Пока не выпал дождь

Я не любительница фотографий, сделанных на официальных торжествах. Они даже более лживы, чем обычные снимки. И следующий снимок — под номером одиннадцатым в нашей серии — хороший тому пример. По всей видимости, пленка запечатлела событие с идеальной точностью, однако фотография не дает ни малейшего представления о том, что творится в головах персонажей. Я предложу тебе две интерпретации: официальную, а следом неофициальную и куда более достоверную. По первой версии, это фотография выпускницы Ребекки на церемонии в честь окончания университета; по второй — здесь изображены я и Ребекка через пару часов после нашей первой серьезной ссоры.

Сфотографировали нас на улице у Альберт-Холла, где проходила церемония, так что в смысле места действия мы недалеко ушли от предыдущего снимка, совсем недалеко. Ребекка стоит между своими родителями, я — по правую руку от нее, рядом с ее матерью, но не вплотную, а немного на отшибе. Не помню точно, кто снимал, — наверное, кто-нибудь из сокурсников Ребекки. Своим родителям она представила меня как «подругу», и они приняли это за чистую монету. Ребекка закончила исторический факультет с отличием и вот-вот должна была приступить к работе в качестве архивиста в Главном регистрационном управлении. Мы уже нашли квартиру на двоих в модернизированном викторианском доме в Патни, где мы собирались жить, пока я не закончу курс. Две девушки, живущие вместе, — на такое смотрели тогда совершенно нормально и даже благосклонно. Настолько невинным было то время (либо нам хочется так думать) и настолько непрошибаемо буржуазными были воззрения матери и отца Ребекки, что им просто не пришло бы в голову искать в этой ситуации какую-либо иную подоплеку. Если бы в тот день они понаблюдали за нами более пристально, то в их умах, скорее всего, зародились бы смутные подозрения. Они могли бы задаться вопросом: если девушки «просто» подруги, то почему в столь знаменательный день они так откровенно злятся друг на друга?

Я внимательно вглядываюсь в снимок, пытаясь обнаружить на наших лицах признаки гнева. Начну с Ребекки. У нее глупый вид, как и у всех в день выпуска, чему только способствуют дурацкая квадратная шляпа с болтающимися кисточками и пергаментный свиток в руках, который Ребекка не знает куда деть. Она вымученно улыбается, но, по-моему, не столько от злости, сколько от сознания того, как по-идиотски она выглядит. Ее родители излучают радость на полную мощность. Я неуклюже выразилась? Но говорят же «включить фары на полную мощность». Вот и они здесь как те фары. Сегодня все прекрасно в этом прекраснейшем из миров, — во всяком случае, для них. Отец — приземистый брюнет, склонный к полноте, мать — высокая худая блондинка; к счастью, Ребекка похожа на мать, норвежку. Отец — торговец лесом из Престона, по делам ему часто приходилось бывать в Норвегии. Они на редкость негармоничная пара, из тех, кто, по моим представлениям, разводятся, как только повзрослевшие дети покидают родительский дом. Развелась ли эта пара, я понятия не имею. Сначала я им нравилась, но постепенно особенности нашего совместного житья проявлялись все более отчетливо (ты скоро поймешь, о чем речь), и их враждебность ко мне неукротимо нарастала. Точнее, его враждебность — мать, похоже, плевать на все хотела, главное, чтобы дочка была счастлива. Куда более зрелый подход к жизни, на мой взгляд. Но речь сейчас не о том.

На фотографии у меня по-прежнему длинные волосы. Ребекке они нравились такими, и она страшно разобиделась на меня, когда примерно полгода спустя я их обрезала. На голове у меня черт-те что: мы уходили из дома в такой спешке, что я едва успела воткнуть в свои лохмы пару заколок. Что до жакета, в который я нарядилась, я его хорошо помню. Мама купила его в «Ракхэмс» в Бирмингеме незадолго до того, как я уехала в Лондон, и мы обе считали его последним писком моды — светло-серый, приталенный, с рукавами три четверти. К жакету я надела очень симпатичную юбку: темно-красные розы на белом фоне и кокетка мыском, от которой расходятся широкие складки. Юбка едва прикрывает колени… Нет, вы только гляньте — что это там, пониже юбки, у правой щиколотки! Чулок поехал. А я и не заметила из-за всех этих утренних треволнений. Не будь мы обе так расстроены, я бы ни за что не появилась на людях со спустившейся петлей на чулке.

