Поэзия страсти

Глава 4

Жанлен снял трубку телефона и набрал номер брата. Гудок. Еще один. Черт! Неужели этот олух куда-то слинял. Гудок. Черт! Опять пленэр.

А может, стало хуже и он вызвал «скорую». Жанлен набрал сотовый. Жак ответил:

— Только не смей на меня орать. Я просто вышел подышать свежим воздухом.

При этом Жанлен четко различил гул машины. Конечно, хорош свежий воздух!

— Послушай меня внимательно, — начал он сдержанно. — Если ты сейчас же не пойдешь домой, я привяжу тебя к кровати и найму двух здоровяков, чтобы стерегли!

— Ладно, перестань, — засмеялся Жак. — Ты слишком далеко, не достанешь. И вообще, хватит командовать.

— Жак!

— Да что ты кипятишься, я…

— Я через десять минут позвоню тебе домой. Если не снимешь трубку, пеняй на себя. Вспомни, что я по крайней мере сильнее тебя в несколько раз.

— Зато я бегаю быстрее.

— Это мы еще посмотрим.

Чертов братец может любой, даже самый строгий выговор превратить в шутку, и на этот раз Жанлен опять пошел у него на поводу. И как у него это получается?

— Я вообще-то довольно далеко, — пояснил Жак, — так что за десять минут не обернусь.

Пожалуй, часа за три — другое дело.

— Что? — возмутился Жанлен. — Ты где? Опять за городом?

— Разумеется. — Жак даже не удосужился изобразить испуг. — У меня заказы. Я не могу пропустить солнечные дни. Три работы не закончены. Но вот сегодня как раз очень кстати выглянуло солнце. До вечера. — И он отключился в тот момент, когда Жанлен уже собрался разразиться откровенной бранью.

Что можно сделать с человеком, если у него абсолютно отсутствуют всякие зачатки самосохранения. Возникает очень острое желание огреть его чем-нибудь тяжелым. И так огреть, чтобы надолго запомнил науку.

Отлично! А ему-то теперь разорваться, что ли? Ирен спала сейчас в той самой комнате, в которой храпел Жак. Ему едва удалось ее успокоить. При этом ситуация не прояснилась. Она только отнекивалась, не хотела отвечать на вопросы, а из обрывков сумбурных фраз едва ли можно было уловить суть дела. Однако Жанлен понял одно — ей некуда податься в Амстердаме.

Ну что ж, это действительно не проблема, ему-то комнаты не жалко, пусть себе живет, пока не разберется с проблемами. Может, не стоило и спрашивать, сама все расскажет, если посчитает нужным.

Жанлен пытался выстроить хоть сколько-нибудь правдоподобную историю. Самое простое: приехала из провинции искать работу, здесь в первый же день обокрали, осталась без гроша. В ее возрасте такие проблемы действительно расценивают как нечто из ряда вон выходящее. Ужас!

Одна, без денег! Кругом воры и убийцы. А по поводу возраста Жанлен уже не сомневался: лет девятнадцать от силы, только еще вступает в настоящую взрослую жизнь. Подростковые ссадины уже затянулись и не напоминают о себе, а новых пока не нажила, переходный возраст.

Ничего, пооботрется, потолкается и привыкнет.

Но почему-то от этой мысли делалось не по себе.

Кто это привыкнет? Малышка, кроха, ничего не смыслящая в людях? Отдать ее на растерзание, пусть, мол, поучится, как другие. Все внутри Жанлена восставало против этого злобного тезиса, порожденного рассудком. Не дам! Ни за что на свете не дам! Буду сторожить как пес и разорву в клочья первого, кто осмелится приблизиться или даже просто тявкнет издалека.

Как интересно, однако, природа устроила людей. В мужчине обостряются все качества, присущие полу — отвага, смелость, решительность, готовность биться до последнего, защищая более слабых, — только тогда, когда рядом появляется женщина. Пока ее нет, все спит, все мертво. И сам никогда не догадаешься, что способен горы свернуть. Все для нее одной.

