Пожар сердец

Глава девятая

Вечером актеры и съемочная группа устроили вечеринку по поводу окончания съемок. Все было прекрасно — и хрусталь бокалов с шампанским, и сверкающие туалеты дам, и горящие свечи, расставленные тут и там в небольшом гостиничном зале, создающие теплую и интимную обстановку. Тонкий смех порой заглушал громкую музыку.

Веселье было в самом разгаре, когда в дверях неожиданно появился Саймон — в темных узких джинсах, белой рубашке, небрежно расстегнутой у ворота, в обычном черном пиджаке он выглядел так загадочно, что невольно напоминал Мефистофеля.

Все замерли, кто-то спрятал под стол пустые бутылки из-под джина. Обычно Саймон не терпел пьяных пирушек и устраивал провинившимся разнос, но сегодня он был до странного благодушным.

— Можете смело расслабляться, ребята. — Он криво ухмыльнулся. — Завтра в съемках занята только Патриция, поэтому… — последовал разрешающий взмах рукой, — поэтому веселитесь и отрывайтесь по полной программе. Я разрешаю.

Аннетт проследила за ним тревожным взглядом — с легкой грацией леопарда он миновал группки веселящихся людей, сел за столик, полускрытый от посторонних глаз декоративной колонной, и, щелчком подозвав официанта, заказал бутылку хорошего вина и ужин. Девушка незаметно наблюдала за ним: он молча ужинал в полнейшем одиночестве, чуть наклоняясь к тарелке, и тогда его смуглое, осунувшееся лицо озарялось светом свечи. Он даже не подошел ко мне, с грустью подумала Аннетт.

Словно девочка перед первым свиданием, целый час перед вечеринкой она провела у зеркала, пытаясь придать себе должный вид, чтобы только понравиться Саймону, и теперь проклинала себя за это. Ему наплевать на меня, мрачно решила она, одетая в облегающее платьице из темно-шоколадного шелка. Аннетт не рискнула надеть лифчик, поскольку вырез платья был слишком глубоким, и теперь чувствовала себя неловко: с каждым взволнованным вдохом ее груди плотно обтягивались блестящим материалом, под которым слишком явственно проступали горошинки сосков. Она тряхнула головой, позволяя отливающей сусальным золотом гриве волос упасть на плечи.

После ужина Саймон куда-то исчез. Аннетт окончательно разнервничалась, зная, что, возможно, он вышел, чтобы связаться с доктором Джонсом и узнать о результатах расследования. Через десять минут он вернулся; лицо бесстрастное, ничего не выражающая маска, минимум эмоций во взгляде, но Аннетт это не сбило с толку. Единственная из присутствующих она заметила крошечную морщинку между тяжелыми черными бровями и решилась на рискованный шаг: первая подошла к нему и обеспокоенно подняла глаза.

— Пока никаких новостей, — негромко сказал он, беря ее за руку. Пока они шли к бару, у Аннетт мелькнула смутная мысль: Господи, он действительно видит меня насквозь, словно моя душа совершенно обнажена. От этого по ее телу пробежал холодок: ей вовсе не хотелось, чтобы Саймон знал или хотя бы догадывался о ее мучениях — например, о том, что ночью она часто просыпается и долго мечется в поисках его сильного тела. Или о том, что каждый раз при встрече она медленно умирает от счастья под взглядом его волнующих, бархатисто-черных глаз… Нет, ей решительно не хотелось, чтобы он знал об этих запретных эмоциях.

— Джонс не может сказать ничего конкретного, потому что… — Нахмурившись, он внимательно посмотрел на встрепенувшуюся Аннетт и продолжил: — Потому что прошло еще слишком мало времени. Нам остается только ждать, — серьезно пояснил он.

В душе девушки внезапно зародились чувства, похожие на угрызения совести: каждый день с раннего утра до позднего вечера он работает в таком бешеном ритме, а когда выпадает свободная минутка, ему опять не удается отдохнуть — приходится заниматься ее проблемами.

— Послушай, тебе совсем не обязательно так основательно вникать в мои беды. В конце концов, я для тебя никто, случайный человек, — извиняющимся тоном произнесла она, бессознательно прикоснувшись пальчиками до его груди. — Конечно, ты волнуешься о спокойствии тети Эльзы, но, можешь мне верить, я буду молчать о событиях той ночи. Не отягощай свою жизнь еще одной проблемой, я вижу, тебе и без меня тяжело живется.

— Твоя забота меня очень трогает, — с дежурной усмешкой заметил он, но тут же голос его изменился, стал чувственным и таинственным. Крепкие пальцы поймали ее руку, все еще лежащую на лацкане его пиджака, и прижали узкую ладошку к твердой, каменной груди, наполненной быстрыми ударами сердца. Она ощутила жесткость волос и упругость мускулов под рубашкой, и ей нестерпимо захотелось дотронуться до его горячей и, наверное, такой возбуждающей обнаженной кожи. Она с трудом сглотнула и, покраснев, отдернула руку. — Ты стала моей проблемой с тех пор, когда я увидел тебя там, на больничной койке, и, боюсь, это…

— Ты не хочешь потанцевать со мной, милый? — писклявым голосом прощебетала невесть откуда появившаяся Маргарет Риверс, делая беспомощный жест и до упора расправляя плечи, чтобы, благодаря этой хитрой уловке, все могли полюбоваться ее пышным бюстом, едва скрытым неприлично глубоким декольте.

— Прости, дорогуша, что-то я немного подустал, — в тон ей ответил Саймон, сопровождая отказ трагическим вздохом. Вокруг послышался дружный смешок. — Как-нибудь в другой раз.

Маргарет театрально надула губки и вихляющей походкой прошла к бару. Едва она уселась на высокий табурет, выдержка ей изменила — раздраженно приказав бармену налить виски, она цедила его с наигранным безразличием, бросая в сторону Аннетт убийственные взгляды.

— Когда мы вернемся домой, — продолжал Саймон как ни в чем не бывало — видно, сказывалась многолетняя практика хладнокровного отшивания разных навязчивых красоток вроде Маргарет, — тебе самой придется отвечать на телефонные звонки Джонса. Я придумаю, как объяснить это Эльзе, чтобы у нее не возникло подозрений.

— Н-но я думала… я думала, ты сам планировал поддерживать с ним связь? — торопливо пробормотала Аннетт, предчувствуя беду.

— Да нет, что ты… — Саймон рассеянно рассмеялся, глядя куда-то мимо нее. Его губы начали медленно изгибаться в чувственной улыбке. Аннетт осторожно скосила глаза и побелела — неподалеку в сверкающем серебристом платье стояла Патриция Синклер и призывно ему улыбалась! Ее красота не напоминала смазливое личико Маргарет — она просто шокировала, сражала наповал! Матовые белые плечи, ослепительно-рыжие волосы, полуприкрытые густыми ресницами голубые, как арктические льдинки, глаза… Она была похожа на порочную богиню, а Саймону, похоже, не терпелось стать ее богом… — Я побуду дома только один день, не больше, — проговорил он. — Ты же знаешь, меня всегда ждут дела.

О, я прекрасно знаю, что это за дела, горько подумала Аннетт. Теперь я вижу — он ждет не дождется, когда закончится суматоха с фильмом, чтобы в тот же день отправить меня, глупую, ненужную «проблему» домой и, не теряя даром времени, уехать вместе с этой… противной Пат в какое-нибудь шикарное место и все 24 часа сжимать ее в объятиях…

У нее отчаянно защипало в носу, ей стоило неимоверных усилий сохранить достойное выражение лица и не расплакаться, когда Патриция подошла к ним и вымолвила глубоким, грудным голосом:

— Может, потанцуем?

— А как же твоя нога? Кто поддержит тебя, если ты начнешь падать? — с намеком спросил Саймон, продолжая улыбаться.

