Полевой агент

John le Carré

AGENT RUNNING IN THE FIELD

Джон ле Карре

АГЕНТ, РАБОТАЮЩИЙ В ПОЛЕ

об авторе

Джон ле Карре родился в 1931 году, учился в университетах Берна и Оксфорда. Он преподавал в Итоне и некоторое время служил в британской разведке во время холодной войны. Более пятидесяти лет он живет своим пером. Он делит свое время между Лондоном и Корнуоллом.

1

Наша встреча не была надуманной. Ни мной, ни Эдом, ни какой-либо из скрытых рук, якобы дергающих его за ниточки. Я не был целью. Эд не выдержал этого. За нами не наблюдали ни тайно, ни агрессивно. Выдал спортивный вызов. Я принял это. Мы играли. Не было никаких вымыслов, заговоров, сговоров. В моей жизни есть события - правда, сейчас их всего несколько, - которые допускают только одну версию. Наша встреча - такое событие. Мои рассказы об этом никогда не колебались, когда они заставляли меня повторять это.

Субботний вечер. Я сижу в клубе «Атлетикус» в Баттерси, почетным секретарем которого я являюсь, что в значительной степени бессмысленное название, в мягком шезлонге рядом с крытым бассейном. Клубный зал с высокими балками и пещерами, является частью переоборудованной пивоварни, с бассейном на одном конце и баром на другом, а между ними есть коридор, ведущий в отдельные раздевалки и душевые.

Лицом к бассейну я нахожусь под углом к ​​перекладине. За баром находится вход в клуб, затем в вестибюль, а затем выход на улицу. Таким образом, я не могу видеть, кто входит в клуб или слоняется в вестибюле, читая объявления, бронируя места на кортах или ставя свои имена на клубную лестницу. В баре идет оживленная торговля. Молодые девушки и их девицы плещутся и болтают.

На мне моя форма для бадминтона: шорты, толстовка и новая пара кроссовок, удобных для щиколоток. Я купил их, чтобы избавиться от мучительной боли в левой лодыжке, которую я понес во время прогулки по лесам Эстонии месяц назад. После продолжительных совместных поездок за границу я наслаждаюсь заслуженным отпуском на родину. Тучи нависают над моей профессиональной жизнью, и я изо всех сил стараюсь ее игнорировать. В понедельник рассчитываю, что меня объявят лишним. Ну да ладно, говорю я себе. Я иду на сорок седьмой год, у меня был хороший пробег, это всегда было выгодно, так что никаких жалоб.

Тем большим утешением стало знание того, что, несмотря на преклонный возраст и проблемы с лодыжкой, я продолжаю безраздельно властвовать как чемпион Клуба, только в прошлую субботу обеспечив себе титул в одиночном разряде против талантливых молодых игроков. Одиночки обычно считаются исключительной прерогативой быстроногих двадцатилетних, но до сих пор мне удавалось выстоять. Сегодня, в соответствии с клубной традицией, как новоиспеченный чемпион я успешно проявил себя в товарищеском матче против чемпиона нашего клуба-соперника в Челси. И вот он сидит рядом со мной сейчас, после нашей битвы, с пинтой в руке, амбициозный молодой индийский адвокат, похожий на спортсмена. На меня давили до последних нескольких очков, когда опыт и немного удачи переломили ситуацию в мою пользу. Возможно, эти простые факты в какой-то мере объяснят мою склонность к благотворительности в тот момент, когда Эд бросил свой вызов, и мое ощущение, пусть временное, что была жизнь после увольнения.

Мы с моим побежденным противником дружелюбно болтаем. Темой, помню, как вчера, были наши отцы. Оба, как оказалось, были увлеченными игроками в бадминтон. Он занял второе место во Всеиндийской гонке. Мой безмятежный сезон был чемпионом Британской армии в Сингапуре. Когда мы таким забавным образом сравниваем записи, я узнаю, что Алиса, наш регистратор и бухгалтер, родившаяся на Карибах, приближается ко мне в компании очень высокого и пока еще неясного молодого человека. Алисе шестьдесят лет, она капризная, дородная и всегда немного не в себе. Мы двое из самых давних членов Клуба, я как игрок, она как опора. Где бы я ни находился в мире, мы всегда отправляли друг другу рождественские открытки. Мои были дерзкими, ее - святыми. Когда я говорю «наступление на меня», я имею в виду, что, поскольку они двое атаковали меня с тыла, а Алиса шла маршем, они должны были сначала продвинуться, а затем повернуться ко мне лицом, что комично они достигли в унисон.

«Мистер сэр Нат, сэр», - торжественно объявляет Алиса. Чаще я для нее лорд Нэт, но в этот вечер я обыкновенный рыцарь. «Этот очень красивый и вежливый молодой человек должен поговорить с вами наедине. Но он не хочет беспокоить вас в момент вашей славы. Его зовут Эд. Эд, передай привет Нату.

На долгое мгновение в моей памяти стоит Эд, стоящий в паре шагов позади нее, этот шестифутовый, неуклюжий молодой человек в очках с чувством одиночества и смущенной полуулыбкой. Я помню, как на нем сошлись два конкурирующих источника света: оранжевая полоса света от бара, наделявшая его небесным сиянием, и за ним свет от бассейна, который придавал ему негабаритный силуэт.

Он выходит вперед и становится реальным. Два больших, неуклюжих шага, левая нога, правая нога, остановка. Алиса спешит прочь. Я жду, когда он заговорит. Я превращаю свои черты в терпеливую улыбку. По крайней мере, шесть футов три дюйма, темные и взлохмаченные волосы, большие карие прилежные глаза, которым призрак придал эфирный статус.

и белые спортивные шорты до колен, которые чаще встречаются на яхтах или сыновьях бостонских богачей. Возраст около двадцати пяти, но с такими чертами вечного ученика легко могло быть меньше или больше.

- Сэр? - спрашивает он наконец, но не совсем уважительно.

«Нэт, если ты не против, - поправляю я его, снова улыбаясь.

Он принимает это. Нат. Думает об этом. Морщит клювый нос.

«Ну, я Эд», - говорит он добровольно, повторяя информацию Алисы для моей пользы. В Англии, в которую я недавно вернулся, ни у кого нет фамилии.

«Что ж, привет, Эд, - беспечно отвечаю я. «Что я могу для тебя сделать?»

Еще один перерыв, пока он думает об этом. Потом ляпнуть:

«Я хочу сыграть тебя, верно? Ты чемпион. Проблема в том, что я только что вступила в Клуб. Прошлая неделя. Да уж. Я поставил свое имя на лестницу и все такое, но лестница занимает абсолютно кровавые месяцы »- когда слова вырываются из своего заключения. Затем пауза, когда он смотрит на каждого из нас по очереди, сначала на моего гениального оппонента, затем снова на меня.

«Послушайте, - продолжает он, рассуждая со мной, хотя я не предлагал соревнований. «Я ведь не знаю протокола Клуба?» - возмутился голос. «Это не моя вина. Только я спросил Алису. И она сказала, спросите его сами, он не кусается. Итак, я спрашиваю ». И на случай, если потребуются дополнительные пояснения,« Только я смотрел, как ты играешь, верно? И я избил пару человек, которых ты избил. И один или два, кто тебя избил. Я почти уверен, что смогу дать тебе игру. Хороший. Да уж. Вообще-то, неплохой.

А сам голос, образец которого к настоящему времени у меня есть? В освященной веками британской салонной игре по продвижению наших соотечественников на социальную лестницу в силу их дикции я в лучшем случае плохой участник, проведя слишком большую часть своей жизни за границей. Но для ушей моей дочери Стефани, присяжной уравниловки, я предполагаю, что дикция Эда сойдет почти нормально, что означает отсутствие прямых доказательств частного образования.

«Могу я спросить, где ты играешь, Эд?» - спрашиваю я, и это стандартный вопрос среди нас.

'Повсюду. Везде, где найду достойного соперника. Ага. '' И как запоздалая мысль: `` Тогда я слышал, что вы были участником в этом месте. Некоторые клубы позволяют играть и платить. Не здесь. Это место, ты должен сначала присоединиться. На мой взгляд, это афера. Так я и сделал. Чертова бомба, но все же ».

«Ну, извини, что тебе пришлось раскошелиться, Эд», - отвечаю я как можно добродушно, приписывая беспричинное «ебля» нервозности. «Но если вы хотите поиграть, меня это устраивает», - добавляю я, отмечая, что разговор вокруг бара иссякает и головы начинают поворачиваться. «Давай назначим дату когда-нибудь. Я с нетерпением жду этого ».

Но это совсем не для Эда.

«Так когда, как ты думаешь, тебе будет хорошо? Вроде в реальном выражении. Не просто какое-то время, - настаивает он и заставляет себя смеяться в баре, что, судя по его хмурому взгляду, его раздражает.

«Ну, это не может длиться неделю или две, Эд», - отвечаю я достаточно честно. «У меня довольно серьезное дело. На самом деле, это давно назревший семейный праздник, - добавляю я, надеясь на улыбку и получая деревянный взгляд.

«Когда ты тогда вернешься?»

«Субботняя неделя, если мы ничего не сломали. Едем кататься на лыжах.

'Куда?'

'Во Франции. Рядом Межев. Ты катаешься на лыжах? »

'Сделал. В Баварии я. Как насчет следующего воскресенья? »

«Боюсь, это должен быть будний день, Эд», - твердо отвечаю я, поскольку семейные выходные, когда мы с Прю можем их достичь, священны, и сегодня это редкое исключение.

«Значит, будний день начинается с двух недель понедельника, верно? Который из? Выбери один. Ваш звонок. Я легко ".

«Наверное, мне лучше всего подойдет понедельник», - полагаю я. По вечерам в понедельник Прю проводит еженедельные операции pro bono.

- Тогда в понедельник две недели. Шесть часов? Семь? Когда?'

«Что ж, скажите, что вам больше подходит», - предлагаю я. «Мои планы немного подвешены» - например, к тому времени я, наверное, уже выйду на улицу.

«Иногда они держат меня по понедельникам», - говорит он, что звучит как жалоба. «Как насчет восьми? Восемь тебе подходят?

«Восемь мне подходит».

«Ухаживать за одним из вас, если я могу это получить? Алиса говорит, что им не нравится устраивать корты для одиночек, но вы другой ».

«Я одобряю любой суд, Эд», - заверяю я его, что вызовет еще больше смеха и несколько аплодисментов в баре, предположительно, за настойчивость.

Мы торгуем номерами мобильных телефонов, это всегда небольшая дилемма. Я даю ему семейный и предлагаю написать мне, если возникнут проблемы. Он обращается ко мне с такой же просьбой.

«А привет, Нат?» - внезапно смягчился перезаряженный голос.

'Какие?'

«Не забывай, у тебя действительно хороший семейный праздник, ладно?» И на случай, если я забыла: «Тогда две недели в понедельник. Восемь вечера. Вот.'

Сейчас все смеются или хлопают в ладоши, когда Эд, коротким, беззаботным взмахом всей правой руки, бежит в мужскую раздевалку.

«Кто-нибудь знает его?» - спрашиваю я, обнаружив, что бессознательно повернулся, чтобы наблюдать за его уходом.

Качает головой. Извини друг.

«Кто-нибудь видел, как он играет?»

Прости еще раз.

Я провожу посетившего меня оппонента в вестибюль и, возвращаясь в раздевалку, просовываю голову через дверь офиса. Алиса склоняется над своим компьютером.

«Эд, кто?» - спрашиваю я.

«Шеннон», - произносит она, не поднимая головы. «Эдвард Стэнли. Разовое членство. Оплачивается по регламенту, городской член ».

'Профессия?'

«Мистер Шеннон, по профессии он исследователь. Кого он исследует, он не говорит. Что он исследует, он не говорит ».

'Адрес?'

«Хокстон, в районе Хакни. То же, что и там, где живут мои две сестры и моя двоюродная сестра Эми ».

'Возраст?'

«Мистер Шеннон не имеет права на младшее членство. Насколько он не имеет права, он не говорит. Все, что я знаю, это то, что для тебя какой-то голодный мальчик катает на велосипеде по всему Лондону, чтобы бросить вызов Чемпиона Юга. Он слышал о тебе, теперь он пришел за тобой, точно так же, как Давид сделал Голиафа ».

"Он сказал это?"

«То, что он не сказал, я угадал в своей голове. Ты слишком долго был чемпионом в одиночном разряде для своего возраста, Нат, как и Голиаф. Вы хотите его маму и папу? Насколько велика его ипотека? Сколько он отсидел в тюрьме? »

«Спокойной ночи, Алиса. И спасибо.'

«Я тоже желаю тебе спокойной ночи, Нат. И не забудь передать мою любовь своей Прю. И не беспокойтесь о том молодом человеке сейчас. Вы его уберете, как и всех этих хищников ».

2

Если бы это была официальная история болезни, я бы начал с полного имени Эда, родителей, даты и места рождения, занятия, религии, расового происхождения, сексуальной ориентации и всех других статистических данных, отсутствующих в компьютере Алисы. Как бы то ни было, я начну со своего.

Меня окрестили Анатолием, позже на английском прозвали Натаниэль, сокращенно Нат. Я ростом пять футов десять дюймов, гладко выбрит, волосы с пучками переходят в седину, я женат на Пруденс, партнерше по общим юридическим вопросам милосердного характера в старинной фирме адвокатов лондонского Сити, но в основном это дела на общественных началах.

В сложении я стройная, Прю предпочитает жилистые. Люблю спорт. Помимо бадминтона, я бегаю трусцой, бегаю и занимаюсь раз в неделю в спортзале, закрытом для широкой публики. Я обладаю суровым шармом и доступной личностью человека мира. По внешнему виду и манерам я являюсь британским архетипом, способным бегло и убедительно аргументировать в краткосрочной перспективе. Я приспосабливаюсь к обстоятельствам и не испытываю непреодолимых моральных сомнений. Я могу быть вспыльчивым и никоим образом не застрахован от женских чар. Я от природы не приспособлен к работе за столом или к сидячему образу жизни, что очень мало для всех времен. Я могу быть упрямой и не реагирую на дисциплину естественно. Это может быть как недостатком, так и достоинством.