Жанлен улыбнулся. Тоже мне, нашелся философ! Мысли об Ирен как о женщине у него испарились совершенно. Запутавшаяся, надломленная, молящая о помощи… Еще не хватало добивать ее своими ухаживаниями. Ей нужен старший брат, но никак не поклонник. А Жанлен сильно начал подозревать, что именно с ними и связаны главные трудности. Ему стало смешно: видно уж на роду написано быть для всех старшим братом. Кстати, о братьях, ведь надо же что-то решить с Жаком.

А время шло. Ирен спала, заботливо укрытая пледом. Стоит подумать об одежде для нее, хотя надо сначала разобраться что к чему. И Жанлен ждал. Час за часом, пока наконец не послышались легкие неуверенные шаги. Она проснулась.

— Месье Тартавель, извините, пожалуйста.

Мне нужно идти. Меня, наверное, ищут. Я…

Жанлен обернулся и снова увидел ее в этой смиренной позе рабыни, ни в чем не уверенной и только ждущей изъявления воли господина.

— Так, — сказал он решительно. Ситуация близка к критической, и надо постараться разобраться во всем. Теперь Ирен уже успокоилась.

На свежую голову, конечно, попытается отговориться, наврет с три короба. Но Жанлен и не такое слышал. Он ведь тоже фантазер. Они с Ирен, похоже, одного поля ягоды. Только, конечно, с разницей, обусловленной полом. — Так, сейчас ты сядешь и все мне расскажешь. — Жанлен специально перешел на «ты». Пусть почувствует, что небезразлична ему, тогда и дело пойдет быстрее. Но при этих словах страшная перемена произошла в ней. До этого она просто стыдилась своих недавних слез, теперь же Жанлен уловил страх.

— Месье Тартавель… — она невольно подалась назад, — мне нужно идти.

Жанлен понял, что таким методом можно пользоваться лишь после приобретения некоторого доверия с ее стороны, а иначе достигнешь противоположного эффекта. Вот как сейчас. Он встал, подвинул кресло ближе к дивану и пригласил:

— Садись, уж без кофе я тебя точно никуда не отпущу. — И добродушно улыбнулся. — Посмотри же на меня, что ты все время паркет изучаешь?

Она тоже улыбнулась в ответ, в зеленых глазах засверкали изумруды. Нет. Не все еще потеряно. Верит. Стоит только чуть-чуть подманить — и верит. Это не Жак, которого теперь калачом домой не заманишь, разве что палкой загонишь.

Вот она — разница полов. Мужчина более рассудителен и не всегда понимает слова. А женщина думает сердцем: для нее ласка и добрые отношения лучшая награда. У мужчин же они вызывают только настороженность и острое желание распознать подводные рифы и холодные течения.

«Ирен села в кресло, Жанлен поставил перед ней чашку с кофе. Вообще-то он приготовил его себе, но раз уж так получилось…

— А вы? — Она обхватила ладонями чашку, словно хотела согреться от ее тепла.

Жанлена немного кольнуло это «вы». Не хочет принимать его правила и делает намек на субординацию? Нет, снова сюда мешается мужская рассудительность, наверняка у нее и в мыслях ничего такого не было. Просто так сказала, скорее всего даже и не заметила. И ведь он старше.

— Сейчас сделаю и себе, — кивнул Жанлен.

Через пару минут они уже сидели друг против друга и… молчали. С чего бы начать разговор?

Опять с больной темы нельзя — замкнется, спрячется как улитка, только-только выглянувшая из своего домика.

— А у тебя есть младшие братья или сестры? — начал издалека Жанлен.

— Нет, — покачала головой Ирен, — только старшие, и только братья. — Она замолчала, словно соображая, зачем это у нее спрашивают, а потом добавила:

— Трое.

— И как ты себя чувствуешь в среде этих кавалеров? — Он следил за малейшими движениями, переменой в лице, читая по едва заметным признакам состояние собеседницы. При слове «трое» она напрягла пальцы, и ногти сделались белыми, почти как фарфор чашки. Ага, досада, разочарование.

— Как чувствую?.. — Она усмехнулась. — А как я могу себя чувствовать, когда с утра до вечера только и делаю, что убираю за ними? Точнее, делала…

Она слегка ссутулилась — явный признак того, что сболтнула лишнего. Так вот оно что!

