Поэзия страсти

Глава 3

Ирен едва сдерживала слезы. Боже! За что? И куда теперь идти, ведь она, целый год прожив в Амстердаме, так и не стала на ноги, не обрела самостоятельность и по-прежнему зависит от Марка. Как же так получилось? Как она ошиблась в этом человеке? Пусть теперь хоть розыск объявит, ноги ее больше не будет в его доме.

Боже! До какого маразма может дойти в человеке жажда властвовать, подчинять себе других людей!

Ирен всю свою жизнь боролась за независимость. Сначала с деспотом-отцом, который вогнал-таки в гроб несчастную мать, потом со старшими братьями, потом с первым своим парнем, потом со вторым. Как же так? Как вышло, что и третий оказался тираном? Только сейчас она поняла до конца, в какую ситуацию угодила. Полгода назад небо было восхитительно безоблачным, ничто не предвещало такого финала идеальных, казалось бы, отношений.

В доме отца, в Гавре, она была вроде прислуги. На ней держалось все хозяйство, и при этом четверо мужчин (трое братьев еще не женились) считали ее чуть ли не домработницей.

— Ирен, приготовь на ужин спагетти.

— Ирен, выстирай мой спортивный костюм к пятнице, мы с друзьями едем отдыхать.

— Ирен, пропылесось, ради бога, мебель, ты же знаешь, что у меня аллергия на пыль. Почему всегда нужно напоминать?!

И ни слова благодарности. Ни разу. К Ирен относились как к вещи, у которой нет ни чувств, ни тем более желаний. Отец был строг и держал всю семью в подчинении. Даже старший сын Этьен не решался перечить ему. Что уж говорить об Ирен. Отношение к женщине в их доме строилось на патриархальных принципах, согласно которым мужчина всегда умнее и имеет куда больше прав. Так относились к матери, которая, кроме грязных костюмов и кастрюль, так и не увидела в жизни больше ничего. Ирен была ее лучом света в мрачном подземелье. Она баловала дочурку, дарила ей свое тепло, когда суровый супруг отлучался из дома. А так, девочка чуть ли не с семи лет стала в семье второй прислугой. Ей попадало, если плохо готовила, если не успевала, прозанимавшись в библиотеке, зашить что-то или выстирать. Когда отец замечал пятно на своей одежде или одежде сыновей, отчитывал он за это, естественно, женщин. Ему и в голову не приходило, что, собственно, поставил это пятно сам. Мать, человек кроткий и ласковый, все сносила с ангельским терпением.

Не возражала, не спорила, только слушала, опустив глаза, словно и вправду была виновата, и кивала в ответ. Ирен помнила эту смиренную позу. Так иногда рисуют на иконах святых.

Может быть, именно поэтому отец никогда не бил ее: рука не поднималась. А ведь сыновьям частенько доставалось от него, да еще как! Когда были помладше, отец нещадно лупил их, когда выросли — тоже пускал в ход кулаки. Да, семья всегда жила в нужде. Вечно не хватало на элементарные вещи. Отец разрывался на трех работах, а мать ничем не могла ему помочь — с четырьмя-то детьми на руках! Глава семейства, в этом уж нельзя было его упрекнуть, делал все возможное и невозможное — лишь бы свести концы с концами. Да, страшные времена. Вечные скандалы, ссоры. Пока отца не было дома, мать и дети еще как-то чувствовали радость жизни. По крайней мере, дом оживал, начинали громко разговаривать. Но стоило ему вернуться…

Бесконечные придирки, упреки, выговоры — короче, все то, чем обычно изобилует фантазия изможденного, смертельно уставшего человека.

Месье Бонтурон отрывался на домашних. За чувство безысходности, которое угнетало его, за все унижения, которые приходилось терпеть от начальства, за непосильный труд. Доставалось каждому по очереди. Мальчишки стремились улизнуть из дома еще до того, как отец вернется. Но зато уж если они опаздывали к ужину…

Конечно, отец и сам вырос в подобной семье. И ему с детства если что и доставалось от родителей, так только ругань и колотушки. Он впитал этот быт с молоком матери и на тех же принципах построил свою жизнь.

