Покахонтас

Глава 10

На реке, декабрь 1607 года

Мелкие волны бились о борт шлюпки, рассекавшей воды реки. Смит устроился со всеми удобствами, какие были доступны на жестком маленьком суденышке. Укрывая мехом ноги, он решил, что завтра же выменяет у индейцев каноэ, если они согласятся. Они были гораздо лучше сделаны и ими было легче управлять, чем этой маленькой лодкой.

Вода была ледяная. Синева неба теперь стала по-зимнему глубокой. Деревья сбросили большую часть листьев, и только наиболее стойкие из оставшихся сохранили цвет. Осень оказалась успешной для обмена. Поселенцы смогли выменять еды у нескольких соседних племен. Смит узнал, что на своем пути домой в конце лета Покахонтас побывала во всех племенах, куда он потом добирался. Она подготовила ему путь. Почему она не вернулась? Прошло уже четыре месяца. Он не то чтобы ждал ее сознательно, но с каждым прожитым днем ощущал разочарование. Он не только скучал по ней, но и хотел бы поговорить с ней об ее отце. В конце концов он решил действовать на свой страх и риск. Ему необходимо было найти земли Паухэтана и попытаться встретиться с великим королем. Лондон также хотел, чтобы он отыскал Индийское море — западные ворота в Индию. После встречи с Паухэтаном он отправится вверх по реке Чикахомини, которая может привести их к этому морю. У жителей он постарается добыть кукурузы, хотя Покахонтас и предостерегала его против чикахомини. А сейчас предстояло утомительное однодневное путешествие. Он взял с собой семь человек, включая джентльменов Джорджа Кассена, Джона Робинсона и Томаса Эмри. Все они были великолепными стрелками.

Смит осторожно переменил положение. Одно резкое движение — и мелкая лодочка вывернет их всех в холодную реку. Оглядывая берега, он заметил, что на земле все еще лежит иней. В этих краях времена года сменяются резко, подумал он. Деревья одеваются листвой буквально за ночь, а потом столь же внезапно сбрасывают ее. Но его не печалило то, что лето прошло. Оно было самым тяжелым за всю его жизнь. Почти половина поселенцев умерли от голода и болезней. «Если бы не спасительная помощь Покахонтас, сейчас мы все лежали бы в земле», — подумал он. Она спасла колонию. Он в сотый раз подумал о том, какая она необыкновенная, как ему посчастливилось, что она стала его союзницей.

От имени колонии он написал о ней в Лондон. Это был единственный светлый момент в его мрачном письме. Он также написал о Джоне Кэндалле, шпионе. Письмо отбыло в октябре на «Годспиде». Ньюпорт распечатал его за день до отплытия. Обвинения были настолько серьезными, что насторожили его; Кэндалла бросили в трюм. Совет постановил немедленно допросить его, но это ничего не дало. Оставалось только одно средство — пытка. Они подвесили его за большие пальцы рук и с грузом на ногах. Очень скоро Кэндалл сознался, что он отправлял и получал послания от испанцев во Флориде через гонцов пасапегов. Когда члены совета узнали, что один из них столь вопиюще предал их, они решили повесить его, но не раньше, чем он откроет им, где великий король Паухэтан хранит свои сокровища. Он рассказал, что они сокрыты в больших сооружениях в деревне под названием Уттамуссак. Его повесили без дальнейших проволочек.

Кладбище очень расширилось, подумал Смит. Даже его заклятый враг Уингфилд чуть не отправился месяц назад на тот свет и лишь чудом спасся от виселицы. По небрежности Уингфилд напустил грязи в два галлона белого сухого вина и водки, которые Ньюпорт оставил для церковных нужд. Совет был в ярости, а остальные поселенцы требовали расправы. Уингфилда лишили президенства и изгнали из состава совета. Новым президентом стал Рэтклиф. Причиной послужило не бездарное руководство Уингфилда, а то, что его заподозрили в предательстве. Его заперли на «Дискавери». Он и сейчас находится там, с удовлетворением подумал Смит.

Река превратилась в узкий поток. Смит приказал своим людям держать кремни наготове на тот случай, если внезапно придется стрелять. Его предупреждение оказалось ничуть не лишним. На близком берегу неожиданно появились два высоких воина. Как и всегда дикари возникли совершенно внезапно. Их луки висели на боку, а ладони были прижаты к сердцу в знак мирных намерений. Смит тут же решил пристать к берегу. На своем языке они объяснили Смиту, что они паухэтаны и охотятся здесь, но будут рады проводить тассентассов дальше по реке, если те пожелают.

