Походы русских войск при Иване III

Победа на Угре

События 1480 г. отразились во всех русских летописях. Кроме основного официального летописного рассказа до нас дошли отдельные записи документального характера, отличающиеся по существу (и, вероятно, по происхождению) от нарративных летописных текстов. Эти записи вошли и в официозную великокняжескую летопись, и в Вол.-Перм., и во Владимирский летописец. Несмотря на свою неполноту в фрагментарность, эти записи представляют особую ценность — именно они дают наиболее надежную опору в попытках реконструкции хода событий па главном, южном стратегическом направлении. Источником этих фрагментов могли быть, в частности, разрядные записи и записи походного дневника великого князя (по примеру записей 1477 г), которые в полном виде до нас не дошли.

Комплекс наших источников позволяет проследить основные моменты кампании 1480 г, и дает возможность анализа и оценки.

Кампания 1480 г. в военно-историческом плане изучена мало. При исследовании событий 1480 г. основное внимание обращалось, как правило, на их политическую составляющую.[423]

Единственное в дореволюционной историографии исследование, специально посвященное событиям на Угре,[424] принадлежит перу А. Е. Преснякова. В отличие от своих предшественников он анализирует не только источники, но и ход событий, рассматривая их в широком историческом контексте. А. Е. Пресняков подчеркивает высокий уровень русского руководства, видя в этом одну из причин победы на Угре.

В советской историографии события 1480 г. были наиболее обстоятельно исследованы К. В. Базилевичем. В анализе летописного материала он развивает идеи Г. Ф. Карпова и А. Е. Преснякова. Изложение хода событий 1480 г. К. В. Базилевич сопровождает анализом стратегии и тактики русских войск, что придает его исследованию военно-исторический характер. На основе этого анализа он приходит к выводу о продуманности и целесообразности действий русского командования.[425]

О высоком уровне русского военно-политического руководства в событиях 1480 г. пишет в своей интересной, но. к сожалению, не опубликованной диссертации П. Н. Павлов.[426]

События 1480 г. не привлекли внимания видного советского военного историка Е. А. Разина. В своем обширном курсе истории военного искусства он счел достаточным уделить этим событиям всего несколько строк[427] и не включил победу на Угре в хронологическую таблицу важных событий военной истории.

Другой военный историк, А. А. Строков, посвятил событиям на Угре один абзац. Собственно боевые действия в кампании 1480 г. он не рассматривает, подчеркивая значение набега Менгли на владения Казимира IV и принимая безоговорочно версию о нападении русской судовой рати на улусы Большой Орды.[428]

В своей работе, вышедшей в свет в 1989 г., я (делал попытку исследования некоторых вопросов, связанных с победой на Угре, отметив наиболее важные, как мне представляется, моменты кампании 1480 г.[429] В последние годы события 1480 г. были затронуты в трудах Н. С. Борисова,[430] А. А. Горского[431] и В. В. Каргалова.[432] В отличие от первых двух авторов, которые событий па Угре касаются только вскользь, В. В. Каргалов подвергает эти события тщательному и содержательному изучению. Он рассматривает «Стояние на Угре» как выдающееся военно-историческое событие и заслуженно высоко оценивает деятельность главного командования русских войск в лице великого князя Ивана Васильевича.

Основным итогом внутренней и внешней политики Ивана III к концу 70-х гг. XV в. были победа над новгородским боярством и ограничение самостоятельности удельных князей Московского дома (что отразилось в докончаниях 1473 г.).

Однако достигнутые успехи не были достаточно прочными. В Новгороде, несмотря на безоговорочное признание власти великого князя, далеко не были преодолены сепаратисте кие тенденции в среде мощного боярства, сохранившего свои земельные богатства. Удельные князья, хотя и заключившие соответствующие докончания с великим князем, отнюдь не были удовлетворены снижением своего политического статуса.

Оба эти фактора делали внутреннее положение складывающегося единого государства недостаточно устойчивым и потенциально чреватым серьезными конфликтами.

Внешнеполитическое положение также не было достаточно прочным. На южном стратегическом направлении существовала реальная угроза повторного нашествия хана Ахмата после его поражения в 1472 г. на Оке.

На северо-западном направлении сохранялась угроза возобновления конфликта с Орденом, срок перемирия с которым («Данильев мир») близился к концу.

На западном направлении отношения с королем Казимиром не только не стабилизировались, но и ухудшились в связи с притязаниями короля на Новгород и Псков. Опасность этих притязаний возрастала в связи с сепаратистскими настроениями новгородского боярства.

На восточном направлении сохранялась относительная стабильность после похода на Казань в 1478 г., но степень этой стабильности нельзя было преувеличивать.

Таким образом, к концу 70-х гг., несмотря на достигнутые успехи, Русское государство стояло перед лицом серьезных военно-политических проблем. Осень-зима 1479/80 г. обозначили начало открытого кризиса.

Как сообщает официозная Моск. летопись, 26 октября 1479 г., во вторник, »князь великий Иван Васильевич пои до к Новугороду Великому».[433] Причина «похода», как впоследствии выяснилось, — раскрытие заговора новгородского боярства во главе с архиепископом Феофилом. Феофил был взят под стражу и отправлен в Москву.[434] Эти события показали, насколько непрочным было подчинение новгородских бояр власти великого князя, которую они формально признали в 1478 г.

Во время пребывания великого князя в Новгороде произошло и другое важное событие.

По данным Пск. летописи 1 января 1480 г., «пригони изгоном немцы на крестном целовании местеровы люди да арцбыскупли, да Вышегородок взяли».[435]

О масштабах нападения можно судить по словам псковского летописца: немцы сожгли городскую стену и церковь Бориса и Глеба, «а мужей и жен и деток малых мечи иссекли».[436]

Впервые за 17 лет Псковская земля стала объектом крупного нападения орденских войск. Серьезность положения вызвала обращение псковичей к великому князю в Новгород: «силы просити на немцы». 11 февраля в Псков прибыли посланные великим князем московские войска во главе с воеводой князем Андреем Никитичем Оболенским. В Пскове и его пригородах и волостях в это время шли мобилизация и сосредоточение войск в районе Изборска для ответного удара по орденским владениям. Пробыв три дня в Пскове, московские войска вместе с псковичами выступили в поход. Уничтожив после трехдневной осады немецкое укрепление («костер») Омовжу на берегу Чудского озера, русские войска подошли к Юрьеву и, простояв под ним один день, повернули обратно с полоном, «добытком» и трофеями.[437] 20 февраля войска уже вернулись в Псков.

Расстояние от Пскова до Изборска — около 30 км, от Изборска до Юрьева — около 100 км. Выступив из Пскова 14 февраля (как утверждает летопись) и вернувшись в него 20-го, русские войска вынуждены были, за вычетом четырех дней стояния под крепостями, пройти за два дня 160 км, что, разумеется, совершенно нереально. По-видимому, дата прибытия войск князя Андрея Оболенского указана неверно — скорее всего, они прибыли во Псков не 11-го, а, например, 1-го февраля (дата могла быть легко перепутана переписчиком).[438] Тогда поход в Ливонию приобретает реальные черты — он длился не шесть, а шестнадцать дней, и войска прошли 160 км за двенадцать дней, что вполне возможно.

Короткий удар русских войск по орденским землям носил характер успешной карательной экспедиции и сам по себе не мог привести к каким-либо существенным военно-политическим результатам. Как показывает опыт предыдущих десятилетий, только пребывание в Пскове достаточно крупных сил русских войск, готовых к выступлению, могло служить надежной гарантией миролюбия со стороны орденских властей. Именно так было во время конфликтов 1460, 1463 и 1473 гг. Однако на этот раз московский воевода не только прервал успешный поход и вернулся в Псков, но и оттуда, «три ночи ночовав, да прочь поехал и своим войском на Москву». Напрасно псковичи слали ему вдогонку своих посадников «бити челом… чтобы воротился взад к Пскову». Послы «нагнали» его уже под Порховом, но он «не приаша псковского челобитья». Впервые за 20 лет своего союза с Москвой Псков оказался предоставленным собственным силам, лицом к лицу С нарастающей орденской агрессией. Уже 25 февраля нападению крупных сил немцев подвергся Изборск. Война с Орденом разгоралась.

Причину быстрой) ухода московских войск из города, который находился под угрозой вражеского нашествия и который они должны были оборонять, и их форсированного марша по Псковской земле в сторону Москвы следует искать в другом крупном событии, происшедшем в те же январско-февральские недели и резко изменившем всю внутри- и внешнеполитическую ситуацию. Об этом событии московский официоз сообщает в лаконичной форме: «Тое же зимы братия князя великого, князь Андрей Большой да князь Борис, отступиша от великого князя, а княгини свои отпустиша в Ржеву».[439] Начался княжеский мятеж.

Итак, к февралю 1480 г. политическое положение Русского государства рисуется следующим образом. В Новгороде вскрыта «коромола» в верхах, имеющая достаточно глубокие корни и серьезное внутри- и внешнеполитическое значение. На северо-западном рубеже развертывается большая война с Орденом, носящая характер отражения нарастающей немецкой агрессии. В центре страны впервые за 30 лет начинается мятеж удельных князей Московского дома. Активизация внутренней реакции, всех сил, прямо или косвенно направленных против политики централизации, впервые совпадает по времени с резким обострением внешней опасности. Каждое из этих явлений само по себе представляло серьезную угрозу Русскому государству, а в совокупности они ставили Русскую землю перед лицом наиболее опасной ситуации со времен межкняжеской войны 30–40-х гг. XV в.

В этой критической ситуации от политического руководства Русского государства зависело весьма многое. Необходимы были верная и быстрая оценка обстановки, своевременное принятие целесообразных решений и твердая воля в их осуществлении. Решающее значение имели, как и во всех подобных ситуациях, когда на карту поставлено будущее целого народа, степень общественной поддержки и наличие определенной морально-политической базы, которая одна и могла обеспечить успешность проведения тех или иных правительственных мер.

В эти дни военно-политическое руководство страны (т. е. фактически, великий князь) стояло перед лицом важнейших проблем стратегического масштаба.

Если агрессия со стороны Ордена угрожала северо-западным рубежам страны, то княжеский мятеж грозил охватить центральные районы государства и ставил под удар всю политическую систему Руси. Это делает понятным и оправданным решение отозвать войска с театра Ливонской войны и сосредоточить все внимание на локализации мятежа удельных князей, предоставив на время оборону Псковской земли ее собственным силам. С февраля 1480 г. начинается новый этап политического кризиса. Центральным событием этого этапа становится борьба с феодальным мятежом.

Поход князя Бориса от Волока к Угличу — первый акт открытого мятежа. Отправка княгинь и детей в Ржеву указывает на опасения и намерения мятежного князя: Волок слишком близок к Москве и не годится ни в качестве базы для дальнейших действий, ни в качестве убежища для семьи Бориса.

От Углича до Ржевы около 200 км. Такое расстояние могло быть пройдено войском и обозом за 10 дней. Следовательно, силы мятежных князей могли сосредоточиться в Ржеве в начале 20-х чисел февраля.

Поднимая мятеж, князья, видимо, не рассчитывают на какую-либо поддержку со стороны населения Московской земли — они явно тянутся к окраинам государства, еще недостаточно крепко связанным с центром, ориентируются не на коренные русские земли, а на порубежные районы, откуда легче бежать за рубеж в случае неудачи мятежа.

Несмотря на отсутствие широкой социальной базы, мятеж Бориса и Андрея представляет собой существенную опасность для нового государства. Сам факт мятежа ослабляет Русскую землю перед лицом внешних врагов, отвлекая материальные и моральные силы от решения важнейших задач строительства и обороны нового государства. Движение мятежных князей от Углича к Ржеве «через Тверскую отчину» грозило осложнениями с тверским великим князем, ненадежным союзником Москвы.

Еще более опасным представляется движение мятежников в сторону Новгорода, Пскова и Литвы. Нельзя исключать возможность намерения мятежников вступить в непосредственный контакт с новгородской боярской оппозицией, связанной на данном этапе с архиепископом Феофилом. Андрей и Борис могли еще не знать о раскрытии «коромолы» Феофила и надеяться на поддержку со стороны новгородских сепаратистов. Как и во времена княжеской войны 30–50-х гг., Новгород служил центром притяжения антимосковских сил. При активной поддержке новгородских сепаратистов феодальный мятеж мог перерасти в феодальную войну с потенциальной угрозой литовской интервенции в условиях уже идущей войны с Орденом. В любом случае мятеж князей ослаблял внутренние и внешние силы Русской земли. Отсюда стремление великого князя добиться мирного разрешения конфликта, склонить мятежников к соглашению. С февраля по апрель к мятежным князьям одно за другим отправляются три посольства, тщетно пытаясь склонить мятежников к миру.

Убедившись, что путь на Новгород закрыт, мятежные князья «...поидоша к литовскому рубежу и, пришедше, сташа в Луках, а х королю послали, чтобы их управил в их обидах с великим князем и помогал».[440] Захват Великих Лук и обращение к королю — высшая точка феодального мятежа 1480 г.

Идя по Русской земле, отряды князей Андрея и Бориса, по свидетельству псковского летописца, «грабита и плениша, токмо мечи не секоша». Захват же ими Великих Лук был настоящим бедствием для населения: «… а Луки без останка опустьша, и бе видети многым плач и рыдание».[441]

Обращение мятежных князей к королю, «чтобы их управил в их обидах с великим князем и помогал», было по существу актом прямой государственной измены и открытым призывом к польско-литовской интервенции. Пребывание мятежников в захваченных ими Великих Луках, на самом литовском рубеже, создавало реальную возможность соединения их отрядов с польско-литовскими войсками.

Особенность феодального мятежа заключалась в том, что он развертывался па фоне войны, идущей на северо-западных рубежах страны, и поэтому не может рассматриваться изолированно от событий этой войны. Отход от Пскова войск князя Андрея Оболенского привел к резкому ухудшению стратегической ситуации на этом направлении. После нападения магистра 25 февраля на Изборск и сожжения изборских волостей (сам город устоял) орденские войска двинулись к самому Пскову, «жгучи и палячи Псковьскую волость, а в Псковь видети дым и огнь».[442] По словам Пск. II летописи, «не дошед за 10 верстъ, сташа станы вся сила немецкая, и възъгнетущ а и нощь многыя огни, хупущеся и скрьжещюще зубы на дом святыа Троица и на град Псковъ».[443] Опасность, нависшая над городом и его округой, была, по-видимому, действительно серьезной — во главе вражеских войск стоял, по псковским сведениям, сам магистр. Положение усугублялось недостаточностью руководства со стороны князя-наместника. не пользовавшегося у псковичей авторитетом. По словам Пск. II летописи, Василий Васильевич Шуйский был «князь не войскыи, грубый, токмо прилежаще многому питию и граблению, а о граде не внимаше ни мала и много Пскову грубости учини».[444] Тем не менее при подходе немцев к Пскову князь выступил в поход во главе псковского ополчения: «… князь, и посадники, и все псковичи… вседше скоро на конь». О характере ополчения красноречиво пишет далее та же Пск. II летопись: «... ови в доспесех. а инии нази, токмо в кого что у годи лося, или копие, или оружие, или щит, ови на конех, ови пеши». Ополчение носило, видимо, тотальный характер — на защиту города встали все, кто только мог носить оружие. Выступив из Пскова, ополчение вышло к Устьям, где встретилось с войсками магистра. По словам Пск. II летописи, главные силы сторон стояли друг против друга целый день, не начиная сражения, однако сторожевой полк немцев изрубил псковскую пешую рать, убив 300 человек, «А доспешная рать на конех того не видеша», что, конечно, свидетельствует о плохой организации командования псковскими войсками и подтверждает нелестную характеристику князя.[445] Ночью магистр отступил, но «князь псковьскый Василей Шюйскый и посадники не въсхотеша гнатися въследъ, но възвратишася в домы своя».[446] В этой пассивности опять можно видеть слабость командования, в первую очередь самого князя. По данным Пск. III летописи, этот бой произошел 1 марта на Пецкой губе.[447] Отказ псковской рати от решительного сражения с войсками магистра и от преследования их дал магистру возможность продолжать активные действия против псковских пригородов. Следующим объектом нападения стал новый городок Кобылий, в 50 км к северу от Пскова на берегу Чудского озера. По словам Пск. II летописи, немцы подошли к городу вечером 4 марта, а на рассвете 5 марта начали артиллерийский обстрел и подготовку к штурму. Город был взят и сожжен, жители истреблены и частично взяты в плен. В числе тех, которых немцы «живых поимавше, с собою сведоша, немилостивно извязавшее, оказался посадник Макарий.[448] По данным Пск. III летописи, общее число погибших доходило до 4 тыс. человек.[449] Хотя эти данные, вероятно, преувеличены (летописец не настаивает на них, приводя их как слух — «друзии сказуют»), взятие и разрушение города на Псковской земле свидетельствует о размахе орденской агрессии.[450] Итак, на северо-западном рубеже страны идет большая война.

Путешествие очередного, третьего, великокняжеского посольства к мятежным князьям длилось более трех недель: «… бе бо весна и путь истомен вельми» (они прибыли на Луки только «в субботу пятьдесятную», т. е. 20 мая).[451] К этому времени, по-видимому, князья Андрей и Борис уже получили ответ от короля на свое «челобитье».

По словам летописи, Казимир «им отмолвил, а княгиням их дал на избылище город Витебск».[452] Казимир, таким образом, занял осторожную позицию. Он остался верен своей общей тактической линии: не воевать самому, не вступать до поры до времени в крупный, рискованный конфликт с сильным и опасным соседом, но всячески ослаблять его, поддерживать центробежные, антимосковские тенденции, помогать всем врагам великого князя, выжидая благоприятное время. И весной 1480 г. на соблазнительное, но слишком прямолинейное предложение начать интервенцию — войну против Русского государства — король отвечает двойственно: войны не начинает, прямо в конфликт не ввязывается, но поддерживает мятежников морально и материально, обеспечивая их тылы.[453] Фактическая поддержка короля, видимо, ободрила мятежников — предложения о мире снова были отклонены.[454]

Неудача третьего посольства приводит к разрыву переговоров с мятежниками: «… князь же великий оправдася перед ними и положи на Бозе упование».[455]

Основной итог второго периода политического кризиса 1480 г. с февраля по май — был в общем благоприятным для Русского государства. Феодальный мятеж не перерос в феодальную войну, не вызвал политического раскола Русской земли на два враждебных лагеря. Несмотря на то что мятеж продолжался, отчетливо обозначилась ограниченность социально-политической базы мятежников, которым не удалось найти сколько-нибудь влиятельных и верных союзников. Кроме воздействия объективных факторов, в этом нельзя не видеть успеха политической линии на локализацию мятежа, взятой великим князем.

Тем не менее к намазу лета общее политическое положение оставалось весьма напряженным. Княжеский мятеж продолжался, сохранялась опасность литовской интервенции. Орден не прекращал агрессии, накапливая силы для решительного наступления на русские земли. Но главный враг надвигался с юга. Весной 1480 г. над Русской землей нависла грозная тень нашествия орды Ахмата.

После отражения нашествия 1472 г. отношения великого князя с Ахматом оставались достаточно напряженными. Обмен послами продолжался, но реального соглашения достигнуто не было. Есть основания считать, что выплата традиционного «выхода», дани, прекратилась на это указывает прямое свидетельство Вол.-Перм. летописи.[456] В предвидении неизбежности дальнейшего обострения отношений с Ордой — одной из главнейших задач внешней политики Русского государства — было заключение союзного договора с Крымом (хан Менгли-Гирей) в противовес намечавшемуся союзу короля Кашмира с ханом Ахматом. Переговоры о союзе начались в 1474 г. (посольство Никиты Васильевича Беклемишева) и продолжались несколько лет.

Очередное русское посольство во главе с князем Иваном Ивановичем Звонцом Звенигородским отправилось в Крым 16 апреля 1480 г. Оно имело полномочия заключить двусторонний оборонительный договор против Ахмата и оборонительно-наступательный односторонний договор против Казимира.

«А учинится тамо весть князю Ивану 3венцу, что Ахмат царь на сей стороне Волги, а покочюет под Русь, и хотя ярлыка еще не даст Meнгли-Гирей царь, и но князю Ивану о том говорити царю Менгли-Гирею, чтобы… на Ахмата царя пошол или брата своего отпустил с своими людми… а не пойдет Менгли-Гирей царь и брата с людми не отпустит на Орду, ино о том говорити, чтобы на Литовскую землю пошол или брата отпустил с людми». Если же «будет Ахмат царь за Волгою», посол не должен делать такого заявления.[457]

Приведенное положение имеет принципиально важное значение для конкретной характеристики политической обстановки весной 1480 г. До Москвы дошли слухи о готовящемся нападении Ахмата, но еще не было точных и надежных сведений о его местонахождении и намерениях. Тем не менее, исходя из конкретной ситуации, в Москве считали вторжение Ахмата вполне реальной и близкой опасностью. Именно поэтому посол должен был потребовать от Менгли немедленной помощи против Ахмата в случае его приближения к русским границам, не дожидаясь формального заключения союзного договора. Как видим, помощь эта мыслилась в двух возможных вариантах — выступление Крыма против самой Орды или против Казимира В апреле 1480 г. великий князь отдавал себе полный отчет в серьезности сложившейся ситуации.

Несмотря на колебания Менгли между польско-литовской и московской ориентацией, весной 1480 г. военно-политический союз между Крымом и Москвой был заключен,[458] что являлось, без сомнения, крупным успехом русской дипломатии. Однако реальное значение союза с Крымом отнюдь не следует переоценивать. Во-первых, Менгли, только что вернувшийся к власти, еще не прочно сидел на своем престоле. Во-вторых, как вассал султана он должен был сообразовывать свои действия с политическими видами Порты. В-третьих, заинтересованный в поражении своего врага Ахмата, он не имел оснований желать чрезмерного усиления Русского государства. В-четвертых. он сохранял достаточно тесные связи с Полыней и Литвой своими ближайшими соседями.[459] В силу всех этих факторов союз с Менгли сам по себе не может рассматриваться как достаточная гарантия его активного выступления против врагов Русского государства. Союз с Менгли не мог быть (и не был) решающим фактором в борьбе с Ахматом.

Таким образом, к весне 1480 г. оформились обе коалиции: союз Москвы с Крымом и союз Орды с Казимиром Литовским. Дипломатическая подготовка к большой войне была в основных чертах завершена. Общая военно-политическая обстановка складывалась в эго время невыгодно для Русского государства. По своим материальным и политическим возможностям союзник Ахмата Казимир Литовский намного превосходил крымского хана, союзника Москвы. Еще более неблагоприятными факторами были война с Орденом и мятеж удельных князей. Поэтому следует признать, что момент решительного выступления против Русского государства был выбран Ахматом весьма удачно. Его нашествие летом 1480 г. действительно ставило Русскую землю в чрезвычайно тяжелое и опасное положение.

