Походные письма 1877 года

Ныне оказалось в штабе три плана Шибки, снятых нашими офицерами разновременно в масштабе двух верст - в 1829 г. (граф Киселев), в 1867 г. (офицеры Генерального штаба, ко мне приезжавшие) и при взятии Шибки. Планы эти завалялись, и у защитников их не было, да и в штабе и у государя не было, когда получались донесения и делались распоряжения. Теперь же, когда надобность миновала и после того, как мы осрамились, прибегая к наброскам (croquis) разных иностранцев, эти планы явились на свет божий. Вот и все так у нас идет. Право, руки опускаются. Все есть на святой Руси - и люди новые найдутся, лишь бы поискать своевременно, умеючи и там, где следует. А мы постоянно попадаем врасплох и думаем, что у нас ничего нет и что мы ни на что не годимся, глядя на безобразие администрации. При сшибках в Шибке замечены в рядах турок не-сколько поляков, ругавших наших офицеров. Один из них приколот в то время, как он выстрелил в упор в молоденького офицерика, лезшего на турецкую батарею, и которому он крикнул: "Куда тебе, молокосос, еще брать батареи". Утверждают в штабе, что в Плевне - венгерский легион, частью конный, частью - пеший. Румыны очень гордятся тем, что первый эскадрон каларашей, отправленный к Плевно с западной стороны, захватил 40 турецких повозок, возивших провиант войскам Осман-паши. Гика вырос и важно крутит свои усы по этому случаю. Что будет дальше? Княгиня Гика тебе писала и, не получая ответа, просит меня узнать, дошла ли до тебя ее цидулька.

Из разговоров с прибывшим адъютантом наследника я удостоверился, что его высочество продолжает командовать 12-м и 13-м корпусами лишь point d'honneur* сознавая всю нелепость и несообразность этой меры, весь риск своего положения и ужасные недостатки нашего военного управления. Дай Бог, чтобы он вышел цел и невредим! Этот опыт может в таком случае принести пользу и ему, и России. Но зачем было рисковать будущностью и ставить на карту всю царскую семью?

21 августа

Во вчерашней вылазке из Плевно участвовало 25 тыс. турок, которые начали с того, что сбили кавалериею наши аванпосты, а потом, развернувшись, атаковали левый фланг Зотова, причем передовые укрепления наши и овраг несколько раз переходили из рук в руки, и турки захватили у нас пушку, которую и увезли! С нашей стороны были в деле три пехотных полка 4-го корпуса и два батальона Шуйского полка (тоже 4-го корпуса), бывшие уже во втором плевненском деле. Сверх того один уланский (Харьковский) и один гусарский полк. Зотов поспел к делу. Но мы и тут ухитрились поставить 9 тыс. против 25 тыс., тогда как могли задавить их превосходством сил. Следовало им заманить турок подальше от Плевны и отхватить их от их укрепленного лагеря или же на плечах отступающих турок ворваться в Плевну. В противность здравому смыслу мы потеряли 600 чел. в нерешительном бою.

Я заметил сегодня Милютину и Адлербергу, что в продолжение войны этой можно, к сожалению, заметить, что мы последовательны и систематичны лишь в одном - с меньшим числом войск бороться против более многочисленного неприятеля, тогда как прежде искусством считалось умение сосредоточить на поле сражения как можно больше войск и иметь постоянное превосходство над разрозненным неприятелем.

Великий князь Николай Николаевич сам собирается в Плевно. Заметь только, что в Стамбуле и даже сам Осман-паша (по достоверным сведениям из Константинополя) не подозревали своей второй победы под Плевно и опасались, что мы только временно прекратили атаку с тем, чтобы окончательно уничтожить корпус Осман-паши. Лишь по получении газетных корреспонденций турки догадались, что нанесли нам значительный урон, и стали превозносить Осман-пашу. Вообрази, Нелидов а pris au s Izzet'a* и с ним долго беседовал. Наш стамбулец сознался главнокомандующему, что сам боится башибузуков и берет регулярный конвой, когда приходится проезжать мимо последних.

Сулейман представил в виде трофея экспедиции своей против Гурко в Стамбуле фургон Красного Креста! Турки забыли, что подписали Женевскую конвенцию{52}. Наши медики уверяют, что находят в ранах турецкие разрывные пули, несмотря на Петербургский протокол, о котором так много и долго шумело наше Министерство иностранных дел.

Сейчас тяжелый (я его зову - милый) фельдъегерь доставил мне письмо твое от 13 августа, бесценный друг (No 33, кажется, перескочила через номер), с приложениями. Письмо ledy Salusbury интересно. Поддерживай эту переписку. Любопытно, что будешь ты отвечать Lison. Скажи ей, что мы от мира не отказываемся, его желаем, но просить нам его нельзя. Мир должны предложить нам турки на условиях, могущих быть нами принятых, и тогда война тотчас прекратится. Видно, она совсем с турками незнакома, если воображает, что можно rendu Ste Sophie au cutte chr sans aller pr Constantinople pour mettre le couteau la gorge des ulemas, sophtas et tutti quanti*.

Очень радуюсь, что матушка поправляется. Поблагодари А. Т. Решетилова. Заявление возвращаю для отсылки. Не понимаю, что за недоразумение произошло между Алексеем Павловичем (братом) и банком. Я послал записку брату с просьбой переговорить с банком в Петербурге и предупредить на будущее время потери времени и денег. У нас все затрудняется формальностями. Конечно, если бы знать, что я поеду в армию и на такое продолжительное время, лучше было оставить тебе формальную доверенность на все случайности. Тебя затруднили бы, но деньги не пропадали бы даром. Я опасался первого, а "наше везде горит" в нынешнем году. Неужели А. Т. Решетилов тебе привез все 14 тыс. в Круподерницы? С твоих слов иначе понять нельзя. О неудовольствии его на Мельникова я давно догадывался. Жаль, что град не пожалел Круподерниц! Направление Леонида меня очень огорчает. Неужели он не понимает, что и солдатом нельзя быть безграмотным и не хочется ему быть образованным, как все его окружающие? Опасаюсь за перерыв нашей корреспонденции, хотя пишу по-прежнему с каждым курьером. Жду от тебя отзыва о времени прихода моих писем по разным путям и о соглашении с Зуровыми. Скажи спасибо от меня Мике за прилежание.

21-го

Государь спрашивал меня вчера, успокоилась ли ты насчет моего здоровья, так как по России распустили преувеличенные слухи о моей болезни. Я ответил, что ты всегда была так благоразумна и рассудительна, что, конечно, успокоилась совершенно. Заставляю себя сокращать письма мои к тебе, моя бесценная жинка. Бумаги мало, и путь неверен. Целую твои ручки и ручки добрейшей матушки. Целую детей и их благословляю. Соколову и сожительницам мой поклон. Три целых месяца минуло, что мы расстались. Мне показалось это время годом. Никогда не думал я, что нам придется так долго жить врозь. Не дай Бог повторения! Твой любящий муж и неизменный друг Николай.

Вчера турки снова сделали попытку пробраться в Габрово через проход Зелено Древо, но были отбиты Якутским полком.

Мой конюх Христо заболел лихорадкою. Le beau* Христо - тоже.

No 32

23 августа. Горный Студень

Когда-то получу я теперь, бесценная жинка, ненаглядная Катя моя, письмо твое! Надеюсь, что ты в этом отношении подвергнешься меньшим лишениям, нежели я, потому что продолжаю посылать с каждым фельдъегерем, прося каждого лично опустить конверт в почтовый вагон в Белостоке. Жду с нетерпением результата твоих переговоров с Зуровыми. Нахмурился я было, когда приехал последний фельдъегерь без строчки от тебя, но прибегнул к обычному средству - помолился, да вытащил из портфеля твой портрет и стал в него вглядываться. Мало-помалу лицо оживилось, разрослось в натуральную величину, глаза - светлые, глубокие, стали смотреть прямо мне в глаза, заискрилась как будто улыбка на губах, точно что-то сказать хотела, стало мне весело, отрадно на душе, и я улыбнулся и перенесся я воображением и сердцем в другой мир, в иную обстановку... Бивачный мой сосед князь Меншиков ворвался в мой сарай с каким-то глупым рассказом, и я слетел как бы с воздушного шара на грязный болгарский двор, окруженный навозом и дохлятиной. Поспешно спрятал я свою драгоценность, но видно глаза мои еще тебе улыбались и были полны впечатлениями, потому что мой неожиданный собеседник остановился на пороге и посмотрел на меня удивленно.

Вчера Ульянов предложил мне отправить что-нибудь в Казатин с отъезжающим через час офицером казачьим. Я воспользовался им, чтобы отослать в Круподерницы накопившиеся бумаги и книжки, облегчив тем мой портфель и фуру. Бумаги, не разбирая, положи в стол или мой ящик. Потом все разом разберу. Казачий этот офицер пробудет с месяц по делу в России и затем вернется к нам сюда. Он берется все, что ты пожелаешь, привезти, ибо везет целый вагон вещей казачьих. О дне своего отъезда обещался телеграфировать (из Киева) для доставления в Круподерницы. Распорядись. Не худо бы прислать нам чайку, да теплые вещи Ивану и Дмитрию. О Дмитрии я уже писал в Петербург матушке (фуфайку, тулупчик и чулок), но не знаю, исполнят ли.

У меня скоро ни листка почтовой бумаги, ни конверта, ни железного пера не будет. Если хотите, чтобы я писал, пришлите или спишитесь с Петербургом, чтобы оттуда с фельдъегерем выслали. Оно проще.

Турки напугали смертельно румын наводкою моста в Силистрии. Третьего дня в полночь принц Карл и Братьяно сообщили главнокомандующему донесение префекта местного, уверявшего, что мост будет готов сегодня и край разорится наездом черкесов и пр. Оказалось, что действительно турки стали делать приготовления мостовые и даже наводить мост, вероятно, с целью демонстрации для отвлечения наших и румынских войск. Чтобы не заслужить обвинения, что мы отдаем в жертву черкесам наших союзников, и оградить наши запасы, один из полков 26-й дивизии был повернут в воскресенье из Бухареста к стороне Силистрии. Вечером получено известие, что турки разводят мост, и Гика стал менее желт. Оказывается, что войска Сулеймана до того расстроились атаками на Шибку, что он переформировывает их, а мы даем ему на это время, сидя здесь - как и везде сложа руки. Меня бесит, что теряют золотое время и благоприятные минуты безвозвратно! Уверяют, что стрелковые батальоны и часть армии Сулеймана (уцелевшая) подвигаются к Ловче, чтобы подать руку Осману. Надо надеяться, что штаб армии проснется, наконец, и решится взять Ловчу, разделить Сулеймана с Османом и заняться серьезно взятием в плен армии последнего в Плевно.

Княгиня Мурузи (константинопольско-египетская) написала мне премилое и вычурное письмо, в котором посвятила меня в подробности своего мнимого сна и пришла к заключению, что я должен выхлопотать для нее и мужа ферму (чифлик) или даже несколько поместий в Болгарии, прежде принадлежащих туркам-беям и долженствующих вознаградить семейство Мурузи за отнятые в прежнее время Портою огромные поместья на Босфоре и пр. Премило придумано! Но исполнение невозможно прежде окончания войны, с изгнанием турок из Болгарии, а также прежде чем государь решится присвоить себе (?) все чифлики и раздать их по своему усмотрению. Это противоречило бы, во всяком случае, манифесту и потребности вознаградить и приютить болгарские семейства, всего лишившиеся. Если успех наш будет громаден, то гораздо проще, как я уже говорил мужу ее (в Унгенах), предъявить Порте имущественные документы, требуя возвращения незаконно захваченного. При случае я готов сделать возможное для поддержания тех требований, законность которых можно будет доказать. Не желая вступать в непосредственную переписку ни с одною барынею (в особенности молодою и хорошенькою), прошу тебя написать при случае княгине, что я письмо любезное и остроумное получил, но что желание мое угодить ей и быть полезным ее семейству не увлекает меня за пределы возможного и вероятного.

Монотония и скука существования в императорской Главной квартире ужасны. Отупение увеличивается в страшной прогрессии et je crains que nous ne devenions tous cr la fin de la campagne*.

Вот вкратце как проводится здесь день. Государь встает обыкновенно в 8 или в 8, и выйдя из своего домика, прохаживается с полчаса перед тем, чтобы пить кофе на балконе, забранном холстом, в сообществе графа Адлерберга и Милютина. Изредка, когда ветрено на балконе, государь сходит в общую палатку пить кофе. В это же время, иной раз перед питьем кофе, а другой раз тотчас после государь сам читает нам военные телеграммы, полученные ночью (государя будят всякий раз) и рано утром. Чтобы услышать эти вести, все (почти, кроме встающих поздно) стараются быть в это время в столовой палатке и попасться на глаза государю при его прогулке. Впрочем все приходят, когда вздумают, в столовую пить чай и кофе. Вставая раньше всех, я пью чай дома, занимаюсь и затем в 9-м часу отправляюсь в столовую. Несколько раз государь меня требовал на балкон для доклада чего-либо или сообщения мне бумаги, известия секретного свойства. Во время чая граф Адлерберг и Милютин прочитывали государю телеграммы, выписки из газет и местные сообщения. Иной раз призывают Гамбургера для чтения дипломатической экспедиции. Затем все расходятся до завтрака, кроме дежурных (генерал-адъютантам приходится дежурить на 4-й день). Между кофе и завтраком государь принимает доклад - Милютина, Адлерберга или Мезенцова. По воскресеньям обедня в 11-ть. Иной раз смотр проходящим войскам. В 12-ть все собираются в столовую на завтрак. Около государя садятся Милютин и Суворов, а когда главнокомандующий и Непокойчицкий приезжают завтракать (через день), то их сажают по сторонам около государя, а Милютин и Суворов за ними. Адлерберг сидит на месте хозяйки - против. Около него Werder и Bertolsheim или же начальник проходящих частей. На втором месте слева около Werder'a нахожусь я обыкновенно. Когда Bertolsheim'a нет, то Werder садится направо, а я налево около Адлерберга. Государь очень мил, приветлив и деликатен, но когда идет бой и ожидаются решительные известия, несмотря на удивительное умение брать на себя и ничего не показывать, беспокойство и томительное нервное опасение тяготят над всеми. У нас два записных шута - Emile Witgenstein и Сологуб. Ils ne tarissent pas, surtout le premier, bien souvent au d de leur propre dignit personnelle*. Анекдоты иной раз скабрезные, а зачастую площадные, сыплются, и Витгенштейн удивительно изобретателен в этом отношении. За завтраком подают суп и мясное блюдо с зеленью, картофелем и пр. После завтрака все снова расходятся. Государь занимается у себя, принимает доклады, которые не успели доложить до завтрака и пр. Около 4-х ложится спать, а около 5 - верхом или в коляске едет к раненым в госпитали или совершает прогулку на бивак и т. п., большею частью в сопровождении дежурных и 6 казаков конвоя. В 7 час. обед тем же порядком, но с музыкою Преображенского полка, играющею великолепно. Подают суп, мясное блюдо (редко рыбу или пирог) с зеленью, жаркое и сладкое. После последнего блюда за обедом, точно так же как и за завтраком, государь вынимает папироску и командует: "Вынимай па...", а все хором отвечают "...трон", что служит разрешением закурить папиросы, сигары и курить. Разговоры общие, шутки, а иной раз чтение телеграмм и выписок из газет (Адлербергом) тут бывают. Затем государь выходит пред дом под навес, садится на кресло, а мы - кто сядет на прилавок, кто на табурет, поблизости, а кто разговаривает с товарищами, стоя в свитской группе в нескольких шагах от государя. Пробыв с четверть часа, самое большое с полчаса на воздухе, государь идет в свой кабинет заниматься, а публика расходится (кроме дежурных, остающихся в столовой палатке или около дома). После зари в 9 аса все собираются пить чай, и государь выходит. Садятся в таком же порядке. Когда Сергей Александрович (великий князь) с нами, то он садится против государя и разливает чай его величеству и ближайшим лицам (его высочество и мне всегда наливает). Другие сами себе разливают из чайников, расположенных по столам.

