Политическая и военная жизнь Наполеона

Глава 9

Возвращение Наполеона в Париж. Неудовольствия с Пруссией. Смерть Питта; он замещен Фоксом. Cиcтeмa Наполеона для федеративной державы. Иосиф сделан королем Неаполя, а Людовик — королем Голландии. Договор об учреждении Рейнского союза(1). Переговоры с Россией и Англией. Разрыв с Пруссией. Сражение при Йене и Ауэрштедте. Уничтожение прусской армии. Французы овладевают Гессеном, Ганновером и всеми землями до Вислы.

Как только двойной мир с Австрией и Пруссией восстановил, хотя на некоторое время, спокойствие в Европе, я поспешил возвратиться во Францию, где дела, не менее важные, требовали моего присутствия.

Возвращение мое в Мюнхен было истинным торжеством. Со времен Карла-Теодора(2), союзника Людовика XIV, с тех пор, как Австрия покушалась в 1778 году овладеть их Отечеством, баварцы сохраняли непримиримую ненависть к честолюбивому Венскому кабинету: они встретили меня с такою чистосердечною, такою трогательною радостью, какой никогда еще, ни в ком не встречал я. Народ, видя, как много королевская корона, которою я увенчал любимого им государя, увеличивала его могущество и внешнее к нему уважение, ясно понял различие моих поступков с действиями Австрии.

Несколько старых пушек, отнятых у курфюрстских войск в 1703 году и найденных в Венском арсенале, были по моему приказанию препровождены в Мюнхен с несколькими австрийскими орудиями, взятыми в возмездие. Их везли со всеми военными почестями. Патриотический порыв одушевил баварцев во всех концах государства.

Я воспользовался этим расположением Баварии, чтоб укрепить наши сношения родственным союзом. Принц Евгений, вице-король Италии, соединился браком с принцессою Амалиею, старшею дочерью Баварского короля, а Бертье, которого я вознес на степень владетелей, дав ему княжество Невшатель, вступил в брак с племянницею короля(3).

Пребывание мое в Мюнхене было ознаменовано большими празднествами; общая радость достигла высочайшей степени. Я не ожидал такого лестного приема при Вюртембергском дворе, где курфюрст, государь, имевший твердый характер, не питал к нам подобного расположения. Он уступил только силе, присоединившись к нам в начале похода, хотя по матери он был дядя императору Александру. Положение его владений побудило меня поступать с ним также, как и с Баварским королем: я с достаточною вероятностью полагал, что возведя его на трон, привяжу его к себе неразрывными узами. Я не ошибся в этом расчёте.

Возвращение мое представляло непрерывную цепь торжеств: в особенности вид моста в Келе представлял удивительную картину по необыкновенному стечению народа на обеих сторонах Рейна. Людовик XIV сказал, что нет более Пиренеев; я с большею основательностью мог сказать, что граница Рейна между Францией и Германией уже не существует. Мне предшествовала в столицу депутация сената, прибывшая в Вену для поздравления меня с двумя победами, подобных которым не было в летописях Франции, и которые так славно омыли стыд поражения нашего флота при Трафальгаре. Мне приготовляли в Париже блистательный прием; я въехал ночью, чтоб избавиться от торжеств, мне назначенных, которые я так хорошо умел устраивать, когда мои виды того требовали.

Новые работы ожидали меня в Париже. В то самое время, как я утверждал могущество и славу Франции на основаниях, казавшихся незыблемыми, спокойствие государства едва не рушилось странным банкротством. Барбе-Марбуа, употребив 140 миллионов на испанские делегации на Вера-Крус, ошибочным расчетом подорвал государственную казну, и для покрытия текущих расходов, должен был прибегнуть к банку, который в свою очередь был введен в затруднительное положение и его билеты, выдержавшие все бури революции, до того потеряли кредит, что испуганная толпа окружала ворота банка, требуя уплаты. Никогда положение Финансов не было в таком странном положении. Прибыв в 9 часов вечера в Тюильри, я провел ночь в поверке общественной казны, и собранный на другой день в 11 часов утра Финансовый совет должен был придумать средства к отвращению зла. Я тогда еще не имел тайной казны в Тюильрийских подвалах: надобно было открыть источники для удовлетворения первых требований: к счастью нам это удалось; доверие мало по малу было восстановлено и Париж отделался одним страхом. Это мне доказало, что политическое величие государства не может служить мерою его кредита и что необходима особая казна для непредвиденных обстоятельств.

Этот перелом повлек за собою новые политические соображения: великие события, ознаменовавшие поход 1805 года и на суше, и на море, совершенно изменили взаимное положение двух соперниц, оспаривавших друг у друга всемирную торговлю и первенство. Трафальгарский день довершил владычество англичан на морях; чтобы уравновесить их могущество, надобно было создать новую систему.

Старинная поговорка: «владыка морей, владыка земли», как ни странна с первого взгляда, но нельзя отвергать, что она, по крайней мере, отчасти справедлива, припомнив, чего достигали самые мелкие государства посредством флота, и как быстро распространилось владычество римлян, когда они освободились от соперничества с Карфагеном. Открытие Америки и изобретение компаса удвоили важность флота. Могущество, которого достигли мореплаванием Голландия, Испания и Англия утвердило эту поговорку.

Высоко ценя влияние, приобретаемое владычеством на морях, я однако же справедливо полагал, что это влияние происходит от несогласия держав твердой земли; что при согласии их поверье сделается ложным. Зная, что Франция никогда не достигнет высшей степени счастия и могущества, если не будет в состоянии, по крайней мере, бороться с Англией на морях, я уже употребил все возможные средства, чтобы восстановитъ наш флот и извлечь из побед Ульмской и Аустерлицкой средства спасти Америку, освободить Индию и набавить Европу от ига, подавлявшего ее торговлю.

Со времен моей египетской экспедиции могущество англичан в Индии утроилось: падение Типпо-Саиба, а еще более уничтожение Синдхии и берарского раджи (Рагходжа II Бхонсле), побежденных Лейком и Уэлсли при Дели, Ласвари и Ассайе, наконец покорение раджей буртпурского и голкарского возвысили могущество английской компании до 40 миллионов жителей и до 200 000 регулярных войск, частью сипаев, частью европейцев. Англия угрожала покорить всю Азию. Вся Европа принималась за оружие, чтобы не дать Франции присоединить несколько Апениннских долин, и никто не думал поставить преграды увеличению английского могущества на востоке и в Мексиканском заливе.

Для достижения моей цели мне были необходимы время и мир; но мир на таких условиях, которые не лишали бы меня средств успеть в желаемом; он должен был быть блистателен. Трудно было надеяться на подобный мир, вспомнив о сильной ненависти, которую возжигали против меня возгласы английских журналов, которых неизбежным следствием было возбуждение в душе моей чувства непримиримой вражды, чувства, мне не свойственного. Я не поклялся, подобно Ганнибалу, в вечной войне против врагов моего Отечества; но я должен был отмстить за личные обиды, причиною которых было английское правительство. Я чувствовал, что равно ненавидели и Францию, и меня самого, и что следовало готовиться к борьбе бесконечной; что оставалось, или пасть, или достигнуть моей цели: будущее величие Франции, моя честь и спокойствие равно от этого зависели.

Не имея возможности бороться с Англией ни посредством больших флотов, ни посредством высадки, я решился наносить ей удары, где только было возможно. Видя, как много вреда мог сделать Вильнёв в Антильском море, я приказал половине нашего Брестского флота отплыть в двух эскадрах: одна, под начальством Вильоме, должна была поспешить на помощь к мысу Доброй Надежды и доставить туда французской гарнизон; другая, под предводительством Лейссега, должна была сделать тоже в Санто-Доминго, где генерал Ферран выдерживал один в продолжение трех лет нападения негров и цветных. Исполнив это, они должны были держаться в море, и стараться брать призы. Вторая эскадра пришла на место назначения с вспомогательными войсками, и высадила их; но, атакованная адмиралом Дакуортом(4) на рейде, где занималась починкой кораблей, она была взята врасплох: прекрасный корабль «Империал», атакованный тремя английскими, был совершенно разбит, и его посадили на мель, чтоб не отдать неприятелю. «Диомеда» постигла та же участь; три другие корабля сделались добычею англичан.

Вильоме, извещенный на пути, что мыс Доброй Надежды подпал под власть Попема и Бэрда, которые туда высадились, направил путь свой к Мартинике. Мой брат Иероним служил под его начальством капитаном корабля. Вскоре Вильоме, преследуемый тремя эскадрами Уоррена, Стрэчена и Луиса(5), отрядил «Ветерана», которым командовал мой брат, во Францию, чтоб известить меня о потере мыса и о своем положении. Этот корабль сделал несколько богатых призов на высотах Азорских островов; но, настигнутый крейсерами около берегов Бретани, он должен был сесть на мель под защитой огня их батарей в Конкарно, близ Лориана. Эскадра Вильоме была рассеяна ужасною бурей; адмирал достиг с своим кораблем Гаваны; три другие были взяты или сожжены, один только возвратился к нашим берегам.

