Убирайся вон, щенок!». И придется уйти. Тихо извиниться, пробормотав под нос заранее приготовленные слова, и уйти. Потому что отец прав.

Повисла пауза. Фредерик Тартавель не двигался с места, не находя что сказать. За годы разлуки сын окончательно сформировался. Стал настоящим мужчиной. Сильные богатырские плечи. Как не идет к ним эта склоненная покорная голова. Все это напоминает очередную проверку табеля за неделю. Но что же он молчит?

Почему один? Внезапно страшная мысль осенила месье Тартавеля:

— Что… с Жаком? — Он задыхался от волнения. Что-то случилось? Конечно, иначе бы мальчик не приехал вот так без звонка и один…

Оторопевший Жанлен удивленно вскинулся, но его молчание лишь укрепило уверенность отца.

Что будет с Жозефиной?! Боже! И виноват он — отец. Автомобильная авария? Да, вероятно. Сразу вспомнилась статья в утренней газете. Ведь еще позавчера Жак был весел и здоров. Погиб, неужели погиб?

— Папа, да…

Он не дал ему договорить:

— Бедная мать. Где он? В каком состоянии?

Можно ли привести тело в нормальный вид? Губы старика задрожали, на глаза готовы были навернуться слезы.

— Папа! О чем ты? — Испуганный Жанлен поспешил усадить отца в кресло. — Все хорошо.

С чего ты взял?

— Не надо щадить меня! — отрезал отец. — Он в больнице? Есть надежда?

— Папа, бог с тобой. Жак ждет в машине. Здоров и невредим. Я пришел… пришел… — Он запнулся и опять опустил глаза. — Пришел извиниться за ту дурацкую историю. Ты же знаешь Жака, он всегда самое трудное оставляет мне.

Сколько я его ни уговаривал, он остался в машине. Боится. — Последние слова были произнесены чуть ли не шепотом. Жанлен стоял рядом с креслом отца, опираясь о стол. — Я… то есть мы не хотели, чтобы так все вышло, — продолжал Жанлен, все больше чувствуя, как заготовленная заранее речь превращается в детский лепет. Мы виноваты. Безусловно, у тебя есть все основания сердиться и выставить меня. Мы заслужили. Но, понимаешь, так получилось. Мы не хотели доводить до абсурда. Мы… — Он замолк, не зная, что еще сказать, кроме этого «мы».

Быстро сориентировавшись в обстановке, месье Тартавель сообразил, зачем пожаловал сын, и теперь буквально молниеносно поменял стратегию. Если еще пять минут назад он сам готов был просить прощения, то сейчас решил, что лучше принять извинения. Да еще в воспитательных целях сделал строгое лицо. Годы юридической практики способны кого угодно превратить в актера.

— Причина? — сухо спросил он.

— Я… Папа, я женюсь и хочу, чтобы вы с мамой были на моей свадьбе.

Жанлен говорил уверенно, но отец понимал его истинное состояние.

— Кто она? Француженка? — Да, надо устроить ему допрос. Сухо и по-деловому.

— Да, она живет в Гавре, но познакомились мы в Амстердаме. Ее зовут Ирен. У нас будет ребенок.

— Уже?

— Уже.

— Что ж, ступай к матери. Как она рассудит, так и будет. Она в саду. Только не напугай. Окликни издали, не подкрадывайся. Она простит — и я прощу. Ну а если нет, не обессудьте.

Жанлен кивнул и вышел из кабинета. Едва дверь за ним захлопнулась, как месье Тартавель не смог удержаться и рассмеялся в голос. Заливистым задорным смехом. Как ловко он поступил!

Напугал до потери пульса, да еще свалил с себя ответственность. Мол, если я вас и прощу, то только из желания угодить матери. Пусть чувствуют себя обязанными ей. Сколько раз и в детстве она заступалась за этих сорванцов. По крайней мере, пыталась. Не надо ломать раз установленную традицию. Отец, глава семьи, должен остаться в глазах детей непоколебимым. И так оно и будет. Фредерик Тартавель смеялся от души. Да!

Хоть ему уже несколько лет не доводилось выступать в суде, сноровку он не потерял.

Холеные, раскидистые липы здесь росли слишком близко друг к другу и отбрасывали тень на неудачно расположенные грядки. На будущий год нужно будет посадить здесь кустарники. Цветы все равно пропадают.

— Мама!

Она выронила из рук длинную деревянную ручку рыхлителя. Показалось?

— Мам!

Жозефина, не веря своим ушам, обернулась.

Жанлен? Да быть не может!

Но это он! Он шел по извилистой дорожке, выложенной серым булыжником.

— Жанлен?

Сын не выдержал и побежал ей навстречу. И не прошло и трех секунд, как рослый мужчина уже заключил мать в свои объятия. Хотя еще вопрос, кто кого заключил. Просто Жанлен был на полторы головы выше матери.

Она плакала. Она обнимала его и плакала. И шептала:

— Надолго? Надолго? Что? Ты его видел? Что он сказал?

— Мамочка, я женюсь! — ответил Жанлен.

— Что? Что отец? — не унималась она, инстинктивно чувствуя, что от ее воли не будет зависеть, видеть ли сына каждый день или, единожды обнявшись, снова распрощаться на неопределенный срок.

— Он послал к тебе, — улыбнулся Жанлен. Сказал, как ты решишь.

— Я? — Бедная женщина едва не задохнулась от восторга и, все еще не веря, повторила:

— Я?

— Мама, прости нас. — Жанлен поцеловал ее в лоб. — Мы два дуралея. Нам бы не мешало устроить хорошую головомойку. Если ты простишь, отец тоже простит. Я приехал пригласить вас на свадьбу.

— Простить! Да разве я на вас обижалась? вытирая слезы, прошептала Жозефина.

И они пошли по дорожке к дому. Позвонили Жаку. И вот еще один блудный сын предстал перед родительскими очами. Мать, еще не успевшая оправиться от первого потрясения, увидев его, своего любимца, разрыдалась.

И лишь затем появилась Ирен.

— Мама, папа, позвольте представить вам мою невесту. Ирен Бонтурон.

Ирен смотрела прямо и улыбалась. Хорошо, что все кончилось благополучно. Через полчаса семья уже сидела за столом. Тартавель-старший был необычайно весел. Как никогда. Теперь уже пришло время снять маску сурового непреклонного родителя, чья воля закон.

Мадам Тартавель… Впрочем, это, наверное, самый счастливый день в ее жизни и вряд ли удастся описать ее состояние. Жак и Жанлен ощутили, как свалился с плеч камень, давивший все эти годы. А Ирен вдруг в очередной раз за последние годы ощутила, что кому-то нужна, что жизнь не кончена, что… Да, собственно, зачем столько слов? Она была счастлива.