Полет Стрижа

1

Свобода встретила Стрижа хорошо: ясным синим весенним небом, свежим апрельским ветром. Он зажмурился на бьющее прямо в лицо утреннее солнце и поглубже вдохнул этот пьянящий воздух воли. Сзади снова загремела железная дверь, и на крыльцо вышел капитан Харлачев, командир отряда, в котором последние два года отбывал свой срок Анатолий Стрижов. Капитан был одет легко, в одной офицерской рубашке с погонами, без фуражки.

— Ну что, Стриж, не надышишься? — он широко улыбнулся в свои роскошные казачьи усы, достал из кармана пачку сигарет, вытащил одну, протянул Анатолию.

— Товарищ капитан! — засмеялся тот.

— Ах, да!

Эта комедия продолжалась все два года. Стриж никогда не курил, но капитан, человек азартный, во время многочисленных «душевных» разговоров неизменно, по многолетней привычке, угощал собеседника сигаретой. Видя, что Стриж прячет ее в карман, для друзей, Харлачев сразу вспоминал, что тот не курит, и только морщился от досады за свою забывчивость. Это не мешало ему через полчаса снова угощать Стрижа сигаретой, которая так же исчезала в кармане.

— Ну что, товарищ капитан, отмучались? Теперь отдохнете от меня. — Анатолий откровенно смеялся.

— Отдохнешь тут. — Харлачев невесело усмехнулся. — Ты вот уходишь, теперь снова грызня начнется. Эх и заваруха будет!

Он покачал головой.

— Ты, Стриж, конечно, парень справедливый, но вся эта твоя справедливость у меня вот где сидит!

Он чиркнул себя по горлу большим пальцем, затянулся сигаретой. Стриж с сочувствием посмотрел на капитана. Харлачев сам по себе был мужик неплохой, с ним можно было ладить.

— Ну, ладно, капитан, давай. Пора двигать, пока вы не передумали. — Он хохотнул над своей шуткой.

— Как добираться-то будешь?

— Обещали встретить. Только что-то нет никого.

Тюремная судьба изрядно помотала его по матушке-России, от Рязани до самого Владика-Владивостока. Но последние два года, словно смилостивившись, вернула в Поволжье, в колонию всего в десяти километрах от родного города. Издалека послышался звенящий звук форсированного гоночного мотоцикла.

— А, наконец-то, это, кажется, за мной. Бывай, капитан, не скучай тут!

Они пожали друг другу руки, Стриж вскинул на плечо видавшую виды спортивную сумку на длинном ремне, шагнул с крыльца. Вдоль бесконечного забора по шоссейке несся мотоцикл с двумя седоками в одинаковых черных кожаных куртках и одинаковых же красных громадных глухих шлемах. Вот они повернули к крыльцу. Анатолий улыбнулся, сделал шаг вперед. Но тут из-за спины водителя показалось характерное дуло автомата Калашникова. Стриж на мгновение замер, потом, бросив сумку, упал на землю.

Очередь прошла выше его головы, скосив стоявшего на крыльце высокого Харлачева. Мотоцикл круто развернулся, сидевший вторым оглянулся на Стрижа и, подняв автомат вертикально вверх, пустил еще одну очередь в воздух. Водитель вырулил на асфальт и резко добавил газу.

Только отъехать далеко ему не дали. С вышки над воротами застучал автомат. Скучающий солдат наблюдал всю сцену от начала до конца. Он успел вовремя: еще несколько секунд, и мотоцикл ушел бы, выскочив на проходящее рядом скоростное шоссе.

Вскочивший на ноги Стриж увидел, как у водителя резко дернулась голова в шлеме, он стал заваливаться набок, мотоцикл занесло, скоростная машина пошла юзом. Полыхнул сноп искр, раздался скрежет металла об асфальт. Из открывшихся ворот выскочили человек пять солдат с автоматами, рванули к месту аварии. Между тем второй мотоциклист вскочил и, прихрамывая, побежал по полю, потом обернулся, дал очередь, снова побежал. Солдаты открыли огонь на поражение, не переставали надрываться и автоматы с вышек. Кто-то крикнул: "Есть!", и Стриж явственно разглядел, как тело бегущего подпрыгнуло, он в воздухе развернулся боком и упал.

Стриж, в кроссовках и налегке, обогнал солдат и первым подбежал к лежащему. Сразу несколько пуль попали ему в спину и вышли через живот и грудь, выворотив наружу остатки печени, кишков и обломки ребер.

Он был еще жив, хрипел, ворочался на земле, зажимая окровавленными руками распоротые очередью потроха.

Стриж наклонился и сорвал с него шлем.

— Цыпа?! — удивленно крикнул он. — Ты что наделал, гад?

На секунду умирающий затих. Взгляд расширенных зрачков остановился на лице Стрижа. Тому показалось, что губы Цыпы сложились в мучительную усмешку, но тут резкая судорога агонии последней волной смахнула ее с лица. Голова откинулась набок, тело обмякло, и из уголка губ покатилась в придорожную пыль струйка алой крови.

2

Два часа спустя Стриж снова вышел на то же крыльцо. Солнце поднялось повыше и грело еще ласковее, хотя ветер и пытался остудить его весеннее тепло пронизывающими порывами. Он яростно трепал новенький трехцветный флаг над дверью и выцветшие розовые тряпки на флагштоках вдоль дороги. Все было, как прежде, и только неровная строчка отбитой штукатурки напоминала о пережитом. Два часа ушло на допросы и составление протокола. Провожал его на этот раз сам «кум» — полковник Жилин.

— Ну, никто тебя больше не встречает? — Начальник колонии огляделся кругом. Жилину недавно исполнилось сорок пять, но он был седой как лунь.

Седину эту он заработал в двадцать два года, при бунте одной из зон в заложники. Тогда захватили шестерых, во главе с начальником зоны. На третьи сутки пьяные от беспредела зэки стали резать полковника и по частям выкидывать через окна бараков то руку, то ногу… Тогда с вышек открыли огонь из пулеметов. Пули прошивали щитовые казармы насквозь. В живых уцелел мало кто. После той передряги суровым стал он человеком, лютым. Жизнь в зоне Жилин знал досконально. Правда.

Анатолий Стрижов не укладывался ни в какие рамки или классификации. Не будучи блатным, он тем не менее обладал каким-то авторитетом. Он не ходил в активистах и не подчинялся паханам. Но к нему тянулись и прислушивались все. За ним стояла какая-то другая, иная сила. За эти два года Жилин так и не понял, как вести себя с этим худощавым широкоплечим парнем. Вот и сейчас вроде улыбается, а глаза холодные, настороженные.

— А то останься, посиди еще. Воля-то вон неласково встречает. — Полковник с усмешкой глянул на Стрижа.

— Да нет, не надо! Ни на секунду. — Анатолий невольно вспомнил, как он так же вот перебрасывался опасными шуточками с Харлачевым. Интересно, довезли ли того до больницы, много крови потерял капитан.

— Ладно, ступай. Впрочем, погоди-ка…

Из надсадно загремевших ворот показалась тупорылая кабина ГАЗ-66.

— Эй, стой! — крикнул Жилин шоферу. — Ты в город за продуктами?

— Так точно, товарищ полковник! — вместо шофера ответил сидящий рядом молоденький рьяный лейтенантик.

— Возьмите попутчика. Давай, Стриж, лети домой!

Машина уехала. Жилин поднялся к себе в кабинет, набрал городской номер.

— Семенов? Здравствуй, дорогой! Да-да. Твоими молитвами. Я ведь тебе вот чего звоню-то. Подарочек приготовил. Да-да, не удивляйся. И не благодари заранее, еще наплачешься. — Он усмехнулся. — Стриж летит домой. Да, тот самый, которым ты так интересовался. Анатолий Стрижов собственной персоной. Кто-то очень уж не хочет его видеть…

И Жилин подробно рассказал об утреннем инциденте.

— Так что жди больших событий.

— Ну спасибо, Алексей Петрович. Подарок ваш, конечно, не подарок. — Собеседник полковника хохотнул над невольным каламбуром. — Ну, а как к нему подход-то найти, не подскажете?

— Подход? Вот это сложно. Я за два года ключик к нему так и не подобрал. Одно могу сказать — с ним надо по-честному. В темную с ним играть нельзя. Фальшь он за версту чувствует и не прощает. Так что ты это учти.

Собеседник Жилина был в звании небольшом — всего лишь старший лейтенант. Но Федеральной службы безопасности. Сам Семенов к новому названию своей организации привыкнуть никак не мог и не возражал, когда его по-старому звали комитетчиком. Не будем возражать и мы. С Жилиным он сошелся по общности незаурядных судеб и нестандартности мышления. Еще по ходу разговора он пододвинул к себе папку с личным делом, открыл ее. Листать не стал, только всмотрелся в фотографию.

Положив трубку, взглянул снова. "Типично русское лицо", — не в первый раз подумал Семенов. Он закрыл папку, сунул ее в стол. Заперев кабинет, зашел в другую комнату с кодовым замком. Окна в ней были наглухо зашторены, стеллажи и столы заставлены аппаратурой.

— Валера, — обратился Семенов к человеку в наушниках, несуетно читавшему книгу под мерное шуршание большого студийного магнитофона, — бросай слушать магазины и пиши только телефоны Арифулина и Муравьева, понял?

Тот кивнул головой, переключил что-то на пульте, сдвинул на уши наушники и снова уткнулся в книгу.

3

Анатолий стукнул по кабине грузовика около моста через Волгу, на повороте. Машина затормозила, он спрыгнул, махнул невольным попутчикам рукой и спустился вниз к реке.

— Ну, здравствуй! — дрогнувшим голосом произнес он. Предательски заблестели глаза, дрогнул рот.

Потрепаный мужичок, неторопливо смоливший бычок на перевернутой деревянной лодке, вытаращил глаза — приезжий стал раздеваться.

— Эй, паря! Рано еще купаться! Вода-то ледяная, талая!

— Зато своя, родная! — крикнул в ответ Стриж и, разбежавшись, ласточкой нырнул в воду.

"Конец парню", — подумал бич и двинулся было к оставленным на берегу вещам, но тут над водой показалась мокрая голова. Стриж резко крякнул — ледяная купель жестокой рукой сжала его легкие, и он еле вынырнул, чтобы с криком вытолкнуть застоявшийся воздух и набрать в легкие новый. Отдышавшись, он рванул вдоль берега саженками. Бич снова было прицелился к чужим вещам, но пловец быстро вернулся и уже выходил на берег, весь, с головы до пят, покрытый крупными мурашками. Стуча зубами, он открыл сумку, достал махровое полотенце, растерся и, продолжая зябнуть на холодном ветру, стал поспешно одеваться.

— Ну и какая тебе охота была туда лезть? Морж что ли? — вздохнув, поинтересовался мужик, героически борясь с похмельным синдромом.

— Тебе, дядя, не понять, — сказал Анатолий, быстро натягивая штаны. — Зарок я себе такой дал — как выйду, первым делом в Волге искупаюсь, грязь лагерную смою. И не морж я вовсе, а Стриж, запомни, дядя!

Он подхватил сумку и, чтобы согреться, бегом вдоль берега рванул к первым домам на берегу. А оттуда — к центру города.

4

Еще подходя к спортзалу, Стриж услышал знакомые глухие звуки ударов боксерских перчаток, грохот и звяканье штанги. Он заволновался — эти звуки снились ему годами, и сотни, тысячи раз видел он во сне невзрачное серое здание, канаты ринга, запах пота и талька. Первое, что он увидел, открыв дверь, — седой затылок Васильича. Тот обернулся, суровое лицо его дрогнуло, и Стриж понял, как сильно постарел «железный» тренер. Они молча обнялись. Васильич был на голову выше Анатолия, широкий, грузный. Со стороны казалось, что сын обнимается с отцом, да, собственно, так оно и было. Этот человек когда-то заменил ему отца.

Родители Анатолия Стрижова погибли во время взрыва на военном заводе, и с четырех лет его воспитывала бабушка. Но истинным наставником и отцом был он, «железный» Васильич, фанатик бокса и педагог от рождения и по призванию. Что он разглядел в щуплом восьмилетнем пацане, неизменно последнем во всех шеренгах? То ли врожденное упрямство в уголках большого рта, то ли стальной холодок воли в голубых глазах? Через этот спортзал прошли сотни парней, но только Стрижа он любил как сына — ведь своего ему бог не дал.

— Ну все-таки выжил? — спросил Васильич, в упор вглядываясь в лицо Анатолия.

— Цель была, Васильич, — глядя ему в глаза ответил Стриж.

— Трудно пришлось? — спросил тренер.

Анатолий кивнул, на секунду прикрыв глаза. Васильич снова обнял его. Стрижу нестерпимо захотелось разрыдаться на груди этого столь дорогого для него человека. Но мужское самолюбие заставило сдержаться, только ком в горле, да глаза заблестели.

— Ну а у тебя как? Вере Семеновне скоро уже будет год?

— Да, в мае.

Год назад у Васильича умерла жена, всегда привечавшая Толика Стрижова. Чувствовала она, что и муж относился к парню по-особенному.

— Я дом свой на тебя оформил, как умру — твой будет.

— Ты что, с ума сошел, Васильич?

— А, плохо, Толь, — он махнул рукой. — Пойдем, сядем.

Они прошли в угол зала, на скамейку.

— Сердце шалить стало, Толик. А родных у меня нет, сам знаешь.

И Васильич, и Вера Семеновна были из детдомовцев, там и встретились, а потом и жизнь вместе прожили.

— Тебе ведь все равно некуда идти, так что мой дом — твой дом.

Невольно он напомнил, что после смерти бабушки, на шестом году срока Стрижа, ее старшая дочь, тетка Анатолия, продала дом, в котором они жили.

— Не знаю, смогу ли в городе остаться, — сказал Стирж. — Мурай здесь?

Васильич кивнул головой.

— Отлично. Что же он в Фергану не сбежал? — Анатолий горько усмехнулся.

— Мстить будешь?

— Буду! — упрямо сказал Стриж.

— Я и не сомневался. — Васильич тяжело вздохнул. — Другой бы отговаривать стал, но я-то тебя знаю. Так что…

Он помолчал, а потом перевел разговор на другое.

— Тебя Ванька Кротов должен был встретить, да час назад звонят из больницы: какие-то придурки его с трассы выкинули. Сломался весь — рука, ребра. Хорошо еще, позвоночник и голова целы. Лежит сейчас на растяжках в травматологии, ну, сам знаешь, на третьем этаже.

— Меня и без него встретили.

И Стриж коротко рассказал про пальбу у зоны. Васильич, выслушав, только кивнул головой.

— Цыпа уже два года, как на игле сидел. Говорят, что он много задолжал Мураю и ему включили «счетчик».

Так что у него не было выбора — или он тебя шлепнет, или его.

Страшная это была штука — "включенный счетчик". Проценты набегали за каждый просроченный день, да не пять, и не десять. Через месяц должник мог считать себя покойником или рабом кредитора, через год его не спасло бы все золото мира.

— Плохо ты о Цыпе думаешь, а зря. С трех метров из Калашникова не промахиваются, а вторую очередь он вообще дал в воздух. Так что передо мною он чист.

— Ну хорошо, ежели так. Хочешь попрыгать? — Васильич снова сменил тему и кивнул головой в сторону ринга, где два легковеса азартно лупили друг друга. Рядом человек пять работали с грушами, один возился со штангой.

— Еще спрашиваешь! Конечно!

— Ты не забыл, как перчатки-то надеваются? — улыбнулся такой напористости старый тренер.

— Обижаешь, начальник! Везде, где был, целые секции открывал. Да и спарринг-партнеры классные были, без школы, правда, но природные самородки.

— Ну, тогда раздевайся.

Стриж склонился над сумкой, стал вытаскивать боксерскую амуницию: перчатки, боксерки, трусы.

Васильич между тем внимательно всматривался в лицо Анатолия. Возле рта поперечные морщины, столь характерные для долго сидевших людей. На щеке небольшой шрам, еще два точно таких около левой брови.

Кожа потемнела, словно задубела, а ведь была молочно-белая, легко красневшая от смущения или смеха.

Русые волосы уже не торчат упрямым ежиком, а зачесаны назад, легкие залысины от вечной стрижки под ноль.

Прямой нос с простодушной «картошкой» на конце и все те же упрямые маленькие скулы. Рот для его лица казался большеватым, подвижным, слишком чувственным. Анатолий поймал взгляд, спросил:

— Ты чего?

— Смотрю, что от тебя осталось.

— Сейчас увидишь. — Он усмехнулся и снял свитер. Майка оставляла открытой руки, и они были ужасны. Все в белых уродливых шрамах, вдоль и поперек.

— Сам что ли резал? — не понял Васильич.

— Ну что я, дурак что ли? — даже обиделся Стриж. — Было дело, еле отбился. Но руки они мне попортили.

Хуже было вот это.

Он задрал майку и показал маленький шрам, скорее точку напротив сердца.

— Отверткой. Хорошо, перехватил руку, а то точно бы припороли.

— Как ты все-таки смог выдержать, а? С твоим-то характером.

— Цель была, — снова повторил Стриж и склонился над сумкой.

Завязывая на запястьях старые, изрядно побитые перчатки, Васильич заметил:

— А ты, я вижу, форму держишь. Все те же шестесят три с половиной?

— Полкило лишнего.

— Ничего, сейчас сбросишь.

Он еще раз оглядел Стрижа. При относительно небольшом росте у того были длинные руки, кулаки висели где-то ниже колен. Талию можно обхватить двумя ладонями, зато торс и плечи круто расходились вверх и поражали красотой мышц атлетической лепки. Покатые плечи, мощные бицепсы. Даже из-под майки было видно, как выпирают мышцы брюшного пресса.

— Ну что, тебе лучшего или послабее?

— Обижаешь!

5

Соперником Стрижу Васильич выбрал Илью Шикунова, молодого черноглазого парня, кандидата в мастера спорта. В роли рефери на ринг вышел сам тренер.

Бой начался осторожно, с разведки. Илья был заметно выше Стрижа, стройный, поджарый, но такой же легкий и подвижный. Оба словно порхали по рингу, пробовали атаки с дальних и средних дистанций, лишь изредка срываясь на ближний бой. Шло красивое зрелище: оба были больше техники, чем силовики. Несмотря на обилие ударов, лишь считанные из них дошли до цели, остальные завязли в перчатках или ушли в воздух.

В перерыве Васильич, обмахивая полотенцем Стрижа, все приглядывался к нему. И он увидел то, что хотел, — огонек азарта, тот, что горел у прежнего Стрижа. Его не было, когда Анатолий вошел в зал, и только сейчас Васильич до конца убедился, что Стриж все тот же. Десять страшных лет не убили в нем пацана, боксера, а значит, и в остальном он остался прежним, каким любил его старый тренер.

Во втором раунде боксеры сразу взвинтили темп. Илья пытался из возраста, из молодости выжать как можно больше. Он юлой крутился вокруг Стрижа и бил, бил одиночными ударами и целыми сериями. Но Стриж, сделав шаг, другой назад или в сторону, уходил, уклонялся, ставил под удар перчатки и всегда успевал нанести удар-другой вдогонку, когда Илья уже выходил из атаки. "Опыта у Стрижа побольше, — думал Васильич. — Стратег! Как он дал ему атаковать. Сам ведь на месте стоит, сил меньше тратит. А по ударам почти равенство получается. В третьем Илья сдохнет, зарвался пацан".

Все произошло именно так, как предполагал мудрый тренер. В третьем раунде Илья, что называется, «встал». И вот тут шансы у него оказались явно невелики. Длинные руки Анатолия неумолимо, как шатуны хорошего дизеля, били и били со средней и ближней дистанции. Если раньше Илья уходил, то теперь, отяжелев, уже пропускал почти половину ударов Стрижа. Тот брал еще своей неумолимой логикой, пониманием боя. Как хороший шахматист знает, что будет через несколько ходов, так и Стриж читал бой на несколько ударов вперед. Бил левой прямой в голову, а правой — уже в незащищенный корпус. И снова левой в голову, но уже боковым. И удары у него оказались потяжелее, чем у Ильи. Не будь на том защитного шлема, давно бы оказался в нокдауне, а то и в нокауте. На последних секундах Илья оживился, попробовал пойти в атаку. Анатолий уклонился, Илья проскочил мимо, и Стриж вдогонку добавил ему по затылку открытой перчаткой. Шикунов полетел ласточкой, плашмя приземлился на живот. В ту же секунду грохнул гонг.

— Ты чего это открытой перчаткой, сдурел что ли? — грозно обратился к Стрижу Васильич, помогая Илье подняться с пола.

— Прости, Васильич! — с трудом улыбнулся Стриж, сквозь тяжелое дыхание медленно выговаривая слова. —

Набрался у этих блатных разного мусора. Но в драках хорошо помогает. — Он повернулся к Илье. — Прости и ты, брат, не хотел, машинально выскочило. Ради бога, не обижайся.

И было в его словах и глазах что-то такое искреннее, живое, от души, что дрогнуло сердце Ильи, прошла обида. В этом и состоял редкий талант Стрижа. Он не любил громких фраз и не произносил красивых слов. Но его боялись враги и любили друзья, ибо всегда с ними он был добр и внимателен и шел за них до конца.

6

После душа сидели вдвоем в маленьком кабинете Васильича, пили с печеньем душистый чай на травах и говорили о многом.

— Значит, Мурай хорошо живет?

— Да. Он сейчас большая величина в городе. — Васильич говорил как бы нехотя, морщась. — Зажал всех в кулаке, разбогател, с властями на ты. В мэрию дверь пинком открывает. Дом себе отгрохал двухэтажный, белый «мерседес» купил, личный шофер его возит.

— И чем же он живет?

— Торгашей трясет, марафет и браконьерство.

— Браконьерство? — удивился Стриж. — Он же вроде и удочки-то никогда в руках не держал.

— А зачем ему это? На него целая флотилия работает. Сетями Волгу перегораживают. Ячея мелкая, берут только осетровых, на икру. Сейчас как раз нерест, каждый день к берегу такие подарки прибивает!

— А рыбнадзор?

Васильич горестно усмехнулся.

— Кого приручили, кого проучили. В прошлом году двоих инспекторов похоронили. Браконьерам сейчас раздолье, катера Мурая их прикрывают, а там — целый арсенал. Прошлой осенью большой катер рыбнадзора чуть не потопили. Бабахнули по нему из гранатомета, а потом давай из пулемета садить. Тем, чтобы не утонуть, пришлось на мель выброситься. До сих пор в ремонте стоит.

— Обнаглели!

— Еще как! Года два, и у нас совсем осетровых не останется.

— Про Гошку плохие слухи ходят, правда что ли?

— Говорят, — нехотя признался Васильич. — Но точно не знаю, он уже года два как не приезжал.

Игорь был на год старше Стрижа, друг детства. Вместе пришли в этот зал, бок о бок тренировались девять лет, были не разлей вода. Судьба нелепо развела их в разные стороны. Когда Игорь первый раз стал чемпионом Европы, Стриж смотрел его финальный поединок вечером по телевизору. А утром снова налег на лопату и мастерок. Какому дураку пришло в голову послать кандидата в мастера спорта в стройбат, неизвестно. Бился Стриж в этой клетке два года, но даже в спортроту не смог попасть. Словно стена встала на его пути. А как хорошо все начиналось! В семнадцать лет уже кандидат в мастера, два выигранных взрослых турнира и место в юношеской сборной России. И тут этот нелепый призыв. Он всего лишь на час отстал от своей призывной команды — пятерых спортсменов увезли в областной центр, а он опоздал, и, как оказалось, — навсегда. Не было уже полных залов, наград, сборов перед соревнованиями. Рок. Злая судьба наносила и наносила удары. Игорь завоевывал медали и кубки, стал чемпионом мира. Уже в зоне Стриж увидел, как старого друга провожали из большого спорта, и слезы стояли у него в глазах. Он мог быть там, он должен был быть там, рядом, на ринге, а вместо этого… Сейчас про Игоря упорно шел слух, что он связался с рэкетирами, что стал чуть ли не самым главным у них там, в области. Точно пока в родном городе не знал никто.

На стене висело несколько фотографий, Стриж поднялся с места, подошел посмотреть. Это были снимки наборов разных лет. Он переходил от одной фотографии к другой, и вот, как удар, его год. Все они здесь — Васильич, Игорь, Стриж, Ванька Кротов, Леха Цапаев — Цыпа. И с краю, выше всех — Мурай.

