Походные письма 1877 года

Получаю плачевное известие, что 7-го вечером 1-я бригада 5-й дивизии Шильдер-Шульднера со стороны Никополя, а из Булгарени - Костромской полк подошли к Плевно (где был прежде уже казачий разъезд, вышедший из города), наткнулись на значительные силы, потеряли много (бригада совершенно расстроена, и оба полковых командира убиты), и должны были отступить врозь по тем дорогам, по которым пришли. Главнокомандующий направил туда самого Криденера из Никополя, головную бригаду 4-го корпуса из Зимницы и бригаду пехоты с двумя кавалерийскими полками из Тырнова, из корпуса Шаховского. Надо полагать, что в Плевну направилась часть Виддинского корпуса, если не весь, но что войска наши совладают. Жаль потери и нравственного впечатления. Причины неудачи, по всей вероятности, самоуверенность и неосмотрительность при подходе к городу. Вечером за чаем приехал курьер от Циммермана (Гершельман) с известием, что линия железной дороги Черноводы-Кюстенджи в наших руках, турки бежали с укрепленной позиции в Меджидие к Силистрии. Циммерман очень доволен Юзефовичем и Белоцерковцевым, управляющими занятым нами краем. Некрасовцы{30} оказывают нам великие услуги. Не то было в 1828, 1829 годах и в 1854 году. Кто обратил их на путь истинный, разбудил в них племенное чувство, пригрел и приблизил к нам? Toute modestie part* могу сказать, что я сослужил эту службу России, действуя систематически в том смысле на заблудших овец в течение 12 лет. Никто и не вспомнит и не заметит трудового результата, спасибо мне не скажет, но дело само за себя говорит, и моя совесть меня удовлетворит.

То же самое можно сказать и о болгарах. Старик Суворов заметил намедни, что никогда в прежние войны они пальцем не шевелили, чтобы нам помочь, и стакана воды не давали. Теперь иное. Откуда подъем народного духа, самосознания, убеждения в Солидарности с нами, желание избавиться от турок и идти с нами? Медленная, черная работа продолжалась долго. Экзархат послужил к объединению болгар и сознанию их славянства. Тяжелая борьба, мною выдержанная из-за них с турками, европейцами и греками, приносит плоды. Если их поведут разумно, то окончательные плоды могут быть хороши. Опасаюсь, что события у нас{31} собьют болгар с пути, мною им указанного. Уже и теперь проявляются безобразия своевольства. Первые эшелоны войск наших встречаются везде как избавители. С каждым новым эшелоном болгары заметно охлаждаются: у них отнимают коров, волов, птицу, продукты (недавно казак отрубил в Систове руку болгарину, защищавшему своего вола), врываются в дома, ухаживают за дочками и женами и т.п. Болгары жалуются, расправы не находят. Того и смотри, будут молить Бога, чтобы поскорее избавил от избавителей. Дело Черкасского предупредить произвол, но он распоряжается бюрократически и везде запаздывает живым делом. Совсем поставил себя в другие отношения.

10 июля

Отец Никольский служил обедню в болгарской церкви. Первая обедня русская при русском императоре на почве болгарской, очищенной от турок! Мы возвращаем наш долг родине просветителей Кирилла и Мефодия!

Прибыли курьеры со всех сторон: от наследника, с Кавказа и от Николая Николаевича - великий князь Николай Николаевич младший, Струков и пр. Говорят, что турки не хотят принимать ожидавшейся на р. Ломе битвы и ушли из Ходинея* к Рущуку, где около 40 тыс. войска лагерем. Наследник готовится приступить к обложению крепости. Дело нелегкое. Посланные от главнокомандующего привезли знамена и подробное донесение о занятии балканских проходов. Церетелев уцелел и был везде. Не понимаю, как Гурко дал себя дважды надуть туркам: 6-го выслали из Шибки они белый флаг и парламентера навстречу наступавшим с юга 13-му и 15-му стрелковым батальонам, и когда наши, поверив, что сдаются турки, подошли, встретили их общим залпом, положившем на месте 142 лучших стрелка. Ты можешь себе представить негодование наших, усилившееся еще более, когда 7-го, удостоверившись, что у всех раненых и убитых наших (батальоны отступили) были отрезаны руки, носы, уши, а у других головы. 7-го комедия с парламентерским флагом возобновилась, и пока шли переговоры, турки удрали с горы. Теперь движение вперед Гурко приостановлено. Дадут кавалерии отдохнуть и подтянут войска, слишком растянувшиеся. Чрез две недели, полагаю, возобновится решительное наступление на Адрианополь.

Вчера мне пришлось много возиться по приказанию государя как с Веллеслеем, так и с нашим приятелем Гикою. Англичанину и австрийцу я должен был объяснить всю мерзость поведения турок, ожесточение, которое они неминуемо возбудят в наших войсках и пр. Wellesley убедил я (сам диктовал) послать телеграмму в этом смысле Derby, а для подкрепления в Англии партии мира (Салисбюри) было добавлено, что английский агент нашел государя и меня в прежнем миролюбивом расположении, что, не делая предложений (suitables)** о мире, турки принудят нас вопреки желанию государя дойти до Константинополя и стать на высотах, командующих Босфором, но что Англия имеет одно лишь средство в своих руках предупредить это событие - принудить турок просить у нас непосредственно мира, сделав такие предложения, которые общественное у нас мнение допустило бы принять. Я передал при этом Веллеслею, что мусульмане просят у наших отрядных начальников оставлять по 2 казака в деревне для охранения от болгар, их убивающих. Это обстоятельство служит лучшим доказательством, что без занятия Болгарии русскими войсками обойтись нельзя на первое время.

Гике пришлось выговаривать за бездействие румын и понудить их взять у нас в Никополе для препровождения в Россию 5 тыс. пленных турок и перейти чрез Дунай в Никополь для занятия этого пункта и освобождения корпуса Криденера, ныне ослабленного. Долго спорил я с Гикою, чтобы доказать необходимость быстрого перехода в Никополь румын, и заставил его отправить телеграмму князю Карлу, а самому отправиться в Главную квартиру Румынской армии. Посмотрим, что выйдет.

Сейчас фельдъегерь доставил мне милейшие письма ваши, бесподобная жинка моя и добрейшая матушка, от 5 июля. Очень жалею, что письма мои производят на Катю неприятные впечатления. Пишу все, что попадается под перо без разбора, не переписывая и не имея даже возможности 5 минут после дать себе отчет в том, что попало в мой дневник. Это служит ручательством и должно бы успокаивать относительно того, что все, до меня касающееся и меня интересующее, будет вам известно.

Сюда явился Теплов. Иванов Адриан будет переводчиком при государе.

Целую ваши ручки. Обнимаю бесценную подругу и милых деток тысячекратно. Благодарю их за грамотки. Леля написал лучше на этот раз. Мой привет всем сожителям вашим. Благословляю деток.

Твой любящий муженек и неизменный друг Николай.

No 18

12-13 июля. Бивак на р. Янтре в с. Бела

Не успел я с прошлым фельдъегерем ответить подробно на ваши милые грамотки, ненаглядная жинка моя. Они доставлены были вечером за 2 часа до отправления фельдъегеря, и притом мне совестно обременять вас слишком длинными письмами.

Мика отлично переписала "Отношение Общества попечения о бедных". С удовольствием соглашаюсь быть членом, пусть Мельников вносит за меня по 1 руб. в месяц. Катя премилое письмо прислала. Жду обещанного продолжения. Какие деньги поехал вносить Мельников за Немиринцы? Говорят, что Ону купил имение (6 тыс. десятин) в Киевской или Подольской губ. Правда ли? Прошу сообщить Решетилову, что Веселовский, продающий имение Россошь Валевской, обратился ко мне письменно с безобразным предложением заплатить 600 тыс. руб. за 5 тыс. десятин. Таких цен не признаю и не даю. Пусть Решетилов известит Валевского, что немыслима для меня покупка этого имения при подобных условиях. Сведения Пульева нам не нужны.

Балканы наши, и мы занимаем твердо три прохода, совершенно достаточные для армии нашей.

Полагаю, что сад Павловки полезен, но не приятен. Ни ты, ни Анна Матвеевна не сказали бы спасибо, если бы я срубил в Круподерницах все красивые деревья.

По сведениям, полученным от наших послов (преимущественно от Шувалова), Англия скоро не удовольствуется посылкою флота к Безику, советами военными туркам и подкупом курдов против нас. Дизраэли с королевою вместе стараются возбудить против нас общественное мнение в Англии и приготовить 20 тыс. десанта. Если кампания затянется, то нас не пустят в Константинополь. А дела не идут здесь так быстро, как следовало бы, как можно бы и как мне хотелось бы!

9 июля великий князь Владимир Александрович лично произвел рекогносцировку близ Рущука и был под выстрелами. 10-го производились большие кавалерийские рекогносцировки (главная - графом Воронцовым, командующим кавалериею у наследника). 9-я казачья сотня уничтожила телеграфную линию между Рущуком и Шумлою, испортила железную дорогу и взорвала мост.

Теплев здесь чуть с голоду не умирал. Он составил прекрасную статистическую карту Болгарии и желал бы, представив ее государю, получить камер-юнкера.

Болгары продолжают, несмотря на все мои старания, обращаться лично ко мне по всем предметам, в особенности же с жалобами на войска. Полуботко также здесь при Гамбургере, похудел.

По ходу здешних дел едва ли первоначальный расчет мой (основанный на том, как я бы действовал, если бы распоряжался армиею) едва ли оправдается. Мир не состоится, пожалуй, к 30 августа, как я предполагал.

Андраши (как ты знаешь, это было постоянное мнение его) фальшивит с нами и поддерживает надежду в Англии, что вместе с нею соединится для противодействия нам. Такое двуличие вредно уже потому, что оно ободрит Дизраэли идти далее вперед по пути, который может привести Англию к непосредственному столкновению с нами. Честнее было прямо высказаться и не раздувать недоумений, которые ни к чему хорошему привести не могут. Вся беда в том, что мы не взяли ни Карса, ни Эрзерума. В последней крепости не было достаточно артиллерии при первоначальном движении Лорис-Меликова и Тергукасова, Теперь, к 1 июля доставлено туда 80 крупповских орудий большого калибра. Наши неудачи, потери и поспешное отступление нанесли нам громадный нравственный ущерб и подняли турок.

Теперь получены подробности неудавшегося дела при Плевне 9-го корпуса. Оказывается, что Кавказская казачья бригада (которую взяли у Скобелева и дали Тутолмину, бывшему наставнику великого князя) прошла (7 июля) благополучно чрез Плевно, снова обезоружила жителей-мусульман, но не озаботилась, как следовало, осмотром Виддинской дороги, по которой двигалась большая часть Виддинского корпуса, шедшая на соединение с Шумлою. 1-я бригада дивизии Шильдера-Шульднера, ничего не подозревая, подошла к городу, но вдруг встречена была (местность около города крайне закрытая, овражистая) залпами засевшей за закрытиями турецкой пехоты. Наши, вместо того, чтобы выдвинуть три батареи, у них находившиеся, бросились в штыки под влиянием молодечества, чересчур развившегося в наших войсках, и недавней победы в Никополе. Первоначально выбили турок, но к ним подоспели свежие войска, и несчастный город переходил из рук в руки. Кончилось тем, что взялись за артиллерию, но уже было поздно. В бригаде выбыла треть людей (1700) и 70 офицеров! Три орудия были подбиты. Бригада отступила в порядке, увезя орудия, но пожертвовав многими ранеными, которых турки несомненно перережут. Бригада расстроена, и теперь ее надо пополнять и снова устроить. Вот результаты плачевной неосмотрительности и неосторожности. Это несчастное дело повлияло на общий ход дела. Мы приостановили движение (войска двинуты на Плевно с разных сторон) к Адрианополю на две недели, пока сосредоточится достаточная масса войска; дорога в дефиле разрабатывается. Государь перейдет с нами в Тырнов дня через два и, по всему видно, останется с штабом Действующей армии до конца кампании. Беда та, что турки пока укрепляют Адрианополь и подступы к Константинополю. Труднее будет наступление и потребует больших жертв.

Церетелев получил еще Георгиевский крест (солдатский золотой). Наш Христо был в деле у Шибки, много помогал и также получит крест.

Прибалканские болгары вели себя отлично, помогали нашим войскам всячески, выставили 3 тыс. чел. для разработки дороги, женщины убирали раненых и ходили за ними. В Габрове устроили - частными пожертвованиями и с личным уходом жен знатнейших и первых людей города - больницу на 200 чел. Это не то, что румыны, которые отказались в Турну (против Никополя) не только взять пленных турок под свой караул, но даже лечить и призреть раненых наших. Доктора румынские пальцем не пошевелили, и страданий было много, потому что госпиталь военный не поспевал, а Красного Креста, по нераспорядительности Черкасского и Paul Tolstoy, не было близ поля сражения.

Воронцов с кавалериею прошел между Разградом и Рущуком, нигде не встретил никого, кроме башибузуков, и подошел на 5 верст к Рущуку, где войска стали в ружье. Обложить и осаждать город, пока стоит турецкая армия в Шумле, трудно. Напрасно поручено щекотливое дело это наследнику. Лучше было самому главнокомандующему быть на левом фланге. 13-е назначено для общей атаки на Плевно. Дай Бог счастья нашим войскам, а то дело затягивается и принимает не совсем благоприятный оборот ради разбросанности войск и недостатка их для наступления на Адрианополь. Дело в том, что при нынешнем распределении сил против Рущука два армейских корпуса, против Разграда и Осман-Базара - одна кавалерийская и одна пехотная дивизия. Корпус Циммермана действует совершенно отдельно в Добрудже и в счет не входит. 9-й корпус занят на правом фланге. На Дунае в Румынии оставлена дивизия. На Плевно направлена часть 11-го корпуса и бригада 4-го. Одна бригада пехотная стоит с нами в Беле для охранения переправы на Янтре. Остается в непосредственном распоряжении главнокомандующего лишь 8-й корпус, стрелковая бригада, 6 полков кавалерии и болгарские дружины. Если бы Николаю Николаевичу двинуться далее, то пришлось бы лишь с полутора дивизией пехоты и кавалериею Гурко, что слишком рискованно, тем более, что турки стянули войска из Албании и Герцеговины в Адрианополь (остальных войск Николая Николаевича едва хватит для охранения балканских проходов и для ограждения со стороны Софии от турецких войск). Если удастся уничтожить плевненский отряд, разбить шумлинские войска, выманив их в чистое поле и, наконец, взять Рущук, тогда главнокомандующий может двинуться с 60 тыс. войска к Адрианополю. Следовало бы ему иметь под рукою, по крайней мере, еще целый корпус, тогда дело пошло бы быстрее. В этом виноват Милютин, который никак не хотел прибавить войска и в Дунайскую армию, и в Кавказскую. Если бы войска было достаточно, меньше бы потеряли людей, времени и денег.