Несчастье малышки Ирен состояло в том, что девочка, к сожалению, не унаследовала слепой покорности своей матери. Едва сознание забрезжило в детской головенке, как странные мысли стали посещать ее все чаще и чаще. Почему папа несет чушь, а с ним соглашаются? Почему он бьет братьев, а те молчат и не сопротивляются?

Почему это мальчишки после школы сразу бегут гулять, а она должна мыть посуду и делать уборку? И почему им отец всегда верит, а ее считает недалекой простушкой? Что за вопиющая несправедливость? Тем более что Ирен ведь не жила в глухой чаще. В семьях ее подруг дела обстояли совершенно иначе. И она стала восставать против тирании отца. Но стоило только открыть рот, и несчастную постигла участь братьев. Мать плакала, пыталась остановить мужа — это, пожалуй, был первый и последний раз, когда она решилась на сопротивление, — однако тщетно. Отца не смутил пол воспитуемой. В сущности, он ко всем детям относился как к своей собственности, а уж девчонка… Что с нее спрашивать?

Ирен была поражена. Она даже думала пожаловаться социологу в школе, рассказать учителям, ведь их учили, что родители не имеют права бить детей, это запрещено законом! Но мать отговорила ее. Бедная женщина! Она плакала, целуя дочь, говорила, что ничего не изменится, что если вмешаются еще и полицейские, то семья останется без гроша. Детей заберут органы опеки, и все они попадут в детские дома.

Голос ее дрожал, руки судорожно ласкали трясущегося зареванного ребенка. Пусть все остается по-прежнему. Отец просто очень устает. Не нужно лишний раз дергать его, надо терпеть и молчать. Ангельский характер…

Ирен подчинилась, но не простила. Обида жила в ней, накапливаясь, становясь все сильнее, и только ждала удобного случая, чтобы вырваться наружу. Отец в ее глазах с каждым днем превращался во все более страшное чудовище. Подростковый возраст добавил своих проблем. Дом кипел скандалами, руганью. Не хотелось возвращаться в него, но и уйти было некуда. Единственный свой шанс Ирен лет с четырнадцати видела в замужестве. Закончить школу, уехать с каким-нибудь парнем навсегда из этого ада. Первый кавалер появился уже в шестнадцать. Она забеременела. Отец устроил сцену, кричал, что не станет кормить еще одного сосунка, что с него хватит и если потаскуха не сделает аборт, то может убираться ко всем чертям со своим отродьем. Ирен бросилась за помощью к кавалеру, но тот умыл руки. Обратилась к братьям, но разве кто-то в семье Бонтурон мог перечить отцу? А пойти на улицу без денег, без поддержки кого бы то ни было она не решилась, ибо знала, что как несовершеннолетняя далеко не уйдет. Обязательно вернут родителям. Да и о ребенке стоило подумать: в этом сумасшедшем доме он вырастет неврастеником, а то и вовсе умрет. И снова пришлось подчиниться. Отец все устроил. Ирен не пострадала в смысле репутации. Никто не узнал, история не получила огласки, но родной дом стал темным, невыносимым подземельем.

А потом… Мать не пережила этого последнего скандала. Не вынесла. Она стала чаще болеть и постепенно угасала. С каждым месяцем ей становилось хуже, а к весне врачи поставили конечный диагноз: злокачественная опухоль. Отец во всем обвинял нерадивую дочь, которая довела мать до могилы. Он стал еще более грубым, еще более несдержанным. Придирался к каждой мелочи. В этой атмосфере больная таяла не по дням, а по часам. Врачи удивлялись стремительности развития болезни. И лишь Ирен знала истинную причину этого. Мать задыхалась в удушье вечных распрей. Отец, который, по-видимому, все же любил ее каким-то животным чувством, совсем озверел, а тут еще средний сын, Густав, добавил проблем: влез в долги к каким-то крутым парням. Отец собственноручно избил его в гараже до полусмерти, но деньги заплатил. Мать умерла на следующий день…