Этот человек сломал его жизнь. На фотографии он еще тот, десятилетний. Худой, как глист, кадык выпирает на тонкой шее, но голова уже высокомерно вздернута вверх. С годами он приобрел мощь и силу. При росте сто восемьдесят пять имел сто килограммов веса, в котором не было лишнего жира. Ему не хватало реакции, он не любил оттачивать технику, но бил, как кувалдой, и если попадал даже в лоб, побеждал чистым нокаутом. При этом Мурай всегда проигрывал в спаррингах Стрижу. Зрелище наблюдалось забавное: мощный, на голову выше ростом, он махал кулаками, как мельница, а юркий, быстрый Стриж порхал рядом как бабочка, но, разрывая дистанцию, жалил, как пчела, и так же легко уходил.

Соперниками они оставались и в жизни. Каждый по-своему был лидером, но если к Стрижу тянулись за дружбой, то у Мурая все ходили в «шестерках». Одно время Мурай попробовал королить на танцах, Стриж был безучастен. Но когда тот попытался силой увести девушку, перед этим уложив зверским ударом ее щуплого кавалера, Стриж просто-напросто сломал ему челюсть, повредив костяшки собственных пальцев. После этого Мурай понял: выбора нет — или он, или Стриж. Тут подоспел призыв, армия развела их. Мурай, более старший, отслужил раньше и целый год ходил в городе гоголем, наслаждаясь всевластием. Но вернулся Анатолий и сразу дал понять, кто есть кто. К Стрижу потянулись все обиженные, все, кто чувствовал, что за Мураем сила дурная и черная. Пройдя Афган, тот уже не боялся вида смерти и вволю попробовал вкус крови. Еще он попробовал там травки, первый раз кольнулся. Именно он привез в город первую крупную партию отравы и своим примером повел за собой многих.

По-бычьи здоровый организм Мурая терпел все. Первые его собратья по игле давно лежали в земле, а он лечился, переходил на травку, снова садился на иглу. Вот и сейчас, не так уж и далеко от спортзала, развалившись в мягком кресле, он наблюдал, как личная медсестра неторопливо вводит в вену одуряющую смесь. Сделав укол, она забрала шприц и ушла. Придерживая пальцами ватку со спиртом, Мурай откинулся назад, положив ноги на маленький полированный столик, переспросил:

— Не удалось, говоришь?

— Нет, хозяин. Обоих вертухаи положили. Он уже в городе. Будем искать.

— Глупый ты, Бачун, — Мурай еле цедил слова, кайф начал брать свое. — Где же ему быть, как не у Васильича, в спортзале. Там его ищи. Пошли двоих. Сегодня он должен быть уже холодным, понял?

Собеседник Мурая, ярко-рыжий сутулый человек с крупными веснушками по крысиному остроносому лицу преданно кивнул головой и, поняв, что больше уже ничего от хозяина не услышит, осторожно, на цыпочках вышел из зала.

Тогда, десять лет назад, Мурай подставил Стрижа и сделал это жестоко и подло.

Из стройбата Анатолий привез не только мозоли, но и жену, веселую хохлушку-хохотушку Оксанку. До армии он весьма круто гулял по женскому полу, как говорят, направо и налево. Но, женившись, обескуражил всех старых подружек, оказавшись не только нежным и заботливым, но и верным мужем. Именно здесь и нанес свой удар Мурай, когда понял, что двоим им в городе не ужиться. Однажды ночью, в отсутствие Стрижа он с двумя подручными ворвался к тому домой и изнасиловал Оксану. Поутру Стриж, слепой от ярости, нашел и кончил двоих. Он искал и самого Мурая, но, как потом оказалось, тот просто сбежал к родне в Фергану.

Вернулся он уже после суда, и десять лет, десять лет Стриж жил ненавистью, копил ее, старался не растратить по пустякам. Он все удлинял свой длинный счет, и именно поэтому Мурай, а по паспорту Александр Муравьев, три года державшийся, снова сел на иглу. Он гасил в себе страх. Надежды на то, что Стриж не выйдет из зоны, сгинет там, пошли прахом. Сколько за это время он перевел денег, пытаясь издалека, чужими руками убрать Стрижа, но все оказалось напрасным.

А в спортзале тренер и ученик продолжали пить чай.

— Большой у него кодляк? — спросил Стриж Васильича.

— Кто их считал. Человек тридцать. Кентаврами себя кличут. Как увидишь двоих на «хонде» или «кавасаки», в черной коже, в красных шлемах, ну как там, около зоны, значит, его шакалы. Слушай, Толя, я вот что подумал — тебе, наверное, деньги нужны?

— Да есть немного, заработал честным трудом. — Стриж невесело усмехнулся. — Я уже отвык от всего этого, тем более тысячные, десятитысячные. Дурдом! Да, а Абрамчик здесь?

— Здесь! Коммерсант. Брат его давно уж в Америку укатил, а он все что-то тянет. Он теперь хозяин центрального универмага, важный такой стал, растолстел.

— Ну, значит, я с деньгами! — весело засмеялся Анатолий. Увидев суровый взгляд наставника, успокоил его:

— Не бойся, Васильич, зря трясти его я не буду. Должок за ним, и крупный. Ладно, пойду я. В милицию надо, в больницу схожу к Ваньке, посмотрю, как он там.

— Приходи вечером.

— Не ручаюсь, Васильич. По бабам соскучился, невмоготу! Сейчас шел, а они косяком навстречу, хоть руками гни! Может, найду какую-нибудь ласковую вдовушку.

Тренер покачал головой. Стриж засмеялся, глядя на расплывшееся в улыбке лицо Васильича.

— Неисправимый ты! — крякнул тот. — Кого в девятом классе с учительницей физкультуры ловили?

— Ну вспомнил! Там шпингалет на соплях держался. Да, и вообще, Николаевна ненасытная была. Эх у нее и фигурка!

Смеясь, вошли в зал. Здесь Васильич остановил Стрижа.

— Я в последнее время радости не испытываю от своей работы. Растишь, душу вкладываешь, а они чуть оперятся и к Мураю под крылышко. Вон, посмотри, в углу, видишь, здоровый такой, удары отрабатывает.

Плечистый детина бил и бил методично по раскачивающемуся мешку.

— Из его «кентавров». Над техникой совсем не работает, один удар.

— Сейчас посмотрим.

Стриж попросил у одного из «мухачей» перчатки на липучках, надел их, подошел к «бычку».

— Ну-ка, покажи на что способен.

Тот оживился, рванулся в атаку. Раз, другой кулаки со свистом рассекли воздух. Но Стриж, не сделав даже шага назад, уклонился и резко, в разрез рук ударил совсем открывшегося соперника апперкотом снизу. Голова у верзилы дернулась, он качнулся назад и грохнулся на пол, хорошо приложившись затылком к жестким немилосердным доскам. Пока Анатолий сдирал перчатки, тренер колдовал над телом.

— Тяжелый нокаут. На год ему про бокс забыть придется.

— Это не боксер, это вышибала, — поморщился Стриж.

"Почти не вспотел, дыхание ровное. Для своих тридцати трех он в великолепной форме, мог бы еще выступать", — вздохнув, подумал тренер.

— Васильич, шмотки мои пусть пока у тебя полежат, я сумку только возьму.

— Оставляй.

— Ну давай, пошел я.

— Поберегись там!

— Ладно!

7

Выйдя из зала, Стриж сразу приметил метрах в тридцати, около киоска с импортной чепухой двоих в черном, на красивом мотоцикле. Он усмехнулся, здесь они его не тронут, милиция была как раз напротив.

Целый час он убил на то, чтобы зарегистрироваться и сменить справку об освобождении на паспорт. Он уже шел к выходу, когда здоровенный мент с торчащими, под Чарли Чаплина, усами и глазами навыкате перегородил ему путь.

— Стиш? Высел?

Анатолий же, увидев его, невольно развеселился.

— О, товарищ лейтенант! Я-то думал, вы уже полковник. Как же так?

История их отношений была комична до фарса. Десять лет назад новоиспеченный лейтенант Голома вышел в свой первый обход вверенного ему участка. Погоны со звездочками дались бедняге с громадным трудом.

Природа щедро одарила его физически — рост, вес, но чего-то не донесла до головы. Он был недалек, простоват, что в сочетании с амбициозностью и обидчивостью делало его просто глупым. И звание-то дали ему с отсрочкой на полгода, пожалели парня. Все-таки со своей школой милиции объездил пол-Союза, во всех горячих точках затычка.

В тот злосчастный для себя день он не шел — шествовал, надвигался на свой участок, неотвратимый, как статуя Командора. Усы топорщились, глаза навыкате горели жарким огнем собственного величия и чудовищного рвения. На нем были необъятных размеров галифе, синий парадный необмятый еще китель с новенькой, остро пахнущей кожей портупеей. Под мышкой покоилась папочка со стопкой белоснежных листов, по боку стучала кобура с приятной тяжестью пистолета. Все это благолепие было нарушено выбежавшим из-за угла парнем, буквально врезавшимся в лейтенанта. Тот только кхекнул от неожиданности, но на ногах устоял. Парень же, поняв, что перед ним не кто иной, как представитель власти, упал на колени и, задыхаясь от долгого бега, взмолился:

— Товарищ милиционер… спасите… он убьет меня!

В глазах его стоял неподдельный ужас, и Голома почувствовал себя еще более ответственным человеком.

Когда из-за угла выбежал Стриж, он уверенно шагнул вперед и, выставив вперед свою папочку, скомандовал:

— Стойте, гражданин!

Воспользовавшись случаем, отдышавшийся Вовуля, один из троих, кого искал в тот день Стриж, снова рванул вперед.

Анатолий затратил на разговор с ментом ровно две секунды: левой отбил руку с папочкой, а правой ударил прямым в челюсть. Сила этого удара была страшна. Вряд ли за свою боксерскую карьеру Стриж так бил.

Накопленная ярость предназначалась не Голоме, просто тому не повезло. Он еще услышал хруст собственной сминаемой челюсти, свет дневной померк, и синим мешком лейтенант навзничь грохнулся на асфальт. Стриж было бросился вперед, но Вовуля был довольно далеко, и ему пришла в голову другая мысль. Перевернув тяжелую тушу мента, он расстегнул кобуру и позаимствовал табельное оружие Голомы. Передернув затвор, прицелился и выстрелил, потом еще раз. Только на третьем выстреле Вовуля нелепо подпрыгнул и упал. Пуля раздробила коленную чашечку. Он хотел вскочить, но дикая боль снова опрокинула его на землю. Увидев, что Стриж бежит к нему, Вовуля попробовал отползти. Поняв же, что все напрасно, обернулся и, задыхаясь от боли и страха, начал кричать:

— Это не я, это все Мурай, это он. Я пьяный был, это он все предложил, Толян, прости, не хотел! Это Мурай, Мурай, он трезвый был, наколотый только!

Лицо Вовули побагровело от ужаса, он что-то подвывал, пробовал целовать ноги Стрижа. Откинув его пинком от себя, Анатолий сказал с ненавистью и презреньем:

— Сука, умри хоть как мужик!

И выстрелил.

Перевернув тогда Голому, Стриж этим невольно спас ему жизнь, иначе тот просто захлебнулся бы собственной кровью, осколками костей и выбитыми зубами. Милиционер пришел в себя только на следующий день. Полгода кудесники из травматологии колдовали над его челюстью. Даже на суде он не мог говорить, зато очень веселил публику своей пламенной жестикуляцией, с такой энергией кивая головой, соглашаясь с судьей или противореча ему, мыча что-то или размахивая руками, что присутствующие в зале еле сдерживались от смеха. "Прямо Чаплин!" — шепнул один заседатель другому.

Челюсть лейтенанту все-таки собрали, хотя дикция пострадала навсегда. Что поделать — все-таки пятнадцать вставных зубов. Хуже было с репутацией Голомы. Над ним смеялись, он обижался, ерепенился, лез из кожи вон, но никто не воспринимал его всерьез. Время от времени он проявлял инициативу и творил такое, что все покатывались со смеху, а начальство хваталось за голову и как можно дальше засовывала рапорты о присвоении ему очередного звания.

— Стиш! — снова начал Голома со своей изумительной дикцией. — Ты у меня по штунке ходить будес! Яшно?

— Вы бы лучше, гражданин лейтенант, в сторону отходили, если меня еще увидите, а то знаете, — Анатолий перешел на доверительный тон, — второй раз точно не соберут. Уж поберегите себя.

И, обойдя лейтенанта, Стриж пошел дальше, хохоча над собственными словами и покачивая головой.

— Стремно!

8

Из милиции он прямиком направился в центр города. Собственно, городом его родной населенный пункт назвать можно было скорее по числу населения, а так, вообще-то, огромная деревня, несуразно длинная, зажатая с одной стороны Волгой, а с другой — магистральной железной дорогой. В наличии имелись три бесконечные улицы и множество коротких переулков и тупичков. За железной дорогой, на холмах, начали строить лет тридцать назад, и там был вполне приличный микрорайон из пятиэтажек. Но вся жизнь Стрижа прошла в старом городе, он знал его как свои пять пальцев, знал и любил.

Не торопясь он дошел до того места, которое местные жители называли центром: здание Совета, ныне Думы, Дом культуры — шедевр шестидесятых годов в пародийном стиле под Парфенон, и центральный универмаг.

Стриж решил побродить по рядам разложивших на лотках свой товар купцов, купчишек, коробейников и просто старух с водкой и семечками. Он останавливался, спрашивал цену, удивлялся. Жизнь за десять лет сделала слишком крутой поворот, и все это никак не укладывалось у него в голове. Его поражали все эти тысячи, десятки и сотни тысяч. Он не понимал, много это или мало. Первый раз за этот день он растерялся.

Наконец, остановился у торгашей с «приезжей» внешностью, путаясь в деньгах, купил килограмм апельсинов.

Долго стоял у коммерческого ларька, пяля глаза на пакеты и фотографии с голыми и полуголыми девицами.

Отошел какой-то вспотевший, ошарашенный, нервно поправил штаны, пробормотал про себя: "Ладно, потом разберемся".

В универмаге так же долго ходил по залам, приценивался то к колбасе, то к сыру, но купить не решился.

Взял только две большие шоколадки, одну сунул в сумку, а другую с видимым удовольствием съел.

— Где у вас тут самый главный? — доедая шоколад, спросил он у проходящей мимо дородной продавщицы.

— А вам кого — хозяина или директора? — переспросила та.

— Ну Абрамчика.

— Он вон там, отдыхает, — она кивнула в сторону ничем не примечательной двери.

Открыв ее, Стриж оказался в узеньком коридорчике. Воняло порченой соленой рыбой и еще какой-то протухшей дрянью. Оглядевшись кругом, он пожал плечами и толкнул первую же попавшуюся дверь. И будто попал в другой мир.

В интимном свете розового торшера затаился райский уголок. Здесь действительно очень неплохо можно было отдохнуть. Шикарный ворсистый палас во всю комнату мягко ласкал ноги входящему. Огромные мягкие кресла и невообразимой ширины диван располагали к неге и уюту. В углу, завораживая сочностью красок, мягко мурлыкал японский телевизор.

Но главной достопримечательностью комнаты, безусловно, была ореховая полированная стенка с огромным, от пола до потолка зеркальным шкафом. На толстых стеклянных полках покоилась давняя страсть Абрамчика — хрусталь. Вазы, салатницы, фужеры и рюмки, изящные безделушки и ажурные сувениры — десятки, а может быть, и сотни. Граненые, с морозом, витые. Все это подсвечивалось снизу встроенной лампой и сверкало и переливалось, поражало и радовало взор. Даже кресло коммерческого гения местного масштаба было развернуто так, чтобы непрерывно созерцать сверкающее сокровище. Сам гений покоился в своем безразмерном кресле и, казалось, не дышал. Он так и замер с дымящейся чашечкой кофе в руках, и пить не пил, и на стол не ставил. В голове его билась одна мысль: "Но ведь Мурай обещал, что его уберут!"

— Хорошо живешь, Абрамчик, — одобрительно заметил Стриж, закончив осмотр комнаты. Он небрежно сгрузил свою потрепанную сумку прямо на журнальный столик, придавив как бы ненароком открытую коробку конфет, сбросив на пол изящную сахарницу и опрокинув горячий кофейник на ноги подпрыгнувшего от боли хозяина оазиса. Во время этого невольного прыжка тот выплеснул себе на рубашку содержимое чашки и все-таки, несмотря ни на мокрую рубашку, ни на ошпаренные ноги, не проронил ни звука. Таков был ужас этого пухленького, живого и очень болтливого в обыденной жизни человека.

Стриж плюхнулся на диван, откинул голову на спинку, прикрыл глаза.

— Хорошо, мягко. — Подумав, он прямо с ногами завалился на диван, голова на валике, ноги на пестрой подушечке. Замер, казалось, даже задремал.

Абрамчик наконец решился поставить чашечку на край стола. На самом деле его звали Валера, Валера Гуревич. Но Абрамчик — это была и кличка, и суть его натуры. Маленький, черный, вертлявый, всего на год старше Стрижа и ровесник Мурая, он с детства ударился в коммерцию, как тогда говорили, в фарцовку. Чем он только ни занимался за свою суетную жизнь! Начинал с торговли жвачками в школьных коридорах, с организации первых дискотек, видеосалонов. Многое, что было впервые в этом городе, было его: первый ларек, первый «комок», первый частный магазин. Талант!

Совсем расслабиться Стриж ему не дал, заговорил, и как раз про то, чего так боялся хозяин:

— А ты ведь знал тогда, что должно было произойти, так ведь, Абрамчик?

Тот сразу покрылся потом. Всю жизнь он метался между двух огней: Мураем и Стрижом. Стараясь изо всех сил угодить одному и заручиться дружбой другого, в тот вечер он сделал свой выбор. И главным доводом были, конечно, деньги. Узнав от накаченного наркотиками Мурая, что этим вечером со Стрижом будет покончено, он пришел и вымолил, выцыганил десять тысяч, что Анатолий накалымил за целый год. Просил якобы на неделю, клятвенно обещал вернуть.

— Помнишь, как в ногах ползал?!

Стриж резко поднялся, уставился на Абрамчика своими немигающими ледяными глазами.

— Не был ты никому должен, просто ты знал все заранее. И ни слова не сказал. В дружбе клялся, целоваться лез, Иуда!

Абрамчик изобразил руками полное отчаяние, прижал их к груди, открыл рот, но звук предательски не шел.

Он слишком боялся Стрижа.

— Жалко ты мне тогда не попался, но ничего, я и теперь отыграюсь!

— Толь, Толь, постой, не надо так, зачем так! Не знал я, ей-богу, ничего не знал! А потом как бы я тебе их отдал? Я был здесь, а ты там. Они у меня тут, как в швейцарском банке, я отдам, прямо сейчас!

Он неверными движениями поднялся из мягкого кресла и на ватных ногах пошел к стенке. Повозившись с ключами, открыл встроенный там сейф, достал пачку мелких купюр, протянул ее Анатолию.

— Вот, бери, твое.

Стриж засмеялся, сгреб его за грудки, подтянул к себе.

— Ты что, сука, издеваешься? Думаешь, если я десять лет из жизни вычеркнул, то уж и не знаю, какие теперь цены?! Что ты мне тычешь свои поганые десять кусков? Что я на них, кило колбасы куплю? Я их тебе сейчас в глотку запихну, чтобы ты ими подавился, гнида! — И он шваркнул Абрамчика об его ореховую стенку.

От сотрясения лопнула верхняя стеклянная полка, тяжелый хрусталь обрушился на вторую, вторая, не выдержав удара, — на третью, и так, подобно нарастающей лавине, блестящая и звенящая груда хрусталя смела все и, наконец, застыла внизу сверкающей бесформенной кучей. Как сейчас пожалел Абрамчик, что сделал кабинет таким уединенным. Ни одна живая душа не услышала прощальный звон любимой коллекции коммерческого гиганта местного масштаба и не пришла на помощь.

— Десять лет назад, если ты уж такой забывчивый, на десять тысяч можно было купить самую престижную модель «жигулей» с гаком. Сколько сейчас стоит «девятка»? Только не ври, падла, я ведь узнавал!

Абрамчик, сидя на полу, нехотя назвал цифру.

— Ну, миллион зажал, но уже исправляешься.

Он взял со стола свою сумку, открыл ее, бросил под ноги Абрамчику.

— Загружай, да смотри, я ведь тоже считать умею. И покрупнее, не вздумай мне сотенных насовать.

Жалобно подвывая, Абрамчик начал выкладывать из сейфа аккуратные пачки в банковской упаковке и со слезами на глазах подавать их Стрижу. Тот, пересчитав, укладывал их на дно сумки. Два раза коммерсант пытался передернуть, но, получив хорошего леща по затылку, извинялся, цветисто каялся, пытался убедить, что ошибся случайно. Наконец торг кончился, Стриж небрежно бросил на деньги свое еще влажное полотенце, застегнул сумку. Абрамчик смотрел на нее, как бедуин в пустыне на рекламу минералки, — с трепетом и бессилием.

— Ой, ну ты просто меня разорил, как дальше жить буду? По миру пойду! — запричитал он.

— Ладно, еще наворуешь. Разъелся-то. — Стриж ткнул пальцем в висящий над ремнем пухлый живот Абрамчика.

Тот глуповато-угодливо хихикнул, гроза прошла мимо, главное, он был жив. Бьющая из него радость покоробила Стрижа. Ему стало вдруг тошно от одного вида угодливо-слащавых томных глазок, от всего похабного раскормленного лица. Он вроде бы несильно ткнул кулаком в мокрые губы, но Абрамчик так стремительно полетел назад, что, споткнувшись о столик, перекувыркнулся через него и ногами разгрохал свой интимно-ажурный торшер. Свет погас, только в шкафу лампа дневного света подсвечивала хрустальную могилу бывшей коллекции, да из угла по прежнему завораживал чудо-красками «Панасоник».

Через полчаса Абрамчик подошел к старшей продавщице и, шмыгая забитым засохшей кровью носом, прокартавил:

— Цены на колбасу, конфеты и водку — на пятьсот рублей вверх.

Вернувшись в разгромленный кабинет, он долго и скорбно стоял у могилы своей хрустальной мечты, а потом, вздохнув, облизал кровоточащие губы и вслух произнес:

— Нет, пора рвать когти из этой страны.

9

Из магазина Стриж вышел через задний ход и дворами и переулками направился к больнице. Травматология размещалась на третьем этаже, он смело прошел в коридор и спросил дежурную медсестру, что-то писавшую за столом:

— Где тут у вас Кротов помещается, сегодня положили?

Медсестра поправила зачем-то очки, метнула на него быстрый взгляд. Сухо ответив: "В пятой палате", — она снова уткнулась в писанину.

У друга Стриж пробыл с полчаса, по-доброму поболтал с никогда не унывающим Ванькой, отдал ему апельсины и шоколадку. Выйдя, он не глядя ни на кого двинулся к выходу, но тут его окликнула медсестра.

— Толя! — Встав из-за стола, она сняла очки и белую шапочку. — Не узнаешь?

— Ольга!? — удивленно и радостно вскрикнул Стриж. — Боже мой, я и в самом деле тебя не узнал.

Невысокая, стройная, звонкая медсестра как-то подалась навстречу Анатолию. Серые глаза ее не скрывали радости, лицо, нежное и тонкое, словно светилось. Свои роскошные светло-русые волосы она по-прежнему не обрезала, а закалывала на затылке тугим узлом.

Стриж подошел к ней, обнял и, так получилось, поцеловал в губы. Голова закружилась от запаха ее волос, от давно забытого тонкого аромата духов. Тело его словно током пронзило от прикосновения к упругой женской груди.

— Оля, как я рад тебя видеть! Как живешь, как Витька?

Витька Павленко был мужем Ольги. Когда-то они втроем учились в одном классе. Оба парня приударяли за Ольгой, никто, что называется, не собирался «крутить» любовь, дело было серьезное. Такие, как Ольга, встречались редко, и речь могла идти только о свадьбе. Она долго колебалась, но сердце ее качнулось к Витьке, высокому и красивому парню. Сыграл свою роль и шумный скандал с физкультурницей, да и вся репутация любвеобильного Стрижа. Он переживал, но не обиделся, с Виктором они дружили, напросился даже шафером на свадьбу.

— С Витькой мы разошлись. — Ольга опустила голову. — Уже два года.