Давно не говорила. Видимо, некому было рассказать. Тогда сейчас все пойдет как по маслу.

Стоит только зацепить, и напирающие из глубины души чувства сами заговорят. И ни воля, ни этикет, ни правила приличия уже не удержат их. Надо лишь знать, куда надавить.

— Странно, — удивился Жанлен, хотя сам ощутил, как от деланного изумления по душе разлился холод. Нормальная реакция на вранье.

Но, собственно, врать-то он не собирался. Надо изображать заинтересованность, но не слишком уж сильную, не то собеседница насторожится. — А у нас в семье все убирали за собой сами. У нас были только одни мужчины: четверо сыновей и отец, а мама одна. Сейчас мы поразъехались, так что она скучает. Вышло что-то вроде семейной ссоры, мы с братом никак не решимся съездить помириться.

Сперва сочувствие, потом удивление, затем…

Да-да, Жанлен не ошибся, понимание. И не просто понимание, а понимание, можно сказать, пропущенное через фибры души. Итак, она в ссоре с отцом. Или с родными вообще. И еще что-то о матери. Промелькнуло и скрылось. Не удалось рассмотреть.

— Хорошо вам, а у нас в доме за мужчинами убирали только я и мама. Сами они никогда.

Жанлен затруднился с ответом. Ведь отношение к семье еще не удалось установить. Если отрицательное, то нужно лишь слегка подтолкнуть — и излияниям не будет предела. Все плохое и болезненное, копившееся годами, выйдет.

Но вот, если положительное, тот же маневр приведет к полному краху всех планов. Но, похоже, предыдущей фразы хватило.

Выдержав паузу, Ирен продолжила:

— Мы не жаловались, все-таки они работают целыми днями, а мы вроде дома, вот и управлялись по хозяйству.

— Это не довод, — возразил Жанлен, хотя она и оправдывала мужчин, но чувствовалось, что сама не согласна с этим оправданием. Это чья-то фраза, которая в доме повторялась изо дня в день, закрепилась как единственно возможное объяснение существующей несправедливости. Мужчина должен убирать за собой сам, а не оставлять ворохи грязных носков и груды немытой посуды по всему дому. Нельзя сваливать все на женщину.

Сейчас для Жанлена подобные взгляды стали нормой, а вот раньше… Отец только один раз употребил против него грубую физическую силу. Обычно все взбучки проходили в кабинете и имели чинный деловой характер. Никаких криков, никаких эмоций. Ты совершил проступок, ты будешь отвечать за него. Очень правильный метод воспитания: не расшатывает психики ребенка истериками, никакого рукоприкладства, учит сдерживаться в самых критических ситуациях и не переходить на крик. Это уже позже, когда отец постарел и сдали нервы, он не мог не кричать в определенных обстоятельствах. Например, то дурацкое объяснение в Париже в квартире Жака. Чего только они не наговорили тогда! Но в детстве — все строго, все без малейшего намека на унижение достоинства ребенка.

Отец всегда давал оценку поступкам, а не личности.

— Мне не нравятся твои отметки за этот семестр, Жанлен, ты можешь работать лучше, если захочешь. И сам это знаешь. О твоем поведении уже складывают в школе легенды. Постарайся в следующий раз вести себя лучше и об учебе не забудь. Подумай о матери. Твои успехи для нее очень важны. А пока ты наказан на все каникулы. Преподаватель латыни — три раза в неделю, права — четыре, а еще займешься физикой, геометрией…

Эти приговоры не подлежали обсуждению.

Можно было плакать, спорить, взывать к жалости — бесполезно. В конце концов Жанлена выставили из этого чертова пансиона, кстати вместе с Жаком. Они вдвоем учудили такое… Но даже за столь ужасные вещи отец их не тронул в прямом смысле слова. А вот за неубранную комнату… И не так уж важно это было. Жанлен сделал вид, что просто забыл. Он не видел вернувшегося раньше с работы отца, вечером ждали гостей. Мать сразу поняла, куда так торопится сын — поскорее улизнуть из дома, потом ведь будет не до уборки.