После похорон дом превратился уже не в мрачную темницу, а в пыточную камеру. Семнадцатилетняя Ирен не знала что делать. Отец превратился в сущего дьявола, братья… Впрочем, братья всегда считали ее существом низшего порядка. Навалились новые заботы, едва удалось закончить школу. О продолжении образования не шло и речи. Отец вообще считал его лишним, поскольку сам закончил только школу. Его сыновья пошли по той же стезе. Ирен же, напротив, тянулась к книгам, к знаниям, но что она могла сделать? Даже если все бросить, снять квартиру и устроиться на работу, отец все равно найдет. И что тогда? Нет, так нельзя. Нужно срочно найти жениха, уж против природы отец не найдет доводов. Все женятся.

Кстати, братья Ирен не торопились с этим. У каждого из них уже были свои дети, но связывать себя семейными узами они не собирались.

И Ирен предприняла еще одну попытку. Наученная горьким опытом, она на этот раз не забеременела, но в итоге и не достигла желаемого эффекта. О любви уже речи не шло. Черт бы с ней, с любовью! Лишь бы отец отпустил, лишь бы вырваться из этого смрадного, затхлого мирка. Вырваться, чтобы строить свою жизнь иначе — как у других. Ведь она видела нормальные человеческие отношения, Если бы ей вовсе не знать о них, было бы легче. Как говорится, все познается в сравнении. Однако очередная попытка не увенчалась успехом. Парень сбежал, едва познакомившись с папашей. Испугался, Все они в этих кварталах такие: только и умеют, что делать детей да увиливать от ответственности. И Ирен поняла: она искала не там. Нужен человек более высокого уровня, более умный и утонченный.

Судьба, как ей тогда казалось, щедро заплатила за все предыдущие муки. Девушка, которой только-только исполнилось восемнадцать, встретила переводчика. Настоящего парня мечты. Красив, умен, великолепно говорит, одевается со вкусом. Как не влюбиться. И Ирен влюбилась, влюбилась без памяти. Впервые в жизни ее дом, ее проблемы, отец-деспот — все это словно ушло на второй план. Любящий человек готов многое прощать, многое не замечать совсем.

Однако счастье длилось недолго. Прошло три месяца, молодые люди продолжали встречаться.

Но как-то утром Марк заявил, что должен срочно уехать в Нидерланды. Буквально на следующий день. Впрочем, Ирен вполне может отправиться с ним, если хочет. Хотела ли она? Да разве могла она не хотеть? Девушка схватилась за эту возможность как утопающий за край спасательного круга. План прост: забрать из дому вещи и сбежать, не дожидаясь отца. Но вышло иначе. И вот уж тут Марк в глазах Ирен превратился в героя.

Так уж получилось, что отец неожиданно вернулся с работы раньше времени. У него был нюх на все мероприятия, которые дети собирались проворачивать за его спиной. Ему открылась весьма интересная картина: обед не приготовлен, по дому разбросаны вещи, какой-то олух стоит с чемоданом в дверях. Что тут началось!

— Дура! — орал отец. — Куда ты собралась? Да я тебя не пущу! Еще чего удумала! Он же тебя бросит через месяц, и останешься одна. Дура!

Где у тебя глаза!

При всех недостатках отец все-таки неплохо разбирался в людях. Но в тот день Ирен его не послушала. Нидерланды, Амстердам!. Конечно, она сразу сконфузилась и даже засомневалась, стоит ли лезть на рожон. Но это был только страх, который накапливался годами и оказывал почти парализующее действие.

— Что это ты нацепила на себя?! — Отец злобно усмехнулся, окинув взглядом кожаную куртку, которую раньше не видел у дочери. — Он тебе тряпку купил, а ты уж и растаяла. Мать в гроб вогнала, а теперь и мне этого же желаешь!

Никуда не поедешь!

