Походы русских войск при Иване III

Поход на Ахматовичей

Под 6999 годом в великокняжеской летописи читаем:

«Тое же весны Майя прииде весть к великому князю Ивану Васильевичю, что идут ордынские цари Сеит, Ахмет и Шагамет с силою на царя Менгли-Гирея Крымского. Князь великы на помощь Крымскому царю Менгли Гирею отпустил воевод своих в Поле ко Орде, князя Петра Микитича Оболенского да князя Ивана Михайловича Репню Оболенского же, да с ними многих детей боярских Двора своего, да Мердулатова сына царевича, и со князи и со всеми казаки послал вместе же с своими воеводами.

А Казанскому царю Махмет Аминю велел послати воевод своих с силою вместе же со царевичем и с великого князя воеводами.

А князю Андрею Васильевича) и князю Борису Васильевича) и братьи своей велел послати своих воевод с силою вместе же своими воеводами. И князь Борис Васильевич воеводу своего послал с великого князя воеводами, а князя Ондрея Васильевича воеводы и силы своея не послал.

И снидошася вместе великого князя воеводы с царевичем Сатылганом и с Казанского царя воеводами со Абаш Уланом и с Бубрашь Сеитом в Поле, и княж Борисов Васильевича воевода. И поидоша вместе к Орде.

Слышавше же цари Ордынские силу многу великого князя в Поле к ним приближающуся и убоявшеся возвратишася от Перекопа. Сила великого же князя возвратися восвояси без брани».[704]

Официальный характер известия не вызывает сомнений. Источником его послужили, очевидно, разрядные записи (РЗ), отразившие имена воевод — по всей вероятности, в порядке их старшинства.

Известие великокняжеской летописи воспроизведено в Увар. (Свод 1518 г.),[705] Никон., Тип. (с небольшими разночтениями).[706] В Сп.-Прил. приведено то же известие, но первым воеводой назван князь Иван Михайлович Оболенский Репня и не приведена концовка о возвращении «без брани».[707]

Соф. II приводит известие и в соответствующем месте пишет: «Мердулата царевича со уланы и со князи…», а во втором случае: «… снидошася вместе великого князя воеводы с царевичем с Алтыганом…».[708] Видны ошибка переписчика, пропустившего в первом случае имя Салтыгана и вторичность текста по отношению к Моск.

В летописи по списку Дубровского соответствующее известие изложено так:

«Тое же весны отпустил князь великий на Поле подо Орду царева сына Мердулатова Салтыгана, да с ним послал воевод своих, князя Петра Микитича Оболенского да князя Ивана Михайловича Репню, да с ними детей боярских Двора своего из городов.

А и с Казани царь Ахмет с ним послал же на Поле своих воевод да и казаков». Далее идет известие о пожаре во Владимире 23 мая, о посольстве к Стефану Волошскому 28 июля, о постройке «большой палаты» на площади, о посольстве от короля Римского 30 августа, о свершении стрельницы Фроловской. Затем последняя запись за 6999 год: «Того же лета приидоша и с Поля князя великого воеводы, князь Петр Микитич да князь Иван Михайлович Репня Оболенские».[709]

Зависимость известия списка Дубровского от великокняжеской летописи очевидна — ото сокращение официального рассказа. Известие о возвращении князей Оболенских из похода, помещенное в самом конце годовой статьи, означает, по-видимому, только то, что переписчик разделил почему-то рассказ о походе, выделив его концовку и оторвав ее от основного текста.

Известие Моск. летописи является, таким образом, нашим основным, в сущности, единственным летописным источником о походе в Поле на помощь Менгли-Гирею.

В Разрядной книге 1598 г. (РК-98) записи о походе 1491 г. нет. В Разрядной книге 1605 г. (РК-05) запись есть:

«… прислал бити челом к великому князю Ивану Васильевичю всеа Русии царь Крымский Менгли Гирей, что идут на нею ордынские царевичи Сеид да Охмет с силою. И князь великий… отпустил в Поле под Орду царевича Мердулата да воевод своих князя Петра Микитича Оболенского да князя Ивана Михайловича Репню Оболенского. А к казанскому царю Махмедиму велел писать, и велел послать царевича Селтагана с казанскими людьми и с великого князя воеводами».[710]

Запись в РК-05 имеет тесную связь с летописным известием, но в прямом смысле не является его непосредственным источником. В руках летописца имелись и какие-то другие источники, в которых стояли имена князей Андрея и Бориса, казанских воевод и т. п. Возможно, это была не дошедшая до нас РЗ, не отразившаяся в существующих РК.

Важным источником для изучения похода 1491 г. оказываются посольские книги.

Весной 1491 г. русский посол в Крыму князь Василий Ромодановский донес о движении Большой Орды на Менгли-Гирея. В планах Ахматовых детей было выдвижение в сторону Днепра. Менгли, выступивший против них 29 апреля, узнав об их приближении, вернулся обратно. Он попросил помощи у своего сюзерена султана Баязида, который помощь ему обещал. Но, не удовлетворившись этим (или, может быть, не надеясь на это), Менгли обратился с посланием к великому князю: «… ты брат мой рать свою борзо бы еси отпустил, Июня месяца». Посол передал слова Менгли: «пойдут ли цари (Ахматовичи. — Ю. А.) на великого князя, и яз ни сына, ни брата не шлю, а иду на Орду сам, а дела есми брата своего великого князя беречи рад».

Конкретно Менгли имел в виду, что «князь великы пошлет царевича моего братанича. Да и казанского царя людей, и князь бы велики велел бы меня обослати, а поступили бы ко мне поближе, воротятся цари на меня, и они бы были мне ведомы».

Менгли предполагал возможность наступательных действий против Орды: «… будет ми помочь от брата моего от великого князя да от турьского (султана. — Ю. А.), и яз на них (Ахматовичей. — Ю. А.) иду».[711]

21 июня великий князь сообщил Менгли: «… яз Саталгана царевича на Поле послал с уланы и с князьми и с казаки, да и русских есми воевод с русскою ратью с ними послал; да и в Казань есми к Магмед-Аминю царю послал князя Ивана Ромодановского, а велел есми ему послати рать свою на Поле… А вышли из Казани Июня месяца в осьмой день, а царевич Сотылган вышел Июня месяца в третий день.

А приказал есми Сатылгану царевичу и русским воеводам, да и казанской рати: пойдут наши недруги… на тебя, и они бы пришли на Орду и дело делали… А пойдут наши недруги… на мою землю, и ты бы по своей правде… пошел на Орду и дело делал… не пойдут Ахматовы дети на тебя ни на мою сторону, а пойдут на иную сторону, ино бы Саталгану царевичю и нашей рати с тобою сниматися… и дело делати с тобою заодин».

В грамоте послу князю Василию Ромодановскому уточняется состав посланных войск: «в воеводах отпустил есми с русскою ратью князя Петра Микитича да князя Ивана Михайловича Репню Оболенских, а людей есми послал с ними не мало. Да и братии воеводы пошли с моими воеводами и сестричев моих рязанских обоих воеводы пошли». Подробно перечисляются воеводы, посланные Магмет-Амином, — их всего двенадцать, и с ними послан казанский Двор.[712] Следует отметить, что посланный к Магмет-Амину князь Иван Ромодановский имел инструкцию «идти с казанскою ратью вместе наезжати Саталгана царевича» — с казанскими войсками шел представитель великого князя.

Материалы посольских книг существенно расширяют и уточняют сведения летописи. Отправка войск в Поле была актом большой политики. Русско-татарские войска предназначались для участия в крупном военном предприятии международного масштаба с участием крымских и, возможно, и турецких войск.

Материалы посольской книги содержат точную дату начала похода, отсутствующую в летописном источнике. Как видно из грамоты князю Ромодановскому, в поход двинулись не только собственно великокняжеские войска, но и войска рязанских князей — формально суверенное Рязанское великое княжество было включено в военную систему государства всея Руси.

Особое значение имеет наказ великого князя воеводам, приведенный (в пересказе) в послании Менгли. По существу это директива главного командования (ГК), предусматривающая три возможных варианта развития событий. Отправка войск в Поле предназначалась для помощи Менгли и была вызвана его просьбой. Однако не исключалось, что Ахматовичи пойдут не на Крым, а на Русскую землю. В этом случае предполагались совместные действия с главными силами Менгли в соответствии с союзным договором и с обязательством, принятым на себя самим даном. Предполагалась возможность совместного похода и в «иную сторону» — в какую, для нас не ясно, но скорее всего — в Литву.

Таким образом, большой поход в Поле предусматривал как наступательные, так и оборонительные действия, в зависимости от конкретной обстановки. Но в любом случае предусматривалось тесное сотрудничество с Менгли, причем войска великого князя отнюдь не поступали под команду крымского царя, а должны были только «ссылатися» с ним и «без вести не держатися о всем о том».

Это первый известный нам по источникам поход русских войск вглубь Поля, на многие сотни верст от русских рубежей, и первое военное предприятие, совместное с крымским союзником.

Еще летом 1485 г. на возможный вопрос Менгли, «посылал ли князь великий людей под Орду», против Ахматовичей, которые с Менгли «немирны», гонец Ивана III Шемердей Умачев должен был отвечать: «осподарь наш князь великий… послал под Орду уланов, и князей, и казаков всех, колко их есть в его земле, добра твоего везде смотреть».[713] Речь шла, как видно, о посылке не собственно русских войск, а татар, бывших на службе великого князя. По словам великого князя, «они под Ордою были все лето и делали сколько могли».[714] В марте 1486 г. великий князь обещал своему союзнику: «… какими делы пойдут на тобя те цари [Ахматовичи| и яз брата твоего Нурдовлета отпущу под Орду и уланов, и князей, и казаков всех, что их в моей земли ни есть, а дела твоего везде берегу, как и своего дела».[715]

В марте 1487 г. великий князь сообщает Менгли: «ходиша под Орду наши люди и брата твоего Нурдовлатовы царевы люди, да там под Ордой улусы имали».[716]

В августе 1487 г. великокняжеский гонец Беляк Ардашев на запрос Менгли о Нурдовлате должен был отвечать: «Нурдовлат царь пошел на Орду».[717]

Таким образом, война в Диком Поле против Ахматовичей продолжалась из года в год и велась в соответствии с русско-крымским союзным договором. Но во всех этих случаях речь шла о действиях вассальных татарских отрядов, а не собственно русских великокняжеских войск.

Поход князей Оболенских в этом смысле принципиально отличается от боевых действий предыдущих лет.

О значении похода 1491 г. свидетельствует участие в нем служилых людей Двора великого князя, т. е. отборной части великокняжеского служилого ополчения и служилых людей других русских князей. Тактические и технические возможности русской служилой конницы поднялись, видимо, на новую ступень, обеспечив возможность столь дальнего похода в степь. Такой поход стал возможным только после победы на Угре и гибели Ахмата.

Служилая конница во главе с великокняжескими воеводами идет в дальний поход в тесной связи с татарами — крымским царевичем и казанским вассалом. И это тоже новая черта в организации похода.

Присутствие Сатылгана, близкого родственника Менгли, имело и политическое, и чисто военное значение. Не менее важно и участие казанского вспомогательного отряда — недавно посаженный на казанский стол Мухаммед-Эмин демонстрировал свою верность.

Участие в походе служилых людей из русских княжеств, сохранявших ту или иную степень самостоятельности, свидетельствует о том, что старая военная система, основанная на военном союзе князей, продолжает функционировать. Нарушение принципа этой системы князем Андреем Углицким повлекло за собой взятие его под стражу по обвинению в государственной измене.[718]

На южном направлении складывается принципиально новая стратегическая обстановка — инициатива переходит в руки России и ее союзников, и ведутся наступательные операции против остатков империи Ахмата.

Несмотря на отсутствие непосредственного соприкосновения с противником, летний поход 1491 г. не может игнорироваться в общем контексте русской военной истории. Это первый поход служилого ополчения в глубь Дикого Поля, первый опыт коалиционной войны на южном направлении, первое материальное проявление союза с Крымом.

Однако успешный поход 1491 г. не мог, разумеется, привести к серьезным стратегическим результатам. Остатки Ахматовой орды продолжали существовать как потенциальная угроза южному рубежу Российского государства.

Под 1492 г. великокняжеская летопись отмечает: «Месяца Июня в 10 приходили татарове ординские казаки. В головах приходил Темешом зовут, а с ним 200 и 20 казаков, в Алексин на волость на Вошань, и, пограбив, поидоша назад. И прииде погоня великого князя за ними, Федор Колтовской да Горяин Сидоров, а всех их 60 человек да 4. И учинился им бой в Поле промеж Трудов и Быстрые Сосны. И убиша погони великого князя 40 человек, а татар на том бою убили 60 человек, а иныии идучи Татарове в Орду ранены на пути изомроша».[719]

В РК-98 об этом ничего нет, а РК-05 содержит известие: «… приходили Татарове на украину на олексинские места и воевали по Вошане реки. И ходили за ними в погоню Федор Колтовской да Горяин Сидоров. И был им бой на Прудах, и побили Татарове».[720]

Разрядная запись и летописное известие очень близки друг другу — они содержат те же реалии. Летописная заметка основана, очевидно, на каких-то документальных источниках — скорее всего, на не дошедшей до вас более полной разрядной записи или на донесении великокняжеских воевод.

Но суть событий ясна. На южной окраине сохраняется напряженное положение, и успешные походы русских войск в степь перемежаются с нечаянными нападениями ордынских князей. На южном рубеже несется постоянная конная служба — только в этом случае могла быть возможна погоня за казаками далеко в степь. Южное направление остается одним из очагов напряженности на рубежах России и одним из важных факторов стратегической обстановки.

Литовская война 1492–1493 гг.

Война 1492–1493 гг. с Литвой рассматривается обычно почти исключительно в политическом аспекте, точнее — с точки зрения проблемы порубежных «верховских» княжеств.[721] Военные историки не проявляли интереса к кампаниям 1492–1493 гг. Так, Б. А. Разин уделил ей всего несколько строк.[722] Новейший исследователь В. А. Волков ограничивается кратким рассказом о событиях, отмечая тщательность подготовки и большие результаты этой, по его выражению, «хитрой» войны.[723]

Основными источниками о войне 1492–1493 гг. являются летописи, разрядные записи и посольские книги.

Великокняжеские летописи содержат официальную информацию о событиях.[724]

Разрядные записи (РЗ), дошедшие в составе разрядных книг 1598 и 1605 гг.,[725] отличаются за эти годы довольно большой подробностью и позволяют в какой-то мере проследить намерения русского верховного главнокомандования (ВГК).

Посольские книги содержат дипломатическую переписку с королем Казимиром, великим князем Александром[726] и крымским «царем» Менгли-Гиреем,[727] имеющую непосредственное отношение к военным событиям.

Великое княжество Московское впервые лицом к лицу столкнулось с мощной Литовской державой при Дмитрии Донском. Активно вмешиваясь в отношения между русскими князьями и, в частности, поддерживая Тверь против Москвы, Ольгерд совершил три похода на Москву, в отдельных случаях достигал некоторых успехов тактического масштаба, но стратегического результата не добился.

Второй этап московско-литовского противостояния приходится на время Витовта. Он завладел Смоленском и напал на Псков. Великий князь Василий Дмитриевич выступил против него со своими войсками. «Стояние на Угре» осенью 1408 г. закончилось мирными переговорами.