Я цитирую конфиденциальные отчеты моих покойных работодателей о моей работе и общей привлекательности за последние двадцать пять лет. Вы также захотите узнать, что в нужде на меня можно положиться, чтобы проявить требуемую черствость, хотя того, кто и в какой степени требует, это не указано. В отличие от меня, у меня легкость и гостеприимный характер, вызывающий доверие.

На более приземленном уровне я британский подданный смешанного происхождения, единственный ребенок, родившийся в Париже, мой покойный отец на момент моего зачатия был безденежным майором шотландской гвардии, прикрепленным к штаб-квартире НАТО в Фонтенбло, а моя мать - дочь незначительного Белорусского дворянства, проживающего в Париже. Для «Белого Русского» прочтите также добрую ложку немецкой крови по отцовской линии, на которую она то ссылалась, то ли отрицала по прихоти. История гласит, что пара впервые встретилась на приеме, устроенном последними остатками самопровозглашенного российского правительства в изгнании в то время, когда моя мать все еще называла себя студенткой факультета искусств, а моему отцу было около сорока. К утру они были помолвлены: по крайней мере, так сказала моя мать, и, учитывая ее жизненный путь в других областях, у меня мало оснований сомневаться в ее словах. После его отставки из армии - быстро принудительно, поскольку во время его увлечения мой отец имел жену и другие обременения - молодожены поселились в парижском пригороде Нейи в красивом белом доме, предоставленном моими бабушкой и дедушкой по материнской линии, где я вскоре родился. , что позволило моей матери искать другие развлечения.

Я оставила напоследок статного, мудрого человека моей любимой наставницы, воспитательницы и де-факто гувернантки, мадам Галины, якобы обездоленной графини из Поволжья России с претензиями на романовскую кровь. Как она вообще попала в нашу беспокойную семью, мне остается неясным, я предполагаю, что она была брошенной любовницей двоюродного дядюшки по материнской линии, который после того, как бежал из Ленинграда, как это было тогда, и стал вторым состояние как торговец произведениями искусства, посвятил свою жизнь приобретению красивых женщин.

Мадам Галине было пятьдесят в день, когда она впервые появилась в нашем доме, очень пухлая, но с кошачьей улыбкой. Она носила длинные платья из блестящего черного шелка и шила себе шляпы, и жила в наших двух комнатах на чердаке со всем, что у нее было в мире: ее граммофоном, ее иконами, темной картиной Богородицы, которая, как она утверждала, была написана Леонардо. Коробка за коробкой старых писем и фотографий дедушек и бабушек князей и принцесс в окружении собак и слуг в снегу.

Помимо моего личного благополучия, г-жа Галина страстно увлекалась языками, на нескольких из которых она говорила. Я едва овладел элементами английской орфографии, как она начала нажимать на меня кириллицей. Наши чтения перед сном представляли собой чередование одной и той же детской сказки, каждую ночь на другом языке. На собраниях быстро сокращающейся общины парижских потомков белых русских и изгнанников из Советского Союза я выступала в качестве ее полиглота. Говорят, что я говорю по-русски с французской интонацией, по-французски с русской интонацией и на таком немецком, как я, со смесью обоих. С другой стороны, мой английский остается, к лучшему или к худшему, моим отцовским. Мне сказали, что в нем даже есть его шотландские каденции, если не алкогольный рев, который их сопровождал.

На двенадцатом курсе мой отец скончался от рака и меланхолии, и с помощью мадам Галины я позаботился о его умирающих нуждах, в остальном моя мать была помолвлена ​​с самым богатым из ее поклонников, бельгийским торговцем оружием, которого я не уважал. В непростом треугольнике, который последовал за смертью отца, меня сочли лишним, и меня отправили в Шотландские границы, чтобы поселиться на каникулах вместе с

суровая тетя по отцовской линии и в триместр в спартанской школе-интернате в Хайлендсе. Несмотря на все попытки школы не обучать меня каким-либо предметам в помещении, я поступила в университет в английском промышленном Мидлендсе, где сделала свои первые неловкие шаги в отношении женского пола и получила степень третьего класса по славяноведению.

В течение последних двадцати пяти лет я был действующим членом Секретной разведывательной службы Великобритании - ее начатой ​​Службы.

*

Даже сегодня мой набор на секретный флаг кажется предопределенным, поскольку я не помню, чтобы я думал о какой-либо другой карьере или желал ее, кроме, возможно, бадминтона или восхождения в Кэрнгормс. С того момента, как мой университетский наставник застенчиво спросил меня за стаканом теплого белого вина, думал ли я когда-нибудь о том, чтобы сделать что-то «немного замалчивающее для вашей страны», мое сердце воспряло духом, узнав, и мой разум вернулся в темную квартиру в Сен-Фе. Жермен, что мы с г-жой Галиной часто бывали каждое воскресенье до смерти моего отца. Именно там я впервые ощутил восторг от шумихи об антибольшевистском заговоре, когда мои сводные кузены, сводные дяди и двоюродные бабушки с дикими глазами обменивались шепотом сообщениями с родины, в которые мало кто из них когда-либо ступал - раньше, просыпаясь от моего присутствия, требуя, чтобы я дал клятву хранить в секрете, понял я или нет секрет, который не должен был подслушивать. Там я также увлекся Медведем, кровь которого я разделял, его разнообразием, необъятностью и непостижимостью.

В моем почтовом ящике проносится мягкое письмо, в котором мне советуют явиться в здание с портиком недалеко от Букингемского дворца. Из-за стола размером с пушечную башню отставной адмирал Королевского флота спрашивает меня, в какие игры я играю. Я говорю ему бадминтон, и он явно тронут.

«Знаешь, я играл в бадминтон с твоим дорогим отцом в Сингапуре, и он совершенно меня одолел?»

Нет, сэр, говорю я, я не знала, и задаюсь вопросом, стоит ли мне извиняться от имени отца. Мы, должно быть, говорили о других вещах, но я их не помню.

«А где он похоронен, бедняга ваш?» - спрашивает он, когда я встаю, чтобы уйти.

«В Париже, сэр».

'Ах хорошо. Удачи тебе.'

Мне приказано явиться на железнодорожную станцию ​​Бодмин-Паркуэй с экземпляром журнала Spectator за прошлую неделю. Установив, что все непроданные экземпляры возвращены оптовику, я краду один из местной библиотеки. Мужчина в зеленой трилби спрашивает меня, когда следующий поезд отправится в Кемборн. Я отвечаю, что не могу дать ему совет, так как еду в Дидкот. Я иду за ним на некотором расстоянии к автостоянке, где его ждет белый фургон. После трех дней непостижимых вопросов и шумных обедов, на которых проверяются мои социальные качества и склонность к алкоголю, меня вызывают к собравшейся доске.

«Итак, Нат, - говорит седая дама в центре стола. «Теперь, когда мы спросили вас о себе, есть ли что-то, что вы хотели бы попросить нас об изменении?»

«Ну, на самом деле есть», - отвечаю я, предварительно серьезно задумавшись. «Вы спросили меня, можете ли вы полагаться на мою преданность, но могу ли я полагаться на вашу?»

Она улыбается, и вскоре все за столом улыбаются вместе с ней: та же грустная, умная, внутренняя улыбка, которая ближе всего Служба к флагу.

Бойка под давлением. Скрытая агрессия - хорошо. Рекомендуемые.

*

В том же месяце, когда я закончил базовый курс обучения темным искусствам, мне посчастливилось познакомиться с Пруденс, моей будущей женой. Наша первая встреча не была благоприятной. После смерти отца полк скелетов вырвался из семейного шкафа. Сводные братья и сводные сестры, о которых я никогда не слышал, предъявляли претензии на поместье, которое за последние четырнадцать лет оспаривалось, оспаривалось и отбиралось его шотландскими попечителями. Друг порекомендовал городскую юридическую фирму. После пяти минут прослушивания моих горестей старший партнер нажал кнопку звонка.

«Один из наших лучших молодых юристов», - заверил он меня.

Дверь открылась, и вошла женщина моего возраста. На ней был устрашающий черный костюм из тех, что предпочитают юристы, школьные очки и тяжелые черные военные ботинки на очень маленьких ножках. Мы пожали друг другу руки. Она не взглянула на меня ни разу. Под стук своих ботинок она повела меня в кабинку с мисс П. Стоунвей LLB на матовом стекле.

Мы садимся друг напротив друга, она строго заправляет свои каштановые волосы за уши и достает из ящика желтый блокнот.

«Ваша профессия?» - требует она.

«Член дипломатической службы Ее Величества», - отвечаю я и по неизвестной причине краснею.

После этого я лучше всего запомнил ее покерную спину, решительный подбородок и падающий луч солнечного света на волоски на ее щеке, когда я рассказываю одну ужасную деталь за другой из нашей семейной саги.

«Я могу называть вас Нат?» - спрашивает она в конце нашего первого сеанса.

Она может.

«Люди зовут меня Прю», - говорит она, и мы назначили дату на две недели, на которой тем же бесстрастным голосом она сообщает мне о своих исследованиях:

«Я должен сообщить тебе, Нат, что если все оспариваются,

Завтра в ваши руки были переданы счета в имении вашего покойного отца, и у них не будет достаточно средств даже для оплаты гонораров моей фирмы, не говоря уже об урегулировании неурегулированных требований к вам. Однако, - продолжает она, прежде чем я смог заявить, что больше не буду беспокоить ее, - в рамках партнерства есть положение о бесплатном лечении нуждающихся и заслуживающих внимания случаев. И я рад сообщить вам, что ваше дело попадает в эту категорию ».

Ей нужна еще одна встреча через неделю, но я вынужден ее отложить. Латышский агент должен проникнуть на базу связи Красной армии в Беларуси. По возвращении на британские берега я звоню Прю и приглашаю ее на обед, но мне вкратце сообщают, что политика ее фирмы состоит в том, чтобы отношения с клиентами оставались на безличной основе. Однако она рада сообщить мне, что в результате заявлений ее фирмы все претензии ко мне были отклонены. Я сердечно ее благодарю и спрашиваю, свободен ли в таком случае для нее путь пообедать со мной. Это.

Идем к Бьянки. На ней летнее платье с глубоким вырезом, волосы торчат из-за ушей, и все мужчины и женщины в комнате смотрят на нее. Я быстро понимаю, что моя обычная скороговорка не играет. Едва мы дошли до основного курса, как меня читают на диссертацию о разрыве между законом и справедливостью. Когда приходит счет, она забирает его, вычисляет свою половину до последнего пенни, добавляет десять процентов за обслуживание и платит мне наличными из сумочки. Я говорю ей в симулированном негодовании, что никогда раньше не сталкивался с такой откровенной честностью, и она чуть не упала со стула от смеха.

Шесть месяцев спустя с предварительного согласия моих работодателей я спрашиваю ее, подумает ли она о том, чтобы выйти замуж за шпиона. Она будет. Теперь очередь Службы пригласить ее на ужин. Две недели спустя она сообщает мне, что решила приостановить свою юридическую карьеру и вскоре пройти курс подготовки Управления для супругов, которые будут отправлены во враждебную среду. Ей нужно, чтобы я знал, что она приняла решение по собственной воле, а не из любви ко мне. Она была разорвана, но ее убедило чувство национального долга.

Она завершает курс с честью. Через неделю меня направят в посольство Великобритании в Москве в качестве второго секретаря (коммерческий) в сопровождении моей жены Пруденс. На самом деле Москва была единственным постом, которым мы поделились. Причины этого не позорят Прю. Я скоро к ним приду.

Более двух десятилетий, сначала с Прю, а затем без нее, я служил моей королеве под дипломатическим или консульским прикрытием в Москве, Праге, Бухаресте, Будапеште, Тбилиси, Триесте, Хельсинки и совсем недавно в Таллине, нанимая и управляя секретными агентами каждая полоса. Меня никогда не приглашали за высокие столы политиков, и я рад этому. Прирожденный агент-бегун - сам себе человек. Он может подчиняться приказам из Лондона, но в полевых условиях он является хозяином своей судьбы и судьбы своих агентов. И когда его активные годы закончатся, уже не будет большого количества мест, ожидающих шпиона-подмастерья лет сорока, который ненавидит работу за столом и имеет биографию дипломата среднего звена, который так и не добился успеха.

*

Приближается Рождество. Мой день расплаты настал. Глубоко в катакомбах штаб-квартиры моей Службы на берегу Темзы меня проводят в небольшую, безвоздушную комнату для допросов, где меня встречает улыбающаяся умная женщина неопределенного возраста. Она Мойра из отдела кадров. В Мойрах Службы всегда было что-то немного чуждое. Они знают о вас больше, чем вы сами, но они не говорят вам, что это такое и нравится ли это им.

«А теперь, твоя Прю, - живо спрашивает Мойра. «Выжила ли она недавнее слияние своей юридической фирмы? Уверена, это ее расстроило ».

Спасибо, Мойра, это нисколько не расстроило, и поздравляю с выполнением домашнего задания. Я не ожидал меньшего.

«И она здорова? Вы оба здоровы? »- с тревогой, которую я предпочитаю игнорировать. «Теперь, когда вы благополучно дома».

«Совершенно нормально, Мойра. Очень счастливо воссоединились, спасибо.

А теперь любезно прочтите мне мой смертный приговор, и давай покончим с этим. Но у Мойры есть свои методы. Следующей в ее списке идет моя дочь Стефани.

«И больше никаких проблем с ростом, я надеюсь, теперь, когда она благополучно учится в университете?»

«Никаких, Мойра, спасибо. - Ее наставники на седьмом небе от счастья, - отвечаю я.

Но все, о чем я думаю, это: теперь скажите мне, что вечер четверга назначен для моего прощания, потому что никто не любит пятницы, и не хотел бы я выпить чашку холодного кофе через три двери по коридору в секцию переселения? которые предложат мне заманчивые вакансии в оружейной промышленности, частных контрактах или других местах для старых шпионов, таких как Национальный фонд, Автомобильная ассоциация и частные школы в поисках помощников стипендиатов. Поэтому для меня стало неожиданностью, когда она ярко объявила:

«Ну, на самом деле у нас есть одно место для тебя, Нат, ну да

вы готовы к этому ».