— Раньше ты великолепно с этим справлялся, дорогой…

Пат заманчиво прикусила полную губу.

Аннетт благодарила небеса за то, что образовавшийся полумрак — почти все свечи были погашены, чтобы обстановка больше соответствовала интимной лирической музыке, — скрывает ее полные слез глаза. Она словно окаменела, глядя, как Саймон и Патриция, прижавшись друг к другу, медленно покачиваются в такт плавным ритмам. Они словно забыли обо всем на свете.

Проглотив слезы и чувствуя тошноту и боль в горле, как будто она упала с большой высоты, Аннетт подошла к стойке.

— Бренди со льдом, пожалуйста, — тоненьким от горя голосом попросила она.

За этим бокалом последовал другой, потом третий… а потом к ней подсел Фред Хаксли, и она совсем потеряла голову.

Фред был не прочь занять место Саймона рядом с ней. Он лез из кожи вон, чтобы развеселить ее, то и дело вкладывая в ее трясущуюся руку очередную порцию бренди с позвякивающими кусочками льда. Аннетт действительно веселилась — так, по крайней мере, казалось со стороны — и до упаду хохотала над плоскими шутками Фреда, не понимая, что ее развязное поведение очень напоминает пир во время чумы. Она потеряла всякий контроль над собой и, не переставая взрываться глупым хохотом, позволяла изрядно напившемуся Фреду жадно ощупывать едва прикрытые тонким шелком плечи.

Сейчас она была готова совершить любую глупость, кинуться вниз головой в любой омут, только бы изгнать видение, маячившее перед ее глазами — высокий темноволосый мужчина и прильнувшая к нему красавица в серебристом платье… Впервые в жизни она так страстно полюбила, впервые так страстно ревновала, впервые ее сердце представляло собой сплошную рану, впервые ее душа была исполосована жгучими ударами, которые безжалостно нанес жестокий, но горячо любимый человек, который никогда, никогда в жизни не ответит ей взаимностью… Она была так пьяна, что не замечала — безудержный смех недалек от рыданий…

Увидев, что она совсем зашлась в беспричинном гортанном хохоте и почти распласталась на стойке, непослушными пальцами сжимая стакан с каким-то коктейлем, Фред потащил ее танцевать. Чувствуя, что у нее заплетаются ноги, Аннетт бесстыдно повисла на нем и очень удивилась, когда Саймон, с перекошенным дикой яростью лицом, буквально оторвал ее от плохо соображающего Фреда и с силой встряхнул. Его гнев показался ей настолько забавным, что, глупо хихикая, она пролепетала:

— К-какие-то проблемы, Саймон? — Ты п-по-терял свою Патрицию, да?

Он плотно стиснул зубы, и ей почему-то бросилось в глаза то, как он побледнел, несмотря на загар. Вдруг он резко схватил ее за руку, едва не переломив запястье, выволок на улицу и потащил к машине. Аннетт не успела понять, что происходит. От свежего воздуха у нее еще больше закружилась голова — споткнувшись, она чуть не полетела на землю, и тогда Саймон, смачно выругавшись, схватил ее в охапку.

— Пусти! Мне больно! — во весь голос прокричала она и заколотила негнущимися руками по его широченной груди.

— Я убил бы тебя, если б мог! — свирепо прорычал он. Стальные объятия сжались, будто он хотел раздавить ее, превратить в порошок ее хрупкие кости. — Напилась в стельку, как… как последняя дрянь!

— Я вовсе не пьяна, — слабо запротестовала она. — Мы с Фредом отлично проводили время, и я не понимаю, почему ты… Я вообще вольна делать все, что хочу! Пусти меня!

— Как бы не так! — огрызнулся он. — Ты поедешь со мной, как миленькая. — Он грубо швырнул ее на заднее сиденье и с оглушительным треском захлопнул дверцу. — Сиди здесь, и чтобы даже не пикнула! Пусть этот ублюдок появится завтра на съемках, я его на всю жизнь оставлю инвалидом!

Его «мерседес» сорвался с места со скоростью, явно превышающей ограничения полиции, и Аннетт отнесло на спинку сиденья. Она сжалась, с ужасом глядя вперед. Машина мчалась куда-то в чернильную темноту, Саймон едва успевал огибать возникающие в свете фар скалы. Его мощная грудь тяжело вздымалась под черным пиджаком, пальцы рук с побелевшими костяшками вцепились в баранку.

— Куда ты меня везешь? — встревожилась она. — Я хочу обратно!

— Сначала протрезвей, — с оскорбительным презрением бросил он. — Если тебя заботит этот подонок Фред, то зря: в баре полно легкодоступных шлюх вроде Маргарет, так что скучать он не будет. Черт, — он коротко хохотнул и метнул на нее уничтожающий взгляд, — Фред не дурак, знал, кому можно без труда заморочить голову — такой наивной дурочке, как ты!

Вздрогнув, как от удара, Аннетт примолкла и больше не осмеливалась задавать вопросы. Она размякла на сиденье, поднесла руку к горлу — ее немного подташнивало, перед глазами раскачивались пьяные маятники, в ушах стоял звон.

Машина резко затормозила. Кое-как Аннетт вылезла наружу, но ноги ее подкосились, и Саймон принял тяжесть ее расслабленного тела на себя — одна его рука крепко держала тонкий стан девушки, другая поддерживала голову, грозившую опрокинуться назад, сломанным бутоном цветка. Ослепительный свет фар резал ей глаза, но она заставила себя оглядеться и похолодела от страха — напротив темнели смутные очертания трейлера!

Саймон подхватил ее, неспособную самостоятельно передвигаться, на руки и, не заботясь о том, что его пальцы до боли защемили нежную кожу под коленками, занес ее в свою обитель. Внутри была кромешная тьма, и Аннетт ощутила, как ее довольно бесцеремонно опустили на что-то мягкое. Она протянула руки и нащупала холодные подушки и отогнутый край покрывала. Это была его кровать.

В затуманенном мозгу мелькнуло нехорошее предчувствие.

— Включи свет, пожалуйста. Здесь темно, — попросила она и неуклюже села, пытаясь разглядеть хоть что-то в окружающей темноте.

Пружины матраса рядом с нею прогнулись, и она услышала густой, бархатистый голос.

— Здесь не намного темнее, чем в спальне Фреда. Правда, у меня очень мягкая кровать… м-м?

Он всего лишь пугает меня, отчаянно подумала Аннетт, трезвея с каждой секундой, но когда пальцы его медленно отодвинули шелковистую завесу волос, и она ощутила возбуждающее движение его губ по своей шее, на своем ушке… Ее пронзил панический страх.

— Включи свет! — с плачущим стоном взмолилась она. — Прошу тебя! Мне страшно!

Он поднялся, и через мгновение она услышала щелчок — Саймон зажег настольную лампу под большим абажуром. В комнате воцарился теплый полумрак. Подчиняясь инстинкту самозащиты, она отползла в дальний угол кровати, вжалась в твердую деревянную спинку и тревожно замерла.

Саймон стоял в нескольких шагах от нее, прислонившись к стене и сложив на груди руки. В неярком свете лампы взгляд его черных глаз под грозно сведенными бровями приобрел зловещий оттенок.

— Знаешь, в чем твоя беда? — холодно начал он. — Ты абсолютно оторвана от реальной жизни и не умеешь отличить настоящую опасность от мнимой. Сейчас ты боишься, — он хрипло засмеялся, — да-да, я вижу, ты боишься, что я займусь с тобой любовью, а ты слишком пьяна, чтобы помешать мне. Но где была твоя осмотрительность, когда ты болталась там, на обрыве скалы, или когда позволяла Фреду лапать себя? Мне уже надоело наблюдать, как ты постоянно лезешь на рожон, и удерживать тебя от очередной глупости. Сколько тебе лет, Аннетт? — с холодной издевкой произнес он.