Наибольшие успехи литовской экспансии отразились в договорах 1449 г. между королем Казимиром, великим князем Василием Васильевичем и великим князем Борисом Тверским. Согласно этим договорам, Тверь попадала фактически под протекторат великого княжества Литовского.[728]

Создание Российского государства привело к коренным изменениям в обстановке. Вместо разрозненных княжеств теперь Литве противостояло единое государство.

Наиболее раннее упоминание о военных действиях на западном наг правлении читается в Соф. II летописи.

Под 6997 (1488/89) годом она пишет: «Тое же весны посылал князь великий князя Василия Кривого княжа Иванова сына Юрьевича Воротынского воевати и иных порубежье городов литовских. Он же много повоева и возвратися. И приела король на него со многою силою своих воевод, и приидоша изгоном, и победита князя Василь я, многих побита и в полон поведоша».[729]

К. В. Базилевич видит в великокняжеском воеводе сына Ивана Юрьевича Воротынского.[730] Но это ошибка — такого князя Воротынского не было. Речь идет о князе Василии Косом Патрикееве, сыне известного боярина Ивана Юрьевича.

В других летописях этот неудачный поход не упоминается, молчат о нем и разрядные записи. Но весенний поход 1489 г. под Воротынск отразился в посольских книгах.

Осенью 1489 г. король Казимир писал Ивану III: «А еще жаловали[ся] нам князи Воротынские, князь Дмитрий и князь Семен Федорович, и иные наши князья у край иные, что на их отчины воевод своих насылаешь, под городом были, города добывали, места выжгли, бояр и боярынь много поймали, и всех голов семь тысячь повели, а с тыми людьми воевод твоих было одиннадцать».[731] Король, по-видимому, имел в виду именно тот поход, о котором пишет Соф. II, хотя события излагает совсем по-другому.

Отсутствие известий об этом походе в РЗ свидетельствует о неполноте дошедших до нас записей.

Судя по посланию короля, войска Ивана III предприняли крупную наступательную операцию в ближнем северском порубежье. Эта операция принципиально отличалась от мелких пограничных столкновений прошлых лет, о которых постоянно шли споры по дипломатическим каналам.

Готовясь к войне, Иван III рассчитывал на поддержку своего крымского союзника.

Тема союза против короля Казимира — изначально одна из главных в отношениях великого князя с Менгли-Гиреем. Посол Иван Андреевич Лобан Колычев, отправленный из Москвы в марте 1492 г., должен был требовать, чтобы Менгли лично выступил против короля или послал бы своего брата и своих детей со всеми людьми. «Пойдешь, господине, ты на королеву землю и ты… ко царю моему весть пошли, и государь мой… на твоего и на своего недруга на короля один человек… А землю… королеву государя нашего люди со всех сторон емлют». «От Новагорода, и от Пскова, и от Тфери, и от Московские земли королеву землю емлют. А князей Воротынских и Белевских, которые служили королю, князь великий и с землями поймал. А которые князи Воротынские и Одоевские осталися у короля, и у тех князь великий велел городы поимати, и поймали их».[732]

Разрядные записи за 7000 (1491/92) г. подтверждают слова русского посла в Крыму.

«Лета 7000-го послал князь великий воевод своих в Северу ко князьям:

В Большом полку — князя Данила Дмитриевича Холмского да Якова Захарьина, да в Большом же полку князя Володимера Андреевича Микулинского.

В Передовом полку — князя Александра Володимеровича Ростовского да князя Ивана Михайловича Воротынского.

В Правой Руке — князя Василия Васильевича Шуйского да князя Василия Васильевича Ромодановского.

В Левой Руке — князь Василий Мних да князь Петр Лобан Ряполовские.

В Сторожевом полку — князь Федор Васильевич Телепень да князь Константин Федорович Ушатый».[733]

О масштабах похода «в Северу» свидетельствуют количество и состав воевод, возглавляющих полки. Такое количество полковых воевод в одном походе мы видим впервые. Впервые видим и членение рати на пять полков: к обычным полкам — Большому, Передовому, Правой Руки и Левой Руки — добавили Сторожевой полк во главе с двумя воеводами.

Во главе Большого полка идет князь Данило Холмский, наиболее авторитетный военачальник, победитель в Шелонской битве.

Второй воевода Большого полка Яков Захарьич — видный боярин и наместник новгородский.[734] Присутствие его может свидетельствовать об участии в походе новгородского служилого ополчения.

Третий воевода Большого полка князь Владимир Андреевич Микулинский — выходец из тверских удельных князей, перешедших на московскую службу. В 1489 г. в походе на Вятку был первым воеводой полка Правой Руки.[735] Участие его в походе может свидетельствовать о наличии в составе Большого полка тверского ополчения.

Все это говорит о важном значении, которое придавалось походу «в Северу ко князьям». Это было, по-видимому, очень крупное военно-политическое мероприятие, рассчитанное на укрепление влияния на порубежных северских князей — в той или иной форме они приглашались на переход под власть государя всея Руси. При этом, однако, никакого формального разрыва отношений с королем Казимиром не было.

С королем продолжались дипломатические отношения.

Было бы неверно рассматривать порубежные конфликты как односторонние действия русских войск. В мае 1492 г. русский посол Иван Берсень Никитич Беклемишев должен был передать королю Казимиру: «Тому два года будут ограбили сторожей… мецняне… и грабежу взяли коней и доспехов и мелкой рухляди на семьдесят рублев… пограбили и пересекли сторожей великого князя, на Донце, которые ездили под Орду… и грабежу взяли на полтораста рублев…»[736] В обобщенном виде эти жалобы выглядели так: «Летось и сего лета ездили наши люди на Поле, оберегати христианства от бесурменства; ехав на них твои [короля Казимира] люди изо Мценска и изо Брянска и из иных мест… тех наших людей побили и пограбили…»[737]

«А летось тому год будет, ограбили сторожей Олексинцев… Мецняне же…»[738]

Сведения посольской книги не только свидетельствуют о порубежных конфликтах, в данном случае о самовольстве жителей Мценска, но и содержат важные детали об организации сторожевой службы в Поле — одной из основных функций службы на южном рубеже. Как видно, эта служба была мобильной. Ее несли жители пограничных городов, заезжавшие далеко в Поле, составляя, таким образом, дальний дозор, прикрывающий русский рубеж по Оке. Нападения мецнян представляли прямую угрозу всей системе этой службы.

Миссия Ивана Берсеня Беклемишева не состоялась из-за кончины короля Казимира (7 июня 1492 г.) Не вступая в дальнейшие переговоры с новым главой Литовского государства, великий князь приступил к силовому решению проблемы.

В июне было получено донесение русского посла из Крыма. Менгли был занят своими делами и обещал выступить только осенью. Великий князь решил действовать, не дожидаясь помощи своего союзника.

«… Месяца Августа 7000 г. послал князь великий Иван Васильевич всеа Руси воеводу своего Федора Телепня Оболенского с силою ратною на город Мценск за их неправду. И град Мценск взяша и землю повоеваша, и воеводу их Бориса Семенова сына Александрова, изымаша и иных многих, и приведший их на Москву».[739]

В РК-98 это сообщение отсутствует. В РК-05 оно читается так: «… послал князь великий воеводу князя Федора Телепня Оболенского к городу Мценску. И воеводы князь Федор Васильевич Телепень с товарищи взяли город Мценск».[740] Летописное известие и разрядная запись восходят, вероятно, к одному и тому же официальному источнику.

В ноябре 1492 г. литовский посол Станислав Глебович передал от имени своего государя жалобу: «русские великого князя люди и Мценск и Любутеск съжгли, а наместника Бориса и бояр мценских и любутских и людей их головами свели и з женами и з детый».[741] В ответ на это великий князь повторил свои претензии и добавил новые: «нынеча как сего лета теже Мечняне и Любучане сторожей наших… многих до смерти побили, а иных головами свели… А опосле того, пришед от того Бориса… многие люди на нашу украину, волости и села пожгли, жены и дети людей наших в полон повели… и наши люди не мога того терпети ходили за своими женами и за детми и за своими животы. И но того деля так то сталося».

Поход на Мценск и Любутск был, по-видимому, небольшим по масштабу. Косвенно об этом свидетельствует то, что назван по имени только один воевода и ничего не говорится о боях с противником.

Тем не менее значение этого похода не следует недооценивать. Русские великокняжеские войска вступили на земли, тянувшие к Литве, провели наступательную операцию не против порубежных князей, готовых перейти на русскую службу, а против городов, признававших власть великого князя Литовского. Поход князя Федора Телепня Оболенского — акт государственной политики. Он означает фактическое начало войны.

По словам великокняжеской летописи «того же лета (7001–1492/93) приехаша к великому князю служити князь Семен Федорович Воротынский да братанич его князь Иван Михайлович и з своими вотчинами, а едучи князь Семен на великого князя имя засел литовских городов Серпееск да Мезеческ. И прииде за ними смоленский воевода князя великого Литовского… пан Юрий Глебович да князь Семен Иванович Можайского под грады под Серпееск да под Мезеческ с силою многою. И граждане, не возмогоша противится им, грады свои здаша. И слышав то, князь великий Иван Васильевич послал противу их сестрича своего князя Федора Рязанского да воевод своих князя Михаил Колышку да князя Александра Васильевича Оболенского и иных воевод своих со многою силою, да великого князя Рязанского Ивана Васильевича воеводу Иньку Измайлова с силою.

Смоленский же воевода пан Юрий Глебович и князь Семен Иванович Можайский слышав рать сильну великого князя идущу противу их и во граде посадиша князя и панов многих во осаде, а сами убоявшеся и побегоша к Смоленску.

И прииде сила великого князя… под град Мезеческ. Они же убоявшеся и не могоша противитися, и град отвориша. И изымаша во граде Кривда окольничего Смоленского, и иных многих князей и панов, Литвы и смольнян заставы великого князя Александровы. А земских людей черных приведоша к целованию за великого князя.

И оттоле поиде сила великого князя под град Серпейск. Они же устремишася крепко ратоватися и не хотеша града здати. Воеводы же великого князя повелеша воем мужественно приступити ко граду с пушками и пищальми. И приступив ко граду и взяша его силою, и изымаша во граде Ивана Федорова сына Плюскова смолнянина, и иных многих князей и панов, и литвы, и смолнян двора великого князя Александра Литовского. И разграбив град, и сожгоша, и земских людей к целованию приведоша.

И оттоле шед, Опаков град взяв, сожгоша и земские люди черные к целованию приведоша.

И тако возвратишася, и литву и смолнян, седящих во осаде, и градских людей больших приведоша на Москву, а всех их 500 и 30. И князь великий посла их в заточение по своим городам».[742]

Разрядные записи, дошедшие в составе РК-98 и РК-05, состоят из нескольких самостоятельных первичных записей, сведенных позднее в книгу.

Рассказав о переходе на службу к Ивану III целого ряда западнорусских князей (Семена Федоровича Воротынского, Михаила Романовича Мезецкого, Василия и Андрея Белевских) «с вотчинами и волостьми и с Мезецком да с Серпейском», запись говорит, что Александр Литовский «прислал из Смоленска своего пана Юрия Глебовича, да князя Семена Ивановича Можайского, да князей Друцких, да те городки Мезецк и Серпейск и с волостьми поймали и позасели.

И князь великий Иван Васильевич всеа Русии послал тех городов доставати своего сестрича князя Федора Васильевича Рязанского. А с ним великого князя Ивана Васильевича Рязанского воеводу Инка Измайлов со многими людьми.

А своих воевод князь великий послал князя Михайло Ивановича да князя Олександра Васильевича да князя Ондрея да князя Ивана Микитичев, да князя Ивана Володимеровича Лыка, да князь Василья Васильевича Телепня, да князя Василья Володимеровича Кашу.

А пошли с Москвы Генваря в 29 день. А были по полком:

В Большом полку — князь Михайло Иванович.

В Передовом полку — князь (Александр Васильевич да в Передовом полку со князем Олександром Васильевичем другой воевода князь Василей Васильевич Оболенский.

В Правой Руке — князь Ондрей да князь Иван Смола Никитич Оболенские.

В Левой Руке — князь Иван Володимерович Лыко.

В Сторожевом полку — князь Борис Михайлович Туреня да князь Василей Володимерович Каша.

А Воротынским князем и Одоевским и Белевским, и князю Михаилу Мезецкому велел князь великий быть подле Передовой полк великого князя на правой стороне или на левой, где похотят.

А не похочет князь Дмитрий быти вместе с братом своим со князем Семеном, и князю Дмитрию быти своим полком подле Большой полк, где пригоже.

А князю Семену и братаничю его князю Ивану Перемышскому быти подле Передовой полк, на правой или на левой стороне, где похотят.

А Оболенским князем и Белевским, и Мезецкому где будет пригоже со князем быть в полку, и им тут быти или где похотят.

А как сойдутся все люди, и князю Михаилу Ивановичи) и князю Олександру полки пересмотрети да в котором полку будет людей мало и им в тот полк людей прибавить».

Это первая столь подробная разрядная запись, известная по нашим источникам. Первая часть записи составляет преамбулу к дальнейшему тексту, объясняя политические мотивы действий великого князя.

Собственно РЗ начинается со слов: «И князь великий… послал тех городов доставати».

Эта запись состоит из трех основных частей.

В первой части говорится об отправке воевод в общих чертах, рязанских и великокняжеских, без уточнения их командных функций.

Обращает на себя внимание распоряжение великого князя об отправке рязанских воевод — при наличии формально независимого великого княжества Рязанского, и точная дата начала похода великокняжеских войск из Москвы.

Вторая часть — наиболее типичная для РЗ роспись воевод по полкам.

Обозначено пять полков в уже привычном иерархическом порядке: Большой (Б), Передовой (П), Правой Руки (ПР), Левой Руки (ЛР) и Сторожевой (С). Отметим, что в первых документальных известных нам разрядах ноября 1477 г. было обозначено четыре полка, великокняжеский (т. е. Большой), Передовой, Правой Руки и Левой Руки.[743] Cторожевой полк не предусматривался.

Сторожевой полк не фигурирует и в разрядах похода 1487 г. на Казань, и похода 1489 г. на Вятку[744] и впервые появляется в разрядах похода 1491/92 (7000) гг.

Третья часть записи представляет собой инструкцию для вновь перешедших к России северских князей. Как видно, им предоставляется большая самостоятельность. Директива великого князя определяет их место в боевом (походном) расписании только в самых общих чертах — возле Передового, или Большого полка, причем сами князья решают, с какой стороны этих полков им двигаться. В этой свободе выбора видно стремление сохранить хорошие отношения с новыми князьями, добиться их верной службы новому государю. Относительная самостоятельность князей определялась также самим существом дела. Они шли во главе собственных служилых людей, не привыкших к порядкам в русском великокняжеском войске.

Представляет интерес и последний параграф этой части записи, обязывающий первых воевод Большого и Передового полков пересматривать состав полков и «уравнивать» их, т. е., очевидно, переставлять подразделения из одного полка в другой. Функция организации полков передается частично в руки старших воевод. Первый воевода Большого полка (и его ближайший заместитель — первый воевода Передового полка) является полномочным командующим войсками на данном операционном направлении (или, в терминах ХІХ–ХХ вв., командующим армией).

«А на Луки Великие отпустил князь великий воевод, а были воеводы по полком.

В Большом полку князь Данило Олександрович Пенко.

В Передовом полку князь Семен Романович да Василий Борисович.

В Правой Руке — Дмитрий Киндырев.

А в Левой Руке прилучит у них быти Ондрею Колычеву и Ушатому ино быти Ондрею да Ушатому.