Адмирал Линуа(6), менее несчастливый в водах Индии, сделал там много богатых призов и долго поддерживал Иль-де-Франс. Но, возвращаясь в Европу по взятии мыса Доброй Надежды, он попал ночью в середину неприятельской эскадры, и несмотря на храброе сопротивление, был взят с кораблем «Маренго», на которым он сам находился.

Неудача этих последних попыток удостоверила меня в необходимости необычайных средств для восторжествования над Англией. Следовало найти способ уничтожить могущество и торговлю англичан на твердой земле; но я не иначе мог иметь достаточное число моряков и кораблей, как подчинив моему влиянию все прибрежные страны, а в ожидании этого я мог закрыть, обладая этими странами, всякий доступ неприятельской монополии.

Самое верное средство успеха в этом представлялось в тесном соединении держав твердой земли; но каким способом достигнуть этого общего согласия, которое было противно торговым выгодам одних и честолюбивым видам других? Последние, униженные нашими победами, дышали только мщением; первые обязаны были всем благосостоянием своим торговым сношениям под сенью благодетельного нейтралитета. Чтоб заменить это общее согласие, мне нужен был по крайней мере союз хотя одной первостепенной державы. Недавний опыт убедил меня в невозможности бороться с британским колоссом, пока мы не будем в состоянии иметь на твердой земле надежного оплота, чтобы противостоять коалициям, которые Сент-Джеймский кабинет готов был всякий раз устраивать, видя себя в опасности. Только тогда мог бы я обратить наши силы на твердой земле в вспомогательные, и имел бы возможность употребить силы, народонаселение и доходы Франции на морскую войну.

Союз Людовика XV с Австрией в 1756 году, столь славный для Шуазеля, имел подобную цель; скоро распространившись на царствующие дома Неаполя и Сардинии, он дополнил федеральную систему Франции. Союз с Испанией был возобновлен; для успеха следовало возобновить и союз с Австрией. Но была ли хотя бы малейшая вероятность привлечь на свою сторону эту державу, побежденную нами в ста сражениях и лишенную мною преобладания над Германией и Италией? Революционная война не произвела ли между этими двумя старыми союзниками если не вечную, то, по крайней мере, продолжительную вражду? Должен ли я был для окончания этой вражды лишить Францию плодов ее побед, и обогащать побежденную державу, которой выгоды могли быть одинаковы с выгодами Людовика XV, но которой правила и виды были теперь совершенно противоположны нашим?

Россия, для которой Англия была так опасна, должна была страшиться и того преобладания, более непосредственного, которым грозил я Европе. Она вооружилась против меня, и я не мог искать ее союза. Пруссия, обогащенная плодами своего нейтралитета, надеялась, что все политические бури пройдут мимо, не касаясь ее: притом же она была слишком слаба, чтобы собственным своим союзом восстановить равновесие: 7 миллионов жителей могли бы только тогда удерживать Австрию и Россию, когда бы все силы Франции подкрепляли их; а это не соответствовало цели [я говорю тут, что союз Пруссии не был достаточен для обеспечения равновесия на твердой земле; впоследствии я скажу, что она была необходимейшим союзником во время войны против севера и делала меня обладателем Германии: в этом нет противоречия. Первое предположение применяется к войне на море, при положении Европы в 1805 году, то есть к борьбе, в которой Франция желала бы употребить все свои силы, не становясь главным действователем на твердой земле. В войне же собственно на твердой земле, где вся Германия была на нашей стороне, Пруссия, присоединяясь к нам, разумеется, делала нас повелителями Европы. В первом предположении Пруссия была главным действующим лицом, во втором только вспомогательным].

Что же мне следовало предпринять? Мне оставалось одно средство: окружить себя второстепенными государствами, соединенными между собою. За благодеяния Франции они должны были действовать заодно с нею. Этим средством можно было приобрести достаточный перевес на твердой земле, чтобы удержать Австрию и Россию от новых попыток на поле брани, и иметь в последствии возможность обратить все мое могущество на Англию и все мое влияние против ее торговли.

Таковы были первоначально настоящие причины этих присоединений к моей империи этих королевств, отданных членам моей фамилии. Я искал не увеличения пространства, а источников силы для борьбы против Англии и ее союзников. По мере того, как британские эскадры приобретали новые успехи и покоряли какую-либо колонию в Индии, я спешил объявить новое присоединение какой-нибудь провинции в Европе, желая убедить англичан, что они ничего не выиграют, продолжая войну; что с каждым их приобретением, я удваиваю мое могущество, и что из моих присоединений к Франции извлекаю более выгод, нежели они из вновь приобретенных колоний.

Без сомнения эта система была противна принятым понятиям о народном праве, которого закон отвергает всякое завоевание, если наследственность или браки не дают на него права; но я не первый попирал эти, столь прославленные правила публицистов; Фридрих Великий и Екатерина II 40 лет до меня, а другие еще прежде их поступали подобным образом. Притом англичане считали себя вправе делать на море все, чему Европа не могла воспротивиться. От чего же я не мог действовать на суше, как они на море? Если море принадлежит тому, у кого наиболее кораблей, от чего же твердая земля не может принадлежать тому, у кого более батальонов, и кто умеет их употреблять лучшим образом?

Основываясь на этих рассуждениях, я решился воспользоваться важными успехами, приобретенными мною в войне 1805 года, чтобы дать решительный перевес моей федеративной системе; следствием этого было присоединение к ней Неаполитанского и Голландского королевств и образование Рейнского союза.

Между тем, как я полагал основания этой новой системы, знаменитый Питт умер скоропостижно (23 янв).

Говорят, что кончина этого великого человека была ускорена известием об Аустерлицкой победе, обещавшей продолжительное благоденствие империи, которую он хотел ниспровергнуть. Не знаю, справедлива ли всеобщая молва, но преемники Питта, назначенные королем, объявили в начале, что Англия, видя успехи наши, чувствовала необходимость переменить свою систему. Фокс был назначен главою нового правления. Выбор этого оратора, известного приверженца мира, служил хорошим предзнаменованием, хотя по положению и образу мыслей человека нельзя судить о его будущих поступках, когда он сделается министром: Людовик XII сказал, что король французский не мстит за обиды герцога Орлеанского; выбранный из оппозиции министр не был бы достоин управлять государством, если бы он не сказал также, что мнения оратора должны измениться, когда он поставлен на первую степень правления в государстве. Питт также, пока не овладел браздами правления, принадлежал к оппозиционной партии. Однако товарищи, назначенные Фоксу (Эрскин и Грей(7)), были также из числа благоразумных людей, постоянно желавших мира.

Как ни умеренны были эти министры, но все же они были англичане. Притом, с ними вместе заседали Гренвилль, Уиндем и Мойра(8), которых чувства были совершенно противоположны. Одною из первых мер, ими принятых, было объявление приказом совета (от 16 мая) блокады портов Ла-Манша, начиная от Антверпена до Гавра. Эта, совершенно новая мысль, блокировать страну по одному только приказу совета, была вполне непонятна; тем более, что на этом блокированном берегу у меня не было даже армии, которая бы угрожала англичанам. Я тотчас же отомстил бы за это алжирское распоряжение, если бы меня не остановили новые переговоры, начатые в это самое время с Сент-Джеймским кабинетом.

Положение твердой земли было не так мирно, как казалось; новые тучи, хотя еще отдаленныя, показались на всех краях горизонта.

Я получил еще в Мюнхене неожиданное известие, что прусский король не соглашался утвердить договор Гаугвица иначе, как с оговорками, которые совершенно изменяло самую сущность его. Правда, что по извинительному усердию, этот министр поступил против данных ему наставлений, и может быть, худо выполнил приказания своего государя. Положение короля было весьма затруднительно: он только что заключил с Англией договор, по которому обязывался покровительствовать в Ганновере ее войскам, которые со своей стороны должны были помогать Пруссии в случае нападения французов: этот договор был заключен позже венского [Венский трактат был заключен 13 декабря; Гаугвиц, намереваясь ехать 17-го, не почел нужным послать к королю; он прибыл только 25-гo, a 22-го был заключен в Берлине договор с Англией. Если бы Гаугвиц послал курьера (кажется дело, по важности своей, этого стоило; он бы избавил свое правительство от упреков, сделанных ему впоследствии. Англия даже утверждала, что Берлинский кабинет желал участвовать в договоре о денежном вспоможении; но Пруссия отвергает это обстоятельство]. С другой стороны император Александр предлагал королю отдать в его распоряжение всю русскую армию по договору, заключенному в Потсдаме.

