Покахонтас

Глава 24

Энрико, октябрь 1615 года

Покахонтас смотрела на своего маленького сына, лежавшего в колыбели. «Это правда, — думала она, — он уже сейчас похож на меня и нисколько на Джона». Еще до его рождения она приняла решение обращаться с ним, как с английским младенцем. В течение первых месяцев она не стала туго пеленать его в шкуры, как делают паухэтаны, чтобы спинка у ребенка была крепкая и прямая. И все равно тело мальчика было ровненьким, как стрела. Почти все жители Джеймстауна пришли на крестины. Назвали его Томасом в честь сэра Томаса Дейла. У нее всегда теплело на сердце, когда она думала о заботе и внимании, которые все проявляли к ее ребенку. Она понимала, что частично это было вызвано тем, что мальчик явился символом согласия между паухэтанами и англичанами.

«Каким будет другой мой ребенок?» — подумала она. Будет ли он тоже похож на нее или унаследует светлые волосы и глаза цвета неба? Теперь она меньше думала о Смите, и боль в ее сердце притупилась, но она не смогла бы поручиться за себя, если бы однажды он сошел на берег.

Она оставила ребенка и подошла к окну. Прекрасное утро — небо ярко-синее, деревья горят красным и желтым огнем. Табак вырос великолепный, и она с гордостью стояла рядом с мужем, когда тюки листьев грузили на корабль и отправляли в Лондон. При выведении нового сорта табака ее познания оказались весьма существенным вкладом. Она не заметила, как все в колонии стали обращаться к ней за советом, и не только по части земледелия, но и охоты и рыбной ловли. Поселенцы знали, что если она затруднится с ответом, то попросит помощи у кого-вибудь из своих родственников или других паухэтанов. Колокольчик на дверях Варины звонил не умолкая. Звенел он и сейчас.

Жена Починса, Наха, стояла у дверей.

Здороваясь с подругой, Покахонтас знала, что Наха сразу же захочет примерить ее английскую одежду. Ей нравилось жить в Джеймстауне и вести английский образ жизни. Она перенимала у Покахонтас фасоны платьев, но отказывалась иметь что-либо общее с Богом англичан. Она была счастлива с Ахонэ и даже с Океусом и продолжала приносить им жертвы. В конце концов, говорила она, они дали ей Починса.

Нахе нравилось приходить к Покахонтас, когда та приглашала своих друзей из Энрико или Бермуда-хандрид. Покахонтас поощряла ее, потому что Наха была единственной из ее народа, кто навещал англичан в любое время. Англичане же, со своей стороны, часто убегали, чтобы немного пожить среди паухэтанов. Во время своих приходов Наха сидела тихо и наблюдала, стараясь научиться английским манерам и пытаясь понять, о чем говорят.

Покахонтас сказала ей, что, когда ее английские Друзья узнают, что паухэтаны собираются навестить ее, они оспаривают друг у друга право принять их.

— Я поняла, что у себя на родине английские женщины не пользуются свободой, как мы, — рассказала Нахе Покахонтас. — Живя здесь, они видят, как мы независимы, как много у нас власти, как мы работаем вместе с нашими мужчинами и даже управляем ими. Поэтому им нравится наша земля и они хотят походить на нас. А мужчины не смеют жаловаться, потому что женщин слишком мало.

Наха заметила, что женщины любят принимать Покахонтас еще и потому, что она принцесса. Они любили ее за доброту, но она видела, что ее положение тоже важно для них.

Каждые несколько недель Покахонтас просила одного из пришедших из Веровокомоко передать отцу, что она хотела бы вскоре навестить его. Тогда отец высылал для нее сопровождение, и Покахонтас, облачившись в одежду из кожи оленя, вместе с ребенком уходила на несколько дней погостить к Паухэтану. Сразу по прибытии внука великий вождь кружил маленького Томаса в воздухе и уже больше ни на шаг не отпускал от себя, пока они не уходили. Он дал ребенку индейское имя — Пепсиконемех, — потому что считал, что боги будут оскорблены, если у мальчика не будет достойного имени на языке паухэтанов. Великий король спрашивал у Покахонтас, что выйдет из соединения двух кровей. Может, это будет похоже на смешение соленой морской воды и чистой влаги реки?