Граф Адлерберг дочитывает t de Havas, выписки из разных иностранных газет и пр., а государь читает сам громко все военные известия, которые можно сообщить свите. В 10 час. - поздно в 11-ть - все расходятся по палаткам спать. Когда я не дежурный, я не прихожу к вечернему чаю из опасения простудиться при возвращении на мой бивак. Принимаю у себя в палатке посетителей и старюсь лечь спать в 10, потому что при чуткости моего сна не дают мне спать собаки, куры, петухи, лошади и свиньи, окружающие мою палатку и нередко даже проникающие в нее. Расскажи деткам, что на этих днях какой-то странный шум меня разбудил, и я увидел у самой кровати своей... свинью (Катичке это очень понравится), поднявшую мордою своею полу моей палатки и усердно рывшуюся в земле со свойственным ей хрюканьем. Несколько дней тому назад писал я преспокойно в своей палатке, вдруг чуть не у самого уха пронзительно ослиный рев. Смотрю, осел просунул ко мне голову и приятно помахивает длинными ушами. Оказалось, что этот осленок прикормлен придворною прислугою и повадился ходить по палаткам просить сахару и сухарей. Избалованный и выхоленный - не по шкуре осленок!

Наконец-то добрая весть. Турки совершенно очистили Сухум, и абхазцы частью ушли в Турцию, частью покорились.

У Циммермана было несколько удачных схваток казаков с турками и египтянами. Сулейман занимается переформированием своей армии, понеся потерю тысяч в 8 или 10 чел., по сведениям лазутчиков, утверждающих - что весьма правдоподобно - что мы отбили у турок охоту ходить на штурмы и что Сулейман принимал энергические, принудительные меры, чтобы посылать вперед своих подчиненных.

Оказалось, что под Плевно наша потеря значительнее (до 1000 чел.). У нас утешаются мыслью, что Осман отбит, понеся потери в 3 тыс. чел. Но я нашего солдатика одного за 100 турок не променяю. Любопытен один эпизод плевненского боя: солдатик из поляков ранил в упор турецкого полковника и крикнул товарищу, чтобы пособил захватить его в плен. Турок крикнул на нашего солдатика по-польски: "Мерзавец, слышу по твоему выговору, что ты, как и я, поляк, как тебе не стыдно стрелять в меня за москалей?" Солдатик в ответ заколол своего земляка. Вообще нашим приходится зачастую встречать в рядах турецких людей, отлично говорящих по-русски, черкесов, поляков...

Сию минуту атаковал князь Имеретинский со Скобелевым турок, принудили очистить город и отступить на позицию, с которой их снова сбили. Успех полный, подробности неизвестны еще.

Когда Непокойчицкий удостоверил, что войск у Радецкого пред Габровом достаточно, 2-я дивизия Имеретинского, бригада 3-й дивизии (под командою моего корпусного товарища Вадима Давыдова) и Киевская стрелковая бригада Добровольского получили приказание идти чрез Сельви к Ловче. Скобелев, стоявший в 10 верстах от Ловчи (у Какрина) - бригада пехоты с бригадою казаков - давно просил атаковать, ручаясь за успех. Но так как рисковать на этот раз не хотели ничем, то направили к Ловче все войска, поименованные выше, поручив атаку Имеретинскому, который, сговорившись со Скобелевым, составил проект нападения. Атака должна была начаться в субботу или воскресенье, но Имеретинский испросил позволения отложить ради утомления войск и произвел ее в понедельник в 3 часа утра.

Государь опасался и тревожился, тем более что опять пришлось нам начинать предприятие в понедельник (атака на Плевно вторая была в понедельник, что усиливало суеверие). Скобелев, нет сомнения, принял деятельное (даже главное) участие в деле. Еще ночью захватили они командующую высоту на фланге турецкой позиции, что заставило неприятеля очистить город и перейти на другую укрепленную позицию непосредственно за городом. Наши, поставив артиллерию на высотах, пошли в обход. Дальнейшие подробности узнаем часа через 3. Но в 8-м часу получена телеграмма из Главной квартиры Зотова, поздравляющая с победой.

Завтра или послезавтра начнутся решительные действия против Плевно. Главная квартира главнокомандующего переходит за р. Осму (в Раденицу), а государь, желая быть поближе, приказал нам переходить завтра же на р.Осму в дер. Чауш-Махале. Стоянка там будет незавидная - простой бивак. Но едва ли придется нам находиться там продолжительное время. Телеграф туда проведен, и частная переписка дозволена, да будет это вам известно, а равно и то, что раз в неделю фельдъегерь (тяжелый) непременно проезжать будет в армию (а не из армии) чрез Казатин. Чрез Белосток (Гродно) фельдъегеря проезжают, кроме того, еще два раза в неделю, а именно в понедельник и четверг. Жду вестей от вас, а пока обнимаю тебя тысячекратно, ненаглядная подружка. Целую ручки у матушки. Благословляю деток.

Твой муженек Николай

No 33

Начато 24 августа. Бивак у Чауш-Махале на р. Осме

Сегодня утром в 5 час. подняли обоз Главной императорской квартиры, а государь с главнокомандующим переехал в коляске на бивак, когда уже обоз дошел на место. Выехали они из Горного Студеня в 8 час. Не желая идти с обозом, но и также глотать пыль в свите за конвоем, я отослал фургон свой в 5, встав в 4 (даже прежде), а сам переехал в коляске в 7 час. утра и прибыл до государя за часа полтора (без пыли, столь вредной для глаз моих. Ты усмотришь из этого, что я послушен, себя берегу). Мы расположились биваком, не переходя р.Осму, в долине которой у подошвы крутых высот находится дрянная деревня болгарская Чауш-Махале. Тут есть и несколько турецких дворов разоренных. Для государя и ближайшей свиты разбили палатки под тенью деревьев на довольно живописном бугре среди курятников, свинарен и сукновален большого болгарского двора, откуда довольно изрядный вид на долину р. Осмы, заросшую деревьями, и на бивак конвоя, поставленный у подошвы бугра. Выбора большого здесь нет - дома бедны, грязны и низки, хуже тех, которые в Горном Студене. Я поместился относительно лучше других на довольно обширном и чистом болгарском дворе, возвышающемся над всею деревнею. Вот приблизительный план моего расположения: [Рисунок 2 со стр. 237]

Мне очистили было болгарский домик (лучший во всей деревне). Но первая комната - кухня без окон с освещением через двор, а вторая - темная и сырая, освещенная лишь одним самым миниатюрным окошечком. Я оставил домик на черный день - на случай дождя, грозы, нездоровья, а предпочел разбить палатку, повернув от солнца, пыли и ветра дверью к стене домика. Около домика в двух шагах от меня поставлен фургон с палатками для людей. Болгарская семья перешла в домишко пониже и близко двухкомнатного домика. А за этим домишком сарай и дворик, на котором находятся все мои лошади. По недостатку места в деревне фельдъегеря перешли в мое соседство и разместились в сарае (для телят) и в палатках поодаль от меня на том же дворе. Их я пустил ввиду того, что протекция нужна для корреспонденции. Чертков, не нашедший нигде места, пришел в мое соседство и стал за частоколом на гумне хозяина-болгарина. Детей и домашней птицы, кошек и т.п. много на моем дворе, точно так же, как и на всех биваках моих в Болгарии. Без шума не обойдусь. Но признаюсь, что даже крик и вопль капризных ребят болгарских мне не неприятен теперь... Они мне напоминают, хотя отчасти, звуки, слышанные в Буюк-дере из нашей рабочей комнатки!

В 12 час. подали обозный завтрак, но палатка столовая не была готова, и солнце пекло нас немилосердно, предвещая или дождь, или грозу.

Тотчас после завтрака главнокомандующий со своею свитою отправился в свою Главную квартиру в Раденицу, не доходя Порадима, где стоит Зотов, то есть ближе к Плевно, около которого сосредоточивается ныне весь интерес кампании. Ждут лишь окончательных известий из Ловчи, куда направилась сильная колонна из Плевно, имевшая, вероятно, дело с Имеретинским, судя по слышанным вчера и сегодня утром пушечным выстрелам. Имеретинский донес, что героем взятия Ловчи был Скобелев, приобретший доверие всей армии. Тотчас после взятия турецкой позиции (опять потеряли мы около 1 тыс.), наученные опытом, стали укрепляться в Ловче со стороны запада, севера и юга. Я забыл тебе сказать, что с донесением о победе Имеретинского прислан был к государю Кутузов (кавалер, флигель-адъютант, бывший у нас). Он проскакал в 36 час. 100 верст, возвращаясь на Сельви, и прибыл dans un pitoyable. Le pauvre gar souffre affreusement d'un catarre d'estomac que rien ne gu

Как только положение наше в Ловче будет обеспечено и Имеретинский найдет возможным двинуться к Плевне, Николай Николаевич приступит к решительным действиям против Осман-паши, у которого, кроме кавалерии и башибузуков, 42 тыс. отличной пехоты. Предполагается на этот раз быть осмотрительнее и действовать систематически. Мы овладеем командующими высотами, сбив аванпосты и передовые части турок, поставим многочисленную артиллерию, даже осадную, уже туда доставленную, и будем громить Османа, пока атака пехоты будет достаточно подготовлена. У нас собраны будут теперь под Плевною 5 пехотных дивизий русских, три румынских и многочисленная артиллерия и кавалерия{53}. До 30 августа Плевна должна непременно пасть! Государь, по всей вероятности, захочет сам присутствовать в решительный день. Самое выгодное для турок и самое умное, что Осман-паша мог бы теперь сделать - это удрать в Софию, пока его не заперли. Если он останется в Плевне, то будет защищаться отчаянно и нанесет нам потери значительные, пока не удостоверится, что борьба немыслима. Веря в милость и благословение божие, я не допускаю мысли о третьей неудаче, которая была бы величайшим несчастием для России и позором для военачальников.

Мы надеялись, уходя из Горного Студеня, разделаться с мухами, но они нас здесь уже предупредили и вместе с комарами осаждают немилосердно.

Тотчас после завтрака обрадован был я фельдъегерем, принесшим мне от полевой почты два письма твоих, моя бесценная жинка, ненаглядная Катя. Оба они 15-го отправлены разным путем, а прибыли одновременно в одном пост-пакете! Я тебе тотчас отправил телеграмму. Надеюсь, что ты ее получишь исправно и прочтешь без ошибки. Как могли съехаться твои два письма? Слово "Белосток" на одном из конвертов зачеркнуто голубым карандашом. Это заставляет меня заключить, что Руденко вовсе не отправил в Белосток, а просто отдал на почту. Надо разузнать. Очень любопытно знать, доходят ли до тебя исправно письма мои, которые фельдъегеря отдают в Белостоке в почтовый вагон? Разве ты не поняла из телеграммы, что я тебя приглашаю списаться с Зуровыми для приискания благонадежного комиссионера в Белостоке, что губернатору легко сделать?

Напрасно ты так утомляешь себя сбором Красного Креста. Пусть я прослыву за эгоиста, но убедительно прошу тебя поберечь твои силы для нас, твоих семейных. Притом обходы по кабакам и костелам могут повести к весьма неприятным случайностям и дерзким выходкам, которых желательно избегнуть. Хотел бы тебе рассказать достоверный факт, случившийся в Одессе с весьма хорошенькою женщиной, при которой состояли ассистентами (а у тебя в глуши и ассистентов-защитников нет) Базили и Максимов (наши), но бумаге не могу поверить описания. Век свой горевал бы я, если бы с тобою - чего Боже избави подобная неприятность (гадкая) случилась, а поручиться нельзя, когда пускаешься, да еще без аккомпанемента надежного, по кабакам и костелам. Предоставляю тебе рассказать по возвращении.

Молодец, барыня, нечего сказать, но ради Бога будь без меня осторожнее.

В Болгарии, по уверению старожилов, дождей немного бывает до октября, не так как на Босфоре. Румыны пророчат, что нынешняя осень будет сухая и продолжительная. Сирени стали вторично цвести. Давай-то Бог! Тогда мы кампанию успеем кончить.

То что ты говоришь о здоровье матушки, меня печалит. Не списались ли вы с Германом (в Париже) или с...* в Вене о гомеопате, если в Петербурге нет. Я неоднократно говорил с Германом, но он отзывался, что порядочный ни за что не бросит свою петербургскую практику.