Смит повернулся к своей группе.

— Четверо остаются в шлюпе, — сказал он. — Эмри, Робинсон и я пройдем немного вверх по реке в каноэ с воинами. Дайте нам кремень, а свой держите под руками. Мы рискуем, но, кажется, они настроены дружески.

Проплыв с воинами милю или две, Смит решил разведать ближайшую местность. Он повернулся к Эмри.

— Вы с Робинсоном останетесь здесь и разобьете лагерь вместе с одним из провожатых. А я с другим осмотрю окрестности. Я не задержусь. У меня такое чувство, что мы наконец-то в землях Паухэтана.

В молчании он и его проводник углубились на полмили, когда внезапно деревья и камни вокруг них отозвались криком, от которого кровь застыла в жилах. Смит схватил воина за шею и приставил к спине пистолет. В эту секунду бедро Смита со свистом царапнула стрела. Он поднял глаза. Два дикаря сосредоточенно держали его на прицеле своих луков. Он машинально отметил, что раскраска у них не боевая. На них были обычные шкуры и меха, как если бы они охотились. Держа одной рукой воина, Смит выстрелил в двух других и промахнулся. Потом он отпустил своего провожатого, который был так перепуган грохотом пистолета, что едва держался на ногах. Смит быстро перезарядил пистолет с французским колесцовым замком. В это время из леса выпрыгнули еще четыре дикаря. Он выстрелил, и трое из них, смертельно раненные, упали на землю. Внезапно на том месте, где было четверо дикарей, появилась еще дюжина. Он снова схватил проводника и на ломаном языке паухэтанов сказал ему, что если с ним или с Эмри и Робинсоном что-нибудь случится, он убьет его.

Дикари приближались к Смиту. Он был окружен. Зимнее солнце светило сквозь голые ветки деревьев и переливалось на шкурах опоссума, куницы и белки, свисавшие с плеч воинов. Предводитель группы что-то отрывисто скомандовал. Мужчины побросали луки и стрелы, которые со стуком упали на мерзлую землю. Затем предводитель сделал знак Смиту, чтобы тот бросил пистолет.

Смит не сделал этого. Он заговорил, и его дыхание вырывалось облачками пара в холодном воздухе.

— Где мои люди?

— Мы убили их всех.

— Почему вы не попытались убить меня? — Смит сильнее сжал шею своего проводника.

— Ты — главный. — Индейцы, видно, быстро это поняли по тому, как он отдавал команды.

Смит осознал, что лишь поэтому он пока еще жив. «Надо постараться выбраться отсюда, — сказал он себе. — Мое единственное спасение — вернуться к каноэ». Он угрожающе ткнул своего пленника пистолетом под ребра и начал пятиться прочь от охотников. Дикари не двинулись, чтобы остановить его. Он отошел назад на четверть мили, воины держались на одном расстоянии. Они подняли луки, но не целились в него. Свет был ярким, воздух прозрачным, каждая веточка, каждое дерево казались четко очерченными. Теплое размеренное дыхание воина согревало руку.

— О Боже!

Нога Смита неожиданно соскользнула с берега в холодную грязь. Не отпуская своего проводника, Смит беспомощно посмотрел вниз, на ледяной ил, куда они оба оседали. Его ноги увязли в трясине. От каждого движения их засасывало все больше.

Охотники стояли на берегу и бесстрастно наблюдали, словно впереди у них была целая вечность. Смит бросил в ответ вызывающий взгляд. К этому времени ледяная грязь достигла бедер, и он окоченел уже почти насмерть. Решив, что жить ему в любом случае остались считанные секунды, он бросил пистолет ближайшему дикарю. Охотники быстро вытащили Смита и его проводника из трясины и, подхватив их на руки, тут же направились к лагерю, разбитому Робинсоном и Эмри.

Когда дикари стали растирать ему ноги, чтобы восстановить кровообращение, Смит заметил, что в костре полно костей — костей Кассена, Робинсона и Эмри, подумал он.

Предводитель наклонился к нему и сказал с видимым удовольствием:

— Мы привязали пленных к дереву и отрубили им руки и ноги и бросили их в костер перед ними. Потом мы вырезали их внутренности. И пока они еще были живы, мы сожгли их вместе с деревом.

Смит приложил все силы, чтобы на его лице ничего не отразилось. Кровь уже свободно текла по жилам, и он смог встать на ноги. Он повернулся к предводителю и потребовал, чтобы его доставили к их королю. «Если это Паухэтан, может, я и останусь в живых», — подумал он.