Думаю, пора рассказать о нашей ссоре. Поругались мы не с бухты-барахты, атмосфера в доме накалялась последние дня два. Но сначала я должна описать нашу квартиру. Она была обставлена по тогдашней моде — невзрачной, неудобной, дешевой мебелью. Одна спальня с двуспальной кроватью и раскладушка в гостиной. Наша хозяйка, очевидно, полагала, что мы будем спать врозь, и мы не видели причин разубеждать ее. Из гостиной вход на маленькую кухоньку, в которой мы едва помещались стоя. Прихожей не было, из общего коридора мы сразу попадали в гостиную. В доме было еще две квартиры, и на всех жильцов одна ванная и туалет. Вполне сносные жилищные условия для двух девушек. И уверена, мы чувствовали бы себя очень уютно, если бы жили именно так, как предполагалось, — только вдвоем. Но не вышло. Всего три недели мы блаженствовали наедине друг с другом, а потом нам на голову свалились подселенцы.

Телефона у нас не было. О грядущих переменах я узнала лишь за два дня до выпускной церемонии Ребекки, поздним летним вечером. В нашей квартире пронзительно заверещал дверной звонок. Дело происходило в июле 1953-го, на улице недавно стемнело, — значит, времени было около девяти часов. Ребекка спустилась вниз посмотреть, кто там, и вернулась с двумя гостями. Вот уж кого я никак не ожидала увидеть — Беатрикс и Tea.

Tea шел пятый год. Нам сразу бросилось в глаза, что девочка очень устала. Вскипятив молока, мы заварили ей какао в кружке, после чего уложили спать на нашей двуспальной кровати. Пока мы суетились, Беатрикс сидела на диване не шевелясь, крепко стиснув ладони.

Я была сильно удивлена ее появлением; она же, напротив, не понимала, чему я удивляюсь. Разве я не получила ее телеграмму, спросила она. Я ответила отрицательно. Тогда Беатрикс вспомнила, что забыла отправить телеграмму. И только тут я заметила, что Беатрикс сильно нервничает. Алкоголя мы в квартире не держали, но Ребекка спустилась вниз и одолжила бутылку бренди у хозяйки, в те дни мы еще не утратили ее доброго расположения. Щедрой рукой мы налили Беатрикс полный бокал и сами выпили по глотку. Мы были озадачены и не знали, чего ждать.

До развязки в тот вечер дело не дошло, Беатрикс ограничилась началом истории. С Джеком она рассталась — о чем можно было и так догадаться. Приключение закончилось, пламя страсти угасло, а цыганскую кибитку — от былой красоты которой осталась лишь ржавая расхлябанная тень — продали на металлолом какому-то мелкому дельцу в Дублине. Впрочем, они славно на ней покатались, умудрившись растянуть романтическое путешествие на целых три года. И за все это время Беатрикс прислала мне одну-единственную открытку, о которой я тебе уже рассказывала. Поскольку вниманием она меня не баловала, я, глядя на нее, испытывала, мягко выражаясь, сложные чувства. Беатрикс сказала, что они с Tea приехали в Лондон несколько дней назад и остановились в гостинице. Утром того дня она позвонила моим родителям, и они дали ей мой адрес. По возвращении из Ирландии «Мызу» она не навещала и даже не пыталась связаться с отцом и матерью.

Уложив Беатрикс в постель рядом с ее дочерью, мы кое-как устроились спать в гостиной. Я, кажется, спала на полу, точно не помню. Но отлично помню, что ни Ребекке, ни мне выспаться в ту ночь не удалось.

Утром Ребекка ушла встречать родителей на вокзал, оттуда она повела их в «Лайонз» на чашку чая, потом в Национальную галерею — в общем, в обычные туристские места. Вечером семейство ужинало в ресторане, так что я весь день, с утра до ночи, провела в обществе Беатрикс и Tea. Мы вышли погулять. По мосту Патни добрались до Епископского сада, затем по дорожке вдоль речки к детской площадке, там-то — пока Tea самозабвенно съезжала с горок и каталась на качелях — Беатрикс и поведала мне о новых трудностях в ее жизни.