Ирен слушала молча, по щекам ее бежали слезы. Марк пока не вмешивался, и она решила, что все будет так, как в прошлый раз. Вот сейчас он испугается и сбежит. Но тот оказался неробкого десятка. Дождавшись, когда отец выплеснет первый гнев, он молча подошел к девушке, взял ее за руку и повел к выходу:

— Ваша дочь совершеннолетняя. И она сама решает, куда и зачем ей нужно ехать. Вашего совета мы не спрашиваем. Прощайте. — И молодой человек вытолкнул Ирен на улицу, заслонив ее от отца, а потом и сам покинул мрачное жилище.

Потрясенный родитель сообразил что к чему лишь спустя минуту. Молодежь уже сидела в машине.

— Не возвращайся! — заорал он, выбежав за ними и стуча по капоту отъезжающего «рено». Убирайся к чертям и больше не возвращайся! У меня нет больше дочери!

— Прощайте, — сухо и сдержанно повторил Марк, и машина бесшумно заскользила по дороге.

Ирен плакала, но была счастлива. Впервые в жизни кто-то осмелился возразить отцу. Все!

Кончено. Теперь только счастье, только безоблачная идиллия!

Но уже через месяц эта идиллия обернулась новым кошмаром. Сначала все шло отлично.

Марк накупил своей крошке кучу подарков, водил ее по ресторанам. Ирен ждала, когда же он сделает предложение. Вот сегодня. Но проходил день, а заветные слова не срывались с его ласковых губ. Вот сегодня. И опять ничего. Она наконец заговорила первой. Марк очень удивился ее наивности. Свадьба? На кой черт ему жена, ему нужна подружка. На какое-то время. Может, на пару лет. Ирен была ошарашена, просто разбита. Так любви нет и не было? Так, значит, это лишь на время? К сердечным мукам добавился еще и страх за будущее. Куда она пойдет, когда надоест ему? Обратной дороги нет, все мосты сожжены. Найти работу, освоить хоть какую-нибудь профессию. Но ведь она не знала, сколько у нее в запасе времени. А может, Марку уже завтра понравится другая. Ирен попыталась было ходить на курсы по овладению набором текста на компьютере. Но она не знала голландского, а французский наборщик вряд ли кому-то пригодится. Конечно, теперь, через полгода, она уже неплохо общалась, но печатать… К тому же Марк бесился от этого, ему нужна была кукла, которая всегда сидит дома, служит только его прихотям, не имеет собственных желаний. Совершенно никаких.

Началось все с простых бытовых ссор, потом усугубилось тем, что Ирен не оставляла надежды склонить партнера к браку. И вот час настал.

Она ему надоела. Просто так ведь на улицу не выкинешь и не отвяжешься. Значит, нужно устроить так, чтобы ушла сама. И Марк, интуитивно нащупав слабое место, стал подражать отцу девушки. Придирки, постоянные замечания.

Даже в постели! Ирен была в отчаянии. Куда податься? Она решилась устроить объяснение: ведь не замечать произошедшей перемены в отношениях, прикрываться отговорками, обманывать себя стало невозможно. Однако бывшего любовника теперь вовсе не заботила ее судьба.

Не нравится — никто не держит, катись на все четыре стороны. Это произошло накануне, буквально за день до сегодняшнего утра. Марк кричал, сыпал нелепыми обвинениями, а она только стояла и молчала. Как ее мать когда-то, потому что чувствовала свою полную зависимость от этого человека. Он мог сделать с ней что угодно.

Однако все вроде обошлось. Смиренный вид девушки разбудил совесть тирана. Но сегодня…

Ирен шла теперь медленнее. Куда спешить? Все одно — жизнь кончена. Осталось изобрести наиболее безболезненный способ покончить с собой. Только и всего.

Голубое небо. Солнце. А ведь еще вчера лил дождь и город был погружен в желтоватый туман. Вот бы и в жизни перемены происходили так же быстро. Вчера — безнадежное уныние, а сегодня счастье. Ирен улыбнулась. Где бы заночевать? Лучше на вокзале. Деньги стоит поберечь, хотя бы месяц на них можно будет питаться. А вот о гостинице не приходится и мечтать. О, Амстердам! За какие грехи ты караешь своих жителей?