— Как, почему? — Анатолий был ошеломлен. Золотой был человек Витька, добрый, веселый, компанейский, на редкость талантливый и мастеровой. Ольгу он боготворил, буквально носил на руках.

— Спился. А два года назад вообще сел на иглу. Тут я уже не выдержала, подала на развод.

— Витька на игле?! Да он даже пива не пил!

— Приучили. Все калымил, то у Абрамчика, то у Мурая, то дом, то дача. Ну а те его водочкой потчевали, а потом совсем…

Она замолкла, по щеке пробежала слеза. Ольга смахнула ее ладонью.

— Всю свою резьбу продал, иконы, маски, выжигание. Это я еще терпела. Но… как вещи таскать начал, я не выдержала.

Стриж машинально вытер очередную ее слезинку. "Опять Мурай! Тварь, как я с тобой поквитаюсь! Все вспомню, и эти слезы тоже".

— Толя, ты куда сейчас? Дом твой, я слыхала, продали?

— Васильич пригласил к себе жить.

— Если хочешь, приходи ко мне, Толь. Мать у меня пять лет как умерла, так что мы с дочкой вдвоем живем.

— У тебя есть дочь?

— Да, четыре года. Когда рожала, думала, может, образумится, но нет. Придешь?

Стриж глянул в ее глаза, как в омут, и только головой кивнул. Это было больше, чем он рассчитывал, об этом он и мечтать не смел.

— Подожди секунду, может, я сейчас договорюсь.

Она ушла к себе в маленький кабинетик, а он подошел к окну и обвел взглядом панораму своего малоэтажного города. И вдруг увидел торчащее из-за угла колесо мотоцикла и красный шлем за невысоким забором.

"Вот гады, так и пасут!"

— Я смену заканчиваю, если подождешь, быстро переоденусь, — обратилась к нему подошедшая Ольга.

— Оля, я попозже прямо домой подойду, ладно? Ты иди, у меня тут еще пара вопросов к Ваньке возникла. Да, стой. Вот, возьми, купи побольше фруктов, шоколада, мороженого. И не скупись, возьми целую курицу, зажарь ее, ладно? — Он сунул в карман ее плаща пачку десятитысячных. У Ольги невольно расширились глаза.

— Но ты придешь? — спросила она.

— Обязательно!

— Дом мой еще не забыл?

— Да что ты! С закрытыми глазами найду.

— Ну ладно. Прилетай, Стриж. — Она засмеялась и одним быстрым движением руки взлохматила его гладко причесанные поредевшие волосы.

Стриж, еще хмельной от этой прощальной ласки, проводил ее взглядом. Потом, вздохнув, спустился вниз, на первый этаж. Там он зашел в туалет, повозившись с закрашенными шпингалетами, открыл окно, спрыгнул вниз и неторопливо двинулся к ближайшему переулку.

10

Стриж не стал уходить уж очень далеко. Пройдя дома три, он что-то прикинул, подошел к забору, глянул в щелочку. Убедившись, что во дворе никого нет, одним рывком перемахнул забор и, перебежав еще не копаный, но уже подсохший огород, перепрыгнул через маленький заборчик между соседями и через считанные секунды был уже на другой улице. При этом он чуть не свалился на голову какому-то опешившему от неожиданности парню.

— Вот, черт, муж домой вернулся! — доверительно сообщил ему Стриж.

— А, — ехидно заулыбался тот, — ну, беги, беги, коль так приспичило.

А Стриж уже форсировал другой забор. Здесь ему попался хозяин, вяло ковыряющий землю лопатой.

— Здорово, дядь Вань! — весело крикнул ему Анатолий и побежал дальше, оставив старого деда ошалело щурить подслеповатые глаза.

Добравшись до нужной ему улицы, Стриж подтянулся, осторожно выглянул. «Кентавры» по-прежнему ждали его, не ставя свой мотоцикл на подножку и не снимая шлемов. Недавно, видно, закурили — из-за спин тянулись вверх синие легкие клубы дыма. Стриж осторожно, чтобы не шуметь, на жим, на силу подтянулся, по-кошачьи легко вспрыгнул на тонкую линию забора и так же осторожно, плавно, лишь силой рук опустил свое тело по другую сторону. Женщина, идущая навстречу с полными сумками, глянула настороженно. Но он улыбнулся ей и, приставив указательный палец к губам, тихо, дескать, на цыпочках двинулся вперед.

"Хохмачи!" — подумала женщина.

Подойдя к мотоциклистам на расстояние вытянутой руки, Стриж остановился, подумал секунду и резко, изо всей силы ударил заднего ребром ладони по шее. Фигура в черном, в громадном красном шлеме начала валиться вперед, а затем плавно кувыркнулась на землю. Водитель недоуменно обернулся, защитное стекло было поднято, в зубах сигарета. Стриж сработал прямой правой, и тот, коротко ойкнув, вместе с мотоциклом завалился вперед на бок.

Стриж торопливо обшарил обоих. У водилы был обычный ПМ — пистолет Макарова. Зато у заднего нашлось нечто интересное: короткоствольная, уродливая в своей простоте машинка для убийства. Анатолий даже присвистнул: такие он видел только в кино — израильский «узи». Засунув трофеи в сумку, он с интересом начал разглядывать мотоцикл. «Ямаха», — прочел вслух надпись на боку. — "Ишь ты!" Он поднял мотоцикл, пинком отбросил ногу одного из «кентавров» и развернул двухколесную машину в другую сторону.

Мотоциклы, скорость были его страстью. Одно время он даже с увлечением занимался мотокроссом. С первых своих серьезных денег — от стипендии на звание кандидата в мастера спорта, купил себе ЧЗТ и очень жалел, что денег не хватило на «яву». А сейчас под ним была настоящая «ямаха», мощная, похожая на кузнечика мечта мотоциклиста. Он завел это чудо, и каждый удар такта отдавался ударом сердца. Осторожно тронулся, потом прибавил газу, выехал на асфальт и, уже пьянея от давно забытого чувства, «притопил» до упора. Мотоцикл немедленно подняло на заднее колесо. Стриж улыбнулся, балансируя, промчался так метров двадцать, сбросил газ, плавно вписался в крутой поворот. Выскочив на бесконечную улицу, он снова прибавил скорость. Цветной молнией он летел по дороге, смеясь от давно забытого ощущения слияния души и тела с техникой и скоростью. Он наслаждался легкостью, мощностью, послушностью этой игрушки. О такой он не мог и мечтать, особенно там, в зоне.

Машин было мало, но народ густо шел с работы. Кто-то его узнал, крикнул его имя. На одном из перекрестков он чуть не столкнулся с вывернувшим из проулка велосипедистом. Мотоцикл занесло, он еле вырулил уже на тротуаре, благо, там никого не было. Это его сразу отрезвило, он вспомнил про Ольгу, развернулся, подъехал поближе к ее дому, свернул в переулок, ведущий к Волге. Постоял немного на берегу, погладил ласково рукой бензобак, осторожно прибавил газу, спрыгнул на ходу и отправил мотоцикл вниз по спуску. «Ямаха» ровно вошла в реку, двигатель захлебнулся, и она, завалившись на бок, плавно исчезла под водой.

Анатолий огляделся. Из-за ближайшего штакетника торчала чья-то кепка.

— Что это ты на него осерчал? — спросил невольный свидетель.

— Да надоел, старье, — весело ответил Стриж. — Надо — бери. Только не катайся на нем днем, убьют. А так, выловишь — твой будет.

Он подхватил свою изрядно отяжелевшую сумку и уже уходя добавил:

— Ночью вытаскивай, дед, днем не светись.

Отойдя немного, оглянулся. Старик, крепкий еще мужик с мощной фигурой, топтался на берегу. "Этот достанет, хозяйчик".

Он сразу узнал знакомый забор и, отодвинув потайную доску лаза, через огород пошел к дому.

11

Когда Ольга вошла во двор, Стриж сидел на крыльце и гладил небольшую, очень пушистую рыжую собачку. Та преданно глядела ему в глаза и, словно вентилятором, работала хвостом.

— Собака у тебя хорошая, но сторож никакой. Шариком зовут?

— Точно! — засмеялась Ольга. — Возьми сумки. Да отстань ты! — оттолкнула она прыгающего рядом пса.

— Сторож он никакой, зато добрый, ласковый, преданный.

— Как и хозяйка, — заметил Стриж, принимая из рук смутившейся вдруг Ольги тяжелые сумки. — А где дочь?

— К матери отвела. Витькиной, — добавила она, видя недоумение Стрижа. — Она мне как родная, приходит, помогает. Внучку вообще обожает.

Ольга запустила руку под перила и вытащила из тайничка ключ.

— И не боишься здесь оставлять? — удивился Стриж.

— Да красть нечего, — махнула она рукой. — Я оставляю, мать иногда приходит.

Обстановка, действительно, была не царской, но все чисто, ухожено. В тщательной отделке прихожей была видна рука мастера. А в зале поражала своею красотой стенка из неполированного дерева под орех.

— Витька делал, — уловив взгляд Стрижа, сказала Ольга. — Два года над ней работал.

И, вздохнув, добавила:

— Если б ты видел, что здесь раньше было: резные иконы, картины. Места на стенах пустого не найдешь.

Дом заново отделал, единственно в детской полы не сменил, скрипят.

Стриж между тем разглядывал резные дверки шкафов. Это были целые рельефные картины, поражающие выдумкой и мастерством исполнения. Невероятные по красоте и фантазии, слившиеся в одном прекрасном узоре тела животных и стебли растений. Ни одна картина не повторяла другую. Особенно поразила его прекрасная голова оленя, как бы выглядывающего из лесных зарослей. Он осторожно потрогал ее, как к чуду прикоснулся. Только сейчас Анатолий понял, как они недооценивали Витьку. Это был не просто неплохой ремесленник, это был самородок редкого таланта. Они его проглядели и, кажется, потеряли навсегда. Стриж открыл дверцу и понял, что разборке и перевозке этот шедевр прикладного искусства не подлежит. Все было сделано на месте и навсегда.

Ольга между тем на кухне выкладывала из сумок продукты, рассовывала их по шкафам и полкам, откладывала то, что потребуется сразу.

— В первые годы он был золотой человек. Водопровод провел в дом, водяное отопление, баньку построил. В баню пойдешь?

— Спрашиваешь! Конечно! — Стриж был заядлый парильщик, фанатик русской бани.

— Сходи тогда, накачай воды в баки. Насос там, в другой половине. Я пока поесть приготовлю.

Стриж качал воду, а сам все думал про Витьку. Тот с детства был умелец: мастерил какие-то модели, посещал всевозможные кружки, разбирался в любой технике, электронике. Года два он походил с друзьями на бокс, но, хотя имел прекрасные данные — природный удар, хорошую реакцию, редкую выносливость, -

Васильич сразу понял, что нет в нем того стержня, что нужен для бокса. Не мог Витька завестись, взорваться, выжать победу не из силы, а из самолюбия. Он был мягок, добр, а главное — податлив. А как он танцевал с

Ольгой! Все кругом тогда говорили: дал бог человеку и голову, и руки, и красоту, да и с женой повезло как никому. Выходит, сглазили. И осталась от прошлого только резная стенка да вот эта чудо-банька.

Банька, действительно, была на загляденье. Она состояла как бы из трех частей. В одном отделении стоял ручной насос, вода качалась прямо из Волги, мягкая, как раз для мытья. Стоял тут и электрический насос, но он давно сгорел, а наладить было уже некому. Во втором отделении находились баки с водой, там мылись, имелся даже душ — для перегревшихся парильщиков. Ну а в третьем размещалось сердце бани — каменка. Там даже стоял хитроумный градусник, от взгляда на который у Анатолия пробежал по коже озноб в предвкушении. Он натаскал березовых поленьев из сарая, нашел там же и принес два веника, разжег огонь в каменке и под котлами с водой. И только потом начал качать воду. Попотеть пришлось изрядно. Сначала он снял свитер, а потом скинул и майку. В баньке было уже тепло, он зашел посмотреть, как горит огонь, подкинул дров.

— Ну, как у тебя тут дела? — Ольга, пригнувшись, шагнула через порог. На ней был цветастый халатик с короткими рукавами, какой-то летний, не по сезону. Стриж обернулся к ней, веселый, довольный. Она невольно провела рукой по его мощным плечам, прикоснулась к шрамам, задержала ладонь. Серые глаза ее были совсем близко, он снова уловил этот пьянящий запах женского тела и не смог уже больше сдерживаться.

Рывком притянул к себе и прижался к ее губам в яростном и жадном поцелуе.

Он овладел ею здесь же, прямо на полу. Ольга не сопротивлялась и не пыталась ему помешать. Не говоря ни слова, помогла избавиться от одежды и только вздрогнула и закусила губу, приняв на себя всю мощь истосковавшегося за долгие годы по женскому телу мужского естества. Руки ее ласкали спину и волосы

Стрижа, ноги оплели его бедра, и все тело ее отзывалось благодарной волной на каждое его движение, на каждый порыв. Губы ее с жадной неистовостью ласкали то его губы, то шею, то грудь. В желтоватом свете слабенькой лампочки лицо ее казалось еще прекрасней: исчезли морщинки вокруг глаз, что он разглядел, стоя на крыльце, при свете дня, глаза затуманились, волосы рассыпались русой волной, а губы улыбались блаженной полуулыбкой и временами шептали что-то непроизносимое, непонятное и недосказанное, но важное и нужное. Повинуясь какой-то неведомой интуиции, они и в последнем порыве слились одновременно, и Стриж подумал, что сейчас умрет от счастья, глядя в это искаженное священной мукой прекрасное лицо. Его закаленное годами беспощадных тренировок сердце билось, как загнанный в угол зверь, и дышал он, как после самого тяжелого боя.

Черты ее лица разгладились, она открыла веки, сверкнув лаской серых глаз, как бы через силу улыбнулась.

Он приподнялся над ней, перенес силу тяжести своего тела на колени и руки.

— Прости, я, наверное, был груб.

— Ничего, я понимаю, — и все шепотом, словно боялась спугнуть свое хрупкое счастье. — И ты тоже чего не подумай… Толь, я два года, как от Витьки ушла, никого к себе не подпускала. А ты… Ты совсем другое дело. Я, наверное, и тогда тебя любила. А как сейчас увидела, голова кругом пошла…

— Спасибо тебе, — тоже шепотом ответил Стриж.

Они снова слились в поцелуе, только уже в нежном, ласковом. У Анатолия опять все заиграло внутри, но тут глаза ее раскрылись, она ойкнула и так резко вскочила, что он, подлетев, громко шлепнулся на пол. Ольга же, на ходу натянув халатик, босиком побежала к дому.

— Курица! — донеслось до ошалевшего Стрижа.

Он засмеялся от комизма ситуации — голый, на полу, от этого нелепого полета и звучного шлепка ягодиц об пол. Смех все больше и больше разбирал его, и когда Ольга, управившись с упрямой курицей, снова появилась в дверях бани, он уже не мог говорить, а только стонал, хватаясь руками за живот.

— Ты это чего? — с некоторым испугом спросила она. Руками Ольга вылавливала из волос не сдержавшие напора страстей заколки. Сквозь распахнутый халатик были видны ее маленькие, по-девичьи аккуратные груди, мягкий овал живота с ровненьким провалом пупка и темным волнующим треугольником.

— Иди сюда, — наконец выговорил Стриж. Он как-то сразу перестал смеяться, задыхаясь от подступившего желания.

— А мы париться сегодня будем? — чуть-чуть ехидно и ласково спросила она, снимая халатик и опускаясь на него сверху.

— Обязательно! — бодро ответил он, опьяняясь от прикосновения ее волос к лицу и плечам и чувствуя руками, бедрами, губами упругую нежность ее тела. Соски ее грудей мягко ткнулись в его грудь, и он приподнял ее на первой волне любви.

Они все-таки напарились в тот вечер до космической невесомости, и пили легкое вино, и ели злосчастную подгоревшую курицу, объедались конфетами, фруктами и мороженым. И еще была длинная ночь, и Ольга удивлялась сама себе, как это она, никогда не делавшая из постели религии, сумела насытить его неукротимую страсть. А он снова и снова загорался от ее прекрасного лица и тела. Отдыхая, Стриж шептал ей строки любимого Есенина и поражался, насколько это было про них:

"Пускай ты выпита другим,

Но мне осталось, мне осталось

Твоих волос стеклянный дым

И глаз осенняя усталость…"

И она устало и благодарно улыбалась в ответ.

Ольга уснула в третьем часу, а он лежал рядом, смотрел на ее чистый профиль, прислушивался к безмятежному дыханию и думал: ну почему за десять лет он о ней почти не вспоминал? Многие ему грезились душными ночами, с кем и знаком-то был едва-едва и имени даже не помнил. А ее не вспоминал. Наверное, потому, что она была чужой женой. Хотя снились ему и чужие жены. Просто Ольга была чиста в его памяти, и он не мог представить ее, как сейчас, теплой и грешной.

12

Утром он проснулся в десять. Ольги уже не было, только рядом, на подушке, записка: "Я на работе, приду в пять. Завтрак на плите. Если куда пойдешь, ключ оставь под перилами. Целую."

Он удивился, что ничего не слышал: ни как она встала, ни как готовила завтрак. Обычно он спал очень чутко, что в зоне порой спасало жизнь. Но этот первый блаженный сон на воле, рядом с желанной женщиной, как бы отпустил его нервы от того напряжения, каким он жил последние годы. Лежа на спине и глядя в белый потолок, он как то по-особому остро вспомнил один день на зоне. Тюремная судьба забросила его тогда под

Владивосток. На вечерней перекличке он уловил внимательный острый взгляд высокого черноглазого парня, появившегося с последним конвоем. Перед отбоем к нему подошел один из блатных и, кивнув в сторону новенького, сказал:

— Вот тот пришел по твою душу.

Стриж ждать не стал, бросил подушку на кровать и двинулся к длинному. Подойдя в упор, глянул на того и спросил:

— Ну, говори, что против имеешь?

Тот усмехнулся, глянул с вызовом в холодные глаза Стрижа и сказал:

— Я брат Сома. Мы вокруг его могилы окурки загасили, понял?

— Кто это мы?

— Нас много. Мурай, например.

Анатолий слышал про этот воровской обычай. Собирались вокруг могилы, курили на корточках и потом гасили окурки по окружности. Это было что-то вроде клятвы — обета отомстить за убитого. А Сом был как раз один из двоих обысканных тем утром Стрижом.

"Молодой, глупый, рьяный. Мурай его как пешку использует, а он гордится, дурак!"

— Тебе сколько лет, салага?

— Ну, восемнадцать, а что?! — взъерепенился парень.

— Рановато курить начал, сопли еще до полу. — И Анатолий развернулся, чтобы уйти. Новенький схватил его за плечо. Стриж, не оборачиваясь, локтем резко ударил его в живот. Тот сразу убрал руку и, застонав, согнулся от боли.

— Как звать, вояка?

— Соменком кличут, — прохрипел новичок сквозь боль.

— Брат твой дурак из дураков был, а ты, видать, еще хлеще.

— Все равно я тебя пришью! — крикнул Соменыш вслед уходящему Стрижу.

— Ради Бога, только завтра, а то я спать хочу, как собака.

День был тяжелый, муторный. Он поудобнее устроился на жестком матрасе. Рядом присел Семен, сосед и друг из самых верных.

— Ты чего не ложишься, Сем?

— Спи, Стриж, я посижу немного.

— Хорошо, — и он провалился в яму черного сна.

Утром, после завтрака и развода, их повели на работу. На берегу океана стояли эллинги для ремонта атомных подводных лодок. В эти громадные металлические коробки высотой с семиэтажный дом целиком втаскивались огромные субмарины. Зэки сооружали рядом подсобные помещения: бытовки, котельную, здание конторы. Метрах в тридцати за эллингами плескался Великий, он же Тихий, океан. Вот только колючая проволока по самой кромке прибоя портила этот романтичный пейзаж.

Стриж дождался, пока контролер, сержант из старослужащих, обойдя весь периметр, удалится в каптерку к

Клыку, местному пахану, пить водку, и подошел к Соменышу.

— Ну что, не раздумал еще за ночь-то?

В глазах у того плеснулась ненависть.

— Нет, никогда!

Анатолий вздохнул. Парня было жалко, но и держать его рядом — опасно.

— Ну, тогда пошли. — И, не оборачиваясь больше, направился к эллингу.

Открыв тяжелую дверь, он вошел внутрь и начал подниматься вверх по грохочущим под их грубыми сапогами железным сетчатым маршевым лестницам. Дойдя до самого верха, он ступил на узкую, сантиметров тридцать, железную балку и пошел по ней прямо над бездонным ущельем эллинга. Соменыш глянул вниз, покачнулся, сглотнул слюну, но, собравшись с духом, двинулся следом. На середине Стриж обернулся.

— Ну давай, начнем. Только заточку выброси, по-честному будем. Не раздумал? — снова поинтересовался он.

Соменыш покачал головой. Он старался не смотреть вниз, но поневоле проследил полет выкинутой заточки, и снова как будто сотни громадных муравьев пробежали от пяток вверх по ногам. Ступни ног начали неметь, к горлу подступила дурнота, и страх под сердцем не давал легким дышать в полную силу.

Анатолий двинулся на него, соперник отступил, покачнулся, ударил сам. Стриж увернулся и из-под руки ткнул Соменыша левой в челюсть. Голова у того дернулась, он еще на шаг отступил назад. Страх за свою жизнь придавал какие-то новые силы. Парень заставил себя забыть про разверзшуюся рядом бездну, сам пошел в атаку, ударил раз, другой. Стриж легко, точно отпрыгнул. Казалось, он совсем не замечал высоты и был собран, спокоен. По многолетней привычке он не моргал во время ударов, нанося или принимая их, и Соменку казалось, что Стриж гипнотизирует его своим немигающим взглядом. А Анатолий просто контролировал каждое его движение, и порой маленький шажок вперед говорил все о том, что только еще задумывал его про- тивник. Свежий морской бриз обдувал их непокрытые стриженые головы, остро пахло йодом, небо блистало весенней синевой, но они не замечали всей этой красоты.

У парня оказались неплохая реакция и школа. Он сумел уйти от многих ударов Стрижа, а те, что проходили, гасил головой и телом, стараясь не покачнуться и не оступиться. Пару раз и он достал Стрижа, но не сильно.

Здесь было не до силы, сам бьющий, промахнувшись, мог запросто загреметь вниз, не рассчитав силы удара.

Оба тяжело дышали, нагрузка была страшной, скорее не физическая, а нервная.

— Ну что? Не надоело еще? Может, забудем про окурки? — выдохнув, миролюбиво спросил Стриж

Соменыша.

— Нет, ни за что! — упрямо качнул тот набыченной головой.

"Здорово его накачали, гады, не выбить".

— Ну ладно, пеняй на себя!

И Стриж пошел в атаку. Теперь он бил боковыми, не сильными, но точными ударами. Ноги стояли на месте, в стойке, работали только корпус и руки. Но сейчас любой из этих ударов мог стать последним. Он пару раз почти поймал Соменка на противоходах, когда тот, ожидая удара с левой стороны, наклонял корпус навстречу, а Стриж вдруг бил с правой. Соменыш каким-то звериным инстинктом, буквально на цыпочках удерживался на краю и отпрыгивал назад. "Пора с ним кончать!" — подумал Анатолий, дернулся вперед и ошибся. Парень удержался на краю и каким-то больше случайным, чем осмысленным движением подтолкнул Стрижа. Нога провалилась. Анатолий, уже срываясь, по-кошачьему вывернулся, пальцы царапнули по холодному металлу.

Его спасло чудо, фантастическое везение. Он намертво уцепился за скобу, одну-единственную на этой стороне балки. Кем и зачем она была приварена неизвестно и неважно, но именно на ней висел сейчас Стриж. Еще не веря в происшедшее, он на секунду перевел дух, силой воли погасил дурные мурашки на теле и тошноту в районе солнечного сплетения, а потом резко подтянулся и выбросил ногу на балку. Соменок, увидев, что враг карабкается наверх, подскочил, ударил ногой в голову. Он бил и бил, резко, с выдохом, со всей злостью, ненавистью. Но Стриж по сантиметру втягивал свое тело на спасительную твердь. Из носа хлестала кровь, губы и бровь были разбиты, левый глаз затягивался опухолью. Но он все-таки почувствовал опору и, найдя ритм, звездами рвущих его мозг ударов больше наугад, чем по расчету, поймал эту тяжелую ногу и, дернув на себя, заставил упасть врага на спину, а вторым резким и коротким движением сбросил его с балки. Отчаянный крик больно резанул по нервам и оборвался еле слышным мягким ударом и тишиной. Слышны были только крики чаек, шум прибоя, да где-то вдалеке забивали сваю в подтаявшую землю.

