Поле под репу (СИ)

6

— Мы знакомы?

Он был практически таким, каким его запомнила, а потом, приукрасив, дорисовала образ Дуня. Высокий, широкоплечий, но тощий. С длинными, но соразмерными телу руками. Загорелый тем бронзовым загаром, который свойственен туристам, каждое лето, от начала сезона и до его конца, отдыхающим на ласковом морском побережье. С роскошными пепельного цвета волосами, забранными в конский хвост, и при том с забавно выбритой буквально по всей поверхности черепушке — та, как и в бытность мастера Лучеля ходячим мертвецом, сияла, словно бильярдный шар. И это-то при отсутствии яркого солнца! В ушах, оттягивая мочки, качались крупные серьги — гроздья тёмно-красного винограда в золотой сетке. От ноздри, сверкающей гладким колечком, тянулась к брови тонкая цепочка с монетками-оберегами; поверх канареечно-жёлтого балахона, забранного у горла и бряцающих многочисленными браслетами запястий, светились без помощи извне бусы-чётки и амулеты; на изящных пальцах чародея пестрели разноцветными каменьями кольца и перстни. Не человек, а мечта зарвавшейся сороки… или самопередвигающаяся новогодняя ёлка.

— Встречались, — промямлила девушка. — Мимолётом.

— Не припомню… — начал было он, прищуривая светло-серые, с золотистой искоркой на дне глаза, но его бесцеремонно перебил спутник, соизволивший-таки отпустить волосы.

— Лаура? — он осторожно, хотя и без спроса, перенёс пленницу на более устойчивый участок этой… даже трудно сказать, что братской могилы — местом упокоения многих.

Дуня медленно обернулась.

Она его узнала. По голосу. Ещё в туннеле. И всё-таки до последнего боялась ошибиться. Ведь теперь всё в порядке! Всё хорошо! Он же даже не попытался свернуть ей шею — имел, между прочим, право.

— Эх, чувствовал: что-то в тебе не так, — позади стоял менестрель. — Где-то я тебя видел.

— Вы выжили?

Она хотела крикнуть на весь этот… на все миры, но лишь придушенно прошептала. Она желала, заливаясь слезами, броситься к нему на шею, но только доверчиво смотрела на него снизу вверх. А вдруг исчезнет, развеется туманной дымкой.

— Да что мне сделается? — легко отмахнулся он. — Стража не так уж и рвалась арестовать убийцу сумасшедшего тирана. И на них другие заботы свалились быстро — кто-то спёр талисман города, так что ни тебя, ни меня не искали.

Восторг и счастье талой водой скатились с лица и впитались в мёртвую землю под ногами. Дуня охнула. Мираж. Как есть — мираж! Вгляделась в его ясные, такие сейчас небесно-голубые, будто в тон к топазовой броши, скрепляющей ворот, глаза. Ни грамма понимания, ненависти, упрёка… ужаса и боли. Затем, догадавшись, перевела взор на раненую щёку. Ничего. Но она же сама решила, что шрама не будет видно… Однако под столь пристальным вниманием певец несколько смутился и покраснел, а тонкий белый крест так и не проявился. И не намечающаяся светлая щетина тому виной. Шрама ещё не было.

— Т-ты ч-ччего? — попятился парень.

— Бриться надо чаще, — фыркнул мастер Лучель.

— Ага, и по всей поверхности, — огрызнулся менестрель.

Дуня не обратила на лёгкую пикировку внимания. Если шрам ещё не появился, то это значит… Это же…

— Лаура?

— Э… — не сразу сообразила девушка. Всё-таки Лаурой она была немногим больше четырёх суток… Да что там! Она и на Леску не сразу откликнулась бы — тогда, с Раем, теперь-то она отчётливо понимала, она искала повод никуда не уходить. Даже свистни повар, она и то бы замерла в надежде, что он попросит остаться. И уж тем более она не могла не обернуться на зов того, кто из-за неё должен погибнуть. Но от мастера Лучеля она ничего такого не ждала. — Что?

— Хм, не очень-то она похожа на Лауру, — хмыкнул тот. — Но тебе, мальчик мой, виднее… Так, говоришь, где вы познакомились?

Ничего менестрель не говорил. И, похоже, не собирался, однако маг умел выжидать — ему волей-неволей хотелось ответить, так как молчание казалось исключительно невежливым поведением.

— Ну-уу, — тут бы парню просто-напросто нахамить старшему другу или твёрдо сказать, мол, не твоё это дело, что музыканту явно было по силам, однако он предпочёл вновь покраснеть и, почесав в затылке, признаться: — В тюрьме. Сидели вместе. Лу, где я ещё могу встретиться с приличной девушкой?

— Ты? С приличной? — скривился чародей. — Тебе уж точно негде. — И он резко перешёл на другой язык: — Послало начальство напарничка! Ремень и плаха по нему плачут! А ещё сопли вытирай, смотри, чтоб пальчик не ушиб да штанишки не испачкал. Терпеть не могу блатников выгуливать!

— Это ты на каком так пространно материшься? — удивился менестрель. — Меня, значит, хорошим манерам учишь, а сам такое говорить при невинной девице не стесняешься.

— Я не матерюсь, — вернулся к подопечному мастер Лучель. — Я на жизнь, мальчик мой, жалуюсь.

А по поводу чего, не сказал — отметила Дуня, но с певцом делиться пока не стала. Пусть и у неё будет козырь в рукаве. Да и разобраться, как такое вышло, не мешало. Одно точно — волшебный переводчик ни при чём, девушка отлично понимала мага.

— Лаура, как ты тут оказалась? — продолжил тем временем допрос чародей. Зануда и прилипала! С другой стороны, не будь здесь волшебника, в следователя обязательно поиграл бы «подельничек», если припомнить его действия в «лаборатории». Зато теперь они объяснимы и логичны.

— Не знаю, — нисколько не погрешила против истины путешественница. — Попала в какой-то странный туннель, испугалась, задёргалась. Покарябала стену — и вывалилась сюда.

— Не помнишь, девочка, как очутилась в туннеле?

— Уж не добровольно, — снова не солгала Дуня. — Я сознание потеряла. Очнулась уже, когда плыла.

Три языка. Не считая английского, на котором она вряд ли смогла общаться, но признать признала бы. Итак, три языка: один, родной, она знает хорошо… Интересно, а Вирьян его тоже знал или всё-таки пользовался заклинанием? Девушка постаралась припомнить их недолгие беседы, если конечно пару-другую фраз можно назвать разговором. Нет, ничего похожего на море. Впрочем, шум прибоя она стала улавливать только после того, как менестрель объяснил что да как. Н-да… Неважно. Не о том она сейчас думает.

Итак, родной, язык сэра Л'рута и язык Рая. Интересно, каким они сейчас пользуются?

— Эй, ты что, заснула? — менестрель пощёлкал пальцами перед носом.

— А? Что? — моргнула Дуня. И напряглась — опять упустила момент? Какой же язык?

— Спрашиваю, тебя вернуть домой? — пояснил парень.

Девушка вскинулась. Некоторое время непонимающе смотрела на музыканта, а потом пролепетала:

— А вы… можете? Да?

Неужели всё так просто? Неужели всё закончилось? Конец метаниям! Домой… Её глаза заполнились слезами.

— Мы? — улыбнулся менестрель. — Конечно, можем.

— Снова-здорово, — буркнул в сторону мастер Лучель. — Распушил хвост петушок.

— Лу! В самом деле, прекрати ругаться! Или бухтеть… Ну, в общем, завязывай ты уж, чем там занят.

Опять другой, известный чародею и Дуне, но не певцу, язык. Но тут-то чего такого? Зачем скрывать не без причинное раздражение, если каких-то минут десять назад прекрасно отчитывал подопечного понятными тому словами? Что-то страннице волшебник перестал нравиться, а ведь после приключений в башне он был ей более чем симпатичен — не как скелет, разумеется, а как призрак, человек, потерявший, а затем обретший веру в себя… С другой стороны, когда этому суждено ещё случиться! Надо бы предупредить мага. И, конечно же, менестреля!

— Он намекает, что я-то ничего не могу, — пустился в объяснения певец. — Из нас волшебник только он, а я так, мальчик на побегушках. Так что по части возвращения это всё-таки к нему.

— А-аа, — протянула Дуня и повернулась к мастеру Лучелю. Тот отшатнулся. — Вы же можете? Да?

— Могу, — вздохнул он. — Вернее сказать, способен. Но…

— Но? — путешественница спала с лица. Отчего? Откуда? Всегда и всюду лезет это проклятое «но»!

— Девочка, если тебя вытолкнуло из родного мира, как бы оно грустно и жестоко не звучало, тебе нет в нём места, понимаешь? Я и впрямь могу отослать тебя обратно, но долго ли ты там продержишься? Уверяю тебя — нет. Хорошо, если тебя возьмёт мир, которому ты предназначена, однако вероятнее всего тебя ждёт смерть. Ты — что-то вроде болезни. Один раз от тебя избавились легко, во второй — лекарство… методы станут жёстче…

— Это всего лишь гипотеза. Одна из, — вмешался в процесс вразумления менестрель.

— Но пока она подтверждается практикой, — недовольно поморщился маг. — А ещё эти Стражи…

— Кто? Стражи? Какие стражи? Почему я о них не слышал?

— Не положено.

— Мне?!

Музыкант кинул на старшего друга такой взгляд, что будь объектом его внимания Дуня, она бы раз десять подумала, что положено этому человеку, что нет и о чём с ним лучше не разговаривать.

— Мальчик мой, это касается только чародеев… хотя бы потому, что мы и сами толком не разобрались, кто и что они такое, на кого работают, как действуют. Лично мне… не то чтобы всегда, но иногда кажется… Эх, даже чаще обычного мне кажется, что они проявление божественной воли…

— Тебе? Волшебнику?

— Вот именно! Мне, волшебнику. Одно я точно могу сказать: они способны помешать нежелательным возвращениям, и мне им противопоставить нечего.

— Я хочу домой, — всхлипнула Дуня. Ещё чуть-чуть — и она разревётся в голос.

Мастер Лучель некоторое время всматривался в её блестящие глаза, а потом дрогнул — видимо, его сердце не было каменным.

— Ладно, твоя судьба — твой выбор. Сосредоточься. Я всё сделаю сам, просто представь, куда тебе надо. Я ведь правильно понимаю: якорей своего мира ты не знаешь, верно?

— Якорей? Вы говорите о чём-то вроде координат? Нет, не знаю, — помотала головой девушка. И зажмурилась — по скулам пробежали и тотчас высохли слезинки, оставив по себе незаметные солёные дорожки.

— Сосредоточься, — повторился маг.

Дуня зажмурилась ещё крепче, чувствуя, как пошёл хмурыми складками лоб, как морщится старым мандарином нос, склеиваются тонкой нитью губы, а от силы, с какой она стиснула зубы, сводит челюсти. Но всё это не помогало — перед глазами стояла серо-розовая хмарь, расцвеченная пульсирующими в такт сердцу кругами. И только где-то на краю сознания, в воображении мелькали яркие картинки, не имеющие никакого отношения к реальности. Это не были ни родительская, ни съёмная квартиры. Это не походило ни на институт, ни на виды вдруг любимого всей душой города. В этом не признавались и другие миры: ни угрюмое всхолмье, с которого она начала самое странное путешествие в своей жизни, ни каморка в замке сэра Л'рута, ни камера в тюрьме-дворце морской столицы, ни узилище развесёлого Ливэна. В Эстрагоне девушка тоже ничего подобного не встречала.

Домик. Белый домик в полтора этажа. Окружённый низким заборчиком и ровно постриженным газоном. Кажется, с пластмассово-цветастым треугольником детских качелей сбоку и собачьей будкой напротив. Домик с рекламной открытки из какого-нибудь фильма. Такой же искусственный в своей игрушечной идеальности. Нет-нет, ей совсем не туда! Там страшнее, чем во время продажи рабов! Чем под приглядом у хозяйственной твари! Нет!

Девушка замычала, отгоняя наваждение, но скупое воображение, мигом зацепившись за слово «открытка», стало подсовывать голубенький мишек, воздушные шарики, умильных котят и забавных щенков.

Нет!

И тут Дуня резко распахнула глаза.

Не признать это странница не могла. Даже если бы очень постаралась. Многоэтажная, прочувствованная, цветастая… э-ээ, фраза. Несмотря на смысл, красивая. Органичная. О да, мастер Лучель умел пользоваться, хм, сими словесами — по-настоящему умел, не то что подростки (телом и умом), которые монотонно и бездумно расставляют «неопределённые артикли» там, где им совсем не место. Маг был, в самом деле был способен матерной бранью описать прелесть заката, чудо любви, горечь утраты… Конкретно сейчас он ругался на чём свет стоит.

И это он в башне будет её отчитывать за… за… за пару-другую неприличных слов?! Дуне удалось не покраснеть, а с тем и выдать себя, лишь потому, что она никогда не воспринимала мат буквально — только как нечто цельное, выражающее досаду, злость, обиду, изредка что-то иное. И раздражающее, коробящее слух, заставляющее брезгливо морщиться… Странница догадалась прикрыть рот ладошками, чтобы спрятать охватившие её эмоции, и бросила осторожный взгляд на менестреля — не заметил ли? Н-да, тот пылал стоп-сигналом — верно, зачем знать, если отлично слышишь и чувствуешь?

— Ч-что случилось? — тихо пискнула девушка. Неужели всё из-за её дурацких домиков и фужеров с шампанским да праздничных салютов?.. Вот идиотка! До Дуни наконец-то дошло, на каком языке говорил чародей. Ей совсем не нужно притворяться! И мучить воображение! Ей достаточно сказать мастеру Лучелю, что ей нужно туда, откуда маг нахватался столь удивительно ёмких выражений.

— Что случилось? — буркнул волшебник. — А то, мальчики и девочки, что мы здесь застряли.

— Как застряли? — озвучил вопрос Дуни певец и прижал девушку к груди, ласково и успокаивающе поглаживаю по плечу. Судя по тому, как бухало его сердце, успокаивал он не только «напарницу».

Интересно, а когда это она успела к нему прилепиться? То, что сделала это она сама, Дуня не сомневалась, так как мастер Лучель сдвинулся относительно неё, но не приметного лошадиного трупа, словно подушечка для иголок утыканного обломанными копьями.

— Очень просто. У меня нет энергии. Нет энергии — нет магии. Нет магии — нет переноса.

— А почему нет, Лу?

— Откуда мне знать. Может, место такое… — чародей помолчал, размышляя, затем кивнул. — Точно. Так и есть. А я-то думал, что мне тут так не нравится!

Дуня посмотрела вверх на менестреля. Менестрель посмотрел вниз на Дуню. Оба одинаково скривились, неожиданно понимая друг друга без слов. Обоим казалось, что на поле, усеянном трупами, многое может не понравиться. В первую очередь, собственно трупы. Вероятно, у мага имелось иное мнение.

— Полный магический ноль. Впрочем, и то плюс, что не минус.

— И что это значит? Ты теперь не волшебник? Ну, здесь, по крайней мере.

— Что ты, мальчик мой, как был волшебником — так им и остался. Видишь ли, перестать быть волшебником невозможно… или очень трудно. Это как кувшину перестать быть кувшином — не по назначению, а по существу. Для того чтобы кувшин стал чем-то другим, его нужно, например, разбить. А я живой вроде как.

— Но отсюда мы выбраться не можем?

— Пока да, — мастер Лучель насмешливо, если не сказать презрительно, фыркнул. — Я специалист, мальчик мой. Есть у меня нужный амулетик, по сути — отмычка, но большего нам и не требуется. Обождём немного, пока он зарядится. Заодно местечко отыщем… хм, более энергоёмкое. Должен же где-то этот ад заканчиваться! К тому же у тебя есть шанс впервые выполнить задание полностью.

Внутри менестреля что-то скрипнуло. Как забавно, однако, звучит зубовный скрежет, если приникаешь к кому-то ухом. Или это драконий рык?..

— А я? — вклинилась Дуня. Ей было интересно их послушать, но сначала стоило выяснить свою судьбу. — ЧТО БУДЕТ СО МНОЙ?!! — Усилившийся ветер всё же поборол тишину, накрывшую ватным одеялом поле неизвестной битвы, и естественно в тот самым миг, когда страннице захотелось поговорить, потому ей пришлось кричать во всю глотку.

Ветер, словно испугавшись девичьего вопля, одумался и оставил в покое всё, что можно было трепать и где есть возможность повыть. Тренировавшийся в пирокинезе на мастере Лучеле (без всякого, надо признать, успеха) музыкант вздрогнул и легко отставил от себя Дуню, потряс головой, одновременно прочищая левое ухо мизинцем. Кажется, что-то даже вытащил оттуда — по крайней мере, руку о штаны вытер. Девушка тотчас решила, что обниматься к нему она больше не полезет… хотя учитывая, чем испачкана её одежда, ещё неясно, кто от этого выигрывал.

— Знаешь, не надо так орать — я тебя услышал бы, — осторожно и медленно произнёс парень, будто бы общался с сумасшедшей или диким зверем. — Это называется резонанс. — Он постучал себя пальцем по груди. — Ты погуляешь с нами. Наверное, оно и к лучшему — от нас тебя проще доставить домой.

— Неужели? — яда в голосе мастера Лучеля хватило бы как раз на то, чтобы завалить трупами ещё одно поле, аналогичное по площади тому, где они стояли.

— Но ведь твоя отмычка не открывает двери прямо в управление? Не так ли, Лу?

— Избалованный щенок! — для разнообразия чародей не стал менять язык. — Ты хоть иногда можешь думать чем-то другим, а не тем, чем думаешь обычно?!

— И чем тебя моя голова не устраивает? — начал было менестрель, но тут ему пришлось ловить Дуню, которой всё же стало дурно от воздуха, наполненного смрадом. Странно даже, как девушка так долго терпела — видимо, адреналин мог и не такие чудеса сотворить. — Вот идиотка! — В ноздрю что-то запихали, затем во вторую. Дышать стало легче, хотя от горького запаха и общей слабости кружилась голова. — Лу, представляешь, эта… кхм, великого ума девица пользовалась своим носом!

— Мальчик мой, выбирай выражения — она всё слышит.

Дуню с колен подняли ввысь. «Забавно, насколько он быстро перешёл от избалованного щенка к этому отвратительному „моему мальчику“, — вяло подумала девушка, отстранённо наблюдая, как музыкант пытается завязать узлом её руки у себя на шее. — И к выражениям опять цепляется. А что тут ещё скажешь? Никакого откровения же — как есть идиотка, хоть бы платком прикрылась…» Странница попробовала помочь самозванному опекуну, но руки отказались повиноваться хозяйке и безвольно упали вниз.

— Сам-то недалеко ушёл — свои затычки ей отдал.

— Лу! Кто мне только что говорил, что она всё слышит?!

— Ты же их не из задницы вынул.

А откуда?

— Лу!

— Мальчик мой, тебя здесь некому тащить…

— Я на своих резервах продержусь суток двое. Нам ведь хватит?

— Должно.

— Ну, так пошли, поищем местечко поуютнее — когда вываливались, заприметил я рощицу. Может, там и воздух будет посвежее…

— Вряд ли.

— …и, Лу, будь добр, повесь мне на плечо её сумку.

— Мальчик мой, зачем нам лишнюю тяжесть тащить?

— Нам? — Дуню тряхнуло — менестрель устраивал обе ноши поудобнее. Для себя, конечно. — Ладно уж, потопали.

— Как скажешь. Ты же у нас главный…

— …Лу, у нас есть шансы или ты так сказал, чтобы девчонку не пугать?