Хотелось выпить вина и зарыться в теплое одеяло. Выспаться. Ирен дотронулась до щеки — не больно. Хорошо хоть синяка не осталось. Когда Марк скандалил, когда начинал изводить надоевшую подружку, которая теперь только даром хлеб ела, это еще можно было терпеть.

Но утренняя трапеза завершилась приступом ненависти, помноженной на отвращение. Его не остановил ни ее кроткий вид, ни выражение смирения. Напротив, эта безвольная овечка сделалась чем-то, что способно раздражать даже на расстоянии. Ирен хотела оправдаться, позволила себе возразить. Марк пришел в бешенство.

Кончилось все пощечиной. Она не выдержала.

Все! Будь что будет. Нельзя больше терпеть. Сил нет. И в чем была, она бросилась на улицу. Хорошо, успела захватить сумочку.

Она не вернется туда никогда. Точно так же никогда не вернется в Гавр, к отцу. Хватит.

Но куда? Куда теперь идти? Надо присесть, обдумать ситуацию. Она остановилась посреди улицы. Кажется, на площади, которую она прошла минут десять назад, была церковь. Зайти посидеть? Пожалуй. Но Ирен не была набожна.

Ее редко посещали мысли о религии, но ведь надо же где-то провести время. Там сейчас тихо.

Сделает вид, будто молится.

Ирен смахнула с ресниц последние бусинки слез и, развернувшись, побрела назад. Еще осенью она покинула отчий дом в надежде на счастье, и вот сейчас весна, пора любви, а ей приходится думать о хлебе насущном.

Церковь встретила прихожанку тишиной. Едва переступив порог, Ирен ощутила всю святость этого места. Покой и умиротворение для мятущейся души. Она села на скамейку и открыла Библию на первой попавшейся странице. «Если заповеди мои соблюдете, пребудете в любви моей…»

Она редко задумывалась о Боге. Да и когда, собственно, было задумываться? Как-то руки не доходили прочитать священную книгу, которая много лет назад перевернула все представления людей об этике и морали. Может быть, именно благодаря ей человечество все еще продолжает существовать. Мать часто читала Библию. Она постоянно лежала у нее на тумбочке рядом с кроватью. Если тебя ударили по правой щеке, подставь левую. У Ирен рука сама собой дотронулась до щеки. И что же? Вернуться к нему и снова молча сносить оскорбления? Мать всегда поступала именно так. Причем не задумываясь о правильности своего поступка, поскольку не сомневалась в ней. Разве, ответив силой на силу, руганью на ругань, человек тем самым не приумножает уже существующее на свете зло? Да, все обстоит именно так, и никак иначе. Ирен вдруг стало легче. Словно кто-то подсказал выход, словно кто-то протянул руку помощи. Как легко будет жить, если руководствоваться только этим правилом. Терпи и молчи, прощай, что бы тебе ни сделали. Неси свой крест молча. Ирен подняла глаза, ее мать наверняка сейчас в раю.

За какие грехи страдала эта женщина? Да и были ли они у нее?

Люби людей, люби их, как самого себя. Прощай. Ирен улыбнулась и положила книгу на место. Мысль ее устремилась ввысь, туда, где, как говорят священники, обитает Бог. И она обратила к нему свой вопрошающий взгляд. Скажи, что делать мне. Я запуталась. Я хочу любить, я могу подарить свою любовь, но где найти того, кому я нужна? Должна ли я вернуться к Марку?

Поговорить, простить. Или поехать к отцу и помогать ему, несмотря ни на что? Как вернуть моей душе чувство покоя? Чувство мира? Помоги. Подскажи, куда идти…

Ирен закрыла глаза, и из-под черных ресниц заструились слезы. Нет, уже не страдальческие слезы гнева и обиды, а скорее очистительные.