Готов к этому? Мойра, я готов к этому, как никто на земле. Но только осторожно, потому что я думаю, что знаю, что вы собираетесь мне предложить: подозрение, которое превращается в уверенность, когда она запускает детское пособие по текущей российской угрозе.

«Я не должен вам говорить, что Московский центр совершенно беспощадно управляет нами в Лондоне, как и везде, Нат».

Нет, Мойра, не говори мне. Я уже много лет говорю в головном офисе.

«Они более мерзкие, чем когда-либо, более наглые, назойливые и более многочисленные. Вы бы сказали, что это справедливый комментарий? »

Я бы хотел, Мойра, действительно хотел бы. Прочтите мой отчет о завершении тура из солнечной Эстонии.

«И с тех пор, как мы массово выгнали их легальных шпионов, - то есть шпионов с дипломатическим прикрытием, в моем роде - они наводнили наши берега нелегалами, - продолжает она с негодованием, - которые, я думаю, вы согласитесь, самый неприятный из видов и самый трудный для запаха. У вас есть вопрос ».

Попробуйте. Стоит попробовать. Нечего терять.

«Ну, прежде чем идти дальше, Мойра».

'Да?'

«Мне просто пришло в голову, что для меня может быть место в отделении России. У них есть полный комплект высококлассных молодых офицеров, мы все это знаем. Но как насчет опытного приезжего пожарного, опытного русскоговорящего, носителя языка, такого как я, который может полететь куда угодно и первым делом укусить любого потенциального русского перебежчика или агента, который появляется на станции, где никто не говорит? слово на языке?

Мойра уже качает головой.

«Боюсь, нет, Нат. Я спустил тебя с Брин. Он непреклонен ».

В офисе только один Брин: Брин Сайкс-Джордан, чтобы дать ему его полное имя, сокращенное до Брин Джордан для общего употребления, пожизненный правитель департамента России и мой бывший руководитель станции в Москве.

«Так почему нет кубиков?» - настаиваю я.

«Вы очень хорошо знаете, почему. Потому что средний возраст российского департамента - тридцать три года, даже с учетом Брина. У большинства есть докторские степени, у всех свежий ум, у всех развитые компьютерные навыки. Каким бы вы ни были во всех отношениях, вы не совсем соответствуете этим критериям. Ну, а ты, Нат?

«А Брина случайно нет?» - спрашиваю я с последним призывом.

«Брин Джордан, даже когда мы говорим, встроен по шею в Вашингтон, округ Колумбия, делая то, что только Брин может сделать, чтобы спасти наши напряженные особые отношения с разведывательным сообществом президента Трампа после Брексита, и ни в коем случае не беспокоиться, спасибо , даже вами, которому он шлет свои нежные приветствия и соболезнования. Очистить?'

'Очистить.'

«Однако, - продолжает она, сияя, - есть одна вакансия, для которой вы в высшей степени подготовлены. Даже слишком квалифицированный.

Вот так. Кошмарное предложение, которое я видел с самого начала.

«Извини, Мойра», - вмешался я. «Если это раздел« Тренировки », я вешаю плащ. Очень хорошо с вашей стороны, очень вдумчиво, все вышеперечисленное.

Похоже, я обидел ее, поэтому я еще раз извиняюсь и выражаю свое неуважение к прекрасным, порядочным мужчинам и женщинам из секции Тренировок, но все же благодарность, но не благодарность, после чего на ее лице появляется неожиданно теплая, хотя и немного жалостливая улыбка.

- Вообще-то, это не тренировочная секция, Нат, хотя я уверен, что ты там хорошо справишься. Дом очень хочет поговорить с вами. Или мне сказать ему, что ты вешаешь свой плащ? »

"Дом?"

«Доминик Тренч, наш недавно назначенный главой лондонского генерала. Ваш одноразовый руководитель вокзала в Будапеште. Он говорит, что вы двое жили, как в горящем доме. Я уверен, что ты снова будешь. Почему ты так смотришь на меня? »

«Вы серьезно говорите мне, что Дом Тренч - глава лондонского генерала?»

«Не думаю, что солгу тебе, Нат».

'Когда это произошло?'

'Месяц назад. Пока вы спали в Таллинне и не читали наши информационные бюллетени. Дом увидится с вами завтра в десять утра. Сначала подтвердите это с Вив.

"Вив?"

«Его помощник».

'Конечно.'

3

«Нат! Как ты великолепно выглядишь! Моряк действительно вернулся домой с моря. Подходит как скрипка и вдвое моложе! - кричит Доминик Тренч, выскакивая из-за своего режиссерского стола и хватая мою правую руку обеими своими. «Без сомнения, вся эта тяжелая работа в спортзале. Прю в порядке?

«Хорошая боевая форма, Дом, спасибо. Рэйчел?

«Прекрасно. Я самый удачливый человек на земле. Вы должны встретиться с ней, Нат. Ты и Прю. Мы приготовим ужин вчетвером. Ты ее полюбишь ».

Рэйчел. Пэрис королевства, власть в партии тори, вторая жена, недавний союз.

«А дети?» - осторожно спрашиваю я. От его хорошей первой жены было двое.

«Превосходно. Сара прекрасно себя чувствует в Саут-Хэмпстеде. Оксфорд прямо в ее поле зрения ».

"А Сэмми?"

«Время сумерек. Он скоро выйдет из этого и пойдет по стопам сестры ».

«А Табби, можно спросить?» Табита, его первая жена, и к тому времени, когда они расстались, она была невротиком.

«Делать благородно. Насколько нам известно, нового человека в поле зрения нет, но каждый живет надеждой ».

Я предполагаю, что дом где-то в жизни каждого: мужчина - он всегда кажется мужчиной - который отводит вас в сторону, назначает вас своим единственным другом в мире, угощает вас подробностями своей личной жизни, которую вы бы предпочли не послушай, умоляю твоего совета, ты ему ничего не дашь, он клянется ему следовать, а на следующее утро тебя убивает. Пять лет назад в Будапеште ему исполнилось тридцать, а сейчас - тридцать: такая же внешность крупье, полосатая рубашка, желтые подтяжки, больше подходящие двадцатипятилетнему, белые манжеты, золотые звенья и универсальная улыбка; та же раздражающая привычка складывать кончики пальцев вместе в свадебной арке, откидываться назад и рассудительно улыбаться вам поверх них.

*

«Что ж, мои поздравления, Дом», - говорю я, указывая на кресла руководителей и керамический журнальный столик Office для троек и старше.

«Спасибо, Нат. Вы очень любезны. Застал меня врасплох, но когда приходит звонок, мы сплачиваемся. Кофе вообще? Чай?'

'Кофе, пожалуйста.'

'Молоко? Сахар? Должен добавить, что в молоке соевое.

«Просто черный, спасибо, Дом. Никакой сои ».

Он имеет в виду сою? Является ли соя версией умного человека в наши дни? Он кладет голову на дверь из точечного стекла, начинает подшучивать над Вив и снова садится.

«А у лондонского генерала все те же старые обязанности?» - легко спрашиваю я, вспоминая, что Брин Джордан однажды описал его на моем слушании как дом Управления для пропавших собак.

«В самом деле, Нат. На самом деле. Такой же.'

«Итак, все подстанции в Лондоне номинально находятся под вашим командованием».

«По всей Великобритании. Не только Лондон. Вся Британия. Исключая Северную Ирландию. И я рад сообщить, что все еще полностью автономен ».

«Административно автономный? Или оперативно тоже? »

«В каком смысле, Нат?» - хмуро смотрит на меня, как будто я вне двора.

«Можете ли вы, как глава London General, разрешить свои собственные операции?»

«Это размытая линия, Нат. На данный момент любая операция, предлагаемая подстанцией, должна условно утверждаться соответствующим региональным отделением. Я борюсь с этим практически, пока мы говорим ».

Он улыбается. Я улыбаюсь. Вступил в бой. Синхронизированными движениями мы пробуем кофе без сои и ставим чашки на их блюдца. Не собирается ли он рассказать о своей новой невесте нежелательной интимной близости? Или объясните мне, почему я здесь? По-видимому, пока нет. Во-первых, мы должны вспомнить старые времена: агентов, которых мы делили, я как их куратор, Дом как мой бесполезный руководитель. Первым в его списке стоит Полоний, в последнее время из сети Шекспира. Несколько месяцев назад, имея офисный бизнес в Лиссабоне, я поехал повидать старого Полония в Алгарве в гулком новостройке рядом с пустым полем для гольфа, которое мы купили для него в рамках его пакета по переселению.

«Все хорошо, Дом, спасибо», - сердечно говорю я. «Никаких проблем с его новой личностью. Пережил смерть жены. Он действительно в порядке. Да.'

«Я слышу« но »в твоем голосе, Нат, - укоризненно говорит он.

«Ну, мы обещали ему британский паспорт, не так ли, Дом, если ты помнишь. Похоже, после твоего возвращения в Лондон потерялся в стирке ».

«Я сейчас займусь этим» - и записка себе в шариковой ручке, чтобы доказать это.

«Он также немного огорчен тем, что мы не смогли отправить его дочь в Оксбридж. Он чувствует, что все, что для этого было нужно, - это подтолкнуть нас, а мы этого не сделали. Или нет. Так он это видит ».

Дом не виноват. Он травмирован или ничего не делает. Он выбирает раненых.

«Это колледжи, Нат, - устало жалуется он. «Все думают, что старые университеты представляют собой единое целое. Это не правильно. Вы должны переходить из одного колледжа в другой с шапкой в ​​руке. Я погонюсь за ней »- еще одна шариковая записка.

Вторая в его списке тем - Далила, красочная женщина-член парламента из Венгрии семидесяти с небольшим лет, которая взяла российский рубль, а затем решила, что предпочитает британский фунт, прежде чем он рухнул.

«Далила в отличной форме, Дом, спасибо, просто отлично. Немного надоело обнаружить, что моим преемником была женщина. Она сказала, что пока я управлял ею, она могла мечтать, что любовь не за горами ».

Он усмехается и трясет плечами по поводу Далилы и ее многочисленных любовников, но смеха не выходит. Глоток кофе.

Верните чашку на блюдце.

«Нэт» - жалобно.

‘Dom.’

«Я действительно думал, что это будет момент вспышки для тебя».

«А почему это так, Дом?»

«Ну, ради бога! Я предлагаю вам прекрасную возможность в одиночку переделать домашнюю российскую станцию, которая слишком долго была в тени. С вашим опытом вы все исправите - что? - максимум шесть месяцев? Это творчески, это оперативно, это вы. Чего еще вы можете желать в свое время? »

«Боюсь, что я не с тобой, Дом».

'Вы не?'

«Нет. Я не.'

"Вы имеете в виду, что они не сказали вам?"

«Они сказали поговорить с вами. Я с тобой разговариваю. Это все, что у нас есть ».

«Ты вошел сюда слепым? Иисус Христос. Иногда мне интересно, что, черт возьми, люди из отдела кадров думают о своих планах. Вы видели Мойру?

«Может, она думала, что тебе лучше, Дом, что бы там ни было. Я думаю, вы сказали, что домашняя русская застава слишком долго была в тени. Я знаю только одно, и это Хейвен. Это не подстанция, это неработающая подстанция под эгидой лондонского генерала и свалка для переселенных перебежчиков с нулевой ценностью и информаторов пятого разряда на салазках. Последнее, о чем слышали, Казначейство собиралось закрыть. Должно быть, они забыли. Это то, что вы мне серьезно предлагаете? »

«Убежище - это не свалка, Нат - далеко-далеко от нее. Не на моих часах. У нас есть пара офицеров, которые уже давно в зубах, я согласен. И источники все еще ждут, чтобы реализовать свой потенциал. Но там есть первоклассный материал для мужчины или женщины, которые знают, где искать. И, конечно же, - как запоздалую мысль - «любой, кто зарабатывает шпоры в Хейвене, может претендовать на повышение в российском отделении».

«Так ты случайно об этом думаешь, Дом?» - спрашиваю я.

«Что, старик?»

«Делаю карьеру в отделении России. На обратной стороне Гавани ».

Он хмурится и неодобрительно поджимает губы. Дом ничто, если не прозрачен. Управление России, желательно его руководитель, - мечта всей его жизни. Не потому, что он знает местность, имеет опыт или говорит по-русски. Он не делает ничего из этого. Он поздно поступивший из Сити мальчик, которого охотятся за головами по причинам, которые, как я подозреваю, даже он не может понять, без каких-либо лингвистических навыков.

«Потому что, если ты об этом думаешь, Дом, я бы хотел совершить то же путешествие с тобой, если все в порядке», - продолжаю я шутливо, игриво или сердито, не знаю, что именно. «Или вы планируете сорвать ярлыки с моих отчетов и наклеить их самостоятельно, как вы это сделали в Будапеште? Просто спрашиваю, Дом.

Дом думает об этом, а это значит, что он сначала смотрит на меня поверх своих пальцев в форме свадебной арки, затем смотрит в центр, а затем снова на меня, чтобы убедиться, что я все еще там.

«Вот мое предложение тебе, Нат, принимай или уходи. В моем качестве главы лондонского генерала. Я официально предлагаю вам возможность сменить Джайлза Уокфорда на посту главы подстанции Хейвен. Пока я нанимаю тебя на временной основе, ты в пределах моего дара. Вы немедленно возьмете на себя управление агентов Джайлза и его авансовый платеж. А также его пособие на развлечения, что от него осталось. Я предлагаю вам взяться за дело и взять остаток отпуска на родину позже. Каков твой вопрос?'

«Не играет для меня, Дом».

«А почему это так, молитесь?»

«Я должен все это обсудить с Прю».

«А когда вы с Прю так поговорили?»

«Наша дочь Стефани собирается отпраздновать девятнадцатый день рождения. Я обещал отвезти ее и Прю на неделю кататься на лыжах, прежде чем она вернется в Бристоль ».

Он наклоняется вперед, театрально хмурясь, глядя на настенный календарь.

"Когда начнется?"

«Она на втором семестре».

«Я спрашиваю, когда ты уезжаешь в отпуск».

«В пять утра из Станстеда в субботу, если вы думаете присоединиться к нам».