Она склонила голову и порядком растрепанные волосы повисли вдоль ее бледных щек. Хмель уже выветрился из ее головы — теперь в душе у нее осталась прежняя раздирающая боль, и больше ничего.

— Отвези меня в отель, — глухо выдавила она. — Я… я ужасно себя чувствую и хочу спать.

— Отличная идея, — едко протянул он, — только спать ты будешь здесь! И если тебе хоть сколько-нибудь дорога жизнь, ты сию же минуту залезешь прямиком под одеяло и, черт возьми, уснешь! Предупреждаю, Аннетт, я в паршивом настроении и шутить не намерен.

— Мне уже все равно, — прошептала она, усталая, не чувствующая ничего, кроме пульсирующей в висках боли, девушка стала расправлять постель.

— Не торопись, — услышала она за спиной грубый смех. — Сначала надо бы раздеться. Или в Англии так не принято?

Его смуглые руки быстро расстегнули длинную змейку молнии и вначале освободили ее маленькие груди от плотно облегающего шелка. Спустя секунду темно-шоколадное платье уже валялось на пушистом бежевом ковре, а Аннетт, униженно полыхая краской стыда, пыталась прикрыть наготу трясущимися руками. Ее всю колотило — Саймон водил взглядом по ее стройному телу, на котором остались только шелковые трусики и, неровно дыша, никак не мог отвести от нее глаз. Наконец он справился с собой и, чертыхнувшись, почти выбежал в соседнюю комнату. Когда он вернулся, в руках у него была рубашка.

— Вот, надень, — отрывисто приказал он и, не глядя, накинул рубашку на ее покрытые мурашками плечи. — Ложись и спи — в половине пятого я разбужу тебя и отвезу в отель, чтобы никто не заметил твоего отсутствия. Спи!

Он ушел, хлопнув дверью, и Аннетт, застегнув пуговицы на своей импровизированной ночной сорочке, спешно забралась под одеяло. Она была так измотана, что многие вещи просто не доходили до ее сознания — ни то, что от подушки, в которую она уткнулась щекой, исходит тончайший мужской аромат, ни то, что она лежит в рубашке Саймона… Свинцовые веки сомкнулись, и она, как в пропасть, провалилась в глубокий сон без сновидений.

…Проснувшись среди ночи, она поняла — если сейчас не выпьет по меньше мере десять стаканов воды, то умрет. Никогда еще не испытывала она такой мучительной жажды: рот превратился в пересохшую пустыню, в горле саднило.

Да, но раньше я никогда так не напивалась, мрачно подумала Аннетт, чувствуя болезненный укол совести. Наверное, у меня… как это называется… похмелье.

Аннетт спустила ноги на пол и несколько минут тупо озиралась, удивляясь, что она делает ночью в фургоне Саймона. Потом глухо застонала — к тому, что случилось на вечеринке, прибавились воспоминания о том, что произошло позже. Но делать было нечего: жажда не проходила, и Аннетт, отложив процедуру самобичевания, пошла на кухню.

Она неплохо ориентировалась в трейлере, так как часто приходила сюда за кофе или виски для своего грозного босса и точно знала, куда идти, но на пороге кухни застыла, как изваяние. Примостившись на кушетке у стены, спал Саймон!

Затаив дыхание, она на цыпочках подошла к нему. И так, стоя босиком на прохладном кафеле, долго смотрела на дорогое лицо, в немом восхищении впитывая каждую его черточку. Во сне он выглядел моложе и был не таким суровым, как днем, — строгие морщинки между бровей разгладились, затеняющие скулы длинные ресницы делали его ужасно беззащитным. Аннетт даже тихонько хихикнула — странно, что он выглядит так ранимо, когда с утра до вечера привык метать громы и молнии!

Неожиданно он пошевелился и откинулся на спину; простыня соскользнула с его крепких плечей, обнажив широкую и мускулистую, как у атлета, грудь, пересеченную темной порослью волос. Внутри ее полыхнул огонь, и она с ужасом ощутила, как отвердели и напряглись кончики ее грудей, отзываясь на трение рубашки при каждом вдохе и выдохе. Саймон снова пошевелился, и сердце ее сжалось — жесткая кушетка была слишком тесна для этого большого тела, а ведь из-за нее он вынужден спать в таком неподходящем месте и в такой неудобной позе!

Ее существо переполнилось невыразимой нежностью: не утерпев, она воздушными пальчиками погладила его плечо. Бедненький, с жалостью подумала она, ты обречен ворочаться на этой кушетке, когда я сплю на твоей кровати. Чувствуя отвращение к себе, она легкой ладошкой скользнула по его груди и задрожала от жестких завитков, в которых заблудились ее пальцы.

Он что-то пробормотал во сне, и это ее спугнуло — Аннетт торопливо прошла к холодильнику, боясь, как бы он не проснулся и, что называется, не застукал ее на месте преступления.

От волнения руки плохо слушались ее. Она приложила слишком большое усилие, когда открывала дверцу, и в результате с полочки соскочило несколько жестяных банок с тоником и содовой. Они громко застучали по выложенному плиткой полу.

Аннетт в страхе замерла, каждой клеточкой чувствуя наступившую оглушительную тишину и молясь о том, чтобы эта катастрофа не разбудила Саймона. Но — увы! — в тот же миг она услышала его сонное ворчание:

— Аннетт? — Он приподнялся на локте и провел рукой по всклокоченным от сна волосам. — Дьявол, Анни, почему ты не спишь?

— Я хочу пить, — натянуто произнесла она, в душе обозвав себя непроходимой идиоткой.

— Поройся в холодильнике, там где-то была вода. Лед — в морозилке, — сдерживая смешок, сказал он. Аннетт знала, что выглядит очень комично в его рубашке, с насупленной, как у обиженного ребенка, физиономией и нервно сцепленными руками. — Извини, я как-то не подумал предложить все это вчера. Ведь девушка, которая носит мои рубашки, спит в моей постели и роется в моем холодильнике, вольна расхаживать по моему дому в любое время суток и брать все, что захочется, без моей помощи. Правда, при этом совсем не обязательно прерывать мой чуткий сон, — мягко подтрунил он.

Она покраснела и, прикусив пухлую губку, переступила с ноги на ногу. Это движение привлекло его внимание, и он посмотрел, лаская взором ее стройные бедра. Аннетт испуганно охнула, одернула рубашку и спряталась за открытую дверцу холодильника. Она поспешила найти банку с водой и мгновенно осушила ее — ледяная влага, взбодрив, смягчила режущую сухость во рту.

Потом она собрала то, что раскатилось по полу, и уже готова была проскользнуть мимо Саймона к двери, но он поймал ее запястье.

— Напилась? — с улыбкой спросил он.

— Да, — ответила она быстро; прикосновение массирующих пальцев к ее руке доставляло девушке немало беспокойства. — Я… я иду спать.

— Голова не болит?

— Нет, только пить очень хочется, — выдавила она.

Дразня, он провел пальцем вверх, к сгибу ее локтя. Аннетт дернулась и отступила назад. Сердце, как барабан, грохотало в ее груди.

— Вот и хорошо. — Он оглянулся на настенные часы. — Нам осталось спать не больше двух часов, потом мы отправимся в отель, ты переоденешься и вернешься обратно.

— Представляю, что подумают люди… — Она подняла глаза к потолку и вздохнула.

У его сощуренных глаз появились смешливые морщинки.

— А кто узнает о том, что ты здесь ночевала? Даже если кто-то пронюхает об этом и разнесет сплетню. В конце концов, кому какое дело? Так что забудь и спи спокойно, сладкая моя.