Покахонтас смеялась.

— Выйдет только хорошее, — отвечала она.

Возвращаясь после этих посещений, она бежала по лесу впереди своего эскорта, снова чувствуя себя юной девушкой. Она распахивала дверь Варины и звала Джона Ролфа. Иногда он подшучивал над ней, заставляя искать его по всему дому — открывать шкафы с одеждой, заглядывать за двери, искать на конюшне и в подвале. Она полюбила своего мужа и свою жизнь с ним. Это был мягкий, религиозный человек, обладавший внутренней силой, и она привыкла полагаться на него и принимать его опеку.

Ролф получил образование в Кембридже. Когда три года назад он впервые познакомился с Покахонтас, то сразу понял, что она обладает природной способностью к языкам. Теперь он постепенно обучал ее латыни и греческому, которые она постигала с такой настойчивостью, что он опасался за ее зрение. При свечах и свете от камина она проводила за книгами все вечера. Его удивило, что она не особенно интересовалась историей. Когда же он спрашивал ее, почему, она не могла ответить. Он считал, это происходит оттого, что ей еще трудно соотнести прошедшие события с тем, что пока свежо в ее памяти. Кроме того, ее народ не имел традиции изустной или письменной истории.

Покахонтас гордилась своим домом. Ролф выстроил для своей семьи приятное кирпичное строение, и точно такое же было сооружено для Паухэтана в Веровокомоко. Слуги, присланные отцом, содержали дом Покахонтас в идеальной чистоте. Этим ясным утром она созвала их всех, чтобы сообщить, что вечером к ней на ужин прибудет сэр Томас Дейл. Каждые несколько недель он покидал Джеймстаун и объезжал форты и поселки, чтобы убедиться, что установленные им для колонии правила выполняются и производство различной продукции растет. Покахонтас держала двери своего дома открытыми для всех своих друзей и родни, но особенно радовалась визитам Дейла, потому что он часто рассказывал о Лондоне. Она вздохнула, идя по дому.

— Лондон! Не могу поверить, что существует такое место, как Лондон!

Вечером за ужином подавали устриц под соусом из выращенного на английском огороде хрена и помидоров с полей паухэтанов. Затем последовали крабы, как любили паухэтаны, с еще не затвердевшими панцирями, и не слишком поджаристые. Сэр Томас Дейл повернулся к хозяйке дома и сказал:

— Принцесса, у вас лучший стол в колонии, видимо, ваши люди отменные повара.

Покахонтас улыбнулась. Сэр Томас никогда не называл ее леди Ребекка, как некоторые из англичан, не называл он ее и миссис Ролф.

— Я пытаюсь соединить мои родные блюда с тем, чему я научилась у своих друзей в Энрико, — ответила она.

— Ролф, вам повезло, что у вас такая красивая и одаренная жена!

Подали горячее — жареного вальдшнепа с грибами, индейку с устричной подливкой и — редкое угощение — баранину в мятном соусе. Крупный рогатый скот и овцы были новыми жителями колонии, и их не забивали, пока они не становились старыми, чтобы они, пока могли, давали потомство. Сладкий картофель, бамия и морская капуста дополняли мясные блюда.

Сэр Томас снова обратился к Покахонтас.

— Мне тоже хотелось бы заполучить прелестную жену из числа ваших соплеменниц. Теперь, когда мы в мире друг с другом, я узнал, какие паухэтаны веселые, приветливые и достойные люди. Но что самое главное, я вижу, как вы с Ролфом подходите друг другу, как довольны своей жизнью. Но, увы, боюсь, у меня это не выйдет.

