Походы русских войск при Иване III

Походы 1471 г.

Победа над Казанью создала новую стратегическую ситуацию. Открылась возможность перехода к активным действиям на других направлениях — прежде всего на северо-западном, на котором в течение ряда лет обстановка становилась все более критической в связи с настроениями части новгородского боярства и притязаниями короля Казимира. Разрешением долго назревавшего кризиса стала кампания 1471 г.

События лета 1471 г. в военно-историческом плане исследованы значительно меньше, чем в общеполитическом. А. К. Банов посвятил свою статью детальному описанию Шелонской битвы.[251] Е. А. Разин уделил этой кампании один из параграфов в своем общем обзоре истории военного искусства.[252] Во всяком случае, кампания 1471 г. заслуживает самого серьезного внимания как один из важнейших феноменов в военной истории России XV в.

Основным источником для изучения кампании 1471 г. является великокняжеская летопись (так называемый Свод конца XV в.).[253] Большую ценность представляет Пск. летопись по Строевскому списку (по А. Н. Насонову — Пск. III),[254] а также Новг. IV по списку Дубровского.[255] «Словеса избранника» — официальный публицистический памятник, читающийся в ряде летописей, содержащий отдельные реалии, отсутствующие в великокняжеском Своде.

Рассказ о кампании 1471 г. занимает в великокняжеской летописи особое место. Это именно рассказ — связное целостное повествование вполне официального характера, своего рода правительственное сообщение о военных событиях. Одним из источников этого рассказа был, по-видимому, военно-походный дневник великого князя, содержащий точные даты, реалии и формулировки документального характера. Это придает рассказу особую ценность. Однако в руках составителя рассказа дневниковые записи подверглись, видимо, сокращению и переделкам и были растворены (перемешаны) в текстах нарративного характера. Возможным источником рассказа могли быть в отдельных случаях показания очевидцев — участников событий, содержащие красочные подробности и эмоциональные детали.

Известия Пск. летописи носят почти исключительно документальный характер и отличаются деловым, безэмоциональным стилем изложения. Это не рассказ, а хронологические заметки.

Известия Новг. летописи отличаются краткостью, основой их могли послужить какие-то записи официального характера и рассказы участников событий.

В целом летописный материал предоставляет возможность без особой противоречивости восстановить основные черты кампании 1471 г. и проследить ряд важных реалий военно-исторического характера.

К весне 1471 г. переговоры с Новгородом зашли в тупик. В Новгороде пришла к власти пролитовская партия, которая пригласила на новгородский стол короля Казимира и заключила с ним договор, направленный против великого князя Московского.[256] «Князь же великий… скорбен бысть… что поити на Новгород ратью».

По буквальному смыслу летописного рассказа, великий князь принимает принципиальное решение о походе самостоятельно, в результате многих размышлений («много мыслив»). Решение великого князя — исходный момент непосредственной подготовки к походу.

Второй момент — извещение об этом решении ближайшим людям. Эти люди — митрополит, великая княгиня-мать и «сущии у него бояре». «Сущии бояре» — очевидно, самые близкие советчики.

«Они же, слышавше се, советуют ему, упование положив на Бога, исполнити мысль свою над Новгородцы за их неисправление и отступление». Никаких споров, по-видимому, не возникло — «встречи», которую любил Иван III и за которую «жаловал» (по словам Берсеня Беклемишева), великий князь не услышал.

Следует третий шаг. «И в той час князь великий разосла по братью свою, и по все епископы земли своея, и по князи, и по бояре своя, и по воеводы, и по вся воя своя».

Такое совещание широкого состава, своего рода церковно-служилый собор, упоминается в великокняжеской летописи впервые.

«И яко же вси снидошася к нему, тогда всем възвешает мысль свою, что ити на Новъгород ратью… но поити ли ныне на них или не поити, понеже летнее уже время, а земля их мнози воды имать около себя и озера великые, и реки, и болота мнози и зело непроходимы. А прежние велиции князи в то время на них не ходили, а кто ходил, тот люди многы истерял… мысливше о том немало…»

Фактически речь шла о важнейшем стратегическом вопросе, от решения которого зависела судьба всей кампании. Действительно, известные нам походы великих князей на Новгород происходили зимой: Дмитрия Донского — в декабре-январе, Василия Темного — в январе-феврале. Оба похода были успешны.

Однако на этот раз было принято решение о немедленном начале похода. Победила наиболее смелая и рискованная точка зрения — по всей вероятности, потому что она была предложена и, во всяком случае, активно поддержана самим великим князем. «Предстояло организовать большой 500-километровый поход в начале лета, когда лесистая и болотистая местность на подступах к Новгороду представляла серьезное естественное препятствие».[257]

Церковно-служилый собор 1471 г. — новое явление в политической практике великих князей. Оно отвечало стремлению заручиться возможно более широкой морально-политической поддержкой действий великокняжеской власти,[258] поддержкой со стороны «земли», а не только ближних советников и привычного тесного окружения. Еще более важное значение имеет сакрализация похода: благословение освященного собора превращало поход из политического конфликта из-за очередного «неисправления» новгородцев в войну за православное христианство против новгородских властей, предавшихся латинству.

Церковно-служилый собор 1471 г. поднимал события с княжеского на государственный уровень. На Новгород впервые шел не просто старший из русских князей, а глава всей Русской земли. Именно в этом, по-видимому, заключалась основная цель созыва собора. Сам факт созыва такого собора представляет большой интерес как свидетельство серьезных изменений в политической идеологии великокняжеской власти.

При этом следует иметь в виду, что вся инициатива и, вероятно, предварительный план похода исходили от великого князя: фактически к маю 1471 г. к походу все было готово.

Нельзя исключить возможность искреннего стремления великого князя добиться мирного, наиболее легкого и наименее рискованного решения конфликта — принятия своих требований новгородской господой, опираясь на сторонников Москвы. Об этом свидетельствует сама длительность переговоров, продолжавшихся несколько месяцев.

Однако уже в Рождественское говение 1470 г. во Псков прибыл посол великого князя Селиван «поднимати Псковичь на Великий Новгород: оже ми не добиеть челом Великий Новгород о моих старинах, тогды бы есте моя вотчина Псков послужил мне великому князю на Великий Новгород за моя старины».[259] Таким образом, ведение мирных переговоров сочеталось с подготовкой к возможной (но пока еще не неизбежной) войне. Господин Псков рассматривался как союзник, точнее — как «вотчина», подчиненная власти великого князя, составная часть Русской земли. Основанием для этого были события 1460 г., когда Господин Псков официально признал над собою верховную власть великого князя. Участие Господина Пскова в войне против Новгорода имело большое политическое значение — этим реализовывалась идея общерусской коалиции. Не менее важно стратегическое значение Пскова. Выступление его, во-первых, давало возможность отрезать Новгород от его потенциальных союзников — Литвы и Ордена, во-вторых, открывало кратчайший путь на Новгород с запада и заставляло новгородцев дробить свои силы. Обращение великого князя к Господину Пскову может рассматриваться как важный элемент стратегической подготовки к кампании 1471 г. Подготовка эта, таким образом, началась задолго до окончательного разрыва и принятия официального решения о начале похода.

На предпринятую псковичами попытку мирного посредничества («а мы за вас за свою братью, ради посла своего слати, только вам будет надобе к великому князю всея Руси челом бити…») новгородцы отвечали не только решительным отказом («вашего посла к великому князю не хотим поднимати, ни сами ему челом бити не хотим»), но и предложением совместного выступления: «а вы бы есте за нас против великого князя на конь усегли, по своему с нами миродокончанию».

Более того, Великий Новгород «не дал пути» псковскому послу к великому князю.[260]

В условиях очередного обострения новгородско-псковских отношений не было реальных оснований для выступления Господина Пскова на стороне «старейшего брата». В свою очередь, обострение отношений с Орденом и Литвой объективно способствовало усилению тяги Господина Пскова к Москве — только великий князь мог оказать ему реальную помощь. На Русской земле Новгород оказывался в политической и стратегической изоляции.

Наиболее вероятным союзником Новгорода был король Казимир — союз с ним против великого князя был оформлен соответствующим договором. Но именно этот договор стал в глазах великого князя casus belli — признание власти Казимира сделало войну неизбежной.

Косвенными союзниками Новгорода, точнее — врагами великого князя были Орден и Орда, вмешательство которых в московско-новгородский конфликт было вполне возможно.

Таким образом, если Господин Великий Новгород оказался в изоляции на Русской земле, то великому княжеству Московскому угрожала реальная перспектива войны на трех стратегических направлениях. В этих условиях решающее значение приобретал фактор времени — необходимо было не дать возможности окончательно оформить подчинение Новгорода королю Казимиру. Принятие решения о походе весной 1471 г. было стратегически единственно правильным, хотя и рискованным в оперативно-тактическом отношении.

Реализуя принятое решение, великий князь «в Тферь посла к великому князю Михаилу, помоги прося на Новгородцев же».

Выступление Михаила Тверского на стороне великого князя Московского предусматривалось договором, заключенным в первые годы великокняжения Ивана III и подтверждавшим прежнее докончание 1456 г.: «А быти, брате, нам на татар и на лях, и на Литву, и на немци заодин, и на всякого нашего недруга». В числе предполагаемых недругов докончание новгородцев не называет. Оно только требует от тверского великого князя «с Новым ти Городом жити по старине, как было при ваших пращурах, при великом князе Михаиле Ярославиче…»,[261] и т. д. Включение Господина Великого Новгорода в состав «недругов» вытекало из реальной политической ситуации 1471 г. Участие Твери в войне против Новгорода было необходимо уже потому, что путь из Москвы на Новгород лежит через территорию великого княжества Тверского. Важен и политический фактор — Михаил Тверской идет со всей Русской землей под начальством великого князя Московского.

Впервые великий князь Тверской выступает как союзник великого князя Московского: в походе на Новгород Дмитрия Донского в 1386 г. тверские полки не участвовали, ничего не известно и об их участии в походе 1456 г. Участие тверичей в походе 1471 г. — важный показатель тех сдвигов, которые произошли за последние годы в политической обстановке на Русской земле, прежде всего — роста реального значения власти великого князя Московского.

«А Пъскову послал дьяка Якушку Шачебальцева Майя 23 на праздник Вознесения Господня, глаголя им: "Отчина моя Новгород Велики отступают от меня за короля и архиепископа своего ставити им у его митрополита Григорьи Латынина суща, и яз князь великий дополна иду на них ратью, а целованье к ним сложил есми. И вы бы, отчина моя, Пъсковичи, посадницы и житьи люди и вся земля Пъсковскаа к брату вашему Новугороду сложили бы есте, да и пойдите на них ратью с моим воеводою с князем Федором Юрьевичем Шуйским, или с его сыном с князем Васильем"».[262]

После известия о кончине архиепископа Ионы (8 ноября 1470 г.) 23 мая — первая точная календарная дата во всем повествовании Московской летописи о событиях 1470/71 г. Дата, связанная с отправкой посла во Псков, очевидно, была зафиксирована в официальном дневнике событий, откуда и попала в летописный рассказ. Наказ Якову Шачебальцеву носит вполне официальный характер и, по-видимому, выписан дословно из соответствующего документа.

Миссия Шачебальцева отражена и в Пск. летописи: «приеха от великого князя с Москвы послом дияк… на имя Яков, на Троицкой неделе в пятой (т. е. 7 июня. — Ю. А.), а веля Пскову в Великом Новегороде положити розметнии грамоти в другую неделю заговев Петрово говение (16 июня. — Ю. А.) за великого князя обиду, а князь велики за вашими назавтреа в понедельник (17 июня. — Ю. А.) свои граматы положит».[263] Наказ Шачебальцеву предусматривал, таким образом, не только директиву об объявлении войны, но и точную дату доставки в Новгород разметной грамоты, согласованную с доставкой соответствующей грамоты из Москвы.

Расстояние от Москвы до Пскова Шачебальцев проехал за 15 дней, делая в среднем по 30–40 верст в день. Такая медлительность великокняжеского посла, ехавшего с чрезвычайно важным заданием, может объясняться только плохим состоянием дорог, еще не просохших от весеннего паводка. В этих условиях 180 верст от Пскова до Новгорода[264] гонец с разметной грамотой мог покрыть за 4–5 дней, т. е. должен был выехать не позднее 12 июня. Гонец из Москвы с аналогичной грамотой должен был выехать не позднее 4–5 июня (от Москвы до Новгорода — 500 верст). Все это было рассчитано в канцелярии великого князя — своевременной доставке разметных грамот придавалось, очевидно, большое значение. Псковичи должны были доставить свою грамоту на день раньше, чтобы исключить возможность дальнейших «шотчаний» (проволочек) с их стороны.

Отправка грамоты во Псков означает начало стратегического развертывания великокняжеских войск. «В 31-же день месяца Майя в пяток послал великий князь Бориса Слепца к Вятке веля ити им на Двинскую землю ратью же. А к Василью Федоровичи посла на Устюг, чтобы с Устюжаны на Двину же ратью пошел, а зжидал бы ся з Борисом да с Вятчаны».[265]

Так обозначается направление удара на Двинскую землю (Заволочье), важнейший источник богатства новгородской господы. В поход на Двинскую землю должна была, очевидно, идти судовая рать — пешее земское ополчение северных земель, не знавших развитой служилой системы.

«Месяца Иуня 6 в четверток на Троицкой неделе отпустил князь великий воевод своих с Москвы, князя Данила Дмитриевича Холмско-го да Федора Давыдовича со многим воинъством, с ними же и князя Юрья Васильевича и князя Бориса Васильевича дети боярьские многи. А велел тем князь великий ити к Русе».

Запись официального характера, напоминающая разрядную, но без распределения воевод по полкам. Движение начинает первый эшелон великокняжеских войск. Уже с 23 мая работает военно-походная канцелярия, фиксирующая распоряжения и действия великого князя.

Операционное направление Москва — Руса хорошо знакомо московским воеводам. Именно по этому направлению (через Волок) шли войска великого князя Василия Васильевича в зимнем походе 1456 г. Выход к Русе воевод князя Ивана Стриги Оболенского и Федора Басенка привел к бою с новгородским войском. Решительная победа москвичей заставила новгородцев просить мира. Действительно, Руса — важнейший стратегический пункт, овладение которым выводит на ближние подступы к Новгороду.

Князь Данило Холмский — участник войны с Казанью.

Второй воевода, Федор Давыдович (Хромой) — выходец из знатнейшего боярского рода Ратшичей. Его предок — герой Невской битвы. Сам Федор Давыдович упоминается в 1471 г. впервые, что может свидетельствовать о его сравнительной молодости (ум. ок. 1492 г.).[266]

В состав войска, отправленного к Русе, входят, в частности, служилые люди Дмитровского и Волоцкого уделов — они идут в поход с воеводами великого князя, а не своих удельных князей, как предусматривалось старыми межкняжескими докончаниями.»[267] Это свидетельствует о снижении роли удельно-княжеских воевод.

«А в 13 того же месяца в четверток отпустил князь велики князя Василия Ивановича Оболенского Стригу с многими вой, да с ним князей царевичей Даньярова с многими Татары, а велел тем ити на Волочек да по Мете».

В существующем списке Моск. летописи — явная ошибка. Князь Оболенский Стрига — не «Василий Иванович», а Иван Васильевич. Войско князя Стриги Оболенского должно было совершить глубокий обход Новгорода с востока, отрезая его от северных владений. Включение в войско отрядов татарского царевича свидетельствует, что эти силы должны были обладать особой подвижностью — их путь на Новгород был самым длинным.

Князь Иван Стрига — один из старых и наиболее опытных воевод. Первое упоминание о нем относится к 1446 г., когда он участвовал в борьбе за освобождение Василия Темного. В 40–50-х гг. он получил богатый боевой опыт, в частности, в походе на Новгород в 1456 г. В 1467 г. вместе с царевичем Касымом совершил неудачный поход на Казань.

Деловой стиль военно-походного дневника прерывается обширным рассказом о молебствиях, совершаемых великим князем. Посещение храмов и молебны — в данном случае не только нравственный долг верующего православного человека, но и важная идейно-политическая акция. Снова и снова подчеркивается категорический императив похода — «не яко на христиан, но яко на иноязычник и на отступник правословия».[268]

Впервые за девять лет своего великокняжения Иван III отправляется в боевой поход (до этого известно его участие в походах 1452 г. на Шемяку и в 1458 г. — на Оку против татар). Как видим, это событие обставлено с необычайной торжественностью, ему придается исключительное нравственно-политическое значение. Великий князь, поборник и защитник православия, выступает против отступников-еретиков.

С великим князем идет третий эшелон русского войска.

«А с ним царевич Даньяр и прочий вой великого князя, князи его мнози и воеводы со многою силою». С великим князем идет его военно-походная канцелярия, которая продолжает точно фиксировать даты и события.

«Приде же князь великий на Рождество Предтечево (24 июня. — Ю. А.) на Волок».

Переход от Москвы до Волока Дамского занимал 4 дня — по 25 верст в день.

«Так же и братиа великого князя поидоша кождо их от себя, князь Юрий Васильевич из своея отчины, а князь Андрей Васильевич из своея отчины, а князь Борис Васильевич из своея отчины. А князь Михайло Андреевич с сыном Василием из своея отчины».

Волок на Ламе — сборное место войск, идущих на Новгород. В 1456 г. в походе великого князя Василия «бывшу же ему на Волоце, и ту приидоша к нему братиа его и вси князи и воеводы его со множеством воинства».[269]

В отличие от краткого известия 1456 г., рассказ 1471 г. содержит важные сведения о сосредоточении войск. Князья-братья идут со своими полками из своих уделов на место сбора войск. Но уже известно, что часть служилых людей князя Юрия и князя Бориса отправлена в первом эшелоне с воеводами великого князя на Русу. Князья Юрий и Борис приходят к Волоку только с частью своих сил. Таким образом, Дмитровский полк князя Юрия и Волоцкий полк князя Бориса не представляют единого целого — их силы распределены по двум эшелонам, и только часть их идет со своими князьями, как предписывалось в традиционных докончаниях московских князей. Передача части служилых людей удельных князей под непосредственное командование великокняжеских воевод соответствует общей тенденции усиления великокняжеской власти и, в частности, — ее военных функций. Великий князь все в большей мере выступает в роли распорядителя военных сил всего великого княжения Московского, командные функции его братьев соответственно снижаются. Судя по рассказу летописи, организационно-тактическое единство мог сохранить только Углицкий полк князя Андрея Большого. Этому полку предстоял наиболее долгий путь до Волока; возможно, именно поэтому его части не были включены в первый эшелон, а остались под знаменами своего князя. Князья Михаил Андреевич и его сын Василий имели служилых людей в двух удаленных друг от друга уездах. Если служилые люди с Вереи и Рузы могли идти к Волоку во главе со своими князьями, то белозерским служилым людям предстоял до Волока долгий путь, и их более целесообразно было использовать на северном операционном направлении вместе с устюжанами и вятчанами.

Сбору войск на Волоке предшествовала, очевидно, рассылка директив великого князя — приказов о мобилизации. Затем следовали сама мобилизация служилого ополчения и марш-маневр к месту сбора. На все это требовалось более или менее значительное время, считая средний суточный переход для конницы 30–50 верст. От Углича до Волока (200 верст), например, можно было пройти не менее чем за 5–6 дней, князь Андрей должен был выступить не позднее 18 июня, а начать сбор своего полка еще не менее чем за неделю раньше. Но прежде князь Андрей должен был еще приехать из Москвы, где он был на соборе, для этого тоже нужно было прислать со своим служилым человеком соответствующий приказ, на что требовалось еще около недели. Мобилизация служилого ополчения удельных князей фактически началась не позже двадцатых чисел мая, сразу после собора, а возможно, еще раньте.

«А на Москве оставил князь великий сына, великого князя Ивана, да брата своего князя Андрея Меньшого».

Иван Молодой здесь впервые назван великим князем. Была ли официальная процедура возведения его в великокняжеское достоинство, остается неясным. Во всяком случае, можно считать, что его положение наследника этим титулом окончательно легитимизировалось. В то же время очевидно, что должностных функций на данном этапе в возрасте 13 лет он не нес. Его оставление на Москве носило титулярный характер.

Менее понятно, почему на Москве был оставлен Андрей Меньшой — вполне дееспособный в свои 19 лет. Об участии в походе на Новгород вологжан — его служилых людей — сведений также нет, хотя еще в 1469 г. вологжане ходили в поход на Казань с воеводой своего князя.

«На Петров день (29 июня. — Ю. А.) прииде князь великий в Торжок. Приидоша же к нему в Торжок воевода великого князя Тферьского, князь Юрий Андреевич Дорогобужский да Иван Микитич Жито со многими людьми на помочь на Новогород же».

Путь от Волока до Торжка занял 4 дня (считая, что великий князь выступил из Волока на следующий день после прибытия). Средний суточный переход оставался прежним — около 40 верст.

Войска вступили на территорию великого княжества Тверского, оставляя Тверь справа, к востоку. Здесь реально вступает в силу статья о военном союзе.

«А пойдут, брате, на нас… и тобе, брате, к нам на помочь самому на конь всести и своею братьею молодшею, в правду, без хитрости. А корм взяти не корыстоватися».[270]

Отступлением от буквы договора стало личное неучастие Михаила Тверского в походе великого князя Московского. Это нельзя объяснить его молодостью — ему было 17 лет[271] (род. осенью 1453 г.). Однако самое главное условие договора, его основной смысл были соблюдены. Тверское великое княжество выступало как союзник Московского, впервые тверские полки шли в поход вместе с москвичами.

«Братья молодшая» тверского великого князя, обязанная «всесть на конь», представлена князем Юрием Адреевичем Дорогобужским, удельным князем, который в договоре 1462–1464 гг. не назывался по имени, а входил в состав «меньшей братии». Воеводой при нем был Иван Никитич Жито, из боярского рода Бороздиных (внук реального родоначальника Ивана Борозды).

Участие тверского полка в походе не было фикцией — князь Юрий и Иван Никитич Жито пришли «со многими людьми». Надо полагать, что Михаил Тверской, желая сохранить хорошие отношения со своим могущественным союзником, действительно стремился оказать ему реальную помощь и этим показать свою лояльность.

Участие Твери в военно-политической акции против Новгорода — одна из важных черт кампании 1471 г. Выступление Твери открывает путь к Новгороду через тверские земли; оно означает признание Тверью руководящей роли Москвы; оно символизирует и материализует военное единство Русской земли под знаменами московского великого князя. Делается важный шаг в развитии военной системы. Эта система, складывавшаяся вокруг Москвы со времен первых Калитичей, основана на договорных началах в рамках княжеской иерархии. Развитие системы за сто с лишним лет шло, во-первых, за счет уточнения взаимных обязательств при сохранении принципиальной основы — княжеского суверенитета. Вторая черта развития системы — ее расширение за счет включения новых членов, т. е. княжеств, не входящих в состав Московского дома. Наиболее крупное из них — Тверское, которое и включается в систему военно-договорных отношений с Москвой, начиная со времен Дмитрия Донского.

Однако при всей важности договорных отношений как таковых решающей проверкой их является реальная политическая ситуация. Для реализации московско-тверского союза необходимо было достижение определенного уровня политической стабильности всей системы русских княжеств во главе с Москвой. Поход на Новгород в 1471 г. был одновременно и проявлением, и проверкой этой стабильности.

«А из Пскова в Торжок же прииде к великому князю посол Василей, да Богдан с Якушкою с Шачебальцевым, а присланы с тем, что целование к Новугороду сложили, а сами готовы все. Князь же великий из Торжку послал к ним Богдана, а с ним Кузьму Коробьина, чтобы не мотчая пошли к Новугороду, а Василья от себя не отпустил».

Военно-походный дневник фиксирует деятельность великого князя как главы общерусского союза — главнокомандующего. В Псков идет категорическое требование о немедленном выступлении в поход, политической акции сложения с себя целования недостаточно. От псковичей требуется реальное военное участие, соответствующее положению Пскова под главенством великого князя. В соответствии с первым требованием великого князя, переданным Яковом Шачебальцевым, «псковичи… месяца июня в 16 послаша с разметивши грамоты… в Великой Новгород». По словам псковского летописца, Яков Шачебальцев не ограничился передачей великокняжеской грамоты, но и сам «много глаголаше, псковичь позывал тымы часы со мною на конь вседя пойдите в землю на Великий Новъгород воевати».

Псковичи проявили осторожность: «Дондеже услышим в Новогородской земли великого князя, тогды на конь всядем за своего государя». Для реального выступления против могущественного «брата старейшего» псковичам была нужна гарантия фактического вступления великокняжеских войск в Новгородскую землю.

Проявилось особое положение Пскова в системе русских земель. Признавая над собой власть великого князя, своего государя, Господин Псков сохранял значительную долю самостоятельности в своих внешнеполитических акциях, он сам распоряжался своим ополчением и неохотно втягивался в войну с Новгородом.

Несмотря на многие взаимные обиды и столкновения, Господин Псков еще ни разу не выступал против «брата старейшего» с оружием в руках на стороне великого князя. Во время предыдущего похода великокняжеских войск на Новгород в 1456 г. новгородцы призывали на помощь псковичей: «братия наша молодшая, мужи псковичи, брат Великий Новгород вам кланяется, чтобы есте нам помогли противу великого князя, а крестное бы есте целование правили». «И псковичи… не взираа, что псковичам новгородцы не помогали ни словом, ни делом ни на кую же землю… послаша… воевод своих… противу великого князя». Помощь запоздала: разбитые под Русой новгородцы добили челом великому князю «за свою вину». До столкновения псковичей с великокняжескими войсками дело не дошло, они только простояли «с силою своею в Великом Новегороде полторы недели».[272]

Здесь важен основной факт — союз Пскова и Новгорода был многолетней традицией и еще недавно — реальным политическим фактором.

События 1460 г. принципиально изменили положение Господина Пскова. Признав над собою власть великого князя, он встал под его защиту. Летняя кампания 1463 г. на Ливонском рубеже была первой проверкой эффективности этой защиты. Но выступление в союзе с великим князем против Новгорода — явление другого масштаба. Оно окончательно перечеркивало всю многолетнюю совместную историю «братьев». Господин Псков бесповоротно и безальтернативно становился членом военно-политической системы, возглавляемой Москвой. Понятны и долгие колебания псковичей, и попытки компромисса; понятно и известное недоверие великого князя к лояльности псковичей, выразившееся в задержании одного из их послов.

Яков Шачебальцев «на другой неделе в среду Петрова говения [19 июня] с псковскими послы, с Васильем Быковым и с Богданом, поехали к великому князю, что там отведати, что великого князя самого и его войска, как он вступит в Новогородскую землю, а Пскову за ним поступити за его обиду, своего государя». Значит, псковские послы, приехавшие в Торжок, должны были, прежде всего, убедиться, что великий князь со своими войсками действительно вступил в Новгородскую землю, и только тогда псковичи соглашались выступить «за обиду своего государя». Как видим, у великого князя были основания для недовольства и для требования ускорить выступление псковичей. Это требование имело серьезное обоснование как в политическом (единство Русской земли), так и в военном отношениях.

Стратегический план великого князя предусматривал, по-видимому. окружение Новгорода со всех сторон. На долю псковичей выпало западное направление, едва ли не самое важное. Именно отсюда могла быть оказана помощь новгородцам со стороны короля и Ордена.

Господин Псков готовился к войне. Началось восстановление выгоревшей стены на Полонище. Но главное — «всем Псковом начата по всем концом рубитися некрепка. А посадников и бояр великых на вече всем Псковом начата обрубати доспехи и коими».[273]

Приведенный текст раскрывает систему псковской мобилизации. Решение о мобилизации принимается на вече («всем Псковом»). Рядовые псковичи «рубятся» по кончанскому раскладу, в рамках своих кончанских общин, которые организуют мобилизацию и несут за нее ответственность: верхушка псковского общества, посадники и бояре, мобилизуется на вече. Вече определяет нормы боеготовности посадников и бояр и контролирует их выполнение: поставку нужного (расчетного) количества коней и доспехов.

Очевидно, что рядовые псковичи по уровню своей боеготовности, по количеству и качеству оружия существенно отличаются от посадников и бояр. Во всяком случае, они выставляют не только всадников, но и пехоту, и даже, возможно, главным образом пехоту. О нормах мобилизации ничего не известно, но, в отличие от кампании 1463 г. не говорится о призыве «охвочих людей» — добровольцев.

Вопрос об ускорении вступления Господина Пскова в войну против Новгорода весьма интересовал великого князя.

В самый день прибытия великого князя в Торжок, т. е. 29 июня, на Петров день, в Псков «приеха князя великого боярин на имя Василий Зиновьев, а с ним человек 100». Василий Зиновьев Дятел из рода Станищевых.[274] Боярского чина он не имел.

Василий Зиновьев привез с собою «кляч новгородских с 300 полону» — первая добыча, захваченная на Новгородской земле, доказательство активных действий великокняжеских войск. Добыча была распродана в городе и по волостям, а сам «боярин» с его отрядом был помещен у Спасо-Мирожского монастыря. «И бысть Пскову от него велика истора, как самому кормом и его конем». Главная цель присылки Василия Зиновьева и его отряда — всемерное стимулирование выступления Господина Пскова: «он по вся дни Пскову повестует, чтобы есте со мной на конь усегли сим часы, и яз к вам есмь отпущен великим князем, воеводою приехал, а уже есмь приехал здесь».

«Ис Торжку поиде князь великий».[275] Дата не указана, но, очевидно, это было после 29 июня — какое-то время великий князь должен был пробыть в Торжке, где он принимал тверских воевод и псковских послов.

«Братия же великого князя все со многими силами и кийждо их из своея отчины поидоша разными дорогами к Новугороду, пленующе и жгуще и люди в полон ведуще».

«Тако же и князь великий, коего воеводы та же творяху, кия же на какое место посланы». В данном случае воеводы идут самостоятельно в те места, куда их послал главнокомандующий — великий князь.

«Предпосланные же воеводы великого князя, князь Данило Дмитриевич и Федор Давыдович идуще по Новогородцким местам, иде же повелено им бяше, и распустиши вой свое на многие места жещи и пленити, и в полон вести, и казнити без милости за их неисправленье к своему государю великому князю». Снова подчеркнуто — воеводы идут по тем местам, где им повелено, т. е. согласно полученной директиве главного командования.

