Покойся с миром

V

Я отношусь к типу людей, склонных излишне остро реагировать на любые события. Я стремлюсь найти в словах людей скрытый смысл, потом строю совершенно безумные конструкции на основании сделанных мной выводов. Иногда меня изводят кошмары, в которых весь мир опутан паутиной заговоров и зло ожидает лишь удачного момента, чтобы разрушить окружающую меня реальность под свое космическое хихиканье. Я отношусь к типу людей, которые каждый день принимают витамины и каждый год делают прививку от столбняка. Дело в том, что я становился жертвой такого количества несчастных случаев, почти несчастных случаев, потенциальных несчастных случаев и далеко не несчастных случаев, что считаю такие меры осторожности достаточно оправданными.

Помню, одним прохладным утром я, небритый, с воспаленными глазами, пахнущий пивом и табаком, узел галстука ослаблен и всего две сотни долларов в бумажнике, вышел из дома, где всю ночь играл в покер. На улице никого не было, станция метро находилась в четырех кварталах. Через несколько минут я заметил, что не одинок в этом мире. Примерно в тридцати футах впереди в подъезде прятался мужчина, пристально наблюдавший за мной. Я замедлил шаг и так же пристально посмотрел на него. Убегать было поздно. Я потянулся за бумажником в надежде, что он пощадит не оказавшую сопротивления жертву, а он резко сунул руку в задний карман брюк. Когда я поравнялся с ним, он протянул мне дрожащей рукой свой бумажник.

— Возьмите! — сказал он. — Больше у меня ничего нет! Только не стреляйте!

Итак, я во всем стремлюсь увидеть самое плохое и чувствую некоторое смущение, когда мои подозрения не оправдываются. Самое плохое обычно случается без предупреждения, что раздражает меня безмерно, особенно когда я вспоминаю, как часто был готов ко всему, но ничего не происходило. Надеюсь, парки[11] не мазохистки, чтобы любить того, кто так часто их проклинает.

Думая об этом, я, чтобы прогнать уныние, призвал на помощь свое извращенное чувство юмора и подошел к дивану. К сожалению, она дышала.

Я обошел диван вокруг. Увидел валявшуюся в луже на полу пустую полугаллонную бутылку из-под кьянти. Компанию бутылке составлял разбитый стакан. Мария порядочно облилась вином, и я вдруг пожалел, что у меня нет насморка, поскольку оказался слишком близко к результатам неудачного рывка к унитазу.

Чтобы не оставалось ни малейших сомнений, я проверил пульс — он был нормальным. Не было никаких видимых признаков того, что она упала и поранилась. Она не проснулась за время моего беглого осмотра, и это вполне меня устраивало. Что-то пробормотала, когда я поправил юбку и переместил ее в более удобное, на мой взгляде положение. Лицо ее представляло собой жуткую маску из винных пятен и расплывшейся косметики со следами высохших слез, ресницы слиплись в маленькие, блестящие от слез пучки.

Я поставил кипятиться воду для кофе. Он вряд ли мог бы ей помочь, но мне самому захотелось выпить чашку. Открыл окно, чтобы проветрить комнату, снял пиджак, закатал рукава и убрал грязь с пола. После этого я вытер ее лицо влажной салфеткой из махровой ткани.

Наконец ее веки затрепетали.

— Пить, — пробормотала она.

Я принес стакан воды, поддержал ее, пока она пила.

— Еще.

Она выпила еще два с половиной стакана и положила влажную салфетку на глаза. Потом приподнялась, прижимая салфетку ладонями, дыхание стало глубже.

— Аспирин, — сказала она. — В аптечке.

Я принес таблетки и, пока она их принимала, налил две чашки кофе. Потом она опустила салфетку и провела пальцами по длинным черным волосам.

— Ой! — воскликнула она, когда я поставил чашки на стол. — Кажется, мир постарел.

Она вымученно улыбнулась, взяла предложенную сигарету. Я сел на стул и закурил.

Молчание.

Мы сидели молча не меньше десяти минут. Потом она встала, снова улыбнулась, извинилась и вышла из комнаты. Через некоторое время я услышал шум воды.

Еще одна чашка кофе. Еще одна сигарета. Мрачные мысли.

Мария, когда мы встречались раньше, не была запойной пьяницей. Впрочем, Карл тоже. Люди меняются, но тем не менее то, что я увидел, показалось мне ненормальным. Кроме того, я очень сомневался, что сильно пьющая женщина могла получить такую прекрасную работу у Бруно, который славился своей безжалостностью. Я решил, что она напилась не без причины и причина эта возникла совсем недавно. Оставалось только надеяться, что ее нервный срыв имеет отношение к моему расследованию. Сейчас мне представилась прекрасная возможность, скорее всего уникальная, вытянуть из нее информацию, пока она еще не оправилась от удара.