Покахонтас и Ролф изумленно переглянулись.

— Вы удивлены, но, разумеется, вы не слышали, что я направил к вашему отцу посланника с просьбой отдать мне в жены вашу сестру Квимку. Но ваш отец отказал мне.

Покахонтас была более чем удивлена, она была потрясена. Она знала, что у Дейла в Англии есть жена и что христиане имеют не больше одного супруга. Неужели англичане начинают перенимать обычай местных вождей? Она что-то пробормотала в ответ и занялась крылышком вальдшнепа, лежавшим у нее на тарелке.

— Ваш отец сказал, что он уже устроил брак Квимки с вождем, живущим в трех днях пути от него. Он добавил, что мы, англичане, уже получили его дочь, которой он дорожит, как своей собственной жизнью. Хотя у него много детей, он никого так не любит, как вас. — И сэр Томас одарил Покахонтас одной из своих редких улыбок.

Дейл откинулся на стуле и положил руки на подлокотники.

— Я получил письмо от Виргинской компании. Теперь они называют себя Компанией Соммерса.

— Ваш друг сэр Эдвин Сэндис приглашает вас обоих в Лондон в качестве гостей Компании Соммерса. Он полагает, что огромный интерес лондонцев к принцессе Покахонтас сослужит неоценимую службу в привлечении в Виргинию новых вкладчиков.

В комнате стояла тишина.

— Разумеется, вам нет нужды плыть раньше весны, пока не пройдут зимние шторма. Сопровождать вас в Англию буду я.

Дейл взял нож и вилку и доел последний кусок баранины, лежавший у него на тарелке.

Покахонтас задрожала от возбуждения. Лондон! И в ту же секунду ощутила толчок в груди. Джон Смит! Она постаралась взять себя в руки. Столкнувшиеся чувства радостного ожидания и страха лишили ее дара речи, но она понимала, что от нее ждут каких-то слов.

— Какая честь, — едва слышно проговорила она.

— Как это мило со стороны Сэндиса, — сказал Ролф. — Видимо, вы застали мою жену врасплох. Естественно, мы серьезно обсудим это предложение. Мы оба польщены, что в Лондоне о нас такого высокого мнения.

Он озабоченно взглянул на жену. Было очевидно, что от этой новости ей не по себе.

— Принцесса, — сказал Дейл, — столица ждет вас с распростертыми объятиями. В вашу честь предусмотрено множество празднеств. Я призываю вас серьезно подумать о том, сколько хорошего вы сделаете для вашего мужа, равно как и для всех ваших друзей в Новом Свете.

Дейл не упомянул о том, что за прошедший год написал монаршей чете несколько писем, пытаясь преодолеть смешной страх короля Якова, что принцесса вместе с Ролфом могут создать собственную империю и заставить колонию отделиться от Англии. Сэр Томас был полон решимости сделать все возможное, чтобы убедить Покахонтас отправиться в Англию и раз и навсегда показать тем самым несостоятельность этого предположения.

Покахонтас пыталась сосредоточиться на тыквенном пудинге и любовно приготовленном пироге с земляникой. Кусок не шел ей в горло. Она положила вилку и с улыбкой повернулась к сэру Томасу.

— Предложение так неожиданно. Я очень хочу побывать в Лондоне, но он кажется таким далеким!

— Ну, значит, решено!

И Дейл с облегчением поднес к губам свой бокал.

