Покойся с миром

III

Славная верная Эйлин. Я, совершенно выбившись из сил, лежал рядом с ней и смотрел на потолок. Она молчала, опустив голову на мою вытянутую руку и разбросав темные волосы по подушке. Я затягивался, а потом смотрел, как клубы дыма поднимаются в тусклом свете.

В комнате было прохладно и тихо. Мы отдыхали.

— Да, туго мне пришлось.

— Ты это о чем? — не поняла она.

— О том, что со мной на днях случилось, — объяснил я. — С меня взяли клятву хранить тайну.

— Ну и что?

— И я хочу обо всем рассказать тебе.

Я провел пальцами по ее телу и сообщил:

— Уезжаю в Европу.

Она подвинулась ближе.

— Хорошо, — сказала она, и я почувствовал всей правой стороной тела ее тепло и мягкость. — Когда?

— Во вторник.

Ее мышцы напряглись.

— Осталось всего три дня, — сказала она, — а я…

— Прости. Я не хотел, чтобы так получилось.

— Она красивая?

— Девушки здесь ни при чем, я еду один, по делу, о котором хотел…

— Однажды ты брал меня с собой в деловую поездку. Я играла роль твоей секретарши, чтобы не возникло проблем с налогами.

— Сейчас совсем другая ситуация, — сказал я.

— Значит, ты спишь с кем-то еще.

— Нет, милая, — возразил я. — Ты моя единственная дама сердца, и я не собираюсь ничего менять. Я хотел тебе все рассказать, но ты не желаешь слушать.

— Слушаю. Говори.

— Я должен выполнить одну работу, — сказал я. — Она касается человека, который раньше был священником.

— Насколько я знаю, все священники умны и хитры, — сказала она. — Что он натворил?

— Украл три миллиона долларов и смылся из Рима.

— Почему именно ты должен его найти?

— Давай не будем об этом, — проворчал я. — Просто должен.

— У кого-то что-то есть на тебя?

— Возможно.

— Мне кажется, ты врешь.

— Почему?

— Священник не способен на подобный поступок.

Признав довод неопровержимым, я сказал:

— О'кей, я разоблачен. У меня назначено свидание с Софи Лорен.

Она легонько шлепнула меня, и я сменил тему разговора наиболее подходящим к такой ситуации способом.

Но мне нужно было кому-то обо всем рассказать, потому что я обещал своему боссу не делать этого.

О славная, невысокая, несколько полноватая, темноволосая и голубоглазая Эйлин! Благодарю силы небесные за то, что такие девушки существуют, а также за то, что я ни на одной из них не женился!

Спокойной ночи, Эйлин.

Аэропорты надоели мне до смерти. И хватит об этом. Преодолев смоговый барьер и разбив попутно несколько окон (так мне показалось), мы наконец взмыли над исполинской линзой из зеленого стекла. Меня завораживает зрелище океана, огромной горы или бескрайней пустыни, потому что они настолько несоизмеримы со мной, что кажутся воплощением космического равнодушия, или какого-то нечеловеческого способа существования, или того и другого, вместе взятых. При виде их я себя чувствую так, словно им принадлежу и хочу разделить с ними судьбу. Если я слишком часто задумываюсь об этом, начинаются приступы меланхолии. Я предпочитаю природу и искусство в более мелком виде. Поэтому я решил полистать лежавший на коленях журнал, а океан пусть занимается тем, чем он, по словам Байрона, занимается, но без меня в качестве соучастника.

Пролетая стрелой сквозь облака, я читал, пока синева не покинула небо и не наступила ночь, и прервался лишь для того, чтобы очень вкусно поесть и выпить виски «Олд грэндэд» с водой. Потягивая вторую порцию, я посмотрел на поразительно яркие на этой высоте звезды, закурил и вновь задумался над сложившейся ситуацией.

Коллинз доставил меня в Вашингтон, в офис апостолического легата, где розовощекий младший советник рассказал мне, изредка заглядывая в досье, об отце Бретане.

Отец Бретан работал в финансовой службе Ватикана. Он был тщательно проверенным, высококвалифицированным, пользующимся безграничным доверием работником. Как объяснил советник, сделав упор на «тщательно проверенном», все три требования были стандартными, они предъявлялись к кандидатам со времен монсеньера Чиппико, то есть единственного священника, которого лишили сана и арестовали за мошенничество. Биографии отца Бретана могли позавидовать даже ангелы, и в течение приблизительно пяти лет его работа считалась безукоризненной. Только на шестой год возникли первые смутные подозрения.

В отчетности никаких нарушений замечено не было. На первый взгляд все операции были абсолютно законными. Он применял финансовую тактику, разработанную покойным Бернардино Ногарой, внося в нее некоторые собственные усовершенствования. Основным отличием было то, что Ногара использовал данную тактику во благо Церкви.

