Пока ты молод

X

Первая лекция вышла туманная, скучная. Его слушали внимательно, но причиной этому было всего лишь обостренное любопытство к новому человеку. «Наверно, — размышлял он, — наслышаны уже о моей блудной биографии. Ко всему — сравнительно молод: проверяют, а я…» И все произошло из-за какого-то мистического наваждения: в самом начале увидел во втором ряду нестерпимо знакомые голубые глаза… Когда и у кого он видел такие?.. Та же еле приметная выискивающая суженность левого глаза, те же то потухающие, то вновь вспыхивающие искорки, просвечивающие своим мерцанием голубизну, делающие ее почти прозрачной… Одни глаза… Одни только глаза, и ничего больше, ни одна примета во всем ее облике не напоминает о том, другом, похожем человеке… Хотя бы она встала, перебила его и что-нибудь сказала, пусть даже насмешливое, неприятное. Может быть, голос помог бы. Но этого не может случиться… А вся долгая, кропотливая подготовка к лекции, кажется, пойдет прахом… Что это — детство или же расшатанные, обнаженные скитаниями по Европе нервы? Сзади кто-то шушукается. Удивлены? Разочарованы? Наверно, он выглядит самым отъявленным дураком. Хорошо еще, что никто не пришел с кафедры… Доверили, называется.

Он отгонял от себя эти мысли, пробовал не смотреть на мерцающие глаза, углубляясь в конспекты, но та непосредственность разговора с аудиторией, о которой он много передумал в последние вечера, так и не приходила…

Только когда задребезжал звонок, он вздохнул с радостным облегчением. Поспешно собрав свои тщательно пронумерованные записки, ни на кого не глядя, вышел из аудитории и направился в деканат. В ответ на вопросительно-приветливый взгляд декана он молча и обессиленно опустился перед ним в мягкое, приятно расслабляющее все тело кресло. Дождавшись той минуты, когда они остались в кабинете только вдвоем, Анатолий слегка приподнялся с кресла и почти шепотом проговорил:

— Провалился я, Василий Николаевич. В высшей степени провалился.

— Только и всего, — облегченно вздохнув, ответил тот. — А я, грешным делом, подумал, что вам или нездоровится, или вы получили какое-то неприятное известие о близких вам людях. Все поправится.

— Но, понимаете, Василий Николаевич…

— Понимаю, Анатолий Святославович, — перебил его, улыбаясь, декан. — Отлично понимаю. Потому что со мной было то же самое. Нет, хуже. Вам трудно и представить, как я начинал. Приехал из глухого уезда эдакий молчаливый провинциальный крот, не умеющий связать двух слов, а его берут, точно мальчишку, за руку, подводят к кафедре, представляют студенчеству и уходят.

— Но у меня есть еще и другое… — хотел было во всем признаться Анатолий, однако декан опять не дал ему договорить.

— И другое, и третье, и десятое — поправится, дорогой мой Анатолий Святославович. Поверьте мне. А чтобы все это поскорей случилось, мы с завтрашнего же дня подключим вас к семинарской группе. Сойдетесь поближе с людьми, поговорите, как за чашкой чаю. Привыкнут к вам и, может, полюбят даже разочаровавшиеся на первых порах… Да, чуть было не забыл, — вы уж извините меня за мои менторские вопросы и советы, — как у вас с квартирой? Получили? Все забываю после первой нашей встречи.

— Спасибо, устроился превосходно, — не сбиваясь с доверчивого тона, заговорил Анатолий. — Встретил кое-кого из старых знакомых. Обещали собрать почти треть нашей семейной библиотеки. Отсутствие книг меня больше тревожит, чем отсутствие мебели в квартире.

— Ну, вот и хорошо. Я рад за вас. — Взглянув на часы, декан вдруг засуетился. — Извините, Анатолий Святославович, но я вынужден вас покинуть, — он улыбнулся, — наедине с вашими мыслями о сегодняшнем, как вы выразились, провале: через четверть часа у нас партийное собрание факультета. Итак, до завтра. Утром я вам сообщу поподробней о вашей семинарской группе. — Он застегнул лежащий на столе портфель и встал.

Анатолий последовал его примеру и, уступив дорогу при выходе, попрощался за дверью.

…А на следующий день ему, как выразился при этом декан, «вручили» семинарскую группу. Войдя в отведенный для группы кабинет и усевшись после приветствия за столом, он стал знакомиться со студентами по списку.

Когда все были перечислены, Анатолий снова углубился в список и невольно обратил внимание на то, что из троих отсутствующих — две девушки. Какое-то озаряющее предчувствие подсказало ему вдруг, что одна из них именно та, вчерашняя. И он, рассказывая о порядке работы семинара, о темах докладов, выступлений, время от времени поглядывал выжидающе на дверь. Отсутствующие и в самом деле появились сразу все трое, но только после перерыва, когда он уже потерял надежду увидеть их. Среди них была и она.

Анатолий хотел подчеркнуто-деловито спросить о причине опоздания, но вопрос получился извиняющийся, смущенный. Поймав себя на этом, он слегка покраснел и поторопился разрешить им сесть. Зато он убедился, что ни ее голос, ни фамилия — Малахова — ничего не добавляли к ее знакомым глазам. Как ни странно, но это его почему-то вдруг успокоило, и он уверенно, как давно привычное занятие, провел до конца семинар…

С того дня его любопытство стало постепенно притупляться. Позже, когда его назначили руководителем дипломной работы Екатерины Малаховой и ему нередко приходилось оставаться с ней наедине, он почти ни о чем, кроме выбранной ею темы, не заговаривал. Даже узнав о том, что она замужняя, Анатолий не удивился, принял эту новость как само собой разумеющуюся вещь. Его больше волновали ее очень средние познания, не очень оригинальные черновики дипломной работы. И только однажды в нем вызвал недоумение ее подозрительно блеснувший взгляд в ответ на приглашение прийти к нему домой за консультацией. Это его несколько смутило, но он все же выдержал ее взгляд и сам укоризненно посмотрел на нее. Она извинилась и тут же заговорила о дне и часе встречи.

— Можно и сегодня. Вы ведь давненько не обращались ко мне. — Анатолий устало и скучающе покосился на дверь.

— Хорошо, Анатолий Святославович, я приду к вам через два часа. Вы уже будете дома?

— Я сейчас еду прямо домой…

После, когда она все больше увлекалась своей темой, ей все чаще приходилось обращаться за советами, звонить к нему и ездить на Стромынку. Анатолий никогда и ни в чем не отказывал ей, приглашал, при встрече был обходительным, терпеливо и внимательно выслушивал, объяснял все подробности. Постепенно оба начали привыкать друг к другу. Часто случалось так, что после консультации он угощал ее чаем. Поначалу приходилось уговаривать, но вскоре она сама стала помогать ему на кухне, отсылая его при этом в кабинет. Задерживаясь, она расспрашивала о загранице. Он рассказывал неохотно, но подробно, боясь, как бы она не заподозрила его в том, что он что-то скрывает. Иногда в такие минуты она неожиданно поспешно вставала из-за стола, извинялась и уходила домой. И каждый раз повторяла приблизительно одно и то же: «Мне пора, Анатолий Святославович, а то еще, чего доброго, мой Юра начнет меня ревновать. Он знает, что я у вас». Анатолий не обижался, не задерживал, выходил провожать ее до трамвайной остановки. А возвращаясь, садился за свои рукописи и сразу же забывал о ней.

Так все, наверно, и продолжалось бы до самого окончания Малаховой университета, если бы ему не пришлось однажды простудиться и слечь почти на целый месяц в больницу.