Но после часового перехода по лесу они привели Смита к королю паманков. Это был суровый человек, брат Паухэтана. Смит моментально понял, что не дождется ни пощады, ни справедливости, если не понравится ему. Решать пришлось быстро. Он мог рассказать о своей дружбе с Покахонтас, но тот возможно и не одобрит ее визитов к англичанам. Должен же быть способ склонить его на свою сторону. Надо выиграть время.

Пошарив по карманам, он извлек оттуда компас, сделанный из слоновой кости. Протер большим пальцем гладкую поверхность стекла. Блестящее твердое вещество, через которое можно было видеть, поразило его стражей. Как завороженные следили они за движениями стрелки и объяснениями Смита, который на ломаном языке паухэтанов и знаками рассказал о форме Земли и ее связи с солнцем, луной и звездами.

Но как только король заполучил компас, его люди схватили Смита и привязали к дереву. В третий раз за этот день он посчитал, что обречен. Он начал молиться. Воины взяли луки, вложили стрелы и прицелились. И снова он оказался спасен.

Король поднял кулак с зажатым компасом и сказал Смиту, что освободит его. Но добавил:

— Три зимы назад твои братья совершили здесь преступления. Я провезу тебя по деревням. Если в тебе признают совершившего эти преступления, ты будешь убит.

Целый месяц Смита возили из одного селения в другое по четырем королевствам конфедерации Паухэтана. Его разглядывали, трогали, обсуждали. Иногда его называли чудовищем, но его золотистые волосы спасли его. У виновного в грязных делах человека из экспедиции Госнолда 1604 года были черные волосы.

Но паухэтаны на этом не закончили с ним. Теперь они хотели все знать о Джеймстауне. Они задавали вопрос за вопросом. Сколько там людей? Сколько ружей? Какие у них припасы? При этом Смиту постоянно угрожали лишением хорошей пищи, теплого жилья, а иногда и женщины, которую ему предоставляли во время этой одиссеи. Он ждал, что его будут пытать, а когда этого не случилось, пришел к заключению, что его приберегают для чего-то иного. Но для чего?

Ужасающе холодным днем незадолго до Нового года его подняли с теплых мехов постели и объявили, что после завтрака из кукурузного хлеба и сушеной оленины они отправятся в Уттамуссак.

Уттамуссак, подумал Смит. Там, предположительно, находятся сокровищницы Паухэтана. Так говорил Кэндалл. Его надежды возродились. Неужели они доставят меня к великому королю?

Смит с радостью подчинился обычному порядку пеших переходов: по три высоких воина по бокам, два впереди и два сзади, руководил ими сын короля паманков. После пяти часов пути они подошли к Уттамуссаку. Их встретили пять самых высоких мужчин из когда-либо виденных Смитом и после короткого разговора сопроводили маленький отряд в деревню.

В поселке был с десяток домов обычного размера, а над ними возвышались три гораздо больших. Таких он еще не встречал в Новом Свете, — длиной, пожалуй, футов в восемьдесят. Вокруг каждого дома ходили по двадцать стражников, каждый шести с лишним футов ростом. Их раскраска была красной, и вид устрашающий. Сокровищницы Паухэтана, возбужденно сказал себе Смит. Там находится золото, жемчуг, рубины, драгоценные камни и серебро. Мысли проносились в его голове одна за другой. Он едва сдерживал волнение, но не мог позволить, чтобы враги догадались о его мыслях. «Наконец-то, — думал он, — наконец-то я нашел богатства. Теперь виргинское предприятие увенчается успехом. Но мне нужно остаться живым. Я должен. Что они для меня приготовили? Увижу ли я великого короля или меня убьют? Может, я здесь в качестве жертвы?»

Его толкнули в плечо, направили в один из меньших домов и усадили там на черную циновку. Помещение было освещено небольшим огнем, и его полумрак напомнил ему церковный — у себя дома, в Англии. Свет выхватывал из темноты большие пуки сухой травы, развешанные по стенам и источавшие сильный аромат, от которого из тела ушло напряжение и его стало клонить ко сну. Но когда его глаза привыкли к тусклому освещению, в дальнем углу он разглядел идола, деревянную фигуру с выкрашенным в белый цвет лицом — злым и почти живым в своем злорадстве. Перед ним лежали подношения — два маленьких мертвых животных. По спине Смита пробежал холодок страха, и он прочел короткую молитву. Фигура похожа на дьявола, подумал он. На всякий случай он сплюнул через пальцы и произнес заклинание против дьявола, которому научился в детстве.