В тысяча девятьсот двадцать девятом году Святейший престол в результате заключения Латеранского соглашения получил девяносто миллионов долларов. Папа Пий XI доверил управление финансами банкиру Бернардино Ногаре, который начал инвестировать деньги с поразительным мастерством и равным успехом. В то время на вывоз итальянского капитала были наложены валютные ограничения. Ногара тем не менее открыл для Ватикана счета в женевском банке «Кредит Суисс». Когда действовали ограничения, он приказывал швейцарскому банку вкладывать деньги в нью-йоркский банк от своего имени. Затем он обращался в нью-йоркский банк за кредитом от имени принадлежавшей Ватикану итальянской компании. Швейцарский банк информировал нью-йоркских коллег о том, что он гарантирует размещение кредита, который предоставлялся и возвращался, естественно, с процентами. Таким образом, несмотря на валютные ограничения, дополнительные фонды вывозились из страны и могли использоваться в качестве инвестиций.

Все законно и пристойно, правда, несколько хитро, потому что Ногара был честным человеком.

В случае с отцом Бретаном капиталы переводились из Швейцарии в банк в Рио, который предоставлял кредит компании, изученной и одобренной лично отцом Бретаном. Только через некоторое время миссионеры и встревоженные миряне послали в Рим сообщение, касающееся состояния компании. Тревога была вызвана тем, что компания находилась в старом, заваленном неисправными механизмами пакгаузе, стоимость которого едва ли превышала цену палки, которой можно было проткнуть его сгнившие стены, и управлялась двумя людьми — директором и секретарем, не умевшими даже читать и писать. Странно или не странно, это с какой стороны посмотреть, но отчет был передан отцу Бретану, который благополучно его похоронил. Но поступили и другие отчеты, попавшиеся на глаза совсем другим людям. В надлежащий срок было начато расследование. Всплыл факт, что компания целиком и полностью принадлежала корпорации, которой управлял Эмиль Бретан, то есть родной брат священника. После того как несколько пар бровей вернулись в нормальное положение, была запрошена дополнительная информация. Слухи об этом, очевидно, донеслись до отца Бретана, и он исчез вскоре после начала расследования.

Я сделал еще глоток, затушил сигарету и закурил следующую.

Если бы только в этом и было все дело, я давно бы вернулся в свою уютную квартиру, а не летел в Рим. Снял бы ботинки, положил ноги на подушечку, включил приятную музыку, может, взял бы свежее яблоко в левую руку, в правую — коньяк, положил бы на колени интересную книгу… Увы, о подобном препровождении времени оставалось только мечтать по целому ряду причин. Самая главная из них, по моему мнению, заключалась в том, что Ватикан боялся повторения дела Чиппико. Я живо представил себе заголовки в разных антиклерикальных изданиях: «Поп украл три миллиона долларов и сбежал из Рима». Священники решили не поднимать шум, чтобы не навредить репутации Церкви, поэтому не поставили в известность гражданские власти. Но им очень хотелось вернуть свои три миллиона, и именно поэтому они обставили все так, чтобы делом заинтересовалось ЦРУ.

Ватикан, начав расследование, получил информацию о том, что Эмиль Бретан в свое время поддерживал дружеские отношения с некими революционными лидерами в Сан-Паулу и в Рио. ЦРУ, получив эти данные, не слишком ими заинтересовалось, считая, что ситуация находится под полным контролем. Но некоторые люди, занимавшие более высокое положение и служившие еще в УСС[5] (хотя, опять-таки по моему мнению, главной причиной были все-таки деньги), чувствовали себя должниками Ватикана еще со времен Второй мировой войны. Очевидно, на основании представленных доказательств было принято решение, что официальное вмешательство нежелательно, но и сидеть сложа руки не следует.

Был найден предлог для отправки людей в Бразилию, чтобы тщательно разобраться в ситуации. Это просто моя догадка, но, как мне кажется, вполне обоснованная. На основании того, что мне сообщили, совсем не трудно было догадаться, о чем умолчали.

Неофициальное вмешательство, очевидно, заключалось в том, чтобы найти человека с более или менее приличной подготовкой, которого молено было путем шантажа заставить выполнить кое-какую несложную работу. От меня не требовали связаться с революционерами или бандитами. Пока что мне предстояло просто побродить по Риму и окрестностям и постараться поговорить со всеми, кто как-то знаком с отцом Бретаном. Затем я должен составить отчет о своих действиях, сделать выводы относительно маршрута его бегства и местонахождения в настоящее время, после чего вернуться домой. Связь — через человека в посольстве. Очевидно, конспирация не слишком заботила моих работодателей, потому что этот человек был офицером контрразведки. Кроме того, мне предписывалось посетить несколько музеев и картинных галерей, чтобы поведение выглядело естественным. По выполнении поручения мой временный работодатель должен позаботиться о том, чтобы обвинения, предъявленные мне в Нью-Йорке, были сняты. Во всем этом плане мне особенно понравилось то обстоятельство, что поездка в Европу оплачивалась из моего кармана, а не из жирного тайного бюджета работодателей.