Рассказ Моск. летописи о переговорах с мятежными князьями прерывается тревожной фразой: «И в то же время слышашеся о наложении на Русь безбожного царя Ахмута Болшие Орды».[460]

Известие о начале самого похода отнесено Моск. и Сим. летописями к началу лета 1480 г. и помещено после сообщения о смерти коломенского епископа Никиты, последовавшей в мае. Само известие состоит из двух частей. В первой части в обобщенно-публицистической форме сообщается о самом нашествии: «Того же лета злоименитыи царь Ахмат Болшие Орды поиде на православное христианство, на Русь, святые церкви и на великого князя». Моск. летопись добавляет к этому слова: «… по совету братьи великого князя, князя Андрея и князя Бориса».[461] Дальнейшее содержание этой части известия сводится к четырем основным положениям. Во-первых, излагаются цели похода Ахмата: он «похвалялся разорити святые церкви и все православие пленити и самого великого князя, яко же и при Батый беше».[462] В отличие от Сим. летописи, Моск. снова подчеркивает роль мятежных князей: «… а слышав, что братия отступиша от великого князя».[463] Во-вторых, констатируется факт союза Ахмата с Казимиром: «А король с царем съединачилися, и послы королевы тогда у царя беша».[464] Это общее положение конкретизируется: «… и совет учини ша прийти на великого князя царю от себе Полем, а королю от себе». В-третьих, говорится о составе сил Ахмата: «А с царем вся орда, и братаничьего царь Касым, да шесть сыновей царевых и бесчисленные множество татар с ними». В-четвертых, оценивается характер действий Ахмата: «И поиде… тихо велми, ожидая короля с собою». Далее следует конкретизация: «… уже бо пошед, и послов его отпусти к нему, да и своего посла с ними».[465]

Моск. и Сим. летописи, очевидно, приводят две редакции одного и того же известия, носящего официозный характер. Главное отличие редакции Моск. — настойчивое подчеркивание роли мятежа удельных князей в связи с походом Ахмата. Основное содержание известия — констатация серьезной угрозы, нависшей над Русской землей. Широковещательные цели похода Ахмата, подчеркиваемые летописным известием, не имеют аналогии в летописных сообщениях о предыдущих ордынских ратях.

За 100 лет, прошедших после Куликовской битвы, в летописях только один раз упоминается имя Батыя: по словам Соф.-Льв., Тимур Аксак в 1395 г. хотел, «аки второй Батый, разорити христианство». В представлении автора летописного известия о походе Ахмата последний, таким образом, ставится на одну доску не только с Батыем, но и с Тимуром.

Вторая часть рассказа о начале нашествия раскрывает ответные меры великого князя. «Слышав то», великий князь «нача отпускати к Оце на Брег своих воевод с силою». Князя Андрея Меньшого он «отпустил в его отчину в Тарусу противу же им». Далее рассказ приводит первую точную дату: «И потом сына своего великого князя Ивана Ивановича отпусти к Оце же на Брег в Серпухов месяца июня в 8 день». При этом подчеркивается большое количество сил, отправленных с молодым великим князем: «… многие воеводы и воинство бесчисленно».

Таким образом, выдвижение русских войск на оборонительный рубеж Оки началось до 8 июня, в последних числах мая — первых числах июня. Именно к этому времени и относится реальное начало борьбы с нашествием Ахмата.

Тип. летопись после рассказа о неудаче третьего московского посольства к мятежным князьям сообщает: «В то бо время славяще царя нашествие иноплеменных». «То время» — конец мая, если известия летописи расположены (как обычно) в строго хронологическом порядке. Далее рассказывается в общей форме, что великий князь «отпусти воевод своих к Берегу противу татаром». В отличие от московско-симеоновского рассказа, Тип. летопись сообщает конкретный факт, связанный с началом нашествия: «Татарове же пришедше плениша Веспу ту и отъидоша».[466]

Первый удар был нанесен по одной из правобережных приокских русских волостей; судя по отходу татар, этот удар носил разведывательный характер. По данным Тип. летописи, именно после этого началось выдвижение крупных сил на Оку. В отличие от московско-симеоновского рассказа, во главе войск названы не только Иван Молодой и Андрей Меньшой, но и князь Василий Верейский.[467]

Софийско-Львовский рассказ воспроизводит сначала текст Тип. летописи, а затем московско-Симеоновский рассказ, так что известие о начале борьбы с Ахматом повторяется.

Вол.-Перм. летопись статью «О приходе безбожного царя Ахмата на Утру» начинает с нравоучительной сентенции: «Наших ради грех казнит нас ово пожаром, ово гладом, ово мором и ратью».[468] Далее содержится оригинальное изложение предыстории похода. Основная ответственность за нашествие Ахмата возлагается на короля Казимира: именно ему «нача враг выкладати… как бы привести на Русскую землю царя Ахмата». Тот же король, узнав о мятеже братьев и «слышав гнев великий Ахматов царев на великого же князя», «порадовался тому».[469] Затем излагается содержание «речи» короля к Ахмату через посла Корея Амуратовича. В этой «речи» король сообщил Ахмату о феодальном мятеже на Руси (удельные князья «из земли вышли со всеми семьями, ино земля ныне Московская пуста»), о том, что-де с ним, с королем, великий князь «ныне не мирен же», и обратился к Ахмату с призывом начать нашествие («время твое»), обещав свою помощь («А яз нынече за свою обиду с тобою же иду на него»). По словам летописца, Ахмат в ответ на это «совет чинит на осень на yсть Угры с королем». Далее рассказывается о посылке к Берегу русских войск, причем Ивану Молодому велено «стояти усть Угры».[470]

Рассказ Вол.-Перм. летописи в этой своей части производит впечатление сложной контаминации подлинных известий и позднейших домыслов летописца. Явно позднейшего происхождения сообщение об отправке Ивана Молодого с самого начала на устье Угры, Сведения об имевшейся якобы точной договоренности о встрече на Угре литовских и ордынских сил также вызывают сомнение: по существу своему такая договоренность возможна, но русским она в то время не могла быта известна.

Итак, события начала нашествия Ахмата можно реконструировать, опираясь на два основных относительно самостоятельных и не противоречащих друг другу источника — московско-симеоновский и типографский рассказы.

Следует отметить сравнительную бедность фактических сведений, содержащихся в обоих рассказах. Они носят, в известной мере, публицистический характер. Это не столько регистрация конкретных событий, сколько обобщенные декларации о намерениях Ахмата и о действиях русского руководства, совсем не похожие на точный, лаконичный, документальный стиль, принятый при изложении походов 1471 и 1477 гг.

Единственная точная дата, приводимая в Моск. и Сим. летописях, свидетельствуете частичном использовании летописцем документального материала, однако в отличие от событий 1471 и 1477 гг. это использование было гораздо более ограниченным и носило не систематический, а эпизодический характер. Наличие этой даты в московско-симеоновском рассказе и отсутствие ее в типографском говорит о том, что в первом рассказе документальные материалы использовались в большей мере, чем во втором. Однако сообщение Тин. летописи о нападении ордынцев на Беспуту (отсутствующее в московско-симеоневском рассказе) позволяет считать, что составитель типографского рассказа имел достаточно хороший источник информации, возможно также официального характера.

К началу июня нашествие стало фактом, и все события последующих месяцев должны рассматриваться под углом зрения этого основного факта.

Нападение ордынцев (очевидно, авангардов или отдельных высланных вперед отрядов) на Беспуту заставило русское командование обратить внимание в первую очередь на западный участок оборонительной линии по Оке. Об этом свидетельствует выдвижение Андрея Меньшого к Тарусе, а главных сил, собранных к тому времени, — к Серпухову. Напомним, что и в 1472 г. Ахмат избрал для своего нападения западный участок — район Алексина.

В 1382 г. Тохтамыш также, по-видимому, перешел через Оку в районе Серпухова. По летописным данным, именно этот город был взят им в первую очередь.[471] Итак, удар ордынских войск через Оку на западном ее участке был вполне вероятной возможностью, отразившейся на первоначальном развертывании русских войск.

Однако, по рассказу Моск. и Сим. летописей, главные силы Ахмата двигались весьма медленно и скрытно.[472] Выход передовых отрядов к Беспуте еще не определял направления главного удара,[473] русское командование, видимо, длительное время не имело сведений о подлинных намерениях Ахмата. Медленность движения Орды давала русским возможность накапливать новые силы и держать их в резерве до выяснения направления главного удара противника. — «Потом же приближающуся ему к Дону, и князь великий Иван Васильевич, слышев то, поиде сам противу ему к Коломне, месяца июля в 23 в неделю…»[474]

23 июля — вторая точная дата нашего основного источника и второй след влияния на него документальных материалов. Как и в первом случае, это влияние отразилось на московско-симеоновском, а не типографском рассказе. По-видимому, именно к этому времени русские окончательно определили, что во главе ордынских войск стал сам Ахмат и что дело идет не об очередном набеге, а о военной акции стратегического масштаба.

Выдвижение главных сил Ахмата к Дону (очевидно, к его верховьям), о чем к этому времени стало известно русским, указывало на возможность нанесения удара по среднему (между Серпуховом и Коломной) или восточному (ниже Коломны) участкам оборонительной линии.[475] Этим, по-видимому, и определилось решение русского командования двинуть новые силы во главе с самим великим князем к Коломне — важнейшему стратегическому пункту на Оке, откуда войска могут быть легко направлены и во фланг противнику, переправляющемуся выше по реке, и на восточный участок оборонительной линии, в сторону Рязани.[476]

Избрание Коломны в качестве места расположения великокняжеского полка не представляется случайным. Это традиционное место сбора войск, обороняющих Берег. Стратегическое значение этого пункта, по-видимому, вполне осознавалось русскими. От Коломны к Москве ведет если не кратчайший, то, вероятно, наиболее удобный путь вторжения вдоль течения Москвы-реки (1–2 конных или 4–5 пеших переходов). Именно к Коломне спешил в июне 1451 г. великий князь Василий Васильевич, стремясь преградить дорогу к Москве орде Сеид-Ахмета во главе с Мазовшей[477]. В дальнейшем Коломна (по-видимому, сильная крепость) постоянно находилась в центре внимания великого князя, неоднократно посещавшего ее.[478]

Выдвижение великокняжеского полка к Коломне в конце июля 1480 г. завершило развертывание основных сил русского войска по оборонительному рубежу Оки. Весь левый берег, от Коломны до Тарусы (около 200 км), оказался занятым русскими войсками.

Если в 1472 г. во время Алексинского похода, Ахмат, по-видимому, рассчитывал на стратегическую внезапность (и в известной мере достиг ее), то в летней кампании 1480 г. он исходил из других предпосылок, ставя (по данным русских летописей) свои действия в зависимость от выступления Казимира, т. е. от общей военно-политической ситуации. Этим, надо думать, и объясняется крайне медленное, осторожное движение Орды к русским рубежам.[479] Наученный опытом неудачных боев на Оке в конце июля — начале августа 1472 г., Ахмат, видимо, не рассчитывал на возможность в одиночку, только своими силами, нанести поражение русским войскам. Однако это ни в коей мере не означает отказа от решительных действий в благоприятной обстановке — в соответствии с политическими целями кампании.

На решительность целей Ахмата, на размах его приготовлений и масштаб сил, двинутых им против Русского государства, указывают, кроме общей сентенции летописца, конкретные факты, приводимые в летописи. С Ахматом шли ею племянник Касим и шесть царевичей, по-видимому, вся Большая Орда, все силы, находившиеся в распоряжении хана. Для сравнения можно указать, что осенью 1408 г. с Едигеем шли четыре царевича, а состав его войска исчислялся, по-видимому, несколькими десятками тысяч человек: только в погоню за великим князем Василием Дмитриевичем было выделено, но данным русской летописи, 30 тыс. отборной конницы.[480] Разумеется, эта цифра не является точной, но она дает общее представление о масштабе вторжения Едигея. Нет основания сомневаться, что хан Ахмат, распоряжавшийся всеми силами Орды, располагал большим войском, чем удачливый воевода хана Булата.[481]

На огромный масштаб нашествия Ахмата косвенно указывает и сама длительность кампании. Длительность ордынских «ратей» измерялась, как правило, неделями, самое большое 1–2 месяцами. Рассчитывая на нанесение стремительного удара своей конницей, ханы и «царевичи» проводили скоротечные кампании. В случае успеха (Тохтамыш в 1382 г., Едигей в 1408 г., Улу-Мухаммед в 1439 г., Мазовша в 1451 г.) они форсировали Оку, выходили к Москве, рассыпались отрядами по Русской земле, предавая города и волости огню, мечу и разорению. В случае неудачи боев за переправы (как в 1459 г., когда впервые ордынцы были отбиты от Оки русскими войсками во главе с будущим Иваном III, и в 1472 г. под Алексином) они быстро уходили в степи. На длительную кампанию у Орды не хватало сил и средств — во всяком случае, такие кампании никогда не проводились прежними ханами и их военачальниками даже при наличии первоначального успеха. Тохтамыш простоял под Москвой всего несколько дней, а затем, взяв ее, быстро отступил за Оку,[482] Едигей стоял под Москвой три недели, Улу-Мухаммед — десять дней, Мазовша — два дня. Исходя из этого, русские могли рассчитывать, что кампания 1480 г. тоже не будет длительной. Однако ход событий этой кампании существенно отличал ее от всех предыдущих. Орда Ахмата не спешила вступить в сражение. Она, как туча, нависла над южным рубежом Русской земли, сковывая русские силы на огромном протяжении оборонительного рубежа от Коломны до Тарусы, выбирая время и место для нанесения решительного удара.

Впервые за всю историю русско-ордынских войн хан Ахмат проводил длительную кампанию, не надеясь на внезапность, а рассчитывая нанести удар наверняка и с решительным политическим результатом.

Этим основным фактором определялся общий характер военно-политической обстановки для Русской земли в летние месяцы 1480 г. Политический кризис, начавшийся зимой этого года, вступил к августу в свою новую, наиболее серьезную фазу. Княжеский мятеж продолжался. удельные князья по-прежнему стояли со своими полками у литовского рубежа. Орденская агрессия расширялась, приобретая все больший размах. Нападение со стороны Казимира являлось вполне реальной возможностью. Главное же — к этому времени выяснились в общих чертах масштаб и характер нашествия Ахмата, приковывавшего к себе основное внимание великого князя и главные силы русских войск. Стало, по видимому, ясным, что речь идет не об очередном походе Орды, а о нашествии такого масштаба и с такими целями, которые заставляли вспомнить времена Батыевой рати. Именно на южных рубежах Русского государства решалась летом-осенью 1480 г. судьба Русской земли и ее народа.

Во второй половине августа агрессия Ордена против Пскова достигла своей высшей стадии.[483] августа немцы подошли к Изборску. По словам Пск. III летописи, магистр подошел к городу со своими главными силами («с всею землею»). Город был подвергнут артиллерийскому обстрелу, противник готовился к штурму («примет к стенам приношаху с огнем»).[484] Однако главным объектом действий магистра Бернда фон дер Борха был отнюдь не Изборск. Поэтому, отказавшись от штурма этой крепости и оставив ее в тылу, он двинулся прямо к Пскову. 20 августа магистр подошел ко Пскову «и сташа по всему Завелицному полю шатрами».[485] Впервые за много десятков лет непосредственно под стенами Пскова появилось большое вражеское войско.[486] Псковичи подготовились к обороне. По словам Пск. II, они «Завел и чье сами зажгоша и по Великой реке на Выбуте и в Устьях заставы поставиша». Как свидетельствует Пск. III, силы, собранные со псковских пригородов, стали на Выбуте у брода; броды через р. Великую псковичи «затворившее, т. е. заняли своими войсками.[487] Таким образом, псковичи до какой-то степени обеспечили свои фланги (Устья — при впадении р. Великой в Псковское озеро, Выбут — в 12 км выше Пскова по той же реке), исключив возможность обхода города с тыла.[488]

Подойдя к Пскову, магистр не стал сразу штурмовать город, а ожидал подхода войск своего союзника и вассала — дерптского епископа Иоганна. По данным Пск. II летописи, эти войска подошли в судах (шнеках) на 4-й день (т. е. 23 августа),[489] а по сведениям Пск. III, 13 шнек пришли уже на следующий день (т. е. 21 августа) и также стали станом на Завеличье.[490] Застава, поставленная псковичами в Устьях, не смогла предотвратить прорыв дерптской флотилии в р. Великую. Значение этой заставы, видимо, в том, что она воспрепятствовала высадке немцев на правом берегу Великой и окружению Пскова. Люди дерптского епископа на своих шнеках «привезли множество ратного запаса, и хлебов, и пива, и вологи»,[491] обеспечивая тем самым снабжение войска магистра.

После соединения всех своих сил магистр стал готовиться к штурму. Начался сильный артиллерийский обстрел города из тяжелых и легких орудий («начата множеством пушек шибати и пищалий»). Немцы, по-видимому, рассчитывали разрушить городские укрепления. Многодневный артиллерийский обстрел, которому Псков подвергся впервые за свою историю, вызвал панику в неустойчивых слоях населения столицы вечевой республики. По словам Пск. II, «мнози безумнии от гражан побегоша из града за рубеж», «мняхуть бо тогда уже граду взяту быти». В числе этих «безумных» летописец называет посадника Филиппа Пукышова, убежавшего вместе с женой и пойманного уже «вне града». Бегство посадника симптоматично. Как и в 1241 г., отдельные представители псковского боярства проявляли малодушие и готовность в трудную минуту предать интересы своего города. По словам Пск. II, позорное малодушие проявил и наместник — князь Василий Шуйский. Он «повеле своимь и кони седлати, и хоте бежати, и посадники с псковичами едва добиша ему чолом». Однако, по-видимому, в городе в целом сохранялся порядок, и основная масса псковичей мужественно готовилась к отражению штурма.

Пользуясь благоприятным ветром «от Завеличья на град», немцы попытались применить брандеры. Собрав «по Завеличью оставшаяся древеса и жердье и солому», они сложили горючий материал в два учана, полили смолой, зажгли и пустили по ветру на псковскую сторону. Под прикрытием артиллерийского огня и пылающих брандеров началось форсирование Великой. Нагрузив в каждую шнеку по сотне и более воинов, немцы переплыли реку ниже крепости, в Запсковье, на участке между церквами святого Лазаря и Спаса в Логу (Надолбине), и попытались выйти на берег.

Однако псковичи не допустили этого. Бросая с крепостных стен камни, они секирами и мечами отбили немцев, захватили одну шнеку и заставили остальные повернуть обратно. Штурм был отбит.

По словам Пск. II, немцы «начата скоро скручатися, и дождавше нощи побегоша… а шнеки своя пом ста вше». Все три псковские летописи сообщают, что магистр стоял под городом пять дней. Штурм, таким образом, состоялся 24 или 25 августа, и в ночь после него магистр отошел от города.

Неудача штурма Пскова фон дер Борхом объясняется в конечном счете двумя обстоятельствами. Собрав крупные силы с достаточными припасами и артиллерией, магистр (в отличие от русских под Новгородом в 1477 г.) не располагал специальными средствами для постройки моста или переправы через широкую и многоводную реку. В этих условиях он мог взять город только в случае, если бы артиллерийский обстрел вызвал в крепостной стене большие разрушения и подавил волю к сопротивлению у обороняющихся. Однако этого не случилось. Псковичи сумели организовать оборону, пресечь панику и проявили большую моральную стойкость. Попытка форсировать Великую в шнеках была явной авантюрой, рассчитанной на то, чтобы захватить русских врасплох. Успешное отражение русскими немецкого штурма и понесенные при этом потери должны были убедить магистра в бесперспективности дальнейших попыток овладеть сильной русской крепостью, с ее искусной и стойкой обороной.

Несмотря на поражение, понесенное магистром под стеками Пскова, положение города и его земли продолжало оставаться критическим. Основное преимущество Ордена — сильное полевое войско (подобного которому в Пскове не было) — давало магистру возможность сохранять инициативу в своих руках и фактически беспрепятственно и безнаказанно опустошать псковские волости, нападать на маленькие города и разрушать их (как показала весенняя кампания). Агрессия Ордена продолжалась, и у Пскова не было активных средств для успешной борьбы с нею.

Именно этим объясняются неоднократные обращения псковичей за помощью к великому князю и его наместникам в Новгород («мнози гонци слаша к великому князю и к Новугороду»).[492] Но, разумеется, в августе-сентябре 1480 г. великий князь не мог оказать Пскову, «своей отчине», никакой реальной помощи. Он стоял со своими войсками в Коломне, ожидая со дня на день решительного сражения с ордой Ахмата. В Новгороде тоже, по-видимому, не было крупных сил — все боеспособные русские войска были стянуты, надо думать, к южному рубежу. Не приходится удивляться, что Пскову «не бе помощи ни от кого же», как горестно замечает псковский летописец.[493]

В этих условиях руководители Псковской республики сочли возможным обратиться за помощью к братьям великого князя, стоявшим со своими войсками в Великих Луках, в 4–5 конных переходах от Пскова (около 220 км).

По сообщению Иск. II летописи, князья прибыли в Псков 3 сентября. «по челобитью псковскому». Псковичи обратились к ним с просьбой, «абы мстили поганым немцам крови христианские». Речь шла, очевидно, о карательном походе в Ливонию как средстве заставить магистра прекратить свои нападения на Псковскую землю. Князья поставили условие: «Егда убо зде изволите быти женам нашим, тогда ради есмо вас боронити». Таким образом, мятежные князья фактически потребовали политического убежища в Пскове для своих семей. Реально это означало ни больше ни меньше как превращение Пскова в политическую базу феодального мятежа, подобно тому как эго случилось с Новгородом, принявшим зимой 1450 г. беглого Шемяку, разбитого под Галичем и жившего после этого в Новгороде более грех лет. Псковичи оказались в тяжелом положении. С одной стороны, они, несомненно, нуждались в эффективной помощи княжеской конницы, а с другой — отдавали себе отчет в том, что «врага царского аще кто хранит, супостат ему есть» и что по отношению к великому князю Андрей и Борис «аще и братия ему, но супостаты ему беша». Понятно поэтому, что в течение нескольких дней псковичи, но словам летописи, «беху… в мнози сетовании и в тузе, не домышляющеся о семь что створити». Однако, «много думавше». они все же отказались от условий, предложенных князьями: «… не хощем двема работати, но хощем единого осподаря держатися, великого князя».[494] Десятидневные переговоры с князьями закончились разрывом: 13 сентября князья «разгневавшсся поехаша из града… а помощи Пскову не учиниша ничто же». Князья, однако, не только отказали в помощи русскому городу против ливонцев. «Всташа на Мелетове»,[495] они распустили по всем волостям своих людей, которых, по мнению летописца, насчитывалось до 10 тыс.[496]

Цифра, вероятно, преувеличенная, хотя несколько тысяч вооруженных людей у князей быть могло. Княжеские люди повели себя «аки невернии». Они грабили церкви и жителей, бесчинствовали, захватывали пленных, «а от скота не оставиша ни куряти». Псковская земля подверглась настоящему разорению в стиле феодальной анархии, той самой «старины», под знаменем которой князья подняли свой мятеж. Только получив выкуп (псковичи «дата 200 рублей, а околицы 5 Рублев»). они покинули псковские пределы и «отьидоша в Новгородскую с многим вредом».[497] Разорение Псковской земли — последний акт феодального мятежа князей Андрея и Бориса.

В августе-сентябре 1480 г. основное внимание русского командования было по-прежнему приковано к южному стратегическому направлению. Своевременное развертывание главных сил русских войск на оборонительном рубеже Оки было важнейшим стратегическим фактором, оказавшим решающее влияние на всю последующую обстановку. «Слышав же царь Ахмат, что на тех местах на всех, где прити ему, стоят противу ему с великими князи многие люди, и царь поиде в Литовскую землю, хотя обойти же Угру».[498] Ахмат был вынужден отказаться от попыток форсирования Оки на центральном участке, что в 2–3 перехода вывело бы его к Москве (от Коломны до Москвы около 80 км), и предпринять обходное движение. На характер маневра Ахмата, стремившегося скрытно обойти русские войска, указывает и Вол.-Перм. летопись: «… царь же поиде скрытно незнаемыми пути на Литовскую землю, хотя искрасти берег».[499] Это вызвало соответствующую рокировку русских войск: «И князь великий… поводе тако ити сыну своему и брату своему князю Андрею Васильевичю Меньшому к Калузе к Угре на берег».[500] Обходное движение Ахмата было своевременно обнаружено русским командованием.