В этот момент в комнату ворвалась какая-то фигура. Все еще думая о дьяволе, Смит вздрогнул: «Боже мой, кто это?» Он приподнялся. Твердая рука толкнула его на место, оставив угольно-черный след на его камзоле. Смит тихо вздохнул и подумал: «По крайней мере, это человек, но это самое совершенное воплощение зла, которое я видел». Огромный мужчина, с головы до ног выкрашенный в черный цвет, медленно, как бы в танце, передвигался по помещению. На его голове чучела змей и ласок, набитые мхом, их хвосты сплелись в ужасную корону. Он со стоном произносил заклинания, кружа у огня. Потом он достал погремушку, и его голос взлетел высоко в завывании и снова упал до стона. Он принялся разбрасывать вокруг огня кукурузную муку. «Он, вероятно, наводит на меня порчу», — подумал встревоженный Смит. Он был уверен, что справится с любой непосильной задачей, предложенной жизнью, но не надеялся одолеть посланца дьявола.

В комнату вошли еще трое дикарей, таких же огромных и черных. Страх обострил чувства Смита. Вновь пришедшие присоединились к танцу, движения их рук и ног были то резкими, то медлительными. Они тоже причитали и стонали. Появились еще трое, и все они, не переставая кружить у огня, высокими голосами запели песню. Внезапно они прекратили танец и симметричным узором разложили вокруг муки кукурузные зерна. Они упали на колени, низко склонили головы и громко и протяжно застонали. Потом положили меж зерен маленькие палочки и повторили ритуал и стоны. Они, должно быть, жрецы, подумал Смит, жрецы дьявола. Дым от огня, запах трав, непрекращающиеся движения жрецов сгустили воздух. Теперь он задыхался не только от страха, но и от духоты.

Неожиданно дикари вскочили на ноги и воздели руки. Потом снова упали на колени. Быстрыми движениями они натирали палочки мукой и бросали их в огонь. Одним большим прыжком они все встали, тела их дрожали.

Первый жрец повернулся к Смиту и сказал, выплевывая слова ему в лицо:

— Мука — это наша земля, зерна — наши моря, палочки — твои люди. Мы сокрушим тебя и твоих людей и загоним вас в океан.

Они ушли так же быстро, как и появились.

Смит сидел и ждал. Идол в углу, подобный воплощенному злу, пялился на него сквозь дым. Наконец пришли двое из его стражи, и один из них приказал ему встать. Он чуть улыбнулся:

— Жрецы великого вождя Паухэтана приготовили тебя, — сказал он. — Завтра мы отправляемся в Веровокомоко.

На следующее утро дюжина каноэ отплыла, чтобы совершить путешествие длиною в день. Холодный дождь затекал Смиту за воротник. Он наблюдал за дикарями и в который раз отметил, что они никогда не обращают внимания на погоду. Их плечи были обернуты мехами, но одежда из оленьей кожи никогда полностью не прикрывала их тела. Однако они, казалось, не замечали ни ледяного дождя, ни жаркого солнца.

Через день они будут в середине королевства Паухэтана, в Веровокомоко. И Покахонтас будет там, подумал Смит. Она наверняка вступится за него перед отцом. Она должна помочь ему убедить отца наладить отношения с ним и с его людьми. Если, после потери на Роаноке, не выстоит и эта колония, Англия падет духом, а вероломная Испания захватит все побережье — от Флориды до Ньюфаундленда, а затем двинется на запад — к Ост-Индии. «Мы выиграли у них великую войну, но можем потерять континент».

Смит сидел скорчившись, обхватив колени руками и пытаясь хоть как-то согреться, и вдруг осознал, что слишком много думает о Покахонтас. Перед его мысленным взором возникло сияние ее черных волос, высокие скулы, гордо посаженная голова. Да, это слишком большая смелость позволить себе мечтать о ней. Она — дочь великого короля, а он обычный человек. Он поступит мудро, если выкинет из головы все мысли о ней, но как невзрачны остальные женщины в сравнении с Покахонтас, с ее стихийной жизненной силой.

Серый день усугубил его и без того мрачные мысли. Радостное возбуждение, которым он был полон накануне, попав в Уттамуссак, прошло. Сейчас он горько сожалел о троих людях, которых потерял. Он теперь иначе думал о колонистах-джентльменах. Да, они были никудышними работниками, но доказали свое мужество, находчивость и надежность в бою. Благородная кровь в их жилах проявила себя. Он был опечален потерей. Индейцы не оставили ничего, что можно было бы предать земле в Джеймстауне, подумал он.