Инициативы воевод — в рамках тактических. В соответствии с правилами и обычаями средневековой войны они «распускают» своих воинов для опустошения и разорения местности. К этой обычной тактике прибавляется политический мотив, подчеркиваемый летописцем; воины не только жгут и пленяют, как в обычной войне, но еще и казнят без милости «за неисправленье». Военным действиям придается характер карательной меры за измену.

Войска князя Данилы Дмитриевича и Федора Давыдовича, этот первый эшелон великокняжеских сил, согласно отданной директиве идут к Русе. «Дошедшим же воеводам тем до Русы, поплениша и пожгоша место то, и пленив то и пожег, поидоша близ к Новугороду к реке Шелоне».

Таким образом, после сожжения Русы войска повернули на северо-запад, оставляя оз. Ильмень справа.

Когда была взята Руса? Ответить на этот вопрос помогает Пск. летопись.

По словам Василия Дятла, приехавшего во Псков 29 июня, «Русу на сам Иван день извоевав и пожгли, а самому государю… с своими силами в сам Петров день в Торжку стати».[276]

Таким образом, Руса была взята и сожжена 24 июня — на Рождество Иоанна Предтечи, т. е. на восьмой день войны (официально объявленной 17 июня доставкой в Новгород разметкой грамоты). Эта быстрота выхода великокняжеских войск на подступы к Новгороду была, вероятно, основной причиной того, что новгородцы не сумели (не успели) защитить Русу, Василий Дятел выехал из Ставки после взятия Русы. Он знал маршрут и график движения великого князя. Руса была взята и сожжена за пять дней до прибытия великого князя в Торжок, и уже в дороге туда он знал об этом событии. Связь между Ставкой и воеводами поддерживалась четко, и это — одна из основных функций главного командования.

Приезд Василия Дятла, его призывы и еще более — сообщенные им сведения о ходе военных действий заставили Господин Псков поторопиться.

«И весь Псков… пригороды и волости собрав, князя Псковского Федора Юрьевича сын князь Василий, и Тимофей Власьевич, посадники псковские, а с ним 13 посадник псковских и вся сила псковская поидоша на Новогородскую землю, месяца июля в 10 день в среду на память святыя мученик 45. А в 12 день, в пяток, начата воевати Новогородскую волость и жечи».

Сообщение Пск. летописи носит вполне официальный характер. Если псковичи «начата по всем концом рубитися некрепка» 19 июня (после отъезда своих послов к великому князю), то от начала мобилизации до выступления в поход прошло три недели. Срок довольно большой, если учесть размеры Псковской земли и сравнить с мобилизацией 1463 г., когда Псков подвергался нападению ливонских немцев. Такое «мотчанье» можно объяснить либо тщательностью мобилизации, либо нежеланием втягиваться в войну с Новгородом. В поход шли по крайней необходимости, после многочисленных понуканий и уговоров великого князя.

Тем не менее двинулась вся сила Псковская, во главе с сыном князя-наместника и со всеми посадниками.

«Воевати и жечи» — псковские войска, как и великокняжеские, придерживались излюбленной средневековой тактики разорения и опустошения вражеской территории. В данном случае это была территория «брата старейшего», связанного с Господином Псковом вековой традицией и общностью социально-политического уклада. Эта вековая связь порвалась окончательно. «Брат меньшой» выступил против «брата старейшего», обходясь с ним, как со злейшим врагом. На место новгородско-псковской общности, основанной на договорных началах и «братстве», пришла общность московско-псковская, основанная на безоговорочном подчинении власти великого князя.

«В тое же время приехал к ним посол наш Богдан, а с ним проводником князя великого боярин Кузьма Коробьин,[277] а с ним с полтораста человек, и сказывая, наехав великого князя в сам Петров день в Торжку, стояща с силами а 2 [во вторую] недели стати ему [в среду] в Русе».

Летописец приводит слова наказа великого князя. «А вы бы есте, отчина моя Псков, в сам Ильин день на конь усегли, или упустив неделю нонче».

Далее идет передача слов самого Богдана; «с тем меня отпустил князь великий к вам, а только есми один день у него и был, а Василя Быкова оставил у себя по наказу вашему».

Сообщение Пск. летописи заслуживает серьезного внимания. Интересна и характерна сама форма изложения: дословное цитирование наказа великого князя и слов самого посла. В этой форме отразился официальный характер Пск. летописи. Но еще более важно фактическое содержание известия. Псковский посол Богдан возвращается в сопровождении великокняжеского служилого человека, ведущего за собой большой воинский отряд. Как и миссия Василия Дятла, это — новое настойчивое напоминание псковичам об их обязанности выступить в поход. Конные отряды Дятла и Коробьина должны были, очевидно, не только усиливать псковскую конницу и придавать ей большую устойчивость, но и поддерживать в ней соответствующее морально-политическое настроение, напоминая о верности великому князю.

Из слов посла Богдана видно, что, находясь в Торжке, великий князь с точностью рассчитал, когда ему быть в Русе, уже взятой и сожженной московскими войсками, — быть в Русе в среду на второй недели после Петрова дня, т. е. 10 июля.

Великий князь требует выступления псковичей 20 июля, на Ильин день, или, в крайнем случае, на неделю позже. В данном случае псковичи превзошли ожидания великого князя, выступив на десять дней раньше намеченного срока.

Когда псковское ополчение выступило в поход, военные действия были уже в самом разгаре.

Взяв 24 июня Русу, войска князя Данилы Холмского и Федора Давыдовича двинулись к Шелони. Дальнейшее движение выводило их на ближние подступы к Новгороду с запада и юго-запада. Однако, по словам Моск. летописи, «яко же приидоша на место, нарицаемое Коростыни, у езера Илмеря на брезе, и внезапу паки безвестно прииде на них по озеру рать в судех от Новагорода».[278]

Даты не приводится, но, очевидно, это произошло через несколько дней после 24 июня — взятия Русы.

Новгородцы «из судех вышед, приидоша таем под станы их, а им в то время оплошившимся». Новгородцы застали своих противников врасплох, и этим могли поставить их в тяжелое положение. Однако «сторожа же воевод великого князя, видевшие их, возвестиша воеводам, они же в тот час вооружившеся поидоша противу их».

По словам новгородского летописца, «к Русе послаша новгородцы судовую рать и пеши бишася много, и побиша Москвичь много, и пешей рати ладе много, а иные разбегошася, а иных Москвичи поймаша».[279]

Великокняжеское войско на берегу Ильменя — конница (только конница могла пройти от Москвы до Русы около 500 верст за 15–18 дней марша по лесисто-болотистой местности). Основным преимуществом москвичей было, вероятно, их умение сражаться в конном строю (отработанное многолетней практикой службы на Берегу и столкновений с татарской конницей).

Победа осталась за москвичами: они «многих избиша, а иных рукама изымаша». Вооружение, как и тактика великокняжеской конницы было отработано в ходе бесконечных войн и походов на южном рубеже, тогда как ополчение Господина Великого Новгорода отнюдь не могло иметь такой практики. Как и в бою под Русой в 1456 г., преимущество московского войска, в сущности профессионального, над массой новгородских ополченцев было решающим.

«И оттоле паки возвратишася к Русе в той день оже в Русе инаа рать пешаа множае первее и сугубейшиа, пришли рекою же в судех Полою именем».

Видны некоторые черты новгородского плана войны. Новгородское руководство стремилось, видимо, держать силы на ближних подступах к городу, нанося короткие контрудары, т. е. действовать по внутренним операционным линиям. Эта стратегия в большой степени определялась особенностью состава новгородского войска, состоявшего главным образом из пехоты, неспособной к марш-маневру на большие расстояния. Владение озером Ильмень давало новгородцам возможность маневрировать силами судовой рати против великокняжеских войск на южном берегу озера. Новгородцы не успели защитить Русу, но теперь с выходом великокняжеских войск на берег Ильменя, решили нанести им контрудар и не дать возможности выйти на ближние подступы к городу. Именно так можно понять действия новгородцев после падения Русы.

Действия двух новгородских группировок, пересекавших Ильмень, не были согласованы между собой, что дало возможность воеводам великого князя разбить их поодиночке. Сказалось отсутствие или неэффективность главного командования новгородских войск, которым не удалось добиться взаимодействия. «Весьма поучительны тактические действия отряда Холмского. Пользуясь ошибками противника, отряд наступал смело и решительно и уничтожал противника по частям», — справедливо отмечает Е. А. Разин.[280]

После победы под Русой воеводы «послаша к великому князю с тою вестью Тимофея Замытского, а пригонил к великому князю нуля в 9 день на Коломно озеро».[281]

Впервые после прибытия великого князя в Торжок в рассказе Моск. летописи появляется точная дата, свидетельствующая о ведении походного дневника. Вероятно, он велся без перерыва, но в летописном рассказе использовался лишь выборочно — в летописи представлен не сам походный дневник, а переработка его для нужд официального летописного рассказа.

Великий князь, направляясь из Торжка в Русу, остановился на озере Коломно. Это позволяет уточнить маршрут его движения — он шел от Торжка на Вышний Волочек, а затем повернул налево, в сторону Русы.[282] Если судить по теперешней карте, Коломна — в 90 км от Торжка. Если так, то при средней скорости движения 25–30 км в день великий князь выступил из Торжка не позднее 5–6 июля.

От Русы до Коломны Тимофей Замытский мог проскакать не менее чем за двое суток, следовательно, он был отправлен с победной вестью 6 или 7 июля. Около этого же времени и произошло второе сражение москвичей с новгородской пешей ратью.

Донеся о победе под Русой, «сами воеводы от Русы поидоша к Демону городку»[283] (о чем, очевидно, тоже доложили великому князю). Это означало, что воеводы двинулись в юго-восточном направлении, не к Новгороду, а в обратную сторону. Демон, теперешний Демьянск, в 90 верстах, т. е. в двух или трех переходах, от Русы. Целью этого движения было, очевидно, овладение укрепленным пунктом новгородцев в тылу наступающих великокняжеских войск.[284]

«Князь же великий посла к ним, веля им ити за реку Шолону сниматися с псковичи. А под Демоном велел стаати князю Михаилу Андреевичу с сыном своим князем Васильем и со всеми вон своими».

Это известие заслуживает самого пристального внимания. При всей важности овладения Демоном в оперативно-тактическом отношении, на стратегическом уровне оно ничего не решало. Более того, увод войск с главного (новгородского) направления ослаблял угрозу, нависшую над Новгородом, и развязывал новгородцам руки для дальнейших активных действий. Наконец, отвод великокняжеских войск от Ильменя в южном направлении означал отказ от взаимодействия с псковичами, мог поставить псковичей в опасное положение и подорвать саму идею концентрированного удара но Новгороду.

Концепция князя Холмского и Федора Давыдовича отражала оперативно-тактический, но не стратегический уровень мышления. Частная цель заслоняла главную.

Основная идея директивы великого князя — движение на соединение с псковичами. Этим исключалась возможность нанесения частного поражения псковичам и обеспечивалось их реальное участие в кампании. Соединенное московско-псковское войско выводилось на ближние подступы к Новгороду. Овладение Демоном рассматривалось как второстепенная задача, для решения которой выделялись второстепенные силы верейского удельного князя.

Директива великого князя отражает здравое стратегическое мышление на уровне главного командования войсками. Автор директивы проявил подлинный талант стратега.

Но, как и всякое смелое решение, директива таила в себе известную опасность.

Псковские войска выступили на следующий день, после того как великий князь получил известие о победе под Русой, а на новгородскую территорию вступили еще через два дня. Находясь на Коломне, великий князь едва ли мог знать точную дату выступления псковичей. Ни Пск. летопись, ни Моск. ничего не говорят о новых псковских послах, прибывших в Ставку. Великий князь мог иметь только общее представление о возможном (вероятном) направлении движения псковичей. Наиболее естественным путем движения псковской рати был левый берег Шелони, двигаясь по которому они выходили к Ильменю в непосредственной близости от Новгорода.

Отсутствие точного согласования по времени движения псковичей и войск князя Холмского могло привести к их поражению по частям. Это был несомненный риск, и лучшим способом уменьшить его могло быть только энергичное движение вперед с целью соединиться с псковичами до встречи с ними новгородских войск.

Итак, войска князя Холмского и Федора Давыдовича, изменив свое первоначальное направление, двинулись к Шелони на соединение с псковичами.

Что же делали псковские войска?

Пск. летопись описывает пограничные столкновения — нападение новгородцев на Навережскую губу. Это вызвало ответное нападение псковичей на новгородский Вышгород. «Вся псковская сила… пришедше под Вышегород и обступиша его, того же месяца 15 день в неделю, утре, и начаша бита пушками и стреляти и начаша к нему примет приметывати».[285] После упорного, но короткого сопротивления город капитулировал. Это случилось на следующий день, т. е. 16 июля. «Князь псковский Василий Федорович, и воевода великого князя Василей, и посадник псковской Тимофей Власьевич, и Стефан Офанасьевич, и все войско псковское челобитье их приняли и кровь их пощадили и отступиша на завтреа, в понедельник от городка».[286]

Известие весьма содержательно. Оно показывает руководство псковского войска, рисует методы осады крепости и подготовки штурма, свидетельствует о наличии в псковском войске вечевых традиций («и все войско псковское» как действующее лицо). Но наиболее важна хронология событий. В известии допущена ошибка— 15 июля приходилось не на воскресенье, а на понедельник. Псковичи подошли к городу именно в воскресенье («назавтреа в понедельник уже отступи-ша от городка»), т. е. не 15-го, а 14 июля. Это была именно «вся сила псковская» во главе с князем-наместником, воеводой великого князя и посадниками, снабженная артиллерией. Перейдя границу Новгородской земли, это войско двинулось не к Новгороду и не на соединение с войсками великого князя, а к маленькому пограничному городку, чтобы отомстить за то, что «из Вышегородские волости приезда, пакостят во Псковской волости».

В действиях псковского войска не заметно ни ясной стратегической идеи, ни хотя бы стремления к взаимодействию с великокняжескими силами. Это тот же уровень мышления, что у князя Холмского, — стремление к решению не общих, а частных задач, отвечающее известной узости горизонтов удельно-княжеской системы. Все внимание приковано к решению частной, второстепенной задачи.

«А воеваша волости и пожгоша около рубежа на 50 верст оле и боле».[287]

По словам псковского летописца, именно эти действия псковичей вызвали ответную реакцию новгородцев.

«А новгородци, услышавше силу псковскую, что воюют волости, и отрядиша воеводою Казимера, да Дмитрия сына Марфина, и иных много бояр, и около их всей новогородской силе наиболе 40 тысящь, и поидоша на псковичи».

Дальнейшие события Пск. летопись описывает кратко.

Новгородцы «наехаша на Шелони силу московскую, князя Данилья, едут с ними поровну об он пол реки, и не дошедше Мустца и Сольцы, вергошася москвици с берега в реку Дрянь, и прегнавше Дрянь реку, и ударишася на них, и победита их».

Псковские войска в этой битве не участвовали, летописец вставил в свое повествование краткое известие, полученное, по-видимому, от москвичей. Пскович мало знает и не интересуется этой битвой. По его мнению, сражение произошло «тоя же время, кои день поехала иза Пскова псковская сила»,[288] т. е., очевидно, в среду 10 июля.

Несмотря на эту очевидную ошибку, известие Пск. летописи содержит важные реалии. Оно точно указывает место сражения и топографическую деталь — речка Дрянь, видимо, старица Шелони, изображает такую деталь, как параллельное движение новгородцев и москвичей по берегам Шелони, знает имя одного из новгородских воевод.

Таким образом, в решающий день Шелонской битвы псковичи были в 80–100 км на юго-запад от поля сражения. Начав наступление 10 июля, они двинулись не по кратчайшему пути на Новгород, т. е. на восток от Пскова, что выводило бы их на среднее течение Шелони и далее на Ильмень, а отклонились на юго-восток, к верхнему течению Шелони, для осады второстепенного новгородского укрепления, совсем не заботясь о соединении с москвичами. Этим они ставили себя под реальную угрозу со стороны рати, двинутой из Новгорода.

Наиболее полный рассказ о Шелонской битве содержится в Моск. летописи.[289] Здесь он выделен киноварным заголовком: «О бою на Шолоне». В соответствии с полученной директивой «воеводы великого князя поидоша к Шолоне, и яко пришедшим им к берегу реки тоя, иде же брести чрез ея, оже в ту же пору прииде ту рать Новогородская противу их с другой страны от града своего к той же реце Шолоне, многое множство, яко и ужаснутися полком великого князя, понеже бо в мале бяху вси бо вой сущии под ними, не видяще того, пленяху места их окрест Новаграда».

Если это сообщение принимать буквально, то оно означает, что воеводы, идущие к Шелони по директиве великого князя, часть своих сил распустили для грабежа окрестных мест, как это они делали уже и раньше, на марше к Русе. Это поведение в условиях вероятности встречи с крупными силами противника было по меньшей мере рискованным, но отвечало правилам и обычаям войны и отражало уровень оперативно-тактического мышления воевод.

«А новогородцкие посадници все и тысяцкие, купцы и житьи людие, мастыри всякие, спроста рещи плотници и горчары и прочий, которые родивыся на лошади не бывали и на мысли которым того и не бывало, что руки подъять противу великого князя, всех тех изменницы они силою выгнаша. А которым бо не хотети поити к бою тому, и они сами тех разграбляху и избиваху, и иных в реку в Волхов метаху. Сами бо глаголаху, яко было их с сорок тысяч на бое том». Это известие, основанное, вероятно, на рассказах пленных новгородцев, интересно в том отношении, что рисует морально-политическую ситуацию в Новгороде, методы мобилизации и качество призванного к оружию контингента. Сообщение тенденциозно — оно стремится изобразить действия новгородских «изменников» в возможно более непривлекательном виде. Тем не менее оно далеко не лишено реализма и в основе своей рисует состав и характер новгородского ополчения в общих чертах правдоподобно. Городское ополчение действительно не могло не состоять в своей основной массе из людей, не привычных к войне.

В отличие от жителей приграничного Пскова, новгородцы не имели опыта почти ежегодных «разрубов», что, конечно, сказывалось на их потенциальной боевой годности. Мобилизация этих «горчаров и плотников» действительно могла вызвать затруднения и материального, и морального порядка. Нестабильность политической ситуации в Новгороде, раздираемом противостоянием сторонников Москвы и Литвы, сочеталась с низкой боеготовностью призываемых к оружию мирных жителей. Сказался основной недостаток новгородской военной организации-отсутствие конного служилого ополчения.

Наибольшие сомнения вызывает численность новгородского ополчения, приводимая со слов самих новгородцев. При проведении самой жесткой мобилизации, при самом тяжелом «разрубе» едва ли можно было выставить в поле 40 тыс. ратников. В Новгороде не могло быть такого количества даже дворов — основной единицы при разрубах.[290] Думается поэтому, что к летописному известию о численности новгородского войска, двинутого на Шелонь, следует отнестись с большой осторожностью. По всей вероятности, оно было большим, даже очень большим в глазах современников и участников событий, но величины, приведенной летописцем, достигнуть не могло, даже если считать, что в состав 40 тыс. входили не только войска, двинутые на Шелонь, но и пешие рати, отправленные ранее через Ильмень.

Тем не менее большое количественное превосходство новгородской рати над великокняжескими войсками на берегах Шелони вполне вероятно-пешая рать могла быть многочисленной.[291]

«Воеводы же великого князя, аще и в мале беста глаголють бо бывшой тамо, яко с пять тысяч их только бе, но видевше многое воинство их и положите упование на Господа Бога и Пречистую Матерь Его, и на правду своего государя великого князя, поидоша напрасно противу их, яко львы рыкающе…»

В отличие от приведенной численности новгородской рати, численность великокняжеских войск в общем более правдоподобна, хотя тоже отражает высокую степень мобилизационного напряжения. Если исходить из широко известных более поздних норм мобилизации («со ста четвертей человек на коне в доспехе в полном»), то 5 тыс. всадников соответствовали 500 тыс. четвертей земли, «в поле, а в дву потому ж»-. Писцовые книги конца XV — первой половины XVI в. приводят к выводу, что на одно полноценное крестьянское хозяйство приходилось в среднем 10 четвертей в поле, т. е. для мобилизации 5 тыс. всадников требовалось 50 тыс. крестьянских дворов. А ведь рать князя Холмского и Федора Хромого едва ли могла превышать треть всех войск, двинутых на Новгород, — по Мете с востока шла рать князя Стриги, великий князь со своим полком стоял в Коломне. Принимая это во внимание (и даже считая, что первый эшелон был наиболее многочисленным), можно предположить, что всего против Новгорода, в июне 1471 г. могло быть выставлено не менее 12 тыс. воинов служилого ополчения. Разин видит ошибку великого князя в том, что он «не обеспечил своевременную поддержку своего основного передового отряда».[292] В известной мере этот упрек справедлив — войска князя Холмского действительно были предоставлены своим силам. Но принятый план войны, предусматривавший одновременные действия на разных оперативных направлениях, требовал готовности к подобному риску.

Итак, по словам московского летописца, всадники князя Холмского и Федора Хромого «поидоша… яко львы рыкающе чрез реку ону великую, ея же сами Новогородци глаголют никогда тамо броду имуще, и сии не пытающе броду вси цели и здрави преидоша ее. Видевше же се Новогородци устрашишася зело, возмутишася и восколебавшеся, яко пьяни. А си пришед на них начаша преже стрел яти их. И возмутишася кони их под ними и начаша с себя бити их, и тако вскоре побегоша…»

Красочность изложения не носит характера документальности. Вероятно, это запись рассказа (или рассказов) участников боя. Можно отметить несколько важных и достаточно правдоподобных реалий.

— Быстрая переправа москвичей через реку была неожиданной для новгородцев, знавших, что брода нет. Москвичи ударили на новгородцев врасплох.

— Перейдя реку, великокняжеские войска не бросились сразу в атаку, а осыпали новгородцев стрелами, стараясь поразить их коней, что вызвало полное расстройство новгородской рати, обратившейся в бегство.

Это заставляет вспомнить картину боя под Русой зимой 1456 г. в изображении той же летописи: «Вой же великого князя видевше крепкие доспехи на Новогородцех, и начата стрелами бити по конех их. Кони же их, яко възбеснеше и начата метатися под ними, с себя збивати их. Они же, не знающе того боя, яко омертве, и руки им ослабеша, копия же имяху долга и не можаху и възнимати их тако, яко же есть обычай ратным, но на землю испускающе их, а конем бьющимися под ними, и тако валяхуся под кони свои, не могуще здержати их… и тако вскоре побегоша…»[293]

Можно отметить общие черты тактики москвичей, приведшей к одинаковым (или похожим) результатам — конница новгородцев обратилась в бегство под тучами московских стрел. В отличие от описания боя 1456 г., у нас нет прямых указаний на особенности вооружения новгородцев (тяжелые крепкие доспехи, длинные копья). Но тактика их, по-видимому, оставалась прежней — к бою с великокняжеской конницей они были неспособны,

«Полци же великого князя погнаша по них, колюще и секуще их… Избьено же их бысть тода многое множество, самим бо глаголющим яко дванадесять тысячь изгибе их на боех тех, а изымали их руками боле двою тысячь…»

Цифры потерь, как и численность новгородского войска, великокняжеский летописец приводит со слов самих новгородцев. Эти цифры в общем соответствуют друг другу, но, как уже говорилось, сами по себе не заслуживают большого доверия — они сильно преувеличены, хотя и трудно сказать, на сколько именно.

«А вой великого князя гонили по них двадесять верст, и тако възвратишася от великия тоя истомы. Воеводы же… князь Данило и Федор Давыдович ставше на костех, сождашася с воинством своим…»

Новг. летопись дает свою версию сражения.

«И начаша Новгородци вопити на больших людей, который приехали ратью на Шолону: "ударимся ныне", каждо глаголюще. Яз человек молоды и испротеряхся конем и доспехом».

Непосредственно перед боем в новгородской рати проявилась социальная рознь, чем косвенно подтверждается сообщение о насильственном характере мобилизации «горчаров и плотников». «Молодые» новгородцы, беднейшая часть городского населения, не была способна к длительному походу и стремилась к скорейшему его окончанию. Необходимо отметить важную деталь новгородского рассказа — речь в нем идет только о коннице. Пешая рать в битве на Шелони, по-видимому, не участвовала — она билась под Коростынью и Русой.

«Москвичам же до понедельника отлагающим, бяше бо неделя».

Это замечание новгородского летописца противоречит московским данным и не может быть принято: сражение произошло именно в воскресенье («неделю») 14 июля в день апостола Акилы, что подтверждается сооружением соответствующего придела к тогдашнему Успенскому собору в Кремле.

«И начаша ся бити, и погнаша Новгородци Москвичь за Шолону реку, и ударишася на Новгородцев западная (засадная. — Ю. А.) рать Татарове, и паде Новгородцев много, а иным побегоша, а иных поимаша, а инех в полон поведоша».

Расходясь в деталях, порою существенных, все три наших источника, относительно независимых друг от друга, — псковский, московский и новгородский — рисуют картину полного разгрома новгородского войска.

На расхождениях следует остановиться подробнее.

В отличие от псковского и московского известий, новгородское рисует бой состоящим из трех этапов — переход москвичей через Шелонь, атака их новгородцами и отступление их за Шелонь, атака новгородцев татарским засадным полком и бегство новгородцев.

Насколько правдоподобна эта версия? Основная слабость ее — упоминание о татарах. По данным Моск. летописи, татар в войсках князя Холмского и Федора Давыдовича не было — они шли во втором эшелоне с князем Иваном Стригой Оболенским.

Вторым слабым местом новгородской версии является отступление москвичей обратно за Шелонь, после чего, очевидно, следовали повторный переход ее и погоня за бегущими новгородцами. Картина этих переходов взад-вперед через большую реку с войском в несколько тысяч человек вызывает большое сомнение. На практике это едва ли могло быть осуществимо. Можно допустить вероятность контрудара новгородцев, заставившего москвичей на какое-то время отступить, может быть, к самому берегу Шелони. Но обратная переправа означала бы не что иное, как разгром москвичей новгородцами, что в корне противоречит всем известиям, в том числе и новгородским. Московская версия хода сражения, в общем подтверждаемая псковской, представляется наиболее правдоподобной и в своих основных чертах сомнений не вызывает.

Отсутствие документального характера не снижает ценности московского рассказа, но свидетельствует о том, что сами но себе ведомственные записи типа разрядных как таковые не проникают в летописное повествование.

Заслуживает внимания такая деталь, как возвращение на поле боя после преследования бегущего противника и стояние «на костях». Древнерусская традиция соблюдалась воеводами великого князя.

Итак, основной результат Шелонской битвы — разгром главных сил Господина Великого Новгорода и пленение его руководителей. Чем же был обусловлен этот решающий результат, фактически одним ударом решивший и исход кампании, и судьбу самого Новгорода?

На стратегическом уровне быстрое выдвижение великокняжеских войск к Ильменю застало новгородцев врасплох и заставило наносить разрозненные контрудары. Выдвижение главных сил Новгорода на Шелонь преследовало, по-видимому, цель нанести удар по псковскому войску и не допустить его соединения с москвичами. Образ действий псковичей, занятых осадой Вышгорода и не спешивших навстречу москвичам, давал благоприятные возможности для атаки их главными силами новгородцев. Это могло случиться не позже 17 июля (Вышгород примерно в двух переходах от места Шелонской битвы).

План действий, предложенный князем Данилой Холмским и Федором Давыдовичем, вполне облегчал новгородцам решение задачи разгрома псковичей. Отход к Демону, уже начатый было воеводами, подставлял псковичей под удар главных сил новгородцев.

В этих условиях директива великого князя, отданная им в Ставке на оз. Коломно 9 июля, имела решающее значение. Она придавала событиям совсем другой ход — войска были направлены не на второстепенный, а на главный объект, и перед ними была поставлена важнейшая стратегическая задача — не допустить разгрома псковичей.[294] Так как в Ставке не могло быть точных данных о действиях псковичей, директива исходила из собственной оценки обстановки великим князем. Во всяком случае, директива от 9 июля отвечает наиболее существенному требованию военного искусства — видеть главную цель и к ней стремиться — и отражает высокий уровень стратегического мышления своего автора. Как три века спустя писал великий Румянцев, «искусство военное… состоит в одном том. чтобы держать всегда в виду главную причину (цель. — Ю. А.) войны… Полководец… в предмете имеет один главный пункт и к оному течет со всем устремлением, поелику одолением оного опровергает все другие, от того зависящие».[295]

Победа на Шелони — результат и итог всей стратегии Ивана III в кампании 1471 г.

Оценивая эту стратегию, А. К. Банов видит ее характерные черты:

— правильная оценка фактора внезапности;

— стремление к крайнему напряжению своих сил и к ослаблению сил противника;

— быстрая и правильная оценка обстановки;

— организация отрядов, соответствующая их назначению:

— обеспечение связи между частями армии;

— постановка частных задач, вытекающих из общей идеи;

— строгий расчет во времени и пространстве;

— быстрота и решительность действий.[296]

Если в стратегическом отношении воеводы князь Холмский и Федор Давыдович были далеко не безупречны, то на тактическом уровне действия воевод великого князя на Шелони заслуживают высокой оценки. Успешная переправа вброд через большую реку на виду у неприятеля делает честь их мужеству и глазомеру, а также боевым качествам их войска.

В бою проявились тактика, выработанная москвичами в бесконечных схватках на южном рубеже, и качественное превосходство московского служилого ополчения, состоявшего фактически из воинов-профессионалов, над наспех собранной новгородской ратью. Победа на Шелони — победа нового над старым, великокняжеского служилого ополчения над удельно-городским.

Военные действия продолжались. По словам Моск. летописи, «вой же князя великого и после боя того воевали много и по посады Новогородцкые и до Немецкого рубежи, по реку Нерову, и великое место зовомое Новое Село поплениша и пожгоша».[297] Речь идет, очевидно, о действиях великокняжеской конницы, рассыпавшейся по Новгородской земле, не встречая серьезного сопротивления после разгрома главных сил Новгорода.