Она вернулась из ванной в тюрбане из полотенца и в белом махровом халате. Выглядела она значительно лучше, но я заметил, что ее руки тряслись, когда она наливала кофе. Она села, взяла сигарету и смогла улыбнуться гораздо лучше, чем прежде.

— Спасибо, Овидий, — сказала она, потупив взор.

Потом осмотрела комнату, не перемещая взгляд, а поворачивая голову.

— Ты прибрал за мной, мне так неловко.

Взгляд остановился на двери.

— Извини, не слышала, как ты стучал.

Я пожал плечами.

— Я действительно собиралась встретиться с тобой сегодня.

— Ничего страшного, — сказал я. — Как ты себя чувствуешь?

— Погано, — ответила она. — Ты беспокоился обо мне?

— Да.

— Просто один из не самых удачных дней. Все не так. Я выпила пару бокалов, чтобы успокоиться, но стало только хуже. Выпила еще. Потом решила послать все к черту и продолжила топить свои печали. Как прошло открытие?

— Было довольно интересно. Видел Уолтера Карлона. Бруно сказал, что ему тебя очень не хватает.

— Еще бы, — сказала она. — Практически все я сделала сама, без его помощи!

— А потом решила, что приходить не обязательно.

Судя по выражению ее лица, она сожалела об этом.

— Жаль, что так получилось, — сказала она. — Бруно — очень хороший человек, но это понимаешь, когда хорошо его узнаешь. Завтра утром я ему позвоню…

— Такое часто случается?

— Что именно.

— Ну, когда все не так.

Она прикусила губу.

— Нет, сегодня особый случай.

— В каком смысле?

— Я предпочла бы забыть обо всем.

— Конечно, — сказал я.

Снова молчание, и я решил переждать его.

В течение нескольких минут я рассматривал носки туфель, потом услышал тихое всхлипывание. Подняв взгляд, увидел слезы в ее глазах.

— Трудно, да?

— Д-да.

Я предложил ей свой носовой платок, но она покачала головой и вытерла слезы рукавом халата.

Я хотел знать, почему она плачет, но не понимал, как это выяснить. Не было никаких зацепок. Возможно, это была замедленная реакция на разрыв с Карлом. Возможно, нечто совсем другое. Я не имел ни малейшего представления, что именно.

— Ты наконец добился успеха, — сказала она.

— Все относительно.

— Но ты добился, и я рада за тебя.

— Спасибо. Кажется, я приехал в этот город не совсем в удачное время. Хотел увидеть тебя счастливой, сходить с тобой куда-нибудь, где слышен смех. Хотел…

— Ты когда-нибудь вспоминал обо мне?

— Вспоминал. Очень часто.

Она слабо улыбнулась, я подошел к ней, сел рядом и обнял ее за плечи. Она заплакала. Я решил не мешать ей.

— Все могло бы быть так хорошо, — сказала она, прижавшись к моей груди щекой. — И вдруг все пропало. Я прирожденная неудачница.

Это напомнило мне о чем-то давно минувшем, но я ничего не сказал. У нее начался приступ икоты, потом она снова начала всхлипывать.

— Все было почти идеально… идеально.

— До этого дня, — сказал я.

— До этого дня, — согласилась она. — А теперь они оба… Оба!

— Печально.

— Я не знаю, что делать. Правда не знаю.

— Ты все еще молода, красива. У тебя есть хорошая работа.

— Поганая, — сказала она. — Все опротивело. Потерять еще одного. Когда счастье было так близко.

— И теперь…

— И теперь, — сказала она, — я чувствую себя древней вдовой в черном. Все кончено.

— И это уже второй раз, — сказал я, подхватив тему с такой готовностью, что сам удивился. — На этот раз ты потеряла Клода Бретана.

Алкоголь замедлил у нее не только реакцию, но и ход мыслей. Лишь через несколько секунд я почувствовал, как она напряглась.

— Как… Откуда ты знаешь? — еле слышно спросила она.

— Я многое знаю, — ответил я. — В том числе о деньгах. Сначала ты потеряла Карла, теперь Клода. Что случилось на этот раз?

— Не знаю, не могу понять.

— Как ты узнала об этом?

— Какое это имеет значение?

— Большое, — сказал я. — У меня неприятности, и ты сможешь мне помочь, если обо всем расскажешь.

— У меня тоже будут неприятности?

— Нет.

— Хорошо, — сказала она и, оттолкнувшись от меня, села прямо. — Хорошо.

Она закурила, встала и подошла к окну.