С мыслью о вашей зимовке в Киеве свыкнулся и нахожу, что решение твое самое благоразумное. Нисколько не полагал я, что зимнее помещение обойдется дешево. Кладу на 6 месяцев не менее 9 тыс. руб., кроме экстренных расходов. Вижу, что ты отказываешься от помещения в гостинице, поручая Решетилову приискание квартиры, даже без мебели. Правда, что простая мебель и в Немиринцах после пригодится, но я хотел бы вас поместить удобно и приятно. Узнай о доме в Липках (серый, новый, кажется, хотели продать).

Прошлою зимою мы могли быть совершенно на биваке, а в нынешнюю зиму прежней отговорки нет. Надо устроиться просто, но прилично, как киевским помещикам "средней руки" подобает. Если ты распорядишься в имении по-хозяйски, то расходы могут быть [менее] значительны присылкою зимним путем на своих подводах, когда работ полевых нет и лошадям делать нечего, периодически запасов, овса, живности и пр. Следуй примеру Зичи, все имевшего в имении для стола и снабжавшегося даже в Константинополе. Сначала будут затруднения и препятствия, но раз свыкнутся в имении с мыслью - все пойдет как по маслу.

Сейчас разразился вихрь и гроза. Рвет мою палатку, и засыпало пылью. Хорошо еще, что стал тылом к полю и дороге. На юге от нашего бивака высота, с которой очень далеко видно. Государь туда отправился. Мы в одном лишь переходе от Плевны и Ловчи. Пушечные выстрелы здесь ясно слышны. Адада и рыжего с Христо посылаю вместе с царскими лошадьми вперед в Раденицу в Главную квартиру армии. Государь хочет видеть войска 4-го корпуса, которых он вовсе не встречал, благодарить отряд Имеретинского и смотреть на плевненский бой с дальней высоты, избранной для сего главнокомандующим. Но для этого решительного дня (надеются, что Осман принужден будет сдаться) еще нужно много приготовительных действий - овладение передовой позицией, постройка батарей, обстреливание или, лучше сказать, бомбардирование турецких позиций - все исполнится не в присутствии государя, ни даже главнокомандующего. Дай Бог успеха и счастья!

С Веллеслеем у меня частые политические разговоры, потому что, по-видимому, ему приказано пугать нас английским вмешательством и войною с Англиею. Ты знаешь, как я отвечаю на запугивание иностранцев! Биконсфильд дает нам понять, что, желая успехов и скорого заключения мира, он готовится к медиации, желал бы нам внушить мысль самим способствовать европейскому вмешательству, в случае перехода победоносного за Адрианополь принужден будет занять Галлиполи и нас остановить, а при продолжении войны в следующем году предвидит войну между Россиею и Англиею. Я ему отвечаю, что европейское вмешательство могло предотвратить войну, если бы Англия действовала на основании решений конференции, а не поддерживала бы заблуждения Порты своим двусмысленным поведением, что теперь другого приступа к желаемому всеми нами прочному миру быть не может, как предложение нам непосредственно мирных условий турками. Теперь, когда условия мира и предложения Порты еще вовсе не известны, даже приблизительно, действие кабинетов нейтральных бессмысленно, не имело бы твердой почвы и повело бы лишь к продлению войны поддержанием иллюзий "помочь Турции". Кабинеты могут принять соответствующее участие в установлении европейского мира, когда Россия придет с Портою в соглашение установлением общего основания - pr de paix*.

Достоинство государя и русского народа не может допустить иного пути для мирных переговоров. Мы не желаем войны с Англиею, а долго и неустанно искали соглашения, возможного по самым понятиям. Мы исчерпали все средства, чтобы избегнуть столкновения, и наша совесть чиста. Англия нам заявила условия, на которых она соблюдает совершенный нейтралитет, и указала на то, что она считает британскими интересами в Турции. Мы ответили, что принимаем эти условия и не дотронемся до этих интересов. Чего же им дальше требовать и желать? Мы дошли до крайних пределов предупредительности. Неужели царского слова и письменного обязательства канцлера недостаточно? Если нас вечно будут подозревать, то отношения международные становятся невозможными, и мы в свою очередь имеем полное право видеть в каждом действии и слове Англии коварство, двусмыслие и желание нас обмануть. Англия должна судить о степени нашей добросовестности по тому, как мы выполнили то, что обещали касательно английских интересов. Она не имеет никакого права предрешать вопрос в отрицательном смысле, ни добавлять ныне к условиям, изложенным в депеше Дерби новые. Поступать иначе - значило бы высказать крайнюю недобросовестность (mauvaise foi - 1'expression, que j'ai employ и простое предвзятое желание искать с нами ссоры и войны. В последнем случае нам ничего не останется, как ожидать хладнокровно обнаружения замыслов Биконсфильда и его партии и принять нежелаемую войну, как нечто неизбежное, предопределенное свыше. Веллеслей был очень озадачен такою постановкою вопроса и заметил мне, qu'il lui semble que nous prenons trop la l un conflit avec l'Angleterre qui peut ruiner la Russie selon la remarque de Beaconsfield**.

Я тотчас ответил, что мы думаем об этой печальной случайности не легкомысленно, а как люди правые, отстаивающие правое дело, твердо, хладнокровно, без какого-либо задора, с сознанием, что это - народное несчастье, но с упованием на Бога. Что касается до мнения Дизраэли, то я считаю его крайне легкомысленным и позволяю себе быть противного убеждения. Россия потерпит много, но не лопнет, не поддастся и выдержит до конца, тогда как Англия - богатство и сила которой основаны на промышленности, производительности и торговле - разорится и лопнет прежде нас. Мы бедны Англия богата, следовательно, риск на ее стороне, она потеряет войною несравненно более нас. Россия - страна земледельческая, производит почти все, что ей нужно, и остановка внешней торговли отзовется лишь неприятно на высших, образованных, изнеженных классах. Сбывать наши произведения и получать то, что нам [нужно], будем мы через Германию и даже, надеюсь, Австрию. Тогда как останови торговлю Англии хотя на три месяца, производство уменьшится, везде появятся гревисты{54} и неудовольствия, банкротства и социализм, революция более страшная, нежели та, которой нам угрожают англичане (Веллеслей намекнул на это слегка). Так как английский агент много стал говорить о могуществе флота британского, о богатстве финансов, о недостатке у нас денег и пр., то я развил ему в виде любезного, откровенного и совершенно частного разговора ту же тему, которая так поразила Салисбюри в Константинополе во время предварительных бесед наших до открытия конференции. Я старался доказать que le jeu ne vaut pas la chandelle, que l'Angleterre mettra en cause de tr graves int r pour les beaux yeux d'un gouvernement qui n'est pas viable. Je lui ai dit que j'aurais voulu #234tre d du parlement - si la querre entre nos deux pays - pour tra sur le banc des accus aux applaudissements de la majorit du peuple anglais, un minist qui, sans etre provoqu sans l des int directs du pays, l'aurait lanc dans une entreprise ruineuse, risqu et d peut- par caprice personnel ou entra irr Si j' anglais j'aurais saut la gorge de celui qui oserait affirmer que les int britariniques sont identiques avec ceux des sauvages, qui massacrent les populations chr et les bless que leur combent sous la main. Verser le sang anglais et d l'argent de la nation britannique pour maintenir les chr sous le joug de ces barbares est une entreprise ingrate, honteuse et indigne du r que la Grande-Bretagne a jou dans le monde civilis

Я доказал Веллеслею, что мы вовсе не так беззащитны, как он думает, и что нужны только решимость и энергия у кормила, чтобы мы могли жестоко отметить Англии, если она вступится за турок с оружием в руках. За каждое русское судно в Балтийском море с льном, пенькою, салом, дровами и мукою мы будем захватывать и топить десятки судов английских с золотом, опиумом и чаем в океанах, Китайском и Индийском морях. Американцы снабдят нас судами и воспользуются войною, чтобы захватить мировую торговлю в свои руки. Колонии английские и индийские берега беззащитны и богаты. Они будут разорены. Против флота мы выставим нашу береговую артиллерию и сотни миноносцев под руководством отважных моряков, доказавших на деле, что все для них возможно. В Индии много недовольных туземцев, а английские власти и журналы пропагандировали в течение многих лет, что Россия хочет захватить Индию (хотя никто и никогда об этом и не думал), что Россия завоевательна, честолюбива, враждебна Англии (вместо того, чтобы пояснить, что мы друзья, имеем тождественные интересы и отстаиваем права человеческие в Азии) и придвигается постепенно к пределам Индии. Таким образом, ложною политикою Англия сама подготовила себе опасную почву. Я повторил в заключение, что позволяю себе надеяться, что благоразумие, логика и сознание собственных интересов восторжествуют в Англии над туркофильскими увлечениями и дозволят нам идти рука в рука, как того искренне желают государь и все наши благомыслящие люди. Не сомневаюсь, что Веллеслей кое-что сообщит из моих длинных рассуждений Биконсфильду и Дерби. Но остановит ли это ход событий? That is the question*. Сомневаюсь, что слова мои, доходящие чрез Веллеслея, будут иметь влияние. Оно должно производиться ежедневно, ежечасно нашим представителем в Англии на все слои общества, что требует знания, деятельности, чувств самоотвержения и любви к родине, сознания достоинства России. Ты очень хорошо знаешь, обладает ли этими свойствами наш посол и шевельнет ли он пальчиком там, где не замешан его личный интерес. Он, говорят, не скрывает своего злорадства в предположении, что наши военные неудачи поведут к правительственным переменам в его смысле, et que la politique moder то есть преклонение перед иностранцами, rinira par triompher***.

Забыл совершенно, что отправляю письмо по почте, и не могу себя отучать думать с тобою вслух.

Бертолсгейм подошел ко мне сегодня с вопросом:

"Vous ne m'avez pas encore exprim votre satisfaction relativement #224 notre attitude favorable vos int dans la question polonaise (fermeture de la Di cause de l'adresse){55}. N'est-ce pas cette attitude est bien autre que celle que nous avions il у a 10 ans?". Я ответил: "Je ne puis que vous f d'avoir enfin discern vos v int qui dans les affaires polonaises devraient toujours identiques ceux que nous d

Он кислосладко улыбнулся en abondant, bien malgr lui, dans le m sens**.

25 августа

Государь вчера и сегодня беспокоился, ибо идет бой на нашем левом фланге с третьего дня. Против Владимира Александровича вышло из Рущука до 15 тыс., вытеснивших было наших с позиции у Кади-Кёй, но наши подкрепления (4 батальона) выбили снова турок, взяли у них орудие и, понеся потери (30 убитых и более 100 раненых), заставили их вернуться в Рущук. Против наследника выступили очень значительные силы, в то время как происходившие против Шаховского (со стороны Боброва и Осман-Базара) демонстрации турок принудили наши передовые отряды отступить после жаркого боя и огромных потерь (наших) на главную позицию за р.Лом у Облавы, где стоял Дризен с 17-ю батальонами и 3-мя кавалерийскими полками.

Вчера утром бой длился целый день, турки были отбиты, позиция осталась за нами, но потери должны быть немалы. У турок были превосходные силы. Положение цесаревича незавидное, и за ним подкреплений нет. Каково государю! Лейб-гусары приходят уже 28 августа в Горный Студень.

Завтра я дежурный, и государь со всею свитою едет в Главную квартиру главнокомандующего. Полагаю, что решительная атака на Плевно не будет ранее 27-го. Обоз наш остается здесь, и предполагается, что вернемся ночевать сюда.

Меня очень беспокоит здоровье батюшки, с тех пор (вчера), как я узнал стороною, что он был болен и приобщался св. тайн, скрыв от меня и то, и другое. Уверяют, что он теперь оправился. Знаешь ли ты что верное про здоровье бесценных родителей?

26 августа

Сейчас (6 час. утра) едем к стороне Плевны, которую сегодня будут обстреливать до 400 наших и румынских орудий. Вероятно, атака окончательная последует послезавтра. Государь едет налегке, то есть оставив все здесь и предполагая вернуться сюда. Помоги Боже русскому оружию. Завтра, может быть, отправлен будет фельдъегерь прямо с позиции, а потому тороплюсь закончить на всякий случай письмо, чтобы не оставить тебя без строчки: за государем не угонишься, он всюду найдет письменные принадлежности.

Сегодня годовщина Бородина и Варшавы - дай Бог, чтобы это было хорошим предзнаменованием. Обнимаю тебя тысячекратно, подруга ненаглядная, бесценный друг мой Катя. Благословляю и обнимаю детей. Да сохранит вас Господь. Целую ручки у добрейшей матушки.

Княгиня Шаховская со своими сестрами в Булгарени в госпитале, приготовленном для плевненского сражения и находящемся в 5 верстах отсюда.

No 34

29 августа. Бивак у Раденицы

Три дня провели мы на позициях у Плевно, приезжая в Раденицу лишь ночевать, так что я не имел ни минуты времени взять перо в руки, бесценная жинка, милейшая и ненаглядная подруга моя Катя. Сегодня ничего решительного не предпринималось, и потому мы пробудем утро здесь в ожидании известий от главнокомандующего, оставшегося вблизи позиций наших. Спешу сим воспользоваться, чтобы побеседовать с тобою и продолжать мой ежедневный отчет.

Прежде всего благодарю вас за любезные письма ваши от 18 и 19 августа. Твое письмо от 18-го передано мне одновременно с письмом матушки (в 2-х разных пакетах) вчера утром, а последнее - от 19-го - вчера же вечером. Я теперь совершенно успокоился насчет нашей корреспонденции и, пожалуй, останусь в выигрыше, ибо могу получать ваши весточки ежедневно. Жду известия, получили ли вы исправно и во сколько времени мои письма. Верно сказала ты, моя милейшая, дорого обходится нам нота Андраши{56}. Забывают, что я предпочитал мирно доконать Турцию или улучшить положение славян, и многие самым несправедливым образом обвиняют меня в войне, которую вести не умели. Дали бы мне распорядиться, я бы показал, как с турками и ладить, и воевать можно. Какой это граф (молодой) Тышкевич, ты написала? Не тот ли, который в Андрушевке?

В 9-м корпусе (под Плевно) много поляков ранено. Наши соседки-польки очень будут рады за ними ходить. Ты припомнишь, конечно, что я тебе предлагал с самого начала, в Киеве, устроить больницу в Немиринцах. Надо прежде всего определить бюджет и удостовериться, что мы можем за дело это взяться и не осрамиться. Если сбор будет удачный, лучше употребить средства на месте, чем отсылать в общий склад, где, как капля в море, все исчезает.