Ты можешь себе представить, как все это мне тяжело, как все во мне перекипает. Не думаю я уже взять Константинополь, что так возможно было вначале, и молю Бога, чтобы мы с честью выбрались бы как-нибудь из этой каши. Я был лучшего мнения о распорядительности Николая Николаевича и, в особенности, Непокойчицкого! Мне неловко соваться и навязываться, но, право, если бы чаще со мной советовались и меня слушались - лучше было бы!

В императорской Главной квартире безусловно скучно, и жизнь самая однообразная. Если бы я не жил мысленно с вами, мне бесценные и близкие сердцу, то стал бы тосковать от пустоты и безделья. Ни на минуту облик твой, моя ненаглядная жинка, родителей, матушки и деток наших не покидает меня, и я себе часто говорю, что, отслужив верою и правдою среди самых тяжких испытаний государю и отечеству, я имею полное право по окончании похода, в котором я не мог отказаться принять участие, откланяться и жить с семейством для себя. Опасаюсь, что меня захотят снова погрузить в тину Восточного вопроса, тем более, что едва ли мы успеем и сможем на этот раз дойти до конца.

На голове у меня уже красных пятен нет, на затылке едва заметны следы подсохших головок. А глаза в наилучшем состоянии, несмотря на все физические неудобства обстановки и на то, что я пью вино (с водою), чтобы избегнуть употребления разновкусной воды.

Государь ездил 12-го в коляске с военным министром (имея за собою другую коляску с Адлербергом, Струковым и дежурным флигель-адъютантом) под прикрытием конвоя (две сотни сменялись на полдороге) в Главную квартиру наследника, расположенную в 18 верстах в Обрештнике. Отправившись в 10 час. утра, его величество уже прибыл назад в 4 часа. Все повесили носы в Главной квартире наследника, удостоверившись ныне в справедливости того, что я говорил три недели тому назад, то есть, что нельзя приступать к пустому обложению Рущука, пока турецкая армия может напасть в тыл обсервационных войск (из Разграда и Шумлы), приперев их к Дунаю далеко от нашей переправы. Надо прежде всего разбить или оттеснить главные силы турецкой армии.

Ночью с 11-го на 12-е, когда уже думали приступить к обложению, турецкие аванпосты перешли в наступление и оттеснили наших до Лома. Вероятно, турки хотят исправить попорченную нашей кавалерией железную дорогу и отдалить несколько надоевшую им кавалерию нашу. Поездка государя была неосторожна, но еще более неблагоразумна была прогулка послеобеденная: пойдя со мною пешком по деревне, государь сел в подъехавшую коляску с Суворовым и в сопровождении 6 казаков отправился за линию пехотных аванпостов наших версты на 3 в ущелье. Походил в ущелье пешком и вернулся уже, когда стало темнеть. Я выговаривал Суворову неосторожность, и когда тот привел в оправдание, что по той дороге возвращались сельчане с работ, я заметил ему, что тем хуже, ибо заметив направление прогулки государя, могли проболтаться пред турецкими шпионами, которых много, и тогда стоит лишь поставить в засаду несколько черкес, чтобы наделать хлопот и бед.

Наши моряки продолжают отличаться. Дубасов на несчастном румынском пароходе встретился у Силистрии с двумя турецкими мониторами, не задумываясь, вступил в бой с одним из них, чуть было не потопил, заставил экипаж бежать на берег и овладел бы судном, если бы не подоспел второй монитор. Знакомая нам "Веста", обращенная в военный пароход, вступила в бой с большим турецким броненосцем в 35 милях от Кюстенджи и билась с ним с 8 час. утра до 2 час. пополудни, обратив под конец в бегство. Но и наш пароход сильно потерпел, и много убитых и раненых в экипаже. В этих частных действиях много удали, самозабвения, много сил потрачено, но общего, приближающего нас к конечной цели - нет.

Вчера наши батареи в Слободзее стреляли по остаткам турецкой флотилии (8 пароходов и монитор) и потопили сразу 5. Алексей Александрович переходит со своим батальоном (гвардейского экипажа, бывшего с ним на "Светлане") в Журжево. Только что его напрасно подвергают выстрелам!

Теперь убедились, что правый фланг наследника подвергается опасности и что нельзя приступить к осаде Рущука пока. Очень опасаюсь, что военный маразм заставит нас потерять плоды первых успехов, паники, наведенной на турок, и перехода за Балканы.

Надеюсь, что через 10-15 дней дела наши поправятся на Кавказе, ибо подкрепления, из России посланные, уже прибыли в Ахалкалаки. Жаль, что лучшее время года ушло и что осень скоро помешает нам идти до конца. Турки и англичане агитируют, чтобы доказать фальшивыми корреспонденциями, что наши собственные войска совершают жестокости над мирными жителями. Даже английские корреспонденты, при наших войсках находящиеся, свидетельствуют, напротив, о добром сердце и удивительном великодушии нашего солдата касательно раненых и мирных турок.

Не серые очки у меня надеты, хотя и постоянно хожу я теперь в серых, милейший друг мой, но, к сожалению, я прямо смотрю на вещи и, как ты знаешь, люблю рассмотреть заранее дурную сторону столько же, сколько хорошую.

Внезапно объявлено, что фельдъегерь отправится сегодня вечером. Возвратившись с письмами с дежурства на минуту домой, я торопился докончить начатые сегодня утром письма к родителям и к тебе, но второпях и ради того, что все мое имущество повалено на единственном моем столе, перепутал листки и написал тебе на письме к родителям. Прилагаю его No 5 (в числе листков), а родителям начну сызнова.

Скажи Леле, что государь спросил меня на этих днях: "Хорошо ли учится сын, которого я видел? Надеюсь, что хорошо?". Не смея соврать, я сказал, что и я надеюсь, что Леля поймет необходимость и пользу хорошо учиться. Так ли? Попроси Соколова от меня налегать на него. Скажи Мельникову, что одобряю соглашение с Липским. Как устроили относительно поправки дома? Мой душевный привет прошу передать Екатерине Матвеевне. Посмеялся я над патриотическими увлечениями вашими и порадовался, что дети так горячо сочувствуют всему русскому (Мика кричала про себя "ура!").

Но чтобы быть полезными России, надо учиться много-много.

Целую ручки у матушки, обнимаю и благословляю деток. Кланяйся Соколову, Нидман и Пелагее Алексеевне. Целую тысячу раз твои глазки и ручки, несравненная подруга моя, милейшая Катя. Авось, в сентябре увидимся. Я здоров, а равно и спутники мои и лошади. Твой любящий муж Николай. Благодарю Мику за Евангелие, ей возвращенное чрез Лорю. Мама прислала мне простое, и я, не желая лишать дочку нашу и стараясь облегчить мой багаж, воспользовался отъездом Иллариона Николаевича.

Поблагодарите за меня Павлика, бесценные родители, за его милое письмо ко мне. Нет времени отвечать. Что Коля? Когда он напишет? Ждем с письмами Чингиса. Против него здесь большие предупреждения, ибо считают его фанатичным мусульманином. От Гирса получил письмо и ему отвечаю.

Здесь скучно. Застой в военных действиях. Ожидается исход атаки, направленной на Плевно против турецкого Виддинского корпуса, нанесшего в этом селении огромную потерю 1-й бригаде 5-й дивизии (70 офицеров, 1700 нижних чинов). Ни со стороны Рущука, ни за Балканами ничего не предпринимается. Войска разбросаны, и их слишком мало для быстрого разрешения задачи.

Государь скучает также. По фатализму ли, его отличающему, или же потому что все здесь смахивает на маневры, но он поступает крайне неосторожно, то отправится в коляске в Главную квартиру наследника в 18 верстах отсюда с конвоем казачьим, то выйдет за цепь аванпостов погулять с Суворовым, как в окрестностях Красного или Петергофа. Несколько раз уже обращал я внимание на могущие быть последствия неосторожности.

13 июля

Сейчас прибыл курьером флигель-адъютант Чингис и доставил мне два письма твоих, ненаглядная жинка, от 6 и 7 июля. В строках этих ты так и вылилась. Не негодуй на человечество, устанешь, бесполезно! Здесь, в Беле, я поместился удобнее и покойнее, нежели ближайшая свита, которой шевельнуться нельзя, без того, чтобы все и везде слышалось. Живу помещиком. Матушка моя стала бы, пожалуй, хлопотать, что я поместился слишком особняком, но тому, который проделал среднеазиатский поход и прожил столько лет в Константинополе, кажутся странными эти опасения. Бог не попустит, свинья не съест.

В каком это пруду (ты написала "бруду") ты купаешься - в большом ставе перед мельницею или на реке между коноплями, или же в маленьком прудике садовом? Последнее не верится. Рад, что Фриде нашлась, не понимаю вопроса Решетилова из-за 8 руб.

За армиею, в особенности же при императорской Главной квартире, является много двусмысленных и ворующих личностей. У моего хозяина-болгарина отняли неделю тому назад серую кобылу, говорит, что солдаты, и я очень доволен, что отыскал и заставил возвратить похищенную лошадку. Оказалось, что кучер какого-то чиновника (интенданта или продовольственного комиссара) запряг лошадку в свою повозку и хотел уверить, что купил. Много людей хватают во время войны, что попадет под руку. Понятия о собственности извращаются.

Наши раненые в Никополе и Плевне по 5 дней были без ухода. Все обвиняют Черкасского. Оказывается, что при громадных средствах и персонале еще ни одной больницы или даже перевязочного пункта Красного Креста нет в Болгарии.

Благодарю добрейшую матушку за ее милейшее письмо. Надеюсь, что она тщательно смотрит за моей неугомонной подругою, принуждая нашу Катю себя беречь для нас и лечиться серьезно. Неужели по окончании похода, когда мы радостно соединимся, придется снова тревожиться мне за ее здоровье, как было нынешней весною? Убежден, что одного желания это беспокойство отвратит от меня достаточно, чтобы принудить Катю быть благоразумною и дозволить за собою ухаживать. Какой ответ получили от парижского гомеопата? Сообщите подробно.

Радуюсь хорошей жатве. Если Мельникову нужен агент для продажи хлеба, то припомни ему, что ко мне в Киеве обращался австрияк, предлагая свои услуги впредь для покупки всего производимого.

No 19

15 июля. Бивак на р. Янтре у с. Бела

Жара стоит сильная (до 28 и 30° в тени) уже неделю, и со вчерашнего числа известный нам юго-восточный ветер, действующий d'une mani d В хате моей гораздо прохладнее. Те, которые остались в палатках на дворах, жалуются, что спать нельзя. А я на ночь отворяю дверь (в окне стекол нет, и ветер свободный проходит) и тогда сплю очень хорошо. Тяготит меня безделье и пустота нашего образа жизни.

Вчера (третьего дня вечером) получены подробности несчастного дела в Плевно, крайне меня опечалившие. Три полка потеряли до 3 тыс. чел. Из них Костромской полк так потерпел, что пришлось уже из трехбатальонного переформировать его в двухбатальонный состав. Полк потерял, равно как и другой полк, большую часть своих патронных ящиков (слишком рано введенных в город; лошади были перебиты выстрелами, и нельзя уже было вывезти ящики), да кроме того все ранцы и шинели, сложенные перед атакой на таком месте, куда полк уже не попал. Несмотря на чувствительные потери, на утрату всего имущества, на стоянку бивачную без шинелей и ротного хозяйства, на страшную убыль офицеров (два штабных убито, а два ранено, как и 29 офицеров), костромцы бодро просятся идти на штурм и отметить за павших товарищей. Чудный солдат русский! Но командиры (главные) виноваты. Криденеру следовало занять Плевно уже тогда, когда он пошел в Никополь, иметь Виддинскую дорогу под строгим наблюдением кавалерии, которую он напрасно держал при себе, и запастись хорошими лазутчиками... Начальник дивизии Шильдер-Шульднер, ведший опрометчиво атаку, еще более ответственен за бесполезную, преступную трату людей. Наши, сбив турок с позиции и овладев ложементами, ворвались в город и, придя на площадь, вообразили со свойственною нам беспечностью, что все кончено. А тут-то резня и началась. Турки, скрытые в садах и домах, открыли убийственно меткий и скорый огонь по ошалевшим пехотинцам, которым пришлось отступать поспешно, чтобы выбраться из этого ада и тесных незнакомых улиц. Турки били на выбор полковых, батарейных и ротных командиров. Раненых нельзя было всегда подбирать, и их на глазах отступающих наших истязали и резали на куски фанатики. Одного из полковых командиров, которого несли на перевязку, турки отбили от солдат-носильщиков и тут же подняли на штыки и разорвали на части. Как только полки выбрались из города, турки их оставили в покое, побоялись преследовать. Сему способствовала мужественная атака трех сотен донцов на два головных эскадрона приближавшейся турецкой конницы. Всадники побежали, а колонна обратилась назад. Некоторые из раненых (к сожалению, весьма немногие) выползли ночью из кустов, присоединились к своим полкам и рассказали, каким варварским истязаниям подвергались их товарищи, оставшиеся в руках турок. Все раненые наши в городе были истреблены самым зверским образом. И в Европе находятся люди, защищающие турок и обвиняющие русских! Я убедил не только несколько корреспондентов, но Веллеслея выставить на позор турецкие злодеяния телеграммами, посланными в Лондон.