А не прилучица им быть и князю Данилу велеть быти в Левой Руке князю Ондрею Прозоровскому.

А Ондрею Рудному быти в Сторожевом полку».

Эта запись определяет формирование второй армии — действующей на самостоятельном великолукском, т. е. северо-западном, направлении. Здесь воевода Большого полка также наделяется большими полномочиями, вплоть до назначения воеводы полка Левой Руки. Не совсем ясно выражение «а прилучитца быти». Оно означает неуверенность Ставки в прибытии или реальной дееспособности назначаемых воевод, отсюда и расширение полномочий командующего армией — первого воеводы Большого полка.

«Того же лета были воеводы в Можайску князь Василей Иванович Косой да Семен Иванович Воронцов».

На западном, можайском, направлении также содержатся силы во главе с воеводами, но без подразделения на оперативно-тактические полки — вероятно, можайская группировка уступала в численности и по значению армиям юго-западной группировки князя Михаила Ивановича и северо-западной князя Данила Александровича Пенка.

«А изо Твери воеводы:

В Большом полку князь Данило Васильевич.

В Передовом — князь Петр Никитич да со князем Петром же другой воевода князь Федор Семенович Хрипун.

В Правой Руке князь Осиф Андреевич Дорогобужский да со князем Осифом другой воевода князь Петр Васильевич Нагой.

В Левой Руке князь Володимер Ондреевич Микулинской да со князем Володимером же другой воевода Иван Борисович, а третей воевода Петр Борисович».

Так формируется третья по счету оперативная группа армейского масштаба с подразделением на оперативно-тактические полки.

Официальное летописное известие, рассказав о походе на юго-западное направление, далее отмечает: «В то же время посылал князь великий… воевод своих под город под Вязьму ратью Данила Васильевича Шеня да князя Василия Ивановича княж Иванова сына Юрьевича. Они же, шедше, Вязму град взяша и к целованию приведоша, а вяземских князей и панов приведоша на Москву. И князь великий их пожаловал их же вотчиною, Вязьмою, и повеле им служити».[745]

Бели так, то наступление на Вязьму (западное направление) происходило одновременно с наступлением на юго-западном направлении на Серпейск, Мезецк.

«Того же лета против Литвы из Новагорода воевода Яков Захарьин, изо Пскова князь Василей Федорович Шуйский.

А изо Московские и из Тверские земли к ним же воеводы на помочь: князь Данило Олександрович Пенко, другой воевода князь Семен Романович, третий воевода Дмитрий Киндырев, четвертый воевода Василей Борисович, пятой воевода князь Петр Васильевич Нагой».

Войска из Новгорода и Пскова двинуты во главе со своими наместниками. Войска из Московской и Тверской земли, двинутые «на помочь», фактически составляют главные силы с пятью воеводами, ранее выступившими из Москвы 29 января.

Следующая запись относится к Тверской земле.

«Того же лета 7001-го князь великий Иван Васильевич всеа Русии послал на Тверь сына своего князя Василья, и у него велел быти во Твери воеводам:

князь Данило Васильевич Щеня;

Юрий Захарьич;

князь Петр Никитич Оболенской;

князь Федор Семенович Хрипун;

Петр Борисович».

Запись отражает меры, принятые по созданию Тверской группировки войск, во главе которых был формально поставлен князь Василий Иванович, тринадцатилетний юноша, будущий великий князь.

Естественнее всего предположить, что РЗ помещены в РК в хронологическом порядке, т. е. отражают одновременные или последовательные распоряжения великого князя.

Если так, то формирование новой группировки войск в Тверской земле произошло позже, чем войска князя Данилы Щени овладели Вязьмой.

Далее следует запись: «А к Берегу изо Твери — воевода князь Осиф Ондреевич Дорогобужский, князь Михайло Федорович Микулинской, Иван Борисович».

Эти воеводы упоминаются в предыдущих записях во главе войск, посланных против Литвы. Отправка на Берег произошла, очевидно, уже после окончания Литовской кампании и относится к лету 1493 г.

«А на Берегу быти сыну великого князя князю Юрью да князю Борису Васильевичю. А воеводам быть на Берегу князю Михаилу Ивановичю.

А в Серпухове быть князю Василью Ивановичи» да князю Борису Михайловичу Турене.

А в Торусе быти князю Ивану Лыку.

Да на Берегу же быть князю Ондрею да князю Ивану Смоле Никитичемъ.

После этих записей, относящихся к южному направлению, снова упоминается направление западное.

«А в Можайску быть Ондрею Федоровичи».

«А у великого князя воеводы: князь Иван Юрьевич, князь Данило Дмитриевич Холмский, князь Олександр Васильевич Оболенский, князь Семен Иванович Ряполовский».

Эту запись необходимо сопоставить с данными крымской посольской книги — о готовности великого князя самому «всести на конь».[746]

Единственная хронологическая реалия относится к выступлению 29 января из Москвы войск, ориентированных на юго-западное направление — во главе с князем Михаилом Ивановичем (Большой полк) и князем Александром Васильевичем (Передовой полк). Именно эти войска, по-видимому, и начали кампанию. По данным великокняжеской летописи, одновременно выступили войска на Вязьму во главе с князем Данилой Щеней.

Дальнейшие записи рисуют развертывание войск на литовском фронте, которое могло происходить примерно в то же время.

В марте 1493 г. в Новгород прибыл сокольник пана Яна Забережского, наместника Полоцкого, «чтобы дозволил купити кречетов». Новгородский наместник Яков Захарьич немедленно донес об этом своему государю и запросил инструкций.

Великий князь понял истинный смысл послания Яна Забережского: «Нам ся видит, что он в ту пору нынеча принял то не кречетов деля». Великий князь приказал продолжать переговоры и прислал Якову Захарьину текст соответствующей грамоты. Наместник должен послать с грамотой «человека такова, который умел бы тамошнее дело видети, а здеся приехав сказати», т. е. выполнить роль разведчика.

Таким образом, в марте новгородское служилое ополчение еще не выступило в поход — его воевода Яков Захарьин был в Новгороде.

Из мартовского послания Яна Забережского вообще не видно, что идет война, боевые действия на окраине не мешали разговорам о дружбе.

Но 18 мая Ян Забережский снова обращается к Якову Захарьину: «Ся стали зачепки от вашего государя: на миру на отчину нашего государя войну пустил, городы и волости великие забрал». При этом подтверждается стремление Александра Литовского к миру — он «шлет послы свои до великого князя». Яков Захарьин находится в Новгороде, именно туда адресована грамота великого князя в ответ на донесение наместника.[747] В тот же день, когда было отправлено письмо Яна Забережского, Александр Литовский отправил своих послов к великому князю в Москву.

Александр по-прежнему не признавал законность отъезда русских князей на службу Ивану III и обвинял его в нарушении мира «как есмо до тобя посла нашего выправили… ино в ты часы люди твои многии пришедша, городы наши и волости Мезецк, а Серпейск, а Мосалеск, а Городечну, а Опаков, огнем пожгли, а людей наших… в полон повели со всеми их животы и статки. И теж город наш Вязму взяли и слуг наших князей Вяземских головами свели».[748]

Отсюда вытекает, что, во-первых, поход на Вязьму состоялся не позднее мая, во-вторых, что новгородское ополчение в весенних боевых действиях либо не участвовало, либо уже вернулось домой.

Таким образом, к началу мая русские войска овладели всеми городами, о которых упоминает известие великокняжеской летописи. Кампания против Литвы фактически закончилась.[749] Начались переговоры о мире.

Одной из важных черт войны 1492–1493 гг. было стремление к совместным действиям с крымским союзником России. Переговоры об этом велись еще весной 1492 г.

В июне 1492 г. в Москву от Лобана Колычева поступило послание Менгли-Гирея. Крымский хан был готов к выступлению против Литвы — осенью («во жнитво») взять Киев,

«А зиме ты брат мой приди… Вилну и Краков даст Бог всхочешь взять».

Однако главной заботой Менгли, как видно из его послания, было укрепление города на Днепре, откуда он и хотел идти на Киев.[750] (По мнению К. В. Базилевича, имелся в виду город Очаков)[751].

Проект широкого совместного наступления на Литву и Польшу носил, вообще говоря, довольно фантастический характер. Находясь в низовьях Днепра, Менгли сравнительно легко мог совершить нападение на Киев. Но реальным возможностям русских войск зимний поход на Вильно и Краков явно не соответствовал.

Не следует удивляться, что проект Менгли не встретил сочувствия у великого князя. В августе 1492 г. русский посол Константин Григорьевич Заболотский повез Менгли ответ Ивана III.

«Не пошел еси ныне ратью на своего и моего недруга… затем, что на Днепре город делаешь». Сообщая о смерти короля Казимира, великий князь призывал своего союзника, «чтобы еси… на Казимировых Королевых детей и на Литовскую землю сам на конь всел и ратью пошел… чтобы еси поотставя ныне все свои дела, да на их бы еси на Литовскую землю пошел… А что делаешь город на Днепре… и ты бы ныне однолично то дело поотставил, а сам бы еси на конь всел и ратью пошел». Не задаваясь дальними перспективами, великий князь требовал от своего союзника немедленных конкретных действий.

В свою очередь, великий князь обещал «яз оже даст Бог ныне сам чаю всести на конь и ратью на них поити, и недружбу свою хочю им чинити, сколько ми Бог пособит».[752]

Константин Заболотский должен был также сделать устное заявление: «Осподарь мой князь великий… разослал к людем по всем своим землям, а велел им наряжались, а сам не мотчая всести хочет на конь, и ты бы, господине, не мотчая ж всел на конь».

«А какими делы… не всхочет [Менгли] поити на Литовскую землю, учнет говорити, что ныне уже к зиме, нелзе ити, и Константину говорити царю так… осподарь мой, господарю, ныне сам на конь всел на своих недругов, а тобе, господине, в ту же пору пригоже ити на своих недругов да свое дело делати».

Видна разница в постановке вопроса о походе против Литвы. Если в марте великий князь призывал к этому Менгли и ставил свое выступление в зависимость от начала похода хана, то в августе он говорит уже о мобилизации всех своих войск и о своей готовности немедленно «всести на конь», и даже о том, что он уже «ныне сам на конь всел».

Готовность Ивана III «всести на конь» отражена, как мы видели, и в разрядных записях о формировании великокняжеского полка.

Из очередного донесения посла Заболотского выясняется, что Менгли действительно послал свои силы на Литовскую землю — под Киев, Чернигов и Путивль. Однако сам в поход не пошел. Менгли опять предлагал совместные действия (под Черниговом и Путивлем). Судя по тому, что сам хан послал туда 500 человек, речь могла идти только о набеговой операции сравнительно небольшого масштаба.[753]

Так и оценивал ее великий князь в инструкции послу в июне 1493 г. «Пишет ко мне царь, что беспрестанно его люди Литовскую землю воюют, и мы здесь слышали, что малые люди приходили сее зимы на Литовскую землю, а не имали ничего, а ныне сына послал с ним 500 человек ино пятью сот человека какая война Литовской земле?»

Сам Менгли в своих грамотах Ивану III отговаривался то тем, что «зима люта была», то тем, что «Днепр прошел, через реку нелзе было перелезти».[754]

Наконец, согласно донесению Заболотского, «царь… Днепр перевезлся и пошел от Днепра на Вздвиженьев день [14 сентября)… к Киеву».[755]

Однако Менгли не был удачлив. Последовал контрудар литовцев: «который город на Днепре чинил есми, вземши и разорили», — сообщает он великому князю. Сам же царь «до зимы трижды крат на конь салился, впервые пошел, ино лед растаял, а вдругоряди разболев воротился». Только третий поход на Черкассы «с пушками и пищал-ми пришли есмя… и мы… Черкасской городок… и иные их городы пожгли».

Сообщение об этом Менгли датировал 16 сентября,[756] т. е. это был тот именно поход, о котором доносил ранее Заболотский.

О походе Менгли сообщил также его брат Ямгурчей. По словам последнего, были взяты и разорены Черкассы и Канев, т. е. города по Днепру ниже Киева. «Аж даст Бог… и на Киев пойдем зиме».[757]

Все это имело характер набегов, а сам Менгли «половину [рати] с собою взяв и воротился с первозимья как снег падет, лед станет».[758]

Большого похода главными силами опять не получилось. В своем ответном послании великий князь выражал недоумение и недовольство: «а ныне которого для дела воротился? Сам есми не пошел на Литовскую землю?»[759]

Таким образом, коалиционную стратегию в кампаниях 1492 и 1493 гг. реализовать не удалось. Менгли, несмотря на все свои обещания, не пошел в большой поход, ограничившись набегами на литовские окраины.

Русское командование осуществляло свой замысел войны, который носил ограниченный характер.

Русский план войны был нацелен на решение ближайших конкретных задач оперативно-тактического масштаба, полностью определяемых политическими целями войны: возвращение к Русскому государству окраинных княжеств с их князьями, вышедшими из-под власти великого князя Литовского.

Можно отметить три основных этапа кампании.

На первом (лето 1492 г.) — официальной целью русских войск было наказание городов, нападающих на южную сторожевую службу (Мценск, Любутск),

На втором этапе (осень 1492 г.) речь шла о помощи князьям, отложившимся от Казимира. Операции принимают более широкий характер, происходят столкновения с литовскими войсками (Мценск, Серпейск).

На третьем этапе (январь — май 1493 г.) — наступление больших ратей на юго-западном и западном направлениях и мобилизация основных сил Российского государства.

Таким образом, прослеживается постепенное, поэтапное развитие и нарастание задач и масштабов боевых действий.

К лету 1493 г. цели кампании были достигнуты. Результатом походов было овладение Мценском, Серпейском, Опаковом и Вязьмой, т. е. был достигнут крупный успех оперативно-стратегического масштаба.

Обращает на себя внимание, что операции на западном (Вязьма) и юго-западном (Серпейск) направлениях проводились одновременно («в то же время»). В принципе, это должно было заставить обороняющуюся сторону распылять свои силы и не давало возможности сосредоточить их для эффективного контрудара.

Большая мобилизация великокняжеских войск была предназначена, по-видимому, не столько для наступательных операций на новых направлениях, сколько для удержания занятых территорий в случае контрнаступления Литвы. Нет никаких признаков наступательных действий русских войск после начала мая, т. е. после решения ближайшей задачи.

Можно, таким образом, рассматривать войну 1492–1493 гг. как наступательную кампанию с ограниченными целями. Глубина операций не превышала нескольких переходов (например, от Можайска до Вязьмы — около 150 км).

Общий стратегический замысел войны с Литвой можно представить по разрядным записям. Войска развертывались на широком фронте от псково-новгородско-литовского рубежа, от Великих Лук до Угры и среднего течения Оки. Кроме войск, собранных к январю в Москве, в поход были двинуты войска из Пскова, Новгорода и Твери, т. е. основные силы русского войска были ориентированы на борьбу на литовском фронте.

Можно проследить три основных направления — северо-западное (от Великих Лук), западное (от Можайска) и юго-западное (в сторону Оки и Угры). Кроме того, создавался общий стратегический резерв в виде Великокняжеского полка.

Развертывание войск на южном направлении происходило, вероятно, позднее — после решения основных задач на литовском фронте, т. е. не ранее мая. Трудно представить, что войска из Твери были сначала (зимой) двинуты на Берег, а потом отправлены на литовский фронт.