Нельзя было ожидать, чтобы человек с столь благородным и возвышенным характером, как Фридрих Вильгельм, мог согласиться на союз со мною, несмотря на только что принятые обязательства. Король весьма дурно встретил Гаугвица: но выгоды государства перевесили внушения души его, ему оставалось или решиться испытать всю тяжесть моего гнева, или принять мои условия.

Увлеченный своими советниками, король решился на одну из тех мер, которые только запутывают дела, вместо того чтоб уладить их: он утвердил договор, с условием, что он временно займет Ганновер, до заключения мира, и что тогда только уступит свои три провинции, когда Англия утвердит его приобретение. Я так мало ожидал подобного поступка, что уже отдал Аншпах Баварии, имевшей полное право на это вознаграждение за уступленное ею герцогство Вюрцбург, доставшееся по Пресбургскому договору великому герцогу Тосканскому взамен Зальцбурга, отданного Австрии. Мне следовало бы подождать ратификации берлинского кабинета для распоряжения этими аншпахскими провинциями; но они уже были отданы; дело конченное нельзя было поправить. В том грозном положении, в которое поставила меня Аустерлицкая победа, я тем менее был расположен сносить унижение от короля, что смотрел с весьма хорошей стороны на поведение Гаугвица. Уступив королю богатое курфюршество взамен малых провинций, расположенных в дальнем расстоянии от его государства, я ему дал втрое более народонаселения и доходов, нежели сколько получал от него; сверх того наши границы не были смежны, как прежде, и следовательно Пруссия избавлялась от участия во всех распрях, могущих возникнуть между мною и Германиею. Это было самое полное удовлетворение, какое только я мог ему предложить, за нарушение неприкосновенности его земель. Лучше ли бы поступил я, наказав Бернадотта за исполнение моих собственных приказаний? Неужели я должен был придти с веревкою на шее в Берлин, подобно древним германским императорам, отправлявшимся некогда таким образом в Рим испрашивать себе прощения? Мне казалось гораздо проще согласиться, что мы были естественные союзники; что Ганновер принадлежал мне как победителю; уступая его Пруссии, я ее увеличивал на счет самых злейших моих врагов, производивших все коалиции; что выгоды Пруссии были в этом случае согласны с моими, и что благоразумнее было принять мои предложения, нежели удары моей победоносной армии в то время, когда Австрия была не в состоянии подать помощь Пруссии, а Россия «была слишком удалена, чтобы приспеть во время».

Врожденное благородство души — вот причина, побуждавшая Фридриха Вильгельма иначе понимать вещи и отказаться принять земли, отнятые у Георга III, с которым он был более в дружеских, нежели в неприязненных сношениях; она была достойна всякого уважения. Очевидно и то, что это приобретение сделалось бы только тогда верным, когда бы Англия признала его при заключении мира. Занятие земли войсками есть следствие побед; но обладание ею получает законность только через договоры или продолжительное овладение, которого уже нельзя более оспаривать. Итак, Фридрих Вильгельм должен был уступить мне три провинции за землю, хотя и гораздо обширнейшую, но на обладание которой он никогда не получил бы согласия Англии, что ввергло бы его в беспрерывные распри с этой державой.

Неприятное положение Пруссии проистекало из ошибки Гаугвица, который, ослепленный мнимыми выгодами заключенного договора, довольно неточно определил условия его. Он должен бы был сказать, что если уступка Ганновера сделается препятствием к заключению общего мира и что если по этому для блага Европы надобно будет возвратить его Англии, то Франция должна дать Пруссии другое, равноценное вознаграждение. Так как оговорка эта была упущена, то сам король мог сделать мне подобное предложение и, вероятно, я бы согласился. В случае же отказа с моей стороны Фридрих Вильгельм должен был избрать или опасную и неминуемую войну со мною или менее вероятную войну с англичанами. Решаясь на первое, следовало послать с наивозможной поспешностью и тайною доверенное лицо в Петербург, призвать русских в Силезию и вступить в переговоры с Австрией; решаясь на второе, следовало просто и без всяких оговорок утвердить трактат, заметив только, что если это вовлечет Пруссию в войну с Англией, то Берлинский кабинет, согласившись делить со мною удачи и неудачи войны, должен заключить наступательный и оборонительный договор, который обеспечил бы и участие его в выгодах в случае успеха. Из всех представлявшихся способов действий король выбрал самый худший, и самый невыгодный для меня, и самый опасный для Пруссии.

Еще труднее было понять, как в то самое время, когда кабинет этою условною ратификацией затруднял свои сношения со мною, он приказал одной части своих войск вступить в Ганновер, а остальных привел в состав по мирному положению и, уменьшив таким образом число их в половину, разместил по всему протяжению государства. Он думал отстранить все затруднения, прислав ко мне в Париж Гаугвица, чтобы продолжать переговоры.

Если бы отказ, им привезенный, был сопровождаем объявлением войны, я бы понял его; но принять стыд вторжения пруссаков в Ганновер и начать снова уже оконченные со мною переговоры было такое запутанное дело, которое самому искуснейшему дипломату было бы трудно уладить. Этот случай и возрастающая ненависть ко мне берлинцев, доверием которых пользовался Гарденберг(9), известный приверженец Англии, (он родился в Ганновере и был английский подданный) одним словом, тысячи обстоятельств показывали мне, что, несмотря на благородный характер Фридриха Вильгельма, я должен был остерегаться Пруссии. В Берлине все, исключая кабинет, принимало неприязненный вид; армия, стыдясь той роли, которую возлагала на нее политика, громко требовала войны; многочисленные толпы офицеров оскорбили в его собственном доме миролюбивого министра, предпочитавшего увеличение государства несвоевременной и невыгодной войне. Гусарские поручики хотели самовольно решать важнейшие вопросы политики и выгод государства.

Я тотчас же заметил все выгоды, которые можно было извлечь из моего положения относительно остальной части Европы. Пруссии должно было в две недели или решиться принять мою систему и отдаться под мое непосредственное влияние, или пасть под моими ударами.

Очевидно, что Венский трактат, обезображенный десятью строками, разрушавшими самые основания его, совершенно уничтожался: я объявил Гаугвицу, что Берлинский кабинет сам его уничтожил, и что дела должны быть подвергнуты новым переговорам. Я требовал, чтобы немедленно были уступлены обмененные провинции, потому что уже Аншпах был мною отдан; чтобы Пруссия отказалась от уступки Баварией 20 000 жителей; наконец, чтобы Берлинский кабинет запер гавани для английской торговли. Те самые министры, которые отвергли договор Гаугвица, заключенный с взаимными выгодами, почли себя счастливыми, не имея уже в своем распоряжении армии, что могут заключить со мною мир, хотя на постыдных условиях. Я отчасти ожидал этого результата: я обнял одним взглядом положение, в которое поставили короля его слабые советники и рассчитал, что он не мог иначе из него выйти, как покоряясь безусловно закону необходимости, или подвергая себя бедственным случайностям войны. При всем том, я был удивлен поспешностью, с которою он согласился на эту уступку: я привык видеть в поступках Фридриха Вильгельма глубокую обдуманность. Даже Потсдамский договор, не смотря на то, что он был заключен почти непосредственно после неприязненного движения пруссаков на Вислу против русских проистекал слишком ясно из нарушения нами неприкосновенности нейтральных владений и его можно было рассматривать как результат умно начертанной системы; он даже обнаруживал такую сильную волю, что заставлял меня ожидать скорее разрыва, нежели такой развязки, которая, без помощи оружия, выполнила все мои желания: эта победа, одержанная одним почерком пера, превзошла все мои ожидания. Я держал в своих руках Европу; надобно было этим воспользоваться; случай не замедлил представиться.

Лишь только новый трактат, заключенный 16 февраля и ратифицированный неделю спустя в Берлине, поставил Пруссию в зависимость, в которой она до сих пор не находилась, как новые неприятности чуть не произвели разрыва с Австрией вследствие двух, довольно важных происшествий: Венский кабинет, уступая мне венецианскую Далмацию, обязался передать Франции весьма важную гавань Каттаро; австрийцы ограничились тем, что вывели свой гарнизон; но русские войска 15-й дивизии, расположенной на семи островах, послали туда отряд, усиленный черногорцами, так что мы только с помощью оружия могли овладеть этим местом. Я требовал, чтобы Австрия ввела меня во владение этою гаванью, и как я не мог сухим путем пройти из Венеции в Далмацию, иначе как через Триест и Кроацию (Хорватию), то просил Австрию дозволить мне проход через ее владения, в котором она никогда не отказывала Венеции.

В Германии происшествие другого рода едва не поссорило нас: австрийцы послали свои войска занять Вюрцбург, который был уступлен не им, а великому герцогу Тосканскому. Это могло быть допущено по древним правам германской империи, но не соответствовало моим видам на Германию.