Так плачут, пережив момент истины, момент откровения. Просто становится легче. Дай мне знак. Сейчас. Сию же минуту покажи, как жить дальше. Я хочу мира! Научи же меня, как достичь его. Укажи путь. Вернуться смиренно в дом отца и стать его опорой, забыть все разногласия, ссоры, извиниться. Ведь он так постарел после смерти матери… Слезы бежали, а душа трепетала в немой мольбе…

Так сидела она и не знала, чего именно ждет.

Это была ее первая искренняя молитва. Первая в жизни. Никогда Ирен раньше ничего не просила, никогда. Да и не верила она в то, что есть где-то сила, управляющая всем на свете. Выросшая в рабочем квартале, она привыкла надеяться только на свои собственные силы. Но сейчас этих сил больше не осталось, и Ирен загадала: если сейчас произойдет нечто из ряда вон, если вдруг решатся ее проблемы — уверует. Уверует раз и навсегда и отныне будет знать, что она не одинока даже в пустыне. Что где-то есть тот, кто поможет, кто лучше ее понимает и видит, кто устроит все. Кому можно довериться. Только живи по заповедям, старайся изо всех сил исполнить Закон Божий И вдруг… Ирен даже не поверила: чья-то рука легонько коснулась ее плеча. Она вздрогнула: неужели Марк? Одумался!

— Простите, у вас все хорошо?

Нет. Не он, голос не его. Ирен удивленно открыла глаза: рядом с ней на лавке сидел мужчина лет тридцати, широкоплечий, с правильными чертами лица. Темные волосы, черные глаза. Чем-то он напоминал итальянца.

— У вас все хорошо? — он повторил свой вопрос, а в глазах его отразилась тревога.

— Да-да, — засуетилась Ирен и, поспешно вытащив из сумки салфетку, принялась вытирать глаза. Что, собственно, ему нужно? Из ее головы вмиг вылетели все мысли о Боге и Провидении. Так оно всегда и бывает.

Жанлен не знал, как себя вести. Девушка ведь только что плакала. Он смотрел на ее тонкие пальцы, нервно теребившие край салфетки, как зачарованный. Сколько же ей лет? На снимке незнакомка казалась куда старше, но теперь видно, что ей не больше двадцати. Жанлен вглядывался в глаза, которые прятались под пушистыми ресницами. Девушка старалась не смотреть на собеседника, все больше в сторону. Так прячут глаза нашалившие дети. Да еще Жак, когда хочет что-то скрыть от брата.

Жанлен подождал, пока она приведет себя в порядок, и, интуитивно почувствовав, что та готова к продолжению беседы, сказал:

— У вас что-то случилось? — И тут только он сообразил, как выглядит в глазах незнакомки.

Парень, которого девушка никогда раньше не видела, свалился как снег на голову и сразу давай выяснять, что да почему. Он сконфузился, уже ожидая хорошей отповеди. Действительно, кто тебя просит соваться? Кажется, ведь не звали. С другой стороны, этот снимок в его доме производил странное впечатление. Он вселял неизъяснимое чувство родственности их душ, и Жанлену чудилось, будто эта девушка знакома ему по меньшей мере лет сто. Так иногда случается в жизни. Только познакомишься с человеком, а уже через какой-нибудь час выясняется, что вы похожи как две капли воды. Видишь его насквозь, понимаешь его движения, жесты, эти тайные знаки, которых другие люди не замечают вовсе. Нет, с этой девушкой дела обстоят иначе. Жанлену казалось, будто она вошла в его дом позавчера, когда разносчик принес портрет. Ощущение было настолько реальное, что он поддался ему и некорректно повел разговор, словно уже имел право задавать вопросы личного характера.

Однако незнакомка не выразила недовольства.

— Нет, все в порядке, я просто… давно не была в церкви.

— А вообще часто заходите сюда? — улыбнулся Жанлен, испытав облегчение от этих слов: не рассердилась!

— Нет, — покачала головой она. — Сегодня, наверное, первый раз по-настоящему.

— Тогда могу сказать, что вы опередили меня в духовном развитии, — усмехнулся Жанлен. — Я в церкви первый раз не по конкретному делу.