— Жанлен, вернись, — сказала она, не повышая голоса.

Мальчик отлично слышал, а мать отлично знала, что ее услышали. Но ведь матч с другой школой вот-вот должен был начаться. Да, нельзя оставлять комнату неубранной, ведь люди придут. Но игра… И Жанлен впервые в жизни не послушался матери. За что в доме полагалась страшная кара. Перечить отцу — другое дело.

Мужчины всегда должны разбираться сами, но вот улизнуть от матери!

— Жанлен! — Она предприняла последнюю попытку спасти его. Ведь при разговоре присутствовал глава семейства, которого мальчик просто не заметил. Мать не расскажет. Она сама уберет комнату, может отчитает его потом, но это ерунда.

Пока в доме были гости, Жанлен по возвращении ничего не заметил, довольный своей аферой. Но, когда последняя машина отъехала от подъезда, отец неожиданно переменился. Он не позвал сына в кабинет, он его туда затащил.

Это был первый и последний раз, когда ребенок в семье Тартавелей подвергся унизительному наказанию. Жанлену было тогда одиннадцать.

С тех пор слово матери стало для него законом.

Ирен медленно потягивала кофе, наслаждаясь каждым глотком. Что бы еще такое спросить.

Девушка глядела на свои колени, и пауза ее, казалось, совсем не тяготила.

— Вы, наверное, много знаете… — Она произнесла это чуть ли не шепотом и с каким-то немым благоговением. — У вас столько книг…

— Да я их все прочитал только по разу, да и то не особенно вникал. А некоторые и вовсе не осилил. — Жанлен после университета чувствовал острую потребность в литературе. Как-то все очень резко оборвалось: еще месяц назад читал и по ночам, и днем во время еды — не хватало времени. А тут вдруг раз — и никому ничего не нужно от тебя. Никто не спросит на экзамене, знаком ли ты с исследованиями такого-то профессора Сорбонны, держал ли ты в руках такую-то монографию его брата, который живет в Америке. Все. Вольный стрелок. А ведь потребность-то осталась, сила привычки. И Жанлен начал дочитывать все то, с чем не успел познакомиться в университете. Вечно выходит так: интересное прочитать не удается, а всякую ерунду, от которой заснуть недолго, изучаешь досконально. Несправедливо! Теперь Жанлен уже отвык от научной литературы и ради интереса почитывал художественную. Нельзя сказать, чтобы у него была большая библиотека — так, два шкафа, ерунда, но Ирен все это показалось необъятным сокровищем. Уже одно то, что она заметила книги, о многом говорило.

— Ты любишь читать? — Жанлен уже с трудом удерживал это «ты». Становилось не по себе, словно демонстрируешь презрительное отношение к низшему.

— Нет… — она улыбнулась, все так же не поднимая глаз, — хотя… у меня просто не бывает времени. Как-то руки не доходят. Все время занята. Школу закончила, отец сказал, что женщине больше знать и не нужно. Хозяйство, хозяйство, а как мать умерла — совсем хоть по ночам не спи, столько дел.

Видно было, что она не лжет. Перечисляя все это тоном удручающей обыденности, Ирен как-то очень просто, даже равнодушно смотрела перед собой. Так иногда рассказывает о своем недуге смертельно больной. Что толку кричать, плакать, метаться, только хуже сделаешь, а конец все равно неизбежен.

— Сочувствую, — пробормотал Жанлен.

Разговор явно не клеился. Если бы знать хоть что-то, чуть-чуть.

Она кивнула.

— Это было давно. Много времени прошло.

И снова тишина. Как же еще подойти, с какого конца?

— У меня тоже нет младших братьев, — вспомнил начатую и уже оставленную тему Жанлен. — Но зато есть близнец. Мы с ним не похожи совершенно. И внешне, и внутренне.

Ирен заулыбалась.

— Как хорошо иметь в семье еще кого-то твоего же пола. Вот я мечтала о сестре, мальчишки невыносимы, если их много. А когда вырастут и того хуже.