Я приказал остановить движение пленных, проходивших Швабию; присоединил к моей армии батальоны депо, которые составляли резервные корпуса Лефебра и Келлермана, что увеличило армию сверх комплекта, и предписал князю Невшательскому, оставленному мною в Баварии, не сдавать австрийцам Браунау и захватить батальоны, которые дерзнуть войти в Вюрцбург, если они не удалятся по первому требованию.

Уверенный в союзе Пруссии, я решился броситься с 250 000 на Австрию, не имевшую армии, или воспользоваться моим положением, чтобы заставить ее исполнять условия договора и вместе с тем отказаться от мысли преобладания в германской империи [Наполеон имел право требовать исполнении условий в отношении Каттаро; но ему не следовало самому нарушать договор, ниспровергая государство, им самим признанное].

Твердость моего положения и укомплектование армии тем более внушали ей опасения, что ее войска были совершенно расстроены и что напрасно ожидали возвращения пленных корпусов Макка для преобразования армии. Слабое положение Австрии и война, объявленная Англии Пруссией, делали меня властелином Германии; я решился воспользоваться удобным случаем, какого, может быть, мне никогда бы более не представилось, чтоб получить на твердой земле такое мощное преобладание, которое бы сделало меня ее повелителем и дало бы мне все средства восторжествовать в войне на море.

Я уже сделал некоторые предварительные распоряжения для приведения в исполнение этой системы, возведя моих братьев на троны, которые должны были вместе и возвысить мою фамилию, и привести пограничные державы под непосредственное влияние Франции. Императорский трон был наследственным в моем роде: я был родоначальник новой династии, которой века придали бы такую же законность, как и всем другим венценосным домам. Со времен Карла Великого ни одна корона не была возлагаема с такою торжественностью: моя власть была освящена и желанием народа и благословением церкви. Члены семейства моего, призванного царствовать, не должны были оставаться в разряде частных людей.

Мы были богаты завоеваниями: следовало привязать тесными узами эти державы к системе империи, чтобы склонить на ее сторону весы твердой земли. Мысль, что между народами нет других уз, кроме общих выгод, есть чистый парадокс. История наполнена доказательствами противного: как много встречаем мы в ней договоров, заключенных для выгод одних царствующих домов. Великое несчастие, без сомнения, когда общие выгоды народа не согласны с выгодою главы государства; но это нередко случается: сколько раз государи, и даже правители республик заключали договоры, совершенно противные выгодам народа. Свобода на море, к которой я стремился, без сомнения должна была быть желанием всех народов, и в особенности тех, которые имели приморские владения; но малые державы недостаточно ценили столь отдаленную надежду, чтобы совершенно отказаться от торговли на двадцать лет. Смотря с этой точки зрения, их настоящие выгоды, равно как и выгоды царствующих домов, согласовались против нас, как скоро мы препятствовали сношениям их с англичанами. Я не мог переменить это положение дел; довольно и того, что я заменил неприязненное для нас правительство другим, которого выгода требовала нашего союза, которого самое существование было тесно сопряжено с нашими успехами: мне не представлялось другого средства заставить действовать в нашем духе народы, совершенно к этому равнодушные, не было другого способа принудить их к пожертвованиям, плоды которых были выше их понятий.

Выполняя эту мысль, я роздал моим ближайшим родственникам свободные троны. Первый из них был неаполитанский. Эта несчастная страна нуждалась в короле, чтоб избавиться от безначалия, и брат мой Иосиф вступил на престол, только что приобретенный победами Массены.

Голландия уже давно утратила ту силу духа, которая поддерживает республики: она не имела уже довольно могущества, чтоб играть надобную роль, и доказала это при высадке герцога Йоркского. Шиммельпеник предсказывал республике скорый конец. Нельзя было предоставить прихотям избирательной системы успех моего союза с народами, столь необходимый для моих предприятий против англичан. Я не должен был предполагать, после событий 1787 года, что народ сожалеет об Оранском доме. Но казалось, что Голландия нуждалась в государе, и я дал ей королем моего брата Людовика.

Я был уже сам увенчан железною короною ломбардских королей; было бы неблагоразумно передать ее другому: такой пример был бы опасен. Притом же Австрия, принимавшая в этом наиболее участия, признавала учреждение королевства; но чтобы отстранить опасения как Австрии, так и всей Европы, я наименовал Евгения Богарне вице-королем, утвердив за ним наследственность этого престола после моей смерти.

Я отдал Мюрату великое герцогство Берг; сестра моя Полина Боргезе(10) получила княжество Гвасталу; Елизавета Баччиоки была объявлена владетельницею Лукки, Пьомбино, Массы и Каррары; Бертье, как уже я говорил выше, получил княжество Невшатель, уступленное Пруссией.

Увлеченный рассказом, я упомянул, что отдал Неаполь, забыв сказать о происшествиях, предоставивших моей власти это государство. После Пресбургского мира я приказал Массене отмстить за несоблюдение двором обеих Сицилий заключенного со мною договора. 8 февраля Массена перешел Гаральяно и двинулся тремя колоннами на Гаэту, Капую и Итри. Неаполитанские войска везде отступали без малейшего сопротивления. Двор удалился в Сицилию, объятый ужасом от моей прокламации 27 февраля. Депутаты регентства уже сдали Kaпую; ни одно завоевание не было произведено с меньшим кровопролитием. Можно было подумать, что нас завлекают в нарочно расставленные сети, стараясь усыпить нашу недоверчивость слишком легким покорением этой страны.

Сицилийский принц(11) собрал в Калабрии отборное неаполитанское войско силою oт 18 до 20 000 под начальством князя Розенхайма и графа де Дама, надеясь, что калабрийцы поддержат его поголовным восстанием, как в 1799 году, при кардинале Руффо.

Генералу Сен-Сиру было поручено покорить Апулию в Абруццо до Тарента, а Ренье очистить Калабрию; Массена принял на себя охранение Неаполя и осаду Гаэты. Ренье совершенно разбил дивизию графа де Дама при Кампо-Тенезе, между тем как Дюэм направился через Базиликате против дивизии Розенгейма; вся неаполитанская армия была рассеяна. Принцы сели на суда в Реджио всего с 2000 человек.

Однако Калабрия не была покорена; и хотя наши колонны прошли через нее, но свирепые ее обитатели были готовы по первому знаку восстать, или, лучше сказать, они были покорены только на местах, занимаемых нашими войсками: на расстоянии пушечного выстрела от них все было взволновано, наполнено инсургентами.

Мой брат получил во время своего похода в Калабрию декрет, возводивший его на неаполитанский престол. Эта новость была с радостью принята в столице, недовольной своим старым правительством и ожидавшей лучшей будущности от нового. Можно было полагать, что дело кончится совершенно спокойно; но восторг наших приверженцев был возмущен появлением Сиднея Смита, который в то время принял начальство над английскою эскадрою, и мог присоединить бомбардирование к иллюминации и публичным увеселениям, учрежденным для празднования этого события. Но, не имея той готовности жечь совершенно без нужды дворец, с какою он некогда сжег тулонский арсенал, этот адмирал удовольствовался тем, что устрашил неаполитанцев, и взял остров Капри, несмотря на храбрую защиту оставленной там роты.

При всем том положение Иосифа в Неаполе было еще весьма нетвердо. Гаэта еще защищалась. Эта крепость, построенная на скале и соединенная с твердою землею перешейком в 400 туазов, превосходно укрепленным в виде амфитеатра, представляла для атаки только одну эту сторону, и то усеянную разного рода преградами. Там был начальником принц Гессен-Филипштадтский, генерал, исполненный мужества и силы духа. Гарнизон, поддержанный и получающий продовольствие с моря, был готов ему содействовать. Осада началась в конце мая, под руководством генералов Кампредона и Валлонга; Дедон(12) начальствовал артиллерией.

Уже четыре месяца Ренье занимал Калабрию; в продолжение этого времени Сицилийский двор успел образовать там восстание. Когда все было готово и когда англичане полагали с выгодою напасть на слабый отдельный корпус, генерал Стюарт вышел на берег у залива Санта-Ефемии, с 9 000 англо-сицилийцев. Ренье, собрав поспешно отряд в 6 000 человек, двинулся ему навстречу и атаковал его на высотах между Майдою и морем; но был опрокинут и принужден отступить к Кротоне. Эта неудача послужила знаком к общему восстанию. Калабрийцы, собравшиеся при звуках набата, бросились на наши отдельные отряды; на всем полуострове французские войска были умерщвлены или принуждены пробиваться с оружием в руках.

Между тем Массена осаждал Гаэту. Инженерный генерал Валлонг, распоряжавший осадными работами, был убит 14 июля ядром при устройстве большой брешбатареи.