И разумеется, связаны эти трудности были с новым мужчиной.

— Розамонд, — провозгласила Беатрикс, — я влюблена.

— Поздравляю, — откликнулась я и подумала, не сказать ли ей, что я тоже влюблена, но решила на всякий случай помалкивать.

— Его зовут Чарльз, — продолжала Беатрикс, — он из Канады. Из Ванкувера.

Я насторожилась, вдруг почуяв, что трудности скоро возникнут не только у моей кузины. Естественно, Беатрикс рвалась к Чарльзу в Ванкувер.

— Еду завтра вечером, — объявила она. — Я уже заказала билет на самолет до Торонто.

Я вытаращила глаза. До появления реактивных двигателей трансатлантические перелеты были в диковинку и в придачу чудовищно дороги. Я так и не выяснила (у Беатрикс я об этом не спрашивала), где она нашла деньги на это экстравагантное путешествие. Впрочем, тогда, на детской площадке, меня заинтриговала не столько финансовая сторона дела, сколько тот факт, что Беатрикс, сообщая о своем отъезде, изъяснялась исключительно в единственном числе. «Еду завтра вечером», а не «едем».

— А как же Tea? — спросила я.

И она ответила:

— В этом-то и загвоздка.

К счастью, она уже придумала, как разрешить возникшую головоломку. Надо было лишь — а кто бы сомневался — внести в условие задачки меня. Я ей понадобилась, когда Беатрикс уже успела наломать дров, и даже в больших количествах, чем можно было предположить. С Чарльзом она познакомилась в Дублине, очаровала его, запрыгнула к нему в постель — словом, отработала по полной программе; разве что каким-то непонятным образом забыла упомянуть, что у нее имеется четырехлетняя дочь.

— А кто присматривал за ней, — поинтересовалась я, — пока ты была с Чарльзом?

Оказалось, что заботы о Tea на тот период взял на себя Джек, — очень мило с его стороны, успела подумать я, не каждый способен так заботиться о счастье любимой женщины. Джек, утверждала Беатрикс, обожает Tea, он ей как отец. Но кажется, мы обе преувеличили заслуги Джека. С месяц примерно он сидел по вечерам с ребенком в крошечной меблированной комнате, их временном пристанище, в счастливой уверенности, что Беатрикс в это время зарабатывает на хлеб тяжким трудом, обслуживая столики в отеле «Замок». В действительности же она резвилась, обхаживая канадского бизнесмена, с которым познакомилась на второй рабочий день. Когда недоразумение прояснилось, между Джеком и Беатрикс — как легко вообразить — произошла бурная ссора. И все. Конец романа. Расстались они в столь желчных чувствах — обоюдных, конечно, — что о продолжении общения не могло быть и речи. A Tea, между делом, потеряла человека, заменившего ей отца, но эта проблема бывшими любовниками даже не обсуждалась. Чарльз тем временем вернулся в Ванкувер, и теперь найти его, чтобы застолбить место в его сердце, стало смыслом жизни Беатрикс.

— Я должна быть с ним, — возбужденно доказывала она. — Он для меня — все. Встреча с ним перевернула мою жизнь, и мысль потерять его мне невыносима.

Она верила, что он ответит на ее чувства, если только обстоятельства позволят им узнать друг друга поближе.

— Расстались мы плохо, — призналась Беатрикс. — Он догадался, что я была не до конца искренна с ним, что я от него что-то утаиваю. Но у меня было время обдумать наши отношения, и я поняла, что повела себя неправильно. Зато теперь я точно знаю, как поступить. Если я смогу уехать к нему, то расскажу ему о Tea, и тогда все наладится. Только честностью я добьюсь своей цели.

Я открыла было рот, но она опередила меня.

— Знаю, что ты хочешь сказать! — нетерпеливо воскликнула Беатрикс. — Конечно, было бы намного проще, если бы я рассказала ему о дочке сразу, еще в Дублине.