Я фотограф и обычно захожу в такие места только ради заработка, выполняю заказы.

— И почему же вы зашли сегодня? — поинтересовалась девушка. Она тоже улыбнулась, но за этим деланным спокойствием Жанлен угадал скрытую тревогу.

— Ради вас. — Глаза его засверкали лукавством, словно кто-то внутри поборол робость. Ответ этот прозвучал добродушно, открыто.

Девушка удивленно повернулась лицом к собеседнику, но Жанлен отметил про себя, что она лишь украдкой поглядела ему в глаза и тут же уставилась на свои ладони, лежащие на коленях.

— И зачем же я вам понадобилась?

— А у меня есть одно важное дело. — Он все старался угадать, сколько же лет этой красавице. Испуганная, затравленная, она производила впечатление ребенка, который отстал от родителей на центральной площади города и еще не сообразил, плакать ему или смеяться. — Буквально позавчера, — продолжал Жанлен, — я снимал эту самую церковь на фотопленку. Так уж получилось, что в кадр попали вы, а не она.

Отличный портрет получился. Я не сомневался в совершенстве снимка и заказал себе рамку под стекло. Мне принесли ваше фото.

Ирен все так же смотрела на свои руки, не поднимая глаз, словно этот человек читал ей нотацию, уличив в неблаговидном поступке.

Незнакомец как будто говорил правду, но в его словах сквозило нечто подозрительное, какой-то личный интерес, помимо профессионального.

— Меня зовут Жанлен Тартавель.

Ирен радостно вскинулась: надо же, земляк!

Француз! Однако тут же опять опустила глаза.

Что это она в самом деле, мало ли французов в Нидерландах! И вообще, может, он врет.

— А как ваше имя?

— Ирен. Ирен Бонтурон. Я тоже из Франции.

Из Гавра.

— А я из Парижа. Пойдемте ко мне домой, я отдам вам портрет.

Ирен улыбнулась и кивнула. Только на мгновение вспыхнуло внутри неясное подозрение, и тут же голос рассудка, который обычно предостерегает девушек от столь опрометчивых шагов, как посещение квартир незнакомых мужчин, угас, подобно слабому огоньку под шквальным порывом ветра.

Они вышли на улицу.

— Вам понравится, — попробовал возобновить разговор Жанлен. — Знаете, неожиданные снимки делятся на два вида. Большинство можно сразу выбрасывать: нефотогеничные люди, которые не позируют и даже просто не ожидают, что их фотографируют, получаются ужасно. Да и фотогеничные тоже. Но зато бывают кадры, когда застаешь человека в присущей только ему позе, с особым взглядом… Короче, реши он специально повторить то же самое, ничего не выйдет. Ваш снимок именно такой, повезло.

Жанлен творил чудеса ораторского искусства, а Ирен, казалось, вовсе не замечала его стараний. Она смотрела в сторону как-то отрешенно, словно ждала, когда же ей будет позволено вставить слово. Чувствовалось напряжение. Едва уловимое, оно будто сковывало тонкую фигурку, не давало разомкнуться пальцам рук.

— А куда вы так торопились? — Жанлен снова улыбнулся. — В прошлый раз, позавчера.

Ирен пожала плечами.

— Да я уже не помню.

На том разговор и оборвался. А что поделаешь, не болтать же самому только ради сотрясения воздуха.

В квартире, брошенной день назад, все было по-прежнему. Жанлен пропустил даму вперед.

— Прошу.

Ирен вошла, испуганно озираясь по сторонам. Ей стало не по себе. Чужой человек, какой-то надуманный повод.

— Вы знаете, я очень тороплюсь, — заметила Ирен. — Меня ждет… мой парень. Мы хотели встретиться у церкви, но…

— Что вы, я не задержу, — поспешил успокоить ее Жанлен. — Сейчас. Можете даже не проходить, я вынесу портрет сюда. — И он скрылся в глубине комнат.