Работы продолжались до 28-го с удивительным постоянством: два месяца крепость осыпала войска наши разного рода снарядами, между тем как мы не сделали ни одного пушечного выстрела. Наконец в этот день батареи, на которых, благодаря попечениям генерала Дедона, находилось до 50-ти 33-х фунтовых орудий и 24 мортиры самого большого калибра, открыли огонь в присутствии короля. Гессенский принц упорно ответствовал; но в десятый день он был ранен в голову, и принужден оставить начальство. Брешь была пробита в цитадели; другая, труднейшая была сделана в трехъярусном бастионе, который командовал фронтом. Массена собрал 2 500 гренадер для приступа, но в то самое время крепость сдалась на капитуляцию. Гарнизону было дозволено (чему мы не были в силах воспрепятствовать) удалиться в Сицилию. Крепость выпустила в 3 месяца 117 000 ядер и 20 000 бомб.

Как скоро взятие этой важной крепости обезопасило нас от неприятельской высадки, Массена отправился с 15 000 для соединения с Ренье и покорения Калабрии. Разбив наголову инсургентов при Колодзе, он рассеял без труда, но и не без боя это сборище полудиких, возмущенных их священниками. Генерал Стюарт, опасаясь за честь британского оружия, не проникал во внутренность страны, не слишком надеясь на помощь жителей и не полагая полезным бороться с превосходными силами, сел на суда и отплыл 5 сентября в Мессину.

Восстание было мало-помалу утушено, частью кроткими, а частью сильными и строгими мерами и, благодаря отеческим попечениям Иосифа о своих подданных, он мог полагать, что успел утвердиться на троне Фердинанда IV.

Мне оставалось только устроить судьбу Германии, которая была важнее всех остальных держав для приведения в исполнение моей великой Федеративной системы.

Реформация, 30-летняя война и Вестфальский мир, войны Карла-Теодора против Леопольда, Фридриха Великого против Марии-Терезии и, наконец, война 1799 года сильно потрясли германскую империю. Присоединив к этому еще несогласия, происшедшие от нейтралитета северных держав, поступок мой с Ганновером и поступки с Померанией собственного ее владетеля, наконец, возвышение курфюршеств Баварии и Вюртемберга в королевства, легко понять, что эта искаженная политическая мумия должна была пасть при первом ударе. Моя армия находилась на Дунае; Сульт удерживал еще Браунау. Я заставил подписать 12-го июля договор, над которым я трудился уже 6 месяцев и по которому Бавария, Вюртемберг, Баден, Гессен-Дармштадт и Нассау отказались совершенно от уз, связывавших их с германскою империей и составили рейнский союз под председательством барона д'Алберга, архиканцлера, который должен был принять титул князя-примаса. Мне предоставлялось звание протектора (лат. protector — покровитель)(13).

За исключением этих двух последних условий и всего, что касалось собственно до меня в этой важной реформе, она совершенно согласовалась с новым положением Европы и с частною выгодою Германии. Чтобы в этом удостовериться, стоить только обратить внимание на роль, которую она в продолжение двух веков играла в Европе; внутренние силы ее были ничтожны, а внешние отношения еще хуже. Она колебалась между преобладанием Австрии и противоположными ему выгодами Пруссии, под влиянием Франции, России, Англии через Ганновер и Швеции через Померанию. Подобно Италии, Германия, как государство, существовала только на карте. Неизбежная участь всех федеративных и избирательных держав, когда они окружены соседями, довольно сильными и довольно искусными для того, чтоб с успехом стремиться к обладанию.

Прежний порядок вещей, имевший целью разделять, чтобы властвовать, приличествовал Франции в XVI веке, когда она была слабее Австрии; но со времени разрушения Польши победоносная Франция должна была стараться восстановить Германию, независимую от Венского кабинета и от России. Дать общее средоточие 16 миллионам германцев было равно выгодно и для нас, и для них: будучи не в состоянии удерживаться без нашей помощи, они должны были поневоле надолго остаться в наших рядах, с другой стороны, они бы образовали одно целое, имеющее свои союзы, свои частные выгоды, независимые от выгод и союзов Австрийского дома; одним словом, они бы образовали Германию.

Проект был превосходный; но в выполнении его я сделал ошибку. Я должен был дать главою этому союзу человека, избранного из какого-либо древнего германского дома и удовольствоваться оборонительными и наступательными договорами, не принимая титула, который, не увеличивая моей власти, оскорблял их народную гордость.

Союз в том виде, как он был образован, выгоден был только для моей империи, между тем как следовало сделать его полезным и Франции, и Германии, и остальной Европе.

Этот договор был отправлен в Вену, для признания его Австрией. Я послал его также к Бертье и к Отто в Мюнхен для размена ратификаций; а на случай отказа приготовил армию к немедленному движению на Инн.

Венский кабинет, получив его вместе с известием о договоре, подписанном Убри, не почел за нужное начать войну, не имея ни армии, ни союзников для сохранения титула избирательной главы древней империи Оттонов(14), титула уже пустого в течение последнего века. Он предпочел отказаться от короны, которая вовлекала его во многие разорительные войны, удовольствовавшись титулом наследного императора Австрии, Венгрии и Богемии.

Так Франц II отказался от германской короны, полученной им в 1792 году, и начал под именем Франца I-го новую династию австрийских императоров. Это решение, признаюсь, превзошло мои ожидания: я думал, что должен буду сам идти в Вену для получения согласия. Нет сомнения, что договор, подписанный Убри, во многом содействовал успешному окончанию этого дела.

Подобное событие, узнанное в Берлине вскоре по восшествии моего брата Людовика на голландский престол и назначении моего зятя великим герцогом Бергским, угрожало Пруссии новыми столкновениями со мною, которых она надеялась избегнуть. Советники Фридриха Вильгельма только тогда поняли, как опасно было положение государства и раскаялись, что не придержались договора, заключенного с русскими в Потсдаме, или что не приняли вполне первого нашего трактата с Гаугвицем; но благоприятная минута была пропущена; могли ли они теперь одни выступить в борьбу со мною? Представляла ли им война непосредственную выгоду? Конечно, нет. Правда, что Пруссия занимала вторую степень в ряду германских государства; ее выгода требовала сохранить древний союз для увеличения своей федеративной системы и прикрытия себя нейтральными государствами; но ее вероисповедание лишало ее права на первую роль в римской империи. К тому же она могла вознаградить себя, образовав на севере контрфедерацию и соединясь с Саксонией, курфюрстом Гессенским, Померанией, герцогами Мекленбургскими и Брауншвейгскими; все эти земли находились уже под влиянием Пруссии, и она могла еще более усилить это влияние своим покровительством. Таким образом, силы Пруссии возросли бы по мере увеличения могущества Франции и взаимное отношение наше не изменилось бы ни сколько. Фридрих Вильгельм предпочел это средство войне: он стал договариваться об этом союзе; но договаривался почти как равный с равными, тогда как я имел более вассалов, нежели союзников и подписывал скорее приказания, нежели договоры.

Может быть я бы должен был для твердости моего здания передать Пруссии президентство рейнского союза, а не слабому принцу, наследник (Эммерих Дальберг)(15) которого, осыпанный моими благодеяниями, отплатил мне впоследствии неблагодарностью. И нация, и прусский двор, увлеченные таким расположением, искренно присоединились бы ко мне. Я бы имел верных союзников от Рейна до Немана, и следовательно мог бы все предпринять. Может быть скажут, что бесполезно было уничтожать могущество Австрии, воздвигая столь же страшное могущество другой державы, но Австрия имела без германской империи 24 миллиона жителей; а Пруссия вместе с Ганновером не имела и 10 миллионов; следовательно президентство в союзе, который едва ли заключал весь еще столько же подданных, не увеличило бы в такой огромной соразмерности могущества Пруссии. Притом же она была бы мне одолжена своим величием, а Австрия во всяком случае видела бы во мне виновника ее неудач и унижения. Пруссия, возвышенная в импорт на счет влияния Австрии, была бы в вечной вражде с Венским кабинетом, и следовательно осталась бы в союзе с нами на целое столетие. Наконец, если бы политика того потребовала, то достаточно бы было одного моего слова, чтобы восстановить членов союза против президента.