В Главной императорской квартире стали опять поговаривать, что если война продолжится на зиму, то двор переедет в Киев и что государь туда приедет. Не сомневаюсь, что если бы пришлось войскам стать на зимние квартиры (чего Боже сохрани), то мы вернемся на зиму до весны в Россию, но сомневаюсь, чтобы государь уехал при осенней кампании, то есть до ноября.

Я давно уже не на курином бульоне и ем, что дают за высочайшим столом, соблюдая лишь некоторую осторожность. Пить же бульон, который ты рекомендуешь, можно варить лишь дома.

Как бы хотелось мне посмотреть на тебя, когда ты растянулась, как бабочка, на качелях! 500 руб., высланных тебе матушкою, следуют в возврате мне от Сергея Ивановича за выданные мною здесь 500 его сыну Сергею, служащему в артиллерии. Начальник станции в Белостоке не отдал фельдъегерю [письмо], а просто [сдал] на почту, судя по конверту. Видно, ты еще не списалась с Ольгою или Александром о приискании в Белостоке верного человека - комиссионера.

Сейчас меня известили, что государь едет на позицию. Должен отложить дневник мой до следующего раза. Pour vous mettre au courant de la situation*, скажу лишь, что Плевна второй день уже окружена со всех сторон нашими войсками. Батареи наши громят турецкие укрепления, но Осман отвечает пальбою, прячет пехоту в оврагах и выжидает решительного штурма, не изъявляя намерения сдаться или бежать. Сегодня вечером Имеретинский и Скобелев штурмовать будут высоты, граничащие с юга Плевненскую котловину. Цель атаки - воздвигнуть батареи на высотах, господствующих над турецкими укреплениями и селением. Все зависит от результата этого предприятия. Наши потери до сих пор небольшие. Румыны держатся изрядно. Мы всякий день с 6 час. едем на позицию, а в сумерки возвращаемся назад.

Обнимаю вас тысячекратно, благословляю детей. Целую ручки добрейшей матушки. Будь здорова, моя ненаглядная, и люби меня, как я тебя люблю. Твой муженек Николай

No 35

Начато 31 августа. Кончено 2 сентября. Бивак у Раденицы

Вот 6-й день, как мы живем на позиции, и я не имею полчаса времени, чтобы отдохнуть душою в заочной беседе с тобою, мой друг бесценный, милейшая Катя моя. Хотелось бы вам сообщить добрые и веселые вести, но, как вы увидите из дневника, который постараюсь продолжать, начиная с 26 августа, мало нам утешительного... Наследник, хотя и бросил свою позицию на р. Ломе, но не переходил за р. Янтру, сосредоточил свои войска и приготовился встретить ожидаемое наступление Мегмеда Али. Главная квартира его высочества в Дольнем Монастыре, впереди на 15 верст от Белы; впереди сего последнего селения на высотах устроены укрепления. Недостаток этой укрепленной позиции, что она растянута и потребует много войск для обороны.

Около Шибки турки постреливают на наши позиции, но дня два тому назад стали стрелять гранатами и поставили на одну из своих батарей мортиры. Этот огонь может вырвать много жертв из рядов наших храбрецов. У Шаховского от Осман-Базара и Елены турки ограничиваются демонстрациями, но я продолжаю ожидать, что главное нападение на Тырново будет произведено именно с этой стороны.

Под Плевною операции затянулись, Осман держится храбро, искусно и упорно. Все усилия наши не привели еще к желаемому результату, несмотря на то, что турецкая армия окружена и что плевненские укрепления были бомбардированы 5 дней сряду. Подкрепления подходят; и со 2 сентября начнет переходить Дунай гвардия (стрелковая бригада). Вот вкратце положение дел на европейском театре военных действий.

26 августа я был дежурным, равно как и сегодня (приехавший князь Радзивилл дополнил число дежурных). В 6 час. утра в казенных экипажах поехали мы чрез Булгарени в Раденицу, где стоит Главная квартира армии. В Булгарени расположен парк и госпиталь на 1000 раненых и больных. При нем находится княгиня Шаховская. Не имев возможности, будучи в свите государя, посетить ее на пути к Плевно, постараюсь свидеться на обратном пути. Хлопот и дела будет много у наших доблестных сестер милосердия: кроме массы раненых, в войсках, стоящих без палаток несколько суток сряду на позиции, в сырости, под палящим солнцем и дождем, вдали от воды и варимой пищи развиваются весьма естественно и быстро лихорадки и кровавые поносы.

У румын, более слабых, менее кормленных, хотя более привычных к климату, под Плевною в течение недели 1000 больных отвезено в госпитали.

В Раденице пробыли мы часа два в ожидании известий с позиции, так как огонь с наших батарей был открыт с 6 час. утра, а также от наследника, о котором весьма справедливо сильно беспокоился государь ввиду настойчивого наступления на р. Лом турецкой армии. До с. Раденицы проведен полевой телеграф от Главной квартиры наследника в Кацелево на р. Черный Лом. Прежде чем пуститься к Плевно, надо было знать, в каком положении находится наследник. Судя по телеграммам, полученным в это время и потом в 8 час. вечера по возвращении в Раденицу, положение было незавидное не только для наследника российского престола, но и для всякого простого генерала. Передовые войска наши должны были уступить напору турок, понеся потери значительные. Дризен, оборонявший позицию на р. Ломе у с. Облава с 17-ю батальонами и 3-мя кавалерийскими полками, после 12 часов упорного боя против самого Мегмеда Али, руководившего войсками, высланными из Разграда, должен был оставить позицию, ибо войска были изнурены, понесли огромные потери, а дождь, шедший два дня сряду, до такой степени испортил дороги, что нельзя было подвозить заряды, патроны и продовольствие. Наследник выразил опасение, что дальнейшее наступление Мегмеда Али отрежет его от Владимира Александровича, стоящего у Пиргоса, под Рущуком, и намерение отступить за р.Янтру, перенеся Главную квартиру свою в с.Бела. Три сына царских в войсках, которые подавлены многочисленным неприятелем, умерщвляющим всех отсталых и раненых! Наследник, принужденный отступать и терпеть поражение от Мегмеда Али! Можно себе представить, что происходило в эти минуты в царской душе. Как тяжело было его сердцу и какие тягостные думы теснились в голове! Тошно было смотреть на нервное, напряженное выражение лица, силившегося под притворным спокойствием скрыть волнение душевное. Зная меня и мой образ мыслей, ты поймешь, что и мне было нелегко, хотя я был внутренне убежден, что телеграммы написаны под первым впечатлением и влиянием окружающих, не привыкших к бранным тревогам и весьма недовольных рискованным положением, в которое поставлен великий князь Александр Александрович. Мне казалось невероятным, чтобы Мегмед Али, которого я знаю за человека не храброго, но ловкого, умного и хитрого, пустился вразрез между двумя русскими корпусами и преследовал наследника до Янтры.

Приехавший 29-го из Главной квартиры наследника флигель-адъютант князь Долгорукий (вам знакомый) вполне подтвердил мое предчувствие. Он говорит, что если бы наследник не был поражен громадностью потерь наших войск и лежащею на нем ответственностью при ропоте свиты (ворчащей на то, что наследника оставили с двумя корпусами против 100 тыс. турецкой армии), то он не отправил бы обеспокоивших государя телеграмм. Через час после их отправки, получив более успокоительные сведения с аванпостов и из частей войск, его высочество нашел, что положение не так худо, как оно ему представлено было, и жалел, что отправил телеграмму, которая должна была встревожить отца-государя. Все отдают справедливость хладнокровию и твердости наследника.

В 9 час. утра тронулись мы из Раденицы. Часть штаба главнокомандующего (в том числе наши константинопольцы) отправилась вперед заблаговременно верхом. В Порадиме (в 12 верстах ближе к Плевно) ожидали нас верховые лошади (Адад и рыжий высланы были за сутки вместе с царскими). Оказалось, что с высоты близлежащей, на которой желали остановить государя, было ничего не видно. Мы отправились дальше по местности, где происходил последний бой при вылазке Осман-паши к дер. Згалевиче. В 2-3-х местах видны были насыпанные нами батареи и вырытые ложементы для отпора туркам. Везде виднелись следы движения больших войсковых масс. Местами едкий запах напоминал, что тут мертвые тела, теперь закопанные, и что везде разбросана падаль - лошади, быки и пр.

В сел. Порадим была Главная квартира Зотова, а теперь принца Карла. Тут же стоят наши верховые лошади, часть конвоя государя, и ночует главнокомандующий налегке со своим штабом, пока ему нельзя отлучиться от Плевны. Государь и Николай Николаевич продолжали ехать в коляске, запряженной вороною четверкою. С правой стороны, справа по три, шел конвой главнокомандующего (сотня) лейб-казаков, а слева кубанская сотня из конвоя государя. Большинство свиты село на лошадей. Образовалась самая разношерстная, разнообразная, пестрая кавалькада, скакавшая за государем вперемешку с экипажами. Я предпочел в этой сумятице и чтобы не отстать от государя ехать в экипаже; Христо вел моих коней за моей коляскою. Наши константинопольцы и князь Черкасский, в больших сапогах и вооруженный большою шашкою, гарцовали самым воинственным образом. Остановившись, чтобы поздороваться, поблагодарить и наградить гвардейскую роту, участвовавшую в ловченском деле и возвращавшуюся обратно в конвой государя, его величество нашел, что и вторая горка, предложенная ему Непокойчицким глухим для наблюдения за ходом бомбардирования, слишком удалена. Мы тут сели верхом и отправились ближе к батареям, с которых выстрелы раздавались все резче и резче. Наконец, остановились мы на высоте, поросшей мелким кустарником, в 6 верстах от с. Плевны за с. Гривицы в шагах 400 за нашею 9-фунтовою батареею. Влево от нас (смотря на Плевно) в полуверсте на одной высоте с нами была 12-ти орудийная осадная (24 фунтовая) батарея, громившая турецкий укрепленный лагерь за с. Раденец, и вправо большой турецкий редут, который наши безуспешно штурмовали во вторую криденерскую атаку. Долина отделяла нашу высоту от той, где помещалась осадная батарея, на которую злились турки и осыпали ее гранатами. По счастью, выстрелы неприятельские были тут почти безвредны для людей, хотя разбили платформы под орудиями и 36 снарядов попало на батарею в течение того времени, что мы находились на соседней высоте. Утром, когда началась стрельба и огонь турок был силен в этом направлении, много гранат разрывало в долине и за нашею 9-фунтовою (пешею) батареею. Я подобрал осколки одной из них, и Христо взялся мне их довезти. Когда мы выехали на высоту, турки уже бросили стрелять в этом направлении, обратив огонь свой преимущественно на вредившие им наши осадные батареи и на румын. Высота, на которой нам суждено было провести несколько дней сряду, находилась как раз за правым флангом расположения русских войск (корпус Криденера), и в 300 шагах вправо от нас уже стояла румынская батарея и доробанцы, ее прикрывавшие. Вид с высоты открывался прекрасный во все стороны. Прямо против нас были 4 турецкие батареи, разные укрепления и ложементы, и виднелся весьма ясно без бинокля (можно было различить отдельных людей, лошадей на коновязях и палатки) турецкий укрепленный лагерь на оконечности (к Плевне) Радековских высот. Влево стояли по высотам батареи Криденера, а далее 4-й корпус (Зотова; так как он начальник штаба у Карла, то теперь им командует Крылов, начальник кавалерийской дивизии), а в лощинах по бокам и сзади батареи, пехотные части, прикрывающие артиллерию, и резервы. Сзади турецких батарей, несколько влево виднеются другие лесом поросшие высоты и гора, прозванная нашими солдатиками "Лысою". Тут наступал по Ловченской дороге Скобелев и за ним Имеретинский. По дымкам пушечных выстрелов и стрелковой цепи можно было судить, когда подаются наши вперед и когда турки наступают. Плевно скрывалось от наших глаз высотами; надо подойти в упор на внутренний гребень высот, занятых турецкими укреплениями, чтобы увидеть селение, в яме расположенное. Турки великолепно воспользовались данными им двумя месяцами и пересеченной местностью, окружающей Плевно, они создали крепость, соответствующую вполне современным требованиям оружия дальнего боя и гораздо сильнейшую, нежели старые крепости, построенные по всем требованиям искусства и взятие которых правильною осадою может быть рассчитано математически. Овладеть таким укрепленным лагерем несравненно труднее, нежели самой сильной крепостью. Притом наши силы (наступающего) равносильны, если не малочисленное обороняющегося. Беда та, что у нас никак не хотят подходить к сильным укреплениям посредством траншей, постепенно подвигаемых вперед, чтобы сократить пространство для атакующей пехоты, а, полагаясь на неустрашимость русского солдата и следуя старой рутине, пускаются на штурм, очистив свою совесть лишнею подготовкою артиллерийским огнем, не производящим на турок, скрытых в ложементах, желаемого действия. Картина с высоты, где расположились в живописных группах императорская квартира и конвой, была великолепна. Если бы не гул пушечных выстрелов и не напряженное состояние нервов, в воздухе было так ясно и тихо, что можно бы насладиться сельским зрелищем и картинною обстановкою.

С 26-го числа ежедневно отправляемся мы утром на эту же высоту в экипажах из Раденицы и проводим в томительном ожидании, наблюдении в трубки и расспросах приезжающих из передовых частей адъютантов и ординарцев весь день. Завтрак подают от двора на той же высоте. Накрывают стол (для теплого завтрака) для государя и старших лиц (24 куверта), а остальные берут себе что попало с двух скатертей, растянутых на траве. Угощают нас изобильно. Затем вечером, иной раз после заката солнца, в совершенной темноте возвращаемся назад на ночлег в Раденицу, где обедаем в 8, в 9 и даже позже. На обратном пути многие отстают, сбиваются с пути и возвращаются лишь в 10-11 час. вечера. Случаются разные приключения: графа Адлерберга опрокинули и расшибли, Мезенцова также опрокинули, у меня раз коляска казенная сломалась, другой раз лошадь пала. Заблудился же я всего раз и то, заговорившись с Суворовым, так что мы порядочно бедствовали, а он все время ругался и смешил меня своим раздражением на все и вся.