На самом деле я не это хотела сказать. Я лишь хотела намекнуть, что коли уж птичка упорхнула в дальние страны, то телефонный звонок — несравненно более быстрый и дешевый способ настичь ее. Но вовремя поняла, что буду только зря сотрясать воздух. Беатрикс явно предчувствовала, что убедить Чарльза в своей искренности ей будет нелегко и одними лишь вербальными методами тут не обойтись. Ход ее рассуждений был совершенно очевиден. Как и тот факт, что Tea пока останется в Англии — под присмотром человека, которому можно доверять.

— А не отослать ли Tea к отцу? — предложила я, но эту идею отмели с ходу.

Роджер, уверяла меня Беатрикс, вовсе не жаждет воспитывать дочь, он с головой ушел в новую жизнь — и новый брак — с королевой карнавала 1949 года в Мач-Венлоке. Имелись ли другие варианты? Никаких. Кроме одного.

— Ты хочешь оставить Tea у нас? — спросила я. — Здесь, в нашей квартире?

— Ох, Роз, это было бы чудесно, — вздохнула Беатрикс. — Ты бы меня так выручила.

Я собралась с силами, прежде чем задать следующий, самый главный вопрос:

— И надолго?

Беатрикс склонила голову набок, задумчиво выпятила губы; ответила она не скоро, выдерживая паузу и искоса поглядывая на меня то ли смущенно, то ли — что вероятнее — со скрытой насмешкой, словно очень хорошо сознавала степень своего нахальства.

— Розамонд, милая, — произнесла она наконец, — понимаю, что прошу о невероятно огромном одолжении, но не могла бы ты приютить Tea на… (Я ждала, будто загипнотизированная.) На две недели? Или на три?

У меня были возможности изучить повадки Беатрикс, и поэтому ее просьба не показалась мне такой уж наглой. Могло быть и хуже. Думаю, именно на такой эффект и рассчитывала Беатрикс, и этот трюк ей отлично удался. Но не это решило дело. Я посмотрела на малышку Tea — девочка, скатившись с невысокой горки, опять бежала к лесенке, чтобы скатиться снова, с упорством робота, запрограммированного на одно и то же действие, и выражением сердитой сосредоточенности на лице, — и мое сердце растаяло. Ну как не полюбить такого ребенка! Конечно, я пригляжу за ней и две, и три недели, — а может, и дольше. Схватив Беатрикс за руку, я сказала, что ей не о чем беспокоиться: если Ребекка не станет возражать, мы с удовольствием возьмем Tea.

А вот станет ли Ребекка возражать, я понятия не имела.

Но долго пребывать в неведении мне не пришлось. Ребекка вернулась с ужина в кругу семьи довольно рано, около десяти часов. Беатрикс с Tea уже легли спать. Плеснув Ребекке бренди, пристрастие к которому развивалось в нас с небывалой скоростью, я передала ей просьбу Беатрикс.

Сперва Ребекка ошарашенно смотрела на меня. Потом всполошилась:

— Надеюсь, ты отказалась?

— Не совсем, — ответила я. — Сказала, что надо посоветоваться с тобой. Не будешь ли ты против?

— Так вот, я против, — отрезала Ребекка, залпом допила бренди и решительно удалилась в ванную.

Когда она вернулась, я попыталась уломать ее. Мол, ребенка нам оставляют на короткое время, а Беатрикс приходится мне не только кузиной, но и другом детства. Бесполезно.

— Прекрати, — сказала Ребекка. — Я хочу, чтобы уже завтра утром их обеих здесь не было.

Разговор на этом не закончился, но продолжился в более резких тонах, в итоге Ребекка улеглась спать в гостиной одна, а я ушла в спальню, где были наглухо задернуты шторы, села на кровать и расплакалась. В темноте Беатрикс протянула руку и положила мне на бедро. Tea по-прежнему крепко спала.

— Бедненькая, — ласково забормотала Беатрикс. — Из-за меня ты поссорилась с подругой, да?

Я кивнула, разделась до нижнего белья и легла с другой стороны кровати, Tea оказалась между нами. Беатрикс опять вытянула руку, и мы сцепили ладони над спящим ребенком. Помнится, Tea вздыхала и ворочалась во сне. Помолчав, Беатрикс шмыгнула носом (похоже, она тоже плакала):

— От меня одни неприятности, верно? Ты должна ненавидеть меня за то, что я приперлась сюда вот так, без предупреждения.