Они брели меж мёртвых тел часа полтора. Вернее, менестрель и чародей брели, Дуня кулём — то ли охапкой хвороста, то ли чересчур крупным младенцем — болталась на руках у певца. Тот стоически, правда, нимало не заботясь об удобстве живого груза, тащил девушку. Пару раз, засовестившись, она хотела предложить спустить её вниз и предоставить своим двоим, но в первый было слишком рано — ноги только-только перешли в стадию застывающего желе. А перед вторым музыкант не очень удачно буркнул: «А такая хрупкая на вид!» Обидевшись, Дуня решила не слезать с парня, пока у него есть силы и терпение, а что потом уронит… Ну-уу, во всём есть недостатки — утешала себя странница, выгребая изо всех тёмных уголочков да пыльных закромов души женскую стервозность, чтобы не выказать и намёка на способность к прямохождению.

— Вообще-то я полагал, что ты её бросишь, — хмыкнул мастер Лучель. Он иногда попадал в поле зрение девушки, так как шёл впереди, хотя изначально путь намеревался выбирать менестрель — он же упоминал лесочек. С другой стороны, маг, наверное, искал то самое, более энергоёмкое место. Или что-то иное — он постоянно замирал, не поджидая отставшего приятеля, а рассматривая то один, то другой труп. Надо отметить, парень очевидно пытался заняться тем же, но ему откровенно мешала «хрупкая на вид» ноша. — Кстати, тебе не напомнить, что она не глухая?

— А тебе не указать, что мы сменили язык? — в тон откликнулся музыкант. — На наше счастье она не полиглот… я б уже себе давно за такое врезал бы.

Любопытно, почему он не предполагает, что она проглотит оскорбление (или о чём он там?), пользуясь, однако, волшебным переводчиком? Ведь для него, если Дуня правильно разобралась со временем, всё предыдущее общение с девушкой проходило не напрямую.

— Хм, трансляторы, мальчик мой, никто не… — словно прочёл мысли волшебник, но продолжать не стал. — Ну да, она, как и ты, не маг. Значит, если и находится под заклинанием или обладает амулетом, то сейчас без костылей — первое выветрилось, второй сломался, быть может, и не навсегда, но надолго.

— Угу. Я тебе о чём вещаю? Лу, а почему бросить?

Ага! Значит, здесь она понимает других только сама. Ей ещё повезло, что они по стечению обстоятельств говорили на известных ей языках. И, судя по всему, сейчас она слышит третий из своего небольшого арсенала. Какой?

Странница закрыла глаза, сосредотачиваясь.

— Эй! Не спать!

— Почему? — удивилась Дуня.

Язык эстрагонцев. Наверное, поэтому говорящий на нём менестрель не вызывал недоумения, так как в «лаборатории» вместе с солдатами и деловым чудовищем он пользовался языком утерянного города… хотя… Теперь девушка не поручилась бы, настолько легко и естественно воспринимались все три языка, разве что переход с одного на другой давался мозгу, словно ушибленной ноге очередной острый камень.

— И, верно, почему? — поддержал чародей.

— Ночью бессонница замучит, — неубедительно объяснился музыкант.

— Так, будет кому сторожить. Что-то не нравится мне тут, подозрительно как-то.

— Да и мне отчего-то мерещится, что гора трупов — это как-то подозрительно, — оценил собеседник и хмуро глянул на Дуню, которая, как и велели, не спала, напряжённо вслушиваясь в разговор. — Чудесно! Ты у нас, похоже, оклемалась.

— Если я скажу, что нет, вы меня дальше понесёте? — с надеждой спросила девушка.

— Нет.

— Жаль, — искренне опечалилась ноша. Она практически притерпелась к его неудобной хватке, а он… он…

Странница покорно сползла с чужих рук и попыталась вернуть себе сумку, но не успела — опекун крепко (иначе у него и не получалось) стиснул запястье и поспешил вслед удаляющемуся мастеру Лучелю. Дуня не возражала.

— Так, всё же, почему бросить, Лу?

Смена! Девушка даже не очень расстроилась из-за того, что перед ней не извинились — мол, так и так, у нас секретные дела, а словарный запас маленький… В общем-то ей было всё равно, зато она разобрала, с каким языком на этот раз имела дело. Впрочем, метод исключения работал, но знакомые слова тоже играли немаловажную роль. Язык, который подходил мастеру Лучелю (кстати, певец говорил с ужасным акцентом) — язык Вирьяна. Хотя… Ну вот, опять! Тогда её «но» преследовало, сейчас «хотя». Дуня поджала губы — опыт заставлял сомневаться, что для первого из женишков язык сэра Л'рута родной. Вон, его давний, очень давний, пусть по собственному признанию сам Вирьян и не старик, друг свободно общался не на одном и, что-то подсказывало, даже не на трёх языках.

— Потому что я тебе уже несколько раз повторил: не нравится мне здесь. Всё мертво, а ощущение засады, что на нас вот-вот нападут, не проходит. Разве не чувствуешь?

— Чувствую. И что?

— Что… Нас атакуют, а у тебя в руках это.

— Когда атакуют, тогда и брошу, благо отбиваться есть чем, а она, хоть и странная, с озарениями — быстро сообразит, где укрыться. Потом её схоронку дольше искать придётся.

— Дольше искать, — передразнил мастер Лучель, приседая у очередной неприглядной кашицы из мяса, костей, ткани, дерева и металла. Ничем не сдерживаемый менестрель встал рядом, наклонился, с интересом наблюдая за напарником. Дуню, вынужденную быть там, где и певец, затошнило, но вывернуть желудок не удавалось, так как она с этим успешно справилась несколько ранее, сразу же после гибели твари-человекозаводчицы. В обморок отчего-то тоже не падалось, хотя штормило странницу изрядно. «Присмотрелась» она, что ли, ко всей этой пакости?

— Что же тут произошло?! — музыкант заговорил медленно, словно разбирался в уме со сложной проблемой и уже практически нашёл её решение. Выходит, за разглагольствованиями да спорами он размышлял над чем-то другим. Над тем самым заданием, которое чародей предлагал выполнить полностью? — Неужели саламандра?

— Саламандра?! Я на неё в последнюю очередь подумал бы. С чего ты взял?.. М-мм, только без позы оскорблённой невинности, мальчик мой! Мне нужны аргументы, так как велика вероятность, что ты прав.

— Надеюсь, что нет, — кажется, у парня и в мыслях не было возмущаться. — Конечно, оружия массового поражения не так уж, мягко говоря, мало, но… Вот дерьмо! Этот язык не подходит для научных диспутов. В нём же просто-напросто нет обычных терминов!

— Привычных, — поправил маг. — Я бы тебе посоветовал вернуться на цину, так ведь… — мастер Лучель помолчал. — Я о той, что дольше искать. Мальчик мой, тебе в голову не приходило, что эта девица появилась здесь чересчур вовремя? Или наоборот — тут уж с какой стороны смотреть. Ты вообще знаешь о ней что-нибудь, кроме имени, на которое она отзываться забывает. Лаура. Гадость.

— Что? — догадалась подать голос Дуня.

— Да, сообразительная, — кивнул чародей и резко перешёл на язык Эстрагона, видимо, цину. — Ничего, девочка, это мы о своём…

— Заткнись, творческая твоя душа! — рявкнул волшебник. — Теперь я понимаю, чем ты намерен отбиваться от врагов! Благо ничем другим ты и не умеешь. Вот только пойми, мальчик мой, не все оценивают искусство, мало кто чувствителен к звуку, а некоторым так и вовсе медведь на ухо наступил — что ты с ними делать станешь? Настоящий бой — это не кабацкая драка, в нём и убивать порою приходится.

И что? Этот служитель Мельпомены и почитатель Гермеса, удачно делающий вид, что имеет отношение к совершенно другой музе, не говоря уж о богах, явно уже занимался членовредительством — и не все его противники, а то и жертвы, оставались среди живых. Дуне достаточно было припомнить лицо менестреля, когда он заносил статуэтку над безумным правителем. Да, тогда парень не смог принести смерть, но лишь оттого, что это и впрямь была не его работа. К тому же наследничек без чужой помощи прекрасно справился.

— Лу, чего ты взъелся?

— Не хочу стать свидетелем рождения новой шедевры!

— Это всего лишь считалка. К слову пришлась. И не моя она, — пожал плечами музыкант. — Я её где-то слышал.

Дуня тоже. Имена там, правда, были другие, но народное творчество на то и народное, чтобы подходить каждому да по любому случаю.

— Надоел ты мне больше пареной репы, мальчик мой… Так, что насчёт саламандры? Говори на цине.

— А что насчёт фейерры? — менестрель вновь пожал плечами. — Ядерная исключается сразу. Во-первых, не похоже абсолютно. Во-вторых, ты меня отсюда выкинул бы ещё на остаточной энергии портала.

— С чего бы мне так себя утруждать? — скептически хмыкнул маг.

— Я ведь не совсем твой мальчик. Вернее, совсем не твой, а, как бы так выразиться… вроде как золотой, — отмахнулся парень. — Что там у нас ещё по… хм, естественной линии? Химия, бактериология…

Выражений, которые последовали дальше, Дуня не знала — в Эстрагоне их не за чем было учить. Мастер Лучель напрасно опасался за свои секреты. И, судя же по мрачневшему с каждым словом лицу, он зря сомневался в аналитических способностях напарника.

Несмотря на удручающий пейзаж, страннице хотелось есть.

Она довольно-таки быстро отвыкла от нерегулярного питания. Если на чистоту, и отвыкать было не от чего: детство и школьные годы сейчас казались далёкими, чтобы помнить, как жилось тогда; в институте Дуня о еде попросту не задумывалась — когда та действительно требовалась, всегда находилась в достаточном количестве; под боком у Пышки и Рая, даже стесняясь их до немоты, невозможно было остаться голодной — оба повара с лёгкостью могли перекормить. По дороге от замка сэра Л'рута к кафе «Дракон и Роза» еда стояла на втором месте, но ограничений в общем-то тоже не имелось: близнецы-турронцы и сами любили набить желудки, а железнодорожная бригада, кажется, всегда была рада собрать обед в неурочный час. Конечно, в обозе Пятиглазого пищу выдавали строго по расписанию, но у запасливого Сладкоежки в карманцах всегда обнаруживалось яблоко, не очень чёрствая горбушка или кругляш сладкой репы. Мальчик, похоже, сам это не ел, делая запасы для великовозрастной подопечной, неумехи и неженки. Пожалуй, только в самом начале своего странного путешествия Дуня испытала некоторые неудобства из-за отсутствия чего пожевать, но и тогда она больше боялась, нежели страдала от голода. Сейчас же страха не было. И чего пугаться, если за руку тебя держит настоящий защитник, а вокруг одни мертвецы? Девушка уж позабыла, как бегала от ожившего скелета и как на ней отразилось случайное прикосновение призрака.

— Темнеет, Лу.

Что же она такая к жизни неприспособленная?! Не догадалась прихватить с собой ни хлеба, ни плитку шоколада, пусть то и другое ненастоящее, зато сытное!

— Верно. И ветер поднимается. Будет ураган.

Дуня очнулась от размышлений о своей никчёмности и недоумённо огляделась. Тучи не стали чернее, лишь покраснели по краям — смотрелось ужасно — и спустились пониже. Странно, что такие высокие мужчины не задевали небо макушками. Эти великаны вполне могли расчистить небеса для золотого солнца… впрочем, оно, яркое и весёлое, здесь казалось неуместным. И не похоже было, что ветер усиливался, скорее, он стихал — воздух вдруг стал тёплым и тяжёлым.

— Ночь будет холодной, — продолжил тем временем мастер Лучель. — Поднажмём-ка, мальчики и девочки, я вижу деревья.

— А толку-то, Лу?

— Немного, ты прав — всё ж не обещанная тобою роща. Но деревья живые. Там есть магия. Мало. Но есть, на чём ставить защитный купол, да и амулет зарядится быстрее. Мы должны обустроиться, пока не догорит закат… ибо мне страшно представить, что тут творится ночью.

— Может быть, ничего, мастер Лучель, — подала голос Дуня.

— Может быть, — откликнулся волшебник. — Помолись об этом, девочка. А мы всё-таки побережёмся.

Несмотря на призыв поторопиться, быстрее они не пошли, как и не очень-то старались со стоянкой. Добравшись до пятачка, заросшего вполне приличными, чем-то напоминающими берёзы, деревцами — девушка-то ожидала увидеть хилые безлистые раскоряки, — они замерли. Странница, удерживаемая на месте певцом, пыталась ослабить тугой ворот платья — ей было душно, так она не задыхалась даже при беге по туннелям гигантской лаборатории. Спутники безмолвно смотрели на перелесок. Собственно лес белел шагах в ста, и больше всего он походил на те самые «стволы поломанных хребтов», о которых так и не сочинил балладу менестрель. Не лес, а костяной частокол.

— Серебрянка, — выдохнул на языке сэра Л'рута опекун.

— Серебрянка? — недоумённо переспросила Дуня, оставляя одежду в покое. Двумя руками шнуровка распускалась легко, а одной лишь запутывалась сильнее.

— Серебряная смерть, — пояснил по-эстрагоновски менестрель. — Земля умирает. Если поутру отсюда не выберемся, можем считать себя мертвецами. Лу, будешь ставить купол?

— Вы выберетесь. Я знаю! Я с вами уже встречалась, только для вас это…

— Буду, мальчик мой, — недослушал маг. — Девочка, потом расскажешь. Сейчас, мальчики и девочки, сядьте, где стоите, и не мешайте мне. Солнце закатится через десять минут. Надо успеть.

— Но…

Парень опустился на землю, утягивая за собой девушку. Та вздохнула. Потом — так потом. Есть дела и поважнее.

— Пожалуйста, — она умоляюще глянула на менестреля, теребя ворот. — Помогите.

Музыкант, как ни странно, понял сразу. Скорее, поверить не мог: чтобы убедить себя сделать то, о чём казалось, просили, ему понадобилось несколько секунд. Недолгих, как и положено секундам, но для задыхающейся Дуни ставших вечностью. К счастью, вечность внезапно оборвалась: певец неопределённо хмыкнул — мол, какая мне разница? Если симпатичная девушка просит её раздеть, то он, что, враг себе?

— Как тебе это удалось? — он взялся за шнуровку.

— Не знаю. Как-то, — сдавленно прохрипела странница. Она говорила едва слышно, так как боялась, что лёгкие опустеют, а чем заполнить их не найдётся. Куда же делся воздух, пусть и полный смрада?

Менестрель больше с вопросами не цеплялся. Он со сноровкой, выдающей немалый опыт, возился с платьем. Особенно крепкий узел не постеснялся расшатать зубами — Дуня чуть не задохнулась по совсем иной причине, но жара, катившийся по вискам пот не позволили отвлечься на глупости. Голова кружилась не оттого, что девушка сидела на колене у молодого мужчины.

— Так лучше?

— Да, — она вдохнула полной грудью — завязки не мешали! Так же Дуня наслаждалась жизнью на постоялом дворе, когда вот этот же тип освободил её от сжавших рёбра бинтов, хотя тогда его никто ни о чём не просил. — Лучше.

И снова что-то сдавило грудь. Девушка рванула бы проклятый ворот — снять это дурацкое платье! — но её остановило удивлённое:

— Ты что делаешь?!

— Душно, — нашла в себе силы пояснить несчастная.

И в следующий миг она буквально оказалась спелената крепкими объятиями. Не человек, а верёвка какая-то!

— Лу. Лучель! Побыстрее! Она сейчас с себя кожу начнёт снимать!

— Дунька. Да Дуня же! Евдокия Семёновна, вставай! — кто-то настойчиво и сердито тряс за плечо. Больно, синяки останутся.

Девушка отмахнулась от нахала… хм, кажется, нахалки… как от надоедливого комара. Кусать — кусай, только не звени. Твоя, мол, взяла — расчешусь в кровь, но выспаться-то дай! Каникулы как-никак. Или выходной? А-аа, какая разница — главное, из кровати не вылезать!

— Живо, кому говорят, вставай! — рявкнули над ухом. Другой голос. Но если в первом преобладала отчаянная мольба, то в этом сквозило явное умение и желание командовать. — Евдокия Семёновна, если ты не хочешь и дальше оставаться Лебедевой, то откроешь глазки и отправишься умываться! Впрочем, если ты вдруг передумала расставаться с девичеством, то у меня припасён чайничек с холодной водицей! Вместо первой брачной ночи после загса будешь здесь уборкой заниматься! Как обрадуется этому молодой муж, не передать!

— Какой первой брачной ночи? — резко проснулась Дуня и села. — Какой молодой муж?

Рядом пристроились Люся и Флора. Флора и впрямь держала заварочный чайник, который использовала вместо лейки, безбожно заливая алоэ, кактусы и другие колючки, что, несмотря на все усилия квартиранток, единственные выживали из домашних растений. Собственно, благодаря Флоре (наверное, в оправдание её имени) бедняги и держались.

— Твоей, — улыбнулась Люся. — Твой.

— Всё шутите, да? — обиделась на подруг Дуня и откинулась на подушки, томно прижала руку к голове. Ту словно ватой набили — н-да, действительно пора вытряхивать себя из постели, иначе проходит, как в тумане, целый день, а потом пол ночи будет мучиться бессонницей.

— У-уу, как всё запущено, — сокрушённо протянула Флора. — С девичника неделя как прошла. А она всё похмельем страдает!

— Не, — не согласилась Люся. — Это у неё на почве страха память отшибло. Давай уж, подруга, вставай. Жених уже прибыл, вот-вот конкурсы по выкупу закончатся, а ты даже непричёсанная. Ввалится он сюда, увидит, какая ты по утрам — чего доброго передумает… хм, под венец тебя вести. А нам что тогда делать? Мы уж договорились твой диван сдавать…

Она сдавленно хихикнула, потом расхохоталась. Флора залилась следом, весело расплескав воду — ковёр украсили лужицы, что девушку нисколько не смутило. Между прочим, это было Дунино имущество, подаренное родителями, и, естественно, оно перекочует за хозяйкой на новое место жительства. А жених тому не помеха!

Новое место жительство? Жених? Что за ерунда?!

— Элеонора, — донеслось из-за двери. — Вы её растолкали?

— Да, Екатерина Сергеевна, — откликнулась владелица чайника. Вообще-то она звалась Лорой, но из-за позабытой за давностью лет, переделки, в которые три неразлучные подружки с завидной регулярностью влипали ещё в детском саду, стала Флорой. — Представляете, она удивлена тем, что выходит сегодня замуж!

Мама? Зачем она прилетела в такую даль? И так внезапно.

— А уж как мы удивлены! — подхватил мужской голос. — Элеонора, Людмила, надеемся на вас! Быстрее приводите её в порядок, а то разведка доносит, что парень ох как хорошо нашу малышку знает. А где не знает, красиво выкручивается.

Папа?

— Не беспокойтесь, Семён Яковлевич, мы всё сделаем, — уверила Люся. — Сейчас будем.

Дуня упиралась, пыталась сопротивляться и требовать объяснений, но что можно сделать, если, открыв рот для возмущённого вопля, обнаруживаешь там зубную щётку и вызывающую озноб ментоловую пасту? Или, так и не успев зацепиться за косяк, чувствуешь, как неприятно липнет к телу ткань, потому что тебя прямо в ночной рубашке засунули в полную до краёв ванну, а попутно ещё и стянули нижнее бельё… Да в таком положении девушка не была с яслей, когда её купала мама!.. Затем, не спросясь, обтирают жёсткими полотенцами и напяливают что-то тяжёлое, путающееся в ногах и широкое в плечах, постоянно разъезжающееся на груди да ещё царапающее кожу.

— Что вы со мной делаете?! — сумела улучить момент и, отскочив от мучительниц, истерично вскрикнула Дуня.

— Надеваем свадебное платье, — как само собой разумеющееся ответила Флора, школьная да и детсадовская подруга, соседка по съёмной квартире.

— Зачем?!!

— Ну, жених у тебя, конечно, парень остроумный, но, боюсь, и он не поймёт, если ты явишься на люди голой, — хмыкнула Люся. — Так что, давай, не дури.

— Какой жених?! Не пойду я замуж!