- Если к тому времени вы и Прю все обсудили и пришли к удовлетворительному выводу, я полагаю, что могу попросить Джайлза удерживать форт в Хевене до понедельника, если он к тому времени не скатится со своего места. Вы были бы счастливы или несчастны? »

Хороший вопрос. Был бы я счастлив? Я буду в офисе, буду работать над заданием по России, даже если живу на объедки со стола Дома.

Но будет ли Прю счастлива?

*

Сегодняшняя Прю не является преданной супругой Офиса более двадцати лет назад. Как бескорыстный, да, и честный. И так же весело, когда она распускает волосы. И как никогда полна решимости служить миру в целом, только никогда больше не в секретном качестве. Впечатляющий молодой юрист, прошедший курсы по противодействию надзору, сигналам безопасности, заполнению и очистке мертвых почтовых ящиков, действительно сопровождал меня в Москву. В течение четырнадцати месяцев мы делились постоянным стрессом, зная, что наши самые интимные разговоры выслушиваются, наблюдаются и анализируются на наличие любого намёка на человеческую слабость или нарушение безопасности. Под впечатляющим руководством нашего начальника станции - того самого Брин Джордан, который сегодня был худ.

Встретилась в тревожном собрании с нашими партнерами по разведке в Вашингтоне - она ​​сыграла главную роль в шарадах мужа и жены, написанных для того, чтобы обмануть перехватчиков оппозиции.

Но именно во время нашего второго пребывания в Москве Прю обнаружила, что беременна, и с беременностью пришло резкое разочарование в Офисе и его работе. Целая жизнь обмана больше не привлекала ее, если вообще когда-либо. Также не было иностранного места рождения для нашего ребенка. Мы вернулись в Англию. «Возможно, когда ребенок родится, она будет думать иначе, - сказал я себе. Но это было не для того, чтобы знать Прю. В день рождения Стефани отец Прю умер от сердечного приступа. На основании его завещания она заплатила наличными за викторианский дом в Баттерси с большим садом и яблоней. Если бы она воткнула флаг в землю и сказала: «Здесь я остаюсь», она не смогла бы более ясно выразить свои намерения. Наша дочь Стефф, как мы вскоре стали называть ее, никогда не станет той дипломатической девчонкой, которую мы видели слишком много, с чрезмерной няней и перетасованной из страны в страну и из школы в школу вслед за своими матерями и отцами. Она займет свое естественное место в обществе, будет посещать государственные школы, а не частные школы или школы-интернаты.

И что сама Прю будет делать всю оставшуюся жизнь? Она возьмет его там, где оставила. Она станет адвокатом по правам человека, защитником угнетенных. Но ее решение не предполагало внезапной разлуки. Она поняла мою любовь к Королеве, стране и Службе. Я понял ее любовь к закону и человеческому правосудию. Она отдала Службе все, больше не могла. С первых дней нашего брака она никогда не была женой, которая не могла дождаться рождественской вечеринки вождя, похорон его уважаемых членов или дома для младшего персонала и их иждивенцев. А я, со своей стороны, никогда не был естественным для тусовок с радикально настроенными коллегами-юристами Прю.

Но никто из нас не мог предвидеть, что, когда посткоммунистическая Россия, вопреки всем надеждам и ожиданиям, станет явной и реальной угрозой либеральной демократии во всем мире, одно зарубежное сообщение последует за последним, и я стану де-факто отсутствующие муж и отец.

Что ж, теперь я был дома с моря, как любезно сказал Дом. Нам всем, особенно Прю, было нелегко, и у нее были все основания надеяться, что я снова оказался на суше навсегда и ищу новую жизнь в том, что она слишком часто называла настоящей. Мир. Мой бывший коллега открыл в Бирмингеме клуб для детей из неблагополучных семей и поклялся, что никогда в жизни не был так счастлив. Разве я не говорил об этом когда-то?

4

Всю оставшуюся неделю, предшествовавшую нашему раннему отъезду из Станстеда, из соображений семейной гармонии я был вынужден обдумывать, принять ли мне довольно унылую работу, которую мне предложили в Управлении, или сделать полный перерыв Прю давно ратовал. Ей было приятно ждать. Стефф в любом случае заявила, что ее не беспокоит. По ее мнению, я был просто бюрократом среднего звена, который никогда не добился успеха, что бы он ни делал. Она любила меня, но с высоты.

«Посмотрим правде в глаза, спорт, они не собираются назначить нас послом в Пекин или дать нам рыцарское звание, не так ли?» - весело напомнила она мне, когда за ужином возник вопрос. По обыкновению взял по подбородку. Пока я был дипломатом за границей, у меня, по крайней мере, был статус. Вернувшись на родину, я был частью серой массы.

Так продолжалось до нашего второго вечера в горах, когда Стефф гуляла с кучей итальянских детей, которые останавливались в нашем отеле, а Прю и я наслаждались тихим сырным фондю и парой стаканов кирша у Марселя. Меня охватило желание рассказать Прю откровенно о моем предложении о работе в офисе - действительно чисто - не ходить на цыпочках, как я планировал, не еще одну историю прикрытия, но рассказать ей от всего сердца, что было наименьшим ее значением. в конце концов, заслужил, что я заставил ее пройти за эти годы. Ее вид тихой покорности сказал мне, что она уже почувствовала, что я далек от открытия этого открытого клуба для детей из неблагополучных семей.

«Это одна из тех ветхих лондонских подстанций, которые почивают на лаврах со времен« холодной войны »и не производят ничего стоящего», - мрачно говорю я. «Это наряд Микки Мауса, расположенный в нескольких милях от мейнстрима, и моя работа будет заключаться в том, чтобы поставить его на ноги или ускорить его путь на кладбище».

С Прю, в тех редких случаях, когда мы можем спокойно поговорить об Управлении, я никогда не знаю, плыву ли я против течения или вместе с ним, поэтому я стараюсь делать и то, и другое.

«Я думала, вы всегда говорили, что не хотите командный пункт», - легкомысленно возражает она. «Ты предпочел быть вторым человеком, а не считать и командовать другими людьми».

«На самом деле это не командный пункт, Прю, - осторожно заверяю я ее. «Я все равно буду вторым мужчиной».

«Ну, тогда все в порядке, не так ли?» - говорит она, просияв. «У тебя будет Брин, чтобы держать тебя на рельсах. Вы всегда восхищались Брин. Мы оба так и сделали », - галантно отбросив свои сомнения.

Мы обмениваемся ностальгическими улыбками, когда вспоминаем наш недолгий медовый месяц в качестве московских шпионов с начальником станции Брин, нашим неусыпным гидом и наставником.

«Что ж, Прю, я не буду напрямую подчиняться Брин. Брин - царь всея Руси в наши дни. Интермедия вроде Хейвена немного ниже его уровня заработной платы ».

«Так кто же тот счастливчик, который будет отвечать за вас?» - спрашивает она.

Это уже не то полное раскрытие информации, которое я имел в виду. Дом - проклятие Прю. Она встретила его, когда приехала навестить меня в Будапеште со Стефф, взглянула на обезумевшую жену и детей Дома и прочитала знаки.

«Ну, официально я буду подчиняться так называемому лондонскому генералу, - объясняю я. «Но, конечно, на самом деле, если это что-то действительно важное, оно просачивается по пирамиде к Брин. Пока я им нужен, Прю. Ни дня больше, - добавляю я в утешение, хотя никому из нас не ясно, кого из нас я утешаю.

Она берет вилку фондю, глоток вина, глотка кирша и, укрепившись, протягивает обе руки через стол и берет мою. Она догадывается о Доме? Она его интуитивно понимает? Психологические прозрения Прю могут доходить до тревожности.

«Что ж, я тебе вот что скажу, Нат, - говорит она после должного размышления. «Я считаю, что это ваше право делать именно то, что вы хотите, столько, сколько вы хотите, и придумывать остальное. И я сделаю то же самое. И теперь моя очередь платить по счету, так что вот. На этот раз все. Я в долгу благодаря своей неприкрытой честности », - добавляет она в шутке, которая никогда не меркнет.

И это было на этой счастливой ноте, пока мы лежим в постели, и я благодарю ее за ее великодушие на протяжении многих лет, и она рассказывает мне милые вещи обо мне в ответ, а Стефф танцует всю ночь напролет, или поэтому мы надеемся, что я придумал, что сейчас идеальная возможность рассказать нашей дочери об истинном характере работы ее отца или настолько чистой, насколько позволяет головной офис. Пора ей это узнать, рассудил я, и ей гораздо лучше услышать это от меня, чем от кого-либо еще. Я мог бы добавить, но не стал бы, что с тех пор, как я вернулся в очаг и домой, меня все больше раздражало ее беззаботное пренебрежение ко мне и ее практика, оставшаяся со времен юности, относящаяся ко мне как к необходимому домашнему хозяину. обременять себя или плюхнуться ко мне на колени, как будто я был каким-то придурком в вечер его жизни, обычно для ее последнего поклонника. Меня также раздражало, если я буду жестоко честен, между тем, что заслуженная известность Прю как юриста-правозащитника воодушевила Стефф в ее работе.

Вера в то, что меня оставили стоять.

Сначала мать-адвокат Прю насторожена. Что именно я предлагал ей сказать? Предположительно были пределы. Какие именно? Кто их установил? Офис или я? И как я собирался отвечать на дополнительные вопросы, если они будут, думал ли я об этом? И как я мог быть уверен, что не увлечусь? Мы оба знали, что реакция Стефф непредсказуема, и мы со Стефф слишком легко заводили друг друга. У нас была форма в этом отношении. И так далее.

И слова предупреждения Прю были, как всегда, в высшей степени здравыми и хорошо обоснованными. Ранняя юность Стефф была чем-то вроде живого кошмара, о чем Прю не нужно было напоминать мне. Мальчики, наркотики, кричащие спички - можно сказать, все обычные проблемы современной эпохи, но Стефф превратила их в форму искусства. Пока я метался между заграничными станциями, Прю проводила каждый свободный час, рассуждая с директорами школ и классными руководителями, посещая родительские вечера, просматривая книги и газетные статьи и просматривая консультационные услуги в Интернете, чтобы узнать, как лучше всего справиться с вашим адом. согнутая дочь и винила во всем себя.

И я, со своей стороны, изо всех сил старался разделить ношу: летал домой на выходные, сидел на совещании с психиатрами, психологами и всеми остальными истами. Единственное, в чем они, казалось, сошлись во мнении, это то, что Стефф была сверхразумной - и это не было большим сюрпризом для нас - ей было скучно со стороны ее сверстников, она отвергала дисциплину как экзистенциальную угрозу, находила своих учителей невыносимо утомительными, а ей действительно было нужно сложная интеллектуальная среда, которая соответствовала ее скорости: утверждение, насколько мне было известно, ослепляюще очевидного, но не так для Прю, которая больше верит, чем я, в мнение экспертов.

Что ж, теперь у Стефф была сложная интеллектуальная среда. В Бристольском университете. Математика и философия. И она входила во второй семестр.

Так скажи ей.

«Ты не думаешь, что справишься с этим лучше, дорогая?» - предлагаю я Прю, хранительнице семейной мудрости, в момент слабости.

'Нет дорогая. Поскольку вы полны решимости это сделать, вам будет гораздо лучше. Просто помните, что вы вспыльчивы, и ни в коем случае не осуждайте себя. Самоуничижение заставит ее свернуть с поворота ».

*

Пробежавшись глазами по возможным местам, скорее так, как я рассчитывал рискованный подход к потенциальному источнику, я пришел к выводу, что лучшим и наиболее естественным местом, безусловно, должен быть малоиспользуемый лыжный подъемник для тренировок в слаломе, поднимающийся по склону северный склон Гранд Ландшафт. У него была Т-образная перекладина старого типа: поднимались бок о бок, зрительный контакт не нужен, никто не слышал, слева сосновый лес, справа крутой спуск в долину. Короткий крутой спуск к основанию единственного подъемника, чтобы не было страха потерять касание, обязательная точка отсечки наверху, любые дополнительные вопросы, которые нужно решить при следующем подъеме.

Сияющее зимнее утро, идеальный снег. Прю сослалась на вымышленную проблему с животом и пошла по магазинам. Стефф гуляла со своими молодыми итальянцами до Бог знает в какой час, но, похоже, от этого ничего не вышло, и ей было приятно побыть наедине с папой. Очевидно, у меня не было возможности вдаваться в подробности своего темного прошлого, кроме как объяснить, что я никогда не был настоящим дипломатом, а просто притворным, что было причиной того, что я никогда не получил рыцарское звание или посол в Пекине, так что возможно, она могла бы оставить это сейчас, когда я вернусь домой, потому что это серьезно действует мне на нервы.

Я хотел бы рассказать ей, почему я не позвонил ей в ее четырнадцатый день рождения, потому что я знал, что это все еще раздражает. Мне хотелось бы объяснить, что я сидел на эстонской стороне границы с Россией в густом снегу и молился Богу, чтобы мой агент пробрался через линии под грудой пиломатериалов. Я хотел бы дать ей некоторое представление о том, что чувствовали мы с ее матерью, живя вместе под непрерывным наблюдением в качестве сотрудников отделения в Москве, где на очистку или заполнение мертвого почтового ящика могло уйти десять дней. , зная, что, если вы сделаете шаг не на своем месте, ваш агент скорее всего погибнет в аду. Но Прю настояла на том, чтобы наш тур по Москве был частью ее жизни, которую она не хотела бы посещать повторно, добавив в своей обычной откровенной манере:

«И я не думаю, что ей нужно знать, что мы трахались перед российскими камерами, дорогая» - наслаждаясь нашей заново открытой сексуальной жизнью.

*

Мы со Стефф берем Т-образную перекладину, и поехали. В первый раз мы болтаем о моем возвращении на родину и о том, как мало я знаю о старой стране, которую служил полжизни, так что многому нужно научиться, Стефф, к чему нужно привыкнуть, как я уверен, вы понимаете.

«Как больше не будет прекрасной безналоговой выпивки, когда мы приедем к вам в гости!» - вопит она, и мы разделяем отцовский и дочерний радостный смех.

Пора расцепляться, и мы плывем с горы, Штефф ведет. Так что действительно хорошее мягкое начало нашей беседы тет-а-тет.