В конце сентября борьба с нашествием вступает в новую фазу. Движение Ахмата к Угре, в обход главной оборонительной линии русских, таило в себе большую опасность. Во-первых, Угра как естественная преграда значительно уступает Оке. Река сравнительно неширокая, изобилует узкими местами и бродами.[501] Защита ее на широком фронте — задача значительно более сложная, чем оборона широкой, полноводной Оки. Во-вторых, выходя к Угре, Ахмат оставался в опасной близости от русской столицы (150–180 км), т. е. не более чем в 3–4 конных переходах, и сохранял возможность стремительного удара на нее, притом с неожиданного, необычного направления. В-третьих, его вступление в Литовскую землю (точнее — на территорию русских княжеств, находившихся под юрисдикцией великого князя литовского) усиливало вероятность соединения с войсками Казимира и угрозу эвентуального выступления последнего: оно могло побудить короля принять активное участие в войне.[502] Cамо движение Ахмата в литовские пределы может рассматриваться как средство политического давления на своего осторожного союзника. Во всяком случае, опасность, нависшая над Русской землей, в конце сентября становится наиболее реальной.[503]

Это заставляет великого князя принять чрезвычайные меры по отражению нашествия. Одной из этих мер является созыв церковно-служилого собора в Москве. По данным Моск. летописи, после более чем двухмесячного пребывания с войсками в Коломне, 30 сентября «прииде князь великий… на Москву на совет и думу». В — «совете и думе» приняли участие, по словам летописи, митрополит Геронтий, мать великого князя, дядя его князь Михаил Андреевич Верейский, а также все бояре, «все бо тогда бяше в осаде на Москве».[504] Тип. летопись называет в числе участников совещания также архиепископа Вассиана,[505] Моск. и Тип. летописи подчеркивают, что участники совещания «молила его (великого князя. — Ю. А.) великим молением, чтобы крепко стоял за православное крестьянство, против бесерменству».[506]

«Совет и дума» в Москве выступили в поддержку политической линии на борьбу с Ахматом (линии, уже фактически проводившейся, как мы видели, на протяжении ряда месяцев). Более того, эта линия была торжественно санкционирована церковью. По словам «Послания на Угру» архиепископа Вассиан а, «митрополиту у бо со всем боголюбивым собором тебя, государя нашего, благословившю». Этому соответствуют и более краткие известия летописей, сообщающих о молебнах в Москве и о благословении митрополита. На «Совете и думе» были приняты важные практические решения — о мире с братьями (по их челобитью) и, по-видимому, о приведении Москвы в осадное положение.

События, связанные с приведением Москвы и других городов в осадное положение, наиболее подробно отразились в Вол.-Перм. и Соф.-Льв. летописях (в оригинальной части последней). Вол.-Перм. сообщает, что «великий князь осадив грады свои воеводами крепкими».[507] Соф.-Льв. упоминает о таких распоряжениях великого князя, как сожжение Каширы — городка на правом берегу Оки (которому угрожала участь Алексина), эвакуация Дмитрова (население которого великий князь велел «в осаду в Переяславль… перевести Полуехту Бутурлину да Ивану Кике») и перевод из Москвы в Дмитров «строев».[508] Оборонительные меры на случай возможного вторжения противника проводились, таким образом, на широком фронте и на большую глубину, охватывая и тыловые районы страны на вероятных путях вторжения. Эти меры, к которым автор рассказа Соф.-Льв. летописи относится явно отрицательно, видя в них проявление «трусости» («городок Каширу сам велел зжечи, побежа на Москву»), заслуживают серьезного внимания. Великий князь готовил страну к упорной обороне, не исключая возможности глубокого вторжения противника. Он исходил, очевидно, из опыта предшествующих войн с Ордой. Так, в августе 1382 г. орда Тохтамыша взяла Владимир, «а люди изсекоша, а иные в полон поведоша». Та же орда разорила Звенигород, Можайск и Юрьев, взяла и сожгла Переяславль (горожане «бегоша на озеро и тамо избыша от нахождения») и «иные мнози грады, и власти, и села».[509] Аналогичное положение сложилось зимой 1408 г. при нашествии Едигея, Его войска «разсыпашася по всей земле, аки злии волци, по всем градам, и по странам, и по волостям, и селам, и не остася такого место, иде же не были татарове». Они взяли и сожгли Переяславль, Ростов. Дмитров, Серпухов, Нижний Новгород, Городец.[510] В июле 1439 г. Улу-Мухаммед, отступая от Москвы, разорил и выжег землю «досталь Коломны».[511] Оборонительные меры в тылу, проводимые по распоряжению великого князя, были далеко не лишними. Они свидетельствовали о намерении оказать решительное сопротивление с реальным учетом тактики противника.

В случае прорыва через оборонительную линию русских войск ордынцы даже при конечном своем поражении могли, используя маневренность своей конницы, разорить обширные районы в глубоком тылу, сжечь города и принести неисчислимые бедствия населению. Вот почему еще в 1467 г., во время первой войны с Казанью, великий князь, прежде всего, привел в оборонительное состояние Муром, Нижний Новгород, Кострому и Галич; им велено было «сидети в осаде, стеречись от Казани».[512] И в 1480 г., в гораздо более опасной обстановке, московское правительство проявляло должную предусмотрительность, обеспечивая по мере возможности безопасность жителей и лишая противника одного из его главных козырей.

В этой же связи, очевидно, необходимо рассматривать и приведение в оборонительное состояние самой столицы, находившейся в непосредственной близости от линии фронта. Даже с учетом осенней распутицы ордынская конница с берегов Угры могла достичь Москвы за 6–7 переходов. Организация обороны Москвы имела важнейшее стратегическое и политическое значение. В случае прорыва ордынцев за Угру и выступления Казимира удержание русскими в своих руках Московской крепости могло бы стать фактором, определяющим судьбу всей войны. Именно опираясь на эту крепость, русские войска имели шанс в конечном счете нанести поражение противнику даже при его первоначальных успехах. Однако приведение в оборонительное состояние огромного города, в который стекались и жители обширной округи, было достаточно трудным делом, сопряженным с большими материальными жертвами. Главная из них — необходимость сожжения посада, т. е. ликвидации дворов, жилищ и хозяйственных построек основной массы населения столицы. Эта мера непосредственно затрагивала жизненные интересы многих тысяч посадских людей — большой социальной силы, с которой правительство не могло не считаться. Тем самым вопрос о приведении Москвы в осадное положение приобретал не только военный, но и социально-политический аспект. Этим мог объясняться расчет горожан, о котором пишут Вол.-Перм. летопись и источник Соф.-Льв.

Активная роль горожан Москвы в защите столицы Руси неоднократно проявлялась в ХІV–ХV вв. В 1382 г. при нашествии Тохтамыша именно горожане взяли на себя организацию обороны Кремля и пресекли бегство «мятежников и крамолников, иже хотяху изыти из града».[513] В июле 1445 г. когда после трагической Суздальской битвы создалась реальная угроза появления перед стенами столицы войска казанских царевичей и в состоятельных верхах московского населения началась паника («могущей бо бежати, оставши град бежати хотяху»), решительное и организованное выступление «черни» навело в городе порядок («чернь же совокупившеся начата врата граднаа преже делати, а хотящих из града бежати начата имати и бити и ковати, и тако уставися волнение, но вси общи начата град крепити, а себе пристрой домовной готовити»).[514] В обоих этих случаях действия рядовых горожан сыграли решающую роль в организации обороны столицы.

Как же обстояло дело в 1480 г.? Конкретные требования горожан великому князю остаются неясными в деталях, но не вызывает сомнения их основной смысл: «чернь» требует организации решительной обороны против Ахмата, требует не выдавать столицу ордынцам.

В этой настроенности основной массы московских горожан нельзя не видеть несомненных черт сходства с поведением их отцов в 1445 г. и прадедов в 1382 г. Как и тогда, московский посадский люд был готов грудью стать на защиту своего города. Наряду с этим, однако, можно отметить, по нашим источникам, и определенные различия, составляющие специфику поведения посада в 1480 г. и отражающие черты новой исторической эпохи.

Основное отличие ситуации 1480 г. в том, что, по-видимому, не было каких-либо самостоятельных действий посада, направленных на организацию обороны города. С этим связано и отсутствие известий об открытых выступлениях посадского населения против каких-либо отдельных лиц или социальных групп, готовящихся бежать из города. Надо думать, что эта особенность положения в 1480 г. была вызвана отнюдь не большей пассивностью или меньшей патриотичностью горожан, чем в 1382 или 1445 гг., и, конечно, не меньшей степенью социальной зрелости посада. Основная причина относительно меньшей социальной активности горожан в 1480 г. кроется в конкретных особенностях обстановки, сложившейся в Москве к концу сентября — началу октября 1480 г. Если в 1382 и 1445 гг. выступления горожан происходили в условиях фактического отсутствия в Москве государственной власти, способной взять на себя организацию обороны столицы, то в 1480 г. мы встречаемся с принципиально иным положением: подготовка Москвы к обороне осуществляется по инициативе и под руководством государственной власти как составная часть общих мер по отражению нашествия Ахмата.

Это не могло не наложить отпечатка на поведение посадских людей: им не пришлось брать на себя функции организации обороны, и их социальная активность сохранила свой, так сказать, латентный характер, выразившись в предъявлении определенных требований великокняжеской власти. Общее усиление государственного аппарата и его эффективности в период образования централизованного государства меняло форму и характер выступлений посадских людей, их участия в обороне столицы.

Какое же реальное значение имела в этих условиях позиция московских горожан? Несмотря на ноты социального протеста, в ропоте московских горожан одинаково трудно увидеть как назревающее антифеодальное восстание,[515] так и выдвижение конкретной военно-политической программы борьбы с Ахматом, принципиально отличающейся от правительственной.[516] Тем не менее позиция, занятая горожанами столицы в важнейшем политическом вопросе, имеет существенное значение. Русский город XV в, и прежде всего Москва, — одна из важных социальных опор политики создания единого централизованного государства. Горожане как социальная группа кровно заинтересованы как в прекращении феодальной анархии, так и в защите от вражеских нашествий. Выступления московских горожан объективно укрепляют принятую правительством общую политическую линию на решительную бескомпромиссную борьбу с нашествием. Готовность массы горожан упорно оборонять свою столицу — один из существенных факторов, обеспечивших твердость политической линии в не меньшей степени, чем «моления» «совета и думы», подчеркиваемые в «Послании на Угру».

По данным Моск. летописи, выступив из Москвы 3 октября, великий князь «ста на Кременце с малыми людьми, а людей всех отпусти на Угру к сыну своему великому князю Ивану».

Если следовать тексту летописи, то «люди все» — это и есть те, кто был дополнительно мобилизован во время пребывания великого князя в Москве. Наиболее вероятно, что это дополнительные контингенты Московского полка (из других районов страны трудно было бы привести войска в короткое время), т. е. ратники, набранные в первую очередь из тех же жителей московского посада. Они и были двинуты к Угре для непосредственной обороны переправ через реку.

3 октября — дата выступления великого князя из Москвы, четвертая точная дата, приводимая Моск. летописью. Как и предыдущие даты (8 июня, 23 июля, 30 сентября), она, по всей вероятности, имеет документальное происхождение. Тип. летопись, приводя то же известие, точной даты не называет.[517]

В прямом противоречии с данными Моск. летописи о пребывании великого князя в Москве стоит софийско-львовский рассказ. По его словам, великий князь находился в Красном Сельце две недели, «а владыка глаголаше ему возвратиться опять к Берегу, и едва умолен бысть».[518] Следовательно, «умоленный» архиепископом великий князь выехал из Москвы не ранее 14 октября.[519] Итак, Моск. и Соф.-Льв. летописи дают две основные версии об отъезде великого князя из Москвы. Какой же из них следует отдать предпочтение?

Владимирский летописец (источник, относительно независимый от названных летописей) не сообщает точной даты выступления из Москвы, но свидетельствует, что «при и де на Угру князь великий» 11 октября,[520] чем косвенно подтверждает официальную версию Моск. летописи о кратковременном пребывании великого князя в Москве.

Другим независимым источником, подтверждающим раннюю дату выступления великого князя из Москвы, является «Послание на Угру» архиепископа Вассиана. Это «Послание» написано после получения в Москве первых известий об отражении попыток Ахмата форсировать Угру (8–11 октября) и после того, как до архиепископа дошли сведения о переговорах великого князя с Ахматом. Следовательно, к моменту написания «Послания» великий князь уже несколько дней находился в районе боевых действий (успел провести переговоры с Ахматом), а известие о боях 8–11 октября было получено в Москве после, а не до его отъезда.[521]

Чем же можно объяснить версию Соф.-Льв. летописи о длительном, двухнедельном пребывании великого князя в Красном Сельце? Для ответа на этот вопрос нужен анализ соответствующего контекста.

Рассматриваемая часть самостоятельного рассказа Соф.-Льв. летописи, как мы уже отмечали, характеризуется вполне определенной тенденцией. В изображении рассказчика глава Русского государства — ограниченный и трусливый человек, легко поддающийся чужому влиянию. Главный герой событий — архиепископ Вассиан: это он разоблачает трусость великого князя и даже предлагает самого себя поставить во главе войск.

При таком отношении рассказчика к действительности далеко не беспочвенным является предположение, что известие о длительном пребывании великого князя в Москве (Красном Сельце), противоречащее всем другим источникам, включено им для еще большего подчеркивания своей излюбленной идеи. Во всяком случае, в свете всего вышеизложенного достоверность этого известия вызывает большие сомнения. По-видимому, в конечном счете следует предпочесть официальную московско-владимирскую версию о выступлении великого князя со своими войсками из Москвы 3 октября, т. е. о кратковременном пребывании его в Москве.[522]

Как же развивались события после 3 октября, когда, по словам Моск. летописи, «князь великий поиде с Москвы к Угре противу царя»? Та же летопись указывает, что он, «пришед, ста на Кременце с малыми людьми»,[523] Кременец стоит на р. Луже, в 110 км от Москвы и в 40–50 км от Угры, Сама р. Лужа, впадающая в р. Протву справа ниже Кременца, образует вместе с ней естественный оборонительный рубеж на юго-западном направлении от Москвы, являясь по отношению к Угре второй оборонительной линией. Занятие этой позиции в тылу войск, развернутых на Угре, обеспечивает надежную связь с ними и прикрывает путь на Москву в случае прорыва ордынских отрядов через реку. Кременецкая позиция занимает фланговое положение к дороге Вязьма — Москва, возможному пути вторжения литовцев, и, находясь в 2–3 переходах от нее, позволяет быстро выдвинуться на эту дорогу. Кременец, Опаков (одно из самых узких мест на Угре) и Калуга образуют треугольник со сторонами примерно по 60–70 км. Гонец с донесением может достигнуть Кременца с любого места внутри треугольника менее чем за день. Кременец (в настоящее время — рабочий поселок Кременск) стоит на высоком, обрывистом берегу р. Лужи, среди покатых холмов, окруженных лесом. Лесистая местность вообще неблагоприятна для развертывания конницы, что, вероятно, учитывалось русским командованием. На левом берегу Лужи до сих пор можно видеть четырехугольное, почти правильной формы городище с высокими боками, производящими впечатление насыпных. Может быть, это часть укреплений, возводившихся в 1480 г. Никаких археологических раскопок в этом районе, насколько мне известно, не производилось. Стратегические достоинства Кременецкой позиции верно оценил польский историк Ф. Папэ: она была «превосходна, ибо не только служила резервом для корпусов над Угрой, но еще заслоняла Москву со стороны Литвы».[524]

Главные силы, приведенные из Москвы, были отправлены на Угру для непосредственной обороны переправ («людей всех отпусти на Утру»). Во главе войск, развернутых на Угре, стояли князь Иван Молодой и Андрей Меньшой.

Моск. летопись сообщает, что Ахмат шел «со всеми своими силами мимо Мценск и Любутеск и Одоев», т. е. по правому берегу Оки к Воротынску — городку близ впадения Угры в Оку недалеко от Калуги. «Пришед… ста у Воротынска, ждучи к себе королевы помощи». Однако «король сам не иде, ни силы своея не посла, понеже бо быша ему свои усобицы». К атому известию, общему в Сим. и Моск. летописях, последняя добавляет: «… тогда бо воева Менгли-Гирей, царь Крымский, королеву землю Подольскую, служа великому князю».[525]

Набег крымских отрядов на Подолию имел, видимо, незначительные масштабы. Казимир в течение ряда месяцев (с декабря 1479 г.) активно готовился к войне.[526] На его решение не вступать в открытую борьбу с Русским государством осенью 1480 г. гораздо сильнее, чем набег крымцев, повлияли, вероятно, соображения общего политического характера. Польские хронисты Длугош и Стрыйковский указывают, что Казимир, несмотря на совет литовцев, не пошел на встречу с Ахматом, опасаясь могущества «московского князя».[527] Набег крымцев не мог иметь серьезного значения уже потому, что именно в это время (в октябре 1480 г.) начался новый тур переговоров Менгли с Казимиром. По данным Литовской метрики, 15 октября в Вильно отправился крымский посол Байраш с полномочиями для заключения союза.[528] Таким образом, в критические недели борьбы на Угре крымский хан был далек от намерения оказать реальную помощь Русскому государству против польско-литовского короля. Войско, отправленное для набега на Подолию, было встречено у Перекопа королевским послом. Крымский князь Аминак продолжал уже начатый поход, в чем потом приносил письменное извинение Казимиру.[529]

Одним из существенных факторов, повлиявших на позицию Казимира, было, видимо, движение за воссоединение с Русским государством, охватившее русские земли в составе Литовского великого княжества (так называемый «заговор князей»).[530] И. Б. Греков, подчеркивая широкий размах и существенное значение оппозиции Казимиру среди русского населения Литвы, приходит к выводу, что в 1480 г. Казимира остановили «не мелкие усобицы фамильно-династического характера, а перспективы повторения в Поднепровье новгородских событий 1471 г.» И. Б. Греков не без основания считает, что в подготовке движения за воссоединение с Русским государством «большую роль сыграла политическая и дипломатическая деятельность московского государя».[531]

Не дождавшись подхода короля, Ахмат решает форсировать Угру своими силами.»[532] Русское командование, очевидно, разгадав замысел обходного движения Ахмата, упредило его. Когда он вышел к Угре, левый берег реки оказался уже занятым крупными силами русских войск («иде же стоит князь великий и братия его, и все князи и воеводы, и многое множество»).

Бои с ордынцами за переправы летопись изображает в виде перестрелки: «… приидоша татарове, и начаша стреляти москвичъ, а москвичи начата на них стреляти и пищали пущати, и многих побита татар стрелами и пилщалми и отбиша их от брега».[533] Попытка ордынцев форсировать Угру была отражена. Однако бои носили многодневный характер: «… по многи дни приступающе биющеся». Обращает на себя внимание применение русскими пищалей — огнестрельных орудий, впервые упоминаемых в полевом бою. Артиллерия в боях за переправы была, по-видимому, важным фактором, облегчившим надежное удержание берега Угры русскими войсками (на что косвенно указывает летописец, подчеркивая большие потери ордынцев от русских пищалей). Применение артиллерии русскими имело, надо думать, значительный моральный эффект. Еще под Алексином в 1472 г. Орда не видела ничего подобного. С русской артиллерией на поле сражения ордынцы столкнулись впервые в октябрьских боях на Угре. Появление артиллерии в боевых порядках свидетельствует о качественно новом этапе в развитии русского войска. К 1480 г. имелось, по-видимому, уже достаточно заметное количество относительно легких артиллерийских орудий, которые можно было перевозить за войсками и устанавливать на огневые позиции на поле боя.[534]

Тем не менее, разумеется, было бы ошибочным преувеличивать значение артиллерии в боях на Угре. Решающей силой оставались традиционные рода войск — конница и пехота, вооруженные холодным оружием. Именно на них пала основная тяжесть многодневных боев на Угре — кульминация небывало длительной кампании против нашествия Ахмата.[535]

Тип. летопись приводит рассказ, в сущности идентичный рассказу Моек., сообщая при этом новую деталь: ордынцы «овин же приидоша противу князя Андрея, а овии против великого князя мнози, а овии противу воевод вдруг приступишь». Отсюда можно заключить, что бои развертывались на широком фронте: войска Ахмата пытались форсировать реку в разных местах, на разных участках русской боевой линии. Другое сообщение Тип.: «… их (ордынцев. — Ю. А.) стрелы многи межю наших падаху и никто же уязвляху» — выдержано в свойственном этому памятнику ирреалистическом стиле и не может приниматься как достоверное известие.

Самостоятельный рассказ о событиях на Угре содержит Вол.-Перм. летопись. По ее сведениям, русские войска «ста по Оке и по Угре на 60 верестах». Если так, то русские силы прикрывали все среднее и нижнее течение Угры — примерно от Опакова до Калуги. Ахмат «прииде на Угру октября в 8 день, в неделю, в 1 час дни».[536] Другую дату выхода татар к Угре приводит Владимирский летописец: «… месяца октября в 6 день в пятницу приходил царь Ахмат к Угре реке».[537] Обе точные даты с указанием дня недели имеют, по-видимому, документальное происхождение — это фрагменты не дошедших до нас в полном виде поденных записей, аналогичных походным дневникам 1471, 1475, 1477 гг., отразившимся также в Моск. летописи. Не совпадая буквально, даты Владимирского летописца и Вол.-Перм. летописи по существу не противоречат друг другу: передовые отряды ордынцев могли появиться на Угре 6 октября, а главные силы — на рассвете в воскресенье, 8 октября.[538] Тогда же и начались, по данным Вол.-Перм. летописи, попытки татар форсировать реку: «хотеша перевоз взятии».[539] Вол.-Перм. летопись далее сообщает, что «князь же великий Иван Иванович… да князь Ондрей Васильевич Меншой… сташа крепко противу безбожного царя». Как и Моск. летопись, Вол.-Перм. указывает, что бои за переправы («перевоз») носили характер перестрелки с применением русскими огнестрельного оружия («начата стрелы пущати, и пищали, и тюфяки на татар»). Эти бои, по данным летописного рассказа, продолжались четыре дня (т. е. 8, 9, 10 и 11 октября). Как видим, известия Вол.-Перм. летописи дополняют и конкретизируют краткое сообщение московского летописца. Попытка Ахмата с ходу форсировать Угру была отбита: он «не возможе берегу взяти и отступи от реки от Угры за две версты, и ста в Лузе».[540] Это известие, отсутствующее в Моск. летописи, носит также конкретный, документальный характер.

Проиграв бой в низовьях Угры, Ахмат «распусти вой по всей земли Литовской». Собранная в больших массах, ордынская конница нуждалась в фураже и пропитании — отсюда и «роспуск» ее по литовской земле.

«Татарове же приежжати начата к реце и глаголюще Руси: "Дайте берег царю Ахмату, царь бо не на то прииде, что ему великого князя не дойти". Эта красочная сцена Вол.-Перм. летописи представляется правдоподобной — она отвечает обычаям и традициям средневековых войн, в которых применялись методы психологического давления на противника.

Новую попытку форсировать Угру ордынцы предприняли выше по реке: «Царь же хотя искрасти великого князя под Опаковым Городищем, хотя пере лести Угру, а не чая туто силы великого князя».[541] Ордынцы, таким образом, пытались скрытно переправиться через реку на одном из самых узких мест, действуя опять же в обход русской оборонительной линии.[542] Ахмат, по данным летописца, сам в этом предприятии не участвовал, но «посла князей своих и воевод и множество татар». Однако расчет Ахмата и тут оказался ошибочным.