— Как это не пойдёшь? — в комнату вошла мама, красивая и нарядная. В дверном проёме осуждающе маячил столь же расфуфыренный отец. — Ну, девочка ты моя, хватит глупостей. Не бойся! Он ведь хороший парень, ты нам о нём столько рассказывала, а твои глаза сияли от восторга. Что же ты теперь? Чего испугалась? Помнишь, он и нам с папой понравился? — она подмигнула. — А чтобы твоему папе понравиться, нужно ох как постараться… Папочка ведь даже не приревновал свою любимую дочу — это многое значит. Так, Дунечка?

— Так, мама, — всхлипнула несчастная. — Но… но… — Нужно найти правильные слова. — Мне надо подумать. Куда спешить?

— Ох, спешить, — всплеснула руками мама. — Он никуда не спешил, это ты его торопила. Он предлагал обождать месяц, чтобы экзамены нормально сдать, но ты настаивала, позабыла? Ему даже пришлось отсрочку просить — и это-то в Военной академии! Спасибо, что он там более чем на хорошем счету! Так что хватит трусить!

— И зачем ты человека обижаешь, Дунька? — продолжила Флора-командирша. — Он так для тебя старался! Всё по правилам сделал. Даже, как положено, на боевом слоне приехал!

Невеста фыркнула.

— Умеешь же ты поднимать настроение! — оценила она шутку и дальше практически не сопротивлялась… Однако, оказавшись выпихнутой на площадку у подъезда, Дуня поняла, что подруга нисколько не шутила. Во дворе стоял огромный слон.

Во всём, кроме размеров, обыкновенный. Тёмно-серый, с лёгким коричневатыми мазками на ногах-колоссах и белым крапом на обвисшем брюхе. А, в целом, ничего необычного — не то что васильковые жирафы! По очертаниям — индийский. Дуне, как и многим, нравились именно цирковые красавцы, а не страшноватые африканцы. С одним, длинным и закрученным, словно у мамонта с картинки, бивнем, тот обвивали небольшие розочки. С серьгами-кольцами в ушах и золочёными полосками на хоботе. Да и вообще украшенный как индуистское божество, сам добродушный Ганеша — вот только пары-другой рук и не хватало. Чем он в действительности выделялся, так это — величиной. Дуня никогда не слышала и, тем более, не видела, чтобы слоны лбом дотягивали до карниза окон на третьем этаже.

Серый гигант шагнул — ожерелье из пушистых цветов качнулось, зазвенели бубенцы. Перепуганная до онемения девушка отшатнулась и попыталась сбежать обратно в дом, но у двери наткнулась на Флору и Люсю, которые с каменными улыбками заложили несчастной за уши колючие стебельки полураспустившихся роз, видимо, в комплект к бивню, и развернули к слону. Ага, будто так и задумывалось.

— Что теперь-то не так, Дунька? — недоумённо шикнула Люся.

— Э-ээ… параметры, — горе-невеста повела руками, очерчивая что-то кубоподобное, и тотчас обнаружила у себя пышный букет, всё те же розы, туго перевязанные накрахмаленным холстом — наверное, для защиты нежных пальчиков.

— Ну ты даёшь! — восхитилась подруга. — Что поделать, власти разрешают в пределах города появляться только карликам — они движению не мешают…

Карликам? Это они называют карликами? Что же они подразумевают под нормальными животными? И зачем ей слон, она согласна даже не на карету с лошадьми, а на обычный лимузин… ладно, и метро сойдёт.

Какое метро?! Она, что, совсем ума лишилась?!

— Евдокия Семёновна, — рыкнула Флора, — а теперь-то ты зачем пятишься?

— А вдруг я ему не понравлюсь, — отыскала новый аргумент против встречи с женихом, а, прежде всего, со слоном, Дуня. — Я даже в зеркало не посмотрелась перед выходом! Не знаю, как выгляжу! Может, мне это дурацкое платье не идёт!

— Идёт-идёт, — хором уверили подружки. — И ты что? Самая набожная из нас, а позабыла, что невесте видеть себя в подвенечном наряде — плохая примета!

— О… — оценила бедняжка и покорно замерла. Абсурдность происходящего породило слабую надежду, что оно вовсе не происходит. С другой стороны, как это может быть ненастоящим? Ведь одежда тяжёлая и неудобная, а Флора и Люся крепко держат за локти, мама пахнет её обожаемыми медовыми духами и желудок воет диким зверем — никто не удосужился накормить невесту завтраком. Неудачно зажатые заколками волосы стянули до боли кожу головы, исцарапанные уши горели… Одно было хорошо — едва уловимый аромат утренних роз над челом и полынная горечь, окутавшая слона. Вероятно, сочетание любимых запахов и позволило успокоиться. Дуня вздохнула и посмотрела наверх.

Укутанный плащом небес, у яркого домика на спине гиганта стоял он. Непоколебимый, уверенный в себе. Исключительно ради зрителей — чего доброго испугаются! а пугаться на свадьбе нельзя! — державшийся за резной столбик. Дуня никак не могла его разглядеть — мешали плохое зрение и ослепительно сияющее солнце. Кажется, он насмешливо улыбался. Не зло — глупый страх невесты его забавлял, но чувствовалось, жених сделает всё, чтобы мучивший её кошмарик… нет, не забылся, а стал весёлой историей для их будущей дочки, внучки, даже правнучки, когда те будут волноваться перед свадьбой, а добрые и заботливые родители — или бабушка с дедушкой — станут утешать и вразумлять юных невест.

— Сладкоежка, — одними губами произнесла Дуня. Кто же ещё мог быть таким же надёжным и желанным? Кто мог ради неё оседлать боевого слона, пусть и карликового? Кто…

Жених кивнул. Девушка, скидывая оковы-подруг, потянулась ввысь. Он шевельнулся, заставляя серого великана наклониться — тело невесты крепко обвил мощный хобот, сжал, перехватывая поудобнее… и вдруг расплёлся шёлковой лентой.

Куда? Почему? Как же так? Зачем? Не уходи!

И Дуня очнулась — из-под неё осторожно, но настойчиво высвобождали руку.

Неужели всё это только сон, дурманяще-сладкий? Но тогда отчего она лежит в объятиях мужчины?

— Хе, рука затекла, герой-любовник? — донеслось откуда-то со стороны и сверху.

Девушка осторожно посмотрела на мир сквозь ресницы. Удивительно, она умудрилась пробудиться, ничем, однако, себя не выдав, лишь на мгновение приоткрыв глаза — с ней такое часто бывало в незапланированный выходной. Привыкшее к звону будильника тело велело ставать, а разум утверждал, что можно ещё поспать. Правда, сейчас Дуня бодрствовала.

— Лу, тебе ещё не надоело? — раздражённо зашипел менестрель. — И потише ты, разбудишь.

— Куда там! Продрыхнет до рассвета. Так что в твоём распоряжении ещё пять часов, мальчик мой. Пользуйся.

Ответом послужил лишь полный досады вздох. Приятное тепло, как и опора, отдалились. Странница окончательно упала на спину.

— Ты куда направился?

— В кусты!

— За границы купола не заходи. Второй раз от серебрянки я тебя не спасу. Не успею.

— Понял.

Ни зги не видно. Зато ничто не мешало вспоминать, как Дуня оказалась в столь сомнительном положении.

Она, задыхаясь, попыталась сдёрнуть с себя платье. Музыкант, только что с готовностью раздевавший, не дал продолжить стриптиз и велел мастеру Лучелю поторопиться. Мотивы, надо сказать, у парня отличались оригинальностью, но, похоже, девушка и впрямь не остановилась бы на одежде. Чародей на это даже не разродился привычно саркастической нравоучительной и одновременно пошловатой репликой, а только крикнул: «Я сейчас!» А через миг: «Успел!» Что — Дуню не интересовало, её накрыло ледяным холодом, который с тем же успехом, с каким до него жара, отнимал воздух у пустых лёгких. Девушку трясло и не в последнюю очередь от ужаса, ибо окружающий мир резко изменился.

В их пятачке с пожухлой травой, с белёсыми деревцами-поганками, без разлагающихся останков и практически без скелетов различного рода военных конструкций царили спокойствие и тишина. За незримыми, но ощущаемыми границами волшебного купола бесновался ветер. Он кидался частями тел, обломками оружия и телег, обрывками знамён и одеяний. И поднимал к бурлящим, словно котёл с колдовским зельем, небесам клубы пыли. Странно, когда маленький отряд брёл среди трупов, не казалось, что земля суха. Да, она была мертва и влажно не чавкала под ногами, пытаясь захватить в болотный капкан-трясину ступни, но мелкого мусора на полях не хватило бы, чтобы застить взор. Творящееся вне магической преграды более походило на песчаную бурю Эстрагона, чем на ураган лесостепи. Чудилось, что за завесой пылевых вихрей кто-то бродит и тяжко вздыхает, но до укрытых силой мастера Лучеля путников не долетало ни звука. Однако самым жутким было небо. Безумная иллюстрация к Апокалипсису… и прекрасное: сумеречное, с отблеском ушедшего заката — глаз шторма прямо над головами незваных гостей.

Дуня, лишённая доспехов-объятий, обхватила себя руками. Только с приходом мороза она заметила, что изо рта певца вырываются облачка пара, что ресницы и ставшая усами и бородой щетина спасителя заиндевели. Но почему он не прижимает её к груди?.. Потому что, дрожа, снимал с себя куртку. Зачем?.. Укутать глупую подопечную.

«Ну, попадись мне этот ублюдок! — мастер Лучель стоял поодаль и всматривался в тёмную даль. — Только попадись. И тот гадёныш, что ему поставил эту дрянь! Я уж ему… Но сначала выясню, зачем, ради чего он уничтожил целый мир…» — «Лу! — воззвал к напарнику менестрель. — Лу, мы сейчас околеем!» — «Вот дерьмо, — позабыв красоту дуниного языка, безыскусно, как это делал певец, ругнулся волшебник. Подскочил к парочке, поддел девушку за подбородок. — Серебрянка. Подхватила. И тебя заразила…» — «Без тебя знаю. Можешь что сделать?» — «Могу».

И стало просто, а не убийственно холодно. А затем были подруги-соседки, громадный слон и хобот, обернувшийся мужской рукой…

— О! Как будут разочарованы дамы, когда прознают, за каким занятием ты сочиняешь романтические баллады, — оборвал напев мастер Лучель.

— Ну что ты, — фыркнул менестрель. — За ним я только песни конкурентов исполняю. Так сказать, для ускорения процесса.

— Ага, станешь утверждать, что эта гениальная строфа не твоего производства?

— Ну… моего… — вынуждено признал музыкант. — А, может, и не моего. В голове, знаешь ли, всякое вертится. И… — Дуня живо представила, как защитник разводит руками и смотрит… то ли вверх, то ли в сторону, то ли вглубь себя, переполненный чувством, которое нельзя объяснить. Ведь оно на то и чувство, чтобы чувствовать. — Лу! Я не властен над собой. Иногда мне достаточно скрипа ветки, чтобы песня попросилась наружу. Она может быть глупой, неказистой, ерундовой и, тем более, она может оказаться услышанной когда-то и где-то. Я могу её тотчас позабыть… но я не могу её не озвучить. Я не спорю, я не лучший из поэтов, но…

— Душа у тебя художника и с этим уже ничего не поделаешь, — хмыкнул чародей. — Это-то, мальчик мой, твоего отца и расстраивает.

— Это? Нет, Лу. Отсутствие у меня мозгов его беспокоит, но не быть — не стать! — мне его наследником… Ладно, замяли. Ты чего меня не поднял? Вроде как моя смена.

— Незачем. Мне не спится, купол ни живого, ни мёртвого не пропустит. К тому же вас прерывать не хотелось: впервые вижу, чтобы любовью занимались во сне…

— Что?! — рявкнул во всю глотку певец.

«Что?!» — мысленно вторила Дуня. Не очень-то приятно пропустить, хм, такое. Девушка осторожно себя ощупала. С точки зрения странницы, для столь увлекательного дела на ней имелось слишком много одежды, причём не только своей: поверх так и не расшнурованного до конца платья смирительной рубашкой висела куртка менестреля. Тяжеловатая, широкая и длинная — если бы не рукава и плечи не по размеру, то общепринятые нормы морали вполне позволили бы Дуне щеголять на улицах только в чужом наряде, и никому бы в голову не пришло осуждать девушку за беспутство. Вот и разгадка странному подвенечному платью, даже исцарапанной груди нашлось объяснение — топазовая брошь.

— А что — что? — полным благолепия голосом поинтересовался маг, затем не выдержал и рассмеялся. — Ладно-ладно, герой-любовник, с лица-то не спадай. Преувеличил я немного. Вы только обнимались. Но как страстно!

— Лу… — облегчённо выдохнул музыкант. И явно смущённо добавил: — Так теплее.

— Ну да, ну да, — звякнуло, наверное, волшебник кивнул. — Вопрос: кому? Куртку ты ей свою отдал…

— Ты видел, как её трясло?

— …одеяло моё, щедрый мальчик, тоже подсунул…

— Тебе ж оно без надобности. А девушкам на голой земле спать противопоказано.

— …и себя рядышком пристроил…

— Теплообмен, я же говорил.

— …все признаки того, что оно закончится общеизвестным способом согреться.

— Только не с ней!!!

Ах, вот оно, значит, как?! Не с ней! Только! Ну, будет тебе теплообмен!!!

Дуня отлично понимала, что ведёт себя глупо, но сопротивляться порыву не захотела: повернулась на бок, поплотнее закуталась в одеяло (оно было под ней) и свернулась калачиком. Сразу же разобралась, кто более всего от этого проигрывал — она сама. Холод, несмотря на преграды, пробирался к телу, но в такой позе на большую грелку-менестреля рассчитывать уже не приходилось. Ну и пусть!

— Не ори, мальчик мой, а то и впрямь разбудишь. Чего доброго, жениться придётся.

— С какой такой радости?

«И точно — с какой?» — про себя поддержала певца странница.

— Как честный человек.

— Я? — неподдельно удивился парень. — Да ну тебя в баню, Лу.

Послышались мягкие шаги. Неужели опять?.. Нет. На плечи легло ещё одно одеяло.

— Приехали — теперь и своё отдал. А сам-то как?

— Обойдусь. И не спится мне. Теперь. С тобой посижу.

— Сиди, — мастер Лучель помолчал. — Спой, что ли. Про звёзды.

— Странный ты.

— Не страннее тебя, — ворчливо откликнулся волшебник.

«Хм, все они тут странные, — подумала Дуня, засыпая. — И, скажите на милость, куда он подевал свой жуткий акцент?»

Песня, как и разговор до неё, была на языке сэра Л'рута, но музыкант исполнял её чисто, не коверкая слова — не переставляя ударения и не заменяя буквы. Красиво, как в тюрьме. Девушка блаженно улыбнулась и провалилась в страну грёз, а потому не услышала вопрос, тот самый, который хотела бы, но постеснялась, задать.

— Мальчик мой, а почему «только не с ней»?

— Лу, ты меня поражаешь. Я, конечно, не сама добродетель, но с ней… это ведь… это же… Это как соблазнить ребёнка!

— Ну-ну, — скептически оценил чародей, но на его счастье менестрель ничего не заметил. Он смотрел вверх. Вероятно, вопреки своему же утверждению, пытался сосчитать звёзды. Впрочем, из-под купола, с трудом удерживающего остатки жизни этого мира, ночных принцесс виднелось не так уж и много.

Толстое тёплое одеяло скатилось с носа куда-то за плечи — Дуня, недовольно поморщившись, попыталась вернуть то на прежнее место, но покрывало оказалось чересчур тяжёлым и к тому же за что-то зацепилось. Тогда девушка сменила тактику и поднырнула под одеяло сама. Не то чтобы манёвр полностью провалился: некоторое время нос не торчал наружу, надёжно защищённый от холодного воздуха, но потом самовольное покрывало вновь сползло. Помимо того у кресла отвалился подлокотник, в который упиралась ногами странница, что позволило утреннему морозцу отыскать ещё одну лазейку для атаки на изнеженную плоть. Да и само кресло, где клубочком свернулась Дуня, вдруг перестало быть уютным… эх, не стоило двигаться… Стоп! Какое кресло на поле брани?!

Девушка распахнула глаза. И за кресло, и за одеяло она принимала менестреля — парень, крепостной стеной окружив замок-Дуню, прижимал к себе странницу, словно ребёнок любимую игрушку.

— Спи, — прошептал он куда-то в затылок. В голосе равно смешались лёгкое недовольство и нежная забота. — Время ещё есть. Лу нас разбудит.

— Угу, — с готовностью согласилась Дуня и, переложив большую ладонь на лицо (хотя не имела ничего против и нынешнего её расположения), провалилась в дрёму…

Они сели одновременно и, не сговариваясь, посмотрели вверх. Правда, музыкант решил изучать небеса явно не по той же причине, что и странница: вскакивая, Дуня нечаянно разбила парню нос, и теперь несчастный запрокинул голову, чтобы остановить кровь.

— Чокнутая, — прогнусавил он и отодвинулся. — Лу! Это твои проделки?! Если твои, то сверну шею и скажу, что так и было.

— Ой, какой ты у нас грозный, оказывается, — судя по донёсшимся звукам, маг потянулся. — Мальчик мой, на зеркало-то не пеняй при кривой-то роже. Похоже, ты у нас лунатизмом страдаешь: как захрапел, так сразу к девице ближайшей и присоседился. С другой стороны, оно и к лучшему — мог ведь и ко мне с объятиями полезть. Так что — радуйся, верно, Лаура?

Дуня не ответила. Она снова с запозданием поняла, что волшебник обращается к ней. Но когда сообразила, тоже смолчала, однако не потому, что догадалась — момент упущен и теперь следует делать вид, что ничего не слышишь. Нет, вовсе не потому. Она молчала, так как ей было не до того. Сейчас странницу не пугали чужие подозрения, она не боялась за свою, ну да, девичью честь и её не страшил этот изуродованный мир. Мелочь, недостойная внимания. Ибо приближалось нечто жуткое.

— Н-да, Лаура…

— Лу, отцепись от человека! Вот скажи мне, кто назовётся настоящим именем, если рядом маг шляется?

— Ты у нас давно не стесняешься.

— И очень похоже, что по своей воле? — менестрель осторожно (видимо, опасался за ещё целые части тела) тронул Дуню за плечо. — Лаура? — затем, осмелев, бесцеремонно тряхнул. — Лаура! Эй!

— Извините, — выдавила девушка.

— Ерунда, — отмахнулся парень. И зачем, спрашивается, приставал? — Прошло. Что с тобой, Лаура? Ты так побледнела.

— Мертво всё, — попыталась объяснить Дуня. Потеряно огляделась. Действительно — всё мертво. Но и вчера было не лучше. Чего же она сегодня ждала? — Наверное, примерещилось.

— Примерещилось… — сварливо передразнил мастер Лучель. — Э-эх, как курить-то хочется! Девочка, поройся в курточке, глянь, там у этого жулика кисет и трубка припрятаны.

Спасибо сослуживцам А-алина, дымившим, как паровозы, иначе девушка не разобрала бы ни слова.

— Вы курите? — охнула странница. Конечно же, она обращалась к певцу — тот и откликнулся.

— Я?! Нет! Что? Я враг себе — здоровье и голос портить?! И Лу не советую… да разве ж он меня, такой мудрый, послушает.

— К чему мне вора слушать? Спёр у старика единственную радость — и доволен, мастер шустрые пальчики. Так бы на лютне своей наяривал! Тьфу!

— Делай после этого добрые дела… Ладно, кинь в него этой дрянью, раз ему себя не жалко, — менестрель брезгливо поморщился, но продолжать вразумление старшего товарища не стал, отлично понимая всю бесполезность этого занятия. — Лу, когда мы отсюда уберёмся?