Первым лицо Стрижа увидел Семен. Среагировал он мгновенно — развернулся и врезал ближайшему к нему блатарю по морде. Вспыхнувшая грандиозная драка прикрыла синяки и ссадины Стрижа, а тело Соменыша списали на самоубийство.

Было это ровно пять лет назад. Так он отметил половину своего срока.

13

Зато не спалось этой ночью Мураю. Утром он собрал всех свободных от дежурств «кентавров» во дворе своего дома, сам вышел на крыльцо. С тех пор, как он снова сел на иглу, Мурай перестал обращать внимание на свой внешний вид. Буйная шевелюра была взлохмачена, ловко сшитый белый костюм словно пожевали коровы — он спал в нем уже три ночи, хорошая шерсть блестела пятнами — от вина и еды. Да и болтался костюм на нем, словно на вешалке, покупал его год назад, но с тех пор сильно похудел. Лицо, некогда красивое какой- то диковатой, хищной красотой, выглядело обрюзгшим, под глазами коричневели тени. Начинал сдавать его могучий организм. Мурай умудрялся сочетать наркотики с выпивкой, и не потому, что это ему нравилось.

Просто ему нужны были эти попойки с Арифулиным и другим городским начальством, нужна была опора власти за спиной.

Мурай обвел глазами двор. Двадцать затянутых в кожу парней на десяти ярких импортных мотоциклах молча ждали слова босса. Он отбирал их сам. Ему не нужны были ум или интеллект. Главное — чтобы имелись мускулы, собачья преданность и отсутствие того, что обычно зовется совестью. Для него они громили, жгли и убивали по первому приказу, не раздумывая и не испытывая ни страха, ни жалости. За это Мурай покрывал все: пьяные дебоши и изнасилования, трупы сбитых в бешеных ночных гонках пешеходов. Без него они были ничто, но и он без них мало чего стоил.

— Так, орлы! То, что Стриж «откинулся», все знают? Тот, кто пришьет его, получит две «девятки», все ясно?

Черная гвардия зашевелилась, загомонила. В глазах у многих мелькнул жадный огонек.

— Какой он хоть из себя? — спросил один из молодых «кентавров».

— Бачун расскажет, к обеду будут фотографии.

— А можно один «мерс» вместо двух «девяток»?

— А место на катафалке тебе не нужно? — вяло цедивший слова Мурай внезапно окрысился.

Задавший вопрос парень был из новеньких, он не знал, что Мурай носился со своим «мерседесом» как курица с яйцом. Из бедного и неуютного детства он вынес убеждение, что это самая лучшая и престижная машина. И как фальшивое клише на всю жизнь отпечаталась в его памяти цветная рекламная фотография:

белозубый Бельмондо в белом костюме около белого «мерседеса». Первый раз, садясь за руль купленной машины, он почувствовал себя счастливым. Да, это он, Санька Муравьев, сын грузчика-алкоголика и школьной технички, едет по городу в белом костюме и на белом «мерседесе».

— Я сказал, две «девятки», значит две "девятки"! — так же резко закончил Мурай.

Спрашивающий опустил голову. Другие смотрели на него насмешливо. Год назад местный бизнесмен, парень не из пугливых посмел приобрести точно такой же «мерс», как у Мурая. Его зажарили прямо в машине — в городе должен быть только один белый «мерседес».

— Ну все, вопросов нет? Двое здесь, остальные по городу. — Последние слова вожак адресовал уже Бачуну.

Посадить своих людей на мотоциклы Мураю подсказал именно он. Впереди обычно сидел водила из местных кроссменов, а сзади качок с оружием. Это было и удобно, и мобильно, и менты сразу видели: если какой-то шум и двое в черном на мотоциклах — надо держаться подальше.

Войдя в дом, Мурай набрал номер кабинета начальника милиции.

— Арифулин слушает, — раздался в трубке знакомый голос.

— Ну как, полковник, башка не трещит? — спросил Мурай.

— Нет, дорогой мой, я пиво с водкой никогда не мешаю. И "Золотое кольцо" — не водка «Зверь», похмелья не будет, — он передразнил надоедливую рекламу. — От такой водки голова болеть не может!

— Поучаешь? Ученый, да? Ты обещал со Стрижом помочь, помнишь?

— Что, с такой маленькой птичкой справиться не можешь?

— Он вчера еще двоих моих из игры выключил. У него теперь два ствола, так что сам знаешь!..

— Интересно! К этому уже можно прицепиться. Какие у него пушки, ну-ка скажи?

— «Узи» и «Макаров».

— Говорил я тебе, не бери эту израильскую дрянь! Патронов нет, а засветишься — шухер подымут до небес:

откуда, кто поставил. Всучил тебе этот толстый узбек фуфло, а ты и доволен.

— Ой, ну хватит поучать! Хуже матушки родимой! Так поможешь или нет?

— Ладно, так и быть. Но ящик за тобой. Сорт знаешь.

— Черт с тобой, будет. Да, слушай, у меня какая загвоздка. Половина моих орлов — молодняк, Стрижа и в глаза не видели. У тебя должны быть его фотографии, сделай нам штук десять.

— Будут к обеду. Ну давай, не кашляй.

В неприметном домике в глубине старого сада Семенов еще несколько секунд слушал тишину, потом снял наушники и обратился к дежурному оператору:

— Валера, выпиши мне этот разговор на отдельную кассету. И продолжай слушать линию.

Между тем начальник городской милиции нажал клавишу селектора и спросил дежурного:

— Кто у нас сегодня патрулирует?

Выслушав ответ, он удовлетворенно кивнул головой — кто надо.

— Всех старших ко мне. Да, там Голома по отделу шляется, если он еще здесь, пусть зайдет тоже.

Встав из-за стола Арифулин, достал из сейфа личное дело, открыл, начал читать. Хмыкнул с недоумением, еще раз перечитал, уже вслух:

— Рост сто семьдесят три, вес шестьдесят три. — Всмотрелся в скуластое лицо Стрижа на десятилетней давности фотокарточке. — Чего Мурай так психует? Натуральный Стриж, невелика птичка.

В кабинет между тем вошли четверо старших патрульных машин и Голома.

Арифулин поднялся из-за стола и, стараясь говорить официально, произнес небольшую речь:

— Товарищи офицеры, получены оперативные данные о том, что вернувшийся из мест заключения матерый уголовник Стрижов Анатолий Васильевич принялся за старое. Есть уже два пострадавших, кроме того, преступник вооружен! Задача — обезвредить его любой ценой.

При этом начальник горотдела многозначительно посмотрел на Голому. Весь этот спектакль предназначался только для него. Не будь Голомы, Арифулин просто сказал бы остальным четверым: вот этого надо убрать. На них он полагался целиком и полностью. Это была его гвардия, преданная лично ему и повязанная кровью. Всех четверых он спас в свое время от тюрьмы, и они в долгу не оставались. Ну а Голома? Арифулин знал, что лейтенант ненавидит Стрижа, и решил сыграть на этом. Но глядя сейчас в выпученные от усердия и напряжения глаза «вечного» лейтенанта, он вдруг засомневался. "Боже, какой осел! Неужели он и здесь дров наломает?"

— Все ясно?

Четверо просто кивнули, Голома же щелкнул каблуками и рявкнул:

— Так тошно! Разресите итти?

— Идите! — отослал его подполковник. Участковый, круто развернувшись и, как на плацу, печатая шаг, двинулся к двери. Оставшиеся милиционеры давились от смеха. Это "так тошно" давно вошло в местный фольклор и не переставало веселить публику.

— Как он мне надоел! — пожаловался Арифулин своим подручным и нажал клавишу вызова дежурного.

— Зыков? Тормозни там Голому, дай ему в подчинение двух орлов и пусть пешком, да-да, не ослышался, пешком патрулирует свой участок. Все!

— Ей-богу, если Стриж его грохнет, я буду только рад. Ну вы-то все поняли? — снова обратился он к подчиненным.

Те дружно закивали головами. Арифулин протянул им пачку «Мальборо» и, пока старшие машин разбирали сигареты, добавил:

— Не чикайтесь там. Как увидите, обойму всадите, а там уж и протоколы писать можно. Кто его грохнет, в отпуск пойдет в июле.

У каждого свои стимулы и поощрения.

Он вытащил из дела фото Стрижа.

— По ходу отдайте в лабораторию, пусть размножат и десять штук принесут мне, срочно.

Оставшись один, Арифулин подошел к большому зеркалу, критически оглядел себя, вытащил из кармана расческу и стал аккуратно, волосок к волоску, укладывать волнистые волосы. Закончив с этим, еще раз изучил отражение и остался очень доволен. Начальник милиции был моложав, строен, даже сухощав. Роскошные усы под Боярского, виски с благородной проседью, черные выразительные глаза. Хорош был собой милицейский бог, на слабый пол производил неизгладимое впечатление. Один только недостаток: желал, чтобы, звали его полковником. Не хотел слышать маленькую приставочку «под», хотя и имел на погонах всего по две звездочки.

Честолюбив был Арифулин, высоко метил. Когда четыре года назад его пнули из областного центра сюда, в захолустье, он подумал, что все, карьере его конец. Но, оглядевшись на новом месте, с удивлением вдруг понял, что как раз здесь у него власти больше, чем было там, под большим начальством. Да и кому он нужен, этот городишко в трех часах езды от центра? И Арифулин быстро освоился здесь, вошел, как патрон, в дьявольскую обойму местной мафии.

14

Если бы инструктаж в милиции слышал Стриж, он не стал бы так легкомысленно насвистывать, собираясь на прогулку по родному городу. Анатолий оделся, разыскал небрежно брошенную вчера сумку, вытащил оружие, оглядел его. Еще раз подивился непривычным формам «узи», вскинул его на вытянутую руку. Потом вышел в сени, нашел какую-то старую тряпку, завернул в нее обе железяки. Долго искал, куда все сунуть, исследовал и дровяник, и баню. В конце концов заинтересовался собачьей будкой. Сработал ее Витька как все, что он делал, добротно и на совесть. Конура была с двойными стенками, засыпная, с настоящим, как у обычного дома, чердачком. Оторвав от крыши одну из планок, Стриж сунул в пустое пространство оружие и кулаком забил планку на место. Потрепав крутившегося рядом Шарика, сказал ему строго:

— Смотри, не отдавай никому!

Вернувшись в дом, сунул в карман пачку денег, остальные вместе с сумкой запихнул ногой под кровать.

Закрыв дом и спрятав ключ в тайничок под перилами, он так же, как и пришел, огородами, выбрался к

Волге. С минуту постоял на берегу, полюбовался рекой. Потом пробежался по берегу, и для души, и для тела.

Провел небольшой, но яростный бой с тенью и уже совсем бодрый и веселый переулками свернул в город.

Испортить настроение ему решили немедленно, едва он только вышел на асфальт. И сделал это его старый друг Голома с двумя толстыми сержантами. Встретились они, что называется, нос к носу, и лейтенант даже вскрикнул от радости, лихорадочно шаря рукой по кобуре.

— Стиш! Уки ввейх! — Он вытащил наконец-то свой табельный «макаров» и направил его на Анатолия.

— Товарищ лейтенант, вы что это?.. — спокойно начал Стриж, удивленно разводя руками. Голома отпрыгнул назад от этого мирного жеста и снова с натугой закричал:

— Уки ввейх, сука!

Глаза навыкате бешено блестели, усы подергивались. Поняв, что дело нешуточное, Стриж поднял руки.

— Обысси! — приказал одному из сержантов Голома. Тот, зайдя сзади, начал хлопать Анатолия по карманам, под мышками. Никто не обратил внимание на вишневую «девятку» с антенной на крыше, которая резко свернула на обочину и встала в нескольких метрах от всей живописной группы.

— Ого, у него тут денег как в хорошем банке! — сообщил сержант, вытаскивая из кармана Стрижа пачку десятитысячных.

— А оружие? — спросил лейтенант.

— Нет ничего.

Голома растерялся. Если бы у Стрижа было оружие, всади в него всю обойму, и дело с концом. Но недаром за лейтенантом ходила слава дурака — все, что было выше, чем от сих до сих, и не укладывалось в положенные рамки, ставило его в тупик.

— Поисси лутьсе! — прикрикнул на него Голома.

— Что искать-то, нет ничего! — возмутился сержант и снова стал шарить у Стрижа по карманам.

— Да отведи ты его в отделение, а там пусть с ним Мурай разбирается, — подал идею второй сержант, легкомысленно поигрывая резиновой дубинкой. Фраза эта сказала Стрижу все. Голома на свою беду решил принять участие в обыске. Он опустил пистолет и шагнул вперед, невольно загородив собой Стрижа от второго сержанта. Сам нарвался на повторение неприятностей. Зло выдохнув, Анатолий ударил Голому прямым в челюсть, и тот, выронив пистолет, начал валиться назад, прямо на сержанта с дубинкой. Обыскивающий между тем, присев, хлопал Стрижа по щиколоткам. Он поднял было в недоумении голову, но, получив по ней кулаком, как хорошим молотом по наковальне, ласково ткнулся лицом в коленки Анатолия и, свалившись боком, уютно, комочком притих на асфальте, как уснул. Пока второй сержант соображал, отчего это лейтенант вдруг стал падать, и пытался поддержать его слоновью тушу, Стриж уже выдернул у него из рук дубинку. В своей лагерной жизни он очень не любил это орудие труда охранников, немало оно походило по его спине. Тем более он не любил хозяев дубинок. Сержант получил за всех и сполна. Он вопил, пытался прикрыться, но никакая шинель не спасала от тяжелых лихих ударов. Стриж охаживал уже лежащего мента, когда послышался характерный треск скоростного мотоциклетного двигателя. Издалека увидев красные шлемы и черные куртки,

Анатолий бросил дубинку и, подхватив свои деньги, одним рывком перемахнул через забор ближайшего к нему огорода.

Через несколько секунд мотоциклисты были уже рядом. Сидевший вторым еще на подходе дал очередь по забору. Спрыгнув на ходу, он взобрался наверх, покрутил головой в своем громадном уродливом шлеме и, махнув безнадежно рукой, спрыгнул.

— Давай в объезд, он, наверное, там! — Резко рванувшись с места, мотоцикл с седоками свернул в ближайший переулок.

Сидевший в вишневой «девятке» Семенов выругался и развернул машину, но проезду мешали три корчившихся на асфальте тела. Затормозив, он выскочил из кабины и пинком в зад убрал с дороги стоящего на четвереньках владельца дубинки. Затем за ноги с трудом оттащил тяжелое тело Голомы. Третий пришел в себя и, стоя на коленях, осторожно массировал двумя руками странно изогнутую шею.

— Вояки! — буркнул под нос Семенов, сел в машину и, объехав коленопреклоненного сержанта, свернул в тот же переулок, куда скрылись «кентавры». Между тем к месту происшествия потихоньку начал стягиваться любопытный народ.

15

С полчаса пересидев в каком-то сарае, благо хозяев не было дома, а глупый цепной пес очень быстро замотался вокруг столба и только хрипел от злобы и ронял из пасти розовую пену, Стриж осторожно, огородами, выбрался на улицу и все-таки упрямо пошел в центр. Он еще не верил, что его обложили со всех сторон, ведь это был его город. Он знал его как свои пять пальцев, во сне не раз видел его улицы и переулки, его черные от времени старые деревянные дома, чахлые скверики, а главное — близких ему людей, лица которых и вспоминал порой уже с трудом. Он тосковал по этому городу все десять лет, и жить он хотел только здесь. Сейчас он решил пробраться в спортзал к Васильичу. Стриж был около железной дороги, когда послышался знакомый противный звук и из-за угла вылетели сразу два мотоцикла. На одном из них сзади сидел Бачун, без шлема, в одной черной вязаной шапочке. Издалека он узнал коренастую фигуру Стрижа и радостно закричал своим подельникам:

— Вот он! Жмем!

Место, как назло, было открытое, пустырь. Анатолий оглянулся кругом, выругался. Между тем стоящий на запасных путях товарняк дернулся и начал медленно набирать ход. Стриж метнулся к нему. Давно, еще до армии, он видел, как один из его лихих дружков под движущимся составом ушел от ментов. Сейчас деваться было некуда. Сложившись, он кувыркнулся под вагон, перележал между рельсами, пока не пошел другой вагон, и в этот промежуток между колесами перекатился на другую сторону. Подлетевший к рельсам Бачун уставился на движущийся поезд.

— Давай за ним! — наконец ткнул пистолетом Бачун одного из «кентавров». Тот ошалело уставился на него.

— Ты что, рехнулся? Сам туда прыгай!

— Кому говорю! — свирепея, крикнул Бачун.

Мотоциклист стянул шлем и подошел поближе. Состав медленно набирал ход. Собравшись с духом, бугай нырнул под вагон, залег между рельсами. Дернулся было под вторым вагоном перебраться на другую сторону, но не решился. Между тем товарняк поддал ходу. Качок заволновался, начал переваливаться на другую сторону, но замешкался. Потом рванулся, вышло еще хуже, его развернуло поперек рельсов, и неумолимая поступь чугунных колес всей своей многотонной тяжестью наискось, от бедра к колену, откромсала неудачливому преследователю ноги. Он завопил коротко и отчаянно, затем дикая боль отключила его мозг.

Один из «кентавров», опасаясь, как бы и его не послали под вагон, вытащил «узи» и начал садить короткими очередями под вагонами, хотя Стрижа он и не видел. Присев, трое преследователей напряженно всматривались вдаль. От колес летели искры. Вдруг сидевший рядом с Бачуном «кентавр» опрокинулся назад и захрипел, зажимая кровоточащее горло. Это пуля от «узи», немыслимым рикошетом от оси, колеса и рельса достала совсем не того, кому предназначалась.

— Кончай, сука, всех перестреляешь! — заводясь, проорал Бачун. — Поехали!

— А этот? — стрелок растерянно махнул автоматом на раненого.

— Добей, все равно не жилец. На Стрижа спишем.

Между двумя «кентаврами» имелись старые несведенные счеты. И уцелевший с радостью выпустил в напарника остатки обоймы.

16

На этом же самом поезде, невольном палаче двух «кентавров», Стриж доехал до железнодорожного моста.

Здесь товарняк, прежде чем втянуться на бесконечную ажурную железную конструкцию, притормозил, и

Анатолий, спрыгнув, пошел по берегу к дому Ольги. У самой воды какой-то водитель мыл вишневую «девятку» с тонированными стеклами.

— Анатолий, здравствуй!

Стриж настороженно вгляделся — русоволосый широкоплечий парень лет под тридцать. Открытое лицо, только вот, пожалуй, чересчур лощеное. Такие лица раньше встречались у ответственных комсомольских работников да у номенклатуры.

— Что-то я тебя не знаю, — вместо приветствия резко ответил Стриж.

Тот миролюбиво улыбнулся.

— Зато я тебя знаю. Разговор есть. Вон в бардачке мои документы, посмотри, а я пока домою.

И он снова принялся возить грязной тряпкой по крыльям машины. Стриж уселся на место рядом с водительским, достал из бардачка аккуратные корочки с орлом, пролистал, сунул обратно.

— Ну как, посмотрел?

— Контора, — спокойно сказал Стриж, глядя не на Семенова, а вперед, в никуда. — Ну и что конторе надо от меня?

— Много. И ты нужен мне, и я тебе.

— Это как же? — усмехнулся Стриж. За долгие годы у него выработалась стойкая неприязнь к работникам ведомств щита и меча, будь это милиция, армия, КГБ или ФСБ.

— У нас один враг, у тебя и у меня. Тебе нужна голова Мурая, мне тоже.

— Ну а тебе-то чем он насолил? — удивился Стриж.

— Большая он сволочь. Любить его оснований не имеется, ну а терпеть все, что творится, тоже сил нет.

Беспредел. Я тебе покажу кое-какие документы, тогда поймешь, почему я тоже хочу крови этого вампира.

Он достал с заднего сиденья дипломат, вытащил оттуда небольшую папку, открыл ее.

— Сила Мурая держится на трех китах: рэкет, наркотики и икра. За вымогательство мы его задержать не можем. Ни один из владельцев ларьков или магазинов не согласится дать показания в суде. У всех семьи, дети, да и самим жить хочется. С наркотиками еще сложнее, но я установил, как они попадают в город. Как раз сейчас у него гостит некто Ахмедов. — Семенов достал фотографию обрюзгшего человека восточной наружности с громадными мешками под глазами. — Раз в месяц он привозит чемодан зелья, увозит чемодан денег. Завтра в тринадцать тридцать он отбывает ташкентским поездом, вагон я узнаю. Можно было бы его перехватить, но…

Он вытащил другую фотографию, показал Стрижу.

— Их прикрывает главный мент города, Арифулин. Четыре года назад его турнули из губернского центра за финансовые махинации. Здесь он обжился, побратался с Мураем. Большие связи в губернии, вплоть до "Белого дома". С верхами он расплачивается икрой. У нас, конечно, не Астрахань, но рыбка водится, сам знаешь. Три года назад один делец построил цех по переработке икры на местном молокозаводе. Вот, полюбуйся.

Семенов протянул Стрижу несколько снимков заводского здания, вид снаружи, изнутри.

— Только владеть ему им не пришлось. Он его очень дешево продал Мураю, сам же перебрался в другие края. А цех стоил дорого. Оборудование импортное, все за валюту куплено. Ну да на что только не пойдешь, когда дочка растет красавица, да одна-единственная, любимая. Мурай поставил дело широко. Построил причал для лодок, завел для охраны несколько катеров с пулеметами. Прошлой осенью…

— Знаю, слышал, — прервал Стриж.

— Хорошо, — кивнул головой Семенов. — Сейчас моторкам на Волге елозить нельзя, сезон только в июне откроется, нерест, а они уже вовсю снуют. С вечера рев моторов стоит. До тридцати лодок за ночь принимают.

Как ловят, знаешь, — брюхо вспорют, рыбу за борт.

Он закурил, Анатолий поморщился. Семенов приоткрыл окно, выпустил дым, продолжил:

— Если бы я имел полномочия, я бы начал с цеха. Уничтожив его, мы бы уже подорвали силу Мурая. Ну и наркотики. Здесь надо перекрыть канал, хоть на время. Возьмешься?

— А сам?

Семенов усмехнулся.

— Знаешь, как я сюда попал? Проявил инициативу, пристрелил одного подобного Мураю типа. В органах оставили, но я здесь, а столица-матушка — там.

— Ты что, москвич?

— Коренной.

— И давно у нас?

— Полгода. Мой предшественник от водки сгорел — цирроз печени. Третьим был в этой компании.

— Ну а тебя как, не покупали?

Лейтенант остро глянул на Стрижа, выбросил сигарету, закрыл окно.

— Пробовали. — Он завел двигатель, тронулся с места. — Только мне подыхать от цирроза печени в вашей дыре не хочется. Я большего стою, чем эта водяра да сальные бабы в грязном неглиже.

Стрижа резануло и в то же время понравилось это откровение комитетчика.

— Сейчас я тебе покажу город, а то тебя зажали крепко. Видел я сегодня, как ты с ментами разобрался. Бегать за тобой замучился, хорошо, сообразил, что все равно к Волге выйдешь. Да, послушай-ка вот этот разговор.

Он нажал клавишу магнитолы. Стриж молча выслушал диалог Мурая и Арифулина. Его больно корябнуло по душе, и не сама тема, а забытый уже хрипловато-наглый голос врага.

— Так что, Толя, еще повезло, что тебе Голома попался. А так пристрелили бы без звука, и всего делов. Ну, смотри, вот он, дворец Мурая.

Дом Мурая был вызовом всему городу. Раньше здесь располагался небольшой сквер с традиционными гипсовыми пионерами и пионерками, с маленькой, а потому смешной фигуркой бронзового Маяковского.

Теперь этого ничего не осталось, была большая площадь, и на ней, в самом центре, нагло торчала двухэтажная хоромина мураевского дворца. С точки зрения архитектуры, он был простым уродством. Квадратная коробка из белого кирпича с чисто деревенской четырехскатной крышей из оцинкованного железа. К парадному помпезному входу приделано несуразно большое парадное крыльцо с навесом. Впрочем, сзади было точно такое же, но его загораживал глухой железный забор с массивными, раздвигаемыми двигателем воротами.

