Полет почтового голубя

Глава 9 Я сужу об умении жить по состоянию булыжных мостовых

В институте Еугенио ничего особенного не сообщили по поводу Анн-Лор, но, правда, дали ее адрес. Это было совсем рядом, поэтому Еугенио немедленно отправился туда. Анн-Лор снимала комнату в пансионе, который содержал неприятный тип, разразившийся грубой бранью, когда понял, что Еугенио пришел только посмотреть комнаты, неуютные и совершенно безликие, а не для того, чтобы снять жилье. Другой адрес, который дали в институте, оказался адресом Шуази-Леграна в Марселе. Заодно Еугенио смог получить адрес Пьетро Савелли на виа Фондацца, в Болонье.

Утро выдалось на редкость солнечным и приятным. Тысячи птиц, суетившихся в ветвях акаций и ив, которыми были обсажены западные укрепления Запретного города, галдели, как при сотворении мира. Еугенио понравилось бродить по этому городу в городе, относительно пустому в этот день. Он даже немного заблудился в лабиринтах внутренних двориков с красно-золотыми, выцветшими от времени строениями, выглядевшими намного приятнее по сравнению со сверкающими главными зданиями, которые были восстановлены несколько лет назад специально для съемок фильма Бертолуччи «Последний император» и с тех пор регулярно перекрашивались. Еугенио всегда больше привлекала увядающая красота, чем сияющие новые фасады. Ничто не волновало его так, как дворцы и замки, зачастую находящиеся в плачевном состоянии, но где еще чувствовалось дыхание жизни, тогда как памятники, предназначенные для туристов, больше походили на глянцевые открытки. Он с удовольствием вспоминал дворец Байнака в Паригорде, некоторые венесуэльские и пражские замки, в которых до сих пор жили их владельцы. В замке Фронтера в Лиссабоне его просто потрясла пепельница, полная старых окурков. Он объяснял это ностальгией по старой Европе, миру, который, по его мнению, перестал существовать с начала пятидесятых годов (когда начал осуществляться план Маршалла), и лишь его осколки сохранились в нескольких благодатных местах: Португалии, Чехии и некоторых уголках Италии. Впрочем, скорее всего, временно: англо-американский капитализм, за которым неотвратимо катилась волна отвратительной американизации мыслей и нравов, все сметал на своем пути. «Я сужу об умении жить по состоянию булыжных мостовых, — сказал он как-то летним вечером Марианне, когда они, взявшись за руки, прогуливались по Травяной площади в Падуе. — Во Франции их почти везде заменил асфальт. Это значит, что в Италии или Португалии живут лучше. Кстати, — сказал он несколькими днями позже в Равенне, на пустынной улочке, тянущейся вдоль мавзолея Галлы Пласидии, — по всему видно, что итальянские города не так легко поддаются навязываемой американизации, как другие европейские города. Это заметно не только по сохранности булыжных мостовых, но и по шумному, беспечному поведению жителей, по аристократической учтивости пожилых людей, их манере держать себя, не имеющей ничего общего с американской расхлябанностью. Еугенио очень нравилась эта мысль о расхлябанности. Это слово как нельзя лучше ассоциировалось со словом «хлябь». Он даже думал, что страны, где разводят коров и где есть болота, например Германия или Голландия, более подвержены американизации, чем такие страны, как Италия, Испания или Португалия, где разводят овец, и что то же самое касается французских регионов: юг, по его мнению, сопротивлялся лучше, чем север.

Привлекательность Соединенных Штатов для молодых китайцев и их пристрастие к караоке, были, возможно, временным проявлением этой расхлябанности, так как Еугенио чувствовал, что традиции в Китае намного сильнее, чем в Европе. Что такое страсть к караоке, он смог убедиться воочию, отправившись в юго-восточную часть города по адресу, который дал ему Джеймс Стюарт. Бары следовали один за другим: по обе стороны улицы то и дело виднелись их погасшие вывески. Ми Ван жил в обычной, довольно чистой многоэтажке, в двух шагах от одного из баров, над входом которого висела надпись «Открыто всю ночь».