Гораздо большее значение имела реализация результатов битвы на уровне главного командования.

«Воеводы великого князя мало отдохнув от того бою том и сождався с своими, послаша к великому князю Замятию с тою вестью, что поможе им Бог, рать Новгородцкую побили. Он же пригонил к великому князю в Яжелбицы, того же месяца Нуля 18 день, и бысть радость князю великому и братии его, и всему воинству их бе бо тогда у великого князя и царевич Даниар и братия его, благоверный князи Юрьи и Андреи и Борис, и бояре их, и все воинство их».[298]

Это известие основано, очевидно, на походном дневнике. Ставка переехала из Коломно в Яжелбицы примерно на 100 верст на северо-запад, ближе к театру военных действий. Из сообщения летописи видно, что удельные князья и царевич Даньяр не шли со своими полками, а находились в Ставке, под рукой великого князя. Их полками командовали воеводы — под началом соответствующих воевод великого князя. 150 верст (по карте) от места Шелонской битвы (устья Мшаги) до Яжелбиц гонец покрыл за три дня (если он был отправлен на следующий день после битвы). Реальная скорость его передвижения составляла, вероятно, не менее 60 верст в день, так как он ехал не по прямой.

Ставка следовала за войсками первого эшелона, находясь от них в 3–4 конных переходах. Это расстояние следует считать максимально допустимым (если не чрезмерным) для оперативного управления войсками.

«А в ту же пору был у великого князя из Новагорода от нареченного архиепископа и всего Новагорода Лука Клементиев о опасе».

Получив известие о Шелонской битве, новгородские власти немедленно запросили мир. Новгородская господа рассчитывала, вероятно, как и зимой 1456 г. после своего разгрома у Русы, купить мир.

«Князь же великий дастъ им опас и отпусти того с селищ противу Демона». Ставка, очевидно, переехала из Яжелбиц на 50 верст к юго-западу к Демону, который, согласно директиве от 9 июля, осаждали войска верейско-белозерских князей.

«А князю Михаилу Андреевичю и сыну его князю Василью воеводы Новогородские, кои сидели в городке в Демону, добили челом и предашися на том, что их головами выпустит, а о ином ни о чем не стояти, а з города дали окупа 100 рублев Новогородских».

Капитуляция Демона была вызвана полной бесперспективностью дальнейшего сопротивления. Разгром главных сил новгородского войска предопределил судьбу всех новгородских крепостей, на ход событий это уже почти не влияло.

«А от Пскович прииде к великому князю в Ыгнатичи с Кузьмою Коробьиным посадник Микита с тем, что Псковичи со всею землею своею пошли на его службу…»[299] Это известие было получено уже после Шелонской битвы. Директива от 9 июля была дана, когда еще псковичи не выступили в поход. Направление на Шелонь на соединение с псковичами было указано исходя из наиболее целесообразного варианта действий псковичей, которому сами псковичи отнюдь не следовали.

«Князь же великий посла к ним Савастьяна Кушелева да первого посла их Василья с ними с Полы реки».

«Месяца того же 24 день на память святых великомученик Бориса и Глеба прииде князь велики в Русу и туго повеле казнити главною казнью Новгородских посадников за их измену за отступление… а иных многих послал на Москву, да велел их вметати в тюрму. А мелких людей велел отпусти к Новугороду… А сам поиде оттуда ко Илмерю озеру на устъ Шолоны. И прииде ту на место завомое Межуберег и Коростынь 27 в субботу».

Походный дневник здесь прерывается вставкой: «А в той же день бой был воеводам великого князя с Двиняны». Это известие основано на донесении воевод, полученном, естественно, значительно позже самого события. Вставка о бое на Двине свидетельствует о позднейшей летописной обработке походного дневника.

Сам же дневник продолжает свое изложение: «А в той же день (т. е. в день прихода великого князя на Ильмень. — Ю. А.) прииде к великому князю на усть Шолоны в судех озером Илмерем нареченный Феофил с посадники и с тысяцкими и з житьими людьми со всех конецъ». Начались мирные переговоры.

Ход переговоров излагается протокольно — вполне официальным языком.

Последняя сентенция — не дневниковая запись: «А земля их вся пленена и пожжена и до моря. Не токмо бо те толко были, кои с великим князем и з братьею его, но и изо всех земль их пешею ратью ходили на них. А Псковская вся земля от себе их же воевали. Не бывала на них такова воина и как земля их стала».

Эмоциональный характер этой записи резко отличает ее от выдержек из походного дневника с их деловым фактологическим стилем.

Несмотря на свою повышенную эмоциональность, запись о разорении Новгородской земли отражает определенные реалии. Сакральный характер, приданный походу в защиту православия, оборачивается своей жестокой, темной стороной. С жителями Новгородской земли поступают, как когда-то Филипп Август с еретиками-альбигойцами. Диссонанс в этой картине — повеление взятых в плен на Шелони «мелких людей… отпущати к Новугороду». Только здесь можно увидеть сознание единства Руси, понимание того, что новгородцы — хоть и мятежники, но свои, русские, православные люди. Однако эту гуманную акцию породило не только христианское милосердие, но и трезвый политический расчет — стремление противопоставить рядовых новгородцев мятежному боярству, учет социальных противоречий в новгородской городской общине.

Заслуживает внимания известие о пешей рати «изо всех земель их». Вероятно, здесь имеется в виду земское ополчение пригородов, тянущих к Новгороду, но выступивших против него. Тяжелый политический кризис привел к распаду прежних традиционных связей, к росту антиновгородских настроений у жителей подвластных земель.

В условиях кризиса начался тотальный распад всей социально-политической системы Господина Великого Новгорода — и внутри городской общины, и за ее пределами.

«А что послал князь великий Севастиана Кушелева противу Псковичъ, и тот сретил их за Порховым, а они идут от своего городка от Дупково, взяв из него 6 пушек, к Порхову. Севастьян же сказал им великого князя здоровье да и победу над Новгородци, а им велел князь великий борзее поити к Новугороду. Псковичи же из Порхова отпустиша Севастьяна к великому князю, а с ним послы своя… Севастьян с теми послы псковскими… приидоша к великому князю на усть же Шолоны нуля в 31 день, на заговенье Оспожного».[300]

От Порхова до устья Шелони Кушелев мог доехать не более чем за два дня, следовательно, 29 июля псковичи были еще в Порхове. Тридцать верст от взятого ими Вышгорода до Порхова псковичи шли две недели. Фактически они стояли на месте, разоряя окрестности. Понятно нетерпение и понукание со стороны великого князя.

Получив директиву идти к Новгороду, псковичи, наконец, пошли «борзее». «И не дошед Новагорода за 20 верст, стали у Спаса на Милице». Не участвовавшее в боях и сохранившее все свои силы псковское войско могло быть использовано как средство давления на новгородцев на мирных переговорах.

Вслед за Севастьяном Кушелевым и псковскими послами к великому князю «туто же на усть Шолоны» явились «князь Василий Федорович Шуйский, воевода Псковский, с посадники и лучшими людьми». Они были вызваны, вероятно, для участия в переговорах с новгородской делегацией.

Новг. летопись, рассказав о Шелонской битве, сообщает о мерах, принимаемых руководством Новгорода для спасения города. Важнейшей мерой была отправка послов в Литву, «чтобы король всел на конь за Новгород». Речь шла о реализации договора с Казимиром, только что заключенного, но еще не ратифицированного. Посол ехал «кривым путем» — прямой путь в Литву шел через земли Господина Пскова. Но ливонский магистр («местер») отказался пропустить посла, и тот вернулся обратно.[301] В связи с этим нельзя не отметить, насколько своевременно был начат поход на Новгород и насколько важно было участие в войне Господина Пскова, отрезавшего Новгород от его союзника.

Меры по непосредственной обороне города заключались в сожжении всех посадов около Новгорода. Сожжены были и монастыри Зверинский, Антонов на Поляне, Юрьев, Рождества Христова на Поле, а также Городище.

Была учреждена караульная служба: «сторожа много по граду и по каменным кострам (башням. — Ю. А.) на переменах день и нощь». Эти меры необходимо признать целесообразными. Они свидетельствуют о намерении всерьез защищать город.

Однако тут же летописец замечает, что «разделишася людие: овии хотяху за князя (великого. — Ю. А.), а инии за короля за литовского». Внутреннее разобщение новгородского общества — коренной источник слабости великого города — преодолено не было.

«И много бысть Новгородцем пагубы, и хлеб дорог, и не бысть ржи на торгу… ни хлеба, только пшеничный хлеб, и того по оскуду». Начался голод, от которого, естественно, страдала беднейшая часть горожан. Усиливалась социальная розны «И бысть на лутчии люди молва, яко те приведоша великого князя на Новгород». В условиях нарастающего политического кризиса появились предатели-переветники: «А переветника Упадыша Новгородци казниша, зане же перевет держал на Новгород и хотел зла Великому Новугороду с своими единомысленниками: 5 пушек железом заколачивал».

Но на Коростыни уже шли переговоры о мире, и мир был заключен, и «даша князю великому Новгородци пол шестенадцать тысячи Рублев…». Поражение Новгорода— закономерное следствие эгоистической политики боярской олигархии, «а вся то Богу попущающу грех ради наших».[302]

Кампания 1471 г. была закончена.

«Стоял туто на едином месте князь велики 11 день, управляя новогородцев, и пожаловал их, дасть им мир на своей воле, как сам въсхоте…»

Следует последняя запись в походном дневнике за 6979 г.: «А князь велики Иван Васильевич. Володимерьски и Новогородски и всеа Руси самодержец възвратися оттуду к Москве с победою великою месяца Августа 13» (т. е. выступил в обратный путь). Столица встречала его в первый день нового 6980 года.[303]

Походный дневник, приведенный в Моск. летописи, дает возможность составить довольно полное представление о движениях и действиях великого князя в ходе кампании 1471 г. Эти известия позволяют проследить важные черты деятельности главного командования.

Стратегический план, выработанный до начала кампании, т. е. не позднее второй половины мая, предусматривал нанесение одновременных ударов по нескольким операционным направлениям.[304]

Главные силы (оперативная группа князя Холмского) шли прямо к Новгороду по кратчайшему пути через Русу, Оперативная группа князя Стриги Оболенского прикрывала эту операцию с востока, двигаясь по Мете и отсекая Новгород от его северо-восточных владений. Великокняжеский полк составлял резерв главного командования и шел позади первого эшелона в общем направлении на Русу.

Псковская рать должна была нанести удар с западного направления по кратчайшему пути к Новгороду, отсекая его одновременно от потенциальных союзников — Литвы и Ордена.

На северном стратегическом направлении действовала судовая рать с задачей овладения новгородским Заволочьем.

Главной целью кампании ставился полный разгром противника в кратчайший срок — до того, как в войну смогут вступить потенциальные союзники Новгорода и противники Москвы — Литва, Орден и Орда.

Задача быстрого разгрома противника на основном операционном направлении могла быть решена только конным служилым ополчением, способным в кратчайший срок покрывать большие расстояния, т. е. способным к стратегическому маневру на театре военных действий. Группа Холмского продемонстрировала эту способность быстрым взятием Русы и последовательным разгромом двух новгородских пеших ратей, переброшенных через Ильмень. Ошибочное движение к Демону не имело существенного значения — по директиве главного командования войско было направлено быстрым марш-маневром к Шелони.

Главное командование управляет войсками посредством директив, ставя им конкретные задачи (направления движений и действий), но не предписывая способа решения их. Воеводам предоставляется широкая инициатива на тактическом уровне.

Главной задачей считалось решающее поражение противника — разгром его войска и выход на подступы к его столице.

Имея в виду главную цель кампании, овладению отдельными пунктами, не лежащими на основном операционном направлении, не придается существенного значения.

Главное командование стремится организовать оперативное взаимодействие московских и псковских войск, пытаясь преодолеть пассивность и узость мышления псковского командования. Бросается в глаза существенное отличие в характере боевых действий великокняжеских и псковских войск. Имея относительную самостоятельность, командование псковскими войсками ориентирует их на решение частных второстепенных задач, упуская из виду главную цель кампании и ставя свои войска под угрозу поражения. В этих условиях директива от 9 июля сыграла решающую роль.

Для оценки особенностей кампании 1471 г. целесообразно сравнить ее с предыдущими походами на Новгород. Наибольшее значение имеют в этом смысле ближайшие по времени походы: 1386 г. Дмитрия Донского и 1456 г. Василия Темного (поход 1440/41 г. почти не отражен в источниках).

Сравнение походов 1386 и 1456 гг. позволяет проследить как общие черты, так и отличия их друг от друга.

Общей чертой является выбор времени для похода — зима, когда болота и озера замерзли и не представляют существенной преграды для наступающих войск. Это позволяет, в принципе, двигаться к Новгороду крупными силами по кратчайшему пути в общем направлении на обход оз. Ильмень с востока с выходом в долину Меты в ее нижнем течении. Операционная линия Дмитрия Донского в деталях не известна, но к Новгороду он подошел с востока, создав угрозу прорыва к Жилотугу. Операционная линия Василия Темного шла от Торжка на Демьянск и далее на Яжелбицы, приближаясь к низовьям Меты с возможностью обхода оз. Ильмень с востока. Этот путь был, по-видимому, наиболее удобным для движения крупных масс войск. Основная торговая коммуникация Новгорода шла примерно по этой же линии на Торжок.

Общей чертой обоих походов было личное руководство со стороны великого князя, который шел вместе с войсками. В этих условиях, очевидно, не было необходимости в составлении сколько-нибудь развитой документации по управлению войсками и в существовании органа, ведающего этой документацией. Решающую роль, видимо, играли устные распоряжения великого князя, передаваемые через гонцов.

По-видимому, в обоих случаях великокняжеские войска шли по одному направлению, выделяя силы для охраны операционной линии и для опустошения местности. Отличием похода Василия Темного является выделение «изгонной рати» для набега на Русу — крупный экономический и политический центр Новгородской земли, но не для овладения и удержания его как базы для дальнейших действий, а только для опустошения и захвата добычи. Однако не исключено, что целью такого набега могло быть также желание выманить новгородцев из города и принудить к сражению в открытом поле.

Бой под Русой, единственное за весь поход боевое столкновение в открытом поле, — главное отличие похода 1456 г. от похода Дмитрия Донского.

Конечной целью обоих походов было вынудить Новгород к принятию требований великого князя. В обоих случаях речь шла о крупных денежных выплатах. Но если в первом случае дело, по-видимому, этим и ограничивалось, то во втором случае новгородцам были предъявлены известные политические требования, в какой-то мере усиливавшие зависимость Господина Великого Новгорода от великого князя. Впрочем, политические результаты Яжелбицкого мира обычно сильно переоцениваются в литературе.

Можно сказать, что стратегия и характер управления войсками в обоих великокняжеских походах были примерно одинаковыми.

Однако состав великокняжеского войска за семьдесят лет изменился — повысились значение и удельный вес конного служилого ополчения, которое, по-видимому, составило главную силу войск Василия Темного. Это позволило значительно увеличить темп движения и дало возможность ставить перед войсками новые оперативные задачи. Если ратям Дмитрия Донского (включавшим, по-видимому, большое количество земского пешего ополчения) для выхода к Новгороду потребовалось около 50 дней, то войско Василия Темного уже на третьей неделе похода оказалось на дальних подступах к городу. Наличие многочисленной конницы (вполне возможно, с участием войск вассальных татарских царевичей) позволило провести глубокий рейд в стороне от главного операционного направления и добиться тактического успеха, фактически решившего исход всей кампании. В бою под Русой была применена новая тактика конного боя, отработанная в борьбе на Берегу с татарами и в значительной мере заимствованная у них. В пользу относительной новизны этой тактики говорит тот факт, что для новгородцев она оказалась неожиданной.

Таким образом, походы 1386 и 1456 гг., несмотря на свои различия, отражают в принципе один и тот же подход к постановке и решению стратегических задач и организации командования.

Что касается Господина Великого Новгорода, то здесь в 1456 г. при сохранении прежней военной системы можно наблюдать два новых момента. Во-первых, это новая постановка стратегической задачи. В отличие от кампании 1386 г. новгородские войска не ограничиваются подготовкой к обороне своего города, но проявляют стремление к активным действиям для защиты территории и важных ее пунктов от действий вражеских войск. Эта готовность к защите своей территории и к бою в открытом поле не соответствовала реальным возможностям новгородского войска, что привело К гибельному для новгородцев бою под Русой, в котором ясно проявилось организационно-тактическое преимущество великокняжеских войск. В обеих кампаниях новгородцам не удавалось создать единого достаточно эффективного командования и управления войсками. Но если в оборонительной кампании 1386 г. этот недостаток был не очень заметен, поскольку компенсировался тактическими преимуществами войск, оборонявших укрепленный город, то в 1456 г. при попытке активных действий недостаток организации и командования проявился в полной мере и стал существенной, хотя и не единственной, причиной разгрома новгородцев в бою в открытом поле.

Вторым новым моментом является обращение за помощью к Господину Пскову, т. е. попытка создания коалиции против великого князя. В 1386 г. этот момент, по-видимому, отсутствовал — во всяком случае, о нем нет никаких известий. Обращение запоздало — хотя Псков выразил готовность вступить в войну на стороне Новгорода, его помощь была уже не нужна. Отсюда вытекает, что выступление великого князя против Новгорода, темп и характер операции были для новгородских властей неожиданными — своевременных мер для создания антивеликокняжеской коалиции принято не было. Политика новгородских властей оказалась неэффективной, что наряду с недостатками военной организации было причиной поражения.

По сравнению с походами 1386 и 1456 гг. кампания 1471 г. имеет ярко выраженные характерные особенности.

Временем для нее было выбрано лето — исходя из политических и стратегических соображений. В отличие от походов Дмитрия Донского и Василия Темного, Ивану III приходилось действовать в весьма сложной международной обстановке и считаться с реальной опасностью войны на нескольких направлениях. Господин Великий Новгород заключил союз с королем Казимиром, и вмешательство короля было вполне возможным, как и удар в тыл со стороны хана Ахмата. В этих условиях решающее значение приобретал фактор времени — кампания должна была начаться как можно раньше и быть скоротечной.

Целью кампании было не наказание Новгорода, не получение контрибуции, а решение принципиального вопроса о сохранении Новгорода в составе Русской земли и тем самым — политическом единстве Русского государства. Достижение этих целей требовало решительного разгрома противостоящих сил, и притом на всех направлениях. Не компромисс, а решительная победа — вот что было главной задачей кампании.

Стратегический план существенно отличался от планов походов 1386 и 1456 гг. Наступление на двух стратегических направлениях — новгородском и северодвинском — одна из основных черт этого плана. При этом наступление на главном — новгородском — направлении велось двумя относительно самостоятельными оперативными группами при наличии общего резерва. В этих условиях необходима была организация главного командования, способного руководить оперативными группами путем директив, что, в свою очередь, требовало создания аппарата управления войсками. Великий князь шел в поход во главе второго эшелона, составляющего резерв главного командования. Он впервые выступает в походе в новом качестве — главнокомандующего, руководящего войсками через соответствующий аппарат. Главное командование обеспечивает (по крайней мере, стремится обеспечивать) взаимодействие с союзными псковскими войсками — война против Новгорода носит коалиционный характер.

Основным средством для решения конкретных оперативно-тактических задач на главном направлении было конное служилое ополчение. Именно оно обеспечивает возможность широкого и глубокого маневра и быстрого сосредоточения сил на нужных направлениях. Конное служилое ополчение 1471 г. — дальнейшее развитие тех начал, которые проявились в походе 1456 г. В 1471 г. это ополчение решало еще более сложные и масштабные задачи.

Если в оперативно-стратегическом отношении кампания 1471 г. является новым словом в военной истории России, то в тактическом плане сражение на Шелони отличается от боя под Русой, главным образом своим большим масштабом. Тактика московской конницы была уже отработана, тактика новгородской — осталась без изменений. Можно сказать, что кампания 1471 г. на главном направлении — это соревнование двух военных систем: старой общинно-вечевой и новой княжеско-служилой, с решающим преимуществом второй.

Однако военная система великокняжеской Москвы опиралась не только на служилое ополчение.

Характерной чертой кампании 1471 г. является наличие самостоятельного северного стратегического направления.

Заволочье (Двинская земля) представляло особую ценность для Господина Великого Новгорода. Попытка Двинской земли отложиться от Новгорода в 1397–1398 гг. вызвала карательную экспедицию во главе с посадником Тимофеем Юрьевичем, которая подвергла Заволочье беспощадному разгрому.[305] Готовясь к походу 1471 г., великий князь отправил на Двину воевод Василия Образца и Бориса Слепца Тютчева[306] с устюжанами и вятчанами.

События на северном театре войны освещены почти во всех русских летописях.

Великокняжеская летопись, сообщив об отправке 31 мая Василия Образца и Бориса Слепца соответственно на Устюг и на Вятку, возвращается к этому сюжету после описания событий на главном театре войны — Шелонской битвы и прибытия великого князя на Ильмень, «на место, зовомое Межуберег и Коростыни, 27 [июля) в суботу. А в той же день бои был воеводам великого князя с Двиняны». Далее следует киноварный заголовок «Бои на Двине» и текст: «Василъю Федоровичу Образцу, а с ним Устюжане да и прочий вой, да Борису Слепцу, а с ним Вятчане».

«А был им бой на Двине с князем Васи льем Шуйским, а с ним Заволочане все и Двиняне. Выло же с ним рати 12 тысяч, а с великого князя воеводами было рати 4 тысячи без 30 человек. Бысть же бой им вышед из суд обо пеши, и начата ся бити о третьем часе дни того биши же ся и до захоженья солнечного, и за руки емлюще сечахуся. И знамя у Двинян выбита, а трех знаменщиков под ним убита, убили бо первого, ино другой подхватил, и того убили, ино третей взял, убивши же третьего, и знамя взяша. И так Двиняне възмятошася, и уже к вечеру одолеша полци великого князя и избита множество Двинян и Заволочан, а инии истопоша. А князь их ранен вкинулся в лодку убеже на Калмогоры, многих же и руками изнимаша. Потом же и градкы их поимаша, и приведоша всю землю ту за великого князя. Убита же тогда князя великого рати 50 Вятчанинов, да Устюжанина одного, да Борисова человека Слепцова Мигуна, а прочий вси Богом сохранени быша».[307]

Это известие дословно повторено в летописях великокняжеского цикла — Вол.-Перм., Сп.-Прил., Увар., Воскр., Никон., а также в Холм, летописи. В Сокращенных сводах дается краткое известие с неверной датой — 20 июля.

В основе известия Моск. летописи, по-видимому, официальное донесение воевод, подвергшееся обработке в составе летописного повествования.

Известие содержит ряд важных реалий: точную дату события, точное число участников боя, довольно подробно описывает ход боя, его результат и конечное следствие.

Данные о численности войск и о потерях в бою вызывают сомнения. Собрать 12-тысячную рать в малонаселенном Северном крае едва ли было возможно. Для выставления такого числа ратников нужно было, по крайней мере, 40–50 тыс. дворов. Для перевозки этой рати нужно было примерно четыреста речных судов — насадов или ушкуев (считая среднюю вместимость такого судна в 30 человек). Думается, что число воинов, сражавшихся под командой князя Василия Шуйского, сильно преувеличено — возможно, в несколько раз.[308] Более правдоподобно число ратников великокняжеских воевод. В походе судовой рати на Казань в 1469 г. участвовало примерно 1,5–2 тыс. человек, устюжан и вологжан, с добавлением вятчан эта цифра могла быть сильно увеличена.

Еще большее сомнение вызывает цифра потерь великокняжеской стороны, приводимая официальным летописцем. В ожесточенном рукопашном бою, длившемся целый день, было убито всего несколько десятков человек из четырех тысяч. Если бой был действительно таким, как его представляет летопись, потерь великокняжеских войск должно было быть гораздо больше.

В Тип. летописи изложение событий на северном театре начинается с похода на Кокшенгу: «князь Андрей Меньшой посла воеводу своего Семена Федоровича Сабурова с своими людьми на Кокшенгу… многие погосты и села повоеваша, и множество полону вземше».[309]

Этого известия нет в других летописях, но в целом оно довольно правдоподобно. Оно отвечает на вопрос, возникающий при перечислении войск, отправленных в поход против Новгорода. В составе этих войск отсутствуют вологжане — люди князя Андрея Меньшого. Вполне возможно, что они и были отправлены на Кокшенгу во главе с воеводой своего князя.

Вторая особенность — «князь… Василий Шуйский со всеми Заволочаны собрався и поиде к Устюгу и множество, 12 тысяч, с ним Новогородцев».

По точному смыслу известия получается, что наступление на северном направлении начали войска князя Шуйского.

«В ту же пору, егда князь великий беше в Новегороде, Василий же [Образец] и Борис [Слепец], с едиными Устюжаны, 4000 без 30, и Вятчане приидоша противу им, и сретошася на Двине в судех, и выидоша обои из судов на брег. И бысть межу ими бой и сеча зла. И поможе Бог и Пречистая Богородица воеводам великого князя, и погнаша Устюжане и Вятчане, а Новгородцы побегоша, и множество их изсекоша. И воевод их большего Двинского Игната Кашина ту убита и иных многих живых поимаша. Князь же Василий утече стреляй и мало с ним Новгородцев, в суды вметався, утече, инии же в реце истопоша. Устюжане же и Вятчане идоша на Двинские городки и погосты и множество городков и погостов и сел поимаша и полону много вземше…»[310]

Связь известия Тип. летописи с Моск. очевидна, очевидны и отличия. Тип. не приводит цифры потерь великокняжеских войск, не сообщает подробностей боя, но знает имя убитого «большого воеводы» двинян, говорит о «многих истопоша», что позволяет предполагать бой на воде.

«Словеса избраны», содержащиеся в нескольких летописях (Новг. IV по списку Дубровского, Соф. II), дают свою редакцию событий на Двине. «Князь Василий Шуйский, слуга Великого Новгорода, сослався с Заволоцкою землею и с Корельскою, собрався многими людьми, да приходил на них ратми. И билися с ним ступным боем великим на воде в судех да пеша на сухе, а бишася от утра и до ночи, и поможе Бог воеводам великого князя, Василию Федоровичю и его товарищом, а побита на том бою Новотородцев много зело, а инех руками поимаша. Тако бо уже от вел и кия истомы бою их яко оклячивше сташа мужие Новгородци, не могуще ни рукою двинути, ниже главу свою обратити. А самого князя их на том суйме стрелою уязвиша, и похвативше его людие скоро в судне отвезоша еле жива суща. А городы Двинские огнем пожгоша, а землю их вывоеваша».[311]

Рассказ «Словес» близок известию Моск. летописи и восходит к этому известию или его источнику, представляя собою дальнейшую литературную обработку воеводского донесения. Здесь нет даты, нет цифр, нет подробностей боя. Зато красочно описывается «изнеможение» новгородцев. Единственная новая реалия — бой на воде в судах, наряду с пешим боем на суше. Заслуживает внимания также упоминание о корелянах.

Ерм. летопись приводит свою редакцию известия: «великого князя воеводы Василий Федорович Образец да Борис Тютчев Слепец, а с ними Устюжане, да Вологжане, да Вятчане пришли на Двину в судех. И срете их князь Василий Васильевич Суздальский со многою силою Новогородскою и со всеми Двиняны в судех же. А обославшеся межь себе излюбиша вышед на берег битися, и бысть им бой велик зело, и победита князя Василья, и Новогородцкую силу побили, мало их осталось, а князь Василий утече, везде бо Бог помогоше великому князю за его исправление».[312]

Ерм. летопись проявляет зависимость от Моск., опуская дату, цифры и подробности боя, но добавляя одну любопытную деталь: предварительное соглашение о бое на суше.

Уст. летопись также содержит известие о событиях в Заволочье: «… велел князь великий наместнику устюжскому Василью Федоровичю Образцу воивати Двинскую землю. Он же поиде с устюжаны и вятчаны на Двину ратью в судех. И встретил их князь Василий Васильевич Шуйский да Василий Микифорович воевода двинский со много силою двинскою и печерскою, да с ними шылники из Новагорода. И бысть им бой на речке на Шиленге. И бишася обои, крепко поводяся. И учаша битися на четвертом часу дня, бишися и до вечера, и паде двинян, и шилников, и печерян бесчисленно множество, и устюжан 5 человек. И при вечере поможе Бог воеводе великого князя Василью Федоровичю Образъцу с устюжаны, а князь Василей Шуйской и Василий Микифоровичь побегоша к Новугороду. Бысть же сий бой месяца июля в 27 день, на память мученика Пантелеймона. Везде бо Бог помогаше государю за его правду».[313]

Известие Уст. летописи, как и других летописей великокняжеской ориентации, связано с официальным рассказом. Оно опускает некоторые подробности боя, но содержит новые реалии. Василий Федорович Образец назван наместником устюжским; говорится о новгородских «шильниках» как участниках боя, точно названо место боя — речка Шиленга. Зато здесь не упоминается второй великокняжеский воевода, Борис Слепец, стоявший во главе вятчан, — все внимание приковано к устюжскому наместнику. Можно думать, что известие великокняжеской летописи или ее источника было известно устюжанину и положено в основу его рассказа. Но у него была и собственная информация, вероятно, от устюжан — участников боя, что позволило уточнить состав войск противника и определить место боя.

Речка Шиленга на теперешних картах (и в Атласе Маркса) не обозначена. О ней нет сведений и в Книге Большому Чертежу. Но в указателе волостей М. М. Богословского упоминается Шиленская волость, расположенная на Двине, выше Осиповской. Осиповская же волость, село Слободское-Осиповское, находится выше устья Ваенги,[314] а Ваенга впадает в Двину с правой стороны в 60 верстах ниже устья Ваги.[315] Шиленская волость была ниже устья Ваги, но выше устья Ваенги. (На карге Богословского Шиленское помещено выше устья Ваги). Здесь, вероятно, и произошел бой 27 июля 1471 г.