«И нет ничего постыдного в служении своей стране в

Я способна, дорогая, - совет Прю звенел в моей памяти, - у нас с вами могут быть разные взгляды на патриотизм, но Стефф видит в этом проклятие человечества, уступающее только религии. И сдерживай юмор. Юмор в серьезные моменты - это просто выход для Штефф ».

Подключаемся второй раз и отправляемся в гору. Сейчас же. Ни шуток, ни самоуничижения, ни извинений. И придерживайся той задачи, которую мы с Прю обсуждали вместе, никаких отклонений. Глядя прямо перед собой, я выбираю серьезный, но не зловещий тон.

«Штефф, есть что-то во мне, что мы с твоей мамой считаем, что тебе пора узнать».

«Я незаконнорожденная, - нетерпеливо говорит она.

«Нет, но я шпион».

Она тоже смотрит вперед. Я не совсем так задумал начать. Ничего. Я говорю свою статью как написанную, она слушает. Никакого зрительного контакта - никакого стресса. Я буду краток и прохладен. Итак, вот вы где, Стефф, теперь она у вас есть. Я живу неизбежной ложью, и это все, что я могу вам сказать. Я могу выглядеть неудачником, но у меня есть определенный статус в моей собственной Службе. Она ничего не говорит. Мы достигаем вершины, разъединяемся и спускаемся с холма, по-прежнему ничего не говоря. Она быстрее меня, или ей нравится думать, что она есть, поэтому я позволил ей держать голову в руках. Мы снова встречаемся у подножия лифта.

Стоя в очереди, мы не разговариваем друг с другом, и она не смотрит в мою сторону, но это меня не смущает. Стефф живет в своем мире, и теперь она знает, что я тоже живу в своем, и это не какой-то ящик для бездельников Министерства иностранных дел. Она стоит передо мной, поэтому первой берет Т-образную перекладину. Едва мы отправились в путь, как она сухо спрашивает, убивал ли я кого-нибудь. Я хихикаю, говорю «нет», Стефф, абсолютно нет, слава богу, и это правда. У других есть, хотя бы косвенно, но у меня нет. Ни даже вытянутой руки или третьего флага, даже как это называется в Управлении, авторства отрицать нельзя.

«Что ж, если ты никого не убивал, что еще хуже, чем ты сделал, будучи шпионом?» - таким же небрежным тоном.

«Что ж, Стефф, я полагаю, что следующее худшее, что я сделал, - это убедить парней сделать то, чего они, возможно, не сделали бы, если бы я, так сказать, их не уговорил».

'Плохие вещи?'

«Возможно. Зависит от того, на какой стороне забора вы находитесь ».

«Например, что?»

«Что ж, для начала предай свою страну».

«И ты их уговорил?»

«Если бы они еще не убедили себя, да».

«Просто ребята, или вы тоже уговаривали женских парней?» - что, если бы вы слышали Стефф о феминизме, не так беззаботно, как могло бы показаться в противном случае.

«В основном мужчины, Стефф. Да, мужчины, в подавляющем большинстве мужчины, - уверяю я ее.

Мы достигли вершины. Мы снова отцепляемся и спускаемся, Штефф мчится вперед. Еще раз встречаемся у подножия лифта. Очереди нет. До сих пор для поездки она надевала очки на лоб. На этот раз она оставляет их на месте. Они зеркальные, в которые невозможно заглянуть.

«Убедить, как именно?» - продолжает она, как только мы отправляемся в путь.

«Что ж, мы не говорим о винтах с накатанной головкой, Стефф», - отвечаю я, что является ошибкой пилота с моей стороны: юмор в серьезные моменты - это просто выход для Стеффа.

«Так как же?» - настаивает она, грызя тему убеждения.

«Что ж, Штефф, многие люди будут делать много вещей за деньги, а многие люди будут делать что-то из зла или эгоизма. Есть также люди, которые делают все ради идеала и не возьмут ваши деньги, если вы запихнете их им в глотку ».

«А что это за идеал, папа?» - из-за блестящих очков. Впервые за несколько недель она назвала меня папой. Также я заметил, что она не ругается, что со Стефф может быть чем-то вроде красного предупредительного сигнала.

«Ну, скажем, например, у кого-то есть идеалистическое видение Англии как матери всех демократий. Или они любят нашу дорогую Королеву с необъяснимым рвением. Возможно, для нас больше не существует Англии, если она когда-либо существовала, но они думают, что она существует, так что продолжайте ».

«Как вы думаете?»

«С оговорками».

"Серьезные оговорки?"

«Ну, а кто бы этого не сделал, ради Бога?» - отвечаю я, уязвленный предположением, что я почему-то не заметил, что страна находится в состоянии свободного падения. «Кабинет тори из меньшинства, состоящий из десятых членов. Министр иностранных дел, не знающий свиньи, которому я должен служить. Труда не лучше. Полное кровавое безумие Брексита »- я прерываюсь. У меня тоже есть чувства. Остальное пусть говорит мое возмущенное молчание.

«Значит, у вас есть серьезные сомнения?» - настаивает она самым чистым тоном. «Даже очень серьезно. Да?'

Слишком поздно я понимаю, что оставил себя широко открытым, но, возможно, именно этого я хотел достичь все время: дать ей победу, признать, что я не отвечаю стандартам ее блестящих профессоров, и тогда мы все можем вернуться быть тем, кем мы были.

«Так что, если у меня есть это право, - продолжает она, когда мы приступаем к следующему восхождению, - ради страны, в отношении которой у вас есть серьезные сомнения, даже очень серьезные, вы убеждаете других граждан предать свои страны. И в качестве запоздалой мысли:

сын, потому что они не разделяют тех же оговорок, что и вы, в отношении своей страны, тогда как у них есть сомнения в отношении своей собственной страны. Да?'

При этом я издал веселый возглас, признавая почетное поражение и одновременно прося смягчения:

«Но они не невинные ягнята, Стефф! Они работают волонтерами. Или большинство из них. И мы заботимся о них. Мы их поддерживаем. Если им нужны деньги, мы даем им их. Если они в Бога, мы делаем с ними Бог. Все, что работает, Стефф. Мы их друзья. Нам доверяют. Мы обеспечиваем их нужды. Они обеспечивают наших. Так устроен мир ».

Но ее не интересует, как устроен мир. Она заинтересована в моем, что станет очевидным по следующей поездке:

«Когда вы говорили другим людям, кем быть, задумывались ли вы когда-нибудь о том, кем вы являетесь?»

«Я просто знал, что был на правильной стороне, Стефф», - отвечаю я, когда моя желчь начинает подниматься, несмотря на лучшие наставления Прю.

"А что это за сторона?"

«Моя служба. Моя страна. И твоя тоже ».

И в нашу последнюю поездку, после того как я собрался:

«Папа?»

«Огонь».

«Были ли у вас романы за границей?»

"Дела?"

«Любовные романы».

«Твоя мать сказала, что я сказал?»

"Нет"

«Тогда почему, черт возьми, ты не занимаешься своим чертовым делом?» - рявкаю я, прежде чем успеваю остановиться.

«Потому что я не моя чертова мать», - кричит она в ответ с такой же силой.

На этой печальной ноте мы в последний раз расстаемся и разойдемся вниз в деревню. Вечером она отклоняет все предложения взорвать стены со своими итальянскими приятелями, настаивая на том, что ей нужно лечь спать. Что она и делает, выпив бутылку красного бордового.

И я, после приличного перерыва, в общих чертах передаю Прю нашу беседу, опуская для нас обоих беспричинный прощальный вопрос Стефф. Я даже пытаюсь убедить нас обоих, что наша маленькая беседа была выполнена, но Прю слишком хорошо меня знает. На следующее утро, возвращаясь в Лондон, Стефф садится по другую сторону прохода. На следующий день - накануне ее возвращения в Бристоль - у нее и Прю происходит ужаснейшая ссора. Как выясняется, ярость Стефф направлена ​​не на ее отца за то, что он шпион, или даже на то, чтобы убедить других быть шпионами, мужского или женского пола, а на ее собственную многострадальную мать за то, что та хранит такую ​​монументальную тайну от собственной дочери. тем самым нарушив самое святое доверие женственности.

И когда Прю мягко указывает, что секрет раскрывать не она, а мой, и, вероятно, не мой, а секретный, Стефф выбегает из дома, ложится на землю к своему парню и едет одна в Бристоль, опаздывая на два дня. на начало семестра после отправки парня забрать ее багаж.

*

Где-нибудь в этой семейной мыльной опере Эд появляется в качестве гостя? Конечно, нет. Как он мог? Он никогда не покидал остров. И все же был момент - ошибочный, но тем не менее запоминающийся, - когда молодой человек вошел в гости к Прю и мне, когда мы наслаждались кротовым соусом из старины и белым графином в лыжной хижине Trois Sommets с видом на всю местность, и он мог быть двойником Эда. Во плоти. Не чучело, а самого себя.

Стефф лежала в постели. Мы с Прю рано катались на лыжах и планировали мягко спуститься с холма и спуститься с постели. И о чудо вошла эта подобная Эду фигура в качающейся шляпе - такого же роста, такого же вида одиночества, обиженного и слегка потерянного - упрямо стряхивая снег со своих ботинок в дверном проеме, пока он поддерживал всех, а затем сдергивал свои очки и моргание по комнате, как будто он потерял свои очки. Я даже наполовину вскинул руку в знак приветствия, прежде чем остановиться.

Но Прю, как всегда, быстро перехватила жест. И когда по причинам, которые до сих пор ускользают от меня, я возразил, она потребовала полного и откровенного объяснения. Поэтому я дал ей капсульную версию: в «Атлетикусе» был мальчик, который не оставлял меня в покое, пока я не согласился дать ему игру. Но Прю нужно было больше. Что меня так поразило в нем за такое короткое знакомство? Почему я так спонтанно отреагировал на его двойника - совсем не в моем стиле?

На что, кажется, я намотал цепочку ответов, которые, будучи Прю, она помнит лучше, чем я: чудак, как я сказал, что-то смелое в нем; и как, когда группа хулиганов в баре пыталась вытащить из него микки, он продолжал бить меня, пока не получил то, что хотел, и, неявно говоря им, чтобы они пошли к черту, оттолкнулся.

*

Если вы любите горы так же сильно, как и я, спуск с них всегда будет унывать, но вид ветхого трехэтажного красного кирпича бельмо на глазу на переулке Камдена в девять утра в дождливый понедельник когда вы не имеете ни малейшего представления о том, что вы будете с ним делать, когда попадете внутрь, вас немного побьют.

Каким образом подстанция оказалась в этом лесу, оставалось загадкой. Другое дело, как она приобрела ироничное прозвище Хейвена. Была теория, что это место использовалось как

убежище для захваченных немецких шпионов во время войны 39–45 годов; другой - что бывший начальник держал здесь свою любовницу; и еще один, что головной офис в одном из своих бесконечных кувырков постановил, что безопасность лучше всего обеспечивается рассредоточением своих подстанций по всему Лондону, а Хейвен из-за своей незначительности был упущен из виду, когда политика была отменена.

Я поднимаюсь на три потрескавшихся ступеньки. Облупившаяся входная дверь открывается прежде, чем я успеваю вставить свой старый ключ от Йельского университета. Прямо передо мной стоит некогда грозный Джайлс Вакфорд, толстый и с дырявыми глазами, но в свое время один из самых умных агентов-бегунов в конюшне Офиса и всего на три года старше меня.

«Мой дорогой друг», - хрипло объявляет он сквозь запах виски прошлой ночью. «Как всегда аккуратен до минуты! Мои самые теплые приветствия вам, сэр. Какая честь! Не могу придумать лучшего парня, который заменит меня ».

Затем познакомьтесь с его командой, которая рассредоточена на заставах по два человека вверх и вниз по узкой деревянной лестнице:

Игорь, шестидесятипятилетний литовец, находившийся в депрессии, некогда контролировавший лучшую балканскую сеть времен холодной войны, когда-либо работавшую в Управлении, теперь вынужден обслуживать стойло, состоящее из ручных уборщиков, швейцаров и машинисток, нанятых мягкими иностранными посольствами.

Затем Марика, известная эстонская любовница Игоря, вдова отставного агента Офиса, которая умерла в Петербурге, когда это был еще Ленинград.

Затем Дениз, толстая, энергичная, русскоговорящая шотландская дочь частично норвежских родителей.

И последний маленький Илья, зоркий русскоговорящий англо-финский мальчик, которого я завербовал в качестве двойного агента в Хельсинки пять лет назад. Он продолжил работать на моего преемника, обещая переселение в Великобританию. Головной офис сначала не подходил к нему. И только после того, как я неоднократно представлял Брин Джордан, они согласились принять его как представителя низшей формы тайной жизни: младшего канцелярского помощника, допущенного к классу С. С криками финской радости он схватил меня по-русски. объятия.

А на верхнем этаже, обреченный на вечную тьму, мой разношерстный вспомогательный персонал из канцелярских помощников с бикультурным прошлым и элементарной оперативной подготовкой.

Только после того, как мы, по-видимому, завершили наше грандиозное турне, и я начинаю задаваться вопросом, существует ли вообще мой обещанный номер два, Джайлз торжественно читает рэп по стеклянной двери, ведущей из его собственного затхлого кабинета, и там, в том, что, как я подозреваю, когда-то было комната для прислуги. Я впервые вижу молодую, смелую, статную фигуру Флоренции, свободно говорящую по-русски, второй год стажировки, последнее прибавление к подстанции Хейвен и, по словам Дома, ее белую надежду.

«Тогда почему она не пошла прямо в отдел России?» - спросил я его.

«Потому что мы сочли ее пустышкой, Нат», - высокомерно ответил Дом своей заимствованной речью, подразумевая, что он был в центре решения. «Талантливая, да, но мы подумали, что должны дать ей еще год, чтобы устроиться».

Талантлив, но нужно осваиваться. Я попросил Мойру показать ее личное дело. Как и следовало ожидать, Дом взял лучшую реплику.

*

Внезапно все, за что берется Haven, движется во Флоренции. Или так в моей памяти. Возможно, были и другие достойные проекты, но с того момента, как я обратил внимание на черновик Operation Rosebud, это было единственное шоу в нашем очень маленьком городке, и Флоренция была его единственной звездой.