— Наверху у него банкетный зал, там и гуляют.

Окна второго этажа были шире, чем первого. И весь периметр дома опоясывал балкон.

— Логово, — бросил Семенов и двинул машину дальше.

Они миновали две пары изнывающих от безделья «кентавров», проводивших вишневую «девятку» с темными стеклами равнодушными взглядами.

Город показался Стрижу более запущенным, чем раньше, густо прибавилось только киосков с пестрой, импортной дребеденью, да на месте прежних плакатов с наглядной агитацией мелькали рекламы банков, фирм, компаний, частью уже лопнувших к этому времени.

По ходу Семенов объяснял, сколько Мурай берет с киоскеров, с лоточников, с хозяев магазинов. Как рождался ручеек его могущества, его больших денег.

— Сейчас ему будет труднее. Вчера из города слинял Абрамчик, и похоже, навсегда, а он был у Мурая за главный мозг. Сам-то ведь он, ты знаешь, по пальцам считает.

Свернув с главной дороги, они выехали тихим переулком на безлюдный берег Волги.

— Ну как, возьмешься?

Стриж молчал.

— К Мураю ты сейчас не подберешься. Он из дома больше не вылезет. Кстати, похоже, что Ахмедов его и оружием в последнее время снабжает. У «кентавров» даже «узи» появились.

— Знаю, видел, — нарушил молчание Стриж. — Ну, допустим, я соглашусь, и что?

Семенов открыл дипломат, осторожно достал два цилиндра с привычной петлей гранатной чеки.

— Это зажигалки. Страшная штука, ближе, чем на тридцать метров, бросать не советую, сгоришь.

Температура огромная, горит все: металл, камень.

Затем он вытащил длинноствольный черный пистолет не лишенной изящности формы, с черным же набалдашником глушителя.

— Эта пушка совсем новая, вот две обоймы про запас. — И еще в руках его появилась небольшая рация с толстой короткой антенной. В нескольких словах он объяснил, как ею пользоваться.

— Выход только на меня, позывной «Первый».

— Ну а я какой, "Шестой"? — нехорошо усмехнулся Стриж.

Семенова вдруг бросило в жар. У него действительно было всего четыре абонента, и он хотел дать Стрижу порядковый номер. Выругавшись про себя, он улыбнулся и сказал:

— Конечно нет. Ты будешь «Зеро». Годится?

— Богато живете, господа. А где мне расписываться за все эти штучки? — Он по-прежнему не притронулся ни к чему из разложенного перед ним товара.

Семенов вздохнул и добрым словом помянул про себя Жилина.

— Все это моя самодеятельность. Если кто из начальства о нашем сотрудничестве узнает, мне будет… — он употребил очень крепкое словечко, впервые за весь разговор, и снова вытащил сигарету.

Стриж не торопясь начал рассовывать по карманам семеновские подарки. Комитетчик с облегчением перевел дух и уже миролюбиво заметил:

— Богатые, говоришь? Считай, оборудование я по знакомству достал, как в народе говорят, приватизировал.

Хорошо, у нас везде разгильдяйство, что-нибудь да «скоммуниздишь». А то бы сидел я сейчас с голой задницей, пел песни.

— Ладно, старлей. Попробую тебе поверить. Я пошел. — Стриж хотел было выйти, когда Семенов вспомнил еще об одном.

— Стой, чуть не забыл! — Он снова вытащил фотографии икорного цеха, выбрал одну, показал Стрижу.

— Вот это пульт противопожарной охраны. Здание делали финны, не как наши, все на совесть. Тут у них новейшая система пожаротушения, используют инертный газ. Так что для большей гарантии надо щит отключить. Запомнил где? И осторожнее с охраной. На молокозаводе, да и на мясокомбинате, на кирпичном — везде его «кентавры». Так называемый кооператив «Юлий» — негласный вид рэкета.

— Они даже работают?

— Ну да, сутки дежурят, двое дома. Это своеобразная дань с директоров, деваться им некуда.

Стриж всмотрелся, кивнул головой, отдал фотографию Семенову.

— Ну, ни пуха ни пера! — заключил тот.

— К черту! — бросил Стриж, не попрощавшись вылез из машины и не торопясь пошел вдоль Волги.

"Черт, и вправду тяжелый человек, — думал, глядя ему вслед, лейтенант. — Но, похоже, дело свое сделает.

Такого не остановишь. У него и походка особенная. Не идет, а словно надвигается. Дай бог, чтобы он сломал шею Мураю".

И, развернув машину, Семенов нырнул в лабиринт переулков.

17

Вечером Ольга пришла с дочкой. Стриж крутился около плиты, колдовал над ужином.

— Ба, ты чего это?! Сама бы приготовила.

— Знаешь, никогда не любил кашеварить, только по большой нужде, на рыбалке, например. А сейчас прямо зуд какой-то.

Он вытер руки полотенцем и наклонился к ребенку.

— Ну здравствуй. Тебя как зовут?

— Вера, — тихо и серьезно ответила девочка, разглядывая Стрижа большими черными глазами.

— Слушай, а она на тебя не похожа, — заметил Стриж.

— Вылитый папа, — ответила Ольга, появляясь уже в домашнем халатике. — Что ты тут наготовил? Ага, мясо, картошка. Сейчас я это приправлю и можно есть. Ой, вкусно, — заметила она, пробуя мясо.

За обедом Вера поглядывала на Стрижа все так же серьезно и вела себя очень чинно.

— Работы сегодня было страх как много. Вчера двоих мотоциклистов привезли, это уже после моего дежурства. У одного сломан нос, сотрясение мозга. У другого пострадал шейный позвонок. Еще повезло парню, спинной мозг не задет. А сегодня твоего крестника доставили — Голому. Опять перелом нижней челюсти, не такой сложный, как в прошлый раз, но Михеев с ним повозился.

— Положили?

— Нет. Перемотали зубы проволокой, гипсовый воротник наложили и отпустили домой. Где ему так повезло?

Стриж поперхнулся бифштексом, прокашлялся сквозь смех.

— Завтра в ночь работаю, — сообщила Ольга.

— Чего это?

— Да поменялись с одной девчонкой, попросила очень. Веру к бабушке отведу.

— Не хочу к бабушке, — вступила в разговор дочка, — хочу к тебе.

— Я в ночь дежурю, так что не выступай! — прикрикнула на нее Ольга. Вера недовольно надула губы.

— Эх и упрямая, противная, — пожаловалась мать. — И в кого только? Из Витьки разве что узлы вязать не пробовали, но эта, о-о…

— Как в кого — в тебя! — засмеялся Стриж. — Ты припомни, какая сама была. Вредная — страх! Что не по тебе, так не переспоришь. А, товарищ комсорг?

— Ладно придумывать.

После ужина Ольга принялась мыть пол, а Стриж наконец-то растормошил упрямую девчонку и гонялся за ней из комнаты в комнату, мешая хозяйке. Она вроде бы сердилась, кричала на них, даже замахивалась мокрой тряпкой. Но глаза улыбались, ей давно уже не было так хорошо, спокойно и радостно на душе. "Два ребенка:

маленький и большой", — думала она, глядя на Стрижа, галопирующего с Верочкой на плечах.

— Мам! Смотри, какая у меня лошадка! — закричала дочка, крепко вцепившись руками во взлохмаченную шевелюру Стрижа.

— Какая же это тебе лошадка, это конь, жеребец. — И, не выдержав, она все-таки приложилась мокрой ладонью по голой спине Стрижа. Тот радостно заржал и прибавил аллюру.

В десять еле-еле уложили уставшую Веру спать и снова остались одни.

Отдыхая от затянувшейся ласки, Ольга внезапно подняла голову и спросила Стрижа:

— Толь, а про Оксану ничего не знаешь?

— Нет. Исчезла. Ни звука. Приехала один раз, сказала, что разводится и умотала куда-то на свою Украину.

Правда, говорили, что она ушла в монастырь. Но это только слух.

— На нее смотреть жалко было. Как побитая. Ходила, глаза прятала. Почернела вся.

— Я ее не виню. Я во всем виноват, не смог защитить, — он помолчал. — Оль, не говори никому, что я у тебя живу, ладно?

— Хорошо. Спать будем?

— А который час?

— Двенадцать.

— Знаешь, мне, наверное, пора.

— Куда это?

— Да надо сходить проведать старых друзей.

Стриж натянул на себя старое трико, неизменный свитер, куртку. Ольга вышла его проводить на крыльцо в одной сорочке. Анатолий заругался на нее, чмокнул в щечку и втолкнул обратно в дом.

— Я скоро, — шепнул он на прощанье.

18

Дождавшись, пока Ольга закроет дверь, Стриж подошел к конуре, потрепал по голове вертящегося под ногами Шарика, отодрал доску от тайника. Повертел в руках семеновский пистолет с глушителем, отложил — слишком большой. Сунул в карман «Макаров» и две зажигалки.

Ночь была темной, безлунной. Только на реке перемигивались цветные огни бакенов, да изредка появлялись елочные гирлянды проплывающих ярко освещенных судов. Берегом Стриж добрался до молокозавода. Забор вокруг него был высокий, бетонный, поверху еще пропустили колючую проволоку. Но у самого спуска к реке нашелся деревянный пролет. Анатолий негромко стал постукивать ладонью по доскам частокола, одна дрогнула. Стриж поднажал, и доска вместе с гвоздем нехотя отошла, образовав вполне приличную щель. Через эту дыру рабочие с завода в свое время бегали за водкой. Годы прошли, но ничего не изменилось. "Как там

Семенов говорил: да здравствует наше русское разгильдяйство?" — подумал Анатолий, осторожно пробираясь по территории завода. Он уже видел новый цех, ярко освещенный изнутри и снаружи.

— Эй, пацан, ты что тут делаешь? — Чьи-то руки грубо схватили его за шиворот и резко развернули. Верзила слишком поздно понял, кто перед ним. Прямой в челюсть, проведенный Стрижом, откинул его голову назад, рука на воротнике разжалась. Стриж добавил падающему еще раз, и тот без чувств грохнулся на землю.

Анатолий провел рукой по телу, нащупал холодную сталь оружия. Это был короткоствольный уродливый АКС с воронкообразным дулом и откидным прикладом. Накинув его на плечо, Стриж, уже не таясь, направился к цеху.

Работа еще не началась, в углу, за обеденным столом, человек десять женщин в белых халатах оживленно судачили о чем-то, хохотали. Это были самые обычные женщины из его города, толстые, работящие бабы.

— Эй, подруги, быстро отсюда валите, — строго обратился к ним Стриж.

— Чего это еще? — недовольно ответила одна.

— Быстро, кому сказал! — И Стриж как бы невзначай снял с плеча автомат. Не помогло — на заводе давно привыкли к местным громилам, щеголяющим оружием.

— Какой ты строгий, однако, неласковый, — нараспев поддела его курносая молодая бабенка с такими греховными глазами, что Стриж поневоле заулыбался. — Нет, чтоб повеселить одиноких женщин, он приходит тут, командует, — молодуха легла пышной грудью на край стола. Подперев голову, она продолжала обстрел

Стрижа своими томными глазками. "Вот шельма!" — подумал Анатолий, еще раз улыбнулся и спокойно сказал:

— Ну как хотите, тогда вместе с вами сожгу.

Он отошел чуть подальше, нашел взглядом серебристый щит противопожарной защиты и дал по нему очередь. Баб как ветром сдуло из-за стола. Они гурьбой кинулись к выходу, через несколько секунд здание опустело.

"Черт, и правда хорошо сделано", — вздохнул Стриж, двигаясь по цеху и разглядывая на диво ровно уложенную кафельную плитку стен и пола, сверкающие хромоникелем разделочные столы, хитроумные формы центрифуги. У торцовой стены загудела лента транспортера, и на стол шлепнулся увесистый полиэтиленовый мешок с черной икрой.

"Ведра на два будет", — прикинул Стриж.

Лента все крутилась с легким шуршанием, на первый мешок упал второй, за ним третий. Сзади хлопнула дверь, Анатолий обернулся. К нему бежали трое в черных куртках.

— Вот он, — крикнул первый, и Стриж узнал своего «крестника», владельца автомата. Выхватив из кармана цилиндр зажигалки, Стриж рванул кольцо и швырнул ее под ноги бегущим, а сам ласточкой прыгнул в небольшой проем над лентой транспортера. Он услышал очередь и, уже летя вниз и ощущая ребрами и всем телом твердые катки под движущейся резиной, уловил вспышку в окнах цеха. И крики, просто рев ужаса попавших в огонь людей.

Стоящие внизу, на причале, занимались обычным, монотонным трудом. Двое принимали икру, третий взвешивал, четвертый рассчитывался. Рутина. Когда наверху полыхнул цех, они застыли на месте с открытыми ртами. Пламя рвалось из окон, кричали сгорающие «кентавры», но осознать, что случилось, люди на причале не успели. Сверху, по транспортеру, на них свалилось что-то темное и тяжелое. Стрижу повезло, что на пути его падения оказались сразу два грузчика. Им повезло меньше. Не удержавшись, оба с криком полетели в воду.

— Стриж! — закричал весовщик, вглядевшись, и бегом рванул вверх по лестнице, подальше от греха. Второй, с деньгами, сразу схватился за багор, каким подтягивают лодки. Это был здоровый мужик, крапленный кровью и повязанный с шайкой Мурая. К тому же он знал, во сколько оценил Мурай голову своего врага. Стриж уклонился от удара, поскользнулся, упал, перекатился в сторону от другого удара, выкинул руку с коротким, уродливо куцым «калашниковым» и нажал на спуск. Детина, приняв очередь в живот, захрипел, выронил багор и, покачнувшись, загремел с мостков в воду, камнем ушел на дно. Сверху раздались крики, прогремела очередь. Вскочив на ноги, Стриж увидел, что вниз по лестнице бегут человек пять с оружием. Их было хорошо видно в свете полыхающего цеха, но и Стриж был как на ладони на ярко освещенном причале.

Полоснув очередью по лампам, он в наступившей темноте, под свистящими пулями побежал по причалу на звук подплывающей лодки. Из темноты показался стремительный корпус «Прогресса». Мужик за штурвалом в тяжелой брезентовой штормовке с недоумением вглядывался в красивую панораму полыхающего цеха. Когда

Стриж прыгнул к нему в лодку, мужик с недоумением обернулся к нему.

— Тебе чего?

— Иди искупайся! — ответил Стриж, и хозяин лодки от сильного толчка полетел в ледяную воду. Усевшись на его место, Стриж прибавил газу, развернул лодку. Бросив руль, он повернулся назад и метнул на причал вторую зажигалку.

Секунд через пять Стрижа словно ударило по затылку горячей рукой — это догнала его тепловая волна. Кто- то отчаянно закричал. Обернувшись, он увидел, как выскочила из огня горящая фигура и живым факелом кинулась в воду.

Глянув вперед, Анатолий круто положил штурвал вправо, и его «Прогресс» впритирку, в сантиметрах, проскочил мимо большого скоростного катера с рубкой, идущего встречным курсом. Вслед ему с катера донеслась брань. "Мураевские орлы", — подумал Стриж, выжимая газ до упора. Двигатели взревели, лодка задрала нос, свежий ночной воздух превратился в ледяной шквал. Но когда за кормой забасили более мощные двигатели мураевского патруля, стало ясно, что далеко не уйти. Скинув с груди ремень автомата, Анатолий стал напряженно всматриваться в берег, стараясь определить, где находится. "Ага, — понял он, — это мостки на

Луговой".

Оставив руль, Стриж ласточкой кинулся в воду. Легкие снова будто сжало ледяной рукой, но он упорно плыл и плыл под водой, вытягивая кислород скорее из своего упрямства и жажды жизни. Вынырнув, он увидел прямо перед собой квадратную тень. Это были деревянные мостки, нехитрое сооружение, на котором бабы полоскали белье, пацаны рыбачили, иногда сюда причаливали и лодки. Стриж, задыхаясь и дрожа всем телом, вылез на скользкие доски и поднял голову. Мимо как раз пронесся стремительный силуэт красавца-катера. С борта его грохотал пулемет и летели вперед огненные струи трассирующих очередей. Финал наступил быстро — над Волгой словно вспыхнул яркий костер. Мотор на «Прогрессе» заглох, лодка встала на месте и горела сплошным факелом. Катер крутился вокруг и по-прежнему садил и садил очередь за очередью. Стреляющие, очевидно, никак не могли понять, есть кто-нибудь в лодке или нет. Наконец раздался взрыв, это разнесло бензобак, в воздух полетели горящие остатки топлива и осколки металла, затем грохнуло еще два раза — рванули запасные канистры. И костер быстро потух — лодка ушла на дно.

Не дожидаясь конца фейерверка, Стриж бегом рванул к дому Ольги. Он слишком замерз и не заметил две фигуры на мотоцикле, неподвижно замершие на берегу.

— Кто там? — раздался за дверью тревожный голос Ольги.

— Это я, Оль, открой! — стараясь сдержать дрожь, ответил Стриж. Щелкнул замок.

— Господи, как ты промок! Ты что, упал в воду?

— Ку-упался! — сказал правду Анатолий, сдирая одежду.

— Давай спиртом разотру, морж несчастный, — предложила Ольга.

— Не надо, — отказался он, вытираясь жестким махровым полотенцем. А потом, резко отбросив его, Стриж потянул Ольгу в постель. Та только взвизгнула, прильнув к его ледяному телу.

— Тихо ты, дочь разбудишь! — цыкнул на нее Стриж. Но Ольга с истерично-подвывающими хохотками продолжала отбиваться от ледяного кавалера. Одеяло штормило, как в хороший прибой…

Через полчаса он откинул одеяло и, переведя дух, блаженно заявил:

— Жарко!

19

Эту ночь Стриж спал как бог после сотворения мира. Утром только поднял голову, увидел Ольгу, уже одетую, услышал капризный голос Верочки: "Мам, идем мне жарко!" Ольга улыбнулась, глядя на заспанную физиономию кавалера. Мягкой рукой провела по волосам и шепнула ласково: "Спи, спи!" Он ткнулся лицом в подушку и вновь отключился. На часах было девять, когда он окончательно проснулся и сел на кровати.

Несколько секунд соображал, что к чему, глянул еще раз на часы, пробормотал: "Так можно все на свете проспать!" Резко поднявшись с кровати и сделав несколько маховых движений, как был, в одних трусах, выскочил во двор. Свежий апрельский воздух окончательно прогнал остатки сна, но нагнал на молочно-белую кожу Стрижа крупные сизые мурашки. Чтобы согнать их, он проделал короткий, но интенсивный курс гимнастики, потом круто, по-мужски разобрался с собственным изображением в зеркале. Закончив с этим, перевел дух и прислушался к своему телу.

Весь его тренированный организм звенел одной туго натянутой струной, и фальшивых нот он не услышал ни в одной жилке. "Обошлось", — подумал Стриж про вечернее купанье. И поневоле вспомнил огненное тело

Ольги после той вынужденной водной процедуры. Организм резко отреагировал на столь жгучие воспоминания. "Ну ты совсем сдурел!" — на равных, как к брату, обратился Стриж к непослушной части тела.

Вдоволь поплескавшись у рукомойника, он оделся и, уже торопясь, стоя, стал поглощать чуть теплую картошку. С утра было на редкость хорошее настроение. Припомнились еще почему-то те смутившие его глаза распутной бабенки в цехе. "А хорошо бы ее сейчас сюда…". Додумать до конца не дал щелчок открываемого замка входной двери. "Ольга?" — удивился Анатолий и, выскочив из кухни, нос к носу столкнулся с вошедшим.

Он его не узнал, зато тот — сразу.

— Стриж?! — растерянно спросил мужик. — Ты здесь, у Ольги?

И Стриж понял, именно понял, а не узнал, что это Витька Павленко, бывший Ольгин муж… От красавца- парня не осталось и следа. Высокий, худущий, в каких-то обносках, он сильно сутулился. На тонкой шее нелепо выпирал кадык, волосы казались уже не кудрявыми, а просто спутанными, серые щеки впали, под глазами тяжелые мешки. Но главное — глаза. Они были мутные, потухшие и безнадежные.

— Витька, гад, что же ты с собой сделал?! — он схватил его за плечи, встряхнул.

— Да ничего, Толян, все нормально, все путем. — Павленко отводил глаза, ежился, улыбался мучительно и заискивающе. — А ты, значит, с Ольгой моей? Ну, как говорят, Бог в помощь.

На секунду в глазах у него мелькнула живая боль, но тут же их снова заволокло мутной дымкой.

— Витька, ну как ты мог?! Ты же один стоишь десятка всех этих Мураев! Встряхнись ты, иди лечиться! Все вернется. У тебя дочь растет, Ольга тебя любит.

— Ольга с тобой. — Пожалуй, это действительно задело Виктора за живое.

— Да очухайся ты от этой заразы, и я сам вас снова сведу! Ну, Витька?!

Тот качнул головой.

— Не могу, Толян, не могу. Пробовал не раз, не получается. Слабый я, Толик, на это. Вот и сейчас ломает, в башке как кувалды стучат. Кости все выворачивает. Я ведь сюда… деньги мне… надо…

— У Ольги что ли занять хотел? — удивился Стриж. Тот отвел глаза. Догадаться не составило труда.

— Так ведь нет уже ничего, ты все продал!

Павленко бросил невольный взгляд за спину Стрижа, и, обернувшись, Анатолий понял, что тот рассчитывал снять и продать одну из дверок своей уникальной стенки. Стриж с отвращением глянул на друга, схватил его за голову, попытался посмотреть в глаза. Но тот упорно не хотел встречаться с ним взглядом, к выражению безнадежности прибавился еще и страх. Стриж оттолкнул его, и Витька, не удержавшись, упал на пол.

— Значит, из дома тащишь? От дочери, от жены? Сколько тебе надо?

Витька поднял голову, назвал сумму. Стриж вытащил из кармана деньги, отсчитал десятитысячными раз в пять больше, бросил ему на колени. Тот сразу оживился, жадно схватил купюры, вскочил с пола.

— Спасибо, Толь, спасибо! А то ломает. Ну, я пошел, ладно? Ольге привет передавай и… поздравления.

Он как-то мелко засуетился и боком-боком, мимо Стрижа выскочил в дверь. Анатолий увидел, как в окне промелькнул его силуэт, Витька почти пробежал двор и исчез за калиткой. Стриж закрыл глаза и даже застонал от ненависти. "Мурай, сука! И Витька тебе в счет!"

Он уже надевал куртку, когда во дворе отрывисто залаял Шарик. Затем в дверь постучали. Стриж отпрыгнул в сторону, прижался к стене, спросил:

— Кто?

— Толь, открой, это я, Илья Шикунов. Меня Васильич послал.

Стриж с облегчением вздохнул, открыл дверь. На крыльце стоял улыбающийся Илья. Ветер трепал его непокрытые черные кудри, над губами темнели редкие, еще юношеские, усики.

— Привет! — сказал Анатолий, подавая ему руку. — Ты как меня вычислил, Васильич подсказал?

— Да нет, мы вчера видели, как ты после ночного купания возвращался.

— Ясно. А я и не заметил.

— Мы сегодня ждали-ждали, а ты не выходишь, и все тут. Вот, решили побеспокоить.

— Что Васильич?

— Переживает, за сердце хватается. Просил разыскать, помочь, если что. Толян, рассчитывай на нас. Мы за тобой и в огонь и в воду. У нас с Мураем у каждого свои счеты, так что верь нам.

— И много вас?

— Трое. Остальные там, на берегу ждут.

— Ну пошли познакомимся.

Он взглянул на часы, покачал головой — время поджимало. "Проспал все на свете". Затем подошел к конуре, привычным движением выдернул уже свободно вытаскивающуюся планку. При виде оружия у Ильи загорелись глаза.

— Дай подержать! — совсем по-детски попросил он.

"Пацан!" — подумал про себя Стриж и протянул ему «узи».

— Пошли. Да сунь ты его за пазуху, не свети!

На берегу их ждали двое на мотоциклах. Стандартные черные куртки, красные шлемы.

— Знакомься, — Илья выскочил вперед. — Это Сергей Волин, боксер и мотокроссмен.