«Прилучи же ся туто множество князей и бояръ великого князя, не дадяше перелести Угры».[543] Русские войска не только прочно удерживали левый берег реки, но и сохраняли возможность маневра по этому берегу. Находясь в Кременце, русское командование, видимо, надежно держало в своих руках управление войсками, развернутыми на широком фронте, и имело возможность своевременно реагировать на обстановку.

Итак, известия Вол.-Перм. летописи, носящие в основном лаконичный, протокольно-документальный характер, в большой мере дополняют и разъясняют картину боев на Угре, в более общих чертах рисуемую Моск. летописью.

Ценным дополнением к этой картине являются известия Владимирского летописца. Выше уже указывалось, что они содержат точную и наиболее раннюю дату выхода ордынских войск к реке (6 октября, пятница). Еще большее значение имеет другое известие: «… прииде на Утру князь великий месяца того же (октября. — Ю. А.) 11 день».[544] По данным Вол.-Перм. летописи, 11 октября — это четвертый, последний день боев с главными силами Ахмата, пытавшимися форсировать Угру в ее низовьях. Если именно в этот день к реке подошел великий князь со своими силами, то это и решило исход боев в пользу русских.[545]

Неудача попыток Ахмата форсировать своими силами Угру и произвести вторжение в глубину Русской земли — основной фактор общей политической и стратегической обстановки, сложившейся ко второй половине октября.

В октябре 1480 г. русские войска успешно решили труднейшую задачу обороны водного рубежа (далеко не сильного по своим природным качествам) на широком фронте против мощного противника, обладающего многочисленной конницей. История войн Средневековья знает не много подобных примеров. Во всех войнах с Ордой до этого времени только дважды (в 1459 и 1472 гг.) русским удавалось отстоять оборонительные водные рубежи и не допустить вторжения противника. Но условия обороны на широкой, многоводной Оке были намного легче, чем на извилистой, узкой и неглубокой Угре. Победа в боях на Угре в октябре 1480 г. — пример высокого оперативно-тактического искусства русского командования и его войск и яркая страница в военной истории нашего Отечества.

Тем не менее к этому времени окончательный перелом в борьбе с нашествием Ахмата еще не наступил. Грозное ордынское войско на берегах Угры сохраняло свою боеспособность и готовность в любое время возобновить попытки вторжения. Позиция Казимира продолжала оставаться угрожающей; возможность его выступления на стороне Ахмата сохраняла свою реальность.

К этому времени относятся переговоры с Ахматом, сведения о которых содержатся в Соф.-Льв. и Вол.-Перм. летописях.

Переговоры показали принципиальную несовместимость позиций сторон. Если Ахмат настаивал на продолжении ордынского властвования над Русью, то великий князь рассматривал эти требования как неприемлемые для себя. В этих условиях переговоры не могли иметь ни перспективы, ни реального значения. Конфликт с Ордой, очевидно, не мог быть разрешен мирным путем.

В связи с этим необходимо подчеркнуть, что отказ от выплаты дани в 70-х гг. и непризнание ханского сюзеренитета над Русью — принципиально новые черты русской политики по отношению к Орде. Во время прежних конфликтов с Ордой вопрос так никогда не ставился. Даже великий князь Дмитрий, этот наиболее крупный, талантливый и яркий вождь Руси в ее прежней борьбе за независимость, накануне своего знаменитого Донского похода в принципе признавал власть ордынского хана и не отказывался от выплаты «выхода» Мамаю: он только хотел «ему выход дати по християнской силе и по своему докончанью, как с ним до кончал» (Мамай же просил «выхода, как было при цесаре Джанибеке»).[546] Через сто лет после Куликовской битвы Русское государство получило возможность поставить вопрос совсем по-другому: в 1480 г. речь шла не о том или ином размере «выхода», а о принципиальном отказе от какого бы то ни было подчинения Орде.[547]

Соф.-Льв. летопись заканчивает рассказ о неудачных переговорах с Ахматом многозначительной фразой: «… хваляшеся царь лето все рек: "Даст Бог зиму на вас, и реки все стануть ино много дорог будеть на Русь"».[548] Зловещие слова Ахмата, приведенные летописцем, намекают на новые возможности вторжения. По данным той же летописи, зима наступила рано и отличалась суровостью: «3 Дмитриева же дни стала зима и реки все стали, а мразы великиа яко не мощно зрети».[549] О суровости зимы говорит и Моск. летопись: «… быща же мрази велики тогда, река начат ставитися».

Установление ледового покрова на Угре существенно меняло тактическую обстановку — форсирование неширокой реки по льду значительно облегчалось для ордынцев, и в той же мере усложнялись задачи русских, оборонявших левый берег Угры. К этому времени, по-видимому, в состав русских сил влились отряды Андрея Углицкого и Бориса Волоцкого.

Моск. и Сим, летописи помещают сообщение об этом непосредственно после известия о выступлении великого князя из Москвы 3 октября и прибытии его на Кременец и до рассказа о боях с Ахматом на Угре.[550] Если буквально следовать контексту, бывшие мятежники «приидоша… к великому князю на Кременец» ранее половины октября. Напротив, Тип. летопись рассказывает об этом событии после сообщения о начале ледостава, она относит его к последним числам октября.

Этот вариант кажется более убедительным. Для того чтобы перейти из Новгородской земли (где они были еще 13 сентября, по сведениям псковского летописца) к Кременцу, князьям нужно было не менее 20–25 дней. Если вчерашние мятежники двинулись против Ахмата из Новгородской земли после того, как получили соответствующее распоряжение великого князя, т. е. после совещания в Москве 30 сентября — 3 октября, то их войска могли появиться на Кременце не ранее самых последних чисел октября, т. е. непосредственно перед ледоставом или даже позже его начала.[551]

Во всяком случае, прибытие этих отрядов было фактором, весьма благоприятным для русских. Войска, стоящие в обороне против Ахмата усилились, главное же — окончился феодальный мятеж, и можно было не опасаться за тыловые районы страны. Другим благоприятным фактором было нападение крымских отрядов на южную окраину владений Казимира. Это нападение уменьшало вероятность выступления Казимира на стороне Ахмата. Итак, к концу октября — началу ноября общая военно-политическая ситуация изменилась в пользу Русского государства. В то же время замерзание Угры обостряло угрозу непосредственного вторжения Ахмата и заставляло принимать новые оперативно-тактические решения.

Таким решением явился отвод главных сил с берегов замерзшей реки, которая не могла больше служить серьезным оборонительным рубежом, на тыловую Кременецкую позицию. По словам Моск. летописи, «егда же река ста, тогда князь великий повеле сыну своему великому князю и брату своему князю Андрею и всем воеводам со всеми силами отступити от брега и прийти к себе на Кременец». Такое же сообщение содержат Сим. и Тип. летописи.[552]

В целесообразности этого решения трудно сомневаться. Растянутые в тоненькую цепочку на многокилометровом фронте Угры, русские войска в новых условиях не имели возможности оказать эффективного сопротивления противнику, который мог быстро форсировать реку в любом подходящем месте. В этих условиях было естественно отойти главными силами на удачно выбранную позицию, которая, с одной стороны, прикрывала наиболее вероятные пути противника в глубь страны, с другой — давала возможность быстро выдвинуть силы на угрожаемый участок Угры.[553] Судя по летописному контексту, отвод войск с берегов Угры начался после ледостава, т. е. после 26 октября, очевидно, в самых последних числах октября — первых числах ноября. Угроза форсирования Угры Ахматом представлялась русскому командованию вполне реальной.

С реальностью этой угрозы связано и другое распоряжение русского руководства. По словам Тип. летописи, «князь… великий с сыном и братьею и с всеми воеводами поидоша к Боровску, глаголюще яко "на тех полях бой с ними поставим"». Об отходе к Боровску сообщают и другие летописи: Моск. (без мотивировки) и Вол.-Перм. («отступи со всею силою в поля к Боровску, как мощно бы стати против безбожного царя Ахмата»).[554] Это означало отвод войск примерно на один конный переход (около 40 км) к востоку, на берега р. Протвы. В настоящее время трудно сказать, чем было вызвано это решение. Возможно, позиция у Боровска действительно имела тактические преимущества перед Кременецкой.[555] Боровск расположен на правом берегу Протвы, на холмах с хорошим обзором. Лесистая местность около Боровска создавала крайне неблагоприятные условия для развертывания многочисленной конницы — основной ударной силы Ахмата. В этом случае отход от Кременца к Боровску должен рассматриваться именно в тактическом плане — как перевод войск с одной позиции на другую. Не исключено, однако, и другое объяснение. Замерзание рек ставило под угрозу прорыва ордынцев не только Угру, но и Оку. Расположенный ближе к Москве, чем Кременец, Боровск прикрывал пути на Москву не только со стороны Угры, но и со стороны Калуги; из Боровска можно было быстрее выдвинуться к среднему течению Оки между Калугой и Серпуховом. Общий стратегический замысел русского командования оставался прежним — дать оборонительное сражение в выгодных для себя условиях, не допуская прорыва противника к столице.[556]

Однако вопреки ожиданиям русского командования Ахмат не только не предпринял попытки перейти Угру и вступить в сражение, но и начал отступать от русских рубежей.

По данным Вол.-Перм. летописи, «прочь царь пошол от Угры в четверг, канун Михайлову дай».[557] Михайлов день (8 ноября) приходился на среду. Известие Вол.-Перм. летописи следует, по-видимому, понимать так, что отход ордынцев начался в четверг, кануном которого был этот праздник, т. е. 9 ноября. Владимирский летописец сообщает, что «от Угры царь Ахмут побежал месяца ноября в 10 день, в пятницу».[558] Моск. летопись указывает, что «царь побежал ноября в 11».[559] Все три приведенные даты не противоречат друг другу по существу. Они отражают разные этапы отступления Орды, которая отходила на разных участках не одновременно.[560]

С отступлением Ахмата от Угры связан эпизод, о котором сообщают рассказы Моск. и Тип. летописей. В изложении первой из них он выглядит так: «Егда отступиша сынове русскыя от брега, тогда татарове страхом одержимы побегоша, мняше, яко брег дають им Русь и хотят с ними битися. А наши мняху татар за собою реку прешедшю и побегоша на Кременець».[561] По буквальному смыслу летописного рассказа в войсках, стоявших на обоих берегах Угры, внезапно возникла паника, и они побежали друг от друга в разные стороны: «… едины от другых бежаху и ничто женяше».[562] Другие летописи, в том числе Сим., близкая по тексту к Моек., об этом событии не упоминают. Эпизод, сам по себе достаточно правдоподобный (люди, долгое время стоявшие в напряженном ожидании боя, могли поддаться внезапному чувству страха), не имел, очевидно, никакого существенного значения и не мог повлиять ни на соответствующие решения русских и ордынских руководителей, ни на реальный ход событий.[563] Исход кампании был уже решен. Отказ Ахмата от форсирования Угры в сравнительно благоприятных тактических условиях может объясняться только нежеланием вступать в сражение с русскими войсками. Альтернативой сражению было отступление Орды от русских рубежей и тем самым признание своего стратегического поражения.

Пребывание ордынских войск на земле русских княжеств, находившихся под юрисдикцией великого князя литовского, продолжалось, по данным Вол.-Перм. летописи, шесть недель, т. е. примерно с 1 октября по 11 ноября. За это время ордынцы, по данным той же летописи, разорили волости двенадцати городов и захватили полон в них.[564]

Разорению и разграблению подверглась обширная территория протяжением не менее 100 км с юга на север и не менее 120 км с востока на запад. Этому не приходится удивляться — во время длительного пребывания на Угре войска нуждались в снабжении всем необходимым, а сам характер Орды, архаической военно-кочевой организации, и ее выработанные веками традиции предрасполагали к грабежам и насилию над местным населением. Возможно, дополнительным мотивом для разорения русских волостей Казимира послужила досада на короля за отсутствие помощи Ахмату: московский летописец подчеркивает именно этот мотив («побеже… по королеве державе, воюя его Землю за его измену»).[565]

«Стояние на Угре» завершилось полным поражением Ахмата — военным, политическим и моральным. Осознание этого основного факта-крушения своего военно-политического плана в союзе с Литвой поставить на колени Русскую землю, крушения своих великодержавных амбиций, архаических по форме и реакционных по существу, — и было, очевидно, главной причиной, заставившей Ахмата в первых числах ноября отказаться от продолжения похода против Русского государства и отвести Орду в южные степи.

Последний эпизод, связанный с нашествием Ахмата, — попытка ордынцев разорить русские заокские волости. По сообщению Моск. летописи, «един же царевич хотя имати украину за Окою. Князь же великий посла братью свою, дву Андреев, и услышаша татарове, и ти побегоша». Наиболее подробно это событие освещается в Вол.-Перм. летописи: «… прочь идучи, проходил царев сын Амуртаза на Конин да на Нюхово, пришел в вечере, а князь великий отпустил братью свою, князя Ондрея, да князя Бориса, да князя Ондрея Меншого со множеством воевод своих. Татарове же ночи тое поимаша человека и начата мучити его и спрашивати про великого князя. Он же, муки не мога терпети и сказа им, что князи близко… и побеже тое же ночи на ранней зоре. А князи приидоша на станы его на обед».[566]

Конин и Нюхово — волости, тянувшие в конце XV в. к Алексину.[567] Эти земли на правом берегу Оки — район старинной русской колонизации. В родословных упоминаются князья Конинские — потомки черниговских князей, родичи Оболенских, Барятинских и Мезецких. Как и другие пограничные волости, их земли подвергались частым набегам и опустошениям. О Конинских князьях сказано в родословце: «…а извелися они от войны от татарские».[568]

Рассказ Вол.-Перм. летописи, отличающийся большой конкретностью и фактологичностью, заслуживает серьезного внимания. Из него можно сделать вывод о том, что русское командование бдительно следило за передвижением войск Ахмата: отряды двух Андреев и Бориса, посланные для преследования татар, шли за ними буквально по пятам, отстав всего на полперехода.[569] Очевидно, отведя свои главные силы к Кременцу и Боровску, русское командование не теряло соприкосновения с противником, знало о его намерениях и своевременно принимало эффективные контрмеры.[570]

Поход 1480 г., один из самых долгих, трудных и опасных за многие столетия, окончился, и вместе с ним окончилось ордынское иго. Войскам оставалось победоносное возвращение домой. «Того же месяца прииде князь великий Иван Васильевич на Москву, и с сыном своим, великим князем Иваном Ивановичем, и с всеми силами… И взрадовавшеся все людие радостию велиею зело».[571] Столица Русского государства радостно приветствовала своих воинов. Для этого были все основания. Борьба на Оке и Угре летом-осенью 1480 г. закончилась полной победой. Русская земля была спасена от огромного по размаху и замыслам ордынского нашествия. Однако в ноябре 1480 г. даже самые проницательные и дальновидные люди едва ли отдавали себе полный отчет в действительном значении происшедших событий. Победа на Угре осенью 1480 г. относится к тем подлинно великим историческим феноменам, реальное значение которых с течением времени возрастает, и осознание их истинного смысла и масштабов приходит только впоследствии.

Основными факторами, приведшими к победе на Угре, были, прежде всего, социально-экономические и политические предпосылки. Создание единого Русского государства на базе растущих и крепнущих экономических связей обеспечило возможность централизованного и целеустремленного военно-политического руководства, что сыграло важнейшую роль в критической ситуации лета-осени 1480 г. Русское государство 1480 г. располагало гораздо более мощными людскими и материальными ресурсами, чем союз князей во главе с Москвой за сто лет до этого. Если в русском войске на Куликовом поле отсутствовали полки многих княжеств, не поддержавших по тем или иным причинам освободительную миссию Москвы, то в 1480 г. великий князь имел реальную возможность распоряжаться людскими и материальными ресурсами всей Русской земли. Кроме полков, набранных на огромной территории, к этому времени сплотившейся непосредственно вокруг Москвы, в походе против Ахмата приняли участие и тверские полки, посланные по требованию великого князя — государя всея Руси.[572]

Таким образом, существовали определенные материальные предпосылки для ведения успешной войны. Но, как известно, само наличие таких предпосылок отнюдь не достаточно для достижения успеха. Требуется реализация этих предпосылок, которая может быть достигнута только при наличии целесообразного военно-политического руководства со стороны верховного главнокомандования (ВГК), в данном случае — в лице великого князя.

Кампания 1480 г. — пример оборонительной войны на двух самостоятельных направлениях — южном и северо-западном, при наличии потенциальной угрозы с запада и реального мятежа князей.

В этих сложных условиях стратегическое руководство со стороны ВГК приобретает особое значение. Важнейшими задачами являются: 1) выбор направления главного удара; 2) развертывание на нем соответствующих сил; 3) выработка оперативно-стратегического плана; 4) сохранение непрерывного, реального управления войсками, т. е. способности адекватно реагировать на обстановку.

Кампания 1480 г. может быть разделена на несколько этапов.

На первом этапе (январь-февраль) военные действия шли на ливонском направлении с участием псковских и великокняжеских войск.

Важным фактором обстановки был мятеж удельных князей (февраль-май).

На втором этапе (июнь-сентябрь) великокняжеские войска были развернуты на южном направлении, а на ливонском — псковичи оборонялись от войск магистра.

На третьем этапе (октябрь-ноябрь) произошли решающие события на Угре, определившие весь исход кампании.

Нападение Ордена заставило отправить войска на северо-западное направление. Но мятеж князей вынудил пересмотреть оперативные планы, отозвать войска с ливонского театра и сосредоточить силы для изоляции мятежных князей. При этом задача вооруженного подавления мятежа не ставилась — переговоры с мятежниками имели целью примирение с ними. Мирный исход конфликта был наиболее желательным — он исключал возможность перерастания мятежа в междоусобную войну, позволяя сохранить силы и средства для решения других задач, обеспечивая мир во внутренних уездах страны. В общих чертах эту задачу удалось решить успешно — князья были вынуждены отступить в приграничный район, и тем самым основная часть страны была спасена от разрушительной феодальной усобицы.

Не позднее чем в апреле сложилась новая обстановка в связи с нашествием Ахмата.

Нашествие Ахмата при угрозе выступления его союзника Казимира определило оперативно-стратегический план русского командования. Объективно этот план должен был отвечать двум важнейшим условиям: 1) не допускать вторжения Ахмата во внутренние районы страны; 2) отразить вероятное наступление Казимира.

Главные силы страны постепенно стягиваются на южное стратегическое направление.

Псков предоставлен своей судьбе — в данных условиях помощь ему означала бы раздробление сил и опасное ослабление их на главном направлении. По-видимому, ВГК исходило из мысли, что нашествие магистра едва ли сможет привести к фактической потере хорошо укрепленного Пскова, можно было надеяться на обороноспособность псковской крепости и на силы псковского земского ополчения. Разрушение или даже захват противником отдельных городов на псковской территории не представляли серьезной угрозы для Русского государства в целом — в случае победы на главном направлении эти потери можно было бы вернуть.

Но неудача на главном направлении означала тяжелейший кризис и ставила страну на грань катастрофы. Повторение нашествия Тохтамыша или Едигея означало бы не только разорение и опустошение центральных уездов страны.

Поражение в борьбе с Тохтамышем разрушило союз князей — политическую систему Дмитрия Донского, продлило ордынское иго на сотню лет. Нашествие Едигея ослабило великое княжество Московское и реанимировало удельно-княжеские сепаратистские тенденции. Позднее, в условиях XVI в. нашествия Мохаммед-Гирея и Девлет-Гирея приводили к большим материальным потерям, но принципиальных политических последствий не имели — централизованное государство было уже достаточно прочным, и о возрождении его политической зависимости от хана не могло быть и речи.

Нашествие Ахмата было наиболее опасным. Шел трудный процесс создания единого государства, выработки новых форм политической жизни. В этих условиях разгром центра страны мог привести к особо тяжелым последствиям — разрушить всю политическую систему складывающегося государства, вызвать консолидацию всех сил, заинтересованных в максимальном ослаблении России. В этих условиях нападение короля становилось бы более чем вероятным, центробежные силы в Новгороде и уделах получили бы реальную перспективу для осуществления децентрализаторской политики — к возвращению Руси в состояние удельной раздробленности под протекторатом хана или короля. Поэтому сосредоточение сил на южном направлении ценой ослабления их на северо-западе являлось наиболее верным стратегическим решением. При этом еще надо было стремиться к максимальному сбережению сил — на случай выступления короля.

Занятие южного оборонительного рубежа ставило русские войска в наиболее благоприятное положение.

Оно создавало возможность отражения попытки Ахмата форсировать реку и вторгнуться во внутренние области страны. При попытке форсирования ханом Оки сражение произошло бы в наиболее выгодных для русских войск условиях, а следовательно — и с наибольшими шансами на успех. Отказ от наступательных действий на правом берегу Оки был вполне оправдан — перейдя Оку навстречу хану, русские войска теряли все преимущества позиционной обороны и подставляли себя под удар ордынской конницы, в которой у Ахмата было преимущество. Переходя Оку и углубляясь в степь, русские войска подставляли свой фланг и тыл под удары вражеской конницы и, более того, — открывали путь на Москву войскам короля Казимира на наиболее опасном кратчайшем направлении Вязьма — Можайск.

Опасная попытка противника обойти оборонительный рубеж по Оке была своевременно парирована рокировкой сил и выдвижением резерва, а попытка форсировать Угру была успешно отражена.

Тем не менее ВГК принимает меры на случай прорыва противника через линию обороны. Меры предосторожности никогда не бывают излишними, а в войне с сильным противником они всегда необходимы. Принятие этих мер, несмотря на их непопулярность, свидетельствуете дальновидности и твердости ВГК в осуществлении своего плана борьбы на южном направлении и, в частности, об учете печального опыта борьбы с Тохтамышем, Едигеем и Мазовшей.

Октябрьское стояние на Угре, точнее — боевые действия в форме перестрелки через реку, протекали в наиболее благоприятных для русских войск условиях. Всякое продление этого «стояния», было выгодным для русских и невыгодным для Орды.

Но сражение на подготовленной тыловой позиции у Боровска не состоялось — кампания была уже фактически выиграна, и развязка наступила, по-видимому, в какой-то мере неожиданно для русского командования.

Таким образом, русская стратегия в 1480 г. была по форме оборонительной в отличие от наступательной стратегии, избранной за столетие до этого Дмитрием Донским. Необходимо признать, что оборонительная стратегия в условиях 1480 г. себя полностью оправдала. Она привела к крупнейшему военно-политическому успеху — фактически к полному стратегическому поражению вражеских войск, вынужденных отказаться от решения своей задачи. Кампания 1480 г. закончилась решающей победой Русского государства. При этом важно подчеркнуть, что русское войско не понесло значительных потерь и сохранило свою боеспособность. Это было одной из наиболее существенных причин отказа Казимира от эффективного вмешательства в русско-ордынскую войну, имело важнейшее значение в решении конфликта с Ливонией и в ликвидации феодального мятежа.

В действиях русского командования в 1480 г. можно отметить некоторые характерные черты. Это прежде всего строгая централизация руководства. Все военно-политическое руководство было сосредоточено в руках главы государства, оно по существу может быть названо верховным главнокомандованием (ВГК). Именно оно определяло политическую линию в переговорах с князьями и ханом, рубежи развертывания войск, выбор тыловых позиций, принимало решения о частичной эвакуации и подготовке к обороне городов в тылу и т. д.

Как и в кампаниях 1471 и 1472 гг., командование стремилось сохранить постоянную связь с войсками и своевременно реагировать на обстановку своими директивами (рокировка на Угру, отход к Кременцу, преследование Ахмата). Стремлением к сохранению управления войсками, развернутыми на широком фронте, объясняется, по-видимому, избрание Кременца как места пребывания Ставки.