По собственной инициативе она завербовала недовольную любовницу лондонского украинского олигарха под кодовым именем Орсон, который имел хорошо задокументированные связи как с Московским центром, так и с пропутинскими элементами в правительстве Украины.

Ее амбициозный план, мрачно завышенный, требовал, чтобы скрытная команда головного офиса ворвалась в дуплекс Орсона на Парк-лейн стоимостью 75 миллионов фунтов стерлингов, прицепила его к стропилам и внесла конструктивные изменения в группу компьютеров, установленных за стальной дверью на полпути к ведущей мраморной лестнице. в панорамный салон.

В нынешнем виде шансы Роузбад получить зеленый свет от Оперативного управления, по моему мнению, равнялись нулю. Незаконные взломы были высококонкурентной сферой. Стелс-команды были золотой пылью. Rosebud в его нынешнем состоянии был бы просто еще одним неуслышанным голосом на шумной рыночной площади. Тем не менее, чем дальше я углублялся в презентацию Флоренс, тем больше убеждался в том, что при безжалостном редактировании и умном выборе времени Роузбад может предоставить действенный высококлассный интеллект. А во Флоренции, когда Джайлз изо всех сил старался сообщить мне о ночной бутылке виски Talisker на задней кухне Haven, Роузбад нашел неумолимого, хотя и одержимого чемпиона:

«Девушка делала всю свою работу по кожаной обуви, все свои документы. С того дня, как она вытащила Орсона из файлов, в которых она жила и мечтала об ублюдке. Я сказал ей: у вас есть вендетта против этого парня? Даже не засмеялся. Сказал, что он губит человечество и нуждается в очистке ».

Долгий глоток виски.

«Девушка не просто подружится с Астрой и сделает ее другом на всю жизнь» - Астра - это кодовое имя разочарованной любовницы Орсона, - «она зашивает ночного портье целевого здания в придачу. Спины

этот парень уверяет, что она работает под прикрытием для Daily Mail, делая репортаж об образе жизни лондонских олигархов. Ночной портье влюбляется в нее, верит каждому ее слову. Каждый раз, когда она хочет заглянуть в клетку со львом, пять тысяч фунтов из фонда рептилий Daily Mail, и она ее по просьбе. Незрелая, моя задница. Мячи, как у слона.

*

Я устраиваю тихий ланч с Перси Прайсом, всемогущим главой Службы наблюдения, империи для себя самой. Протокол требует, чтобы я пригласил Дома с собой. Быстро становится очевидным, что Перси и Дом не созданы друг для друга, но мы с Перси прошли долгий путь. Это изможденный и неразговорчивый бывший полицейский лет пятидесяти. Десять лет назад с помощью одной из его стелс-групп и агента, которым я руководил, мы украли прототип ракеты с российского выставочного стенда на международной выставке вооружений.

«Мои мальчики и девочки все время натыкаются на этого Орсона», - задумчиво жалуется он. «Каждый раз, когда мы включаем хитрого миллиардера с его пальцем в российский пирог, появляется Орсон. Мы не оперативники, мы наблюдатели. Мы смотрим то, что нам говорят смотреть. Но я очень рад, что кто-то наконец решил пойти за ним, потому что он и его группа очень долго беспокоили меня ».

Перси увидит, сможет ли он дать нам окно. Имей в виду, Нат. Если в одиннадцатый час оперативное управление решит, что другая ставка более сильная, Перси или кто-либо еще ничего не сможет с этим поделать.

«И, конечно, все проходит через меня, Перси», - говорит Дом, и мы оба говорим: да, Дом, конечно.

Три дня спустя Перси звонит мне на мобильный офисный телефон. Похоже, нас ждет небольшая слабость, Нат. Может стоить пунта. «Спасибо, Перси, - говорю я, - я передам слово Дому, если это будет уместно, я имею в виду как можно позже или не опоздать вовсе».

Закуток Флоренции находится в одном шаге от моего офиса. С этого момента, я сообщаю ей, она будет проводить столько времени, сколько потребуется, с разочарованной любовницей Орсона, кодовое имя Астра. Она возьмет ее с собой в загородные поездки, будет сопровождать в походах по магазинам и пообедать вместе с ней в Fortnum’s, фаворите Астры. Она также улучшит свое развитие ночного портье в целевом здании. Не обращая внимания на Дом, я разрешаю для этой цели подсластитель в пятьсот фунтов. Под моим руководством Флоренс также подготовит официальную заявку на первую скрытую разведку внутренней части дуплекса Орсона, которая будет проведена скрытной командой из Оперативного управления. Привлекая Управление на этом раннем этапе, мы сигнализируем о серьезных намерениях.

*

Моим первоначальным инстинктом было осторожно наслаждаться Флоренцией: одной из тех девушек из высшего общества, которые выросли с пони и никогда не понимают, что происходит внутри. Стефф возненавидит ее с первого взгляда, Прю будет волноваться. У нее большие карие глаза без улыбки. Чтобы скрыть свою фигуру на рабочем месте, она предпочитает мешковатые шерстяные юбки, туфли на плоской подошве и отсутствие макияжа. Согласно ее досье, она живет со своими родителями в Пимлико и не имеет назначенного партнера. Ее сексуальная ориентация не разглашается по ее собственному желанию. Я считаю, что это знак запрета, она носит на обручальном пальце мужской золотой перстень. У нее длинный шаг и легкий ритм с каждым шагом. Та же самая мелодия воспроизводится в ее голосе, чистом голосе женского колледжа Челтнема с примесью ругательств каменщиков. Мой первый опыт такого невероятного объединения произошел во время обсуждения операции «Бутон розы». Нас пятеро: Дом, Перси Прайс и я, напыщенный грабитель из офиса по имени Эрик и Флоренс, стажер. На данный момент вопрос заключается в том, может ли отключение электроэнергии использоваться в качестве отвлекающего маневра, пока мальчики и девочки Эрика проводят свою разведку внутри дуплекса Орсона. Флоренс, которая до сих пор оставалась спокойной, оживает:

«Но Эрик», - возражает она. «Как мы думаем, на чем работают компьютеры Орсона? Гребаные батарейки для фонарей?

Меня ждет неотложная задача - убрать ноту морального возмущения, пронизывающую ее черновик заявления в Оперативное управление. Возможно, я не являюсь некоронованным королем делопроизводства в Управлении - мои личные отчеты говорят об обратном, - но я знаю, что вызывает раздражение у наших дорогих плановиков. Когда я говорю ей это на простом английском, она вспыхивает. Это Стефф, с которой я имею дело, или мой номер два?

«О Господи, - вздыхает она. «Ты собираешься сказать мне, что разбираешься в наречиях».

«Ничего подобного я вам не говорю. Я говорю вам, что, как вы бы сказали, для Управления операций и российского департамента это вопрос нелепости, является ли Орсон самым униженным человеком на планете или образцом добродетелей. Поэтому мы удаляем все ссылки на справедливые дела и непристойные суммы денег, украденные у угнетенных народов мира. Мы делаем намерения, дивиденды, уровень риска и отрицание, и мы чертовски следим за тем, чтобы символ Хейвена был снабжен водяными знаками на каждой странице и не был загадочно заменен чьим-либо другим ».

"Такие, как Дом?"

«Такие, как у кого-нибудь».

Она крадется обратно в свой закуток и захлопывает дверь. Неудивительно, что Джайлз влюбился в нее:

у него нет дочери. Я звоню Перси и сообщаю ему, что проект предложения Роузбад находится в разработке. Когда все мои извинения за промедление исчерпаны, я даю Дому полный и откровенный отчет о наших успехах на сегодняшний день - я имею в виду, достаточно, чтобы заставить его замолчать. В понедельник вечером с извинительным чувством самоудовлетворения я желаю спокойной ночи Хейвену и взял курс на Атлетикус и мою давно откладывающуюся встречу по бадминтону с Эдвардом Стэнли Шенноном, исследователем.

5

Согласно моему дневнику занятий, который никогда в своей жизни не содержал информации, которую я не был бы готов уехать в автобусе или дома, мы с Эдом играли во все пятнадцать игр в бадминтон в Athleticus, в основном, но не всегда по понедельникам, и иногда два раза в неделю, четырнадцать до Падения, один после него. Мое использование Fall произвольно. Это не имеет ничего общего с осенним сезоном или Адамом и Евой. Я не уверен, что это слово относится к делу, но тщетно искал лучшего.

Если я подхожу к «Атлетикусу» с севера, я с удовольствием пройду последний круг, прогулявшись по парку Баттерси. Если я выхожу прямо из дома, мне остается пройти всего пятьсот ярдов. Атлетикус был моим маловероятным клубом и далеким от всего на протяжении большей части моей взрослой жизни. Прю называет это моим манежем. Когда я был за границей, я продолжал свое членство и использовал свои периоды отпуска на родину, чтобы оставаться на лестнице. Каждый раз, когда Офис вывозил меня на рабочее совещание, я находил время, чтобы поиграть. В Athleticus я - Нат для мира и его брата, никого не волнует, чем я или кто-либо другой зарабатываю себе на жизнь, и никто не спрашивает. Китайцы и другие азиатские члены в три раза превосходят нас, кавказцев. Стефф отказывалась играть с тех пор, как научилась говорить «нет», но было время, когда я тащил ее с собой, чтобы поесть мороженого и искупаться. Прю, как хороший спортсмен, обратится к ней, если ее попросят, но только из терпения и, в конце концов, из-за ее работы на общественных началах и групповых исков, в которые вовлекается ее партнерство, совсем нет.

У нас есть нестареющий бессонничный бармен из Сватоуна по имени Фред. Мы делаем младшее членство, что дико нерентабельно, но только до двадцати двух лет. После этого двести пятьдесят шлепков в год и солидный вступительный взнос. И нам пришлось бы делать покупки или поднять ставку еще выше, если бы член из Китая по имени Артур не сделал неожиданно анонимное пожертвование в размере ста тысяч евро и тем самым не повесил бы сказку. Как Hon. Секретарь клуба Я был одним из немногих, кому разрешили поблагодарить Артура за его щедрость. Однажды вечером мне сказали, что он сидит в баре. Он был моего возраста, но уже седой, в элегантном костюме и галстуке и смотрел вперед. Нет пить.

«Артур, - говорю я, садясь рядом с ним, - мы не знаем, как тебя благодарить».

Я жду, когда он повернет голову, но его взгляд устремлен на середину.

«Это для моего мальчика», - отвечает он спустя годы.

«Так твой мальчик сегодня здесь с нами?» - спрашиваю я, наблюдая за группой китайских детей, болтающихся вокруг бассейна.

«Больше нет», - отвечает он, по-прежнему не поворачивая головы.

Больше не надо? Что это значило?

Я устраиваю осторожный поиск. Китайские имена непростые. Был младший член, который, казалось, носил ту же фамилию, что и наш спонсор, но его годовое членство просрочено на шесть месяцев, и он проигнорировал обычную цепочку напоминаний. Алисе потребовалось, чтобы установить связь. Ким, вспомнила она. Этот нетерпеливый худой мальчик. Сладкий, как пирог, дал ему шестнадцать, но выглядел на шестьдесят. Китайская женщина, она пошла вместе с ним, очень вежливая, могла быть его матерью или медсестрой. Купил начальный курс из шести уроков за наличные, но тот мальчик не мог связаться с шаттлом, даже с тележкой. Теперь, тренер, он посоветовал ему попробовать дома, просто на глаз, волан на ракетке, и вернуться через несколько недель. Тот мальчик, которого он никогда не делал. Медсестра тоже. Мы догадались, что он сдался или уехал домой, в Китай. О боже, не говори этого. Что ж, да благословит Бог эту бедную Ким.

Я не уверен, почему я так подробно рассказываю этот эпизод, за исключением того, что мне нравится это место и то, чем он был для меня на протяжении многих лет, и это место, где я сыграл свои пятнадцать игр с Эдом и получил удовольствие от всех, кроме последней.

*

Наш первый назначенный понедельник не совсем удачный для начала, как следует из записи. Я пунктуальный человек, - так анально говорит Стефф. На наше свидание, состоявшееся целых три недели назад, он прибыл запыхавшийся, у него осталось меньше трех минут в помятом городском костюме и зажимах для велосипедов на лодыжках. Он был вооружен коричневым портфелем из кожзаменителя и был в отвратительном настроении.

Имейте в виду, что я видел его только однажды в бадминтонной экипировке. Имейте в виду, что он был на добрых двадцать лет моложе меня, бросил мне вызов на глазах у моих товарищей по члену, и я принял его вызов, не в последнюю очередь, чтобы спасти его лицо. Кроме того, имейте в виду, что я не только был чемпионом Клуба, но и провел все утро, проводя последовательные встречи передачи с двумя наименее перспективными и наименее продуктивными агентами Джайлза, обе женщины, как это случилось, и оба возмущались их сменой куратора за очевидные причины; мой обеденный перерыв успокаивает Прю после того, как она получила обидное письмо от Штефф с требованием, чтобы ее мобильный телефон, который она оставила на столе в холле, был отправлен заказным письмом на незнакомый адрес через Юнону - кто, черт возьми, такая Юнона? - и мой послеобеденный отсев еще более беспричинных заявлений о позорном образе жизни Орсона после того, как я дважды

попросил Флоренцию удалить их.

И наконец, имейте в виду, что к тому времени, когда Эд врывается в раздевалку, хорошо имитируя бегущего человека, я уже десять минут болтаюсь в полной экипировке для бадминтона, глядя на часы. Начиная раздеваться, он наполовину внятно ворчит о каком-то «чертовски ненавидящем велосипедистов» водителе грузовика, который делал ему недружелюбные поступки на светофоре, и о его работодателях, которые «задерживали меня без всякой гребаной причины», на все из которых я могу только ответьте «бедняжка», затем сядьте на скамейку и наблюдайте в зеркале за его беспорядочным прогрессом.

Если я менее расслаблен, чем тот, которого он встретил пару недель назад, то Эд передо мной мало похож на застенчивого мужчину-мальчика, которому требовалась помощь Алисы, чтобы подойти ко мне. Освободившись от куртки, он, не сгибая колен, опускает верхнюю часть тела вниз, с хлопком открывает шкафчик, выуживает тюбик челноков и пару ракеток, а затем свернутый сверток с рубашкой, шортами, носками и кроссовками. .