Сергей чем-то походил на Стрижа — невысок ростом, голубоглаз, широкоплеч. "Надежный парень", — подумал Стриж, пожимая крепкую руку.

— Андрей Казаков, стрелок. Мастер спорта по пулевой стрельбе. Мурай его брата угробил, так что у него свой счет, личный.

Андрей был постарше своих друзей, года двадцать два. Высокий, русоволосый, худощавый парень с красивым тонким лицом. Стриж сразу обратил внимание на его пальцы: тонкие, длинные. "Руки музыканта или карманника", — подумал он.

Когда взаимное представление закончилось, Стриж спросил:

— Ну что, парни, какие у вас предложения?

Те переглянулись.

— Мы с тобой… — снова начал Илья.

— Со мной! — горько усмехнувшись, перебил его Стриж. — Со мной, ребята, опасно. Пулю словить, как воды испить. И Мурай, и менты охотятся. Может быть и хуже — тюрьма. А там ой как не сладко, поверьте мне. Я ведь о том, что дальше со мной будет, не думаю, мне это совсем не важно. А вот за вас мне придется и перед родителями вашими отвечать, и перед своей совестью, если, не дай боже, что случится. Все, что я сделал вчера и что собираюсь сделать, — уже вышка. Так что думайте, хорошо думайте.

Несколько секунд все молчали.

— Знаешь, Толь, — спокойно начал Андрей. — Это ведь не только твое дело. Просто нельзя все это терпеть.

Нельзя. На силу должна быть своя сила, справедливая. Иначе как жить? Мы все уже обдумали и обговорили.

Тебя бы не было — сами начали. Просто душа болит…

Он замолк, как бы недоговорив, но и так сказано было много. Стриж невольно почувствовал те незримые нити доверия, которые протянулись между ними.

— Ладно, годится! — махнул рукой Стриж. Друзья посмотрели друг другу в глаза, повеселели. Анатолий толкнул ближайшего к нему Илью, хлопнул по открытой ладони Сергея, пожал руку Андрею.

— Из чего стреляешь, мастер?

— Пистолетчик.

— Тогда это по твоей части. — И Стриж вытащил из-за пазухи и протянул Андрею семеновский подарок. Тот осмотрел его, поднял бровь, чему-то удивляясь, вытащил обойму, передернул затвор, нажал на спуск.

Механизм четко щелкнул. Стрелок довольно кивнул головой, заглянул в ствол, вытащил и пересчитал патроны.

Сергею Стриж отдал трофейный «макаров», и тот, глядя на старшего товарища, повторил с ним то же самое.

Илья, сияя довольной улыбкой, расстегнул куртку и показал друзьям пригревшийся на груди «узи». Андрей только усмехнулся, а Сергей удивленно присвистнул.

— Вы что так вырядились, «кентаврам» подражаете? — Стриж кивнул на куртки и шлемы друзей.

— Да нет, — махнул рукой Илья. — Просто Абрамчик завез в город только красные шлемы и вот эти куртки.

Хочешь-не хочешь, а носи.

— Это хорошо, сгодится. Теперь, что у вас за тачки? Ага, ясно.

Один из мотоциклов был самый обычный «козел» — «Минск». Второй аппарат привел Стрижа в недоумение.

— Что за модель, не пойму, — сказал он.

Ребята, переглянувшись, засмеялись.

— Смесь бульдога с носорогом. Одна самодеятельность, — начал объяснять Сергей. — Движок от «явы», рама от спортивного, бак от «ижака», амортизаторы и крылья от «судзуки», карбюратор испанский.

— А со стороны прямо «хонда» какая-то. Ну, а как гоняет?

— Не «судзуки», но с места рвет дуром.

— Ладно. Тогда поехали.

— Куда?

— Дедка одного навестим. Проведаем.

20

Стриж быстро нашел нужный переулок и дом, постучал в ворота.

— Здорово, дед! Узнаешь? — приветствовал он кряжистого старика.

— Здорово, хлопчик. — Дед пристально всматривался в лицо Стрижа, стараясь определить, что ему ждать от этого визита. — Небось, по мопеду своему соскучился?

— Да есть немножко. Вытащил, что ли?

— Ну а как же! В хозяйстве сгодится, не пропадать же добру.

— И куда ты его приспособить хочешь?

— Да я его на мотоблок пущу, огород копать. Я уже и раму для него сварил.

— Ну-ка покажи, — заинтересовался Анатолий.

— Айда, заходи.

Дед запер в конуре лаявшую овчарку, и Стриж, Илья и Сергей прошли во двор. Андрей остался на улице присматривать за мотоциклами.

Старик, как и предполагал Стриж, был мужик хозяйственный и мастеровой. Дом крепкий, ухоженный, двор заасфальтирован, в его глубине — большой гараж с ручной кран-балкой под потолком, со смотровой ямой. Над ямой стояла пузатая «победа», а за ней, у задней стенки, блестел хромом и нитрокраской японский мотоцикл.

— Бегает? — спросил Стриж, хлопнув по кузову старушку «Победу».

— Ну а как же! — даже обиделся дед. — Сорок лет за рулем, уж свою-то я всегда налажу. — И он, — старик показал рукой на мотоцикл, — выловил, высушил, опробовал — работает.

— Вас как величают-то?

— Павлом Иванычем кличут все, и ты так зови.

— Слушай, Павел Иванович, ведь не пойдет он на мотоблок, оборотистый слишком.

— А я его через редуктор пущу, мы это дело знаем.

— А сколько такой мотоблок на рынке стоит, Павел Иванович?

— Да мне сам-то мотоблок не нужен, раму я сварил, плуги и культиваторы есть. Мне двигатель нужен.

— Ну, сколько надо на новый двигатель?

Дед, подумав, назвал цифру. Стриж достал деньги и отсчитал нужную сумму. Глаза у Павла Ивановича заблестели удовольствием.

— Илья! — Стриж отозвал в сторону Шикунова. — Вот тебе деньги, съезди на рынок или в магазин, сам должен знать куда, купи мне такую же черную куртку, как у тебя, но размером побольше. — Он сделал движение, словно прятал что-то за пазухой — И красный шлем. Этого хватит?

Он выгреб из карманов все, что нашел, и вручил Илье. У того глаза невольно расширились, подобную сумму денег он держал в руках впервые. Кивнув головой, парень бегом кинулся со двора.

Проводив Илью, Стриж снова обратился к хозяину дома.

— Слушай, отец, у тебя не найдется краски поменять масть нашего красавца?

— Найдем. Да заткнись ты! — прикрикнул он на надрывающуюся в закрытой будке от лая в собаку.

У дедка, похоже, в гараже было все. В одном углу скромно стоял сварочный аппарат, в другом баллоны для газосварки, в третьем компрессор. Стриж с Сергеем, а тот, чувствовалось, был неплохим механиком, быстро сняли крылья. То, что не надо было перекрашивать, а запачкать боялись, замазали солидолом. Павел Иванович между тем принес банку нитрокраски, подключил к компрессору краскопульт. Через двадцать минут все трое разглядывали темно-синий мотоцикл.

— Ну и кто теперь нам что скажет? — обратился к помощникам довольный Стриж. — Дайте для полного счастья нам, Павел Иванович, чуть-чуть черной краски и кисточку.

Получив требуемое, он присел перед номером и аккуратно переправил 3 на 8, букву Л на букву А.

— Полный порядок!

Через полчаса по улицам города неслись четверо типичных «кентавров». Они спешили на вокзал.

21

Влетев на привокзальную площадь, Стриж сразу увидел вишневую «девятку» Семенова. Комитетчик нетерпеливо поглядывал на часы, курил. Он с утра вызывал Стрижа по рации, но тот просто забыл включить передатчик. Лейтенант с недоумением взглянул на подошедшего к нему «кентавра», но, узнав Анатолия, с восхищением присвистнул. "Молодец, вот это маскировочка!"

— Привет! Где они? — сразу начал про дело Стриж.

— Сели в пятый вагон, третье купе.

"Их уже четверо. Кажется, я не прогадал, поставив на него", — подумал Семенов, глядя в спину уходящего

Стрижа.

— Андрей со мной, а вы по обводной дороге к следующей станции, — скомандовал Стриж друзьям, отдавая им шлем.

В вагон они прыгали уже на ходу, и даже не в тот, что надо, а в десятый, в самом конце поезда.

— Куда! — пытался было их не пустить пузатый проводник.

— Отец, от поезда отстанем, мы из третьего!

Переходя из вагона в вагон, долго шли до нужного им пятого. Он оказался купейный, мягкий.

— Девушка, когда следующая остановка?

— Через пять минут, — ответила проводница, разнося чай.

— Подождем немного. — Они вышли в тамбур, чтобы не маячить на глазах у пассажиров.

— Что у тебя с братом случилось? — спросил Стриж Андрея.

— Сел на иглу и сгорел за полгода. Ему было всего шестнадцать.

— А ты как же позволил?

— Я служил в армии.

Помолчали. За окнами замелькали фермы моста небольшой речки. Совсем немного оставалось до станции.

— Пошли! Твоя задача держать этих двоих на мушке, пока я с главным разберусь.

Дойдя до купе, они на секунду задержались: Андрей достал свою пушку, снял предохранитель и кивнул

Стрижу. Тот резко рванул в сторону дверь купе.

Ахмедов, толстый неопрятный человек с громадными мешками под глазами, чавкая, расправлялся с жареной курицей. Второй узбек, поджарый, с узким красивым лицом, лежал на нижней полке. Увидев Стрижа, он вскочил, но, получив хороший удар в челюсть, опрокинулся на диван и тихонечко сполз на пол головой под стол. Сзади, над ухом Стрижа, упругим толчком негромко бухнул пистолет Андрея. "Как шампанское", — мелькнула мысль в голове у Стрижа. Сверху, со второй полки, раздался хрип, и на стол упал пистолет, бессильно свесилась рука. В довершение всего прямо на лысину ошалевшего толстяка закапала алая кровь.

— Где деньги?

— Слушай, ты что, с ума спятил? Мурай-ага тебя за яйца подвесит!

Ахмедов, очевидно, подумал, что это люди Мурая, но Стриж резкой пощечиной выбил из его головы подобную мысль.

— Ну, быстро!

— Там, там все! — побледневший Ахмедов кивнул на противоположную полку. До него наконец дошло, что происходящее серьезно и может кончиться лично для него очень и очень плохо. Хотя его никто не просил, он сидел подняв руки, толстые, лоснящиеся от жира пальцы дрожали. На лысину все капала кровь, Ахмедов старался увернуться от нее, но отодвинуться подальше боялся.

Стриж поднял сиденье, достал большой черный чемодан с белой металлической окантовкой.

— Ключи!

Ахмедов поспешно протянул ему маленькие хитроумные ключики. Повозившись, Стриж откинул крышку.

Чемодан был полон денег. Большинство купюр были рублевыми, но хватало и зеленых пачек со строгим джентльменом в парике. Захлопнув крышку и закрыв замки, Анатолий двинулся к выходу. Обернувшись на пороге, он напоследок бросил толстому, смертельно перепуганному человеку, с головы до пят перепачканному чужой кровью:

— Не приезжай больше сюда, не к кому. Еще тебя увижу — убью!

Не спеша вышли в тамбур. Поезд тормозил, уже показался вокзал. Они сами открыли дверь, спустились на подножку. В эту же секунду на перрон ворвались два стремительных синих мотоцикла. Стриж махнул парням рукой. Тут за его спиной опять приглушенно бахнул пистолет, что-то упало.

— Проблемы?

— Да второй очухался, — спокойно ответил Андрей.

Спрыгнув на ходу, они уселись за спинами друзей и уже трогались, когда Андрей выстрелил снова. Стриж с недоумением оглянулся и увидел, как из соседнего вагона на землю падает пистолет и заходится криком толстый усатый милиционер-узбек, сжимающий левой рукой окровавленную кисть правой. Когда они вырвались на автостраду, Стриж обернулся и показал Андрею большой палец. Свою задачу тот выполнил сполна и отлично.

22

Вечером к Мураю пожаловал господин подполковник. Арифулин был зол. Движения его казались резкими и порывистыми, узкое, красивое лицо дергалось.

— Вы что тут, совсем охренели? — начал он без предисловия, наливая себе рюмку «Посольской». Хлопнув ее, продолжил разнос: — Мне уже из центра звонят: что у вас там за иллюминация на всю Волгу? Семь человек пришлось веником сметать, одного мать родная не узнает, зажарился, как каплун. Еще одному придурку в катере полчерепа осколком снесло. Смех. Воюешь, да? А мне расхлебывать. Того и гляди чрезвычайное положение придется объявлять. О чем думают твои «кентавры» хреновы?

Говоря все это, он мотался как заводной по нелепому парадному залу дома. Местный архитектор раболепно втиснул сюда все, что пожелал хозяин: и громоздкий, нещадно чадивший и поэтому неиспользуемый камин, и легкие, авангардные кресла, и широченный диван. Так как стандартные бетонные плиты не перекрывали всего потолка, а зал, по требованию Мурая, должен был быть во весь этаж, то в середине потолка торчала двухтавровая железная балка, стыдливо прикрытая с обеих сторон двумя рядами хрустальных люстр. В небольших простенках между широкими и высокими, почти от пола до потолка окнами Витька Павленко сделал необычные, с витой резьбой полочки для фарфора и стеклянные для хрусталя. Периодически все это билось, крушилось и ломалось во время бесчисленных загулов и столь же методично восстанавливалось сначала самим Витькой, а потом, когда он вышел в тираж, другим умельцем. Мурай упорно стремился к тому, чтобы не было никаких изменений в привычной ему обстановке. Витька же вырезал и бесподобные рамы бесчисленных зеркал, придумал и соорудил хитроумные гардины с тремя рядами штор. Когда пьянки заходили слишком далеко, осторожный Бачун закрывал окна тяжелыми бархатными портьерами. Сейчас же, под вечер, заходящее солнце золотило ажурный тюль и отражалось в зеркалах, переливалось бриллиантами в хрустале люстр.

— А твои что, лучше что ли? — лениво отозвался Мурай. Он, как всегда, возлежал на огромном своем диване, ничего не ел и не пил — в его венах бродил кайф. — Как там этот придурок Голома, живой что ли?

— Живой. Приперся сегодня в гипсовом воротнике, вся челюсть в металле: "Хочу быть на боевом пошту", — передразнил Арифулин храброго лейтенанта. Плюнул. — Лучше бы Стриж его пристрелил.

— А остальные как?

— Да оба хороши! У одного вывих шейного позвонка, теперь башка всю жизнь набок будет, а у другого ребра и задница синие от дубинки, ни сидеть, ни лежать не может. И надо же было именно им нарваться на твоего дружка!

Сидевший скромно в уголке Бачун невольно хихикнул, так велика и забавна была досада главного мента города. Тот недовольно повернул к нему голову:

— Ты чего там еще скалишься, крыса?!

Бачун миролюбиво протянул вперед ладони, дескать, я ничего. Арифулин снова заходил по комнате.

Сегодня он даже не снял китель, только расстегнул его.

— Двенадцать трупов за три дня, с меня же начальство голову снимет!

Зазвонил телефон. Бачун шустро подскочил к нему, послушал, протянул трубку начальнику горотдела.

— Меня? Арифулин слушает. Что?! Где? Подробнее. — Долго слушал, наконец бросил коротко: — Ясно.

Положив трубку, он повернулся к Мураю.

— Ну вот, еще ЧП. Поздравляю. Стриж прикончил твоих азиатских гостей и забрал все денежки.

— А душманы что глядели на него?

— Пристрелил, говорю, всех. А Ахмедова твоего кондрашка хватила. Одна благая весть — хоть рожу его поганую не увижу. Да, их было уже четверо, понял?

— Бачун, падла! — Мурай повернул голову в сторону помощника. — Когда найдешь его лежбище?

— Найду, хозяин, обязательно найду! — Рыжий преданно прижал к груди руки.

Мурай сел на диване, уставился тяжелым взглядом на своего шакала, начал давать инструкции:

— Ищи его по бабам. Я Стрижа хорошо знаю, он без них не может. Пройдись по его старым подругам, разным вдовушкам, разведенкам. Может, и нам дам позвать, а, господин полковник? Господа, а давайте поедемте в нумера… — Мурай уже ерничал, кобенился. Дурная истома требовала выхода.

— Ну так как, гаспа-дин пал-ковник. — Он поднял трубку телефона. — Звоню?

Арифулин поколебался секунду, затем плюхнулся в громадное кресло и махнул рукой:

— Давай!

И, словно повинуясь его команде, со звоном опали в двух окнах стекла, посыпалась отбитая лепнина потолка, вдребезги разлетелась одна из хрустальных люстр. Все трое бросились на пол. В наступившей тишине послышался рев моторов, вскочивший Арифулин успел разглядеть две фигурки на уносящемся на бешеной скорости мотоцикле. Внизу тоже взревели моторы, и два наряда «кентавров» рванулись в погоню.

— Поздно, уйдут, — с досадой мотнул головой Арифулин. — Зевнули. Знаешь что, милый мой, — обратился он к хозяину, — иди-ка ты со своими подругами…

Послав своего подельника, подполковник застегнул китель и быстро покинул гостеприимный дом.

Мурай сгреб за лацканы Бачуна. С ладони капала кровь — неудачно упав, он порезался об осколки стекла.

— Чтобы завтра же нашел его, а то я тебя удавлю сам, понял?!

Побледневший Бачун только кивнул головой. Он слишком явно представил эти же ладони у себя на горле.

23

Километрах в пяти от города находилась так называемая Стрелка — небольшой мыс, любимое место встречи рыбаков. Крутой берег давал неплохую защиту от ветра, и в зависимости от его направления к одной или другой стороне приставали лодки, рыбаки съезжались посудачить и отдохнуть. Этой ночью их было особенно много: разгром цеха дал обильную пищу для разговоров. Все говорили о том, куда теперь девать икру.

Слишком все складывалось удобно — приплыл, сдал, получил деньги. Теперь надо было самому искать, кому сбывать улов.

Горел большой костер, рыбаки, тертые, матерые мужики, пустили по кругу бутылку и от души крыли новые времена и неведомого им Стрижа. Половина из них забросили сети, а другие не решались — не хотелось самим толкаться на базаре с товаром, который купит не каждый, зато любой встречный мент придраться сможет. В самый разгар разговора затарахтели двигатели, и на откос влетели два мотоцикла. Спустившись, они подъехали ближе и встали, не доезжая до костра метров десять. Фары нещадно слепили рыбаков. Рослый детина с усиками скобкой поднялся навстречу.

— Эй, убери свет! Василь, ты что ли? Чего там опять Мураю надо?

— Мураю ничего не надо, я вот кое-что хочу вам сказать. — Стриж слез с мотоцикла и снял шлем. Усатый узнал его сразу, схватился за автомат, висевший на боку, но поднять не успел. Андрей, как всегда, был точен, выстрела никто не услышал за шумом работающих двигателей, но парень упал назад и стал мучительно выгибаться, зажимая рану в районе солнечного сплетения. Из горла раздавались хрипенье и мучительный кашель, особенно резко прозвучавшие в наступившей тишине. Приехавшие заглушили двигатели, и только фары все так же безжалостно слепили рыбаков. Стриж подошел поближе, вытащил из-под корчившегося тела автомат. Со стороны реки послышался гул, из-за мыса выскочила белоснежная махина мураевского катера, двигатели заглохли, и он с разгону глубоко врезался в прибрежный песок. Толчок был, очевидно, чересчур сильным, с катера загремела нещадная брань, что-то упало. Наконец на берег сползли двое, изрядно затаренные спиртным.

— Серега! — завопил первый, очень прилично покачиваясь на ходу. — Подкрепление прибыло: поминки по боцману продолжаются. Серега, ты что, спишь что ли?

Вдвоем они склонились над лежащим.

— Руки поднимите, — негромко сказал Стриж, направляя на варягов дуло автомата. Между тем Илья, не слезая с мотоцикла, держал под прицелом своего «узи» сбившихся в толпу рыбаков. Мало ли что было у них на уме да и за пазухой. С другого края Стрижа прикрывал Андрей.

До «поминальщиков» дошло наконец, чего от них требуют. Выпустив бутылки, мягко шлепнувшиеся в песок, они задрали вверх руки. Сзади к ним зашел Сергей и освободил орлов Мурая от лишнего металла.

Уложив обоих на песок лицом вниз, Стриж обратился к браконьерам:

— Значит так, мужики! С сегодняшнего дня я запрещаю рыбалку до открытия сезона. Кого поймаю с сеткой — утоплю вместе с лодкой. Поняли?

— А ты что, рыбнадзор?! — резко начал один из рыбаков, мужик лет под пятьдесят с неврастенически подергивающимся лицом и вставными железными зубами во весь рот. — И вообще, кто ты такой?! Ты что здесь раскомандовался?! Подумаешь, Стриж! Не таким птицам перья выщипывали! Знаешь, где я видел твои приказы!!!

Неврастеник уже кричал в лицо Анатолия, надвигаясь на него. Толпа дрогнула и качнулась, но тут Стриж ударил браконьера в солнечное сплетение, а Илья дал очередь выше голов. Мужик зазевал, мучительно хватая ртом ставший вдруг дефицитом воздух. Стриж схватил его за волосы и, вывернув задыхающееся, посиневшее лицо, закричал:

— Да вы, гады, что творите, а? Еще год, два, и в Волге ерша не останется! Лишь бы карман себе набить! Ведь сами, суки, пожалеете об этом. Детям что ли сказки рассказывать будете про рыбку в Волге!? На картинках стерлядь показывать будете?!

Он отшвырнул начавшего приходить в себя рыбака.

— Да кто ее считает, рыбу-то в реке? Может, ее там еще прорва? — сказал в ответ один из толпы, остальные нестройно поддержали.

— Мы-то что, заводы вон как травят!

— Ну и много вы ловите? Столько же, как и два года, и пять назад? — уже спокойно спросил Стриж.

— Да нет, меньше, — нехотя признался самый активный из толпы.

— Ну так вот, мужики, не хотите по-хорошему — силой буду заставлять. Ведь все понимаете, что будет, к чему идем, а остановиться не желаете. Я предупредил, встречу, не рыбнадзор — сразу на дно пущу.

Между тем Сергей обшарил катер и, нагрузившись двумя автоматами, спрыгнул на берег. Ни он, ни Андрей, ни Илья не снимали шлемов, с непокрытой головой был только Стриж. Сергей попытался столкнуть катер с берега, но тот слишком глубоко врезался в песок. На помощь пришли Анатолий и Андрей. Втроем им удалось спустить судно на воду. Илья подъехал поближе и направил свет фар на медленно дрейфующий катер.

— Возьми "калашников", — крикнул ему Андрей, — побереги патроны.

Илья кивнул головой, отложил «узи» и, не вставая с сиденья, ударил по белоснежному красавцу длинной очередью из автомата. Четкая линия трассеров пропорола борт катера. Открыл огонь и Сергей. С рубки посыпались стекла. Катер развернуло по течению, пули крошили теперь корму, там вспыхнуло даже пламя. Но разгореться катер не успел — тяжелые двигатели потащили его на дно. Правда, нос еще долго торчал из воды благодаря своему обширному воздушному отсеку. Пришлось послать пару лишних очередей, после чего катер наконец затонул.

— Поехали! — скомандовал Стриж.

Прикрывал их, как всегда, Андрей. Но никто из толпы не дернулся, не шевельнулся даже, только проводили угрюмыми взглядами свет фар уезжающих мотоциклов.

24

Бачун не выспался. До часу ночи «кентавры» колесили по городу в поисках Стрижа. Лег поздно, а к утру приснилась зона, глумливые рожи уголовников. Зоны Бачун боялся больше всего. В свое время он соблазнился большими деньгами и специально сел, чтобы убить Стрижа. Сидел с ним в одной зоне год, но так и не смог устроить что-то вроде несчастного случая. Пытался натравить других — Стриж отбился. А сам в открытую выступить побоялся. Такие вещи в зоне даром не проходят: взялся пришить — держи слово. После того, как

Стрижа перевели в другую зону, Бачуна «опустили» и целый год он ходил в «петухах».