— Это точно, — засмеялся Жанлен. — Расскажу вам, пожалуй, о своей проблеме. Мой брат художник. Он просто одержим своей живописью и потому зачастую готов жертвовать ради нее всем. Мерзнуть, мокнуть, ночами не спать.

Сами понимаете, каков результат такого рода ритма жизни. Еще вчера он лежал чуть живой, а сегодня уже понесся за город рисовать. И я уверен, что еще не вернулся. Посоветуйте, как быть с этим оболтусом. — Жанлен окончательно отказался от «ты», нет, уж очень смахивает это обращение в такой ситуации на вульгарные замашки… Странно, но Ирен сейчас показалась ему старше, чем тогда, утром.

Она ответила не сразу и совершенно не так, как того можно было ожидать. Видно, уже не могла сдержаться, участие и сочувствие чужого человека подействовали, как кипяток на лед.

— Наверное, это приятно, когда о тебе вот так кто-то думает. — Пауза. — Наверное, чувствуешь себя нужным. Если я болела, отец начинал кричать, будто притворяюсь, чтобы отлынить от работы. А мне иногда бывало так худо. Голова кружится, все из рук валится, а, попробуй, не приготовь обед — не миновать скандала. Все познается в сравнении. Ваш брат просто… — Она не договорила.

Жанлен молчал. Прошла минута.

Словно собравшись с мыслями, Ирен продолжила:

— Если бы обо мне кто-то думал вот так.

Если бы мои старшие браться… — Она махнула рукой и засмеялась, ей представилось, как эти увальни готовят для младшей сестренки лекарство. Сентиментальная картинка! — Не стоит об этом.

Жанлен дождался! Вот теперь можно задавать вопросы в лоб.

— Расскажите о своей проблеме. — Он улыбнулся, стараясь придать лицу как можно больше открытости, радушия. — Я обещаю, что ни один человек не узнает о ней от меня, если вы сами этого не захотите. Обещаю, что не стану вмешиваться, если вы отвергнете мою помощь.

Искорка недоверия на миг вспыхнула в глазах-изумрудах, но тут же угасла. Следом за ней медленно стал уходить страх.

Жанлен знал, что теперь нельзя сдаваться, нужно идти до конца, до победы или полного поражения.

— Я обещаю, — еще раз уверенным голосом повторил он. — Просто расскажите. Это не повлечет никаких последствий. Вам станет легче.

Знаете, когда я работаю психологом? Когда у брата неприятности, он идет рассказывать о них мне. Зато когда у меня что-то не ладится, он Всегда к моим услугам. Иногда просто нужны уши. Расскажите. Я прошу об этом. Пожалуйста.

Ирен опять опустила глаза. Вот сейчас она может подняться и уйти, тогда Жанлен ее уже не увидит. Или начнет говорить. И если уж начнет, все в его руках. Пауза сделалась невыносимой, но любое неосторожное слово, любой жест — и конец. Она была на грани. Стояла на тонком канате, балансируя на кончиках пальцев.

— Я не знаю, с чего начать…

Жанлен едва не подпрыгнул на месте от радости. Судьба благоволит ему.

Дальше все произошло очень быстро. Сначала слова словно застревали у нее в горле, словно им мешала неведомая сила. Но Жанлен ловил каждый звук, кивал, поддакивал — трудно устоять перед таким слушателем и не рассказать ему всего, что давно уже просится наружу. И Ирен не устояла. Она говорила все быстрее, обрывочные шероховатые фразы вдруг стали складываться в правильные предложения. Раз почувствовав, как легко становится на душе, когда освобождаешься от груза, Ирен уже не пыталась самой себе сопротивляться. Уже давно никто вот так не слушал ее. Мать была последней, кого интересовали душевные излияния дочери. Потом на роль духовника претендовал Марк, по крайней мере делал вид, но теперь Ирен понимала, что он просто притворялся. Все познается в сравнении. Видя открытый, доброжелательный взгляд этого молодого мужчины, она невольно вспомнила глаза Марка, лукавые-лукавые, всегда что-то скрывавшие.

Ирен не заметила, как от семьи добралась до скандала и переезда в Амстердам. А потом, хоть и не собиралась жаловаться на свое теперешнее положение, не смогла удержаться и выложила все как есть. И, что странно, даже не расплакалась, хотя этого очень даже следовало ожидать.