Таким образом, все источники московской ориентации находятся в той или иной степени зависимости от донесения великокняжеских воевод, отраженного в Моск. летописи, но отходят от него в деталях. Все истопники рисуют одну и ту же картину ожесточенного боя, полного поражения новгородской стороны и разорения Заволочья. Судя по месту боя, следует отвергнуть версию Тип. о том, что боевые действия начались с похода войск князя Шуйского на Устюг. Скорее всего, наступление начали великокняжеские войска, которые до встречи со своими противниками продвинулись далеко вниз по Двине.

Новгородская версия событий отражена в Строевском списке Новг. IV летописи.

Еще в 6978 г., т. е. до 1 сентября 1470 г., за два месяца до приезда в Новгород князя Михаила Олельковича, «поехал князь Василий Васильевич за Волок с воеводою Новгородским с Василием Микифоровичем».[316] Это важное сообщение можно рассматривать как признак подготовки к войне с великим князем — началом приведения в оборонительное состояние северных владений Великого Новгорода.

Под 1470/71 (6979) годом, рассказав о начале войны, Шелонской битве и подготовке города к обороне, летопись далее сообщает: «В то же время князь великий Иван Васильевичъ посла рать свою за Волок, и князь Василей Васильевичъ и воевода заволоцкий Василий Микифоровичъ изыдоша противу со своей ратью и с Заволочаны и с печеряны, и оступившимся им на ратный бой. И паде многое множество с обе половины. А Двиняне не тягнуши по князе по Василье Васильевиче и по воеводе по Васильи по Микифоровиче, и шестники измогоша, и Заволочан посекоша, и Двинян иссекоша. А князя Василья Васильевича и воеводу Васильа Микифоровича Бог ублюде, и приехаша в Новгород в мале дружине».

Новгородский источник вполне подтверждает сведения, содержащиеся в памятниках московской ориентации, но добавляет интересные детали. Двиняне «не потягнуша» за новгородского князя и его воеводу, и это было, вероятно, одной из главных причин поражения новгородцев. Измена двинян или, во всяком случае, их нестойкость в бою, может быть объяснена общими чертами новгородско-двинских отношений. Как известно, еще в 1397 г. Заволочье пыталось отделиться от Господина Великого Новгорода и перейти под власть великого князя Московского. Это вызвало карательную экспедицию новгородцев и жестокие казни мятежников.[317] Однако коренные, внутренние причины конфликта с северной провинцией устранены, по-видимому, не были. Можно предполагать, что в основе этого конфликта лежало неравноправие Двинской земли с ее метрополией, положение «пригорода», всецело подвластного городской общине (фактически — боярской элите) столичного центра. Во всяком случае, удержать в своих руках Заволочье в кампании 1471 г. новгородцам не удалось, несмотря на длительную подготовку и мобилизацию крупных сил.

Какие же контингенты участвовали в боевых действиях на Севере?

На стороне новгородцев сражались (плохо или хорошо) двиняне и заволочане, что упоминается во всех летописях. Видимо, между этими контингентами была разница. Кроме того, упоминаются печеряне и кореляне. Готовясь к войне на Севере, новгородские власти провели, видимо, своего рода тотальную мобилизацию, призвав под свои знамена языческие племена отдаленных окраин. Однако крупной роли эти контингенты, видимо, не сыграли — в составе комбатантов на Двине они не упоминаются ни в московских, ни в новгородских известиях. Решающую роль играли двиняне и заволочане — все известия говорят именно о них.

На стороне великого князя сражались устюжане и вятчане. Устюжане шли в поход со своим наместником, как его называет Уст. летопись. Василий Федорович Образец сочетал в своем лице военную и административную власть.

Наибольшего внимания заслуживает участие вятчан. Как уже отмечалось, еще в 1469 г. вятчане были далеко не лояльны по отношению к великому князю. Но в 1471 г. все было иначе. 31 мая на Вятку был послан Борис Слепец Тютчев — очевидно, поднимать в поход земское ополчение. Но независимо от этого произошло событие, представляющее особый интерес.

Великокняжеская летопись помещает известие об этом в конце рассказа о кампании 1471 г.

«А того же лета Вятчане шед суды Волгою на низ, взяша Сарай, много товара взяша, и плен много поимаша. Слышевша се Татарове Большие Орды, понеже близ ту кочевали за один день, и тако многое их множество, поидоша переимати их. И поимавше суды, и всю Волгу заступиша суды своими, хотяще их перебити. Они же единако пробишися сквозь их и уидоша со всем. А под Казанью тако же хотеша переняти их, и тако проидоша мимо тех со всем в землю свою».[318]

В Тип. летописи известие о битве вятчан помещено до рассказа о бое на Двине — сразу после сообщения о походе Семена Сабурова на Кокшенгу.

«Того же лета, в ту же пору, идоша Вятчане Камою на низ и в Волгу в судех, и шедше взяша град царев Сарай на Волзи, и множество Татар изсекоша, жены же их и дети в полон поимаша, и множество полону вземше. Возвратишася Татарове же Казаньскии перенята их на Волзе. Вятчане же бившася с ними и проидоша здравии с всем полоном, и иногие ту от обоих падоша. Вятчане же пришедше из Сараю и поидоша с воеводами великого князя, с Васильем Образцом и с Борисом Слепцом, и с Устюжаны противу Новогородцев».[319]

Уст. летопись (Архангелогородский летописец) помещает известие о походе вятчан после рассказа о бое на Двине. «Того же лета ходили Вятчане ратью на Волгу. Воивода был у них Костя Юрьев. Да взяли Сарай и полону бесчисленная множество и княгинь сарайских».[320]

Ерм. летопись помещает краткое известие: «Того же лета Вятчане Сарай взяли».[321]

Перед нами — разные варианты известия о выдающемся военно-историческом событии. Нет основания подвергать сомнению достоверность летописных известий. Поход судовой рати вятчан, по-видимому, действительно имел место. Поход был совершен самими вятчанами, во главе с их собственным воеводой и, по-видимому, без какого-либо участия служилых людей. Это был скорее всего поход добровольцев — охочих людей, непосредственной целью которого была добыча. В этом смысле поход Кости Юрьева не отличался от походов удалых ушкуйников предыдущего века, державших в страхе все Поволжье. Но если в организационном и тактическом плане поход Кости Юрьева в принципе не отличается от набегов ушкуйников, то в политическом и стратегическом плане он представляет собой совершенно иное явление. Русские люди впервые нанесли удар по столице ордынского хана. Это главная характеристика похода вятчан. Судовая рать вятских охочих людей фактически выступила на стороне великого князя и совершила марш-маневр, как нельзя более отвечавший интересам великокняжеской политики. Остается открытым вопрос: был ли совершен этот поход по прямому указанию великого князя, с его ведома или совершенно самостоятельно, по инициативе самих вятчан? Независимо от ответа на этот вопрос объективные результаты похода не вызывают сомнения. Удар по Сараю ослабил державу хана Ахмата и показал уязвимость и относительную слабость этой державы, продолжавшей оставаться грозным противником складывавшегося Русского государства. Вполне вероятно, что набег на Сарай не дал Ахмату возможности привести в исполнение планы удара по Русской земле в союзе с королем Казимиром, во всяком случае — заставил на время отказаться от похода на Русь.

В чисто военном плане поход Кости Юрьева продемонстрировал боевые возможности судовой рати, возможности совершать глубокие рейды и преодолевать попытки «переимания» со стороны противника. Судовая рать как род войск сохраняла свое значение в условиях севера и востока, сохраняла значение и система комплектования этой рати, тесно связанная с общинными вечевыми порядками Вятской земли.

В отличие от удалого похода Кости Юрьева, поход и бой судовых ратей в Заволочье представляют картину смешанного земско-служилого ополчения, создаваемого по распоряжению великого князя, возглавляемого его воеводами и действующего по его указаниям в рамках общего плана кампании. В отличие от походов на Казань в 1468 и 1469 гг., когда судовым ратям не удалось добиться успеха без взаимодействия с конным служилым ополчением, кампания 1471 г. на Волге и на Севере может быть названа триумфом судовых ратей. Они сумели самостоятельно решить крупные оперативно-тактические и стратегические задачи и сыграть важную роль во всей кампании.

Общий итог кампании 1471 г. — полное поражение боярского Новгорода. Удельно-вечевой системе был нанесен решающий удар. Создание единого Русского государства стало реальностью, сложилась новая стратегическая и политическая ситуация, возникли новые задачи и перспективы.

Походы 1472 г.

2. Победа на Оке

Рассказав о походе князя Федора Пестрого в Пермскую землю, великокняжеская летопись далее пишет: «Того же лета злочестивый царь Ординский Ахмут подвижеся на Русскую землю со многими силами, подговерен королем. Слышавше же то, князь великы посла воевод своих к Берегу со многими силами, преже всех Федора Давыдовича отпусти с Коломничи. А князя Данила да князя Ивана Стрига со многими людьми на Ризположение к Берегу посланы».[331]

Как уже говорилось, при изложении событий 1472 г. летопись придерживается хронологического порядка. Известие от князя Федора Пестрого о победе в Пермской земле было получено 26 июня. Князья Данило (Холмский) и Иван Стрига были посланы к Берегу на Ризположения, т. е. 2 июля. Отправка Федора Давыдовича с Коломничами «преже всех» состоялась еще раньше, т. е. после 26 июня и до 2 июля. Следовательно, известие о походе Ахмата было получено в самых последних числах июня.

О переговорах короля с ханом в Москве знали давно. Первая запись за 6979 г., т. е. относящаяся к осени 1470 г., гласит, что «король Казимир послал в Большую Орду к царю Ахмату татарина Кирея Кривого… Пришед же тот Кирей к царю начат многие речи и обговоры от короля на великого князя говорити, многие дары принеся к нему, также к князем его, к Темирю и протчим, от короля, и челом бья, глаголя, "чтобы вольный царь пожаловал, пошел на Московского на великого князя со всею Ордою своею, и яз отселе со всею землею своею…" А князь Темир и прочий по короли же побораху, подъущающе царя… Царь же тот год весь держал Кирея у себя, не бе бо ему с чем отпустити к королю его, иных ради зацепок своих».[332]

За 6980 г. запись между событиями 2 и 10 сентября сообщает: «Тое же осени пришел к королю из Орды Кирей со царевым послом, а король в ту пору заратился со иным королем, с Угорьским».[333]

Таким образом, к лету 1472 г. ожидать нашествия были достаточные основания.

Сторожа в Поле или агентурная разведка в самой Орде своевременно предупредили о движении Ахмата.

Первое известие о мерах, принятых для отражения нашествия, носит документальный, протокольный характер, напоминающий разрядные записи.[334] Можно предполагать, что Федор Давыдович возглавил Передовой полк, составленный из Коломничей, — силы, наиболее близко расположенные к Берегу. Воеводы князья Холмский и Стрига Оболенский пошли несколько позже и уже «со многими силами» — очевидно, были двинуты войска второго эшелона, составившие главные силы (Большой полк с двумя воеводами).

Далее следует запись о большом пожаре, произошедшем в Москве 20 июля. Никаких сведений о положении дел на Берегу до этого времени, видимо, не поступало — войска развертывались на оборонительной линии Оки, вероятно, на обычных направлениях ордынских нашествий, т. е. на кратчайших путях к Москве, по обе стороны Коломны — именно здесь в 1451 г. перешли через Оку войска царевича Мазовши.

Но «того же месяца [июля] 30 в четверток, на заговенье (Успенского поста. — Ю. А.), прииде весть к великому князю, что царь со всею Ордою идет к Олексину». Это означало, что Ахмат совершает глубокий обход русской оборонительной линии, выходя к Оке примерно в 120 верстах выше Коломны — западнее ее. Перейдя Оку у Алексина, татары оказывались примерно в двух конных переходах от Москвы (120 км). Такой ход событий был, по-видимому, для русского командования неожиданным.

«Князь же великий на втором часе дне того повеле пети обедню, и не вкусив ничто же, поиде вборзе к Коломне, а сыну за собою повеле в Ростов». Эта запись носит дневниковый характер; по-видимому, при великом князе велся дневник, фиксировавший основные события и действия великого князя.[335]

Объяснить поспешный отъезд великого князя к войскам можно желанием принять непосредственное руководство ими. Главные силы были, по-видимому, как обычно, собраны у Коломны. Объективно стояла задача рокировки к правому флангу для прикрытия пути на Москву от Алексина, при этом, однако, необходимо было и оборонять наиболее опасное Коломенское направление — нельзя было исключить возможность, что нападение на Алексин было только демонстрацией для отвлечения внимания от главного направления удара. Все это требовало присутствия главнокомандующего при войсках для принятия на месте решений, соответствующих обстановке. Оборона на широком фронте — одна из труднейших форм оборонительной операции. Во всех случаях необходимо было считаться с маневренными возможностями ордынской конницы, сохранявшей оперативную инициативу и выбиравшей место для удара. Нужно было считаться и с возможностью непосредственного прорыва татар у Алексина и выхода их в ближайшие дни на подступы к столице. Отсюда, вероятно, и распоряжение об отправке сына-наследника в более безопасный Ростов — в резиденцию бабки, великой княгини Марии Ярославны.

«А царь Ахмет, прииде со многими силами под град Олексин, а в нем людей мало бяше, ни пристроя городного, ни пушек, ни пищалей, ни самострелов, но одинако под ними много татар избита».

Алексин, таким образом, не был готов к обороне. Нашествие татар на этом направлении оказалось для русских действительно неожиданным. Обращает на себя внимание упоминание о пушках, пищалях и самострелах как необходимых средствах обороны города. Необходимо также отметить мужество гарнизона приграничного города, вступившего в борьбу с татарами, очевидно, только с холодным оружием.

«И потом же паки приступи ко граду с многими силами и тако… опалиша его, и что было людей в нем, все изгореша, и которые выбегоша из огня, тех изымаша».

По точному смыслу известия, гарнизон Алексина отразил первый штурм татар — атаку передового их отряда. Вторая атака последовала «многими силами»- на следующий день. Татары отказались от штурма, но, окружив город со всех сторон, зажгли его. Судьба города и его гарнизона была решена. Не поддержанный извне, он не мог удержаться при нападении «многих сил». Необходимость ликвидации Алексина для татар определялась их желанием переправиться через Оку именно в этом месте, по-видимому, удобном с точки зрения физико-географических условий.

Известие о нападении на Алексин было получено в Москве в четверг, 30 июля. Гонец с донесением мог покрыть расстояние от Алексина до Москвы за сутки (150 км). Если так, то нападение татарского авангарда было совершено 29 июля, в среду. Нападение главных сил и сожжение города последовало в пятницу, 31 июля. Таким образом, на овладение (уничтожение) Алексина татарам понадобилось два дня.

«Посем же паки Татарове поидоша вборзе на брег ко Оце с многою силою и вринушася в реку вси хотяще перейти на нашу сторону, понеже бе в том месте рати не были; приведены быша бо нашими бо на безлюдное место».

Это замечание носит не документальный, а нарративный (хотя, вероятно, официальный) характер. Выход татар к Алексину объясняется именно тем, что там, по их сведениям, было «безлюдное место», не занятое русскими войсками. Выясняется, что их привели сюда «наши», т. е. «наши» изменники, по той или иной причине оказавшиеся в стане врагов. Если русская разведка еще в конце июня сумела донести о выступлении Орды в поход, то татарские доброхоты, в свою очередь, смогли привести врагов на наиболее уязвимый участок русской оборонительной линии на Оке.

«Но толико стоял туго Петр Федорович да Семен Беклемишев с малыми зело людьми, а Татар многое множество побредоша к ним».

Место против Алексина было, таким образом, не совсем «безлюдным», но охранялось малыми силами. Здесь же были, по-видимому, броды, которыми и воспользовались татары («побредоша»).

Войска Петра Федоровича (очевидно, Челяднина) и Семена Беклемишева, соответственно первого и второго воевод полка, расположенного против Алексина (их имена могли быть взяты из разрядной записи), оказались в тяжелом положении.

«Они начата с ними стрелятися и много бишася с ними, уже и стрел мало бяше у них, и бежати помышляху».

Малочисленные русские войска, естественно, не могли вступить в рукопашный бой с «многими силами» противника, форсировавшего Оку вброд. Они пытались остановить или задержать переправу татар, осыпая их стрелами, что само по себе было, конечно, недостаточным.

Однако задержать переправу на какое-то время удалось.

«А в то время прииде к ним князь Василей Михайлович с полком своим, и посем приидоша полци княжи Юрьевы Васильевича в той же час, за ними и сам князь Юрий прииде, и тако начата одолети христиане Татаром. Татарове же, видевше множество полков христианских, побегоша за реку». В состав войск, выдвинутых на Оку, входили и полки удельных князей Московского дома. Судя по опыту кампании 1471 г., удельные князья шли со своими полками, подчиняясь главнокомандующему — великому князю. Возможно, что подтягивание войск к месту переправы у Алексина было не делом частной инициативы, а результатом целенаправленного распоряжения сверху. Во всяком случае, быстрое выдвижение войск к атакованному участку свидетельствует, во-первых, о достаточной плотности обороны, т. е. о наличии достаточных сил, во-вторых, о быстрой и правильной реакции на обстановку.

«А полци великого князя и всех князей приидоша к Берегу, и бысть многое множество их, тако же и царевича Даньяра».

Вслед за прибытием полков князя Василия и князя Юрия к Алексину стягиваются главные силы русских войск, в том числе и вассальная татарская конница.

«И се и сам царь прииде на Берег и видев многые полки великого князя, аки море колеблющися, доспеси же на них бяху чисты велыи, яко серебро блистающу, и въоружены зело, и начат от Брега отступати по малу в нощи той, страх и трепет нападе на нь, и побеже гоним гневом Божиим». Эта художественная вставка носит явно нарративный характер, но отражает вместе с тем реальный факт. Хан Ахмат не мог помешать русским войскам перегруппироваться к угрожаемому пункту, и на вторую попытку форсирования реки в виду большой массы русских войск благоразумно не решился. Отступление хана от Оки означало фактически победу русских войск — они заставили противника отойти без сражения. Таков главный смысл событий, развернувшихся в районе Алексина.

«А полков князя великого ни один человек не бывал к ним за реку понеже всемилостивый человеколюбец Бог, милуя род христианский, посла и смертоносную язву на Татар, начата бо напрасно умирати мнози в полце их, и убоявшася бегу яшася, яко в 6 дней к катунам своим бегоша, отсюда же все лето шли бяху».

Одной из важнейших причин поспешного отступления Ахмата стала смертоносная язва, открывшаяся в его войске. По той же причине русские войска не преследовали отступающих. Только после ухода татар «князь великы… начат многые люди свои отпущати за Татары по дорозе их, остальцов дела и полону ради христианского».

Шли, по-видимому, осторожно, не приближаясь к отступающей Орде.

«И как пришла весть к великому князю, что уже царь… ко зимовищу пошел, и тако благодарив Господа… распусти братию свою по своим отчинам, тако же и князи свои и воеводы, и вся воя своя; и разыдошася кийждо в свояси, благодаряще Господа Бога, подавшего им победа бес крове… А сам князь велики возвратися к Коломне, а с ним царевич Даньяр… и оттоле и того почтив отпусти в свои ему городок, а сам поиде к Москве и прииде в град в неделю месяца августа в 23 день». Это запись дневникового характера.

Заключительная часть рассказа содержит важные реалии. Велась разведка, от нее пришли сведения о передвижениях Ахмата. Как и в 1471 г., в походе участвовали полки братьев великого князя (не только Юрия). Видимо, как и в 1471 г., была проведена общая мобилизация великокняжеского служилого ополчения. Выясняется, что сам великий князь не стоял пассивно в Коломне, куда отправился 30 июля, а шел вместе с войсками, вероятнее всего, к тому же месту переправы против Алексина. Наконец, дается принципиальная оценка событий как «победы без крови».

Рассказ носит, несомненно, официальный характер. Особую ценность представляют данные, почерпнутые из документального источника. Этим источником могли быть походный дневник и разрядные записи. Дневник содержал точные даты передвижения великого князя, разрядные записи, имена воевод. Необходимо подчеркнуть, что оба предполагаемых нами документальных источника были использованы составителем рассказа лишь выборочно, в небольшой своей части. Зато он украсил свое повествование чисто нарративными художественными деталями, вроде доспехов «яко серебро блистающих». Таким образом, известный нам летописный рассказ — своего рода нарративная обработка документальных источников. Документальная основа дает возможность в общих чертах реконструировать реальный ход событий, а нарративная обработка отражает официальную оценку этих событий. Не исключено и использование частных источников — рассказов участников. К ним может относиться сведение о готовности воевод бежать под натиском татар — такое известие едва ли могло быть почерпнуто из официального донесения.

Тип. летопись приводит свой рассказ о событиях на Оке.[336]«Того же лета поиде безбожный царь Ахмет Ординский на великого князя Ивана Васильевича и на его братию и на всю Рускую землю с всеми князми и силами Ординьскими. Князь же великий отпусти к Берегу на реку на Оку противу ему свою братию, пръвие князя Юрья, по тому же дву Андреев и Бориса и своих воевод и всю силу Рускую, а сам еще остася на Москве. Братия же его, шедше, сташа у реки на брезе. Князь же Юрьи ста выше Серпухова на Оце же. Царь же поиде вверх по Дону, чая от короля себе помочи, свещався с королем Казимиром Литовским на великого князя… Но Бог и его Мати Пречистая Богородица разори и съветы и думы их, королю бо свои усобици быша в то время, и не посла царю помочи».

Таким образом, Тип. летопись подчеркивает, что Ахмат шел со всеми своими силами. Выдвижение русских войск к Берегу началось с отправки полка князя Юрия — очевидно, Дмитровского полка. Отправлены и полки всех других русских князей, т. е. произошла общая мобилизация княжеского служилого ополчения — «всей силы Русской». Упоминая о воеводах великого князя, Тип. летопись не называет их имен.

Князь Юрий стал выше Серпухова, т. е., очевидно, на крайнем правом фланге русского расположения.

Движение Ахмата с верховьев Дона определялось его расчетом на соединение с королем на основании предварительного сговора с ним.

«Царь же и Темирь, князь его больший, поидоша ко граду Олексину. Не дошед Олексина, сторожев великого князя разгони ша и иных поимаша».

Опять деталь, отсутствующая в Моск. летописи, но, несомненно, имевшая место.

«Олексинцы же затворишася во граде, Татарове же приидоша под Олексин в среду, порану, Июля 29, начата к граду приступали крепко».

Это известие, отсутствующее в Моек., не противоречит ее данным, а дополняет, подтверждает и уточняет их. Известие о подходе татар к Алексину, отправленное в среду, 29 июля, могло на следующий день, в четверг, достичь Москвы.

«Гражане же из града крепко с ними бьяхуся. Назавтрее, в четверток, татарове примет изметавше и зажгоша град. Гражане же одинако не предашася в руки иноплеменник, но изгореша вси с женами и с детин в граде том и множества Татар избита из града того».

«Прииде весть к великому князю на Москву, что Татарове под Олексиным, князь великий поиде с Москвы к Берегу вборзе в четверг июля 30. А татарове съжгоша и Олексин и начата перевозится на сю сторону реки Окы».

Это известие соответствует сообщению Моек., но опускает детали, связанные с конкретными действиями великого князя.

«В ту же пору прииде на них с верху реки князь Василий Михайлович Верейский с своим полком, а с низу рекы от Серпухова князь Юрьи Васильевич с своими полки и отнята у них берег. А которая Татарове перевезошася реку и тех пребита на ону сторону, а иных ту убита и суды у них поотнимаша, и начата чрез реку стрелятися».

Из слов Тип. летописи вытекает, что крайний правый фланг русского расположения занимал Верейский полк, который и прибыл первым на место сражения. Он располагался на Оке выше Алексина, т. е. между Калугой и Алексином. Полки князя Юрия были расположены в районе Серпухова — вотчинном владении этого князя по духовной его отца. От Серпухова до Алексина — около 50 верст, полки князя Юрия могли прибыть к месту боя на следующий день после получения известия о нападении на Алексин.

Быстрое прибытие этих полков не дало возможности татарам закрепиться на берегу, на который они уже высадились. Выясняется, что переправа делалась не только вброд, а с помощью судов, которые и были захвачены русскими. Теперь-то, когда татары были отброшены на свой берег, и началась перестрелка через реку.

Важное отличие Тип. летописи от Моск. — отсутствие упоминания о воеводах Петре Челяднине и Семене Беклемишеве. Эти имена были летописцу неизвестны, либо действия этих воевод не имели в его глазах существенного значения.

«Противу же субботы нощи, противу Спасова дни, егда воду крестятъ, отступиша Татарове от Берегу, и побеже царь Ахмат со всеми уланы, князми своими, и со всеми силами опять в Поле, к своей Орде. Назавтрее же, в субботу, на Спасов день, августа 1, побегоша и останок Татар от Берега. И побегоша вси Татарове никим же гонимы, но токмо гневом Божиим и Пречистыя его Матери милостию, и всех святых чюдотворцев Руских молитвою. Тако избави Бог Рускую землю от поганых».

«Князь же великий со братьею стояв на Брегу и возвратишяся на Москву, славяще Бога и его Пречистую Матерь. И возрадовашяся радостию великою вси, и распустиша вой своя кийждо восвояси. А князь великий и братья ехаша с Москвы к своей матери, великой княгини Марье в Ростов посещати немощи ея ради. А князь Юрьи разболеся ту на Москве, приехав з Берегу».

Таким образом, Тип. летопись содержит целостный, непротиворечивый рассказ о нашествии Ахмата. Она опирается, по-видимому, на какие-то источники официального или, скорее, полуофициального характера.

Другая версия рассказа о событиях 1472 г. приведена в Ерм. летописи,[337] а также в Соф. II и совпадающих с ней Сокращенных Сводах.[338]

«Того же лета царь Ахмут, Кичи-Ахметов сын, поиде из Орды со всеми силами своими на Русь. И поиде близ Руси. И остави у Цариц старых и больных и малых детей, и перебрався, и приде изгоном на великого князя не путма с проводники, и приведоша его проводники под Олексин городок с Литовского рубежа. А в градке том беша воевода Семен Васильевичъ Беклемишев.[339] И повеле ему князь великий осаду распустити, понеже не успеша доспеха запасти ничего же, чим с Татары битися».

До этого места текст Ерм. и Соф. II совпадает. Далее в Соф. II и в Сокращенных Сводах читается: «Он же захоте у них посула, и гражане даша ему 5 рублев, и захоте жене своей шестого рубля. И се ему глаголюша: "Приидоша татарове", и Семен побеже за Оку и с женою и с слугами, и Татарове за ним в реку». В Ерм.: «Семену же не успевшее распустить их. И прииде царь безвестно под Олексин, а Семен едва утече за реку от Татар, а Татарове за ним в реку, и побредоша на сю сторону». Далее продолжается общий текст с небольшими разночтениями. (Текст, заключенный в квадратные скобки, в Соф. II и Сокращенных Сводах отсутствует).

«И в ту пору приспе князь Василей Михайловичъ на Берег, и нача с Татары битися, и не пусти их за реку. И по мале времени прииде князья Юрьи Васильевичъ из Серпухова со (многими] вой [своими], и потом прииде князь Борис Васильевичъ, брат его, с Козлова броду [с двором своим], и [часа того князя великого][340] воевода Петр Федорович Челяднин приспе (со множеством вой, князя великого Двором].[341] И бе видети Татаром велми страшно, тако же и самому царю, множество вой Руского.

А случися тогды день солнечный, яко же море колеблющееся в синеющееся, доспех и в шеломы с аловци.

И немога царь ничтоже створити, и [повеле] к городу [приступати своим].[342] (Они же крепко начата битися с ними з города, и убиша у них много Татар под Олексином].[343] [И почаша изнемогати во граде людие, понеже нечем им битися, не бысть у них никаково же запаса, ни пушек, ни тюфяков, ни пищалей, ни стрел].[344]

И Татарове зажгоша град, и людие же градстии изволиши огнем згорети, нежели предатися [в руце поганых).[345] [Князи же и воеводы, видевше христианство погибает, и велми восплакахуся, зане][346] не бе им куды пособити великие ради реки Оки [непроходимые].

[Царь же и вси Татарове] видевше множество Руси, наипаче бояхуся князя Юрья Васильевича, понеже бо имени его трепетаху [и нелзе бе ступитися на бои, но чаяху Татарове и самого князя великого туто].[347]

И [начата кликати чрез реку наших Татар, и приехаша к ним на берег противу их, и вспрошаху про великого князя и про царевича Даниара, и о братии великого князя. Они же сказаша, яко][348] князь великий стоит под Ростиславлем [со многими силами], а царевич Даниар Касымович на Коломне стоит [своим двором[349] а с ним множество воев великого князя, воевод]. А князь Андрей [Васильевичъ]»[350] [да брат его князь Андрей Васильевичъ меньший] стоят в [Торусе][351] [з дворы своими и со иными многими силами]. Татарове же, удивлынеся множества воя Руского, и воспросиша: "А сей кто стоит против царя?" И рекоша наши: "А то князь Юрьи да князь Борис, братья великого князя, толко пришли с своими дворы». Татарове слышавши и сказаша [царю своему, царь же часа того][352] побеже прочь, и водя с собою посла великого князя, киличея Григория Волнина, и блюдучися того, егда князь великий пошлет князей и царевича на Орду его». Рассказ Брм. летописи содержит ряд оригинальных известий.

Первое из них — распоряжение великого князя воеводе Семену Беклемишеву «осаду распустити», т. е. эвакуировать не готовый к обороне Алексин. Трудно сказать, насколько достоверно это известие. Его, во всяком случае, нет в известных нам текстах, основанных на официальных документах.

Само по себе, однако, оно достаточно правдоподобно. Поэтому вполне возможно, что источником Ерм. летописи в данном случае могли быть какие-то местные известия, например рассказы очевидцев — участников событий. То же можно сказать и о поспешном отступлении (бегстве) Семена Беклемишева за реку. Этого известия нет в официальных источниках, но само по себе оно вполне соответствует реальной обстановке.

Быстрое подтягивание княжеских полков к переправе у Алексина в принципе совпадает с данными Моск. и Тип. летописей, но изложено своими словами и с подробностями, которых в официальных источниках нет. Только Ерм. летопись знает, что князь Борис со своим двором подошел от Козлова Брода.