Стража гребла упорно, молча. Сделали только одну короткую остановку в полдень. Они не разговаривали друг с другом и, казалось, не ведали усталости. Через несколько часов дождь прекратился, и небо на западе окрасилось в розовато-лиловый цвет. Потом впереди на берегу они увидели мужчин с незажженными факелами.

Вот наконец-то Веровокомоко, подумал Смит. И тут же принялся выглядывать гибкую девичью фигурку, хотя по опыту, приобретенному за время путешествий по земле паухэтанов, знал, что едва ли она будет стоять на берегу. Любимая дочь Паухэтана будет ожидать его подле отца. Каждый день гонцы сообщали о его передвижении по стране Паухэтана.

Ожидавшие мужчины с полмили вели Смита к месту, где две сотни подданных Паухэтана группами стояли перед длинным домом. Люди внимательно оглядели его. Они разговаривали между собой, но то один, то другой тыкали его пальцем или сильно тянули за бороду.

Это, вероятно, упрямые, несговорчивые придворные, подумал Смит. Нечего ждать от них милости. Ему хотелось определить равного себе по званию и поговорить с ним. Он не мог удержаться, чтобы не искать взглядом Покахонтас, но в темноте мало что было видно.

После получасового ожидания его подвели к дому с другой стороны, где из входа лился свет. Когда его втолкнули внутрь, поднялся громкий крик. В помещении находились, наверное, три с половиной сотни человек. После темноты и холода улицы тепло, свет и шум моментально оглушили его.

Глаза скоро привыкли, а чувства подчинились буйству красок. Через каждые несколько футов горели факелы, освещая зеленые, желтые, синие и красные, узоры, покрывавшие тела мужчин. Яркие украшения из перьев и причудливые головные уборы красовались на блестящих волосах. В конце помещения на возвышении, похожем на ложе и щедро застланном искрящимися шкурами норки, куницы и лисы, восседал великий король Паухэтан. По обе стороны от него и позади стояли его двадцать жен в накидках из разноцветных перьев. В отличие от мужчин волосы у них были распущены и украшены белым пухом и перьями.

Смит услышал удар двух палок одна о другую, толпа издала оглушительный вопль. Смита толкнули к месту перед Паухэтаном, но не слишком близко к нему. Он хорошо разглядел человека, в чьих руках находилась его судьба, и ощутил неуверенность. У короля были строгие черты лица, а выражение — холодным, решительным и хитрым. Он царил здесь, но не потому, что был на возвышении или обладал крупной фигурой, а благодаря силе, исходившей от него. Этот король обладает властью, подумал Смит, обладает, как никто другой.

Король отвернулся и быстро сказал что-то стоявшему рядом воину. Смит использовал этот момент, чтобы оглядеть помещение. Он метнул взгляды во все стороны. На секунду ему показалось, что он увидел ее, но нет, это была не Покахонтас. Где же она? «Если не здесь — я погиб», — подумал он, и страх начал затягивать его. Он посмотрел снова, но не увидел ее. «Она покинула меня. Что-то заставило ее изменить свое мнение о нас». Он склонил голову и мгновение раздумывал. Потом расправил плечи и посмотрел на великого короля. Смит знал, что ему потребуется все его мужество, чтобы пережить следующие несколько минут.

Она слышала громкий крик, донесшийся из дома для совещаний. Он здесь, сказала она себе. Она не могла пошевельнуться, словно оцепенела. На один миг ее лицо приняло жесткое выражение, как у Паухэтана. Она сидела в доме своего отца, скрестив руки и сжав ладони в кулаки. «Они устроят торжество, праздник, а потом жертвоприношение. Мы с отцом заключили договор, но мне не придется идти и смотреть на то, что случится сегодня. Я не пойду».

Она медленно поднялась и нетвердыми шагами прошлась по дому, вернулась назад. До этого она переоделась вместе с сестрами, нарядившимися в свои лучшие одежды, чтобы как можно меньше привлекать к себе внимание. Она тоже приготовилась, но не сказала им, что не пойдет на церемонию.