И вот, дойдя в своем повествовании до посещения церкви, она остановилась. Замерла на полуслове. Ей вдруг вспомнилась молитва. Первая в жизни молитва в храме и… Она перевела взгляд на Жанлена. Неужели получилось, неужели Господь услышал и послал ей заступника?

По крайней мере временную помощь в лице этого человека. И впервые у нее мелькнула мысль: а может, и не временную?

Жанлен ждал продолжения. Ирен так внезапно остановилась, что даже не закончила предложения.

— А потом появились вы, — улыбнулась она.

И замолчала, снова спрятав глаза.

Жанлен кивнул, показывая, что понял. Теперь, когда освобождение произошло, можно было действовать куда смелее.

— Я предлагаю и даже настаиваю на том, чтобы вы остались в моем доме. — Лицо выражало уверенность, создавалось ощущение, будто каждое слово взвешено и обдумано. — Домой ехать сейчас не с руки. Возвращаться к этому подонку — себя не уважать. Оставайтесь. Хотя бы до того времени, как найдете работу. Я поспрашиваю у своих друзей, не нужна ли кому-нибудь секретарша или продавщица. Может, в ателье Виктора для вас найдется место. Будете принимать и разносить заказы. Денег не много, но, чтобы снять небольшую квартирку, хватит.

— И все же… — засомневалась Ирен. — Я не могу вот так исчезнуть из его жизни. И у меня там остались все вещи…

— Забудьте о вещах, — отрезал Жанлен. — Я готов сейчас же обеспечить вас всем необходимым. Оставайтесь и не думайте ни о чем.

Ирен улыбнулась. Как отказаться? Чтобы не обидеть, чтобы не выглядеть неблагодарной.

Пожалуй, надо сейчас сменить тему, а дальше видно будет.

— А что ваш брат?

Жанлена удивил этот неожиданный перескок с одного на другое.

— А что?

— Но ведь вы, кажется, собирались позвонить, узнать, добрался ли он до дома.

— Да, вы правы, собирался.

— Позвоните, и, может, мы доедем до него, я знаю пару рецептов от кашля. Очень помогает.

Мать всегда лечила нас сама — на врачей столько денег нужно…

Жанлен не понял, по какой причине беседа, шедшая в необходимом ему направлении, вдруг так поменяла свою логику. Хотя какой логики ждать от женщины? Сила их логики как раз в том, что они редко прислушиваются к голосу рассудка. Он пожал плечами и решил, что лучше не спорить. Все-таки прогулка — это неплохое начало.

— Сейчас позвоню. — Он снял трубку и набрал номер брата.

Жак ответил сразу.

— Алло.

Голос сиплый, вялый. Отлично!

— Я смотрю, — стараясь изобразить назидательное равнодушие, сказал Жанлен, — что тебе там уже хорошо.

Молчание. Явный признак правоты старшего брата. Если Жаку нечего возразить, он обычно просто не отвечает.

— Ты пил таблетки?

— Да.

— Давно?

— Я только вернулся.

— Ладно, сейчас заедем к тебе. Ничего, если вдвоем?

— А с кем? — Голос Жака оживился, выдав неподдельный интерес.

— Узнаешь.

— Буду ждать с нетерпением.

— Лечись давай, ждать он будет! До встречи.

— Пока.

Жанлену показалась странной произошедшая в нем перемена. Еще вчера беспокойство за брата, за его глупость не знало границ. Улизни Жак из дома вчера, дело бы кончилось далеко не терапией, а травматологией. Но сегодня проведать все-таки стоит и вообще почаще звонить, но вот кудахтать как курица над цыпленком… Зачем? В конце концов, ему столько же лет, сколько и мне. Но стоило подумать об этом, как где-то внутри зашевелилась мысль: младше, он младше, ты должен оберегать его.

— Что ж, едем. Надо присмотреть за ним, а то как бы чего не вышло.