Воевода Петр Федорович Челяднин оказывается во главе крупных сил Двора великого князя и подходит к полю сражения после полков князей Василия и Юрия, что опять-таки не соответствует официальному тексту, хотя сам по себе этот факт достаточно правдоподобен.

Сожжение Алексина происходит не до, а после попытки переправы татар, что противоречит данным Моск. и Тип. летописей. Лирические вставки о блистающих доспехах, о плаче воинов при виде горящего Алексина и о страхе татар перед князем Юрием выдают свое частное происхождение, что, однако, не противоречит их правдоподобию.

Представляет интерес рассказ о переговорах ордынских татар с «нашими» через Оку. Рассказ явно частного происхождения, но он основан, по-видимому, на реалиях, которые могли быть известны его составителю. Эти реалии заслуживают внимания: они позволяют представить себе систему расположения русских войск на Берегу — от Тарусы до Коломны.

Правдоподобная деталь: хан, отступая, вез с собою киличея, посланного к нему для каких-то переговоров. Составитель Брм. проявляет большую осведомленность. Правдоподобен и мотив отступления Ахмата — боязнь удара в тыл со стороны конницы царевича Даньяра, сосредоточенной на левом фланге русского расположения.

Автор Ерм. знал и о болезни великой княгини Марии Ярославны, и о внезапном заболевании князя Юрия.

Таким образом, рассказ Ерм., носящий в целом частный характер, включает некоторые важные реалии, известные хорошо осведомленному автору. Независимо от своего происхождения, эти реалии достаточно правдоподобны — они не противоречат другим сведениям. Сведения составителя Ерм. не могут игнорироваться при попытке реконструкции событий на Оке летом 1472 г.

Представляет интерес сопоставление реалий, содержащихся в четырех основных летописных рассказах о событиях лета 1472 г. (см. табл. 1).

Создается впечатление, что составитель Моск. был лучше знаком с дневниковыми и разрядными записями, а составитель Тип. был лучше осведомлен о действиях удельных князей и о событиях под самим Алексином и на поле боя за переправы. Но он не знал ни о моровой язве у татар, ни о том, за сколько дней они добежали до своих «катун», ни о распоряжениях великого князя, ни об отправке войск вслед за татарами. Зато он знал, что князь Юрий стоял у Серпухова, знал и о болезни князя Юрия Васильевича. Возможно, он пользовался каким-то источником в ближайшем окружении этого князя.

Особенностью Ерм. летописи является наилучшая осведомленность о событиях в районе Алексина, о действиях русских войск по обороне переправы, о расположении войск на Берегу. Эта летопись знает детали отступления Ахмата, знает о событиях в Ростове и Москве. Зато в Ерм. нет ни одной даты, не приводится ни одного из распоряжений великого князя, известных из официальных источников. Надо думать, что составитель Ерм. этими источниками не пользовался. Его основными источниками были рассказы участников событий. Имел он какие-то связи и в окружении князя Юрия, а может быть, и самого великого князя.

Таблица 1. Сравнение реалий в разных летописях

Рассказ Соф. II, очевидно, имеет общий с Ерм. фактологический источник. Трудно сказать, в каком из этих рассказов он лучше сохранился. В обоих случаях он подвергся литературной обработке в эмоциональном плане. Это и рассказ в Соф. II о корыстолюбии воеводы Беклемишева, и лирические вставки в Ерм. В реальном плане между Ерм. и Соф. II два расхождения — место расположения войск князя Андрея Большого (Серпухов или Таруса?) и присутствие (или отсутствие) Андрея Меньшого и Муртазы. Какой из двух вариантов рассказа отражает фактическую реальность, сказать затруднительно, но в пользу Ерм. косвенно свидетельствует, что в Серпухове стоял князь Юрий — более вероятно, что князь Андрей стоял в другом месте (например, в Тарусе).

Рассказ Соф. II отразился в Уст. летописях. Список Мацеевича помещает этот рассказ в сокращенном виде, заканчивая на сожжении Алексина («згоре Олексин и с людми») и отступлении Ахмата («царь же нача боятися князя Юрия и поиде к себе в Орду»).[353]

Архангелогородский летописец, основываясь на том же рассказе, приводит некоторые отсутствующие в нем подробности: «Олексенцы били челом великому князю: доспеху у них мало в городе». Тут-то и последовала грамота великого князя воеводе Беклемишеву «осаду распустити, доспеху добавити, чем с татары битися. Далее без изменений следует рассказ о корыстолюбии Беклемишева и о подтягивании русских войск к месту переправы, причем князь Василий Михайлович назван «Удалым». Дальнейшее изложение ближе к Ерм. — тут и золоченые доспехи, и плачущие воеводы — «пособити нельзя, глубины ради того места». Приведено и известие о переговорах между татарами через реку — в варианте Соф. II (т. е. с князем Андреем и Муртазой, стоящими в Серпухове).

Главное отличие рассказа Архангелогородского летописца от Ерм. и Соф. II — в заключительной части: «Ахмут побеже прочь, ведя с собой не много полону. И вопроси русина, что много у него били олексины, полону мало, а згорели мало. И русин запроси живота себе. Царь отпустити его об леща. Он же рече: "Боле 1000 голов забегло в тайник з добром". Царь был з 2 версты отошел, и воротися к городу на пожарище, и взя тайник и с людьми и з добром, и не избысть ни един, и прочь поиде. А тайник был выведен к реце, и поведавшего отпусти».[354]

Рассказ этот производит впечатление литературного вымысла (как, впрочем, и известие о рубле для жены Семена Беклемишева). Составитель Уст. самостоятельных источников не имел и находился в зависимости от Ерм. и Соф. II, сокращая и «приукрашивая» их рассказы.

Новг. IV летопись по списку Дубровского о событиях приводит краткую справку: «… безбожный царь Ахмат Кичи-Ахметовичъ с всею Ордою прииде на Русь. Приде к реке Оке под город Олексин с Литовского рубежа, и повеле приступите к городку, и много тогды Татар под городком побита, изнемогши с Татары битися. Татарове же град зажигаша, изволиша огнем згорети, неже Татаром предамся. Князь же великий со братьею и со многою силою поиде к Берегу. И слышав то, царь побеже прочь, блюдучися то, егда великого князя царевичи возмут царицы его».[355]

Текст Новг. IV обнаруживает полную зависимость от московских летописей и самостоятельного значения не имеет.

События лета 1472 г. отразились и в Пск. летописи. Псковичи отрядили своих послов к великому князю с челобитной. Послы приехали на Москву «месяца Августа в 1 день, аже князь великий весь посполу с братьею, и с князи, и с всею силою стоит у Коломны, а только до его за один день, в само заговенье вышел: пришел тогды на великого князя… царь ис Поля Махмут Кичиахмутов сын и стоял об Оке реке. И стояв царь ордынский день да нощь у Оке реки, и прочь поиде, убегом побеже, видев нечестивый Агарянин, что с князем великим прямо его стояху противу на полторустах верстах 100 000 и 80000 князя великого силы рускыя». Послы приехали на Коломну и там доложили псковское челобитье и «от великого князя поехали, а он еще на Коломне».[356]

Лапидарное псковское известие представляет большой интерес. Оно не имеет никакой связи ни с московской летописной традицией, ни с какими-либо московскими документальными источниками. Послы передавали то, что слышали. Это взгляд на события со стороны, глазами послов, случайно оказавшихся на Коломне в момент разгара событий. В этой относительной независимости известия — его главная ценность. Оно подтверждает основные реалии, приводимые в московских летописях, — о времени выступления великого князя, о пребывании его на Коломне, о сосредоточении на Оке «всей силы русской», о поспешном отступлении (бегстве) Ахмата. Наряду с этим оно содержит отсутствующие в других источниках сведения о ширине фронта и о количестве русских войск.

Насколько достоверны эти сведения?

Что касается ширины развертывания войск, то эти сведения вполне правдоподобны. Расстояние от Коломны до Алексина действительно составляет примерно 150 верст.

Сложнее обстоит дело с численностью развернутых войск. Прежде всего, надо иметь в виду два обстоятельства. Во-первых, псковские послы не могли иметь сколько-нибудь точной и достоверной информации о численности развернутых войск и должны были довольствоваться слухами. Во-вторых, известна склонность средневековых рассказчиков к преувеличению численности войск — достаточно вспомнить фантастические цифры, связанные с Куликовской битвой. Труднее всего определить, насколько эти цифры преувеличены.

Нет сомнения, что на Берегу были развернуты главные силы конного служилого ополчения великого князя и удельных князей Московского дома. Это и были полки Василия Верейского, Юрия Дмитровского, Бориса Волоцкого, Андрея Углицкого и Андрея Меньшого (принимая в последнем случае известие Ерм.). Войска самого великого князя вели его воеводы, из которых пять известны поименно. Именно конные полки имели возможность быстро рокироваться и выдвигаться из глубины и своевременно подтягиваться на угрожаемый участок линии обороны. Но они никак не могли составить основную массу войск, развернутых на Берегу, на фронте в 150 верст от Коломны до Алексина Девяносто лет спустя, при походе на Полоцк, общая численность служилого ополчения не будет превышать 30 тыс. человек.[357] А ведь в то время территория, занятая вотчинами и поместьями служилых людей, была, по крайней мере, втрое больше, чем во времена первого нашествия Ахмата (она включала в себя и Новгород, и Тверь, и Рязань). Численность служилого ополчения на Берегу в 1472 г. в самом лучшем случае не могла превышать и половины численности войск Ивана IV в Полоцком походе, т. е. 15–20 тыс. человек. По мобилизационным нормам середины XVI в. для обеспечения службы одного вооруженного всадника требовалось 100 четвертей земли, т. е. примерно 10 крестьянских дворов. Для развертывания 20 тыс. конного ополчения требовалось, таким образом, иметь 200 тыс. крестьянских дворов с населением 1–1,5 млн человек. Это фактически означало тотальную мобилизацию всех ресурсов великого княжества Московского.

Надо полагать, что основную (по численности) массу войск на Берегу составляла пехота — земское ополчение, то, что позднее называлось посохой. Исходя из псковских и новгородских норм второй половины XV — первой половины XVI в. один пеший ратник выставлялся с 3–5 дворов. Сделав произвольное, т. е. не достоверное, но более или менее правдоподобное предположение, что численность войск, развернутых на Берегу, была преувеличена рассказчиком в два раза, получим, что всего на Берегу было развернуто примерно 90 тыс. человек, из которых примерно четвертая или пятая часть — служилая конница, а остальное — земская пехота. Даже приняв такое предположение, приходим к выводу о крайнем напряжении всех мобилизационных возможностей — мобилизация должна была охватить многие сотни тысяч дворов.

Необходимо обратить внимание на наличие в составе русских войск татарских контингентов. Им придавалось особое значение. Конница вассальных татарских царевичей по своим боевым качествам была, вероятно, лучшей в русском войске. Отсюда и стремление великого князя приглашать на службу царевичей, наделяя их землями и оказывая им свое расположение, и вполне реальны опасения Ахмата относительно рейда этих царевичей на его тылы. При этом следует отметить, что прямого участия в боевых действиях царевичи не принимали — их держали в резерве либо на случай прорыва Ахмата через Оку, либо для его преследования в Поле.

Итак, наши источники рисуют в общем довольно непротиворечивую картину событий, связанных с первым нашествием Ахмата. Сопоставление данных этих источников дает возможность реконструировать реальный ход дел.

Осень 1470 г. В Москве стало известно о начале переговоров короля Казимира с ханом Ахматом о совместном нападении на Русскую землю. В Орду прибыл королевский посол.

Лето 1471 г. Главные силы русских войск проводят кампанию против новгородских сепаратистов. Однако судовая рать вятчан совершает нападение на Сарай и возвращается с трофеями.

Осень 1471 г. Становится известно об ответном посольстве хана к королю. Союз хана и короля приобретает реальные очертания.

Конец июня 1472 г. В Москве становится известно о выступлении хана в поход. Начинается выдвижение войск на оборонительную линию Оки, начиная с Коломенского направления.

Июль 2. В поход выступают главные силы во главе с лучшими воеводами.

Июль. Хан двигается со своими главными силами к русской границе не обычным путем, а значительно западнее, стремясь соединиться с королем. Русским сторожевым постам в Поле не удается установить маршрут движения Ахмата.

Июль 29. Орда выходит к Оке с литовского рубежа в район Алексина. Начинаются бои за Алексин.

Июль 30. В Москву приходит известие о штурме Алексина. Великий князь срочно отбывает к войскам. Начинается подтягивание войск к району Алексина на правый фланг русского расположения.

Июль 31. Пожар и гибель Алексина. Попытка форсирования Оки.

Бои за переправу. С русской стороны в бой вступают полки Верейский, Дмитровский и Волоцкий и часть войск великого князя. Татарам не удается закрепиться на левом берегу.

Август 1. К району напротив Алексина подошли крупные силы русских войск. Хан принимает решение о быстром отходе. Русские войска его не преследуют.

Август 1–6-е. Ахмат отходит к своим базам. Русские войска частично переходят Оку, захватывая отставших (освобождая полон).

Август после 6-го. Роспуск войск.

Август 23-е 1472 г. Окончание кампании. Возвращение великого князя в Москву.

Есть возможность сделать некоторые выводы о ходе кампании и о действиях главного командования русских войск.

Поскольку сведения о подготовке похода Ахмата были получены за несколько месяцев до его начала, стратегическая внезапность Ахматом достигнута не была. Мобилизация русских войск для развертывания на Берегу должна была начаться задолго до получения первых известий о походе, т. е. до конца июня 1472 г. В противном случае не было бы никакой возможности сосредоточить к началу августа на линии Коломна — Алексин несколько десятков тысяч человек. Мобилизация охватывала как служилое, так и земское ополчение.

Первоначально поход Ахмата имел успех оперативного значения — ему удалось обмануть бдительность русской сторожевой завесы (частично уничтожить ее) и выйти к Оке в неожиданном и уязвимом месте. Однако добиться дальнейших успехов Ахмату не удалось — два или три дня, потерянные татарами в боях за Алексин, были первым шагом к их поражению. Был потерян темп наступления.

Упорная оборона Алексина дала возможность подтянуться к месту боя полкам князей Василия и Юрия, а затем и главным силам великокняжеского войска. Это было возможно лишь при наличии разумной инициативы воевод, действенного оперативного руководства войсками и целесообразного их первоначального развертывания. Вместе с тем нельзя не отметить промах главного командования в отношении Алексина — он не был ни укреплен, ни своевременно эвакуирован. Мужество горожан в какой-то мере было искуплением этой ошибки, а их гибель — расплатой за нее.

В дальнейшем деятельность русских войск сводилась к обороне переправы без каких-либо попыток активных действий на правом берегу Оки. Кампания была краткосрочной и (если не считать гибели Алексина), с точки зрения русских войск, почти бескровной — стратегическая победа была достигнута без сражения (что особенно подчеркивает великокняжеский летописец). Оборонительная стратегия обернулась выдающимся успехом.

Чем объясняется отсутствие стремления к преследованию отступающего противника, уже признавшего свое поражение, к навязыванию ему своей воли, к полному его разгрому? Одной из причин этого могло быть опасение моровой язвы. Другой, может быть, еще более важной причиной могло быть нежелание вступать в сражение с Ордой в Поле, где превосходство татарской конницы могло сыграть роковую роль для русских. Русское главное командование не хотело идти на риск новой Куликовской битвы с ее огромными, трудно восполняемыми потерями, с победой, висевшей на волоске и купленной непомерно дорогой ценой. Необходимо было иметь в виду возможность военных действий на других направлениях (Литва, Орден), для чего нужно было беречь силы войск.

Итак, действия русского военно-политического руководства и главного командования в летней кампании 1472 г. сводились к:

— своевременной мобилизации;

— развертыванию войск на Берегу на широком фронте;

— умелому маневрированию войсками в целях обороны атакованного участка;

— отказу от преследования противника, довольствуясь его отходом.

Целесообразность той или иной линии поведения определяется, в конечном счете, ее результатами. Кампания 1472 г. показала правильность решения главного командования организации жесткой обороны Берега. Стратегия оказалась целесообразной. Она привела к крупнейшему успеху не только военного, но и политического масштаба— впервые за всю историю русско-орды некой борьбы хан не решился вступить в бой с русскими войсками и отступил, признав свое поражение.

При выработке решения о проведении оборонительной операции на Оке естественнее всего было, очевидно, опираться на опыт предыдущих кампаний по отражению ордынских нашествий. Каков же был этот опыт?

Значение Оки как оборонительного рубежа стало осознаваться, видимо, когда великое княжение Московское, перейдя от пассивной покорности к активной политике, начало борьбу с Ордой. Река Ока воспринималась как граница Русской земли. За Окой начиналось Дикое Поле, чужая враждебная земля, подстерегала опасность. Так, когда в 1371 г. великий князь Дмитрий ехал в Орду на переговоры с Мамаем, «преосвященный митрополит Алексей проводи его до Оки, и молитву сотвори о нем, и благослови»,[358] — великого князя провожали, как в боевой поход.

Первые известия о развертывании войск на Оке относятся также ко времени Дмитрия Донского. Когда в 1373 г. Мамай напал на Рязанскую землю и «грады пожгоша», великий князь Дмитрий «со всею силою своею стоял у реки Оки на брезе, а брат его… князь Владимир прииде к нему на брег по Оке реке… и Татар не пустиша, и все лето тамо стояша».[359] В 1376 г. великий князь Дмитрий «ходи за Оку ратию, стерегатися рати татарские от Мамая».[360] Таким образом, великий князь Дмитрий искал решения задачи не в пассивной обороне Берега, а в активных действиях за Окой. Это наиболее ярко проявилось в кампаниях 1378 и 1380 гг.

В 1378 г. Мамай «собрав воя многи и посла Бегича ратию на князя великого Дмитрия Ивановича и на всю землю Русскую». Внезапности достигнуть не удалось. Узнав о походе Бегича («се же слышав»), великий князь «собрав вой многи и поиде противу в силе тяжце и переехав за Оку вниде в землю Рязанскую и сретошася с Татары у реки у Вожи и стоаху промежу собою реку имущу». Переход татарами реки имел следствием их полный разгром — первую победу Руси над ордынцами.[361] Попытка нашествия Бегича была отражена путем встречного удара, противник не был допущен к Берегу. Карательная экспедиция Мамая обрушилась на Рязанскую землю, на правом берегу Оки.[362]

Наибольший интерес, естественно, представляет поход 1380 г., завершившийся знаменитой Куликовской битвой.

Наиболее раннее известное описание кампании 1380 г. читается в летописи Рог.-Сим.

В августе 1380 г. «приидоше от Орды вести… аже взвизается рать Татарская на Христианы». Получив эти известия, великий князь Дмитрий «собрав воя многи, поиде противу их». Перейдя Оку, он получил известие, что Мамай на Дону «собравшася в поле стояша и ждуща к себе Ягайла на помощь». Великий князь Дмитрий перешел через Дон, и на устье Непрядвы произошло сражение, закончившееся разгромом Мамая, но с большими потерями для русских.[363]

Моск. летописи описывают это сражение гораздо подробнее, с красочными деталями, некоторые из которых носят легендарный характер. Для нашей темы, однако, наибольшее значение имеют не подробности самого сражения, а обстоятельства похода за Оку — важнейшего стратегического решения, принятого великим князем Дмитрием.

Моск. летопись изображает это таким образом.

Узнав о намерениях Мамая, великий князь Дмитрий начал мобилизацию — он «посла по брата своего… и по все князи Русские и воеводы». (Приводится фантастическая численность собранных войск).

20 августа войска выступили из Коломны и, пройдя территорию великого княжества Московского, встали на Оке у устья Лопасны, т. е. прошли вверх по Оке по направлению к Серпухову, немного не дойдя до него. Здесь к войскам великого князя присоединились силы князя Владимира Андреевича «и вси вой остаточные, и нача возитися за Оку за неделю до Семена дни, в день недельный» (т. е. 26 августа). Сам великий князь со своим Двором перешел через Оку на следующий день, в понедельник (27 августа). За два дня до Рождества Богородицы (6 сентября) войска подошли к Дону. По этим данным, войска прошли 120 верст примерно за 10 дней. Такой темп движения может объясняться только тем, что основную массу войск составляло пешее земское ополчение.

На военном совете («много думавше») голоса разделились: «овии глаголаху: "поиде, княже, за Дон", а инии глаголаху: "не ходи, понеже умножишися врази наши, не токмо Татарове, но и Литва и Рязанцы"». Великий князь принял решение, не теряя времени, перейти Дон и дать сражение.[364]

Такова фактическая основа событий, содержащаяся в великокняжеской летописи. От первоначального варианта Рог.-Сим. ее отличают некоторые лирические и эмоциональные вставки, т. е. черты литературной обработки и фантастические цифры собранных войск: «100 000 и сто, опроче князей Русских и воевод местных… и всех ратей числом с полтораста тысящь или с двести тысящь». Происхождение этих цифр неясно, но их недостоверность очевидна. Такого количества войск невозможно было ни мобилизовать, ни сосредоточить в одном пункте у Коломны.[365] По подсчетам Е. А. Разина, численность русской рати могла составлять 50–60 тыс. человек: 20 тыс. конницы и 30 тыс. пехоты.

Моск. летопись включает и реалии — три точные даты, отсутствующие в Рог., но содержавшиеся, вероятно, в официальных дневниковых записях, известных московскому летописцу.

Вол.-Перм. летопись в статье «Побоище великому князю Дмитрию на Дону с Мамаем»[366] содержит ту же фактическую основу, но приводит множество новых подробностей, не всегда достоверных. Однако и здесь есть интересные реалии. Так, великий князь Дмитрий «всему войску повеле писати: да будете готовы все на Успение… на Коломне. И переберем полки, и дам воеводу коемуждо полку».[367] Здесь и новая правдоподобная дата сбора войск (15 августа), не противоречащая другим сведениям, и любопытное указание на сбор войска путем рассылки письменных распоряжений (грамот), и свидетельство о порядке назначения воевод при «перебирании» полков. Перечисляются и некоторые князья, участники похода (не все — в основном, северных городов).

Несмотря на расхождения в ряде деталей, наши основные источники рисуют в целом непротиворечивую и довольно правдоподобную картину кампании 1360 г. Ее основные черты:

— наличие сведений о подготовке Мамая к походу, добытых, очевидно, путем агентурной разведки;

— мобилизация всех сил Русской земли, подвластных великому князю Дмитрию (т. е. кроме Новгорода, Твери и Рязани);

— сосредоточение войск у Коломны к назначенному сроку;

— решение о наступательном образе действий, заранее принятое великим князем;

— марш-маневр к месту нахождения Орды Мамая, установленному по данным разведки;

— вероятное численное преобладание пешего земского ополчения, определившего низкий темп движения войска;

— решение дать сражение, не теряя времени, — наступательная тактика, соответствующая наступательной стратегии.

Судя по всем имеющимся данным, великий князь Дмитрий на всех этапах кампании держал управление войсками в своих руках, соединяя в своем лице функции политического главы и командующего войсками. Войска двигались по одному операционному направлению, стратегические и тактические функции главнокомандующего фактически были неразделимы. К числу этих функций относились:

— принятие стратегических решений;

— выбор операционного направления;

— распределение воевод по полкам;

— постановка общей задачи в канун сражения;

— личное участие в походе и бое.

В летней кампании 1380 г. наступательная стратегия великого князя Дмитрия полностью оправдала себя — была одержана одна из самых блестящих побед в истории России, что привело к далеко идущим последствиям.

Но победа далась дорогой ценой. По некоторым данным, одних «бояр» (т. е., очевидно, более или менее крупных военачальников) было убито более 400.[368] При всей приблизительности этой цифры, она дает общее представление об огромных потерях, естественных в рукопашном сражении такого масштаба. Такие потери не могли не отразиться на боеспособности войск, на их потенциальных возможностях к дальнейшим боевым действиям.

Основной политической предпосылкой активной стратегии великого князя Дмитрия был союз русских князей. Объединение сил Русской земли во главе с великим князем Дмитрием давало реальную возможность с оружием в руках противостоять нашествию Мамая. Насколько прочно было это объединение? Ответ на этот вопрос дают события 1382 г.

Первоначальный рассказ о нашествии Тохтамыша читается в Рог. летописце[369] и Сим. летописи. Разграбив русских купцов в Болгарах, хан «со всею силою своею… перевезеся Волгу, поиде изгоном на великого князя Дмитрия Ивановича и на всю землю Русскую». К нему присоединились русские изменники — суздальские князья и Олег Рязанский, который и «указа ему все броды на Оце».

«Князь же великий Дмитрий Иванович, то слышавше, что сам царь идеть на него… не ста на бой противу его, ни подня руки противу царя, но поеха в свой град Кострому».

Это имело решающее значение. Тохтамыш, по-видимому, беспрепятственно перешел Оку «и преже всех взя град Серпухов и огнем пожже», а оттуда пошел на Москву, громя все на своем пути. Организатором обороны Москвы оказался находившийся там князь Остей, внук Ольгерда. Тохтамыш выманил его обманом из города и убил, и на четвертый день осады взял Москву, несмотря на мужественное, но неорганизованное сопротивление горожан. Город подвергся разгрому, жители — уничтожению.

«А иную силу царь распусти по земле воевати, и иные ходиша к Звенигороду, а иные к Волоку и к Можайску, а иные к Дмитрову, а иные рать посла на Переяславль», который был взят и сожжен.

В это время князь Владимир Андреевич «собрав воя около себе и стояша ополчившеся близ Волока». На него-то и «наехаша неции Татарове, он же прогна их от себе», после чего они «прибегоша к Токтамышу пострашены и биты».

«Царь же слышав, что князь великий на Костроме, а князь Володимер у Волока, поблюдашеся, чая на себе наезда. Того ради не много дней стоявша у Москвы, но взем Москву вскоре отъиде». При отступлении хан взял Коломну и, перейдя Оку, разорил Рязанскую землю.

Таково первоначальное краткое повествование о нашествии Тохтамыша, отразившееся во всех летописных рассказах.

Рассказ Рог.-Сим. отличается краткостью и (за исключением красочного описания бедствий взятой противником Москвы) фактологичностью. Он содержит только две даты — 23 августа, когда хан подошел к Москве, и 26 августа «на память святого мученика Андреяна и Натальи», когда в 7 часов дня татары ворвались в Москву. Рог. летописец-памятник в целом тверского происхождения, но рассказ о Тохтамыше составлен с использованием московского источника, скорее всего, рассказов очевидцев — клириков и участников событий. Московский источник, вероятно, церковного происхождения, содержащий подробные рассказы об убийстве архимандритов и игуменов. Следов документальных источников в нем не видно.

По мнению летописеведов, дальнейшим развитием рассказов о нашествии Тохтамыша были известия Новг. IV и Соф. I.

Рассказ Новг. IV носит название «О пленении и прохождении Тохтамыша царя и о Московском взятии».[370] Он восходит к той же фактической основе, но содержит ряд подробностей и комментариев. Отказ великого князя Дмитрия «стати в лице самого царя» предваряется известием, что «слышав… како на него идет сам царь», Дмитрий «нача сбирати воя и совокупляти полки своя, и выеха из града Москвы, хотя ити противу Татар».

«И ту начата думу думати князь Дмитрии и с прочими князи Русскими, и с воеводами, и з думцами, и с вельможами, и з боярами старейшими». Тут-то и «обретеся раздно в князех и не хотяху пособляти друг другу». Именно после этого «познав и разумев и рассмотрев» это «неединачество по неимоверьству» (т. е. по отсутствии веры друг другу) великий князь и принял роковое решение об отказе «стати противу царя» и, оставив столицу, удалился в Кострому. Таким образок, по этой версии, отказ «стати противу царя» был вызван не благоговением перед ним, а реальными обстоятельствами — распадом союза князей.

Далее подробно и красочно рассказывается об осаде и взятии Москвы, как и в Рог. летописи, но с большей экспрессией и без каких-либо новых реалий. Допущена только путаница в датах. Татары подошла к Москве 22 августа, в понедельник, а взяли ее 26 августа, в четверг (на самом деле, 22 августа приходилось на пятницу, а 26 августа — на вторник). Рассказ о нападении на другие города дан как в Рог., во опять же с гораздо большей экспрессией и подробностями, а к числу городов, подвергшихся нападению, добавляются Владимир и Юрьев.

Моск. летопись содержит рассказ, близкий в Новг. IV, но в сокращенном виде. Как и в Новг., решение великого князя отказаться от битвы и уйти в Кострому объясняется «неодиначеством» князей.

Итак, в нашем распоряжении источники, дающие возможность в общих чертах реконструировать реальный ход событий.

Нападение Тохтамыша не было в полном смысле неожиданным — о нем были получены известия за некоторое время до его начала. Из двух версий, объясняющих причину отказа великого князя Дмитрия от борьбы с «царем», на мой взгляд, следует предпочесть ту, которая содержится в Новг. (а затем и в других летописях). Не благоговение перед «царем», а реально сложившаяся обстановка продиктовала поведение великого князя, коренным образом расходившееся с его же поведением за два года до этого. Великий князь, видимо, первоначально хотел повторить опыт кампании 1380 г. — собрав силы, ударить по противнику, не допуская его до русских пределов. Однако в князьях «обретеся разность… не хотяху помогати… бывшу же промеж ими неодиначьству и неимоверьству».

Как и в 1380 г, великий князь Дмитрий стремился, по-видимому, к активным действиям. Такой образ действий подсказывался объективными условиями. Достаточно прочную оборону на линии Оки можно было создать только при условии надежного обеспечения ее флангов, в частности левого (восточного). Но суздальско-нижегородские князья изменили, а Олег Рязанский, перейдя на сторону хана, «указа ему [хану] вся броды на реке Оце».

Отсутствие «одиначества» между князьями и невозможность создать прочную оборону на Оке делали неизбежным отход в глубь страны.

В этих условиях единственной возможностью было, как и в 1370 г., во время войны с Ольгердом, организовать стойкую оборону Москвы, опираясь на ее мощные укрепления, и тем самым сковать главные силы противника, а войска князя Владимира использовать для действий по флангам и тылам.[371] Если так и было задумано, то, во всяком случае, реализовать этот замысел не удалось: было потеряно управление войсками со стороны главного командования, т. е. отсутствовала какая-либо связь между отдельными силами, а главное звено этого возможного плана — оборона Москвы — оказалось непрочным. Нет никаких данных о воеводах, которым была поручена оборона столицы. В городе были «людие смущены, яко овца, не имуща пастыря».