Он разрешил ей идти. Аннетт мигом скрылась в освещенной ночником спальне и юркнула в постель. Свернувшись калачиком, она безрадостно подумала: сколько женщин в своей жизни он называл «сладкой» и скольких еще назовет… Но, возможно, скоро его любвеобильная натура бросит якорь в тихой гавани семейного счастья — он женится на Патриции Синклер. Узы брака навсегда свяжут эти знаменитости и узаконят их роман, не сходящий со страниц бульварных газет, равно как и из светской хроники солидных изданий. Тетя Эльза благословит их брак и с нетерпением будет ждать внуков… Аннетт согнулась, чувствуя резкую боль в животе и вспоминая медленный танец Саймона и Патриции, больше похожий на прилюдное занятие любовью.

Вместо слез откуда-то изнутри вырвался сдавленный хрип — горе было слишком велико, и она уже не могла плакать.

Два дня, осталось всего два дня, мысленно прошептала она. Потерпи еще немного — съемки закончатся, и ты уедешь в Англию, вычеркнешь Саймона из своего сердца, забудешь его как дурной сон!

Нет! Слезинка тоскливо капнула с ее ресниц. Я всегда буду любить его…

Уже засыпая, она поняла неоспоримую истину — билет на самолет, следующий курсом Лос-Анджелес — Лондон, будет для нее равносилен смертному приговору.

…Кто-то настойчиво тряс ее за плечо.

— Аннетт, просыпайся. — Она потянулась и нехотя приоткрыла глаза. — Уже почти пять — чертов будильник не прозвонил, и я проспал. Нужно спешить. — Саймон потянул ее за руку. — Вставай, если не хочешь прощеголять весь день в вечернем платье!

Аннетт с недовольной гримаской села на постели и посмотрела на него сквозь смежающиеся веки. На нем были только джинсы — значит, он сам оторвал голову от подушки всего несколько минут назад. Она почувствовала себя жутко виноватой — из-за нее он не спал половину ночи!

— Через пару минут я буду готова, — твердо пообещала она. — Прости, вчера я вела себя как последняя дура, и ты не выспался. Мне нет никакого оправдания, ведь…

— Все в порядке, — успокоил ее Саймон, садясь на краешек кровати и не сводя с нее внимательного взгляда. — Как ты себя чувствуешь?

— Прилично, хотя и не заслуживаю этого, — хмыкнула она, рассеянно теребя манжет рубашки. — Первый раз я напилась до бессознательного состояния и выставила себя настоящей дурой, но — бр-р — никогда больше не буду. — Она поморщилась, потом снова виновато улыбнулась. — Прости еще раз за то, что втянула тебя в скандал, я… я не хотела, все вышло как-то само собой…

— Не извиняйся, я все понимаю. — Он мягко прервал ее сбивчивые объяснения и наложил вето на дальнейшее продолжение этой темы, легонько прикоснувшись пальцем к ее пересохшим губам. — Не думай о том, что случилось, с кем не бывает.

Она смешалась и обратила на него пытливый взгляд. Господи, неужели от него не укрылись истинные причины ее дурацкого поведения на вечеринке? Только не это! — в отчаянии подумала она и вспыхнула.

Неожиданно их глаза встретились — их души заговорили на беззвучном языке, между их телами завибрировал теплый магнетический воздух, равный по силе земному притяжению. Улыбка медленно сползла с лица Саймона. Аннетт ощутила, как он напрягся.

— Боже, как ты великолепна, — хрипло вымолвил он, пропуская сквозь пальцы литое золото ее волос. Его глаза погружались в огромные изумрудные озера ее глаз. — Никогда не думал, что женщина может быть так прекрасна… так хороша…

Она недоверчиво моргнула, но его пламенный взгляд говорил лучше слов, и ее захлестнула лавина гордости и счастья. Гордости — оттого что каждый нерв тела остро заявлял о ее страстном женском начале; счастья — оттого что мужчина ее грез, только в безумных снах спускавшийся за ней с небес, чтобы увлечь в замок любви, совсем близко — стоит только протянуть руку — и желает ее!

Она обвела взглядом его обнаженный торс, и легкое покалывание наполнило кончики ее пальцев: они жаждали пуститься в путешествие по широким плечам, пройтись по мускулистой равнине груди, запутаться в темных жестких волосах, которыми поросла его загорелая кожа, ниже этот покров, придающий его мужественности особый шарм, сужался, образуя длинную тропку, и исчезал где-то под тяжелым поясом его джинсов…

Ее существо сотряс долгий, дрожащий вздох, и она вновь обратила взгляд на его лицо. Зрачки, окруженные ярким, слепящим изумрудом, возбужденно расширились.

— Дьявол! Не смотри на меня так! — сорвавшись, выпалил он, и его пальцы впились в теплые округлости ее плеч.

Но она лишь застенчиво зарделась и призывно шевельнулась: она тоже желала его и на сей раз не хотела это скрывать, не хотела возвращаться в свою башню одиночества. Ей надоело заглушать голос любви и фальшиво потупляться, когда поверхность бездонных зеленых озер заполняло чувство — сейчас она смотрела на Саймона с такой откровенной просьбой, что на его высоких скулах под ровным загаром выступил румянец.

— Аннетт, прошу тебя, не надо! — Голос его звучал сипло и отчаянно. — Не смотри на меня так! Я привез тебя сюда не для этого, я хотел защитить тебя!

— Защити… меня… — нервно дрожа, она пробежала язычком по сухой кромке губ, и влажные лепестки ее рта приоткрылись.

Саймон прерывисто выругался. Его разрывали мучительные колебания. Он знал, что не имеет ни малейшего права принимать девственный дар этой чистой, как родниковая вода, девушки, хотя еще месяц назад он бы совратил ее без зазрения совести. Теперь все его представления о жизни, об истинных ценностях смешались. Юная зеленоглазая незнакомка затронула невидимые струны в его душе, и пирамида, на которой он строил хладнокровные, четко просчитанные отношения с женщинами, рухнула.

— Нет, Анни, девочка моя, — с трудом произнес он, — мы не должны… Черт, я уже не уверен, кто из нас больше нуждается в защите! Не смотри на меня: такой человек, как я, может разрушить твою жизнь!

Она понимала, что он прав, но прежде хотела познать радость полета к звездам в его объятиях и, повинуясь зову плоти и сердца, просто вложила пальцы в его открытую ладонь, — спустя секунду он сжал их, приняв единственно верное решение…

Это прикосновение возымело огромное значение для них обоих, стало их магическим знаком — он обещал стать ее поводырем в безбрежном океане любви, она с готовностью согласилась быть его покорной — но и чуть-чуть строптивой — ученицей.

— Моя златовласка… — услышала она его густой шепот.

Как во сне, их тела сблизились, и Аннетт первая выразила нетерпение быть вместе, склонившись и нежно поцеловав его куда-то в плечо. Реакция Саймона последовала незамедлительно — отшвырнув простыни, он притянул ее к себе на колени и с нежной осторожностью развел стройные ножки по обе стороны своих бедер, прижимая ее максимально близко к горячему телу.

Аннетт едва не задохнулась от восторга, когда его бархатисто-твердые губы сперва прикоснулись к ее губам, а потом с нарастающей быстротой и страстностью впились в них жарким поцелуем. Он никак не мог насытиться — его язык жадно лизал теплую изнанку ее рта и дразняще сплетался с еще робким атласным язычком, алеющим в темных глубинах.

Но вскоре и она признала правила игры и прикусила, оттянула жемчужными зубками его нижнюю губу — сотрясший его крупное тело вздох был для нее лучшей наградой.

— Значит, моя малышка любит кусаться… — страстно прорычал он и снова впился в ее губы, терзая, лаская их.

Из ее груди начали вырываться частые вздохи — его ладони легли на кожу ее длинной, узкой спины и, промассировав натянутые струной мышцы у основания шеи, спустились по косточкам позвоночника вниз, к истомившимся под повлажневшим шелком округлостям ягодиц. Она дернулась, словно ее ударило током, когда нервные пальцы погладили мягкую плоть, но, дразня, нарочно не стали добираться до пылающей сердцевины ее женственности и выскользнули из-под резинки трусиков… О Господи, в ее мозгу мелькнуло смутное отчаяние. Я, должно быть, обезумела, если хочу его ласк именно там!