— Покурю и…

— Кстати, а какого, — предъявил новую претензию музыкант, — мы всю ночь мёрзли? — (Дуня покраснела — ей-то, злопамятной мстительнице, было более чем тепло.) — Хоть бы костерок развели. Не то чтобы согрелись, но хоть пятки подпалили бы.

— Пятки. Без этого как-нибудь обойдусь, — волшебник флегматично набивал трубку. Какое-то успокаивающее и… классическое действие. Волшебники, особенно добрые, обязаны курить и естественно только трубку. — Во-первых. А, во-вторых, коробок был у тебя… то есть в куртке. И, в-третьих, чему тут гореть? Кроме того, что с нами, всё мертво. Топливо, воздух, огонь — тоже, — он чиркнул спичкой. Будь та чуть длиннее, походила бы на те, которыми разжигают камины — Дуне попадались фильмы об охотниках. Однако не тонкая палочка с серной головкой заставила замереть кроликом перед удавом. Точнее — не совсем она. Язычок пламени. Опять накатил ужас.

Всё мертво? Дуня только что сказала то же мастеру Лучелю, но говорила она вовсе не об очевидном.

Всё мертво. Всё. И ей уже доводилось смотреть на словно бы выцветший огонь.

— Саламандра… — прошептала одними губами девушка, но мужчины её услышали.

— Что? — встрепенулся менестрель.

— Саламандра, — отозвалась Дуня, не сводя взора со спички. — Саламандра. Она прощает только поцелуи женихов и щадит лишь верных жён.

— Какой оригинальный режим, — фыркнул чародей. — Никогда до такого извращения не додумался бы… Хм, Лаура, а ты была свидетелем подобной атаки? И как же ты выжила?

— Чудом.

Спичка, будто волшебник специально для зрителей держал её вертикально вверх, всё горела и горела, не желая осыпаться пеплом.

— Так, наверное, и должно быть. Здесь, — неуверенно предположил певец.

— Что? — мастер Лучель, наконец-то, догадался проследить два завороженных взгляда. Тотчас спичка полетела прочь — как только она коснулась земли, та запылала огнём, всё тем же блеклым, словно нарисованным на холсте, утратившем за древностью лет краски.

Они потерянными детьми к родителям ринулись друг к другу. Кто из них играл роль взрослого защитника, сказать с уверенностью было трудно — видимо, каждый рассчитывал на товарища по несчастью, так как даже чародей сейчас не выглядел спокойным и надёжным… особенно, если вспомнить, при каких обстоятельствах Дуня пересекалась с ним раньше. Страшно, жутко — и домашней, несмотря на пройденный путь, девушке, и бесшабашному менестрелю, и мудрому (вроде бы) магу. Не сговариваясь, они посмотрели наверх. Глупо, все понимали, но инстинкт жажды зрелищ пересилил инстинкт самосохранения.

Небо, как и вчера, тяжко нависало над землёй. Казалось, упасть ему не даёт лишь колдовское бурление налитых кровью облаков. Однако над защитным куполом, как и ночью, царили чистота и умиротворение — глаза нестерпимо резала глубокая синева зимнего утра. Только маленькая чёрная точка, выгоревший пиксель дорогого монитора, портила идеальную картину. Но вот крошка мрака превратилась в пятно. Солнце. Исчезли все звуки — Дуня не слышала своего дыхания и стука сердца певца, хотя вновь прижалась к парню, обхватив руками за пояс, пытаясь укрыться за кольцом его сильных рук… Солнце выросло. Жёлто-красный домашний огонь заискрился волшебным, золотисто-оранжевым с примесью алого… Как во сне. Всё как во сне! Не хватает стяга с изображением молнии. И «бомбоубежища».

— Лу! — первым очнулся менестрель. — Может, не будешь курить?

— Вообще брошу, если выживу, — нервно хихикнул чародей. — Что вряд ли. Но тогда выходит, тоже брошу… Амулет ещё не готов. Мне бы пару минут.

— Кажется, у нас их нет. Или купол выдержит?

— Прямой удар фейерры? Шутишь? Она выжирает всю магию на километры вокруг. А я даже не знаю, в каком она режиме запущена. Между прочим, ядерка тоже не исключена.

— То есть у нас никаких шансов?

— Почему никаких? Хиленькие, но есть, — мастер Лучель посмотрел на унизанные перстнями пальцы. На безымянном горел камень, скорее капля горного хрусталя, если вовсе не обыкновенная стекляшка. Внутри прозрачной сферы, словно бы в глицерине плавно покачивалась вверх-вниз тонкая игла. Одновременно она крутилась — точь-в-точь стрелка компаса, потерявшая север. — Почти. Ещё немного. Одного уже утянет. Ещё чуть-чуть… Не стойте вы без дела! Вещи соберите!

И странница, и менестрель сочли предложение приемлемым. Собственно, девушке и требовалось сумку поднять, музыканту — скатать два одеяла. Парень потянулся к имуществу — и Дуня охнула.

— Что такое?

Девушка молча кивнула на только что замеченную кобуру под мышкой. Пистолет, наверняка тот самый. Точно! Страшно, зато у Дуни нет теперь сомнений, что добрый, пусть и не без странностей, защитник сегодня выживет! Осталось посоветовать ему не лезть в «лабораторию»… или хотя бы не связываться со всякими мимохожими девицами. Похоже, с ней, Дуней, покончено, ведь со слов мастера Лучеля выходит, что вряд ли амулет справится с тройным грузом — мало времени… Хотя по ощущениям странницы запрошенные магом две минуты давно уж прошли. У неё ещё есть надежда?

— Ты знаешь, что это? — неподдельно удивился музыкант.

В любом случае хватит размышлять… Но как же пресловутые временные парадоксы? Что если своим предупреждением она ускорит неминуемую гибель и менестреля, и мага?

— Оружие, — в цинском словаре девушки не было понятия «пистолет».

— По твоему лицу вижу, что знаешь, — хмыкнул парень. Его глаза недобро блеснули. — Интересно — откуда. Потом мне расскажешь, ведь так? — не вопрос и не утверждение, скорее — приказ. — А пока, будь милостива, Лу ничего не говори. Воспользуюсь, если прижмёт — дрянь-то похуже фейерры будет. И Лу о ней знать не положено, — он выделил последнее слово так, чтобы Дуня осознала: он обеспечит её молчание вне зависимости от её желания. Вот тебе и добрый защитник. Помимо того, он говорил на родном языке Дуни — с ещё более худшим акцентом, чем на языке сэра Л'рута, но всё-таки говорил ясно и доходчиво. — Ты поняла?

Он ей не доверял. Впрочем, с его стороны это разумное поведение — кто ему Дуня?

— Поняла.

Но даже такой — грозный и опасный — он всё равно её защищал, когда других защитников рядом не было. Дуня перед ним в долгу. Вопрос, правда, в том — прислушается ли менестрель к ней?

— Э-ээм… Я обязана вас предупредить. Это странно, но…

— Тацу! — собеседники вздрогнули от вопля мага. — Тацу! Приготовься, сейчас будет пик. Хватай зазнобу — и притворитесь с ней единым целым, вдруг получится!

— Без проблем, — откликнулся музыкант. Его так зовут? Какое неожиданное имя… Певец легко подхватил девушку на руки и одним скачком перелетел к мастеру Лучелю.

— Раз. Два. Начали! — скомандовал чародей. И менестрель поцеловал Дуню. Теперь на его руках было ох как уютно. А ещё кружилась голова…

Это было… было… В общем, это было.

Дуня, тяжело дыша, круглыми глазами смотрела на певца. Хорошо. Как хорошо! И ей плевать, если он, как в тюрьме, недовольно хмыкнет — мол, могла бы изобразить что для вида. Или недоумённо присвистнет: «Надо же, а ты умеешь это делать. Не ожидал!»

— Хм, если я, — он перевёл дух — тоже несколько запыхался. — Если я повторю, по морде не получу?

Девушка зарделась. И поспешно покачала головой, а то мало ли, вдруг парень решит проявить какой-нибудь неожиданно ему присущий такт и откажется от затеи… Музыкант припал к губам Дуни. Пожалуй, его и перспектива мощной затрещины не испугала бы. Вот и хорошо…

Зря странница размечталась! Только она прикрыла веки, только отдалась поцелую, как её уронили на землю, а, нужно отметить, высота была немаленькой — ростом менестрель вышел.

— Что? Что такое?

Из глаз брызнули слёзы. Как больно-то! Это в коридорах «лаборатории» беглянка без последствий пересчитывала рёбрами лестничные ступеньки и падала с этажа на этаж. Сейчас Дуня всё чувствовала!

Обидчик не ответил. Он, явно продолжая движение, перекувыркнулся через девушку, чем кого-то сбил с ног и с треском выпихнул в ближайшие кусты, определённо густые и колючие. Почему-то чудилось — ядовитые. Затем кому-то дал кулаком в живот, врезал коленом по бедру, а третьему участнику — локтем в лицо…

Ой! А они не одни! И где это?

Словно бы завершая круг, певец вернулся к Дуне и спихнул её с холмика в ложбинку, скатился следом. В руках парень держал меч. Или, вероятно, саблю — клинок был гнутым, а все познания девушки об оружии имели источником популярные книги или давно читанные, а оттого основательно подзабытые школьные учебники истории… Любопытно, откуда у него эта штуковина? У тех отобрал?

— И куда нас угораздило?! — в голосе менестреля слышалась досада. Странница полностью его поддерживала — опять всё испорчено! Вот так всегда!

— Не знаю, — откликнулась Дуня и приподнялась, чтобы осмотреться. Тотчас оказалась лицом в очень невкусной траве.

— Куда, дура?! Прибьют! — прорычал над ухом защитник. — И я не тебя спрашиваю, а вслух размышляю. Лежи и не рыпайся, поняла?!

Девушка промычала нечто утвердительное — давление на затылок исчезло, и странница мигом нарушила чужой приказ и своё как бы обещание. Не нарочно, с тем же эффектом, с ушедшей в пятки душой, так как над головами просвистело что-то смертельное… зато оглядеться успела.

Местность была… Назвать её холмистой не поворачивался язык, скорее — волнистой. Будто мама-великан встряхнула покрывало перед тем, как повесить, и в этот миг её застигло безвременье — плед безвольно не опал, так и зависнув в воздухе, а какой-то художник взял и нарисовал с того изумрудно-зелёное море, где водой оказалась высокая трава, бурунчиками — кусты, скалами — одинокие деревья и редкие перелески. Однако на этом вся красота пейзажа и заканчивалась, ибо его портила битва, видимо, для разнообразия не отгремевшая, а вполне себе громыхающая, причём в прямом смысле этого слова — вокруг что-то трещало и взрывалось, кричали… наверное, люди и животные, слышались громовые раскаты и отчего-то барабанная дробь. В общем, Дуня окончательно и бесповоротно разочаровалась в своей удаче. Почему они с менестрелем не очутились на пустынном пляже, обязательно при каком-нибудь дорогом отеле, где парочка каким-то недоразумением была желанными гостями?.. Ну, или хотя бы в тихом уголке… Только не на кладбище! Дуне и мёртвого мира с беснующейся саламандрой за глаза хватило!

— Лаура, или как там тебя! Если помрёшь, сожалеть не буду.

— Идите вы… тогда своей дорогой, — неожиданно окрысилась девушка. — Вас же никто не заставляет меня спасать!

— А чего я мучился, вытаскивая тебя из-под фейерры?

— Значит, мучился?.. — Дуня хотела бы сказать хаму много нехороших слов и целых фраз, но не выходило. Всего мгновение назад её бы не расстроила любая, даже самая дикая оценка её поведения вообще и поцелуя в частности, сейчас же ещё чуть-чуть — и она разрыдается. Мучился? Как же так?

— Т-только не это! Не надо! Пп-пожалуйста! Не надо! — он заикался, его голос переполняла паника. — Только не реви, пожалуйста, — теперь он умолял. Девушка судорожно всхлипнула. — Лаура. Лаурочка, давай так: мы выбираемся отсюда, находим мирное местечко — и ты делаешь со мной всё, что пожелаешь. Угу?

— Всё? — заинтересовалась странница. И резко обернулась к певцу — его рука, до того успокаивающе поглаживающая спину, почему-то оказалась совсем не там, где могла бы не вызывать волнения.

Парень, по глазам подопечной осознав, что погорячился с предложением, смутился и отдёрнул расшалившуюся конечность. «Похоже, эта сцена вполне сойдёт за прелюдию к тому, что произойдёт между ними в „лаборатории“», — мрачно подумала Дуня.

— М-мм, давай считать, что мой кредит несколько увеличился.

Ага, дай сотню — буду должен две… В следующий миг девушку бесцеремонно припечатали к земле. Хотя над головой опять что-то пролетело, страннице показалось, что защитничек приложил её лицом исключительно с целью обезопасить себя от нежелательного ответа. Эх, по крайней мере, трава здесь была не в пример мягче, чем в угрюмых холмах мира Сладкоежки.

— Где этот Лу?! — менестрель приподнялся. Дуня потянулась за ним — и вновь встретилась носом с дёрном. Впрочем, судя по глухой ругани вперемежку с плевками, музыкант был в столь же незавидном положении, что и девушка. — Н-да, чудненькое укрытие!

— А вас правда Тацу зовут?

Она никак не могла решить — нравится ли ей имя или не очень. А ещё она его где-то слышала.

— Это так важно? Сейчас?

— Если честно, трудно сказать.

Теперь над макушкой свистело непрерывно — очень хотелось прикрыться руками, но странница боялась остаться без пальцев. Ох, что с незадачливыми путешественниками между мирами стало бы на том бугорке, страшно представить!

— Да, это моё имя. Говорят, мама придумала. Так ли это, спросить уже не у кого. Отец, вот, почему-то Рю зовёт.

Дуня непроизвольно почесала затылок — с языка так и рвался вопрос, а кто у нас папа? — и только после поняла, что делает. К счастью, невидимый враг временно оставил в покое их убежище, взявший за обстрел ложбинки за соседним холмиком. Почувствовав себя в безопасности, девушка осторожно повернулась, чтобы разглядеть, какими снарядами пользовался противник. Вдалеке набухали жёлтые облака — словно дымка после летнего салюта.

— Ой, а я такие в сериале видела. В «Горце», — с неуместным восхищением заявила странница. — Похоже на горчичный газ.

Вообще-то Дуня не была до конца уверена, что подобрала верные слова. Дело в том, что она понятия не имела, есть ли какая связь между ипритом и приправой, но по аналогии с родными определениями использовала название одного из эстрагоновских соусов, который более всего по вкусу напоминал чуть кисловатую горчицу. Всего мгновение спустя — мысли отчего-то путались, спотыкались друг о друга и с трудом складывались во что-то разборчивое — девушка сообразила, что следовало бы говорить на родном языке. Тот явно не был для менестреля чем-то чуждым, до чего Дуня могла бы додуматься и раньше, ещё тогда, когда парень турронцев с нугой сравнил. Хотя…

— Что? Газ?

Неужели она угадала?

— Вот дерьмо.

Знакомая, однако, присказка. Знакомый тон.

— Мы вляпались? — ну вот, теперь ещё и рот не слушается.

— Не совсем, но почти. Прикрой лицо!

Она с трудом приходила в себя. Вообще-то не стоило — голова раскалывалась, перед глазами плясала привычная уже муть. Как же ей надоели обмороки и дурные сны! На этот раз, правда, со снами было туго и отделить их от яви не представлялось возможным — одно бредовее другого. Жутко хотелось пить. Она попала в пустыню?

— Лу! Не трожь! Это для Лауры.

— И зачем так вопить? — недовольно прохрипела Дуня, прижимая пальцы к вискам. Она чувствовала себя колоколом… внутри… во время удара. А ещё — старинным монстром-будильником в утренний трезвон. И дождевым червяком на раскалённом асфальте… как раз под сандалией случайного прохожего.

— Да я не…

Точно — «не». Не мужчина, а глас божий.

— У-уу, — оценил состоянии девушки музыкант. Из сострадания сделал он это всего лишь в рупор.

— Разверзлись хляби, пал я ниц, — не удержалась несчастная.

— О.

По розовой мге поплыли тёмные пятна, медленно принимающие форму человека-призрака. Затем они стали резче, приобрели практически чёткие контуры, но почему-то двойные — ясное дело, к улучшению самочувствия видение не привело.

— Что со мной? — простонала Дуня.

— Сушняк обыкновенный. — Неужели этот изверг разучился говорить шёпотом… или просто тихо? — Другими словами, похмелье. На-ка, выпей — у охранников выклянчил. Ради тебя.

— Какая гадость! — поморщилась бедняжка и постаралась отползти подальше от горького, рвотного запаха. И это ей когда-то нравилась полынь?! — Не буду я ничего пить!

— А тебя никто и не спрашивает, — отрезал мучитель. Он не был таким жестоким даже на поле брани.

— Садист!

Он оказался сильнее, да и находился в более выгодном положении: ослепшая и оглохшая Дуня не сумела найти оптимального пути для бегства. Попытка отстоять свободу кулаками тоже не увенчалась успехом — девушка достала только воздух, хотя догадывалась, что массивный объект всего в одном вдохе от неё и есть искомый менестрель. К сожалению, при ударе он таял, как дым.

— Ого, уже на черепашку похоже, — оценил экзекутор. — Осторожно, Лаура, с койки свалишься.

Девушка испуганно замерла — с койки, это, наверное, высоко и больно.

— Умничка. А теперь будем хорошей девочкой и примем лекарство.

— Не будем, — закапризничала страдалица, но певец и впрямь не предлагал, а делал: Дуне зажали нос и в распахнувшийся рот влили омерзительно вяжущую, словно недозрелая хурма, жидкость.

— Ещё чуть-чуть, — подбодрил палач. — Раз — и глотаем.

Вообще-то странница намеревалась всё выплюнуть, но голос менестреля наполнился гипнотическими нотками — подчиняясь ему, девушка судорожно глотнула… и её будто током ударило. Волосы встали дыбом, по телу, от макушки до кончиков пальцев на ногах, пробежала волна мелкой дрожи, чтобы скрючить Дуню судорогой. Затем ухо уловило характерный высокочастотный писк зарядки — и перед глазами щёлкнули вспышкой. Грязную мглу сменил непроницаемый мрак. Постепенно в нём проявились белые полосы — очертания без сердцевины. Театр прозрачных теней! Склонившийся над девушкой менестрель; подвесная кровать, похожая на полку общего вагона; стыки стен и пола; дверь с решётчатым оконцем; кажется, ещё человек. И вертикальные прямые, соединявшие землю и небо.

Через мгновение мир запестрел яркими, неестественными цветами, словно кто-то решил раскрасить его гелевыми ручками. Дуня в школьные годы очень любила такими рисовать мозаики в тетрадях.

И всё встало на привычные места. Девушка даже не сразу удивилась. Комната превратилась во вполне просторную тюремную камеру, в одной из каменных стен действительно обнаружилась деревянная дверь с небольшой заслонкой по центру, другой оказался частокол толстых прутьев — ни дать ни взять клетка. Пол устилала почти свежая солома, в углу благоухал чан очевидного назначения и содержания. По глухим стенам висели пустующие нары — лишь на дальней от Дуниной койке сидел помятый во всех отношениях мастер Лучель. Он, страдальчески морщась, массировал виски. На второй из занятых скукожилась собственно Дуня, рядом возвышался недосягаемый Тацу. Он протягивал болезной глиняную кружку.

— Вода.

Девушка жадно рванула к источнику жизни, вцепилась, ей примерещилось, что мёртвой, хваткой в посудину двумя руками… и чуть не выронила драгоценность. Дуню трясло. К тому же такая маленькая на вид кружка на деле оказалась до неприличия тяжёлой — хорошо ещё, что менестрель на вменяемость подопечной ни в коем разе не рассчитывал, и потому не дозволил той действовать самостоятельно. Парень поддерживал и донышко чаши, и подбородок Дуни, и каким-то образом саму девушку.