Румыны ведут себя подло. Все хорохорились переходить и даже приглашали Дон Карлоса присутствовать при своей переправе, а сами не двигаются с места. Наши батареи оставались против Никополя (в Турну и Фламунде), когда уже 9-й корпус был переведен на правый берег Дуная. Для прикрытия орудий и артиллеристов (оставленных под командою Столыпина, моего старого знакомого, бывшего уральского атамана) едва допросились, чтобы 4-я румынская дивизия переведена была в Турну и на места расположения наших войск для защиты румынского берега. Затем Криденер предложил им после сдачи Гассан-паши занять Никополь, что могло значительно облегчить им переправу чрез Дунай, а вместе с тем дозволить нам отправить весь 9-й корпус в Плевно. Они не решились до сих пор и тем нам крайне повредили, задержав Криденера в Никополе. Им предложили взять у нас турецких пленных. Румыны, испугавшись мстительности турок, отклонили проход их из Турну в Бухарест под предлогом, что сами собираются "переправляться в бой" (когда все турки уже ушли) и что считают унизительным для себя служить этапными командами для наших пленных.

Великий князь Алексей Александрович, посетивший Никополь, обвинял румын, со слов главного доктора 9-го корпуса, что они (то есть доктора) отказывались оказывать медицинское пособие нашим раненым. По этому поводу^ сделал строжайший выговор румынскому ...*, но он утверждает, что обвинение неосновательно, что представился, может быть, один лишь частный случай, и обещался произвести следствие.

Гику отправили мы в Бухарест, и я предупредил его, что мы вовсе не приглашаем их переходить Дунай и не заставляем, но так как они нам сами уши прожужжали переходом чрез Дунай, то мы им заявляем, что они должны перейти тотчас же или никогда{32}. "Cela ne comptera plus d'aucune fa plus tard. Sachez-le, je vous pr en ami"**. Он обещался понудить принца Карла тотчас же перевести 4 дивизии в Никополь, подняться вверх по Дунаю и затем навести мост там, где признано будет наивыгоднейшим нам, лишь бы обеспечить правый фланг свой, чтобы можно было свободно идти за Балканы.

У меня другая задняя мысль: стараюсь компрометировать безвозвратно румын в глазах Австро-Венгрии и ввязать в борьбу с турками, опасаясь оставить за спиною свежую румынскую армию, которая при изменении обстоятельств или неудаче нашей может тотчас же сделаться орудием австро-венгерской и английской политики. Доверять свой тыл подобным союзникам, как румыны, неосторожно. Беда та, что князь Карл глуп, нерешителен и самоуверен (княгиня гораздо умнее, дельнее, решительнее и лучше его). Он хочет одно, Братьяно - другое, а главное, чтобы с ним одним имели дело. Когельничано опять совершенно другую песню поет и тянет в австрийскую сторону, а всего более туда, откуда ему заплатят. Толка не поберешь с таким правительством! Всего хуже, что канцлер и Жомини сидят в Бухаресте, врут и мелют всякий вздор, имея в виду не пользу России, не славу царя, а свою ничтожную личность выставить наивыгоднейшим образом в глазах европейцев.

Катарджи - дядя Милана - снова прибыл в нашу Главную квартиру и стал выпрашивать миллион руб. (золотом), чтобы тотчас двинуться за границу33. Я посоветовал сербам вместо объявления войны отозвать из Царь-града Христича и заявить Порте и всей Европе, что турки совершают такие неистовства в ближайшем соседстве Сербии, что она не может более оставаться равнодушною и обязана защитить беззащитных, заняв местность Старой Сербии и Ниш. Нам всего выгоднее, чтобы сербские войска шли на Софию и парализировали левый фланг турецкой армии за Балканами. Я просил Катарджи передать от меня Милану и Ристичу, что если Сербия не двинет к Софии войска чрез 12- много 15 дней, то я отказываюсь от Сербии, я - неизменный ее защитник. В таком случае историческая миссия княжества более не существует. Сербия будет рано или поздно захвачена Австро-Венгриею, лучше ей совсем не трогаться и сидеть смирно, нежели опоздать и нам наделать лишь хлопот уже тогда, когда трактовать будем о мире. Катарджи отправился в Белград. Посмотрим, что выйдет.

Ты видишь, добрейшая жинка, что я не отстаю от прежней своей политической деятельности, хотя в самой гомеопатической дозе.

Сейчас принимал боснийскую депутацию, которая ездила за нами даже в Тырнов и привезла адрес с многочисленными подписями, в котором боснийский народ благодарит царя за покровительство православным христианам и просит оградить босняков от турок и австрийцев, предаваясь вполне на решение свой участи царем. Даже и подпасть под Сербию они не желают, а намекают, что хотели бы остаться под русским управлением. Пока я толковал с депутациею (два босняка, один - очень видный мужчина, но оба умные), государь проехал вблизи верхом. Надо было видеть благоговение и умиление, выразившиеся на мужественных лицах босняков: "Царь славянский, могучий, а так просто одет (государь был в кителе) и со всею фамилиею своею пришел нас спасать и с проклятым турком сразиться", воскликнули они, вскочив с своих мест, чтобы на царя посмотреть.

14-го наши драгуны из отряда Гурко перехватили железную дорогу в двух местах на ветви, ведущей в Филиппополь и в Карабунар, на дороге в Ямбол. Я себе воображаю смятение в Стамбуле, куда бежит все мусульманское население. Паника большая. Теперь бы идти да идти вперед. Руки у меня чешутся, глядя, что стоим на месте и теряем золотое время. Видно Д.А.Милютин заметил мое настроение, ибо предложил мне вчера взять командование корпусом. Как ты думаешь, что ответил я? Вперед знаешь: "Готов, если государь прикажет". Небось не предложат и не дадут.

15-го близ Разграда Воронцов наткнулся на неприятеля и просил у наследника 4 батальона подкрепления. Там идет бой, но неизвестны еще последствия. Опасаюсь, что с горячностью и легкомыслием Воронцова он ввяжется в бесполезное дело, а турки пока начнут наступление с другой стороны - от Осман-Базара. В сторону последнего пункта вернее было бы сосредоточить силы наши, а не оставлять их разбросанными, как теперь.

Горяинова посылали к наследнику, и он очень толково передал его высочеству и государю то, что нужно было.

16-го

Приехал вчера поздно вечером от наследника Олсуфьев с известием, что 14-го уже Воронцов имел дело близ Разграда с турками. У него было 18 рот пехоты из дивизии Баранова (проходившей чрез Киев, когда я к вам приехал), сотня казаков и два эскадрона Ахтырского гусарского полка. Местность была пересеченная, и артиллерия не могла действовать, его гусары ходили несколько раз в атаку, а пехота наступала, отлично применяясь к местности. С нашей стороны это была усиленная рекогносцировка, но и с турецкой - отряд, состоявший из 8 батальонов кавалерии и артиллерии, намеревался тоже произвести рекогносцировку или же прикрывал движение войска из Рущука в Шумлу, ибо при нем был обоз. Турки отступили, потеряв изрядно, и, между прочим, Азиз-пашу, моего приятеля, ездившего в Крым с лошадьми от султана к государю и бывшего теперь начальником штаба Дунайской армии. Уверяют, что тело его нашли между 40 убитыми, брошенными турками при отступлении. У нас выбыло из строя 150. Стычка хорошая, но бесцельная трата людей, и дело без результата. Турок не выманишь на серьезную борьбу на местности, где нам выгодно было бы действовать всеми тремя родами оружия, а они изведут нас по частям, протягивая кампанию и заставляя брать укрепления, на что мы, к сожалению, большие охотники. Хотя Воронцов просил подкрепления, но, кажется, бой не возобновлялся, ибо бригада, бывшая в огне, вернулась на свою позицию.

Теперь весь корпус наследника (13-й Гана) переходит ближе к Осман-Базару, так что один сильный переход будет разделять его от войск 11-го корпуса, стоящего пред Тырновом. И то хорошо, а то турки могут нас побригадно разбить. Удивительный талант выказываем разбрасываться и нигде не иметь главных сил. Государь с бригадою пехоты и тремя сотнями казаков занимает центральную позицию, прикрывая собой мост на Янтре и образуя единственную связь между наследником и Николаем Николаевичем. Турецкому главнокомандующему следовало бы прямо напасть на нас. Одним ударом государь принужден был бы отступить, правый фланг наследника оттеснить к Дунаю и сообщения Николая Николаевича подвергнуть опасности. Авось турки не догадаются.

Теперь еще более прежнего стала разительна бесполезность или, лучше сказать, вред назначения цесаревича. Он остался со своим штабом в Обрестнике (на Рущукской дороге) при батальоне и парке, тогда как войска его разбрелись в две противоположные стороны: 12-й корпус, Владимиру Александровичу порученный, стоит влево к Рущуку, не имея возможности ни обложить крепость, ни предпринять осаду; тогда как 13-й корпус подвинулся к Осман-Базару и, следовательно, выйдя из сферы специально рущукской, вошел в тырновскую. Штаб наследника составляет лишнюю инстанцию, а вообще способствует вместе с императорскою и великокняжескою квартирами торможению и задержке движения вперед и рационального ведения войны.

C'est un grand malheur et je crains que nous eu p On veut imiter la campagne de 1870, par la participation de la Famille{34}, en pendant de vue qu'il n'y a aucune analogic entre deux situations. Tous nos embarras viennent de cette fausse situation gratuilement cre Прибыл адъютант от Криденера и передал, что до 70 тыс. собралось в Плевне, что они деятельно укрепляются и ежедневно усиливаются. Спрашивается, зачем их туда пустили, когда Плевно уже было в наших руках, и зачем дают время приготовиться к отпору? Цифра, мне кажется, преувеличена, и старик Криденер...**, чтобы оправдать предстоящие потери.

У нас собралось для атаки до 30 тыс. чел. со 150 орудиями. Потери будут, но если разгромить турецкие позиции артиллерией и атаковать со стороны Ловчи, угрожая их пути отступления на Софию, то весь турецкий корпус Осман-паши может быть разбит, погибнуть или сдаться. Тогда лишь правый фланг наш будет обеспечен. Все зависит от результата предстоящей битвы. Не дай Бог не только неудачи (и не допускаю с такими богатырскими войсками), но и сомнительного успеха.

У нас во всем аномалия. Издали манифест к болгарам (Бог весть зачем за подписью государя). Мусульмане на основании царского изречения начинают возвращаться из лесов со своим имуществом и скотом. Их берут под караул, кормят, в жилища не пускают и отправляют в Россию пленными! Провоза не стоят, и против обещания царского! Говорят, что спокойнее будет в крае и Черкасскому легче управлять. Видно тоже бюрократическая система, что на Кавказе, когда черкесов выпроваживали. Во всяком случае не следовало компрометировать в глазах населения царского слова. Сюда вызвали Сорокина (нашего старого знакомого) и Крылова, чтобы разобрать дела с туземным населением. Если такая безалаберщина, как теперь, будет продолжаться, то не мудрено, что лет через 10 Болгария нам будет враждебна30.

С Бертолсгеймом (австрийский флигель-адъютант и военный агент) у меня были кислые объяснения по поводу частого появления в императорской Главной квартире Катарджи - посла от Милана. Представитель нашего мнимого союзника возымел претензию, чтобы я ему все передавал (или, лучше сказать, давал отчет), что происходит между нами и Сербиею, и чтобы мы во что бы то ни стало воспрепятствовали сербам возобновить войну с Турциею, так как это обеспокоит Австрию! Вот избаловали как! Я осадил моего собеседника, дав ему заметить, что я не привык подчиняться никаким иностранным требованиям, что с Австро-Венгрии довольно и того, что она за собою выгоды большие обеспечила, заставляя нас таскать каштаны из огня и т.п. Лучшим доказательством, что мы бережем чрезмерно австрийские интересы, служит то, что мы пренебрегли румынскими и сербскими диверсиями, которые могли бы оттянуть от нас часть турецких войск и облегчить переправу, но мы зато имеем теперь 70 тыс. турок в Плевне, на фланге, и задержаны в нашем движении. Нельзя же вечно злоупотреблять рыцарством (на которое ссылаются австрийцы) государя и детским великодушием России, чтобы заставлять нас проливать кровь и тратиться, пренебрегая в угоду иностранцам, ничего для нас не делающим, всеми естественными нашими союзниками, всеми диверсиями, созданными нашею историею, топографиею и географиею, одним словом, тем самым, которым наделил Россию Господь Бог и которым она еще не умеет владеть! Бертолсгейм довел цинизм до того, что сказал, что императору Францу Иосифу будет приятно, если сербы и румыны останутся безучастными, а вместо них России ничего не стоит привести еще 100 тыс. чел. своего войска! Покорно благодарю! Русский человек - de la chaire canon* в угоду европейским дворам и дипломатам.

"La partie n'est pas - ответил я. - Vous nous prenez pour du jens naifs que sont habitu n'accepter que des march de dupes. C'est assez d'abuser de notre bon vouloir. Nous ex fid les engagements d que vous aves r nous faire contracter Reichstadt{36} et a Vienne (конвенция Новикова) mais ne nous demandes rien au del Dans tous le cas ce n'est pas moi qui vous aiderais obtenir quelque chose de plus. J'ai dit au comte Andrassy qu'il a trop habile. Vous devez vous contenir du pass

Я предупредил государя о моем отзыве, и он остался доволен, находя, что претензии австрийцев превышают меру.

Сейчас получил милейшее письмо твое, жинка ненаглядная моя, от 11 июля No 18. Действительно интересно было бы посмотреть инкогнито в настоящую минуту на турок в Константинополе, но в настоящую минуту идет жестокий бой в Плевно. Крови пролито будет больше, по всей вероятности. От исхода зависит наше пребывание в Беле, операции против Рущука и движение за Балканы. Ты можешь себе представить напряженность наших ожиданий! Сетую на добрейшую матушку, что она поленилась написать, приписывая такую неблагоприятную для меня перемену присутствию всепоглощающему Екатерины Матвеевны.

Часто ли получали известия от Надежды Борисовны Тр-ой? Передайте мой поклон и привет. Посылают из России великолепные санитарные поезда, но толку от этого мало, и деньги на сооружение их потрачены - почти что в воду брошены. Поезда доходят лишь до границы нашей за несколько сот верст от настоящего театра войны. А в Никополе по 5 дней оставались без перевязки раненые наши по недостатку медицинских средств. Изящные поезда годятся при такой войне, как франко-германская. В турецкой войне нужно совсем другие условия иметь в виду. Говорят, что первый поезд, привезший в Москву больных, был встречен на станции дамами высшего общества, которые собрались, чтобы самим угостить раненых чаем, но оказалось, что все прибывшие совершенно иного свойства увечные и никак не подлежали почтенному и избранному дамскому обществу. Убежден, что Надежда Борисовна была в числе восторженных, и собираюсь дразнить ее встречею с больными мирного свойства.