И безумие действительно охватило ее, стоило Саймону расстегнуть пуговки рубашки. Горячие ладони приподняли ее отяжелевшие груди — маленькие, молочно-розовые, с тугими комочками сосков — и одарили их нежнейшими поглаживаниями. С ее губ слетел протяжный стон, попочка возбужденно задвигалась на его обтянутых джинсами бедрах, пальцы в ответной ласке взметнулись к сплетению мускулов на его груди. Ощущение упругой вспотевшей кожи и шероховатых завитков на ней, крохотных мужских сосочков, которые она шаловливо защемляла хрупкими суставчиками пальцев, окатывало пульсирующий центр ее существа волнами невиданного наслаждения.

Она быстро задышала, и Саймон, раскаляясь от ее жадных ласк, глухо простонал:

— Я хочу тебя, Анни! Здесь и сейчас! Он опрокинул ее на смятую постель и, нависая над ней, продолжил эротический массаж ее горячих грудок, но уже… губами… языком, поочередно вращающимся вокруг торчащих сосков — это было сравнимо только с пыткой каленым железом!

Его умелые ласки доводили ее до исступления, и она тихо постанывала, с радостью погружаясь в неописуемый поток новых ощущений.

— О, Анни, сладкая моя, — прохрипел он, закружив губами по тепло-перламутровой коже вокруг ее пупка. — Будь моею, клянусь небесами, я не причиню тебе боли. Разреши мне… — Он ласково приподнял ее конвульсивно вздрагивающие бедра.

Пока он стаскивал с нее трусики, Аннетт спешно освобождалась от рубашки. Когда ее скудная одежда разлетелась по углам, Саймон привстал и оглядел ее голое тело.

— Любимая, как ты красива, — хрипло прошептал он, восхищаясь ее розовым, ждущим телом и налег на нее. — Ты хочешь, чтобы я любил тебя?

— Да… Да! — Она едва не зарыдала от жгучего удовольствия, когда его ладони сжали налитые холмики ее грудей, увенчанные болезненно ноющими кончиками. — Да! О… о да… — задышала она, взмывая в сверкающие дали, чувствуя, как его нетерпеливые пальцы пощипывают ее острые сосочки.

Ее руки взлетели на его спину и вонзились ногтями в обнаженную мускулистую поверхность, то легонько поцарапывая атлас его горячей влажной кожи, то принуждая к более жарким ласкам резкими движениями дикой кошки. Распухшими губами она целовала его солоноватые от пота плечи, колотящуюся жилку на шее, покрытый темной щетиной твердый подбородок.

Пораженный такой горячностью, он крепко вжал ее в перину и, сделав глубокий, судорожный вдох, скользнул по ее пламенному телу, к наполненной обжигающей лавой ложбинке между бедрами. Его рот достиг цели — и Аннетт хрипло закричала, забилась под его могучим телом, выгнулась трепещущей ветвью, подхваченной солнечным штормом. Саймон приник к ней настолько интимно, что она поначалу испугалась собственных ощущений, но он страстно шепнул:

— О, любимая моя девочка. Родная, позволь мне. — Хрипло дыша, он чуть сжал ее упругие ягодицы и склонился над нею.

Космос вокруг нее взорвался, разлетелся на мириады звезд, стоило его языку мучительно медленно закружить по средоточию ее страсти, и она пронзительно закричала, в быстром ритме забившись на постели, каждым нервом чувствуя приближение ослепительного, раскаленного добела солнца — центра их скрученной в спираль Вселенной.

— О, Саймон… я никогда не думала, что это так великолепно… Прошу тебя, Саймон… сейчас… — с мольбой всхлипнула она, возжелав его окончательного обладания. — Я хочу сейчас.

Космическая пыль завертелась перед ее глазами, но солнечный ветер озарил все вокруг, и Аннетт увидела Саймона — он пылко смотрел на нее сверху вниз, пытаясь справиться с пряжкой на ремне джинсов; рассыпав в пространстве звонкий солнечный смех, она молниеносно бросилась к нему на помощь, и уцепилась за тяжелую пряжку, кое-как отстегнув ее.

— О, Анни, любовь моя! — Его голос был полон благодарности и, подмяв под себя ее подведенное к последней границе тело, он начал движение к центру Вселенной.

И вдруг она замерла, в одно мгновение попав из раскаленной сердцевины мироздания в адские льды, — с улицы донесся шум подъезжающего автобуса. Приехала съемочная группа и актеры, готовые к очередному рабочему дню.

— Я не могу взять тебя в спешке, — ты слишком дорога мне. — Саймон чуть отстранил ее и долго, напряженно вглядывался в ее лицо. — Я хочу, чтобы наша первая ночь стала великолепным событием, а не каким-то скомканным актом. Но… — Его взгляд был полон отчаяния. — Если бы эти кретины не приехали, любимая, ты была бы моей.

Он рывком поднялся, и в ее сознание проник звук закрывающейся молнии.

— Что мне делать? — вымученно спросила она, отрешенно наблюдая, как он застегивает черную джинсовую рубашку, заворачивает до локтей манжеты, оставляя смуглые руки обнаженными.

— Я бы с радостью предложил тебе никогда, не покидать моей постели. — Саймон невесело хмыкнул, его лицо еще полыхало румянцем желания, но губы уже начали складываться в ироничную усмешку — он снова отдалялся от нее. — Но трезвый голос рассудка твердит о другом. Анни, девочка, ты должна поторопиться: вставай и одевайся.

— Но во что! — несчастно пробормотала она. Ее мозг с трудом воспринимал реальность, лоно, превратившееся в единый сгусток страсти, до сих пор было объято огнем.

— Я бы предпочел видеть тебя голенькой, такой, как сейчас, но… тебе придется надеть вчерашнее платье. У тебя есть несколько минут, потом водитель отвезет тебя в отель.

— Но это…

— Делай, как я говорю, — настойчиво сказал Саймон, голос у него был добрый, заботливый. — Тебе нужно переодеться, привести себя в порядок… как-то утрясти свои чувства. Заодно привезешь мне завтрак — ты ведь не хочешь, чтобы я умер от голода, правда? — Он остановил ее протест поцелуем в лоб. — Ты это сделаешь для меня?

— Да, конечно, — выдавила она.

Он легонько потрепал ее по подбородку и уже в дверях обернулся.

— Держись и не вешай нос, если любопытные начнут пялиться на тебя.

Изумрудные глаза горько сверкнули сквозь позолоченные локоны.

— Мне плевать, что они подумают, — спокойно и гордо произнесла Аннетт и вскинула голову. Она вышла повзрослевшей из объятий Саймона, любовь завела ее слишком далеко, чтобы переживать из-за косых взглядов. — Я никому не позволю лезть мне в душу.

Он мягко улыбнулся, затронув ее сердце.

— Сладкая девочка, ты не перестаешь удивлять меня. Чем больше… и ближе я тебя познаю, тем сильнее убеждаюсь, что ты — совершеннейшее дитя, не приспособленное к жизни в реальном мире. Ты видишь только те вещи, которые приемлемы для тебя, а от окружающей грязи предпочитаешь прятаться в раковину. Не знаю, хорошо ли это…

Не прибавив к странному умозаключению ни слова, он ушел. Аннетт в замешательстве натянула платье и подошла к зеркалу, чтобы застегнуть молнию на спине. Покончив с этой нехитрой операцией, она перевела взгляд на свое отражение в туманных наслоениях зеркала. Внешне все было привычно — из параллельного мира смотрела бледная девушка с тонкой мальчишеской фигуркой и каскадом тяжелых растрепанных локонов.