Разумеется, я подозревал, что мое задание не ограничивается тем, о чем мне соблаговолили сообщить. Я не считаю правильным посылать бойца в бой с голыми руками, если можно вооружить его до зубов, но мне хорошо знаком принцип служебной необходимости, который заключается в том, что исполнитель получает доступ только к данным, безусловно необходимым для выполнения конкретного задания. Этот принцип применяют неукоснительно, когда хотят скрыть чьи-либо действия. Значит, если понадобится дополнительная информация, мне ее предоставят, конечно при условии, что смогут со мной связаться, в смысле, я буду еще жив. Жизнь так устроена, что, когда обнаруживается нечто ценное, но добытое незаконным путем, там мгновенно собираются стервятники. Не желаю встречаться ни с кем из них, если этого можно избежать. Вот и все.

— Звездочка светлая, звездочка яркая, — пробормотал я, обращаясь к безымянной точке света в океане тьмы. — Дай бог, чтобы гипотеза доктора Бервика насчет моего прирожденного умения выходить сухим из воды оказалась верной.

Рим. Воспоминания. Прочая подобная чепуха. Все давно в прошлом. Не то что я жалуюсь. Просто ностальгия по молодости. Наверное, поэтому я решил остановиться на виа Кавур, в «Массимо д'Азелио», моем любимом отеле.

Дав посыльному на чай, распаковав вещи, приняв ванну и переодевшись, я решил прогуляться по древним улицам, чтобы заполнить голову красивыми видами и приятными звуками, а желудок — обедом. На улице было солнечно, но несколько свежо. Моя одежда и темные очки вполне соответствовали погоде. Некоторое время я бродил по широким, затененным деревьями тротуарам и узким улочкам, петлявшим мимо домов, одинаково величественных и грязных. Наблюдал за лавирующими между автомобилями мотороллерами «веспа», наслаждался игрой солнечных лучей на желтых оштукатуренных стенах. Здесь голуби клевали крошки перед входом в кафе, там вьющееся растение с темно-зелеными листьями пыталось перелезть через садовую ограду. А еще девушки — я смотрел на темноволосых, темноглазых девушек, стучавших каблучками по булыжникам и бетону, почти высокомерно выставивших на всеобщее обозрение огромные груди, а когда они проходили достаточно близко, я ощущал сильный запах духов, а иногда удостаивался и едва заметной улыбки. Я зашел в ресторанчик, чтобы поесть супа, каччиаторе[6] и выпить белого кьянти. Потом продолжил прогулку и оказался в итоге у Национального музея, хотя это не входило в мои планы. Затем я потерял счет времени и даже забыл о неприятной причине, которая привела меня в Рим. Взглянув на часы, я с немалым удивлением обнаружил, что провел в музее почти три часа. Колокола истории еще звенели в моей голове, когда я вышел из музея и медленно направился к отелю. По мере того как солнце клонилось к западу, становилось прохладней, но я не обращал на это внимания. Я был счастлив снова оказаться в Риме, несмотря ни на что.

Ночное небо было высоким, холодным, безоблачным, с похожими на мыльную пену яркими звездами. Поднимаясь вверх по улице, я наконец подошел к базилике Санта-Мария Маджоре, миновать которую было невозможно. Долго любовался ею и стоявшими рядом домами. Обернувшись, посмотрел туда, откуда пришел. Этот район — Монти — самый старый и большой в Риме. Он занимает три из семи знаменитых холмов — Квиринал, Виминал и Целий, и в стародавние времена здесь жили три любимых поэта моего отца — Овидий, Вергилий и Гораций. Кроме того, между точкой, в которой я стоял, и Колле Оппио находится самый развратный, самый хулиганский район. Я задумался, что бы сказал мой тезка, если бы его отпустили из элизиума и он стоял бы сейчас рядом со мной и услышал мои мысли. Несомненно, он фыркнул бы и ничуть не удивился, что я помимо своей воли занялся этим делом. Старик был слишком мудр, чтобы не понимать, что человеческая природа, несмотря на смену некоторых реквизитов, осталась неизменной на протяжении всей той череды предательств и катастроф, которую мы называем историей. Он смог бы оценить этот баланс творческого гения и растления, искусства и преступления. Пожав плечами, я развернулся и зашагал по виа Кавур в сторону отеля. Ясный и отчетливый месяц завис передо мной на небе как воплощение Времени. Если повезет, я смогу успеть в «Ла Карбонара» на ужин. Надо бы зайти.