Передайте Щербачеву мой поклон, уверение, что я его не забуду.

Я здоров, Дмитрий совсем почти не кашляет, и голос старый вернулся совершенно. Адад здоров и отдохнул в Беле, так что имеет расположение пошаливать. Рыжий все хромает из плеча. Все мои лошади в отличном теле. Иван здравствует и готовит кушанье людям.

Целую ручки у тебя, мой друг бесценный, у матушки и у Екатерины Матвеевны. Обнимаю вас всех, целую деточек и их благословляю.

Твой любящий муженек Николай

No 20

19 июля. Бивак на р. Янтре. Бела

Все эти дни мы жили в самом натянутом ожидании известий из Плевны, от наследника и из Главной квартиры. Так как оказалось в первом пункте гораздо более войска, нежели рассчитывали, то туда направили подкрепления, а потому отложили до вчерашнего дня. Телеграф молчит, и адъютанты с этой стороны не приезжают. Нервы натянуты, и жалко смотреть на озабоченное лицо государя.

О турецкой армии никаких известий нет, не знают даже, где она находится. А между тем время уходит, а турки же пользуются им для укрепления всех станций на Ямбольской железной дороге, Адрианополя, Константинополя и пр., стягивают новую армию по ту сторону Балкан и готовятся нас встретить на пути к Царьграду. Беда в том, что не решились смело выполнить моего плана, состоявшего в том, что по взятии Систова поставить на левый берег р. Янтры на удивительных позициях, тут имеющихся, к стороне Рущука корпус с тем, чтобы вместе с кавалериею замаскировать армию к стороне Рущука и Осман-Базара, а затем с тремя корпусами валить смело на Тырново и мимо Адрианополя в Константинополь, тогда как 9-й корпус прикрывал бы с кавалериею правый фланг. Головою ручаюсь, что турки, объятые ужасом и застигнутые врасплох, уже просили бы мира. Тогда как теперь мы обрисовали наши намерения, не приведя их в исполнение, разбудив лишь турок и доставив им возможность изготовиться. Точно так же и в Азиатской Турции! Там следовало бы сменить Лорис-Меликова и послать князя Дондукова-Корсакова, который живо поведет войска вперед и поправит испорченное дело.

15-го были мы у обедни в болгарской церкви. Сорокин разобрал болгар, выпустил священника, неправильно арестованного, и водворил мусульманские семейства в их деревне, лежащей отсюда в 5 или 6 верстах и наполовину уже выжженной. Турки - люди простые и спокойные, ругают свое собственное правительство, но просят не пускать к ним казаков и солдатиков, занимающихся вытаскиванием балок, дверей и пр. из строений на дрова. Я послал Теплова к бригадному командиру, и они оба туда отправились для ограждения сельчан-мусульман.

18-го прибыли из отряда наследника 169 раненых из отряда Воронцова. Везли их по палящему солнцу без покрышки 60 верст на арбах, запряженных волами. Были в [их] числе тяжело раненные с двойными, тройными ранами и ампутированные. Ты можешь себе представить страдания бедных мучеников! Из них было 5 офицеров (раны были легкие), но из остальных нижних чинов жаль было в особенности молодых, наборов 1875, 1876 года, бывших первый раз в деле и сразу окалеченных. Вспомнилась мне добрейшая матушка, и сказал я с нею: quelle horreur que la guerre*. Но нельзя не преклониться пред доблестным духом русского солдата: главнейшая их забота - скорее вылечиться, вернуться в полк и идти вперед "дать сдачи туркам за то, что они нас обогрели", - сказал мне весело молодой солдатик, раненный в руку и в щеку пулею. Я спросил другого: "Ну что турки?". - "Солдаты дюжие, все хоть в гвардию, молодцы собою, сильные, и рожи зверские. Палят много и скоро, точно на балалайке играют!" Один из раненых прибавил: "Ружья у них больно хороши, и патронов втрое больше, чем у нас; хорошо, что не умеют стрелять и не целятся, а то ни один бы из нас живым не остался".

Тотчас же по приходе транспорта отправлен был Боткин осмотреть их, а после обеда государь сам отправился в госпиталь (No 55), расположенный за Янтрою (у моста поворот направо полверсты). Я как дежурный следовал за государем. Интересное, но ужасное зрелище - столько изувеченных, столько страдающих из-за одной бесполезной рекогносцировки! Уход великолепный, больные размещены в кибитках. Им прохладно, уютно, лучше, нежели в любой больнице в Петербурге. Мы застали прекрасную собою и юную сестру милосердия, моющую ноги раненому солдату! Умилительно! И как просто, так мило приносится эта постоянная жертва. Больные так привязываются к сестрам, что многие (я сам был свидетелем), когда сестры отправлялись вперед или больной отсылался назад, не только плакали и стонали, но отказывались от всякой пищи и ухода. Надо видеть обаяние, которым пользуется государь, преобразующий стонущих, капризных и еле двигающихся страдальцев в улыбающихся молодцов одним своим появлением. "Здравия желаю, ваше величество; рады стараться, ваше величество; покорно благодарим, ваше величество", - гремит звучно из груди больных, напрягающих все свои силы, чтобы показаться бодрым царю и встать на ноги (даже раненные в ноги, несмотря на все усилия докторов положить их, приподнимались). Наиболее тяжело раненным царь собственноручно раздавал ордена, то есть крест св. Георгия. Надо было всмотреться, как я, в выражения лиц получивших знаки отличия, чтобы придти в восторг от храбрецов, смотрящих смерти и царю прямо в глаза.

Германский агент генерал Werder получает самые обстоятельные и постоянные донесения о всех действиях наших различных отрядов от прусских офицеров, разосланных в каждый отряд, в каждый наш корпус. У нас (в императорской Главной квартире, да, может быть, в Главной квартире армии нет таких подробных сведений с чертежами). Werder нам читал, и я доложил государю, дав мысль его величеству потребовать эти донесения. Майор Лигниц в особенности интересен в своих донесениях. Он был в Систове при переправе, ходил везде с Гурко и в Шибку поспел. Он свидетельствует, что в лагере турецком на последнем пункте нашли головы 30 русских, снятые с раненых и убитых, и что все тела были обесчещены. Один раненый обезглавлен на носилках и так и остался до прихода наших войск, а рядом с ним лежали носильщики с красными крестами на руке, тоже обезглавленные. Вот варвары, которых Англия поддерживает золотом, советами и политикою своею! В то же время Порта и туркофильская печать бессовестно обвиняют наши войска в совершении неслыханных у нас злодейств над женщинами, детьми и мертвыми мусульманами. В Шумле, в Главной квартире турецкой армии показали 19 корреспондентам европейских журналов различных национальностей каких-то несчастных, потерпевших, вероятно, от черкес, а, может быть, и от болгар, и убедили их подписать обвинительный против России протокол. Мусульманское население бежит со скотом и скарбом от наших войск гораздо ранее прихода наших передовых отрядов. Могут быть, конечно, частные случаи злодейства или нанесенных ран в общей свалке, но русский человек мертвого, беззащитного, а тем менее женщину или ребенка бить и резать не станет. Ни один народ в мире с большим уважением не относится к телу мертвого, как наш. Русский человек перекрестится, глядя на мертвеца, а уродовать его не станет ни в каком случае. Всякая ложь, всякое нахальство против России позволительно. Как ни привык я к этому в Константинополе, но все еще возмущаюсь изредка бесстыдству турок и европейцев западных.

Надо сказать правду, что болгары нас часто компрометируют: за Балканами отряды Гурко ходили в разных направлениях для порчи дорог железных, для открытия турецких сил и т.п. Как только появлялись на горизонте наши казаки или драгуны, так тотчас болгары бросались на местных турок и зажигали их дома. Пылающие деревни мусульман означали путь, пройденный нашею кавалериею. Когда она удалялась, турки тотчас же возвращались и отмщали на болгарах свое унижение и разорение, перерезывая все христианское население. Дело в том, что болгары становились храбрыми и кровожадными в надежде, что они обеспечены нашими войсками, не рассчитывая на временное лишь появление последних. При враждебности двух сожительствующих элементов населения нам не следовало бы иначе входить в болгарское селение, как окончательно для ввода управления и охранения населения. Беда та, что в войне нынешней преследуется столько же военная цель, как политическая, а таланта не хватает у исполнителей совместить одну с другою. Для военной нужно заботиться лишь о том, чтобы найти и разбить турецкую армию, а для политических видов желательно охватить как можно быстрее наибольшее пространство края, населенного болгарами. Я доложил о случающемся государю, подав мысль, что главнокомандующему необходимо на основании царской прокламации напомнить болгарам их обязанности и призвать их к мирному сожительству с мирными мусульманами. Опасаюсь, что наша остановка на Балканах, неудачи на Кавказе, в Плевно и болгарские жестокости разожгут народную фанатическую войну между турками против нас, и тогда будет только плохо. Быстрый поход на Константинополь все бы потушил сразу, но время проходит безвозвратно!

Австрийский агент Бертолсгейм получил приказание по телеграфу из Вены явиться к императору. Вероятно, хотят узнать от него подробности нашего положения для определения образа действий - занятия Боснии и Герцеговины и т.п. или же соглашения с Англией.

В тот же день Wellecley, ссылаясь на бывший у него с военным министром Д. А. Милютиным разговор о лжи, распространяемой против нас в Англии, заявил желание отправиться в Лондон. Он силился придать своей поездке характер специальной миссии, данной ему государем, на том основании, что его величество объяснил ему со свойственным ему прямодушием нынешнее положение наше37, а что выехать ему из нашей армии по собственной инициативе неловко! Я долго с ним объяснялся, чтобы предупредить или, по крайней мере, уменьшить могущие произойти от этой поездки недоразумения. Всего менее желательно, чтобы в Англии и в Турции вообразили (как это может быть вследствие неосторожного слова), что мы, находясь в затруднении, желали бы вызвать вмешательство Европы или даже давление Европы на Порту. Я объяснил Веллеслею, что все, что государь может поручить ему, это - изложить правду касательно поведения нашего войска, жестокостей, совершаемых над болгарами, распоряжений Порты, удаляющей и разоряющей свое мусульманское население и т.п. Он может объяснить Derby и Disraeli, что мы медиатуры* никак не примем, но готовы сейчас же вступить в переговоры с Портою, если она к нам обратится непосредственно с такими предложениями, которые могли бы быть приняты нами в основание всего происшедшего; что Лайярд губит турок, поддерживая сопротивление. Уже одно присутствие в Безике флота продолжило войну. Если англичане высадятся в Галлиполи, они выйдут из нейтрального положения, и мы будем смотреть на это, как на начало враждебных действий. Высадка не остановит нашего движения к Царьграду. Если мало теперешних войск - приведем еще 200 тыс. Зима благоприятствует нам (хотя это не совсем верно, особенно в Балканах нас очень затруднит).

Англия должна бы дать себе отчет, хочет ли она разрушить Турцию или сохранить ее. В первом случае Англия действует ныне соответственно цели, но в последнем ей следует постараться, чтобы турки предложили мир до конца осени, то есть до наступления зимы, и чем скорее, тем лучше, ибо мы можем быть умереннее. Веллеслей все записал. А чтобы выгородить государя и связать британца, я убедил его положить на бумагу все, что он намерен передать своему кабинету из слов государя. Когда Веллеслей сие исполнил, я взял у него копию (написанную им самим) и вручил государю, оставшемуся, кажется, мною довольным. Британец врать не может, мы его теперь обличим.

19-го

У меня руки опустились, и слезы брызнули из глаз: продолжавшийся вчера целый день бой под Плевно был неудачен{38}. Мы снова отбиты и потеряли много. Боже мой, какие последствия это поражение может за собою повлечь! Чтобы ободрить государя, я напомнил ему слова третьегодняшнего Евангелия: "Маловер, почто усумнился?". Дело поправимое, если бы у нас не потеряли голову и стали действовать энергично. Присутствие государя становится более и более неуместным и стеснительным для армии. Главнокомандующий дал знать, что прибудет сегодня из Тырнова сюда для совещания. Сюда же вызывают наследника. Ничего в рот не идет и кипит у меня внутри, тем более, что осязаю ошибки и досадую, что исправить не в моей власти.

Бог послал мне тотчас же утешение и развлечение от обуревающих меня мыслей. Фельдъегерь привез два милейших письма твоих, ненаглядная жинка моя, от 14 и 15 июля. Мне почему-то казалось, что дети наши прихварывают. Вы мне ничего ни о вашем здоровье не пишете, ни о здоровье детей. Кажется, я тебе исправно сообщаю о получении твоих грамоток, моя милейшая Катя. Признателен тебе за драгоценные строки, а равно и добрейшей матушке, поласкавшей меня на этот раз задушевным словом, ей свойственным. Мое здоровье и глаза в исправности. Я возобновил лечение, предписанное Hermannom, и принимаю то asid plus, то silic., с роздыхом. Опять лечил своих людей успешно. В очень жаркий день у меня сделался было прилив крови к голове, но достаточно было двух приемов aconit'a, чтобы голова пришла в нормальное состояние.

Дмитрий сейчас коптел над письмом своей Дульцинеи, и когда я, проходя, заметил ему, что долго что-то сидит над чтением (более полутора часов), то он с знакомою тебе интонациею сказал: "С диксионером разбирать приходится, а то подавишься". Я ему заметил, что он храбрится так лишь издали, выскакивая из-под башмака.

Адад оправился и даже здесь застоялся. На рыжем ездил на этих днях для прогулки до казачьих аванпостов. Хромота (из плеча) чувствительна лишь на рыси и то изредка. Христо все уверяет, что пройдет. Поздравляю с "выплашем"*. Не худо бы назвать его более изящно, но, впрочем, пожалуй, с толку собьешь. Становому надо поднести равноценный подарок - рублей в 50, 60 или 70 (ковер, мебель, вещицу, вина или просто зерно). Они, то есть становые, не брезгуют деревенскими произведениями, в которых нуждаются. Этот становой нам нужный человек, он живет в имении, которое желает помочь купить (Непевкомися, к Немиринцам). Расспроси Мельникова, что будет ему приятнее. Они - знакомые старики и друг с другом не церемонятся.