Недостаточно было думать о внешних делах, следовало утвердить мое здание, дав Франции учреждения, соответственные новому порядку вещей. «Мне следовало, как сказал человек, хорошо меня понимавший, создать для себя свои собственный особый век, потому что я сам создан был для, своего века. Прославившись как воин, я должен был сделаться законодателем. Нельзя было заставить революцию идти обратно, ибо для этого должно было снова подчинить сильных слабым, что противно порядку вещей и так следовало постичь дух революции, чтобы применить к ней особый способ законодательства; я полагаю, что преуспел в этом. Моя система переживет меня; я оставил Европе наследие, которого она не может отвергнуть, не впадая снова в варварство или в анархию. В сущности, правление Франции представляло обширную демократию, руководимую диктатурою. Этот образ правления удобен относительно исполнения, но он не прочен по причине пожизненности звания диктатора. Я должен был сделать его постоянным, издав неизменные учреждения и установив между троном и демократией твердые общества. Я не мог достигнуть цели с помощью могучей силы привычек и ослепления: я должен был все созидать, основываясь на истине; итак, следовало основать мое законодательство на непосредственных выгодах большей части народа, и создать выгоды для обществ, ибо выгоды всего важнее. Я издал законы, которых действие было обширно, но однообразно. Основанием их было поддержание равенства. Оно так глубоко начертано в этих узаконениях, что их одних достаточно для его сохранения».

Я решился с этого времени учредить среднее сословие. Оно было демократическое, потому что в него могли вступать лица, всегда и отовсюду. Оно было и монархическое потому, что не могло прекратиться и составляло бы ограду против этой самой демократии. Оно было, наконец, народное потому, что составлялось из всех, оказывавших великие услуги Отечеству. Но мне надлежало приготовить к этому мало-помалу умы, и я откладывал для лучшего успеха. Между тем декрет 30-го марта, извещавший сенат о розданных мною членам моей Фамилии государствах и о внутреннем управлении, им предписанном, уведомлял его также и об учреждении двадцати одного поместья в Италии. Поместья эти состояли в зависимости от моей империи. Бернадотт, по родству своему с моим братом Иосифом [Бернадотт был по жене своей зять Иосифа; они были женаты на двух девицах из фамилии Клари(16), марсельских уроженках; следовательно, родство с Наполеоном было весьма дальнее] получил княжество Понте-Корво, Талейран — герцогство Беневенуто.

Эти титулы, а потом достоинства, розданные генералам и важнейшим государственным лицам, различные степени почетного легиона и сенаторства, мало-помалу разрушили мысль о равенстве и уничтожении чинов. Равенство было сохранено в одних правах: оно только в этом случае благоразумно. После беспорядков революции, надлежало восстановить порядок, этот непреложный признак силы и твердости.

Администраторы и судьи были необходимы для государства, потому что от них зависел общественный порядок, то есть исполнение законов. Я предоставил им те же награды: я учредил орден, который делал им честь, потому что войско его отблагодарило; я его сделал общим для всех, принесших пользу государству, потому что первая добродетель есть преданность к Отечеству.

Не понимавшие причин упрекали меня в этом. Они говорили, что один и тот же орден не должен быть наградою и славным воинам, заслужившим его кровью в ста победах, и гражданским чиновникам, которые в недре неги и спокойствия всегда обогащают себя, если и доставляют трудами своими пользу Отечеству. Не отвергая необходимости ордена, чисто военного, я хотел сделать это позже, учредив новый орден Тройного руна. Но почетный легион имел двоякую цель, которой бы я не достиг, предоставив его только военным. Он соединял выгоды всех классов народа, потому что ни один не был поставлен ниже, или совершенно исключен. Около меня образовался средний класс, род дворянства, составленного из избранных людей нации; класс которой был привязан к империи своим призванием, выгодами и мнениями: орден Почетного легиона был одним словом то самое, что в Риме кольцо всадников. Этот многочисленный класс, хотя облеченный или в гражданскую, или в военную власть, не был однако противен народу, потому что он был взят из его среды. Народ имел к нему доверие, потому что имел общие с ним выгоды.

Империя утверждалась на твердых основаниях. Армия была образована в школе войны: она научилась и драться, и переносить труды.

Гражданские чиновники приучались строго исполнять законы, потому что я не терпел ни самоуправства, ни толкований. Они привыкали через это к точности и скорому производству дел. Я дал всему однообразное направление; вся машина правления была в действии, но движение производилось только там, где я назначал. Несколько времени я имел мысль сделать все места пожизненными, исключая случаев преступлений против долга службы и отрешения по судейскому приговору. Я видел в этом великую нравственную пользу. Человек, занимающий какую либо должность пожизненно, зрело обдумает каждый свои поступок прежде нежели решится утратить место. Государство приобрело бы верных слуг, а чиновник — защиту от всяких самовольных отставок; происки и протекция имели бы гораздо менее силы.

Я остановил лихоимства в общественных сборах, сосредоточив в одной точке все управление по этой части, в которой все было с точностью определено, потому что в денежных делах иначе и быть не должно. В особенности я ничего не предоставил этой провинциальной полуответственности, ибо опыт доказал мне, что подобный распоряжения служат только к обогащению некоторых мелких взяточников на счет казны, народа и пользы общественной.

Я возвратил государству кредит, не употребляя его без нужды, не прибегая к новым займам и учредив верную систему погашения долгов. За злоупотреблением долгов, ослабивших Францию, последовала система налогов, которая ее снова укрепила. Во всяком случае, я мог дать обширнейшее основание нашему биржевому кредиту. Опасение злоупотреблений удалило меня от займов, ибо следует беречь эту драгоценную меру. Я не покровительствовал торгу акциями, отказав выдавать векселя на общественные Фонды. Не раз в руках наших было достаточно денег, чтобы произвести возвышение фондов: но мне не нравились подобные способы, и эта совестливость лишила меня значительных выгод.

Я усовершенствовал конскрипцию, этот жестокий, но великий закон, достойный народа, которому драгоценны слава и свобода его; он сам должен быть своим защитником. Это доказывается тем, что меру эту и впоследствии не могли ничем заменить, как ни старались первоначально представлять ее ненавистною.

Я присовокупил много памятников к тем, которые уже находились во Франции. Четыре лучшие из них не были окончены: памятник Мон-Сениса, триумфальная арка Симплона в Милане, ворота Этуальские и храм Магдалины. Они должны были свидетельствовать грядущим векам о славе и величии Франции, должны были возвысить дух наших потомков; народы привязаны к таким благородными выражениям своей истории. Колонна на Вандомской площади будет также долговечна, как и колонна Траянова.

Мой трон ослеплял только блеском военной славы; но французы любят величие, даже и в наружности. Я украсил дворцы, собрал в них многочисленный двор, и придал ему вид величия: всякий другой был бы неприличен ему.

Говорили, что при дворе моем не было ни веселости, ни любезности, и что женщины меня ненавидели. Правда, что они играли теперь жалкую роль, в сравнении с тем, что они были при г-же Дюбарри(17), и что их принесли в жертву величию государства. Двор Людовика XV, может быть, был бы более по их вкусу. Но я полагаю, что, исключая старух Сен-Жерменского предместья и женщин, жертвующих даже всеми добродетелями своего пола, чтоб сделаться, во что бы то ни стало, известными, все прочие француженки отдавали мне справедливость, по крайней мере, до 1813 года. При моем дворе веселились; но только степеннее, нежели в оленьем парке или посреди оргий регентства.

Я не ограничился памятниками, признаками славы и могущества; я не менее ценил заведения промышленности и торговли; разумеется, я не забывал и военных заведений. Новые многочисленный сообщения были открыты для торговли: я соединил Италию с Францией, проложив четыре прекрасных шоссе через Альпы. Я предпринял в этом роде то, что казалось невозможным. Дороги через Симплон и Мон-Сенис, дорога корнишская, которая ведет из Ниццы через Геную во Флоренцию, останутся вечными памятниками моего правления [я узнал в моей ссылке, что австрийцы и король Сардинский продолжают идти гигантскими шагами по стезе, мною проложенной: легко подражать, когда имеем живые примеры перед глазами. Тем не менее, следует отдать справедливость правительствам, поучающимся чему-либо; чем таким, которые ничему не учатся. Гофскригсрат проложил дорогу через Сплюген, которая открыла ему Граубинден: если Швейцария не остережется, то можно будет прямо идти через ее земли из Швабии в Италию. Сделали шоссе из Трента через Tонал в Бергано, чтобы брать всю Италию в тыл; другая дорога ведет из Тироля через озеро Комо в Милан].

Я поощрял успехи земледелия, издал законы, охранявшие собственность каждого, и разделил однообразно общественные подати.

Сенкентепский, Бургонский и Альзасский каналы соединили Сену и Саону с Рейном и Северным морем: этим обеспечивался вывоз наших произведений в Голландию и до Везера, даже и в случае прекращения прибрежного плавания. Сенкентенский канал обеспечивал наше сообщение с Бельгией.

Все роды промышленности были поощряемы и премиями, и постановлениями, не допускавшими совместничества иностранных изделий.

Я много заботился о нашей системе укрепления. Работы, производимые в Алессандрии, доставляли нам твердый, вечный опорный пункт по ту сторону Альп; полагали, что я бы лучше сделал, устроив хорошую крепость в Павии или Кремоне: этот вопрос слишком сложен, чтобы здесь говорить о нем.