«Матоака, Белоснежное Перышко — мое тайное имя, а я чувствую лед в своем сердце, как будто падает первый снег зимы», — подумала она. Она посмотрела на свое одеяние из великолепно выделанной белой кожи. С плеч и до колен ее укрывала затейливо сплетенная из белоснежных лебединых перьев накидка. "Она напоминает белую шелковую рубашку, которую показывал мне Джон Смит. Все постоянно напоминает мне о нем. Я должна владеть собой, я должна быть сильной. Я не видела его три месяца, но все равно... "

Она вернулась в Веровокомоко из Джеймстауна, когда лето было в самом разгаре. Отец встретил ее тепло, но сдержанно, и она поняла, что серьезного разговора не миновать. Она забыла свой долг перед ним и своим народом и легко поддалась влиянию врага. Он добавил, что, вероятно, она еще слишком молода для таких важных дел, и это, в первую очередь, его вина, что он разрешил ей уехать. Он сказал, что не винит ее, но удивлен, почему она испытывает к врагам добрые чувства, когда ее братья и сестры продолжают хранить ему верность.

Покахонтас сказала, что ожидала такого его отношения. Но, спросила она, как можно судить людей, не видя их? Они не такие, как он думает о тассентассах, это добрые люди, которые надеются поладить с паухэтанами. Ей хотелось бы еще больше узнать о тассентассах и их обычаях. «У них есть привычки, полезные для нас, и орудия, которыми могли бы овладеть и наши люди». Она постаралась не обмолвиться о своих чувствах к Джону Смиту.

Паухэтан ответил, что с ней становится невозможно разговаривать. Она должна выбросить тассентассов из головы. Ее мысли граничат с изменой. Она должна остаться со своим родом, своей семьей и людьми, которые воспитали ее. У нее есть обязательства перед своим отцом, будущим мужем и тем важным положением, которое она скоро займет, став самостоятельным вождем племени.

Покахонтас сказала, что хорошо представляет себе свою ответственность и чувствует себя несчастной из-за того, что причинила неприятности. А потом у нее вырвалось, что она не хочет быть женой Кокума.

Паухэтан был поражен. Он сказал, что не понимает ее, потому что было совершенно очевидно, что Кокум доставил ей удовольствие. Носит ли она его ребенка?

Покахонтас ответила, что нет, не носит, и попыталась объяснить отцу свои двойственные чувства, страх перед рабской зависимостью от Кокума. Ее отчаяние тронуло отца.

Посидев несколько минут в молчании, он сказал, что, возможно, она преувеличивает свои страхи, но сейчас он не хочет насильно заставлять ее быть с ним. Позднее она, может, переменится к нему. Паухэтан сказал, что заключает с ней договор. Он найдет предлог отослать Кокума на охоту, а затем назад к чикахомини. В ответ она должна забыть о тассентассах, остаться здесь и собирать дань. Он снова напомнил ей, что самый первый долг у нее перед ее народом, он в любом случае намерен отправить тассентассов обратно в море.

Покахонтас понимала, что это справедливый уговор. Она также понимала, что отец запретит ей дальнейшие посещения тассентассов. Правда, ей пока больше не нужно волноваться из-за Кокума. Но при этом она чувствовала себя виноватой в том, что разрушила надежды отца на установление отношений с вождем чикахомини. Как ей справиться со своими внутренними ощущениями? Она знала, что не ошибается в тассентассах, но и знала, что долг ее — здесь.

И сейчас она разрывалась уже не между Кокумом и своей свободой, а между своим отношением к Смиту и колонистам и своей верностью отцу и своему народу.

Прошедшие недели были трудными, но заполненными делами. Паухэтан тут же отправил ее вместе с несколькими старыми советниками собирать дань. Задача была сложной, поскольку каждый подданный империи Паухэтана должен был отдать своему повелителю восемь десятых от всего, что он произвел, вырастил или поймал. Устрицы, жемчуг, меха, роаноки — связки бус из ракушек, используемые при расчетах, — рыба, кукуруза — все стекалось в дома-хранилища в Уттамуссаке.

Были поездки по разным селениям и устроенные в ее честь праздники, но она не могла изгнать из памяти Джона Смита и его людей. Она страстно желала быть с ним и страдала и от своей потери и от неверности отцу. Снова и снова она обдумывала, как свести их вместе и подружить.

И сейчас, слыша праздничные крики, исторгаемые сотнями глоток, она поняла, что слишком поздно. Смита взяли в плен. Узнав об этом несколько солнц назад, она испугалась и разозлилась. Она знала, что отец настроен избавиться хотя бы от одного из вражеских предводителей. И ничего не могла сделать, чтобы заставить его изменить решение.

Она ходила по длинному помещению, сжимая и разжимая кулаки.