В стратегическом отношении кампания 1493 г. представляет интерес как пример наступательной кампании на широком фронте, на разных операционных направлениях, но на небольшую глубину. Наиболее важным стратегическим результатом было овладение Вязьмой, что значительно улучшало положение на западном направлении — прикрывая Москву и открывая кратчайшую дорогу на Смоленск.

В тактическом отношении боевые действия представляли собой борьбу за города, т. е. за укрепленные населенные пункты, в некоторых случаях с применением артиллерии и штурма укреплений (Серпейск).

Никаких сведений о боях в открытом поле и вообще о столкновениях крупных воинских масс в источниках нет.

Наступление русских войск было остановлено после первых успехов.

Об осторожности Ивана III и его нелюбви к рискованным предприятиям пишет большинство исследователей.

В кампании 1493 г. эта черта политики и стратегии великого князя проявилась в полной мере. Наступление русских войск было остановлено после решения конкретных поставленных перед ними задач.

Продолжение войны против Литвы угрожало конфликтом с ее потенциальными союзниками — Польшей, Чехией и Венгрией — всеми королевствами Ягеллонов. Россия же фактически не имела ни одного союзника, за исключением не очень надежного и не очень сильного Менгли. Продолжение войны было связано, таким образом, с большим политическим и стратегическим риском.

Военная история знает немало примеров, когда продолжение победоносной войны приводит к перерастанию ее в войну не победоносную — к поражению и к потере плодов одержанных побед. В условиях победоносной кампании 1493 г. великий князь проявляет редкую для победителей способность вовремя остановиться и таким способом сохранить все свои преимущества.

Но остановка наступления на Литву могла быть вызвана и стремлением укрепить северо-западное направление перед началом большой войны на этом (Свейском) направлении, на что справедливо указывает А. А. Зимин.[760] Именно это направление стало главным во внешней политике и стратегии Ивана III в начале 90-х гг.

Несмотря на свой ограниченный масштаб, война 1492–1493 гг. имеет принципиально важное значение. На западном стратегическом направлении Россия впервые перешла от обороны к наступлению. Впервые в дипломатических документах появился термин «Государь всея Руси», что было зафиксировано в договоре 5 февраля 1494 г. и означало фактически признание Российского государства (а не «Московии») субъектом международного права. В освобождении русских земель от иноземного владычества был сделан первый шаг.

Первая Свейская война 1495–1497 гг.

Основной причиной Свейской войны 1495–1497 гг. явилась борьба против монополии Ганзы на мореплавание и торговлю на Балтике. Если новгородское боярство не имело возможности бороться против этой монополии, то Российское государство не могло согласиться на неравноправное положение в сфере торговли. Закрытие Ганзейского двора в Новгороде и союз России с Данией (1493 г.) означали переход нашей страны к активной защите своих интересов на Балтике.

Другой причиной конфликта с Швецией был вопрос о границе— условия Ореховецкого мира 1323 г. шведской стороной не выполнялись.[761]

Основные русские источники о войне 1495–1497 гг. — летописи и разрядные записи. Важным источником на шведском языке является Большая рифмованная хроника.[762]

Первое сообщение о войне со Швецией читается в официальной Увар, летописи.

Записи за лето 7004 г. в Увар, летописи (Свод 1518 г.) начинаются с известия: «Послал князь великий Иван Васильевич всея Русин воевод своих, князя Данила Васильевича Щеня да Якова Захариича, да князя Василья Федоровича со Псковичи ратию на Немци на Свейскую землю под город Выбор. Они же, шед, землю Немецкую поплениша и пожгоша, а Выбора града не взята. Тогда же под Выбором убита Ивана Андреевичи Соботу Плещеева».[763]

Судя по этим известиям, поход начался в самых первых числах сентября 1495 г., следующая запись относится к 6 сентября — поставлению на митрополию Троицкого игумена Симона.

В Сп.-Прил. летописи записи за 7004 г. начинаются с аналогичного известия: «Отпустил князь великий Иван Васильевич воевод своих, князя Данила Васильевича Щеня с Тверскою силою, да Якова Захаркина с Новгородскою силою, да и Двора своего многих детей боярских послал на Немци ратию под Выбор. Они же начата жечи и сечи и в полон вести, яко же бо обычай есть ратным и сотвориша землю Немецкую пусту».

Составитель Сп.-Прил. имел какой-то другой источник, чем составитель Увар. Но принципиальной разницы в известиях обеих летописей нет.

В других летописях великокняжеского цикла содержатся известия аналогичные Увар. (Соф. II., Никон.).

Воскр. летопись и Шумиловский список Никон, приводят то же известие, но с именами воевод по полкам.[764]

Вол.-Перм. летопись под 7003 годом приводит известие: «Августа б, в четверг, послал князь великий Иван Васильевич воевод своих: князя Данила Васильевича Щеня, да Якова Захарьича со многими людьми на Свейского короля Немецкого. А Яков пошел того же месяца в 10 день, в неделю».[765]

Эти точные даты могли содержаться в источнике официального происхождения. В 1495 г. 6 августа приходилось действительно на четверг, но 10 августа был понедельник — точность даты начала похода Якова Захарьича вызывает сомнения.

Известие ВП имеет свой самостоятельный источник документального происхождения.

Уст. летопись помещает под 7002 годом известие: «… послал великий князь Якова Захарьина воеводою под Выбор в Немецкую землю (и князей, и бояр). Города не взял, а землю повоевали».[766]

Пск. I по Погодинскому списку под 7003 годом пишет:

«… прислал князь великий Иван Васильевич гонца своего, сына боярского, во Псков: чтобы отчина моя Псковичи послужили бы мне на Свею на Немцы, а яз отпустил своих воевод Якова Захарьина с Новогородскою силою, месяца Августа на Богородицыно говение (т. е. 1 августа — начало Успенского поста. — Ю. А.) да князя Данила Щеню с московским войском. И князь псковской Василий Федорович, и посадники псковские, и сынове посадничьи, и бояре, и весь Псков отчина государьская ялися в помощь великому князю Ивану Васильевич» з десяти сох человек конны».

Записи за 7004 г. начинаются с известия:

«Поехал князь псковской Василей Федорович и с посадники псковскими с Левонтьем Тимофеевичем и со иными посадники и со Псковичи на немцев на Свею. А ехали на Запсковье месяца сентября в б недельный под обед, а были у Свей 15 недель».

«Преставися князь Псковской Василей Федорович, приехав с войны, службы великого князя, в Новегороде».[767]

Таким образом, летописные записи о походе на Выборг дошли в двух основных вариантах — официозном (и близких к нему) и псковском, приводящем независимые известия.

Разрядные записи (РЗ) за 7003 г. содержат известие: «Августа в… день послал князь великий воевод на Свейские Немцы и были воеводы под Выбором по полком.

В Большом полку князь Данило Васильевич Щеня да князь Федоров да княж Иванов Борисовичев воевода князь Ондрей княж Ондреев сын Голенин. В Передовом полку князь Петр Никитич Оболенской да князь Федор Семенович Ряполовский Хрипун.

В Правой Руке князь Федор Васильевич Оболенский да князь Иван Иванович Слых.

В Левой Руке Петр да Василей Борисовичи.

А из Ноугородцкие земли велел князь великий итить на Свейские немцы:

В Большем полку Яков Захарьич.

В Передовом [полку] Иван Андреевич Лобан Колычев.

В Правой Руке Федор Константинович Беззубцов.

В Левой Руке князь Тимофей Олексацдрович Тростенской.

А в Новегороде Великом велел князь великий быть наместником князю Данилу Олександровичу Ярославскому да князю Ивану Васильевичу Лыку Оболенскому. Да в Новегороде же был дворецкий Иван Михайлович Волынский.

А изо Пскова наместнику князю Василью Федоровичи) Шуйскому велел князь великий итить со Псковичи на Свейскую Немцы».

Сопоставление летописных и разрядных источников позволяет попытаться реконструировать ход событий.

В походе участвуют три контингента: 6 августа выступили войска го Москвы под командой князя Данила Щеня; 10 августа го Новгорода под командой Якова Захарьина; 6 сентября — Псковская рать во главе с князем-наместником Василием Федоровичем Шуйским.

Первый воевода Большого полка, отправленного из Москвы, впервые упоминается в разряде 1475 г. в составе боярской свиты Ивана III при его походе «миром» в Великий Новгород. В 1489 г. он в качестве первого воеводы Большого полка возглавляет поход на Вятку, закончившийся взятием Хлынова.[768] В разрядах Первой Литовской войны 1493 г. Данило Щеня упоминается как первый воевода Большого полка из Твери.[769] Войска под его командованием одержали едва ли не самую крупную победу в этой войне, овладев Вязьмой.[770] Во главе московского Большого полка стоял, таким образом, воевода, имевший опыт успешных боевых действий.

В состав московского Большого полка входят также служилые люди волоцкого и рузского князей во главе с воеводой этих князей. Этот воевода, князь Андрей Андреевич Голенин, в разрядах упоминается впервые. Впоследствии он неоднократно ходил в походы во главе войск удельных князей.[771]

Князь Петр Никитич Оболенский, первый воевода Передового полка, начал службу при дворе князя Бориса Волоцкого, участвовал в Новгородском походе 1477 г. но еще при жизни князя Бориса оказался на великокняжеской службе и имел опыт походов под Орду и на Литву.

Второй воевода князь Федор Семенович Хрипун Ряполовский впервые упомянут в разрядах под 1487 г., когда он ходил на Казань во главе конной рати.

Полк Правой Руки возглавляет князь Федор Васильевич Оболенский — вероятно, Телепень, как он и назван в РК-05.[772]

В Левой Руке идут воеводы братья Бороздины, выходцы из Твери.[773] Вполне вероятно, что в их полк входили служилые люди Тверской земли, теперь прочно инкорпорированной в состав Российского государства. Так уже было в походах на Казань в 1487 г. и на Литву в 1493 г.

Итак, во главе среднерусского контингента идут восемь воевод, из которых один служит удельным князьям Московского дома, один — еще недавно служил удельному князю Московского дома, а два — по происхождению и по службе связаны с Тверью. Три воеводы — потомки удельных князей, связанные с московской службой на протяжении нескольких поколений. По известным источникам, боевой опыт имеют, по крайней мере, четыре воеводы, об остальных таких данных нет. В целом состав воевод достаточно ясно отражает социально-политическую структуру великокняжеской служилой элиты. В числе воевод — два основных элемента: представители старослужилых боярских и княжеских родов Московского дома бывших удельных князей и представители вновь присоединенной, но уже прочно ассимилированной Тверской земли.

Контингент Новгородской земли возглавляет недавний наместник Яков Захарьич. В Новгородской земле уже в течение ряда лет проходит реформа служилого землевладения — старые родовые боярские вотчины заменяются поместьями служилых людей великого князя. После 1481 г. (зимний поход в Ливонию) старая организация Новгородского ополчения, по-видимому, не функционирует. В результате поместной реформы 80–90-х гг. в руки служилых людей великого князя перешло несколько десятков тысяч обеж,[774] т. е. участков, соответствующих полноценному крестьянскому хозяйству. Новые владельцы этих населенных земель, помещики, и составляют теперь основную силу новгородского ополчения. Это конное войско могло насчитывать несколько тысяч человек.

Воевода Передового полка Иван Андреевич Лобан Колычев — выходец из боярского рода, получивший поместье в Новгородской земле.[775]

Воевода полка Правой Руки Федор Константинович Беззубцев — представитель рода Кошкиных. Его отец известен как воевода с 50-х гг., в Казанском походе 1469 г. он возглавлял главные силы московских войск.

Воевода полка Левой Руки князь Тимофей Александрович Тростенский — представитель княжеского рода Оболенских. В 1486 г. он участвовал в походе на Казань (среди воевод назван на третьем месте).[776] Князья Тростенские владели поместьями на новгородских землях. Новгородское ополчение, основанное на поместной системе, во главе с тем же воеводой Яковом Захарьичем было назначено в поход 1493 г. на Литву,[777] но до крупных боевых действий тогда дело не дошло. Поход 1495 г. на Выборг — фактически первый опыт, первая боевая проверка новгородского поместного ополчения.

Если в Великом Новгороде старая система земского ополчения была уже ликвидирована и заменена служилой поместной, то в Господине Пскове старая система еще сохраняла полную силу. Как видно из Пск. летописи, в ответ на призыв великого князя псковичи, как обычно, начали проводить мобилизацию на вече. Норма этой мобилизации — с 10 сох человек конный. Размеры псковской сохи нам неизвестны, но если считать ее равной старой трехобежной новгородской сохе, то конный воин выставлялся с тридцати крестьянских хозяйств, что в три раза ниже обычной в XVI в. московской нормы. Напомним, что в январе 1480 г., когда немцы напали на пограничный псковский Вышегородок, псковичи «много скрутишася… с четырех сох конь и человек»,[778] т. е. по норме, в два с половиной раза более напряженной, чем в 1495 г., и приближающейся (по принятому нами допущению) к московской норме. Это можно объяснить тем, что в 1480 г. опасность грозила самому Пскову, а в 1495 г. речь шла о дальнем походе, в котором Псков непосредственно не был заинтересован. В этом проявился известный стереотип удельно-вечевого (локального) мышления, естественным для себя образом ставящего свои местные интересы выше общих, государственных.

Пск. летопись не проявляет никакого интереса к ходу военных действий, она только фиксирует дату начала похода (6 сентября) и длительность его (15 недель). Это значит, что псковская сила вернулась из похода около 20 декабря. В дальнейших боевых действиях она на первом этапе войны со шведами не участвовала. В походе умер псковский князь-наместник и был назначен новый, князь Александр Владимирович Ростовский, который прибыл во Псков только 24 марта. Таким образом, вечевой Господин Псков, «отчина государева»», оказывал помощь государству в строго дозированном виде.

Осенью 1495 г. на Выборг двинулось большое русское войско. Показателем важности этого похода может служить поездка Ставки великого Князев Новгород.

Об этой поездке сообщают Увар.[779] и другие летописи, наиболее подробно начало ее описано в ВП (видимо, на основании походного дневника великого князя).[780]

Великий князь выехал из Москвы 20 октября и прибыл в Новгород 17 ноября.[781] Разрядные записи содержат перечень сопровождавших его лиц:

«А с великим князем бояре: князь Василий княж Иванов сын Юрьевича, князь Олександр Васильевич Оболенский, Ондрей Федорович, князь Семен Романович, князь Семен Иванович Ряполовский, Михайло Яковлевич Русалка, Дмитрий Володимерович. Окольничие: Петр Михайлович, князь Иван Звеяец, Петр Григорьевич Заболотской. Дворецкой князь Петр Васильевич Великой…

Ясельничие [2 имени]. Постельничие [2 имени]. Диаки [6 имен]».

Далее перечисляются «князи и дети боярские» — всего около 120 имен.

Ни в одной летописи нет ни этого списка, ни извлечения из него — он носит характер разрядной записи, сделанной соответствующим должностным лицом — скорее всего, тем, кто вел разрядные записи в канцелярии великого князя. Полное отсутствие упоминаний о списке в летописях приводит к заключению, что дневниковые записи при канцелярии и разрядные записи вели разные лица.

Некоторые аналоги списку 1495 г. дошли в более ранних разрядах. В разрядной записи 1475 г. о походе «миром» на Новгород читаем: «А с великим князем бояре [11 имен], окольничие [2 имени], дворецкий [1 имя], дети боярские [6 имен], дьяки [2 имени]». Всего поименовано 22 человека.

В разрядной записи о поездке великого князя в Новгород в 1479 г. перечислены сопровождавшие его лица — 5 бояр, окольничий, дворецкий, трое детей боярских.