Именно это и приснилось ему в пять часов утра. Мурай его простил, но платить за это приходилось собачьей преданностью и шакальей подлостью. Хозяин взвалил на него самое грязное и мерзкое: торговлю наркотиками, сбор дани, расправы с неугодными. Мурай уже и забыл, когда лично проезжал по торговым точкам, когда последний раз видел дрожащие руки наркоманов, тискающие грязные рубли. Были за Бачуном грехи и побольше. Выкрасть ребенка, утопить в Волге должника, сжечь вместе с домом чету пенсионеров, чтобы освободить побольше места для особняка хозяина. Все это давно тянуло на вышку. Змея, Крыса, Шакал,

Тварь — так говорили про него сами «кентавры». И все эти клички шли ему, как пианисту фрак. Мурая он боялся и ненавидел, но шакалил на него не за страх, а за совесть. Только он мог спасти его от тюрьмы, от нар, от выполнения позорных обязанностей. За трое суток, что Стриж был в городе, Бачун, и так худой как глиста, сдал окончательно. Его остроносая мордочка с крупными веснушками на бледном лице приобрела какое-то особое выражение загнанной в угол крысы.

Еле дождавшись рассвета, он снова начал мотаться по городу на мотоцикле с расспросами и допросами.

Агентура у него была обширная: любой наркоман согласен вложить кого угодно, лишь бы ширнуться хоть разок бесплатно.

Удачу он почувствовал, когда расспрашивал Калгана, одного из мелких торговцев марафетом и самого наркомана. Расплачиваясь, тот вытащил новенькую десятитысячную купюру.

— Где взял? — спросил Бачун, вертя в руках хрустящую еще ассигнацию.

— Витька Павленко расплатился за прошлое и еще хотел взять.

— Откуда у него деньги? Он, что, на работу устроился?

— Да что ты! Он и ножовку в руках не удержит.

— Где же деньги взял?

— Не знаю. У него еще несколько таких было, новеньких.

— Витька друг Стрижа?

— Да, точно.

— Говоришь, он еще хотел взять?

— Да, только у меня не было больше. Скоро прибежит, время.

— Вот что. Ты ему ничего не давай, пусть ко мне идет.

Вернувшись домой Бачун стал ждать. Не прошло и получаса, как прибежал взбешенный Витька.

— Ты, сука! Ты почему ему не велел давать? Я деньги плачу!

— Плевал я на твои деньги, ничего ты не получишь.

— Почему?

Бачун подошел вплотную к Витьке, схватил его за лацканы старенькой засаленной куртки и тихо спросил:

— Где Стриж? Стриж где? Это он дал тебе деньги?

Витька отвел глаза, и Бачун понял, что попал в точку.

— Где он, говори, сука?

— Не знаю, не знаю.

— Где деньги взял, ну?!

— Клиент один расплатился.

— Врешь, ты уже с год гвоздя в стену не забил. Ну?!

— Икону продал, свою, ей-богу!

— Врешь! — Бачун выхватил из рук Витьки две скомканные купюры, достал ту, что получил от перекупщика, сличил, усмехнулся.

— Они из одной пачки. Так что ты мне рога не мочи. Точно такие деньги Стриж выбил из Абрамчика. Где он?

Где его нычка, говори!

Целый час Витька упрашивал рыжего взять деньги и дать ему кольнуться. В конце он уже ползал перед ним на коленях, плакал. Его страшно ломало, казалось, что кто-то невидимый, но ужасно сильный выворачивает суставы, на темечко как будто положили гирю, а пульс в висках все нарастал и казалось, что череп вот-вот не выдержит и разлетится на куски. Он стоял на коленях и, обхватив голову, стонал от боли. Уставший Бачун развалился на диване, зевал и монотонно, как метроном, твердил вполголоса:

— Где Стриж? Стриж где?

В руках он для большей наглядности держал шприц с готовой дозой. Наконец терпение его кончилось, он нагнулся, брезгливо сморщившись, сгреб в ладонь грязную шевелюру Витьки, поднял его лицо кверху и, поднеся шприц прямо к глазам, закричал:

— Ну, где? Говори!

И Витька сломался. Глядя на мутную жидкость в прозрачном стеклянном шприце, он тихо, глотая слюну, произнес то, что так долго ждал рыжий подонок.

— Он у Ольги.

— У какой Ольги? — сначала не понял Бачун.

— У моей Ольги, — так же тихо добавил Витька.

Сунув шприц в дрожащую руку, Бачун бегом кинулся к телефону.

— Мурай? Это я. Я нашел его!

25

И все-таки он не устоял, не выдержал. Все эти дни Мурая грызла только одна мысль — бросить все и бежать.

Так было и десять лет назад. То, что все приписывали уму и хитрости Мурая — поездку в Фергану после изнасилованя Оксанки — все это диктовал один ужас. Он ненавидел Стрижа, но еще больше его боялся. Мурай мог пойти один на двоих, на четверых, на какую угодно толпу. Но этот человек еще в детстве, в бесконечных уличных и боксерских боях, буквально вдолбил в него какой-то особенный безотчетный и панический страх.

Особенно часто Мурай вспоминал лицо Стрижа на танцплощадке, когда Анатолий сломал ему челюсть. Ведь он тогда и рукой не пошевелил, чтобы прикрыться. Вот почему, когда утром ему позвонил, а потом и прибежал довольный Бачун, Мурай воспринял его слова почти безразлично.

— Чему радуешься, дурак? Подумаешь, нашел. Ты убей его, тогда и радоваться будешь.

— А чего там? Сейчас возьму всех, зажмем в доме. Рыпнется, сожгем и всех делов.

— Дурак! — еще раз повторил Мурай. — У тебя сколько людей осталось?

— Ну, с десяток наскребу.

— Мало. Их четверо. Ты знаешь, что сегодня ночью они турбазу вместе с катерами сожгли? А там наших четверо было. Ладно, бери всех, если его не будет, оставь засаду. Да!..

Мурай остановил повернувшегося уходить рыжего.

— Слушай, если его не застанешь, а будет Ольга… убей ее. Так, чтобы он взвыл от ярости, понял? И жди его здесь.

Бачун посмотрел в мутные глаза хозяина, и внутри затрепетала какая-то слабая обида: "Опять мне самое грязное, а он в стороне".

— Хорошо, — кивнув головой, он покорно пошел к выходу.

Оставшись один, Мурай долго сидел в каком-то оцепенении. Потом очнулся, огляделся по сторонам. И выбоины на штукатурке, слепые рамы зеркал, убого обнаженные без хрусталя, ряды лампочек люстры — весь этот неуютный, постылый вид снова поднял в нем паническую волну страха. Мурай бегом выскочил из дома.

Его шофер, шустрый, вертлявый Семка, подняв капот, копался в двигателе. Он удивленно поднял глаза на хозяина, и его взгляд, как ни странно, отрезвил Мурая.

— Что там у тебя? — спросил он шофера.

— Да так, ерунда, масло меняю.

— Кончай! Мне машина скоро нужна будет, — Мурай повернулся уходить, но снова накатила мутная волна страха, и он решился. Стараясь говорить как можно небрежнее, бросил Семке: — Да, съезди к Рыку, пусть чемодан собирает.

И добавил, заметив вопрос, явно прорисовывающийся на шустрой мордочке Семена:

— И ты тоже собирайся.

Семка подпрыгнул от радости — он не любил подолгу сидеть на одном месте. А если брали еще и Рыка, значит, отлучаются надолго.

Эту пару Мурай всегда прихватывал с собой в Москву, на юг, в другие дальние поездки. Семка был хорош как шофер и незаменим на побегушках. Он не считал в тягость то, что других покоробило бы: сбегать за сигаретами или пивком, притащить на себе пьяного хозяина и вытереть за ним блевотину.

Рык был совсем другой, в чем-то даже полный антипод Семки. Здоровущий мужик лет за сорок, при первом взгляде, а затем и при втором, и при всех последующих поражающий своими габаритами. Рядом с ним даже

Мурай казался меньшим братом. Рык, в отличие от перекати-поля Семки, был человек степенный и семейный, имел двоих детей и такую же крупную, как и сам, далеко не красавицу, жену. Природа наделила его такой невероятной силой, что оторопь брала самых просвещенных в «железных» играх людей. В жизни не прикоснувшись к гире или штанге, он шутя поднимал за задок «жигули», пока меняли колесо, и еще никто не видел, чтобы он при этом уставал. На все попытки досужих людей заставить его поднять какую-нибудь штангу, чтобы выяснить наконец, сколько же он может рвануть, Рык неизменно отвечал одной фразой: "Ну, как же, нашли придурка!"

Так бы он и проработал всю жизнь грузчиком, если бы не Мурай. Того всю жизнь мучила одна проблема: в пьяном виде любил он покуражиться по кабакам, и если это сходило с рук в краях родных, то выходило боком в столицах и на югах. С Рыком же он был как за каменной стеной. Во-первых, тот никогда не пьянел, сколько бы ни вливали в него пойла, во-вторых, сохранял редкое хладнокровие в любой аховой ситуации. То, что он голыми руками мог разбросать какую угодно толпу, было не главное. Лишь он мог скрутить и успокоить буянящего Мурая. Поначалу он относился к поездкам с Мураем как к высокооплачиваемой, но нудной работе, но постепенно вошел во вкус и уже с удовольствием сопровождал хозяина по экзотическим для провинциалов барам и ресторанам.

…Ольгу разбудил требовательный стук в дверь. Во дворе заходился взбешенный Шарик. Ольга только уснула после ночной смены и соскочила с кровати взлохмаченная, долго не могла понять, в чем дело. Накинув халат и на ощупь найдя шлепки, вышла в сени.

— Кто там?

— Ольга, Витька умирает!

— Где он?! — закричала она и открыла дверь.

Дневной свет ослепил, и тут же чьи-то грубые руки выволокли ее на крыльцо, зажали рот. Мимо нее в дом проскользнули двое в черном. Прошло несколько минут, наконец в дверях показался один из «кентавров».

— Бачун, его нет.

— Ладно, заходим.

Ольгу протащили через зал, швырнули в спальню. Здесь к ней вплотную приблизился Бачун.

— Где он? — спросил рыжий, уставившись желтыми глазами и дыша в лицо гнилостным запахом давно не чищенных зубов.

— Не знаю, — тихо ответила Ольга, отводя глаза. Бачуна она не переносила еще с тех времен, как Витька начал пить. Мураевский помощник неизменно привозил поддатого Витьку со строек. С каждым днем тот был все более пьян, и если вначале его привозили на мотоцикле, то потом приходилось выгружать из машины.

Бачун схватил ее за подбородок и повернул к себе.

— А может, знаешь? — и, притянув к себе, попытался обнять. Ольга резко стряхнула с себя его руки, толкнула в грудь и отскочила в угол.

— Ах так! Ты что, сучка, думаешь, так просто уйдешь от меня?

Он попытался зажать ее в углу, но она неожиданно оказалась сильной, чего он никак не ожидал. Да и Бачун, в жизни не поднимавший ничего тяжелее ложки, был отнюдь не атлет. Он попробовал задрать ей халат, но

Ольга, развернувшись, влепила ему такую звонкую пощечину, что крысенок отлетел в другой угол небольшой комнатки.

— Ну ты об этом пожалеешь! Эй, двое сюда! Взять ее!

26

Стриж наконец-то возвращался домой. Затянувшийся рейд они закончили на турбазе, в семи километрах от города. Эту старенькую турбазу Мурай приспособил как стоянку для своих катеров. Он построил вместительный эллинг, где и отстаивал днем мураевский флот. Во время рейда не обошлось и без накладок.

Один из сторожей турбазы залег в кустах, и его никто не заметил. Тот поднял стрельбу, когда они уже отходили, и эллинг с тремя оставшимися катерами пылал. Андрей выстрелил навскидку, по вспышке, и с первой пули навек успокоил смельчака. Но и пуля «кентавра» зацепила руку Ильи. Пришлось ехать в ближайшую деревню, благо врач в ней приходился Илье родственником.

Доктор оказался интересным мужиком, этаким закрестьянившимся интеллигентом, здоровым и добродушным, как медведь. После перевязки они засиделись в гостях у гостеприимного хозяина, говорили за жизнь, спорили горячо и отчаянно. Выпили два самовара крепкого чая, доктор предлагал кое-что покрепче, но

Стриж принципиально не пил ничего, крепче лимонада. Попробовал по молодости, понял, что под хмелем теряет над собой контроль, и завязал навсегда. Остальные, глядя на него, отказались тоже.

Выехали из деревни поутру, но у одного из мотоциклов кончился бензин, да и у второго было в баке на донышке. Свернули к ближайшей заправке, нужного бензина там не оказалось, пришлось пилить дальше, до следующей.

На окраине высадили Андрея, свернул к себе домой Серега. Анатолий вел мотоцикл, Илья сидел сзади.

Навстречу им попался белый лимузин, сердце у Стрижа радостно забилось, он стал лихорадочно выдирать из кармана пистолет, но с разочарованием увидел, что на заднем сиденье помещался не Мурай, а какой-то здоровый мужик.

Проезжая мимо дома Ольги, Стриж бросил взгляд на затянутые плотными шторами окна и, уже поворачивая голову, машинально заметил что-то желтое с красным за редким штакетником огорода. Проехав еще метров десять, он резко дал по тормозам. Мотоцикл занесло.

— Ты чего, Толян?! — Илья, не ожидавший такого выкрутаса, чуть не упал.

— Держи руль! — крикнул ему Стриж и, содрав шлем, бросил его Илье. В огороде, на черной некопаной земле желтой кучкой лежал Шарик. Хозяйку свою он защищал до конца, и только пуля остановила его преданное собачье сердце. Стриж перепрыгнул невысокий забор и, пригибаясь, чтобы не быть замеченным из окон, подбежал к крыльцу. Осторожно поднялся, прислушался, затаив дыхание, мягко рванул дверь. Его еще не ждали: кто-то звякнул железным, кто-то шикнул сквозь зубы, скрипнула половица. "В детской!" — понял Стриж и шагнул на цыпочках к этой двери. Стоя рядом с открытым проемом двери, он услышал чье-то тяжелое дыхание и запах, острый для него, некурящего, тяжелый запах табака. Тогда уже смело он шагнул вперед, не глядя сунул руку с пистолетом за угол и выстрелил: раз, другой, третий. Кто-то упал, раздался стон. Тогда Стриж, выставив пистолет перед собой, резко выпрыгнул вперед, в комнату.

Один из «кентавров» был мертв — первая же пуля Стрижа попала прямо в сердце. Второй получил свою в плечо и теперь силился подхватить левой рукой упавший пистолет. Ему это удалось, он поднял голову, и

Стриж влепил ему пулю как раз между глаз. Закончив с этими двумя, он осторожно проскользнул в столовую — никого, затем так же на цыпочках в спальню.

Вот здесь он и увидел Ольгу. Сначала не поверил своим глазам — просто не думал, что она может быть дома.

Потом вспомнил — она же с ночной. Ольга лежала поперек кровати лицом вниз. На ней был тот самый ситцевый цветастый халатик, распущенные волосы рассыпались по плечам. Она словно отдыхала. И только поза была неудобная и неестественная. Выронив пистолет и чувствуя, как холодеет все внутри, Стриж шагнул к ней.

Он взял ее за плечи, перевернул. Она была еще теплой, мягкой, серые глаза открыты, а на лице скорее удивление, чем боль и ужас. Перина впитала в себя всю кровь, только ситцевый халатик впереди был одного алого цвета.

— Оля! Оля! — он закричал скривившимся от горя ртом, слезы хлынули рекой. Стриж все гладил ее волосы, целовал мягкие, еще теплые губы и словно умирал сам в нестерпимой душевной боли. Затуманенными глазами он вглядывался в это родное лицо и никак не мог поверить, что все кончено, ее нет. Он проклинал себя за то, что втянул ее в свои дела, и все гладил и гладил ее волосы цвета осени. Ну как же так, как он не уберег свою любимую женщину. Опять не смог уберечь.

В конце коридора раздались чьи-то шаги — на пороге появился Илья.

— Тварь… я его… нет… — Стриж захлебывался слезами, горем, ненавистью. — Я его… не знаю как, но он у меня… за все…

Он долго неподвижно сидел на кровати, держа голову Ольги у себя на коленях. Слезы кончились, а горе словно застыло внутри вековым льдом. Он вспоминал ее в недолгие, как теперь оказалось, мгновения счастья.

Улыбку, быструю, словно ветер, походку, голос. Стриж вглядывался в Ольгино лицо, словно хотел запомнить и оставить его в памяти своей навсегда. Он осторожно закрыл ее глаза, поцеловал в губы. Погладил еще раз волосы. Невольно вспомнил те строчки: "Твоих волос осенний дым…" Растаяло его счастье, как тот самый дым.

— Прости, Оля! — На глаза его снова набежала слеза, он отвернулся и с перекошенным ненавистью лицом шагнул за порог.

27

Ольгу убил сам Бачун. Два ухмыляющихся жлоба, схватив хозяйку дома за руки, растянули ее так, что она не могла шевельнуться. Он подошел и сжал ее груди. И вот тут Ольга внезапно плюнула в его паскудное лицо.

Озверев, скорее не от этого, а от того, что как ни распалял он себя, ничего мужского не шевельнулось в нем,

Бачун выхватил нож и дважды ударил Ольгу в сердце. «Кентавры» разжали руки, и она качнулась сначала назад, но потом наклонилась и упала лицом вниз на кровать.

— Ты что, Бачун, совсем сдурел? — неодобряюще хмыкнул один из «кентавров». — Бабу-то за что? В крайнем случае, нам бы отдал, хоть побаловались.

— Да иди ты!.. Здесь оба останетесь, ждать его будете.

На улице на него снова набросился Шарик. Бачун выхватил у одного из своих громил пистолет с глушителем и выстрелил в собаку.

— Убери! — сквозь зубы бросил он жлобу, отдавая назад пистолет. Тот подхватил легкое собачье тельце и небрежно бросил в огород.

Узнав, что Ольга мертва, Мурай наконец-то окончательно решил сбежать. Если раньше он еще колебался, то теперь оставаться в городе, рядом с яростью Стрижа, было совсем страшно.

— В общем так. Я поехал в Красное, подлечиться, где-нибудь на месяц…

Бачун удивленно вытаращил глаза — уезжать сейчас, когда все на ходу, зачем?

— А ты жди Стрижа, — продолжил инструктаж хозяин. — Все равно он сюда придет, я его знаю, очень хорошо знаю.

Он подошел к окну, выглянул во двор. «Мерседеса» все не было.

— Где эти два придурка?! — Мурай не мог сидеть, мотался по комнате, поминутно подходя к окну. Наконец показался «мерседес». Он кинулся вниз по лестнице, выскочил чуть не бегом во двор и сразу с руганью накинулся на холуев. Рык по праву сильного, звавший Мурая не как все «хозяин», а просто по имени, удивленно развел руками:

— Да ты чего, Сань? К моей на работу заехали, сказали, к своему начальству съездил, за бензином сгоняли.

Представляешь, девяносто третий еле нашли, только на одной заправке был.

— Ладно, поехали! — Мурай нетерпеливо обернулся к рыжему, грузившему чемоданы в багажник.

Дождавшись, когда Семка сядет за руль, буркнул Бачуну:

— Если что, позвонишь, — и, не прощаясь, захлопнул дверь.

Глядя вслед машине хозяина, Бачун наконец-то понял: "А ведь он бежит!"

… Белоснежный «мерседес», мягко проскользнув в открытые ворота, свернул на улицу, что вела к выезду из города. Семенов, наблюдавший за домом Мурая в бинокль, с досадой выругался. Сидевший рядом в обнимку с телекамерой вездесущий Валера удивленно глянул на шефа.

— Чего это ты?

— Смывается, падла!

В кармане послышался звук зуммера.

— Первый слушает.

— Где Мурай? — Семенов узнал голос Стрижа.

— Что-нибудь случилось? — встревожился Семенов.

— Они убили Ольгу. Где он? — снова повторил Толян.

Семенов облизал внезапно пересохшие губы, зачем-то глянул на оператора. На чаше весов были жизнь

Стрижа и его, старшего лейтенанта Семенова, карьера.

— Он… у себя, он здесь.

Комитетчик выключил передатчик, на душе было погано. Вспомнились почему-то пронзительно-голубые глаза Стрижа во время их первого разговора. Чтобы отвлечься, щелкнул переключателем, спросил в микрофон:

— Пятый, у вас все нормально?

— Так точно, товарищ старший лейтенант, ждем-с! — донесся из динамика веселый голос.

— Будьте готовы, уже скоро.

Покончив с этим, он обратился к оператору:

— Валера, хватит курить, давай, начинай.

Валера подхватил тяжелую телекамеру и направил ее вниз, на площадь перед домом Мурая.

28

Не доезжая с полкилометра до дома Мурая, Стриж остановил мотоцикл и обратился к Илье:

— Слазь.

— Толян, я с тобой.

— Слазь, кому говорю!

— Толян!

— Быстро!!

Илья нехотя слез, снял шлем.

— Давай, что у тебя есть.

Илья отдал свой любимый «узи», вытащил из кармана «макаров».

— Там, в «узи», шесть патронов осталось, в пистолете три.

— Ладно.

У Стрижа на шее болтался АКМ с откидным десантным прикладом.

— На вот, — он вытащил из кармана и отдал Илье все деньги, что были при нем. — Там, у Ольги, во дворе, под крышей конуры еще есть. Отдай Витькиной матери, ей Олину дочь воспитывать. И из того чемодана положи ей на книжку, побольше.

— Хорошо, Толь, все сделаю.

Илья стоял на дороге, смотрел вслед, и ощущение бессилия сдавливало горло все большей и большей тоской.

…Они ждали его, шестеро затянутых в черную кожу, с оружием наперевес, не пряча его, нагло, средь бела дня. Наверху, на балконе, метался Бачун. Подъехал милицейский «жигуленок» с тремя приближенными

Арифулина. Менты переговорили с «кентаврами» и, отойдя в сторону, так же вытащили оружие. У одного был автомат, у остальных пистолеты. Ждали. Редкие прохожие удивленно косились на такую странную картину и ускоряли шаг. Рядом стайкой вертелись пацаны, «кентавры» и менты отгоняли их, но те упорно лезли вперед, перегораживая сектор обстрела.

На площади появился Голома, одетый по полной форме, но с гипсовым воротником на шее. Он начал спрашивать о чем-то коллег, ему отвечали скупо и нехотя. Наконец издалека послышался рев мотоцикла, все встрепенулись, передернули затворы. Мотоциклист приближался. Черная фигура в красном шлеме, на руле «калашников». Увидя черную толпу, он нажал на спуск, но и «кентавры» открыли огонь из всех стволов. Они лупили длинными очередями, рядом стреляли три мента, и даже Голома старательно садил пулю за пулей из своего табельного пистолета. Казалось, все стреляющие одновременно попали в черный силуэт. Мотоциклиста буквально выбросило из седла. На асфальт он упал уже мертвым. Мотоцикл по инерции врезался в строй «кентавров», один из них, не успев отскочить, завопил от боли. Еще несколько секунд все стреляли в тело, лежащее на асфальте, и видно было, как оно дергалось, когда в него попадали пули. Наконец грохот смолкл.

Остро пахло порохом, бешеная пальба оглушила всех. Бачун, стрелявший с балкона, отбросил горячий автомат и метнулся к радиотелефону:

— Хозяин, все, нет больше Стрижа!

29

Семенов дождался окончания стрельбы, повернулся к оператору, спросил:

— Ну что, снял?

Тот показал большой палец. Тогда Семенов включил передатчик.

— Пятый, пятый, я первый. Можете начинать.

— Хорошо, первый. Через тридцать секунд мы у вас, засекай время.

Семенов взглянул на часы, стал ждать. Через 28 секунд на площадь с двух сторон ворвались два шестьдесят шестых «газончика», из которых прямо на ходу стали выпрыгивать рослые ребята в пятнистой форме с автоматами. За какие-то секунды дом был окружен.

— Бросить оружие! — загремело из динамика подъехавшего «уазика».

Ошалевшие «кентавры» дружно побросали стволы прямо перед собой. Омоновцы быстро поставили их всех к стенке руками вверх и стали обыскивать в поисках оружия. Менты Арифулина, доставшие было сигареты, а при виде ОМОНа попытавшиеся смыться, были доставлены туда же. Сбоку, выше всех задрав руки, возвышался Голома.

"Без него опять не обошлось!" — подумал Семенов, подходя к этой живописной группе.

— Поздравляю, капитан! Двадцать восемь секунд.

Капитан Иванчук, командир роты областного ОМОНа, в крапленом берете довольно улыбнулся в свои щегольские усы.