Одна из характерных черт русской стратегии — стремление вести оборону на широком фронте, перекрывая наиболее вероятные направления вражеского вторжения. Как и в кампании 1472 г., русские войска проявили способность быстро стягиваться к угрожаемому участку (Опаково Городище), что требовало достаточно хорошей разведки, связи и оперативности руководства, С оперативно-тактической точки зрения представляет интерес отвод главных сил на Кременецкую позицию при сохранении заслона на Угре.

К числу характерных черт стратегии ВГК относится стремление к экономии сил. Это определяется спецификой войны на нескольких направлениях — угрозой со стороны короля и действиями против Ордена.

В целом действия русского командования в 1480 г. представляются образцовыми как пример стратегической оборонительной операции в сложных военно-политических условиях, проведенной на самом высоком уровне и с самыми положительными результатами.

В тактическом плане в действиях русских войск можно отметить умелую оборону водных рубежей с применением огнестрельного оружия (впервые в полевом бою). Применение артиллерии в боях на Угре в октябре 1480 г. — важная веха в истории русского военного искусства.

Итак, летне-осенняя кампания 1480 г. против Ахмата — яркая страница военной истории нашей страны. Еще более существенно, что на берегах Оки и Угры была одержана решающая политическая победа — фактически свергнуто ордынское иго, тяготевшее над Русью более двух столетий. Бескровная победа на Угре — крупнейшее событие эпохи, а воскресенье 12 ноября 1480 г., первый день полностью независимого Русского государства, — одна из важнейших дат в истории нашего Отечества.

В кампании 1480 г. можно обнаружить некоторые черты коалиционной стратегии.

Начала коалиционной стратегии на основе воен но-политического союза появились уже в первом проекте договора с Менгли (миссия Никиты Беклемишева).

Проект докончания с Менгли, отправленный с Никитой Васильевичем Беклемишевым в марте 1474 г., предусматривал:

1. Нападение Ахмата на Менгли. В этом случае «великому князю Ивану отпустити царевичев своих на Орду».

2. Нападение Ахмата на великого князя. В этом случае «Менгли Гирею царю на него пойти, или брате брата своего отпустити с своими людьми».

3. Наступление великого князя на короля или короля на великого князя. В этом случае Менгли должен «пойти на его (короля| землю».[573]

Эти основные положения проекта союзного договора обсуждались в ходе последующих переговоров.[574]

Проект договора не предусматривал возможности одновременной войны с Ахматом и королем. Но когда в апреле 1480 г. в Крым отправился очередной посол, князь Иван Иванович Звенец Звенигородский, в его наказе было сформулировано новое положение: «коли Ахмат царь положет под Русь… чтобы царь [Менгли) пожаловал, пошел на Ахмата царя или брата своего отпустил с своими людьми. А не пойдет Менгли-Гирей царь братии своего слювли не отпустит на Орду, ино о том говорити, чтобы на Литовскую землю пошел, или брата отпустил с людьми».[575]

Это положение наказа князю Звенцу имеет принципиальное значение. По мысли великого князя, помощь со стороны Менгли может быть оказана не только прямым нападением на Ахмата, но я нападением на его союзника — короля, даже если он непосредственно не выступит против Русского государства. Таким образом, нападение Менгли должно было сковать силы короля на южном направлении и не дать ему возможности (или затруднить) наступления на Русь в союзе с Ахматом. В этом и заключается зародыш коалиционной стратегии в кампании 1480 г. Хотя, как мы видели, практически результаты набега крымцев на Подолию были невелики, сама идея сковывающего удара на второстепенном направлении представляет значительный интерес — в ней можно увидеть стремление охватить весь масштаб большой войны и обнаружить зерна коалиционной стратегии.

Подводя общий итог, можно отметить, что одно из крупнейших событий в политической истории нашей страны было также одним из крупнейших событий в ее военной истории.

Победа на Угре означала коренной перелом в стратегическом положении Русского государства. Силы русского войска, не понесшего значительных потерь в борьбе на южном рубеже, теперь могли быть использованы для решения стратегических задач на северо-западном направлении. Борьба с орденской агрессией требовала организации нового похода против магистра, причем в кратчайшие сроки — до возможного возобновления похода против Орды. Этим и объясняется, что зимой 1480/81 г. русские войска отправляются «в немецкие земли воевати и на князя-местера за их неисправление» — в наказание за нападение на Псков, «егда царь на Угре стоял и братья отступи-ша от великого князя».[576] Этот зимний поход был, таким образом, не чем иным, как продолжением войны, начатой Орденом в январе 1480 г. Рассказ о походе содержится в Моск. и Сим. летописях, тексты которых восходят, по-видимому, к одному официальному источнику, расходясь между собой в деталях. Псковские летописи дают свою независимую версию событий. Льв. летопись содержит некоторые самостоятельные известия.

По данным Моск. летописи, в походе приняли участие полки воевод князей Ивана Васильевича Булгака и Ярослава Васильевича Оболенского,[577] новгородские полки во главе с наместниками князем Василием Федоровичем Шуйским и Иваном Зиновьевичем Станищевым[578] и Псковский полк во главе с князем-наместником Василием Васильевичем Шуйским.[579] Сим. летопись, кроме этих великокняжеских воевод, называет новгородских бояр Василия Казимира и Александра Самсонова.[580] Следовательно, к началу 1481 г. в Новгороде еще сохранились черты старой военной организации: новгородские бояре шли в поход со своими земскими полками рядом с полками новгородских наместников великого князя.

По сообщению Пск. I летописи, поход был совершен по просьбе псковичей, которые «биша челом… великому князю… чтобы дал воевод своих с силою на немцы». Великий князь внял челобитью и велел новгородским наместникам «и посадникам, и тысяцким, и всем мужам новгородцем» идти в поход «со псковичами за псковскую обиду». Это известие подтверждают данные Сим. летописи о сохранении новгородской военной организации. Новгородские полки прибыли в Псков 16 января 1481 г. и стали на Полонище. 11 февраля подошли московские воеводы князья Ярослав Васильевич Оболенский и Иван Васильевич Булгак с 20-тысячным войском,[581] разместившись на Запсковье. Русское командование выжидало сбора всех своих сил, дало им необходимый отдых и уже после этого приступило к решительным действиям. Войска выступили в поход «на мясной неделе», т. е. между 18 и 25 февраля.

По данным Моск. летописи, войска шли «многыми дорогами жгучи и воюючи… и немец секучи и в полон емлючи».[582]

Пск. II летопись свидетельствует, что войска шли тремя колоннами.[583] 1 марта русские войска впервые подошли к столице магистра Феллину (Вельяд).[584] За день до этого магистр бросил город и «побежал» к Риге. Князь Василий Федорович Шуйский со своим полком гнался за ним на протяжении 50 верст, но не догнал, хотя и захватил его обоз. Началась бомбардировка города из пушек, пищалей и тюфяков и подготовка штурма. В результате бомбардировки была разрушена стена охабня (внешнего укрепления); русские войска взяли и сожгли посад и пригородные села.[585] Гарнизон цитадели запросил пощады. Воеводы Иван Булгак и Ярослав Оболенский назначили окуп в 2 тыс. руб. и согласились отступить от города. Русские взяли Тарваст и Вельяд и «плениша и пожгоша всю землю немецкую от Юрьева и до Риги».[586] Впервые русские войска подошли к самому центру земель Ливонского Ордена.

Поход крупных сил по глубокому снегу в разгар лютой зимы («бе бо тогды мрази силно велици, а снег человеку в пазуху, аще у кого конь свернут з дорозе, ино двое ал и трое одва выволокут»)[587] был для немцев полной неожиданностью. По словам того же псковского летописца, «яко же неции рекоша, и Псков стал, не бывало тако».[588] В действиях русских войск можно отметить стремление нанести удар по главному центру вражеских земель, не отвлекаясь на второстепенные объекты. Если в феврале 1480 г. князь Андрей Оболенский со своими силами наносил удар по Дерпту (Юрьеву) и немецким укреплениям на р. Эмбах (Омовжа), то теперь русские войска наступают на столицу самого магистра. Нанесение главного удара по основному политическому центру вражеской страны свидетельствует о верном стратегическом мышлении русского командования. Русским удалось достичь полной стратегической внезапности. Хотя войска шли разными дорогами, разоряя по средневековым обычаям страну, главные силы с артиллерией держались вместе. Об атом свидетельствует взятие городов, отстоящих друг от друга на 20–25 км. Заслуживает внимания также применение артиллерии в условиях зимнего времени. Выступив из Пскова около 18–20 февраля, русские войска с тяжелой осадной артиллерией подошли к Феллину 1 марта, пройдя за 8–10 дней около 160 км. Средний темп движения составлял, таким образом, около 20 км в сутки.

Впервые за длительный период войн с Орденом русские войска перешли от стратегической обороны к решительному стратегическому наступлению, впервые они так глубоко проникли в Ливонию, впервые за 200 лет после Раковорской битвы 1268 г. над Орденом была одержана действительно большая победа. Ближайшее следствие ее — заключение 1 сентября 1481 г. новых договоров с Ливонией, обеспечивавших интересы России.[589] Зимний поход в Ливонию может рассматриваться как стратегическая операция с ограниченной целью. Это логичное завершение кампании 1480 г. — восстановление мира на северо-западном направлении.

К лету 1481 г. вполне определилась новая политическая ситуация на юго-восточных рубежах Русской земли: Орда Ахмата разгромлена и перестала быть великой державой, оказывающей решающее влияние на ход событий в Восточной Европе. Из трех татарских улусов, прямых потомков Батыевой империи по западную сторону Урала, серьезное политическое значение сохранили два — Крымская держава Менгли-Гирея и Казанское ханство. Отношения Русского государства с Крымом продолжали оставаться дружественными, и в этом нельзя не видеть крупного успеха русской дипломатии. Договор, заключенный князем Иваном 3венцом Звенигородским весной 1480 г., определил на несколько ближайших десятилетий общий стиль и характер русско-крымских отношений.[590] Союз с Крымом против Ягеллонов и потомков Ахмата превратился в один из основных инструментов русской внешней политики до самого конца великого княжения Ивана III.

Добившись относительно прочных отношений с Крымом, Русское государство получило возможность укрепить свои позиции в Среднем Поволжье. В 1482 г. был предпринят поход на Казань.

Наиболее подробные известия о походе на Казань содержит Льв. летопись. Летом 1482 г. против Казани замышлялся большой поход Главные силы во главе с великим князем были стянуты к Владимиру, судовая рать с артиллерией под начальством Аристотеля Фиораванти дошла до Нижнего Новгорода.»[591] Впервые в дальнем походе в составе судовой рати участвовали русские пушки. В этих условиях «царь Казанский приела с челобитьем».[592]

Летописные сведения о походе 1482 г. можно сравнить с разрядами. По их данным, в этом году «стояли воеводы в Нижнем Новгороде по казанским вестям: князь Борис Михайлович Оболенский, князь Иван Васильевич Оболенский, князь Федор Курбский, Семен Иванович Пешков, князь Дмитрей Оболенский, Костянтин Сабуров, князь Костянтин Шеховской».[593] Это первый официальный перечень русских воевод, стоящих во главе полков, развернутых против Казани.

Князь Борис Михайлович Туреня Оболенский известен по новгородскому походу 1477 г. Он шел в составе Большого полка, возглавляя отряды можаичей, волочан, звенигородцев и ружан. Совершив переход по льду оз. Ильмень, войска князя Бориса овладели монастырями Юрьевым и Аркажским и вместе с другими полками замкнули кольцо блокады вокруг Новгорода.[594]

Брат князя Бориса, принявший монашество под именем Иоасафа, был игуменом Ферапонтова монастыря, а в июле 1481 г. был поставлен в архиепископы ростовские.[595]

Второй воевода князь Иван Васильевич Шкурля Оболенский (родоначальник Курлятевых) — племянник Андрея Ногтя,[596] воеводы в ливонском походе в феврале 1480 г. В казанских разрядах 1482 г. Иван Шкурля и его сын Дмитрий (пятый среди воевод) упоминаются впервые.

Впервые упоминается и третий воевода — князь Федор Курбский из рода ярославских князей. Это, скорее всего, Федор Семенович, сын первого удельного князя на Курбе.[597] Курбские были связаны с удельными князьями Московского дома — племянник Федора Семеновича Андрей (сын его младшего брата Дмитрия) был женат на дочери углицкого князя Андрея Васильевича Большого. Правнук Федора Семеновича, красноречивый корреспондент Ивана IV, бежал за границу, но во времена Ивана III и его сына Курбские верно служили Отечеству, и не один из них сложил голову на поле брани.[598]

Семена Ивановича Пешкова, названного в числе воевод на четвертом месте, родословцы не знают. Известен Семен Федорович Пешок Сабуров, воевода князя Андрея Вологодского и великой княгини Марии Ярославны. В 1469 г. он со своими вологжанами участвовал в Казанском походе.[599] В 1471 г. во время войны с Новгородом ходил на Кокшенгу,[600] а в 1477 г. с двором Марии Ярославны в составе Полка Левой Руки совершил переход через Ильмень.[601] В 1482 г. в походе на Казань участвует и младший брат Семена — Константин Сверчок (шестой воевода). Оба они — сыновья Федора Сабура, одного из самых знатных московских бояр.[602]

Седьмой воевода, ярославский князь Константин Юрьевич Шаховской, судя по родословцам, служил князю Андрею Меньшому.[603]

Разрядная книга сообщает, что в 1482 г. полки были развернуты и на Вятке — здесь стояли Василий Федорович Сабуров, Василий Федорович Образец Симский и князь Семен Иванович Ряполовский.[604] Как и в 1469 г., для борьбы с Казанью были созданы две группы войск на двух направлениях — западном (по отношению к Казани) и северном. Все три воеводы, стоявшие на Вятке, обладали боевым опытом. Василий Федорович Сабуров (старший брат Семена Пешка и Константина Сверчка) еще в 1466 г. был наместником на Устюге,[605] а в 1477 г. участвовал в походе через Ильмень на Новгород с полком князя Андрея Меньшого.[606] Василий Федорович Образец Симский прославился победой, одержанной 27 июля 1471 г. над новгородцами на Двине, при устье р. Шиленги;[607] в 1477 г. он — второй воевода Большого полка.[608] Важно отметить, что Образец имел опыт войны с Казанью: в 1478 г. он ходил на Казань вторым воеводой судовой рати.[609] Князь Семен Хрипун Ряполовский в ноябре 1477 г. возглавлял войска, шедшие через Ильмень для обложения Новгорода,[610] а летом 1478 г. стоял во главе судовой рати, посланной на Казань.[611] Учитывая, что на Вятке стояли лучшие, наиболее опытные воеводы, можно предположить, что этому направлению уделялось особое внимание.

Разрядные записи 1482 г. особенно ценны тем, что содержат первое упоминание о не дошедших до нас казанских посольских книгах. Они ссылаются на запись, сделанную в этих книгах 16 июля 1482 г. Запись содержала наказ воеводам, стоящим в Нижнем Новгороде. Сам наказ был в грамоте, посланной с гонцом Иваном Писемским. Первый дошедший до наших дней текст наказа воеводам (т. е. директивы главного командования) заслуживает дословного воспроизведения.[612]

«А се говорить от великого князя Ивану Писемскому бояром и воеводам князю Ивану Васильевичи), да князю Семену Иванович», да князю Борису Оболенскому, да князю Федору Курбскому, да князю Ивану Шеховскому, да князю Дмитрею Оболенскому, да Костянтину Сабурову. Князь великий велел вам говорить: посла есми к царю в Козань князя Ивана Звенца и Бурнака есми с ним отпустил. И вы б отобрались с теми людьми, которые с вами в лехких судах, да иные б мои воеводы князь Борис Оболенский Туреня, и князь Федор Курбский, и князь Иван Шеховской, и князь Дмитрий Оболенской, и Костянтин Сабуров, и князь Михайлов сын Деева, и брата моего Андреев воевода князь Семен Стародубской промышляли бы есте моим делом»,[613] т. е. вели бы боевые действия.

Запись точно датирована, что дает возможность уточнить время похода под Казань: он состоялся после 16 июля 1482 г. Запись дает представление о том, как передавалась директива. Директива составлялась в письменном виде и передавалась с гонцом, который должен был еще сказать и «речи» воеводам. В наказе несколько изменен и расширен перечень воевод (по сравнению с разрядной записью, приведенной выше). На первое место поставлен боярин князь Иван Васильевич. Видимо, это Булгак, участник зимнего похода 1481 г. в Ливонию. Князь Семен Иванович, второй воевода, — вероятно, Ряполовский. Если так, то он переведен в Нижний Новгород с Вятки. Князь Иван Шаховской — это Иван Юрьевич, старший брат Константина, упомянутого выше. Не названный по имени «князь Михайлов сын Деева» — выходец из ярославских князей, потомков Романа, третьего сына князя Василия Давыдовича «Грозные Очи».[614] Князь Семен Стародубский, названный воеводой князя Андрея Углицкого, — это, вероятно, Семен Федорович.[615]

Разряды за 1482 г. называют в общей сложности имена 14 воевод, возглавлявших русские войска на казанском фронте. Десять из них потомки удельных князей, четверо — выходцы из московских боярских родов. Из десяти княжат пять принадлежат к семьям, потомственно связанным с великокняжеской службой (И. В. Булгак, С. И. Ряполовский, трое Оболенских). Таким образом, основное ядро воевод — старые служилые люди, в достаточной степени проникнутые московской традицией. Сравнительно недавно на московской службе появились только ярославские княжата (Курбский, Деев и двое Шаховских). Это результат той служилой инкорпорации бывших удельных князей, которая особенно усилилась в 60-х гг. XV в. и отголоски которой звучат в Ерм. летописи под 1463 годом. По крайней мере, пять воевод (двое Сабуровых, князья Шаховской, Деев и Стародубский) связаны службой с удельными князьями. Но эти удельные князья — члены Московского дома, носители той же, в сущности, московской традиции (хотя и в ее консервативном варианте). Обращает на себя внимание, что вчерашние воеводы великой княгини Марии Ярославны и Андрея Меньшого оказываются на великокняжеской службе — между уделом московского князя и великокняжеским двором не было непроходимой грани. В целом высший командный состав войска, отраженный в разрядах 1482 г., представлял собой опытных и традиционно связанных с Москвой военачальников.

Князь Иван Звенец зарекомендовал себя хорошим дипломатом, и его миссия в Казань свидетельствует о желании Ивана III добиться мирного разрешения конфликта. В этом случае поход рати «в лехких судах» должен был иметь особое значение. «Промышлять делом» — значит вести военные действия. Для этого отбираются легкие суда — предполагались действия на мелководье и вообще нанесение коротких быстрых ударов, беспокоящих противника. Мирные переговоры сопровождались реальной военной акцией.[616] Русское государство стремилось не к военному разгрому Казани, а к подчинению ее своему влиянию, к установлению мирных дружественных отношений со своим восточным соседом. Нам неизвестна позиция, занятая Казанью в период «Стояния на Угре». Активных враждебных действий сколько-нибудь значительного масштаба она, по-видимому, не предпринимала— во всяком случае, они не отразились ни в одном русском источнике. Тем не менее, как показывал опыт предшествующею десятилетия (набег 1478 г. на северо-восточные русские земли), с потенциальной угрозой со стороны Казани (вернее, антирусски настроенных кругов казанских феодалов) приходилось считаться. Победа на Угре давала возможность добиться более выгодных условий в отношениях с Казанью.

Победа на Угре и мир с Казанью создали условия для продвижения русской колонизации дальше на восток, в Сибирь. Важнейшее событие в этом плане — первый большой поход за Уральские горы в 1483 г. Известие о нем содержится в Вол.-Перм. и Уст. летописях. По данным Вол.-Перм. летописи, в поход «на князя вогульского на Асыку» были отправлены два воеводы: Иван Иванович (в летописи ошибочно — Васильевич) Салтык с вологжанами и князь Федор Курбский с устюжанами, вычегжанами, вымичами и великопермцами.[617] С каждым воеводой были посланы также дети боярские Двора великою князя. Войско Салтыка выступило из Вологды на судах 25 апреля. Сражение с вогуличами произошло 29 июля и закончилось бегством Асыкя и сына ею Юмшана. Преследуя бегущих, русские войска «повоеваша» Сибирскую землю и вышли «на великую реку Обь, ширина ее верст». На Оби было взято в плен несколько местных князей. Поход Салтыка закончился 9 ноября возвращением в Вологду.[618]

Уст. летопись приводит самостоятельный рассказ. Первым воеводой она называет князя Федора Курбского Черного, в составе войск дополнительно упоминает сысоличей. Уст. летопись называет точно место боя с вогуличами — на устье р. Пелыни (Пелыми) (очевидно, при впадении ее в Тавду) — и сообщает, что «на том бою устюжан убило семь человек». После боя войска пошли вниз «по Тавде реце мимо Тюмень в Сибирь» и «добра и полону взяли много».[619] От Сибири войска пошли «по Иртишу реце вниз… да на Обь, реку великую, в Югорскую землю». Там «князей югорских воивали и в полон повели». Летопись приводит точные даты начала и конца похода для Устюжского полка — это соответственно 9 мая и 1 октября. В дополнение к этим сведениям, содержащимся в летописи Мациевича, Архангелогородский летописец сообщает, что «(на) Югре померло вологжан много, а устюжане все вышли».[620]

Сопоставление известий Вол.-Перм. и Уст. летописей, несмотря на их лапидарно-протокольный характер, рисует черты грандиозного похода — одного из крупнейших предприятий Русского государства на его северо-восточных рубежах вплоть до прославленных походов Ермака столетие спустя. Если поход князя Федора Пестрого Стародубского на Чердынь в 1472 г. закрепил за Русским государством Пермскую землю, северо-западное Приуралье, то поход Салтыка Травина и князя Федора Курбского 1483 г. впервые вывел русских людей на необъятные просторы Сибири. Судовая рать, составленная из ополчения северорусских городов и волостей, прошла от Вологды по Сухоне и Вычегде, очевидно, до верховьев последней, т. е. не менее 2 тыс. км, из которых половину — вверх по течению, преодолела волоком северную часть Уральского хребта, а затем шла по Тавде и ее притокам, по Иртышу и Оби еще примерно такое же расстояние до «великой Оби» — Обской губы. Если новгородское боярство, проникая своими отрядами в предгорья Урала, ограничивалось эксплуатацией пушных богатств края в интересах экспортной торговли, а вятчане не поднимались выше мелких ссор с соседними племенами, то теперь впервые фактически ставится перспективная задача широкого политического масштаба — государственное освоение Северного Урала и Зауралья. Летом 1483 г. «приходили к великому князю от вогульского князя Юмшана Асыкина сына бити челом о опасе шурин его, вогулятин Юрга, да сотнях его, вогулятин Анфим». Об этом же «печаловался» владыка Филофей Пермский. И «владыки деля» Юмшан получил разрешение приехать к великому князю. С этим разрешением («опасом») к Юмшану в Сибирь был послан Леваш — слуга епископа пермского Филофея. Этим же летом Москву посетила и другая депутация сибирских князей «c поминки с великими от князей Кадских… и от всее земли Кадские и Югорские» просить о «полоненных князех, о Молдане с товарищи». Великий князь их «пожаловал… отпустил их в свою землю» «печалованием владыки Филофея да Володимера Григорьевича Ховрина».[621]

Обращает на себя внимание участие, которое принимают в судьбах сибирских князей пермский епископ и богатый московский боярин, выходец из купеческого рода. Если связь Филофея с Сибирью может быть объяснена конфессиональным моментом — проникновением православия в среду языческих племен, то Владимира Ховрина интересуют, надо думать, прежде всего экономические сюжеты — возможность организации торговли с далекой северо-восточной окраиной. Во всяком случае, в результате «печалования» Филофея и Ховрина сибирские князья были выпущены из плена. Однако это был не только акт гуманности. «Великий князь за себя их привел, дань на них положил», — сообщает Уст. летопись.[622] Холм, летопись тоже указывает, что князья «далися за великого князя во всей воли», обещали «дань давати, а дотоле не давали дани». По словам той же летописи, сибирские князья принесли языческую присягу — «з золота воду пили».[623] Итак, перед нами факт установления даннических отношений, т. е. вассальной, феодальной зависимости зауральских — вогульских и югорских — князей от Москвы. Освоение Сибири Русским государством началось, и в этом принципиальное значение похода 1483 г. Поход Салтыка и Курбского может по праву считаться исходным рубежом важнейшего исторического процесса — включения сибирских земель и народов в состав России.[624]

В военном отношении экспедиция 1483 г. представляет интерес как пример дальней операции стратегического значения. Как и в 1472 г., главной силой похода была судовая рать, т. е. земское ополчение северных городов, усиленная отрядами служилых людей и возглавляемая воеводами великого князя. Как и в 1472 г., войскам приходилось действовать на большом расстоянии от своей базы, в сложных условиях горной и лесистой местности, преодолевать большие расстояния и естественные препятствия. В этих условиях руководство на оперативно-тактическом уровне находилось в руках воевод, и они, по-видимому, успешно справились со своими задачами, а судовые рати еще раз продемонстрировали свои высокие боевые качества.