В обоих случаях эти записи не находят в летописях никакой аналогии. Как и в 1495 г., записи, вероятно, велись лицами, не имевшими отношения к летописанию.

В 1475 и 1479 гг. мы имеем дело, по-видимому, с походным штабом великого князя, т. е. фактически с его Ставкой.

Список 1495 г. отличается от предыдущих своим составом.

Собственно к походному штабу можно отнести 7 бояр, 3 окольничих, дворецкого, 6 дьяков. Ясельничие и постельничие составляют непосредственную обслугу великого князя. Все остальные составляют свиту великого князя, собственно Двор его в узком смысле слова — совокупность лиц, находящихся в его непосредственном распоряжении и способных выполнять разного рода служебные поручения.

Таким образом, в октябре-ноябре 1495 г. в Новгород вместе с великим князем, его внуком Дмитрием и сыном Юрием переехала значительная часть аппарата управления Российского государства — верхушка государева Двора, что должно было дать возможность великому князю, находясь в Новгороде, эффективно выполнять свои функции главы государства, а главное — реально руководить военными действиями на уровне верховного главнокомандования (ВГК) на обширном театре войны.

О ходе боевых действий под Выборгом в наших источниках почти ничего не говорится. Известно только, что в боях за Выборг пал Иван Андреевич Суббота Плещеев — он был «застрелен из пищали». Все сведения о ходе борьбы за Выборг содержатся в шведских источниках — Рифмованной хронике.[782]

По шведским сведениям, первые небольшие отряды русских войск появились в Карелии в июне 1495 г. — упоминается отряд в 400 человек «около дня св. Иоанна (24 июня]».[783]

«В Успенье (15 августа] настало несчастье… русские хотели придти, что они и сделали». Русские окружили Улофсборг и Выборг. «Они хотели быстро построить укрепления и полагали, что никто не ударит им в спину».

Правитель Швеции Стен Стуре начал сбор войск для освобождения Выборга. Судя по Рифмованной хронике, дело продвигалось медленно, к сборному пункту войска собрались только к 1 ноября.

Поход начался «восемью днями позже дня св. Мартина», т. е. 19 ноября; на сбор войск из Упсалы прибыло знамя св. Эрика. После торжественных церемоний «все шведы пускаются в путь — девять сотен… и еще две сотни осталось дома по нехватке провианта». В походе приняли участие 500 немецких рыцарей, «… а также монахи и священники. Можно было быть уверенным, они сокрушат мощь русских. В состав вооружения входили топоры, стрелы, панцири и другое оружие, всего имели в достатке».

По льду Балтийского моря шведы перешли на Аландские острова, а после дня св. Екатерины (24 ноября) двинулись в поход морем. Однако шторм с северо-востока при сильном морозе разметал шведскую эскадру — «некоторые корабли шли сюда, а другие — туда». «Многие вернулись тогда назад, сам Стен Стуре еле выбрался на Аландские острова. Более 400 рыцарей вернулись назад с большим трудом».

Между тем борьба за Выборг продолжалась. «Белое поле покрылось щитами русских на три мили в глубину и ширину». Русские располагали многочисленной артиллерией, в том числе и крупных калибров, а также серпентинами. Пушки были заряжены свинцовыми жеребьями и железом.

Артиллерийским огнем были разрушены две башни и повреждена третья. Образовались проломы в городской стене. Комендант Поссе приказал построить «внутреннюю стену перед большим проломом». И это было быстро выполнено. Ранним утром 30 ноября «со множеством лестниц и трапов» русские бросились с трех сторон на штурм крепости. Одна из башен была захвачена русскими во главе с каким-то «герцогом». Спустившись со стены, русские проникли в город. Но шведам удалось поджечь башню, и штурм был отбит. Русские потеряли тысячу людей и «одного очень дорогого человека, до которому рыдали все русские». Надо полагать, что речь идет об Иване Андреевиче Субботе Плещееве, гибель которого отмечают русские источники. Русские отошли от Выборга, оставив 34 пушки.

По шведскому источнику, осада крепости была снята 4 декабря.

По шведским данным, общие потери русских во время осады достигали 16 тыс. человек. Эту цифру, как и численность русских войск, участвовавших в осаде (60 тыс.),[784] нельзя признать достоверной, но силы под Выборг были двинуты действительно крупные, и потери при штурме, несомненно, были большими.

Построенный в 1293 г. на островке Линносаари в глубине залива, Выборг был первоклассной крепостью. В 1477 г. цитадель Выборга обнесена каменной стеной с башнями, что значительно увеличивало его боевую устойчивость.[785] С такой мощной крепостью русские войска имели дело впервые.

К. В. Базилевич считает, что все нападение на Выборг было задумано как внезапный и короткий удар.

Однако с этим мнением трудно согласиться. Под Выборг были двинуты силы трех ратей, осада длилась более трех месяцев. Вероятно, овладение Выборгом было главной целью кампании. Неудача под Выборгом была серьезным поражением русских войск.

Причина неудачи похода на Выборг — неумение брать сильные каменные крепости. Крупнокалиберная осадная артиллерия сделала пролом в стене, но штурм не удался — видимо, не была отработана тактика штурма.

Стратегическое значение Выборга было оценено правильно: Выборг — ключ к Финляндии, выделение крупных сил для его взятия было оправданно.

Со стороны шведов можно отметить отсутствие помощи Выборгу извне, вся надежда возлагалась на саму крепость — надежда, которая себя оправдала благодаря умелым действиям гарнизона. Можно отметить постройку второй внутренней линии укреплений, что, по шведским источникам, фактически спасло крепость.

Верный — в принципе — стратегический замысел был погублен тактической неудачей.

Успешная оборона крепости может иметь стратегическое значение, повлиять на весь ход кампании и изменить этот ход.

Крепость сковывает главные силы противника и может дать возможность наносить ему контрудары, захватить инициативу, перенести войну на его территорию и т. п. Но так бывает не всегда.

Успешная оборона Москвы в 1408 г. не помешала Едигею предать всю страну огню и мечу на сотни верст. Оборона Выборга Кнутом Поссе и наша неудача под стенами города не означали перехода инициативы в руки шведов.

Разрядные записи, не приводя никаких конкретных сведений, ограничиваются краткой справкой: «Лета 7004-го Декабря 25 на Рождество Христово пришли воеводы и великому князю в Великий Новгород а з под Выборга князь Данило Васильевичь да Яков Захарьич и иные воеводы».[786]

Если осада с Выборга была снята 4 декабря, то путь до Новгорода занял у воевод около 20 дней, т. е. суточный переход в среднем составлял 15–20 верст.

Сразу после известия о прибытии войск из-под Выборга следует запись:

«И князь великий послал на свейские немцы из Новагорода других своих воевод, князя Василия Ивановича Юрьевича да Ондрея Федоровича Челяднина и иных своих воевод, а шли на Корелу да к Новугородку немецкому на Гамскую землю.

А были по полком:

В Большом полку — князь Василей Иванович Косой да Ондрей Федорович Челяднин.

В Передовом полку — князь (Александр Володимерович Ростовской да князь Иван Михайлович Оболенской Репня.

В Правой Руке — Дмитрий Васильевич Шеин да Григорий Федорович.

В Левой Руке — Семен Карпович да Ондрей Иванович».

Поход на Гамскую землю последовал почти сразу после возвращения войск из под Выборга — «тое же зимы, генваря 17».[787]

Пребывание Ставки в Новгороде значительно облегчало управление войсками. Передача донесения из Новгорода в Москву и соответствующей директивы из Москвы в Новгород могла занять 20–25 дней, к этому следует добавить непосредственную подготовку войск к новому походу (в данном случае еще около 20 дней). Поход в Гамскую землю начался бы не раньше 10 февраля, что означало более чем двухмесячную оперативную паузу после отступления от Выборга. Такая пауза была крайне нежелательна — она давала противнику возможность подготовиться к следующему этапу кампании.

Благодаря присутствию Ставки в Новгороде все получилось иначе. «Бурное ликование» в войске, собранном Стеном Стуре («пьют и едят столько, сколько они могут»), внезапно прервалось.

Русские отряды появились вблизи Нишлота (Улофсборг) = Гамецкий городок = Новугород Немецкий.

Сюда был послан Кнут Карлсон с 70 воинами. «На следующий день, когда после Сретенья взошло солнце (т. е. 3 февраля. — Ю. А.) их перебили русские… русские залегли перед Улофсборгом, и шведским мужам пришлось весьма нелегко: русские смогли подобраться поближе, и остается лишь стенать перед Господом [о погибших шведах].

Шведы «ушли далеко в глубь страны… русские за ними следовали и отыскивали всех… в то время они убили семь тысяч… они дошли до Крунаборга, как обыкновенно зовут Тавастгус… а затем собрались в Абосском лену (округе]… о, какой это был позор для шведов, которые не рискнули наступать».

Русские продвинулись и дальше, в сторону Або, и вышли, по-видимому, на берег Ботнического залива.

Стен Стуре начал новую мобилизацию. «Все должны непременно идти… со своим оружием… и припас нести. Тогда каждый мужчина поднялся». Стен Стуре взял артиллерию из Або — орудий было не менее сотни.

Поход начался после дня св. Матфея, т. е. 24 февраля. «Большинство рыцарей были шведы, некоторые с санями, другие с лошадьми, они ехали как кому нравилось».

В состав войска вошло 900 «придворных», очевидно, рыцарей королевского двора, 2 тыс. пришло с Аландов, «… всего их оказалось более сорока тысяч».

Русские уклонились от сражения и быстро отступили.

Шведы преследовали их только на 24 мили.

«Вся страна Карелия… и половина Тавастланда была страшно разорена».[788]

Таким образом, неудача под Выборгом, несмотря на моральные и материальные потери, не привела к перелому в ходе кампании. Инициатива оставалась в руках русских войск, и они сумели нанести противнику чувствительный удар.

В данном случае Выборг не оправдал своего назначения «щита Финляндии» — он не смог прикрыть пути в глубь шведской территории. Русские войска сумели его обойти, двигаясь через Корелу, т. е. восточнее шведской крепости.

В условиях суровой зимы русские войска прошли через всю южную Финляндию, преодолев не менее 500 км. Судя по шведскому источнику, русские вышли на подступы к Або уже к середине февраля. Если поход начался из Новгорода 17 января, среднесуточный переход составлял не менее 20–25 км. Излюбленный в те времена метод «выжженной земли», конечно, не решал исход войны, но в какой-то мере компенсировал неудачу под Выборгом.

Со стороны шведов можно отметить крупные ошибки в руководстве войсками.

Поход русских войск вглубь Финляндии не был ни предвиден, ни своевременно обнаружен — русские брали город за городом, а шведы не могли оказать им серьезного сопротивления. Сбор войск для большого похода начался (согласно шведскому источнику), когда страна была уже разорена — большое войско, собранное Стеном Стуре (численность его, вероятно, сильно преувеличена), могло только увидеть пепелища.[789] Перехватить русских и навязать им сражение (если шведы действительно стремились к атому) не удалось. В целом поход в Гамскую землю является таким же успехом русских, как оборона Выборга[790] — успехом шведов.

Надо полагать, что войска князя Василия Косого выполнили поставленную перед ними оперативно-тактическую задачу.

Решению этой задачи придавалось, по-видимому, большое значение: великий князь ждал в Новгороде возвращения воевод, и только после этого уехал в Москву.

Великокняжеская летопись сообщает: «Тое же весны посылал князь великий князя Ивана Федоровича да брата его князя Петра Ушатых на Каянскую землю, на 10 рек. А с ними рать — Устюжане, Двиняне, Онежане, Бажане. А рекам имена коих воеваша: Икем, Торма, Колокол, Овлуй, Сиговая, Снежна, Гавла, Поутам. А кои живут на Илименгы-реки, а те биша челом за великого князя, и с воеводами приехаша на Москву. И князь великий их пожаловал, отпустил».[791] Тот же текст в Соф.-Льв., и в Холм., и в Никон.

В Вол.-Перм. читаем: «Того же лета (7004 (1496). — Ю. А.) Июня посылал князь великий Иван Васильевич воевод своих князей Ушатых, Ивана Бородатого да Петра, за море, немец воевати Каян. А с ними силы: Устюжане, Пермячи, Двиняне, Важене. И повоеваша землю ту, и взяша три бусы со всем на море, и полону приведоша. И приидоша воеводы великого князя поздорову со всеми силами Октября».[792]

В Архангелогородском списке Уст. летописи читаем: «В лето 7004 князь великий Иван Васильевич послал на Каяны воевод своих, князя Ивана Ляпуна да брата его князя Петра Ушатых. Да с ними Устюжане да Двиняне. И ходивше извоевали Пол ну реку да Торнаву, да Снежну, добра поймали много, а полону бесчислено. А ходили з Двины морем-акияном да через Мурманский Нос».[793]

Разрядная запись о походе князей Ушатых читается только в неофициальной редакции и крайне лапидарна: «Тово же году послал государь на Каянские немцы князя Ивана Федоровича да князя Петра Федоровича Ушатых».

Таким образом, существуют три летописных рассказа о походе. Не противореча друг другу по существу, они тем не менее настолько отличаются друг от друга своими реалиями, что не могут рассматриваться как разные редакции одного и того же первоначального текста.

Рассказ Увар, летописи, вошедший без изменения в позднейшую официальную Никон., содержит, как мы видели, следующие элементы: 1) указание времени начала похода (весна) и его направления (на Каянскую землю); 2) имена воевод; 3) перечисление территорий, с которых ратники шли в поход, перечисление рек Каянской земли; 4) сообщение о конечном политическом результате похода (челобитье жителей части Каянской земли о подданстве).

В рассказе Вол.-Перм. летописи содержатся те же элементы, кроме сообщения о челобитьи жителей Лименги. В этом рассказе уточняется имя первого воеводы — князь «Иван» Бородатый (имя Иван носили двое князей Ушатых); прямо говорится, что великий князь послал «воевод своих… за море»; с точностью до месяца указывается начало (июнь) и конец (октябрь) похода; сообщается о взятии трех бусов «со всем на море».

Рассказ Архангелогородского летописца не указывает времени начала и конца похода, перечень территориальных отрядов он дает в сокращенном виде, князя Ивана Ушатого называет Ляпуном (а не Бородатым, как в Вол.-Перм.); из десяти рек, упоминаемых в Увар, летописи, называет только две, но добавляет к ним Полну, которой нет в других известиях о походе; ничего не говорит ни о челобитье лименжан, ни о захвате бусов, зато указывает маршрут похода: «ходили з Двины морем-акияном да через Мурманский Нос».

Летописные известия о походе 1496 г. не исключают, а дополняют друг друга. Можно предположить, что на них повлиял источник более или менее официального происхождения. Этот источник наиболее полно отразился в Увар, летописи. Другим источником послужили рассказы (или записи) участников похода. На их основе в Вол.-Перм. были добавлены подробности, хорошо известные участникам похода, но не интересовавшие официозную летопись. Архангелогородокий летописец сократил официальный источник, но добавил новые подробности о походе, также, вероятно, со слов его участников.