На кургане нашем встретился я и лобызался с Зотовым, с которым виделся последний раз 26 лет тому назад. Он меня узнал лишь тогда, когда я назвался. Вспоминали мы о нашей товарищеской жизни в красносельской избе и общей артели, которою я заведывал. Принц Карл, считающийся (номинально) главным начальником сражающихся под Плевно войск, приезжает ежедневно завтракать с нами со своим многочисленным разноцветным театральным штабом и конвоем. Солдаты-румыны очень ладят с нашими и совершенно побратались на поле сражения. Того же нельзя [сказать] про офицеров румынских, завидующих, хвастающих и считающих себя за умников.

В свите Зотова находится Татищев (венский), облеченный в гусарский мундир и успевший уже получить солдатский Георгиевский крест за схватку с башибузуками, в которой он стрелял из револьвера и рубился (!) саблею. Он употреблен ныне для письменных сношений (на французском языке) с румынами, с которыми Зотов постоянно должен иметь дело и на неисполнительность которых все наши жалуются горько.

Государю подают складное кресло, а мы (главнокомандующему, князю Карлу и Адлербергу стульчики) размещаемся группами в кустах и на земле. Кто смотрит в бинокли, кто болтает, кто спит, а кто и мечтает, переносясь мысленно далеко и в совершенно иную обстановку, не замечая ничего вокруг происходящего, как будто ни Плевны нет, ни грохота пушек, ни шума ружейной перестрелки. Каюсь, что последнее и со мною случается. Ты отгадаешь сердцем, куда заносит меня, душа сердечная. Посылаю тебе, бесценный друг и милейшая жинка моя, три цветка полевых, сорванных мною на самом кургане (в долине, может быть, нашлись и лучшие). Прими их как вещественный знак моей душевной неразлучности с тобой.

26-го государь пытался приблизиться к неприятельской позиции, и мы (одни дежурные и несколько избранных лиц, а остальная свита оставалась вдалеке, чтобы не навлечь внимания турок) подъезжали к 9-фунтовой полевой батарее, слезли и подошли пешком на 15-20 шагов к левому фланговому орудию, продолжавшему стрелять. Отсюда позиция турецкая открывалась отлично. Большой редут, стоивший нам стольких бесполезных жертв, виднелся вправо, как на ладони. Непонятно, как Криденер решился повести свои войска на верную бойню (как выражаются солдаты). Редут поставлен на самом выгодном пункте и окружен со всех сторон пологими и голыми снисходящими покатостями, дозволяющими бить без промаха подступающих. Командир нашей батареи, заметив, что турки в него бьют (рано утром), поднялся на удавшуюся ему хитрость: на левом своем фланге на одной линии с орудиями поставил он несколько туров, как будто бы обозначающих амбразуры для орудий. Турки вдались в обман и некоторое время направляли все свои выстрелы в эти туры, но затем бросили и стали стрелять влево по румынской батарее и вправо против доезжавшей их осадной батарее нашей. Государю вздумалось подойти к этим турам на несколько шагов, и мы простояли тут несколько минут. Бог миловал, турки не сделали ни одного выстрела, пока мы тут были, по месту, указанному им нами самими для привлечения их огня. Не подозревали они, что царь тут стоял!

К вечеру шрапнелевую гранату (турецкую) разорвало вблизи нашего (передового кургана - их собственно три; завтракают на заднем, а переходят то на второй, то на третий - передовой) кургана, и многие из свиты услышали свист шальных турецких пуль, долетевших со стороны Гривицы. Начальник штаба Зотов заявил государю, что место небезопасное, и многие уговорили его величество отойти подалее на второй, а потом на третий курган.

27-го ездили мы осматривать главный наш резерв (бригада пехотная наша, два кавалерийских полка и два пехотных румынских полка - линейцы-доробанцы). Румыны очень представительны, хорошо одеты, высокий и красивый народ, по крайней мере, в тех частях, которые нам были показаны. Лошкарев, командующий кавалериею, поставленною на Софийском шоссе, жалуется, что кавалерия румынская (регулярная, хуже каларашей местных) удирает весьма скоро и не выдерживает гранат. Мы посетили также перевязочные пункты, на которых в эту минуту была масса раненых. Артиллерийское состязание, продолжавшееся четверо суток, не нанесло нам чувствительных потерь, но, к сожалению, убит случайно лучший батарейный командир: высунувшийся, он получил турецкую гранату прямо в грудь и убит моментально. Зато досталось поработать нашим докторам и сестрам милосердия (Георгиевской общины - все их хвалят чрезвычайно) вчера, сегодня (1 сентября) и третьего дня, когда раненые приносились к ним тысячами.

Вместо того, чтобы смотреть на укрепленную позицию плевненскую, как на крепость, и выдержать систему поражения неприятеля постепенным выдвиганием батарей и ведением траншей (скорой сапы), главнокомандующему захотелось поднести Плевно государю 30-го, и был решен штурм, назначенный в 3 часа пополудни. Одновременно должны были атаковать: Скобелев - 7 редутов, отделяющих его от гребня, с которого он мог бы командовать турецким лагерем и Плевною; 4-й корпус - редут, против нас находящийся, и турецкую укрепленную позицию, охраняющую подступы к Плевне с этой стороны; 1-я бригада 5-й дивизии (многострадальные полки Архангелогородский и Вологодский) со стороны Гривицы большой редут, о который разбились усилия Криденера. Румыны двумя колоннами должны были атаковать тот же редут с других сторон - северной и северо-западной. Диспозиция не была выполнена в точности, потому что турки с утра напали сильно на Скобелева, стараясь сбить его с высот, которыми он овладел накануне. Завязался жаркий бой, и по дымкам можно было видеть, что то турецкая цепь подается, то наша одолевает. Скобелев, которому посланы были значительные подкрепления, бился целый день, удержался и взял три редута с огромными потерями в людях. Бой этот увлек бригаду 4-го корпуса, которая тоже не дождалась назначенного часа. Il у a eu un d sur tout la ligne*. Видя это, Зотов, бывший у 4-го корпуса, начал атаку в 2 часа. Три раза полки дивизии Шалашникова бросались с удивительным самоотвержением и настойчивостью на редут, представлявший четырехярусный убийственный ружейный огонь. Наши доходили до рва, усеяли своими трупами все скаты и подходы к турецкой позиции, но не могли перейти ров (глубокий, а наших не снабдили ни фашинами, ни лестницами и т.п.). На правом фланге две атаки нашей бригады и румын были отбиты турками, сунувшимися даже преследовать оступавших и дорого поплатившимися за эту дерзость.

Мы прибыли с государем на позицию в 11 час., и пушечная и ружейная стрельба уже кипела по всей линии. Густой туман заслонял окрестность в течение целого дня и разрежался лишь по временам мелким, частым и едким дождем, промочившим нас насквозь. Состояние атмосферы испортило великолепную картину боя,, разгоравшегося на протяжении нескольких верст пред нашими глазами.

Вскоре после прибытия нашего на позицию отслужен был отцом Ксенофонтом молебен в разбитой за третьим (задним) курганом палатке. Все усердно молились за царя и за дарование нам победы. Впечатление, производимое церковным пением под аккомпанемент кипевшего вблизи боя, а в особенности, коленопреклонною молитвою о даровании победы православному воинству в виду сражающихся, было глубокое, потрясающее. Но Бог не соизволил принять нашу молитву по грехам нашим. Вместо победы одушевленные войска поднесли государю страшную весть, что у нас выбыло из строя более 10 тыс. чел. (6 тыс. раненых были доставлены на перевязочные пункты). Румыны же потеряли около 2 тыс. Горько и больно было смотреть на нервное волнение доброго царя, высидевшего на кургане до совершенной темноты в упорной надежде, что порадуют его, наконец, приятною вестью. Когда прискакали с левого фланга сказать, что Киевская стрелковая бригада (4 батальона) потерпела такой урон, что могли составить из остатков один лишь батальон, и что генерал Добровольский (славный командир, рвавшийся на войну) убит, государь прослезился.

Отбитая от редута 1-я бригада 5-й дивизии засела в ближайшем к нему овраге и стала тянуться по нем. То же сделали с другой стороны румыны. Стрельба замолкла по всей линии, темнота, усиленная туманом, нас окружила непроницаемым покровом. Вдруг прискакал казак с известием (впоследствии оказавшимся ложным), что 1-я бригада отступает вправо от нас и что башибузуки или турецкая кавалерия пробираются долиною, выходящею между нашим курганом и осадною батареею. Так как турки в течение 5 дней могли с точностью определить положение Главной квартиры, то казалось возможным, что они хотят воспользоваться обстоятельствами, чтобы ударить непосредственно на нас. Главнокомандующий и принц Карл разослали всюду своих ординарцев с приказанием войскам окапываться на занятых ими местах и в ожидании разъяснения обстоятельств остались ночевать на кургане под прикрытием конвоя своего и вызванного из резерва батальона Ингерманландского полка. Государь же сел в экипаж и со своею свитою и конвоем отправился с некоторою осторожностью обратно. Путь освещался факелами, а казаки скакали около колясок и помогали нам не сбиваться с пути. Я был в этот день на своих лошадях и доехал благополучно, посадив фельдъегеря (оставшегося без повозки) на козлы. Я забыл сказать, что в числе эпизодов дня самый замечательный для нас был тот, что чрез полчаса после наступления нашего на турецкие укрепления, то есть в 3 часа, уже не было у нас в резерве более одного полка. Имеретинский и Зотов пустили все в дело. Первый прислал сказать, что его обходят турки и что без подкреплений ни он, ни Скобелев не могут держаться, а Зотов прислал флигель-адъютанта Милорадовича убедительно просить, чтобы ему отдали Ингерманландский полк. Настала минута раздумья. Николай Николаевич хотел было послать два батальона полка, оставив лишь один батальон под рукою. Но это было бы очень рискованно, и Зотову отказали. Обошлись без подкреплений в 4-м корпусе. Ты можешь себе представить, как всем нам тяжело было возвращаться на бивак.

31-го утром государя порадовали известием (доставил его Чингис, посланный часу в 7-м от государя в 1-ю бригаду осведомиться о действительном положении дела), что в ту минуту, когда мы уезжали, наши и румыны выскочили из оврагов и произвели внезапную атаку на редут, которым и овладели, ибо турки тотчас выбежали, когда увидели, что обойдены. Флигель-адъютант Шлиттер, только что принявший Архангелогородский полк, пал славною смертью, взяв знамя полковое в руки. Он первый вскочил на бруствер редута и водрузил на нем знамя, но в это время пуля прострелила ему голову. Солдаты ревели, вынося своего командира, который умер через 36 часов на перевязочном пункте. Перед атакою, увидев Фуллона (полковник из походной канцелярии), он справился о государе и сказал: "Я непременно поднесу сегодня его величеству редут, нам предназначенный", и сдержал свое слово.

31-го я был дежурным. Погода была сносная, хотя свежая. Мы просидели на передовом кургане с сжатым сердцем, следя за ходом горячего боя на дальних высотах, окаймляющих с юга Плевно. Осман-паша, чувствуя, что Скобелев грозит ударить в его ахиллесову пяту, направил свои главные силы против нашего крайнего левого фланга. Скобелев дрался целый день, отбил пять атак, но шестая была ужасна - с фронта и обоих флангов заходили превосходные силы турок (для нас это было ясно видимо по данным линиям), и потеряв три наших орудия, захваченные в турецком редуте турками, Скобелев должен был отступить на несколько верст шагом, в большом порядке, потеряв 2/3 наличного состава своей пехоты (до 9 тыс. пехотных людей). Вообще в два дня из зотовского отряда выбыло из строя не менее 20 тыс.{57}.

1 сентября, когда мы отправились снова на позицию, нескончаемая вереница легко раненных (большею частью в левую руку, но также в правую, в ноги и в голову) тянулась по дороге пешком в перевязочные пункты в Булгарени, где их должны были накормить и перевязать прежде отправления в Систово и далее. На колонну раненых слишком в 3 тыс. чел. было только несколько болгарских подвод для усталых. Тяжело раненных и офицеров отправили в фурах и повозках. Никаких средств не хватает на такое громадное число раненых. Черкасский находится все время на позиции у перевязочных пунктов и распоряжается отправлением раненых. Люди тащились бодро, весело, группами и по-одиночке. При проезде государя они выстраивались в две шеренги, прикладывали здоровую руку к козырьку и кричали "ура!". Чудо-богатыри хвалят Скобелева, ругают все остальное начальство, говоря, что "они ведут нас зря на бойню, а тот сам все высмотрит и лезет вперед". Солдаты верят, что Скобелев неуязвим и заколдован.

Весь день прошел спокойно. Наши батареи изредка постреливали, а турки даже не отвечали. Взятый на правом фланге редут вооружили 4-мя румынскими орудиями. Скобелев занял укрепленную позицию у Ловченской дороги. Турецкие войска (так виднелось с нашего кургана) сосредоточились за Плевно южнее селения. Начались гадания: кто говорит, что у турок зарядов не хватает, кто ожидал перехода их в наступление, многие надеялись, что Осман-паша собирается уходить, но никто уже не думал, что он сдастся. Досадно было видеть, как главные деятели штаба главнокомандующего после прежней самоуверенности упали духом и говорили ни о чем другом, как о невозможности удержаться на позициях (даже Зотов) и необходимости отступить.

Прежде атаки (3-й) Плевно Левицкий делал рекогносцировку (не подъехав ни разу, несмотря на настояния Скобелева и других, достаточно близко под выстрелы) и заявлял, что нашел место для 300 орудий, которые разгромят Плевно. Я ему заметил тогда, что "надеюсь, что воздержатся теперь от бесполезных и кровопролитных штурмов". Он отвечал утвердительно, выразив мысль, что они и бесполезны ввиду предположенного им размещения батарей. Кто ответственен, наконец, за плачевный исход предприятия - войска, исполнившие святой свой долг, или ведущие их неразумно в бой?

Сейчас (2 сентября) получил я твою телеграмму и милейшее письмо от 22 августа. Спасибо тебе, бесценный друг. Но я недоумеваю по поводу твоего запроса о направлении твоей корреспонденции. Видно не получила ты моих писем, где я подробно указывал на необходимость снестись с Зуровыми для высылки писем в Белосток, где они передаваться будут фельдъегерям. Не хотелось бы мне, чтобы мои письма затерялись (ибо я продолжаю дневник mes risques et p и, в особенности, чтобы вы остались без вести от меня. Пользуясь услугами Чингиса, отправляю тебе телеграмму.