Она долго смотрела на улицу, прежде чем начать.

— Да, мы были любовниками. Клод и я. Я поступила безнравственно, соблазнив священника? Все было совсем не так. Мы познакомились случайно, в галерее. Тогда выставлялись работы нескольких южноамериканских художников. Он пришел посмотреть, мы разговорились. Он так много знал о Южной Америке, что я не могла не заинтересоваться. Мне показалось, что он одинок, я тоже чувствовала себя одинокой. Мы начали разговаривать на другие темы, потом пообедали вместе. После этого он стал часто приходить в галерею, и каждый раз мы гуляли вместе или выпивали по бокалу вина. Нам было приятно находиться в обществе друг друга. Так продолжалось достаточно долго, пока мы не стали любовниками.

Она замолчала и стряхнула пепел в окно.

— Подробности тебя не касаются, — сказала она. — Мы любили друг друга и были счастливы. Я забыла Карла. Забыла о прошлом, о том, чем мы занимались, Клод говорил, что отречется от сана, чтобы жениться на мне. Но что-то мешало ему так поступить. Он долго не говорил мне, что именно. Я знала, что это не имело отношения к его чувствам или вере, потому что он был настроен достаточно радикально по отношению к политике Церкви. Потом он рассказал, в чем дело, объяснил, что начнется проверка счетов, которыми он занимался, если он покинет Церковь. Сказал, что ему плохо придется, если проверка будет достаточно глубокой. Я была потрясена. Думала, что подобные проблемы навсегда ушли из моей жизни. Он не стал ничего объяснять, просто попросил верить ему. Я верила.

Она повернулась ко мне лицом:

— Ты все знал или догадался?

— Догадался.

— Что еще тебе известно?

— Очень немногое.

— И тебе необходимо узнать больше, чтобы избавиться от неприятностей?

— Да.

— Я тебе верю. Я всегда тебе верила, — сказала она. — Но ты должен дать мне слово, прежде чем я продолжу рассказ.

— По поводу чего?

— Ты поможешь мне найти его убийцу.

Я стал лихорадочно соображать.

— Хорошо. Даю слово.

Она внимательно смотрела на меня в течение нескольких долгих секунд.

— Ты давно знаешь, что он убит? — спросила она.

— С тех пор, как ты мне сказала.

— Хорошо. Теперь я понимаю, почему тебя считают хорошим игроком в покер. Примерно месяц назад, — сказала она, закрыв глаза и потирая их большим и указательным пальцами, — он стал каким-то подавленным, но сначала отказывался говорить, что его угнетает. Так продолжалось в течение нескольких дней. Он начал пользоваться моим телефоном, чтобы позвонить за границу.

— Куда именно?

— В Южную Америку. В Бразилию. У него там брат.

— О чем они разговаривали?

— Не знаю точно. И не уверена, что он всегда звонил брату. Просто предполагаю, как предполагаю и то, что разговоры касались денег.

— Почему?

— Потому что потом он сказал мне, что начальство, судя по всему, в чем-то его подозревает. Он боялся, что его уличат, поэтому начал готовиться к бегству из страны.

— Ты знаешь, о какой именно сумме шла речь?

Она покачала головой:

— О крупной сумме, больше он ничего не сказал.

— Как развивались события?

— Он жил у меня, пока не оформил документы на другое имя. Потом мы забронировали номер в маленьком отеле в Лиссабоне. Он улетел, позвонил мне, сказал, что добрался нормально и уже нашел подходящее жилье. Я стала ждать, когда он сообщит, что я могу лететь к нему.

— Зачем такие сложности?

— Он должен был получить документы на нас обоих как на мужа и жену, под другими именами. Мы собирались стать гражданами Португалии. Мы не знали, сколько времени понадобится на оформление. Я ждала его звонка и говорила всем, что не знаю, где он находится.

— А кто-нибудь спрашивал?

— Да. Двое мужчин. Заявили, что они из Ватикана, что ищут его. Я сказала, что ничего не знаю. Вот и все. Больше они не приходили.

— Понятно. Что дальше?

— План был такой: с новыми документами он забронирует для нас билеты до Сан-Паулу или Бразилии, это зависело от информации, которую он должен был получить. Потом он поставит в известность меня, я присоединяюсь к нему в Лиссабоне, откуда мы улетаем вместе.

Она отвернулась от меня и стала смотреть в окно.

— А потом все пошло не так.

Я решил пока сохранять молчание.

— Он позвонил, сказал, что обстоятельства изменились. Он улетает один. Потом, решив некоторые проблемы, он свяжется со мной, скажет, что делать и где мы с ним встретимся. Попросил не волноваться. Сказал, что обо всем позаботится.

— Когда это было?