Кто тебе писал из Константинополя? Нашли время танцевать!

Неужели мой дневник доставляет вам удовольствие? Не перечитывал, не знаю, что пишу, а боюсь, что вам причиняю заботу разбирать иероглифы. Не будь так строга в суждениях о немощи других: "Не суди, да не осуждены будете".

Кажется, я тебе объяснил уже, что Евангелие Мики (большое ей спасибо, пусть вспоминает об отце, когда читать будет) я возвратил, потому что матушка доставила мне из Петербурга простое Евангелие с прекрасным шрифтом и деяниями апостолов, которые мне довелось (на досуге) первый раз в жизни полностью прочесть. Pont-Canet недавней привозки и не мог еще перестоять, а, может быть, испортился в перевозке, что весьма легко может случиться. Пейте на здоровье. Напрасно сердишься ты на Macgahan и на самого Христо. Il passe la post comme mon appendice. Que puis je centre cela*. Все его и в армии-то называют Христо игнатьевский. Оказалось, что он не трус и в шибкинском деле сначала было робел под неистовым градом пуль, а потом шел впереди проводником с твоим старым знакомым Струковым. Христо представлен к солдатскому Георгию. Струков получил уже Георгия (офицерского), золотую саблю и произведен в генералы. Поздравляя его, я себя компрометировал (?!), передав привет от тебя с заверением, что ты его помнишь, как старого своего кавалера. Он был очень польщен твоим вниманием. Спишись с Павловым, чтобы иметь другого конюха.

Почему добрейшая матушка кислится и кашляет? Уговор был, что она будет здорова в продолжение всего моего отсутствия и будет смотреть за здоровьем других, так ли? Нехорошо договора не исполнять. Надеюсь, что теплая погода восстановит силы. Матушка удивилась цветкам, называя это "поэзиею". К сожалению, жгучая деятельность и прозаическая забота жизни моей не выела поэтического настроения, которое часто во мне проявляется, несмотря на противодействующие усилия мои. Поэзия выплывает на мою поверхность лишь под влиянием сильной и чистой возвышенной любви, источник которой во мне неиссякаем и бьет неизменно, неустанно, без перерыва все в одном и том же направлении.

Успокойтесь насчет Лори. Глуповатым он останется, но в России он расхрабрится. Про какого Мельникова, "который хочет подражать своему дяде (?!)", пишете вы, добрейшая матушка? Если это управляющий, то я не знаю, кто его дядя. Действительно, он не умен и привык у Ржевусского своевольничать по хозяйству и по-польски. Но честен он и край знает. Надо свыкаться с недостатками, присущими более или менее каждому человеку, стараясь лишь извлечь наибольшую пользу из их качеств. Прежде нежели смещать кого, надо приискать достойнейшего, не поддаваясь легко первым впечатлениям. Уверен, что с некоторым постоянством и твердостью Катя направит Мельникова на надлежащий путь. Мягкостью, соединенною с твердостью, большего достигнешь, нежели резкостью.

Мухи нас здесь совсем одолевают с 3 час. ночи до темноты. Писать нельзя почти, а есть надо с крайней осмотрительностью.

Теплов сделал отличную этнографическую карту Болгарии, которая будет нам крайне полезна, если мы, наконец, разобьем турецкую армию. Я его представил государю. Его величество дал ему руку и благодарил. Он удостоился отобедать в царской палатке и земли под собой не слышит. Иванов (Адриан) выписан из Бухареста, чтобы состоять переводчиком турецкого, греческого и болгарского языка при государе и императорской Главной квартире. С тех пор как мы отделились от Главной квартиры армии, приходилось бедствовать без переводчика. Он был мною всем представлен и очень доволен, в особенности, что избавился от Черкасского.

Канцлер и Жомини продолжают [интриговать] и заявляют письменно мне и Гамбургеру que nous sommes d ne nous m en rien de ce qui se fait Quartier g Как тебе это нравится? Опасаемся, что при проезде Бертолсгейма и Веллеслея чрез Бухарест канцлер что-нибудь напутает и их собьет с толку. Придется охраняться от глупостей канцлера!!

Благодарю деток за письма. Письмо Леонида хуже обыкновенного, и много ошибок. Целую ручки у матушки. Передай мой привет Екатерине Матвеевне и поклон воспитателям. Обнимаю тебя тысячекратно.

Твой любящий муж и друг Николай

No 21

25 июля. Бивак на р. Янтре у с. Бела

В первый раз отправление фельдъегеря застигает меня врасплох, бесценный друг мой, ненаглядная жинка моя. Со среды я был поглощен занятиями весьма неприятного свойства, но которые лишили меня возможности взяться за перо для вещественной беседы с вами, моими милыми. Хотел приняться за дневник сегодня и докончить его к завтрашнему дню. Вдруг прибежал фельдъегерь и говорит: "Пожалуйте письмо к супруге. Я сейчас еду". Неприятно набрасывать лишь несколько строк впопыхах той, с которою живешь сердцем и душою.

Ты видишь, что мои "серые очки" выражали "опытность, прозорливость и знание". Самоуверенность и легкомыслие пагубны. Сообщать радостное отсюда теперь нечего.

От Плевны нас вторично отбили 19-го. Мы потеряли 1 тыс. убитыми и 4 тыс. ранеными. Молодой Скобелев выказал блестящим образом свое геройство. Весь в белом, на белом коне, убитом под ним, он прикрывал отступление и спас раненых.

Весь план действий подвергнулся изменению. Гурко отступил в Балканы, очистив Казанлык и поручив болгар попечению местных турок! Мы остаемся в оборонительном положении и укрепляем проходы балканские. Ожидаем подкреплений - гвардии (кроме кирасир) и несколько армейских дивизий.

Царь хочет оставаться в Беле, обратившейся в "Грязное" или лучше сказать в помойную яму от массы нечистот, падали и пр. Вот куда нас завели!.. Чувствуя переживаемые мною ощущения, ты поймешь, что я предпочитаю обратиться к другому предмету, более меня ныне интересующему. Меня озабочивает вопрос о вашем зимнем пребывании. Я мечтал решить его с вами на досуге, заблаговременно в Круподерницах. Теперь же война затягивается, а вам надо выбраться из деревни до снега, для матушки, здоровье которой всего более меня озабочивает, равно как и нахождение гомеопата там, где вы поселитесь.

Подумайте, сообразите, спишись с отцом моим и мне сообщи. Говорят, что в Швейцарии в кантоне Vaud устроен какой-то чисто русский, но хороший пансион, и в соседстве помещения для семейства (pensions), в которых можно очень дешево и комфортабельно устроиться. Впрочем Ницца лучше, разве что итальянцы придут атаковать будущей весною французов, чтобы их оттуда выгнать. Не забудь, что я тебе дал именно на случай пребывания за границей бумаги заграничные. У отца сложен конверт с австрийскими железнодорожными акциями, которых достаточно вам будет, чтобы прожить два года за границею. По низкому курсу теперь крайне тяжело и убыточно переводить русские деньги. Лучше уже тратить нам запасный капитал. Кроме того, тебе могут выдать следуемое мне посольское содержание за мною оставленное по приказанию государя [место] (отец переговорит с Гирсом).

Если вы решите, что, пока идет война, неприятно быть за границею (куда и весточки будут редко доходить), то, может быть, вы решитесь поместиться в Одессе или Москве. Граф Левашов или княгиня Трубецкая вам помогут устроиться. И в Одессе, и в Москве наша переписка может идти по-прежнему, тогда как за границу письмо от меня попадет неминуемо в руки Андраши, а от тебя, пожалуй, вовсе не дойдет до Главной квартиры.

Сейчас порадовался получением твоих милейших двух писем, моя ненаглядная жинка, помеченных оба 18 июля за No 21 и 22. Ты пишешь - скоро второй месяц нашей разлуки. Покорно благодарю - мне показалось четыре, но два уже прошло. Спасибо деткам. Мика премило написала. Не нахожу слов благодарить добрейшую матушку за все ее задушевные, ласкательные строки. Буду ожидать всякий раз не меньше. Одно меня не удовлетворяет - отсутствие положительных данных о результате гомеопатического лечения Кати, о состоянии ее нервов, аппетите, сне и т.п. Обнимаю вас тысячекратно, целую ручки у добрейшей матушки и у тебя, мой друг сердечный, моя ненаглядная жинка. Поручаю детям забавлять мамашу и бабушку. Так и вижу вас всех и большого N. между вами в лесу. Благословляю детей.

Твой любящий муж и неизменный друг Николай.

No 22

27 июля. Бивак на р. Янтре, с. Бела

Последнее письмо мое, бесценная жинка моя, написано было впопыхах и при таких обстоятельствах, что я и забыл поручить тебе расцеловать за меня Катю и поблагодарить за ее милейшее описание дня 3 июля. Если ей никто не помогал в составлении - la fillette promet*. Да сохранит ее Господь.

Утешительного, радостного ничего не могу передать вам. Если бы не наветренничали в штабе Действующей армии и не прозевали турок в Плевне - что нас задержало уже на три недели (sans compter les consquences)**, то мы уже были бы в Адрианополе и трактовали бы о мире. По сведениям из Константинополя, мною полученным, дворец стал перебираться в Бруссу, а султан радовался панике, овладевшей всем мусульманским населением, хлынувшим в Царьград, ибо такое настроение массы дозволяло ему заставить молчать la Jeune Turquie***{39} и войти в непосредственные переговоры с государем. Доказательством, что в Стамбуле все считали мир близким, служит странный запрос, сделанный мне (письменно) известным тебе адвокатом Россолато, спрашивавшим позволения прибыть с депутациею русских подданых в Адрианополь в день приезда туда государя для представления его величеству. Теперь все изменилось, Мидхад призван быть верховным визирем. Разгорится народная мусульманская война.

С пятницы на субботу (как только заметили наше обратное движение) турецкие войска и башибузуки окружили город Эски-Загру и сожгли дотла, оставив 10 тыс. христиан без крова. Южные болгары думают, что мы их предательски бросили, и их стараются турецкие и английские агенты восстановить против нас. Мы сидим на местах в оборонительном положении и опасаемся лишь, чтобы турки не перешли в наступление со стороны Шумлы и Осман-Базара и нас не отбросили за Дунай, что весьма легко. Вот как платятся горько и тяжело за пренебрежение врагом (против чего я постоянно восставал) и опрометчивость в действиях. Бывают два способа действий: один - медленный, методический, но прочный, другой - быстрый, решительный, но не без риска. Главнокомандующий ухитрился соединить недостатки обоих способов действий. Мы действуем постоянно необдуманно, неосмотрительно, но медленно. Солдаты великолепные, но главные начальники плохие, а общее распоряжение - как боевое, так, в особенности, хозяйственное, никуда не годится. Лишь Скобелев (молодой) и Драгомиров внушили к себе доверие боевыми качествами. А многие корпусные и дивизионные командиры уже нравственно осуждены. Пока шли вперед и надеялись на скорую победу, войска были бодры и удивительно здоровы. Теперь стоянка, плохой корм, скука, местные вредные условия и зной начинают увеличивать число больных. В особенности страдают лихорадками и поносом.

Мухи нас до того одолевают, что вместе с чаем в рот лезут, написать трех букв не дадут, не залепив глаза. Многие объявляют, что ни спать, ни есть, ни заниматься мухи не дают. Могу засвидетельствовать, что писать действительно очень трудно, когда 40 мух сидят на голове, перелетая с места на место и облизывая пот, которым мы с утра до вечера покрыты.

С "Кавказуса", как говорит мой сосед, ни слуха, ни духа. Едва ли это молчание к добру. На государя больно смотреть, хотя он принимает все испытания с удивительным спокойствием духа и смирением. На его месте я не вытерпел бы и сам повел войска, приняв командование. Всего лучше было бы его величеству показаться теперь в России, удалившись на месяц из армии, где с нашей стороны ничего решительного до тех пор предпринято не будет в ожидании подкреплений. Но у нас, кажется, забыли, что в сентябре уже снег на Балканах и что нам их переходить тогда будет трудновато, чтобы не сказать более. Одним словом, как и всегда приходится надеяться на русского Бога, который не покинет православного царя и воинство русское, дерущееся за правое дело.

Теперь принимаюсь за повинную. Ты знаешь, как, сживясь с тобою, моя ненаглядная жинка, душою и сердцем, мне тяжело, невозможно что-либо от тебя скрывать, касающееся до меня лично. А приходится сознаться, что я скрыл от тебя в прошлый раз, что меня посетила гостья непрошенная, назойливая и несносная, от которой я теперь, слава Богу, отделался - это местная лихорадка. Не беспокойтесь, у меня осталась теперь лишь некоторая слабость. Вы припомните, что у меня сделался в начале прошлой недели vertige*. Я думал отделаться aconit'om и успокоился. А это был лишь приступ лихорадки. На другой день меня стало знобить. Я не поддавался и думал отходиться, принимая в то же время aconit и ipeca. На беду пришло ужасающее известие об отбитии вторичного штурма Плевно (в первую минуту считали потерю в 10 тыс. чел., лишь потом оказалось, что 5 тыс.). Все лица вытянулись, а у меня сердце так и екнуло. Кому же живее чувствовать все гибельные последствия неудачи, как не мне, столько лет изучавшему турецкий характер! Сильный жар меня сбил с ног, пульс пошел за 100 (доктор говорит, что доходил до 120 и за 40° температура), и я в таком положении пролежал трое суток без сна. Боткин ходил за мною с большим усердием, прибегая по 5 раз в день. Ты можешь себе представить, как тяжело было мне, привыкшему к другой обстановке и к другому уходу, томиться одному в болгарской хате. Лишь голос Дмитрия, очень усердно и бережно за мной ходившего, напоминал мне родную среду. Чуть я не выбился из сил от такого длинного пароксизма, усложненного крайнею озабоченностью политическою и военною, поглотившего все силы мышления. Я вслух вел разговоры - разгульного свойства - с царем, главнокомандующим, военным министром и Адлербергом, выставляя ошибки, последствия и указывая на способы действия. Меня кормили ужасно хиною, но никаких других лекарств я не принимал, глотая лишь холодный чай.