— Мы, старлей, деньги зря не получаем. Щукин, что там у него? — крикнул он одному из подчиненных, склонившемуся над лежащим «кентавром».

— Скорее всего перелом позвоночника и у одного стреляная рана плеча.

— Ясно. Носилки, быстро.

С треском распахнулась входная парадная дверь, двое омоновцев выволокли из дома Бачуна. Руки были заломлены за спину, и Семенов увидел только рыжую шевелюру.

— В шкафу сидел! — весело крикнул один из омоновцев.

— Давай его сюда! — скомандовал Семенов.

Бачуна подвели. То ли ноги плохо слушались ближайшего приближенного Мурая, то ли он не хотел идти, но солдаты почти на весу волокли его тощее тело. Семенов дал знак, и один из омоновцев схватил рыжего за волосы и поднял белое от страха лицо.

В глазах Бачуна метался ужас, он почти сошел с ума. Он не понимал, что это — явь или продолжение того дурного сна, который приснился ему ночью?

— Где Мурай? Куда он поехал? Ну, говори?

Бачун сглотнул слюну, еще раз попытался представить себе, что это сон, но конвоир слегка потянул его голову, и боль выдираемых волос заставила поверить в дурную реальность.

— Он в… Красное поехал, в санаторий… для этих… для наркоманов… есть там такой, для богатых.

— Ну что ж, достанем и там, — спокойно сказал Иванчук.

Бандитов между тем по одному сажали в «воронок». В подъехавшую «скорую» грузили стонущего раненого.

Принесли носилки и для трупа.

— Постойте-ка! — остановил санитаров Семенов. Он смерил глазами то, что осталось от человека.

— Не понял! — пробормотал лейтенант себе под нос и, нагнувшись, снял остатки шлема. Лицо было изуродовано до неузнаваемости, но на ярко-красную лужу крови упала черная шевелюра Витьки Павленко.

— Ах ты черт! — выругался Семенов.

— Ты чего? Случилось что? — спросил капитан.

— Случилось. Пожалуй, не придется тебе брать Мурая, не успеешь.

Сзади вдруг раздался отчаянный крик. Они обернулись. Бачун, его как раз обыскивали около «воронка», оттолкнул одного омоновца, с невероятной для него силой ударил второго и рванулся по прямой, не соображая, куда и зачем. Он не хотел в тюрьму, не хотел на нары, не хотел снова заделаться «петухом» на весь срок.

— Живьем… — крикнул было капитан, но Семенов жестом остановил его.

— Не надо… — он только поморщился. Иванчук кивнул, и один из солдат со снайперской винтовкой присел на колено, быстро прицелился и выстрелил. Капитан, смотревший на все это в бинокль, увидел, как от затылка бегущего полетели какие-то брызги. Бачун секунды две еще несся по инерции, потом ноги отказали ему, и падал он уже не как человек живой, на руки, а неуклюже, ткнувшись и проехав и без того изуродованным лицом по жесткой терке асфальта. Опустив бинокль, командир показал снайперу большой палец и презрительно глянул на сконфуженных здоровяков около «воронка»:

— Омоновцы! Вас, может, на стажировку в женский вытрезвитель перевести? Тьфу, вояки!..

— Что ты его, не нужен? — чуть позже спросил Иванчук у Семенова, кивнув на труп Бачуна.

— Слишком большая сволочь, чтобы оставлять в живых. А суд у нас, как знаешь, самый гуманный в мире.

Ладно, поехали в ментовку, почистим уж до конца.

В кабинет Арифулина они вошли вдвоем. Тот уже знал обо всем происшедшем на площади и сидел за столом холодный и суровый. Узкое, хищное лицо его было спокойно.

— Подполковник, — обратился к нему Семенов, протягивая документы. — Вот ордер на ваш арест. Где ваше табельное оружие?

Арифулин кивнул на сейф в углу. Ключ торчал в замке. Иванчук открыл сейф, достал кобуру, отдал ее комитетчику. Тот вытащил пистолет, взял его за ствол.

— Равиль Валиевич, у вас есть шанс достойно уйти из жизни. Ну как? — он протянул пистолет Арифулину.

Капитан контролировал каждое движение подполковника. На лбу у омоновца выступили капли пота, а пальцы нервно перебирали воздух над открытой кобурой. Арифулин усмехнулся.

— Нет, Семенов. У меня наверху слишком много друзей, ты ведь знаешь об этом. Не пожалей потом.

— Зря вы так, Равиль Валиевич. Ну да ладно. Как говорится, Бог вам судья.

Капитан вызвал двоих омоновцев, и они увели бывшего начальника милиции. Семенов достал сигареты, протянул одну соседу.

Иванчук качнул головой и укоризненно выговорил:

— Ну ты даешь! Хотя бы предупредил! А если бы он в нас палить начал? Я ведь стреляю хорошо, но не более. Не знаю, успел бы или нет. Ты что, его от суда спасти хотел?

— Не знаю. Но зря он. Не доживет он до суда, помяни мое слово.

30

До дома Мурая оставалось метров триста, когда впереди на обочине Стриж увидел Витьку. Тот шел улыбающийся, сутулясь, неверной заплетающейся походкой. Стриж резко свернул, перегородил ему дорогу, мотоцикл при этом заглох. Анатолий, не слезая с седла, схватил Витьку за грудки и с силой привлек к себе.

— А, Толян! Толян, ты это… ты… — заплетающимся языком залопотал тот. — Ты что? Я ведь ничего, я так, я не смог… прости, не смог. Он не давал. Я, я деньги ему платил… а он все равно, говори и все…

На губах у него блуждала извиняюще-виноватая улыбка, глаза полуприкрыты кайфом.

— А ты знаешь, что они убили Ольгу? И убили ее потому, что ты ее продал! Ты не меня продал ради дозы, а ее! Мать твоей дочери!

В лице Павленко что-то мелькнуло, что-то живое, страшное, он словно стал просыпаться.

— Ольгу? — Витька мотнул головой, словно хотел отогнать эту дурную весть. — Нет, нет. Не может быть!

Зачем Ольгу? Нельзя Ольгу! Нельзя!

И он заплакал живыми слезами, горестными и больными.

Стриж оттолкнул его, дернул ногой рычаг кикстартера. Витька внезапно схватил его за руль.

— Не надо, Стриж, не езди туда. Мурая там нет, он уехал.

— Куда, когда?

— Только что. Я видел, как «мерседес» выезжал из ворот, как раз проходил по площади. Он уехал туда, к выезду из города. Тебя там ждут, их много.

— Не врешь?

Витька качнул головой. В глазах его стояли слезы.

Стриж вспомнил про передатчик, достал его, включил.

Он задал только один вопрос:

— Где Мурай?

— Он… у себя. Он здесь.

В голосе Семенова была только одна маленькая пауза, но как чуткий музыкант с абсолютным слухом слышит единственную ноту фальши в целой симфонии, так и Стриж услышал эту ложь и поверил не комитетчику, а Витьке. "Сука! — подумал он про Семенова, — и он туда же". Анатолий горько усмехнулся и, швырнув передатчик через забор, обратился к Витьке:

— Иди к дочери, иди. Ты ей нужен.

— Нет, Толян. Не смогу я ей смотреть в глаза. Дай автомат.

— Не дам, — Стриж покачал головой. — Живи, дурак. У тебя есть для кого жить.

Он газанул и свернул в ближайший переулок в объезд мураевской площади. Витька остался стоять опустив голову. Но вскоре снова послышался треск — это ехал один из «кентавров», его посылали на базар за сигаретами. Павленко выскочил на дорогу, перегородил ход и стал отчаянно махать руками. Тот затормозил.

— Тебе чего, Витек?

Витька тоже когда-то ходил на бокс, и его удару завидовал сам Мурай. Сейчас он был уже не тот, наркотики выкачали силу и здоровье, но любовь к Ольге и ненависть ко всем этим, в черной коже, удесятерили удар. Это было страшно. Лицо «кентавра» под его рукой лопнуло, как корка перезрелого арбуза, кровь брызнула, казалось, из всех пор, Витька буквально вбил тонкий хрящ носа внутрь черепа. Не дав врагу упасть, он содрал с мотоциклиста шлем, вывернул бесчувственное тело из черной кожи, содрал с шеи короткий омоновский

АКМС и только потом позволил бесчувственному уже организму соединиться с землей. Шлем и куртку он одевал спешно, но тщательно, словно от этого зависело что-то важное. Затем завел мотоцикл, положил на руль автомат и тронулся. Через минуту он был на площади. Увидев перед собой черный строй, Витька закричал что- то яростное, нажал на курок и несся, летел вперед одним сплошным комком горя, ненависти и мести. И так была высока сила этой ненависти, что первых пуль он даже не почувствовал.

31

Мурай мягко качался в колыбели своего «мерседеса». Только что позвонил Бачун, и у него наконец-то отлегло от сердца. "Все, — думал он, — приеду сейчас в клинику, неделю под капельницей, всю эту дрянь вон, долой. Начать бегать, накачать мускулы, и на юг, в Сочи. Как раз будет разгар сезона. В белоснежном «мерседесе», этот продам, куплю новый, в белом костюме. Чаевые направо, налево, чтобы все поняли —

Александр Муравьев приехал, хозяин. Может, с бабами что получится. Ну не навсегда же это, мне ведь всего тридцать четыре. Докторов найму, денег не пожалею. Главное — дурь из крови выгнать, а там все будет, все куплю. Стриж мертв, хорошо… Мертв…". И он задремал окончательно, убаюканный мягкой поступью своего белоснежного красавца.

Разбудил его Рык.

— Слышь, Мурай, я что-то не пойму, кто-то из наших догоняет, что ли?

Мурай обернулся. Он узнал мотоциклиста сразу, мгновенно, по характерной посадке корпуса, по тем невидимым для других, но навеки запечатленных в его мозгу приметах.

— Дурак, это Стриж! Сенька, газу!

Шофер прижал педаль до упора, дистанция увеличилась, но не намного.

— Еще прибавь! — крикнул Мурай, как завороженный глядя назад.

— Не могу, ты же знаешь, какая это рухлядь! Больше из него ничего не выжмем.

Стрижу повезло: он догнал «мерседес» у самой развилки на Красное. Еще бы минута и враги, свернув с главной магистрали на пустынное шоссе, ушли бы от него далеко. Эта дорога вела к местному санаторию, некогда детищу областной номенклатуры, а сейчас пристанищу богатых нуворишей вроде Мурая.

Между тем выехали на прямую, как стрела, дорогу. И тут Стриж одной рукой достал «узи», положил его на руль и открыл огонь. Мурай увидел огоньки выстрелов, плашмя упал на пол между сиденьями. Первая короткая очередь ушла мимо, выше, но вторая, разбив заднее стекло и чудом не задев никого на переднем сиденье, прошила салон насквозь.

Рык выругался, с трудом переполз на заднее сиденье и, выбив остатки стекла, стал стрелять в Стрижа из пистолета. Он садил пулю за пулей и никак не мог попасть. Рык был хорош в драке, но отнюдь не в стрельбе. У него кончилась обойма, он вытащил ее, начал вставлять другую.

— У тебя что, кроме этого ничего другого нет? — спросил лежащий внизу Мурай.

— В багажнике. Не думали ведь, что в Красное едем, думали, в центр.

— У меня граната есть в бардачке, — сообщил Семка. — Дать?

— Давай! — протянул назад руку Рык. Но тут снова застучал автомат Стрижа — на этот раз «калашников», бесполезный, без патронов «узи» он уже выбросил. И Рык вдруг захрипел и сунулся лицом вниз — тяжелая пуля пробила сбоку гортань и вышла насквозь, вырвав сонную артерию. Рык упал лицом на Мурая, придавив его, как прессом, своим стотридцатикилограммовым телом и заливая кровью. Тот задыхался под тяжестью этой громадной туши и поневоле заглатывал теплую, дымящуюся, солоноватую человеческую кровь. Мурай пытался оттолкнуть свинцовую тяжесть агонизирующего тела, но оно накрепко заклинило узкий проем между креслами.

— Семка! — хрипло, с отчаянием, крикнул Мурай. — Помоги!

Тот скосил глаза назад.

— Не могу, он не отстает. Сейчас я его.

Семен достал из бардачка небольшую округлую гранату, зубами вырвал чеку и, стараясь как можно точнее рассчитать движения, чтобы не уронить в салон, швырнул на дорогу.

Стриж увидел гранату метров за тридцать. Повинуясь скорее не мозгу, а какому-то звериному инстинкту, он резко свернул вправо. Кювет был пологий, Стриж за какую-то секунду по диагонали пересек его, другая сторона кювета сработала как трамплин, и мотоцикл, взлетев в громадном прыжке, исчез за стеной лесопосадки. Сейчас же на дороге рванул взрыв. Семка видел этот полет от начала и до конца. Удовлетворенно хихикнув, он проехал еще немного и остановил машину.

Выскочив, он открыл заднюю дверь и с трудом выволок за ноги тушу мертвого телохранителя. Мурай, шатаясь, выбрался из машины, лицо его и весь костюм были залиты кровью.

— Зацепило, что ли? — спросил Семка. Мурай только отрицательно махнул рукой, спазм отвращения сдавил горло, его мучительно вырвало почти одной кровью. Внутри все дрожало, чтоб не упасть, он прислонился к машине. Чуть отдышавшись, так же руками показал назад: дескать, где Стриж?

— Деревья уехал считать! Это я ему гранату так бросил, — и Семка засмеялся, довольный собой. — А что с этим делать?

Он показал на труп Рыка. Мурай махнул рукой в сторону кювета.

— Ага, ясно! — ответил Семка и опять же за ноги с большим трудом отволок тяжеленное тело на дно канавы.

Наломав сухой полыни, он прикрыл труп от посторонних глаз, и даже полюбовался своей работой. Семка в любом деле находил радость.

— Поехали, — поторопил его Мурай. — Потом с ним разберемся.

— А классно я Стрижа уделал! Может, сходим, посмотрим? — предложил Семка, заводя двигатель.

— Поехали! — уже нетерпеливо прикрикнул Мурай. Его трясло, похоже, раньше времени наступила ломка. К тому же в салоне остро пахло кровью, под ногами противно чавкал пропитанный ею коврик. Все это вызывало тошноту. Он уже пожалел, что сел сзади.

— Шеф, — снова напомнил о себе неунывающий Семка, — а про две «девятки» ты не забыл?

— Получишь, — равнодушно уронил Мурай. Шофер засмеялся и, увеличив скорость, плавно вошел в крутой поворот. И перестал смеяться.

За поворотом, перегородив дорогу, сидел на мотоцикле Стриж. Ему повезло, как везет отчаянным и безумным. В своем гигантском прыжке он чудом попал на прорубленную в лесополосе просеку.

Приземлившись на два колеса, выскочил на другую сторону лесополосы, по проселочной дороге доехал до поворота и, сообразив, что «мерседес» сделал остановку, стал ждать, сняв шлем и поудобней пристроив к плечу автомат.

Семка слишком поздно понял, как он был не прав, заранее похоронив Стрижа. Застучал АКМ, и сразу две пули окончательно убедили его в этом. Тело шофера откинулось назад, мертвые руки крутнули руль вправо, и машина, объехав по косой Стрижа, полетела в кювет и перевернулась.

Стриж слез с мотоцикла, отвел его в сторону. Все время в погоне он был как комок нервов, но сейчас не спешил. Главное — он видел лицо Мурая, тот здесь и уже никуда от него не уйдет.

Из машины раздались удары, со звоном разбитого стекла откинулась задняя дверца. Из салона на четвереньках выполз Мурай. Он, шатаясь, поднялся, огромный, в белом, залитом кровью костюме, с пистолетом Рыка в руке. Увидев Стрижа, он вскрикнул и, развернувшись, побежал. Бежал, не соображая куда и зачем, глупо и нелепо, не вглубь лесопосадки, а рядом с ней. Анатолий поднял автомат, прицелился. Раздались два выстрела и щелчок.

Все, патроны кончились.

Но Мурай упал. Одна из пуль попала ему в бедро. Он завопил от боли, развернулся лицом к Стрижу и отчаянно попробовал ползти. Через метр он уперся в пенек, приподнявшись, оперся на него спиной и наконец понял, что у него в руке пистолет с полной обоймой. Стриж, между тем, отбросив бесполезный автомат, шел к нему.

— А, идешь! Ну-ка на, держи! — и, вытянув руку, Мурай начал стрелять, машинально считая вслух выстрелы.

— Раз, два, три, четыре!

Он стрелял, а Стриж все шел и шел, неумолимый, как судьба. Мурай приподнялся, застонав от боли, сел поудобней, сжал зубы и, подняв пистолет теперь уже двумя руками, снова нажал на спуск.

— Пять, шесть, семь… — Он видел, как одна из пуль вырвала кусок кожи на погончике куртки, но Стриж все шел как заговоренный. И тут Мурай вспомнил, что в обойме должно быть восемь патронов. У него оставался последний шанс.

Его бросило в жар, со лба, заливая глаза, потек пот. Он поднял пистолет и не мог, никак не мог поймать на мушку фигуру Стрижа! Ствол качало, как на волнах. Мурай услышал стук сердца и понял, что это оно сбивает прицел. Выругавшись, он снова попробовал поймать на мушку лицо Стрижа. И четко увидел его глаза: ясные, холодные, гневные. И Мурай понял, что не сможет остановить врага. Была в этих глазах его смерть, неотвратимая и неизбежная. Он застонал от боли, ненависти и бессилия, повернул ствол, сунул его в рот и судорожным движением нажал на спуск.

Стриж подошел поближе, посмотрел на то, что стало с Санькой Муравьевым, и свернул в лес. Он шел, обнимая белоснежные стволы берез и шершавую кору карагачей. Он отомстил, но почему же так больно ему, почему? Он сорвал с себя черную куртку, сбросил свитер, разодрал на груди рубаху — все пытался остудить больную душу. Не было счастья в этой мести. Счастья не бывает в ненависти, счастье есть только в любви.

Стриж уходил все дальше и дальше, и только ровная строчка капелек крови отмечала его путь.

ЭПИЛОГ

Июнь, Волга. Лучи солнца лениво отражались в окнах домика бакенщика в десяти километрах от города.

Неподалеку от домика лежал Стриж и, полуприкрыв глаза, смотрел на поплавок. Солнце встало уже высоко, клева давно не было, но идти в домик не хотелось, да и незачем было. Хозяин, старый бакенщик Иван

Тихонович, дальний родственник Стрижа, по зорьке уплыл в город и еще не вернулся. Есть не хотелось, ничего не хотелось. Последнее время он жил в каком-то трансе. Жизнь словно остановилась. Часы тянулись, как желе, один день ничем не отличался от другого. Стриж не знал, какое сегодня число, да это его и не интересовало.

Недели две назад последний раз приезжали друзья, прощаться. Сергея и Илью забирали в армию. Андрей собрался на Север — слишком много у него появилось в родном городе кровных врагов, чтобы жить спокойно.

Анатолий окончательно сморился под ласковой защитой ивовых веток. Было тихо, только шелест плавного течения реки, пение птиц да шепот ивовых листьев над головой. Разбудил его звук лодочного мотора. Стриж услышал, как ткнулся в деревянный причал борт лодки, загремела железная цепь. Затем послышались голоса.

Анатолий привстал, — значит, прибыли гости. Но тут снова затарахтел двигатель, лодка отъехала… Стриж опять прикрыл глаза, задремал. Разбудил его далекий женский смех. Он вскочил на ноги, прислушался. "Показалось", — снова сел. — «Чудится». Стриж до сих пор мучительно переживал гибель Ольги.

За ивовой зарослью, на тропинке, послышался веселый, могучий голос:

— Да где он? Стриж, ты где прячешься?

"Доктор", — понял Анатолий и, улыбнувшись, отозвался.

— Здесь я!

— Вот ты где! — раздвигая ивовые ветки, на полянку у реки продрался здоровущий, как медведь, доктор

Самойлов. Бородатое его лицо сияло здоровьем и силой.

— Ну, как рыбалка? — он поднял одну из удочек, присвистнул. — Да у тебя, похоже, червяка уже года два как съели. Или вообще забыл насадить?

— Задремал, — засмеявшись, пояснил Стриж.

— Сон для выздоравливающего — это главное, — пророкотал врач. — Ну ладно, я удочки смотаю, а ты иди, там к тебе гости. Стой-ка, дай я на тебя еще взгляну.

Он внимательно осмотрел так и не покрывшийся загаром белый торс Стрижа.

— Да. Как на собаке. С такой потерей крови, с такими ранениями… Ты уникум, Стриж. Ты противоречишь всем учебникам медицины.

— Ну, если б еще не вы, доктор.

— Ребят благодари, вовремя они тебя ко мне притащили. Да, чуть не забыл, тебе благая весть! Дело на тебя прекращено за отсутствием состава преступления.

— Как это они, — усмехнулся Стриж. — Что-то не верится.

— Семенов там поработал. Он перед отъездом перекрутил все, изобразил как бандитскую разборку, а что не сходилось, свалил на Витьку. Тому уже все равно.

— Уехал комитетчик?

— Уехал! Получил капитана, и в Москву. Что это он к тебе такой добрый?

— Должок за ним один, вот грехи и замаливает.

— Говорят, еще Арифулин повесился.

— Где?

— В областном СИЗО.

— Врут. Был я там. Нельзя там повеситься, не дадут.

— Ну, значит, помогли.

— Может быть.

— Ну ладно, иди-иди, — и доктор, отвернувшись, начал сматывать удочки.

— Да кто приехал-то? — не выдержал Анатолий.

— Увидишь, — буркнул Самойлов, не оборачиваясь.

Стриж натянул безрукавную десантную майку-тельняшку и, продравшись сквозь ивовую поросль, по тропинке двинулся к дому.

Еще издалека он увидел женскую фигуру на причале. Невысокая, с него ростом, довольно пышных форм, в белом платье женщина, опершись на перила, смотрела на реку. Красивый здесь был вид. Волга разлилась как море, на километры. Подходя, он думал о том, как заговорить, как поздороваться. Но она обернулась на шум шагов, и слова замерли, не слетев с языка. Анатолий узнал ее сразу, хотя она и заметно располнела, появились морщинки вокруг глаз, в черных волосах заблестели ниточки седины.

— Оксана!? — наконец вымолвил Стриж.

— Здравствуй, Толя, — спокойно, нараспев поздоровалась она, и только в глазах мелькнуло что-то тревожное, мятущееся. — Ты почти не изменился, все такой же.

— А ты изменилась, сильно, — признался он.

— Да, я другая, Толь. Может, и не надо было мне приезжать, да ладно, — она замолкла, как бы не договорив.

— Ты как живешь, Оксана? Говорили, будто в монастырь ушла?

— Ушла было, да вернулась. Жить совсем тогда не хотела, а умереть страшно было. Матушки хорошо приняли, в бога я поверила, покой обрела. До сих пор в церковь хожу и молюсь ежедневно. А тогда прошло месяца три и поняла я, что беременна. Не хотела ребенка оставлять после того, что случилось, настоятельница уговорила. Ушла снова в мир, освоилась потихоньку, сына родила. Три года назад замуж вышла. Грех жаловаться, мужик попался и работящий, и непьющий. Хорошо мне с ним, спокойно. А тут как-то подсчитала — выходит, ты уже вышел. Решила съездить, все-таки у меня долг перед тобой, — она замолкла, глядя куда-то за спину Стрижа.

— Какой? — удивился тот.

— Оглянись, — попросила она.

Стриж обернулся. К причалу подруливала лодка. Тихоныч шел по течению, на веслах. Вот она ткнулась носом в причал, бакенщик за цепь подтянул лодку. На мостки выскочил шустрый худощавый мальчишка лет девяти в шортах и белой маечке. Он побежал навстречу Оксане и закричал:

— Мам, мам, смотри, это я сам поймал!

В руках у него был кукан с большим полосатым окунем. Мальчишка торжествовал, но и мать, и Стриж смотрели не на бьющуюся в его руках рыбу, а на его лицо. На этот большой рот, на характерные маленькие упрямые скулы, на голубые, сияющие счастьем глаза. Стрижу на секунду показалось, что это он сам бежит по мосткам навстречу судьбе. Словно круг замкнулся и ничего еще не было, а все тяжелое и страшное почудилось ему в каком-то кошмарном и долгом сне. Как будто жизнь начинается заново. Только вот какая-то пелена начала застилать ему лицо сына, и он даже не понял сначала, что это просто-напросто его собственные слезы.