Но тут ей в глаза бросились новые странные детали — словно принадлежавшие вовсе не ей, а чужой женщине. Руки ее онемело опустились.

Аннетт с ужасом заметила бледно-розовые круги помады в запекшихся углах рта — в этом были повинны ненасытные губы Саймона — и торопливо стерла их тыльной стороной ладони. Размазанная помада не желала отставать от нежной кожи, но это показалось ей мелочью, когда она увидела следы его поцелуев на шее; такие же яркие лихорадочные пятна были видны в вырезе платья на груди.

— О Боже, — обреченно вздохнула она и тщетно попыталась замаскировать истерзанную кожу, впитавшую запах его одеколона и страстную влагу губ, — подтянула лиф платья повыше и набросила на плечи накидку из золота волос. В глубокой долине между торчащими грудками, напрягшимися под холодным шелком, все еще виднелось красное пятнышко; она тихонько потерла его и судорожно всхлипнула — так свежо было воспоминание о его бесстыдных руках, губах, о его могучем, отвердевшем от ее ласк теле!

Она слепо моргнула и, отчаянно тряхнув головой, выбежала из трейлера. Пока она шла к автобусу, стараясь держаться в тени скалистых гор, с ней несколько раз здоровались, и она только кивала в ответ да слабо пожимала чьи-то протянутые в знак приветствия руки. Но когда услышала чей-то намек по поводу помятого вида, гордость и чувство собственного достоинства заставили ее расправить плечи и вложить последние силы в уверенную упругую походку. Твердя, как попугай, заученную фразу — никого не касается, что было между мной и Саймоном! Пусть все убираются к чертям! — она дошагала до автобуса и плюхнулась на дальнее от водителя сиденье.

— Мне подождать вас или вы останетесь завтракать? — сухо осведомился шофер, когда автобус затормозил у стоянки рядом с отелем.

— Я думала, вам дали ясное указание подождать меня. — В ее голосе прозвучало еле сдерживаемое раздражение: шофер не имел никакого права осуждать или не осуждать ее! — Я вернусь через пятнадцать минут.

С нарочитой независимостью она прошествовала к выходу и спрыгнула со ступеньки вниз, больно ударившись плечом о железный косяк. Охнув от злости, она быстро промаршировала в отель.

Уже собирая для Саймона сумку с едой, она, как ей показалось, поняла, отчего шофер разговаривал с ней с такой деловитой сухостью — должно быть, у него вошло в привычку развозить ночных гостей Саймона по отелям, поэтому он отнесся к этому равнодушно, как к закономерности!

Ревность и боль вновь укололи ее, и девушка, с удвоенной быстротой заработав руками, дала себе слово: Саймон никогда не узнает, как сильны для меня его ласки, и какими страданиями они обернулись при отрезвляющем дневном свете! Я не переживу, если он догадается о моей мучительной тайне…

Вернувшись на съемочную площадку, она даже не стала приближаться к своему тайному возлюбленному и прямиком сбежала по незаметной тропке к трейлеру.

Когда задымился кофе и поджарились тосты, с исполненным молчаливого достоинства видом она отнесла поднос с завтраком Саймону. Чтобы встреча выглядела естественной, сказала ему несколько ничего не значащих фраз, умудряясь не обращать внимания на заинтригованные, а то и открыто насмешливые взгляды. Поистине такая выдержка была дарована ей свыше!

Не глядя на нее, Саймон съел все, что было на подносе, и Аннетт приняла из его рук пустую чашку и тарелку. Потом она долго, с методичностью робота, мыла посуду в его кухонке, пока белый фарфор не засиял радужными переливами, но и тогда она исступленно терла мочалкой скрипящую поверхность: ее мысли были бесконечно далеко. Весь день она, не прекращая перемалывала в себе события минувшей ночи и раннего утра, особенно раннего утра, пытаясь найти случившемуся правдоподобное объяснение и решить для себя, как жить дальше, но так и не смогла ничего придумать.

Когда она ходила, погруженная в себя, как лунатик за Саймоном, делая необходимые записи, казалось, что душа девушки пребывает в полнейшем равновесии, а что до мутного взгляда… так это от излишнего усердия и сосредоточенности.

После обеда Саймон начал снимать финальную сцену с Патрицией, и Аннетт сидела подле него, рассеянно наблюдая за происходящим действием. Когда что-то не получалось, он сердился и орал на всех подряд, она лишь вздрагивала и записывала карандашиком его раздраженные приказы.

По сценарию Патриция читала длинный монолог, после чего главный герой ее целовал, и камера следовала вверх по их сплетенным телам к уходящему в синее небо шпилю церкви. Именно с этим заключительным поцелуем и было больше всего мороки.

Патриции и Майклу, ее партнеру, не удавалось достичь требуемого Саймоном идеала. И когда количество отснятых и забракованных дублей перевалило за норму, терпение взбешенного босса кончилось, и он взорвался.

Аннетт огромными глазами со страхом следила за ним. Неожиданно ее затопила удушливая волна — когда он сделал резкий жест рукой, за отогнувшимся воротником черной рубашки показался кусочек плеча с двумя багровыми пятнышками. Она одна знала их происхождение — буквально за секунду до того, как приехал автобус, она впилась зубками в его плоть, понуждая его, содрогающегося, вминающегося в нее, ускорить темп и не бояться причинить ей боль. От этого воспоминания в ее ушах завибрировало, и она не сразу поняла, что Саймон обратился к ней с какими-то словами.

— Что… что мне записывать? — хрипло пробормотала она, уставившись в его натянутое лицо изумрудно-прозрачным взглядом.

— Ничего! — Он был так близко, что она видела, как напряглись мышцы его мощных ног под обтягивающей джинсовкой, — он опять читал ее мысли! — И лучше отвернись. Не играй с огнем, иначе я продемонстрирую всем, как нужно целоваться — здесь, сейчас и с тобой!

— Саймон, — выдохнула она, покрываясь гусиной кожей от этого выпаленного горячим шепотом обещания.

— Отвернись сейчас же, дрянная девчонка, или я отшлепаю тебя! — грозно прошипел он, и она подчинилась, поймав себя на мысли, что сама идея шлепков кажется ей жутко привлекательной и приятной.

Насупившись, как грозовая туча, он взмахом продолжил съемки и некоторое время был целиком погружен в этот процесс. Но вдруг его рука, ведя самостоятельную жизнь, отделилась от напряженного силуэта, как бы невзначай зарылась в блестящую массу волос Аннетт и опустилась на шею, туда, где вился чуть влажный от солнечного тепла и жары пушок. Его пальцы медленно наматывали мягкие золотистые волосы, слегка подергивая их, и она испуганно подняла голову, чтобы утонуть в черном омуте его взгляда. Ей почудилось, что окружающий их воздух затрещал от летающих между ними искр желания.

— Прости, я был неправ, — произнес он хрипло, глядя на соблазнительно набухшие грудки под тесным свитером. Это было ужасно — осознавать, что она всего в каком-то полуметре от него, и не иметь возможности дотронуться до ее страждущего ласк тела. — Ты не дрянная, ты сладкая, как мед, и такая трогательно-нежная…

— П-почему ты не следишь за съемками? — наобум ляпнула она прерывистым шепотом.

— А тебе не приходило в голову, что сидящая рядом маленькая лесная нимфа похитила все мое внимание?

Он рассмеялся глубоким низким смехом, и Аннетт нахмурила разлетающиеся черными ласточками бровки, не зная, шутит ли он или говорит всерьез. Наверное, все-таки шутит, решила она, когда он отвел взгляд и снова сосредоточился на съемках, но на его губах продолжала витать чувственная тигриная улыбка, и это обстоятельство продержало ее в напряжении до самого вечера.

Перед самым отъездом он поймал ее и, незаметно обняв за плечи, увлек за поросший мрачно-зеленым мохом выступ скалы.