После включения Новгородской земли в состав Русского государства и победы на Угре существование независимого Тверского великого княжества все в большей степени становится историческим нонсенсом, неудобным и опасным анахронизмом. В условиях превращения Русской земли в единое государство для самостоятельной Твери, колеблющейся между Москвой и Литвой, не остается места.

Попытка Михаила Тверского возобновить традиционные отношения союза с Литвой привела к походу московских сил на Тверь летом 1485 г.

Сбор войск начался в июле. «Прислал князь великий… гонца в отчину свою в Великий Новгород к боярину своему наместнику новгородскому Якову Захарьину… велел ему ити к Тфери со всеми силами новгородскими». Разумеется, поход на Тверь был делом не только новгородских полков. «Августа 21 поиде к Тфери князь великий Иван Васильевич всея Руси и з своим сыном с великим князем Иваном Ивановичем, и з братьею своею, с князем Андреем Васильевичем и с князем Борисом Васильевичем, и с воеводы, и с многими силами на великого князя Тверского Михаила Борисовича за его неправду, что он посылал грамоты к королю Литовскому Казимиру и подымал его воинством на великого князя… всея Руси».[625]

В этом известии, носящем явно официальный характер, четко расставлены все акценты. В поход на Тверь идут силы всей Русской земли, он носит характер общегосударственного предприятия и вызван изменой — «неправдой» — тверского великого князя, его попыткой поднять короля на Русь. Как и новгородские походы 70-х гг., поход на Тверь мотивируется опасностью иностранной интервенции и тем самым рассматривается как общерусское дело. Действительно, новгородские бояре и тверской великий князь в аналогичных условиях проводят аналогичную политическую линию: отстаивая свою «старину», борясь против Москвы, за сохранение власти в своих землях, они обращаются за помощью к Казимиру Литовскому. Тем самым они бросают вызов не только великому князю Московскому, но и всему Русскому государству. Борьба за местную «старину» приводит к конфликту со всей Русской землей, делает местных консерваторов-сепаратистов пособниками врагов Русского государства. Соф.-Льв. летопись приводит интересные детали. В походе участвуют и князь Федор Бельский — новый служилый князь, представитель русской оппозиции королю, на землях, находящихся в его подданстве, и Аристотель Фиораванти «с пушками, и с тюфякы, и с пищальми».[626] Итак, на Тверь движутся главные силы русского войска, вооруженные артиллерийскими орудиями всех разновидностей.

Войска шли крайне медленно. Только 8 сентября «прииде князь великий… и с своим сыном… и с своею братьею, и с воеводы, и с всеми силами под город Тферь и обступи град».[627] Средний темп продвижения был, таким образом, не более 7–8 км в сутки — в несколько раз ниже, чем в новгородских и ливонских походах. Русское командование не имело оснований сомневаться в успехе и, может быть, поэтому не спешило. «Воюючи во все стороны», русское войско, как туча, обложило Тверь. В субботу 10 сентября были зажжены посады «около града Тфери».[628] А уже на следующий день «приехали к великому князю из города изо Тфери князи и бояре, тферские коромолники, и биша ему челом в службу».[629] Распад тверской политической системы завершился. Оставленный своими вассалами и «видя свое изнеможение», Михаил Тверской «того же дни на ночь побежал из града Тфери… к Литве». 12 сентября, в понедельник, к великому князю всея Руси явилась официальная тверская депутация во главе с епископом Вассианом и князем Михаилом Холмским «з братьею своею и з сыном» и «город отвориша».[630] Интересен состав депутации: кроме перечисленных лиц в нее входили «инии мнози бояре и земские люди все». Капитуляция Твери была, следовательно, делом не только феодальной верхушки, еще остававшейся в городе, но и рядовых горожан, основной массы жителей города. И это счел нужным подчеркнуть официозный московский летописец.[631]

С сопротивлением Твери было покончено. Вставал вопрос о дальнейшей судьбе столицы Тверской земли. «И князь великий послал в город Юрия Шестака да Константина Маленкина и диаков своих, Василия Долматова, да Романа Алексеева, да Леонтия Алексеева, велел горожан всех к целованию привести».[632] Итак, вопрос о будущем Твери был решен однозначно: жители стольного города были приведены к присяге и тем самым стали подданными государя всея Руси, гражданами Русского государства на общих началах, как новгородцы и владимирцы, ярославцы и костромичи. Тверское великое княжение как таковое, как особый политический организм прекратило свое существование.

Тверь сразу становится интегрированной частью Русского государства. Город не завоеван, не взят на щит, а как бы добровольно присоединился. Став подданными, целовав крест, тверичи тем самым попадают под защиту великокняжеской власти. Именно поэтому должностным лицам, посланным великим князем, вменяется в обязанность «гражан… от своей силы беречи, чтобы их не грабили».[633] Еще через три дня, 15 сентября, состоялся въезд в Тверь государя всея Руси и его сына: они присутствовали на обедне в Спасском соборе, патрональном храме Тверской земли. Здесь же, по-видимому, было объявлено важное политическое решение: великий князь «дал ту землю сыну своему, великому князю Ивану Ивановичу».[634] 18 сентября новый правитель Тверской земли «въехал в город Тферь жити», а 29 сентября Тверской поход закончился: «… великий князь Иван Васильевич приехал на Москву, взяв город Тферь».

С ликвидацией Тверского княжества исчезает важный и опасный плацдарм литовского политического влияния и потенциальной агрессии, глубоким клином врезавшийся в русские земли. Безопасность столицы Русского государства с северо-западного направления становится теперь надежно обеспеченной, как и безопасность всего Верхнего Поволжья. В этом плане включение Твери в состав Русского государства — крупный военно-политический успех Ивана III, сравнимый по своему масштабу и значению с присоединением Новгорода.

Кампания 1487 г.

Особого интереса эта кампания у дореволюционных историков не вызывает. Н. М. Карамзин[635] и С. М. Соловьев ограничиваются кратким пересказом летописных известий. А. Е. Пресняков сказал о ней несколько слов в подстрочных примечаниях.[636] Значительно больше внимания уделил этому сюжету К. В. Базилевич. Используя Воск, и Уст. летописи, Шукинскую разрядную книгу, он дал краткий очерк хода событий.[637]

Краткий очерк приводит и новейший исследователь В. А. Волков.[638]

Е. А. Разин — автор наиболее обстоятельной работы по военной истории, вышедшей в советское время, и уделявший много места событиям военной истории России, о кампании 1487 г. не упоминает вовсе.[639]

Тем не менее эта кампания заслуживает внимания как в историко-политическом, так и в военно-историческом аспекте.

Основным источником сведений о большом походе на Казань в 1487 г. являются летописи и разрядные записи (РЗ). В качестве источника могут быть использованы также сведения Герберштейна и посольские дела.

Моск. летопись по Уваровскому списку в дефектном виде[640] передает рассказ, который полностью содержится в Никон, летописи под заголовком «О Казанском взятии».[641]

В известии приводятся имена воевод: князя Данилы Дмитриевича Холмского, князя Александра Васильевича Оболенского, князя Семена Ивановича Ряполовского. Содержатся точные даты — 11 апреля (Великий четверг) — отправка войска; «на другой неделе по Велице дни во вторник 24 апреля» — отправка Магмет-Аминя; 18 мая, четверг «на 5 неделе по Велице дни» — приход воевод под Казань; 9 июля — взятие Казани; 20 июля — получение вести об этом в Москве.

Эти известия имеют признаки официального характера, восходящие к документальному первоисточнику, содержавшему точные даты и сведения, расположенные в хронологическом порядке. Таким первоисточником могли быть донесения воевод. Вместе с тем, однако, надо отметить некоторые неточности. Пасха в 1487 г. приходилась на 15 апреля, следовательно, 11 апреля, день отправки войск по Никон., был не четверг, а среда, а 18 мая — день подхода к Казани, не четверг, а пятница.

Известие Никон, не содержит никаких подробностей ни о составе войск, отправленных под Казань, ни о ходе боевых действий.

Это же известие в Вол.-Перм., Сп.-Прил., Тип.[642]

Ерм. приводит краткое известие: «Посылал князь великий к Казани своих воевод, князя Данила Дмитриевича Холмского да князя Семена Ряполовского и многое множество войску с ним, и конников, и судовников, и град взяша, и царя поймали… А в Казани посадиша брата его меньшего на царьство, и бысть тишина велми в тех странах от Татар».[643]

Это известие, несмотря на свою краткость, содержит важные сведения, говоря о «конниках» и «судовниках».

По сведениям Соф. II и Увар.: «Того же лети [6995] гибло солнце на Ильин день. И в той же день пригонил от Казани князь Федор Хрипун Ряполовский, подая весть великому князю, яко воеводы его Казань взяли и царя поймали. Князь же великий рад быв и посла к митрополиту, повеле молебная свершити. Митрополит же повеле звонити во все колоколы, и по всему граду повелением великого князя молебная свершиша и хвалу Богу въздиша. Царя же приведоша на Москву в четверк, за неделю до Оспожина дни и посадиша в городе на княжь Данилова дворе Александровича Ярославского»[644].

Последняя часть рассказа — о торжествах в Москве по случаю победы — могла быть позаимствована из официального источника.

Самостоятельный рассказ о походе 1487 г. приводит Уст. летопись. Она называет имена воевод — князя Данилы Холмского и князя Семена Ряполовского (т. е. воевод судовой и конной ратей), говорит о совместном приходе их под Казань, а главное — содержит довольно подробное описание боевых действий. Такого описания в других источниках нет — у устюжского летописца могла быть своя информация, может быть, от участников событий. Это наводит на мысль об участии устюжан в походе. Летопись приводит только одну дату — взятие Казани 9 июля. Отсутствие других дат может свидетельствовать о неофициальном характере источника. Концовка рассказа носит вполне официальный характер и могла быть заимствована из какого-то документального источника: «Князь великий воевод своих изъжал овал, а бояр и детей боярских хто чего достоин. А царя Алехама посадил на Вологде за сторожи с материю и со царицею. А княжат и княгинь и татар розсажал по посельским, а иных привел к роте, что им государю хотеть великому князю добра, и отпустил их в Казань».[645]

Итак, в нашем распоряжении четыре основных летописных рассказа о походе 1487 г. Каждый из этих рассказов имеет свои достоинства и недостатки с точки зрения возможности реконструкции реального хода событий.

Все четыре рассказа не противоречат, а в значительной мере дополняют друг друга.

Разрядная книга 1475–1605 гг. (РК-05) о казанских событиях 1484–1487 гг. содержит четыре записи.

1. Под 6992 (1484) годом — об отправке воевод на казанского царя Алехама: «и воевода тады Казань взяли, а Магмет-Амина царя в Казани на царство посадили, по великого князя наказу».

2. Под 6993 годом: «Государь князь великий… отпустил на Казань Алегама царевича, а с ним послал воевод своих… на Магмет-Амина царя. И Алегам царевич, пришед, сел на Казани, а Магмед-Амин, царь с Казани збежал».

3. Под 6994 годом: «великий князь послал в Казань к Махмед-Аминю царю доя береженья воевод своих… по его Магмед-Аминева присылке, что он хотел братью свою меньшую великому князю выдать. И князи казанские ему братьи выдать не дали, а самого Магмед-Амина хотели убить, и он ушел [к] великого князя воеводам. И казанцы прислали за ним бить челом, и он с ними помирился, сел опять на царство на Казани».

4. Под 6995 годом: «В лето 6995 году взятье казанское при великом князе Иване Васильевиче всея Руси.

Согнал с Казани Магмед-Амина царя брат ево Алехам, а пришол из Натай по слову с казанцами.

И князь великий… послал под Казань Магмед-Аминя царя да воевод своих на царя Алехама казанского…»[646]

Разрядная книга 1475–1598 гг. (РК-98) записи 6992 г. не содержит, а известия 6993 г. излагает так: «…отпустил князь великий на Казань, на Алегама царя, царевича Магмедеминя, а с ним послал воевод своих… И Алегам збежал, а па Казани сел Магмедемин».[647]

Запись 6994 г. в общих чертах совпадает с записью в РК-05.

Таким образом, если, по РК-05, поход 1485 (6993) г. был совершен против Магмет-Амина и имел следствием утверждение на царство Алегама, то по РК-98 дело обстояло как раз наоборот.

Представляется, что в этом случае в РК-05 допущена ошибка.[648] Ясно, что если бы в 1485 г. на казанский стол сел Алегам, то в следующем году не нужно было бы посылать воевод Махмед-Амину царю для сбереженья». Но если так, то вызывает подозрение и известие за 1484 (6992) г. Полное совпадение списков воевод в известии за 1484 и 1487 (6995) гг. свидетельствует, что составитель РК-05 известие о походе воевод на Казань поместил дважды: под 1484 (6992) и 1487 (6995) гг.

Разрядные записи приводят имена воевод, но не сообщают никаких реальных сведений о ходе событий.

Своеобразным источником является поздняя «Казанская история», составленная, по мнению исследователей, в конце XVI в. Перечисляя имена воевод, как в Никон., этот источник пишет: «И встретя их казанский царь Алехам с татары своими на реке на Свияге. Бывшу же у них бою велику… и побише ту многие Казанцев мало их живых в Казань утече, и град затворити и осадити не успеша и самого царя Алехам а живы яша руками, и с ними во град въшедше…»[649]

Эти поздние сведения не соответствуют современным известиям, но отражают предания, жившие в народной памяти.

К числу таких же преданий относится и рассказ Герберштейна о захвате Алегама обманом.[650]

Реконструкция реальных событий может быть проделана на базе летописных рассказов и разрядных записей.

Победы на северо-западе (над новгородскими сепаратистами) и на юге (над Ахматом) создали к середине 80-х гг. принципиально новую стратегическую обстановку и дали возможность приступить к активным наступательным действиям на восточном стратегическом направлении.

Борьба между претендентами на ханский престол создавала нестабильную обстановку в Казани и в то же время могла способствовать усилению русского влияния.

Под 6994 (1486) годом Уст. летопись помещает известие: «ис Казани прибегл к великому князю… царь Махмет-Емин от брата своего от царя Аляхама да бил челом великому князю, а назвал себе его, великого князя, отцем, а просил у него силы на брата своего на Аляхама, царя казанского, и князь великий силу порекл ему дати».[651]

Этому соответствует и известие Соф. II-Увар.: «приеха царевич казанского царя сын, а Темиров внук, еще бе мал, к великому князю, князь же великий приат его». Далее под тем же годом: «Прислали казанцы к великому князю, а ркучи так: "Что есмя отпустили к тебе царевича на том, что почнет наш царевич царя нашего, а меншицын сын, над нами чинить лихо, и ты опять отпусти царевича нашего к нам. И нынеча наш царевич, а меншицын сын услышав то, да зазвавши нас к себе на пир, хотел нас перетерети, и мы в поле убежали, и он, ехавши в город, да окрепивши город, да за нами пошел, в поле"».[652]

«Меншицын сын» — это Алегам, сын Фатимы, младшей жены царя Ибрагима. Царевич, отпущенный в Москву, — это Магмет-Амин, сын Нур-Салтан, старшей жены Ибрагима, вышедшей позднее за Менгли-Гирея Крымского.

В марте 1487 г. великий князь через своего посла в Крым передает Нур-Салтан о желании «добро смотрети» ее сыну Магмет-Амину.[653]

В Казани шла династическая борьба, и один из претендентов на казанский стол признал себя вассалом великого князя, дав ему тем самым законный повод для вмешательства в казанские дела.

При этом можно было надеяться на дружественную позицию Менгли, что обеспечивало безопасность южного стратегического направления.

Однако борьба за укрепление русского влияния в Казани осложнялась обострением отношений с Вяткой.

Уст. летопись сообщает: «В лето 6994 Месяца Марта в 18 день вятчане пришли ратью на Устюг, у города не были, зане же весть ушла перед ними. И стояли под Осиновцем городком день и прочь пошли, а 3 волости разграбили, а устюжане в погоню за ними ходили, да не дошли их. Того же лета о Троицыне (15 мая. — Ю. А.) дне водою вятчане приходили на судех под Устюг под Осиновцом изгоном и стали обедать. А воевода Костя Юрьев шел с ними в неволю. А в ту пору сына его Торопа Иван, трясуца поймала, и он захотел соку соснового. И Костя сам с ним пошел в лес, взем топор. И дошед до лесу, рать покинул и с сыном в город Осиновец утек. И осиновляне на конех отпустили со многими людьми на подводах к Москве. И князь великий их пожаловал. А вятчане хвати лися, оже воеводы нет, утекл. И они возмялись, начаше к городу приступати и аючи в городе. Осиновляне же им правду сказаша, что воивода их на конех и с проводники к великому князю побегл, и они на ту ночь и побегоша к Вятке».[654]

Итак, в самый канун похода на Казань возник конфликт с Вяткой и наметился раскол в вятской общине. Это, без сомнения, осложняло общую обстановку на восточном направлении — войска, идущие на Казань, нуждались в стратегическом обеспечении своего левого фланга.

Увар., рассказав об отправке воевод на Казань в апреле («о Белице дни») 1487 г., далее пишет: «Тогда же и вятчане отступите от великого князя. Князь же великий посла на вятчан воеводу своего Юрия Шестака Кутузова со многою силою. И он шед и умиришася с ними и возвратишася».[655] Устюжское известие находит подтверждение в Соф. II и Увар.: «тогда же и воевода вятский Костя прибеже к великому князю к Москве».[656]

Разрядная запись за 6995 г., рассказывающая о походе на Казань, далее отмечает: «Того же году послал князь великий к Вятке воевод князя Ивана Володимеровича Лыка да Юрья Ивановича Шестака».[657]

До боевых действий дело, видимо, не дошло. Как мы видели, воевода Кутузов, посланный на Вятку «со многою силою», «шед и умирися с ними и възвратишася».

Тем не менее опасность со стороны Вятки была реальностью и учитывалась в действиях русского верховного главнокомандования (ВТК).

Важнейшим делом ВГК было определение цели похода, формирование войск, предназначенных к походу на Казань, и назначение воевод.

Целью похода было установление в Казани дружественной власти.

Официальная летопись называет имена четырех воевод: князя Данила Дмитриевича Холмского, князя Александра Васильевича Оболенского, князя Семена Ивановича Ряполовского и князя Семена Романовича.[658]

Гораздо более подробные сведения содержат разрядные записи.

«Князь великий… послал на Казань воевод своих по полком. В судех. В Большом полку князь Данило Дмитриевич Холмской да князь Осиф Андреевич Дорогобужской.

В Передовом полку князь Семен Иванович Ряполовской.

В Правой Руке князь Олександр Васильевич Оболенской, да Иван Борисович, да князь Ондреев воевода князь Василей Никитич Оболенской.

В Левой Руке князь Семен Романович Ярославской да князь Борисов Васильевича воевода князь Василий Иванович Хованской.

А в конной рати князь Федор Хрипун да брат его князь Василей Мних Семеновичи Стародубские.

А пришед под Казань, велел им князь великий быти в Передовом полку со князем Семеном Ряполовским.

Да к Казани же послал князь великий конную рать на помочь воеводам: князя Василия Федоровича Шуйского да Дмитрия Ивановича Киндырева. А в судех князя Ивана Васильевича Ромодановского».[659]

В поход идут одновременно конная и судовая рати — это известие Соф.II-Увар, подтверждают разрядные записи.

Большой полк идет в составе судовой рати; очевидно, ей придается решающее значение.

Во главе Большого полка — наиболее опытный и прославленный воевода, победитель на Шелони. Присутствие князя Данилы Холмского во главе войск свидетельствует о значении похода, которому придается ранг важнейшего государственного мероприятия.

Второй воевода Большого полка — Осиф Андреевич Дорогобужский из тверских удельных князей. В 1480 г. он участвовал в отражении нашествия Ахмата. Летом 1485 г. он коммендировался на службу великому князю Ивану Васильевичу. По мнению А. А. Зимина, он получил в удел кормление Ярославль. Однако этот факт подтверждается только грамотой Троицкому Сергиеву монастырю, выданной князем Дорогобужским в 1490–1495 гг. на беспошлинный проезд по Шексне.[660] Нельзя исключить, что, перейдя на службу в Москву, он продолжал сохранять связь со своим тверским уделом. Став воеводой великого князя всея Руси, он мог вести с собой служилых людей из своего тверского удела. Сравнительно плавный безболезненный переход Тверского великого княжения в состав Русского государства мог способствовать сохранению тверскими князьями своих уделов. В отличие от своего брата Юрия, Иосиф Андреевич в походе 1471 г. не участвовал и в источниках впервые упоминается в 1480 г. Его военная карьера относится к 1490-м — 1500 г. Можно думать поэтому, что в 1487 г. он был сравнительно молодым человеком, не имевшим большого боевого опыта. Назначение князя Дорогобужского в Большой полк может свидетельствовать о доверии к нему со стороны великого князя — его новые тверские подданные сразу занимают важные посты в войске.

Передовой полк возглавляет представитель старого московского княжеско-боярского рода, служившего великим князьям уже многие десятилетия. В событиях последней трети XV в. принимали участие два Семена Ивановича Ряполовских. Старший из них, Семен Хрипун — внук родоначальника, князя Андрея Федоровича. Младший — племянник этого Семена Хрипуна. Сын Семена Хрипуна, Федор Хрипун, уже в 1468 г. был воеводой и разбил казанцев у Нижнего Новгорода. В 1487 г. его отцу должно было быть не менее 50–60 лет. Более вероятно, что Передовой полк возглавлял Семен Иванович Младший («Молодой»). Вероятно, тот же Семен Иванович в походе 1477 г. возглавлял суздальцев и юрьевцев в составе Большого полка, т. е. не был самостоятельным воеводой, а подчинялся воеводе Большого полка князю Ивану Юрьевичу Патрикееву. Участие в походе 1477 г. — первый известный нам боевой опыт князя Семена Ивановича. В 70-х гг. он был еще сравнительно молодым человеком, его карьера, трагически оборвавшаяся опалой и казнью, относится к 80–90-м гг.[661]

Первый воевода полка Правой Руки князь Александр Васильевич Оболенский — младший брат Ивана Стриги, известного воеводы 40–70-х гг. В отличие от своего старшего брата, князь Александр впервые упоминается в источниках в 1475 г., но уже в качестве боярина в составе свиты великого князя в «походе миром» на Новгород. В 1477 г. он с несколькими городовыми полками входил в состав Большого полка. Видимо, он был значительно моложе своего брата — его военная карьера расцвела в 90-х гг., а в 1501 г. он пал в битве с ливонцами.[662]

Второй воевода того же полка — выходец из Твери, сравнительно недавно перешедший на великокняжескую службу.