Вечерний Амстердам не производил подавляющего впечатления больших городов. На улицах было много людей, но не слишком, фонари и окна горели, как и везде, но ненавязчиво, не бросались в глаза фейерверками и россыпями, как, скажем, в Париже. Древний город, словно седой старик, не желал меняться под влиянием моды и сохранил свой прежний облик. Все современное, новомодное смотрелось здесь как-то искусственно.

— А вы бывали в Париже? — чтобы не молчать, начал разговор Жанлен.

— Нет, пару раз просилась у отца, но он так и не взял. Смешно, родилась во Франции, а ни Эйфелевой башни, ни Елисейских Полей, ни собора Парижской Богоматери не видела.

— Так бывает, — усмехнулся Жанлен. — Вот, к примеру, я. Столько времени прожил в Амстердаме, столько всего отснял, а церковь, которая в двух шагах от дома, не удосужился. А когда собрался, так не вышло. Теперь даже не знаю, дойдут ли руки.

— Это я вам помешала, — улыбнулась Ирен. — В, ненужное время в ненужном месте. У меня талант на такие вещи. — Едва произнеся эти слова, она вздрогнула и побледнела.

Жанлен проследил за направлением ее взгляда. Прямо навстречу им размашистым шагом шел мужчина. Лицо его выражало если не гнев, то по меньшей мере злорадство. Несложно было догадаться, кто это. Жанлен шагнул вперед и закрыл собой девушку. Ирен стояла за ним, как за стеной, его широкие плечи не оставили ей ни единого шанса вмешаться.

Мужчина, надменно сверкнув глазами, обратился к Жанлену первым:

— Дайте пройти, не хотелось бы устраивать здесь сцен. Эта девушка принадлежит мне по праву.

Тартавеля удивили эти слова, ему всегда казалось, что подобной наглости место на страницах низкопробных романов, где люди всегда делятся на белых и черных. Но никак не в реальной жизни. Однако это его не смутило.

— Во-первых, — начал он медленно, успев заметить, что сейчас, наверное, очень похож на отца: манера, поза, темп речи, — девушка не башмак и не зонтик, она не может вам принадлежать. А во-вторых, — продолжал Жанлен с невозмутимым видом, — ее интересы отныне представляю я. Если вы поднимете на нее руку, я подам на вас в суд.

Марк насмешливо улыбнулся.

— Послушайте, не лезьте не в свое дело. У этой оборванки нет ни гроша, чтобы заплатить за адвоката. Я не поверю вашим словам, пока не увижу лицензии. А вот в то, что эта шлюшка за сутки умудрилась подцепить на крючок очередную рыбу, — вполне. Отойдите и не мешайте.

Ирен моя.

У Жанлена действительно не было лицензии, ведь он уже давно не практиковал. Но это его ничуть не смутило.

— Я сказал, девушка останется со мной. Ей совсем не улыбается возвращаться к вам. До свидания.

Он уже хотел увести Ирен, но Марк, положив руку ему на плечо, угрожающе прохрипел:

— Не твое — не зарься. Вали, пока я тебя по стенке не размазал.

Вот это другое дело! Вот это разговор! Жанлен был слишком испорчен образованием, чтобы начать грубить первым. Совсем иначе все выглядит, если тебе бросают вызов. Отец часто повторял ему: говори с человеком на его же языке. Это лучшая тактика — выиграешь любой процесс и в жизни, и в суде. Не пристало отпускать ораторские тирады, если тебя поливают отборными помоями.

— Очень хотелось бы на это посмотреть, — съязвил Жанлен. — Всю жизнь мечтал лицезреть собственные кишки на кирпичах! — Он резким движением сбросил руку противника со своего плеча. Еще одна причина, по которой его бесила юриспруденция, — невозможность поквитаться с заведомым негодяем.

— Я тебе доставлю это удовольствие, придурок!

С этими словами Марк размахнулся и, наверное, выбил бы Жанлену челюсть, но тот уклонился и отпихнул противника, все еще надеясь, что стычки можно избежать. Ведь цивилизованные люди, не дикари. Да и народ уже собирается.

— Свободен! — гаркнул Жанлен. — Тебе, кажется, уже объяснили!

— Тварь! — взревел Марк.