Основное отличие известий Вол.-Перм. летописи и Архангелогородского летописца от официальной версии в том, что в них в той или иной форме говорится о морском характере похода. Русские совершали переход «морем-акияном» и имели бой со шведами, захватив три их буса.[794] Насколько правдоподобны эти сведения, не содержащиеся в официозном тексте? Самое раннее известие о походе русских по Северному океану — в скандинавском источнике. В 1349 г. русские суда прошли вдоль северного побережья норвежской провинции Халоголанд и напали на крупное селение и замок Бьяркей. Прокомментировавший это известие И. П. Шаскольский справедливо связывает поход 1349 г. с войной, начатой королем Магнусом против Новгородской земли.[795]

В 1411 г. «ходиша из Заволочья войною на Мурмане (норвежцев, — Ю. А.) новгородским повелением, а воевода Яков Степанович, посадник Двинский. И повоеваша их».[796] Поход Якова Степановича был предпринят в разгар шведско-новгородской войны, когда главные силы новгородцев ходили под Выборг. Новгородское руководство верно оценивало ситуацию и наносило противнику удары на разных направлениях. Однако в летописи нет прямого указания на то, что заволочане со своим воеводой совершили именно морской поход; об этом можно только догадываться, так как кратчайший путь из Заволочья к Мурману лежит через море.

Нападения шведов и норвежцев на Северную Русь совершались также по необходимости через море. В 1419 г. «пришед Мурмане, войною в 500 человек, в бусах и шнеках:, и повоеваша» ряд северных русских погостов, подробно перечисляемых в летописи. Заволочане (т. е. жители Двинской земли) дали отпор: «две шнеки Мурман избита, а инин из бе гота на море».[797] В 1445 г. «приидоша свес Мурмане безвестно на Волок за Двину ратью, на Неноксу, повоевав и пожгоша, и людей пересекоша, а иных в полон поведоша». Застигнутые врасплох двиняне, однако, быстро оправились — они «приидоша вборзе, иных (мурман. — Ю. А.) иссекоша, а иных прислаша в Новгород… а воеводы их, Ивора, Петра и третьего, убиша». Остатки неприятельского войска «вметавшеся в корабли, отбегоша».[798]

Отражая набеги воинственных северных соседей, входивших на шнеках в русские реки, заволочане и двиняне двигались, очевидно, на своих речных судах.

Но русские суда ходили не только по рекам. В июне 1493 г. к Иоганну (Юхану), королю Датскому, были отправлены русские послы Дмитрий Ларев Палеолог и Дмитрий Зайцев. Летом 1494 г. послы вернулись.[799] Великокняжеская летопись не приводит никаких подробностей их путешествия, но Архангелогородский летописец сообщает, что, выехав из Москвы, послы «шли на Колывань» (т. е. Ревель, Таллинн) обычным для русских послов путем через балтийское море. Однако «назад туда не смели пройти. И они прошли на Двину около Свейского королевства и около Мурманского Носу морем-акияном мимо Соловецкий монастырь на Двину… Да с ними пришел датского короля посол именем Давид».[800] Архангелогородский летописец помещает это известие под 7005 (1496/97) годом. Тут же приводится сообщение, что «того же лета князь великий Иван Васильевич смирился с великим князем Александром Литовским и дал за него дщерь свою». Хорошо известно, что мире Литвой был заключен 5 февраля 1494 г., а отправка великой княжны Елены в Вильно состоялась в январе 1495 г. Следовательно, поездка Зайцева и Ларева «морем-акияном» была, скорее всего, в 1494 г., что соответствует сообщению великокняжеской летописи о времени их возвращения. Известие о путешествии Ларева и Зайцева — первое летописное упоминание об океанском плавании русских людей.

К 1496 г. относится обратное плавание датского посла Давида Кохрана. Подробности плавания известны из рассказа толмача Григория Истомы Малого, записанного Сигизмундом Герберштейном: «Они сели в устье Двины на четыре суденышка и, держась в плавании правого (восточного) берега океана, видели там и неприступные горы… проплыв шестнадцать миль (примерно 80 верст. — Ю. А.) прибыли к левому берегу. Оставив справа (к северу. — Ю. А.) обширное море… они достигли земли Норботтен, подвластной королю шведскому; русские называют ее Каянской землей… обогнув с трудом излучистый берег, который тянулся вправо (к северу. — Ю. Л.), они прибыли к одному мысу, который называется Святым Носом… когда водоворот стал вдруг сильно засасывать корабль, на котором они плыли, то они едва спаслись, изо всех сил налегая на весла. Пройдя мимо Святого Носа, они прибыли к какой-то скалистой горе, которую надлежало обогнуть… несколько дней их задерживали там противные ветры… Корабельщик сказал им: "Эта скала… зовется Семес, и если мы не умилостивим ее каким-нибудь даром, то нам нелегко будет пройти мимо нее… затем ветры улеглись, и они отплыли… они плыли уже при попутном ветре… им попался навстречу огромный мыс в виде полуострова по имени Мотка, на оконечности которого находится крепость Вардехуз… этот мыс настолько вдается в море, что его едва можно обогнуть в восемь дней… они с великим трудом перетащили на плечах через перешеек в полмили шириной и свои суденышки, и поклажу… Затем приплыли… к месту по имени Дронт… там они оставили свои лодки и остальную часть пути проехали по суше на санях».[801]

Рассказ Истомы неоднократно и содержательно комментировался, главным образом, с точки зрения географических реалий. Удалось установить, что русские суда дошли до Варангер-фьорда, а затем до Тромее, в котором можно видеть загадочный «Дронт».[802] Но не меньший интерес представляют и морские реалии рассказа Истомы.

Суда, на которых шло посольство, были небольшими («суденышки», «лодки»), однако, судя по тому, что они обогнули северную оконечность Европы, довольно мореходными. «Суденышки» могли ходить как на веслах, так и, очевидно, под парусом — им важен был попутный ветер. «Суденышки» можно было перетаскивать волоком на плечах — отсюда видно, что они, во-первых, были достаточно легкими, чтобы преодолевать волоки, во-вторых, располагали экипажем для переноса волоком. «Корабельщик» — бывалый моряк, хорошо знавший лоцию и морские предания. Наконец, путешествие совершалось в конце лета или осенью, когда уже можно было пользоваться в Северной Норвегии санным путем. «Суденышки» были настолько мореходны, а их экипажи настолько опытны, что могли выйти в море в такое время года, крайне неблагоприятное и опасное для плавания по океану. В то же время «суденышки» далеко от берега не отрывались, стараясь все время держать его в виду.

Рассказ Григория Истомы — первое описание плавания русских судов по «морю-акияну». Из этого рассказа можно заключить, что известия Вол.-Перм. летописи и Архангелогородского летописца о морском походе 1496 г. вполне правдоподобны. Плавание Григория Истомы совершалось в то же самое время (летом-осенью 1496 г.), что и морской поход князей Ушатых в Каянскую землю. Судовая рать шла тем же путем (другого не было), что и «суденышки» посла, — через Белое море, вдоль Кольского полуострова, может быть, волоком через перешеек полуострова Рыбачий, затем вверх по рекам Каянской земли, затем волоком в реки, впадающие в Ботнический залив.

Такова наиболее правдоподобная версия о походе лета 1496 г.[803]

Легкие парусно-гребные «суденышки», аналогичные тем, на которых шли Григорий Истома и его спутники, вполне позволяли совершить дальний комбинированный морской-речной поход. Такие «суденышки» как прибрежные лучше всего соответствовали условиям плавания «по морю-акияну» и особенностям сухопутного театра с его реками и переволоками.[804]

Опыт подобных комбинированных походов на Севере Руси существовал с давних времен. В 1311 г. «ходиша Новгородцы войною на Немецкую землю за море на Емь… и переехавше море, взяша первое Купецкую реку… потом взята Черную реку… взяша Кавгалу реку и Перну-реку, и выидоша на море».[805] По мнению большинства исследователей, поход был направлен во внутреннюю часть осваиваемой шведами Финляндии и дошел до политического и стратегического центра края — шведской крепости Тавастборг (Тавастхус).[806]

В 1318 г. «ходнша Новгородцы войною за море, в Полную реку, и много воеваша, и взята Людерев город сумьского князя…[807] И. П. Шаскольский, комментируя это известие, устанавливает, что «Людерев город» — это Або, резиденция шведского наместника Людера фон Кюрена, а Полная — это река Аура-Иоки, впадающая в Ботнический залив около Або.[808]

Но походы 1311 и 1318 гг. шли через Балтийское море, точнее, его заливы. Известия Вол.-Перм. летописи и Архангелогородского летописца о походе 1496 г. — первое свидетельство о дальнем морском походе русской судовой рати во главе с воеводами великого князя.

Терминология русских судов нуждается в специальном исследовании, однако можно заметить, что раньше и чаще других встречается название «лодья». По данным Повести временных лет, именно в лодьях в 882 г. совершал свой поход князь Олег во главе северного русского ополчения: подойдя к Киеву, он «похорони (спрятал) вой в лодьях». Как типично русское судно лодья названа в договорах Олега и Игоря с Византией. Упоминания о лодьях в летописях и других источниках настолько обычны, что не нуждаются в цитировании. Лодья, судя по всему, парусно-гребное судно со сравнительно небольшой осадкой. По летописным данным, лодьи ходили как по рекам, так и по морю. По Русской Правде, различались набойные лодьи и морские лодьи. «Продажа» (денежный штраф) за кражу их составляла соответственно 60 кун, 2 гривны (= 100 кун) и 3 гривны (= 150 кун), из чего можно заключить, что они значительно отличались по размерам. По-видимому, летописец не улавливал это различие. Были известны также насад, струг, учан, ушкуй, челн. Чем отличались, кроме размеров, эти типы речных судов, сказать трудно. Но можно более или менее достоверно установить основной факт — это были суда сравнительно небольшие, по преимуществу гребные, которые можно было перетаскивать волоком. Как тип речного судна оставалась и лодья: в 1471 г. в бою на Двине разбитый великокняжескими войсками новгородский воевода князь Василий Васильевич Шуйский «вметнувся в лодию, убеже на Колмогоры». Чаще всего, однако, летописец XV в. не называет конкретных типов речных судов, а дает им обобщенное определение «суда», чем косвенно подтверждает отсутствие принципиальных различий между ними.[809]

Реки и речные суда имели особенно важное значение на Севере России. В крае, покрытом дремучими лесами и непроходимыми болотами», лучшей, а по существу единственной в летнее время транспортной артерией была река, а единственным средством передвижения — легкое речное судно.

После включения северных земель в состав Русского государства судовые рати, набранные из их жителей, упоминаются постоянно. Характерно, что эти ополчения называются чаще всего по имени рек. Так, в 1489 г. важане (от р. Вага, левый приток Двины) «идут в судах» на Вятку во главе с великокняжеским воеводой Юрием Ивановичем Шестаком. В том же походе участвуют «в судех» и вологжане, и вымичи, и вычегжане, и двиняне, и каргопольцы, и сысоличи, и устюжане (во главе с великокняжеским воеводой князем Иваном Ивановичем 3венцом Звенигородским). Подобного рода судовое ополчение шло и в морской поход 1496 г. с воеводами князьями Иваном и Петром Федоровичами Ушатыми.

В источниках нет сведений об организации судового ополчения. Можно, однако, высказать предположение, что основу его составляло черносошное свободное крестьянство — хорошо известно, что в конце XV в. феодальное землевладение на Севере практически отсутствовало. Как и в соседней Норвегии, на русском Севере решительно преобладает свободное крестьянство, непосредственно подчиненное государственной власти.

Физико-географические условия театра военных действий, как уже говорилось, делают реки важнейшей (почти единственной) коммуникацией, тем самым основным родом войск становится пехота, посаженная на суда.

«В природных условиях Норвегии конное войско не находило простора для своих действий, и флот и пехота неизбежно должны были играть большую роль», — отмечает А. Я. Гуревич.[810] То же можно сказать и о русском Севере.

В сходных социальных и природных условиях с необходимостью должны были выработаться сходные формы военной организации. Организация норвежского судового ополчения (лейданга) известна из нарративных источников (саги) и законодательных памятников XII–XIII вв. (Законы Гулатинга, Ландслов). В основе этой организации лежало деление побережья на округа, каждый из которых должен был выставить определенное число парусно-гребных судов, снабженных всем необходимым и укомплектованных боеготовым экипажем. Судовая морская повинность распространялась на все свободное население (в случае необходимости привлекались и зависимые). Сага об Олафе Трюгвассоне (XI в.) утверждает, что каждый округ (фюльк) должен был выставить 12 кораблей с 60–70 воинами на каждом. По Законам Гулатинга (ХІІ–ХІІІ вв.), с каждых трех дворов на корабль выставлялся один воин. Созыв судового ополчения первоначально происходил по инициативе местных властей и носил, таким образом, локальный характер. После объединения Норвегии под королевской властью право созыва судового ополчения стало прерогативой короля. Судовое ополчение превратилось в королевскую (государственную) повинность.[811]

Отрывочные и случайные данные наших источников позволяют уловить некоторые аналогичные черты. Новгородская летопись говорит о судовых походах двинян, заволочан и т. п., почти никогда не называя воевод, стоящих во главе судовых ратей. Летопись рассказывает о речных походах вятчан по их собственной инициативе. Создается впечатление, что организация этих походов была делом местных властей.

С 70–80-х гг. XV в. характер известий о речных походах меняется. Они теперь совершаются в интересах Русского государства, по распоряжению великого князя и во главе с назначенными им воеводами. Надо полагать, что с этого времени судовое ополчение в северных землях России, как и в Норвегии, стало обязательным видом военной службы. Только в таких условиях и стал возможным большой поход через «море-акиян» в ходе Свейской войны.

Поход, видимо, начался в июне, как указывает Вол.-Перм., а не весной (как пишет официальная летопись). Весной, вероятно, были отданы распоряжения о подготовке к походу — начался сбор войск и судов. К июню Белое море в основном освобождается от льда и парусно-гребные суда могут выйти в море.

По шведским данным, «русские вторгаются в Норботтен, жгут Сало, Люнннте, Йек, Тары и Кюн, а также Йокас у Улофсборга, вечером на Св. Улофа это и произошло», т. е. 28 июля. Русские быстро отступили — шведы не успели (не сумели) дать им бой».

В октябре русские суда были уже дома. Поход продолжался, таким образом, около четырех месяцев.[812]

С точки зрения истории русского флота поход князей Ушатых — выдающееся событие, начало истории русского флота как составной части вооруженных сил России.

В масштабах Свейской войны 1495–1497 гг, весенне-осенний поход — третий по счету удар, нанесенный противнику — удар на новом операционном направлении, на левом стратегическом фланге шведов. Прежде всего, интересна сама стратегическая идея — вторжение на неприятельскую территорию с моря, в обход труднопроходимых лесов и болот северной Карелии. Победа над шведами в морском бою обеспечила успех стратегического замысла. Вторжение в Норботтен было, по-видимому, неожиданным для противника — во всяком случае, ни русские, ни шведские источники не сообщают о сопротивлении, оказанном нашим войскам.

Поход северной флотилии в 1496 г. — первый в истории Российского государства пример стратегического взаимодействия сухопутных и морских сил, впоследствии ярко проявившегося в походах Петра Великого и в войнах на Средиземном и Черном морях, особенно в Первой архипелагской кампании 1769–1794 гг. Речь идет именно о стратегическом взаимодействии — морская сила действует на самостоятельном оперативном направлении и решает самостоятельную задачу в общем стратегическом контексте.

Поход князей Ушатых можно сравнить с походами 1349 и 1411 гг. в тогдашних войнах Новгорода со шведами — это продолжение старой новгородской традиции. Однако, в отличие от тех походов, в 1496 г. было осуществлено вторжение в глубь вражеской территории не столько для разорения ее, но для решения политической проблемы — включения северных земель в орбиту влияния Российского государства.[813]

Последнее известие о Свейской войне в Увар, читается под 7005 годом, хотя говорит о событии 7004 г.