В этом же полку идут служилые люди князя Андрея Большого, во главе с его воеводой — одним из князей Оболенских. На их примере видно, как служба разводит под разные знамена представителей одного и того же княжеского рода: одни потомственно служат великому князю, другие — удельным князьям.

Полк Левой Руки возглавляет один из ярославских князей, давно уже превратившийся в служилого человека великого князя и имеющий боевой опыт в походах на Казань.

Здесь же — и воевода удельного князя, очевидно, со служилыми людьми своего князя.

Во главе конной рати идут братья князья Ряполовские. Конной рати в разряде весны 1487 г. уделяется заметно меньше внимания. Тут нет деления на полки, видимо, она рассматривалась как сила второстепенного значения. Об этом свидетельствует и заранее отданное распоряжение великого князя о переходе конной рати по прибытии под Казань в распоряжение воеводы Передового полка. Таким образом, судя по разрядным записям, ВТК предусматривало некоторое переформирование сил по выходе в район боевых действий.

Судовая рать — пехота. Подчинение ей конной рати свидетельствует о вспомогательной роли конницы в первоначальном плане операции. Ее задачей, вероятно, было обеспечение защиты осаждающей город пехоты от действий подвижных отрядов защитников крепости.

Упорная оборона Казани заставила выслать новые силы «на помочь».

Во главе конной рати пошел князь Василий Федорович Шуйский. В 1471 г. он ходил вместе с псковичами в поход на Новгород, в 1480–1481 гг. был наместником в Новгороде.

Второй воевода — из тверских бояр, в мае 1476 г. бивших челом в службу великому князю Ивану Васильевичу. В актовом материале упоминается какой-то Дмитрий Иванович, наместник Кашинский.[663] Издатели акта относят его по косвенным данным к последним годам независимости Твери (1484–1485). Но не исключено, что Дмитрий Иванович — возможно, Киндырев — был наместником уже после включения Твери в состав единого государства. В таком случае он мог веста в поход на Казань кашинское служилое ополчение. Само по себе участие тверских служилых людей в походе на Казань вполне вероятно— система тверского служилого землевладения, по крайней мере вплоть до начала 90-х гг., не подвергалась, по-видимому, существенным изменениям.

Воевода судовой рати князь Иван Васильевич Ромодановский упоминается здесь впервые. Видимо, он был еще молодым человеком, не имевшим большого боевого опыта.[664] По-видимому, в рати, посланной «на помочь», главную роль играла конница — здесь два воеводы, из которых первый — уже опытный воин. Борьба с подвижными отрядами оказалась более сложной, чем предполагалось.

Таким образом, если действия ВГК перед походом заключались в определении цели и задач похода, в формировании войсковых соединений, назначении воевод, то во время самого похода ВГК реагировало на сложившуюся обстановку путем присылки подкреплений за счет формирования новых полков или выдвижения на театр войны сил из стратегического резерва.

Руководство войсками на оперативно-тактическом уровне находилось в руках воевод, снабженных соответствующими инструкциями.

Общий ход кампании отражен в официальной летописи.

Войска выступили из Москвы 11 апреля, «в четверток великий». «А царя Магмет-Аминя Казанского отпустил князь великий на другой недели по Велице дни во вторник, Априля 24. А пришли воеводы великого князя и с силою под город под Казань месяца Майя в 18 день, в четверток на пятой недели по Велице дни. И взята город Казань Июля в 9 день и царя Алегама Казанского изымаша с материю и его царицею, и с двема браты и с сестрою, и с его князьми. И приведоша их на Москву.

Июля же 20 прииде весть великому князю, что город Казань взяли его воеводы и царя полонили, а пригонил с тою вестью князь Федор Хрипун Ряполовский.

И князь великий Иван Васильевичь всея Русии царя Махмет-Аминя из своей руки посадил на царство в Казани, а коромольных князей и уланов смертию казнил, и иных коромолников».[665]

Рассказ официальной летописи позволяет сделать некоторые выводы. Марш-маневр к Казани занял 37 дней, если считать, что войска выступили именно 11 апреля. Маршрут движения неизвестен, но исходя из сообщения других летописей об одновременном прибытии к Казани конной и судовой ратей можно думать, что они двигались вместе. В 1469 г. судовая рать сосредоточилась в Нижнем Новгороде, вполне вероятно, что так было и в 1487 г. Передовой отряд добровольцев подошел к Казани в 1469 г. 21 мая после четырехдневного плавания вниз по Волге. Движение конной рати по берегу должно было быть, естественно, более медленным. В 1552 г. среднесуточный переход составлял около 30 км, дневки делались в среднем каждые 8 дней.[666] Если так, то 400 верст от Нижнего до Казани конная рать могла пройти примерно за 12–15 дней, т. е. должна была выступить из Нижнего примерно 3–5 мая и 400 км от Москвы до Нижнего пройти за 15–18 дней. Выступив из Москвы 11 апреля, конное войско могло подойти к Нижнему около 1 мая и после нескольких дней отдыха двинуться к Казани. При всей приблизительности этих расчетов они свидетельствуют о правдоподобии дат, приведенных в летописи.

Уст. летопись приводит живой рассказ о боях под Казанью.

«И пришед сила великого князя под Казань, конная и судовая вся. И царь Алехам из города из Казани со князьями своими выехал и с силою против воевод великого князя мало побився и в город побеже. А воеводы город Казань обсели и острог около города доспели. Един князь татарский именем Алгазы со царем в город не полез, тот ала много чинил силе великого князя. А после того князя сила великого князя и прогна за Каму в поле. А царь Аляхам седе в городе 3 недели; на всяк день татарове из города вылазя билися с Русью. И прииде на царя и на татар изнеможение. И царь Аляхам сам выеде из города неволею, и в руки воеводам великого князя ко князю Данилу Дмитриевичу Холмскому да ко князю Семену Ивановичу Ряполовскому. И город взяли, и матерь цареву и его царицу, и много князей татарских и их княгинь поймали, Июля в 9 день, на память Панкратия Тавроменинского».

Список Мацеевича приводит тот же текст с незначительными сокращениями и разночтениями. Единственное серьезное отличие текста по списку Мацеевича — князь Аль-Гази (Ольгаза, по этому списку) «силе великого князя много дурна учинил и прогна за Каму в поле», т. е. за Каму были прогнаны русские войска, а не татарский князь. Эта явная ошибка списка Мацеевича свидетельствует о вторичности его текста по сравнению с Архангелогородским.

Таким образом, боевые действия под Казанью начались с боя в открытом поле. Подробности боя неизвестны, но можно думать, что Алегам стремился нанести поражение русским войскам и не допустить штурма или осады своей столицы. Повторился сценарий осеннего похода 1469 г. в изображении той же летописи. Как и тогда, русские войска не стали штурмовать город, а приступили к правильной осаде, соорудив вокруг города острог, т. е. контрвалационную линию.

Когда же все это произошло? По сведениям официальной летописи, войска подошли к Казани 18 мая; по сведениям Уст., Алегам сидел в городе три недели до своей капитуляции, которая произошла 9 июля (с этой датой согласны все источники). Следовательно, близкая блокада с помощью острога началась около 18 июня, т. е. борьба в поле продолжалась около месяца. Трудно поверить, что сооружение острога могло занять столько времени.[667] Скорее всего, Уст. допускает ошибку в расчете числа недель осады. Но общая картина событий представляется довольно убедительной. Перед нами — классический пример осады большого города крупными силами с использованием фортификационных сооружений.

В этих условиях возможны были два исхода событий — капитуляция города вследствие недостатка съестных припасов или воды (как в 1469 г.) или штурм города, при благоприятных для осаждающих обстоятельствах (известия о деморализации в городе и т. п.)

В отличие от 1469 г., казанцы часть своих сил не стали вводить в город, а попытались действовать против осаждающих из открытого поля. Судя по сведениям летописца, эти действия приносили русским войскам большой ущерб (т. е. были достаточно эффективны). Может быть, именно поэтому было принято решение об отправке к Казани «на помочь» конной рати князя Василия Федоровича Шуйского в сопровождении судовой рати. Во всяком случае, русским войскам удалось одержать победу над Аль-Гази и заставить его отойти за Каму.

Осажденные в Казани войска Алегама делали ежедневные вылазки. Этот образ действий мог быть целесообразным при примерном равенстве сил (осажденные имели бы преимущество инициативы и легко укрылись бы в городе, где они легче могли восстановить свои силы, чем осаждающие) в надежде частыми вылазками измотать противника, а также имея в виду взаимодействие с силами Аль-Гази. Однако в конечном счете эта тактика активной обороны себя не оправдала. Аль-Гази был отброшен, русские наращивали силы, а силы гарнизона таяли. Бесперспективность дальнейшей обороны заставила Алегама сдаться на милость победителя.

Борьба за Казань продолжалась 50 дней. Б отличие от кампании 1469 г., нет сведений об отнятии воды — видимо, на этот раз снабжение города водой не прерывалось.

Кампанию 1487 г. целесообразно сравнить с кампанией 1469 г. — первым опытом борьбы под стенами столицы казанских ханов.

В обоих случаях стратегической целью была сама Казань — исход войны должен был решиться под ее стенами. Однако реальный ход событий в этих кампаниях существенно различается. В кампании 1469 г. взаимодействие конной и судовой ратей удалось достигнуть только на последнем этапе, после двух лет неудачных походов. В 1487 г. это взаимодействие было заложено уже в первоначальный план и осуществлялось с самого начала боевых действий.

В кампаниях 1468–1469 гг. прослеживается стремление действовать на двух операционных направлениях, что себя не оправдало. В кампании 1487 г. все силы были развернуты на одном операционном направлении — был учтен удачный опыт осеннего похода 1469 г. князя Юрия Васильевича. Этот опыт был учтен и в тактике осады города — в постройке острога.

Условия борьбы в 1487 г. были, по-видимому, более сложными, чем осенью 1469 г., — тактика казанцев отличалась активностью, что значительно ухудшало положение осаждающих.

Тем не менее кампания закончилась полным успехом. Над Казанским ханством впервые была одержана настоящая бескомпромиссная победа — впервые казанский царь признал свою зависимость от Русского государства.

Основной причиной победы в 1487 г можно считать фактическое создание единого Российского государства: в распоряжении великого князя впервые были практически все силы Русской земли (за исключением Вятки). Это создавало благоприятные условия для работы верховного главнокомандования, державшего в своих руках все шля управления войсками и страной.

В действиях ВГК можно отметить:

— постановку широкомасштабной политико-стратегической цели, решение которой создавало новую ситуацию на всем восточном наг правлении;

— учет опыта предыдущих кампаний, в частности:

— правильный выбор операционного направления;

— создание на нем мощной группировки сил под единым тактическим руководством со стороны опытного воеводы;

— правильное реагирование на сложившуюся обстановку;

— своевременную посылку «на помочь» резервов ВГК.

Памятником деятельности ВГК являются разрядные записи, впервые дающие самостоятельные — независимые от летописи — сведения о полках и воеводах и директивах ВГК.

В целом можно отметить, что руководство русскими силами и на стратегическом, и на тактическом уровнях проявило себя с положительной стороны, результатом чего была достигнута большая победа.

Со стороны казанцев можно отметить упорную оборону города и умелые действия конницы вне кольца осады. Однако общая ситуация не давала казанцам благоприятных перспектив, и капитуляция была необходимой и, в сущности, оправданной акцией. Переходя под протекторат России, Казанское ханство сохраняло свою особность, сохраняло свою династию, свой политический строй, свою веру и свой уклад жизни. Для России же победа 1487 г. была крупнейшим успехом после Угры: она укрепляла безопасность восточного и северо-восточного направлений и возможность дальнейшего продвижения в сторону Урала и Сибири.

Поход 1489 г. на Вятку

Поход на Вятку, не говоря уже о его политическом значении, — феномен, представляющий интерес и в военно-историческом отношении.

Основными источниками о походе 1489 г. являются летописи и разрядные записи.

Официальная Моск. летопись приводит краткое сообщение: «лета 6997… июния в 11 день, послал князь великий Иван Васильевич всея Руси рать свою на Вятку за их неисправление, князя Данила Васильевича да Григория Васильевича Морозова и иных воевод со многою силою. Они же шедше, го роды поимаша, а самих вятчан к целованию приведоша, а арян к роте приведоша, а вятчан болших и з женами и з детми изведоша, да Арских князей, и таки возвратишася. И князь великий вятчан земских людей в Боровсце да в Кременце посади, а арских людей пожаловал князь великий отпустил в свою землю, а крамольников смертню казнил».[668]

Уст. летопись рассказывает об этих событиях гораздо подробнее. С воеводами, князем Данилой Щеней и Григорием Поплевой, шли «и москвичи, и володимирцы, и тверичи, и иных городов. А у тверичь воевода Ондрей Коробов да князь Осиф Дорогобужской. А у устюжан князь Иван Иванович Звенец, а у двинян князь Иван Лыко, а у важан и у каргопольцев Юрьи Иванович Шестак». Вассальный казанский хан «по приказу великого князя посла свою рать, 700 татар». Воевода Урак, князь Казанский, и «москвичи иные шли коньми», «а устюжане, и двиняне, и важане, и каргопольцы, и белозерцы, и вологжане, и вычегжане, и вымичи, и сысоличи шли в судех».[669]

Источником сведений Уст. могли быть какие-то официальные документы, не использованные в официозной летописи, а также рассказы устюжан — участников похода.

Самостоятельным источником официального происхождения являются разрядные записи.

«Лета 6997-го князь великий… посылал к Вятке воевод своих, и они шед Вятку взяли.

А были воеводы по полком:

В Большом полку князь Данило Васильевич Щеня да князь Ондрей Семенович Чернятинский.

В Передовом полку Григорий Васильевич Морозов да Ондрей Иванович Коробов.

В Правой Руке князь Володимер Андреевич Микулинской, да Василий Борисович Бороздин да князь Ондреев воевода Михайло Константинович.

В Левой Руке Василей Семенович Бокеев, да Семен Карпович, да князь Борисов воевода Фома Иванович.

А в судовой воевода Иван Иванович Салтыков Травин, да князь Иван Семенович Кубенской да Юрьи Иванович Шестак, да наместник устюжской Иван Иванович Злоба да князь Иван Иванович Звенец.

И Злоба не дошед умер.

И Вятку тогда взяли. А в грамоте писались к великому князю князь Данило да Григорий и все воеводы.

А на Каме стоял вятских же для дел князь Борис Иванович Горбатый».[670]

Как и записи о казанском походе 1487 г, разряды свидетельствуют об иерархии полков: Большой — Передовой — Правой Руки — Левой Руки.

В разрядах 1489 г. впервые встречается формула «а были воеводы но полком», которая впоследствии стала постоянной в разрядных записях. Думается, что появление этой формулы в 1489 г. не было случайным — оно отражает дальнейшее совершенствование структуры разрядных записей, что, в свою очередь, было обусловлено развитием деятельности разрядного ведомства.

В донесениях к великому князю писались только два воеводы — первый воевода Большого полка и первый воевода Передового полка. Этим, очевидно, определялась иерархия воевод. В распоряжении московского летописца была, видимо, та самая грамота, в которой «писались» эти воеводы, — их имена и отразились в официальном летописном рассказе.

В отличие от РЗ, Уст. летопись приводит перечень территориальных полков — первичных тактических единиц, включаемых в оперативные соединения.

Из среднерусских городов названы только москвичи, тверичи и володимерцы (хотя были и «иные»).

В состав судовой рати входят девять территориальных полков, из которых у четырех есть названные по именам воеводы. Надо думать, что и другие пять территориальных полков судовой рати шли во главе со своими воеводами. Судовая рать — пехота, посаженная на суда. В своей основе — это земское ополчение, собранное по определенной корме. Для северных уездов эта норма нам не известна, но представление о ней можно получить из источников по Пскову и Новгороду. Там пеший воин выставлялся обычно с 3–5 дворов. Мобилизационные нормы северных уездов едва ли могли сильно отличаться от этой цифры. Обращает на себя внимание, что в поход на Вятку идет ополчение земель, еще недавно тянувших к Великому Новгороду, — это прежде всего двиняне. В походе 1471 г. они во главе с присланным из Новгорода воеводой сражались против великокняжеского судового ополчения. В битве на р. Шиленге новгородский воевода был разбит — по словам летописи, двиняне к нему «не тянули». Теперь двиняне во главе с московским воеводой идут в поход на Вятку — последний оплот вечевого сепаратизма на Севере. Это значит, что за 10–20 лет ассимиляция северных земель в состав Российского государства сделала решающие успехи. Власть теперь могла на них опираться при проведении своей политики.

Следует обратить внимание также на белозерцев и вологжан. Белоозеро и Вологда еще несколько лет назад были самостоятельными уделами во главе со своими князьями. Теперь ополчение этих уездов идет в поход в составе великокняжеской рати — с удельной обособленностью покончено.[671] При слабом развитии служилого землевладения в этих уездах их ополчение — пехота, посаженная на суда.

Перечень воевод, приводимый в наших источниках, представляет значительный интерес и позволяет сделать некоторые наблюдения.

Списки воевод Уст. летописи и РЗ не совпадают. Наиболее важными являются списки в РЗ, но Уст. знает двух воевод, о которых не говорится в РЗ: это князь Осиф Андреевич Дорогобужский и князь Иван Лыко. В отличие от РЗ, Уст. называет особых воевод у тверичей и у двинян, но не называет имени устюжского наместника Ивана Злобы. Эти расхождения не носят принципиального характера, но представляют известный интерес. Частный источник Уст. мог быть хорошо информирован о некоторых деталях, не отраженных в дошедших до нас РЗ. Особенно интересно сообщение о воеводах «у тверичей». Городовые полки включались в оперативные соединения, и руководителей их РЗ, как правило, не называет. Но устюжанину — участнику похода — их имена могли быть известны; так появилось упоминание о князе Иване Лыко.

Первый воевода Большого полка — князь Данило Васильевич Щеня. Внук князя Юрия Патрикеевича, женатого на одной из великих княжон, князь Данило приходился Ивану III двоюродным племянником. В разрядах впервые упоминается в 1475 г. — в «походе миром» Ивана III на Новгород он назван шестым по счету в числе бояр.[672] О его командных функциях до 1489 г. в наших источниках известий нет. Но надо иметь в виду, что разрядных записей до 1489 г. вообще дошло очень мало. Можно только сказать, что Щеня ни в 1477, ни в 1487 гг. (в походе на Казань) не был полковым воеводой.

В дальнейших походах 90-х гг. он играл выдающуюся роль, взяв Вязьму, а в 1500 г. одержав блестящую победу над литовцами на Ведроше. Последнее упоминание о нем относится к 1515 г.[673]

Второй воевода Большого полка — князь Андрей Семенович Чернятинский, из рода тверских князей, оказавшихся на великокняжеской службе при падении Тверского великого княжения.[674] В разряде он упоминается единственный раз, из чего можно заключить, что он не имел ни большого боевого опыта, ни успешного продвижения по службе. Можно думать, что второй воевода Большого полка был только помощником первого и самостоятельной командной роли не играл. Он не являлся адресатом директив великого князя. Однако включение князя Чернятинского в число полковых воевод может свидетельствовать о наличии в составе Большого полка тверских служилых людей.

Первый воевода Передового полка Григорий Васильевич Поплева Морозов — представитель старого московского боярского рода. В источниках Григорий Поплева известен с 60-х гг.,[675] а первое упоминание о нем в разрядах относится в 1475 г., когда он один в «походе миром» на Новгород был в числе бояр великого князя (назван девятым из одиннадцати).[676] Он, бывший наместником в Новгороде Великом и (позднее) в Вологде, в 1485 г. во время похода на Тверь оставлен в Москве в числе бояр «у великие княгини» (назван на первом месте). Большой военной карьеры он не сделал — после 1489 г. в разрядах не упоминается. По должности первого воеводы Передового полка он был ближайшим заместителем командующего и «писался в грамате к великому князю». Тот факт, что во главе Большого и Передового полков вдут бояре, свидетельствует о значении и масштабах похода.

Второй воевода Передового полка — Андрей Иванович Коробов, из тверских бояр. В походе на Вятку он упоминается в разрядах впервые. По-видимому, он хорошо проявил себя и впоследствии не раз занимал командные посты.[677]

Первый воевода полка Правой Руки князь Владимир Андреевич Микулинский — из бывших тверских удельных князей, новых подданных государя всея Руси.[678] Князь Владимир упоминается здесь в разрядах впервые, но впоследствии он неоднократно ходил в походы в качестве полкового воеводы.[679]

Второй воевода полка Правой Руки Василий Борисович Бороздин — представитель тверского служилого рода.

На московской службе трое братьев Бороздиных (Иван, Петр и Василий) принимали активное участие в походах, занимая должности полковых воевод. Сам Василий в 1489 г. упоминается в разрядах впервые, но впоследствии ходил и на Литву, и на Свею, и на Казань.[680]

В полку Правой Руки идет также воевода князя Андрея Углицкого Михаил Константинович — вероятно, со служилыми людьми своего князя. Это — наследник старой военной системы, отраженной в межкняжеских договорах начиная со времен Калитичей и устанавливавшей обязанность удельных князей посылать в поход своих воевод под началом воеводы великого князя.

Первый воевода полка Левой Руки — Василий Семенович Бокеев. Бокеевы, как и Бороздины, — вчерашние служилые люди тверских великих князей. Как и Бороздины, Бокеевы были, видимо, хорошими воеводами — они участвовали во многих походах. Сам Василий Семенович в 1489 г. упоминается в разрядах впервые. В 1495 г. он входил в состав Двора Ивана III при его поездке в Новгород.[681]

Вторым воеводой полка Левой Руки идет Семен Карпович — двоюродный брат Василия Бокеева. Упоминаемый здесь впервые, Семен Карпович впоследствии стал видным военным деятелем — в 1496 г. он ходил на Свею, в 1497 г. должен был возглавить полк Левой Руки в планируемом походе на Казань, в 1501 г. возглавил Сторожевой полк в зимнем походе на Ливонию.[682]

Все руководство полка Левой Руки состояло из бывших тверских служилых людей. Это говорит о прочной интеграции тверичей в системе военно-служилых отношений Российского государства.

В полку Левой Руки идет и воевода Волоцкого князя.

Из восьми полковых воевод конной рати, отправленной в поход на Вятскую землю, шесть — вчерашние тверские служилые люди. Это не может быть случайным. По-видимому, тверское служилое ополчение составляло важную часть конной рати, отправленной на Вятку.

Однако командование войсками находится в руках двух московских бояр.

Первый воевода судовой рати Иван Иванович Салтык Травин — потомок смоленских князей, издавна служивших Москве. Он впервые упоминается в 1469 г., когда в качестве дворового сына боярского ходил с судовой ратью от Устюга на Казань.[683] В 1483 г. он был одним из руководителей выдающегося похода судовой рати за Урал до Обской губы.[684] Во главе судовой рати на Вятку идет, таким образом, воевода, имеющий богатый опыт боевых речных походов.