Хотя Боткин меня ревниво и заботливо охранял от посетителей, не пуская никого, пока был жар, но все выказали мне большое участие. Все товарищи генерал-адъютанты, свита его величества и флигель-адъютанты навещали меня, но им было запрещено толковать со мною о нынешнем положении дел. Адлерберг, Суворов, Милютин заходили ко мне неоднократно. И, наконец, в 3 часа дня, когда я вздремнул, взошел ко мне внезапно сам государь, сел около моей постели и долго со мной беседовал, встав лишь, когда я с жаром стал говорить его величеству о необходимости выйти из настоящего положения. "Вижу, что тебя растревожил, успокойся и думай лишь о собственном здоровье, чтобы набраться поскорее сил. Господь милостив - все поправится".

Государь расспрашивал про тебя, детей, матушку. В хате моей просияло, и я, собравшись с силами, встал, сел к столу на кресло и написал тебе письмо и родителям. Меня всего более тревожила мысль, что, пропустив фельдъегеря, наделаю тревогу и в Круподерницах, и в Петербурге. Вот прошло уже 4 дня, и ни малейшего признака лихорадочного нет. Осталась лишь жестокая слабость. Меня поят вином (умеренно - по рюмке в день, более я отказывался) и стараются кормить, насколько плохой аппетит позволяет. Боткин выражает твердую уверенность, что лихорадка, при осторожности, не вернется, и освидетельствовал меня подробно, поздравил, что ни в селезенке, ни в печени, ни в кишках ни малейших следов не осталось и что, следовательно, завалов мне опасаться нечего.

Даю тебе полный медицинский отчет, милейший друг и ненаглядная жинка моя, чтобы ты не тревожилась, а вместе со мною Бога поблагодарила, что я так дешево отделался. Могло быть гораздо хуже. Хотел, признаюсь, еще промолчать до следующего фельдъегеря, но опасался, что до вас дойдут преувеличенные слухи чрез частные письма, посылаемые по всей России из императорской Главной квартиры.

Береги свое здоровье, иначе ты не будешь в состоянии и мне доставить отдохновение, когда вернусь с похода, чтобы с вами пожить и успокоиться духом и телом. Целую деток и благословляю. Обнимаю тебя горячо-горячо. Целую ручки у матушки, приветствую тетушку. Мой поклон сожительнице и Соколову. Будем молиться, да соединит нас Господь в счастье и добром здоровье.

Сейчас флигель-адъютант Милорадович доставил мне милейшее и длинное письмо твое от 20-го. Спасибо Мике за славное письмо, а равно Кате и Павлику. Леонид всех хуже написал, что меня огорчило. Церетелев собственноручно взял в плен турецкого заптие и отбил у него лошадь, на которой и ездит. Очень доволен.

На случай, что фельдъегерь не уедет сейчас и чтобы доказать тебе милейшая жинка, что от болезни моей осталась лишь некоторая слабость, отвечаю на некоторые вопросы, возбужденные твоим письмом и запискою Мельникова.

Как тебе не знать, зачем именно ездил Мельников в Киев? У него было достаточно в руках денег от продажи хлеба (помнится, до 13 тыс. руб. перебывало за последнее время), чтобы внести 1700 за Немиринцы. Надо это выяснить. Решетилов вносил не процент, а очень изрядный доход, вполне удовлетворительный. Правда, что тогда и расходов на обзаведение было меньше.

Большое имение (которое хвалил Мельников) Решетилову упускать не следует, тем более, что вносить лишь 40 тыс., которые у нас есть в банке - нужно внести. Ширмовку ни в каком случае упустить нельзя. Это имение смежное с Немиринцами и лежит между ними и Круподерницами. Ширмовку надо купить на твое имя, чтобы с Немиринцами составляла один "ключ", одно хозяйство. Ты можешь дать на это от себя доверенность Решетилову, ибо полагаю, что Мельникову теперь заняться покупкою нет времени. Smooth the matter between him and the old man who can spoil the thing*. Становой тоже поможет, если ты скажешь доброе слово. Надо знать, сколько именно заплатить следует, и тогда снестись как с Павловым, так и Алексеем. Теперь наши бумаги высвобождены в Петербурге. Впрочем ты мне сообщи, сколько придется заплатить в придачу к казенному долгу, и я поворожу. Займись Ширмовкою, а то придется впоследствии жалеть.

Воронцов послан в Петербург, чтобы привезти подкрепление (гвардию), а корпусный командир (цесаревич), которого гораздо естественнее было бы отправить за его корпусом, сидит здесь с одной батареей и пятью парками! Того и смотри, до беды доживем, или Бог напустил непомерную глупость на турок. Армия их не уменьшается, как ты надеешься, а, напротив того, растет не по дням, а по часам. В ряды становятся все мусульмане, а патроны и ружья доставляются в громадном количестве из-за границы.

Анучина выбрал себе Черкасский, употреблявший его уже в Польше{40} и теперь считающий за свою правую руку. Дондукова я давно прочу на Кавказ, но Милютин не желает допустить, по старым счетам. Можете ему сообщить, что я наводил за столом об этом разговор, но царь не высказывается.

В Петербурге лето отвратительное. Так же и во многих губерниях.

Рублем подарила, что наконец-то сообщила, что и графин, и бульон, и пиво в ходу. Не сказала только, хорошо ли спишь и писали ли к Герману и какой ответ получили.

Сообщаю Мельникову, что при всем желании в Болгарии нет никакой возможности мне справить доверенность или какой-либо документ. В крайности, в особенности если дело какое можно присоседить к Немиринцам, ты, как самостоятельная помещица, можешь от себя выдать дополнительную доверенность. Я от тебя никогда не отопрусь. Можешь меня заложить и продать. Я - твое достояние, я знаю, что ты барыня благоразумная и меня не разоришь. Скажи Мельникову, что я спасибо бы сказал, если бы аренда Чернявки устроилась, как он пишет (то есть с евреев по 2150 на 6 лет и с Липского по 5 руб. 50 коп. за десятину, то есть 8321 руб.). Не понимаю, как может Липский претендовать на Любчанский лес. Во всяком случае он в общую аренду входить не может, и портить его нельзя давать. Надо скорее кончать с Липским. Donnez un coup d' Melnicoff que cela finisse*.

28 июля

Отъезд фельдъегеря отложен до сегодняшнего вечера, и потому я еще хочу написать тебе, ненаглядная Катя моя, несколько строк для удовлетворения вас в том, что я, слава Богу, избавился от лихорадки, аппетит вернулся, силы восстанавливаются, и я сегодня с Дмитрием катался в коляске за р. Янтру, чтобы подышать на горе другим воздухом, нежели в проклятой Беле, где все пропитано падалью, миазмами и испражнениями. Хуже места в гигиеническом отношении во всей Болгарии найти нельзя, и вода, чистая и прекрасная на вид предательская. Посетители у меня целый день: сейчас вышел Гика, Суворов и Вердер, сидевшие очень долго. Наедине хуже, ибо я перебираю беспрестанно ошибки Действующей армии, негодую, скорблю, ругаюсь на трату времени и prestig'a, и весь кипяток ложится на мои внутренности, не изливаясь внаружу. Если бы не совестно было оставить царя в нынешнем тяжком его положении, бежал бы без оглядки отсюда, где я бесполезен и где мне приходится переносить нравственную муку. О как хотелось бы мне быть с вами и забыть весь мир в вашей среде! Бог велит иначе: "претерпевший до конца, той спасен будет". Буду терпеть, авось и радостный конец настанет.

Дня чрез два переходим мы в Горный Студень на бивак - в переходе на запад (30 верст) от Белы, в 25 верстах от Булгарени, куда отступили отбитые от Плевны войска, и в 30 верстах от систовского моста. Штаб главнокомандующего уже отступил из Тырнова в Горный Студень.

Румыны заняли Никополь дивизиею и двигают всю свою 30-тыс. армию для совместного действия с нами. Сербы также начнут на этих днях. Для* канцлера, тормозившего эти диверсии, они придутся, как после ужина горчица. С Кавказа ни слова. Рущук под глазами наших войск страшно укрепляют, так что едва ли нам можно будет приступить к осаде: время и тут пропущено. Будьте здоровы, здоровье - главное благо земное, ничто утрату его не вознаградит. Обнимаю вас тысячекратно.

Многолюбящий и жаждущий тебя узреть муженек Николай

No 23

Начато 29 июля в Беле на р. Янтре

С раннего утра зашел ко мне Гурко, которого, как и других интересных личностей, Боткин ко мне не пускал, зная, до какой степени меня волнует нынешнее безотрадное положение дел. Рассказ подробный Гурко подтвердил все мои выводы, соображения насчет лучшего способа действий против турок и заключение касательно неспособности или преступности Главного штаба Действующей армии. Паника была громадная до самого Адрианополя, из которого мусульмане и христиане бежали. В Филиппополе ничего не было, и жители приглашали Гурко в конак. Везде, где мы наступали, турки отступали и даже бежали. Под Эски-Загрою разбили Рауф-пашу, морского министра, но сам Сулейман, выказавший больше решительности и распорядительности, потерял голову после последнего дела, в котором Гурко после упорного боя заставил Мегмед Эгдем-пашу (черкес) отступить, в то время как сам Сулейман дрался с отрядом Лейхтенбергского под Эски-Загрою. Гурко говорит, что если бы ему предоставили лишь бригаду 9-й дивизии, стоявшую у Хан-Кёй, он мог бы отстоять эту позицию от Сулеймана и держать все его силы en Он рвет и мечет, что его заставили отступить, тогда как он собрался 18 июля быть в Адрианополе. Радецкий дал ему три предписания отступить в проходы, и тогда он лишь послушался, ибо главнокомандующий как бы в противоречие, уезжая из Тырнова, предоставил на его усмотрение, не предуведомив его, что получит такое положительное приказание ближайшего корпусного командира ограничиваться пассивною обороною. Наш странный образ действий, выказывающий робость и непоследовательность, осмелит турок до дерзости, и немудрено, что Сулейман, соединившись с Шумлянскою армиею, начнет наступление против наследника или Радецкого одновременно с наступлением из Ловчи войск, подоспевших уже туда из Черногории и Герцеговины (в составе более 20 батальонов).

Гурко хвалит Церетелева, который был полезен, усерден и выказал мужество. Ругает Лейхтенбергских, в особенности Николая Максимилиановича, явившего доказательства своей совершенной неспособности, растерянности и робости. В деле у Эски-Загры он расплакался и прислал просить, чтобы прислан был кто другой командовать, ибо чувствует, что не может продолжать вести бой (он даром погубил 3-ю болгарскую дружину, у которой взяли 350 чел. в плен). Гурко тотчас прислал Рауха, а Николай Максимилианович, поблагодарив, поспешил удалиться с места сражения в Казанлык вместе со своим братом и конвоем, забрав всех вестовых и ординарцев (считая их как исключительно существующих для личной их охраны) и оставив Рауха с одним офицером в пылу дела, что всякий военный сочтет непростительным со стороны их императорских высочеств.

Гурко не знал, как избавиться от князя Витгенштейна (се beau propri du gouvemement de Vilno, ancien agent militaire a Paris et auquel Dieu sait pourquoi Ie Gouvernement a fait cadeau d'un million de roubles pour arranger ses propri который держал себя самым нахальным и неделикатным образом, когда не было выстрелов, и тотчас удалялся от опасных мест, как только Гурко отсылал с ним молодого Баттенберга{41}. Гурко постоянно озабочивался, чтобы не убили родственников императора, а Виттенштейн прикидывался, что ему поручен Баттенберг и что, следовательно, он должен уводить его из-под выстрелов. Проехав сюда за сутки, Витгенштейн se pose en h invincible, raconte des blagues et me donne sur les nerfs; bien avant que Gourko m'ait racont 1'histoire de ses pr#233tendus hauts faits**.

Гурко подтверждает, что штаба у Николая Николаевича как бы не существует и все предоставлено на произвол судьбы. Апатия Непокойчицкого все убивает, а Левицкий путает самонадеянно. Даже Милютин, который сам превозносил Непокойчицкого и предлагал его государю, даже и главнокомандующий вчера сказал мне, что надо бы высечь весь штаб Действующей армии, начиная с Непокойчицкого. Поздновато сознание!

Гурко, вышедший со славою из ряда боев с турками и, следовательно, имеющий несомненный авторитет, выводит общее заключение, что кавалерия утомилась до крайности (спины лошадей слабы), что обозы наши решительно никуда не годятся, равно как и четырехколесные зарядные ящики, и что вообще мы не доросли до европейской войны, в которой нас несомненно расколотили бы, несмотря на превосходные индивидуальные качества нашего солдата.

Двухчасовой разговор мой с Гурко оставил во мне впечатление, что он сообразительный и далеко не глупый человек, нервен до крайности, но обладает железной волей, которая делает из него прирожденного начальника.

Несмотря на фанфаронство, бесстыдную самоуверенность и умение внушать государю и, в особенности, наследнику убеждение, Бог знает на чем основанное, в своем превосходстве над другими, влияние на окружающих и мнимых военных дарованиях, Воронцов на этот раз ошибся в расчете. Государь, кажется, уразумел, что для своего тщеславия он затеял ненужное дело под Раз-градом (хороша рекогносцировка впотьмах, дело окончилось в 10 час. вечера), расшевеливши напрасно турок и нанесши нам напрасную потерю в 169 чел. (из них 5 офицеров). Раненые эти, привезенные в здешний госпиталь, находятся под глазами государя, их самого расспрашивавшего о подробностях, и многие из них уже умерли. Кажется, поняли, что это - несчастные жертвы фанфарона, добивавшегося Георгиевского креста на шею из зависти к Скобелеву. Государь с тех пор выражал неоднократно свое неудовольствие на разградское дело. Чуя это, Воронцов продрал в Петербург, не заехав в Белу, прямо чрез паром, устроенный на левом фланге Владимира Александровича. Каков начальник гвардейского штаба и генерал-адъютант, уехал из армии почти скрытно, так что государь узнал о его отъезде уже на другой день от наследника, постаравшегося сгладить неблагоприятное для своего любимца впечатление. В прежнее время подобный отъезд немыслим, но такие господа, как Шувалов, Воронцов и пр., все себе позволяют. Говорят, впрочем, и наследник недоволен Воронцовым и что обаяние несколько пошатнулось. Не верится, чтобы надолго!

Беда та, что, по частным сведениям, нравственное положение Кавказской нашей армии не лучше: все ругают начальника штаба Духовского, интендантство и Меликова, который подчинился совершенно Гейсману, а тот делает постоянно глупости и самодурство.