— Осторожно, глупая, захлебнёшься.

У несчастной тотчас всё полилось изо рта. Опекун кривовато усмехнулся, но, как ни странно, раздражённым он не выглядел. Тацу заботливо утёр страннице лицо и, обождав, когда она отдышится, помог напиться.

— Вот, Лу, о чём я говорил, — менестрель полуобернулся к волшебнику. — По-моему, совершенно глупое занятие: спаивать девицу, чтобы соблазнить. Представь, — он скривился, — проснёшься поутру, а рядом такое. Заикаться начнёшь! Молчу о том, как Лауру час назад рвало — я уж подумал, что она наизнанку вывернется.

— Я не пьяница! Я вообще не пью! — монотонно заныла Дуня.

Парень посерел.

— Так, Лаура! Если закатишь мне истерику с депрессивным уклоном, я тебе такое устрою — мало не покажется! — и застыл сердитым изваянием.

Девушка, втянув голову в плечи, скосила глаза к носу, куда упирался не иначе как указующий перст. Н-да-аа. Ну и лапища! Такой врежет — и впрямь мало не покажется. Нет, лучше пусть одеялом прикидывается. Или лежит там, где в мёртвом мире лежала…

— Эй! Я всего лишь имел в виду профилактическое купание в холодной воде! Я девушек не бью! — искренне обиделся Тацу.

Выдернутая из грёз наяву, Дуня виновато посмотрела на защитника. Зарделась.

— Я… я… я о другом думала.

Признаваться, о чём, не стала.

— О. Извини.

Интересно, он догадался? Девушка понадеялась, что нет.

— Холодно.

— Ой, забылся, — парень вновь скинул с себя куртку с топазовой брошью и укутал в одёжу подопечную. Стало тепло и уютно.

— А всё-таки… Я ведь не пила.

— Не пила, — согласился менестрель. Он сел рядышком, откинулся на стену и устало вытянул ноги. — Я бы тоже не назвал стаканчик молодого вина выпивкой. Я укушался — это да. Но кто ж знал, что вас с Лу с такой малости развезёт — всё из-за ограничителей. Они из-за фейерры сломались — вот вы и нанюхались газа, а капелька вина завершила начатое.

— Нанюхались газа? — Дуня нахмурилась, вспоминая. Трудное оказалось занятие. — Горчичного?

Хотя вряд ли — вроде бы от него довольно-таки быстро умирают. По крайней мере, в «Горце» спасся только бессмертный Дункан МакКлауд, да и то лишь потому, что воскрес.

— Не знаю такой пакости, — отмахнулся Тацу. Что-то добавил, но для девушки фраза сложилась в абракадабру. Ругается? Нет, не очень похоже — эмоций не хватает. Насколько разобрала Дуня, парень отлично умел как скрывать, так и демонстрировать чувства: если бы он не желал, чтобы другие прониклись его злостью или досадой, то не допустил бы даже возможности предположить, что чем-то рассержен или расстроен. Видимо, какое-то неизвестное страннице понятие. — … надышались. Мне бы сообразить, что Лу в самый последний момент амулет запустил — ушли же прямо из-под удара. Нам ещё повезло: без хозяина фейерра тупа и первым делом к старому бросается, потому прежде всего обереги, что на нас были, выпила — как-никак целые сутки в мире существовали, — а в межпространственную дверь лишь стукнулась, мы уже за порог ступить успели. В общем, сбежать сбежали, но нагишом.

Шёпот. Шёпот далёкого прибоя. Нет, менестрель не бранился — волшебный переводчик всё-таки не всесилен, не отыскал схожего определения, не сумел подставить знакомое, пусть и исковерканное слово. Заклинание? Но как?

Как-как! Она же сама парню свиток и выдала, хомячок запасливый!

Произошедшее ворвалось в разум и, поначалу перемешавшись в кашу, выстроилось затем стройными рядами событий.

…Они неслись по полю боя. Как и раньше, ведущим был менестрель, Дуня — ведомой. Парень двигался по одному ему ясной траектории: петлял между пригорками, уже не такими и плоскими и низкими, как тот, на котором они очутились волей магии; умело и, пожалуй, рефлекторно уворачивался от снарядов (кажется, среди них имелись и маленькие камни, при ударе разлетающиеся на ещё более мелкие, и стрелы с настоящими боеголовками вместо наконечников, и какие-то круглые горшки, явно с зажигательной смесью, из-за которой воздух переполнял едкий жёлтый дым); кидал обоих на землю, вдавливал в траву; поднимал; скакал бешеным зайцем из стороны в сторону. Трофейная сабля вдоволь напилась крови.

Дуня, как велено, прикрывала лицо длинными плотными рукавами менестрелевской куртки, кое-как поддерживала отбивающую бока сумку и сквозь слёзы напряжённо смотрела под ноги — только бы не споткнуться, не оступиться, не упасть, таща за собой, подставляя музыканта. Дороги странница не видела, полностью доверившись руке Тацу, обхватывающей талию во время бега или подцепляющей за подмышки для резкого подъёма. Девушка знала, что защитник сражается — в основном, обороняется, иногда атакует. Она слышала звон стали, чмокающие шлепки — клинок выдёргивали из всё ещё живой плоти. Доносились вскрики, стоны, изредка нечто, вроде боевого клича — то от противников, то от менестреля. Вот вам и кабацкая драка — мастер Лучель был о напарнике то ли слишком дурного, то ли наоборот чересчур хорошего мнения… К подопечной музыкант претензий не имел — порой отдавал чёткий приказ, когда подозревал, что напряжения его тела недостаточно и Дуне требуется подсказка, как и что делать. Из них вышла слаженная команда.

Тацу замер. Голоса. Похоже, обращаются к нему. Ну да, мужчина, определённо воин, сабелька и одежда в подозрительных пятнах — с кого ещё спрашивать? кому ещё вопросы задавать? Не девице же, глупо хлопающей глазами.

Странница наконец-то проморгалась. Воздух здесь был почище — кожу не щипало, дышалось почти легко. Звуки битвы отдалились. Впрочем, сама битва никуда не делась: менестрель вывел их обоих на полянку в рощице. Или, точнее, в круг тонких, но ветвистых, с густой красно-зелёной кроной деревьев. Наверное, парень хотел здесь спрятаться и передохнуть. К сожалению, не один он оказался таким умным.

Ближе к центру расположилась довольно-таки простенькая на вид конструкция из брёвен, шестов, тонких верёвок и кожаных ремней, вместительного, но пустого ящика и ковша на длинной ручке — то ли неказистые качели, то катапульта. Дуня склонялась ко второму варианту, однако допускала с ненулевой вероятностью и первый — в своём путешествии она и не такое повидала! Рядом стоял, судя по всему, обслуживающий персонал — трое крупных мужиков… Опять?.. Они же охрана: у одного в руках лента (наверное, праща), у двух других — самострелы. У всех на поясах такие же сабли, что и у Тацу. Лица серьёзные, хмурые. Настороженные, но страха нет ни в позах, ни во взгляде.

Который из бойцов говорил, Дуня не успела заметить. Да и толку-то? Разве что по старой памяти пискнуть «я не понимаю», но и тогда она не очень-то нуждалась в конкретном собеседнике. Потому девушка молчала. Зато менестрель заливался соловьём. Не помогло. Артист, знаток многих языков и наречий, он не сумел разъяснить ребятам, кто таков и что тут делает. Два арбалета поднялись — понятный жест, — и Дуня полетела на траву. Несмотря на вновь набежавшие из-за ушибленного локтя слёзы, странница увидела всё… или, по крайней мере, общую картину.

Более всего это походило на танец. В принципе, практически все единоборства сравнивают с танцами — и этот бой полностью оправдывал сравнение. Не хватало музыки… С другой стороны, главным действующим лицом, исполнителем был музыкант, который владел не только голосом, но и разными инструментами. Зачем толпа народа во фраках, если треугольниками звенят клинки, скрипкой стонет тетива арбалета и виолончелью гудят блоки катапульты? Литаврами ухают далёкие взрывы, флейтой переливается свит камней, фаготом басят раскаты грома. И барабанная дробь. Настоящая барабанная дробь, что принесли порывы вдруг расшалившегося ветра-буяна.

Менестрель скользил по поляне. Каждое движение в соответствии с заданным ритмом… или, быть может, именно Тацу выбрал размер и темп? Защитник кружил и прыгал, кланялся и неожиданно застывал на месте. Он плавно поводил руками и резко вскидывал ноги. И, казалось, в этом бое-танце певцу были законными партнёрами вовсе не противники, а стихии — Воздух и Земля. Ведь нельзя же передвигаться настолько неуловимо медленно, чтобы в следующий миг так явственно быстро очутиться в иной точке пространства! Или можно?.. А потом всё закончилось. И вряд ли парню понадобилось больше пяти секунд.

— Ого, — восхищённо и вместе с тем испуганно выдохнула Дуня. — Эк вы их.

Защитник не обратил внимания на полупридушенные, источающие панику восторги.

— Это надо же, — поморщился он. — Убежище решил поискать, а вывел на орудийный расчёт. Мастер клоунады, диплом только осталось получить! — Оборотился к подопечной. — Лаура, уходим по-быстрому. Ещё чего доброго их хва…

К метательной машине выскочил паренёк. Одет по форме — так же, как и безвременно почившая команда при катапульте. Какой-нибудь посыльный из штаба. Солдатик, наверное, не успел оценить представшее перед глазами, как его настигла смерть.

Дуня второй раз в жизни видела, как убивают. Вот так, не в бою, не в драке, не в потасовке и даже не случайно. Жизнь и смерть на мгновение соединили двоих. Жертву, беззащитную не умением или волей, а своим неведением. И убийцу, никем не сдерживаемого, всесильного своей нежданностью. Как и прежде — а ведь никогда не подумала бы! — девушка была на стороне того, кто нёс смерть. Путешественница между мирами всей душой верила, что Сладкоежка в праве, и искренне надеялась, что Тацу прав.

И всё-таки сейчас ей жаль жертву. Себе на беду мальчишка — абориген, кажется, был немногим старше Дуни и уж точно по возрасту не обогнал менестреля — выбрался на полянку. Музыкант, осёкшись, метательным ножом швырнул кривую саблю — и та вошла юному воину в грудь. Солдат посмотрел на клинок — безмерное удивление отразилось в округлившихся глазах… или близорукой Дуне примерещилось? — и тихо осел на землю. Он не издал ни звука.

— Вот дерьмо! — Тацу шлёпнул кулаком по ладони. — Без языка мне тут обе армии вырезать придётся, если мы хотим выжить. И почему мы не угодили на пустынный морской пляж?

Какие у них одинаковые мечты.

— Без языка? — уточнила девушка. Хотя «оздоровительная» пробежка и лицезрение менестреля, кхм, за работой послужили неплохой встряской, мысли всё равно расплывались и аморфно расползались по частям в разные стороны, отказываясь соединяться во что-то целое. Как же сложно думать!

— Угу. Местный в мой арсенал не входил. Удивляться тут, конечно, нечему — сколько миров и сколько в каждом из них языков! Но могло и повезти для разнообразия. И заклинаньице тю-тю. Обычно это не проблема — выдать себя за чужестранца проще простого, до кучи прогорланить песенку более-менее мелодичную… Но когда стреляют… Тоже можно, но я хорош. Эх, острые клинки как-то не способствуют мирным переговорам. Н-да.

Признаться, Дуня практически всё сказанное пропустила мимо ушей. Мозг не желал анализировать полученную информацию, спасибо ещё, дозволил зацепиться за два слова — «язык» и «заклинаньице» (как хорошо, что в цине существует понятие о чарах и волшебстве!) — и намекнул… Ну, было же, было!

— О Небеса! — девушка хлопнула ладошкой по лбу и полезла в сумку, пока из памяти не утекло то, что пришло с озарением. — Вот он!

Тубус спотыкающегося на ровном месте стражника. В голове не отложился момент, когда странница засунула футляр в боковое отделение верной спутницы, но руки хорошо помнили, как сжимали шершавую трубку, а опыт подсказывал, что арестантка, она же беглянка, не могла взять и просто выкинуть чужое имущество. Она же намусорит!

— Поможет?

Менестрель просветлел. Ибо помогло… Правда, в свете поведанного о саламандре… Хотя. Разве свиток с заклинанием — это само заклинание? Вряд ли, скорее — бумажка с набором слов, а, следовательно, не из чего было выпивать магию. Ведь так? Да и тогда, на полянке Дуню не интересовали подробности. К тому же знать она ничего не знала о страшном оружии, кроме того, о чём предупреждал предок сэра Л'рута и что, как выразился мастер Лучель, ядерка тоже не исключена. Тацу же, благодарно кивнув, перебрал листочки, выбрал приглянувшийся и зачитал текст, затем вернул тубус.

Вовремя. Похоже, к орудийному расчёту направлялись снабженцы. Ящик-то при катапульте пустовал. Новоприбывшие, как и отправленные в потусторонний мир охранники с курьером, напряглись, но тоже начали задавать вопросы — и это несмотря на сразу замеченные трупы. Для Дуни всё оборачивалось тарабарщиной, а вот музыкант с бойцами разговаривал на равных — по крайней мере, и у него, и у воинов выражение лиц были вполне осмысленными.

— …заграничный певец.

— …

— Нет, вам концерты давать не собирались. Случайно тут очутились. Шли, никого не трогали. Раз — и уже здесь.

— …

— Возможно. Но лично я полагаю, что чудом. Магией.

Солдаты загоготали — кажется, зря менестрель завёл речь о волшебстве, аборигенами, похоже, всякая сверхъестественность принималась за неплохую шутку. Зато расслабились и опустили самострелы. Может, за безобидных идиотов примут? Дуня перевела дух, да рано радовалась — воин, который вёл допрос, взмахом руки прервал веселье и явно приказал взяться за оружие. Начальство? Заговорил он более зло.

— …

И угрожающе низко.

— Что ж, вы меня раскусили, командир, — Тацу высокомерно вскинул брови. — Верно, я эр-ле-ти. — Было ли это именем, должностью или названием, странница не разобрала, но после «признания» отряд снабженцев весь подобрался и, как мог, вытянулся во фронт. — Это моя эр-ле.

Хм, а это уже о ней, Дуне. Что бы оно ни значило, девушка попыталась улыбнуться солдатам. Судя по тому, что вздрогнули не только простые воины, но и командир с менестрелем, вышло нечто ужасное. Ну и пусть.

— … - откашлявшись, пробормотал старший.

— Естественно, — не очень уверенно откликнулся певец. — Она понимает только меня… когда настроение есть.

Что это он имел в виду?

— …

— Мм-м? Что? — нахмурился защитник. — Я похож на того, кто уничтожает своих, пусть и редкостных остолопов?!

Этот неправедный гнев по поводу четырёх тел?

— … - командир не сдавался, но явно из чувства долга, а не веря чутью. Неплохому, между прочим. Зря не верит.

— Да неужели?

Воин пожал плечами.

Тацу определённо приняли за какую-то шишку. Он и вёл себя соответствующе. Актёр. Удивительно талантливый актёр. Впрочем, что-то подсказывало единственной поистине благодарной зрительнице, даже очень-очень хорошей игры не достаточно для этого естественного, врождённого умения повелевать, несгибаемой веры в свою исключительность и правоту, способности принимать уважение, а то и подобострастие от окружающих. Кажется, парень не столько играл, сколько был самим собой. Настоящим. Или — Дуня задумалась — или, скорее, привычным.

Кто же он такой? Девушке так хотелось задать уже физически мучающий её вопрос, но она не решалась — на этот раз не потому, что не хватало смелости, а из-за мешавшихся под ногами солдат. Вернее, толпившихся рядом. Ждущих, всё ещё настороженных. Похоже, восторженных и надеющихся на чудо. Солдаты не позволяли менестрелю ни сказать правду, ни красиво да убедительно соврать. Они вообще не допускали какой-либо беседы между эр-ле-ти и его эр-ле, так как у тюремного заклинания имелся побочных эффект — применившего чары понимал и впрямь любой, в том числе и тот, к кому носитель ни в коей мере не обращался. А сейчас Тацу только околичностей не хватало. И всё-таки парень сумел улучить момент для разъяснений.

— Лаура, — быстро шепнул менестрель, когда их каким-то недоразумением оставили один на один в громадной землянке. Видимо, иных убежищ от вражеского обстрела здесь просто-напросто не могли устроить. Наверняка противник прятался в точно таких же, возможно, за тонкой стеной перегноя схоронках. — Молюсь, чтобы я не промахнулся. Вроде меня считают большим человеком, хотя пока до доверия далеко, но это как раз дело поправимое. Контакт беру на себя, а ты не отставай. И не перечь, пожалуйста, а то погорим. На удачу, ты с ними в разных фазах, так что ошибок не бойся.

— А кем?

— Что?

— Кем они вас считают?

— Командором. Я… главнокомандующий теперь, — он криво улыбнулся. — У них тут невесело.

— А если они догадаются, что их обманывают, подло и цинично.

— Догадаются, не догадаются — без разницы, ибо подло и цинично я их обманывать не буду. Я немножко привру. Здесь всё плохо и может стать только хуже. Мне всего лишь необходимо прикинуться хорошим генералом… командором.

— Получится ли? — вернула улыбку, полную сомнения, Дуня. Игра — это игра. Драка — это драка. А война — это…

— Война, — закончил за девушку менестрель. Выходит, она умудрилась высказать мысли вслух. Ведь не собиралась. — Да, Лаура, я в курсе. — Он поморщился. — Что ж, придётся тряхнуть стариной…

— Стариной? Сколько вам лет?

— Двадцать четыре. А что?

— Ничего.

Н-да, старичок. Прямо-таки дедуля ветхий!

Странница открыла рот, но опоздала — местные спохватились и вернулись к эр-ле-ти и его эр-ле, что бы то ни значило. И всего-то четверть часа спустя Дуня узнала, что намеревался сделать Тацу и чем «тряхнуть». Он повёл войска в бой. И те пошли. Не ошиблись в выборе, ибо к вечеру эта битва, это сражение оказались за новым командором. Командором, что не стал расспрашивать подчинённых о ситуации. Командором, который действовал на основе увиденного за недолгой «оздоровительной» пробежкой. Командором, бывшим лишь бродячим певцом и актёром, который решил «прикинуться хорошим генералом».

Прикинуться.

Как же!

Тацу принёс принявшей его армии победу — и людей уже не интересовало, настоящий ли он эр-ле-ти или наглый самозванец…

— Как кушать хочется! — вздохнула Дуня. У неё же маковой росинки во рту не было суток трое, если не больше. Странно, как продержаться-то удалось?

— Покопайся в куртке, — присоветовал менестрель. — Может, сухарь какой завалялся.

Девушка сунулась в карманы. Кажется, там много чего завалялось — не хватало только мышеловки. Сухаря тоже не было, зато обнаружился дутый шелестящий пакетик. Яркий, блестящий, испещрённый округлыми иероглифами. Судя по виду, он лежал здесь немалое время.

— Это съедобно?

— Вряд ли, — Тацу повертел находку в руках, привычным движением надорвал, словно упаковку чипсов. — Но жрать можно. — Вернул пакетик Дуне. — И чего ты на пиру не поела?

Странница заглянула внутрь. Обещанный «хлебушек».

— Хотя нет, к лучшему это. Иначе камеру я б не отмыл.

Девушка мрачно вгрызлась в сухарь. Тьфу ты! И впрямь несъедобный: мало того, что каменный и плесневелый, так ещё и со вкусом приснопамятной горчицы. Однако выбирать не приходилось, желудок настоятельно и на повышенных тонах требовал своё.

— Где вы так навострились генералами прикидываться?

— Было дело… — начал парень, но его ворчливо перебил мастер Лучель.

— Скоморох он балаганный, — забрюзжал маг. — Всё никак цирк догнать не может.

— Спасибо, Лу, — трудно определить, возмущался ли менестрель или ему всё равно. — Я знал, что ты меня не разочаруешь.