Второй воевода судовой рати князь Иван Семенович Кубенский — один из измельчавших ярославских князей.[685]

По духовной Василия Темного их родовое гнездо Кубена было дано Андрею Меньшому[686], и Кубенские оказались на московской службе. Есть сведения, что князь Иван Семенович был женат на дочери князя Андрея Углицкого.[687] Об участии его в боевых походах ни до, ни после 1489 г. ничего не известно. В 1489 г. он участвовал в походе, вероятно, как местный вотчинник, один из руководителей земского ополчения.

Третий воевода судовой рати — Юрий Иванович Шестак, представитель рода Кутузовых, видный служилый человек Двора, не раз выполнявший ответственные поручения.

В 1475 г. он в числе детей боярских Двора сопровождал Ивана III в «походе миром» на Новгород,[688] а после суда на Городище был приставом у одного из «пойманных»;[689] в 1479 г. ездил на Волок к князю Борису с требованием выдать князя Ивана Лыка Оболенского, бежавшего от суда великого князя;[690] в 1485 г. при взятии Твери был одним из тех, кому было поручено привести тверичей к целованию и обеспечить их защиту от ратных людей великого князя.[691] В 1487 г. он участвовал в походе на Вятку, в операции против Казани.[692]

Назначение в судовую рать такого видного служилого человека свидетельствует о значении, которое придавалось этому походу. В походе 1489 г. Шестак командовал ополчением важан и каргопольцев, по сведениям Уст. Возможно, что в одном из этих уездов он был наместником.

Четвертый воевода судовой рати — устюжский наместник Иван Иванович Злоба. Так как «Злоба, не дошед, умер», то в свой поход устюжане вступили под командной пятого из перечисленных воевод — князя Ивана Ивановича Звенца Звенигородского, которого называет и Уст. летопись.

Князь Иван Иванович Звенец Звенигородский в 1468 г. с устюжанами участвовал в походе судовой рати на Казань. В 1475 г. в числе детей боярских ходил с Иваном III в «поход миром» и принимал участие в «поимании» новгородских бояр, в 1480 г. был послом в Крым. Он достиг и крупного дипломатического успеха — заключил договор я союз с Менгли-Гиреем буквально накануне нашествия Ахмата. В 1482 г. ездил с миссией в Казань.[693] Впоследствии получил чин окольничего, принимал участие в приеме имперских послов, участвовал в поездке Ивана III в Новгород во время Свейской войны, снова ездил послом в Крым и умер во время этого посольства.[694] Князь Иван Звенец — без сомнения, один из выдающихся деятелей своего времени. В данном контексте важен его давний опыт походов с судовой ратью, в частности с устюжанами. Этот опыт, вероятно, учитывался при его назначении в 1489 г.

Уст. летопись называет воеводу двинского ополчения — князя Ивана Владимировича Лыка Оболенского. Его первое упоминание в источниках относится к 1479 г., когда он был наместником в Великих Луках. Жалобы лучан на своего наместника привели к суду над ним. Обвиненный в лихоимстве Лыко был осужден великим князем, но отъехал от него в Волоцкий удел к князю Борису. Захват Лыка служилыми людьми великого князя стал поводом для княжеского мятежа в 1480 г.[695] Однако служба Лыка продолжалась. В 1483 г. он ездил послом в Крым, в 1487 г. ходил на Вятку в составе войск, прикрывавших операцию против Казани, а в следующем году стерег Устюг от вятчан. Вполне вероятно, что в 1489 г. он возглавлял судовое ополчение Двинской земли, будучи тамошним наместником. Впоследствии Лыко продолжал играть видную роль — ходил в походы в качестве полкового воеводы, принимал участие в приеме послов, бывал наместником в Новгороде.[696] Карьера князя Ивана Лыка свидетельствует, что при Иване III даже серьезное правонарушение и опала могли не иметь роковых последствий для служилого человека, если он ценился великим князем.

Князь Осиф Андреевич Дорогобужский в разрядах 1489 г. не упоминается, но Уст. летопись называет его главой тверского ополчения, ставя ниже Андрея Ивановича Коробова. Можно думать, что тверичи, возглавляемые князем Дорогобужским, входили в Передовой полк. Вторым воеводой этого полка был Андрей Коробов, оказавшийся, таким образом, выше князя Дорогобужского. Сам князь Осиф Андреевич — из тверских удельных князей. В 1480 г. еще в составе тверских войск он участвовал в отражении нашествия Ахмата, но в 1485 г., накануне падения независимости Твери, перешел на службу государя всея Руси. В 1487 г. он участвовал в походе на Казань вторым воеводой Большого полка судовой рати. В дальнейшем он в качестве полкового воеводы принимал участие во многих походах на Литву, Свею и Ливонию, а в поездке Ивана III в Новгород в 1495 г. упоминается в числе «бояр из Тверской земли».[697]

Последний по счету воевода, упомянутый в разрядах, — князь Борис Иванович Горбатый, стоявший на Каме, обеспечивая правый фланг наступательной операции. Это один из суздальских князей, оказавшихся на великокняжеской службе при ликвидации независимости Суздальского княжества при великом князе Василии Дмитриевиче и окончательно — при Василии Темном. Борис Иванович упоминается в разрядах впервые, но затем сделал большую карьеру, стал боярином к участвовал во многих походах в качестве полкового воеводы.[698]

Таким образом, наши источники называют имена семнадцати воевод, связанных с походом 1489 г. Этот перечень позволяет сделать некоторые выводы.

Во главе войск идут бояре — видные деятели Российского государства. Это свидетельствует о значении похода на Вятку как важного государственного мероприятия.

Наиболее видные места в числе воевод занимают тверичи, что может говорить о большом удельном весе тверского служилого ополчения, а также и о доверни великого князя к своим новым служилым людям.

Важную роль играют великокняжеские служилые люди, руководители судовой рати. Земскому ополчению придается большое значение в походе.

Следует обратить внимание на участие в походе воевод последних удельных князей и отряда вассального казанского хана. Все это свидетельствует о масштабе и политическом значении похода.

Командные функции на оперативно-тактическом уровне осуществляют воеводы. Но за их спиной — высшая инстанция, верховное главнокомандование (ВГК), в чьих руках политическое и стратегическое руководство. Как и в прежних кампаниях, функции ВГК — определение общего характера кампании, мобилизация и сосредоточение войск, назначение воевод и контроль над ними.

Реальный ход событий описан в Устюжской летописи.[699]

Войска, шедшие «в судех», «Месяца июля в 24 день пришли на память Бориса и Глеба, а московские конная пришла под Котельнич того же месяца в 30 день, а татарская месяца августа в 2 день. А стояла вся сила под Котельничем до Преображеньева дни (6 августа. — Ю. А.). А было на Вятке великого князя силы 60 тысящ да 4 тысящи (по другим спискам — 72 тыс. — Ю. А.)».

Таким образом, местом сбора всех сил был город, стоявший в» Вятке примерно в 100 верстах ниже Хлынова, при впадении в Вятку р. Моломы. Вниз по Моломе, вероятно, и шла из Устюга судовая рать, выходя на нее волоком из р. Юг. От Устюга до Котельнича примерно 350–400 верст.

Численность войск, вероятно, преувеличена, но цифры, приводимые летописцем, дают общее представление об огромном войске, собранном из девяти северных уездов и нескольких уездов Средней России.

«А в Преображеньев день пошли к городу Хлынову, а под Хлынов пришли Августа в 16 день, в недель, в 3 часа дни».

Таким образом, переход судовой рати верх по Вятке занял десять дней, средний темп против течения —10 верст в день.

«Вятчане же, в городе затворившись, а к великого князя воеводам послали с поминки». Но «поминки» не помогли. Воеводы предъявили категорическое требование: «Уведите же вы за великого князя от велика и до мала, а изменников и коромольников выдайте головами».

После отказа вятчан выполнить это требование «воеводы всей силе велели приступ готовити и примет к городу всякому человеку по беремени смол да берест, да на 50 человек по 2 сажени плетеня. И х городу плетении поставляли».

«Вятчане же, видят свою погибель, сами вышли, большие люди своими головами и добили челом воеводам на всей воле великого князя».

Поход 1489 г. — пример стратегической операции с решительным» политическими целями. Особенность этой кампании — действия на одном операционном направлении конной и судовой ратей в тесном тактическом взаимодействии. Был использован опыт походов на Казань осенью 1469 г. и летом 1487 г. Обращает на себя внимание выдвиженье заслона к Каме — правый фланг операции прикрывался от возможных действий враждебных языческих племен.

Операция потребовала большого мобилизационного напряжения, и сосредоточение войск к пункту сбора заняло значительное время. Но сам ход боевых действий был кратким: судя по нашему источнику, кампания была решена одним ударом, без боя в открытом поле, без фактического применения силы — угрозы штурма оказалось достаточно для капитуляции противника.

Важнейший результат кампании 1489 г. — обеспечение безопасности северо-восточного стратегического направления и условий для дальнейшего продвижения русской колонизации в сторону Урала и Сибири.

Вятская вечевая республика — миниатюрная копия Великого Новгорода — не имела ни сил, ни решимости оказать серьезное сопротивление великокняжеским войскам. Пал последний очаг общинного сепаратизма — собирание русских земель под знамя Москвы фактически было закончено. Впереди была борьба за освобождение земель, попавших в руки иноземных захватчиков.

Походы 80-х гг. — краткие итоги

Как видим из табл. 3, походы 1480–1483 гг. в РК не отразились. Однако разрядные записи за эти годы могли быть использованы составителями летописей.

В то же время летописи содержат сведения, которых не могло быть в РЗ, — особенно это относится к кампаниям 1480 и 1487 гг., а также 1489 г. В распоряжении составителей летописи были какие-то источники, независимые от РЗ. В ряде случаев они носили официальный характер, типа походного дневника (ПД), особенно в 1480, 1485 гг. Соф., Уст. и Тип. могли пользоваться частными источниками, достаточно осведомленными. Несмотря на свой официальный характер, Никон. летопись дает сведения не обо всех походах. Так, о походе 1482 г. на Казань она не говорит. Таким образом, об официальном характере Никон, летописи можно говорить только условно — она далеко не всегда использует все документальные данные о походах. Пск. имеет свои местные источники официального характера, типа походных записей, и в этом смысле близких к ПД.

ПД в чистом виде не отразился в летописях 80-х гг., но, по-видимому, он использовался в 1480 и 1485 гг.

Можно отметить рост влияния РЗ на летописи. Сам факт сохранения с середины 80-х гг. почти непрерывных РЗ, вошедших позднее в РК, свидетельствует о росте канцелярии великого князя.

В составе войск можно различить:

— служилое конное ополчение;

— городское ополчение Пскова (1480, 1481);

— городское ополчение Новгорода (1481). Поход 1481 г. — по-видимому, последний поход новгородского ополчения. Ликвидация крупного боярского землевладения в 80-х гг. и создание поместной системы в Новгородской земле должны были привести к полной реорганизации военной системы Новгорода. Новгородские бояре в качестве воевод больше не упоминаются;

— судовая рать (1483, 1487, 1489).

Можно отметить известное «районирование» сил — в походах на Казань и Вятку основную роль играют ополчения поволжских и северных уездов, псковичи и новгородцы идут в поход на Ливонию. Большой сибирский поход 1483 г. делается силами, в основном, северных уездов (судовая рать).

1480-е годы — начало реформы служилого ополчения.

1. Появление поместного служилого землевладения на базе реформ в Новгородской земле (и как следствие — в Центре).

2. Включение тверской служилой системы в состав великокняжеской; и, по всей вероятности, то же на Белоозере и Вологде, т. е. развитие великокняжеской служилой системы за счет удельно-княжеских.

3. Ликвидация земского городового ополчения в Новгороде — замена его служилым (на поместной основе), т. е. развитие великокняжеской служилой системы за счет земской.

В то же время земское ополчение как таковое сохраняется во Пскове, а в северных уездах составляет основной воинский контингент.

Наиболее важное значение имеет развитие артиллерии, ее появление на поле сражения (1480), участие в трудном зимнем походе (1481), в походе судовой рати на Казань (1482). Развитие артиллерии — прямое следствие создания Пушечного двора (Фиораванти, Деббосис — 1488).

На пороге — появление нового рода войск. Однако артиллерия еще не стала обязательной составной частью войска. Она не упоминается в походах на Казань (1487) и на Вятку (1489).

Она, по-видимому, не сыграла роли в обороне Пскова в 1480 г., хотя, по данным о походе 1477 г., в Пскове артиллерия должна была быть.

Объективная обстановка ставила перед Россией как оборонительные, так и наступательные задачи.

Оборонительный характер носила кампания 1480 г. Ее продолжением была наступательная операция зимы 1481 г. на ливонском театре, вследствие чего кампании 1480 и 1481 гг. можно рассматривать как этапы одной большой войны на двух стратегических направлениях — южном и северо-западном.

Важнейшей стратегической задачей кампании 1480 г. было отражение нашествия Ахмата, второстепенной — оборона на северо-западном направлении. В обоих случаях мы имеем дело с оборонительной стратегией. Кампания 1480 г. — пример такой стратегии в войне на двух стратегических направлениях, против двух самостоятельных противников.

В этих условиях важнейшая задача ВГК — определение главного противника и соответствующее развертывание сил. Этим оборонительная кампания 1480 г. отличается от оборонительной кампании 1472 г., когда в наличии был только один актуальный противник на одном стратегическом направлении.

Другое отличие — кампания 1480 г. осложнялась княжеским мятежом, который если и не вызвал боевых действий, то создавал достаточно большое напряжение и не мог не влиять на принятие стратегических решений ВГК.

Задача ВГК в стратегической оборонительной кампании — определение основной линии обороны, т. е. основного рубежа развертывания войск и своевременное развертывание их на этом рубеже, а также принятие мер на случай прорыва оборонительной линии, т. е. создания известной глубины обороны. В кампании 1480 г. эти задачи были решены успешно. Линию обороны противнику преодолеть не удалось.

Задачей ВГК в условиях оборонительной войны на нескольких направлениях и при реальной возможности вступления в войну нового противника является максимальная экономия сил — сохранение их для реагирования на возможное изменение обстановки. Эта задача также была решена успешно.

Исторические примеры свидетельствуют, что сохранить боеспособность войск даже в случае большого стратегического успеха удается далеко не всегда. Так, блестящая победа в кампании 1380 г. сопровождалась такими потерями, что военно-политический потенциал союза русских князей, возглавляемых Дмитрием Донским, оказался подорванным. Это обусловило успех нашествия Тохтамыша в 1382 г. Примером из другой эпохи может послужить кампания 1812 г. — уничтожение армии Наполеона сопровождалось такими потерями русских войск, что они на несколько месяцев фактически потеряли боеспособность и до лета 1813 г. не могли эффективно бороться с новой армией Наполеона на германском театре военных действий (именно это, возможно, имел в виду Кутузов, предостерегая от похода в Пруссию весной 1813 г.).

Успех оборонительной кампании 1480 г. предопределил возможность проведения наступательной кампании 1481 г.

Эта кампания имела вполне определенную цель: нанеся чувствительный удар по владениям Ордена, заставить его заключить мир, обеспечивающий интересы Русского государства. В результате короткой зимней кампании эта цель была достигнута и на длительное время была обеспечена стабильность и безопасность северо-западного направления.

Наступательная операция 1482 г. против Казани носила, по-видимому, демонстративный характер.

Поход судовой рати в 1483 г. на Северный Урал и в Сибирь носил характер наступательной операции с целью продвижения на восток сферы политического влияния Русского государства. Успех этого похода носил не только стратегический, но и политический характер. Успех похода 1472 г. князя Федора Пестрого был новым шагом на пути, который к середине XVII в. вывел русских людей к берегам Тихого океана и обозначил естественный географический рубеж России.

Поход на Тверь в 1485 г. носил характер скорее политического мероприятия, чем наступательной операции. Тверь сдалась почти без сопротивления, но важной чертой событий было принятие оборонительных мер на случай литовской интервенции.

Наибольшее напряжение вызывала во второй половине 80-х гг. борьба на восточном стратегическом направлении. Поход 1487 г. явился крупным военным предприятием. Стратегическая задача потребовала введения в дело второго эшелона войск, что обеспечило успех.

Поход 1489 г. на Вятку носил характер крупной стратегической наступательной операции, в сложных условиях лесисто-речной местности. Этим фактически завершился процесс создания единого Русского государства. Войска действовали на одном операционном направлении и сравнительно легко решили поставленную задачу.

Можно уловить основное отличие кампаний 80-х гг. от походов предыдущего десятилетия. В 70-х гг. основным стратегическим направлением было северо-западное, на котором и развертывались главные силы великокняжеских войск. В 80-х гг. после победы на Угре стратегический центр тяжести переносится на восток и северо-восток.

В 80-х гг, как и ранее, прослеживается большое мобилизационное напряжение. Во всех случаях сохранялась потенциальная опасность западного направления и необходимость постоянно иметь достаточные силы для обороны южного рубежа.

Задачи, объективно стоявшие перед Русским государством в 80-х гг., были успешно решены в ходе ряда стратегических операций на южном, северо-западном и восточном направлениях. Военно-политическое положение Русского государства значительно укрепилось, и появилась возможность для постановки новых задач.

Великий князь лично участвовал в двух походах — летне-осеннем 1480 г. и тверском 1485 г. Очевидно, что в обоих случаях функции ВГК и оперативного командования войсками фактически совпадали. В кампании 1480 г. можно отметить короткий период (первые дни октября), когда командование войсками на оперативном уровне на Оке — Угре находилось в руках воевод и не осуществлялось непосредственно великим князем во время его пребывания в Москве на соборе и думе. Все остальное время — с конца июля до конца ноября — Ставка находилась при войсках и, по-видимому, фактически руководила, т. е. принимала и осуществляла решения оперативно-стратегического и оперативно-тактического масштаба на южном фронте, сохраняя за собой директивное руководство на других направлениях (северо-запад, борьба с мятежом).

Во всех остальных походах Ставка находилась вне театра военных действий, и функции ВГК могли осуществляться только с помощью директив.

Непосредственное оперативно-тактическое руководство находилось в руках воевод.

Функции ВГК в этих случаях заключались в формировании и развертывании войск, назначении воевод, постановке стратегических задач и посылке соответствующих директив в необходимых случаях.

Кампания 1481 г. носила характер короткой операции, быстро приведшей к решительному результату. Оперативно-тактическое руководство на театре войны оказалось достаточно компетентным, и вмешательства ВГК, по-видимому, не потребовалось.

Кампания 1487 г. напротив, приняла затяжной характер, и оперативно-тактическое руководство на первом этапе не смогло решить поставленной задачи. Потребовалось вмешательство ВГК, которое выразилось в выдвижении резерва (второго эшелона), что и привело к конечному успеху кампании.

Примером эффективной деятельности оперативно-тактического руководства может служить поход 1483 г., когда в силу объективных условий связь со Ставкой не могла быть сколько-нибудь реальной, и воеводы должны были самостоятельно принимать решения и проводить их в жизнь.

Большую самостоятельность на оперативно-тактическом уровне должны были проявить воеводы и в походе 1489 г. В этой кампании функции ВГК кроме постановки общей задачи непосредственно проявились в развертывании на Каме флангового охранения сил, наг ступающих на Вятку. В целом можно отметить достаточную эффективность сложившейся с 60-х гг. двухступенчатой схемы руководства войсками: на стратегическом уровне — в руках ВГК; на оперативно-тактическом — в руках назначенных им воевод. Реальное функционирование этой системы требовало организации соответствующего ведомства, куда стекались бы донесения и через которое отправлялись бы директивы. Это ведомство вызревало в недрах канцелярии великого князя, и непосредственным плодом его деятельности явились разрядные записи, подобно тому как плодом деятельности посольского ведомства стали посольские книги, известные с 70-х гг.

Крупных сражений в открытом поле источники не отмечают.

Это дает основание предполагать, что существенных изменений в тактике полевого боя не было. Значительно лучше освещены вопросы тактики при обороне и взятии городов.

Примером обороны города может послужить оборона Пскова в конце августа 1480 г. от войск магистра. Оборона носила пассивный характер: гарнизон Пскова уповал на силу своих укреплений и на естественную преграду — р. Великую. Завеличье было оставлено без боя. Артиллерийский огонь противника не привел ни к разрушению городских укреплений, ни к моральному разложению гарнизона. Попытка форсирования Великой с помощью брандеров была успешно отражена. Сама операция против Пскова носила кратковременный характер — магистр, очевидно, рассчитывал взять город одним ударом и не предпринял никаких мер для блокады города и долговременной осады. В кампании 1480 г. на ливонском театре малые города подвергались обстрелу артиллерии противника, после чего попадали в его руки. Артиллерия стала, таким образом, важнейшей составляющей в борьбе за города.

В кампании 1481 г. применение русской осадной артиллерии против ливонских городов сыграло решающую роль, обеспечив их быстрое падение. Нет данных о применении против этих городов средств инженерной войны — подкопов, а также обычных средневековых средств — приметов.

В походе против Казани в 1487 г., напротив, традиционные методы осады сыграли решающую роль. Важнейшим из методов было сооружение острога — контрвалационной линии. Никаких сведений о применении артиллерии и примета для подготовки штурма в источниках нет — крепость сдалась, исчерпав силы для обороны.

Применение примета с целью подготовки штурма отмечается в источниках в связи с походом на Вятскую землю. Здесь даны и нормы заготовки примета. Однако самого штурма не последовало — город капитулировал.

Таким образом, главным новшеством в борьбе за крепости стала артиллерия, роль которой неуклонно возрастала.

Наиболее важной новинкой в обороне полевых позиций стало применение пищалей (Угра, октябрь 1480 г.). Надо полагать, что в источнике идет речь о пищалях — артиллерийских орудиях, а не о ручном огнестрельном оружии; никаких данных о таком оружии вплоть до конца XV в. нет. Легкие орудия — пищали ставились, очевидно, на позиции и могли маневрировать по мере надобности в пределах оборонительной линии. Надо думать, однако, что число таких пищалей было невелико, и их роль в обороне переправ через Угру преувеличивать не следует.

Итак, наиболее заметные изменения в тактике связаны с постепенным развитием огнестрельного оружия, хотя оно еще не привело к качественным сдвигам в характере боевых действий в поле.

Источники свидетельствуют о росте внимания к артиллерии. К 1475 г. относится первое упоминание о приезде в Москву «пушечных дел мастера» — знаменитого Аристотеля Фиораванти. Хотя известия об артиллерийских орудиях встречаются и в более раннее время,[700] можно думать, что именно с конца 70-х гг. начинается новый этап развития артиллерийского дела на Руси. Москва становится основным центром производства огнестрельных орудий. К 1488 г. относится первое упоминание о Пушечной избе — она сгорела во время большого пожара в августе того же года.[701] Под тем же годом сообщается, что «повелением великого князя мастер Павлин Деббосис… слил пушку медяну, а в ней тысяча пудов меди».[702] Если орудие Деббосиса по своим пропорциям соответствовало знаменитой царь-пушке Андрея Чохова, отлитой сто лет спустя, то ее калибр должен был быть около 46 см, а вес ядра — около 400 кг.[703] Орудие явно предназначалось для обороны Кремля. Существует ряд прямых свидетельств об изготовлении в 80-х гг. медных орудий, известны и имена некоторых пушечных мастеров.

Можно считать, что 80-е годы — качественно новый этап истории русской артиллерии, и это одно из наиболее заметных явлений в развитии военной системы складывающегося Российского государства.

Подводя итоги военному строительству 80-х гг., можно отметить три основных факта:

— дальнейшее развитие великокняжеской служилой системы;

— развитие организации и деятельности ВГК;

— развитие производства и боевого применения артиллерии.