Вообрази, подлец Казы-Магомет в голове черкесских двух или трех полков принимал участие в действиях против нашего Баязетского отряда (Тергукасова) и в осаде геройского гарнизона, заперевшегося в Баязетской цитадели. Однажды от отправил с письмом от себя в цитадель негодяя - конвойного офицера, бывшего часто у нас в Константинополе. Он дерзко предложил командиру нашему сдаться, уговаривая, под видом участия, пожалеть солдат, обреченных на голодную смерть при продолжении обороны. Командир кончил разговор тем, что обругал сильнейшим образом и Даудилова, и Казы-Магомета, заявив, что "русский гарнизон может умереть, но никогда не сдастся". Даудилов был очень сконфужен и уехал. Теперь они стоят на границе эриванской и ждут минуты, чтобы ворваться в наши пределы. Милютин не нашел другого средства поправить положение дел в Закавказье, как командировать туда Обручева! Он составит блестящую записку, и все будет тогда обстоять благополучно.

В Абхазии наши дела как будто исправляются. Турки очистили несколько пунктов, и абхазы пришли с покорностью. И то хорошо. Гренадерские две дивизии (отборное войско) направлены за Кавказ, где теперь войск будет много. Лишь бы была голова. В предводителях у нас вся суть дела.

Сейчас сидел у меня Татищев (le beau, le lion de Vienne)*. Он поступает в драгуны или казаки, по следам Церетелева, но немного опоздал. Спеси сбавил и увивается около меня чересчур. Он рассказывает, что несчастное дело в Плевне уронило нас в глазах европейцев до чрезвычайности. Стали говорить, что мы стоим на глиняных ножках и что военное наше значение ничтожно. Ты можешь себе представить, как все это меня бесит. Из Царьграда получено известие, что турки так возмечтались, что и речи нет уже о мире. Вот и фамильные отряды, и гонки за легкими лаврами.

30-го

Вчера опять съехались к завтраку к государю главнокомандующий с начальником штаба и Левицким, наследник, перешедший с своею Главною квартирою из Обертина на р. Ломе ближе к войскам корпуса Гана и к туркам. Владимиром Александровичем его подчиненные и даже начальник штаба Косич крайне недовольны. Он избалован, самоуверен, дурно воспитан, все рубит сплеча, поверхностно судя о предметах, и никого не хочет слушать. Лично не трус, но все говорят уже теперь, что с ним пропадешь в деле серьезном. К счастью и к моему великому удовольствию, о наследнике судят совершенно иначе. Все хвалят его хладнокровие, осмотрительность, распорядительность и внимательность к подчиненным. Это хорошие задатки. У него положительно много здравого ума. А это так редко встречается! Приближенные (Олсуфьев и др.) говорят, что он сознает опасность и глупость положения, в которое поставлен, но что не хочет показать вида, чтобы не сказали, что желает уехать. Притом цесаревна изъявляет чувства чистой спартанки и имеет в этом отношении на него влияние. Дай Бог, чтобы ей не пришлось раскаиваться.

После завтрака был совет, и штаб Действующей армии старался "успокоить" государя. Решили ожидать в оборонительном (!!) положении прибытия 2-й и 3-й пехотных дивизий, уже вступивших в Румынию (голова). Зотов, командир 4-го корпуса, мой старый товарищ по гвардейскому Генеральному штабу (мы были одновременно дивизионными квартирьерами, и он у меня был в артели вместе с Никитиным, Кармалиным и Леонтьевым) назначен командующим всеми войсками, сосредоточенными около Плевно.

Непокойчицкий сидел у меня вчера вечером около двух часов сряду и старался доказать, что "все преувеличено", что без частных (!) неудач нельзя, что присутствие императорской Главной квартиры много мешает и что, наконец, не беда, если в две кампании, то есть в следующем году кончим дело и т.п. Суворов прозвал его "croquemorts"*, и нельзя удачнее подобрать клички. Умный человек, но пресыщен, заснул, апатичен и смотрит на все полумертвыми глазами, как будто говорит: "Мне все равно, репутация моя сделана, у меня Георгиевский крест на шее, я всякие виды видывал, а теперь моя личная ответственность прикрыта главнокомандующим, который брат государя. Оставьте меня в покое". Я употребил все свое красноречие, чтобы разбудить этого застывшего человека, доказывая, что в сентябре дожди помешают операциям и расплодят болезни в войсках, что в конце сентября снег в Балканах, что для России гибельно в политическом, военном, нравственном и, в особенности, финансовом отношении продолжение войны до следующего года; что мы даем лишь время туркам собрать новые полчища, запастись боевыми запасами, построить на пути нашем укрепления, которые нанесут нам несметные потери людей и времени, что с турками надо иначе совсем действовать и т.п. Я ему сделал характеристику всех действующих ныне турок в серале. Убеждал не атаковать более Плевны, а окружить укреплениями, вооружить полевой артиллерией с ложементами для пехоты, стеснить и блокировать Осман-пашу, прервать кавалериею (там у нас 33 эскадрона) всякое сообщение с Софиею и каждую ночь посылать охотников к Плевне тревожить турок, не давать им спать и заставлять растрачивать патроны (ожидая нападения, они всякий раз поднимают страшную стрельбу){42}. Турки, выбитые из сил и не имея запасов (они все получают по дороге из Софии), сдадутся, мучимые артиллерийским огнем и ночными нападениями. Драгоценная жизнь русских солдат будет сохранена, а результат будет тот же, что под Мецом в 1870 г. Тут нам и румынская артиллерия пригодится, ибо у них орудия бьют дальше наших (у них, как и у турок, стальные, скрепленные кольцами, а у нас - медные).

Непокойчицкий старался уверить меня, что потеря 7 тыс. (из них половина убитыми и пропавшими без вести) не важна, что всего вместе с Никополем и первым делом под Плевною мы потеряли на правом фланге "только 11 тыс. чел."; что состав войска не пострадал, ибо влили в опустелые ряды 5-й дивизии и других частей маршевые батальоны, подошедшие весьма кстати; что дух войск не пострадал, в чем убедился главнокомандующий, объезжая войска на позициях вокруг Плевно, и что, наконец, все меры приняты, прибавив к тому, что по отлично произведенной Скобелевым (молодой) рекогносцировке оказалось, что в Ловчу (занятую три недели тому назад нашими!!) прибыли уже 20 батальонов из Черногории и сильно укрепляются на окружающих город горах. Таким образом, избегнув переправою в Систов и движением на Тырнов турецкого quadrilat мы имели талант дождаться, чтобы новый quadrilat (Виддин, София, Плевно и Ловча) явился на нашем правом фланге! Помоги, Господи! Как гром грянул - стали строить предмостное укрепление у Пачки (против Шаратана), где великий князь Алексей Александрович прекрасно распоряжается устройством моста.

Я убеждал Непокойчицкого озаботиться теперь же освежением кавалерии, ибо во многих полках половина лошадей уже не ходит и они к боевой современной службе негодны. Также следовало бы принять энергические меры для облегчения продовольствия. Уже теперь все жалуются на интендантство и жидовскую компанию. Наследник заявил, что войска его не получают ни продовольствия, ни фуража. Что же будет дальше, в особенности, когда дороги окончательно испортятся и подвоз будет невозможен? Я обратил внимание Непокойчицкого на сие важное обстоятельство. Войска прибудет, а продовольствия убудет. Из долины р. Тунджи, отличавшейся изобилием хлеба и произведений, болгары бежали вместе со своими семействами вслед за Гурко в Балканы. Тырновский округ будет скоро истощен, и нам придется зимой болгар кормить, чтобы избегнуть голодного мора. Если бы мы шли за Балканы в июле, войска могли бы продовольствоваться средствами края, как удостоверил Гурко. Теперь Сулейман-паша опустошит всю долину Тунджи от Кассорже до Эски-Загры и Черпана. Жатва не снята, и зерно высыпается. Даже кавалерию пустою соломою не прокормить при прохождении. Как мы пройдем там без запасов? Штаб ни о чем не думает и не заботится.

Сюда явился Поляков и, не теряя из виду, конечно, своего собственного кармана, раскрыл, однако же, глаза великому князю Николаю Николаевичу и императорской Главной квартире. Он представил записку, где выставил отчаянное положение сообщений в тылу армии. Ему разрешено строить железную дорогу (военную) из Бендер в Галац, что окажет осенью огромную пользу сокращением пути слишком на 200 верст, избежанием круга румынской дороги и, главное, нашего пути из Унгени в Корнешти, находящегося в отчаянном, крайне неблагонадежном положении. О дороге из Бендер в Галац толковал я напрасно три года тому назад, и следовало строить ее при самом начале войны. Теперь она будет готова в октябре. И за то спасибо жиду. Видно, что у нас принимается лишь то, что предложено жидком, смазывающим карманы.

Поляков взялся устроить за 100 тыс. руб. первую переправу чрез Дунай; тоже вещь очень полезная, ибо мост зимой не выдержит. Поляков же берется устроить (за удивительно дешевую цену - не более 20 тыс. руб. за версту) железную дорогу от Дуная до Балкан и поперек расположения наших войск для обеспечения сообщений. Он же взялся и указать возможность нанять в Австрии и Германии подвижной состав для усиления - крайне необходимого - движения по румынским дорогам, не допускающим (по ничтожности своих средств) движения более 3-х или 4-х военных поездов в день, так что войска скорее доходят пешком до Дуная, нежели в вагонах! Ай да жид! Кончится тем, пожалуй, что все хозяйственное управление армии передадут жидам, чтобы не умереть с голоду и быть в состоянии драться с турками. О Русь, до чего ты дошла; не познаешь собственных сынов своих и пренебрегаешь силами, в тебе самой таящимися, отдаваясь в руки наемникам, людям продажным и иноверцам! Я содрогаюсь при мысли, куда мы зашли в нравственном разложении!

Семь дней прошло, что никакого признака лихорадки (озноба или жара) не возобновилось. Я на здоровом положении. Ем и пью (вино) более, нежели здоровый. Сплю хорошо. Скучаю бездействием. Со вчерашнего вечера льет дождь, и потому лишь я не явился еще к государю и не вступил на дежурство. Когда только прояснит и несколько подсохнет, так примусь снова за свою бесполезную службу. 8 дней сряду дежурил за всех нас Чертков. Меншиков и Витгенштейн были в лихорадке (несколько слабее и гораздо короче моей), а князь Голицын (Борис) до такой степени раскис и заболел (полагают, что у него камни в печени), что отправился отсюда в Карлсбад. Свита (генерал-адъютанты) растаяла.

Все, что я говорил о военном положении дел Непокойчицкому, я высказал Милютину накануне, когда он зашел ко мне, и повторил некоторые подробности полковнику Лобко, состоящему при военном министре, для внушения и повторения ему того же. Авось, где-либо прошибет, и встрепенутся.

Поручили князю Имеретинскому и Лобко составить соображения об укреплении позиции пред с. Бела. Наконец, и то - накануне ухода государя. Но оказалось, что ни военный министр, ни никто не берется указать основных элементов - на сколько войска и орудий проектировать укрепления, откуда ожидать неприятеля и с какою целью укреплять, то есть, как мостовые лишь укрепления или как позицию, на которую могут отступить войска 13-го корпуса (Гана). Имеретинский и Лобко поездили, саперный офицер снял кроки, потолковали, и все снова замерло. Как могут идти хорошо дела при бездеятельности Главного штаба, отходчивости бюрократического Военного министерства, впечатлительности императорской Главной квартиры и т.п.? Тут нет единой железной воли, нет животворящей мысли, всем руководящей. А без этих двух условий войска - мертвая масса, которая будет славно умирать, но непроизводительно.

Получено известие, что пред Базарджиком (в Шумле) стоит с 15 тыс. войска египетский принц Гассан, а в Варне высадился с 20 тыс. из Батума Дервиш. Очевидно замышляется нападение на Циммермана. Дай Бог, чтобы его не поколотили. Он прислал сюда Раевского с жалобою, что ему ничего не приказывают, ничего не сообщают и что у него нет регулярной кавалерии. Он имеет 5 донских полков и утверждает, что они ни против пехоты, ни против конницы турецкой не устоят - трусят. Все зависит от командира, а Циммерман к кавалерии не привык, его же морочит Шамшев, командующий казаками и усвоивший лишь гвардейские сноровки в продолжение своей службы.

Бедный Васильчиков (венский), говорят, умирает. Его видел Иванов (Адриан) в Вене за две недели, что с ним сделался припадок, и он восторженно рассказывал о моем успехе в Вене, о том, что тебя принимали как "королеву", и божился, что Андраши (к семейству которого, как ты знаешь, Васильчиков был близок) сказал ему чрез два дня после моего отъезда за завтраком у себя: "Je suis revenu enti de mes pr contre le g Ignatieff; c'est le seul homme qui je connaisse que la Russie peut hardiment opposer a Bismark, il peut un tr grand ministre"*.

То же подтвердил мне теперь в своих рассказах Татищев.

Канцлер наш ужасно рассердился на сербов. Вот по какому случаю. Бывший здесь дядя Милана Катарджи, приехав в Белград с благословением государя начинать войну, в припадке откровенности сказал управляющему нашим генеральным консульством в Белграде Ладыженскому: если вы столько потеряли даром народу в Плевно и имели две неудачи, вся ответственность падает на одного вашего канцлера. Он всячески старался помешать диверсии со стороны Румынии и Сербии. Мы бы задержали хотя часть войск турецких в Виддине и Софии. Теперь же, благодаря князю Горчакову, qui a toujours t de nous paralyser et de nous d pour complaire l'Austro-Hongrie ces fortresses du Danube (Widdin, Rahowo, Pelaur) et notre fronti sont d et vous avez sur les bras toutes les forces turques r Remerciez en votre chancelier. Ignatieff voulait faire tout autrement*. Ладыженский возьми да и сообщи канцлеру по телеграфу упреки Катарджи и князя Милана. Tableau!** Насилу нашелся человек, сказавший правду. Надеюсь, что в сознании многих она созреет при нынешних обстоятельствах. Sans cela il faudrait d de la v

Непокойчицкий мне говорил, что главнокомандующий Николай Николаевич желает зайти ко мне, чтобы повидаться со мною. Погода ли или постоянные занятия, но Николай Николаевич не зашел ко мне и уехал на свой бивак во 2-м часу. Я не счел нужным выйти из своего домика, потому что не удержался бы ради даже любви моей к нему высказать горькие истины, которые, вероятно, великий князь и не желал бы слышать (при других, потому что здесь, в двух шагах от государя, трудно было бы уединиться) от старого товарища, как он меня сам называет, и которому никто не отказывает в авторитете. Бог с ним! Да направит его всевышний на верный путь, а не на гибель русской армии! Ты знаешь, что когда вся ответственность лежит на мне, но когда я в то же время имею силу и возможность действовать (даже со связанными руками, как постоянно было ради петербургского Министерства иностранных дел), то я нисколько не унываю и не теряю бодрости духа. Но теперь совершенно иное чувство - бессилия, беспомощности, бессловесности. Никогда еще тоска меня так не томила, никогда я так внутренне не страдал pour la chose publique*. Стыд и позор. Бежал бы без оглядки, чтобы не быть свидетелем нравственного бессилия и разложения, но моей натуре претит удалиться от опасности и притом оставить государя, хотя ему самому не хочется извлечь из меня той пользы, которую, я чувствую, что мог бы оказать. Как ни слаб я теперь, но энергии и духа у меня еще хватит на всех, как только представится действительная возможность действовать.