Вокруг не было ни души — съемки уже сворачивались; на площадке остались лишь рабочие, тогда как актеры постепенно заполняли автобус. Минуту Саймон и Аннетт стояли, слушая тишину и плеск волн где-то внизу.

— Да, — спохватился он и внимательно посмотрел на нее, — вот что я хотел сказать: завтра мы уезжаем домой. Нам удалось уложиться в один день и более или менее подогнать все хвосты, поэтому… — он вздохнул и с неожиданной добротой усмехнулся, — поэтому завтра мы вернемся к Эльзе. Ты рада?

— Да, очень. — Она тоже вздохнула.

С грустинкой во взгляде Аннетт посмотрела на бескрайние воды океана, купающиеся в багряных лучах заката. Прохладный воздух наполняли крики чаек. Свободные птицы стремительно взмывали в темно-голубые вершины, кроваво краснеющие у горизонта, и с такой же стремительностью падали вниз, чтобы сорвать крыльями соленые брызги и снова умчаться в вышину.

Как быстро все закончилось, уныло подумала Аннетт. Но я должна радоваться: меня ждет возвращение домой, к доброй старой тете Эльзе. Дома все станет на свои места. Я буду счастлива. Эта мысль прозвучала как-то жалко, было глупо обманывать себя, ведь если Саймон уедет с Патрицией, возможно, это будет даже свадебное путешествие, она умрет от тоски, завянет, как один из гиацинтов в саду тети Эльзы.

Теплые мужские руки нежно гладили ее плечо, ласково теребили струящиеся прядки.

— Поедем сразу после завтрака, согласна? — мягко спросил он и, когда она что-то пробурчала в ответ, сверкнув округлившимися зелеными глазами, рассмеялся: — Не бойся, в мои намерения не входит насильственное — с наручниками и прочим — препровождение в трейлер такой строптивой девочки, как ты. Сегодня ты переночуешь в отеле. Тебя устраивает такой вариант или поищем другую… м-м… альтернативу?

— Меня устраивает такой вариант!

Молниеносное восклицание насмешило Саймона, и он фыркнул:

— Тогда… до завтра, детка.

Она не успела отпрянуть и опешила, почувствовав на щеке твердые губы, на прощание приникшие к ее гладкой коже. Потом она долго провожала высокую, худощавую фигуру щемящим взглядом и очнулась, только когда ее окликнули.

Заслышав шум двигателя, Аннетт поспешила к автобусу.

…Вопреки ее отчаянным надеждам, в этот вечер Саймон не пришел в гостиничный бар посидеть и опрокинуть пару рюмок коньяка. Она почему-то расстроилась. С поникшей головой сев за свободный столик, она обвела взглядом заполненное людьми помещение. Все вокруг шумели, разговаривали, смеялись, но чего-то не хватало, какой-то детали, обычной для всех коллективных пирушек… О Боже, тупо подумала Аннетт. В ее душу железными когтями впилась догадка: здесь так пусто потому, что не слышно заливистого, как звон колокольчиков, смеха Патриции. Ее нет, как нет и Саймона в баре!

Ей даже не пришлось придумывать предлог, чтобы спросить у собеседника, где Пат, — кто-то опередил ее.

— Как, ребята? Вы не знаете, где… и с кем наша блистательная суперзвезда? — с нарочитым изумлением воскликнул Фред Хаксли. Он давно наблюдал за Аннетт и решил взять реванш, растоптав ее чувства на все сто процентов. — Неужели вы не заметили, как наш многоуважаемый босс заигрывал с ней! Не прикидывайтесь, ребята. Я лично слышал, как он предложил ей незаметно улизнуть с вечеринки и поехать к нему, чтобы… ну, вы сами понимаете.

Аннетт вздрогнула, как от удара хлыстом, что-то внутри нее навсегда оборвалось. На мгновение она закрыла глаза, но в темноте возникли призраки — рыжеволосая богиня-дьяволица и целующий ее смуглый мужчина. Слепо моргая, она поднялась и шаткой походкой пробралась к лестнице, кое-как дотянувшись до перил и в полуобморочном состоянии доковыляв до своего номера. Словно подкошенная косой смерти, она рухнула на кровать, изрыгая из самых глубин своего существа хриплый надорванный стон.

Она содрогалась от бессвязных горестных всхлипов, которые рвали ее на части. Разум отказывался понимать, как Саймон мог совершить такую подлость… мерзость — ведь утром он был с ней, хотя их жадное томление и не завершилось логическим взрывом. Как он мог сейчас, в эту самую минуту быть с Патрицией, ласкать ее, целовать с той же бесстыдностью и страстностью, с какой он ласкал и целовал ее, шептать ей на ухо те же самые — наверное, не раз повторенные сотне других женщин — нежные слова?

Чувствуя себя невыносимо униженной, словно выбравшейся из затянутого тиной болота, Аннетт кинулась в ванную и до упора включила воду. Она намылила губку и стала тереть, безжалостно драить каждый дюйм своего тела, по которому прошлись губы Саймона, его ликующий язык, горячие руки. Память кололи красноватые следы его ласк на коже — ноющие раздражения от плохо выбритых щек и подбородка, — и она зашлась рыданиями, неожиданно потеряв равновесие и шлепнувшись в мыльные лужицы на эмалированном днище ванны. Острые коленки и локотки больно ударились о ее борта и стены, и она скрючилась в судороге плача — никогда еще ей не было так плохо, до тошноты, выворачивающей все наизнанку.

Ее вырвало, и слезы снова брызнули из глаз. Держась за живот, Аннетт вылезла из ванны и по стенке дошла до кровати. Отвратительно мутило — от безумной, похожей на ядерный взрыв любви, от ревности, от неизбежности всего происходящего! Не имея сил, чтоб расправить кровать, не то чтобы надеть рубашку, она обмякла на перине с рыдающим шепотом на губах: я не хочу просыпаться, я хочу умереть…

Но вечный круг повторился сначала — взошло солнце и наступило утро. Аннет с трудом разлепила ресницы, кое-как оторвала голову от подушки — она лежала ничком поперек кровати на ворохе раскиданной одежды, голая, со стянутой присохшей мыльной пеной кожей.

Теперь, когда первый шок прошел, она встала и молча оделась. Механически, словно подчиняясь введенной в мозг программе, она натянула белую водолазку и вчерашние джинсы, с лицом, ничего не выражающим, как у потрескавшейся египетской мумии, спустилась вниз.

В залитом солнцем фойе ее ждал Саймон. При виде его она ничего не испытала — такой была защитная реакция ее обращенной в пепел души — и покорно проследовала за ним в машину.

По пути он весело, легко обратился к ней, но Аннетт словно оглохла, и тогда он тоже помрачнел, вид у него стал, как у побитой собаки.

Всю дорогу он напряженно молчал, не понимая, что случилось с его маленькой принцессой, почему их разделяет неприязненная тишина, словно они чужие. Еще вчера с поистине детской непосредственностью она дарила его жаркими ласками, точно зная, где он жаждет ее прикосновения. Он, зрелый мужчина, снова стал несдержанным подростком и заново открыл для себя женщину. Да что там! Он горько усмехнулся и на секунду оторвал взгляд от шоссейной дороги, посмотрев на Аннетт — она сидела, напряженно вжав голову в плечи, и молчала. Господи, он и не знал, что где-то в Англии живет, дышит, думает этот маленький непорочный ангел, теперь по неизвестной причине шарахающийся от него. Эта юная девушка свела его с ума, — подумать только, — если бы не та трагедия, он бы никогда не встретил ее и продолжал пускать по ветру свою жизнь. Да, у него были Эльза и любимая работа, но не было второго «я» — не было женщины, если не считать безликих незнакомок, которые приходили и уходили, не оставляя следа в его сердце.