А завтра — Ватикан.

На следующее утро, в десять часов, я позвонил по номеру, который мне дали. После некоторой задержки меня соединили с монсеньером Зингалесом, человеком, который вел следствие. Голос был приятным, правда с присвистом. Представившись, я услышал, что встретиться со мной монсеньер может в три часа дня. Он сразу же понял, кто я такой и почему звоню, но не захотел обсуждать дело по телефону. «Жучки» в Ватикане? Или уже на моем конце провода? Маловероятно, но я понимал, чем вызвана эта осторожность. Поблагодарив, я повесил трубку.

Я плотно позавтракал, прежде чем направился в галерею Боргезе, где намеревался еще раз осмотреть творения Бернини, пока голова была еще не забита посторонними мыслями. Я считаю его величайшим скульптором из всех когда-либо живших на земле и хотел еще раз увидеть «Похищение Прозерпины» и «Аполлона и Дафну», не говоря уже о других шедеврах, выставленных в этом великолепном музее. Почему-то в последнее время меня стал раздражать тот факт, что Карл Бернини был его тезкой. Впрочем, не больше, чем ситуация, в которой оказался я сам. Человек, носивший имя выдающегося человека, не мог не чувствовать себя подавленным, если об этом ему напоминали практически каждый день на протяжении многих лет. Существуют люди, создающие шедевры, люди, восхищающиеся ими, и люди, которым на эти шедевры наплевать. Мои стихи всегда были скучны, а живописные работы, безупречные технически, не имели, что называется, искры Божией; тут уместно вспомнить строчку из «Андреа дель Сарто» Браунинга: «Общая серость серебрит все остальное», — поэтому окружающие считали, что я принадлежу к третьей категории. Вероятно, от обиды я стал вором и даже своего рода сводником по отношению к произведениям искусства и лишь совсем недавно понял, что скорее относился ко второй категории, а не к третьей.

На этот раз я следил за временем и ушел из галереи через один час сорок пять минут, остановившись на мгновение, чтобы насладиться изваянием обнаженной сестры Бонапарта Полины в образе Венеры, которое настолько оскорбило взор такого высоконравственного человека, как Гитлер, что он приказал отправить скульптуру в запасники. Удивительно, что он еще не схватился за пистолет. Если бы я знал его нынешний адрес, то с удовольствием послал бы ему открытку с надписью «Ars est celare artem»[7] или что-нибудь еще в том же духе.

Было теплее, чем вчера, и солнце сияло ярко, но на горизонте появились зловещие тучи. Я вернулся в отель за плащом и зонтом и взял такси, чтобы доехать до площади Святого Петра.

Приехал я на место встречи значительно раньше назначенного срока, поэтому мне пришлось побродить по площади, чтобы убить время. Площади слишком напоминают мне океаны, пустыни и горы. Я поспешил свернуть в переулок, чтобы не впасть в уныние и не обратиться в другую веру. Закурив, я посмотрел на тучи, которые сосредотачивались перед решительным штурмом города. Потом поспешил в Ватикан, чтобы найти префектуру по экономическим делам администрации собственности Святого престола, прежде чем хлынет ливень.

Мне позволили войти. Льстить или, напротив, оскорблять кого-либо при входе не пришлось, но от меня потребовали рекомендательное письмо, чтобы быть допущенным к монсеньеру. Он встал, протянул мне руку, предложит сесть. Это был довольно молодой мужчина с каштановыми волосами, несколько деревенского вида, с обворожительной улыбкой и крепким рукопожатием. Я ожидал увидеть более пожилого человека.

Я улыбнулся в ответ, а он начал с вопросов буквально обо всем, начиная с погоды и заканчивая моим полетом. Я позволил ему постепенно перейти к делу.

— …кстати, об отце Бретане, — сказал он наконец.

— Да?

— Вы должны понимать, почему мы не хотели бы предавать это дело огласке.

— Конечно.

— У меня есть несколько его фотографий, — сказал он, передавая мне конверт.

У человека на фотографии были темные, поседевшие на висках волосы, подбородок с ямочкой и губы, которые, как мне показалось, часто улыбались. На всех фотографиях он был в облачении священника. Мне он показался довольно симпатичным парнем.

Я вернул фотографии.

— Можете оставить их себе, — сказал он. — Это копии.

— О'кей.

— Он родился в Ньюарке, штат Нью-Джерси. Родители были эмигрантами из Франции. Очень умен. Студент-стипендиат. Окончил Гарвардскую школу бизнеса, прежде чем решил стать священником. Очевидно, нежно любил родителей и старшего брата Эмиля, который заботился о нем, когда родители умерли. Других детей в семье не было. Судя по всему, Эмиль отчасти несет ответственность за то, что Бретан стал священником. Эмиль сам подумывал об этом и, очевидно, смог передать свои чувства младшему брату, прежде чем передумал и занялся бизнесом.