Взяли турецкого офицера, который говорит, что у Османа осталось всего 35 тыс. и что он нуждается в продовольствии. Мы останемся около Плевно выжидать на укрепленных позициях. Ночи холодные, и я перебрался в болгарский домик. Притом в комнате меньше мух. Днем солнце печет немилосердно. У меня, как и у многих, кожа с лица слезла, и губы растрескались.

Целую ручки у добрейшей матушки. Обнимаю детей и благословляю. Тысячекратно обнимаю тебя, моя ненаглядная жинка, и да сохранит вас всех Господь Бог. Твой любящий муженек и верный друг Николай. Буду ожидать результата твоих решений в Киеве. Пора вам приискать зимовья.

"Претерпевый до конца той спасен будет!" Много приходится мне вытерпевать теперь (когда дела идут нехорошо по вине других) незаслуженных нареканий, изветов, лживых и коварных инсинуаций; но я не теряю надежды, что придет время правды и истины. И на нашей улице будет праздник. Сегодня я был в тягостном и мрачном настроении духа (ты знаешь, что мне это несвойственно), но внезапно проник в мою каморку солнечный луч в виде трех твоих писем, поданных фельдъегерем чрез решетку моего окошечка. Я просиял, и хандра пропала. Письма эти, подруга моя дорогая и милейшая Катя, от 23-го и 26-го за NoNo 39, 40 и 41. Слава Богу, переписка наша возобновилась! Большое спасибо и тебе, и добрейшей матушке, и милым деткам за их строки. Хотел бы отвечать вам тремя коробами, но и так совестно, что письмо будет длинно. Согласен с тобою, что Мику надо учить отдельно. Не признает ли Иван Иванович полезным водить на некоторые предметы Леонида в школу или в приготовительный класс военной или гражданской гимназии, если соревнование ему нужно? Не понимаю, как телеграмма моя могла тебе подать надежду, осуществление которой мне кажется очень отдаленным. Гвардия прибывает, и государь не захочет с нею расстаться.

Иной раз сентябрь и часть октября очень хороши в Киевской губернии. Понимаю, что тебе тяжело расстаться с Круподерницами. А мне еще тяжелее, что я там не был с вами и не буду до следующего разве года. Спасибо Вурцелю. Я буду писать с фельдъегерями, не иначе. Помни, что тяжелый фельдъегерь (выезжающий по средам из Петербурга) едет всегда на Казатин, к сожалению, обратного нет.

Меня едва не послали к Осману в Плевно уговаривать сдаться. Не состоялось это потому лишь, что турки стали стрелять по пробному парламентеру нашему. Татищев получил Георгиевский крест солдатский. Il a 1'air d'un houssard de Herolstein*{58}.

Хотелось бы иметь возможность не только молчать, но удалиться куда-нибудь. Очень обрадовала меня весть, что Герман ответил на письмо и что завязалась переписка между вами. Продолжайте, добрейшая матушка. Спасибо деткам. Письма Павлика и, в особенности, Ати премилые. Мика отдала весьма толково отчет, и мало ошибок. У Леонида их бесчисленное число, но письмо написано лучше обыкновенного. Обнимаю вас тысячекратно. Твой обожатель Николай. Винюсь письмо слишком длинное, и того и смотри, что почта повезет по тяжелой.

No36

Начато на биваке у Раденицы 3 сентября

Сегодня утром принесли мне две твоих телеграммы, бесценная жинка, милейшая моя Катя. Не могу понять, с чего взяли вы (полагаю, что тревога поднята Еленою), что Дмитрий болен и разлучился со мною. Жара на пользу его кашлю, который было совсем исчез; теперь холодные ночи, и он стал снова, но весьма умеренно, покашливать. Во все время раз в Беле он был нездоров сильною головною болью. Я было испугался, полагая, что это лихорадка, но на другой день у него все прошло. С тех пор он, чтобы не сглазить, здоров. Я тебе отвечал в Киев в надежде, что скорее получишь и что я там застану.

Главнокомандующий объезжал вчера с принцем Карлом все позиции, удостоверился, что дух войск не упал, распорядился (с чего следовало начать 8 дней тому назад), чтобы наши войска окапывались на позициях, ими занимаемых, и привел в ясность страшную потерю 30 августа. По его словам, у нас выбыло из строя 12 тыс. чел., около 9 тыс. раненых, остальные убиты. Хотя много легких ран и есть надежда, что часть их вернется во фронт, но напрасная потеря эта почти преступление. В особенности непростительно повторение атаки 4-м корпусом на редут, когда в 3 часа дня, чрез полчаса после начала дела, было каждому ясно, что взять штурмом редут невозможно. Наши устлали его подступ своими трупами. Свежая турецкая колонна вошла на глазах всех в редут, а Шнитников повел во второй раз, а потом в третий уже в совершенной темноте с колонною, которая сбилась с направления и страшно потерпела от перекрестного огня.

Скобелева, Имеретинского и Драгомирова (последнего, чтобы ему не было обидно) произвели в генерал-лейтенанты. Флигель-адъютантам, которых государь посылал на батареи и к войскам в огонь, раздали сабли за храбрость, чтобы никому из них не было обидно.

Скобелев хотя отступал в порядке, но потерял три орудия и множество людей: из чудной Киевской стрелковой бригады, пошедшей в дело в составе 3700, осталось всего 1200. В некоторых полках осталось меньше 1/3 людей. 2-я дивизия растаяла. Имеретинскому пришлось вчера еще отступить и сойти с Ловченской дороги.

Раненые до сих пор тянутся в Булгарени мимо нас. Государь ездил вчера в госпиталь, подобрал дорогою трех раненых (один оказался еврей) и привез их в своей коляске. В Булгарени мест и припасов было приготовлено на 600 чел., а вдруг туда явилось около 6 тыс. в течение суток. Ты можешь себе представить беспорядок происшедший, суету и страдания раненых, остававшихся по три дня (по свидетельству Боткина) без еды и перевязки. Черви заводились в ранах, и люди изнемогали от голода. Боткин весьма резко заметил главному доктору, что вместо гипсовых накладок, хирургических операций лучше было бы накормить несчастных и давать им каждый день есть хоть раз в сутки! Администрация поступает безбожно, ничего не предусматривает и, зная, что готовится штурм, не позаботилась устроить на 35 верст расстояния между позициею и Булгарени хотя один питательный пункт. Без Красного Креста было бы еще хуже, но и это общество далеко не удовлетворяет насущные потребности. Замечательна черта русского солдата - когда государь их спрашивает, они бодро и весело отвечают, что ели и всем довольны. Как государь уйдет, и Боткин или кто другой из простых смертных является, так поднимают вопль и вой: солдаты громко жалуются и просят поесть! Легко раненные сами лезут в кухни и хватают, что могут, но раненные в ногу и тяжело раненные остаются за недостатком госпитальной прислуги не кормленными. Волосы дыбом становятся, когда подумаешь о неудовлетворительности и недобросовестности нашей администрации. Помнишь, когда, едучи в вагоне по Европе (как припомнил недавно Церетелев), я спорил с вами в пользу мира, говоря, что при существующем порядке опасаюсь войны, тем более, что время удобное было уже безвозвратно потеряно. Жалею очень, что предчувствие мое оправдалось. Notre prestige militaire et politique en Orient et m en Europe est an Чего хуже могло случиться? Мы потерпели третью, кровавую неудачу под Плевною (которую имели полную возможность занять прежде турок) 30 августа при самой торжественной обстановке в присутствии царя и главнокомандующего, приехавших смотреть на верную победу! Теперь если и войдем мы когда-нибудь в Плевно, впечатление неблагоприятное для нас неизгладимо. Горько раскаиваюсь я, что чувство долга и самопожертвования помешало мне привести в исполнение намерение мое оставить Константинополь, когда нота Андраши была принята и предложения мои о соглашении с Турциею в пользу христиан отвергнуты. Тогда было время выйти с честью, а теперь, кроме стыда и позора, я ничего не вижу впереди. Одна надежда на особую милость божию, дарующую нам неожиданно победу. Но заслужили ли мы такое благодеяние? Легкомысленное отношение к предприятию и своим обязанностям проявляется в главноначальствовании. Сегодня мы рассчитали с графом Александром Владимировичем Адлербергом, что с начала кампании у нас выбыло из строя почти два целых корпуса, то есть 4 пехотных дивизии или около 35 тыс. и без всякого результата, придвигающего нас к почетному миру. Плевненская неудача произвела такое впечатление на присутствовавших (слишком многочисленных) иностранцев, что Веллеслей на другой день стал мне говорить о необходимости посредничества держав для прекращения войны и предлагал уже ограничиться подписанием нелепого Лондонского протокола{59}.

Я, разумеется, отвергнул это с негодованием. По письмам из Константинополя (мною полученным) турки сами удивляются своим успехам и многочисленности своих полчищ, а также не верят в конечный свой успех, но дерутся до изнеможения, зная, что вопрос о существовании Турецкой империи поставлен на карту.

Сегодня главнокомандующий и принц Карл приехали к нам к завтраку, и после разговора их с государем его величество объявил, что возвращается в Горный Студень, куда со вчерашнего числа подходит гвардия. Николай Николаевич со своим штабом чрез сутки переходит туда же. Ясно ныне всякому, как белый день, что прокатились в Плевну за победою и, претерпев постыдную неудачу, вернулись на старое место. Мегмед Али получил приказание атаковать во что бы то ни стало наследника, но до сих пор серьезного боя там не завязалось.

Я справлялся о Шаховской и, к сожалению, получил весьма неблагоприятные для нее сведения. Она тиранизирует подчиненных ей сестер, довела их до исступления, и вчера 6 из них стали пред государем на колени и принесли жалобу, что Шаховская не дает им отпускаемого казною жалованья: казна отпускает по 30 руб. на каждую сестру, а Шаховская выдает лишь по 5 руб. каждой, удерживая по 25 руб. на надобности общины. Боткин ее ругает. Я пробовал защищать, говоря, что община, вероятно, одевает, кормит и пр. сестер, и потому ей надо же покрывать эти расходы, выдавая на руки лишь по 5 руб. Но полагаю, что доктора в негодовании своем на Шаховскую повредят ей в глазах государя.

Боткин, приходящий в ужас от массы голодных раненых, заметил действительному статскому советнику Приселкову, заведующему военно-медицинской частью (инспектор в действующей армии), что это варварство оставлять раненых и обессиленных людей без пищи три дня сряду, и получил ответ: "Эка важность; на позиции перед боем войскам случалось быть без пищи (вареной) на одних сухарях, которых также не всегда хватало, по 6 суток и голодным драться". Чего не вытерпит, не вынесет многострадальный, славный, недосягаемый русский солдат! Хорошие воспоминания о заботливости, распорядительности, добросовестности и честности начальства вынесет и разнесет по Руси дунайский солдат наш! Все безобразие это совершается в армии, командуемой братом царским, в присутствии государя и его сыновей. Что же бывает там, где и этого надзора нет? Просто руки опускаются даже у меня, а никто более меня не верит в Россию и менее поддается отчаянию. Надо заметить притом, что Приселков - бесспорно умный, энергический и распорядительный человек. Уверяют, что он и хороший человек.

5 сентября

Вчера перешли мы из Раденицы обратно в Горный Студень. Я вступил снова в обладание прежним хлевом и поместился в палатке, около него разбитой. Мухи тотчас же нас облепили и до того дерзки, что садятся на кончик пера, пока пишешь. Сейчас приносят мне телеграмму. Читаю и не верю глазам - от тебя, моя ненаглядная жинка, и в ответ на мою последнюю телеграмму из Раденицы! В 48 часов времени обменяться телеграммами из болгарской глуши в военное время - в Киев! Согласись, что лучшего и желать нельзя. Итак, vous fix pour l'hiver Kiew*. В час добрый! Не выпишешь ли ты несколько ящиков (vieux M Sauterne и т.п) вина нашего от Базили? Сообрази (если место соответствующее в погребах есть), не лучше ли все вино перевезти в Немиринцы и Круподерницы или в Киев. Когда морозы начнутся, уже перевезти будет нельзя. Вино переложить можно лишь весною или осенью, то есть ни в жар, ни в холод. Так как, по всей вероятности, я проживу несколько времени простым гражданином, а в Константинополь при нынешнем обороте дела ни в каком случае не вернусь, то в деревне достаточно оставить с тысячу бутылок из непортящегося вина, а остальные можно будет продать в Киеве (после моего возвращения и сортировки ящиков).

Князь Черкасский за рысканье на батареях под выстрелами (что было совершенно излишне, лучше было бы обеспечить раненых) получил Владимира 2-й ст. с мечами. Не помню, рассказал ли я вам, что он пробрался на наш левый фланг под Плевно и по охоте сопровождал Скобелева и Имеретинского рекогносцировку под пули турецкие. Оба генерала по возвращении на бивак похвалили его за храбрость, а Имеретинский добавил: "К сожалению, участие ваше в опасной экспедиции бесполезно было, а вот иное было бы, если бы вы могли прислать сюда Непокойчицкого или Левицкого. Мы никак добиться не можем, чтобы эти господа поближе посмотрели на турецкие позиции".

Опасаюсь очень, что Осман-паша бросится на какую-либо часть окружающих его войск, разобьет и прорвется. Взятый в плен турецкий (гвардейский) офицер был допрошен Мокеевым в присутствии главнокомандующего. На замечание, что турецкие войска славно дрались и вопрос, много ли английских и венгерских офицеров у них, офицер ответил: "Войска, которые введены умеючи и хорошо в дело, всегда хорошо дерутся. Есть ли иностранные офицеры и сколько их - не знаю, но войска знают и верят одному Осман-паше". Горько сознаться, а приходится завидовать туркам, что у них есть Осман и Сулейман-паши!

Гвардейская стрелковая бригада вчера прибыла в Горный Студень. Теперь будут постепенно подходить все войска гвардии. Сердце замирает при мысли, что и эти превосходные войска при отсутствии инициативы и серьезного плана кампании и при бестолковости распоряжений, растают бесцельно, как и предыдущие!!

Целую ручки у добрейшей матушки. Обнимаю тебя тысячекратно, милейший друг Катя. Целую и благословляю деток. Кланяюсь сожителям и Мельникову. Дмитрий, Иван, кучера, даже Христо тоскуют по Круподерницам и ждут не дождутся случая выбраться отсюда.