Неожиданно он свернул с главной дороги и остановил машину, уперевшись в баранку. Встревоженная Аннетт не отважилась заговорить с ним первой, он тоже тягостно молчал. Каждый из них думал о своем, их лица были обращены к пенистым волнам далеко впереди, за илистыми полосками пляжа. Яркое, умытое ночным дождем солнце рассылало по свету свои лучи, и это как-то не вязалось с похоронным настроением в замкнутом мирке машины, где потерялись во времени две противоположности.

Наконец губы Саймона разжались.

— Что ты будешь делать, когда закончится расследование? Мне нужно знать твои планы.

Она растерялась. Зачем он завел разговор на такую большую тему и какого ответа так натянуто ждет?

— Н-наверное, когда откроется правда, я…

— Уедешь? — На смуглой щеке дернулся нерв. Глаза Саймона с маниакальной неотступностью следили за наползающими на берег волнами.

— Да, скорее всего, уеду. В конце концов, что…

Он прервал ее на полуслове.

— Значит, вот так возьмешь, бросишь все и уедешь! Я-то думал, в тебе есть хоть капля искренней любви к Эльзе, но нет, — с издевкой бросил он, намеренно растравляя ей душу. Он хотел причинить ей боль — за эту непонятную холодность, за отчуждение. Боже, зачем только он повстречал ее?

— Не говори так! — Ее огромные глаза были полны щемящей муки, и он возненавидел себя. — Я люблю тетю Эльзу. Но я англичанка, и мое место в Англии. — Она помолчала. — Там моя жизнь, пусть не такая броская и захватывающая, как твоя, но… Там я родилась и выросла, там прошли самые счастливые годы, когда папа еще был… — Она сдавленно запнулась.

Тоска переполнила все ее существо, и она заныла лицо руками. К горлу подкатил тугой комок, слезы обожгли веки и горячими потоками потекли по щекам. Непрошеные капли попадали в рот, когда она всхлипывала, и тогда Аннетт глотала их, морщась от соленой горечи.

— Господи, любимая моя девочка, как ты измучилась… — С огорченным вздохом Саймон привлек ее к себе и крепко, до боли сжал в объятиях. — Прости, детка, я не хотел обидеть тебя.

Он покачивал ее, словно ребенка, баюкал в колыбели сцепленных дрожащих рук и без конца целовал и целовал спутанное золото волос, зажмуренные веки, подрагивающие от непрерывного града слез, бледные щеки…

— Не плачь, прошу тебя, — хрипло шептал он. — Маленькая моя, все хорошо, я с тобой.

Он ласково чмокнул ее в кончик холодного носа с блестевшей капелькой слезы. Аннетт позабыла обо всех преградах и порывисто прильнула к сильному телу, спрятала искаженное судорогой лицо на его широкой, надежной груди. Несмотря на предательство — ночь, проведенную с Патрицией, — любовь не удалось похоронить навеки, он по-прежнему оставался для нее единственной защитой от несправедливости, злости, жестокости… всей пакости окружающего мира! Как она доверяла ему в эту минуту!

Он нежно погладил согнутым пальцем ее веко и слипшиеся от слез ресницы.

— Будь я проклят за то, что силой привез тебя в Калифорнию, за то, что вклинился в твою жизнь. — Горькие слова едва вплелись в разорванные нити ее сознания. Затаившись, она слушала стук его сердца — еще недавно успокаивающий и размеренный, а теперь зачастивший, словно мужчина долго и без отдыха бежал по скалистому ущелью.

Аннетт медленно подняла голову. Угольно-черные зрачки моментально сузились, пронзая ее режущими лучами страсти, и в ней снова полыхнул пожар.

Обоюдное желание сплотило их, они с жадностью набросились друг на друга, их стосковавшиеся за ночь разлуки губы соприкоснулись.

Вспухшие недра ее рта разверзлись и впустили в темную, пурпурную пропасть шершавый, ненасытный, острый, как жало скорпиона, язык, быстро окропивший расплавленной влагой перламутр ее зубов и ринувшийся навстречу ее язычку. Все происходило как во сне, их поцелуи превратились в смазанные кадры немых кинофильмов прошлого, и Аннетт тонко пискнула — в знак протеста… нет-нет, от радости! — когда он шире раздвинул ее колени.

Нервные пальцы притронулись к сверхчувствительной впадине между распластанными ногами, сжимая ее бедра, и изо всех сил втиснули податливое тело, как в седло, в напряженные мускулы его бедер.

У Аннет помутился рассудок, она свистяще задышала, словно умирающий в предсмертной агонии.

— О Боже, Саймон!

Он рывком откинул ее назад, она изогнулась в предвкушении ласк. Но их не последовало — Саймон прекратил колдовать над ее телом, лишь его руки продолжали сжимать тонкую талию. Его дыхание постепенно выравнивалось: это вынужденное отчуждение стоило ему отчаянного усилия воли. Он выжег из души желание, понимая, что сейчас не время и не место для близости. Но маленький зеленоглазый ангел, кажется, был в недоумении и испуганно взирал на него.

Минуту спустя она поняла, что он отступил от нее, и униженно отползла на свое сиденье. Защищаясь от обвинительных молоточков в голове, она начала оправдываться:

— Я не знаю, как это вышло, наверное, я была не в себе, я… — Она прервала скороговорку и, зная, что нападение — это лучшая защита, выпалила: — Т-ты мне совершенно безразличен! Не могу взять в толк, почему мое тело так реагирует, так…

— Господи, Аннетт, что ты врешь?! Не держи меня за идиота! — Он даже опешил. Она опять решила, что не нужна ему, а он только и хотел, что защитить ее. Машина была неподходящим ложем любви: он боялся, что в этой тесноте ненароком причинит ей боль. Но как видно, она была о нем не слишком высокого мнения, если предположила худшее, и это его обижало. — Не забывай, я знаю тебя как облупленную. Не буду прикрывать свой вывод стыдливыми недомолвками — ты просто-напросто хочешь меня, а так как я тоже не без греха, ты каждый раз…

— Замолчи! — Она зажала уши. Угрызения совести ударили по ее натянутым нервам безжалостным бичом. Она содрогнулась: ну как я могла забыть о разделяющих нас крепостных стенах? Как могла выставить себя слабовольной истеричкой и снова попасться на его крючок?! Я же знала, что за наживкой из пленительного шарма и бьющей через край сексуальностью кроются ядовитые иглы, тем не менее, проглотила приманку с жадностью пираньи…

Господи! — взмолилась она. Будь милосерден, вырви из моего сердца любовь, иначе я сойду с ума от этой кары!

Спустя полчаса, когда уже показались знакомые белые стены замка на скале, Аннетт не стала откладывать разговор начистоту и произнесла деревянным голосом:

— Ты был прав, Саймон. Я действительно хотела тебя. — Она задержала дыхание и отважилась на самую большую ложь в своей жизни. — Но теперь с моим банальным влечением покончено. Я долго думала и пришла к выводу, что… — она с трудом проглотила слюну, — что любая связь между такими разными людьми, как мы, была бы смешна и бессмысленна. Жаль, что мне не удалось доказать это своему телу раньше.

Какое-то время он напряженно молчал, переваривая ее признание, потом достал из бардачка пачку сигарет, щелкнул зажигалкой и сделал глубокую затяжку. Аннетт была встревожена — на ее памяти он курил дважды, в тех случаях, когда излюбленное виски не помогало, и только сигарета могла ослабить натянутые нервы.

— Я абсолютно согласен с тобой. У нас нет ничего общего, — наконец вымолвил он с надменной холодностью. — Пропасть слишком велика, чтобы пытаться прыгать через нее. Я рад, что наши отношения недалеко зашли: ты осталась девушкой, значит, не о чем жалеть. Чем скорее ты уедешь, тем будет лучше для нас обоих.

От этого пожелания повеяло могильным холодом, и Аннетт съежилась, обратив затравленный взгляд на пролетавший за окном пустынный пейзаж.