— Понятно, — сказал я. — А теперь он оказался замешанным в деле, связанном с этим… сомнительным предприятием в Бразилии.

— Именно так.

— Тогда вполне разумно было бы начать следствие со стороны, так сказать, принимающей.

— Мы уже начали действовать в этом направлении. Но нам хотелось бы не просто вернуть свои капиталы. Нужно найти самого отца Бретана. Мы так и не смогли разобраться во всех деталях операции и, что вполне естественно, хотели бы предотвратить ее повторение.

— Готов поспорить, что он уже в Бразилии или на пути туда.

— Мы предполагаем, что он все еще в Европе. Он поступил бы донельзя неосторожно, предсказуемо, если бы сразу же поехал к брату. Кроме того, нам кажется, что он хотел бы увидеть, какой будет реакция Церкви на кражу, прежде чем предпринять дальнюю поездку. Если бы мы передали информацию для публикации, его лицо мгновенно стало бы известно всем на свете. Он понимает, что, утаивая информацию, мы оставляем за собой право открыть ее в любой момент, что может расстроить его планы, связанные с переездами. Лично я сомневаюсь, что, скрывая информацию, мы сможем держать его в состоянии отчаяния бесконечно долго, но уверен, что последствия предания гласности этого происшествия будут почти катастрофическими.

— Я вас понимаю. В конце концов, именно меня выбрали для того, чтобы найти его.

— Нет, мистер Уайли. Вы один из тех, кому мы хотели бы поручить поиск касающейся этого человека информации.

— А кто другие? — спросил я.

Он улыбнулся, и я тоже изобразил на лице улыбку (довольно жалкую), потому что его слова много сказали мне о том, как легко могут люди загнать друг друга в угол, если они думают одинаково.

— Вам это знать необязательно. Было решено, что вы, учитывая ваше образование, лучше, чем другие, справитесь с опросом ряда его друзей и знакомых.

Сказав это, он передал мне четыре листа бумаги с аккуратно напечатанным текстом и схемой. Текст являлся списком из пяти фамилий с указанием рода деятельности, местонахождения и отношений с нужным мне человеком. У троих, однако, точный адрес отсутствовал. Они были духовными лицами и жили в Ватикане. На трех листах были карты, на которых кто-то обозначил их жилища и указал время, когда этих людей можно застать дома. Я никогда не мог понять, почему в государстве даже такого размера никто не удосужится дать улицам названия или хотя бы номера.

— С этими людьми кто-нибудь уже разговаривал? — поинтересовался я.

— Нет.

— Кто-нибудь из них знает о краже?

— Нет, если им не сообщил об этом сам преступник.

— Понятно. Я должен придерживаться какой-нибудь определенной легенды, которая вас устраивает?

— Легенды?

— Я же должен буду как-то объяснить, почему задаю вопросы.

— О, — сказал он. — Остается надеяться на вашу изобретательность. Вера и совесть не позволяют мне советовать человеку лгать.

Я еле слышно хихикнул, а он покраснел и потупил взор.

— Хорошо, — сказал я. — Справлюсь. Что-нибудь еще?

— Не упоминайте о деньгах и о том, что связаны с нашей службой, — сказал он, вставая со стула. — Информацию передавайте незамедлительно, лично мне.

Он протянул руку, я пожал ее.

— Я свяжусь с вами.

— Доброго вам дня.

Я вышел и решил провести начало этого доброго дня в поисках места, где можно было бы посидеть, покурить и подумать, — было слишком рано, чтобы застать кого-либо из трех интересующих меня священнослужителей дома.

В списке значился владелец одного из римских кафе — Джакопо Рамаччини. Я решил доехать на такси до его «Золотой ладьи» в надежде выпить вина, поесть спагетти и получить информацию.

«Золотая ладья» оказалась маленьким подвалом без окон, к тому же плохо освещенным, — скорее всего, чтобы не видно было грязи. Двое мужчин за столиком в углу отвлеклись от игры в карты и бутылки вина, чтобы положить головы на стол и захрапеть. Еще одним живым существом в подвале был толстяк в переднике неопределенного цвета. Он читал газету, держа ее в шести дюймах от толстых очков, и вполголоса ругался.

Когда я вошел, он опустил газету на колени и резко повернулся в мою сторону, продемонстрировав два весьма примечательных шрама на лице: один пересекал лоб от брови до линии волос, другой по дуге проходил по левой щеке — вероятно, улыбка у него получалась весьма любопытной, если, конечно, он когда-нибудь улыбался.

— Да? — воскликнул он. — Что вы хотите?

— Бокал белого вина, — сказал я, передумав заказывать спагетти. — Вы — мистер Рамаччини?