Что это волшебник?.. Ах да, он же настоящий спектакль, в отличие от Дуни, сидевшей на первом ряду, пропустил.

…Было сражение. Была победа. Был пир.

Если при приближении эр-ле-ти все радовались, то от его эр-ле шарахались, как от прокажённой. Почему?

— Лаура, милая моя… — Эть, таким вкрадчивым тоном лучше уж «геморройная»! — Ты солдат-то прекращай пугать. И завязывай с улыбками — мне боевой дух нужен, а не толпа заик.

— Зачем же?

А как всё хорошо начиналось! Объятия, поцелуи…

— К чему мне заики? — искренне удивился Тацу.

— Я о боевом духе.

— Армия должна быть готова к сражениям.

— К сражениям? Каким? — чем больше Дуня злилась, тем она становилась смелее. — Что вам до того?

— Моя же армия. Как иначе?

— Ваша? С каких пор?

— Лаура, ты меня изумляешь, — и он не врал. — При тебе же согласился. Раз уж взялся за дело, то доведу его до конца… К тому же, скажи мне откровенно, ты умеешь перемещаться между мирами?

Вряд ли он имел в виду спонтанные прыжки неизвестно куда и неизвестно когда.

— Нет, полагаю, — пришла к выводу девушка.

— Я тоже, — менестрель развёл руками. — Нам нужна помощь. То есть следует привлечь к себе внимание. Наилучший способ — стать знаменитостью. В этом мире и в этой стране война — что ещё нужно?

Да только свет в оконце — как в песне. Дуня-то думала, что проще и логичнее отыскать знающих людей… Но, если поразмыслить, девушка регулярно на них натыкалась, а толку — ноль.

— И в любом случае, нам нужно устроиться в безопасном месте. Здесь и сейчас безопаснее всего быть эр-ле-ти и его эр-ле.

По скромному Дуниному мнению, Тацу просто-напросто не нравилась роль статиста.

— И кто же это такие в действительности? Да и откуда вам известно, правую ли вы сторону выбрали?

— Лаура, — он хмыкнул. — В войне редко бывает правая сторона. Но даже если мы ошиблись, у нас есть возможность стать правыми, правильными. И единственно верными.

— Победителями?

Менестрель долго смотрел на подопечную. А потом всё-таки сказал:

— И ими тоже.

— А…

— Обожди, — оборвал новоявленный генерал. — К нам идут. Ведут кого-то.

Вот так быстро, просто и без предупреждения наполеоновские планы Тацу приказали долго жить. Бойцы — его воины — наткнулись на обессиленного мастера Лучеля. Волшебник, тотчас выданный эр-ле-ти за фокусника — и попробуйте только спросить, кто же он на самом деле! — пообещал напарнику и его крале вытащить всех из этого в более подходящий мир, но чуть попозже, когда поднакопит магию, для чего чародею требовались вода, обильная еда и двенадцать часов здорового сна. Так как в лагере счастливо звенел и облегчённо смеялся самый настоящий пир в честь разгрома противника, то всего перечисленного имелось в достатке.

Дуня почему-то не обрадовалась. Кажется, менестрель тоже расстроился. Он отдалился от странницы и мага, позволил офицерам увести себя к главному столу и в целом занялся общественно-политической деятельностью. Эр-ле и «фокусник» остались одни. Как-то у них в руках очутились полные стаканы с вином. И отчего-то Дуня то попробовала, хотя она и шампанское пила редко и очень давно…

— Нет бы сразу набивать животы, вы решили, что без аперитива не обойдётесь… аристократы, — в последнем слове явным подтекстом звучало классическое «дегенераты». Тацу вздохнул. — Вы наклюкались. Сразу. Признаю, я тоже хорош — мне тогда было весело. Ну, не хотелось мне замечать ваших лиц… а ведь у тебя, Лаура, такая милая улыбка… особенно, когда ты спишь. Нет бы сообразить, что ты не для меня стараешься, рожи корчишь… Да и всё бы ничего, не приведи ты ко мне Лу, который с пьяных глаз таки надумал показать фокус. Нажравшийся могущественный маг, пусть и ослабевший, похуже фейерры напасть. В результате, мы трое снова оказались не там, где должны были.

Дуня поперхнулась. Прокашлялась и взялась за следующий сухарь. После третьего они неплохо пошли, тем более что девушке досталось в некотором роде ассорти… горчично-плесневелое: горчица сладкая, горчица горькая, горчица кислая плюс плесень вполне себе пенициллиновая.

Интересно, почему Тацу не сказал, зачем Дуня привела к нему мага? И не приводила она, вообще-то, никого — чародей сам за ней хвостом ходил. Весь разговор из головы выпал, но предложение выйти замуж девушка отлично помнила.

— …не смотри на него так, — несколько оклемавшись после довольно-таки грубой транспортировки (солдаты об удобстве пленника не заботились), мастер Лучель стал самим собой, тем, из мёртвого мира, а не из одинокой башни во владениях сэра Л'рута. — Не твоего поля ягодка.

— Что?

— Не строй насчёт него планы.

— Планы? — удивлённо переспросила девушка. — Какие планы? Я его второй раз в жизни вижу!.. — замялась. — Ну, третий.

— Да-да, — согласился чародей. — Конечно.

— Э-ээ… — вообще-то верно, в мире чокнутого монарха они пересекались дважды. — Четвёртый.

— Вот-вот, — странница так и не поняла, поверил ей мастер Лучель или нет. — Не строй планы, не питай иллюзий: поиграет — и выбросит.

— Правда?

Волшебник кивнул и пригубил вино. Дуня последовала примеру. Они помолчали. Всё-таки хорошо, что они не нужны местным. Тихо. Нет суеты.

— Выходи за меня замуж, Лаура.

Тогда у девушки имелся шанс протрезветь.

— И с чего это у вас ко мне внезапная любовь приключилась? — Но пьяной быть проще, так как вопросы слетали с языка, даже не пытаясь спрятаться в глубинах мозга. — Я же вам сразу не понравилась. Вы так были недовольны тем, что Тацу со мной возится…

— Недоволен. Трата сил, отвлечение внимания. Ты мешаешь, — спокойно согласился мастер Лучель. — И что?

— Но?.. — нахмурилась Дуня, она не понимала его логику.

— А насчёт любви, — перебил чародей. — Когда это брак и любовь были связаны?

Странница задумалась.

— Случается.

— Верно. Каков твой ответ, Лаура?

Она глянула на волшебника. Предложение ещё более «заманчивое», чем от Олорка. Так, «волк-креогеник» Дуню хотя бы физически привлекал, а у мастера Лучеля имелся всего один плюс: по чародею сразу было видно, что у него в достатке лучших друзей девушки. Беда, однако, в том, что Дуня не разбиралась ни в бриллиантах, ни вообще в драгоценностях. Красиво, некрасиво — как ещё судить?

— Девочка, — наверное, сомнения отразились на её лице, — ты мне… хм, интересна. Ты мне подходишь, устраиваешь меня. Но после Тацу не беги за утешением и лаской. Ты мне нужна сейчас, а не потом.

Какая мерзость!

— А не пойти ли вам, мастер, куда подальше?! — Волшебник оказался первым из женихов, кого она честно отшила. Не сбежала, не смолчала, боясь обидеть или впрямь размышляя, не согласиться ли. А ведь так и следовало поступать раньше, со всеми предыдущими. — Знаете, Тацу обещал мне всё!

И пусть. Пусть выбросил, ведь сначала — чародей же сам только что предупредил — ведь сначала поиграет…

— Я к вам не просто так мастера Лучеля «привела», — напомнила менестрелю Дуня.

— О да, — кисло согласился тот. Не хотел думать об этом? — Ты потребовала сдуру мной обещанное «всё».

— И что же это?

Музыкант передёрнул плечами. Ему неприятно?

— Не поверишь, мороженое и клятву научиться вышивать гладью.

Про мороженое-то соврал. Не этого захотела Дуня. Научиться вышивать гладью — да. Мороженое — нет. Она желала, чтобы Тацу ни при каких обстоятельствах не позвал бы странноватую подопечную в жёны.

— И? — неужели её голос полон надежды?

— И… — передразнил менестрель. — Я обещал всё? Обещал. Я дал клятву.

Обе. И он не отступится, не из тех. Хотя о том, что такое «гладь», парень понятия не имел.

— Вымыться бы, — вздохнула Дуня.

— Да. Не мешает.

— А как мы в тюрьму заселились? — прохрипел со своей койки мастер Лучель.

Тацу ответил не сразу, словно о чём-то раздумывая.

— Как пьянь подзаборная.

— То есть?

На странницу накатила усталость. Упаковка сухариков едва не вывалилась из ослабевшей руки и не разлетелась по всей камере — опекун вовремя заметил неладное и перехватил еду, из его большой ладони ничто не просыпалось. Парень свернул пакетик и хозяйственно припрятал в карман сумки. Дуниной. Правильно — девушка не снимала ту, как только подняла в мёртвом мире.

— Поспи, — девушка, скорее, почувствовала улыбку, чем увидела. Подчиняясь то ли собственному непреодолимому желанию, то ли настойчивости Тацу, Дуня положила голову менестрелю на колени, подтянула ноги, пряча под куртку. — Лу, ты, похоже, подцепил какую-то заразу у фейерры. Сначала безоружных выкинул на поле боя, в гущу сражения, затем вдребадан пьяных — во двор какого-то баронского замка. Это нам ещё повезло, что вы оба лыка не вязали, а я наоборот мог говорить членораздельно — моё враньё никто не оспаривал возмущёнными воплями. Впрочем, трудно понять, что лучше — быть пойманным на лжи или слушать ваш храп и оттирать ваши слюни… Переместились мы, стоит признать, вполне себе удачно — неподалёку от старых выгребных ям, но, к сожалению, вам обоим не понравился запах, и вы бодренько потопали, куда ноги повели. Задержать я вас не успел. Да и не очень-то стремился. Так мы и вырулили аккурат на казарму. А дальше у меня был выбор: признаться, что мы шпионы и зависнуть в петлях праздничной гирляндой, или ещё чего придумать, чтобы быть отправленными в тюрьму за пьянство средь бела дня.

— Э! А почему не в ночлежку? — возмутился маг.

— С ума сошёл?! — ошарашено рявкнул певец. Он дёрнулся, от чего, уже практически заснувшая, Дуня очнулась. — Там же запаршиветь можно. А тюрьма здесь ничего — просторная, пустая. К тому же я сомневаюсь, что здесь имеются подобного рода заведения. Так или иначе, мне пришлось решать, а, как я уже упоминал, меня тоже обвинить в трезвости было проблематично — выдал нас за бродячих актёров. Я — понятно кто. Ты, Лу, теперь фокусник — и только посмей вякнуть, что волшебник. Местный барон… точнее, молоденькая баронесса… а ещё вернее, её советница явно страдает… хотя нет, наслаждается паранойей: проведает, что ты настоящий маг, устроит пляски с раскалёнными щипцами. Между прочим, у меня в планах, пусть и долгосрочных, всё-таки размножение значится.

— А я кто? — заинтересовано пискнула Дуня.

— Ты? Танцорка.

Девушка удивлённо моргнула.

— Я не то чтобы умею танцевать. Люблю, конечно, но и только.

— Да им всё равно, как тебя обзывать, — отмахнулся Тацу. — Главное, чтобы веселей скакала.

— Что?!! — как-то неожиданно поняв истинный смысл сказанного, Дуня вскочила.

— Не бойся, — фыркнул менестрель и без труда уложил подопечную обратно. — Я тебя в обиду не дам. И баронесса здесь прогрессивная. Побеседуем с местным священником о вреде алкоголя и греховности нашего… твоего пути, поболтаем с советницей, если она до завтра вернётся, выложим штраф за непотребное поведение в общественном месте, а также оплатим наше пребывание в этом милом отеле — и можем катиться на все четыре стороны. Правда, на улице зима, так что, Лу, ты давай, быстрее силы восстанавливай, а то замёрзнем без кола и двора.

Дуня пробудилась из-за неприятного, настойчивого… жадного взгляда. Открыла глаза. Менестрель, склонив над ней голову, сладко спал, чуть слышно похрапывал, из уголка его рта текла слюна. Ага, ей, значит, пенял. Судя по руладам, доносившимся откуда-то сбоку, мастер Лучель также был ни при чём. Девушка нахмурилась и медленно поднялась, стараясь не потревожить большую подушку, осмотрелась. За решёткой, у самых прутьев кто-то стоял. Именно ему, точнее сказать, ей — гость подметал длинной юбкой пол — принадлежал плотоядный взор.

Странница встала и сделала несколько шагов — в полутьме, с плохим зрением она никак не могла рассмотреть женщину. Кто такая? Что за выражение у неё на лице? И соответствует ли оно взгляду?.. Ещё приблизилась к решётке — и охнула, мигом растревожив сокамерников. По ту сторону прутьев стояла златовласка.

Это только со стороны молодости старость кажется одинаковой, на самом деле старость бывает разной. Величественной, перед которой в благоговении падаешь на колени. Спокойной, мимо которой проходишь, не замечая, если нет нужды, так как полагаешь ту саму собой разумеющейся. Мудрой, которой внимаешь. Печальной и тихой, горю которой искренне сочувствуешь. Раздражённой всем и вся, над которой посмеиваешься. Дикой и безумной, от которой шарахаешься, бежишь, словно от огня или заразной болезни — только бы не коснулась, только бы не обожгла, только бы не зацепила. Разлагающейся заживо, от которой умираешь сердцем. Глядя на одного старика, не боишься гулять по свету и двести лет. Посмотрев же на другого, сделаешь всё, чтобы встретить смерть пораньше. Одну старую женщину не сможешь назвать иначе, как дамой. Вторую — бабушкой. Третью — каргой. Чья-то старость подобна дубу, может и гнилому внутри, но столь непоколебимому снаружи. У иных она, что скошенная трава. Кто-то усыхает, сохраняя прежние формы, кто-то вянет, опадая выцветшем платьем на вешалке, а кто-то представляется заспиртованным экспонатом кунсткамеры.

Богиня-чертовка сэра Л'рута — а это оказалась именно она — была стара. И старость её была омерзительна. Нет, вовсе не потому, что краше в гроб кладут, и не из-за того, что бывшая рабыня и госпожа утратила своё неповторимое, чудесное великолепие. Дуню передёрнуло от отвращения даже не оттого, что девушка видела златовласку юной на фотографии и зрелой в жизни. Нет. В любовнице сэра Л'рута просматривалось иное. Глядя на эту бледную злую старуху, как-то сразу понималось, что когда-то она блистала красотой… вот только об её утрате не хотелось ни сожалеть, ни мстительно ей злорадствовать. И Дуня не могла понять почему. Ведь златовласка так и осталась королевой, но теперь чудилось, что — окончательно и бесповоротно — фальшивой, хотя и раньше она не отличалась натуральностью: прима-балерина Большого театра, на которую смотришь с задних рядов галёрки, превратилась в размалёванную куклу мужской клоунады… Неужели всё так плохо? Или беда в обычной ревности, в личном неприятии этой женщины? А, может, виновата сама златовласка? Вдруг она ничего не знала об инструкции «Хмуриться не надо, Лада», а потому не осталась Ладушкой?

Белокурые волосы стали белыми, они пенными волнами опадали на плечи, а не топорщились мочалом, но речь всё равно не шла о благородной седине, золото так и не обернулось серебром. Отчего? Дело в голубых глазах? Когда-то небесно-синие, они выцвели и взирали на мир слепой пустотой… Да нет же! Что-то на дне их ворочалось, жило, тянуло в себя душу, ища изъяны на внутренней стороне. При взгляде в эти глаза вспоминался заключённый сто сорок четыре, он же Ливэн, с его поистине дурной шуткой.

— Ты, — не спросила, узнала. Как жаль, что она и впрямь не слепа — так бы не увидела, не заметила. — А это я.

И заставила во что бы то ни стало узнать себя.

Почему? Почему Дуню снова ведёт вбок от тошноты? Почему девушку мутит, когда она смотрит на этот призрак? Ведь ничего особенного…

— Ты испортила мне жизнь. Дважды. Теперь заплатишь.

И голос-то нормальный, обычный — не дребезжащий и не скрипучий. В нём даже поубавилось неприятных истерично-жеманных ноток. Этот голос соответствовал ожидаемой мудрости возраста. Так, отчего Дуня испугана? Из-за обвинения в том, чего не было? Из-за угрозы? Из-за того, что златовласка — хозяйка положения? Вряд ли. Она ведь и раньше была практически всесильной госпожой… Почему Дуню трясёт? Почему быть в мире, убитом саламандрой, куда как приятней, чем с этой… этим существом? Что себе напридумывала девушка?

— Жаль, как жаль, что я была глупа и не слушалась своей учительницы. К счастью, мне выпал шанс всё исправить, получить своё. И ты получишь… — она помолчала. — Получишь, обещаю… — И не сдержала тона, нервно рявкнула: — Хватит! Дошло?! Хватит, дрянь, изображать невинность!!! Эти, — кивок на сокамерников, — не купятся… — Утихла, остыла. — Нет, и эти купились. Как странно? Они, даже Пятиглазый, верили в твою невинность. Глупцы. Наивные глупцы.

Она посмотрела на мужчин. Дуня — как стыдно! — облегчённо вздохнула и замерла, словно лишь внимание златовласки позволяло двигаться, пятиться к Тацу. Ведь тот защитит. Как-нибудь. Хотя бы своим близким присутствием, тёплым дыханием, живым запахом. И девушку не волнует, что парню давно уж нужны мыло и зубная щётка… Дуня сейчас как обнажённая на холодном ветру. Куда делись силы? Где добрый спаситель? Ну, что он стоит, вернее, сидит там, где и сидел? Не шевелится, только слушает.

— Фокусник, значит, — взгляд хозяйки зацепился за мастера Лучеля. — Кажется, я тебя встречала. Ты помогал этой… — она прищурилась. — А, пожалуй, ты тоже хорошо знаешь её суть. Ты помогал ей тогда с открытыми глазами. Ведь в этой дряни магии ни на медяк, без тебя она просто смазливая девка. Интересно, совесть не мучает? Из-за тебя и твоей ставленницы я, ребёнок, превратилась в шлюху. Как же я ненавижу фокусников! — златовласка вернулась к Дуне. — Но тебе было мало… — и резко о ней позабыла, отвлечённая всё-таки поднявшимся на ноги Тацу. — А ты кто? Ты с ними?

— Я? — изумлённо переспросил менестрель и в два огромных шага очутился у решётки, дозволяя хозяйке разглядеть «гостя». — Случайно повстречались да винца набрались. Я странствующий певец Перестук Дождя. Слыхали?

— Кажется, — расцвела в улыбке златовласка. Такая она была человеком. — Люблю певцов. Ты исполнишь что-нибудь для меня?

— Почту за честь, прекрасная госпожа, — поклонился музыкант, помахивая несуществующим плащом.

— Тогда я освобожу тебя, — хозяйка сияла восторгом. — Стража!

— Спа… — начал было опять кланяться Тацу, однако осечься не осёкся, но запнулся на полуслове. По лицу парня пробежала тень ужаса. Правда, уже через мгновение, когда менестрель продолжил, Дуне подумалось, что ей примерещилось: — …бо, госпожа, не стоит открывать для меня замок. Негоже друзей бросать, а я им друг. Вроде как директор нашего балагана.

Он сел на прежнее место. Златовласка поскучнела.

— Мог бы и солгать. Я бы поверила, — и ушла в сопровождении подоспевших охранников, шелестя столь подходящим по стати, возрасту и положению платьем.

Некоторое время в камере царила тишина.

— Вот дерьмо, — наконец выдал оценку менестрель.

— Неужто, — откликнулась Дуня. Шок от явления златовласки отпустил, зато обида и злость вцепились в тело, разум и душу. Как он мог?! Находиться рядом с Тацу не хотелось, но странница вернулась на их койку. Наверное, потому, что там было насижено.