Замечу, большие ноги. Могут быть медленными на них. И даже пока я об этом думаю, он швырнул свой коричневый портфель в шкафчик и повернул на нем ключ. Зачем? Мужчина на полпути переодевается в комплект для бадминтона. Через тридцать секунд он будет загружать свою повседневную одежду в тот же шкафчик с той же бешеной скоростью, с которой он сейчас срывает ее. Так зачем блокировать его сейчас, чтобы разблокировать через полминуты? Он боится, что кто-нибудь порежет его портфель, когда он повернется спиной?

Я не делаю сознательных усилий, чтобы так думать. Это моя профессиональная деформация. Это то, чему меня учили и что я делал всю свою трудовую жизнь, независимо от того, является ли предметом моего интереса Прю, делающая лицо за туалетным столиком в Баттерси, или пара средних лет в углу кафе, которые сидят слишком долго, разговаривают друг с другом слишком серьезно и никогда не смотрят в мою сторону.

Он натянул рубашку через голову и показывает голый торс. Хорошего телосложения, немного костлявый, без татуировок, без шрамов, без каких-либо других отличительных черт, и отсюда я сижу очень-очень высоким. Он снимает очки, открывает шкафчик, бросает их и снова запирает. Он надевает футболку, затем те же длинные шорты, которые были на нем, когда он впервые обратился ко мне, и пару носков до щиколотки, первоначально белых.

Его колени теперь совпадают с моим лицом. Без очков его лицо голое и выглядит даже моложе, чем когда он впервые подошел ко мне. Максимум двадцать пять. Он наклоняется надо мной, вглядывается в настенное зеркало. Он примеряет контактные линзы. Он ясно моргает. Я также замечаю, что за все эти искривления он еще ни разу не согнул колени. На талии все петляется, будь то шнурки или вытягивание, чтобы зафиксировать контакты. Так что, несмотря на его рост, могут быть проблемы с вылетом, когда речь идет о низком и широком. Он снова открывает свой шкафчик, засовывает в него свой костюм, рубашку и туфли, захлопывает дверь, поворачивает ключ, вынимает его, смотрит на него, лежащий на ладони, пожимает плечами, расстегивает прикрепленную к нему ленту. , пинает мусорное ведро у своих ног, забивает ленту и кладет ключ в правый карман своих длинных шорт.

«Все готово?» - требует он, как будто я, а не он, заставил нас ждать.

Мы направляемся в корт, Эд преследует меня, крутя ракетку и все еще злясь про себя, либо о своем ненавистном велосипеде водителе грузовика, либо о своих глупых работодателях, либо о каком-то другом раздражении, которое еще предстоит раскрыть. Он знает свой путь. Он тайно тренировался здесь, держу пари, наверное, с тех пор, как бросил мне вызов. Моя работа требует, чтобы я ладил с людьми, которых я обычно не развлекал бы в сарае, но этот молодой человек усложняет мою терпимость, и площадка для бадминтона - то место, где можно это исправить.

*

В тот первый вечер мы сыграли семь горьких партий. Включая чемпионаты, я не помню, чтобы я был более напряженным или более решительным поставить молодого соперника на его место. Я выиграл четверку, но только чистотой зубов. Он был хорош, но, к счастью, непоследователен, что давало мне преимущество. Несмотря на свою молодость, я полагал, что он был настолько хорош, насколько мог когда-либо быть, учитывая, что он был на шесть или семь дюймов выше меня. И концентрация переменная, слава богу. На протяжении дюжины очков он бросался в атаку, разбивал, бросался, бросал, бросал, подбирал и заставлял свое тело под любым неожиданным углом, а мне было трудно угнаться. Затем на следующие три или четыре розыгрыша он отключился, и победа, похоже, для него больше не имела значения. Потом он снова ожил, но было уже поздно.

И от первого до последнего митинга между нами не было ни слова, за исключением его точного произнесения счета, ответственности, которую он возложил на себя с первого очка, и случайного дерьма! когда он взъерошил. К тому времени, когда мы дошли до решающей игры, мы, должно быть, собрали с десяток зрителей, а в конце даже раздались аплодисменты. И да, он тяжело стоял на ногах. И да

, его выстрелы с низкого угла были неистовыми, немного в последнюю минуту, несмотря на его превосходный рост.

Но после всего этого я должен был сказать, что он сыграл и проиграл с неожиданной грацией, не оспаривая ни единого решения по линии и не требуя переигровки, что ни в коем случае не всегда имеет место в Athleticus или где-либо еще. И как только игра закончилась, он сумел широко улыбнуться, впервые я увидел от него с того дня, как он подошел ко мне - огорченный, но по-настоящему спортивный и тем более неожиданный.

«Это была действительно, действительно хорошая игра, Нат, лучшая из всех, да», - искренне заверяет он меня, хватая меня за руку и качая ее вверх и вниз. «У вас есть время, чтобы посмеяться? На меня?'

Сноут? Я слишком долго уезжал из Англии. Или фыркает? Мне приходит в голову абсурдная мысль, что он предлагает мне кокаин из своего коричневого портфеля. Затем я понимаю, что он просто предлагает нам выпить в баре цивилизованно, поэтому я говорю, что не сегодня вечером, боюсь, Эд, спасибо, я связан, и это было правдой: я получил еще одну позднюю передачу на этот раз с единственной оставшейся женщиной-агентом Джайлза, кодовым именем Старлайт, абсолютной болью женщины и, на мой взгляд, явно ненадежной, но Джайлз убежден, что он знает ее.

«Как насчет матча-реванша на следующей неделе?» - настаивает Эд с настойчивостью, которую я от него привык. «Не беспокойтесь, если кому-то из нас придется отменить. Я все равно закажу. Вы готовы к этому?

На что я снова честно отвечаю, что я немного попал в ловушку, так что давайте проверим дождь. В любом случае, я сделаю заказ, это мой крик. За ним последовало еще одно из тех его странных рукопожатий вверх-вниз. Последнее, что я вижу после того, как мы расстались, - он согнулся пополам со своими велосипедными фиксаторами, отпирая цепь своего допотопного велосипеда. Кто-то говорит ему, что это блокирует тротуар, а он говорит им, чтобы они отвалили.

На тот случай, если мне придется написать ему, отменив сообщение в следующий понедельник из-за Роузбад, который, благодаря нежеланию Флоренс смягчить моральное возмущение и некоторому закулисному лоббированию с моей стороны, приобрел серьезные позиции. Вместо этого он предложил среду, но мне пришлось сказать ему, что я всю неделю был под кнутом. И когда наступил следующий понедельник, мы все еще висели на волоске, и с должными извинениями мне пришлось снова отменить, да и остальная часть недели тоже была не очень хорошей. Я чувствовал себя ужасно из-за того, что обманывал его, и каждый раз испытывал большее облегчение, получая вежливое «без проблем». К вечеру третьей пятницы я все еще не знал, смогу ли я приехать в следующий понедельник или в любой другой день, что означало бы три отмены на рыси.

Время закрытия уже прошло. Дежурная смена в Хейвене уже приближается к выходным. Маленький Илья снова пошел добровольцем. Ему нужны деньги. Звонит линия моего офиса. Это Дом. Я наполовину склонен позволить ему звонить, но смягчаюсь.

«У меня есть для вас довольно приятные новости, Нэт», - объявляет он своим голосом на публичном собрании. «Некая дама по имени Роузбад снискала расположение наших лордов России. Они направили наше предложение в Операционное управление для окончательного определения и принятия мер. Желаю вам хороших выходных. Вы заслужили это, если позволите ».

«Наше предложение, Дом? Или просто предложение лондонского генерала? »

«Наше совместное предложение, Нат, согласованное между нами. Хейвен и лондонский генерал идут бок о бок ».

«А аккредитованный автор - это кто именно?»

«Ваш бесстрашный номер два назначен автором операции, несмотря на ее статус испытателя, и в этом качестве она представит свою официальную презентацию в соответствии с традиционной практикой в ​​Операционной комнате в ближайшую пятницу ровно в десять тридцать утра. Вас это устраивает? »

Нет, пока я не получу это в письменной форме, Дом. Я звоню Вив, которая оказывается союзником. Она пришлет мне по электронной почте официальное подтверждение. Дом и я делим равные счета. Флоренция признанный автор. Только сейчас я могу писать Эду. Извините за короткое уведомление и все такое, может быть, он все еще готов к предстоящему понедельнику?

Эд есть.

*

Никакого потного серого костюма и велосипедных зажимов на этот раз, никакого ворчания насчет водителей грузовиков или глупых работодателей, никакого портфеля из искусственной кожи. Только джинсы, кроссовки, рубашка с открытым воротом и широкая, очень счастливая улыбка из-под шляпы велосипедиста, которую он расстегивает. И я должен сказать, что после трех недель тяжелой работы днем ​​и ночью эта ухмылка и рукопожатие вверх-вниз стали тонизирующим средством.

«Сначала ты струсил, потом набрался храбрости, верно?»

«Дрожу в сапогах», - бодро соглашаюсь я, когда мы легкими пехотными темпами отправляемся в раздевалку.

Игра снова была иглой. Но на этот раз без зрителей, а только с нужным напряжением. Как и раньше, до последних нескольких розыгрышей мы были шею и шея, но, к моему досаде - но также и с облегчением, ведь кому нужен противник, которого он может побеждать каждый раз? - он честно и честно подтолкнул меня к столбу, и в этот момент я даже быстрее, чем он, настоял на том, чтобы мы двинулись к бару из-за его соплей. По понедельникам бывает только выпивка.

Я не собирался никого не трогать, но либо по побуждению, либо по привычке я направился к традиционному уголку для наблюдателей, жестяному столу на двоих, установленному вдали от бассейна и у стены с прямой видимостью до дверного проема.

И с тех пор, без единого слова ни от кого из нас, этот изолированный оловянный стол стал тем, что моя мать в ее немецкие моменты назвала бы нашим Stammtisch - или, как сказали бы мои chers collègues, местом преступления - будь то наши обычные вечера понедельника , или украденные будние ночи между.

*

Я не ожидал, что первое пиво после бадминтона будет чем-то большим, чем обычная формальность: проигравший покупает первую пинту, победитель - вторую, если кто-то захочет, обменяться любезностями, назначить дату возврата, принять душ, идти своей дорогой. А поскольку Эд был в возрасте, когда жизнь начинается в девять часов вечера, я решил, что мы просто выпьем одну пинту, а я приготовлю себе яйцо, потому что Прю будет сидеть на корточках в Саутуорке со своими любимыми клиентами pro bono.

«Значит, ты из Лондона, Нат?» - спрашивает Эд, когда мы садимся за кружку пива.

Я признаю, что я действительно такой человек.

"Что тогда?"

Это больше, чем обычно делают в Клубе, но это не важно.

«Просто охота», - отвечаю я. «Некоторое время зарабатывала на хлеб за границей. Теперь я вернулся домой и ищу кое-что, в чем можно было бы влезть ''. И на всякий случай: `` А пока я помогаю старому приятелю наладить свой бизнес '', - добавляю я, используя хорошо проверенную рутину. «Как насчет тебя, Эд? Алиса проговорилась, что вы исследователь. Это примерно так? »

Он обдумывает мой вопрос так, как будто его раньше никто не задавал. Похоже, он слегка раздражен, когда его связывают.

«Исследователь, да. Это я ». И после периода размышлений:« Исследования. Входит материал. Рассортируйте его. Продвиньте это к игрокам. Да уж.'

«Так в основном ежедневные новости?»

'Да уж. Без разницы. Домашний, иностранный, фальшивый.

«А корпоративные, наверное?» - предлагаю я, вспоминая его оскорбления работодателей.

'Да уж. Действительно, очень корпоративный настрой. Соблюдай правила, иначе тебя трахнут ».

Полагаю, он сказал все, что хотел сказать, потому что снова погрузился в собственные мысли. Но он продолжает:

'Все еще. Я получил пару лет в Германии, не так ли? - говорит он, утешая себя. «Любил страну, не очень любил работу. Итак, я вернулся домой ».

«На такую ​​же работу?»

«Ага, ну то же дерьмо, совсем другое дело. Я думал, что может стать лучше ».

«Но это не так».

'На самом деле, нет. Тем не менее, я полагаю, выдержите это. Сделать лучшее из этого. Да уж.'

И это была чистая сумма нашего обмена мнениями о наших соответствующих занятиях, что меня устраивало, и я полагаю, что это нормально для нас обоих, потому что я не помню, чтобы мы когда-либо побывали там снова, как бы сильно ни хотелось верить моим коллегам. в противном случае. Но я помню, как если бы это было сегодня вечером, как внезапно наша дискуссия изменила курс после того, как мы оставили вопрос о наших занятиях.

Некоторое время Эд нахмурился и, судя по его ритальным гримасам, спорил с собой о каком-то важном деле.

«Не возражаешь, если я задам тебе вопрос, Нат?» - спрашивает он с внезапной решимостью.

«Конечно, нет», - гостеприимно говорю я.

«Только я действительно очень тебя уважаю. Хотя знакомство это недолгое. После того, как вы сыграли в него, вам не понадобится много времени, чтобы узнать человека ».

'Продолжай.'

'Спасибо. Я буду. Я считаю, что для Великобритании и Европы, а также для либеральной демократии во всем мире в целом выход Великобритании из Европейского союза во времена Дональда Трампа и последующая безоговорочная зависимость Великобритании от Соединенных Штатов в эпоху, когда США движутся прямо по пути институционального расизма и неофашизма, без каких-либо ограничений. И вот что я спрашиваю: согласны ли вы со мной в целом в принципе, или я вас обидел, и было бы лучше, если бы я сейчас встал и ушел? Да или нет?'

Удивленный этим непредсказуемым призывом к моим политическим симпатиям со стороны молодого человека, которого я едва начинаю знать, я сохраняю то, что Прю называет моим порядочным молчанием. Некоторое время он невидящим взглядом смотрит на плещущихся в бассейне людей, затем возвращается ко мне.

«Я хочу сказать, что я не хотел бы сидеть здесь с вами под ложными предлогами, учитывая, что я восхищался вашей игрой и вами лично. На мой взгляд, Brexit - самое важное решение, стоящее перед Великобританией с 1939 года. Люди говорят 1945 год, но, честно говоря, я не совсем понимаю, почему. Итак, все, что я спрашиваю, вы согласны со мной? Я знаю, что переборщил. Мне сказали. Плюс ко всему я не нравлюсь многим людям, потому что я откровенен, а я и есть ».