Я в то же время составил предположение работ в Будерихе, для обеспечения Везеля с обеих сторон Рейна, и, чтобы усовершенствовать оборону этой отличной естественной преграды, начертал планы укрепления Касселя и Келя, уступленных мне курфюрстами Баденским и Дармштадским(18). Я употребил часть взятой с Австрии контрибуции для постройки мостового укрепления на Лехе; в то же самое время я обеспечил обладание Далмацией хорошими полевыми укреплениями.

В особенности я занялся Антверпеном и Венецией. Описания огромных работ, которые велено было произвести в этих двух гаванях, составили бы целый том. Отечество Морозини, Альвиано и Дандоло (эти фамилии носили Венецианские дожи и полководцы) могло, благодаря моим попечениям, восстать со временем из развалин, если не как столица, то по крайней мере как большая военная крепость и складочное место торговли восточной. Прекрасный арсенал, единственный остаток от владычества Венеции на морях, снова приведен был в деятельность; огромные леса Иллирии и Македонии доставляли нам дерево, а Венгрия медь; торговля могла нас снабдить канатами и парусиною; Далмация и Албания хорошими матросами. Кто знает: может быть, Греция и ее пятьдесят островов могли сделаться для нас со временем рассадником неустрашимых моряков?

Восстановляя эти важные гавани, я в то же время приказал увеличить укрепления Бреста, Шербура и Рошфора; в одно и то же время я занимался самыми важными переговорами, крепостными работами, арсеналами, гражданскою архитектурою, устроением каналов, заботами управления и законодательства. Не только Франция, целая Европа казалась мне недостаточною, чтобы занять мое воображение всеобъемлющее и мое трудолюбие, возраставшее вместе с затруднениями. Я не требую похвал моему царствованию, пусть только сделают известною мою переписку с начальниками армий и различных министров, и проекты, представленные на рассмотрение моего совета [в числе этих проектов был один, который я здесь приведу, ибо он касается нашего военного устройства. Я чувствовал необходимость иметь немного легких войск для употребления их как партизан. Хотя казаки не успели еще выказать мне достоинства подобного рода войск, потому что мы видели их только в Аустерлицкой кампании, но я приказал 8 июля 1806 года образовать такой корпус. Мы могли употребить для этого малорослых лотарингских и арденских лошадей, негодных для регулярной кавалерии; в состав его могли пойти также малорослые люди, которые хотя и не годилась по росту для красивых кавалерийских полков, но были бы столь же хорошие солдаты, и притом расторопнее. Этот род пандуров(19) мог бы укомплектовываться в каждой земле, быть всегда в авангарде и тем сберегать мою кавалерию. Приказания по этому предмету была отданы; но впоследствии, по представлениям моих генералов, я отменил их, и напрасно].

Но оставим труды мои для доведения внутреннего благосостояния до той точки, какой только могло оно достигнуть при недостатке морской торговли, и возвратимся к делам Германии, где образование Рейнского союза снова привело мир Европы в сомнительное положение.

Фридрих Вильгельм с горестью узнал об этом перевороте, о котором я не почел за нужное его предупредить. Даже те советники его, которые извиняли Гаугвица, принимая во внимание приобретение Ганновера, видели в этом новом поступке одно посягательство на выгоды Пруссии. Они утверждали, что если моя польза требовала распространения моего влияния в Германии, то и Берлинский кабинет должен был также желать, чтобы Германия оставалась независимою державою, между Пруссией и моею обширною империей. Несмотря на это, миролюбие восторжествовало еще раз, и Фридрих признал Рейнский союз, стараясь образовать подобный на севере. Этого, однако, труднее было достигнуть, нежели он думал: Англия и Россия не соглашались, чтоб он включил в него ганзейские города(20), а я, со своей стороны, старался, чтобы не присоединилась к нему Саксония. Я желал вовлечь эту страну в Рейнский союз: ее географическое положение делало ее ключом Эльбы; она была равно драгоценным союзником для действий против Пруссии и против Австрии; сверх того Саксонский дом был с незапамятных времен в союзе с Францией, и дружественные сношения его с Пруссией с 1792 года не изгладили еще неприязненных воспоминаний семилетней войны. Этого было для меня достаточно, чтоб уговорить Саксонию остаться твердою и чтобы воспретить Пруссии употреблять силу или угрозы, если представятся затруднения к заключению союза.

Сверх неудовольствия, причиненного Пруссии этими препятствиями, англичане взяли вследствие закрытия гаваней 300 прусских судов; гавани блокировались англо-шведскими эскадрами; торговля остановилась; негодование военных возрастало; государственные люди сожалели об участи Германии. Если бы правительство захотело затушить все источники неудовольствия, то должно бы было создать судилище, по крайней мере, подобное революционному суду Фукье-Тенвиля.

Фридрих Вильгельм противопоставил всему свою твердую, непоколебимую волю; более он не мог ничего сделать; но искра попала в порох и произвела взрыв: эта искра произошла от моих переговоров с англичанами.

Стараясь укрепить основания моего могущества, я не терял надежды на морской мир, без которого мое здание не могло утвердиться. Открытие переговоров произошло от случайного происшествия. Один из этих жалких людей, порождаемых междоусобными войнами, один из этих презренных, которые полагают, что дух партий все оправдывает, один француз-фанатик осмелился предложить Фоксу умертвить меня и купить для этого дом на дороге в Сен-Клу, где я каждый день проезжал в карете. Фокс более благородный, нежели покровители Жоржа Кадудаля: он прогнал изменника из королевства и известил меня об этом умысле. Возникшая из этого переписка произвела взаимные объяснения.

Долго спорили о формах. Англия хотела договариваться вместе с Россией; но мне казалось невыгодным вовлечь в переговоры третье лицо, с которым я не имел никакого дела, и которое могло только дать вес переговорам к моей невыгоде; я отклонил это предложение; нашли средство уговорить императора Александра отправить со своей стороны посланника в Париж. Он прислал Убри под предлогом размена пленных.

Между тем Фокс просил меня об освобождении лорда Ярмута, задержанного в Вердене вследствие взятых англичанами французских судов, которых экипаж, хотя и не военный, был также задержан.

Талейран объявил ему наше желание сблизиться; и между прочим сказал, что мы ничего не требовали от англичан, и что война не обещала им никаких существенных выгод.

Лорд Ярмут возвратился с инструкциями, и переговоры начались. Казалось, мы были близки к согласию; англичане сами предложили взаимное отношение владений и казались довольными сохранить Мальту в мыс Доброй Надежды (адмирал Попем и генерал Бэрд отняли этот мыс у голландцев 8 января, после сопротивления, продолжавшегося несколько дней); они показывали готовность возвратить остальные колонии. К несчастию Фокс заболел; лорд Спенсер принял портфель и под предлогом, что лорд Ярмут слишком легкомысленно объяснил данные ему инструкции, к нему присоединили лорда Лодердейла(21).

(1) Рейнский союз — (нем. Rheinbund, фр. Confederation du Rhin) — заключённый под давлением Наполеона I в 1806 году в Париже союз немецких монархий, вышедших из состава Священной Римской империи.

(2) Карл-Теодор — Карл Филипп Теодор (нем. Karl (oder Carl) Philipp Theodor; 10 декабря 1724, замок Дрогенбос, около Брюсселя — 16 февраля 1799, Мюнхен) — герцог Юлих-Берга, курфюрст Пфальца с 1742 года (как Карл IV Теодор), по итогам войны за баварское наследство (с 1777 года) — курфюрст Баварии (как Карл II Теодор).

(3) Амалия — Августа Амалия Людовика Баварская (нем. Auguste Amalia Ludovika von Bayern; 21 июня 1788, Страсбург — 13 мая 1851, Мюнхен) — принцесса из династии Виттельсбахов, супруга Евгения Богарне. племянница короля — Мария Елизавета Амалия Франциска (1784–1849), дочь Вильгельма (нем. Wilhelm, Herzog in Bayern; 10 ноября 1752, Гельнхаузен — 8 января 1837, Бамберг) — пфальцграфа Цвайбрюкен-Биркенфельд-Гельнхаузена в 1789–1799 годах, титульного (не правивший) герцога Баварии с 1799 года, герцога Берга в 1803–1806 годах, из династии Виттельсбахов.

(4) Вильоме — Жан-Батист Филибер Willaumez (7 августа 1763 — 17 мая 1845), французский адмирал. Лейссег — Корантен Урбэн де Leissegues (Hanvec, 29 августа 1758 — Париж, 26 марта 1832), французский адмирал, герой битвы при Сан-Доминго. Дакуорт — сэр Дакворт, Джон Томас 1-й баронет (9 февраля 1748, Ледерхед, Суррей — 31 августа 1817, Плимут) — британский адмирал периода Революционных и Наполеоновских войн, рыцарь Большого креста ордена Бани.