«Августа 19, в пяток приидоша Немцы из мория, из Стеколна Свейского государства, князя Стенктура вскоре разбоем семьдесят бус в Нарову реку под Ивангород, и начата ко граду вборзе приступати с пушками и с пищальми, и дворы в граде зажгоша, огнем стреляя, понеже не бысть им супротивника. Удалый же воевода и наместник Иванеграду именем князь Юрий Бабич, наполнився духа ратного и храбра, нимало супротивясь супостатам, ни граждан окрепив, но вскоре устрашився и побеже из града. В граде же не бысть воеводы, и людей бе мало и запасу ратного не бысть в граде. А князь Иван Брюхо да князь Иван Гундоров стояху близко град и видяще град пленяем от Немец, и ко граду в помощь не поидоша. Немцы же град плениша и не обратиша в нем спротивящегося им, вскоре немилостивно пограбиша животы их и товара бесчислено, а людей иссекоша, а иных в плен поведоша. И тако вскоре возвратишася и побегошаот града в море».[814]

Это же известие читается и в Никон., но год проставлен верно — 7004.

В Вол.-Перм. летописи рассказ о взятии Ивангорода изложен в несколько другой редакции.

«Тош же лета [7004] пришедша Немцы с моря в бусах взята Иван-город пищаль ми огненными. А воевода был тогда великого князя в том граде князь Юрьи Бабич, и убеже из града чрез стену, а княгиню свою наперед выправил».[815]

Пск. I летопись (Погодинский список) содержит о событиях августа 1496 г. самостоятельный рассказ:

«Того же лета [7004] взяше Ивангород супротив Ругодива. И пришед Немцы Свеици, людей, мужей и жен, и детей мечю предаша, а во граде хоромы и животы огню предаша. Августа в 26 день. И пригониша гонец из Иванягорода князю Псковскому Александру Володимеровичу и посадником псковским, и ко всему Пскову. И князь Псковской выеха изо Пскова на третий день, в день недельный, а посадники псковские выехаши со всем войском своим и со псковичи месяца Сентября в 1 день, ко Гдову городку». «… приехал князь Псковской и с посадники псковскими, и з бояры, и со всею силою своею от Иванягорода, а приехали вси здоровы, месяца Декабря в 6 день. И были тамо 12 недель на великого князя службе».[816]

Разрядные записи о событиях в Ивангороде не упоминают.

Таким образом, в нашем распоряжении два основных русских источника о взятии шведами Ивангорода — летописи великокняжеская и Пск. Оба источника имеют очевидную документальную основу и могут считаться официальными.

По данным Рифмованной хроники, шведы долго готовились к походу и отправились «на Россию с большим войском». Численность войска достигала 2 тыс. человек. Вскоре после Успения (15 августа) шведы подошли под «Ивана Великого», т. е. под Ивангород. Шведская флотилия состояла из больших и малых кораблей, «на которых стояли возы», т. е., вероятно, пушки и военное снаряжение. По мнению автора хроники, Ивангород был «крепким и мощным» и «имел добрый гарнизон с оружием и несравненной мощью». Тем не менее шведы после шестичасового боя овладели крепостью «при помощи пламени, стрел и мощи пушек». Внутри крепости находилось 3 тыс. человек, видимо, мирных жителей — «как мужчины, так и женщины принялись ужасно кричать». Все они были истреблены шведами, кроме трехсот человек, взятых в плен.

Город был разграблен, «нашлись сундуки, битком набитые серебром, мехами, воском и листовым золотом». Все это было погружено на корабли. Увозились также железные двери и причальные приспособления. Поход завершился к дню св. Мартина (5 сентября).

Таким образом, шведские известия, в принципе, не противоречат русским, отличаясь деталями и эмоциональной формой изложения. Общая картина представляется достаточно ясно.

Основное отличие шведских известий от русских — подчеркивание трудностей при взятии крепости, тогда как русские летописи говорят о слабости обороны. В данном случае, думается, следует отдать предпочтение русскому источнику. Автор шведской хроники субъективно был заинтересован в том, чтобы показать мужество и упорство шведов при штурме «крепкой и мощной» русской крепости «с добрым гарнизоном», русский же источник имел возможность более объективно рассматривать ход событий.

Нападение шведов на Ивангород произошло 19 августа — дата великокняжеской летописи может быть принята за основу. Дата Пск. летописи (26 августа) относится, очевидно, не к нападению на Ивангород, а к прибытию в Псков гонца с известием об этом событии. Двести верст от Ивангорода до Пскова гонец мог покрыть за 2–3 дня, следовательно, он выехал не ранее 23 августа. Он был послан не в первый день боев за город, а тогда, когда судьба города была уже решена — город был взят и сожжен.

Великокняжеская летопись подчеркивает отсутствие организованного сопротивления противнику. Нападение шведов с моря было, по-видимому, для русских неожиданным — город был не готов к отражению противника. Шведская флотилия из 70 бусов была способна перевезти не менее 4–5 тыс. воинов (считая, что по старым скандинавским законам на корабле полагалось иметь 60–70 воинов). Перед высадкой десанта город подвергся артиллерийскому обстрелу с кораблей, что вызвало пожары и, по-видимому, панику. Воевода князь Бабич проявил позорное малодушие. Обращает на себя внимание, что вблизи крепости стояли войска двух воевод. Очевидно, русское главное командование считало положение Ивангорода опасным и заранее стягивало сюда войска.

Но усилия оказались тщетными. На оперативно-тактическом уровне под Ивангородом русские войска понесли самое тяжелое поражение за много десятков лет. Взятие и разгром Ивангорода — реванш шведов за их поражение в Гамской и Каянской землях и эффектное окончание вооруженной борьбы.

Два основных факта обеспечила успех шведов.

Первый из них — конструктивные недостатки самой крепости. Заложенная четыре гада назад, она была еще недостроена. Возведенная на утесе (слуде) над Наровой, крепость не имела фланкирующих бойниц с юго-восточной стороны, откуда, вероятно, и подошел шведский десант.[817] Силы гарнизона и близрасположенных войск были, вероятно, недостаточными.

Еще более важной причиной быстрого падения Ивангорода является отсутствие прикрытия его с моря. Отсутствие флота, который мог и должен был контролировать подходы к русским берегам, сыграло здесь роковую роль. Море — путь вторжения на вражескую территорию. Поход флотилии князей Ушатых в северную Финляндию воочию доказал это. Не менее очевидным доказательством было и овладение шведами Ивангородом. Выход к морю, обладание морским побережьем делает необходимым иметь морские силы, способные защищать этот выход и это побережье.

Судя по имеющимся данным, создание флота на Балтике входило в планы Ивана III,[818] однако на данном этапе этот план остался неосуществленным, и только через два века на Балтике появился русский флот, а вместе с ним пришла и победа над Швецией.

Обращает на себя внимание активная роль псковской рати на этом последнем этапе войны. Господин Псков быстро мобилизовал свои силы и двинул их на помощь Ивангороду — собственно, для обороны от шведского десанта. Выступив из Пскова 1 сентября, войска могли подойти к Ивангороду около 10 сентября, когда шведы уже эвакуировались.

Шведы не намеревались удерживать Ивангород, не имея для этого необходимых сил. По иностранным источникам, «так как крепость была слишком далеко от прочих шведских владений, то шведы предлагали Лифляндскому ордену (магистру Ливонии. — Ю. А.) взять ее себе, но Орден отказался: тогда шведы, разрушив ее почти до основания, вернулись в Выборг».[819]

Никаких сведений о боевых действиях в районе Ивангорода после его захвата шведами в источниках нет. Однако псковская рать вернулась домой только 6 декабря, проведя на службе великого князя 12 недель. В этом случае она должна выступить из района Ивангорода около 25 ноября, проведя там примерно два с половиной месяца, т. е. 11 недель. Двенадцатой неделей псковичи считали, видимо, время на марш-маневры.

По шведским данным, Стен Стуре начал готовить новый поход против России. «Он пускается в путь со ста тремя судами, их он намерен причалить в России». Одна из причин нового похода — быстрое восстановление русскими Ивангорода. «Теперь русские снова подходят к Ивану-Великому и дерзко издеваются над шведами. Им очень важен Иван-Великий, и они вовсю еще более укрепляют его».

Но новый поход Стену совершить не удалось. Судя по Рифмованной хронике, «простые люди тогда стали несговорчивее… простолюдье желало отправиться в Швецию, и они исчезли с глаз господина Стуре без следа», т. е. попросту разбежались. «Вскоре закончился этот долгий поход — к самому Рождеству». Долгая война оказалась Швеции не по силам.

К походу готовились и русские. Согласно разрядной записи, «того же лета (7004 = 1496] в Августе князь великий Иван Васильевич всея Русин приговорил послать воевод на свейские немцы и быстъ по полком:

В Большом полку — князь Данило Васильевич да Яков Захарьин.

В Передовом полку — князь Осиф Андреевич Дорогобужский, да князь Федор Семенович Хрипунов, да князь Василей Ромодановский.

В Правой Руке — князь Федор Васильевич Телепень да Дмитрий Васильевич Шеин.

В Левой Руке — Иван да Петр Борисовичи.

А князем Воротынским, князю Дмитрею, да князю Семену Федоровичу, да князю Ивану Михайловичи» быти в Левой же Руке своим полком».[820]

По-видимому, походу придавалось важное значение — во главе войск был известный воевода, победитель Вятки и Вязьмы.

В походе должны были принять участие новгородские силы — вторым воеводой был наместник Новгорода.

Можно предполагать, что в походе должны были участвовать служилые люди из Тверской земли, трое воевод — тверичи, которые возможно, шли со своими земляками.

Пятеро воевод — представители старых московских служилых родов; можно думать, что они шли во главе среднерусских полков.

В походе должны были участвовать полки князей, только что перешедших на службу великого князя. Эти полки должны были выдвинуться с юго-западной окраины и сохранять относительную самостоятельность в управлении, как и в недавних походах на Литву.

Представляется, что на Свею должны были двинуться войска из Новгорода, юго-западных княжеств, по всей вероятности — Тверской земли и коренных московских уездов. Мобилизация охватила большую часть территории страны.

Однако новый поход не состоялся.

Под заголовком — «О Казани» великокняжеская летопись сообщает: «Тое же весны Майя прииде весть к великому князю… от казанского царя Мегмет-Амина. что идет на него Шибанский царь Мамук со многою силою, а измену чинят казанские князья Калимет да Урак, да Садырь, да Агыш. И князь великий послал в Казань… воеводу своего князя Семена Ивановича Ряпловского с силою и многих детей боярских Двора своего, и понизовских городов детей боярских: новгородцы, и муромцы, и костромичи, и иных городов мнози».[821]

Таким образом, в самый разгар Свейской войны открылось новое восточное стратегическое направление.

На это направление выдвигаются силы из ближайших уездов, которые, очевидно, не принимали участия в Свейской войне. Во главе войск поставлен воевода, имевший опыт войны с Казанью в 1487 г. Обращает на себя внимание отправка в поход «многих детей боярских Двора» великого князя. Это свидетельствует о значении, которое придавалось казанскому направлению в Ставке ВГК и о наличии стратегического резерва, не задействованного на северо-западном фронте.

По словам летописи, мятежные казанские князья при известии о движении войск князя Ряполовского «выбежа ис Казани ко царю Мамуку, сам же Мамук возвратися восвояси».

С этой точки зрения поход князя Ряполовского был вполне успешным. Этот успех, однако, был непрочным.

Сам Магмет-Амин «отпусти воеводу великого князя и с Казани… со всею силою к Москве о Семене дни, уже бо не чаящу прихода Мамухова х Казани».

К сентябрю казалось, что кризис на восточном направлении преодолен. Тогда-то, вероятно, и возник замысел нового похода на свейских немцев.

Однако обстановка на востоке внезапно резко изменилась. По словам летописи: «Не по мнозе же времени сведал царь Мамук Шибанский, что воевода великого князя пошел из Казани со всею силою назад к Москве, понеже в Казани измена бысть над царем Магмет-Аминем, и вести из Казани к Мамуку присылаху. Мамук на царь вборзе прииде с ратию под Казань со многою силою нагайскою и со князи казанскими. Царь Магмет-Аминь… блюдяся измены от своих князей и выбежа и с Казани и со царицей и со остаточными князи своими, и прииде ва Москву к великому князю, лета 7005 ноября».

Новый кризис на восточном направлении внес серьезные изменения в планы русского ВГК.

«Князь великий из Свейского походу воевод убавил, а приговорил на весну послати воевод на Казань.

А на Свейскую землю велел идтить воеводам по полком:

В Большом полку — Яков Захарьин.

В Передовом полку — князь Федор Семенович Хрипун да Воротынские князи своим полком, князь Дмитрей Федорович да князь Иван Михайлович, а князь Семен Михайлович не ходил, был болен.

В Правой Руке — князь Федор Васильевич Телепень Оболенский.

В Левой Руке — Иван Борисов Бороздин».

Число воевод, назначенных в Свейский поход, было уменьшено с девяти до пяти, что почти несомненно свидетельствует о соответствующем уменьшении численности войск.

Важны и изменения в командном составе.

Отсутствие князя Данилы Щени может свидетельствовать о желании иметь его в резерве ВГК, отсутствие князя Осифа Дорогобужского и одного из двух Бороздиных — об уменьшении доли тверских войск.

Соответственно увеличивалось значение новгородских войск, чей воевода Яков Захарьич стал теперь командующим всею ратью.

Однако по-прежнему в поход идут старомосковские воеводы и князья Воротынские.

Тем не менее теперь внимание Ставки приковано, в основном, к восточному направлению, хотя сам поход отложен до весны. По разрядной книге: «А под Казань нарядил князь великий воевод, а срок учинил им стати под Казань с краю вместе». (Что значит выражение «с краю» установить не удалось.)

«В судовой рати, в Большом полку князь Семен Иванович Ряполовский.

В Передовом полку Ондрей Иванович Коробов. В Правой [Руке] Петр Борисович, в Левой [Руке] Василей Борисович.

А в конной [рати] в Большом полку князь Василей Иванович да князь Олександр Васильевич Оболенский;

В Передовом полку князь Федор Васильевич Телепень;

В Правой Руке князь Михайло Иванович Телятевский;

В Левой Руке Семен Карпович».[822]

Судя по числу воевод, готовился большой поход. Как и в 1487 г., намечалось тактическое взаимодействие судовой и конной ратей.

Поход по Волге, естественно, не мог начаться раньше вскрытия рек, т. е. середины апреля — начала мая.

Но события развернулись по-другому. Судя по рассказу великокняжеской летописи, Мамук, овладевший Казанью осенью 1496 г., не смог в ней удержаться. Своих вчерашних союзников, мятежных князей, он «изымал и гостей и земских людей пограбил». Не имея, видимо, широкой общественной поддержки, он вскоре освободил заточенных князей и начал поход на Арский городок. Однако «Арские князи града своего не здаша, но бишася с ними крепко».

Неудача похода на Арск вызвала развал в стане Мамука: «… князи Казанские отъехаша от Мамука в Казань, и град окрепиша и царя Мамука в град не пустиша».

Изгнав фактически Мамука, казанцы обратились к великому князю. В Москву был послан Бараш-Сент «бити челом… от всея земли, чтобы их великий князь пожаловал, а нелюбия им и вины им отдал». Казанцы просили не присылать к ним Магмета Амина, а назначить на «царство в Казань Абдыл-Летифа царевича, Абреимова сына, меньшого брата Магомед-Аминя».