«На рабочем месте?» - спрашиваю я, все еще выигрывая время.

«Рабочее место - это полный беспорядок в отношении того, что я бы назвал свободой слова. На рабочем месте обязательно не иметь твердого мнения по какому-либо вопросу. В противном случае ты прокаженный. Поэтому моя политика - всегда держать язык за зубами на рабочем месте, поэтому меня считают угрюмым. Однако я мог бы назвать вам много других мест, где людям не нравится слышать горькую правду или не слышать от меня. Даже если такие люди исповедуют восхищение западной демократией, они все равно предпочитают

Легкая жизнь в отличие от признания своего долга ответственных противников наступающего фашистского врага. Но замечу, что вы до сих пор не ответили на мой вопрос ».

Позвольте мне сказать здесь и сейчас, точно так же, как я повторял то же самое сообщение до тошноты в моих коллегах, что, хотя слово «кластерфак» еще не вошло в мой словарь, Брексит долгое время был для меня красной тряпкой. Я родился и вырос в Европе, в моих жилах течет французская, немецкая, британская и древнерусская кровь, и я чувствую себя как дома на Европейском континенте, как и в Баттерси. Что касается его более серьезного тезиса о доминировании сторонников превосходства белой расы в Америке Трампа - что ж, там у нас тоже не было разногласий, как и многие из моих коллег, хотя впоследствии они, возможно, пожелали занять более нейтральную позицию.

Тем не менее, я не мог дать ему ответа, которого он требовал. Первый вопрос, как всегда: он меня подставляет, пытается выманить или скомпрометировать? На что я с абсолютной уверенностью мог ответить «нет»: ни этот молодой человек, ни воскресный месяц. Итак, следующий вопрос: игнорирую ли я Старого Фреда, бармена из Сватоуна, приклеенного к зеркалу за стойкой бара: «NO BREXIT TALK ALOUD»?

И наконец, неужели я забываю, что я государственный служащий, пусть и секретный, и обязанный придерживаться политики моего правительства, если она у него есть? Или я лучше скажу себе: это смелый и искренний молодой человек - эксцентричный, да, не для всех, и тем лучше, на мой взгляд, - чье сердце находится в нужном месте, ему нужен кто-то, чтобы его выслушать для него он всего на семь или восемь лет старше моей дочери - чьи радикальные взгляды на любую известную тему являются фактом семейной жизни - и очень прилично играет в бадминтон?

Затем добавьте в смесь еще один ингредиент, тот, в котором я готов признаться только сейчас, хотя я считаю, что он присутствовал во мне с момента нашего первого невероятного обмена. Я говорю об осознании с моей стороны того, что я был в присутствии чего-то редкого в той жизни, которую я до сих пор вел, и особенно в таком молодом человеке: а именно истинной убежденности, движимой не мотивами наживы, зависти, мести или самовозвеличивание, но реальная вещь, принять это или оставить.

Бармен Фред медленно и неторопливо наливает охлажденные лагеры в флейты с гребешками, и это был тот стакан, над которым Эд размышлял, пока он толкал его матовые стенки кончиками своих длинных пальцев, склонив голову, в ожидании моего ответа.

«Что ж, Эд, - отвечаю я, когда у меня достаточно времени, чтобы проявить должное внимание. 'Позвольте мне сказать это так. Да, Брексит - это действительно явная кластерная ебля, хотя я сомневаюсь, что мы можем многое сделать, чтобы вернуть время назад. Будет ли это для вас делать? »

Не будет, как мы оба знали. Мое так называемое приличное молчание - ничто по сравнению с продолжительным молчанием Эда, которое со временем я стал рассматривать как естественную черту наших разговоров.

«А что же тогда с президентом Дональдом Трампом?» - спрашивает он, произнося имя так, как если бы оно было именем самого дьявола. «Считаете ли вы Трампа, как я, угрозой и подстрекательством для всего цивилизованного мира, плюс он председательствует в систематической беспрепятственной нацификации Соединенных Штатов?»

Я думаю, что, должно быть, уже улыбнулся, но я не вижу ответного света в мрачном лице Эда, повернутом ко мне под углом, как будто ему нужен только мой звуковой ответ, без какого-либо сдерживающего выражения лица.

«Ну, если менее фундаментально, да, я тоже с тобой, Эд, если это утешает», - мягко уступаю я. «Но он ведь не президент навсегда, не так ли? И Конституция призвана препятствовать ему, а не просто давать ему полную свободу действий ».

Но ему этого мало:

«А как насчет всех фанатиков туннельного зрения, которых он окружает? Христиане-фундаменталисты, которые думают, что Иисус изобрел жадность? Они ведь никуда не денутся? »

- Эд, - говорю я, уже шутя над этим. «Когда Трамп уйдет, эти люди развеются, как пепел на ветру. А теперь, ради бога, давайте еще пинту.

К настоящему времени я действительно жду широкой улыбки, которая все смывает. Не приходит. Вместо этого я протягиваю его большую костлявую руку через стол ко мне.

«Тогда у нас все в порядке, не так ли?» - говорит он.

Я пожимаю ему руку в ответ и говорю, что да, и только тогда он приносит нам еще один лагер.

*

В следующей дюжине с лишним партий в понедельник вечером я не приложил ни малейших усилий, чтобы опровергнуть или смягчить все, что он мне сказал, а это означало, что начиная с нашей второй встречи - матча № 2 в моем дневнике - никаких постбадминтонных сессий наш Stammtisch был полным без того, чтобы Эд начал политический монолог о каком-то животрепещущем вопросе дня.

И со временем ему стало лучше. Забудьте его грубый вводный залп. Эд не был сырым. Он просто был глубоко вовлечен. И - теперь легко сказать - будучи настолько глубоко вовлеченным, навязчивым. Кроме того, не позднее, чем к матчу № 4, он показал себя хорошо осведомленным новостным наркоманом со всеми поворотами и поворотами на мировой политической арене - будь то Брексит, Трамп, Сирия или какая-то другая давняя катастрофа - такая мат

Его лично беспокоило то, что с моей стороны было бы совершенно неосмотрительно не позволить ему его голову. Самый большой подарок, который вы можете подарить молодым, - это время, и я всегда думал, что я не дал Стефф его достаточно, и, возможно, родители Эда не были слишком щедры в этом отношении.

Мои коллеги очень хотели поверить в то, что, предоставив ему хоть какое-то время суток, я повел его дальше. Они указали на нашу разницу в возрасте и на то, что они с удовольствием называли моим «профессиональным обаянием». Полная чушь. Как только Эд установил, что в его простом бестиарии я был в целом сочувствующим, я мог быть незнакомцем, сидящим рядом с ним в автобусе. Даже сейчас я не припомню ни одного случая, чтобы мои собственные мнения, даже самые симпатичные, производили на него наименьшее впечатление. Он был просто благодарен за то, что нашел аудиторию, которая не шокировала, не выступила против него или просто ушла от него и поговорила с кем-то еще, потому что я не уверен, как долго он выдержал бы идеологические или политические аргумент, не теряя тряпки. Тот факт, что его мнения по любой теме были предсказуемы до того, как он открыл рот, меня не беспокоил. Ладно, он был однобортным человеком. Я знал породу. Я нанял несколько. Он был геополитически настороже. Он был молод, очень умен в пределах своих устоявшихся мнений и - хотя у меня никогда не было случая проверить это - быстро злился, когда они были против.

Что лично я получил от этих отношений, кроме жестких дуэлей на площадке для бадминтона? - другой вопрос, к которому мой chers коллеги настойчиво возвращаются. Во время моей инквизиции у меня не было сформированного ответа на кончиках пальцев. Только после этого я вспомнил чувство моральной приверженности, которое передавал Эд, как оно действовало на меня как призыв к моей совести, за которым последовала широкая, слегка висячая ухмылка, смывшая все это. В совокупности они дали мне ощущение, что они предоставляют какое-то убежище для находящихся в опасности видов. И я, должно быть, сказал что-то в этом роде Прю, когда предлагал принести его домой выпить или пригласить на воскресный обед. Но Прю в своей мудрости не убедила:

«Мне кажется, что вы делаете друг другу какую-то силу, дорогая. Держи его при себе и не позволяй мне мешать ».

Поэтому я с радостью последовал ее совету и держал его при себе. Наш распорядок никогда не менялся, даже в конце. Мы играли на корте изо всех сил, собирали куртки, может быть, накинули шарф на шею и взяли курс на наш Stammtisch, проигравший бежал прямо к штанге. Мы обменялись парой любезностей - может быть, еще раз пережили пару слов. Он неопределенно спрашивал о моей семье, я спрашивал его, хорошо ли он провел выходные, и мы оба давали вялые ответы. Затем с его стороны происходило какое-то выжидательное молчание, которое я быстро научился не заполнять, и он начинал писать свою сегодняшнюю диссертацию. И я бы согласился с ним, частично согласился с ним или, в лучшем случае, сказал бы: «Уоу, Эд, теперь стойко» и посмеиваясь над ним, как более мудрый мужчина. Лишь изредка и в самом мягком тоне я подвергал сомнению его более соленые утверждения - но всегда с осторожностью, потому что мое инстинктивное знание Эда с самого начала заключалось в том, что он был хрупким.

Иногда казалось, будто кто-то другой говорит из него. Его голос, который был хорошим, когда он был сам по себе, поднимался на октаву, достигал уровня и держался там на одной назидательной ноте, ненадолго, но достаточно долго, чтобы я подумал: привет, я знаю этот регистр , и у Стефф тоже есть. Это тот, с которым вы не можете спорить, потому что он просто катится, как будто вас нет рядом, поэтому лучше кивнуть ему и подождать, пока все пойдет своим чередом.

Вещество? В каком-то смысле каждый раз смесь как прежде. Брексит - это самосожжение. Британскую публику маршируют с обрыва кучка богатых элитных мешочников с коврами, выдающих себя за людей из народа. Трамп - это антихрист, Путин - другой. Для Трампа, богатого мальчика, уклоняющегося от призыва, выросшего в великой, хотя и несовершенной демократии, нет спасения ни в этом мире, ни в следующем. Для Путина, никогда не знавшего демократии, есть мерцание. Таким образом, Эд, чье нонконформистское прошлое постепенно стало заметной чертой этих излияний.

Был ли прогресс, Нат? - спросили меня мои собеседники. Продвинулись ли его взгляды? Было ли у вас ощущение, что он движется к некоему абсолютному разрешению? И снова я не мог им утешить. Возможно, он стал свободнее и откровеннее, когда почувствовал себя более уверенным в своей аудитории: во мне. Возможно, со временем я стал для него более близкой по духу аудиторией, хотя я не помню, чтобы когда-либо был особенно некондиционным.

Но я согласен с тем, что у нас с Эдом было несколько сеансов в Stammtisch, когда я не слишком беспокоился - о Стефф, или Прю, или о каком-то недавно приобретенном агенте, который действовал, или об эпидемии гриппа, которая унесла половину наших кураторов. дорога в течение пары недель - и я уделял ему достаточно внимания. В таких случаях я мог чувствовать себя побужденным присоединиться к спору с тем или иным из его более радикальных проявлений.

s, не столько для того, чтобы оспорить аргумент, сколько для того, чтобы умерить напористость, с которой он его изложил. Так что в этом смысле: ну, если не прогресс, то на моей стороне растущее знакомство, а на моей стороне - готовность, пусть и неохотно, время от времени смеяться над собой.

Но имейте в виду эту простую просьбу, которая является просьбой не самооправдания, а факта: я не всегда внимательно слушал, а иногда и вовсе отключался. Если бы я находился под давлением в Убежище - а это происходило все чаще и чаще, - я бы удостоверился, что мой офисный мобильный был у меня в заднем кармане, прежде чем мы отправимся в Штаммтиш, и украдкой советовался с ним, пока он продолжал.

И время от времени, когда его монологи во всей их юношеской невинности и напористости проникали мне в кожу, вместо того, чтобы идти прямо домой, к Прю после нашего последнего рукопожатия вверх-вниз, я выбирал более длинный путь домой через парк в чтобы дать моим мыслям шанс уладиться.

*

И последнее слово о том, что игра в бадминтон значила для Эда и в этом отношении для меня. Для неверующих бадминтон - это простая версия сквоша для мужчин с избыточным весом, которые боятся сердечных приступов. Для истинно верующих нет другого спорта. Сквош - это резкий удар и ожог. Бадминтон - это скрытность, терпение, скорость и невероятное восстановление. Он подстерегает вас, чтобы устроить засаду, пока шаттл описывает неторопливую дугу. В отличие от сквоша, бадминтон не знает социальных различий. Это не государственная школа. В нем нет ничего похожего на уличный теннис или мини-футбол. Это не награда за красивые качели. Он не прощает, щадит колени и, как говорят, ужасен для бедер. Тем не менее, как доказанный факт, он требует более быстрой реакции, чем сквош. Между нами, игроками, которые, как правило, очень одиноки, мало естественного веселья. С коллегами-спортсменами мы немного странные, немного без друзей.

Мой отец играл в бадминтон в Сингапуре, когда он там работал. Только одиночные игры. Он играл в армию до своего упадка. Он играл со мной. Летом на пляжах Нормандии. В саду в Нейи над веревкой для стирки сетки, сжимая в свободной руке стакан виски из красного дерева. Бадминтон был лучшим в нем. Когда меня отправили в Шотландию в его ужасную школу, я, как и он, играл там в бадминтон, а потом в моем университете Мидлендса. Когда я слонялся по офису в ожидании своей первой зарубежной командировки, я собрал кучу моих товарищей-стажеров, и под прикрытием «Нерегулярные войска» мы наняли всех желающих.

А Эд? Как он стал приверженцем игр? Мы сидим в Stammtisch. Он пристально смотрит в свой лагер, как он делал, когда решал мировые проблемы или ломал голову над тем, что не так с его ударом слева, или просто не разговаривая, а задумчиво. Ни один вопрос никогда не был простым, если бы вы его задали. Все требовало отслеживания до источника.