Перед нами — факт крупного стратегического поражения великого князя Дмитрия. Его главной ошибкой было оставление Москвы без твердой организации ее обороны. Но глубинная причина катастрофы в кампании 1382 г. — не на стратегическом, а на политическом уровне. Союз князей, главная опора внешней политики великого князя Дмитрия, показал свою несостоятельность как форма политической организации Русской земли. Объективных условий для эффективного противодействия ордынским нашествиям еще не существовало — не было механизма для организации такого противодействия.

Под 6906 (1397/98) г. Рог. летописец помещает известие: «приходил Темир-Аксак Шарахманьский на Русскую землю, и князь великий Василей Дмитриевич ходил противу ратию и стоял на Оце. А князь Владимер Андреевич седел во граде Москве в осаде. Темирь Аксак, дошед Елча, возвратися всвояси, и бысть во граде Москве радость велика».[372]

В московских летописях известие о нашествии Тимура отнесено к 6903 (1395) г. и изложено совсем по-другому. В центре внимания — не само нашествие, а перенесение чудотворной иконы Божьей Матери из Владимира в Москву. О военных действиях сказано только, что, узнав о приближении Тимура, великий князь Василий «поиде с Москвы на Коломну и ста на брезе у реки Оки». Сам же Темир, разорив Елец, стоял две недели на одном и том же месте, но (в день прибытия в Москву иконы Божьей Матери) быстро ушел в степи.[373]

Моск. летопись не противоречит Рог., но и не совпадает с ней. Видны два расхождения: Моск. летопись ничего не говорит о князе Владимире Андреевиче, сидящем в Москве в осаде, но уточняет место расположения великокняжеских войск на Оке — это район Коломны, кратчайший путь от Оки к Москве. Ввиду отсутствия противоречий возможна компиляция обоих рассказов: князь Владимир мог сидеть в Москве в осаде, а великий князь с войсками — стоять на Оке у Коломны. Если принять эту компиляцию (конечно, достаточно гипотетическую), то в общих чертах вырисовывается схема обороны от нашествия. Она включает два основных элемента — защиту переправы через Оку и организацию обороны столицы, опираясь на ее укрепления. Это могло быть результатом осмысления неудачного опыта 1382 г.

В первом договоре великого князя Василия Дмитриевича с князем Владимиром Андреевичем (1390 г.) впервые устанавливается: «Оже ми, брате, самому сести в городе, а тобе ми послати из города, и тобе оставити свои княгини и свои дет, и свои бояре. А будет ми тобе оставит в городе, а самому exam из города, и мне, брате, оставите свою мати, и свою братью молодшюю, и свои бояре».[374] Это именно та схема, которая вырисовывается из известий Рог.-Сим.

Серьезным испытанием для системы обороны южного рубежа стало нашествие Едигея. По словам Моск. летописи, зимой 1408/09 г. «некоторый князь Ордынский, именем Едигей, повелением Булата царя прииде на Русскую землю, а с ним 4 цесаревича и мнози князи Татарьстии… се же слышав, князь великий Василий Дмитриевич не стал на бой противу татар, но отъеха вборзе на Кострому».[375]

1 декабря Едигей подошел к Москве и распустил свои войска «по всему великому княжению». «И не остася таково места, иде же не были Татарове».

«Град же Москва в печали велице бысть, вой обстоим, а людие в них затворишася. Посад же около его сами пожгоша, боящееся примета. В граде бо бяше затворился с ними князь Володимер Андреевичъ, братья великого князя, и мнози бояря, с ними и епискипы, и весь священический чин, и многое множество народа… от многих бо град и стран збегошася твердости ради градные».

По словам летописного рассказа, Едигей «хотя и зимовага туго, похваляшася град взят хотяше».

Однако в Орде произошли смуты, и царь Булат «в ужасе зело быв» потребовал от Едигея срочно вернуться в Орду. 20 декабря Едигей снял осаду и отступил, получив от Москвы откуп в 3 тыс. рублей.

Страна была разорена «от земли Рязанские и до Галича и до Белоозера, всех бо подвизашеся и вси смутишася». В числе взятых и разоренных городов летописец конкретно называет Переяславль, Ростов, Дмитров, Серпухов, Новгород Нижний и Городец.

Наиболее подробный рассказ об этом нашествии читается в Никон, летописи, соединившей в себе ряд более ранних рассказов.[376]

Едигей разжигал вражду между великим князем Василием и Вито-втом Литовским и, обещая Василию свою помощь, втайне подготовил нападение на него. Нападение было внезапным. «Князь великий… не успе ни мало воинства собрата, и тако град осади (т. е. подготовил Москву к осаде. — Ю. А.) и в нем остави дядю своего князя Володимера Андреевича… и братью свою… и воеводы, и многая множество народа, а сам с княгинею своею и з детми отьеха на Кострому». Едигей осадил Москву, но близко подойти не решился, «пристроения ради градного и стреляния со града». По словам летописца, при отступлении Едигей заявил своей дружине: «… вскоре отъидем во Орду, да не царства лишимся… а зде князь великий Василей собрався, нас победит, что створим тогда?»

Рассказ Никон, летописи отличается большей эмоциональностью (красочно описываются бедствия москвичей и т. п.), но фактически содержит те же реалии. Существенно важным является только описание обстоятельств начала нашествия — двуличие Едигея обеспечило ему внезапность, именно поэтому великий князь не успел собрать войска и был вынужден поспешно «отъехать» на Кострому.

Известные нам рассказы о нашествии Едигея носят в основном нарративный характер. В распоряжении летописца могли быть какие-то официальные данные о начале и конце нашествия, о плененных городах и т. п., но в его руках они подверглись сильной литературной обработке и свой документальный характер потеряли. Не видно следов ни дневниковых, ни разрядных записей. Перед нами — летописная повесть, основанная на некоторых реальных фактах. Тем не менее из этой повести можно сделать определенные выводы.

Между событиями 1408 и 1382 гг. много общего. Внезапность нападения, неготовность войск к отражению его, поспешный отъезд великого князя из столицы в далекую Кострому, разорение страны татарскими отрядами, не встречавшими, по-видимому, организованного сопротивления (это особенно подчеркивает Никон.). Ни в том, ни в другом случае оборона линии Оки не сыграла никакой роли и, по всей вероятности, просто не функционировала. Наряду с этим заметно и важное отличие. В 1408 г. Москва не была брошена на произвол судьбы, а приготовлена к обороне, во главе которой был поставлен опытный и авторитетный военачальник. Именно поэтому Едигею, в отличие от Тохтамыша, взять Москву не удалось.

Тем не менее кампания 1408 г. — крупное поражение великого княжества Московского, затормозившее его дальнейшее усиление и развитие.

В военном отношении кампания осени 1408 г. показала, что отсутствие обороны берега Оки если и не приводит к падению Москвы, то, во всяком случае, ведет к масштабному разорению всей страны на глубину в сотни километров. Из двух элементов обороны, наметившихся в начале великокняжения Василия Дмитриевича, на высоте оказался только один — оборона самой столицы, т. е. пассивная ее оборона, не поддержанная какими-либо силами извне. Каких-либо признаков существования главного командования, т. е. попыток организации взаимодействия сил, обороны отдельных городов и т. п., незаметно. Великий князь, покинув свои войска и свою столицу, теряет все нити управления и лишается какой-либо возможности влиять на ход событий.

Во всяком случае, можно констатировать, что достаточно надежной системы обороны на южном стратегическом, т. е. противоордынском, направлении в то время не существовало.

В реальных условиях начала XV в. в результате ослабления великого княжества Московского опасность грозила не только с юга, из Поля, но и с востока — на Нижегородско-Владимирском направлении, где располагалось враждебное Москве Нижегородское княжество.

Об этом свидетельствует факт дерзкого безнаказанного нападения совместного татарско-русского отряда царевича Талычи и нижегородского боярина Семена Карамышева на Владимир в июле 6918 (1410/11) г. Отряд в триста человек прошел «лесом безвестно» по Клязьме, захватил врасплох и разграбил формальную столицу Русской земли. Воеводы Щока в городе не было, не было ни дозорной службы, ни какого-либо сопротивления налетчикам.[377] Восточное стратегическое направление оказалось совершенно беззащитным. Об уязвимости восточного фронта свидетельствовали и позднейшие события. Так, в 1428 г., по данным Моск. летописи, татары напали на Галич, города не взяли, но землю разорили, в том же году они напали на Кострому, но были отбиты.[378] Уст. летопись сообщает также о нападении на Лух и Плесо.[379]

В 1431 г. нападению подвергся Нижний Новгород.[380] Эти нападения приносили материальный ущерб и создавали напряженную обстановку на всем восточном фронте шириною в сотни верст.

Обстановка на восточном направлении резко ухудшилась в конце 30-х гг., когда изгнанный из Большой Орды хан Улу-Мухаммед (Махмут в русских летописях) перенес свою ставку на русскую окраину. В декабре 1437 г. он разбил русских князей в бою под Белевом,[381] а через полтора года появился под стенами Москвы. Это было первое за тридцать лет после Едигея нападение на русскую столицу.

Нашествие это отражено в Моск. летописи чрезвычайно скупо.

«Месяца Июля в 3 в пяток прииде к Москве царь Махмут со многими силами безвестно. Князь же великий въехоте ити противу ему. Но не после събратися. Пошед же пакы и виде мало своих, и возвратися, и иде за Болту. А на Москве оставиша воеводу своего князя Юрия Патрикеевича с бесчисленным христиан множеством. Царь же пришед под Москву и стояв 10 дней и поиде прочь, граду не успев ничтоже. А зла много учини земли Русской и идучи назад, досталь Коломны пожегл (Коломна уже горела в апреле того же года. — Ю. А.) и людей множество плени, а иных изекл».[382]

Ерм. летопись добавляет: «Князь великий, совокупишася с братьею в Переславле и посади на Москве князя Дмитрея Меншего, а сам поживе в Переславле и в Ростове до зимы, бе бо посады пождьжены от Татар, и люди посечены, и смрад велик от них».

Основным фактом является внезапное нападение и неготовность великокняжеского войска к его отражению. Повторилась схема, уже испробованная при нашествии Едигея, — великий князь идет «за Волгу», и оборона Москвы возлагается на воеводу. Результаты были аналогичны: столицу удалось отстоять, но значительная часть страны была разорена. Все недостатки этой системы обороны полностью проявились: она не смогла предотвратить разорение страны. Основной причиной этого было, очевидно, отсутствие бое готовых войск — их не удалось собрать вследствие внезапности нашествия. А эта внезапность, в свою очередь, определялась отсутствием оперативной разведки, дозорной и сторожевой службы на вероятном направлении движения противника.

Мобилизация служилого ополчения занимала длительное время. Об этом свидетельствуют данные о кампании 1445 г. против сыновей Улу-Мухаммеда на Нижегородско-Суздальском направлении. Великий князь Василий двинулся из Москвы в поход 23 мая («заговев Петрово заговенье»). 29 июня он был еще в Юрьеве, в 150 верстая от Москвы. Такую медлительность можно объяснить только тем, что шел сбор войск, распущенных по домам после зимнего похода. Действительно, когда 6 июля в Суздале (45 верст от Юрьева к востоку) он сделал смотр своим войскам, их оказалось не более тысячи. В таких условиях решающее значение приобретали, во-первых, своевременная информация о движении противника к рубежам Русской земли, во-вторых, наличие ядра боеготовых войск на основном направлении.

Летом 1449 г. «скорые Татарове Седиахматовы (т. е. Большой Орды. — Ю. А.) догоняли до Пахры, и княгиню князя Василия Оболенского тогда взяли, и много зла учинили…». Ордынские татары перешли Оку и совершили глубокий рейд, вассальный татарский царевич Касым, «иде противу сех из Звенигорода», их «бил и полон отьимал, они же, видев то, бежаша назад».[383] В обороне южного рубежа впервые появился новый элемент — вассальная татарская конница с ее высокими маневренными и боевыми качествами. Однако линию Оки отстоять не удалось. В 1450 г., находясь в Коломне, великий князь Василий узнал, что к русскому рубежу идет с Поля ордынский улан Малым-Бердей и «иные с ним князи со многими Татары. Князь же великий посла противу их царевича своего с Татары, да с ним воеводу своего Константина Александровича Беззубцева с Коломничи». Малым-Бердей бежал в Поле и был разбит на Битюге (приток Дона). Это было знаменательным успехом совместных действий русской и татарской конницы, выехавшей в открытую степь далеко от русского рубежа. В событиях 1450 г. можно видеть своевременную и правильную реакцию великокняжеского командования на обстановку. Однако речь шла о сравнительно небольшом нападении. Более серьезные испытания были впереди.

Летом 1451 г. «прииде весть к великому князю, что идет на него рзгоном из Седи-Ахметовой Орды царевич Мазовша и поиде противу ему к Коломне, не успев събратися. Бывшу же ему близ Брашевы, и прииде весть ему, что уже Татарове близ Берега, и князь великий воротися к Москве, а что с ним людей было, тех всех отпусти к Берегу с воеводою князем Иваном Звенигородским, чтобы не толь борзо пере везлися реку Оку. Он же, убоявся, вернуся назад иным путем, а не за великим князем. Князь же великий взем Петров день на Москве, и град осадив, посади в нем матерь свою… да сына своего князь Юрья, и множество бояр и детей боярских… да сам изыде из Москвы и с сыном своим великим князем Иваномъ.

Не встречая никакого сопротивления на берегу Оки, татары утром 2 июля подошли к Москве, пожгли посады и фактически начали штурм города, «приступая ко всем вратам и где несть крепости камедные». Но ночью татары неожиданно сняли осаду и отступили.[384] Москва была спасена, но вся система и тактика обороны южного рубежа еще раз показали свою несостоятельность. Не только на Берегу, но и у великого князя не было боеготовых войск, оборона переправ возлагалась на войска, выдвигавшиеся из глубины и не готовые к серьезному столкновению с противником. По буквальному смыслу летописного известия, на эти войска была возложена задача только замедлить переправу татарских сил, т. е. задача, ограниченная по своему значению. В этих условиях прорыв к Москве и вглубь страны был неизбежен. Никаких данных об организации обороны в глубине страны нет, по всей вероятности, такой организации и не было. Ничего не слышно и о маневренных отрядах вассальной конницы, видимо, она еще не стала необходимым составным элементом обороны Берега. За 70 лет после нашествия Тохтамыша принципиальных изменений в обороне южного рубежа незаметно.

Горький опыт трех нашествий показал, что защита Берега — существенно важный элемент обороны южного направления. Неудержание Берега влечет за собой вторжение во внутренние уезды и разорение страны (1382, 1408, 1439, 1451 гг.).

Защита Москвы — второй важнейший элемент обороны. При нашествиях Едигея, Улу-Мухаммеда и Мазовши оборона Москвы оказалась достаточно стойкой, что позволило сохранить моральный, политический, экономический и культурный центр страны.

Организации обороны внутри страны — важнейшей функции главного командования — не видно ни в одной кампании. Отступление от Берега и оставление великим князем Москвы во всех случаях ведет к потере управления страной и войсками.

Оборона Берега возможна только при наличии боеготовых войск, заранее развернутых на позициях.

Во всех случаях необходима хорошо поставленная разведка — своевременное раскрытие замыслов противника.

Под 1455 (6963) гадом Моск. летопись сообщает о новом нападении ордынских татар. Они «перевезешася Оку ниже Коломны». Но великий князь послал «противу их князя Ивана Юрьевича со многими вой… и бысть им бой и одолеша христиане татаром».[385] Помешать переправе — защитить Берег в прямом смысле — не удалось, но перешедшие реку ордынцы были атакованы и разбиты, очевидно, конным отрядом.

В 1459 г. снова «татарове Седи-Ахметовы похвалився на Русь пошли». На этот раз великий князь Василий «отпустил противу их к Берегу сына своего великого князя Ивана со многими силами. Пришедшим же Татаром к Берегу, и не перепусти их князь великий, отбита от них, они же побегоша».

Это известие заслуживает внимания. По буквальному его смыслу, на этот раз, в отличие от 1449, 1450 и 1455 гг., татарам не удалось перейти Оку. Подобное событие зафиксировано источниками впервые. Удалось создать эффективную оборону на месте переправы ордынцев и своевременно выдвинуть сюда достаточно крупные силы. О масштабах этой операции свидетельствует, что во главе этих сил стоял сам великий князь — наследник-соправитель. О значении, которое придавалось победе над татарами, говорит тот факт, что по этому случаю митрополит Иона «поставил церковь камену Похвалы Богородицы» — придел Успенского собора в Кремле.[386] Первая успешная защита Берега, сопровождаемая победой над ордынцами, воспринималась как далеко не ординарное событие.

В следующем, 1460 году, новый хан Ахмат напал на Рязань, но был отражен горожанами.[387] Участие московских войск в этом событии не упоминается, но оно вполне возможно: с 1456 г. малолетний рязанский князь был под протекторатом Москвы, и великий князь Василий «на Рязань посла наместники свои и на прочая грады его и на власти».[388]

Следует обратить внимание на известие Соф. II летописи: рассказав о бегстве татар после поражения под Рязанью, она далее пишет: «… и князь великий Иван тогда стоял у Брега со многими людьми».

Известие уникально — оно встречается только в Воскресенском (писке Соф. II.[389] Эта вставка в оригинал Соф. II (Архивский список) не попала и в других летописях не отразилась. Но не исключено, что она упоминает о подлинном событии — сосредоточении московских войск на Берегу во главе с великим князем Иваном. В условиях нападения Ахмата на Рязань, в непосредственной близости от пределов великого княжения Московского (Рязань — всего в 70 верстах от Коломны, основного оборонительного пункта на Оке) такое сосредоточение войск было вполне возможным и целесообразным.

К этому же примерно времени (1455–1462 гг.) относится и первое в известных источниках упоминание о службе на Берегу как особой государственной повинности. Великий князь Василий Васильевич дал игумену Троице-Сергиева монастыря Вассиану грамоту на монастырские земли в Угличском уезде: «… которые люди от них вышли из их сел… сего лета, не хотя ехати на мою службу, великого князя, к Берегу, и яз, князь великий… велел… те люди вывести опять назад».[390]

Значение этого упоминания трудно переоценить. На береговую службу призывались крестьяне из привилегированных монастырских сея далекого от Оки Угличского уезда. Тем более, надо полагать, эта обязанность возлагалась на население более близких, приграничных уездов. Эта повинность была, видимо, новая, недавно введенная — она и входила в стандартный формуляр великокняжеских податей и поплин, перечисляемых в каждой жалованной грамоте.

Привлечение вассальных татарских царевичей к участию в отражении нашествия с юга, введение особой повинности для населения — по новые элементы в системе обороны Берега, впервые наметившиеся 150-х гг. (с этим связана и активизация системы обороны, особенно проявившаяся в кампании 1459 г.). Эти новые элементы нуждались в серьезной проверке. Такой проверкой стало первое нашествие Ахмата — первое со времен Тохтамыша нападение на Русскую землю главка сил Большой Орды.

Сравнение кампании 1472 г. на Оке с предыдущими попытками отражения ордынских нашествий позволяет сделать некоторые выводы.

Рассказ Моск. летописи о кампании 1472 г. основан на документальных источниках в значительно большей мере, чем рассказы о нашествиях Тохтамыша и Едигея. Эти источники — разрядные и дневниковые записи. Значительную роль играют источники частного происхождения-рассказы очевидцев и участников. Однако они накладываются на фактологическую сетку, позаимствованную из документальных источников.

Рост значения документальных (официальных) источников в летописном повествовании может свидетельствовать о развитии соответствующих ведомств, и это — важное отличие кампании 1472 г. от предыдущих. Однако главное — в содержании самих событий.

В отличие от всех предыдущих кампаний (кроме кампании 1459 г., в которой сам хан, видимо, не участвовал), на Оке была создана прочная оборонительная линия, прикрытая большим количеством войск. Впервые хан Большой Орды не решился вступить в сражение с русскими войсками и отступил в степь, признав свое поражение. Система обороны на Оке надежно защитила русские земли от нового разорения.

Основным фактором, обеспечившим победу на Оке, следует признать действенную роль главного командования (ГК). Оно сумела своевременно выдвинуть силы для занятия обороны по Оке. Оборона, по-видимому, носила эшелонированный характер — войска выдвигались из глубины на наиболее важные направления.

Ошибкой первоначального развертывания была недооценка правого фланга оборонительной линии — района Алексина, который не был своевременно подготовлен к обороне. Однако эта ошибка была быстро исправлена выдвижением войск из глубины и рокировкой их по фронту. Героическая оборона Алексина силами его горожан также сыграл» свою роль, задержав попытки форсирования Оки Ахматом, что позволило сосредоточить войска для отражения переправы в уязвимом пункте русской обороны.

Можно отметить инициативные действия удельных князей со своими полками — они сыграли главную роль в отражении форсирования в районе Алексина и не дали татарам развить первоначальный успех.

Однако решающую роль в победе на Оке сыграло общее оперативно-стратегическое руководство. Обращает на себя внимание, что сам великий князь, фактически осуществлявший функции ГК, в 1472 г. вел себя совсем не так, как при прежних нашествиях вели себя его предшественники. Он, по-видимому, не исключал возможности прорыва татарских отрядов к Москве, потому и отправил свою мать и сына-наследника в более безопасное место. Но сам он из Москвы отправился не за Волгу, а на Оку — к главным силам своего войска, собранным у Коломны. Это давало возможность реального управления войсками, которое непрерывно находилось в руках ГК. Именно оно обеспечило и развертывание войск, и их рокировку; оно определило общий характер операции как оборонительной на широком фронте без попыток перехода в наступление и преследования противника. Этим достигались наименьший возможный риск и наибольшая сохранность войск, что в данной ситуации представляется наиболее целесообразным.

Организация прочной обороны на Оке и сама мобилизация основной массы служилого (а по всей вероятности, и земского) ополчения были возможны только в результате укрепления государственной системы, политической власти великого князя Московского. Фактическая ликвидация княжеских усобиц, союз с Тверью, протекторат над Рязанью обеспечивали политический тыл русского войска.

Сосредоточение главных сил на южном стратегическом направлении стало возможным только после решительной победы над новгородскими сепаратистами, что обеспечило относительную стабильность на северо-западном направлении, и победы над Казанью, что обеспечило левый, восточный фланг стратегической операции на Оке.

Наиболее опасным оставалось западное направление, откуда могли угрожать войска короля Казимира. Именно в этих условиях было необходимо беречь силы войск, что и было достигнуто в ходе оборонительной операции на Оке — первой победы над Ахматом.

Первая победа над Ахматом имела следствием фактическое ослабление зависимости Русской земли от ордынского хана.[391] Важнейшей причиной этого была возросшая военная мощь Русского государства, продемонстрированная в кампании на Оке.

Победа на Оке отразилась на всем стратегическом положении Русской земли.

Поход 1473 г. на помощь Пскову

К лету 1473 г. переговоры Господина Пскова с магистром «о земле и воде и обо иных обидных долех» зашли в тупик. Псковичи обратились к великому князю «чтобы оборонил и на конь всел за дом Святой Троицы… противу Немец».

Великий князь ответил, что «рад стояти и оборонити дом Святыя Троицы… и на конь всести с всеми силами русскими, а же вас почнут Немци».

На повторный призыв, последовавший в октябре, великий князь ответил вопросом: «В кое время велите отчине моя, силе моей войску у себе бытии?»

И наконец, «месяца Ноября 25… в четверг, приеха в Псков гонец от князя Данилья и от всего войска великого князя, повестуя, что воевода от великого князя князь Данилий Дмитриевич Холъмской я со всем войском и с прочими князи стал на рубеже, а к вам во Псков едет».

Псковичи встретили своих защитников с честью и отвели им место на Завеличье. Князь Холмский прибыл во Псков в день Андрея Первозванного, т. е. 30 ноября (в рукописи ошибочно 1-го), «а преже того и по два дне таки шла сила беспрестанно, воеводы и иные, и князи или дети боярские великого князя Двора или из городов бояре. Бе бо множество их видети, князей единых 22 из городов, из Ростова, из Дмитрова, из Юрьева, из Мурома, из Костромы, из Переяславля и изо иных городов».

После первых жалоб псковичей на грабежи князь Холмский навел порядок, и войска «начата… приимати пословно как себе корми хлеб, и вологу и мед, и пиво и конем своим овес и сено. Начата к ним на Завеличье по черядам вожати и с коньчов».[392]

Внезапно наступившая оттепель сделала поход против Ордена невозможным. Немцы прислали своих делегатов для переговоров о мире.[393]

По словам Моск. летописи, «слышавше же немцы что пришли воеводы великого князя Пскову на помочь со многими людьми, и начата посылати послы своя в Псков о миру, и мир докончаша на всей воли Псковской на 20 лет».[394]

Бескровный поход 1473 г. не вызвал особого интереса ни у кого, кроме самих псковичей, кровно в нем заинтересованных. Хотя дело обошлось без фактических военных действий, а вернее — именно по этой причине, поход князя Данилы Холмского — важное военно-историческое событие. Орден отступил без боя — само появление во Пскове великокняжеской рати было лучшим аргументом в пользу мира, которого добивались псковичи.

Поход князя Холмского — по существу операция стратегического масштаба и значения. Была проведена большая мобилизация, именно поэтому поход задержался с августа до ноября. По масштабам этот поход может быть сравним с походом Дмитрия Донского на Новгород в 1386 г., в котором участвовало 30 городовых полков. В 1473 г. неполный перечень городовых полков, приведенный псковским летописцем, свидетельствует, что в походе приняли участие служилые люди среднерусских уездов, расположенных на расстоянии многих сотен километров от Пскова. В походе принимали участие и отряды татарских царевичей — видимо, планировался конный рейд в глубь Ливонии. Но само присутствие русских войск во Пскове сделало этот рейд ненужным — наступил мир.

Мобилизация больших сил со всех концов Русской земли и их марш-маневр к театру предполагаемых военных действий был важнейшей военно-политической акцией, обеспечившей на ряд лет безопасность северо-западного стратегического направления. Сам поход стал возможен благодаря относительному спокойствию на юге и на востоке после победы над Казанью и отражения нашествия Ахмата. Именно это позволило сосредоточить на северо-западном направлении крупную группировку стратегического масштаба.

Поход князя Холмского упрочил московско-псковские отношения — включение Господина Пскова в политическую систему великого княжения. Вместе с тем отсутствие сколько-нибудь подробной официальной информации в Моск. летописи об этом походе свидетельствует, что разрядные записи еще не стали документом важного политического значения, используемым официальным летописцем.

Поход 1477 г.

По данным великокняжеской летописи, решение о походе на Новгород было принято в мае 1477 г., после того как послы великого князя в Новгороде доложили о мятеже на вече, где были убиты сторонники великого князя, а противники его «взбесневша, аки пьянии… и к королю паки всхотеша».[395]

Как ив 1471 г., походу предшествовала идеологическая подготовка.

Великий князь «приходит ко отцу своему, митрополиту Геронтию, възвещая ему Новгородское преступление крестного целования». «То же возвещает и матери своей, и братии своей и бояром, и воеводам своим, и възверже оттоля на Новгород гнев свой». По благословению митрополита «и еже о нем священного собора архиепископ и епископ и всего священнического чина тако же и советом матери своея и молитвою, и братии своея думою и бояр своих и князей и воевод», великий князь «въоружается на свою отчину, на отступников и крестного целования преступников». Следует посещение монастырей и церквей и рассылка милостыни «по соборным церквам и монастырем и по всем церквам».

Из военно-политических мероприятий упоминается только, что великий князь «посылает… в Тферь к великому князю Михаилу прося у него помочи на Новгород». И Михаил Тверской «ни мало ослушася посылает князя Михаила Федоровича Микулинского со многими вой своими». Посылает великий князь «… братии своей… тогда сущей уже в своих отчинах веля им идти коемуждо от себя к Новугороду».

Таким образом, как и в 1471 г., поход на Новгород должен был носить характер общерусской борьбы за правое дело под водительством великого князя.

Формальное объявление войны последовало 30 сентября, когда в Новгород была послана складная грамота с подъячим Родионом Богомоловым.

Поход великого князя начался 9 октября «в четверток, на память святого апостола Иакова Алфеева». С этого времени начинаются записи походного дневника (ПД).

Великий князь «сына своего великого князя Ивана остави на Москве». Вместе с великим князем в поход «вышел брат его князь Андрей Меньшой». Следует распоряжение: «Даньяру царевичю Касымову сыну велел (великий князь. — Ю. А.) идти на Клин наперед себя за 4 дни, да ко Твери, да к Торжьку». Татарская конница составила, таким образом, первый эшелон войск.

Сам великий князь шел на Волок, «с ним и братиа его князь Андрей Меньшой». «Обедни слушал князь великий на Волоце октября 14, да ел и пил у брата своего князя Бориса».

На Волоке же прибыл к великому князю «хидырщик», посланный Михаилом Тверским «отдавати нормы по отчине своей», т. е. обеспечивать продовольствием войска великого князя при их движении по Тверской земле. От Волока великий князь пошел на Торжок через Микулин, а Андрей Меньшой — через Старицу. В обоих случаях великокняжеские войска шли по Тверской земле, оставляя Тверь справа, т. е. обходя ее с запада. На первом стану от Волока, в Лотошине, великого князя встретил от имени Михаила Тверского князь Андрей Борисович Микулинский, «звати хлеба ести».

16 октября великий князь получил донесение от своего наместника в Торжке о прибытии в Торжок новгородского посланца просить об «опасен для начала переговоров. Раньше этого, еще до начала похода, в Торжок прибыл с той же просьбой Федор Калитин, староста Даньславской улицы.

Обоих посланцев велено было держать в Торжке до приезда великого князя.

19 октября, воскресенье. Великий князь въехал в Торжок и принял здесь двух новгородских бояр, которые били ему челом в службу.

21 октября, вторник. Великий князь отпустил из Торжка князя Василия Васильевича Шуйского воеводой и наместником на Псков, «а Пскову княземъ, по челобитью псковичей.