Узнав о переговорах казанцев с великим князем, Мамук отступил от Казани «в свояси и на пути умре».

В апреле 1497 г. Абдыл-Летиф был отпущен из Москвы в Казань на царство в сопровождении князя Семена Даниловича Холмского и князя Федора Ивановича Телепня. «Они же, пришедше в Казань месяца Мая, Абдыл-Летифа посадиша на царство, да и к шерти приведоша всех князей Казанских и уланов и земских князей и людей по их вере за великого князя».[823]

Крупный конфликт на восточном направлении удалось разрешить относительно мирным путем, во всяком случае, без непосредственного вооруженного вмешательства. Несмотря на колебания и нестабильность в казанских верхах, партия, стремившаяся к союзу с Москвой и ее покровительству, оказалась сильнее, чем партия, желавшая отдать город и страну под власть шибанского хана — и это несмотря на крайнюю непопулярность прежнего ставленника Москвы.

Тем не менее события на восточном направлении осенью 1496 г. сыграли большую роль в Свейской войне. Намеченный на август поход не состоялся. Со Швецией начались мирные переговоры, которые в марте 1497 г. привели к заключению перемирия на 6 лет— первого договора Российского государства со Швецией.[824]

Первый вооруженный конфликт Российского государства со Швецией — фактически начало борьбы за мореплавание на Балтике.

Военные действия велись на широком фронте — от Финского залива до Северного океана, и на суше, и на море. Боевые действия носили характер разновременных последовательных ударов по разным операционным направлениям.

Главный ударной силой русских войск было конное служилое ополчение, собранное из северо-западных и среднерусских уездов. На северном участке фронта ударную силу составляла судовая рать, земское ополчение северных уездов. В боевых действиях широко применялась артиллерия, в том числе и крупнокалиберные осадные орудия.

С русской стороны можно отметить стремление к наступательным действиям, к захвату и сохранению инициативы.

Крупная неудача на первом этапе кампании не привела к отказу от продолжения борьбы. Войска выдвигаются на новое операционное направление и наносят противнику эффективный удар.

Третье операционное направление на крайнем правом фланге обо» значилось первым морским походом судовой рати и глубоким вторжением во вражескую территорию.

Несмотря на успехи второго и третьего походов, Ставка готовит новый поход крупными силами — прослеживается большое упорство в стремлении добиться победы.

На протяжении всей кампании Ставка ВГК играет определяющую роль, осуществляя свою главную функцию — стратегическое руководство.

На оперативно-тактическом уровне, как и в прежних походах, руководство в руках воевод, принимающих, очевидно, самостоятельные решения в соответствии с директивами Ставки.

Все это представляет собой дальнейшее развитие той организации командования, которая сложилась в походах 60–80-х гг. Новым является переезд Ставки в Новгород, поближе к театру военных действий. Это облегчало управление войсками и делало его более эффективным.

В оперативно-тактическом отношении наибольший интерес представляют борьба за Выборг и использование морской силы для вторжения в глубь вражеской территории на Севере.

В борьбе за Выборг русские войска впервые применили новую тактику, основанную на использовании крупнокалиберной артиллерии для подготовки штурма. Неудача штурма не снижает значения этого первого опыта новой тактики при борьбе за крепость.

Война показала существенно важное значение морской силы как средства вторжения на вражескую территорию. И поход князей Ушатых по Северному океану, и поход шведов от Выборга (или Стокгольма?) к Ивангороду привели к крупным оперативно-стратегическим результатам. Эти результаты могли быть достигнуты только при условии господства на море в районе боевых действий. Тем самым напрашивается вывод о необходимости создания морской силы хотя бы для обороны своего побережья. Проекты создания такой силы на данном этапе не были реализованы.[825]

Важной особенностью Свейской войны было появление «второго фронта» — восточного стратегического направления. В этих сложных условиях работа Ставки ВГК проявилась с достаточной четкостью.

На восточное направление были двинуты силы из ближайших уездов страны, что на первых порах привело к стабилизации обстановки. Новое обострение положения на восточном направлении заставило готовить к походу дополнительные силы, что привело к ослаблению группировки на северо-западе и оказало влияние на дальнейшие планы ведения Свейской войны.

Действия русского ВГК в целом можно оценить положительно. Однако оно допустило крупную ошибку, не создав достаточно сильной группировки для защиты Ивангорода. Сказались и недостатки самой крепости, и низкий уровень оперативно-тактического руководства войсками в районе Ивангорода Наибольшее значение имело отсутствие на Финском заливе морской силы, способной предупредить и отразить вражеское нападение или хотя бы заблаговременно сообщить о движении шведского флота.

О действиях шведского командования можно судить по доступному нам шведскому источнику.

Можно отметить неготовность шведов к отражению русского наступления на первом этапе войны. Нападение на Выборг было для шведов, по-видимому, неожиданным — крепость могла рассчитывать только на силы своего гарнизона. Скованность русских войск осадой Выборга не была использована шведским командованием. Сбор войска, предпринятый Стеном Стуре после начала войны, шел крайне медленно и не привел к удовлетворительным результатам. Только мужество и искусная оборона Выборга силами его гарнизона спасли город от взятия русскими войсками.

Второй набор ополчения Стена Стуре шел также весьма медленно. Шведам не удалось предотвратить глубинное вторжение в Гамскую землю и разорение ее. Не удалось им ни отрезать вторгшиеся русские войска, ни нанести ответный удар. Шведы не сумели защитить свои северные владения от русской судовой рати, хотя, по русским источникам, они, по-видимому, пытались это сделать.

Все это в целом говорит о слабости шведского командования. Однако эти недостатки были искуплены блестящим успехом контрудара по Ивангороду — здесь шведское руководство продемонстрировало достаточно высокий оперативно-тактический уровень, в частности искусное использование морской силы. Однако шведское командование не сумело закрепить и развить этот успех, поднять его на стратегический уровень.

В целом Свейская война является весьма важным и поучительным историческим феноменом. Не приведя к решительному результату (полному разгрому противника), вобла на северо-западе смогла защитить непосредственные интересы нашей страны и обогатила наши войска опытом боевых действий против сильного противника в сложных физико-географических условиях.

Важным результатом войны было укрепление позиций России на крайнем правом фланге — в районе, примыкающем к Северному океану. В стратегическом отношении война показала значение морской силы в борьбе на приморских направлениях и преподала урок, который нашей стране еще предстояло усвоить.

Поход на Север

Под 7007 годом великокняжеская летопись сообщает:

«Того же лета послал князь великий воевод своих, князя Семена Федоровича Курбского, да князя Петра Федоровича Ушатого, да Василья Бражника с силою с Устюжаны, и з Двиняне, и с Вычегжане, и с Вятчане на Югорскую землю и на Гогуличи. Они же, шедше, города поимаша, и землю повое ваша, и князей, поймав, приведоша на Москву, а иных князей и земских людей к роте приведоша по их вере за великого князя, а иных князей и многих людей Югричь и Гогуличь тамо побита. И придота на Москву к великому князю вси здоровы лета 7008-го, Марта».[826]

Это, очевидно, официальное сообщение, основанное на донесениях воевод.

Вол.-Перм. летопись приводит это известие в своей редакции:

«В лето 7000 седмаго, Марта в 12, князь великий… послал воевод своих ратью, князя Семена Федоровича Курбского, да князя Петра Федоровича Ушатого, да Василия Ивановича Бражника в Ноу городскую землю в К аду и на Гогуличи. А с ними Устюжане, Вятчане, Пермичи, Двиняне, Важане, Пеняжане».[827]

В руках составителя Вол.-Перм. был какой-то самостоятельный источник, содержавший точную дату отправки воевод, отчество Василия Бражника, название Кадской земли (впервые упомянутой в той же летописи под 1483 годом),[828] знавший об участии в походе пермичей и пинежан. Северные земли названы «Наугородцкими», вероятно, по той причине, что в прежние времена они долго были объектом новгородских походов. Источник Вол.-Перм. ничего не пишет о самом походе и не приводит даты его окончания. Это, видимо, какой-то полуофициальный источник, хорошо осведомленный, но только частично использованный составителем летописи.

Уст. летопись приводит самостоятельный рассказ: «В лето 7007. Князь великий… послал рать во Югру лыжную Устюжан, да Вычегжан, Вымечь, Сысолян, Двинян, Пинежан. А воеводы были с ними князь Семен Федорович Курбский, да князь Петр Ушатый, да Василий Бражник Иванов сын Гаврилова. Они же, ходивше на лыжах пеши зиму всю, да Югорскую землю всю вывоевали и в полон веля».[829]

Известие Уст. основано на местных источниках. Оно не только уточняет имена воевод и перечень земских отрядов, но и указывает на способ движения войск, отправленных в большой северный поход: «всю зиму» шли «на лыжах».

Герберштейн лично знал князя Семена Федоровича Курбского. По его словам, Курбский «значительную часть пути совершил пешком (т. е. на лыжах. — Ю. А.) из-за глубокого снега, а когда тот растаял, остальную часть пути проплыл на судах».[830]

Наиболее полные сведения о составе войск в северном походе сохранились в разрядных записях. Под 7007 годом РЗ сообщает: «Послал князь великий в Югорскую землю на Кудуина Гогуличи воевод князя Семена Курбского, да князя Петра Ушатова, да Басилья Иванова сына Гаврилова.

А со князем Семеном детей боярских: Цыгора да Володю Сугорских, да вятчан, которы живут в Московской земле, Костю Якошева сына Пугвиина, да Леву Иванова сына Олексеева, да Петрушу Попова. А Устюжан с ним 1304 ч., а Вымеч и Вычегжян 500 человек.

А со князем Петром Ушатым дети боярские: вологжане Микита Тимофеев сын Матафтин да Микита Пушников. Да вятчан, которые живут в Московской земле, Таврило Софонов да Ивашка Сенкин сын Бобровникова, да Ивашко Якушкин. А Двинян с ним и Бажан и Пинежан 1920 ч.

А с Василеем Ивановым сыном Гаврилова дети боярские; вологжан Сиг Савельев, да Федко Неправдин, да вятчане, которые живут в Московской земле. Якуш Татаринов да Гридя Ивашков сын Татаринов. А вятчан с ним: 200 ч. руси, да 100 ч. арян, татар и отбяков».[831]

В отличие от летописных известий, РЗ раскрывают саму структуру войска, посланного в Северный поход.

Из трех воевод двое — служилые люди.

Семен Курбский — сын того Федора Семеновича, который в 1483 г. был одним из руководителей большого похода за Урал, к Обской губе.

Петр Ушатый — второй воевода в походе «морем-акияном» судовой рати в северную Финляндию в 1496 г.

В поход 1499 г. они выступают во главе земских ополчений Устюга, Двины и других северных уездов; вероятно, они были наместниками соответственно на Устюге и на Двине.

Третий воевода, который идет во главе вологжан, был потомственно связан с северными землями. Согласно списку Двинских волостей, тянувших к великому князю еще до 1471 г., на волостях Кегроле, IV кале, Мцени и пермских волостях «седел» Иван Гаврилов, который в 1471 г. подвергся нападению новгородцев.[832] Сам Василий в 1495 г. входил в свиту великого князя при его поездке в Новгород.[833]

Таким образом, воеводы, отправленные в походы, — служилые люди, имевшие опыт и знакомство с условиями северного края.

С ними идут в поход дети боярские, очевидно, в качестве голов— командиров подразделений. Двое князей Сугорских, Ахметек и Лыско, в 1495 г. входили в свиту великого князя в качестве постельников.[834] В Дворовой тетради князья Сугорские названы дворовыми детьми боярскими по Белоозеру.[835] Сугорские — одна из измельчавших ветвей Белозерских князей, сохранивших, видимо, земли в своем бывшем уделе.[836]

Подбор воевод говорит о своего рода специализации командного состава — во главе войск идут люди, так или иначе связанные с Северным краем.

С князем Семеном Курбским идут в поход «вятчане, которые живут в Московской земле», очевидно, это те, кто был переведен из Вятки в 1489 г. Несколько вятчан названы по имени — это, вероятно, дети боярские, головы подразделений. Основную массу войска князя Курбского составляют устюжане и вычегжане. Это — земское ополчение.

Такая же ситуация и в войсках двух других воевод. С ними идут дети боярские великого князя, вятчане из Московской земли и земское ополчение северных уездов — русских и нерусских.

Общая численность рати достигает 4 тыс. человек. Считая по обычной норме с трех дворов одного ратника, получаем 12 тыс. дворов — очень большая цифра для малолюдных северных уездов. Мобилизация потребовала, очевидно, большого напряжения сил, что говорит о том значении, которое придавалось Северному походу.

Поход 1499/1600 г. можно сравнить с летним походом 1483 г., когда русские войска, перейдя через Уральский хребет, дошли до Обской губы. Поход князя Семена Курбского в 1499/1500 г. — следующий шаг в этом же направлении.

Влияние Российского государства за Уральским хребтом расширялось и крепло. Сохраняя свою внутреннюю самостоятельность, политический строй, веру и обычаи, северные сибирские народа втягивались в политическую и культурную орбиту России.

Кампании 90-х гг. носили наступательный характер. Русские войска впервые встретились с новыми противниками — Литвой на западе и Свеей на северо-западе. Если военные действия на западном направлении носили по масштабу и глубине ограниченный характер, то война на северо-западе велась на широком фронте, на разных операционных направлениях и на большую глубину. Новым явлением было широкое применение осадной артиллерии крупных калибров. Заслуживает внимания также зимний поход крупных сил в глубь территории противника.

Особый интерес вызывают действия на приморских направлениях, впервые наглядно продемонстрировавшие роль и значение морской силы в стратегическом и оперативно-тактическом масштабе.

Основу русских войск в кампаниях 90-х гг. составляло служилое ополчение, однако в морском походе через Северный океан и в зимнем походе на Югру решающую роль играла земская рать. Таким образом, несмотря на развитие служилых отношений на большей части Российского государства, на северном и северо-западном стратегических направлениях старое земское ополчение сохраняло свое значение, действуя здесь под руководством великокняжеских воевод и служилых людей великого князя.

Стратегическое руководство во всех кампаниях находилось в руках верховного главнокомандования (ВГК). Как и в прошлых кампаниях, решение оперативно-тактических задач было в руках воевод.

В действиях ВГК можно отметить, как и в прошлых кампаниях, масштабность стратегического мышления и настойчивость в предприятиях, но также осторожность и нежелание излишнего риска.

Проводя наступательные операции, русское ВГК сохраняло в своем распоряжении стратегический резерв, что давало возможность эффективно реагировать на изменение обстановки. Так, внезапное ухудшение положения на восточном направлении (Казань) весной 1496 г. было парировано своевременным введением в действие стратегического резерва князя Семена Ряполовского.

Можно также отметить и просчет русского стратегического руководства-недооценку значения приморского направления на южном участке шведского фронта (при обороне Ивангорода). Однако, несмотря на частные неудачи (Выборг, Ивангород), можно отметить, что в целом русское ВГК было на достаточно большой высоте и с задачами, объективно стоявшими перед ним, успешно справилось.

На оперативно-тактическом уровне можно отметить крупную неудачу при попытках овладеть Выборгом — новые приемы борьбы за крепость были еще недостаточно освоены.

Военная система Российского государства в кампаниях 90-х гг. проявила свою эффективность. Она отвечала требованиям и возможностям государства и в целом успешно решала поставленные задачи.