Полет почтового голубя

Глава 2 Я очень люблю французский язык

Самолет висел над грудой косматых облаков, которые, неожиданно расступившись, открыли под собой огромное серо-зеленое пространство, посреди которого серебряной лентой змеилась большая река. Прильнув к иллюминатору, Еугенио вспомнил историю семьи русских староверов, проживших сорок лет, если не больше, в полной изоляции посреди Сибири, в бедной халупе, в сотнях километров от ближайшего населенного пункта. Может быть, именно здесь, думал Еугенио, на берегу этой реки, прямо подо мной. Эти староверы — отец, мать, двое малышей и третий, которого мать носила в своем животе, — бежали из «мира людей» и так, убегая всё дальше и дальше, очутились в такой глуши, что дети, став взрослыми, не могли вспомнить, видели ли когда-либо других людей. В восьмидесятых годах группа геологов случайно наткнулась на эту семью, и один советский журналист, заинтересовавшись этой историей, опубликовал в газете несколько очерков о них, а затем написал книгу. Однако контакт с цивилизованным миром оказался для этих отшельников настоящей трагедией, и они, столько лет выживавшие в невероятно тяжелых условиях, умерли один за другим, кроме самой младшей сестры (у пары за эти годы появились и другие дети), согласившейся покинуть на какое-то время свою хибару и отправиться в город за несколько сотен километров, чтобы встретиться со своей дальней родней. Вот хороший сюжет для романа, подумал Еугенио, представляя, до какой степени удивились бы эти люди, узнав, что их жизнь, такая жалкая, трудная и страшно неблагодарная, может казаться другим полной романтики.

Он отвернулся от иллюминатора и стал листать журнал «Британские авиалинии», по которому мог следить за маршрутом самолета. Он был рад, что скоро пролетит над Монголией и, как сообщили, над Улан-Батором. Само название Улан-Батор казалось ему таинственным, полным обещаний. В молодости, когда он еще любил путешествовать, ему хотелось отправиться в Монголию и проехаться по бескрайним диким степям в компании гостеприимных кочевников. Он повернулся к своему соседу-китайцу, но тот негромко похрапывал, надев наушники. Еугенио уже закончил читать свою книгу, а до прибытия самолета в Пекин оставалось еще три часа.

— Вы интересуетесь физикой элементарных частиц? — услышал он через несколько минут.

Китаец уже проснулся и смотрел на него, широко улыбаясь. Это был очень худой мужчина лет пятидесяти, с лицом, покрытым преждевременными морщинами.

— Извините, — произнес он, — я вас, наверное, потревожил.

— Вовсе нет, — солгал Еугенио.

— Я очень люблю французский язык, — сказал китаец. — Позвольте представиться, меня зовут Чжан, точнее, Чжан Хянгунь, что означает «ароматное облако». Конечно, это не слишком удачное имя, и, честно говоря, у моих братьев имена не намного лучше, но так пожелала наша мать, — словно оправдываясь, объяснил он. — Я очень люблю французский язык, — повторил он. — И считаю, что это язык желания.

— А меня зовут Еугенио Трамонти, — представился Еугенио.

— Итальянское имя, — заметил господин Чжан.

— Да. Мои родители были итальянцами. Но сам я живу в Марселе, кстати, он очень похож на итальянский город. А, собственно, что вы имеете в виду, говоря, что французский язык — язык желания?

Господин Чжан широко раскрыл глаза и улыбнулся.

— Subjonctif[1], месье Трамонти, — произнес он с видом гурмана, — я люблю сюбжонктив. А вы нет? «Больше всего на свете я хотел бы, чтобы она упала в мои объятия», «Если я узнаю, что вы здесь одна-одинешенька, я постучу в ваше окошечко». Это очаровательно… В мире мало других языков, которые содержат столько обещаний в грамматической форме. В английском, к примеру, нет настоящего subjonctif. Это плоский язык, хотя и очень практичный, особенно в том, что касается техники. Впрочем, это не означает, что он лишен очарования.

— Вы преподаете?

— Немного, — ответил Чжан с загадочным видом, который умеют напускать на себя восточные люди. — А вы?

Еугенио отвернулся к иллюминатору. Внизу, слегка извиваясь, простирались огромные пустынные коричневатые степи.

— Я журналист, — сказал он. — Мне нужно написать несколько статей о Сиане и Пекине.

— И вы интересуетесь физикой элементарных частиц? — снова поинтересовался господин Чжан.

— Немного, правда, я дилетант и не всегда всё понимаю, — смущенно ответил Еугенио. — Это своего рода развлечение. Я иногда читаю кое-какие научно-популярные книжки, как эта.

— Она очень интересная, — заметил господин Чжан.

Еугенио с удивлением взглянул на него.

— Я астрофизик, — объяснил Чжан. — Я не читал этой книги, но у меня есть несколько статей этого автора. Теория, которую он излагает, действительно любопытна. Речь идет об относительности масштаба, не так ли?

— Да, здесь описывается фрактальный мир с бесконечным числом повторяющихся структур вне зависимости от масштаба как на микро-, так и на макроуровне. Очень увлекательно, хотя и не все понятно, — признался Еугенио.

— Как и все теории о материи, эта теория открывает не просто физические, а метафизические возможности, — объяснил Чжан. — Целый мир вокруг одного атома… Почему бы и нет? Некоторые из ваших поэтов упоминали эту возможность. Кажется, Уильям Блейк. И Пессоа. Некоторые из наших мыслителей тоже. Вы читали «Дао дэ цзин»[2]?

— Нет, — признался Еугенио.

— Прочтите его, — настоятельно произнес Чжан. — Вы увидите, что найдете в нем и Хуана де ла Круа[3], и Парменида, Гераклита, и Паскаля. В мире гораздо больше мостов, чем кажется на первый взгляд. Интуитивные знания не имеют границ.

По бортовой радиосети сообщили, что справа от самолета виден Улан-Батор. Город, раскинувший свои геометрические строения в месте слияния трех долин, показался Еугенио каким-то уродливым, забетонированным, зажатым среди коричневых холмов. На окраинах угадывались очертания юрт — больших палаток кочевников, которые постепенно переходили к оседлому образу жизни. Какая отсталость, подумал Еугенио, какая ужасная отсталость. Он извинился и встал, чтобы пойти выкурить сигарету в хвосте самолета.

Когда самолет приземлился, господин Чжан дал Еугенио свою визитку, порекомендовав в случае необходимости без колебаний обращаться к нему.

— Пекин иногда может быть жестоким городом, — сказал он. — Хорошо, когда у тебя есть в нем знакомые. Если вы захотите, чтобы я стал вашим гидом, то я, невзирая на мои скромные способности, сделаю это с большим удовольствием. Видите, — заключил он, широко улыбаясь, — я снова говорю о желании: опять subjonctif.