(5) Иероним — Жером (Иероним, Джироламо) Бонапарт (фр. Jerome Bonaparte, итал. Girolamo Buonaparte, 15 ноября 1784, Аяччо — 24 июня 1860, fr: Chateau de Vilgenis) — король Вестфалии, младший брат Наполеона I Бонапарта; воспитывался в военном коллеже; после 18 брюмера поступил лейтенантом на флот. Уоррен — Джон Борлэз (Варрен) (англ. Sir John Borlase Warren, 1st Baronet; 2 сентября 1753 — 27 февраля 1822) — баронет, английский адмирал, посол в Санкт-Петербурге. Луис — сэр Томас Луис, 1-й баронет (Thomas Louis 11 мая 1758 — 17 мая 1807), контр-адмирал британского Королевского Военно-Морского флота.

(6) Линуа — Дюран Линуа (Duran Linois) Шарль Александр Леон де (27.1.1761, Брест — 2.12.1848, Версаль), граф (15.8.1810), контр-адмирал (8.4.1799).

(7) Эрскин — Томас, 1-й барон Эрскин (Thomas Erskine, 1st Baron Erskine; 1750–1823) — самый знаменитый и успешный адвокат Англии конца XVIII и начала XIX вв. Известный либерал, соратник Ч. Дж. Фокса и Р. Б. Шеридана в парламенте. Грей — Чарльз, 2-й граф Грей (Charles Grey, 2nd Earl Grey; 13 марта 1764 — 17 июля 1845) — видный британский политик от партии вигов, 26-й премьер-министр Великобритании с 1830 по 1834 гг.

(8) Мойра — Фрэнсис Эдвард Роудон-Гастингс (англ. Francis Edward Rawdon-Hastings), 1-й маркиз Гастингс (9 декабря 1754 — 28 ноября 1826) — ирландско-британский политик и военный деятель, генерал-губернатор Индии с 1813 по 1823 год. Именовался как Фрэнсис Роудон с рождения до 1762 года и лорд Роудон между 1762 и 1783 годами, граф Мойра в 1793–1816 годах. (9) Гарденберг — князь Карл Август фон Гарденберг (нем. Karl August von Hardenberg, также Carl August von Hardenberg; 31 мая 1750, замок Эссенроде, близ Лере (Нижняя Саксония) — 26 ноября 1822, Генуя) — немецкий государственный и политический деятель, канцлер Пруссии.

(10) Полина Боргезе — Мария-Паолетта Бонапарт (Marie Paulette Bonaparte; 20 октября 1780, Аяччо, Корсика — 9 июля 1825, Флоренция), более известная как Полина Бонапарт (Pauline Bonaparte), — средняя из трёх и самая любимая сестра французского императора Наполеона I.

(11) Сицилийский принц — Франциск I, Франческо I (итал. Francesco I; 14 августа 1777, Неаполь — 8 декабря 1830, Неаполь) — король Обеих Сицилий с 1825 года. Руффо — его Высокопреосвященство кардинал Фабрицио Диониджи Руффо (итал. Fabrizio Dionigi Ruffo; 16 сентября 1744, Сан-Лючидо, Неаполитанское королевство — 13 декабря 1827, Неаполь, Неаполитанское королевство) — неаполитанский кардинал и генеральный викарий Неаполя.

(12) принц Гессен-Филипштадтский — Людвиг Филиппсталь, принц Гессенский (1766–1816); происходил из немецкого княжеского рода, в кон. XVIII в. состоял на неаполитанской службе (носил в это время фамилию Сан Филиппо) и с отличием участвовал в походе против Римской республики; в 1806 г. защищал Гаэту от французов и капитулировал после шестимесячной осады; сохранил свое звание в неаполитанской армии и после установления господства Франции. Кампредон — Жак Давид Мартэн де Кампредон (Jacques David Martin de Campredon, родившился в Монпелье 13 января 1761 — умер 11 апреля 1837) — дивизионный генерал. Валлонг — Паскаль де Валлонг (Joseph-Secret Pascal de Vallongue) Жозеф-Секре (1763–1806) — бригадный генерал (21 декабря 1805 года). Дедон — Франсуа Луи Дедон-Дюкло (21 октября 1762 — 19 января 1830), французский генерал-лейтенант.

(13) Реформация — (лат. reformatio — исправление, преобразование, реформирование) — широкое религиозное и общественно-политическое движение в Западной и Центральной Европе XVI — начала XVII века, направленное на реформирование католического христианства в соответствии с Библией. 30-летняя война — продолжавшийся с 1618 по 1648 военный конфликт за гегемонию в Священной Римской империи и Европе и затронувший в той или иной степени практически все европейские страны. Закончилась заключением 24 октября 1648 года одновременно в Мюнстере и Оснабрюке мирного договора (вошёл в историю под наименованием Вестфальского мира). Мария-Терезия — Мария Терезия Вальбурга Амалия Кристина (нем. Maria Theresia Walburga Amalia Christina; 13 мая 1717, Вена — 29 ноября 1780, там же) — эрцгерцогиня Австрии, королева Венгрии с 25 июня 1741, королева Богемии с 20 октября 1740[2] (имела эти титулы лично, по наследству). Супруга, а затем вдова Франца I Стефана Лотарингского, избранного императором в 1745. д'Алберг — Карл Теодор фон Дальберг (нем. Carl Theodor Anton Maria Reichsfreiherr von Dalberg; 8 февраля 1744, Мангейм — 10 февраля 1817, Регенсбург) — последний князь-епископ и государственный деятель Священной Римской империи.

(14) Оттоны — Саксонская династия, короли Восточно-Франкского королевства (936-1002), и императоры Священной Римской империи (962-1002).

(15) Дальберг Эммерих — Эммерих Йозеф фон Дальберг (1773–1833) — сын Карла Теодора фон Дальберга, последний представитель младшей (хернсхаймской) ветви рода, доверенное лицо Талейрана. За дипломатические заслуги получил от Наполеона титул герцога, но во время Ста дней энергично способствовал дипломатической изоляции вчерашнего патрона.

(16) Клари: 1) Дезире Клари (фр. Desiree Clary, Бернадин Эжени Дезире Клари, фр. Bernardine Eugenie Desiree Bernadotte, урождённая Clary, королева Швеции Дезидерия с 1818 г.; 8 ноября 1777, Марсель — 17 декабря 1860, Стокгольм) — жена короля Швеции и Норвегии Карла XIV Юхана (он же наполеоновский маршал Жан Батист Бернадот). 2) Мари-Жюли Клари (фр. Marie-Julie Clary; 26 декабря 1771, Марсель — 7 апреля 1845, Флоренция) — жена Жозефа Бонапарта, королева-консорт Испании с 1808 по 1813.

(17) Дюбарри — Мари Жанна Бекю (фр. Marie-Jeanne Becu), по мужу графиня Дюбарри (comtesse du Barry, 19 августа 1746, Вокулёр — 8 декабря 1793, Париж) — официальная фаворитка французского короля Людовика XV, незаконная дочь сборщика податей Гомара де Вобернье (Gomard de Vaubernier).

(18) курфюрст Дармштадский — Людвиг I, великий герцог Гессенский (нем. Ludwig I. von Hessen-Darmstadt; 14 июня 1753, Пренцлау — 6 апреля 1830, Дармштадт) — ландграф Гессен-Дармштадтский (под именем Людвиг X), впоследствии первый великий герцог Гессенский.

(19) Пандуры — первоначально — телохранители венгерских магнатов; позднее — в XVIII в. и до начала XIX в. иррегулярные пешие наёмные войска в Австрийской и Российской империях, а также местное крестьянское ополчение в Османской империи, выполнявшие, в основном, функции пограничной стражи; впоследствии — в некоторых государствах, с XIX в., пандуры стали выполнять полицейские задачи сначала в определенных регионах, а потом и в стране в целом, в результате чего так стали именовать вооруженных полицейских стражей (см. российский аналог — стражник).

(20) Ганзейские города — Ганзейский союз, Ганза (нем. Hanse, древн. верхн. — нем. Hansa, буквально «группа», «союз»), тж.: Любекская ганза, Немецкая ганза (лат. Hansa Teutonica) — союз немецких свободных городов в XIII–XVII веках в Северной Европе для защиты торговли и купечества от власти феодалов и от пиратства.

(21) Лодердейл — Джеймс Мэйтленд, граф Лодердейл (англ. James Maitland Lauderdale, 8th earl of Baron Lauderdale Of Thirlestane; 26 января 1759, Хаттон Хаус, обл. Мидлотиан, Шотландия — 13 сентября 1839, замок Тирлстейн, гр. Бервикшир) — шотландский экономист и политик.