Но Джон Ролф знал, что еще далеко не все решено. Он дал знак Покахонтас оставить его вместе с Дейлом за портвейном и трубками. Она с радостью покинула стол и поспешила в комнату сына, чтобы взглянуть на маленькое спящее существо. Ей страстно хотелось взять его на руки и прижать к себе, чтобы почувствовать ободряющее тепло его тельца. Ее жизнь текла так приятно, так мирно, так полно, и вот теперь перед ней с угрозой вставало это испытание. Она никогда не думала, что увидит чудесный Лондон, сверкающий город ее воображения. Она никогда по-настоящему не верила, что отправится туда, где живет Джон Смит. В ее мечтах он всегда появлялся неожиданно, спускаясь с принесенного океаном корабля, и оказывался перед ней с ее давно похороненными чувствами. Но похоронены ли они? Она не представляла, как поведет себя, увидев его. По крайней мере, в Энрико она могла укрыться в своей наполненной любовью жизни. Она могла чувствовать себя хозяйкой положения. «В Лондоне я пропаду, — подумала она. — Все будет чужим и необычным. Я не буду знать, как вести себя. Недели тяжелого пути и воды океана отделят меня от знакомого покоя и уверенности. И там он снова войдет в мою жизнь. Правители Лондона станут вспоминать первые дни освоения Виргинии, когда Смит был главным лицом».

— Я так боюсь, — прошептала она, — так боюсь того, что, взглянув на него лишь раз, полечу в пропасть.

Она опустилась на колени у кроватки ребенка и молитвенно сложила руки, зная, что ее новый Бог, ее истинный Бог, в отличие от ее старых божеств, нетерпим к слабостям плоти. Она подумала, является ли грехом то, что ее сердце бьется так сильно при мысли о находящемся в Лондоне Джоне Смите. Никто не мог ей ответить.

Через некоторое время она услышала шаги поднимавшегося по лестнице мужа и встала, чтобы встретить его в холле. Она уже чувствовала себя спокойней. Молитвы придали ей сил, и она вспомнила наставления мужа. Она должна предать себя в руки Господа, довериться Ему, и Он направит ее, а самой ей следует исполнить свой долг. Переплетая руки с руками мужа, она одарила его лучезарной улыбкой.

Потом то наступали дни, когда Покахонтас выполняла свои обязанности с оживлением, вызванным предстоящей поездкой в Лондон, то дни, когда облако дурных предчувствий окутывало ее. Она отметала свои личные тревоги, напоминая себе, что ее долг — совершить это путешествие. Со слезами на глазах она сказала мужу, что не поедет в Лондон без Томаса. Ролф согласился и вздохнул с облегчением, потому что решил, что нашел причину ее волнений.

Когда на землю лег снег, она навестила в Веровокомоко отца. На этот раз она с особенным наслаждением воспринимала краски, песни, прекрасную пищу своего народа. Теплота приема подарила ей состояние счастья. Разные проделки, которым в этот раз научился Томас, казались особенно забавными. На мгновение вновь желая испытать ощущение безопасности, которое в детстве дарила ей жизнь, она как бы вернулась туда, где ее чувства были простыми и бесхитростными.

Она не удивилась, узнав, что великий вождь всецело против ее путешествия. Он говорил долго и сказал, что она отправляется в чужую землю на другой стороне моря, где за каждым деревом притаился враг. Его забота тронула ее сердце, и когда они прощались, она искренне пообещала вскоре навестить Паухэтана опять.

Однако, когда месяц спустя Покахонтас готовилась снова пойти к отцу, она получила от него сообщение, в котором он ни под каким видом не разрешал ей появляться у него. Гонец продолжал говорить, и удивление Покахонтас сменилось ужасом. Посланец сказал, что несколько паухэтанских поселков недалеко от побережья, включая Веровокомоко, поражены страшной болезнью. Некоторые взрослые, а за ними и дети стали вялыми, потом их охватил жар, и все тело покрылось красными пятнами. В течение нескольких дней многие из них умерли, включая обоих детей ее сестры Мехты и миловидную Сачу, неверную жену Паухэтана. В изгнании она исхудала и постарела, а теперь вот и унесена лихорадкой. Гонец заверил Покахонтас, что великий вождь чувствует себя хорошо. Он сказал ей, что, хотя кара была грозной, неспособность жрецов отвести зло напугала людей не меньше, чем сама болезнь. Впервые на памяти племени жрецы оказались не в состоянии принести облегчение людям колдовством и врачеванием. Великий вождь запретил кому бы то ни было покидать или навещать пораженные недугом поселки, чтобы злые духи не могли перейти с человека на человека. Гонец сказал, что южная часть Семи Королевств повержена в отчаяние.