23 октября. «Выехал князь великий из Торжка, а пошел ратью на Новгород, а шел от Торжка на Волок (Вышний Волочек. — Ю. А.), а оттоле меж Яжелбицкой дороги и Меты».

Здесь же были отданы новые распоряжения.

Царевичу Даньяру «ити от Торжку по за Мете, и с ним воевода великого князя Василий Образец з Борисовичи».[396]

«А по своей стороне Меты велел ити князю Данилу Холмскому, а с им дети боярские Двора его многы, да Володимерцы, да Переяславци, и Костромичи вси.

Да тою же дорогою велел ити боярам своим и тверичем, Григорию и Ивану Никитичем, с Дмитровци и Кашинци, которые служат великому князю.

А по правую же себя велел ити межи свое дороги и Меты князю Семену Иванович» Ряполовскому, а с ним Суздальци и Юрьевци.

А по левой руке от себя из Торжьку на Демон брату своему князю Андрею Меньшому, а с ним воевода великого князя Василей Сабуров с Ростовци и Ярославци, и Угличаны, и Вежичаны, и которые служат великому князю, и матери своей воеводе Семену Федорович» ити Пешку с Двором ее с ним же ити велел.

А межи Демонскые дорогы и Яжелбицкые велел ити князю Александру Васильевичу да князю Борису Михайлович» Оболенским, а со князем Александром Колужане и Олексинци и Серпуховичи, Хотуничи, и Москвичи, и Радонежци, да Новаторжци, Берновы и Глуховы, а со князем Борисом Можайцы, Волочане и Звенигородци и Ружане, которые служат великому князю.

А по Яжелобитцкой дорозе велел ити Федору Давыдовичу, а с ним дети боярские из Двора великого князя, да Коломничи все.

А по той же дорозе велел ити князю Ивану Васильевичю Оболенскому, а с ним братия его, все Оболенские князи, да и многие великого князя Двора, дети боярские».

Перед нами — фактически разрядная запись (РЗ), включенная в ПД. Это свидетельствует о тесной связи составителей обоих документов — об их принадлежности к канцелярии великого князя, из которой функциональные ведомства еще не выделились как органические самостоятельные структуры.

По существу своему запись от 23 октября рисует состав и организацию великокняжеского войска и операционные направления похода

Организационно войска имеют две ступени. Низшую составляют территориальные (городовые) подразделения, создаваемые в ходе мобилизации. Высшую — оперативные соединения, формируемые согласно разрядным записям. Двадцать семь территориальных частей (полков) сводятся в восемь оперативных соединений во главе с воеводами, назначенными великим князем. Каждое из этих соединений имеет самостоятельный маршрут движения.

Войска идут в общем направлении на Новгород несколькими параллельными колоннами. В результате этого значительно ускоряется общий темп движения, зоной боевых действий сразу охватывается большая территория противника, а сосредоточение неприятельских сил для отпора затрудняется.

При назначении маршрутов могли преследоваться определенные оперативные цели.

Отправка конницы на правый берег Меты могла иметь целью:

— разорение вражеской территории;

— недопущение подхода к Новгороду сил из восточной части его владений (Бежецкая пятина);

— обеспечение возможности переправы главных сил через Мету, если в этом возникнет потребность.

Татарская конница царевича Даньяра идет на правом фланге— за Метой. При Даньяре — воеводы великого князя, осуществляющие, вероятно, функции контроля над царевичем.

Воевода Василий Образец идет, очевидно, во главе конного отряда, сопоставимого по маневренности с татарской конницей. Кто же входит в состав этого отряда? Текст, читаемый в Моск. летописи, вызывает удивление: во всех остальных случаях запись от 23 октября после имени воеводы перечисляет названия городовых полков, отданных под его начало.

В тексте ПД, приведенном в Соф. II, в соответствующем месте читаем: «Василий Образец с Боровичи»,[397] т. е., как обычно, приводится название территориального полка.

В Никон, летописи: «Василий Образец Борисовичъ»,[398] что явно неверно: Василий Образец имел отчество «Федорович».[399] В первоначальном тексте, по-видимому, было написано «Боровичи», что и воспроизвел писец Соф. II. Переписчики же великокняжеской летописи, т. е. летописи по Уваровскому списку, и Никон, при передаче текста сделали ошибку — каждый свою.

Левее Меты идет соединение князя Данилы Холмского, в состав которого, по-видимому, входит большая часть Двора и три городовых полка из коренных великокняжеских уездов. Эти силы возглавляются лучшим воеводой. С этими же силами следуют тверские бояре, только что перешедшие на службу великому князю, и служилые люди из недавно присоединенного Дмитрова,[400] а также тверского Кашина, перешедшие на великокняжескую службу.

Это последнее явление представляет большой интерес. Тверское великое княжение формально сохраняло свою независимость и в походе 1477 г. выступало в союзе с великим князем. Но в Кашинском уезде уже есть дети боярские, которые служат не своим князьям, а непосредственно великому князю Московскому. Докончания между Тверью и Москвой такой возможности не предусматривают. Издавна сложившаяся формула союзного договора между Москвой и Тверью, повторенная в очередной раз в докончании великого князя Ивана Васильевича с Михаилом Тверским (не позднее 1464 г.), исходит из идеи территориальной целостности Тверского великого княжения: «А которые земли и воды потягли к нашей отчине, ко Тфери и к Кашину… того ти, брате, подо мною… не искати… ни… под моими детьми… ни под нашею братьею меньшою». Союз между великими князьями Тверским и Московским формулируется в самом общем виде и строго симметричен «быти… нам… заодин… на всякого на нашего недруга». В случае нападения «царя» или «рати татарской» требовалось «помочь послати вправду, без хитрости». В случае нападения Литвы, ляхов или немцев надлежало союзному великому князю «самому на конь всести и своею братьею молодшею».[401]

Однако за время после этого докончания в реальной действительности произошли большие перемены. Весной 1476 г. Моск. летопись отмечает переход на службу великому князю большой группы тверских служилых людей.[402] Не с этим ли событием связана коммендация кашинских детей боярских? Во всяком случае, она свидетельствует — как и переход тверских бояр — об ослаблении военно-служилой организации Тверского великого княжения и соответственно об усилении военной организации великого княжения Московского. Вчерашние тверские бояре идут в поход со служилыми людьми великого князя из тверского Кашинского уезда. Видно, как московская служилая система глубоко проникает внутрь формально независимого Тверского великого княжества.

Между главными силами и Метой следует соединение князя Ряполовского, составленное из служилых людей старых великокняжеских городов. Все эти силы двигаются в общем направлении на Яжелбицы.

Левую группу, идущую на Демон, возглавляет князь Андрей Меньшой с воеводой великого князя Василием Федоровичем Сабуровым. В состав этого соединения входят служилые люди городов, сравнительно недавно присоединенных к великому княжению (в течение ближайших 10–15 лет), — ростовцы (с 1473 г.) и ярославцы (с 60-х гг.). Вместе с ними идут служилые люди Углицкого и Бежецкого уездов. Эти уезды формально входят в состав удела князя Андрея Большого, но часть местных служилых людей уже комментировалась великому князю. Это весьма важный факт, свидетельствующий о процессе распада прежних удельно-княжеских служилых корпораций, которые заменяются прямыми связями местных детей боярских с великокняжеской властью.

В этой же группе следует Двор великой княгини Марии Ярославны во главе с ее воеводой — родным братом Василия Сабурова. Во владения великой княгини, как известно, входил Ростов — все ростовцы следуют в поход в одном соединении.

Соединительное звено между левофланговыми силами князя Андрея Меньшого и главными силами составляет группа князей Оболенских — одиннадцать городовых полков, разделенных между двумя воеводами. Шесть из этих полков, идущих с князем Александром Оболенским, по-видимому, первым воеводой, составлены из служилых людей, давно тянущих к Москве. Исключение составляют новоторжцы — жители пограничного и спорного с Новгородом уезда. Со вторым воеводой, князем Борисом Оболенским, идут служилые люди городов, еще недавно входивших в уделы. Можайск по духовной Дмитрия Донского был дан его третьему сыну, князю Андрею, а после него перешел к старшему из Андреевичей — Ивану. С 1454 г. он непосредственно тянул к Москве, но по духовной великого князя Василия был дан его второму сыну Юрию. Только в 1472 г. Можайск вернулся под власть великого князя. Таким образом, служилые люди Можайска за тридцать лет четыре раза меняли своего сюзерена.

Волок и Звенигород в 1477 г. вообще не входят в состав владений великого князя Ивана, а принадлежат соответственно князю Борису и князю Андрею Большому. Борису же принадлежит и Руза. С князем Борисом Оболенским идут служилые люди этих городов, которые теперь служат не своим князьям, а самому великому князю. Легитимность такого явления издавна признавалась межкняжескими докончаниями: «А которые, брате, бояре и дети боярские служат мне, великому князю… а живут в твоем уделе, и тем ходити со мною, с великим князем, и с нашими воеводами».[403] Признавалось симметричное явление — служилые люди удельного князя, живущие на землях великого князя, идут в поход с воеводою своего князя.[404] Однако фактически это явление было далеко не симметричным. Распространение великокняжеских служилых отношений на земли удельного князя ослабляло суверенность последнего и реально усиливало его зависимость от великого князя. Одновременно оно усиливало военную мощь великого князя и действенность его руководства войсками.

По Яжелбицкой дороге идет воевода Федор Давыдович Хромой, обладающий большим военным опытом, и с ним крупные силы Двора великого князя, а также «вси Коломничи» и Коломенский полк. Связь Федора Давыдовича с этим полком известна еще по кампании 1472 г. против Ахмата, видимо, он был наместником на Коломне. Надо полагать, что по этой дороге, со своим Двором, шел и сам великий князь со своей Ставкой.

По той же дороге идут князья Оболенские со своими собственными служилыми людьми во главе с князем Иваном Васильевичем Стригой, видимо, наиболее авторитетным представителем их рода. Перейдя на службу к великому князю еще в XIV в., князья Оболенские сохранили свои уделы, превратившиеся в вотчины с остатками суверенных прав. С ними идут и дети боярские Двора — вероятно, для контроля над удельно-княжескими отрядами.

Великокняжеские войска вступили на Новгородскую землю. Походный дневник продолжает фиксировать события.

27 октября. Великий князь на Вышнем Волочке.

28 октября. Он на Березке.

2 ноября. На стане в Турны. Приехали псковские послы (с известием о пожаре во Пскове). Походный дневник включает текст грамоты, которую привез псковитин Харитон Качалов (в ней представляет интерес титулование великого князя царем): «Господину государю великому князю Ивану Васильевичу, царю всея Руси… По вашему государей наших велению, что есми в другой ряд складную послали к Великому Новугороду, и наши взметчики в Великом Новегороде взметную положили, да и в Псков приехали. И нынеча по нашим грехом весь город Псков выгорел».

Таким образом, выступление войск Господина Пскова составляло, как и в 1471 г., часть плана кампании. Но бедствие, обрушившееся на город (по данным Пск. летописи — 10 октября), спутало все карты и заставило отложить начало похода.

4 ноября. Болблево. Прибытие князя Михаила Федоровича Микулинского с тверскими войсками. Велено идти по дороге за великим князем.

19 ноября на стану на Палинах «князь великий полки уряди, учинил, которому где быти».

Если распоряжения 23 октября могут рассматриваться как походные разряды, то запись 19 ноября фиксирует разряды в полном смысле слова — формирование полков как оперативных соединений: Передового, Правой Руки, Левой Руки и полка великого князя (т. е. Большого полка). «Уряженье» полков проведено на стану, во время похода, так же как это делал (по летописным данным) Дмитрий Донской. Запись об этом «уряжении», т. е. разрядная запись, воспроизведена в ПД.

Запись 19 ноября.

Передовой полк.

Кн. Андрей Меньшой.

Воеводы:

1) Кн. Данило Холмский с Костромичи.

2) Федор Давыдович с Коломничи.

3) Кн. Иван Васильевич Оболенский с Володимерцы.

Правой Руки.

Кн. Андрей Большой.

Воеводы:

1) Тверской воевода кн. Михаил Федорович Микулинский с Тверичи.

2) Воеводы великого князя Григорий и Иван Жито Никитичи с Дмитровцами и Кашинцами.

Левой Руки.

Кн. Борис [Васильевич].

1) Кн. Василий Михайлович Верейский.

2) Воевода княгини Марии Ярославны — Семен Пешок.

«У себя в полку».

1) Кн. Иван Юрьевич и

2) Василий Образец с Боровичи.

3) Кн. Семен Ряполовский с Суздальцы и Юрьевцы.

4) Кн. Александр Васильевич [Оболенский] с Колужане, Олексинцы, Серпуховичи, Хотунцы, Москвичи, Радонежцы, Новоторжцы.

5) Кн. Борис Михайлович Оболенский с Можайды, Волочане, Звенигородцы, Ружане.

6) Василий Сабуров с Галичане, Ярославцы, Ростовцы, Углечане, Бежане, Переяславцы — все, Муромцы — все — в полку у великого князя.

Различия между росписью 23 октября и разрядами 19 ноября очень небольшие. Оперативные соединения («полки» во главе с воеводами великого князя) были сформированы уже в Торжке, в Палинах они только получили более четкую организацию.

Можно ли проследить какую-то закономерность, какой-то исходный принцип в формировании оперативных полков из территориальных?

В РЗ 19 ноября перечислено всего 30 территориальных полков, сведенных в четыре оперативных полка.

Передовой — П — 3.

Правой Руки — ПР — 3.

Левой Руки — ЛР — 3.

«У себя» — 21.

Такое распределение сил показывает, что на полки П, ПР и ЛР возлагались частные задачи, а основные силы держались компактно, составляя резерв главного командования для решения основных задач.

Передовой полк является передовым эшелоном всего войска. Сюда входят городовые полки самых «коренных» старых городов, тянущих к великому князю на протяжении жизни нескольких поколений. Из трех воевод этого полка двое обладают наибольшим боевым опытом; в частности, в кампаниях 1471 и 1472 гг. Федор Давыдович Хромой был, вероятно, наместником на Коломне — этим, видимо, и объясняется назначение коломничей в Передовой полк. Назначение во главе Передового младшего из братьев великого князя имеет, скорее всего, формальное, титулярное значение.

ПР состоит из служилых людей трех городов. Только один из этих городов — Дмитров — является собственно великокняжеским, и то лишь с недавних (1472) пор. Два других— в политическом отношении с великим князем формально не связаны, это тверские земли, Можно предполагать, что князь Андрей Большой ведет с собой служилых людей своих уездов (кроме тех, которые уже служат великому князю). Из трех воевод этого полка один служит великому князю Тверскому, а двое других — вчерашние тверские бояре, только полтора года назад перешедшие на великокняжескую службу. Такое сосредоточение тверских служилых людей в одном оперативном полку может свидетельствовать о большой степени доверия к ним со стороны великого князя, т. е. о сближении московской и тверской служилых систем.

В состав ЛР включаются полки удельных князей — Василия Верейского и Бориса Волоцкого, а также великой княгини Марии Ярославны во главе с ее воеводой.

Один из предводителей этого полка — князь Василий Верейский, отличившийся в кампании 1472 г. в боях под Алексином.

Две трети городовых полков идут вместе с великим князем. Фактически они составляют то, что в позднейших РЗ называется Большим полком. Во главе этих сил шесть воевод.

Старейший из них — князь Иван Юрьевич Патрикеев, родственник великого князя, известный как воевода еще с 50-х гг., но не имеющий особых боевых заслуг.

Второй воевода, Василий Федорович Образец, непосредственно возглавляет служилых людей Боровского уезда, где, очевидно, он был наместником.[405] Боровск, принадлежавший некогда к Серпуховскому уделу князя Василия Ярославича, а еще ранее — к уделу Ярослава — Афанасия Владимировича, с 1456 г. входит непосредственно в состав великого княжения, и местные служилые люди могли вполне проникнуться традициями великокняжеской службы. Как и коломничи, боровичи идут под начальством своего наместника.

В известных нам случаях во главе городовых полков стоят наместники. Но по какому принципу формируются соединения, состоящие из нескольких городовых полков, остается неясным.

Во всяком случае во главе городовых полков назначались те, кто так или иначе был связан с этим городом (городами) — как наместник или, может быть, крупный вотчинник.

Третий воевода — князь Семен Иванович Ряполовский, возглавляет суздальцев и юрьевцев. Это старые великокняжеские города, густо пропитанные местными удельно-княжескими традициями — Ряполовские, в частности, родовые вотчинники Юрьевского уезда. Сам князь Семен Иванович, по имеющимся данным, был наместником в Суздале.[406] Можно высказать предположение, что территориальный полк князя Семена состоял в какой-то мере из тянувших к его вотчине служилых людей «второго порядка» — его собственных министериалов.

Князь Александр Васильевич Оболенский возглавляет служилых людей семи городов. Четыре из них до середины 50-х гг. входили в Серпуховской удел, но за двадцать лет могли проникнуться традицией великокняжеской службы. (То же можно сказать и о Радонеже.) Как реально формировалась эта традиция, можно представить из рассказа Ерм. летописи о деятельности князя Ивана Васильевича Стриги Оболенского в начале 60-х гг. в Ярославском княжестве. Наместник великого князя производил пересмотр служилых отношений в уезде. Служилые люди делились, очевидно, на две группы. Признанные годными для службы великому князю зачислялись на эту службу, а негодные — лишались своих вотчин.[407] По всей вероятности, такая практика имела широкое распространение, да иначе и быть не могло — у привилегированного вотчинника не было другого выбора, как получить жалованную грамоту на свои владения от нового повелителя — великого князя — и перейти к нему на службу.

Князь Борис Михайлович Оболенский возглавляет служилых людей четырех городов, из которых три входят в удельные княжества, и только Можайск непосредственно тянет к Москве (с 1472 г.).

Василий Сабуров ведет служилое ополчение пяти городов, из которых три (Галич, Бежецк и Углич) входят в удел князя Андрея Большого, а два еще недавно были относительно самостоятельными владениями мелких удельных князей.

Наконец, переяславцы и муромцы — служилые люди из старых великокняжеских городов, уже долгое время вовлеченных в великокняжескую служилую систему.

Важнейший вывод, который можно сделать на основании этого обзора служилых людей по городам, — интересы великокняжеской службы превалируют над удельно-княжескими традициями. Служилые отношения, ориентированные на великого князя, пронизывают все уделы и составляют основу всей служилой системы земель, находящихся даже не в прямой, а в косвенной зависимости от великого князя Московского. На формирование оперативных соединений (полков) удельно-княжеские отношения заметного влияния не оказывают. Однако в некоторых случаях удельные князья идут, по-видимому, во главе своих полков, входящих в оперативные соединения, возглавляемых воеводами великого князя.

Кто же эти воеводы? Один из них — представитель тверского великого князя, другой — ведет служилых людей великой княгини Марии Ярославны.

Одиннадцать воевод назначены самим великим князем. Трое из них, по-видимому, — наместники, стоящие во главе своих городовых полков (Федор Давыдович, Василий Образец, князь Семен Ряполовский). Установить связи остальных восьми воевод с соответствующими городами не удается.

Города по духовной великого князя Василия Васильевича и их служилые люди в РЗ 19 ноября 1477 г.

Ивану.

1) Коломна — «П».

2) Владимир — «П».

3) Переяславль — «Б».

4) Кострома — «П» и «Б».

5) Галич с Солью — «Б».

6) Устюг —

7) Земля вятчан —

8) Суздаль — «Б».

9) Нижний Новгород —

10) Муром — «Б».

11) Юрьев — «Б».

12) Великая Соль —

13) Боровск — «Б».

14) Суходол —

15) Калуга— «Б».

16) Алексин — «Б».

Юрию.

1) Дмитров — «ПР».

2) Можайск с Медынью — «Б».

3) Серпухов — «Б».

4) Хотунь — «Б».

Андрею Большому.

1) Углич — «Б».

2) Бежецкий Верх — «Б».

3) Звенигород— «Б».

Борису.

1) Ржева —

2) Волок — «Б».

3) Руза— «Б».

Андрею Меньшому.

1) Вологда —

2) Кубена —

3) Заозерье —

Марии Ярославне.

1) Ростов — «ЛР».

Духовная грамота Василия Темного называет поименно 30 городов и приравненных к ним мест. Из них к великому князю Ивану отходило 16, Юрию — 4, Андрею Большому — 3, Борису — 3, Андрею Меньшому— 3, к великой княгине-вдове — 1. В походе 1477 г. участвовали, по данным разрядной записи 19 ноября, служилые люди 21 города из числа поименованных в духовной. Отсутствуют служилые люда с Устюга, Великой Соли, Вятки, Нижнего Новгорода, Суходола, Ржевы, Вологда, Кубены, Заозерья. Но из этих городов только в Нижнем Новгороде и Ржеве можно с уверенностью говорить о развитом служилом землевладении, а все остальные могли бы быть представлены только земским ополчением.

Отсутствие служилых людей из пограничного с Казанью Нижнего Новгорода может объясняться необходимостью оставления сил на случай внезапного выступления Казанского ханства. Трудно объяснить отсутствие в походе служилых людей из Ржевы — может быть, их держали на случай осложнений с Литвой?

В походе участвовали служилые люди почти всех городов, входящих в состав великого княжения Московского в границах 1462 г. Кроне того, в поход шли, по всей видимости, служилые люди Верейско-Белозерского удела во главе со своим молодым князем, а также ростовские, ярославские и Оболенские князья. Можно говорить о максимально полной мобилизации великокняжеского служилого ополчения. Но в поход не идут рязанские служилые люди, союзные с Москвой. Великое княжение Рязанское сохранило свою формальную независимость, и его силы могли быть использованы для защиты южного и юго-восточного направлений.

Служилый город в походе представляет собой определенное единство. Правда, терминология типа «Переяславцы все и Муромцы все» дает повод думать, что они могли идти в данном полку (Большом) и не «все».

Остается открытым вопрос, все ли служилые люди данного города принимают участие в походе.

Представляет интерес запись о москвичах. Служилые люди столичного города не занимают сколько-нибудь заметного места — они именуются в составе Большого полка между хотуничами и радонежцами — жителями маленьких, второстепенных уездов. Начиная с 1369 г. московская рать как особый воинский контингент во главе с воеводой великого князя фигурирует во всех докончаниях великих князей с князьями Серпуховского удела.[408] Еще в 1469 г. в походе судовой рати да Казань москвичи составляли отдельное соединение во главе с особым воеводой. Падение роли Московского полка может объясняться двумя причинами.

1. Развитие служилого землевладения сделало ненужным широкую мобилизацию не привыкших к службе городских жителей.

2. Большая часть москвичей — служилых людей — вошла в состав Двора.

Таким образом, в РЗ 19 ноября основная первичная единица — городовой «полк» — совокупность служилых людей одного города (уезда), которую можно условно назвать «полком».

Как уже указывалось, «уряжение» полков было проведено во время самого похода и самим великим князем. Была ли при этом составлена особая РЗ — неизвестно. «Уряжение» полков — функция главного командования (ГК), и она (как и в 1380 г.) была осуществлена самим великим князем непосредственно, а не через какое-либо ведомство.

Наш основной источник — ПД — продолжает свое повествование.

«Да с того же стану с Палина отпустил князь великий воевод своих под Новгород, Городище и монастыри отнимати, чтобы не пожгли. А велел поити к Броничю князю Данилу Холмскому с Переяславцы же да с Костромичи, да князю Ивану Стриге с Володимерцы, да Федору Давыдовичу с Коломничи, да Григорию и Ивану Микитичем с Дмитровцы и Кашинцы, да князю Семену Ряполовскому с Суздальцы и с Юрьевцы. А велел им стати на Броничи и ждати вести от себя. А иным своим воеводам у озера у Ильмеря на Возваде и на Ужине, тако же вести ожидая».

Первое боевое распоряжение — посылка войск для охраны монастырей и Городища. Новгородцы сжигали в 1386 и 1471 гг. монастыри — своего рода форты, удобные для размещения войск (особенно в зимнее время) в непосредственной близости от города.

На восточном и южном берегах Ильменя развертывается первый эшелон великокняжеских войск в ожидании дальнейших распоряжений ГК.

В состав восточной группы, отправленной на Бронницы во главе с князем Данилой Холмским, вошло восемь территориальных полков из состава оперативных полков: Передового (костромичи, коломничи, владимерцы); Правой руки (дмитровцы и кашинцы) и Большого (переяславцы, суздальцы и юрьевцы). Из шести воевод, посланных на Бронницы, трое — относились к Передовому полку (кн. Холмский, кн. Иван Стрига и Федор Давыдович), двое — к ПР (Никитичи), один — к Большому полку (кн. Ряполовский). Таким образом, основу оперативной группы составляет Передовой полк во главе со своим первым воеводой, но он усилен частями полков ПР и Б. ГК, «урядив» полки, сохраняет возможность манипулировать войсковыми частями, создавая новые группировки конкретного целевого назначения.

Распоряжение о выдвижении войск на берег Ильменя могло преследовать цель окружения Новгорода и подготовки к тесной его блокаде, отметим, что ни в 1386, ни в 1471 г. этого сделано не было.

21 ноября великий князь стоял у Николы на Тухоле; отсюда был послан во Псков Петеля Паюсов, а с ним отпущен и псковитин Харитон.

«А велел князь великий наместнику своему, а псковскому князю Василию Васильевичу Шуйскому с Псковичи поити ратью с пушками и пищалями и самострелы с всею приправою с чем к городу приступать. «Да как пришед на усть Шолоны, и ты бы ко мне, к великому князю, с тем прислал часа того, и яз тогды укажу ти, где ти будет быти с Псковичи». Походный дневник отразил письменную директиву псковскому князю. Она обязывала псковичей не только идти «ратью», т. е. боевым походом, но и иметь при себе тяжелое огнестрельное оружие и «приправу» для приступа к городу. Если в известиях о походе 1471 г. об артиллерии не говорилось почти ничего, то теперь она является предметом особого внимания ГК. За эти несколько лет артиллерия выросла и в количественном отношении, и в оценке своей роли в операциях против города. Готовится не только блокада Новгорода, как в 1386 г., но предусматривается возможность его артиллерийского обстрела и штурма. Псковская рать выдвигается на устье Шелони, близкие подступы к Новгороду с его западной (Софийской) стороны, Как и передовые отряда великокняжеских войск, псковская рать, заняв свое место по диспозиции, должна ждать распоряжений Ставки. Все нити управления войсками — в руках великого князя. Самовольные действия воевод не допускаются.

Как мы видели, выступление Пскова против Новгорода планировалось с самого начала кампании, но пожар 10 октября задержал отправку псковской рати и вызвал директиву великого князя, ставящую конкретную задачу псковичам.

Итак, первое боевое распоряжение, отраженное в ПД, — директива о занятии исходных позиций для непосредственной блокады Новгорода.

23 ноября. Великий князь в Сытине. Прибыли архиепископ Феофил и посадники. Приведены речь владыки, речи посадников.

24 ноября. Речи посадников и речи бояр великого князя: «Того же дай, в понедельник, послал князь великии в Новгород воевод своих Городища, да и монастыри отнимати.

От Броннича прямо велел поити к городу воеводам своим, князю Данилу Дмитриевичу, да Федору Давыдовичу, да князю Ивану Васильевичу Стриге, да Григорию и Ивану Никитичем, с полкы своими».

Фактически это — разрядная запись, четвертая по счету в ПД. Эта директива предусматривает захват соответствующих объектов по правой стороне Волхова (Торговой).

«На другую сторону города к Юрьеву монастырю и Аркажу монастырю велел ити воеводам, князю Семену Ряполовскому, князю Александру Оболенскому, князю Борису Оболенскому, Василью Сабурову с полкы да Семену Сабурову с матери своей людьми великой княгини Марьи, да брата своего князя Андрея Меньшого, да Елизару Гусеву с князя его полком».

«И те все воеводы шли с полкы своими чрес Ильмерь езеру по леду.

А пришли все воеводы и тоа и друга страны одиноа нощи с понедельника на вторник и отняли Городище и монастыри все под городом».

Директива от 24 ноября ставила войскам конкретные задачи по полному окружению города с обеих сторон Волхова и захвату опорных пунктов — Городища и монастырей. Возможность двухстороннего охвата города просматривается уже в директиве от 21 ноября, назначавшей войскам соответствующие исходные позиции, на которых они должны были сосредоточиться в ожидании «вести» от великого князя. Теперь эта «весть» пришла, и войска начали выполнять свою боевую задачу.

Правофланговая группа во главе с князем Данилой Дмитриевичем Холмским имела сравнительно легкую задачу обхода города с юга, не требовавшую преодоления серьезных естественных преград. Значительно сложнее была задача у левофланговой группы. Она должна была перейти через Ильмень по льду, что, во всяком случае, связано с риском и требовало немалых усилий. Необходимо было добиться одновременного выхода войск с разных направлений в назначенные им пункты, и это было достигнуто в результате ночного марш-маневра через лед озера.

Оперативные группы, созданные директивами 21 и 24 ноября, лишь отчасти соответствовали делению войск на полки, предусмотренному записью от 19 ноября. Если правофланговая группа князя Холмского в основном состояла из Передового полка, то левофланговая, во главе которой стоял, по-видимому, князь Ряполовский, включала, судя по именам воевод, части полков Большого (кн. Ряполовский, кн. Александр Оболенский, кн. Борис Оболенский, Василий Сабуров), Левой руки (Семен Сабуров) и Передового (полк Андрея Меньшого и полк Андрея Большого во главе с Елизаром Гусевым). В непосредственном распоряжении великого князя оставались, таким образом, из Большого полка воеводы князь Иван Юрьевич Патрикеев и Василий Образец, боровичи и муромцы. Не попали в разряды 21 и 24 ноября части полка Правой руки (князь Андрей Большой и тверской воевода князь Микулинский) и Левой руки (князья Борис и Василий Верейские).

Таким образом, «полки», созданные разрядами 19 ноября, представляли собой достаточно гибкие оперативные соединения, которые могли перегруппировываться главным командованием в зависимости от конкретной обстановки. Соответствующие распоряжения оформляются разрядными записями и фиксируются в ПД — основном документе о походе 1477 г.