— Вчера.

— Вчера?

— Да. Буквально перед твоим звонком. Я как раз решала, что делать, когда ты позвонил.

— Он сказал, почему вынужден так поступить? Объяснил, какие именно обстоятельства возникли?

— Нет. Ничего не сказал.

— Тебе не показалось, что он был чем-то обеспокоен? Взволнован?

— Показалось. Но он не сказал почему. Поэтому я решила сама выяснить причину. Мне удалось купить билет на последний рейс в Лиссабон. На такси я добралась до отеля, где и нашла его… мертвым.

— Как его убили?

— Застрелили, — еле слышно произнесла она. — В голову.

— Как ты попала в номер?

— Портье дал мне ключ. Клод, когда приехал в отель, сказал, что скоро должна приехать его жена. У меня с собой была небольшая сумка, кольцо на пальце. Я поднялась и нашла его лежащим на полу.

— Признаки борьбы были?

— Да. Беспорядок в номере. Мебель разбита, все разбросано… А он лежал на полу с окровавленным лицом. Ему выстрелили чуть ниже левого глаза.

Она закрыла лицо руками и глухо зарыдала.

— Пистолет был в номере?

— Я не видела. Впрочем, номер я не обыскивала.

— Как ты поступила?

— Я была очень напугана, меня тошнило. Я задом вышла из номера и закрыла за собой дверь. Потом я ушла, но не мимо портье, а по черной лестнице.

— Кто-нибудь видел, как ты уходила?

— Не думаю.

— В номере ничего не оставила?

— Нет.

— Ничего не взяла из него?

— Нет, мне хотелось поскорее уйти.

— Что делала после этого?

— Ключ опустила в почтовый ящик, позвонила в полицию из уличной будки. Назвала отель и сказала, что в триста тридцать третьем номере совершено убийство. Повесила трубку и вернулась в аэропорт. Купила билет и утром уже была в Риме. Позвонила в галерею, сказала, что заболела. Остальное ты знаешь.

— Понятно. — Я встал, прошелся по комнате, потом положил ладони ей на плечи и не отпускал ее, пока она не перестала дрожать.

Потом мы долго сидели на диване в полной тишине.

— Что мне делать? — спросила она неуверенным голосом.

— Пока ничего. Я должен все обдумать, а думаю я медленно. Завтра я позвоню. Где…

— Я буду здесь, — сказала она. — Не забыл о своем обещании?

— Не забыл.

Мы еще посидели, она начала зевать, и я, конечно, начал зевать тоже.

— Сможешь заснуть? — спросил я.

— Да, — ответила она. — Если не смогу, приму таблетку. Не думаю, что она мне понадобится.

Я встал, взял пиджак.

— Свой номер я записал в блокноте рядом с телефоном.

Она кивнула, потом встала и проводила меня до двери.

— Обязательно запри за мной дверь.

— Конечно. — Она посмотрела мне в глаза. — Как в старые добрые времена.

— Спокойной ночи.

Она сжала мою руку.

— Спокойной ночи.

Я стал спускаться по лестнице и с каждым шагом в голове моей рождались все новые и новые вопросы, все новые и новые сомнения.

Звонок телефона разбудил меня прежде, чем я был готов встать. Впрочем, если бы телефона не было, я все равно не был бы готов встать. Я никогда не готов встать. Сознание мое можно уподобить холодной статуе в густо населенном голубями парке, которая каждое утро подвергается таинственному и не вполне благотворному процессу омовения определенными жидкостями, что вызывает у меня чувство негодования. Однажды знакомый психолог спросил, каким существом я хотел бы быть, если не человеком, и я не задумываясь ответил, что ленточным глистом. Впрочем, задал он этот вопрос прежде, чем я выпил утреннюю чашку кофе.

На секунду перестав ругаться, я схватил трубку и приказал звонившему убираться к черту.

— Овидий, я тебя разбудил? — услышал я вежливый голос Бруно, говорившего с самодовольством человека, проснувшегося несколько часов назад и явно гордившегося этим фактом.

— Нет, но отвлек от партии в хай-алай.[12]

Он засмеялся, потом спросил, не хочу ли я с ним пообедать.

— Хорошо, — согласился я. — Это меньшее, что ты можешь сделать, чтобы загладить вину.

— Отлично. Заеду за тобой в отель ровно в час.

— Хорошо. До встречи.

— До свидания.

— До свидания.

Жидкости наотрез отказались прекратить свое таинственное и далеко не джентльменское воздействие, поэтому я доковылял до ванной, чтобы начать новый день как бы с чистого листа. Тело и сознание избавились от нечистот практически одновременно. Я оделся и вышел, чтобы попить кофе с булочками.