Кулак просвистел возле уха Жанлена, от второго увернуться не удалось, благо он угодил в плечо. Однако боль едва чувствовалась. Обычно в пылу драки все ощущения отходят на второй план, адреналин позволяет переносить даже серьезные травмы и не обращать на них внимания до самого конца схватки, пока гнев не отхлынет. Жанлен бросился на противника. Один удар пришелся тому по правой скуле, другим он сшиб ублюдка с ног. Оставалось только поддать как следует ногой. Хотя лежачего и не бьют, но в подобных случаях удержаться бывает трудно.

И тут женский крик вывел Жанлена из боевого транса. К пытающемуся подняться Марку метнулась хрупкая фигурка, звездным блеском рассыпались по плечам девушки локоны темных густых волос. Она принялась помогать поверженному бойцу, испуганная, зареванная, дрожащая.

— Пойдем, пойдем домой, Марк, пойдем… Ирен плакала навзрыд. — Пойдем скорее, люди вызвали полицию.

Марк грубо отпихнул ее и поднялся сам.

— Шлюха! Не успеешь отвернуться… — Дальше он не стеснялся в выражениях.

А Ирен дрожала всем телом и пыталась тянуть его прочь. Люди вокруг безмолвствовали, никто не решался вмешаться.

— Пропустите, пропустите. Дайте пройти. Он мой муж. Марк, пойдем!

Как странно смотрится эта хрупкая фигурка, пытающаяся тащить за собой грузную тушу!

Жанлен попробовал остановить ее:

— Ирен! Ирен! Оставь его, он твоего мизинца не стоит! Ирен!

Она обернулась, ее заплаканные глаза говорили больше любых слов. Зачем ты появился в моей жизни? Зачем? Мне не с чем было сравнивать, теперь я знаю, что есть другая доля. Но от этого мне не станет легче. Ведь я с ним. Я отдалась ему. Я стала его. И еще упрек: ты же обещал! Обещал, что все будет зависеть только от меня. Почему вам, мужчинам, вечно нужно довести дело до драки. Я принадлежу ему. Он первый. И… ведь можно было все решить мирно!

Что вы натворили оба?!

Жанлен не знал, что ответить, не решился остановить ее и больше не окликал. В этом взгляде была та самая, не понятная мужчине правда.

Правда женская, где нужно сочувствовать поверженному, где слабого нужно беречь и защищать, где не признается закон сильного и все лавры достаются побежденному. Жанлен знал эту правду. Мать всегда жалела Жака, даже если тот получал от братьев за дело. По какому такому закону это происходит? Женщина скорее пойдет за неудачником, чем за героем. Она словно рождена вносить мир в распри мужчин, сдерживать их петушиные порывы. Жанлен глядел вслед Ирен, и она представлялась ему воплощением женственности. Нет, сегодня Марк не тронет ее, а уже через неделю она снова ему надоест. Дурак! Какой же он дурак! Надо было растянуться на асфальте, как этот придурок, и, глядишь, Ирен сейчас уводила бы его. Хотя это еще как сказать. Ведь Марк не отстал бы. Вот что Жанлену зачастую не нравилось в женщинах, так это почти рабская покорность. Стоило Марку заявить о своих якобы существующих правах, и она, скованная чувством благодарности, напуганная до смерти, подчинилась. И еще что-то подсказывало, что не все так просто. Ирен просто хотела помешать драке. Ей одинаково жалко было обоих. Зная настырность Марка, она интуитивно угадала, что закончить дело без существенных последствий можно лишь в том случае, если увести его. А ведь Ирен хотелось остаться с ним, с Жанленом. Зря он ответил на выпады этой сволочи.

Народ стал расходиться. Слава богу, что обошлось без полиции, не хватало еще провести романтическую ночь в участке, мучаясь от сознания того, что тот придурок сейчас с Ирен.

Надо ехать к Жаку, а то опять умотает куда-нибудь. Например, рисовать ночное небо. Ладно, что было, то прошло. Эта девушка выбрала другого. В конце концов, кто он такой?

Жанлен зашагал вверх по улице. Побаливала губа, начало ныть плечо, а из головы не шло имя Ирен…