25 ноября. «В Сытинех князь великий велел ответ дати владыце и послом Ноугородцким». Переговоры шли своим чередом, и тексты заявлений обеих сторон фиксируются в ПД.

«Того же месяца 27, в четверток, пришел князь великий под город, а чрез Ильмерь озеро по леду, а с ними братия его, князь Андрей Меньшой. Да того же дни пришел под город князь Василей Михайлович Тферьской (очевидно, Верейский. — Ю. А.). А князь великий пришед под город стал у Троицы на Паозерье в Лошинском селе. А брату своему велел стати князю Андрею Меньшему у Благовещения в монастыре.

А воеводам своим князь велик ы велел стати: около города с полкы своими

— князю Ивану Юрьевичу в Юрьеве манастыре;

— а князю Данилу Холмскому во Аркажи манастыре;

— Василию Сабурову в манастыре у Пантелеймона Святого;

— а князю Александру Оболенскому у Николы на Мостище в манастыре;

— а князю Борису Оболенскому на Сукове у Богоявления в манастыре;

— а князю Семену Ряполовскому велел стати на Пидьбе вверх по левой стороне Пидьбы и на Стиле.

А з Городищьские стороны велел князь великий стати князю Василию Михайловичи) Верейскому на Лисичьи горке в манастыре.

А на Городище велел стати Федору Давыдовичу, да князю Ивану Стриге, да Григорию и Ивану Никитичем».

Суть распоряжений великого князя — точная дислокация сил, стянутых к Новгороду. Дислокацию, объявленную после перехода Ильменя, можно сравнить с разрядной записью 24 ноября (табл. 2).

Как видно, между распределением воевод в записи 24 ноября и дислокацией, помеченной в ПД 27 ноября, только одно существенное отличие: князь Холмский, возглавлявший Передовой полк и правофланговую группу, оказался размещенным на левом фланге, в Аркажском монастыре.

Видимо, князь Холмский после занятия объектов на правом берегу получил другое назначение, уступив свое место во главе правофланговой группировки другому воеводе — скорее всего, Федору Давыдовичу, который назван первым в числе воевод, оставшихся на правом берегу.

«Того же месяца 29 пришел под Новгород князь Борис Васильевич после брата своего великого князя на третий день, и князь великий велел стати ему на Кречневе в владичне селе вниз по Волхову».

По разрядам 19 ноября князь Борис стоял во главе полка Левой Руки. Часть этого полка во главе с князем Василием Михайловичем Верейским уже прибыла на место после перехода через Ильмень и была расквартирована на правой стороне реки, на Лисичьей горке. Полк Левой Руки, таким образом, перестал представлять собой единое целое, будучи разделен на две группы, далеко стоящие друг от друга. Выдвижение войск вниз по Волхову с его левой стороны обозначало окружение города с севера.

Основным политическим центром Новгорода была, очевидно, Софийская сторона — именно поэтому здесь были сосредоточены главные силы осаждающих.

«Месяца Ноября 30 в неделю князь великий велел всем воеводам по корм посылати людей половину, а другую у себя оставляти. А срок им по корм 10 дней, а на 11, в четверток по Николе дни велел всем быти под городом, где бы хто ли был».

Запись отражает заботу о продовольствии войск и о сохранении их боевой готовности. Стоит ли говорить, что войска, посланные «по корм», добывали последний у местных жителей без особых формальностей — скорее всего, путем простого грабежа, что в Средние века практиковалось повсеместно на чужой территории (а нередко и на своей). Во всяком случае, предполагалось, что за 10 дней войска смогут пополнить свои запасы и отдохнуть. Такое распоряжение исходило от ГК — сами воеводы, очевидно, не имели формального права на подобную инициативу[409] — не могли дробить свои силы.

«Того же дни» послан Севастьян Кушелев к псковскому наместнику и «псковской рати», чтобы пошли «не мотчая и с пушками, и со всею приправою по первому приказу, и Севастьян сретил их у Солци на Шелонь».

Псковская рать двинулась в поход, вероятно, после приказания, отправленного 21 ноября с Петелей Паюсовым, т. е. не ранее 25 ноября. Кушелев мог их встретить 2 декабря, они за 7 дней прошли примерно 150 верст, по 20 верст в день. Это довольно много, если учесть, что они шли «и с пушками, и со всею приправою».

Ставка держит в руках управление не только войсками, стянутыми к самому Новгород, но и псковской ратью.

«Декабря 1 в понедельник» переговоры с новгородской делегацией в Ставке на Паозерье продолжались, и выступления сторон изложены в ПД.

«Того же дни, царевич Даньяр пришел под город, а с ним воевода великого князя Василий Образец с Боровичи. И князь великий велел царевичю Даньяру стати в Кириллове манастыре да у Андрея Святого в манастыре на Городищской же стороне. А приставом царевичевым, князю Петру Оболенскому да князю Ивану Звеньцу, велел стати на Ковалеве в манастыре.

А Василью Образцу с Боровичи велел стати у Спаса в манастыре на Болотове».

Вновь прибывшие силы были размещены на Торговой стороне. Любопытно. что при царевиче Даньяре состоят приставы высокого ранга — они и советники, и наблюдатели, и посредники.

«Того же месяца 3 пришел под город князь Андрей Васильевич Большой, и князь великий велел ему стати у Воскресенья на Деревянице, а тферьскому воеводе князю Михаилу Федоровичу велел стать с полком своим у Николы на Островке».

Вновь пришедшие силы размещаются на правом берегу Волхова, растягиваясь по течению реки к северу. По разрядам 19 ноября эти силы входили в полк Правой Руки.

5 декабря состоялась очередная встреча великого князя с новгородской делегацией — последней был предъявлен ультиматум.

«А того же дни прииде к великому князю от наместника его псковского князя Василия Васильевича и от псковского войска посадник псковской Василий Епимахов с тем, что наместник его… с псковским войском пришли на его государя своего дело со всем с чем им велел быти к себе, и где велит им стати. И князь великий князю Василью велел стати в Бискупицах, а посадником псковским с лучшими людьми велел стати в Федотиине селе Исаковы жены Полинаръина, а прочим Псков и чем младым велел стати в манастыре у Троицы на Веряжи да и на Клопске».

Военная организация Пскова сохраняет черты своеобразия. Посадник Василий Епимахов выступает не только от имени князя-наместника. но и от «псковского войска». Это не служилое ополчение, а земская, городовая «рать». И ПД, излагая дословно (или близко к тексту) посольство Епимахова, приводит соответствующую терминологию. Характерно и отношение великого князя к псковскому войску: здесь различаются, кроме князя-наместника, две категории — посадники с «лучшими людьми» и «прочие люди», и эти категории дислоцируются по-разному. Следует вспомнить систему мобилизации во Пскове, отраженную в Пск. летописи: бояре «рубятся» всем городом на вече, «прочие» — по своим улицам и концам. При осаде Новгорода псковские войска размещаются на внешнем обводе блокадного кольца.

«Того же месяца б велел князь великий мост чинити на реце Волхове своему мастеру Аристотелю Фрязину под Городищем».

«И той мастер учинил таков мост под Городищем на судех на той реце, и донеле же князь великий одолев возвратися к Москве, а мост стоит. На предана же возвратимся».

Как видим, запись от б декабря состоит из двух частей.

В первой излагается повеление великого князя о строительстве моста через Волхов. Этот мост давал возможность беспрепятственного и быстрого маневра силами по обоим берегам реки, что имело весьма большое значение, особенно в случае штурма города или вылазки осажденных. Из этого же текста узнаем, что с войсками великого князя шел строитель Успенского собора — при войсках были и строительные подразделения, инженерные части, необходимые при осаде города. Осада города, видимо, планировалась с самого начала.

Не меньший интерес представляет и вторая часть записи. Она раскрывает механизм составления летописного текста на основе ПД. В руках летописца был текст ПД, и он вносил в свою летопись соответствующие записи под соответствующими числами, не забегая вперед и держась близко к тексту — воспроизводя дословно (или почти дословно) свой источник. И только один раз он позволил себе заглянуть вперед, нарушить строгую хронологию, составляющую основную нить его повествования. Походный дневник попал в руки летописца после похода, после возвращения великого князя в Москву, когда было известно, что мост Фиораванти «на судех» еще существует.

«Того же месяца декабря 7 прииде к великому князю владыка из Новагорода» и состоялся очередной раунд переговоров, подробно изложенный в ПД.

«Того же дни в неделю приидоша к великому князю под Новгород Псковичи, наместник великого князя, а Псковской князь Василей Васильевичь Шуйской, а с ним посадницы Псковский со многими вой, посадник Алексей Васильевич Качанов… и иные посадьники и дети посадничьи и боаре и дети боарьскые и многие Псковичи».

«Декабря 30 вторник прииде к князю великому служити князь Василей Шуйский из Новагорода, и приять его князь великий, и почти его, и дары дасть ему». Переход на сторону великого князя формального руководителя обороны города — свидетельство нарастающего морального разложения в стане осажденных, все в большей мере осознающих безвыходность своего положения. До капитуляции города оставался только шаг, и он был сделан на переговорах 6 января, когда новгородцы приняли все основные требования великого князя.

Кампания 1477 г. кончилась, а вместе с ней и записи в ПД, отражающие военные события. Но ведение дневника как такового продолжается. Последняя запись в нем: «Месяца Марта 5 на Москву прииде князь великий в четверток на 5 неделе поста».[410]

Дальнейшее изложение событий теряет дневниковый характер:

«Тое же зимы Казанский царь ходил на Вятку… Тое же зимы месяца Декабря б поставлен на Москве митрополитом Геронтием на Тверь на владычество священноинок Вассиан…»

Таким образом, основа известий Моск. летописи о походе 1477 г. — это походный дневник Ставки великого князя, который велся с начала похода до возвращения великого князя в Москву. При этом можно отметить три особенности текста Моск. летописи. Во-первых, записи ПД приведены с известным сокращением — не за все дни, хотя, надо полагать, в ПД отражались именно ежедневные события. Во-вторых, в состав ПД включены разрядные записи. В-третьих, текст летописи в своем теперешнем виде был составлен уже после возвращения великого князя в Москву. Перед нами, таким образом, не сам ПД как таковой, а его летописная редакция, судя по всему, весьма близкая к своему первоисточнику, но все же не идентичная ему. Особый интерес представляет включение в текст рассказа летописи разрядных записей. Скорее всего, эти записи с самого начала входили в состав ПД (а не были внесены в текст позднее, при летописной его обработке).

В известном нам виде ПД — основной источник для реконструкции хода событий кампании 1477 г., в первую очередь — деятельности ГК.

Обстоятельным источником о кампании 1477 г. является также Пск. летопись по Строевскому списку.[411]

Последняя кампания против Новгорода, как и предыдущие, сопровождалась бедствиями для мирных жителей Новгородской земли как территории, охваченной военными действиями, но с окончанием кампании наступил мир и вчерашние враги превратились в подданных великого князя, жителей одного из городов Российского государства.

Последний поход великокняжеских войск на Новгород может быть охарактеризован как крупная наступательная стратегическая операция с решительной целью — полного поражения и капитуляции противника.

Политическими предпосылками кампании 1477 г. были, с одной стороны, стремление великого князя добиться не только внешнего подчинения, но и внутренней интеграции Господина Великого Новгорода в состав Российского государства, с другой — отсутствие политической стабильности в самом Новгороде и двусмысленное поведение новгородской верхушки.

Стратегическими предпосылками явились, во-первых, достигнутая в предыдущие годы относительная стабильность на южном и восточном направлениях, во-вторых, укрепление фактической власти великого князя в пределах Московской земли в результате ограничения прав удельных князей по договорам 1472–1473 гг. Это давало возможность проведения максимальной мобилизации служилого ополчения и развертывания его на одном стратегическом направлении под единым командованием, включая сюда также псковскую рать и войска союзника — тверского великого князя.

Как и в кампании 1471 г., великокняжеское войско состояло главным образом из конного служилого ополчения. Земское ополчение существенной роли не играло, за исключением псковской рати.

Как и в 1471 г., целью операции был выход к Новгороду без отвлечения на решение второстепенных задач. Все это позволяет говорить о единстве идей, об определенном стратегическом почерке главного командования в обеих кампаниях.

Вместе с тем кампания 1477 г. имеет свои достаточно ярко выраженные особенности.

Временем для проведения кампании был выбран осенне-зимний период, наиболее благоприятный для действий крупных войсковых масс на северо-западе.

Если в 1471 г. в условиях напряженной внешнеполитической обстановки обстоятельства заставили пойти на большой риск и начать кампанию в июне, то в 1477 г. ничто не мешало избежать такого риска и подождать до осени.

В отличие от похода 1471 г., войска великого князя двигались прямо на Новгород, обходя Ильмень справа и не выделяя левофланговой группировки для соединения с псковичами. Само наступление осуществлялось на широком фронте, несколькими колоннами, шедшими справа и слева от колонны главных сил с великим князем. Тем не менее темп операции был невысоким — от Торжка до Новгорода шли примерно месяц, т. е. не более 15 км в день. Такой темп был не утомителен для войск и допускался реальной обстановкой — отсутствием активного сопротивления противника.

Стягивание великокняжеских войск к Ильменю закончилось окружением города со всех сторон, для чего понадобилось частью сил перейти через замерзшее озеро.

Такое всестороннее окружение Новгорода, его тесная блокада в непосредственной близости от городских степ, осуществлялось впервые. В кампании 1169 г. суздальские войска, по-видимому, подошли к городу только с одной стороны. В зимней кампании 1386 г. Дмитрий Донской ограничился выходом на ближние подступы к городу с востока и угрозой его штурма.

В походах 1441 и 1456 гг. выход великокняжеских войск па дальние подступы к городу (Демон, Руса) приводил к окончанию кампании. В кампании 1471 г. к таким результатам привел разгром новгородского ополчения на Шелони. Выход великокняжеских и псковских войск на ближние подступы к городу был следствием итого сражения и фактически не имел особого значения — новгородцы уже капитулировали.

Таким образом, до 1477 г. опыта боевых действий против самого города не было.

Осада города в кампании 1477/78 г. была решающим средством для достижения поставленной стратегической цели. Эту осаду можно рассматривать как пример операции на окружение большого укрепленного города с многочисленным населением и средствами обороны.

Отказ от штурма Новгорода отвечал здравым стратегическим соображениям. Штурм укрепленного города связан с большими потерями и значительным риском, овладение городом путем блокады является наименее рискованным вариантом — при условии, что нет реальной угрозы деблокады города извне. В январе 1477 г. попытка Карла Смелого овладеть Нанси закончилась, как известно, катастрофой. В кампании же 1477/78 г. при осаде Новгорода не было оснований опасаться появления деблокирующих сил — новгородские силы были окружены в самом городе. Полуторамесячная осада и связанные с нею бедствия — голод и болезни — надломили дух обороняющихся, чему способствовало и отсутствие политической стабильности в новгородском обществе, раздираемом внутренними противоречиями.

Итак, кампания была выиграна почти без потерь — решающий политический результат был достигнут сравнительно малой кровью (для победителей).

Стратегия великокняжеского командования в кампании 1477/78 г. может быть признана целесообразной — она наилучшим образом отвечала достижению поставленной цели.

Действия новгородского руководства в кампании 1477 г. не отличались последовательностью. Встав на путь конфликта с великим князем в мае-июне, оно в самый конец войны, в конце сентября, внезапно запросило псковского посредничества. К войне с великим князем Новгород был, очевидно, не готов.

Стратегический план новгородского руководства существенно отличался от того, который был принят в 1471 г. Новгородские войска не защищали территорию своей земли, а концентрировались в самом городе, подобно тому, что было в 1386 г. Ставка делалась, очевидно, на упорную оборону самого города и на то, что великокняжеские войска в зимних условиях не смогут провести длительную осаду и удастся заключить договор на компромиссных началах. Однако эти расчеты оказались несостоятельными. В отличие от кампании 1386 г., войска не только подошли к Новгороду, но и взяли его в тесное кольцо, что привело к истощению сил защитников города и вынудило их к капитуляции.

Характер боевых действий определяется прежде всего спецификой конкретных политических задач. В 1386/87 г. речь шла о выплате новгородцами контрибуции за разбои ушкуйников, в 1441 и 1456 гг. — о наказании за выступление против великого князя. В 1477 г. речь шла о полном безоговорочном подчинении города власти великого князя. Если походы прежних князей, в том числе Донского, преследовали хоть и важные в конкретной ситуации, но по существу своему частные, тактические задачи, то поход Ивана III ставил задачи стратегического масштаба, будучи составной частью процесса строительства единого государства.

Борьба Новгорода против всех сил Русской земли, объединенных под знаменами Москвы, не могла кончиться ничем иным, кроме поражения. В этих условиях главное командование великокняжеских войск умело использовало все свои преимущества и сравнительно недорогой ценой добилось решительного успеха.

Основной результат кампании 1477/78 г. ликвидация потенциальной угрозы на северо-западном направлении со стороны сепаратистских кругов Великого Новгорода. События января 1478 г. создали новую политическую и стратегическую ситуацию в стране, уже превратившейся фактически в единое государство.

Походный дневник позволяет проследить основные моменты деятельности ГК в кампании 1477/78 г.

Первой задачей ГК, или, точнее, верховного командования, на уровне политического руководства явилась подготовка к кампании.

Первые черты этой подготовки заметны в начале июня, когда последовало распоряжение Пскову готовиться к походу на Новгород.

К началу октября подготовка была закончена, и 9 октября начался поход главных сил.

На походе задачей ГК была организация движения колонн назначение маршрутов и дневок. Особое значение имеют записи от 23 октября и 19 ноября, раскрывающие организацию войск и конкретные направления движения. Главной задачей Ставки стало формирование соединений (полков) и непосредственное оперативное руководство ими. В условиях действий на одном театре и близости Ставки к войскам в руках ГК соединялись функции стратегического и оперативного руководства. Конкретный план осады города был разработан в Ставке и воплотился в точные директивы о дислокации войск.

К числу важнейших задач ГК относилась организация снабжения войск. Это направление деятельности ГК отражено в источниках впервые.

В целом можно сказать, что кампания 1477/78 г. показала новый более высокий уровень организации ГК и руководства войсками в целом. Опыт, полученный в предшествующих кампаниях, учитывался, и деятельность военного ведомства развивалась. Разрядные записи, носившие прежде характер разовой, текущей документации, впервые включаются в ПД, становясь документом государственного значения.

1478 г.: Восточный фронт. Поход на Казань

Одной из особенностей Новгородской кампании 1477 г. было сосредоточение на северо-западном направлении служилого ополчения почти всех русских уездов. Исключение составили Нижний Новгород и северные города — Вологда и Устюг. Отсутствие служилых людей из северных городов в составе войск, мобилизованных для Новгородского похода, может объясняться удаленностью их от театра военных действий, а также слабым развитием в них служилого землевладения. Но отсутствие нижегородцев вызвано, скорее всего, оставлением их на восточном направлении — на случай внезапного выступления Казани. Насколько основательны были опасения такого выступления? Ведь с Казанью в 1469 г. был заключен мирный договор, и все последующие годы отсутствуют известия о каких-либо конфликтах с ханом.

Рассказав о возвращении великого князя из новгородского похода в Москву и о том, как новгородский «колокол вечной вознесли на колоколницю на площади и с прочими колоколы звонити», что было символическим завершением борьбы за интеграцию Господина Великого Новгорода в состав Русского государства. Моск. летопись сообщает: «Тое же зимы Казанской царь ходил на Вятку и много полону поймал, и секл, и грабил через роту свою, а грады дашася за него».[412]

Это сообщение но своему стилю отличается от известий ПД — оно не датировано и крайне лапидарно. Видимо, летописец сделал свою запись на основании краткой информации официального происхождения.

Сообщение заслуживает большого внимания. Мир с Казанью оказался непрочным, и хан Ибрагим (Обреим) ожидал только удобного случая для нападения на русские земли. Длительный поход русских войск во главе с самим великим князем на Новгород, т. е. отвлечение главных сил Русской земли на северо-западное направление, представлялся таким удобным случаем.

Несмотря на свою лапидарность, известие свидетельствует о больших масштабах похода казанцев. Самое важное здесь — «грады дашася за него». Какие-то русские города на северо-востоке оказались в руках хана.

Соф. II летопись приводит свой рассказ о нападении казанцев.

«Бысть же великому князю в Новегороде, прииде весть ложнаа в Казань, яко не взял князь великий Новогорода, и побили его новугородци, и сам четверт убежа ранен. И посла царь рать свою казанский на Вятку. Потом царю прииде правые вести, что взял князь великий Новгород и наместники посажа, и посла царь казанский, и веле скоро воем своим възвратитися. Они же слышавше толь скоро бежаша, елико варяху в котлех еству, все опрометаша».[413]

Рассказ явно неофициального происхождения, основанный на каких-то частных сведениях, может быть, на рассказах участников борьбы с нападением казанцев. Никаких дат рассказ не содержит.

Сп.-Прил. летопись приводит свое сообщение: «егда был князь великий в Новегороде, и прииде царь казанский на Вятку, и множество полону поймав людий но селом, а иных иссече, города же ни единого не взя, и множества Татар у него под городом избиена бысть от вятчан. Прииде же на Масляной неделе, и поиде прочь на четвертой неделе поста, много зла учинив Христианом».[414]

В руках составителя Сп.-Прил. был источник, который знал дату прихода татар — между 25 и 31 января, и их ухода — между 22 февраля и 1 марта. Нашествие длилось, таким образом, около месяца. Источник совсем по-другому, чем Моск. летопись, оценивает результаты набега — татары грабили и секли только по селам, а городами овладеть не могли и понесли большие потери. Источник Сп.-Прил. был. по-видимому, связан с Вятской землей, откуда и мог получить свою информацию.

Четвертый вариант рассказа о событиях содержит Уст. летопись: «Царь Абраим Казанский приходил ратью на Вятку и волости повоевал, а города ни единого не взял. И пошел было на Устюг. И река Молома была водяна, нельзя ею идти. И шел один день и воротился. И на Устюг весть пришла, что царь идет ратью, и устюжане всю зиму сидели в осаде».[415]

Устюжское известие имеет в основном местное и рои схождение, хотя, возможно, связано частично с вятским источником, отразившимся и в Сп.-Прил. летописи. Во всяком случае, он подтверждает, что ни одного города татарам взять не удалось. Представляет интерес, что хан пытался пройти к Устюгу но Моломе, но из-за вскрытия ее не смог этого сделать — реки служили удобными путями не только летом, но и зимой. Молома — правый приток Вятки. Хан, очевидно, пытался идти по Моломе на север, обходя Хлынов слева.

Итак, перед нами четыре известия о зимнем набеге казанских татар. Известия более или менее независимы друг от друга, т. е. восходят к разным первоисточникам. Для Моск. летописи таким первоисточником была краткая официальная информация, для других — местные известия и рассказы очевидцев. Местные источники проявили большую заинтересованность в событиях и большую точность. Единственное противоречие в известиях — оценки результатов похода: вопреки официальной информации, местные источники утверждают, что городами овладеть не удалось. Представляется, что эта оценка более правдоподобна: взятие городов татарами не могло бы пройти незамеченным для местных источников и, по всей вероятности, отразилось бы в них.

Тем не менее февральский поход был достаточно большим военным предприятием, и ущерб, причиненный им, был, надо полагать, немалым — грабежи и опустошение земель продолжались целый месяц, и угроза была настолько серьезной, что Устюг всю зиму был на осадном положении. О реальности угрозы косвенно свидетельствует распоряжение великого князя устюжскому наместнику Петру Федоровичу Челяднину: «велел ставити город Устюг новый, а старой розвалити».[416]

Таким образом, сосредоточение главных сил русского войска на северо-западном направлении спровоцировало казанского хана на крупное военное предприятие — фактически на разрыв мирного договора 1469 г. Успехов стратегического масштаба царь Абреим не достиг, но удар, им нанесенный, был чувствителен. Оборона на северо-восточном направлении оказалась слаба, а угроза со стороны Казани — реальной.

По-видимому, это и привело к решению о новом походе на Казань.

«Тое же весны князь великий отпустил рать судовую на Казань, воевода большей Василий Федорович Образец. А из Новагорода (Нижнего. — Ю. А.) пошли под Казань Мая 26, вторник».[417]

Никаких дальнейших сведений об этом походе Моск. летопись не содержит. Этого известия нет ни в Никон., ни в Вол.-Перм., ни в Уст. летописях.

Соф. II приводит другую редакцию этого известия: «В лето 6986. Посла князь великы рать свою на Казань, воевод Василья Обрасца в судех да Бориса Слепца. И посла царь казанский с челобитьем к великому князю, князь же великий пожаловал его».[418]

Наиболее подробный рассказ содержится в Тип. летописи.

«Посла князь великий воевод своих Семиона Ивановича да Василия Федоровича Образца и с ними множество воинства в судех, к Казани. Они же плениша землю их по Волзе, множество изсекоша, а иных плениша. И приведша ко граду начаша стреляти. Бысть буря сильна и дождь, и нелзе приступите ко граду, они же въспятишася и сташа на Волзе. А Вятчане же и Устюжане плениша по Каме множество безчисленое изсекоша, а иных в полон поимаша. Царь же посла с челобитьем к великому князю и умиришася, яко же угодно бысть великому князю».[419]

Такое же известие — в летописях Сп.-Прил., Увар. и Воскр.[420] (без имени воеводы Семена Ивановича).

Перед нами две основные версии о весеннем походе 1478 г. Версия Моск. летописи носит незавершенный характер — по каким-то причинам официальный рассказ о походе прерван в самом начале. Этого рассказа не было в распоряжении и составителя Никон. — наиболее официального свода XVI в. Краткое известие могло быть основано на каких-то официальных источниках. Известие Тип. основано, по-видимому, на рассказах участников похода, возможно также на местных — вятских и устюжских известиях, но содержит концовку официального характера.

Поход 1478 г. освещен в наших источниках достаточно противоречиво, и ход событий можно представить себе только в самых общих чертах.

Поход судовой рати по Волге сопровождается, по-видимому, аналогичным походом по Каме, но уверенности в этом нет, так как устюжский летописец не пишет об этом ни слова, а только сообщает о самовольном походе, устюжан-«шильников».[421] Однако в пользу версии об участии устюжан в походе 1478 г. на Казань говорит упоминание в Соф. II имени Бориса Слепца (Тютчева), известного своими связями с Устюгом.

Трудно решить вопрос о воеводах. Кто такой Семен Иванович, неизвестно; если бы это был Ряполовский, он был бы назван князем. Наиболее достоверно известие о Василии Федоровиче Образце как «большем воеводе», т. е. первом воеводе Большого полка. Борис Слепец (Тютчев) стоял, возможно, во главе устюжской судовой рати.

В дошедших до нас разрядах поход 1478 г. не сохранился.

Тем не менее важное значение похода несомненно. Поход носил карательный характер — расплату за зимнее нападение на Вятку. Судовые рати еще раз показали свои боевые возможности разорение земель по Волге и Каме заставило хана просить мира.

Конфликт с Казанью был на какое-то время улажен, ею февральский набег на Вятскую землю показал, насколько ненадежен мир с Казанью и насколько опасно восточное стратегическое направление.

Казань снова стала объектом пристального внимания. Об этом свидетельствует запись в не дошедших до нас казанских посольских книгах, отразившаяся в Разрядной книге 1598 г.

«В лето 6990-го Июля в 16 день в казанских книгах в посольствах написано: "В Нижнем Новегороде стояли воеводы от великого князя Ивана беречь от Алегама царя. В тех же книгах написано: «Лета 6987 сентября в… день. От великого князя Ивана Васильевича на Вятку воеводам моим Василью Федоровичю Сабурову да Василью Федоровичю Образцу, да князю Семену Иванович». Что от меня учнет вам говорити Петр Михайлович, и вы бы ему верили».[422]

В своей первой части эта запись свидетельствует о существовании не дошедших до нас казанских посольских книг, говорит о сосредоточении войск на казанском направлении с оборонительной целью летом 1482 г., о чем нет известий ни в каких других источниках. В своей второй части запись непосредственно связана с событиями 1478 г.

Осенью 1478 г. на Вятке стояли воеводы, участвовавшие, по летописным данным, в весеннем походе. С речами великого князя к ним послан Петр Михайлович (очевидно, Плещеев), едва ли не впервые в источнике приведена точная формулировка великокняжеского послания воеводам.

Угроза со стороны Казани сохраняла свое реальное значение и была одним из факторов, определявших стратегическое положение Русской земли.

Походы 70-х гг. продемонстрировали дальнейшее развитие тех черт военной организации, которые проявились в походах предыдущего десятилетия.

Главная из этих черт — двухступенчатая система руководства войсками. Институт главного командования (ГК) во всех случаях играет определяющую роль.

В кампании 1471 г. ГК разрабатывает план операций на нескольких операционных направлениях. На главном — новгородском — оно осуществляет реальное оперативно-стратегическое руководство, обеспечивает взаимодействие великокняжеских войск и псковского земского ополчения.

В кампании 1472 г. ГК разрабатывает и осуществляет план стратегической обороны на широком фронте и добивается победы над грозным противником, не понеся существенных потерь.

В походе 1477/78 г. осуществляется план наступательной операции с блокадой основного политического центра противника, что приводит к его капитуляции без существенных боевых потерь.

Во всех этих кампаниях прослеживаются достаточно определенные черты «стратегического почерка»:

— тщательная подготовка и разработка основной идеи кампании;

— правильное определение основной цели кампании;

— стремление к сосредоточению сил на важных направлениях, пренебрегая второстепенными;

— предоставление известной самостоятельности отдельным начальникам, действующим в соответствии с директив ахти ГК;

— связь с ними и корректирование их действий через специальных посланцев Ставки,

Свои функции ГК осуществляет, используя определенный аппарат управления, доку ментальные следы деятельности которого прослеживаются в разрядных записях (РЗ), впервые четко обозначенных в походном дневнике (ГТД) кампании 1477 г.

Тактическое руководство по-прежнему остается в руках полковых воевод.

Несмотря на отдельные промахи и ошибки, действия ГК заслуживают высокой оценки, и двухступенчатая система управления и командования войсками в кампаниях 70-х гг, себя полностью оправдала.