А Ирен… Ирен стояла на пороге, чувствуя, как к горлу подбираются слезы. Куда она пойдет сейчас с этим дурацким портретом? Разве что сдать в лавку сувениров — авось, кто купит. А потом? Заботы вдруг обступили ее со всех сторон. Это квартира так подействовала на Ирен.

Как, должно быть, счастлив этот человек! Свой домашний очаг, свой кров над головой. Чего еще? И, наверное, есть жена, а может, и дети…

А тем временем Жанлен рассматривал портрет. Еще раз. В последний раз. Вот сейчас эта девушка заберет его и исчезнет. Исчезнет навсегда.

Конечно, можно будет напечатать хоть десять подобных фотокарточек, но теперь они уже не будут иметь такого значения. Жанлен только сейчас осознал, что все это время надеялся под предлогом вернуть портрет привести оригинал в свой дом.

Он смотрел на это лицо и старался запомнить каждую его черточку. Ему не хотелось расставаться со своей случайной добычей. Кадр стал дороже всех шедевров, висящих на стенах. Как же отдать его? Как? И никогда больше не увидеть этих испуганных глаз… Его не покидало страшное ощущение. Нет. Человек не может вот так испугаться едва слышного щелчка. Даже если бы была вспышка — все равно. Иной страх выглядывал из-под вскинутых ресниц. Не минутное смятение, какое обычно видишь у человека, которого напугали вылетевшие из соседнего окна голуби. Нет. Этот страх живет в душе давно и проявляется всякий раз, когда организм улавливает хоть что-то, способное помешать его нормальному существованию. Страх почти животный. Так собака боится палки, так цирковой зверь шарахается от кнута и так, наконец, отшатывается человек, если… Жанлен не знал, что стоит за этим «если»… Но чутким зрением художника уловил это состояние. Девушка явно скрывает какие-то неурядицы. На ее слова о парне он даже внимания не обратил. Откровенная ложь. Однако нужно идти. Не то гостья еще успеет выдумать какую-нибудь небылицу.

Жанлен решительным шагом направился в коридор. Девушка при его появлении вздрогнула и поспешно отвернулась, вытирая глаза салфеткой.

— Что с вами? Вы плачете? — Вот случай все выяснить, подумал Жанлен. Он положил портрет на банкетку и подошел к ней, пытаясь заглянуть в глаза. — Да что с вами?

Ирен сконфузилась. Ну вот! Человек привел ее домой, а она устраивает трагические сцены.

Великолепно! Появление Жанлена, однако, не привело к улучшению. Обычно присутствие постороннего заставляет все-таки сдерживаться. Но этот мужчина, так просто заговоривший с ней в церкви, такой симпатичный, учтивый, так старался ее развлекать по дороге. У нее возникло ощущение, что только он один в состоянии понять ее проблемы. И не только понять, но и разрешить. Ирен не знала, что происходит с ней, но слезы вдруг градом покатились у нее из глаз.

— У вас что-то случилось? Могу я помочь? — Он пытался заглянуть в ее заплаканные глаза. — Хотите поговорить?

Ирен больше не могла сдерживаться. Да и какой смысл, ведь и так все ясно. Неожиданно для себя самой она вдруг развернулась к нему и, уткнувшись в его плечо, зарыдала. Зарыдала по-настоящему. Вот точно так же в последний раз она плакала на похоронах матери. Его сильные руки обняли ее за плечи.

— Поплачьте, вам станет легче.

— Мне… мне… некуда идти, — запинаясь прошептала Ирен. — Совсем. Я одна.

— Ну, это дело поправимое. — Жанлен поймал себя на том, что успокаивает ее, как ребенка. Такие вещи обычно говорят малышам, когда у них сломается любимая игрушка. А что случилось у нее? Что должно было сломаться в человеке, чтобы он вот так расплакался на плече у незнакомца. Жанлену стало страшно. А если он не сумеет помочь, а если и невозможно помочь вовсе? Но губы шептали сами собой:

— Все наладится. Все будет хорошо, я обещаю. Все наладится…