Когда Покахонтас посоветовалась со своими друзьями в Энрико, те сказали, что их дети иногда болеют такой болезнью, но большинство их выздоравливает. Некоторое время назад в Джеймстауне заболели два человека, но зараза не распространилась.

В течение нескольких недель Покахонтас пристально наблюдала за Томасом. Она часто купала его, терла, пока он не начинал протестующе кричать. Лишний раз кормила его и молилась.

Когда появились первые бледно-желтые нарциссы, приготовления к путешествию усилились, Ролфы должны были отплыть в ближайшее время. Покахонтас собиралась взять с собой дюжину сопровождающих, включая Мехту и ее мужа Томоко. Когда Покахонтас смогла навестить отца, он сказал, что поездка отвлечет Мехту от ее горя, а перемена обстановки может поощрить ее и мужа родить еще детей. Покахонтас согласилась и сказала, что у нее тоже есть одна просьба — Памоуик. Великий вождь дал согласие, но скептически поджатые губы выражали его отношение ко всей этой затее. Он крепко прижал ее к себе на прощанье.

Покахонтас не сомкнула глаз в ночь перед отплытием в Старый Свет. Непривычная кровать в доме сэра Томаса в Джеймстауне, возбуждение, ожидание и неясный страх прогнали сон. Но, когда она увидела знакомые очертания «Трежера», отремонтированного и нагруженного товарами для путешествия в Англию, все ее сомнения улетучились. Пристань была заполнена людьми, пришедшими пожелать счастливого пути. Все, кто мог оставить работу, пришли сюда, чтоб прокричать юной принцессе, которая снова взяла на себя заботу о колонии: «Попутного ветра!» До самого последнего момента, когда корабль уже отдавал швартовы, Покахонтас надеялась увидеть отца или хотя бы его посланника. Во время ее последнего визита к нему ей показалось, что он хотел бы еще раз повидать ее перед отъездом. Ее острое разочарование смягчилось, когда на пристани она увидела Наху и Починса. Наха даже сама подумывала отправиться в Лондон, но Покахонтас знала, что она никогда не оторвется от Починса на такое долгое время.

Сэмюэл Эргалл вел корабль по широкой — в милю — реке под легким бризом, по спокойной ее глади. Когда повернули к устью реки на выход в залив, впередсмотрящий крикнул:

— Мелкие суда!

Все бросились к перилам. Впереди от одного берега до другого плотно стояли каноэ, как цепь ярких цветов. Покахонтас схватила за руку сынишку, который громко закричал от удовольствия при виде воинов в полной боевой раскраске, в боевых головных уборах, гремевших морским напевом. Великий вождь прибыл проводить их. Паухэтан не ступил бы туда, где живут тассентассы, но река принадлежала ему, и он отказался дать кораблю пройти, пока не попрощался с дочерью и внуком.

После первого ужина в море Дейл вынул письмо.

— Сэр Эдвин Сэндис прислал письмо, принцесса, в котором сообщает, что ваш старый друг Джон Смит напишет от вашего имени ко двору. Сэндис уверен, что король и королева захотят принять вас.

Волна гнева накатила на Покахонтас. «Я только начала путешествие, — подумала она, — и уже в ярости на себя. Я не могу позволить памяти вмешиваться в мою жизнь таким образом!» Она извинилась и вышла из-за стола, поднялась на тихо покачивавшуюся палубу и встала у поручней, глядя на светящуюся воду. «Я не хочу чувствовать себя загнанным зверем, — волновалась она. — Я должна найти в себе силы!»