Ми Ван открыл дверь с недовольным видом, зевая и потягиваясь, явно только что проснувшись, как и Джеймс Стюарт. Это эпидемия, подумал Еугенио. Потом он решил, что послеобеденная сиеста была, без сомнения, в особом почете у китайцев. Увидев его, Ми Ван нахмурил брови и оставил дверь полуоткрытой. Он произнес по-китайски несколько гортанных слов, сопровождая их энергичным движением подбородка, затем спросил по-английски стоявшего в полумраке Еугенио, чего тому надо. Еугенио протянул записку, которую дал ему Джеймс Стюарт. Ми Ван быстро прочел ее и нехотя пригласил Еугенио войти. Он был невысокого роста, широк в плечах, и белая майка подчеркивала его хорошее телосложение. Он напоминал Тосиро Мифунэ в «Расёмоне» или «Семи самураях»: такая же сдержанная энергия, звериная мощь, сексуальность.

Площадь однокомнатной квартирки вряд ли превышала тридцать квадратных метров. По-видимому, здесь жили трое молодых людей лет двадцати или чуть больше. Ми Ван был самым старшим, другие казались моложе, может, из-за того, что еще спали. Их лица выглядели свежими и отдохнувшими, а громкое дыхание заглушало уличный шум. Они вызывали умиление, как маленькие дети. Ми Ван осторожно задвинул штору, закрыв спящих, и, предложив Еугенио стул, прошептал: «Что вы хотите?»

Разговор получился коротким, так как Ми Ван явно хотел побыстрее отделаться от гостя, может быть, из-за спящих. К счастью, он прекрасно говорил по-английски. Он хорошо знал Анн-Лор, которая давала ему уроки рок-н-ролла, и часто сопровождал ее с Пьетро в бар караоке, расположенный внизу. Он познакомился с ней в институте, где в то время работал в службе приема — это он отвечал на телефонные звонки. Потом Анн-Лор уехала в Сиань, но зачем, он не знал. Она уже бывала там до того, как приехала в Пекин. Больше ему ничего не было известно.

Один из спавших проснулся и встал. Увидев Еугенио, он яростно накинулся на Ми Вана, который, опустив голову, что-то смущенно стал объяснять ему. Но парень продолжал ругаться и размахивать руками. Он уже перешел на крик, разбудив третьего обитателя квартиры, который тоже вышел к ним и молча наблюдал за скандалом, явно не понимая, из-за чего он возник. Это был толстый обрюзгший парень со щеками, выпуклыми, как ягодицы. Он закурил, сел и, не обращая ни малейшего внимания на Еугенио, стал смотреть, как один его друг кричит на второго. Крикун был маленьким тщедушным типом, но таким озлобленным, что его внезапная истерика немного напугала Еугенио. Ми Ван повысил тон, и крикун нехотя замолчал. Затем тоже закурил сигарету. Воспользовавшись перемирием, Еугенио встал и жестом показал, что хочет уйти. Крикун, пробормотав что-то сквозь зубы, в ярости бросился на свою кровать. Толстяк же продолжал курить с отсутствующим видом. Ми Ван, раздосадованный, встал, открыл дверь, сухо буркнул что-то вроде «до свидания» и захлопнул дверь.

Перед баром караоке Еугенио вдруг охватили грусть и отчаяние. Вот уж точно, что места, где кипит жизнь ночью, днем выглядят удручающе: все огни потушены, стулья стоят перевернутыми на столах, от которых исходит устойчивый неприятный запах, но и это еще не все. Впервые Еугенио прямо задал себе вопрос, что он делает так далеко от своего дома и Марианны, бегая за молодой девицей, которая, может быть, живет своей жизнью, не желая об этом никому сообщать. В конце концов, она была совершеннолетней, и если ей захотелось исчезнуть, то он ничего не мог с этим поделать. Он чувствовал себя ненужным и беспомощным во враждебной и загадочной стране, подчиненным каким-то тайным силам. Затем он подумал, что это неприятное чувство возникло у него из-за выходки тощего типа и что здесь есть также люди любезные и сердечные, как господин Ли или господин Чжан. А если немного повезет, то таким же окажется Чжоу Енлинь, который ждал его завтра по просьбе Шуази-Леграна. Было шестнадцать часов. Оставалось еще немного времени, чтобы совершить экскурсию в «Храм Неба». Еугенио остановил рикшу и залез в коляску, напевая про себя «Париж пробуждается».