— Да, — ответил он, направляясь к узкой барной стойке. — А что? Кто вы такой?

Я не стал смотреть, откуда он извлек бокал. Просто не хотел знать.

— Я — Овидий Уайли, — представился я, подходя к стойке.

Он поставил передо мной бокал и налил вина.

Он очень внимательно рассматривал меня, особенно, как мне показалось, мою одежду.

— Откуда вы приехали? — спросил он. — Разве мы знакомы? Я вас никогда не видел.

— Из Нью-Йорка. — Я перевел взгляд на изображения святых на стене над его левым плечом, потом снова посмотрел на него. — Приехал сюда по делу. Приятель упоминал ваше имя, поэтому я решил зайти и передать вам привет.

— А, из Нью-Йорка, — сказал он и улыбнулся, показав, что моя догадка оказалась верной.

Интересно, что при улыбке шрамы у него на лице шевелились, и создавалось впечатление, что пластилиновую голову кто-то одновременно и очень медленно сжимал и скручивал.

— Нью-йоркская одежда, я правильно догадался! — продолжил он. — По какому делу? Какой приятель?

— Я занимаюсь продажей произведений искусства. Приезжаю в Рим несколько раз в год на аукционы. А приятеля зовут Эмиль Бретан.

— Искусство — это хорошо. Искусство — это красиво и приятно. Но я не знаю никакого Эмиля Бретана.

Я сделал еще один глоток, на вкус он был лучше, чем первый.

— Понимаю, — сказал я. — Он живет в Бразилии. Никогда вас не видел. Но его брат Клод Бретан, священник из Ватикана, много раз упоминал вас в своих письмах и всегда называл другом.

— Правда? — спросил он.

— Правда.

Улыбка стала ехидной.

— Священник, ах этот проклятый священник! — воскликнул он. — Да, он постоянно обедал здесь. Может быть, он собирался стать святым или принести покаяние. Понимаешь, здесь нельзя есть. Лично я обедаю в кафе на другой стороне улицы.

Потом он стал долго и громко смеяться. Один из храпевших пошевелился, но затем продолжил свою песню, правда уже на другой ноте.

— Священник! — хихикнув, воскликнул он. — Каждый раз, когда он приходил сюда, все заканчивалось спором.

— По какому поводу? По поводу качества блюд?

— Нет, конечно нет. Он готов был есть помои и никогда не жаловался. Мы говорили в основном о религии и политике.

— Вот как? — сказал я.

— Да, ему нравилось спорить. Кстати, он был иезуитом.

— Я знаю.

— Значит, он рассказал обо мне брату? Здорово. Кому-то в Южной Америке известно мое имя, и в Нью-Йорке тоже. Похоже, «Ладья» приобретает международную известность. Может быть, обо мне напишут в «Плейбое»!

Он снова засмеялся, а я сделал глоток вина.

Он наконец успокоился, вздохнул и сказал:

— Ты уже встречался с этим священником?

— Нет, только что прилетел. Намеревался встретиться сегодня вечером.

Он вытянул руку, схватил меня за предплечье.

— Послушай, — сказал он. — Послушай. Может быть, когда встретишься с ним, предложишь поужинать у меня? Все будет вкусно. Если почувствуешь, что он злится на меня, скажи, что за ужин платит Джакопо. О'кей?

— Почему он должен на тебя злиться?

Он достал откуда-то бокал и налил себе вина. Выпил одним глотком и наполнил оба бокала.

— Потому что мы поругались, — сказал он, рыгнув. — Кажется, я его обидел. Скажи ему, что я не хотел. Уже несколько недель я его не вижу. Скажи, что он — мой лучший клиент.

— А из-за чего вы поругались?

— Религия и политика, как всегда. Понимаешь? Все итальянцы любят обсуждать дела Папы, даже священники. Он считал, что знает, как все изменить. И мы поругались. Как всегда.

Мы оба сделали по глотку.

— Расскажи о его идеях, — сказал я, взяв предложенную сигарету. — Не хочу при первой же встрече произвести на него плохое впечатление.

Я дал ему прикурить, прикурил сам.

— Ну, понимаешь… Он не возражал против разводов, абортов, против контроля за рождаемостью… Рассуждал о демографическом взрыве, о бедности, а я отвечал, что на все воля Божья. Но мы часто соглашались друг с другом. Поэтому он не должен злиться на меня за то, что мы иногда спорили, верно?

— Верно, — согласился я. — Если он придерживался столь передовых взглядов, то, как я понимаю, говорил и о непогрешимости Папы, об обете безбрачия… — Я замолчал, оставив фразу незаконченной.