— Я на тебя не в обиде, — ответила я.

И это было правдой.

Глупо притворяться, будто я помню наш разговор от первого до последнего слова. Подозреваю даже, что мы не столько разговаривали, сколько лежали с широко открытыми глазами и молчали. Но я точно помню, как Беатрикс ни с того ни с сего отметила нашу необычайную близость с Ребеккой и добавила со значением:

— Будто вы чуть больше, чем просто подруги. — Я ничего не ответила, но сердце мое забилось, а она продолжала с деланной наивностью: — Твои родители наверняка будут страшно рады, когда узнают, что в твоей жизни появился такой человек. Девушка, с которой ты неразлучна практически всегда и всюду.

Я посмотрела на нее, гадая, к чему она клонит и что означает блеск в ее глазах, различимый даже в сумраке спальни. Беатрикс опять взяла меня за руку, пожала ее, а потом, уставившись в потолок, где на пятне лунного света дрожала тень от вяза, росшего за окном, спросила:

— Помнишь?..

Она могла не продолжать. Я сделала это за нее:

— Ночь в Шропшире? Когда мы задумали сбежать?

И воспоминания завладели мной.

— Сколько лет прошло, — не произнесла даже, но выдохнула Беатрикс. — Сколько всего случилось с тех пор. И все же…

И опять я знала, что она хочет сказать.

— Да, — подхватила я, — иногда кажется, будто это было только вчера.

И внезапно мне почудилось, что тот вечер, то незабываемое удивительное приключение вовсе не кануло в прошлое, но что я снова переживаю его вот сейчас, в этот самый момент.

И мы с Беатрикс лежим рядышком не на кровати, а под раскидистыми ветвями деревьев, на краю поля дяди Оуэна, и неподвижная фигурка между нами — не Tea, но моя вязаная собачка Тенек, которую я крепко прижимаю к груди. Беатрикс просунула руку мне под голову, я прижалась к ней, и мы лежим так и смотрим на звезды. Совсем рядом жалобно ухает сипуха, шелестят деревья и слегка колышется трава, в которой не прекращается какая-то своя, едва уловимая таинственная жизнь. Ощущения Беатрикс стали моими. Луна поднимается все выше, сипуха вдруг с шумом срывается в полет, мелькая между ветками деревьев. Несмотря на холод, я счастлива…

Когда я проснулась, Беатрикс в постели не было. Я села, озираясь, сердце громко стучало. Потом я услыхала, как за дверью, в гостиной, Беатрикс беседует с Ребеккой. Уже наступило утро. Я торопливо вылезла из кровати, накинула халат.

— Знаю, сегодня у тебя очень важный день, — обратилась я к Ребекке, — мы должны подготовиться и все такое. Но я хочу сказать, что приняла решение. Tea останется с нами на несколько недель.

Ребекка уставилась на меня, сжав губы в узкую твердую линию. А Беатрикс обняла и благодарно поцеловала. Tea, лежавшая на полу в пижаме, закрашивая красным карандашом клеточки в газетном кроссворде, не подняла головы. И больше на эту тему не было сказано ни слова.

Вот почему на фотографии Ребекка так зла на меня и почему мои волосы в таком беспорядке, а на моем чулке, над правой щиколоткой, спустившаяся петля длиной чуть ли не в десять сантиметров, которую я даже не заметила.

Гнев Ребекки скоро выветрился. В ту пору она слишком любила меня, чтобы долго сердиться.

— Думаю, все будет хорошо, — сдалась она вечером того же дня, глядя на Tea, сидевшую за маленьким столиком. Девочка макала хлебные палочки в яйцо, которое мы ей сварили. Беатрикс уже распрощалась с нами, отбыв в аэропорт. — А может, нам удастся отдохнуть в эти две-три недели, пока она с нами, — взялась строить планы Ребекка. — Съездим вместе на море или еще куда.

Я счастливо улыбалась. Все будет замечательно.

Беатрикс потребовалось много больше времени, чтобы добиться своей цели. Вернулась она только через два с лишним года.