Поедая булочки и размышляя, я попытался систематизировать мысли, касающиеся моей миссии и информации, которую мне удалось собрать. Я был обязан привести эту информацию в порядок и передать ее человеку из посольства в течение ближайших нескольких часов. Эта информация, несомненно, должна была повлиять на мой статус. Оставалось только надеяться, что, сверив мой отчет с ответом португальских властей, кто-то придет к выводу, что я сделал все, что мог, чтобы найти священника, холодно и чопорно поблагодарит меня, скажет, что мои неприятности закончились и я могу отправляться домой. Если случится так, то определенные неясные моменты в этом деле будут беспокоить меня до скончания века, хотя я давно свыкся с мыслью, что подобные моменты будут существовать всегда. Что касается моего обещания Марии, то его можно будет считать выполненным лишь в том случае, если мой отчет возбудит интерес к дальнейшему расследованию с целью задержания убийцы Клода.

Все эти мысли чуточку подняли мое утреннее настроение. Я решил прогуляться и заодно прокрутить в голове, что буду говорить и каким именно образом докладывать о своих успехах.

Потом я позвонил в посольство и после довольно продолжительного ожидания поговорил с офицером из контрразведки по фамилии Мартинсон. Я начал рассказывать ему о том, что узнал, но он перебил меня и сказал, что не хочет разговаривать по телефону, что я должен немедленно явиться в посольство и доложить обо всем лично. Я ответил, что сейчас это невозможно, но я могу явиться в любое другое время, днем или вечером. Он спросил почему.

— Не могу сказать по телефону, — ответил я мстительно.

Мы договорились встретиться ближе к вечеру у него дома, который находился на виа Венето. Он говорил таким тоном, словно я причиняю ему лишние неудобства умышленно.

Почему бы и нет? Для меня он был не более чем еще одним моим мучителем, посему я имел право мешать ему жить, пока это сходило мне с рук. Кроме того, я не собирался пропустить бесплатный обед с Бруно, который предпочитал обедать в хороших ресторанах, любил вкусно поесть, к тому же мне нужно было с ним поговорить на профессиональные темы, да и просто хотелось посплетничать.

Потом я позвонил Марии, выразил сочувствие по поводу похмелья, пообещал позвонить еще раз вечером. В ответ на это она пробурчала что-то утвердительное, что я воспринял как хороший знак.

Я не торопясь направился к отелю. Был прекрасный теплый день, солнце весело светило с безоблачного неба, и вдруг я заметил, что чувствую себя почти счастливым.

— …итак, что ты надеешься найти в Бразилии? — спросил Бруно, закончив десятиминутный доклад об уровне развития науки, техники и искусства в этой стране.

Услышав его последнее слово, я оторвал взгляд от задницы удаляющейся официантки и пожал плечами, как научился еще в Неаполе.

— Перемену обстановки, романтическое приключение, зарядку для ума… кто знает? — сказал я, играя с бокалом с вином. — Может быть, мне придется немного здесь задержаться. Возможно, мне не придется лететь в Бразилию.

— О?

Он поднял бокал, сделал небольшой глоток.

— Значит, ты скоро вернешься в Нью-Йорк?

— Возможно, — сказал я. — Это зависит от многих обстоятельств. Пока не знаю точно.

— Но это может произойти в течение ближайших нескольких недель? — настаивал он.

— Честное слово, не знаю.

— Проклятье! — воскликнул он. — Ты остался таким же скрытным, как и в старые времена!

На этот раз, прежде чем пожать плечами, я улыбнулся.

— Ты меня неправильно понял. Я просто не могу сказать тебе то, чего сам не знаю.

— Я спрашиваю лишь потому, что хочу попросить тебя об одолжении. Если бы ты собирался вернуться домой скоро, мне бы хотелось узнать, не интересуют ли тебя непроданные работы Глэддена, не можешь ли ты выставить их на комиссионной основе на определенное время.

Я, потягивая вино, обдумал предложение.

— А что случилось с твоим филиалом?

Он покачал головой:

— Это вопрос времени и пространства. Мы забиты под завязку, все выставки расписаны. Только через год мы сможем выставить его работы так, как они того заслуживают.

— Ну и что? Возможно, через год они будут стоить еще дороже.

Бруно нахмурился.

— Ты сам прекрасно знаешь, что в этом бизнесе не все решает коммерческий интерес, — сказал он. — Пол Глэдден вполне заслуживает нормальной выставки в Нью-Йорке. Он художник, а не товар. Я хочу, чтобы он добился вполне заслуженного признания. За последние несколько лет ты завоевал солидную репутацию. Я не могу обеспечить ему надлежащую рекламу, поэтому выбор пал на тебя. Что скажешь?