Многолюбящий муж и вернейший друг Николай

No 36*

Начато 6 сентября. Бивак у Горного Студеня

Вчера прибыл фельдъегерь Баумиллер (офицер, привязанный к отцу моему уже более 20 лет), бесценная жинка, и доставил мне родительский гостинец - сюртук, подбитый заячьим мехом, и теплое меховое отличное военное пальто, совершенно соответствующее условиям бивачного "комфорта". Заботливость батюшки меня глубоко Стронула. Во всю мою жизнь он все тот же, неизменный, неисчерпаемый в своей любви и попечении! Добрейшая матушка исполнила удивительно быстро просьбу мою, выслав для Дмитрия с тем фельдъегерем две лиловые щегольские с польскими украшениями фуфайки и пару теплых чулков. Я доволен, что мой верный Санхо Панхо обеспечен хотя на осеннее время. Увы, твоего письма, милейшая Катя, не оказалось. Кто-то сбил в Петербурге Баумиллера, и он искал письма твоего в Гродно. В Белостоке же брат Вурцеля его, видно, прозевал.

Сейчас принесли с полевой почты письмо твое от 26 августа. Отвечая на твой запрос, скажу, что войне конца не видать. В Константинополе страсти разыгрались, и все опьянели от успехов неожиданных. С турками теперь не сговоришь. Теперь лишь понял я, какое выражение телеграммы моей ввело вас в заблуждение. Я выразился: "Кратковременно здесь остаемся", чтобы предупредить вас, что мы оставим Горный Студень (мы и вышли чрез три дня), но я не имел права по телеграфу указать, что мы пойдем к Плевно. Воображение и сердце (желающее скорого свидания) придало иное значение моей фразе.

Ввиду доказанной ныне мне бесполезности продолжения моего пребывания в императорской Главной квартире и отдаления времени, когда переговоры с турками сделаются возможными и вероятными, меня уже не раз в сутки брало раздумье, не отправиться ли мне в Киев на месяц с предложением вызвать меня в армию, когда встретится во мне действительная надобность. Сильно меня тянет идти к государю, но все еще как-то совестно о себе думать среди переживаемого народного бедствия. Je dois avouer que la force des choses a fait disparattre peu peu presque tous mes anciens scrupules!*. Хотелось бы душу с вами отвести и выйти хотя на время из здешнего праздного положения.

Вчера, 5 сентября, Сулейман-паша после пятидневного бомбардирования Шибкинской позиции в 3 часа ночи внезапно пустил 20 своих батальонов (преимущественно гвардейцев) на штурм, рассчитывая захватить врасплох передовые войска наши. Но наши не прозевали, молодецки отбили штурм. Турки беспрестанно возобновляли попытки, настойчиво лезли вперед. Бой кипел 9 часов сряду до полудня. Все атаки были отбиты. После последней турки бежали от укреплений, потеряв в это утро до 2 тыс. чел. У нас выбыло из строя 100 чел. убитых нижних чинов и один офицер - полковник Мещерский (крымский, полуфранцуз, которому покровительствовал Орлов и которого очень жаловал государь) и до 400 раненых (в том числе 19 офицеров). Государь был сильно взволнован, когда получил телеграмму, слезы у него навернулись при имени Мещерского.

Вчера был кавалергардский праздник, и за обедом после здравицы за кавалергардский полк государь пожелал здоровья "нашим молодцам на Шибке!" Все крикнули от всего сердца "ура!"

Павлику отправил я в прошлый раз письмо его друга Базили, принесенное в последнюю минуту. Базили ожидает ответа. Сегодня собрались в моей палатке он, Аргиропуло, Иванов (Адриан), Лаговский, и издали послышались звонкие голоса и смех Нелидова и Церетелева, только что бывших у меня и игравших в карты, в соседней палатке герцога Николая Лейхтенбергского. Мы все в один голос сказали: подумаешь, что мы в Буюк-дере{60} и что несутся знакомые голоса из канцелярии или из киоска. Персиани также вскоре к нам присоединится. Он уезжает в Белград, куда назначен дипломатическим агентом. Я напомнил о Данзасе, и ему предполагалось предоставить место первого секретаря, но взбалмошный Сабуров вдруг телеграфировал, что просит приостановить его назначение. Причины такой перемены неизвестны, но семья Аргиропуло в волнении. Кимон, бывший у меня, получил известие, что мать его при смерти, и ждет телеграммы, чтобы решиться ехать в Афины.

Турки пытались ночью выбить румын из ретрашементов перед Гривицким редутом, но румыны отбились при помощи наших двух рот. Траншеи румынские придвигаются к турецкому укрепленному лагерю.

Приехал сюда генерал-интендант Кауфман, чтобы принять меры для зимовки войск в Турции и продовольствия во время зимней кампании. Дай Бог, чтобы ему удалось обеспечить и то, и другое, но дело трудное - выбраться благополучно из нынешнего хаоса при предстоящих местных и климатических затруднениях.

Сегодня был продолжительный военный совет у государя (великий князь, Непокойчицкий, Левицкий и военный министр). Неизвестно, на чем остановились, но, кажется, до сбора подходящих подкреплений будут ограничиваться обороною почвы болгарской, под нашими ногами находящейся. За делом сюда пришли. Наступит зима, выпадет снег, скажут, что теперь поздно уже переходить в наступление, и простоим мы таким образом даром еще много времени в северной части Болгарии, пока в южной вырежут все христианское население, за которое мы пришли заступаться!.. Левицкий же послан после совета переговорить с наследником касательно будущего образа действий.

С 6-го числа дует очень холодный северо-западный ветер - равноденственный. Нехорошо теперь в море. Но и не тепло в палатке, в особенности ночью. Я надеваю красную фуфайку на ночь и вот уже вторую ночь сплю одетым в халате под пледом. Дмитрий упрямился ночевать в коляске, я его заставил с трудом лечь в комнату - сарай, где тепло, но душно за недостатком воздуха.

7-го служили у нас в столовой палатке панихиду по покойном цесаревиче (которому было бы теперь 35 лет) и трем убитым флигель-адъютантам (Мещерский, Шлиттер и...*. Служили и пели чудно. Государь и многие из нас были очень растроганы. Затем был смотр стрелковой бригаде (трем батальонам). Батальоны образцовые, но командир бригады генерал-майор Эллис так прирос к гвардейским порядкам, что не может свыкнуться с мыслью, что он не в Красном Селе: за два часа перед смотром и накануне весьма продолжительно производил репетиции прохождением церемониальным маршем с музыкою и хоровыми солдатскими ответами на начальнические приветствия. Тошно было видеть и слышать. На походе из Бухареста и Фратешти привалы стрелкам делались через 2 часа без разбора, есть ли вода или нет, и даже с расчетом оставить людей без воды целый день, а жары, как нарочно, были большие. Люди громко жалуются. Действительно, если гвардейцев так будут водить и учить в Болгарии, то они еще скорее армейцев растают. Жаль будет прелестное войско.

Румыны, приблизившись траншеею ко 2-му редуту, пытались 6-го вечером взять его штурмом, но были отбиты.

С тех пор, как все стали мерзнуть, поговаривают о переводе императорской Главной квартиры в Систово.

No 37(1)

17 ноября 1877 г. Яссы

Не думал - не гадал, бесценный друг, милейшая жинка моя, писать тебе уже из Ясс. Оказалось, что мнимый "скорый" поезд ждет на всех станциях и тянется медленно. До Кишинева мы уже опоздали на 2 часа, а оттуда дорога до того плоха и до того загромождена поездами и вагонами, что остановки - даже в чистом поле - сделались беспрестанными. Заметив такую невзгоду, я уже в Кишиневе просил коменданта телеграфировать о моем приезде ясскому коменданту и просить приостановить поезд. Действительно, два часа ждал меня румынский поезд и, наконец, ушел, а мы через час лишь после его ухода подкатили к станции ясской! Ты можешь себе представить мою досаду. Бедный Базили рассчитывал съехаться со мною у Раздельной, но потом ожидал в Яссах и уехал с сегодняшним поездом, оставив записку. Неисправность железных дорог неимоверна. Я телеграфировал военному министру, что задержан ради поезда, опоздавшего в Яссы, и предупредил, что прибуду в Бухарест лишь в субботу. Оказывается, что меня везде разыскивают, даже Щелков допрашивает по телеграфу станционных смотрителей. Не могу в толк взять, зачем именно я понадобился.

Оставив тяжелые вещи на станции, я отправился с Дмитрием в коляске к консулу Якобсону и согласился на предложение его остаться у него обедать и ночевать. Обедали мы вчетвером: он, мадам Якобсон (валашка) и...*. Я занимал их разговором, отправив тебе телеграмму еще перед обедом - до 10 час., а затем откланялся и хочу отвести с тобою душу, душа моя, хотя заочно. Благодарю Бога за время, которое дозволил он в его неизмеримой благости провести с вами, и вспоминая об этих светлых минутах, мне легче будет переносить невзгоды физические и нравственные. А тех и других будет, конечно, вдоволь.

Судя по слухам, наслышанным мною по пути, положение дел вовсе не так улучшилось, как нам казалось за последнее время. Канцлер поговаривает о каких-то конференциях в Риме! А в Главной квартире все жаждут, как бы каким бы то ни было образом покончить скорее войну.

В Жмеринке встретил я возвратившуюся из Бухареста графиню Ржевусскую. Она поехала к отцу. Я ей сказал, что ты приглашаешь ее тебе помогать, когда она доедет до Киева. Она согласна и мне показалась особенно миловидною. Я пил чай и с ней проболтал с полчаса.

Спасибо за индейку и пирожки. Пригодились. Я и Дмитрий ими два дня питались. У Дмитрия сильно разболелась голова, и он все беспокоится, что заболеет и меня где-нибудь посадит, того и смотри. Здесь холоднее, чем в Киеве, и за Жмеринкою везде - хотя не .толстый слой - снег.

Целую ручки у добрейшей матушки. Обнимаю милейших деток и поздравляю Катичку. Тебя, бессменная подруга моя, тысячекратно обнимаю. Всех вас благословляю и Господу Богу всемогущему поручаю. Любите многолюбящего и вернейшего твоего друга и обожателя Николая

No 38(2)

21 ноября 1877 г. Бухарест

Кажется, что я не скуплюсь ни на телеграммы, ни на письма, бесценный друг и милейшая жинка моя. Ответ твой на ясскую телеграмму мою передан весьма быстро обязательным консулом нашим Якобсоном. Надеюсь, что ты получишь исправно мою сегодняшнюю телеграмму. Твоя меня утешила и успокоила. Мысленно, сердцем, душою живу с тобою и с вами неразлучен. Опасаясь остаться без писем, я тотчас по прибытии в Бухарест, и когда определилось, что я должен присоединиться к императорской квартире, телеграфически известил тебя, что писать следует не сюда, в Бухарест, а в Порадим, где я надеюсь быть уже в четверг.

Выехав из Ясс в 3 часа пополудни (однажды в день отходит поезд) в отдельном вагоне, данном мне стараниями обязательного консула до самого Бухареста (меняют два раза ночью), я поместил около себя Дмитрия (je le soigne cause de sa toux)*. Народу было множество везде, и поезд огромный. С нами же ехали 50 сестер милосердия, из которых многие молодые, хорошенькие и даже образованные (между прочим, одна венгерская графиня).

Якобсоны меня угощали, чем могли, выспался я отлично в мягкой кровати и поел отлично, одним словом, reisefertig**.

С Пашкан (с 8 час. вечера) начались остановки. Станции заграждены поездами воинскими, продовольственными и материальными, которые не двигаются. Страшно подумать, что все снабжение армии может остановиться и что мы поставлены будем в самое неприятное положение. Дрентельн в отчаянии и поехал в Главную квартиру, чтобы предупредить, что он ни за что отвечать не может при безобразном состоянии румынских дорог. Подозревают, что Дизраэли и разные агенты (поляки, австрийцы и жиды) подкуплены, чтобы затруднить армию русскую, вполне зависящую от снабжения по железным дорогам. Почти на каждой станции встречал наш поезд препятствия, так что вместо 8 час. утра прибыл он в Бухарест лишь в 3 часа пополудни. На станциях почти ничего нет съестного, и притом пассажиры бросаются, как стаи голодных волков, на несоразмерные буфеты. Я с Дмитрием продовольствовался пирожками киевскими, додержавшимися до Бухареста. Спасибо хозяйке.

Я встречен был везде приветственно. Здесь приготовили мне квартиру (слишком красивую и дорогую) в Grand h рядом с великим князем Алексеем Александровичем. Нашел Нелидова и Базили. Первый приехал из Главной квартиры со специальною целью со мною переговорить. Второй прибыл накануне, не дождавшись меня ни в Раздельной, ни в Яссах. Желание Нелидова в скорейших крестинах*** разделяется старшими. Мельников* решился написать дядюшке и соседу-приятелю, но прежде всего со мною посоветовался. Решетилову** были крайне неприятны и приезд Нелидова, и вызов помещика** . Тем не менее мои замечания приняты и введены в заготовленное. Решетилов хлопотал, как бы меня сбыть скорее с рук, и спросил Мельникова, не переехать ли к нему мне. Ответ утвердительный. Вместе с тем я получил приглашение отправиться (de suite****) в Порадим. Дело не такое легкое, как кажется. Недостаточно было мне найти кучера. Надо его выслать с коляскою и лошадьми в Фратешти. Это исполняется сегодня, а завтра с утра последую я и прибуду в среду вечером или в четверг утром, захватив фургон и вещи в Систове. Искал помощника Дмитрию. Цены неимоверные. Решился взять Евангели.

Обнимаю вас всех тысячекратно. Целую твои ручки и ручки добрейшей матушки. Да благословит вас Бог. Непрестанно думаю о тебе, моя ненаглядная жинка. Гики тебе кланяются. Твой верный друг и любящий муж Николай. Отдал ли Решетилов ящик с бумагами, деньгами и твоими бриллиантами в банк?