— Да, — сказал он и кивнул. — Он всегда говорил, что Папа всего лишь епископ Римский. О другом говорил редко. Кажется, я как-то раз затронул эту тему, и он согласился со мной. — Он допил вино и снова наполнил бокал. — Да. Согласился. Но поругались мы совсем по другому поводу. Мне не хотелось говорить со священником о таких интимных вещах. Это здесь ни при чем.

— Понятно, — сказал я, допив вино. — Когда встречусь с ним, постараюсь не затрагивать эти темы.

Взглянув на часы, я поднял бокал.

— Мне пора. Спасибо за помощь.

— Передай ему мои слова.

— Обязательно передам.

Я нашел приличное место, в котором можно было поесть, расставил перед собой поданные блюда и попытался привести в порядок мысли.

На первый взгляд мне удалось кое-что выяснить с первой же попытки. Удача? Я мысленно пожал плечами и попытался еще раз обдумать очевидные факты. Судя по всему, отец Бретан был в некотором смысле радикалом и нуждался в человеке вне Ватикана, с которым мог бы поделиться своими взглядами. Слишком очевидная и мгновенно обнаруживаемая связь. Гениальный священник разочаровался, рассердился и решил нагреть Церковь на кругленькую сумму, прежде чем смыться. Такое случается и в других крупных организациях. Почему Церковь должна быть исключением? Плата за долгие унылые годы служения ложным идеалам и так далее и тому подобное. Все возможно. Джакопо, если только он не гениальный актер, не знает о бегстве священника. Я был склонен поверить ему, потому что у него не было очевидных мотивов лгать, кроме банальной корысти. Я решил глубже разработать эту версию, но пока выбросил ее из головы и сосредоточился на других вопросах.

В чем на самом деле заключалось мое задание? Я периодически должен был связываться с управлением через офицера контрразведки, служившего в посольстве. Монсеньер Зингалес сказал, чтобы я передавал полученную информацию лично ему. Тогда мне показалось, что это касалось только Ватикана, но теперь я вовсе не был уверен в этом. Он, конечно, знал, кто именно прислал меня сюда, и понимал, что я передам в управление всю информацию. Что именно Рим и ЦРУ пообещали друг другу?

Вспомнились слова Коллинза: «Я хочу внедрить вас в Ватикан». Какая чушь. К тому же больше он об этом никогда не упоминал, но настаивал на незамедлительных и подробных отчетах. Интересно, что случится, если я скажу об этом монсеньеру Зингалесу? Потом память благоразумно перенесла меня в Нью-Йорк, и я понял, что никогда не получу ответа на этот вопрос. Ладно. Пошли все они к черту. Для меня одного хозяина уже более чем достаточно.

Два следующих визита закончились ничем, но третий оказался весьма удачным. Дело было так: я решил навестить троих священников из списка и, вспомнив о привычке римлян ужинать несколько позже, чем привык я сам, вернулся в отель, чтобы принять душ и поспать.

Я не стал пытаться звонить и предупреждать о своем визите, мне не хотелось, чтобы мои собеседники заранее подготовили ответы.

Мне и повезло, и не повезло — в зависимости от того, как посмотреть. Повезло, что я застал двоих священников дома и отпала необходимость наносить им повторный визит. Не повезло, что я не получил никаких результатов. Первому священнику было далеко за семьдесят — сутулые плечи, темные глаза, редкие волосы, похожая на наждачную бумагу кожа, проблемы со слухом. Нет, он давно не видел отца Бретана. Они часто играли в шахматы, не реже раза в неделю. Отец Бретан очень прилично играл в шахматы (ха!), но несколько месяцев назад перестал заходить, ссылаясь на занятость. Священник понятия не имел о том, что Бретан исчез, сожалел об этом. Он будет молиться за него. Мне он посоветовал сделать то же самое.

Второй был помоложе. Грузный, краснощекий, с водянистыми глазами. А еще у него была дурацкая привычка запрокидывать голову, когда он говорил. Смотрел он на меня сквозь нижние половины бифокальных очков, предположительно ему следовало обратиться к офтальмологу за новым рецептом. Да, он слышал, что отец Бретан покинул Ватикан. Их связывала любовь к опере, они вместе посещали некоторые постановки и слушали записи. Нет, он не имел ни малейшего представления о том, куда его друг уехал и почему. Всегда был такой благонравный и радеющий о делах Церкви. Они давненько не виделись. Напряженная работа и все такое прочее. Он тоже будет молиться за него. К сожалению, ничем другим помочь не может.

Я пересек несколько улиц под грохочущим, сверкающим вспышками молний небом, перепрыгивая через потоки воды, которые с журчанием исчезали в люках. Отыскав дом, в котором жил последний в списке священник, я стряхнул воду с плаща и зонта в вестибюле.

— Отец Леон Манчини? — спросил я высокого мужчину с резкими чертами лица, открывшего дверь на мой стук.

— Да, я — отец Манчини, — сказал он, внимательно рассматривая меня.