— Какие условия ты можешь предложить?

— Для себя? Никаких. Меня интересует исключительно содействие карьере мистера Глэддена. Мне нравятся его работы, мне нравится он лично. Я уверен, что когда-нибудь его признают великим художником. — Он улыбнулся. — Может быть, тогда он вспомнит, что я ему немного помог.

— Другими словами, я буду заниматься его работами строго на процентной основе, без каких-либо условий?

— Так будет справедливо. В конце концов, тебе предстоит сделать всю работу.

— Весьма благородно с твоей стороны, — заметил я. — Интересно, что скажет сам мистер Глэдден.

— Он пришел в восторг, когда вчера вечером я сообщил ему, что появилась такая возможность, — сказал он. — Я хотел вас познакомить, но ты уже ушел. Тем не менее я могу организовать вашу встречу, прежде чем ты покинешь город. Что скажешь?

— Хорошо. Буду рад познакомиться с ним.

— И организуешь выставку в «Тельце»?

— Да, как только вернусь домой. Мой график по напряженности не сравнить с твоим.

— Великолепно! Если бы ты сказал «нет», — заявил он, наполняя бокалы, — я ушел бы с тяжелым сердцем, потому что не в первый раз мне пришлось бы отвернуться от талантливого художника, чтобы заняться более известными мастерами. Печально, конечно, но таковы суровые реалии бизнеса. Нельзя объять необъятное.

— Время и пространство, — согласился я. — В данный момент эта проблема относится скорее к тебе, чем ко мне. Должен сознаться, я не прочь сам оказаться в подобном затруднительном положении.

— Кстати, — продолжил он, словно не услышав моих слов, — есть один юноша в Греции, ему всего семнадцать, но он работает в гротескной манере так, что его можно сравнить с самим Гойей. Я продал несколько его работ, но политика… — Он поморщился. — Есть еще одна женщина. Аледа — так она подписывает свои работы — работает учительницей в Белграде. Примитивистка. Очень сильная. И две француженки, которые начали писать в весьма зрелом возрасте. Какие у них получаются женские тела! — Он чмокнул кончики пальцев и улыбнулся. — Лесбиянки, конечно. Но это совсем не плохо. В том смысле, что они занимаются любимым делом. Есть еще старик датчанин, дом которого буквально забит жутковатыми скульптурами… Превосходными! Кто знает, как поступят с его работами родственники, когда он умрет. Он эксцентричен, возможно, безумен. И ведь никому до него нет дела, кроме горстки избранных, таких, как мы!

— Жаль.

— Кто-нибудь другой на моем месте сказал бы: «Если я не могу им помочь, пусть будет так, как есть». Или: «А вдруг у меня из-за них возникнут трудности?» Я не такой человек. Я подумал…

Он замолчал и сделал глоток вина.

— Тебе интересно? — спросил он. — У тебя могло сложиться впечатление, что я, забрав лучшее, предлагаю тебе остатки. Да, это так. Но эти «остатки» имеют значительную ценность, некоторые, по существу, гораздо более высокую, чем большая часть работ, которыми я вынужден заниматься. Тем не менее я люблю искусство достаточно сильно, чтобы способствовать признанию этих недооцененных людей.

— Бруно, что ты хочешь за эту информацию? Не забывай, мы — конкуренты.

— Не совсем так, — сказал он. — Я же не касаюсь тех произведений, которыми занимаешься ты, ты поступаешь аналогично по отношению ко мне. И конкуренция не мешает нам надлежащим образом оценивать достоинства этих произведений. Я всегда готов передать информацию о таких произведениях дружественному конкуренту, то есть человеку, которому я доверяю, которого знаю много лет…

— Но что ты хочешь взамен? — перебил я его. — Я не занимаюсь, повторяю, не занимаюсь тем, чем занимался раньше. У меня чистое досье в моей стране. Если хочешь предложить мне нечто из прежней жизни, зря потеряешь время.

Он вздохнул и улыбнулся.

— Я выглядел бы полным лицемером, если бы стал изображать обиду, — сказал он. — Поверь, мне даже в голову не приходило ничего подобного. Просто мне хотелось, чтобы эти художники стали широко известны, потому что они этого заслуживают. Если я в состоянии предложить кому-нибудь выгодное дело, то пусть уж это будет мой друг, а не кто-то со стороны. Кстати, я не буду возражать, если ты когда-нибудь окажешь мне аналогичную услугу.

Он улыбнулся и допил вино.

— Прими мои извинения, — сказал я. — Конечно, мне интересно.

— Кстати, я захватил с собой фотографии некоторых работ, — сказал он, все еще улыбаясь. — А также имена и адреса художников.