31-го

Вчера вечером прибыл сюда наш сосед из Поповцев Пульев и доставил мне посылку с книгами. Он хочет побывать на родине и определиться в администрацию Черкасского. Принял я, как родного, когда он мне сказал, что имел счастье видеть вас всех, моих милых, 10 дней тому назад! И от книг как-то пахнуло родным, когда раскрыл посылку. Пульев божится, что детки здоровы и резвы, что ты, милейшая моя жинка, смотришь здоровою, что матушка вовсе не кашляет и ходуном ходит, а что Екатерина Матвеевна чуть не танцует! Он хвалит урожай, постройки, сад, и в особенности стол, то есть кушанье (видно, вы его хорошо накормили) и обхождение с крестьянами, которые славят во всем околотке леченье ваше. Одним словом, милым человеком показался мне этот Пульев, хотя прежде очень не нравился. Спасибо за заботу обо мне, выразившуюся в посылке книг, хотя некоторые, как, например, печатный памфлет Хамеля Джиакомети, придется сжечь. Как могло тебе войти в голову наградить меня такой дрянью? Зато за 2-3 книжки спасибо. Прочту скуки ради и в надежде, что с листков повеет на меня круподерницким воздухом.

Фельдъегерь сегодня утром доставил письмо твое, моя бесценная жинка, от 25-го. Спасибо тебе за душевные строки. Спасибо Павлику. Чуть было не забыл дня рождения Алексея, но празднование мое не могло, увы, ни чем другим выразиться, как молитвою, чтобы любимец твой, походящий на тебя обликом, похож бы был сердцем, душою и головою. Дай Бог ему здоровья. Расцелуй его за меня и благослови. Пелагее Алексеевне скажи, что прощу прощенья, что забыл было праздник ее питомца.

Желательно обставить если не благолепно, то прилично службу церковную в Круподерницах. Попроси батюшку написать киевскому митрополиту о дьячке. Преосвященный был в Твери и всю семью нашу любит.

Сокрушаюсь о неисправности твоей относительно Павлова и его адъютанта (фамилию забыл - немец), обещались найти конюха. Напиши Алексею Спиридоновичу, может быть, в Белоцерковске найдется хороший кузнец. Жаль Дервиша, запускать не следует.

Какой умолот? Не худо бы присмотреть, чтобы знали, что мы не смотрим равнодушно, как нас обкрадывают. Иначе день ото дня хуже пойдет. Марко человек усердный и хороший. Ты приласкай его и пообещай, что я награжу, только если по приезде меня порадует добрыми вестями о хозяйстве. Спроси у Мельникова справку для доставки ко мне, на что употреблены все деньги, полученные им в течение лета за прошлогодний урожай в Плискове и Круподерницах.

Твое желание сбылось - мобилизировали гвардию и две армейских пехотных дивизии и ведут их в Турцию, в то время как гренадеры подкрепят кавказцев. Очень опасаюсь, что все эти резервы опоздают к нынешней кампании. Уговариваю идти на Константинополь хотя в октябре, после дождей.

О мире речи нет, разве что турки сами предложат. Тогда мы рассмотрим условия и сообразно с тем, годны ли они или нет, поступим.

Пока вот положение: на крайнем левом фланге Циммерман еще цел, и на него готовится турецкое наступление. Полагаю, что он удержится на высоте Черновод. Он написал мне бумагу, в которой восхваляет услуги Белоцерковца и Юзефовича, устроивших управление занятого края и помогавших войскам. Против Рущука между Дунаем и Ломом, начиная от Тергоса, стоит 12-й корпус Владимира Александровича. За его левым флангом устраивается у Мечки мост, прикрытый укрепленною позициею. Наследник с 13-м корпусом (три бригады, 4-я в Беле) и 2-мя кавалерийскими [бригадами], замученными диверсиями, стоит против Разграда и Эски-Джумы на позициях у Поп-Кёй, которую укрепляют. Дивизия князя Святополк-Мирского (9-я) с бывшим отрядом Гурко занимает проходы балканские для обороны их против турок. Дивизия Эрнрота (11-го корпуса) выдвинута с бригадою кавалерии из Тырнова по дороге в Осман-Базар на хорошей позиции, которую укрепили.

Около Плевны собираются до 40 тыс. (завтра будут кончены подготовительные меры) под начальством Зотова. Позиции некоторые по направлению к Булгарени и Систову укрепляются.

Дивизия Драгомирова отделила авангард по направлению к Ловче (занятой Хафиз-пашою, состоявшем при Николая Николаевиче, когда его высочество был в Константинополе) под начальством Скобелева (полк пехоты, батарея и два Кавказских казачьих полка). Одна бригада в Сельви, а 4-й полк в Тырново. Резервы - Киевская стрелковая бригада и две пехотных дивизии, идущие по Румынии, соберутся в Горном Студене, где будут также Главная квартира Действующей армии и императорская Главная квартира. Из этой центральной позиции будут направлять подкрепления в разные стороны по мере надобности.

В таком оборонительном положении, которое я, зная турок, считаю гибельным для дальнейших предприятий наших, хотят выждать прибытия первых подкреплений и развязки под Плевною. Если турки поведут нападение, Бог милостив, отобьемся. Но помешать им воспользоваться даруемым им ныне временем для укрепления всех подступов к Константинополю, к Адрианополю и пр., развития фанатизма и вооружения масс, усиления войск и избиения болгар по ту сторону Балкан мы не в состоянии. Великий князь надеется, несмотря на запоздалое время и ожидаемое в сентябре ненастье, еще в конце августа перейти в наступление и идти на Константинополь. Дай-то Бог! Лучше поздно, чем никогда. А что мы будем делать в Студене, в степи, до того времени? That is the question!* Напиши Корта. Интересно знать, что думают на Босфоре.

Кажется, ты не можешь посетовать на меня, мой друг бесценный Катя, что я на этот раз мало тебе намаракал. Лишь бы терпения хватило прочесть и разобрать. Напрасно добрейшая матушка поскупилась побаловать меня своими ласками. Я и письменные люблю. Обнимаю и благословляю деток милых. Поручаю им тысячу раз (никак не меньше) обнять за меня мама и бабушку. Посмотрю, как исполнят поручение! Целую твои ручки, ненаглядная подруга моя. Будьте здоровы и не забывайте многолюбящего вас неизменного друга твоего и муженька Николая. Целый день с мухами воюю и от них отмахиваюсь: ни есть, ни спать, ни писать, ни читать не дают!

1 августа

Фельдъегерь не отправился вчера вечером, как было "предположено, а едет лишь сегодня в ночь, а потому au risque de para un Don Basilio et de t'ennuyer**, приписываю несколько строк.

Вчера я пошел к государю явиться и отпроситься еще на несколько дней от дежурства из осторожности, чтобы не простудиться при нынешней сырой погоде. Был я с визитами у Суворова, Адлерберга, Мезенцова, военных, Гамбургера и пр., поблагодарил за выказанное мне участие. Посетил я также и Боткина, приболевшего в последние дни лихорадкою, соединенною с поносом. Все это тебе доказывает, что я стал уже на здоровую ногу. Надеялся я сегодня быть у обедни, но службы в церкви не было, потому что и бедного Ксенофонта Яковлевича Никольского не пощадила лихорадка. Ему сегодня гораздо лучше.

Под шумок я перешел на гомеопатию, принимаю ferrum и раз принял nux, потому что хина и отсутствие движения привели в [не]который беспорядок мой желудок.

Завтра сделаем переход в 30 верст, чтобы перейти на новую стоянку - Горный Студень. Боткин требует, чтобы я не пускался верхом ввиду того, что выход ранний, когда еще сыро и свежо (в 4 часа утра), а сделал бы переход в коляске. Начну в коляске, но постараюсь пересесть на Адада, смотря по обстоятельствам и погоде. Глаза мои, слава Богу, не пострадали от лихорадки и лечения хиною.

Турки не двигаются и дают время нам подвести резервы и устроиться. Кажется, Николай Николаевич собирается снова атаковать Плевно с северной стороны. Румыны к нам присоединяются{43}.

Сорокин здесь. Тебе кланяется, а равно Анне Матвеевне. Говорит, что старик канцлер жалуется на свое здоровье, не собирается уезжать из Бухареста и всем твердит, что я просто военный и перестал уже быть дипломатом.

Обнимаю тебя, деток и целую ручки у матушки. Многолюбящий муженек Николай

No 24

3 августа. Бивак у Горного Студеня

Вчера перешли мы из Белы в Горный Студень. Стоянка хуже, деревня полуразрушенная, и в ней должны помещаться три штаба: Квартиры императорская, Действующей армии и корпусная. Воды мало, и гораздо хуже, нежели в Беле. Но воздух здоровее и для заболевших лихорадкой выгоднейший для предупреждения возвращения. Переход был трудный - 35 верст по размокшей, грязной дороге с горы на гору. В первый раз обоз мой был неисправен. По глупости Ивана и упрямству кучера-хохла они нагрузили в фургон мой 4 куля овса и сбились с дороги, так что попали в пахотное поле и чуть было не зарезали мне отличную четверку мою, составляющую предмет зависти всей императорской Квартиры. Если бы не случился сзади Полуботко (наш константинопольский, состоящий теперь при Гамбургере), фургон мой и лошади пропали бы. Видя, что лошади выбились из сил, стали, изорвав хомуты, Полуботко занял у болгарина пару волов, припряг к моему фургону и вывез его на большую дорогу. Вы можете себе представить положение мое: прибыв в 12 час. на место бивака, я должен был просидеть в коляске до 8-го часа вечера. Обозы стали приходить с 2-х часов, все умылись, оделись, поели, а я жду да жду. Впрочем, Дмитрий суетился и сердился гораздо более меня. Я сидел себе спокойно, читая Каразина (присланного тобою), и беседовал с Нелидовым, Базили, Аргиропуло и Т...вым*, пришедшими меня навестить. Базили проделал всю последнюю часть экспедиции Гурко, был под сильнейшим огнем (сам Гурко подтвердил) и 8 дней не раздевался, будучи все на коне. Спасибо добрым константинопольцам, они сохранили все те же чувства, подогретые сравнением того, что происходит у Черкасского и даже в Главной квартире. Аргиропуло и Базили, видя, что я устал и голоден (все отправились на обед в 7 час. в императорскую квартиру в палатке, а я еще должен остерегаться вечеров, чтобы не дать повода лихорадке вернуться, и потому предпочел сидеть в коляске, не евши ничего с 5 час. утра), тотчас распорядились приготовить в своей кухне (у них артель) отличный перловый куриный суп. Базили сам конвоировал посуду, в которой мне его принесли, и я поел с большим аппетитом, сидя в коляске.

Государь здесь помещается со своей ближайшей свитой на кургане в отдельном доме турецкого помещика. Домик этот пообчистили и исправили, так что государю и ближайшим довольно сносно. Остальная свита помещается по дворам, в палатках и кое-где в болгарских домиках. Мне дали ближайший к государю двор вместе с Меншиковым. В главном домике, состоящем из двух комнат с выступом, я не мог поместиться, ибо [он] пропитан был чесноком и сильно обитаем (семья болгарская только что выведена). Сверх того и я, и Дмитрий избили бы себе головы, так как выпрямиться низость потолка не допускала. Я предпочел поместиться на ночь в сарае без окон и под одною крышею с вонючею мокрою конюшнею. Темно, скверно, но все лучше и суше, нежели в палатке ночью и под утро. Дверь остается отворенною на ночь (и, разумеется, днем, иначе зги не видать), но завешивается пледом герметически вроде турецкого ...**.

Меншиков поместился в кухне болгарской, а кухню перенесли в главный дом, где мы пользуемся лишь выступом. Днем сидим в палатках. Моя разбита дверь об дверь с сараем, в котором ночую, что довольно удобно. Теперь сижу в палатке и пишу тебе среди неописуемого шума: прислуга, кучера, лошади под боком на тесном дворе. Тут же многочисленная болгарская семья, дети ревут и плачут, пугаясь чужого им народа. В сарае в глубине нашего двора, то есть саженях в трех от моей палатки помещаются все фельдъегеря. Они спят вповалку под навесом. Все это хозяйничает, говорит, ругается и спорит. Сейчас за моим сараем у живой изгороди, окаймляющей двор, привязаны придворные и ямщицкие лошади. Руготня, брань прислуги придворной и ямщиков неумолкаемы. Лошади фыркают, валяются, ржут и распространяют атмосферу благовония. Вот тебе верная картина нашего бивака, на котором предполагают остаться, пока предпринято будет снова наступление.

В минуту нашего выхода из Белы подали мне милейшие письма ваши от 24 июля (No 24): твое, моя бесценная жинка, и ваше, добрейшая матушка. Напрасно полагаете вы, что глаза мои утомляются чтением ваших милейших строк. Сердце радуется, душа подкрепляется и освежается, голова ободряется, когда получаю дорогие письма ваши и родителей. Спасибо тебе, ненаглядная подружка моя, за твою заботливую исправность. Чтобы не сглазить, всякий приезжающий курьер мне приносит твою грамотку.