No 39 (3)

Начато в Бухаресте 22-го перед выездом

Канцлер уговаривал меня ехать вечером вчера и третьего дня в театр французский, но забава и развлечение на ум не идут без тебя, моя несравненная жинка. Притом минуты слишком важные для России и очень серьезные мы переживаем, не до театров теперь и пустословия. Даже к Гике не пошел вечером, а просидел у себя, занимаясь и принимая посетителей. Здесь Франке, барон Шпийгер, Фродинг, Негропонте и пр., одним словом, много константинопольцев. Они несколько раз в день пытались застать меня наедине, чтобы поговорить о своих делах, но долго не успевали, и Шпийгер мне объявил, что "точь [в] точь в Константинополе, и что я снова попал в такой же коловорот, как и прежде". Действительно, масса осаждающих меня посетителей изумительна. Как я ни стараюсь не говорить о политике, отстраняя себя совершенно от дел и отсылая всех к пребывающему здесь канцлеру, ничто не помогает. Все мне всматриваются в глаза, стараясь изведать будущее, и утверждают, que je suis pivot de la situation*. Почему и зачем? Глупцы - будущее в руках божиих, а мы постоянно не знаем даже, чего хотим! Как прежде утверждали, несмотря ни на какие доводы, что я веду к войне нашу политику, теперь усматривают в моем возвращении несомненный признак скорого мира. Где тут логика и последовательность в общественном мнении, превозносящем и низвергающем личности без смысла и разбора? Одно верно - что меня безличным, тунеядцем, глупцом никто не считает. И за то спасибо, что никто не сомневается, что я неугомонный патриот. Иностранцы ко мне так и лезут. У меня были преинтересные разговоры с Братьяно и Когельничано, первенствующими румынскими министрами. Первый - честный, но увлекающийся либерал-демократ, патриот, завербованный мною в союз с Россией и поддающийся замечательным образом моему влиянию. Беда та, что он впечатлителен, изменчив по непрактичности умственного направления и прежде всего - человек партии, что заставляет его окружать себя людьми недостойными... La queue de son parti est tr mauvaise et g excessivement les relation avec lui**.

Второй - мошенник преестественный, но умный и практический человек, ищущий прежде всего свой личный, материальный интерес. На беду не только эти два министра, но и почти все румыны раскусили канцлера и Жомини, сознав их политическую ничтожность и слабости.

Разговор коснулся - между Братьяно и мною - возвращения нам отошедшей в 1856 г. части Бессарабии. В противность прежнему он старался выставить мне все затруднения, невозможности и опасности для него и его партии подобной уступки. Я был непреклонен и дал понять румынскому министру, что он должен считать вопрос этот решенным, а себя счастливым, что приобрел для своей страны дружбу и покровительство России. Я сказал ему, что он достаточно умен и ловок, чтобы подготовить почву и общественное мнение своей страны для переворота, и посоветовал ему заблаговременно запастись, с одной стороны, донесениями своих префектов отошедшего участка Бессарабии о бесплодности, малодоходности и бесполезности для Румынии этой страны, а равно и об отчуждении от бухарестского правительства населения, сочувствие которого к России пробудилось с новою силою со времени вступления наших войск в родной край и постройки Бендеро-Галацкой железной дороги. С другой стороны, советовал я припасти статистические сведения о Добрудже, посредством которых весьма легко доказать что одни доходы Сулина и Кюстенджи, а равно железных дорог превышают все источники богатств возвращающейся к нам местности. С приобретением Дунайских гирл и двух даровых портов черноморских значение - политическое и финансовое - Румынии возвысится в Европе и т. д.

Когельничано старался оправдать румынскую администрацию касательно беспорядка на железных дорогах и полного застоя движения, грозящего нашей армии большими бедствиями. Когельничано высоко ценит директора дороги (француза), сваливая безурядицу на нашу нераспорядительность и на многоначалие, тогда как Братьяно подозревает этого директора, что он подкуплен Англией или Австро-Венгрией, чтобы парализировать наши действия остановкою подвоза.

Как обыкновенно, сначала наши власти не дали себе труда ни всмотреться, ни обдумать дела, ни заготовить, что нужно, а теперь, видя, что все гибнет и что много - два поезда в день доходят до назначения, решили действовать уже не умом, а кулаком: приостановить всякое торговое движение в крае и конвоировать поезда жандармами, не замечая, что румыны и иностранцы могут парализировать если пойдут наперекор - иным образом. Вагоны будут ломаться, локомотивы за недостатком воды и топлива останавливаться, а армия будет терпеть из-за неумения взяться за дело как следует. Жандармам не сладить с пассивною оппозициею, которую так легко уничтожить, действуя разумно. Канцлер сидит в Бухареете и пальцем не двинет, чтобы пособить им уладить, что нужно. Эгоист, живущий для себя, как будто Россия и он - два отдельных государства!

24 и 25 ноября. Порадим

Поздравляю вас душевно, мои милые именинницы - большая и маленькая Кати. Надеюсь, бесценная жинка, что ты получила телеграмму мою, отправленную из Порадима через час после моего прибытия. Знаю, что через час после подачи телеграмма моя была уже в Кишиневе, и очень сетовать буду, если, несмотря на мое старание, по России произошла задержка. Как хотелось бы на вас посмотреть и обнять тысячекратно наяву так же нежно, как обнимаю мысленно сердцем! Надеюсь, что ты наденешь в этот день мою "боярку", и убежден, что вспомнишь об отсутствующем, которому сегодня очень невесело и unheimlich*.

Принимаюсь, скрепя сердце, за свой дневник в твердом уповании на милость божию. Всемилосердный не продлит чрез меру нашей разлуки и нас снова соединит. Возобновляю, скрепя сердце, свой дневник. Воздержусь от подробного описания моего путешествия. Моим спутником был Базили, которого я довез в своей коляске и который намерен тебе артистически и во всей подробности дать отчет о всех наших впечатлениях.

Выехав в 9 час. утра по Журжевской дороге во Фратешти, я убедился, что как румынская дорога, так и коменданты наши преисполнены были внимания ко мне и желания облегчить мне переезд. Лошадей и коляску мою с Евангели и кучером отправили накануне вечером в Петрушаны, то есть до того пункта, где положены рельсы Поляковым строящейся дороги из Фратешти до Зимницы. Мое путешествие могло таким образом сократиться на один путь, и в действительности оказалось, что Нелидов, выехавший сутками ранее и ехавший на почтовых, тогда как я ехал на собственных лошадях с остановками для корма их, прибыл в Порадим лишь за час времени до меня. Мне лично дали в Бухаресте отдельный вагон, куда я пригласил с собою Скарятина, адъютанта Владимира Александровича. По его рассказам, дела у цесаревича в отряде (хотя там больше порядка) не блистательны. Ванновский (начальник штаба наследника) боится подпасть под влияние Косича (начальник штаба Владимира Александровича), и дело между ними не клеится. Оттого-то упускают все случаи разбить турецкие войска решительным образом, как, например, после дела при Церковном и отступлении Мегмед Али, где 12-й корпус мог угрожать флангу и тылу турецкой армии, а остался в бездействии. Рекогносцировка общая на р. Ломе, о которой рассказывали тебе раненые и где напрасно пострадал батальон Херсонского полка, атаковавший Кады-Кёй, была бесплодным кровопролитием. Наши уже врывались в Кады-Кёй, и турки бежали, когда приказано было отступить, так как предполагалась одна рекогносцировка. "Херсонцы увлеклись". Отступать было труднее, и потери тут стали значительнее. Чтобы выручить один батальон, пришлось ввести в дело два полка. Солдатики наши не понимали, чего от них хотят: "Говорят, иди вперед, ну мы и берем шанцы и гоним турку, а тут начальство замечает, что не надо его бить. Просто дразнить турку посылали", - толкуют метко и остроумно солдатики. А между тем 500 чел. даром потеряли на рекогносцировке, обратившейся было в генеральное сражение. Из Кады-Кёя сделали теперь (мы туда раза четыре входили) вторую Плевну и войска переставили неизвестным для нас образом.

О Дондукове-Корсакове отзываются все с похвалою. Он очень деятельно и усердно занимается своим корпусом, и солдаты его любят.

На станции встретился мне Поляков, отправившийся в одном с нами поезде осматривать свою дорогу. Он хочет ее открыть до Зимницы на будущей неделе и строить уже дороги железные в Болгарии: одну ветвь на Тырнов чрез Горный Студень (насыпь уже доходит почти до этого селения), а другую на Белу. Несомненно, умный человек, но плутоватый жид, забавный своею напускною важностью пред людьми, от него зависящими, своею наблюдательностью и циническим отношением к людям и событиям. Он рассказывает удивительные вещи про тупость, бестолковость и недобросовестность нашей администрации, ходящей на поводу у таких плутовских и оборотливых жидков, как он. Поляков удивляется грубости и простоте (у нас привык он к некоторой утонченности) взяточничества румынской администрации и подтвердил мое сведение, что Когельничано ничего ровно не делает, пока не возьмет взятки, но тогда выказывает свой ум и ловкость.

Очень опасаюсь, что возникшие теперь слухи о скором мире окажут нам такую же дурную услугу, как легкомыслие, беспечность и самоуверенность штаба при начале войны. В надежде, что зимой будет мир, не приведут в исполнение своевременно всего того, что нужно для облегчения зимнего похода и пребывания в Болгарии.

Из Фратешти мы продолжали свое следование по новопроложенным рельсам в том же вагоне. Так как он был единственным в поезде, то Поляков и инженеры сели ко мне. Мимоездом мы отлично видели Рущук. Направление линии должны были несколько изменить, потому что с турецких батарей снаряды долетали до первых рабочих поездов, двинутых в этом направлении. Я взял с собою завтрак из гостиницы бухарестской, Скарятин тоже имел запасы. Мы соединили наши средства и отлично позавтракали la barbe de Mr. Poliakow que avait la pr de nous octroyer un d d'isra parvenu*. Чтобы его утешить, я согласился дополнить мой завтрак вкушением явств, им предложенных, при выходе из вагона. Коляска моя ожидала нас с новым кучером. Поляков предложил еще свою. Ради прекрасных глаз Дмитрия (que devient tr incommode, comme valet de chambre depuis que vous avez laiss le m lui parler de ses poumons** я согласился, предоставив коляску моему Санхо Панхо, который в ней и приехал важно до Систова вместо того, чтобы быть на козлах (скажи его Дульцинее в доказательство, как я его берегу).

В Петрошанах - мост, нами наведенный через Дунай для обеспечения сообщений Владимира Александровича и цесаревича с левым берегом. Тут же живет в домике Алексей Александрович (великий князь), и помещаются моряки. Нас высадили с рельсов в трех верстах. До Зимницы верст 30, но дорога плоха, хотя местами шоссе, испорченное донельзя транспортами. Чрез реку, впадающую в Дунай, пришлось переправляться вброд. Хотя лошадки мои похудели и опустились в Бухаресте, но славно вывезли из грязи около брода, не обращая внимания на засевшие фуры. Стемнело, и мы с трудом нашли Зимницу. Тем не менее и несмотря на возражения кучеров, я, взяв провожатого, отправился тотчас на переправу, рассчитывая, что ночью, когда несметные обозы приостанавливаются, легче добраться до Систова, нежели днем, ибо дорога узка и трудна.

В 9-м часу мы прибыли в дом, занимаемый в Систове Геровым (губернатор). Ночлег устроили весьма изрядный. Денег на содержание моих лошадей и прислуги в мое отсутствие издержали весьма много (слишком 1200 руб. вместе с бухарестскими). Расплатившись утром, я собирался в путь, но оказалось, что Евангели остался ночевать в Зимнице и запоздал с вещами. Затем открылось, что мой фургонный кучер - отставной солдат - спился и пропил даже свое платье, кормил плохо лошадей и пропадал по нескольку дней в кабаках. А губернатор, обязавшийся смотреть, ничего не знал. К довершению всего кучер этот в последнюю минуту (в пьяном виде) отказался запрягать лошадей в фургон и участвовать в зимнем походе! Пришлось наскоро находить другого. Христо подыскал молодого болгарина, и Евангели взялся сам править в случае надобности. Все это задержало меня в Систове до 1-го часу пополудни. Наконец, я выбрался, отправив свой обоз. Дороги плохи, скверны и изрыты десятками тысяч повозок, беспрерывно тянущихся к Плевне, [так] что опасаюсь, что мой фургон развалится, не доехав до Порадима. Вместо моего рыжего (проданного Меншикову) купил под Христо (за 15 золотых) турецкую вороную отличную лошадку.

По карте и с расспросами доехал бы я благополучно до Булгарени, но комендант, желавший прислужиться, дал провожатым "по новому пути" казака. Тот нас водил зигзагами из деревни в деревню даже без дорог, по оврагам, заставив сделать 20 верст лишних и приучить лошадей. Когда уже стемнело, прибыл в деревню, лежавшую вне нашего пути. Со свойственным мне упорством я решил идти все-таки в Булгарени, взяв конного болгарина с проводником. Плутали и бедствовали мы немало, но в 9 час. добрались до Булгарени и расположились ночевать у священника в доме, состоявшем из двух комнат. В главной помещалось вповалку все семейство и рабочие отсутствовавшего попа (4 женщины, 3 мужчины и 5 или 6 детей). Все лежали вповалку без всякой церемонии. В другой комнате передней - поместились на полу (на подушках коляски и шубе) Базили и я. Тут же, по моему настоянию, захрапел Дмитрий. Приятное сообщество и славный ночлег! Какое разнообразие впечатлений. Quels rapprochements! Quelle atmosph В 8-м часу утра отправились мы далее и около 11-ти, странствуя среди мглы, измороси и тумана, добрались до Порадима.

Коляску мою увидал Милютин и сказал государю, что я, вероятно, приехал. Тотчас же пришли приглашать меня на завтрак к его величеству. Едва успел поместиться в отведенной мне землянке и умыть руки. Дмитрий в ужасе от обстановки; il est d'une humeur de chien de fa que je cherche me passer de lui**.

Государь приказал приготовить мне квартиру (все в землянках, исключая самого государя, Адлерберга и Милютина), а потому мне'дали кровать походную, стол и железную печку и покрыли стены и часть пола, то есть земли, солдатским сырым сукном. Маленькое окошечко будет заделано рамою со стеклом. Довольно тепло, но не скажу, чтобы приятно и весело! Анна Матвеевна была бы в отчаянии при виде мрака, господствующего в моей землянке. Приходится почти весь день сидеть со свечкою. Дай Бог уберечь мои глаза и поскорее кончить нашу стоянку под Плевною. Погода отвратительная, и грязь липкая, глубокая, непролазная.