Он достал толстый конверт из внутреннего кармана пиджака и начал раскладывать на столе фотографии.

И тут я понял, почему он улыбался. Даже если судить по фотографиям, все работы были действительно великолепны.

Через несколько долгих минут я поднял голову и сказал:

— Ты прав, конечно. Они заслуживают того, чтобы их увидели.

— Значит, ты будешь ими заниматься?

— Да, — сказал я. — Конечно.

Он разлил остатки вина. Мы выпили, и он оплатил счет.

День клонился к вечеру. Здания и руины озарились светом удачно расположенных фонарей подсветки. Высоко в небе сияла столь любимая лунатиками и поэтами полная луна. Надежда поужинать в кафе при свете свечей. Скрипки и цветы. И все такое прочее.

Настроение у меня поднялось настолько, что я почти перестал злиться на Мартинсона, когда такси остановилось у ворот его виллы. Он сам открыл дверь на мой звонок, и я вошел в уютное логово холостяка, о существовании которого трудно было подозревать, глядя на глухую кирпичную стену, отгораживающую его от внешнего мира.

О своем намерении вести себя с Мартинсоном вежливо, но холодно я забыл буквально через пару секунд. Он оказался приветливым парнем лет сорока пяти, коренастым, с седыми, как и остатки волос, бровями и выправкой бывшего военного. На нем был темно-зеленый халат поверх рубашки, слаксы и открытые туфли. Мы пожали друг другу руки и перешли в гостиную, где я согласился что-нибудь выпить.

Он, перекинув ногу через подлокотник кресла, сделал солидный глоток, улыбнулся и сказал:

— О'кей, рассказывайте.

— Наш разговор записывается? — спросил я из чистого любопытства.

— Да, — ответил он. — Так значительно проще, чем возиться с блокнотом. Микрофон установлен под столом. Если вас это беспокоит, могу отключить. Но клянусь, я делаю запись исключительно для личного пользования и сотру ее сразу, как только закончу работу.

Я пожал плечами и рассказал ему о людях, с которыми мне удалось встретиться, и о том, что они мне сообщили.

Сначала он лишь изредка прерывал меня, задавая уточняющие вопросы. Потом раздался телефонный звонок, он снял трубку и ответил: «Извините, вы ошиблись номером». Когда я приступил к рассказу Марии, выражение его лица изменилось, он подался вперед и не произнес ни слова, пока я не закончил.

— Проклятье! — воскликнул он, ударив кулаком по ладони. — Почему вы не сообщили об этом раньше?

Я не смог достаточно быстро придумать правдоподобную ложь, поэтому сказал правду.

Глаза его сверкнули, лицо побагровело, на скулах заиграли желваки. Затем он продемонстрировал, что, несмотря на долгие годы канцелярской работы, все еще помнит казарменную лексику.

Но и у меня, хоть я и пребывал все утро в благодушном настроении, топлива внутри скопилось достаточно, и оно полыхнуло от возникшей искры. Я терпеть не могу, когда мной помыкают, особенно по непонятным мне причинам.

И все же я решил подождать. Я собрал волю, закурил и решил дождаться, когда иссякнет его словесный фонтан.

Наконец он иссяк, и я тихо произнес:

— Увольте меня или удержите часть зарплаты.

Он уставился на меня так, словно увидел перед собой другого, какого-то незнакомого ему человека, но тут же взял себя в руки и сменил тон.

— Ничего не понимаю… — произнес он то ли вопросительно, то ли утвердительно.

— Почему бы тебе не рассказать мне все начистоту? — спросил я. — Это могло бы мне помочь.

Он отрицательно покачал головой:

— Сам знаешь почему.

— Все тот же старый добрый принцип «необходимой информации»?

— Именно. Поверь, мне самому хотелось бы сообщить тебе больше. Но, проклятье, даже у меня нет информации в полном объеме.

Я пожал плечами, затянулся и сделал еще один глоток превосходного бурбона.

— Хорошо, — сказал я. — Если рассказ Марии окажется правдой, а я в этом нисколько не сомневаюсь, мне остается только сойти со сцены, верно? Вы хотели, чтобы я нашел священника. О'кей, я его нашел. Миссия выполнена и все такое прочее. Я прав?

Мне показалось, что он пытается выиграть время, потому что решил выпить и закурить маленькую, безобразного вида сигару.

— Возможно, ты прав, — сказал он наконец. — Но у меня пока нет никаких инструкций. Вероятно, я получу их, когда передам то, что ты мне сообщил. Включу в свой доклад твой вопрос.

— Сколько времени на это понадобится?