— Угу.

Они ещё помолчали.

— Перестук, значит? — хмыкнула девушка. Вот же, даже съязвить толком не получается.

— Перестук? — изумился мастер Лучель. — Ничего себе переводец. Я, что, ещё на тебя и заклинание умудрился наложить?

— Не помню, — не то чтобы солгала Дуня. Она без всякого волшебства понимала, о чём говорили златовласка и менестрель.

Очередную затянувшуюся паузу оборвал чародей.

— Мальчик мой, ты совсем охренел или как? — накинулся он на напарника. Лично девушка полагала, что совсем. — Она же практически тебя на волю отправила!

Дуня вскинулась и недоумённо посмотрела на мага, затем на певца.

Глупая! Дурочка!

Открытие тотчас легко, пусть не сказать что непринуждённо, подтвердил Тацу.

— Понимаешь, Лу, жутко мне стало. Выйти я отсюда бы вышел, а, вот, освободить вас могло и не получиться.

— И что вы её оба так испугались? — удивился мастер Лучель. — Обыкновенная старуха. Что делать теперь будем?

— Не знаю, — вздохнул певец. — Лаура, чем ты ей насолила?

— Не знаю, — эхом вернула вздох девушка. Она была искренна.

За Дуней пришли, когда узники ещё не успели заскучать. Каждый замкнулся в себе, не ища поддержки у других, и думал о чём-то своём, потому трудно было определить, сколько секунд — минут? часов? суток?! — пробежало. Вот златовласка оставила их. Вот они перекинулись парой-другой слов. Вот закрыли рты… И загремели ключи, заскрежетал засов, скрипнули петли — дверь с зарешечённым оконцем отворилась. Менестрель даже не попробовал встать на защиту подопечной — лишь рукой осторожно и незаметно коснулся руки. Девушка и не ждала большего. Она поднялась, чувствуя, как в спину ей шепчут губы «прости». За что? За то, что действительно не может помочь? Да он даже не обязан.

Златовласка прислала за пленницей охрану. Хозяйка встретила Дуню за ближайшим поворотом.

— Кто ты?

Признаться, девушка не нашлась с ответом.

— Хм, я и не сомневалась, что не скажешь, — златовласка не выглядела ни разочарованной, ни сердитой. — Ну, пойдём.

Стражники окружили их, ясно давая понять, что сбежать арестантке не удастся. Однако, если забыть про этих крепких мужиков, могло показаться, что две подруги — как когда-то два друга, Вирьян и сэр Л'рут — идут по полупустому коридору и мило беседуют о чём-то своём, то ли обсуждая нынешние дела, то ли вспоминая минувшие дни. Так в некотором роде и было, разве что удав и кролик более похожи на приятелей, нежели Дуня и низвергнутая белокурая богиня.

— А ты знаешь, я забыла своё имя. Давно забыла. Иногда мне кажется, что у меня его и не было. Свою молодость я помню смутно, но ты и твой фокусник оставили по себе яркие картинки.

— Не выдумали ли вы их? — осмелела Дуня.

— Ого, какая ты стала вежливая. До того тыкала, будто мне ровня… Может, и выдумала, — если не считать вспышки у камеры, златовласка и впрямь стала спокойнее: раньше — девушка тому случайный свидетель — узница бы уже схлопотала по лицу, а сейчас на неё даже не накричали. Теперь златовласка, словно хитрая змея, не кидалась на всякого наступившего на неё, а ждала лишь ей удобного момента для нападения. — Может, я намечтала и счастливое детство, и любящих родителей, и мой замок, но в тюрьме ты оказалась не моей фантазией, без моего участия. Тебя арестовала стража за торговлю телом, своим телом.

Не так всё было! Верно ведь? Их взяли за пьянство и почти отпустили. Дуня приоткрыла рот, но так и не издала ни звука. К чему? С тем, кто слышит только себя, не поспоришь, разве что подкинешь ещё доказательств своей неправоты.

— Это ли не подтверждает мои слова? — пожалуй, златовласка и разговаривала-то с собой. — Но они мне не поверили. Они называли тебя невинным ребёнком. Ребёнком! Тебя! Переростка! Шваль подзаборную. И всё требовали сказать, что я с тобой сделала. Женишок твой… сэр, ага, как же! такой же фокусник, как тот, лысый. Он всю душу из меня вытряс. А ты молодец, красиво всё подстроила. Умна. Кто ж знал, что влюбку открывать не надо — фокусник как запах учуял, прямо-таки взбесился, а потом ещё и кровь нашёл. Следы оставила, а инструмент с собой прихватила…

Инструмент? Дуня нахмурилась. Это о кинжале и флаконе?.. Ой, а ведь действительно, тогда в запале девушка прихватила «подарочки» златовласки и благополучно забыла о них, как о совершенно бесполезных вещах. Как она себя обозвала? Хомячок запасливый? Точно! Небось дурман и клинок болтаются где-то на дне сумки — то-то та казалась хозяйке чересчур тяжёлой. Н-да.

— Потом твой фокусник, когда поостыл… хотя, по мне, он больше прикидывался, видать, ты и его надурила… В общем, сэр фокусник всё вызнать пытался, где ж я так научилась людей привораживать. А чему учиться, если я прекрасна? Влюбку, было дело, на всякий случай выменяла, — рассказчица внезапно вернулась из далёких времён. — Хм, всё никак не пойму, что ты такого в хозяйской сокровищнице приглядела — мне там на глаза ничего интересного не попалось, а ради цацек ты и за фокусника пошла бы.

Дуня пожала плечами. Её охватили сомнения.

— Что-то пропало? — попробовала она зайти с другой стороны.

— Меня не спрашивали. Заперли в темнице, а эта хозяйская шлюха, Вруля-оглобля…

Все-то у златовласки шлюхи. Конечно, дамы в замке сэра Л'рута отличались весёлым нравом, целомудрием не страдали, но с моралью считались. Да и Вруля… Ничего такого этакого за старшей горничной Дуня не замечала.

— …а затем женишку твоему не до меня или тебя стало…

«Сладкоежка?» — вспыхнуло в мозгу, радостно и обречёно одновременно.

— …с невестушкой господина и хозяина, — златовласка буквально выплюнула эти два слова, — беда приключилась: сначала внезапно осиротела, потом её замок вместе с ней до основания разрушили. Народу полегло… Чёртов ключник новостями последними поделился. Сэр фокусник по нижайшей просьбе Императора туда ускакал. Ну как же! Племянница Его Величества, видите ли, внучато-троюродная, кажется. А я, между прочим, кузина короля!

Они остановились у глухой, окованной двери. За ней что-то шипело.

— Сэр фокусник-то меня в покое оставил, да собаки тело бродяжки какой-то под руинами нашли, лекарь, сказали, тебя по ауре крови определил. Господин и хозяин не смог мою судьбу решить, фокусник твой не возвращался всё, потому людишкам своим на суд отдал. Они меня к каторге приговорили. Представляешь? К каторге! За то, что я ничего не сделала! Ничего! А я ведь просила, умоляла поставить меня перед Высшим судом, но, видите ли, Император да чародеи заняты, варваров диких никак одолеть не могут.

— Мне жаль, — тихо пробормотала Дуня. — Верите?

— Верю, — она кривовато улыбнулась. — Верю-верю. Ты ведь понятливая. Я тебе сейчас расскажу… и покажу, что мне пришлось пережить в каменоломнях, потом — в солеварне, затем — в Истоке Серебра…

Дуня побледнела.

Её вернули в камеру. Привели. Поставили где-то по центру, да и заперли дверь. Дуня не двигалась, лишь смотрела куда-то широко открытыми глазами.

— Что тебе сделали? — рядом вырос Тацу.

— Ничего.

Ничего. Только действительно показали, что было и что собираются. И тот, кого мучили, проклинал не мучителей и не ту, что велела мучить, а ту, которая смотрела. Дуню.

— Ничего, — повторила она.

— Глупая, — шепнул менестрель и прижал несчастную к груди, начал укачивать, ласково поглаживая по давно нечёсаным и немытым волосам. — Лу! Придумай что-нибудь!

— Что? — глухо откликнулся волшебник. — Не знаю, откуда у местных такая сила, но здесь и сейчас я всего лишь старикашка, обвешанный жемчугом да золотом. — В голосе чародея где-то глубоко-глубоко внутри тлел всепоглощающий ужас, готовый в любое мгновение вспыхнуть яростным пожаром и сожрать мага. Оно и понятно: всемогуществу вдвойне страшнее, когда оно беспомощно, хотя чем нынешняя ситуация отличалась от той, что сложилась в мёртвом мире? Неужели у них и впрямь нет выхода? — Мальчик мой, это ты у нас специалист по тюрьмам. Тебе, похоже, и искать дорогу на волю.

— Пожалуй, — кивнул музыкант. — Есть у меня кое-что…

Он отстранился от Дуни и потянулся к груди. К кобуре под мышкой, к «пистолету» — догадалась девушка. Медленное движение отрезвило странницу, привело в чувство. Ведь это секрет! Секрет от мастера Лучеля. И, вроде бы, это — крайнее средство. Наверняка есть иной, более разумный путь! Дуня остановила руку друга, обхватив ту ладонями.

— Спойте. Это помогает… думать.

— Согласен.

Тацу вздохнул и на пробу начал какую-то песенку. Неуверенно и преувеличенно весело.

Дуня шмыгнула носом и посмотрела вверх на менестреля, прямо в глаза. Затем уточнила:

Парень поперхнулся.

— Э-ээ, не совсем, — он покраснел. Затем улыбнулся, фыркнул. Расхохотался. Девушка прыснула следом, мастер Лучель тоже сдавленно захрюкал.

— Ты в следующий раз, мальчик мой, говори, что она певичка, а не танцорка.

— А скакать вы, двое, мне предлагаете?

— Я угадала? — спросила Дуня.

— В целом, да, — Тацу усадил девушку на койку. — Есть хочешь? Мы тут для тебя заначили.

Он вытянул из-под лежака холщовый мешок. Внутри лежали хлеб, сыр и репа. Дуня хотела было отказаться, но организм, подчиняясь требованиям желудка, не дозволил совершить подобную дурость. Через краткий миг девушка старательно позабыла уготовленное ей. Сейчас — это ведь сейчас, верно?

— Вы всё-таки спойте, а? — промычала она с набитым ртом. — Только про любовь. И героическое.

— Конечно, — менестрель всё оттуда же достал длинную доску со струнами. И это у охранников выпросил да припрятал? Прохиндей. Выберутся они отсюда, обязательно выберутся!

Первой из любовно-героических баллад оказалась «Благослови, отец!». Куда ж без неё? К тому же под весёлую песенку хорошо пошёл не только на удивление свежий хлеб, но и недоваренная репа, и ароматный, словно носки Тацу, сыр. Ну, наверное, как носки — парень предусмотрительно сапоги не снимал. Да и мастер Лучель с башмаками не расставался. И Дуня, впрочем, со своими ботиночками, тоже — правда, большей частью из-за того, что боялась потерять эти и не найти других, настолько же удобных. Нынешние девушке достались от Утки и оказались, в отличие от одежды, впору.

За «Благослови, отец!» рикошетом по камере поскакала другая — тоже задорная, тоже про любовь и тоже о героических юношах. Потом ещё одна, следующая. Затем опять «Благослови, отец!». И так далее.

— Мальчик мой, беру свои слова обратно, — волшебник улыбнулся. Над предложением такого мага Дуня бы подумала. — Может, и возьмут тебя в консерваторию.

— Да ну, Лу, я уже туда не хочу, — рассмеялся менестрель и припал кружке с водой. — К тому же тренькающие рифмоплёты наверняка там не в чести. Да и наивному мне дорожка уже проторена… — Он, изменившись в лице, осёкся. Пощипал струны, недовольно покачал головой. — Наивным был я…

Мастер Лучель тихо, практически беззвучно вздохнул. Кажется, волшебник остро пожалел, что сделал напарнику комплимент.

И по тюрьме полилась иная песня. Грустная. О том, что прежде чем совершать подвиги ради любимой, стоит поинтересоваться у той, а нужны ли они ей. И если нужны, то какие. Хотя песню никак нельзя было назвать радостной, Дуне та понравилась куда больше разудалых частушек. Девушка, подперев «Алёнушкой» щёку, восторженно смотрела, как менестрель ласкает странный инструмент. Как Дуне хотелось, чтобы Тацу пел для неё…

Тацу умолк. Словно финальному проигрышу, слушатели внимали тишине.

— Она погибла, да? — догадалась Дуня.

Менестрель вздрогнул и озадаченно посмотрел на странницу. Моргнул, будто отгоняя сон, как тогда, в трактире, перед тем как подставить, указать стражникам в пластинчатых юбочках на черноволосую девицу, «убийцу» сумасшедшего короля. Открыл рот…

— Ты совсем без ума или как? — раздался от решётки капризный голосок. — Это ведь всего лишь песня. Верно?

Защитник дёрнул щекой и обернулся к прутьям. Дуня последовала примеру. Узников посетил златокудрый ангел, не иначе.

— Вроде того, малышка, — ухмыльнулся музыкант.

— Я не малышка! — топнула ножкой пятнадцатилетняя, не старше, гостья.

Дуня во все глаза смотрела на явление. Если бы странница совсем недавно не разбила портрет, она, пожалуй, не признала бы «натурщицу», благо только что видела ту в более подержанном варианте. Златовласка добыла эликсир молодости?

— И кто же ты, не-малышка? — Тацу дурел прямо на глазах, мастер Лучель, похоже, не отставал. Неужели мужчинам только и подавай, что пышногрудую блондинку да помоложе? Почему они ведутся на такую фальшивку?.. Впрочем, вынужденно признала Дуня, юная посетительница была настоящей.

— Я — баронесса Л'лалио, — гордо выпятила подбородок девчонка. — Я здесь хозяйка. И я решаю вашу судьбу.

О Небеса!

Златовласка, как и большинство обитателей замка сэра Л'рута, не знала имени невесты господина. Волей случая оно было известно Дуне. Госпожа Л'лалио, она же, видимо, баронесса, вот это, почему-то казалось, строптивое и самовлюблённое, но всё же невинное дитя. То есть получается, что Император отдал верному рыцарю в жёны ту, которая пару десятков лет спустя стала любовницей тому, кто должен был быть её мужем? Юная баронесса добралась до суженого несколько позже и одновременно раньше. И, может, Вирьян зря подозревал красотку в привороте. Бедняжка! Что же произошло?.. Или Дуня ошиблась и перед ней всего лишь предок белокурой чертовки? Ведь с предком сэра Л'рута девушка уже встречалась. Да, наверное, так. Но как же они похожи!

— И что же блистательная баронесса Л'лалио решила? — Тацу склонился перед хозяйкой с куда большим почтением, изяществом и желанием, чем перед грозной златовлаской.

— Вы мне нравитесь.

И улыбки-то у них одинаковые. Говорят, изредка случаются такие совпадения.

— О! — менестрель склонился ещё ниже. Если продолжит в том же духе, лоб расшибёт.

Мастер Лучель расшаркиваться перед ангелочком не стал, однако сел, как подобает, и величественно расправил плечи. Н-да, маг, повелитель природы, царь стихий — вне всяких сомнений.

— Не скажу, что все трое…

Дуня легко догадалась, кто не входит в список симпатий баронессы. Что уж лукавить, чувство взаимно: красивая женщина — радость для мужских глаз.

— Но, может, мне не попадались достойные чародеи. В нашу глушь редко кто наведывается.

Странница постаралась не смотреть на волшебника. Девушке без труда это удалось, так как её занимало собственное смущение. Опять она думает о людях плохо. Зачем? Чтобы потом удивляться? Какая же она…

— Поверьте, баронесса, мастер Лучель достойный человек и чародей, — защищая то ли напарника, то ли единственную надежду вернуться домой, Тацу скорчил серьёзную мину. При общем желании истечь слюной выглядело это… С удовольствием съеденный под хорошую музыку обед явственно попросился наружу. Да чем парень думает?!

— Я тебе верю. Ты великий песнопевец, — глаза юной хозяйки сияли сапфирами. Наверное, девчонке пошла бы брошь с менестрелевской куртки, в которую Тацу вновь укутал Дуню. Самого же Тацу можно было маслом намазывать на хлеб. Наблюдая метаморфозу, видя, как умный мужчина превращается в амёбу, странница мрачнела с каждой секундой. Девушке очень-очень хотелось сказать какую-нибудь мерзость и вовсе не об ангелочке по ту сторону решётки. Ангелочке, который, похоже, и не понимал, что творит одним своим присутствием. — А ты, правда, танцорка?

Дуня не сразу сообразила, что баронесса обращается к ней.

— Всё зависит оттого, что ты… — И как это Тацу умудрился ткнуть странницу под лопатку, когда мгновение назад стоял в нескольких шагах от подопечной? — …вы имеете в виду.

Судя по внезапно порозовевшим щекам, госпожа Л'лалио имела в виду то же, что и все остальные.

— Вроде того, малышка, — буркнула, повторяясь за музыкантом, Дуня. Как ни странно, её баронесса поправлять не стала.

— И ты видела всё на свете?

— Э-ээ, кое в каких странах побывала, — уклонилась от прямого ответа узница.

Юная хозяйка кивнула, мило улыбнулась, затем попыталась сделать умное лицо — не очень-то получилось. Скорее, вышло хитрющее — как у ребёнка, которому запрещают немногое, но этого немногого шаловливое чадо и привыкло добиваться.

— Я вас освобожу, — она помолчала, красиво выдерживая паузу, — но при условии.

— А как же?.. — Дуня не поинтересовалась каком — баронесса всё равно сама скажет, а о златовласке стоило бы разузнать побольше.

— Советница? — поморщилась госпожа Л'лалио. — Я здесь хозяйка, не она. Она, конечно, мудра, не спорю, но в последнее время берёт много воли. Она мне не указ! — девчонка вновь топнула ножкой. — Вы возьмёте меня с собой?

Прежде чем Тацу успел согласиться, Дуня поспешила вмешаться. Она сама от себя не ожидала такой прыти.

— Зачем тебе? — второй тычок девушка проигнорировала, хотя менестрель опять умело — явно целился! — угодил в болевую точку. — К чему тебе менять жизнь в родном замке на бродяжничество в сомнительной компании?

— К чему? И ты, танцорка, меня спрашиваешь? — неподдельно удивилась юная баронесса. — Ты гуляешь там, где хочешь! Ты смотришь на мир не из-за занавеси в карете и не из узкого оконца на высокой башне! Ты не ждёшь, когда чудеса свалятся на тебя, а сама ищешь их! И ты выбираешь себе мужчин!

Как она ошибается, во всём! А уж насколько романтичное представление о проституции — у этого ангелочка с головой-то всё в порядке? Или наслушалась любовных баллад от сочинителей, вроде странствующего Тацу? Нет, не похоже — к последней его песне хозяйка отнеслась не сказать что серьёзно.

— Малышка, ты ничего не замечаешь?

— А что? — гладкий лоб девчонки пошёл складками: реакция не на обращение, а на мыслительный процесс. Госпожа Л'лалио вряд ли была глупа, она действительно не поняла намёка. — Что я должна заметить?

— Где сейчас нахожусь я, беззаботная танцорка?

— В тюрьме, — просветлела баронесса. Из-за переливающихся золотом волос и предпочтения мягких тонов в одежде казалось, что над головой посетительницы зажёгся нимб. Наивная, искренняя. Святая! Или, возможно, блаженная. — Ты находишься в тюрьме.

— А теперь представь себя на моём месте, — не сдавалась Дуня. — Мне повезло… — ложь сама сорвалась с губ, — что мою судьбы решаешь ты. Как поступил бы твой отец?

— Папа… пусть боги хранят его душу… добрый. Он отпустил бы. Я его законов не меняла. А дядя… пусть и к нему боги будут ласковы… велел бы выпороть и послать в работный дом, — кажется она поняла. — Так, всегда можно вернуться домой.