— Меня зовут Овидий Уайли, — представился я. — Мне нужна информация об отце Клоде Бретане. Вас мне порекомендовали как его друга.

Он наклонил голову, поднял брови и прищурился. Я с трудом выдержал его пристальный взгляд, хотя мне очень хотелось отвернуться.

— Да, можно и так сказать, мистер Уайли, — наконец произнес он. — Могу я узнать, чем вызван ваш интерес?

— Его брат Эмиль давно не получал от него вестей. Узнав, что я направляюсь в Рим, он попросил меня расспросить о брате людей, которых тот упоминал в своих письмах. Вы — один из них. Буду весьма признателен, если вы уделите мне несколько минут.

Он открыл дверь полностью и отошел в сторону.

— Позвольте взять ваши вещи.

— Благодарю.

Я вошел в чисто прибранную однокомнатную квартиру. Он исчез куда-то вместе с моим мокрым плащом и зонтом.

— Присаживайтесь, — сказал он, вернувшись и махнув рукой в сторону комнаты. — Кофе не желаете?

— Нет, спасибо.

— Он уже готов, я как раз собирался выпить чашку.

— В таком случае — да, — сказал я, сев на стул. — Предпочитаю черный.

Он принес кофе, передал мне чашку и покачал головой.

— Боюсь, я не знаю, где он и почему уехал. Вы меня очень удивили сообщением о его отъезде.

Я сделал глоток.

— Вы не заметили, что последнее время он был чем-то расстроен или недоволен? — спросил я.

Помедлив с ответом, он сказал:

— Нет. Мне так не показалось.

— Может быть, чем-то фундаментальным? — предположил я. — Допустим, его перестала удовлетворять нынешняя политика Церкви… Или недовольство было вызвано работой, которую он выполнял?

— Лучше бы вы не спрашивали об этом, — сказал он. — Судя по всему, вы понимаете, какие последствия вызовет честный ответ. Он ведь даже не пытался скрывать свои взгляды на некоторые проблемы, о которых было бы лучше промолчать. Он не одобрял позицию Церкви по многим весьма существенным вопросам…

— Может быть, по большинству, а не по многим?

— Возможно. — Он вздохнул. — Я не понимаю, почему он не пожелал лишиться сана, хотя такая возможность существует. Мне кажется, он всегда считал себя истинным католиком. Не в его правилах собрать вещи и тайком сбежать.

Он пожал плечами и отхлебнул кофе. Я дождался, когда он поставит чашку на стол, а потом задал вопрос, который мог либо закончить разговор, либо помочь мне узнать нечто ценное:

— Как, по вашему мнению, он относился к обету безбрачия?

Он покраснел и выдержал довольно долгую паузу.

Я понял, что интуиция меня не обманула.

— Ну… — неуверенным тоном произнес он. — Вопрос достаточно спорный…

— Он придерживался другого мнения. Вернее, выступал против. У него была любовница, я прав?

— Нет! — воскликнул он. — Я имею в виду…

— Я спрашиваю не из праздного любопытства, — медленно произнес я. — Просто очень важно найти его, причем как можно скорее. Меня не интересует его личная жизнь, я затронул эту тему просто для того, чтобы вас разговорить. У меня есть основания полагать, что он встречался с некой женщиной, а вот зачем — я не знаю. Мне нужны ее имя и адрес. Не исключено, что она поможет мне найти его.

— Насколько это важно?

— Очень, очень важно. Это все, что я могу сказать. Если вы сообщите мне, кто она такая и как ее найти, поверьте, я буду крайне осмотрительно использовать эту информацию. Я просто хочу с ней поговорить.

Он помолчал, закурил.

— Не хочу, чтобы ему грозили неприятности любого рода, — сказал он через некоторое время. — Как я могу быть уверен, что вы не детектив или адвокат?

— Никак не можете, — сказал я. — Но это не так.

Он некоторое время молчал, потом произнес:

— Подождите минуту, — и вышел из комнаты.

Скоро он вернулся и протянул мне сложенную пополам узкую полоску бумаги.

— Возьмите, — сказал он. — Возможно, это то, что вам нужно, возможно — нет. Знаю только, что он однажды передал мне эту записку и сказал, что вечером его дома не будет, но если кто-нибудь захочет через меня связаться с ним, я должен позвонить по этому номеру и передать сообщение.

Я взял бумажку, взглянул на нее и убрал в карман.

— Спасибо, — поблагодарил я и встал. — Полагаю, мне пора уходить.

Он кивнул, вышел из комнаты и вернулся с моими вещами.

— Доброй ночи, — сказал я, надевая плащ.

— Доброй ночи, мистер Уайли.

Он сделал вид, что не заметил протянутой руки. Я спустился по ступеням в вестибюль и вышел на темную мокрую улицу.