— День. Может быть, два, — ответил он, выдохнув клуб сине-белого дыма, который тотчас начал подбираться ко мне. — Не знаю, учтут ли они мою точку зрения, но я порекомендую похлопать тебя ласково по макушке и отослать домой. Понятия не имею, чего они ждут от тебя. Ты единственный человек, с которым девушка могла поговорить как со старым другом, в свое время не особенно чтившим закон. И вот она с тобой поговорила. Лично мне кажется, что большего от тебя не требуется. А пока, — продолжил он, — я хочу, чтобы ты за ней присматривал. Проводи с ней как можно больше времени, попытайся выяснить еще что-нибудь об отце Бретане. О его друзьях, врагах, симпатиях, антипатиях. Обо всем, что могло бы помочь нам…

— …вернуть деньги, — закончил я, когда его прервал звонок в дверь.

— Вот именно, — сказал он, вставая. — Оставлю тебя на минуту. — Он вышел в прихожую.

Я услышал, как он поворачивает ручку входной двери. Потом он спросил:

— Кто там?

— Курьер из посольства, — ответил приглушенный голос.

— Хорошо.

Скрипнула дверь, потом раздался глухой хлопок, подобный тому, что я последний раз слышал лет сто назад. Возможно, я не узнал бы его, если бы вслед за ним не послышался резкий хрип, совсем не похожий на звук, издаваемый человеком, решившим прочистить горло. Потом кто-то застонал, из прихожей донесся шум, как будто этот кто-то упал или его повалили на пол.

Я вскочил на ноги, поняв, что в доме находится человек, у которого есть при себе пистолет с глушителем. Впрочем, убийца уже был в комнате и направлял пистолет на меня.

Он попытался что-то сказать, а я попытался броситься на него, но успех не сопутствовал нам обоим. На этот раз глухого хлопка я не услышал, зато раздался оглушительный грохот обычного выстрела, буквально за мгновение до того, как я рухнул у ног мужчины.

Через несколько мгновений я понял, что он промахнулся.

Меня спасло сумасшедшее везение, точнее, мой неловкий прыжок. Помогла и его торопливость, помешавшая нормально прицелиться. Так или иначе, но он промахнулся.

Я попытался подняться на ноги, но тут же получил чувствительный удар в правое плечо, удар рукояткой пистолета, который он использовал в качестве дубинки.

Я успел прикрыть голову руками буквально за секунду до того, как он попытался нанести боковой удар чуть ниже макушки.

Удар пришелся по левому локтю, я упал на бок и попытался перекатиться…

…а когда поднял голову и посмотрел на него сквозь заполненную танцующими искорками разделявшую нас реальность, то увидел направленный на себя ствол и улыбающееся лицо.

Вместо выстрела прозвучал щелчок.

И вот тут он совершил ошибку. Ему следовало треснуть меня по голове еще раз, а он попытался передернуть затвор.

Он выругался, когда я ударил его головой в пах и сбил с ног. Пистолет вылетел из его руки и упал на пол рядом со мной.

Я схватил оружие, намереваясь использовать его так же, как мой противник, в качестве дубинки. Он между тем перекатился и встал на четвереньки ко мне лицом, вытянув правую руку.

Я навел на него пистолет и машинально нажал на спусковой крючок.

На этот раз пистолет не заклинило.

Он ткнулся лицом в пол, и на ковре появились похожие на рога красные подтеки.

Пуля вошла ему в лоб и вышла чуть позади правого уха…

Быстрые шаги в прихожей заставили меня снова поднять оружие. В дверном проеме появился еще один гость — я успел заметить недоуменное выражение его лица — с пистолетом в руке. К счастью, он целился слишком высоко, видимо, не ожидал, что жертва будет стоять на коленях. В следующий момент я выстрелил и попал ему в плечо.

Уронив пистолет, он обратился в бегство. Я выстрелил еще раз, попал в стену и услышал свист рикошета.

Я вскочил на ноги и выбежал в прихожую. Внизу хлопнула дверь машины. Значит, он припарковался прямо у ворот виллы и не стал глушить двигатель. Услышав визг шин, я прислонился к дверному косяку, положил правую руку на левое предплечье и выпустил оставшиеся в обойме патроны в удалявшуюся машину.

Вторым выстрелом я разбил заднее стекло. Куда попала последняя пуля, я не понял.

Машина удалялась, набирая скорость, а я бессильно опустился на пол. Спустя четыре показавшиеся бесконечными секунды машина вдруг вильнула, перепрыгнула через бордюр, пересекла тротуар и врезалась в стену углового дома, выбив из нее несколько кирпичей. Еще через несколько секунд она загорелась.

Я знал: улице недолго оставаться безлюдной, поэтому меня уже не должно здесь быть.