— У меня ещё не вышло, — вздохнула странница, но её слова миновали чужие уши.

— И всё лучше, чем безропотно ждать замужества! — голос хозяйки переполнял мечтательный восторг. — Дядюшка… нет, не тот… пусть ему с богами будет хорошо… а Его Величество милостиво выбрал мне супруга. Я не могу спорить с Императором, но я даже на портретах не видела своего жениха! Не знаю его имени! Говорят, он старше моего почившего отца. Старик! А ещё… ещё… сей благородный рыцарь, — она произнесла это тем же тоном, с тем же выражением, как до того златовласка поминала сэра Л'рута, что, вероятно, единственный раз в жизни поступил не как подобает, так и не дав защиту той, которой позволил всё. — Сей благородный рыцарь потерял стыд и совесть! Толкуют, он открыто живёт с любовницей и не одной! И мне велят стать женой этого?! Никогда!

— Но если ты уйдёшь с нами, тебя разве не станут искать?

— Ничего, советница скажет, что я больна и не могу выйти к людям. И траур мне не дозволяет. Нас ни за что не догонят!

Дуня с трудом подавила вскрик. Чересчур. Чересчур много совпадений! Эту девочку, это замечтавшееся дитя во что бы то ни стало следует остановить, отговорить от безумия! Но как? Дуня же не умеет. Она вообще предпочитает молча наблюдать, иногда действовать, но избрать инструментом убеждения слово, а не наглядный пример… нет, она не может, это выше её сил. Но ведь она уже начала. Да только как продолжить?

И странницу осенило. Ну конечно же! Как поступила бы мама? И ей надо так же. Девушка напрягла память — давно всё это было, очень давно, в детстве, когда Дуня ещё ввязывалась в драки, терялась в парках развлечения и во дворах соседних домов, шарила в садах и грядках, что коза в чужом огороде. Давно. Прямо-таки предания старины глубокой.

«Если все выпрыгнут из окна, ты тоже выпрыгнешь?»

Нет, не совсем то. О! Вот оно!

«Подобает ли…»

— Подобает ли дево… — узница осеклась, быстро исправилась. — Подобает ли баронессе прислушиваться к бабьим пересудам? Да и когда и кому были верны мужчины до свадьбы? — Дуня старалась не кусать губы, иначе эффект пропадёт. Но неужели это она говорит? Может, дух какой на неё снизошёл? — Когда жених увидит тебя, госпожа, навсегда забудет других. Он же на руках тебя носить станет! Исполнит любую твою прихоть!

Хозяйка призадумалась. Кажется, арестантка попала в цель — юная баронесса не без основания считала себя центром мироздания, и ей требовалось немного повзрослеть, чтобы принять, осознать, что её теория несколько ошибочна.

— Советница о том же вещает, — кивнула собеседница. — А ещё говорит, что первый мужчина должен быть опытным.

Дуня покраснела. Вероятно, это-то испортило неплохое начало.

— Ещё советница хихикает, что раньше овдовею. А я не хочу раньше! — госпожа Л'лалио снова притопнула ножкой — длинная узкая юбка пошла завораживающей волной. — Вы просто обе мне завидуете! Советница — молодости и красоте, ты… — она, прищурившись, всмотрелась в Дуню. — А ты тоже! Ты тоже боишься своей старости! Ты не хочешь мне отдать песнопевца, хотя отлично понимаешь, что он выбрал меня. Вот!

Что?! Да… Как же…

Наверное, с узницей приключилось то же, что и в замке приснопамятного сэра Л'рута, когда девушка, пьяная от недосыпа, ослушалась пусть и ложного, но приказа начальства — не выполнила положенную работу. В результате чего, между прочим, едва не оказалась в статусе замужней леди. Вот и сейчас вряд ли Дуня была полностью в здравом уме.

— Я не слепая, вижу, что и кого выбрал! Его воля, его желания! — вспыхнула странница. — А мне-то что? Бери, если нужен — мне он и даром не сдался! — Сказав, она поняла, что пьяна. Пьяна не так, как накануне, да беда — симптомы практически те же. И язык не желал остановиться. — Только попомни свои же слова, когда станешь постарше, малышка!

Девушка зажала руками рот: если не способен разум, пусть за дело берётся плоть. Баронесса, к счастью, на странное поведение горе-наставницы не обратила внимания, испуганно отпрыгнув от решётки и вглядываясь в несправедливо — по крайней мере, со стороны Дуни — обвинённого Тацу. Затем, всхлипнув, развернулась и бросилась прочь, лишь золотистый росчерк, след взметнувшихся волос, застыл на мгновение в полумраке темницы. Лисий хвостик последовал за хозяйкой.

Дуня перевела дух. Госпожа Л'лалио обиделась — ничего хорошего для пленников, — зато подуется у себя в покоях да остынет, дурь из головушки выветрит. А если не успеет, то время для побега всё равно упустит.

— Лаура, ты что творишь? — прошипел над ухом менестрель. — Ты чем вообще думаешь? Она же нас почти выпустила!

Странница посмотрела на музыканта. Тот вовсе не представлялся разогретым киселём, будто это не Тацу мгновение назад плавился под ясным взором синих глаз.

— Но… я…

Оба сокамерника взирали на неё… с брезгливостью? Но почему? За что? Что она такого сделала?

— Ведь мы выберемся, как-нибудь, — неуверенно начала Дуня. — Зачем же портить жизнь наивной девице?

— Портить жизнь? — покачал головой мастер Лучель. — Похоже, я ошибся. Извини, девочка, ты и впрямь такая, какой кажешься. — Он расслабился и потёр виски, скрипуче вздохнул, позвякивая многочисленными украшениями. Точь-в-точь сухое дерево, увешенное колокольчиками… и денёк ветреный. — Как же здесь неуютно! И что ж нам так не везёт? Саламандра, газ. Теперь — вот это. Чем же здесь магию блокируют? Не пойму никак — никогда с такой системой не сталкивался.

— Не причитай, Лу.

— Я размышляю, мальчик мой, — фыркнул чародей. Он не был расстроен тем, что не понравился смазливой малолетке. — Девочка-девочка, нам бы выйти за ограничительный периметр — и поминай как звали.

— А госпожа Л'лалио?

— А что госпожа? — пожал плечами Тацу. — Верно, мы собирались ею воспользоваться, потому подыграли. Знаю я таких, пересекался, — он отошёл. Судя по отстранённым, холодным глазам, парень обиделся. Было за что — какое право Дуня имела разбазаривать его персону? Никакого. Но… она же всего лишь сказала то, что следовало. Ну, ещё немного разозлилась. — Разбалованный, эгоистичный ребёнок. Испортить ей жизнь трудно. Хотя бы потому, Лаура, что это опасно для собственной жизни. Мы хотели… смыться. А ты…

А она? А она всё испортила душеспасительной речью. Проявила инициативу, понимаешь ли. Всегда молчала — зачем сейчас вмешалась?

Дуня устало опустилась на койку. За дверью заскрежетало. Златовласка вернулась?

Не совсем. На пороге вместо златовласки стоял златокудрый ангелочек — баронесса не испугалась мрачного предупреждения, она, похоже, бегала за шубкой, которая и лежала-то не очень далеко, где-нибудь в караулке, у стражи. Юная хозяйка хорошо подготовилась. По крайней мере, ей так казалось: на дворе лютовала зима, поэтому красотка укуталась в некое подобие манто — серебристый, в рыжих пятнах мех сиял в свете чадящих факелов с той же силой, что и волосы госпожи Л'лалио. Собственно, на этом сборы девчонки в дальний поход закончились — не было видно ни тюков с запасами, ни тёплой одежды для узников. Возможно, то и другое лежало там же, где до сего момента дожидалась хозяйку шуба, но вряд ли — для чего тогда девица облачилась в манто? Неужели только для того, чтобы показать, как она будет хороша среди снегов?

— Если не хочешь идти с нами, оставайся, танцорка.

— Э нет, — вновь поднялся Тацу. Госпожа Л'лалио восторженно задрала подбородок. Как Дуня её понимала. — Блистательная баронесса, танцорка пойдёт с нами. Или мы никуда не пойдём.

Странница озадаченно моргнула: и как это вяжется с тем выговором, который менестрель с магом только что ей устроили? Хозяйка надула губки — она тоже не понимала, куда клонит избранник.

— Первое правило циркачей и путешественников, — подхватил мастер Лучель. — Куда один — туда и все.

Эть? Волшебник только что придумал? Судя по одобрительному кивку менестреля, нет. Или парочка мыслит одинаково, что совместные приключения если и не отрицали, то подвергали сомнению. И как быть с общепринятым «Семеро одного не ждут»? Те же вопросы явственно отразились на лице юной хозяйки.

— Разве не куда все — туда и один? — подивилась она вслух.

— Нет, — виновато развёл руками музыкант. — Если прелестнейшая баронесса желает стать циркачкой и путешественницей, то придётся следовать некоторым правилам. Их немного, они непривычные. Но они лёгкие.

И госпожа Л'лалио купится на этот бред?! Ведь и наивности есть граница… Укутанная в меха девчонка расцвела. Купилась.

— Я желаю быть циркачкой и путешественницей.

— Значит, вы циркачка и путешественница, — вернул ей улыбку Тацу. Улыбку покровительственную, насмешливую, полную, пожалуй, научного интереса, несколько саркастическую. Уж никак не улыбку влюблённого идиота. Дуня не хотела бы, чтобы такой же «осчастливили» её.

— И отсюда следует, что куда я — туда и все. Так?

— Так, — очередной виноватый взгляд менестрель адресовал нечаянной попутчице. Ей же, наверное, предназначался тяжкий вздох чародея. — Лаура, прости. Сама понимаешь — правила…

— Мы идём?! — потеряла терпение хозяйка.

— Идём-идём, — успокоил её мастер Лучель, тоже поднимаясь.

— Слава всем богам! — радостно захлопала в ладоши баронесса. — Вперёд, вперёд!

«Труба зовёт», — то ли сердито, то ли печально добавила про себя Дуня и совершенно не удивилась, когда услыхала недоумённо-высокомерное:

— Что здесь происходит?

— Ой, — златокудрый ангелочек впорхнул в клеть, уступая дорогу седому демону. — Советница?

— Я, — подтвердила очевидное златовласка. Вероятно, охранники на разумность молоденькой госпожи не понадеялись и донесли о её более чем подозрительной деятельности мудрой наставнице. Правильно, вообще-то, сделали. Отчего, откровенно сказать, ни узникам в целом, ни Дуне в частности легче не было. — И я не слышу твоего ответа. Что здесь происходит?

Сейчас, когда они стояли, обуреваемые одинаковыми чувствами, друг напротив друга, их несомненная схожесть бросалась в глаза. Госпожа Л'лалио и златовласка. Первая — стройная и тонкая, вторая — прямая и исхудавшая. Одна — ещё не вытянувшаяся ввысь, другая — усохшая с годами. Та — ярко сверкающая непокорными прядями, эта — тускло поблёскивающая тщательно уложенными волосами. Что там причёски, они вообще во вкусах сличались: цвета, покрой одежды, украшения, косметика — только-то добавить поправку на возраст. Первая юна, вторая стара, но обе осознают себя в полной мере, а потому и ведут соответственно: баронесса озаряла мир восторженными синими глазищами, советница поглощала, напитывалась этим светом ожидания чуда… Госпожа Л'лалио была своевольна и строптива, златовласка же привыкла иметь то, что хочет — и никакая каторга, никакие беды и страдания не выбили из неё это.

Как? Неужели? Неужели никто не обратил внимания? Ладно, баронесса — юность не в силах разглядеть в старости себя. Пускай, златовласка — старость всегда и во всём видит если не себя, то, по крайней мере, упущенные возможности, то, чем она могла бы быть. Но окружение? Родичи хозяйки, стража, челядь, мимолётные гости — куда же они все смотрят? А Тацу? А мастер Лучель?.. Дуня осторожно обернулась к сокамерникам. Менестреля — и, похоже, он не притворялся — мутило. Парень, как и до того, пытался оказаться подальше от златовласки: он медленно, но верно пятился от женщины, вновь выбрав странницу преградой, последней линией обороны от старухи, что внушала ему необъяснимый сторонним — и Дуне тоже — ужас. Чего испугался молодой и крепкий мужчина, воитель и определённо авантюрист? Почему ему, который неоднократно спасал довольно-таки неуклюжую девушку, не стыдно прятаться за её спиной, искренне считать, что подопечная способна дать ему защиту? Или Дуня служит не защитой, а щитом? Нет, не верится, Тацу ни разу не поступил с девушкой подло. Пользовался — было. Но и взамен отдавал себя, не скупясь — странница не чувствовала себя жертвой. Даже на постоялом дворе имени «Благослови, отец!» менестрель хотя формально подставил «подельницу», как таковой опасности не подверг — он отлично знал, что не оставляет Дуню без помощи, что за ней присматривают. А что в «лаборатории» пистолетик свой ко лбу приложил, так ведь тоже неспроста… И вот этот человек боится слабой старушки, прикрываясь едва ли более сильной девушкой? Странно.

Мастер Лучель хмурился. Нет, его взгляд не метался тревожно с баронессы на советницу и обратно — чародея мучило что-то иное, может, то самое отсутствие магии, его частицы, его сути, и потому волшебнику было не до чужой схожести, он просто-напросто не замечал ожившего зеркала времени перед собой.

— Как ты можешь находиться рядом с этой голытьбой? И ответишь ты мне наконец, что здесь происходит?

— Голытьбой? — глаза и рот хозяйки округлились буковками «о». — Какая же они голытьба? Они циркачи и путешественники. И голытьба не обвешивается золотом и каменьями, голытьба не хвастает сапфирами такой величины. — Тонкий пальчик с острым в блёстках ноготком указал на Дуню, точнее, на ворот куртки Тацу. Странница тотчас уподобилась баронессе — топаз от сапфира обычная студентка и впрямь не могла отличить, но зато хорошо знала, насколько велика разница между ними в цене. Ничего себе брошечка.

— Ворьё и не на такое способно, — хмыкнула златовласка. — И я до сих пор не слышу ответа! — Она словно кнутом щёлкнула.

Госпожа Л'лалио дёрнулась, будто уклоняясь от удара, но затем выпрямилась, сердито сдвинула брови и топнула ножкой. Девичий, полный недовольства голосок зазвенел под сводами темницы. Резонируя, он явно грозился обрушить замок на головы его обитателям и гостям, вольным и не очень.

— Да кто ты такая?! Что хочу, то и происходит! Мой дом! Мои владения! Моё желание!

— Дитя, — советница моргнула. Она заговорила нежно и ласково, хотя и не без твёрдых, режущих ноток — острый клинок в ножнах из плюша. Сколько же златовласке пришлось усмирять свой нрав, чтобы научиться подчиняться чужому норову? — Дитя, я твоя наставница. Я та, которая сейчас заботится о тебе, бережёт тебя. Я твой опекун перед богами, Императором и людьми. Вот, кто я такая.

— Наставница? — усмехнулась юная баронесса. Нехорошо так усмехнулась, не по-детски. — Опекун? Ты приставлена ко мне случаем и последней, смертной волей моих родителей… да улыбаются им те, что живут на Небе! Но кто ты такая? Откуда явилась? Как им заморочила голову? Уж не заклятием каким? И мне не ведомо, не преступница ли ты беглая! Не от твоей ли руки слегли матушка, батюшка, дядюшка?

— Как ты можешь? — охнула златовласка. Похоже, обвинения поразили её в самое сердце. Она никак не ожидала такой подлости от воспитанницы. — Ты знаешь, как и почему я очутилась в твоём замке. И уж тебе-то отлично известно, отчего погибла вся твоя родня! И именно я уберегла тебя, скрыла ото всех, что ты натворила!

— Я ничего не творила! — шарахнулась от советницы хозяйка. В её глазах плескались ужас и непонимание. — О чём ты? Что ты такое говоришь?

— Не прикидывайся несмышлёной дурочкой! Мужики поверят — им многого не надо. А я, знаешь ли, не первый год на этот мир взираю.

Однако баронесса не прикидывалась, чего обиженная златовласка не видела. Госпожа Л'лалио, конечно, сообразила, в чём её подозревают, но почему — могла лишь догадываться. И, кажется, догадалась, но что-то подсказывало Дуне — в корне неправильно.

— Ах ты, демон проклятый! — рявкнула девица. — То-то я даже дотронуться до тебя опасаюсь! Стража! Немедленно арестуйте её, под замок! И приведите священника!

Охрана — почему-то Дуня удивилась — беспрекословно подчинилась госпоже: судя по торопливому, цокающему топоту, кто-то бросился за местным служителем богов; в камеру вошли двое и стали по бокам златовласки.

— Пойдёмте, госпожа советница.

— Что?! Да как вы!.. Да как ты?! — низвергнутой богине не хватало слов. — Как ты можешь?! Деточка, как ты можешь так поступать со мной, с той, что вложила в тебя душу?!

— Душу? — откликнулся златокудрый ангелочек. — У тебя нет души, демон!

Хозяйка называла наставницу вслух так же, как и странница в мыслях, но сейчас у Дуни язык не повернулся бы поименовать сникшую старушку исчадьем ада. Гордая и высокомерная златовласка вскинулась, хотела ответить в тон ученице, но неожиданно передумала. Советница — видимо, уже уволенная — и впрямь была сломлена. И сломлена не многочисленными предательствами мужчин, что без зазрения совести пользовались ею, а затем бросали, не каторгой, ничем незаслуженной, а криком взбалмошной девчонки. Похоже, зазноба сэра Л'рута и сама не понимала, что ей важно мнение, одобрение воспитанницы. Это какой-то Леске, иноземке, которую она винила в своих бедах, она могла сказать, что жаждет получить своё. На деле, златовласку устроило бы, чтобы своё получила её обожаемая госпожа Л'лалио. Сейчас несчастная не выглядела мерзкой, она была просто древней, усталой старухой.

— А ведь даже твой батюшка, покойный барон, говорил. Стоило бы тебя разок выпороть… — тихо, почти беззвучно прошептала она. Вряд ли златовласка желала, чтобы её услышала подопечная.

— Что?! — взвизгнула та и подскочила к бывшей наставнице, замахнулась.

— Тацу!!! — одновременно воззвал мастер Лучиль. — Я понял! Петля! Не дай им столкнуться!

Менестрель прыгнул к двум одинаковым женщинам, одной юной, другой старой, — и конечно же не успел. Гнев уже вёл руку, он не дозволял размышлять — девчонка, необременённая почтением к старшим, ударила беззащитную старуху. Гладкие пальчики коснулись морщинистой щеки — и на бесконечное мгновение стало тихо. Мир будто замер, оглушённый. Потом, много позже появилось движение, а за ним — то отставая, то перегоняя — звук. Дуня лишь краем уха слышала о рождении сверхновых, теперь, думалось, она стала тому свидетелем — в месте удара словно бы солнце вспыхнуло, или явилась, прямо в камеру приснопамятная саламандра.

Девушка упала, зажимая голову ладонями — грянул взрыв. Именно что грянул, сам взрыв случился чуть позже.

— Лаура! Руку!

Воздух наполнился ароматами. Преобладали приторно-сладкие и вяжуще-горькие. Чувствуя, что сходит с ума, странница усилием воли выбрала те, к котором привыкла, которые ей нравились — роза и полынь. От них тоже плыло перед глазами, но с ними хотя бы можно было смириться.

— Ну же! Руку!

Дуня несмело глянула вверх на защитника. Тацу, подхватив баронессу за талию, только оборачивался, чтобы позвать подопечную. Значит, ещё есть миг — странница рванула к припрятанной под койкой сумке, подцепила лямку, поднялась… Тацу не было. Мастера Лучеля тоже. Как, впрочем, тюрьмы с пустыми лежанками и испуганными стражниками.